Владимир Иванович ЩЕРБАКОВ
СЕМЬ СТИХИЙ
Научно-фантастический роман
Часть первая
ГОНДВАНА
В ПУТЬ
Город стал похож на светлое облако. Рядом угадывались громады сопок,
они постепенно закрывали свет. Пологие черные спины их поворачивались,
медленно выстраиваясь в ряд. «Гондвана» выходила в залив навстречу океану.
Я стоял на палубе до полуночи. Ветер доносил с далекого берега дыхание
осени, первых морозов, снега, выпавшего на горных перевалах, свежесть
леса. А над головой — высокие, по-южному яркие звезды.
Палуба незаметно опустела.
Я спустился в каюту, открыл окно-иллюминатор. В мой сон вошло светлое
зарево города над морем, уплывавшего куда-то далеко-далеко, на край света,
и я силился вспомнить (тоже во сне, конечно), где же это я видел его
только что? И темные спины прибрежных сопок, и ровный блеск звезд?..
Сон кончился.
За бортом что-то происходило: легко толкали корабль волны, и набегал
порой шквал, и недремлющее море говорило и напевало голосами северных и
западных ветров о тайнах и давних историях. И так, казалось, будет вечно:
ни автострад, ни террапланов, ни башен из стекла, бетона и пластика. Ни
редакционной суеты...
Под утро мне снова представился остров. Обычный остров, какой может
каждому представиться. И шлюпка. Я погружу в нее месячный запас провизии
на закате, когда море окаймлено прощальным багрянцем, отчалю от борта.
Пусть будут долгие дни пути — я войду в синюю молчаливую бухту. Остров
должен быть необитаем, примерно пяти миль в окружности. Он может быть
гористым, с пещерами, скалами, гротами или, на худой конец, ровным как
стол, но с пальмовой рощей и лагуной — там, в жемчужном венце прибоя, я
искал бы устричные раковины, нырял за крабами, спасался бы от акул и
осьминогов. Такой оборот событий казался особенно желанным, когда мне
приходилось листать полузабытые книги. Частые прогулки в батискафе —
роскошь, недоступная морским бродягам прошлых веков, — не могли излечить
от легкой ностальгии. В конце концов, все отдаленные предки наши вышли из
ласковых морских пучин, а кое-кто, у кого мозг побольше человеческого,
успел и сумел вернуться в благодатные жизнеобильные края (дельфины,
например, или касатки).
Итак, остров... Из бревен, выброшенных прибоем, я сколотил бы лачугу,
крышу покрыл бы длинными листьями (вероятно, пальмовыми), прорезал бы два
окна — одно, побольше, с видом на берег; другое, поменьше, выходило бы на
склон, поросший кустарником. Из широкой доски сколотил бы стол, два стула,
полки; тетради, записные книжки — исключительно из высушенных листьев
(писать пришлось бы кисточкой, но чем больше внешних препятствий самому
процессу письма, тем выше качество, уж это-то я знал твердо). И стол, и
стулья, и полки пахли бы морем, водорослями, рыбой. Из камней я сложил бы
камин. Наверное, пол был бы тоже каменный. Из скорлупы кокосового ореха
вышла бы лампа, которую нужно заправлять акульим жиром и ставить на камин
или на стол темным звездным вечером. Под окном шуршали бы сухопутные крабы
и ящерицы, выклянчивая подачку. В углу хижины висели бы огромные снизки
сушеных плодов, вкус которых хорошо известен по многочисленным описаниям —
они мучнистые и сладковатые.
Эффект необитаемости — так я назвал про себя эту тягу к морю и
безлюдному острову с пальмами и янтарными пляжами. Я отлично осознавал,
что островов таких осталось немного. На больших, давно освоенных островах
на каждого краба приходится два терраплана или эля. Но даже там, у берега,
на дне цвели еще первобытные сады. В подводных джунглях бродили покрытые
панцирями существа, ползали морские звезды, порхали рыбы-бабочки и, как
сказочные гроты и замки, высились громады кораллов. Право на такую мечту
есть у каждого. На то и воображение, чтобы ставить мысленные эксперименты.
Иногда я ловил себя на желании узнать побольше о человеке по тому,
как он относится к подобного рода замыслу. Но я далеко не был уверен,
найдутся ли у меня на «Гондване» единомышленники. Судно шло в свой
пятнадцатый исследовательский рейс, следовательно, народ попривык к
романтике. Океаны. Вулканы. Подводные хребты. Заповедные архипелаги. Флора
и фауна всех континентов. Это их будни. Что мои воскресные прогулки на эле
или месячные поездки! Я уж не говорю о тех островах, куда ни элям, ни
террапланам приземляться не разрешалось. (А «Гондване» они были доступны,
как же иначе!)
Удивляли безлюдье, тишина, всеобщая неторопливость. «Гондвана» словно
присматривалась к океану. Словно только так можно понять его нрав,
выведать тайны.
Учтивые киберы сновали всюду, но, в общем, почему-то старались не
попадаться на глаза. Вскоре я понял причину: на борту «Гондваны» был Энно.
Однажды утром мы познакомились.
...Рассвет. Солнце вот-вот вынырнет. А пока становится все ярче алый
свет над серой застывшей гладью. Я поднимаюсь на палубу и замечаю
необыкновенное оживление. Поблескивая полированными боками, суетятся
киберы. И каждый из них старается за двоих. (Может быть, так лишь
казалось: механизм ведь точно рассчитан, из него не выжать больше того,
что заложено создателем.) Откуда ни возьмись появляется статный бородатый
человек. Вовсе не старик. Глаза пронзительно-светлые; серьезные. В рядах
роботов замешательство. Кто-то падает. Живописная свалка, куча мала... Они
бегут кто куда!
— Чтоб духу вашего здесь не было! — кричит бородатый человек и грозит
им вслед кулаком.
Я не без интереса наблюдал сценку. Снасть в его руках точно живая.
Пальцы у него длинные, ухватистые, подвижные. «Поработать не дадут, —
ворчит он, — дармоеды, олухи царя небесного!»
Он ловко вяжет канаты, крепит их к электрической лебедке, осматривает
планктонные сетки, донные тралы, какие-то сложные глубоководные машины
затейливой конструкции и непонятного назначения, проверяет шланги,
датчики, провода.
Неожиданно он оборачивается ко мне.
— Подходи, научу! Киберу это ни к чему, а человеку пригодится.
Я подошел ближе и стал внимательно наблюдать. Сказать по совести, я
никогда в жизни не видел ничего подобного.
— Тридцать три морских узла — это первая ступень нашего ремесла, —
сказал бородач как бы про себя. — Вот эти два троса, — он повысил голос, —
связаны прямым узлом, это значит, развязать его непросто, когда затянется.
Если тросы толстые, нужно обязательно вставить клевант, видишь? А вот
рифовый узел развязывается быстро...
И он показал мне, как вязать канаты, как крепить трос за скобу дрека,
я узнал, что такое рыбацкий штык, найтовы, бензели, талрепы.
— Меня зовут Энно. — И он подал мне руку.
— Глеб, — представился я. — Журналист.
— Здесь все настоящее, — не без гордости заметил Энно, — фалы,
гордени, шлюпбакштанги, шкоты, стеньги, мачты — все из натуральных
материалов. Пенька, рангоутное дерево, сталь. Где еще увидишь такое?
Кое-кто ворчит, разумеется. Не без этого... Но мало ли чудаков на свете,
не правда ли?
Мимо нас пробежал маленький голубой кибер. Энно вернул его, деловито
оглядел, потом спросил:
— Ну-ка скажи, дружище, как вязать шкентель с мусингами?
Кибер замигал и задумался.
— Отвечай, когда старшие спрашивают.
— Не знаю, — простодушно сознался кибер, — прошу извинить.
— Все в порядке, — сказал Энно, — исправен. Я их иногда проверяю:
если сочинять начнет, значит, списывать надо с корабля.
— А без вас они справились бы?
— Может, и справились бы, да я не очень-то даю им экспериментировать.
У них другой склад ума, да и практических навыков маловато. Боюсь,
напутают.
Мы еще долго говорили, и я понял: он-то как раз не отказался бы
побывать на острове! В тот день мы вышли с ним в океан на вельботе.
(«Гондвана» всю ночь шла к югу, а теперь остановилась над затерянной
подводной долиной; трудно было бы говорить о ее курсе; в последующие дни
плавание «Гондваны» напоминало броуново движение.)
Вельбот был очаровательно тихоходен и ненадежен. Энно расхваливал его
морские качества так настойчиво, что я попробовал взглянуть на него
другими глазами. И маленькая мечта об острове слилась отныне с вельботом
Энно: ничего другого мне и не надо было.
...Мы шли со скоростью около двадцати узлов и скоро вошли в полосу
прозрачной лазурной воды, теплой, как парное молоко. Метрах в ста от нас
послышался всплеск.
— Повезло! — закричал Энно и тут же стал готовить линь с большим
крючком (единственное разрешенное орудие лова). На крюк он насадил макрель
и держал его наготове. Вельбот он направлял так осторожно, что это стало
напоминать настоящую охоту.
Теперь и я увидел: впереди, совсем рядом с нами, дремала гигантская
манта.
Скат утих, распустил крылья, и его плоское голубоватое тело казалось
безжизненным, вялым, безвольным. Только выпуклые глаза, как я заметил
секунду спустя, настороженно и смело разглядывали нас и нашу нехитрую
снасть. На наживку этот зверь кинулся стремительно и жадно.
Макрель, насаженная на крючок, едва успела попасть в воду в двух
метрах от борта, рядом с распластавшимся телом, над которым пробегали
световые блики от легких волн. Морской черт схватил крючок с рыбой, и линь
стал разматываться так стремительно, что я испугался. Рывок. Леса
натянулась, и ее повело в сторону. Вельбот клюнул носом и пошел на поводу
у пойманного нами ската. Нас слегка повернуло против ветра. Еще рывок.
Линь пошел в другую сторону. Борт заскрипел, наше судно накренилось, и нас
затрясло: в воде точно крутилось гигантское зубчатое колесо, неровно, но
быстро, в лихорадочном ритме. Нет, рыба не тянула нас вперед или назад:
скат явно не хотел катать нас бесплатно. Как злая лошадь, он брыкался. Мы
не видели его, и потому казалось, что трос дергался сам собой, по странной
воле сил, скрытых в толщах океана. Мне стало не по себе. Кто знает, что
там, в невидимых сумрачных глубинах, действительно происходит? Уж не
станем ли мы сами добычей?
Прошло несколько томительных минут. Скат уходил все глубже.
— Улов не по зубам, — заметил Энно и стал набивать трубку, как
заправский морской волк из кино. Скат сделал маневр, снова дернул линь,
Энно не удержался на ногах и выронил трубку за борт. Вельбот наклонился и
едва не зачерпнул бортом воды. Энно вытащил из футляра широкий нож и
полоснул по натянутому как струна линю. Освободившийся от нагрузки конец
стеганул по борту, как кнут.
Наша охота закончилась неудачей, но я был доволен. Энно казался
магом, единственным человеком, который еще умел управляться со шлюпками,
парусами, якорями и тому подобными атрибутами морской старины. Я сказал
ему:
— Только два средства передвижения подходят тебе, Энно.
— Какие же?
— Вельбот и машина времени.
...Вечер. Пустынное теплое море. Оно уснуло. Мы стоим на якоре: внизу
слабо светится глянцевая вода, над ней возносится просторная палуба,
освещенная огнями кают. А над головой — негасимые огни звезд. Их лучи
приходят из всех точек пространства и времени. В бескрайнем просторе свет
от них бежал неведомыми дорогами, потому что те пути, которые были
измерены и вычислены астрономами, успели стать далеким прошлым, пока
небесные огни стали видны нам.
Около полуночи подул ровный сильный ветер. Я хотел было уходить с
палубы, да заметил невдалеке двух человек. Один из них был высок и худ. Я
узнал Энно. Рядом с ним вспыхнул красный прожектор, луч его скользнул по
палубе и ушел вверх. И словно растаял. «Локатор», — догадался я. Управлял
им молодой человек, почти мальчик. Энно молча наблюдал. Я подошел к ним.
— Знакомьтесь, — сказал Энно, — навигатор всех наших автоматических
аппаратов — зондов, батискафов, метеорологических ракет, глубинных буров.
Молодой человек приветливо, чуть небрежно кивнул.
— Мой ученик, — добавил Энно.
Еще один энергичный кивок. Опять вспыхнул багровый свет, как будто
вокруг разлили красные чернила.
— Есть контрольный сигнал. Антенна в порядке, — негромко сказал
навигатор.
— ...Глеб, Николай, — назвал Энно наши имена.
— Запуск? — догадался я.
— Есть поправки на влажность и температуру, — негромко произнес
Николай.
— Запуск, — сказал Энно. — Сейчас поднимем заатмосферную станцию.
— Это она? — я указал на овальный полированный контейнер, по крутым
бокам которого скользили отсветы в такт с движениями антенны.
— Нет. Это энергоемкость. Станция на корме.
— Готов к запуску, — сказал Николай.
— Сейчас поднимем. Не спеши... Где же моя трубка? — Энно растерянно
мял в руках кисет.
— Мы утопили ее, — напомнил я.
— Да, это была манта! — восхищенно пробормотал Энно. — Нам сегодня
повезло.
— Повезло манте, — уточнил Николай. — А не Энно Рюону, который во
второй раз не находит своей трубки. Отсалютуем океану!
— В мои годы можно позволить себе роскошь быть немного рассеянным, —
медленно, выговаривая каждое слово, произнес Энно и вдруг воскликнул: —
Давай!
В тот же момент щелкнул стандарт времени. Заработал ионный двигатель.
Словно легкая метель пронеслась по кораблю. Над водой возвысилась радуга.
И сразу же померкла. Зеленое пятно, рассыпая искры, поднялось над нами,
погасило на мгновение звезды и понеслось в небо, оставляя на воде
мимолетные блики.
Николай прильнул к наблюдательному стеклу прибора. Я давно уж потерял
станцию из виду, а он еще долго после этого следил за полетом.
— Все. Пропала... — устало и весело сказал он.
— Пора, — сказал Энно. — Теперь ее след останется только на ленте.
Она слилась со звездами. С туманностями. И стала неразличима.
Я заглянул в хрустальную прорубь оптического индикатора. Что это?..
Там мерцала зеленая искра. Станция?
Они по очереди прильнули к стеклу. Долго совещались, пока зеленая
точка ползла с севера на юг, перебираясь из одного созвездия в другое.
— Спутник? — нетерпеливо спросил я.
— В том-то и дело, что нет... — задумчиво проговорил Энно. — Спутники
я распознаю, как людей. По облику. По портретам. Да и он тоже... Николай.
— Другая станция?
— Ну, нет! Сегодня это наш квадрат. И никому не дано права работать
здесь. Нам дали совсем крохотный участок, градус на градус, и притом на
одни сутки, но отнять его никто не может.
— Посоветоваться с компьютером? — спросил Николай.
Энно поморщился, помолчал, потом сказал:
— Ладно.
Едва слышное щелканье клавиш... ноль-один, три-три, пять-два... шифр
сектора, астрономические координаты, адрес оперативной и долговременной
памяти. Ничего. Двадцать светящихся нулей.
— Адресует к центральному пункту, — устало и разочарованно сказал
Николай.
— Вот они, компьютеры, — проворчал Энно. — Что в них заложишь, то и
получишь, а когда надо... — И он безнадежно махнул рукой.
— Обращаться в центральный? — спросил Николай.
— Нет смысла, — ответил Энно, — скорее нам сообщат с континента, в
чем дело. Будем ждать.
— Что бы это могло быть, как вы думаете?