А. П. Чехов

БЕЛОЛОБЫЙ

  Голодная волчиха встала, чтобы идти на охоту.  Ее  волчата,  все  трое,
крепко спали, сбившись в кучу, и грели друг друга. Она облизала их и пошла.
     Был уже весенний месяц март, но по ночам  деревья  трещали  от  холода,
как в декабре, и едва высунешь язык, его  начинало  сильно  щипать.  Волчиха
была слабого здоровья, мнительная; она вздрагивала от малейшего шума  и  все
думала о том, как бы дома без нее кто не обидел волчат.  Запах  человеческих
и лошадиных следов, пни, сложенные дрова и темная унавоженная дорога  пугали
ее; ей казалось, будто за деревьями в потемках стоят люди и где-то за  лесом
воют собаки.
     Она была уже не молода и чутье у  нее  ослабело,  так  что,  случалось,
лисий след она  принимала  за  собачий  и  иногда  даже,  обманутая  чутьем,
сбивалась с дороги, чего с нею никогда не бывало в  молодости.  По  слабости
здоровья она уже не охотилась на телят и крупных баранов, как прежде, и  уже
далеко обходила лошадей с жеребятами, а питалась одною падалью; свежее  мясо
ей приходилось кушать очень редко, только  весной,  когда  она,  набредя  на
зайчиху, отнимала у нее детей, или забиралась к мужикам  в  хлев,  где  были
ягнята.
     В верстах четырех от ее логовища, у почтовой  дороги,  стояло  зимовье.
Тут  жил  сторож  Игнат,  старик  лет  семидесяти,  который  все  кашлял   и
разговаривал сам с собой; обыкновенно ночью он спал, а днем бродил  по  лесу
с ружьем-одностволкой и  посвистывал  на  зайцев.  Должно  быть,  раньше  он
служил в механиках, потому что каждый раз, прежде чем  остановиться,  кричал
себе: "Стоп, машина!" и прежде чем  пойти  дальше:  "Полный  ход!"  При  нем
находилась громадная черная собака  неизвестной  породы,  по  имени  Арапка.
Когда она забегала далеко вперед, то он кричал ей: "Задний ход!"  Иногда  он
пел и при этом сильно шатался и часто падал  (волчиха  думала,  что  это  от
ветра) и кричал: "Сошел с рельсов!"
     Волчиха помнила, что летом и осенью около зимовья паслись баран  и  две
ярки, и когда она не так давно пробегала мимо, то ей  послышалось,  будто  в
хлеву блеяли. И теперь, подходя к зимовью, она соображала, что уже  март  и,
судя по времени, в хлеву должны быть ягнята непременно. Ее мучил голод,  она
думала о том, с какою жадностью она будет есть ягненка, и  от  таких  мыслей
зубы у нее щелкали и глаза светились в потемках, как два огонька.
     Изба  Игната,  его  сарай,  хлев  и  колодец  были  окружены   высокими
сугробами. Было тихо. Арапка, должно быть, спала под сараем.
     По сугробу волчиха взобралась на  хлев  и  стала  разгребать  лапами  и
мордой соломенную крышу. Солома была гнилая и рыхлая, так что  волчиха  едва
не провалилась; на нее вдруг прямо в морду пахнуло теплым  паром  и  запахом
навоза и овечьего молока. Внизу, почувствовав холод, нежно заблеял  ягненок.
Прыгнув в дыру, волчиха упала передними лапами и грудью на что-то  мягкое  и
теплое, должно быть,  на  барана,  и  в  это  время  в  хлеву  что-то  вдруг
завизжало,  залаяло  и   залилось   тонким,   подвывающим   голоском,   овцы
шарахнулись к стенке, и волчиха, испугавшись, схватила, что первое  попалось
в зубы, и бросилась вон...
     Она бежала, напрягая силы, а в это время Арапка, уже  почуявшая  волка,
неистово выла, кудахтали в зимовье потревоженные куры,  и  Игнат,  выйдя  на
крыльцо, кричал:
      - Полный ход! Пошел к свистку!
     И свистел, как машина,  и  потом  -  го-го-го-го!..  И  весь  этот  шум
повторяло лесное эхо.
     Когда мало-помалу все это затихло, волчиха успокоилась немного и  стала
замечать, что ее добыча, которую она держала в зубах  и  волокла  по  снегу,
была тяжелее и как будто тверже, чем обыкновенно бывают в эту  пору  ягнята;
и пахло как будто иначе, и  слышались  какие-то  странные  звуки...  Волчиха
остановилась и положила свою ношу на снег, чтобы отдохнуть и начать есть,  и
вдруг отскочила с отвращением. Это  был  не  ягненок,  а  щенок,  черный,  с
большой головой и на высоких ногах, крупной породы, с таким же белым  пятном
во весь лоб, как  у  Арапки.  Судя  по  манерам,  это  был  невежа,  простой
дворняжка. Он облизал свою помятую,  раненую  спину  и,  как  ни  в  чем  не
бывало, замахал хвостом и залаял на волчиху. Она  зарычала,  как  собака,  и
побежала  от  него.  Он  за  ней.  Она  оглянулась  и  щелкнула  зубами;  он
остановился в недоумении,  вероятно,  решив,  что  это  она  играет  с  ним,
протянул морду по направлению к зимовью и залился  звонким  радостным  лаем,
как бы приглашая мать свою Арапку поиграть с ним и с волчихой.
     Уже светало, и когда волчиха пробиралась к себе  густым  осинником,  то
было видно отчетливо каждую осинку,  и  уже  просыпались  тетерева  и  часто
вспархивали красивые петухи, обеспокоенные  неосторожными  прыжками  и  лаем
щенка.
     "Зачем он бежит за мной? - думала волчиха с досадой. - Должно быть,  он
хочет, чтобы я его съела".
     Жила она с волчатами в неглубокой яме; года три назад во время  сильной
бури вывернуло с корнем высокую старую  сосну,  отчего  и  образовалась  эта
.яма. Теперь на дне ее были старые листья и мох, тут  же  валялись  кости  и
бычьи рога, которыми играли волчата. Они уже проснулись и  все  трое,  очень
похожие друг  на  друга,  стояли  рядом  на  краю  своей  ямы  и,  глядя  на
возвращавшуюся мать,  помахивали  хвостами.  Увидев  их,  щенок  остановился
поодаль и долго смотрел на них; заметив, что они  тоже  внимательно  смотрят
на него, он стал лаять на них сердито, как на чужих.
     Уже рассвело и взошло солнце, засверкал кругом снег,  а  он  все  стоял
поодаль и лаял. Волчата сосали свою мать, пихая ее лапами в тощий  живот,  а
она в это время грызла лошадиную кость,  белую  и  сухую;  ее  мучил  голод,
голова разболелась от собачьего лая, и хотелось ей броситься на  непрошеного
гостя и разорвать его.
     Наконец щенок утомился и охрип; видя, что  его  не  боятся  и  даже  не
обращают на него внимания, он стал несмело,  то  приседая,  то  подскакивая,
подходить  к  вел-чатам.  Теперь,  при  дневном  свете,   легко   уже   было
рассмотреть его... Белый лоб у него был  большой,  а  на  лбу  бугор,  какой
бывает у очень глупых собак;  глаза  были  маленькие,  голубые,  тусклые,  а
выражение всей морды чрезвычайно глупое. Подойдя  к  волчатам,  он  протянул
вперед широкие лапы, положил на них морду и начал:
      - Мня, мня... нга-нга-нга!..
     Волчата ничего не поняли, но  замахали  хвостами.  Тогда  щенок  ударил
лапой одного волчонка по большой голове. Волчонок тоже ударил его  лапой  по
голове. Щенок стал к нему  боком  и  посмотрел  на  него  искоса,  помахивая
хвостом, потом вдруг рванулся с места и сделал несколько  кругов  по  насту.
Волчата погнались за ним, он упал на  спину  и  задрал  вверх  ноги,  а  они
втроем напали на него и, визжа от восторга, стали кусать его, но не  больно,
а в шутку. Вороны сидели на высокой сосне и смотрели сверху на их борьбу,  и
очень  беспокоились.  Стало   шумно   и   весело.   Солнце   припекало   уже
по-весеннему; и петухи, то  и  дело  перелетавшие  через  сосну,  поваленную
бурей, при блеске солнца казались изумрудными.
     Обыкновенно волчихи приучают своих детей к  охоте,  давая  им  поиграть
добычей; и теперь,  глядя,  как  волчата  гонялись  по  насту  за  щенком  и
боролись с ним, волчиха думала: "Пускай приучаются".
     Наигравшись, волчата пошли в яму и легли спать. Щенок повыл  немного  с
голоду, потом также растянулся  на  солнышке.  А  проснувшись,  опять  стали
играть.
     Весь день и вечером волчиха вспоминала,  как  прошлого  ночью  в  хлеву
блеял ягненок и как пахло овечьим молоком, и от  аппетита  она  все  щелкала
зубами и не переставала грызть с жадностью кость, воображая  себе,  что  это
ягненок. Волчата сосали,  а  щенок,  который  хотел  есть,  бегал  кругом  и
обнюхивал снег.
     "Съем-ка его..." - решила волчиха.
     Она подошла к нему, а он лизнул ее в морду и заскулил, думая,  что  она
хочет играть с ним. В былое время она едала собак, но от щенка сильно  пахло
псиной, и, по слабости здоровья, она уже не терпела этого запаха;  ей  стало
противно, и она отошла прочь...
     К ночи похолодало. Щенок соскучился и ушел домой.
     Когда волчата крепко уснули, волчиха опять отправилась на охоту. Как  и
в прошлую ночь, она тревожилась малейшего шума,  и  ее  пугали  пни,  дрова,
темные, одиноко стоящие кусты можжевельника, издали похожие  на  людей.  Она
бежала в стороне от  дороги,  по  насту.  Вдруг  далеко  впереди  на  дороге
замелькало что-то тем-ное... Она напрягла  зрение  и  слух:  в  самом  деле,
что-то шло впереди, и даже слышны  были  мерные  шаги.  Не  барсук  ли?  Она
осторожно,  чуть  дыша,  забирая  все  в  сторону,  обогнала  темное  пятно,
оглянулась на него и узнала. Это, не спеша,  шагом,  возвращался  к  себе  в
зимовье щенок с белым лбом.
     "Как бы он опять мне не помешал", - подумала волчиха и быстро  побежала
вперед.
     Но зимовье было уже близко. Она опять взобралась на  хлев  по  сугробу.
Вчерашняя дыра была уже заделана яровой соломой, и по крыше протянулись  две
новые слеги. Волчиха стала быстро работать ногами и мордой, оглядываясь,  не
идет ли щенок, но едва пахнуло на нее теплым паром  и  запахом  навоза,  как
сзади послышался радостный, заливчатый лай. Это вернулся щенок.  Он  прыгнул
к волчихе на крышу, потом в дыру и, почувствовав себя дома, в  тепле,  узнав
своих овец, залаял еще громче... Арапка  проснулась  под  сараем  и,  почуяв
волка, завыла, закудахтали куры, и  когда  на  крыльце  показался  Игнат  со
своей одностволкой, то перепуганная волчиха была уже далеко от зимовья.
      - Фюйть! - засвистел Игнат, - Фюйть! Гони на всех парах!
     Он спустил курок - ружье дало  осечку;  он  спустил  еще  раз  -  опять
осечка; он спустил в третий раз -  и  громадный  огненный  сноп  вылетел  из
ствола и раздалось оглушительное "бу! бу!" Ему сильно  отдало  в  плечо;  и,
взявши в одну руку ружье, а в другую  топор,  он  пошел  посмотреть,  отчего
шум...
     Немного погодя, он вернулся в избу.
      - Что там? - спросил хриплым голосом странник,  ночевавший  у  него  в
эту ночь и разбуженный шумом.
      - Ничего... - ответил Игнат. - Пустое дело. Повадился наш Белолобый  с
овцами спать, в тепле. Только нет того понятия, чтобы  в  дверь,  а  норовит
все как бы в крышу. Намедни ночью разобрал крышу и гулять  ушел,  подлец,  а
теперь вернулся и опять разворошил крышу.
      - Глупый.
      - Да, пружина в мозгу лопнула. Смерть  не  люблю  глупых!  -  вздохнул
Игнат, полезая на печь. - Ну, божий человек, рано еще вставать, давай  спать
полным ходом...
     А утром он подозвал к себе Белолобого, больно оттрепал  его  за  уши  и
потом, наказывая его хворостиной, все приговаривал:
      - Ходи в дверь! Ходи в дверь! Ходи в дверь!