Генри Райдер Хаггард

Всего лишь сон

     Следы... Следы... Следы мертвеца.  Как  зловеще  возникают  они  передо
мной! Они петляют по длинному залу взад и вперед, и я следую  за  ними.  Где
бы ни ступали эти неземные шаги, везде остается жуткий след. Я вижу  как  на
мраморе вырастает нечто влажное и отвратительное.
     Раздавить,  растоптать,  растереть  все  это  грязным   башмаком!   Все
напрасно. Видите, они снова проступают из черноты. Да может хоть  кто-нибудь
стереть следы мертвеца.
     И тянется в бесконечность тусклая  вереница  событий  прошлого,  словно
отзвук мертвой поступи, беспокойно блуждающей и  оставляющей  след,  который
невозможно уничтожить.
     Бушуй,  дикий  ветер-вечный  голос  человеческого  страдания;  падайте,
мертвые шаги, вечные отголоски человеческой памяти; ступайте,  жуткие  ноги,
ступайте в незабвенную вечность.
     Не правда ли странные мысли для жениха, странные  тем  более,  что  они
витают ночью, точно зловещие облака в летнем небе. Да, да, я не  ошибаюсь  -
завтра венчание. Надо быть лишенным всякой фантазии простофилей, что  бы  не
понять для чего торжественно расставлены вдоль  длинного  стола  подарки,  и
как хороши некоторые из них. Замечательно наблюдать как устраиваются  пышные
свадьбы, как подсчитывают непредвиденных или забытых друзей, нежданно  вдруг
обнаружившихся и приславших  небольшие  подарки  в  знак  уважения.  А  ведь
совсем иначе было с моей первой женитьбой, это был брак  не  по  расчету,  а
истинно по любви.
     Так вот, как я уже говорил, подарки были расположены  строгими  рядами,
и меня переполняли приятные мысли о природной доброте  человеческой  натуры,
и, в особенности, о щедрости  наших  дальних  родственников.  И  не  мудрено
жениху с настойчивой любезностью предлагать всем гостям чай, не выпуская  из
рук серебряного заварочного чайника. И сколько раз в будущем по  утрам  меня
будет ожидать этот самый чайник, по другую сторону от которого будет  стоять
кувшин  со  сливками,  позади  самовар  с  кипятком,  спереди,   непременно,
сахарница, доверху наполненная колотым  сахаром,  и  во  главе  стола  будет
восседать моя вторая жена. Возможно, так будет всю жизнь.
     - Мой дорогой, - скажет она, - не хочешь  ли  еще  чашечку  чая?  И  я,
вероятно, буду пить еще.
     Но странно, какие мысли иногда  приходят  в  голову.  Иной  раз  помимо
воли,  точно  по  мановению  некой  волшебной  палочки   из   глубины   души
поднимается и выходит нечто неведомое.  Оно  приходит  в  самые  неожиданные
моменты, и человеку вдруг открываются глубинные тайники его жизни, а  сердце
его содрогается, разбиваясь вдребезги, точно дерево от удара молнии.  В  том
мрачном  свете  все  земные  предметы  кажутся  далекими,  а  все  невидимое
приближается, приобретая призрачные очертания и внушая страх, и  человек  не
только не осознает, что есть реальность, а что -  вымысел,  но  и  не  может
различить грань, отделяющую Дух от Жизни. И вновь те же  отголоски  шагов  и
те же призрачные следы, которые не могут быть уничтожены.
     Снова эти странные мысли! И  как  упорно  они  преследуют  меня!  Пойду
спать, уже час ночи. На дворе - сплошной стеной дождь. Я  слышу  его  частую
дробь по окнам и завывание ветра в  ветвях  высоких  мокрых  вязов  в  конце
сада. Кажется где угодно я мог бы  узнать  плач  этих  деревьев,  также  как
узнаешь знакомый голос друга. Что за ночь!  Иногда,  в  октябре  такие  ночи
случаются в той части Англии, где мы живем. Именно в такую  ночь,  тому  уже
три года, умерла моя первая жена. Помню, как  приподнявшись  с  постели  она
сказала:
     - Ах, эти ужасные вязы, хочу, чтобы ты их  спилил,  Френк;  они  плачут
как женщина.
     И я ответил, что непременно так и сделаю, но не  успел,  а  вскоре  она
умерла, бедняжка. Поэтому старые вязы по-прежнему стоят, и  мне  по-прежнему
нравится их музыка.  Кому-то  покажется  странным:  мое  сердце  было  почти
разбито, я любил ее нежно, да и она любила меня всей душой - и вот теперь  я
снова женюсь.
     - Френк, Френк, не забывай меня! - это были последние слова моей жены.
     И в самом деле я завтра женюсь, но память о ней живет  в  моем  сердце.
Помню и то, как Анни Гатри (та,  на  ком  я  собираюсь  жениться)  приходила
проведать ее за день до смерти. Я знаю, что Анни  всегда  была  неравнодушна
ко мне, и, думаю, жена догадывалась об этом. После того как жена  поцеловала
Анни, попрощалась с ней, и как только за ней закрылась дверь, она  сразу  же
заговорила:
     - Это твоя будущая жена, Френк. После моей смерти ты женишься  на  ней;
она милая, добрая, у нее две тысячи годовых, и  она  не  умрет  от  душевной
болезни. - И с едва заметной улыбкой добавила, - Френк, дорогой,  будешь  ли
ты вспоминать обо мне, пока не женишься на Анни Гатри?  Я  обязательно  буду
помнить тебя.
     И теперь время, предвиденное ею настало, и Бог-свидетель,  я  вспоминал
о ней, бедняжке. Ах! Те мертвые шаги, которые будут  преследовать  меня  всю
жизнь, те женские следы по мраморному полу,  которые  никогда  не  исчезнут!
Большинство из нас рано или поздно видят и слышат их, я же отчетливо вижу  и
слышу их сегодня ночью. Бедная моя  покойница-жена,  найдутся  ли  на  земле
такие двери, через которые можно было бы пройти и  умудриться  взглянуть  на
меня сегодня? Надеюсь,  что  нет.  Поистине  смерть  должна  быть  адом  для
покойника, если он может увидеть, почувствовать и убедиться в  измене  своих
любимых... Но пойду лягу и попытаюсь отдохнуть  хоть  немного.  Эта  свадьба
утомляет меня, ведь я не так молод и силен как  раньше.  Скорее  бы  уж  все
закончилось или не начиналось бы вовсе.
     Что бы это могло быть? Не ветер, потому что ветер  никогда  не  издавал
здесь таких звуков, но и не дождь, дождь  к  этому  времени  прекратился  на
минуту, и не лай собаки - у меня ее нет. Что-то  очень  похожее  на  женский
плач, но откуда женщине быть на улице в такую ночь и  в  такой  час.  И  вот
опять раздается этот жуткий звук, от которого кровь стынет в жилах,  да  еще
такой знакомый. Это женский голос,  разносящийся  вокруг  дома.  Вот  сейчас
кто-то стоит у окна, стучит в него... и... Великий боже! Она зовет меня!
     - Френк! Френк! Френк!
     И прежде чем мне удается добраться до окна,  чтобы  дернуть  и  открыть
его, она уже стучит и зовет из другого.  Снова  слабо  доносящийся  страшный
вопль: "Френк! Френк!" Сейчас я слышу его у входной двери, и, почти сойдя  с
ума от жуткого страха, сбегаю вниз в темный длинный зал и распахиваю  дверь.
Здесь - ничего, кроме дикого воя ветра и капель дождя с крыльца. Но  все  же
мне слышны причитания, раздающиеся то вокруг дома, то дальше  в  кустарнике.
Закрываю дверь и прислушиваюсь. Вот она пробралась через маленький дворик  к
черному ходу. Кто бы там ни был, но дорогу вокруг дома  это  существо  знало
хорошо. Я опять иду  через  зал,  через  вращающуюся  дверь,  через  комнату
прислуги, спускаюсь вниз на несколько ступенек в кухню, где не  погасли  еще
остатки огня в камине, распространяя едва уловимые тепло и свет  в  сплошном
мраке. Сейчас это существо стучит своим сжатым кулаком по тяжелому дереву  и
странно, стук такой тихий, а отдается в пустой кухне так гулко.

x x x

     Меня колотило, я стоял, чувствуя дрожь во всем теле, но не  осмеливался
открыть дверь. Никакими словами невозможно выразить  состояние  совершенного
отчаяния, охватившего меня. Я ощутил себя единственным  живым  существом  во
всем мире.
     - Френк! Френк! - надрывался тот же знакомый голос. - Открой  дверь,  я
очень замерзла. У меня так мало времени.
     Сердце  мое  застыло,  и  только  руки  вынуждены  были   повиноваться.
Медленно-медленно я поднял засов и открыл дверь, и мгновенно  сильный  поток
воздуха выбил ее у меня из рук и широко  распахнул.  Черные  облака  немного
рассеялись над головой, и показался клочок синего вымытого дождем  неба,  на
котором судорожно мерцали одна-две звезды. С  минуту  я  мог  видеть  только
этот кусочек неба,  но  постепенно  разобрал  привычные  очертания  больших,
неистово раскачивающихся вязов, а за ними четкую линию плит  садовой  стены.
Затем кружащийся лист резко ударил меня по лицу и взгляд  мой  непроизвольно
остановился  на  чем-то  таком,  что  я  не  смог  сразу  определить:  нечто
маленькое, черное и мокрое.
     - Что это? - хрипло вырвалось у меня. - Почему-то показалось,  что  это
не могло быть человеком, и я не мог спросить: "Кто это?"
     - Ты  не  узнаешь  меня?  -  запричитал  голос  и  в  нем   определенно
почудилось что-то знакомое. - Я не могу  войти  и  показаться,  у  меня  нет
времени. Ты так долго не открывал дверь, Френк, и я  так  продрогла,  ужасно
продрогла! Посмотри восходит луна и ты можешь разглядеть меня.  Представляю,
как страстно ты хочешь увидеть меня, впрочем, так же, как и я.
     И пока это привидение  говорило,  или  скорее  причитало,  лунный  диск
пробился сквозь  влажный  воздух  и  повис  в  нем.  Передо  мной  предстала
низенькая сморщенная фигура, оказавшаяся  очень  маленькой  женщиной.  Одета
она  была  во  все  черное  и  поверх  головы  черное  покрывало,  наподобие
свадебной фаты, полностью окутывало ее. И  с  каждой  складки  этой  фаты  и
платья падали тяжелые капли воды.
     В левой руке она держала небольшую корзинку, и в лунном свете ее  рука,
такая маленькая и худая, высвечивалась белым пятном. На безымянном пальце  я
заметил красную полоску - след от обручального кольца. Правая же  рука  была
направлена ко мне так, будто молила о чем-то.
     И как только я все это увидел, ужас, казалось, так и  схватил  меня  за
горло, словно он был живым  существом,  потому  что,  насколько  знаком  был
голос, настолько оказался знакомым и облик,  хотя  церковный  погост  забрал
его давным-давно. Я онемел и не мог даже пошевелиться.
     - О, неужели ты все еще не узнаешь меня? - взмолился голос. - Я  пришла
так издалека, чтобы увидеть  тебя,  но  я  не  могу  задерживаться.  Смотри,
смотри. - И своей тонкой рукой она начала судорожно срывать  с  себя  черную
фату, закутывающую ее. Наконец она упала, и, как во сне, я  увидел  то,  что
подсознательно ожидал увидеть:  бледное  лицо  и  светло-русые  волосы  моей
жены. Не в состоянии ни  говорить,  ни  двигаться,  я  только  с  изумлением
смотрел на нее. Совершенно точно это была она, такою я видел ее в  последний
раз; смертельно бледная с  багровыми  кругами  вокруг  глаз,  до  подбородка
накрытая покрывалом, с той лишь разницей, что сейчас глаза  ее  были  широко
раскрыты, взгляд устремлен на меня, а выбившуюся прядь мягких светлых  волос
развевал вр.
     - Теперь ты  узнал  меня,  Френк?  Мне  было  очень  нелегко  добраться
повидать тебя и так холодно! Но завтра ты  женишься,  Френк,  а  я  обещала,
очень давно, вспомнить о тебе, когда ты надумаешь  жениться,  где  бы  я  ни
была, и я  сдержала  свое  обещание,  я  пришла  "оттуда"  и  принесла  тебе
подарок. Очень горько умирать такой молодой!  А  ведь  я  была  так  молода,
чтобы умереть и покинуть  тебя,  но  вынуждена  была  умереть.  Возьми  это,
возьми скорее, я не могу оставаться дольше. И если  я  не  могла  дать  тебе
свою жизнь, Френк, то я принесла тебе свою смерть - возьми ее!
     - И как только привидение всунуло корзинку  мне  в  руку,  снова  пошел
дождь, оттеняя лунный свет.
     - Я должна идти, я должна идти, - доносился все тот же  знакомый  голос
в плаче отчаяния. - Почему ты долго не открывал дверь? Я  хотела  поговорить
с тобой перед твоей свадьбой с Анни, а теперь я уже никогда больше не  увижу
тебя. Никогда! Никогда! Я навсегда потеряла тебя! Навсегда! Навсегда!
     Как только затихли последние причитания, вихрем налетел ветер, с  таким
натиском и силой, как будто это были тысячи ветров, и швырнул меня в дом,  с
треском захлопнув за мной дверь. Шатаясь, я добрел до кухни  и  поставил  на
стол корзинку. Как раз в этот момент  упали  несколько  тлеющих  угольков  и
слабое пламя тускло осветило тарелки  в  кухонном  шкафу  и  даже  оловянный
подсвечник и спичечный коробок рядом с ним. Чтобы окончательно  не  сойти  с
ума от темноты и страха, я, схватил спички, зажег одну  и  поднес  к  свече.
Вскоре она разгорелась, и я огляделся. Все было как  обычно,  все  так,  как
оставила прислуга, над камином мерно отстукивали часы. Когда я посмотрел  на
них, пробило два, и в этой гнетущей обстановке их бой подействовал  на  меня
успокаивающе.
     Затем я взглянул на корзинку,  ловко  сплетенную  из  белых  прутьев  с
черными ободками и с пестрой черно-белой ручкой. Я хорошо знал эту  корзинку
и другой подобной мне не доводилось видеть. Я купил ее на Мадейре много  лет
назад в подарок жене. И потом, в конце концов,  ее  смыло  штормом  с  борта
корабля  в  Ирландском  проливе.  Помню,  в  корзинке  было  много  газет  и
библиотечных книг, за которые мне пришлось платить. А в свое время  я  очень
часто видел эту самую корзинку  вот  на  этом  кухонном  столе,  потому  как
дорогая моя жена часто собирала в нее цветы, и  коротко  срезанные  розы  из
нашего сада всегда были на кухне.  Обычно,  собрав  цветы,  она  входила  на
кухню, ставила корзинку на стол, вот сюда, где она стоит  сейчас,  и  давала
распоряжения к обеду. Все это мгновенно всплыло в моей памяти, пока  я  чуть
живой стоял со свечой в руке, с меркнущим рассудком. Мне показалось,  что  я
заснул и стал жертвой ночного кошмара и  что  проснувшись,  все  происшедшее
окажется  дурным  сновидением.  Но,  нарушив  тишину,  по  кухонному   шкафу
побежала и спрыгнула на пол мышь.
     Что же было в корзинке?  Я  боялся  заглянуть  в  нее  и  лишь  остатки
внутренней силы подтолкнули меня сделать это. Я  придвинулся  к  столу  и  с
минуту стоял, прислушиваясь к биению сердца. Затем я все таки протянул  руку
и приоткрыл крышку. На память пришли  слова:  "Я  не  могу  дать  тебе  свою
жизнь, поэтому я принесла тебе свою смерть". Что  она  имела  ввиду,  и  что
вообще все это могло означать? Я должен знать, иначе я сойду с ума.  Что  бы
там ни было, вот оно здесь, лежит, завернутое в полотно.
     О! Боже! Помоги мне!
     Это был маленький бесцветный человеческий череп!
     Сон! В конце концов всего лишь кошмарный сон, но какой сон! А завтра  я
женюсь.
     Смогу ли я жениться завтра?