ФРАНЦ ФЮМАН

Рассказы

 

БУМАЖНАЯ КНИГА ПАБЛО

ПАМЯТНИК

ОБМОРОК

 

 

 

 

ФРАНЦ ФЮМАН

БУМАЖНАЯ КНИГА ПАБЛО

 

    Да просто быть того не может, что в Унитерре запретят книги из бума-

ги. Напротив: их же ведь хранят в специальных библиотеках, окружив самым

бережным уходом,  и выдают там в пользование ученым.  Даже частным лицам

разрешается  иметь  бумажные книги,  читать их,  более того - одалживать

другим;  вот только превращать их в предмет торговли запрещено,  ибо как

материальное,  так и культурно-историческое значение книг бесценно. Про-

тив подобных мер защиты нечего возразить, и посему вполне понятно, что в

соответствии  с конституцией и устоями Унитерры некоторые книги засекре-

чены:  одни из-за аморального, то есть антиунитеррского, содержания либо

иного вредного или по всей вероятности вредного содержания,  остальные -

по другим причинам.  К ним имеет доступ лишь  крайне  ограниченный  круг

лиц.

    После двух атомных войн, еще до основания Унитерры, на всей заселен-

ной территории насчитывалось ни много ни мало 82  тысячи  347  полностью

сохранившихся  бумажных книг первой категории и 1,2 миллиона экземпляров

второй. Бумажной книгой считалось: "Произведение печати любого вида, ма-

териализованное  на субстратах растительного или животного происхождения

и доступное для потребления без механических приспособлений  (читального

прибора,  пленки, звуковоспроизводителей и проч., за исключением очков и

простейших луп)".  К бумажным книгам второй категории относились еще фо-

тоснимки.  Книги второй категории представляли собой изделия, не имевшие

почти никакой исторической и материальной ценности: пустые бланки массо-

вого употребления,  разрозненные листки календаря, обложки от книг, поч-

товые конверты.  Зато исписанная открытка в зависимости от текста  могла

попасть и в первую категорию.

    Одной из  первых мер правительства Унитерры явилась конфискация всех

бумажных книг первой категории у частных лиц для проверки и регистрации.

Сокрытие подобного имущества каралось надлежащим образом,  как правило -

смертной казнью. Большинство экземпляров книг после регистрации было пе-

редано в библиотеки как национальное достояние. Правда, в тридцати и од-

ном случае бумажные книги такого рода возвратились к своим владельцам. О

книгах  второй категории необходимо было в обязательном порядке заявить,

указав прежде всего со всеми подробностями способ их  приобретения.  Эти

бумажные книги пользовались огромным спросом у коллекционеров. Например,

ничем так не гордился отец Жирро,  куска искусственного мыла (стоимостью

49  марок  9 пфеннигов) в "СУПЕРУНИВЕРСАМЕ" 22 города под названием Бер-

лин,  который сгинул С лица земли еще в первую атомную войну.  Эта  уни-

кальная вещица, помещенная в защитный футляр из флюоресцирующего стекла,

висела на торцовой стене семейного жилотсека, побуждая отца Жирро с при-

ходом  гостей  пускаться  в философствования по поводу прогресса челове-

чества: мол, раньше, в стародавние и мрачные времена, люди были вынужде-

ны  покупать  искусственное мыло в магазинах,  а вот у нас,  в Унитерре,

правительство,  которое только и знает, что печется о благе народа, каж-

дый месяц бесплатно выдает кусок мыла-эрзаца. Дескать, ну как тут не ис-

пытывать чувства благодарности.  Гости  кивают,  изумляются,  восхищенно

охают,  добавляя затем, как обычно: "Значит, погоди-ка, тысяча четыреста

пятьдесят восемь лет тому назад... Невероятно!" - и снова кивают.

    И вот в руки Пабло попадает бумажная книга первой категории, одна из

тех, тридцати и одной, оставшихся у своих владельцев. Не вдаваясь в под-

робности,  здесь,  очевидно, достаточно только упомянуть, что как-то раз

по заданию камрада начальника столичного контрольного отряда Пабло приш-

лось заниматься изобретениями.  И весьма благоволившая ему  подруга  на-

чальника одолжила,  раздобыв у своих знакомых, эту самую бумажную книгу.

Важно,  однако, заметить, что книги из бумаги принципиальным образом от-

личались от своих записей на микрофильмах и читальных пластинках *, уко-

ренившихся в обиходе в промежуток между первой и второй атомной  войной.

В таком виде удалось сохранить тексты многих

    * Не говоря уже о так называемых "концентратах содержания" для запо-

минающих устройств по культзнаниям, которые, например, а Унитерре выгля-

дели так:  "Макбет"; трагедия в пяти актах У. Шекспира (1564- 1616), на-

писана белым пятистопным ямбом;  тема - изгнание несправедливого  тирана

народным  ополчением".  А в Либротерре подобный концентрат выглядел так:

"Макбет", пятиактовик Шекспира Уильяма (1564-1616); характеризуется гам-

мовой  структурой  IIтрагиконфликтного  столкновения  трех неразрешенных

Эдиповых комплексов  в  рамках  архаикофеодального  социомикростроя".  -

Прим. автора.

    произведений мировой литературы,  начиная с эпоса о Гильгамеше, Дан-

те,  Беккета и кончая Смитом, и Шмидом. А одним из свойств бумажной кни-

ги, повторяем, являлась годность к употреблению без механических приспо-

соблений,  или, проще говоря, когда Пабло взял бумажную книгу в руки, он

понял, что это такое.

    Оказывается, до  нее можно было дотронуться,  ощутить физически!  Он

погладил податливый серо-голубой переплет,  и у него закружилась голова.

Книга  покоилась на ладонях словно живое существо,  он попытался приотк-

рыть ее,  и она раскрылась; рука чувствовала сопротивление и покорность,

линия шрифта складывалась в блоки,  пока не раскрывшие своей сути,  хотя

уже вполне различимые. Страницы изгибались вроде холмов с тенистой доли-

ной посредине.  И пальцы Пабло, скользившие по рядам знаков, тоже отбра-

сывали тени. Он различал очертания букв, источавших запах мглистой дали,

шелест струящихся страниц,  родника неизбывно льющегося времени. Он пока

не читал, а только рассматривал книгу, впитывая ее в себя всеми органами

чувств.  Вне  машины  ни  микрофильмы,  ни  пластинки с текстами не были

вещью,  которая поддается восприятию,  раскрывая себя: микрофильм предс-

тавлял собой малюсенькую трубочку, которую руке невозможно было отличить

от пачки со слабительным или с таблетками для аборта. Читальные пластин-

ки были в лучшем случае, да и то в устаревших формах, кусочком пластмас-

сы размером с ноготь.  Чаще всего их сразу встраивали в  машину:  стоило

нажать на клавишу вызова,  и возникал шрифт - стандартное изображение из

растровых точек,  пригодное для передачи любой информации, неосязаемое и

беззвучное,  без запаха и без вкуса, никоим образом не соотносимое с ес-

тественными пропорциями органа человеческих чувств,  а тем более  глаза.

Точно  так  же  нажатием на клавишу любого другого компьютера включается

стиральная или селективная машина,  калькулятор или будильник, поисковый

прибор, помогающий отыскивать свой жилотсек.

    А бумажная книга, во-первых, приходилась как раз по руке: она лежала

на ладони, как птица в гнезде - возьмем хотя бы это сравнение вместо то-

го, которое напрасно си-

    лился подыскать Пабло. И каждая из ее страниц являла собой некий об-

раз,  контуры которого можно было обмерить взглядом, являла меру сомкну-

того пространства, а значит - времени. Обозримую и потому человечную ме-

ру, которая позволяла соразмерять и отмеривать, сколько страниц тебе еще

прочесть:  две, а может, три, семь или сто. На дисплее или под лупой чи-

тального прибора буквы тянулись бесконечной вереницей,  там можно  было,

правда,  регулировать скорость, а захочется - в любой момент остановить,

но тогда текст, замерев, превращался в неясное чередование слов, бесфор-

менный, лишенный перспективы, случайный фрагмент, где зачастую и предло-

жения-то не различишь.  Простор, открывавшийся мысли на страницах книги,

становился конвейером в читальном приборе, переползавшем с места на мес-

то при нажатии на кнопку,  от которого срабатывало восприятие и  механи-

чески подключался мозг. Даже проследив весь путь такой ленты, человек не

мог уловить сути. В лучшем случае текст оставался цитатой. По трубочке с

микрофильмом нельзя было распознавать, сколько часов чтения в ней кроет-

ся. А бумажная книга и на вес и на вид сразу давала понять, с кем имеешь

дело.  Она,  будто знакомясь с тобой,  указывала на переплете свое имя -

заглавие,  вот и здесь: "В тяжкую годину". Этот томик появился на свет в

один  год с кассовым чеком отца Жирро и содержал три текста на немецком,

в ту пору еще не смешанном с английским,  которые назывались "рассказы".

Пабло не знал, что это такое, да и авторы были ему незнакомы.

    Первый рассказ был озаглавлен "В исправительной колонии" и начинался

так:

    - "Это особого рода аппарат,  - сказал офицер ученому-путешественни-

ку,  не без любования оглядывая,  конечно же, отлично знакомый ему аппа-

рат.  Путешественник,  казалось, только из вежливости принял приглашение

коменданта  присутствовать при исполнении приговора,  вынесенного одному

солдату за непослушание и оскорбление начальника.  Да и в исправительной

колонии предстоящая экзекуция большого интереса, по-видимому, не

    * Цитаты из Кафки в переводе С. Апта.

    вызывала. Во всяком случае,  здесь, в этой небольшой и глубокой пес-

чаной долине,  замкнутой со всех сторон голыми косогорами, кроме офицера

и путешественника находились только двое: осужденный, туповатый, широко-

ротый малый с нечесаной головой и небритым лицом, и солдат, не выпускав-

ший из рук тяжелой цепи, к которой сходились маленькие цепочки, тянувши-

еся от запястий, лодыжек и шеи осужденного и скрепленные вдобавок соеди-

нительными  цепочками.  Между  тем во всем облике осужденного была такая

собачья покорность, что казалось, только свистнуть перед началом экзеку-

ции, и он явится".

    Читая, Пабло  с трудом вникал в значение многих слов - например,  он

не знал,  что такое "исправительная колония",  - однако они все больше и

больше  захватывали его,  ибо,  хотя многое из прочитанного казалось ему

невероятным, более того - немыслимым (разве солдат может ослушаться?), -

ему казалось,  будто кто-то рассказывает ему,  что происходило с ним са-

мим,  только он этого пока не знал.  "Теперь,  сидя у края котлована, он

мельком  туда заглянул".  Пабло еще ни разу не приходилось сидеть у края

котлована,  а тут он почувствовал, что его потянуло вниз, на дно. Может,

он уже падает в кровавую воду, которая стекает туда, смешиваясь с нечис-

тотами?

    А дальше дело было так:  офицер принялся  объяснять  путешественнику

устройство экзекуционного аппарата, а заодно, на примере своего судопро-

изводства, и структуру исправительной колонии этого идеала повиновения и

порядка, выхолощенного, на его взгляд, всякими реформами, - стал растол-

ковывать,  чтобы склонить чужеземца на свою сторону,  на сторону привер-

женцев  старины.  Пабло видел этот аппарат воочию в призрачной,  мрачной

впадине посреди песчаной местности,  видел его меж скатов страниц книги,

лежавшей  у  него  в руках.  Он чернел на желтоватом фоне - вытянувшееся

ввысь своей громадой,  расчлененное натрое насекомое: внизу лежак с рем-

нями,  чтобы  пристегивать провинившегося,  с войлочным шпеньком в изго-

ловье, чтобы затыкать рот, и миской рисовой каши, чтобы накормить напос-

ледок,  после того,  как он осознает наконец свою вину. Выше на стальном

тросе стеклянная борона,  которая двенадцать часов подряд  тысячами  игл

пишет на теле провинившегося заповедь закона, пока стальной шип не нане-

сет ему в голову смертельный удар.  Еще выше - похожий  на  лежак  ящик,

разметчик,  направляющий движение бороны,  - необычайно искусная система

из колес и шестеренок,  созданная гением того,  кто некогда создал и эту

исправительную  колонию,  кто и после смерти остался во главе партии,  в

которой офицер тоже состоял.  Пабло видел, как офицер налаживает размет-

чик, отмывает испачканные руки в грязной воде, а затем, когда вода слиш-

ком загрязнилась,  погружает их в песок. Осужденный с солдатом наблюдали

за офицером,  Пабло видел, как они наблюдают. Он видел всех сквозь стек-

лянную борону, никого не зная в лицо и тем не менее будучи знаком с каж-

дым.  "Затем я велел заковать человека в цепи.  Все это было очень прос-

то".  Среди знакомых Пабло никто не носил цепей.  Солдат,  скучая, скреб

ногой  по  земле;  осужденный с тупым любопытством тянул его все ближе и

ближе к машине.

    Наверное, он даже не знает приговора, не знает, что осужден, подумал

Пабло,  сам-то уже зная это из книги, теперь ему напишут приговор на те-

ле.  Осужденного пристегнули к лежаку и стали застегивать  ремни.  Пабло

почувствовал, как книга в руках налилась тяжестью. Осужденного стошнило.

Офицер негодовал:  "Можно ли без отвращения взять в рот этот войлок, об-

сосанный и искусанный перед смертью доброй сотней людей?"

    Пабло затошнило.

    "Во всем  виноват  комендант!  - кричал офицер,  в неистовстве тряся

штанги.  - Машину загаживают, как свинарник. - Дрожащими руками он пока-

зал путешественнику,  что произошло.  - Ведь я же часами втолковывал ко-

менданту, что за день до экзекуции нужно прекращать выдачу пищи. Но сто-

ронники нового, мягкого курса иного мнения. Перед уводом осужденного да-

мы коменданта пичкают его сладостями.  Всю свою жизнь он питался  тухлой

рыбой,  а теперь должен есть сладости!  Впрочем,  это еще куда ни шло, с

этим я примирился бы, но неужели нельзя приобрести новый войлок, о чем я

уже три месяца прошу коменданта!"

    Чем же все это кончится,  размышлял Пабло.  Видимо,  офицер прав, но

это как раз и казалось непереносимым.  Офицер развивал свой план,  как с

помощью путешественника возродить в коменданте прежний дух. Путешествен-

ник, мол, просто обязан ему посодействовать, другая такая возможность не

представится,  но тот, помедлив, отказался. Значит, есть нечто третье! -

мелькнула, точно черная молния, у Пабло мысль.

    - Значит,  наше судопроизводство вас не убедило? - спросил офицер. -

Нет! - закричал Пабло.

    Путешественник молчал.  Тем временем солдат, усевшись на песке возле

лежака,  мирно беседовал с осужденным. Внезапно Пабло осенило, он понял,

чем завершится эта история: путешественник и солдат одолеют офицера, ос-

вободят осужденного и вырвутся на волю.

    Пабло охватила дрожь:  это неслыханно! Отвлекшись, он потерял строч-

ку, стал лихорадочно искать продолжение, водя рукой и затеняя ею страни-

цу.  "Значит, наше судопроизводство вам не понравилось, - сказал он (это

офицер, подумал Пабло) скорее для себя и усмехнулся, как усмехается ста-

рик над блажью ребенка,  пряча за усмешкой свои раздумья. - Тогда, стало

быть,  пора,  -  сказал  он  наконец и вдруг взглянул на путешественника

светлыми глазами,  выражавшими какое-то побуждение,  какой-то  призыв  к

участию.  - Что пора?  - тревожно спросил путешественник,  но не получил

ответа.

    - Ты свободен,  - сказал офицер осужденному на его языке. Тот сперва

не поверил".

    А Пабло поверил,  теперь он знал все:  офицер хитрил, проявляя столь

неожиданное великодушие,  он хотел в самом зачатке  сорвать  сговор  тех

троих.  Пабло был уверен,  что настал черед путешественника,  сейчас его

пристегнут к машине. "Вытащи его!" - приказал офицер солдату".

    Тот повиновался; напряжение росло: пускай конец известен, и все же -

пока до него доберешься!  Осужденного отпустили; офицер-какая низость! -

стал показывать

    путешественнику другой узор,  при ином расположении уколов, но путе-

шественник никак не мог разобрать предназначенную ему надпись.

    "Тогда офицер  стал  разбирать надпись по буквам,  а потом прочел ее

уже связно.

    "Будь справедлив!" - написано здесь,  - сказал он,  - ведь теперь-то

вы можете это прочесть".

    При чем тут БУДЬ СПРАВЕДЛИВ?!  - подумал Пабло,  здесь же это совер-

шенно не подходит!  "Путешественник склонился над бумагой так низко, что

офицер, боясь, что тот дотронется до нее, отстранил от него листок; хотя

путешественник ничего больше не сказал,  было ясно, что он не может про-

честь написанное.

    "Будь справедлив!" - написано здесь, - сказал офицер еще раз.

    - Может быть,  - сказал путешественник,  - верю, что написано именно

это.

    - Ну ладно,  - сказал офицер,  по крайней мере отчасти удовлетворен-

ный,  и  поднялся по лестнице с листком в руке;  с великой осторожностью

уложив листок в разметчик, он стал, казалось, целиком перестраивать зуб-

чатую передачу..."

    Вот сейчас он запихнет путешественника вниз,  а тот обратится с пла-

менной,  захватывающей речью к освобожденному солдату, и вместе они одо-

леют офицера.  Пабло вдруг очень захотелось,  чтобы эти трое затолкали в

аппарат офицера, однако мысль была настолько чудовищной, что он не доду-

мал ее до конца. Тогда, правда, изречение подошло бы, но разве офицер до

этого додумается; здесь автор наверняка ошибся. Однако когда офицер в то

время  как  солдат с бывшим узником с нелепой тупостью убивали время,  -

когда офицер,  сняв мундир, нагой и безоружный, сам улегся под бороной и

взял в рот войлок,  Пабло вообще перестал что-либо понимать.  Он почувс-

твовал себя обманутым: у него отняли конец, его конец, исчезло напряжен-

ное ожидание,  а вдруг в конце рассказ примет иной поворот. Что за несу-

разная выдумка!

    Потом аппарат (Пабло все-таки читал дальше),  насадив офицера на все

зубья и резец сразу и раскачивая его над ямой для отбросов, бесшумно по-

решил себя,  выбросив все шестеренки из разметчика,  - иначе как  самоу-

бийством это в самом деле не назовешь.  Уже было отложено чтение,  Пабло

увидел,  что осталось всего две странички,  и решил дочитать до конца, и

тут его смятение превратилось в полную обескураженность:  если прежде он

понимал такие непонятные слова,  как "исправительная колония",  "кожаный

бумажник",  "узор",  хотя их смысл был ему неведом, то сейчас не было ни

слова, где бы ему недоставало понятия, но из-за непонятного конца он те-

перь не понимал всего рассказа в целом.  Все распалось, вроде шестеренок

из разметчика. Конец был просто - ну, недозволенным, что ли: после того,

как исколотый труп офицера плюхнулся (Пабло казалось,  что написано было

именно так) в яму,  путешественник, а за ним солдат со штрафником отпра-

вились в город, зашли там в "кофейню", где за столиками сидели посетите-

ли,  "вероятно, портовые рабочие", которые при появлении незнакомца сму-

щенно поднялись из-за столов;  а под одним из столиков,  как узнал путе-

шественник,  был похоронен старый комендант.  Вместе с  путешественником

Пабло  прочитал надпись на надгробном камне:  "Здесь покоится старый ко-

мендант. Его сторонники, которые сейчас не могут назвать своих имен, вы-

копали ему эту могилу и поставили этот камень.  Существует предсказание,

что через определенное число лет комендант воскреснет  и  поведет  своих

сторонников отвоевывать колонию из стен этого дома. Верьте и ждите!"

    А что было потом?  Да ничего: путешественник ушел, те двое остались;

путешественник стал спускаться к гавани,  тогда оба других  припустились

за ним;  путешественник прыгнул в лодку, и лодочник как раз отчалил. Они

успели бы еще прыгнуть в лодку, но путешественник поднял с днища тяжелый

узловатый канат и, погрозив им, удержал их от этого прыжка".

    Да не  может быть,  чтобы на этом был конец!  Где разъясняется,  кто

плохой,  а кто хороший,  кто прав,  а кто нет, кому следует подражать, а

кого разоблачать? Где вывод, что этим доказано, что исправлено и что оп-

ровергнуто? В конце даже не сказано, кто такой этот путешественник, при-

бывший сперва на остров, а потом просто-напросто уехавший домой. Неужели

на этом точка? Да, вырванных

    страниц нет,  все листки бумажной книги пронумерованы,  и  конец  на

двадцать первой странице, а на двадцать второй начинается новый рассказ.

Пабло был сражен, ведь начало было таким обнадеживающим, хотя и навевало

порой тоску, зато именно эта щемящая тоска вселяла надежду на счастливый

конец,  который уже угадывался,  до которого было рукой подать:  удачный

побег из колонии мог бы стать для всех примером...  И вот, словно в нас-

мешку, следующий рассказ как нарочно назывался "Муки надежды".

    Что бы это значило?

    Пабло прочитал имя автора,  его звали Вилье де  ЛильАдан.  Странное,

просто  невозможное имя.  Так звали людей в незапамятные времена.  Пабло

когда-то изучал историю и мог даже правильно произнести это имя:  "Виль-

ерделильада".

    События разворачивались  во времена инквизиции.  Пабло вдруг превра-

тился в старого еврея. Не ведая, кто это такой, он тем не менее стал им.

Звали его раввин Азер Абарбанель,  и, находясь в заточении в сарагосской

тюрьме, он узнает, что завтра его сожгут на костре. Преподобный отец Ар-

бузе де Эспийя, Великий инквизитор Испании, собственной персоной являет-

ся к нему,  чтобы возвестить:  "Сын мой, возрадуйтесь! Пришел я поведать

вам,  что настал конец вашим испытаниям на этом свете.  Коль скоро ввиду

столь небывалого упорства я,  содрогаясь, был вынужден позволить так су-

рово поступить с вами,  значит,  есть все же пределы усилиям моим наста-

вить вас на путь истинный.  Вы подобны строптивой  смоковнице,  которую,

многократно найдя бесплодной,  наказали теперь усыханием... Но лишь Богу

одному пристало позаботиться о душе вашей. Может, озарит вас в последний

миг свет вечной благодати.  Возлелеем же надежду!  Ведь есть тому приме-

ры... аминь! Опочивайте с миром ночь сию. Назавтра вам предстоит аутода-

фе,  это  означает,  что  вас предадут огню - возвещающему вечное пламя:

оно,  сын мой,  полыхает,  как вам известно, в отдалении. И смерти, пока

она наступит, потребуется не меньше двух, а то и трех часов из-за пропи-

танных ледяной влагой полотен, которыми мы, оберегая и охраняя, окутыва-

ем  чело и сердце жертв.  Всего числом вас будет сорок три.  Ваш черед -

последний, так что, судите сами, у вас достанет времени, дабы воззвать к

Всевышнему и посвятить ему сие, ниспосланное Святым Духом, огненное кре-

щение. Итак, уповайте на вечный свет, почивайте эту ночь с миром!"

    Так молвил преподобный отец Великий инквизитор, покидая келью вместе

со своим провожатым, преподобным братом-мастером заплечных дел, испросив

перед этим смиренно прощения у заточенного за все те страданья,  которые

им пришлось ему доставить.  И вот, оставшись в своей келье, во мраке но-

чи,  уверенный в предстоящей завтрашней смерти в огне, Пабло, охваченный

безумием надежды, вдруг обнаруживает, что это вовсе не иллюзия: замок на

двери не защелкнулся,  путь на свободу открыт. Вокруг запах плесени, за-

пах затхлости. Прочь раздумья! Тихонько приоткрыв дверь, Пабло осторожно

выглянул наружу:  "Под покровом темной мглы он сначала различил полукру-

жие  какого-то глинобитного строения с врезанными спиралью ступенями;  а

наверху,  напротив него, на пятой или шестой ступеньке, нечто вроде чер-

неющей арки,  уводившей в широкий проход,  в котором отсюда,  снизу,  он

различал только первые дуги свода".

    Пабло лег наземь и подполз к краю порога. Галерея тянулась бесконеч-

но,  но ведь она вела на волю! Зыбкий свет, блеклая синева лунной ночи с

проплывающими облаками.  Вдоль всего пути сбоку не было ни единой двери,

все равно Пабло знал,  что он спасен! Он выберется отсюда! Пускай надеж-

да-тут до него дошел смысл названия рассказа!  - пускай надежда замучает

его опасностями,  подстерегающими на пути к свободе,  истерзает до самых

кончиков нервов,  все равно ей суждено сбыться,  она должна исполниться:

тому,  кто хоть раз ступил на путь свободы, с него уже не сбиться! Пабло

читал в каком-то отрешенном состоянии, даже не задумываясь, почему слово

"свобода"  так завораживает его,  он даже не отдавал себе в этом отчета.

Взгляд Пабло жадно скользил по плитам. Все было так, как он и ожидал: от

напряжения вотвот лопнут нервы;  его пытали муками надежды,  и он выдер-

жал. Из темноты возникали монахи, он вжимался в ниши стен, пугаясь свое-

го бешено колотившегося сердца, пугаясь блеска пота на своем лбу и вмес-

те с тем зная,  что выберется отсюда.  Распластавшись,  словно тень,  по

земле,  он  ускользал  все дальше,  то и дело сливаясь со стеной,  когда

вдруг услышал,  как два инквизитора,  состязаясь в красноречии,  затеяли

громкий теологический диспут.  И "один из них, вслушиваясь в слова собе-

седника, смотрел, казалось, на раввина! И под этим взглядом несчастному,

не уловившему поначалу в нем рассеянного выражения, почудилось, что рас-

каленные клешни щипцов уже впиваются в его тело,  что он  снова  -  одни

сплошные стенания,  одна сплошная рана.  Почти в обмороке, едва дыша и с

трудом размыкая отяжелевшие веки, он содрогнулся всем телом от прикосно-

вения полы одежд.  Все-таки странно, а вместе с тем естественно: видимо,

взор инквизитора был взором человека, целиком поглощенного беседой, мыс-

лями о том, что долетало до его слуха. Глаза смотрели прямо и, казалось,

видели еврея, вовсе не воспринимая его.

    И действительно, несколько минут спустя оба злополучных собеседника,

тихо  переговариваясь,  медленным шагом двинулись дальше в том направле-

нии, откуда пробирался узник. Его не заметили!"

    Дальше! Дальше! Повсюду мерещились жуткие лики. Чудилось, рожи мона-

хов таращатся из стен. Дальше! Дальше! Строка за строкой Пабло ускользал

прочь - вот конец страницы,  а там и конец галереи,  замыкаемой  тяжелой

дверью.  Он стал шарить по ней руками:  никаких засовов, никаких замков,

а...  всего лишь щеколда!  Она поддалась нажиму пальца, и дверь бесшумно

отворилась перед ним.

    Блеклая синева ночи,  насыщенной ароматами. Исстрадавшись, он достиг

порога свободы,  и теперь, вдохнув всей грудью, чувствуя себя в безопас-

ности,  Пабло догадался, что этот рассказ не случайно помещен после пер-

вого,  запутанного, этого - как же его звали-то? Ах, даКафки. Он исправ-

лял своего предшественника настоя-

    щим, правильным концом,  поправляя им также речь Великого инквизито-

ра,  предрекавшего спасение в потустороннем мире на небесах через огнен-

ные мучения. Нет, спасение здесь, на земле, путь к нему пролегает сквозь

муки надежды и ведет к свободе.  И вот он пройден - перед  ним,  мерцая,

простирался сад. Пабло с упоением смотрел в книгу: у него в келье синева

ночи,  а за окном луна,  проносящиеся облака и аромат распахнутой  ночи!

Пабло расхотелось читать дальше,  ведь все шло к счастливому завершению,

к чему еще подтверждение,  не слишком ли это?  Он пребывал  в  полнейшем

экстазе.

    "Он пребывал в полнейшем экстазе".  Пабло прочел эту фразу, еще одну

в заключение.  Внезапно ему почудились тени собственных рук па  странице

бумажной книги,  и он прочел дальше:  "Внезапно ему почудилось, будто на

него надвигаются тени собственных рук, вот они обвивают, охватывают его,

нежно прижимая к чьей-то груди.  Действительно, возле него стоял высокий

человек.  Он посмотрел на этого человека глазами,  преисполненными дове-

рия,  - и с трудом перевел дыхание,  взор его помутился, словно от безу-

мия, он задрожал всем телом, надув щеки, с пеной у рта.

    Какой ужас! Он попал в руки к самому Великому инквизитору, преподоб-

ному отцу Арбуэсу де Эспийе,  который смотрел на него со слезами на гла-

зах, словно добрый пастырь, отыскавший свою заблудшую овцу.

    В порыве милосердия угрюмый богослужитель столь  бурно  прижал  нес-

частного еврея к сердцу своему, что колючая монашеская власяница под ор-

денской рясой в кровь растерла грудь доминиканца.  И  пока  раввин  Азер

Абарбанель хрипел,  выпучив глаза,  в объятиях аскетичного дона Арбуэса,

смутно понимая,  что все этапы этого рокового вечера  оказались  не  чем

иным, как предумышленным истязанием, истязанием надеждой. Великий инкви-

зитор,  обдавая раввина горячим,  зловонным дыханием долго  постившегося

человека,  шептал  ему  на  ухо,  стараясь придать своему голосу оттенок

горького упрека и смятения:

    - О,  дитя мое!  Стало быть,  вы собирались покинуть нас... накануне

вероятного избавления!

    Книга, бумажная книга; Пабло держал ее в руках, держал закрытой. Го-

лубеющая синева переплета,  блеклая синева ночи за окном кельи, а Пабло,

лежа на земле,  прижимается к стене,  и те оба инквизитора видят, как он

лежит. Как же их звали? Кафка и Вилье де Лиль-Адан. Третий рассказ, пос-

ледний, всего семь страниц. Пабло отыскал последнее слово, вот оно: "До-

вольно".  Неужели это придало ему сил?  Да и что Пабло оставалось, кроме

как  читать?  Ведь он уже настолько изменился,  что просто не мог не чи-

тать. Правда, на этот раз, читая, Пабло не питал никаких надежд.

    Рассказ назывался "Щелчок по носу".  Пабло тут же узнал, что это та-

кое:  легкий удар по носу,  всего лишь шлепок,  щелчок по переносице или

сбоку, по крыльям носа, а иногда даже просто щелчок пальцами снизу вверх

по кончику носа.  И награждал такими шлепками по носу охранник,  а пред-

назначались они заключенному, узнику концентрационного лагеря двадцатого

столетия.  Пабло, как и все в Унитерре, знал, что такое концентрационные

лагеря. Ему было также известно, что в Унитерре больше не было и никогда

не может быть никаких концлагерей.  Это нечто вроде исправительной коло-

нии и застенков инквизиции, сложенных вместе, - пожалуй, именно гак мож-

но представить себе это место.  И там, где пытки и убийства были повсед-

невностью,  шлепок по носу становился смехотворным пустяком, из-за кото-

рого даже шум поднимать не стоило.  Наподобие... Пабло задумался, подби-

рая сравнение,  однако ничего подходящего не нашел. Тогда он сам щелкнул

себя по носу. Легкая боль быстро растеклась по лицу, часть его - ото лба

до носа занемела.  И только-то? Пабло ударил снова, на это) раз он почти

не почувствовал боли.  Он нанес еще один,  третий, потом четвертый удар,

быстрей, сильней, - даже не заломило. Вот как быстро привыкаешь. А этого

узника били ежедневно.  На утренней поверке.  Удар по носу,  не сильный,

всего лишь удар по носу,  кровь если вообще потечет, то редко. И так це-

лый  год  и  девять  месяцев,  каждое утро в каждый из шестисот тридцати

восьми дней.  Шестьсот тридцать восемь ударов по носу,  подумал Пабло  и

стукнул  себя в пятый раз:  резкая боль пронзила его.  Внезапно до Пабло

дошло, что ведь узника бил охранник, вот в чем, наверно, разница.

    "Так наступило 639-е утро".  У заключенного не было имени-только но-

мер 441825, вытравленный на запястье. Пабло посмотрел на свои руки, дер-

жавшие книгу:  его номера на запястье не  было.  Автора  рассказа  звали

"Аноним". "Так наступило 639-е утро. 441825 стоял в передней шеренге. Он

всегда стоял в первом ряду.  По прямому приказу шарфюрера: 441825 всегда

полагалось  стоять в первом ряду.  Снова перед ним возник шарфюрер.  Он,

как всегда, с радостью смотрел на узника. Заключенный, мужчина пятидеся-

ти девяти лет, стоял, как было приказано, навытяжку, сорвав с головы по-

лосатую шапочку,  прижимая руки к полосатым штанам. "Вот он где, наш го-

лубчик,  - произнес шарфюрер.  - Наверняка всю ночь томился в ожидании".

441825 полагалось ответить "так точно",  глядя при  этом  на  шарфюрера.

"Так  точно!"  - произнес 441825 убитым голосом со смертельным страхом в

глазах.  "Ну что ж,  доброе утро!" - проговорил шарфюрер,  нанося 441825

удар  по  носу,  на  этот раз ладонью по переносице.  Всего лишь шлепок.

441825 почувствовал, что лицо у него вот-вот лопнет, но ничего подобного

не произошло, даже кровь не выступила".

    И на следующий, шестьсот сороковой день - то же самое. 441825 стоял,

как всегда, в передней шеренге, сорвав с головы полосатую шапку, вытянув

руки вдоль полосатых штанов. Перед ним опять появился шарфюрер, радостно

глядя на 441825. 441825 затрясло. "Вот он где, наш голубчик, - произнес,

сияя, шарфюрер. - Наверняка всю ночь томился в ожидании". "Так точно!" -

прохрипел 441825,  закрывая глаза.  Наступила мертвая тишина,  удара  не

последовало, 441825 простоял так целую вечность, и целую вечность царила

мертвая тишина.  Когда 441825 открыл глаза, то увидел перед собой шарфю-

рера.  "Ну что ж, доброе утро!" - сказал шарфюрер и ударил 441825 по но-

су.  В этот раз удар был нанесен справа,  несколько сильнее, чем обычно,

но и на сей раз кровь не пошла.  441825 тихонько завыл. "Ну, ну!" - про-

ронил шарфюрер.  441825 смолк.  Голова казалась ему  сплошной  опухолью.

Шарфюрер хохотнул и двинулся дальше",

    Я сойду с ума,  заныло все в Пабло. "Каждый день на утренней поверке

441825 получал свой удар по носу. Ничего более страшного с ним не случа-

лось.  На работах его берегли - по прямому приказу коменданта лагеря. Он

состоял в команде, которой было поручено скрести картошку. Мог наедаться

почти досыта.  Его не раскладывали на кобыле *,  не сталкивали в камено-

ломни,  не подвешивали за вывернутые руки на суку. Его не окунали в нуж-

ник. В лагере его все знали и все завидовали ему. Всех интересовало, чем

он платит за подобные привилегии.  У 441825 были личные нары,  но дольше

трех часов ему не спалось: во сне его били по носу, и он с криком просы-

пался. Сотоварищам очень хотелось отлупить его, но комендант лагеря зап-

ретил строжайшим образом, и староста блока следил в оба".

    И вот подошел шестьсот пятидесятый день.  "Так настал 650-й день. На

утренней поверке 441825 стоял в первом ряду и,  заслышав шаги шарфюрера,

заскулил пособачьи.  Как было приказано, он стоял, сорвав с головы поло-

сатую шапку, вытянув руки по швам полосатых штанов, но перестать скулить

он не мог. Из рядов заключенных стали доноситься едва различимые смешки.

Наконец шарфюрер подошел к 441825, а тот все никак не мог перестать ску-

лить. Шарфюрер укоризненно посмотрел на него. Сейчас он забьет меня нас-

мерть!  - пронеслось у 441825 в голове,  мелькнуло как мысль об избавле-

нии.  Не проронив ни слова, шарфюрер пошел дальше. 441825 продолжал ску-

лить. Услышав удаляющиеся шаги шарфюрера, он сперва подумал, что сошел с

ума,  потом - что надоел шарфюреру,  а затем решил, что наконец научился

делать то,  что от него требуют.  В лагере ничего не объясняли, избивали

до тех пор,  пока не поймешь, чего от тебя хотят. Один из них должен был

ежедневно после обеденной баланды стоять на  голове  и  кукарекать.  Это

дошло  до него после долгих безмолвных побоев.  Ну вот,  теперь я понял,

теперь конец! - думал 441825. Это был самый счастливый день в его жизни,

однако ночью он не сомкнул глаз.  Он думал, что теперь ему надо быть со-

бакой и ску-

    * Здесь: "кобыла" - устройство для пыток.

    лить, скулить по-собачьи,  каждое утро скулить на утренней  поверке,

изо  дня в день,  до скончания своих дней,  тогда его перестанут бить по

носу.  Он был счастлив,  но спать все же не мог.  На следующее утро,  на

651-й день лагерной жизни, он, как всегда, стоял в первом ряду, сорвав с

головы полосатую шапку, вытянув руки вдоль полосатых штанов. Приближался

шарфюрер.  Сейчас я должен заскулить,  как собака, подумал 441825 и стал

скулить.  Стал собакой.  Увидев его,  шарфюрер просиял. "Вот он где, наш

голубчик, - произнес шарфюрер. - Наверняка всю ночь томился в ожидании".

"Так точно!" - задыхаясь, выпалил узник, перестав скулить. Он жадно хва-

тал ртом воздух, а во взгляде сквозило безумие. "Ну что ж, доброе утро!"

- сказал шарфюрер и ударил 441825 в нос,  на этот раз опять по переноси-

це, и опять ни капли крови не появилось".

    Больше не  стану читать!  - кричало в Пабло.  Внезапно до него дошел

смысл первого рассказа, и, конечно же, он стал читать дальше, о шестьсот

пятьдесят втором дне: "Настал 652-й день. 441825 снова всю ночь не сомк-

нул глаз.  Он терзал свою бедную голову вопросом, чего же от него хотят,

скулить ему или нет.  Ответа он не знал, а спросить у кого-нибудь не ос-

меливался.  Он знал,  что сотоварищи ненавидят его за привилегии, за то,

что его ни разу не пороли,  ни разу не загоняли в каменоломни. На утрен-

ней поверке 441825 снова стоял в первой шеренге, сорвав с головы полоса-

тую шапку и прижав руки к полосатым штанам. Шарфюрер подходил все ближе.

441825 оцепенел от страха,  его заколотило так, что ни стоять навытяжку,

ни скулить он не мог. Шарфюрер сиял. "Вот он где, наш голубчик, - произ-

нес шарфюрер, - наверняка всю ночь томился в ожидании". У 441825 вырвал-

ся лишь хрип.  Каких только воплей не приходилось слышать узникам, когда

человека истязали.  В лагерной повседневности было все: вой, визг, крики

отчаяния;  они  слыхали  удары плетей и как раскачиваются тела на сучьях

деревьев, но от этого рева просто кровь стыла в жилах. "Ну что ж, доброе

утро!" - проронил шарфюрер и ударил 441825 по носу. И на этот раз он бил

сверху вниз, и на этот раз не выступило ни капли крови. Задрожав, 441825

рухнул наземь, на губах выступила пена. Другого стоявшие рядом заключен-

ные подхватили бы,  а этому дали упасть, ведь он был любимчиком, его не-

навидели.  Шарфюрер оставил его лежать, не стал, как обычно, топтать но-

гами,  отбивать почки.  441825 снова скреб картошку.  Вечером  в  бараке

441825 отважился спросить у старосты, чего от него требуют. Он готов вы-

полнить все,  а не то сойдет с ума!  Староста барака дал ему по  носу  -

щелкнул  по  кончику носа - и отправил спать.  441825 проскулил всю ночь

напролет, накрывшись с головой попоной. Он был одним из немногих облада-

телей  попон.  Другая  попона была в этом бараке только у старосты.  Еще

семь дней 441825 простоял на утренней поверке, сорвав с головы полосатую

шапку,  прижав руки к полосатым штанам. Еще семь раз шарфюрер приговари-

вал:  "Вот он где,  наш голубчик!",  еще семь раз шарфюрер спрашивал, не

томился  ли  441825 всю ночь в ожидании.  Уже на третий день заключенные

привыкли к жуткому вою 441825.  Ведь привыкаешь так быстро. Еще семь раз

шарфюрер произносил: "Ну что ж, доброе утро!" - и семь раз бил 441825 по

носу,  каждый раз сверху,  по переносице.  И ни разу за эти семь дней не

выступило ни единой капли крови. На шестьсот шестидесятый день своей ла-

герной жизни 441825 сошел с ума.  Он  больше  не  мог  скоблить  картош-

ку-скребок падал из рук.  Он свернулся клубком,  прикрывая руками нос, и

на этот раз его стали бить ногами,  бить по почкам. Однако ногами выбить

его  помешательство не удалось.  Доложили шарфюреру.  Он прибыл вместе с

дежурным по лагерю, посмотрел на 441825, который лежал на земле, прикрыв

руками нос,  и проронил:  "Вот оно что, дежурный!", дежурный тоже изрек:

"Вот оно что!" - и ушел. Шарфюрер отдал приказ. Примчался 375288 и забил

441825 насмерть. Он ударил всего один раз, но и этого было довольно".

    Ниже было написано:  КОНЕЦ.  Пабло прочитал "конец",  начиная испод-

воль, словно после удара под ложечку, пронзившего тупой болью тело и ду-

шу,  понимать. "Наш удар насущный", - проговорил он, и в памяти внезапно

всплыла фраза из окончания первого рассказа,  которую он  проглотил,  не

вникая,  и которая понадобилась ему теперь,  чтобы понять.  Он пролистал

книгу обратно,  и, будто только того и ждали, слова эти бросились в гла-

за: "...это был обездоленный, униженный люд".

    Пабло захлопнул книгу. За окном отсека занималось фиолетовое сияние.

Унитерра возвещала о себе вселенной.

    "Удар наш насущный дай нам днесь",  - промолвил Пабло. Не ведая, что

произносит, он сказал это именно так.

    И потянулся к бутылке.

    КОНЕЦ

 

 

 

ФРАНЦ ФЮМАН

ПАМЯТНИК

 

    Если бы нейтринолога Жирро,  одного из немногих  ученых,  отобранных

для  участия  в программе научного обмена между Либротеррой и Унитеррой,

спросили о главном итоге его семидесятинедельной стажировки на Либротер-

ре,  этой чуждой половине мира, он бы ответил (правда, сразу же заметим,

что никому и в голову не пришло задавать ему подобные вопросы): - Я луч-

ше понял нас самих! Возможно, ответ был бы совсем иным, но, так или ина-

че,  достоверно известен по крайней мере один случай,  когда  чужеродная

Либротерра  с  такой наглядностью и убедительностью явила ему самую сущ-

ность отечественного общественного строя,  что потрясенный Жирро записал

в свой рабочий дневник: "Горный завод, созданный Марком Корнелиусом Аше-

ром, воистину мог бы стать памятником Унитерре".

    Есть в этой записи некоторая двусмысленность,  прямо-таки  постыдная

для  научного работника,  тем более для авторитетного специалиста - ведь

эдак можно подумать, будто Унитерра не воздвигла себе достойных памятни-

ков. Написать же следовало бы примерно так: в той мере, в какой архитек-

турное сооружение или иной объемно-пластический символ способен выразить

сущность  целой общественной системы,  упомянутый завод мог бы стать па-

мятником Унитерре.  Ну да ладно.  Завод М.К. Ашера строился как раз в то

время, когда Жирро проходил свою стажировку и тем самым имел возможность

проследить весь цикл работ от таинственного начального периода вплоть до

пуска, что и сыграло решающую роль в появлении той дневниковой записи.

    Ослепительно белый  квадр  завода,  своей монументальностью и цветом

напоминавший пограничные укрепления Унитерры,  стоял высоко в горах,  на

стыке  растительной  и  ледниковой зоны,  фундаментом сооружения служило

плато из чистого кремния,  а сам завод был как бы цельномонолитен - лишь

два  проема соединяли его с внешним миром,  а именно обеспечивавший пос-

тупление сырья трубопровод,  по которому с  глетчера  стекала  чистейшая

ледниковая  вода,  и  впускавшие и выпускавшие рабочих ворота;  впрочем,

проход через эти единственные ворота был не особенно затруднителен, поэ-

тому сравнение самого сооружения с целым государством,  въезд и выезд из

которого позволялся только избранным, допустимо лишь с немалой натяжкой.

Но  Жирро узрел в этих вратах еще и символ смены поколений,  круговорота

рождений и смерти. Пусть так. В остальном безукоризненно белые стены бы-

ли абсолютно гладкими - ни швов, ни стыков, ни окон, ни дверей, ни дымо-

вых, ни сточных труб, поэтому, как бы ни бурлило нутро завода, наружу не

проникало ни звука. Подобно витавшему над ним року, завод оставался нем,

загадочен, и при взгляде на него казалось, что он ничуть не моложе окру-

жавших его древних горных хребтов.

    Завод был в своем роде уникален;  он, собственно, ничего не произво-

дил, точнее говоря - не выпускал никакой иной продукции, кроме, так ска-

зать,  материального  субстрата некой новой физики.  По выражению Жирро,

завод реализовывал определенные физические законы в той сфере,  где  ес-

тественным образом они действовать не могли. Это походило на идею подчи-

нить биологию млекопитающих законам жизнедеятельности  мхов,  для  чего,

однако,  необходима не только новая ботаника,  но и новые млекопитающие.

Нет, пожалуй, никакая аналогия здесь не поможет. Впрочем, главное - есть

завод, и этот завод работает.

    Его создатель  Марк Корнелиус Ашер Второй,  единственный отпрыск ле-

гендарного на Либротерре короля игровых автоматов Марка Корнелиуса Ашера

Первого,  с самого раннего детства буквально помешался на механике (едва

ли еще не в младенчестве его поразила и целиком захватила мысль  о  том,

что  столь завораживающая и на первый взгляд сумбурная толчея разноцвет-

ных стальных или костяных шариков в игровых автоматах  отцовских  казино

на самом деле вполне поддается точному расчету); законы кинематики стали

для него,  так сказать,  открытой книгой уже тогда, когда он еще не нау-

чился тол-

    ком ни читать, ни писать. Не было такой игры, которой малыш не сумел

бы рассчитать,  более того - расчеты увлекали его куда сильнее, чем сама

игра;  верный своим детским увлечениям,  десятилетний Марк, которого все

вокруг уже величали Марком Корнелиусом Ашером Вторым,  последовал  реко-

мендации руководства концерна игровых автоматов, а также советам настав-

никовучителей и занялся физикой; будучи владельцем персонального ускори-

теля элементарных частиц, он особенно заинтересовался физикой микромира.

Однако, познакомившись с тем, что там творилось, он был страшно потрясен

и  донельзя возмущен,  отчего и пробудилась в нем непреклонная решимость

переделать этот самый микромир.

    А больше всего возмутило Марка утверждение физиков,  будто для  эле-

ментарной  частицы  нельзя одновременно определить и местонахождение,  и

количество движения,  чем ограничивалась возможность применения в микро-

мире законов его любимой механики.  С этим он смириться не мог. Ему объ-

ясняли,  что таково непреложное  устройство  микромира,  отразившееся  в

"принципе неопределенности Гейзенберга",  однако все объяснения лишь еще

более укрепляли решимость Марка покончить с подобной неразберихой.  Кто,

в конце концов,  определяет законы - природа или человек? И даже если до

сих пор законы диктовала природа, разве ее диктат вечен? Разве он повсе-

местен? Тем паче если речь идет о наисокровеннейшей сердцевине вещества,

о наиглубочайших недрах атомного ядра!  Нет,  нет и нет,  Марк Корнелиус

Ашер Второй, убежденность которого зиждилась не столько на доказательной

силе логики,  сколько на несгибаемой силе воли, твердо веровал в то, что

даже  в  хаосе  первопростейших  частиц  (каковыми пока что окончательно

признаны пудинги - составные элементы кварков) творческие потенции чело-

века смогут заявить о себе и навести порядок среди бессмысленной сутоло-

ки примитивных корпускул,  причем такой порядок, который поддается стро-

гому расчету по всем законам механики.

    - Так кто же диктует законы,  человек или пудинг? - воскликнул он на

очередной лекции и принялся швырять

    в профессора пакетики с порошком для приготовления пудинга,  а  сту-

денческая аудитория при этом одобрительно кричала: "Долой профессора пу-

динговых наук!"

    Собравшись с духом,  ректор пожаловался;  Марк Корнелиус Ашер Первый

лишь задумчиво покачал головой. Механика микромира? Да ведь это открыва-

ет небывалые возможности.  Абсолютно новый рынок спроса и предложений  -

электронный микроскоп каждой семье,  захватывающие игры на его телеэкра-

не:  нейтронные салочки,  электронная расшибалка, мезонный бильярд, про-

тонный  карамболь  - и все это внутри кристаллической решетки атома!  Он

забрал сына из университета и предоставил ему полную свободу для занятий

"микромеханикой",  как Марк Корнелиус Ашер Второй нарек свою теорию. Бу-

дучи весьма простой по сути, ибо все гениальное просто, она отметала лю-

бую  попытку опровержения.  И впрямь,  ведь даже если в микромире законы

механики не наличествуют как потенция,  то уж хотя бы как  латенция,  то

есть  предпосылка  возможности,  иначе механика вообще не могла бы стать

реальностью микромира,  где действие ее законов бесспорно.  Значит,  все

дело лишь в том, чтобы сгустить латенцию до состояния потенции, для чего

в качестве организующей этот процесс силы предлагалось использовать  до-

селе неслыханное давление;  разумеется,  тут понадобится гипербарический

котел с достаточно прочными стенками,  но эта прочность поддается расче-

ту,  а то,  что поддается расчету, можно сконструировать, в свою очередь

сконструированное можно изготовить - следовательно, теория микромеханики

доказана.

    Воистину гениально и просто!  Марк Корнелиус Первый уже потирал руки

в предвкушении грандиозных финансовых успехов, однако тут произошел, как

говорится,  роковой поворот событий:  по никому не ведомым причинам Марк

Корнелиус Младший неожиданно сделался  моралистом.  Собираясь  подчинить

атомную  физику законам микромеханики,  он считал,  410 последняя должна

руководствоваться нормами морали, и отказывался приспосабливать свое де-

тище к потребам рыночной конъюнктуры.

    Жирро усматривал  в обнаружившейся склонности Марка Корнелиуса Ашера

Второго к морализму следствие пережитого негодования по поводу того, что

где-то его любимой механике отказывают в праве на существование. Психоа-

налитики твердили об анально-садистской фазе, переживаемой якобы с боль-

шим запозданием и поэтому вытесняемой с таким ригоризмом; их умозаключе-

ния, чем-то близкие к объяснениям Жирро, преимущественно базировались на

частом употреблении в теории микромеханики, а точнее, в ее, так сказать,

этическом обосновании таких понятий, как "чистота", "шлаки" и "очистка".

Существовали и иные гипотезы, но все они казались неудовлетворительными,

особенно Марку Корнелиусу Старшему, королю игровых автоматов, который не

без причин опасался,  что сынок доведет свою теорию до абсурда. Мало то-

го, что Марк Корнелиус Младший занялся изданием трактатов (на Либротерре

это доступно вообще любому, кто пожелает), он еще и писал в них, что да-

рует миру свою микромеханику,  дабы "осуществить перевод  тех  или  иных

субстанций из сырьевого состояния в рафинированное",  "вернуть их к чис-

тому бытию", "предоставить им возможность подлинного самоосуществления",

- и все это ради того, чтобы "поднять природу на более высокую ступень".

Да мало ли еще каких фантазий не насочиняет этот  свежеиспеченный  мора-

лист, а говоря попросту - маньяк? Отец нанял лучших экспертов по психоа-

нализу;  те по всем правилам искусства принялись выведывать  у  пациента

его сновидения,  но услышали в ответ, что ему вообще ничего не снится. И

это отнюдь не было ложью во спасение.  Всю силу воображения Марка Корне-

лиуса  Второго  поглощали его дневные грезы,  его неотвязные думы о том,

как преобразить натуру путем микромеханической  реорганизации  различных

субстанций,  которую он собирался производить поточным методом:  сначала

реорганизуется гелий,  затем водород, следом литий и так далее вплоть до

бикиникия (атомный номер-169).

    Марк Корнелиус  Младший грезил мыслями или мыслил грезами о пересот-

ворении земли,  о ее возвеличивании до высот подлинного  самоосуществле-

ния, а поскольку мечты его улетали из прокопченного города к засне-

    женным горным вершинам, то и мысль вырывалась из умозрительных схем,

обретая чувственную конкретность.  Вода из высокогорных, глетчерных род-

ников! Он был одержим идеей сделать ее своим исходным, первичным сырьем.

Слияние мысли и грезы привело к тому,  что однажды утром ему привиделась

микромеханически  организованная  вода в ее инобытной реальности-то есть

абсолютно чистая. Эта привидевшаяся, не существовавшая до сих пор вода и

послужила могущественным источником его вдохновения. Но пока приходилось

довольствоваться наличной водой; подобно тому как дитя внезапно открыва-

ет,  что  множество вещей вокруг имеет форму шара,  так и Марк Корнелиус

Младший неожиданно открыл для себя многообразие влажной стихии - он  ка-

рабкался по скальной крутизне к истокам горных ручьев, носился голым под

проливным дождем,  собирал снежные хлопья и обрывал лохмы облаков;  вода

же благодарила его посвоему - капля росы,  что вроде лупы увеличила сеть

прожилок  на  листке,  подсказала  конструктивный  принцип  центрального

трансформационного агрегата для будущего завода, а отражение в луже, пе-

ревернувшее мир вверх ногами,  натолкнуло ученого на гениальную мысль не

поднимать ввысь,  а свесить вниз обе заводские трубы, что позволяло эко-

номить энергию за счет силы тяжести (этот принцип был впоследствии заим-

ствован многими промышленными предприятиями). Он начал изучать научнофи-

лософские трактаты о воде и,  разумеется,  не мог пройти мимо Фалеса Ми-

летского,  утверждавшего,  что вода - источник всего сущего на свете;  в

этом учении Марк Корнелиус Младший обрел для себя  надежную  философскую

опору, дававшую ему силы отражать натиск полчищ психоаналитиков, насыла-

емых папашей.  Кое-кого из них ему даже удалось обратить  в  собственную

веру, благодаря чему возникла так называемая психогомеопатия.

    Противостоя этому напору, Марк Корнелиус Младший хранил свой замысел

сначала в голове,  затем перенес его на бумагу,  однако положил черновые

записи  в  надежный  платиновый сейф (подарок концерна к двенадцатилетию

Марка), и тут Марк Корнелиус Старший скончался (не желая отказываться от

затеи с электронным бильярдом,  он взорвался при неудачном опыте; ходили

слухи,  будто взрыв подстроен сынком в отместку  папаше,  однако  только

конкурентами могли распространяться столь гнусные инсинуации),  так и не

успев объявить своего сына умалишенным;  теперь  Марк  Корнелиус  Второй

оказался  единственным  наследником несметного состояния,  он пребывал в

расцвете лет и духовных сил и мог приступить к осуществлению мечты  всей

своей жизни.  Пусть его замысел кажется сумасшедшим, это никого не каса-

ется;  главное,  что со стороны стройнадзора никаких возражений нет, зе-

мельный участок,  включая горы, принадлежал наследнику, а других ограни-

чений на Либротерре не существует.  Строительные фирмы буквально дрались

за подряд; кроме того, они видели тут возможность безо всякого риска оп-

робовать новые технологии; по мере того как рос завод, все громче стано-

вилась и молва о нем, а поскольку заказчик отмалчивался, пресса подогре-

вала интерес читателей сенсационными заголовками.  "Вода превращается  в

нефть?" - спрашивала,  например, одна из крупнейших либротеррианских га-

зет. "Игорные притоны под ледниками?" - вторила ей конкурентка.

    Жирро присутствовал на незабываемой торжественной закладке  "первого

камня", которым оказался... пудинг; инициирующий мысленный импульс взор-

вал устройство из восьми водородных бомб,  но детонационная энергия заг-

нала этот пудинг в коренные породы, и присутствующие ничего, собственно,

и не заметили.

    Проект был грандиозен даже при либротеррианском размахе;  один  лишь

гипербарический котел,  обеспечивающий сверхвысокое давление (а оно пот-

ребно,  чтобы сгустить латенцию,  если таковая существует,  до состояния

потенции), насчитывал в поперечнике около двух километров при емкости не

более полуметра - подобное соотношение объяснялось необходимостью проти-

востоять колоссальным внутренним силам,  способным разнести и саму гору,

на которой был воздвигнут завод.  Обе двухсотдвадцатиметровые  заводские

трубы  свисали  в  десятикратно больший по своему диаметру котлован;  из

бриллианта величиной с голову ребенка была изготовлена шестерня

    для сердечника трансформационного агрегата-ленты Мебиуса из  чистей-

шего  золота,  по которой первичное сырье,  то есть ледниково-родниковая

вода, поступало в гипербарический котел, чтобы выйти оттуда уже микроме-

ханически  организованным.  Но самым сложным во всем этом комплексе была

очистная система,  представлявшая собой сооруженный на глетчере и горных

склонах каскад физико-биохимической фильтрации; посередке - пардон, сле-

дует сказать "в центре" котла находился  антиматериальный  сепаратор,  а

именно сосуд с антиводой, которая хотя и не могла соприкасаться с очища-

емой водой,  однако, по замыслу ученого, играла ключевую, катализирующую

роль при преобразовании латенции в потенцию.

    На сооружение этого чуда современной техники,  этого монумента чело-

веческому упорству, понадобилось шестьдесят недель, то есть даже больше,

чем на создание искусственного солнца, однако каждый день из этих шести-

десяти недель являл любопытствующим взорам поистине захватывающее зрели-

ще, тем более что строительная площадка не была огорожена, поэтому Жирро

буквально разрывался между желанием  добросовестно  выполнить  программу

стажировки  (тема работ - "Доказательства практической невозможности до-

казать существование теоретически несуществующего типа нейтрино") и  не-

укротимой  тягой,  которая заставляла его каждодневно по нескольку часов

простаивать в толпе зевак.  Но ведь разве увидишь у себя,  на  Унитерре,

использующиеся в скальных породах грейдеры размером с карманный фонарик?

А лунные рефлекторы? А клейкогазовые транспортные средства?

    Но, как уже было сказано,  удивлялась и сама Либротерра; поезда при-

возили столько желающих поглазеть на строительство,  что на время перес-

менки приходилось ограничивать доступ посторонних,  чтобы не перегружать

пассажирско-транспортные  потоки.  Тогда  туристические  компании быстро

проложили сюда параллельные линии, и, уж разумеется, тут постоянно пари-

ли ЛЕТОТЕЛИ,  летающие отели, которые при скромных командировочных Жирро

были ему совершенно не по карману.  Более всего поражала устойчивость  и

продолжительность  ажиотажа,  не  ослабевавшего на протяжении почти пяти

кварталов,  хотя только фармацевтическая мода сменилась за это же  время

целых семь раз;  впрочем, оно и понятно, ведь даже в день торжественного

пуска завода о его промышленном назначении было известно лишь то,  что с

исходным сырьем, а именно самой обыкновенной водой, под воздействием так

называемой микромеханики произойдет  какое-то  несусветное  превращение;

при этом по-прежнему оставалось секретом, во что же, собственно, превра-

тится сия вода. Правда, Марк Корнелиус Ашер Младший без устали твердил о

новоорганизованной природе, о переходе на более высокую ступень истинной

самореализации первоэлементов,  однако не  желал  давать  никаких  более

конкретных разъяснений.  Подстегиваемые прессой слухи делались все неве-

роятнее; одна предприимчивая букмекерская контора монополизировала право

на проведение тотализатора, который принимал ставкипрогнозы относительно

предполагаемой продукции горного завода;  возникла и тут же  раскололась

на  враждующие группировки секта "механософов";  в определенных теологи-

ческих кругах иронизировали по поводу массового возврата  к  давно  уже,

казалось бы,  изжитому келеровскому суеверию, среди же математиков пого-

варивали о новом чуде,  вроде того,  что некогда произошло в Кане  Гали-

лейской.

    Жирро этих намеков не понимал, а спрашивать стеснялся, чтобы сызнова

не попасть впросак. Дело в том, что он предложил было проверить микроме-

ханическую  гипотезу М.К.  Ашера математически,  с помощью симуляционной

модели,  заложенной в компьютер, - тогда можно легко убедиться в возмож-

ности  реализовать проект,  однако в ответ собеседники лишь сочувственно

качали головами,  а один из них ехидно поинтересовался: разве промышлен-

ность  финансировала  заказ на подобную научную проверку?  Нет?  То-то и

оно!

    От эдаких уроков у Жирро прямо-таки опускались руки: Либротерра с ее

парадоксами, например поразительным сочетанием размаха и ограниченности,

казалась ему умонепостижимой;  он никак не мог нащупать  опорных  точек,

которые позволили бы ему сориентировать-

    ся; там,  где Жирро рассчитывал встретить одобрение и поддержку,  он

наталкивался на иронию;  вновь и вновь он убеждался в том, что собствен-

ные  мысли  и мысли его либротеррианских коллег расходились,  словно две

прямые,  ухитряясь, однако, нигде не пересечься, поэтому он так и тоско-

вал  по привычной однолинейности родной Унитерры.  Отменная организован-

ность,  четкая управляемость,  полная предсказуемость - вот что отличало

ее!

    Наибольшее недоумение  вызывала  у Жирро либротеррианская промышлен-

ность, которой, с одной стороны, никто не препятствовал браться за самые

никчемные прожекты, даже чем никчемнее прожект, тем лучше, лишь бы вкла-

дывались деньги (крупнейшие газеты Либротерры величали М.К.  Ашера Млад-

шего  "реаниматором  экономической конъюнктуры",  а профсоюзная печать и

вовсе предложила воздвигнуть ему прижизненный памятник,  причем 872 без-

работных скульптора в тот же день прислали свои эскизы); с другой сторо-

ны,  либротеррианская промышленность добивалась столь грандиозных техни-

ческих достижений,  что у Жирро буквально захватывало дух, особенно если

он сравнивал их с индустриальной отсталостью Унитерры.  Скажем, тут име-

лись летающие отели,  или, как их здесь называли, "Летотели", и монтиро-

вали их всего за восемь часов, а главное, никто этому не удивлялся, что,

пожалуй,  и казалось самым удивительным. Жирро из-за этого очень пережи-

вал, он стыдился за свою страну, особенно после того, как познакомился с

комфортабельными поездами, доставляющими людей к горному заводу (обнару-

жив,  что мягкость сиденья регулируется по желанию пассажира,  он решил,

будто попал в вагон для каких-то высокопоставленных персон,  и даже при-

нялся искать другой вагон);  дело дошло до того, что от крайнего огорче-

ния  Жирро  ударил  по лицу своего либротеррианского коллегу,  когда тот

позволил себе пошутить о дорогах Унитерры; впрочем, этот поступок заслу-

жил безоговорочное одобрение новоаккредитованного атташе по микромехани-

ке при посольстве Унитерры на Либротерре.  "Геройский поступок во  славу

любимой отчизны!",  "Враждебной выходке дан достойный отпор!",  "Деятели

отечественной науки с честью выдерживают суровы испытания!" - вот какими

заголовками  отметили это событие унитеррианские газеты,  опубликовавшие

также многочисленные читательские письма,  где все единодушно  заверяли,

что они гордятся званием гражданина такой страны,  которая дала миру та-

ких ученых, как Жирро. Атташе по микромеханике составил для правительст-

ва  специальный доклад о случившемся,  где приписал патриотический порыв

Жирро своей воспитательной работе,  якобы настойчиво  проводившейся  им,

атташе,  за что и получил вскоре дипломатический чин старшего атташе.  А

ведь ко времени того происшествия он состоял  в  своей  должности  всего

третий день; узнав о повышении этого дипломата в чине, Жирро впервые по-

чувствовал склонность к цинизму.

    На торжественный пуск горного завода (входные билеты  в  виде  акций

продавались по бешеным спекулятивным ценам) старший атташе по микромеха-

нике со всеми своими двенадцатью сотрудниками был приглашен лично Марком

Корнелиусом Атером;  дипломат настоял на том, чтобы в число сопровождаю-

щих включили и Жирро;  когда граждане Унитерры  вышли  из  спецпоезда  и

взглянули вниз на возвышающийся на фоне ледников завод, который и в этот

торжественный день не был украшен ни флагами, ни транспарантами, ни вен-

ками - даже дымок не вился над ослепительно белым квадром на серебристом

кремниевом плато, - старший атташе по микромеханике высказался в том ду-

хе,  что  вот,  дескать,  где можно увидеть истинный символ антигуманной

сущности Либротерры,  ее исторической обреченности. Он не сказал почему,

но все согласно кивнули.  - Загнивают, - проговорил дипломат. Жирро под-

дакнул, и вскоре ворота за ними закрылись. Торжества по случаю пуска за-

вода,  все  еще  окруженного атмосферой таинственности (наиболее крупные

ставки, принятые на тотализаторе, выглядели так: один к полутора ставили

те,  кто предполагал, что завод будет выпускать нефть, один к двум - зо-

лото,  один к пятиплутоний,  один к восемнадцати-консервированную кровь,

один к восемнадцати с половиной - искусственные удобрения, ставки на не-

удачу проекта вообще не принимались),  начались с выступления Марка Кор-

целиуса Ашера Второго.

    Весь в черном, с подобием нимба, поблескивающим вокруг головы, стоял

он на скромном подеста из платины.

    Он знает,  задумчиво начал Марк Корнелиус Ашер Второй,  и его манера

говорить выдавала человека, научившегося молчать, пока мысль не созреет,

- он знает,  с каким нетерпением все человечество по эту и по ту сторону

разделяющей мир границы (тут последовал легкий поклон в сторону предста-

вителей Унитерры, на который те единодушно ответили смущенными улыбками)

ожидало сегодняшнего триумфа микромеханики,  призванной возвысить очище-

нием хаос дикой природы до высот сущностной организованности.  Он  знает

также,  продолжил М.К.  Ашер после паузы, во время которой его взгляд, а

следом и взгляды гостей,  медленно обошел цех,  чей интерьер как  нельзя

лучше  соответствовал наружному виду:  ряды ослепительно белых квадров и

кубов, все технологическое оборудование скрыто облицовкой, не заметно ни

аппаратуры,  ни механизмов, ни гипербарического котла с отводами к вися-

чим трубам, нет ни окон, ни дверей - кругом лишь матовый, рассеянный, не

дающий  тени  свет;  трансформационный  агрегат  также скрыт облицовкой,

только бриллиантовая шестерня просвечивала сквозь золотую ленту Мебиуса,

- итак, он знает, что определенные круги недоброжелателей (М.К. Ашер по-

высил голос,  и тотчас вокруг послышался возмущенный ропот,  воспринятый

им с явным одобрением) объявили его сумасбродом,  а то и шарлатаном, ко-

торый якобы безответственно прожектерствует,  не заботясь о  возможности

сделать эти фантазии реальностью, поэтому он (тут М.К. Ашер поднял руку,

чтобы утихомирить возмущенный ропот, переходящий в гневный гул) прибег к

надежному средству заткнуть рты этим недоброжелателям. Вот здесь, в сей-

фе (М.К. Ашер топнул ногой по подесту), хранится точное предсказание то-

го, что произойдет благодаря микромеханике (в этот миг включился прожек-

тор; его луч, высветив стены завода и скалу, обнаружил глубоко в гранит-

ной  толще  источник,  струе которого предстояло по воле человека пройти

через каскад фильтров и выйти из заслонки перед лентой Мебиуса) с водой,

с обычной чистой водой, точнее, с тем, что считалось таковой, ибо только

теперь она достигнет высочайшей степени  внутренней  организованности  и

чистоты.

    С этими словами он поднял заслонку (причем вновь лишь телекинетичес-

ким усилием мысли),  и тут второй прожектор высветил недра горного заво-

да,  где в зеленоватом пламени плазмы забурлила абсолютно черная антиво-

да, а очищаемая вода загудела и заклокотала в гипербарическом котле, за-

тем  на  глазах  у  изумленной публики из висячих труб повалил пурпурный

дым,  который своею тягой поднял давление в котле и довел его до необхо-

димого уровня; тогда-то Жирро и заметил, с каким самозабвением заглядел-

ся М.К.  Ашер на клокочущую воду;  казалось,  своим внутренним  оком  он

прозревает метаморфозы, происходящие под действием той нагнетательно-ор-

ганизующей силы,  что выстраивает строго заданным образом атомы в каждой

молекуле,  ионы в атоме, кварки в ионе, пудинги в кварке: начался карам-

боль с бильярдными микрошарами, предрешенный на века вперед.

    И, прозрев своим внутренним оком эту совершеннейшую организованность

как высшую степень чистоты, Марк Корнелиус Ашер Второй развернул подняв-

шийся к нему из подеста пергаментный свиток и объявил,  что сей  состав-

ленный  шестьдесят  недель тому назад и нотариально заверенный текст со-

держит точные предсказания всего,  что произойдет с ледниковой водой  от

ее  поступления  в трансформационный агрегат (во время его речи на стены

цеха проецировались фрагменты текста с подробным описанием  всего  того,

чему  потрясенной  свидетельницей была и продолжала оставаться притихшая

толпа; указывалась даже такая деталь, как пурпурный цвет дыма из висячих

труб), а тем временем организованная вода медленно, размеренно, торжест-

венно,  как бы с неким особым достоинством поднялась по  ленте  Мебиуса;

Марк Корнелиус Ашер Второй, нимб над которым разгорался все величествен-

нее и уже сиял так,  будто вобрал в себя свет из всего помещения, шагнул

к  резервуару под прозрачным выводным патрубком трансформационного агре-

гата, куда медленно приближалась очищенная вода, и, собственноручно отк-

рывая  вентиль,  провозгласил слова,  тут же запылавшие на стене черными

огненными буквами:

    Да здравствует организация! Да будет чистота! Да настанет эра истин-

ной Вселенной!

    Между тем на дне резервуара начал появляться конечный продукт,  бур-

ление в котле перешло в органный гул, тогда освещенный ярким светом Марк

Корнелиус  Ашер воздел одну руку к зениту,  а другой рукой указал на ре-

зервуар и неожиданно будничным,  спокойным голосом,  словно речь идет  о

самых обыкновенных вещах,  сообщил,  что единственно за счет организации

материи,  ее четкого, поддающегося точному расчету регулирования и абсо-

лютно  без  каких-либо  иных  ухищрений микромеханике удалось превратить

считавшуюся ранее чистой воду в подлинно чистую  субстанцию,  открыв  ее

истинную сокровенную сущность (в резервуаре поднималась клокочущая,  от-

дающая застойным,  гнилостным запахом серая, мутная жижа) - быть свобод-

ной  от  какого-либо  чужеродного  произвола и абсолютно непригодной для

питья или иных человеческих нужд.

 

(По мотивам Альфреда Жарри)

 

 

 

ФРАHЦ ФЮМАН

ОБМОРОК

 

    - Это  совсем просто,  - сказал Янно,  - эксперименты по искривлению

пространства неизбежно вели в тупик, ибо суть эффекта заключается в иск-

ривлении времени.  Нет,  это нельзя представить себе наглядно, даже само

понятие "искривление" используется условно, лишь указывая на выход в пя-

тое измерение.  И вот когда время - или,  строго говоря, весь хронотопи-

ческий континуум - выходит в иное измерение,  а происходит это в опреде-

ленных интервалах, то будущее как бы накладывается на настоящее. Времен-

ной поток образует своего рода петлю,  которая проходит через один и тот

же момент времени дважды. Словом, все довольно просто.

    - Почему же об этом почти ничего не слышно?  Янно с вежливым сожале-

нием пожал плечами.

    - Практического значения эффект  почти  не  имеет;  радиус  кривизны

слишком мал,  но обычно соответствует всего нескольким долям микросекун-

ды. Какое уж тут практическое значение?

    - Разве столь малый промежуток времени поддается фиксации?

    - Только на уровне элементарных частиц,  но существуют участки повы-

шенной каузальности,  в которых петля значительно расширяется. Пабло ис-

пользует это обстоятельство и получает характеристики, доходящие до нес-

кольких секунд, а иногда до минуты.

    - Но в таких случаях эффект приобретает колоссальное значение...

    - Вовсе  нет.  Эффект сильно локализован в пространстве и может быть

получен лишь применительно к конкретному  лицу,  на  котором  проводится

эксперимент;  с военной точки зрения эффект интереса не представляет,  в

личностном аспекте он также не имеет сколько-нибудь серьезного значения.

Обществу  вряд  ли  нужна способность человека узнавать чуть-чуть раньше

то, что он сам же и сделает чуть-чуть позже.

    - То есть человек может увидеть только свое собственное будущее?

    - Да,  он видит в будущем только себя и, разумеется, свое непосредс-

твенное окружение. Поэтому Пабло сейчас в опале. Еще бы: эгоцентрические

забавы,  формалистические выверты прогностики, элитарный интеллектуализм

- сам знаешь,  каких собак у нас могут понавешать. Потихоньку он продол-

жает этим заниматься - для приятелей,  для тех,  кого они по  знакомству

направят;  ну и берет он за это,  соответственно,  кое-какую мзду. Гость

согласно кивнул, мол, само собой.

    - А в каких случаях можно рассчитывать на интервалы повышенной  кау-

зальности, о которых ты говорил?

    - Их  рассчитывает  химокомпьютер;  расчетные формулы очень сложны и

представляют собою суммы тензоров,  которые в значительной степени зави-

сят  от  индивидуальной  константы,  так называемого коэффициента АК,  а

константа в свою очередь связана с циклоидойвпрочем,  к  чему  тебе  все

это?.. - Он пристально посмотрел на гостя. - Ты что же, все-таки настаи-

ваешь на своем? Послушай моего совета, откажись от этой затеи.

    - А больно будет?  - спросил гость. Лет ему было немногим больше со-

рока, одет по-городскому. В голосе послышалась робость, которую несведу-

щие люди испытывают перед сложными приборами. Янно невесело усмехнулся.

    - Физической боли, конечно, никто не чувствует...

    - Но?

    - Есть ведь еще и душевные муки,  поэтому мне хочется тебя предосте-

речь. Остается ощущение полного бессилия, и это ощущение угнетает каждо-

го, что бы он ни говорил. Особенно после повторного эксперимента. Сейчас

Пабло  категорически возражает против повторных экспериментов,  да с ним

почти никто и не спорит.  Сама же  процедура  до  крайности  примитивна.

Опускаешь  лицо в чашу с плазмообразным веществом - нет,  не беспокойся,

это не огонь,  лишь странное голубоватое свечение, но током там не бьет.

В общем-то,  при этом ничего не чувствуешь,  ни тепла,  ни запаха. Како-

го-либо негативного последствия тоже не наблюдалось. Как только это све-

чение,  то  есть  распадающийся логоалкалоид,  начинает проникать в поры

твоей ауры,  химокомпьютер тут же рассчитывает необходимые данные,  и ты

почти сразу видишь кусочек своего будущего, которое отстоит от настояще-

го момента на тот отрезок времени,  что указывается на шкале компьютера.

Глаза,  конечно, нужно держать открытыми, но ты решительно ничего не по-

чувствуешь, разве только то, что твой бумажник стал немного полегче. Це-

ны у Пабло растут так же стремительно, как и везде. Думаю, придется рас-

кошелиться на целый фунт, не меньше. Так что я бы на твоем месте еще раз

хорошенько...

    Он думал,  это будет стоить дороже,  перебил гость, а на увещевания,

что, мол, на фунт можно купить целых две бутылки крепкого или шесть жел-

тых  обеденных талонов,  с фруктами и сносным кофе,  - а такие деньги не

швыряют псу под хвост, даже если ты принадлежишь к категории лиц с дохо-

дом третьего класса,  - на все эти увещевания гость возразил, что случай

представляется в своем роде уникальный,  будет ли еще такая возможность,

неизвестно...

    Янно с раздражением отмахнулся.  - Уникальный,  уникальный - все так

говорят. Будь спокоен, уникальным он и останется, только в гораздо более

глубоком  смысле.  Я хочу уберечь тебя от ненужной траты нервов и денег.

Достаточно просто понять,  что ты и так постоянно видишь  свое  будущее,

только  как бы уже исполнившееся будущее,  но ты вообрази,  будто увидел

его на минуту раньше,  чем оно наступило.  Каждое "СЕЙЧАС" когда-то было

"ПОТОМ", а каждое "ЕСТЬ" когда-то означало "БУДЕТ". Ты вот губы скривил,

а двадцать секунд назад твоя ухмылка была самым настоящим  будущим.  Так

представь себе голубое свечение,  себя в этом свечении и что видишь ты в

нем, как криво ухмыльнулся, только и всего. Стоит ли жаждать эдакого чу-

да?  Ведь  чего-либо  другого ты не увидишь.  Не лучше ли тогда оставить

свой фунт при себе,  да и чувства полнейшего бессилия, похожего на обмо-

рок,  испытать не придется.  Словом, возьми любое заурядное мгновение из

своей повседневной жизни, а потом представь себе голубое свечение, в ко-

тором ты видишь самого себя,  лицом к лицу, как в обычном зеркале. Собс-

твенно говоря, совершеннейшая тривиальность. Гость с жаром возразил:

    - Тривиально только потому, что тривиальна наша повседневность, ина-

че говоря,  характер времени - я имею в виду не эпоху, хоть и ее тоже, а

время вообще,  время как категорию.  Сущность времени состоит в том, что

оно является динамическим процессом,  и действительно глупо было бы пла-

тить деньги, чтобы убедиться в том, что происходящее сейчас не существо-

вало  раньше  и  в  этом  смысле должно считаться будущим по отношению к

прошлому - причем сравнить и проверить их совпадение невозможно!  Вот  в

чем  заключалась и заключается тривиальность!  У вас же можно проверить,

действительно ли наступит то,  чему предстоит наступить в будущем, а это

поистине сенсация, как бы там ни относилось к ней ваше начальство. Я ду-

маю,  вы сами не понимаете,  что оказалось у вас в руках!  Вас, конечно,

ничем не удивишь, вы это видели сотни раз, но нашему брату, которому по-

пасть сюда очень непросто...  - Янно хотел было возразить,  но гость от-

махнулся. - Пожалуйста, расскажи мне лучше все по порядку, решения моего

тебе все равно не изменить.  Итак,  я опускаю голову в светящуюся чашу и

открываю глаза - что я там увижу? Будущее и настоящее одновременно?

    - Глазами  ты  увидишь  будущее,  все  остальные органы чувств будут

воспринимать настоящее.  Например, ты будешь слышать наши голоса, но ви-

деть только то, что должно наступить.

    - А вы сможете увидеть то же самое, что увижу я?

    - Мы  можем видеть то и другое - настоящее и будущее - одновременно.

Правда, будущее лишь как отражение электрических импульсов твоего мозга,

то есть довольно расплывчато.  Но контуры различить можно,  можно узнать

черты лица, и, уж конечно, видны движенияидешь ты или стоишь; точнее го-

воря, видишь ты себя идущим или стоящим.

    - И в какую сторону движется при этом время, вперед или назад?

    - В  искривленном пространстве оно двигалось бы назад,  но неизменно

по направлению к прошлому.  Благодаря же темпоральному искривлению время

вновь движется вперед, и небольшой интервал будущего захлестывает насто-

ящее,  как бы накладывается на него. Допустим, ты видишь, что произойдет

через одну минуту,  а в лучшем случае - в пять последних секунд,  причем

если брать за точку отсчета самый первый момент,  когда ты начал  видеть

будущее, то это будут секунды с пятьдесят шестой по шестидесятую. Парал-

лельно истекают секунды обычного времени,  с первой по пятую. Мы же уви-

дим и настоящее и будущее,  но будущее - весьма схематично. А ты увидишь

его совершенно отчетливо,  но зато только его, только будущее. Пятьдесят

шесть, нет, пятьдесят одну секунду спустя...

    - ...произойдет как раз то, что я видел в светящейся чаше.

    - Да,  произойдет  именно это.  На пятьдесят шестой секунде наступит

пятьдесят шестая секунда,  и так далее до шестидесятой секунды,  а потом

пойдет время,  которого ты уже не видел. Петля кончилась, интервал пере-

сечения будущего с настоящим пройден;  будущее  непрерывно  переходит  в

настоящее,  так  что  время - за исключением микропроцессов - имеет лишь

одно измерение. И все же...

    - Оставь, тебе все равно меня не отговорить!

    - Я только хотел сказать,  что ты даже минуты будущего не увидишь, а

скорее всего, лишь пару секунд.

    Глаза у  гостя  блестели,  в ответ промелькнула искорка и в глазах у

Янно.

    - И все же,  - медленно проговорил гость,  изображая раздумье,  хотя

возражение было готово и прямо-таки рвалось наружу, - и все же допустим,

я возьму да сделаю что-нибудь другое,  совсем другое, не то, что видел в

чаше?

    Янно у Янно вновь приобрело усталое и унылое выражение.

    - Ты точно так же самоуверен,  как и все,  только потом эта самоуве-

ренность сменяется отчаянием,  чувством собственного бессилия, почти об-

мороком.  И начнутся жалкие потуги все как-то объяснить!  После того как

ты убедишься,  что все произошло именно так,  как должно было произойти,

то есть случилось то,  что ты видел перед этим.  Реакция у всех одинако-

вая.  Поначалу смелый взгляд:  мол,  я вам не кто-нибудь, потом экспери-

мент,  растерянные лица,  и,  наконец, люди начинают сомневаться в самой

реальности.  Никто не хочет примириться с тем, что все происходит именно

так,  как должно было произойти.  Никто не хочет примириться с тем,  что

ведет себя именно так,  как ведут себя остальные в подобных случаях. Че-

ловек, можно сказать, чувствует себя вдвойне бессильным: он ощущает свое

бессилие перед неотвратимостью рока и бессилие перед тем, что эта неотв-

ратимость ни для кого не делает исключений.  Сначала каждый думает,  что

поступки определяются намерением:  я вижу мое предстоящее действие, зна-

чит,  могу изменить его,  это зависит от моей воли! К тому же он верит в

свою волю: пусть другие дали себя одурачить - он-то уж покажет этому ро-

ку.  А потом ему демонстрируют его бессилие, причем двойное - его бесси-

лие и его бессилие,  его затянуло что-то, чему он не смог противостоять,

и  он лишился своей индивидуальности!  При этом с самого первого момента

каждый ведет себя точно так же,  как остальные, те же вопросы, те же на-

дежды,  те же иллюзии,  те же аргументы и те же оправдания,  когда с ним

случилось то же,  что и с другими.  Разумеется,  за исключением случаев,

когда  будущее  приоткрывается  лишь на мгновение и человек просто видит

себя самого у светящейся чаши.  Но и тогда возникает  чувство  бессилия;

даже за пять секунд угадываешь его жуткое могущество,  одно лишь прикос-

новение его крыл низвергает тебя.  А до чего жалкими оказываются уловки,

с помощью которых люди пытаются обмануть самих себя! То радиус кривизны,

мол,  рассчитан неверно,  то показанное будущее якобы на самом деле было

прошлым,  то,  дескать,  все это фокусы и трюки - словом, чего только не

говорят.  Но сами уловки симптоматичны.  Они свидетельствуют о  гнетущем

отчаянии перед лицом собственной беспомощности и бессилия. Гость посмот-

рел с вызовом.

    - Вот,  - сказал Янно, - все так смотрят. Нетрудно, оказывается, бу-

дущее угадать.  Я заранее знал, что из этой затеи выйдет. Он открыл ящик

письменного стола.

    - Подобные вещи любой может утверждать,  - проговорил гость,  - осо-

бенно если нельзя проверить!  Что касается эксперимента, - продолжал он,

- то не забывай,  я дипломированный логик. И мой силлогизм неопровержим.

То, что мне предстоит сделать, зависит от моего решения; решение же свое

я могу изменить, следовательно, к тому, что я могу изменить, принадлежит

и то, что мне предстоит сделать в будущем. Это силлогизм типа Бамалип, и

известен он со времен великого Галопа.  Кто может опровергнуть силлогизм

и помешать мне изменить мои будущие действия? Ответь мне, ответь мне хо-

тя бы на один лишь этот вопрос!

    Пока гость произносил свою реплику. Яйцо вытащил из ящика карточку с

напечатанным текстом и дал прочитать гостю:

    Смысл твоего  вопроса сводится к следующему:  Кто может помешать мне

сделать противоположное тому,  что я увидел в чаше, ведь я волен в своих

поступках?

    - Допустим,  - согласился гость,  - тебе действительно удалось пред-

восхитить мой вопрос,  но ведь и он должен быть задан.  Меня  интересует

ответ.

    - Ответ  ты  получишь  в  ходе эксперимента,  только потом возникает

проблема, как этот ответ объяснить. У меня есть свое объяснение: засасы-

вающий эффект антикаузальности,  эффект АК,  но о нем после. Ты сам убе-

дишься, что исходишь из ложных посылок, хотя твои логические умозаключе-

ния сами по себе, может быть, и верны. А теперь пошли, пока Пабло совсем

не окосел.

    - Окосел?

    - Ну да, пока он совсем не напился. Ты не представляешь себе, до че-

го он опустился.

    - Давай повторим все еще раз, - сказал гость, когда они шли по невы-

сокому туннелю, в котором тихонько гудели электрические реле. Они прохо-

дили мимо синих дверей.  - Итак,  я опускаю голову в чашу и вижу кусочек

ближайшего будущего,  удаленного, скажем, на одну минуту. То есть я чуть

раньше вижу то, что наступит чуть позже. Я верно понял?

    - Верно,  - подтвердил Янно, поворачивая в коридор с зелеными дверя-

ми, - верно, но увидишь ты только самые последние секунды.

    - Пускай последние, но все-таки это будут секунды, которым еще толь-

ко предстоит наступить,  следовательно,  я увижу то,  что мне еще только

предстоит сделать,  так ведь?  Прекрасно.  Тогда возникает альтернатива:

либо я буду неподвижно сидеть у стола, либо сидеть не буду, а начну рас-

хаживать,  показывать что-нибудь и прочее. Сидеть молча и неподвижно или

что-то  делать,  двигаться  - к одной из этих двух возможностей сводится

любой мой поступок.

    - Свой диплом ты получил не зря,  - сухо произнес  Янно.  -  Дилемма

действительно такова: либо ты будешь двигаться, либо нет.

    - Превосходно. И вы сможете увидеть это вместе со мной?

    - Изображение достаточно отчетливо.  Кроме того,  мы можем снять его

на пленку.

    - Тем лучше,  результат получится более объективным. А теперь допус-

тим, что я и вы, и кинокамера, - мы увидим, как в приближающемся будущем

я преспокойно сижу у стола. Но когда указанное время X наступит, я вста-

ну и пройдусь по комнате.

    - Ты не сделаешь этого!

    - Почему?

    - Потому  что  в этом случае ты и увидел бы другое!  Если светящаяся

чаша показала тебя сидящим,  значит,  когда наступит время X,  ты будешь

сидеть, причем именно на том месте, где ты себя видел.

    - А если я встану?

    - Тогда ты не увидел бы себя сидящим.

    - Пусть я увидел себя сидящим, а все-таки встану.

    - Ты не можешь сделать этого, если ты этого не видел.

    Гость застонал. Слова Явно "поверь мне, все будет так, как я сказал"

чуть было не лишили его самообладания.

    - Ты можешь довести человека до сумасшествия.  Я  знаю,  ты  хороший

специалист по проблемам причинности, но где-то вы все-таки ошиблись. Ваш

эксперимент основан на заблуждении.

    - Тип шесть,  - спокойно констатировал Янно. Теперь они шли по кори-

дору с желтыми дверями.

    - Подумай сам,  - умолял гость,  - ну подумай же сам! Возьми еще раз

хоть мой пример.  Мы видели, что я буду сидеть за столом. По времени бу-

дущего,  допустим,  на пятьдесят шестой секунде, по времени настоящего -

на первой секунде.

    - Формулируешь ты прекрасно.

    - Так,  между первой секундой и пятьдесят шестой  секундой  проходит

ведь вполне реальное время?

    - Пятьдесят одна секунда реального времени, реальнее не бывает.

    - И этим временем я могу распорядиться по своему усмотрению?

    - Да, с помощью того, что ты называешь свободной волей.

    - Ею я и воспользуюсь,  можешь быть спокоен.  Вот где собака зарыта.

Вся ваша дребедень парализует волю, ослабляет сопротивляемость человека,

и ваш испытуемый попросту впадает в состояние самогипноза,  который зас-

тавляет его рабски копировать то, что ему внушается увиденным в чаше. Но

со мною этот номер не пройдет,  не пройдет!  Я вслух,  громко скажу вам,

что я увидел, и поступлю наоборот, то есть в нашем случае начну расхажи-

вать по комнате, ну а если увижу в чаше, что я хожу, то усядусь на место

и буду сидеть.

    - Нет,  делать ты будешь то, что увидел! Гость посмотрел с недовери-

ем.

    - Вы  что,  правда хотите меня загипнотизировать?  Я вам согласия не

даю.

    - Тип номер три, - произнес Янно, почти скучая.

    - Станете вы меня гипнотизировать или нет? Я требую четкого ответа!

    - Пожалуйста,  четкий ответ: ничего подобного делать мы не собираем-

ся!  Между прочим,  твоя мысль о самогипнозе оригинальна, поздравляю. До

этого еще никто не додумался.  Стало  быть,  в  некотором  отношении  ты

представляешь собой исключение.

    - Я буду исключением во всех отношениях,  вот увидишь. Предлагаю па-

ри.  Я заявляю,  что если вы меня не загипнотизируете и не  станете  ка-

ким-либо  иным  способом мешать мне,  то в момент X я сознательно сделаю

иное,  нежели все мы видели перед этим,  причем так, чтобы у вас не было

никаких сомнений. Ну, что ты теперь скажешь?

    - Только  одно:  остальные говорили то же самое и с такой же уверен-

ностью.  Они считали,  что все зависит от их воли.  Как мы ни  старались

убедить их, нам не верили.

    За поворотом  начинался  коридор с оранжевыми дверями.  Здесь висела

картина,  и Янно перевернул ее. Картина изображала великого просветителя

Кристиана  Вольфа,  на  лице которого играла оптимистическая улыбка.  На

обороте портрета была прикреплена бумажка с машинописным текстом:  "Пари

предлагают не позднее, чем на этом месте!"

    - Дешевые фокусы,  - проворчал гость. - Если бы я не предложил пари,

ты бы даже не притронулся к портрету.  И вообще, какого черта, - продол-

жал он,  - не хватает только явления духов, как на спиритическом сеансе.

По-моему,  подобное поведение - как бы сказать?  - не слишком  корректно

для научного работника. Я мог бы выразиться и резче.

    - Черный юмор, - горько сказал Янно. - Так легче справиться со своим

бессилием. Впрочем, наверно, ты прав. Я действительно бестактен. Нервы у

нас сдают, тут уж ничего не поделаешь. Но, в сущности, я тебя не удержи-

ваю. Он повернул картину и добавил:

    - Пожалуй, все-таки тип номер пять.

    - Что значит "тип номер пять"?

    - Это я о твоих последних словах.  Да нет,  больше я тебе ничего  не

скажу, а то опять не поверишь, что я знал их заранее.

    - У вас что, составлен целый каталог разных типов?

    - Конечно! Можешь посмотреть его у Пабло. Очень интересно с психоло-

гической точки зрения:  классификация типов неприятия  действительности.

Тип номер один сомневается в аппаратуре.  Например, он садится к чаше, а

потом говорит:  "Ну,  вот и все, можно вставать". И встает как раз в тот

момент,  который рассчитан компьютером. Тогда сей тип заявляет, что часы

спешат или отстают. Тип номер два можно охарактеризовать следующим обра-

зом: допустим, человек увидел в чаше, как он почесывал затылок. Он гово-

рит:  "Именно этого я делать не стану".  И как раз когда  он  произносит

"именно этого", он почесывает затылок, причем все происходит точно в за-

данный момент. Тогда человек начинает ругаться, кричит, что его подлови-

ли... словом, что-то похожее на твою мысль о самовнушении. Тип номер три

- кто-то еще - считает, что его загипнотизировали.

    - Позволь,  но этого вы опровергнуть  действительно  не  можете,  по

крайней мере вы не можете доказать самому испытуемому,  что не прибегали

к помощи гипноза.

    Янно молча пожал плечами.  Теперь он повернул в коридор  с  красными

дверями.

    - Лаборатория Пабло находится в самом конце, - сказал Янно. - Мы шу-

тим, что Пабло работает почти в инфракрасном секторе.

    Применяется ли в институте обычная шкала цветов для дверей или иная,

спросил гость,  и Янно ответил, что обычная, то есть каждый цвет обозна-

чает степень секретности ведущихся работ, от красного цвета и выше; тог-

да  гость  с  удивлением заметил,  что Янно работает в коридоре с синими

дверями,  значит,  его работа считается гораздо секретнее,  чем у Пабло,

хотя,  насколько ему известно. Яйцо всего лишь навеете собирает и сорти-

рует газетные вырезки, Пабло же...

    - Именно поэтому,  - ответил Янно.  - Подвохов можно ждать только от

прошлого, а будущее для всех открыто. Впрочем, - добавил он тут же, - мы

все здесь мелкая сошка, институт у нас оранжевый.

    - Под стать вашей логике, - пробормотал гость и вдруг резко протянул

руку. - Итак, пари? Ставлю целых пять фунтов против одного!

    - Нет,  не могу, - покачал головой Янно. - Ведь я точно знаю, что ты

проиграешь.  Погоди,  не кричи,  выслушай меня.  Пари предлагались сотни

раз, десятки раз я сам был свидетелем - и ни одного исключения, ни одно-

го!  Допустим, мы увидели, что человек будет сидеть у стола вполоборота,

причем ровно через двадцать секунд; увидев это, человек сразу вскакивает

и начинает бегать по комнате;  вдруг он подворачивает себе ногу и падает

на стул,  пододвигается вполоборота к столу,  а время, конечно же, равно

Х! Вторая попытка. И снова мы видим то же самое: он будет сидеть за сто-

лом через двадцать - нет, на этот раз уже через восемнадцать секунд; че-

ловек опять встает,  только теперь он ходит по комнате осторожно и гово-

рит,  мол,  ничего подобного больше не случится, уж теперь-то он ноги не

подвернет!  Он медленно подходит к столу и внезапно, ни с того ни с сего

кричит:  "Вы что думаете,  я вам подопытная обезьяна? Думаете, я во всем

стану вам подчиняться?  Вы ждете, что я по комнате буду мотаться, а я не

буду!" Он садится и орет: "В конце концов, я - свободный человек!" И ко-

нечно,  опять время X. Нас словно обухом по голове ударило, и сам он был

совершенно  подавлен,  а потом превратил свою неудачу в целую программу.

Он стал твердить, что ему надоело во всем прислушиваться к мнению других

и теперь он намерен подчиняться лишь собственной воле, утверждая тем са-

мым свою индивидуальность.  А тут как раз готовились очередные выборы  в

институтское руководство. Вот он и написал большущее письмо в дирекцию с

отводом основного претендента. И надо же было приключиться такой чертов-

щине,  что чуть ли не каждый сотрудник института написал похожее письмо,

и сверху поступило распоряжение снять кандидатуру претендента - помнишь,

ходили слухи, будто этот Н.Н. берет взятки, слухи, кстати говоря, вздор-

ные,  как потом выяснилось. Тут бы нашему поборнику свободной воли обра-

зумиться,  но он уже совсем закусил удила. Еще бы. Ведь он из чистейшего

каприза хотел выкинуть штуку,  которая совершенно противоречила бы здра-

вому смыслу, и вдруг каждый, буквально каждый, делает то же самое; потом

еще раз, и опять совершенно сознательно, он сделал новую глупость, а лю-

ди опять взяли с него пример,  к тому же в результате по институту вышел

приказ, который дирекция долго не решалась подписывать, хотя и очень же-

лала  этого и даже получила соответствующее указание от вышестоящего на-

чальства.  В конце концов он решил, что у него есть лишь один-единствен-

ный способ проявить свою свободную волю, и он кончил жизнь самоубийством

- и в тот же день разразилась целая эпидемия самоубийств.  Так  что  ему

пришлось выпить чашу бессилия до самого дна. Словом, это был жуткий "эф-

фект засасывающей струи".

    - Тьфу!  Опять самовнушение,  и больше ничего,  - скривился гость  и

предложил ставку до десяти фунтов к одному. Они остановились перед лабо-

раторией Пабло.

    - Конечно, мы работаем всего-навсего в оранжевом институте, - мрачно

сказал Янно, - но это еще не означает, что здесь собрались круглые идио-

ты!  Мы привлекали к экспериментам психологов; мы привязывали человека к

стулу, если видели, что он должен встать, но у него от нейлонового шнура

тут же начиналась острая аллергия, приходилось человека отвязывать, и он

сразу  вскакивал  с  места.  Или  мы  приделывали к подлокотникам кресла

стальные наручники, но испытуемый буквально за несколько десятых секунды

до срока вдруг отказывался от продолжения эксперимента,  так как он, ви-

дите ли, боится, что его потом будут мучить кошмары. Я мог бы рассказать

тебе сотни таких случаев.  Мы снимали всю лабораторию на пленку, опреде-

ляли время X с точностью до микросекунды, и всегда происходило одно и то

же:  будущее оказывалось именно таким,  каким оно должно было оказаться.

Что показывает светящаяся чаша, то и наступает, и нет никакой возможнос-

ти  как-то помешать этому или что-либо изменить.  Сначала говоришь себе:

"Ну дела!  С ума сойти!" А потом чувствуешь, что действительно сходишь с

ума;  сначала смеешься ты, а потом смех раздается внутри тебя сам собой,

будто над тобой смеются какие-то адские силы,  во власти которых ты ока-

зался.  Ты бессилен, совершенно бессилен - поверь мне, это нельзя предс-

тавить себе со стороны!

    У него достаточно богатая фантазия, чтобы представить себе самые не-

вероятные вещи, ответил гость.

    - Но только не такие,  поверь нашему опыту! Мы почувствовали это уже

в самом первом эксперименте: отчаяние и унижение. Зачем они тебе? Не на-

до, еще раз прошу тебя! Я же твой друг, послушайся моего совета...

    - А есть у тебя,  - спросил гость, взявшись за ручку двери, - есть у

тебя какое-нибудь объяснение этому?  Ты же специалист по проблемам  кау-

зальности. Следствия без причины не бывает, так ведь ваши классики учат.

Какие же у тебя есть объяснения?

    - Эффект АК со струйным засасыванием, - тихо сказал Янно.

    - Что такое АК?

    - Антикаузальность.

    - Черт вас дери!  - прокричал голос из комнаты.  - Хотите зайти, так

заходите. От вашей болтовни за дверью свихнуться можно.

    Гость открыл дверь и растерянно замер на пороге; Янно подтолкнул его

вперед.  Лаборатория чем-то походила на прачечную:  стены из бетона, пол

из  бетона,  потолок из бетона;  маленькое окно;  тяжелый табачный дым и

винный перегар.  Ни одной картины,  ни одного горшка с цветами, даже ка-

кой-нибудь  статистической  диаграммы  с красными и синими кривыми и той

нет;  ни одного цветного пятна - кругом только серый цвет. Даже письмен-

ный стол и сидящий за ним Набло были серыми;  коричнево-серый стол и пе-

пельно-серый Пабло;  а между письменным столом и окном стоял -  это  был

единственный  прибор - светло-серый каркас с бледно-серой чашей из плек-

сигласа, а рядом темно-серым пенькомвращающийся стул. Пабло фыркнул, как

тюлень, и его одутловатое лицо с недельной щетиной на щеках поднялось из

глубины кресла.  Он что-то поставил в ящик письменного стола и  задвинул

его.  Глаза Пабло были несколько остекленевшими.  Гость все еще стоял на

пороге.

    - Это Пабло, - сказал Янно. Пабло засопел; гость шагнул было к нему,

но тут Янно вскрикнул.

    - Что за чертовщина? - заволновался он. - Смотрите на компьютер.

    - Не двигайтесь с места! - крикнул вслед за ним Пабло. Гость замер.

    - О материя, - сказал Янно, - такого никогда не бывало!

    Гость в поисках компьютера посмотрел в том направлении, куда глядели

оба экспериментатора,  и стал внимательно изучать каркас. Высотой он был

в половину человеческого роста,  вверху сходились на конус четыре метал-

лические трубки, снизу они были загнуты, образуя ножки; сверху на трубки

было насажено металлическое кольцо,  в нем помещалась чаша из плексигла-

са;  в центре каркаса выглядывала небольшая серо-зеленая панель размером

с футляр для маникюрного набора; двумя серебристосерыми проводниками па-

нель соединялась с пультом, установленным на письменном столе; на пульте

пять кнопок.  Еще два проводка тянулись от пульта к чаше;  между чашей и

панелью гость заметил две тонюсенькие нити,  которые слабо  поблескивали

на фоне серого бетона; наконец, на передней стенке компьютера - если это

был компьютер, а это действительно был компьютер - имелась шкала с деле-

ниями и стрелкой. Других деталей он не разглядел. Почему закричали хозя-

ин комнаты и Янно, оставалось непонятным.

    - Зеленый,  - сказал Янно торжественно,  - зеленый!  И все светится,

светится, светится!

    Пабло склонился над столом, уставившись своим остекленевшим взглядом

на деления шкалы.

    - Подойдите чуть ближе,  - приказал он,  сопя,  - но  только  совсем

чуть-чуть, на шаг, не больше!

    Гость послушно сделал небольшой шаг к столу и каркасу.

    - Кажется,  петля стала еще больше,  - сказал Янно,  и гостю почуди-

лось, будто панель засветилась немного более яркой зеленью. Впрочем, мо-

жет быть,  произошло это лишь потому, что в последний момент Пабло нажал

на предпоследнюю кнопку пульта,  отчего на окнах опустились жалюзи, а на

стенах  под  потолком зажегся приглушенный свет,  от которого все тона в

комнате стали чуть холоднее.

    Янно снял с крючка около двери балахон, похожий на ку-клукс-клановс-

кий,  который закрывал человека целиком, оставляя лишь прорези для глаз,

- балахон был из серой ткани с асбестовой прокладкой - и опустился перед

компьютером на колено.

    - Действительно,  девять и восемь.  Невероятно!  Пабло покачал своей

тюленьей головой.

    Нет ли у вас при себе каких-либо печатных изданий,  - спросил  он  у

гостя, - старых бумажных книг, картин или чего-нибудь такого?

    - Только  паспорт и служебное удостоверение логика,  ну и,  конечно,

личный номер на спине,  - ответил гость,  но Пабло пояснил,  что от этих

штук помех не бывает.

    - Случается,  что печатные вещи,  - продолжал он, - особенно старые,

действуют на наш компьютер сильнее, чем сам испытуемый, и тогда возника-

ют ошибки, прямо до скандала доходит. Вроде должен человек увидеть срав-

нительно далекое будущее,  а он вообще ничего не  видит  -  оказывается,

петля замкнула",  на книжонку.  Глазто у компьютера нет, не может он ра-

зобраться,  что к чему,  а может,  и есть,  только мы не знаем,  как они

смотрят.  Так  правда ничего при себе - хотя бы письма?  Гость подумал и

ответил отрицательно.

    - А фотографии? Последовало смущенное покашливание.

    - Как бы это сказать,  впрочем,  здесь все мужчины. - Гость собрался

было промямлить свои признания, но Пабло отмахнулся.

    - Ладно,  ладно, эти штуки тоже не мешают. Главное, чтобы старых ве-

щей не было! Вздох облегчения.

    - Девять и девять десятых,  - сообщил Янно, - у тебя потрясающий ко-

эффициент АК! У нас еще не было такой характеристики; может, ты и впрямь

исключение?

    Голос его приглушался капюшоном. Гость, все еще стоя на прежнем мес-

те, повернулся к вешалке у двери, но та была пуста.

    - Вам защитный костюм не нужен,  - успокоил его Пабло.  - Это просто

экран для нашего компьютера, чтобы аура испытуемого не искажалась экспе-

риментаторами. Не бойтесь, ничего страшного с вами не случится!

    - А вам, уважаемый Пабло, экранизирующей одежды не понадобится?

    В первый раз Янно рассмеялся от души, что было слышно даже через ка-

пюшон.

    - Этот тип, - сказал он, бесцеремонно ткнув пальцем в сторону своего

коллеги,  -  насквозь пропитан алкоголем!  Он совсем отупел,  понимаешь,

совсем опустился.  Да к нему от будущего ни одна секунда  не  потянется;

словом,  он стал просто придатком к компьютеру.  А теперь подойди-ка еще

на один шаг. Гость сделал еще шаг, и Янно заликовал.

    - Десять минут!  О материя,  целых десять минут!  О таком рекорде  и

мечтать было нечего.  А какая засасывающая струя!  Какая петля! Теорети-

чески добиться большего уже невозможно.

    - Ты все ему объяснил? - спросил Пабло.

    - Я как раз говорил ему об антикаузальности,  когда ты послал нас  к

черту. Хочешь, объясни ему сам. В конце концов, это же ты проводишь экс-

перимент.

    - Я самый что ни на есть закоренелый практик,  - проворчал Пабло,  -

вся  моя теория укладывается в три слова,  а если с подробностями,  то в

десяток.  Объясняй уж ты,  светило теории! Я ведь вижу, что тебе невтер-

пеж.

    - Итак,  - начал Янно из-под капюшона,  - АК, антикаузальность, при-

чинно-следственная антисвязь - как бы тебе это объяснить? Ты знаешь, что

для  многих феноменов природы и общества есть соответствующие антиструк-

туры,  антифеномены:  тело и антитело,  капитал и антикапитал, материя и

антиматерия, реформы и антиреформы, эротика и антаэротика, разум и анти-

разум.  Точно так же дело обстоит и с каузальностью. АК представляет со-

бою полную противоположность привычной причинноследственной связи.

    - То есть следствие без причины, - уточнил гость.

    - О нет,  - ответил Янно назидательно. - Это можно было бы сказать о

природе в целом по отношению к ее первоначалу.  Не интересует нас и пол-

ная противоположность,  то есть причина без следствия, хотя она и встре-

чается как особый культурный или административный феномен. Оба эти явле-

ния вовсе не антикаузальны, а лишь а-каузальны, поскольку каузальность в

них просто отрицается,  она отсутствует.  В случае  с  антикаузальностью

причинно-следственная связь не ликвидируется, а как бы переворачивается:

она не приравнивается к нулю - происходит превращение минуса  в  плюс  и

плюса в минус. Подобно тому как антиматерию можно считать "перевернутой"

обычной материей: отрицательное ядро вместо положительного ядра, положи-

тельный электрон вместо отрицательного, точно так же антикаузальность...

    - ...является  обратной по отношению к обычной причинно-следственной

связи,  - продолжал гость, - но это означает, что следствие предшествует

причине и обусловливает ее?

    - Браво,  недаром тебя логике учили, - сказал Янно. - Строго говоря,

эффект АК предполагает такое взаимодействие причины и  следствия,  когда

событие,  происходящее  позднее  и обычно именуемое следствием,  на деле

оказывается причиной более раннего события,  которое в привычном понима-

нии само считается причиной.

    - Ха,  - воскликнул гость с не меньшей страстью, чем собеседник, - в

этом случае одно понятие подменяют другим и наоборот,  только и всего. Я

топаю ногой,  раздается стук,  - гость топнул, послышался стук, - допус-

тим,  я назову теперь причину,  то есть движение ноги,  "следствием",  а

стук,  то есть следствие,  "причиной";  мы поменяли понятия местами,  но

суть события от этого не изменилась и никогда  не  изменится.  Он  вновь

топнул ногой, и снова раздался стук.

    - Нога - стук: причина - следствие; нога- стук: следствие - причина.

В действительности же все осталось по-прежнему.

    Он топнул в третий раз, и в третий раз послышался стук.

    - Если бы все обстояло так просто,  - сказал Янно, - то для нас было

бы непростительной глупостью заниматься подобной чепухой. Но АК - реаль-

на.  Это вовсе не переименование одного в другое.  АК представляет собою

объективный факт реального мира, точно так же, как объективно существует

антиматерия, которая отнюдь не является досужей выдумкой. АК существует,

в этом не приходится сомневаться,  как, впрочем, и в том, что эффект за-

сасывания в твоем случае все более усиливается.  Ты привел пример, кото-

рый вроде бы трудно опровергнуть,  и все же воспользуемся им еще раз:  с

точки зрения антикаузальности твоя нога топнула потому,  что ее принудил

к  этому будущий стук.  То есть стук действительно послужил причиной,  и

вовсе не оттого, что мы его так назвали, а совершенно реальной причиной,

которая логичным образом отнесена в будущее;  стук же с точки зрения ан-

тикаузальности стал реальным следствием и потому действительно предшест-

вует причине.

    - Слишком сложно,  - засопел Пабло, - слишком и слишком! - Вдруг он,

грузно навалившись на стол,  задрожал всем телом.  Из ящика  письменного

стола вынырнула бутылка; он сделал несколько глотков, а гость, учуяв за-

пах, подумал: самая дешевка!

    - Это же абсурдно,  - сказал гость,  подавив в себе приступ отвраще-

ния, - я имею в виду твои объяснения. Пабло поставил бутылку обратно.

    - Разумеется,  абсурдно,  - ответил Янно,  - такова природа антикау-

зальности;  абсурдно, но факт, и это тоже природа антикаузальности. При-

мер действительно не очень удачен.  Впрочем, вскоре ты сам получишь воз-

можность во всем убедиться...  - И добавил тихо,  почти неслышно  из-под

капюшона:  - Если ты, конечно, не исключение. Разумеется, - продолжал он

после некоторой паузы,  которой воспользовался для своих  размышлений  и

гость,  - здесь также справедливо общее правило, по которому последующее

событие не всегда есть результат предшествующего;  то есть в нашем  слу-

чае, соответственно, наоборот: последующее событие не всегда есть причи-

на предшествующего.  Более того:  было бы совершенно неправильно думать,

что  антикаузальность  является господствующим принципом причинно-следс-

твенных отношений,  возможно даже,  что его нельзя считать и преимущест-

венным принципом;  важно, что наряду с прочим существует и АК, но это ли

- ужасно.  Значит, существует засасывающая струя будущего, которая напе-

ред определяет наши действия и поступки. Разинутая пасть спрута, невиди-

мые щупальца;  мы - марионетки.  Мы верим в свободную волю, прикладываем

усилия, стремясь к чемулибо, что еще не осуществилось, а оно оказывается

подлинной причиной всех наших дел.

    - Но позволь,  - сказал гость,  - ведь это же недоказуемо; что бы ты

мне ни говорил и как бы ты ни упорствовал,  а все-таки ваш фокус состоит

лишь в переименовании понятий.  Каким образом ты намереваешься мне дока-

зать,  что причиной более раннего события оказалось событие, наступившее

позднее?  Сначала топают ногой, потом раздается стук. Я же объясняю пос-

ледовательность событий совершенно просто и естественно: я топаю, разда-

ется стук,  причина и следствие, если же ты хочешь поменять слова места-

ми, то это каприз и произвол. С наукой они ничего общего не имеют.

    - Однако,  - сказал Янно,  - критерием и здесь служит практика. Если

бы тебе довелось увидеть то, что происходило в этих стенах, у тебя также

не было бы иных объяснений.

    - Но ведь ты мне все рассказал.  Этого вполне достаточно,  чтобы ви-

деть нормальное взаимодействие причин и следствий, которое напрочь лише-

но мистики. Человек подвернул ногу и неловко упал в кресло...

    - ...но он не хотел садиться,  пойми,  наконец!  Он сопротивлялся, а

все же нечто заставило его сделать это! То, что он сел, что ему надлежа-

ло сесть, и надлежало с абсолютной неизбежностью, определялось причиной,

находящейся в будущем: подвернутая нога была следствием, модальность ко-

торого определяется,  конечно, не только причиной. Зато причиной опреде-

ляется сама суть факта, а именно то, что человек сел.

    - Ха, самовнушение, и больше ничего. - Гость рубанул ладонью воздух.

- Ваш пациент лишился воли, оттого и ногу подвернул!

    - Но ведь это также подтверждает мою теорию!  Иначе откуда появиться

самовнушению,  откуда взяться безволию?  Значит, свою роль сыграло собы-

тие,  увиденное в чаше! А оно, как доподлинно известно, относилось к бу-

дущему,  то есть к тому, что случится позднее и чему лишь предстоит нас-

тупить,  стало  быть,  это  более позднее событие послужило причиной для

следствия,  которое по времени опережало причину.  Будь по-твоему, прои-

зошло самовнушение - но главное то, что событие более позднее обусловило

более раннее событие.  А это и есть чистейшей воды АК,  причем самая ре-

альная! Гость озадаченно замолчал, а потом сказал:

    - Но все-таки в чашу он смотрел до того, как споткнулся.

    - Смотрел до того, - ответил Янно, - безусловно, до того. Но увиден-

ное им еще не было объективной реальностью, а лишь отражением в сознании

того будущего события,  которому лишь предстояло произойти. Реальное со-

бытие совершилось позднее.

    - Черт возьми... - сказал гость.

    - Либо ты, - раздалось из-под капюшона, - принимаешь эту взаимосвязь

"прежде - потом", либо тебе придется изменить свои представления о мате-

рии, причем существенно!

    - Слишком сложно, - проворчал Пабло, - слишком, слишком.

    - Совсем просто, - сказал Янно, - совсем просто. АК означает: после-

дующее событие обусловливает предыдущее, будущее воздействует на настоя-

щее. Думаю, это достаточно просто.

    - Уже лучше, - сказал Пабло, - только все еще слишком расплывчато!

    - А прошлое? - спросил гость. Янно помедлил.

    Пабло отхлебнул из бутылки. Вновь кисло пахнуло перегаром.

    - Извини,  - произнес наконец Янно с трудом,  - но подобные вещи  мы

обязаны хранить в тайне,  таковы в институте порядки,  пойми,  пожалуйс-

та...

    - Конечно,  - сказал гость,  - прекрасно понимаю!  Он подумал, потом

снова спросил полувопросительным, полуутвердительным тоном:

    - Словом, получается что-то вроде телеологии?

    - Какое-то сходство есть,  - облегченно вздохнул Янно. - Но телеоло-

гия - это стремление к определенной цели,  реализация того, что заложено

ранее;  а АК - это движение от чего-то,  раскрытие того, чему еще только

предстоит совершиться и стать сущим и что обращается к нам из  будущего.

Словами это трудно выразить. Пожалуй, лучше всего было бы сказать: анти-

телеология.

    - Ерунда, и хватит разговоров, - решительно произнес гость. - Ловите

людей на самовнушение,  да еще теории свои городите. Предлагаю пари один

к двадцати.

    - Теперь он Фауста представляет, - усмехнулся Пабло. - А кровью рас-

писка будет?  - Когда же гость вздрогнул в ответ,  Пабло тут же уточнил:

Спорить на что хотите? На водочные талоны?

    - На фунты! - сказал Янно. Бутылка звякнула о стол.

    - Вот это да! - сказал Пабло. - Вот это да!

    - Нельзя нам пари держать,  - проговорил Янно, - но, с другой сторо-

ны, если он и впрямь является исключением...

    Он отошел чуть назад от каркаса,  и гость вдруг увидел панельку, ко-

торую Янно до сих пор загораживал собою.  Она пламенела  чистым  зеленым

светом,  будто изумрудное яблоко, и от этой яркой зелени все серые пред-

меты и вещи в унылой комнате словно бы чуть изогнулись,  обрамляя источ-

ник света.

    - Так каким же будет пари? - осведомился Пабло.

    - Как всегда,  самонадеянным, - отозвался Янно. - У нас ведь иных не

бывает.

    - Во всяком случае,  мы вас предупредили,  - сказал Пабло и протянул

над столом руку,  - потом не жалуйтесь.  Однако гость не спешил скрепить

пари рукопожатием.

    - Вы тут говорили что-то о Фаусте и крови, - сказал он нерешительно.

- Как прикажете вас понимать?  Дело в том, что я очень чувствителен и не

переношу боли. Может быть, у вас все-таки что-то...

    - Нет-нет,  не бойтесь!  - успокоил его Пабло.  - Просто мы  кое-что

вспомнили из одной старинной,  еще бумажной книги,  абсолютно ненаучной,

хотя... Да нет, ничего! Гость все еще медлил.

    - Ну,  - торопил Пабло,  - будете заключать пари или нет?  Вы ровным

счетом ничего не почувствуете. К тому же теперь вы можете подойти ближе.

Казалось, будто гость сделал над собой усилие.

    - Хорошо, - сказал он почти весело, словно стряхивая с себя оцепене-

ние.  - Согласен!  Один к двадцати!  А сейчас вы оба увидите, чего стоит

ваша пресловутая,  фантастическая АК! Говорите - бессилие и отчаяние, но

только  это  отчаяние - удел других!  Я объявляю войну вашим фантомам из

будущего!

    - Мне бы хотелось, чтобы ты победил, - медленно сказал Янно. - Пусть

даже моя теория будет опровергнута, и все-таки... - И со страстью, почти

крича: Я хочу этого! Руки разъединились.

    - А теперь садитесь на место!  - пригласил Пабло.  Гость  подошел  к

каркасу  и  только тут разглядел на яблочно-зеленом компьютере две шкалы

со стрелками.  Стрелка большой шкалы стояла в крайнем правом положении у

цифры 10, а стрелка маленькой шкалы со множеством тонких делений дрожала

в левом краю.

    - Прошу опустить лицо в чашу! - распорядился Пабло.

    Гость уселся в вертящееся кресло и наклонил  голову  к  чаше.  Пабло

прикрепил - гость весьма недоверчиво следил за ним уголками глаз, - Паб-

ло прикрепил ему на затылок с помощью клейкой ленты третий проводок, ко-

торый выглядывал из чаши и которого гость поначалу не заметил.  Впрочем,

гость ничего особенного не почувствовал;  он вглядывался в чашу,  но она

была пуста,  а сквозь прозрачное дно ее виднелась лишь подставка, однако

по всему ощущалось немалое волнение,  с которым гость воспринимал проис-

ходящее вокруг.

    - Больно не будет,  не надо бояться, - успокоил его Пабло. - Ну, по-

жужжит немного,  так ведь это, знаете, всякие вспомогательные штуковины!

Нам бы меди настоящей да настоящего дерева для пульта, а то кнопки иног-

да заедает - просто ужас,  только где же их достанешь? Настоящее дерево!

И думать нечего.  Мы ведь всего-навсего оранжевый институт,  к тому же я

работаю в красном коридоре. С нами не церемонятся. Сами знаете, логики -

то  небось  тоже не в фиолетовой зоне сидят.  А все же эффект у нас ста-

бильный, надежный. Ну, я пошел к пульту, сейчас подключу вас.

    Стало быть,  он увидит сейчас,  что произойдет через  десять  минут,

удостоверился гость, уткнув голову в чашу, и Пабло подтвердил:

    - Да, через десять минут, но только последние секунды этого события,

а сколько именно, скоро будет ясно, секунд двадцать пять, тридцать.

    - Исключительный случай, - прошептал Янно. - Исключительный!

    - Голову хорошенько наклонить к чаше!  Ничего страшного не случится.

Так,  молодцом!  Один к двадцати, да еще на фунты! Само собой, все будет

записываться на пленку!  - Пабло нажал на самую верхнюю кнопку, и на бе-

тонной  стене  появился светло-серый квадрат.  - Начадим - сказал Пабло,

нажимая на вторую кнопку,  и маленькая стрелка резко прыгнула вправо,  к

самому краю шкалы.

    - Тридцать секунд, - сообщил Янно.

    - Что я говорил? - спросил Пабло. - Неплохо угадано. Итак, вы увиди-

те тридцать секунд.  С момента включения это будет тридцатая секунда де-

вятой минуты, а кончится точно в десятую минуту нулевую секунду.

    - Нет, - сказал Янно, - в девятую минуту пятьдесят девятую секунду.

    - Чепуха, до десяти ноль-ноль!

    - Девять пятьдесят девять!!

    - Десять ноль-ноль!!!

    - Не все ли равно! - раздалось из чаши. - Повторяю условия пари: ес-

ли я увижу,  что хожу по комнате,  то останусь сидеть. А если увижу, что

сижу,  то  встану и начну ходить - то есть я буду делать противоположное

увиденному,  причем я заранее точно объявлю,  что я собираюсь делать!  А

теперь начинайте! Я готов!

    - Давайте  сверим  часы,  -  предложил Янно.  Гость сквозь край чаши

взглянул на ручные часы:

    - Одиннадцать сорок одна.

    - Верно. Еще четыре секунды - три... два... один... ноль!

    Пабло нажал кнопку в самой середине,  и с тихим жужжанием над яблоч-

но-зеленым  отсветом чаши выгнулась мерцающая голубая дуга.  Голова про-

видца будущего казалась теперь окруженной голубым нимбом,  словно голова

Кроноса.  Одновременно в квадрате на бетонной стене появилась тень бегу-

щего человека.  Поскольку наблюдатели знали,  кого должны увидеть,  то в

расплывчатом силуэте они вскоре узнали своего гостя.

    - Я  бегу по Дубовой аллее,  - выкрикнул гость,  который увидел себя

совершенно четко;  он бежал навстречу самому себе с искаженным от напря-

жения лицом, - я бегу по Дубовой аллее, значит, я остаюсь сидеть за сто-

лом! Я остаюсь... - тут тень бегущего человека сделала внезапный рывок в

сторону, прочь от тени черного колосса, причем из-за правого плеча бегу-

щего закачался длинный отросток,  воткнувшийся в спину,  будто копье, из

чаши раздался крик, и в то же самое время в светло-сером квадрате покая-

лись расплывчатые контуры одного из стандартных высотных домов,  потом в

квадрате возникло окно на пятом этаже. В окне что-то зашевелилось, и тут

же из чаши послышался вопль: "Ребенок Библя в открытом окне!", а в свет-

ло-сером  квадрате  и в голубом мерцании чаши в это время отчаянно несся

спаситель с копьем в спине,  которое раскачивалось в  такт  бегу;  гость

вскочил со стула, и проводок оборвался.

    Маленькая стрелка, вернувшись обратно на двадцать девять секунд, за-

мерла,  дрожа,  большая стрелка послушно пошла вслед за малой; компьютер

вновь стал серым,  погасло голубое сияние, но гость всего этого не заме-

тил.

    - Телефонная книга, где у вас телефонная книга? - закричал он, и Ян-

но бросился к двери.

    - Нету здесь телефона, - проворчал Пабло, - мы всего-навсего красный

коридор.  В коммутаторской есть телефонные книги,  только туда  заходить

нельзя.  - Но гость уже бежал вслед за Янно.  Он увидел, как Янно рванул

дверь в желтом коридоре.

    - Телефонная книга?  - сказал лаборант.  - Вам повезло,  тут как раз

одна завалялась.

    Логик выхватил книгу у него из рук; издание было шестилетней давнос-

ти, но Библи и тогда жили в этом доме, а изменения начальных цифр по ра-

йонам были всем хорошо известны.  Логик набрал нужный номер,  линия была

свободна; аппарат прогудел несколько раз; никто не отвечал. Естественно:

время рабочее;  гудки смолкли,  раздался щелчок,  и сразу же послышались

частые гудки"занято".

    - Тут всегда разговоры прерывают,  если комунибудь из "синих"  нужно

линию освободить! - сказал лаборант.

    - Бесполезно! - выкрикнул логик после нескольких попыток. - Пробуйте

набирать дальше и сообщите пожарникам;  этот дом напротив моего- Дубовая

аллея, 98В". Он бросился из комнаты.

    - Твой пропуск!  - закричал Янно. - Ты забыл пропуск! Тебя не выпус-

тят! - Но гость уже убежал.

    - Вы время забыли проставить,  - сказал охранник,  когда Янно вручил

ему наконец пропуск.

    - Одиннадцать часов сорок три минуты, - сказал логик, на лбу которо-

го выступил пот.  - Прошло уже две минуты. Но отсюда всего три квартала,

я успею!

    Охранник еще раз перечитал пропуск, взглянул на часы и кивнул; хоро-

шо,  что он не стал составлять протокол о  случившемся.  Стальная  дверь

скользнула в сторону; на улицу; к перекрестку; красный огонек светофора;

свисток полицейского.  Транспортер для пешеходов  бежал  поперек;  лучше

вернуться  на тротуар.  Красный свет будет гореть не больше тридцати се-

кунд;  если подождать, то все равно получится быстрее, чем объясняться с

полицией!  Зеленый свет, он прыгнул на дорожку транспортера, и то же са-

мое сделал полицейский.

    - Эй вы!  - сказал он, коснувшись пальцами козырька. - Вы только что

пытались пройти на красный свет... Задержанный бросился бежать.

    - Эй,  гражданин!  - Полицейский метнул магнитный прут в личный знак

на спине беглеца и с помощью микролебедки быстро и  безо  всяких  усилий

подтащил нарушителя к себе.  - Эй,  вы,  номер 17-1-13-ОР, вы только что

пытались пройти на красный свет.

    - Пустите меня, - крикнул задержанный, - иначе разобьется ребенок!

    - Какой ребенок?  - спросил полицейский,  включая запоминающее  уст-

ройство протокольного компьютера и приготовив на всякий случай маленькую

грифельную доску.

    - На Дубовой аллее, дом 98В", пятый этаж, второе окно слева!

    - Отсюда этот дом не виден.

    - Я видел его,  - выдохнул номер 17-1-1З-ОР, - в чаше будущего, пой-

мите же наконец.

    - Насчет того,  что тут без чаши не обошлось,  я сразу догадался,  -

сказал полицейский,  пробежав сведения,  выданные компьютером.  -  Стало

быть,  интеллигент,  денег  хватает,  цвет обычный - все ясно!  А теперь

расскажите по порядку,  что произошло, торопиться вам больше некуда! Ло-

гик простонал:

    - Послушайте, я был в СФ.

    - Где?

    - В научно-исследовательском институте структурной футурологии.

    - Ага! - Грифель заскрипел по доске. - А у кого?

    - 28-2-47-ОБ!

    - Какой же это отдел?  Учтите, мне институт знаком, не вздумайте мне

голову морочить.

    - Отдел регистрации и слежения за информацией.

    - Ничего себе,  ведь это ж небось синий коридор! У вас что, и допуск

туда  есть?  - Он присвистнул.  - И вдруг такая спешка?- медленно сказал

он.

    Отчаянный взгляд на часы:  еще пять минут.  Номер 17-1-13-ОР  ударил

полицейского ребром ладони, выбил микролебедку, а потом пнул ногой в жи-

вот.  Полицейский осел наземь;  магнитный прут, впившийся, словно копье,

заколыхался за спиной вместе с лебедкой. Они казались невесомыми. Прохо-

жие старались не глядеть в его сторону,  отворачивались.  Снова вспыхнул

зеленый свет, и логик бросился бежать.

    Нападение, рассуждал  в нем кто-то посторонний,  нападение на воору-

женного представителя власти является полнейшей  неожиданностью;  неожи-

данные события вызывают замедленные реакции; следовательно, то, что про-

изойдет в результате моего нападения,  будет также замедленной реакцией.

И  он подумал,  поскольку цепочка умозаключений замкнулась:  опять схема

Бамалип.  Кто-то посторонний продолжал в нем думать: будущее очевидно! И

в  это же время стучала мысль,  перекрывая все:  лишь бы не было аварии,

боже мой, только бы не это, здесь транспортер часто останавливается. Пе-

шеходный транспортер катил без остановок. Тротуар; на нем толпятся люди;

завыла сирена;  далеко сзади послышались свистки, потом раздался пронзи-

тельный свист впереди.  Военизированный отряд девушек маршировал по ули-

це.  Судя по шуму,  целый полк.  Флейты,  кларнеты, флажолеты, барабаны;

марш номер семь, самый модный на сегодняшний день. Тамбурмажор подбросил

жезл,  и девушки замаршировали на месте,  готовясь  к  построению.  Жезл

взлетел  еще раз;  барабанная дробь;  перестроение,  и логик с магнитным

прутом на спине врезался в ряды девушек, одетых в военную форму.

    Тысячеголосый крик возмущения;  сбившиеся ряды продолжали перестрое-

ние;  одна из девушек упала;  толпа бушевала. На противоположной стороне

офицер полиции готовил сеть к задержанию беглеца. Вновь завыла и смолкла

сирена, не в силах заглушить оркестр.

    - Камрад полицейский!  - закричал логик и помчался прямо на сеть.  -

Камрад,  не надо меня задерживать! Ребенок в опасности! Ребенок на Дубо-

вой аллее!

    Голос логика  был таким умоляющим,  что офицер одним движением убрал

сеть и молча освободил проход к Дубовой аллее.

    - Спасибо,  товарищ!- крикнул номер 17-1-13-ОР на бегу. Он знал, что

улица,  ведущая к Дубовой аллее,  разрыта, но не знал, что рабочие сняли

пластиковые мостки и приспособили их под скамейки,  чтобы посмотреть  на

уличный концерт. Тот начинался, как всегда, с гимна; от звука флажолетов

у зрителей замирало сердце;  логик карабкался через канаву. Кабель, вар,

люминесцентные светильники,  шипение газовой трубы.  Он боялся взглянуть

на часы.

    - Девять минут пятьдесят девять секунд,  - твердил он себе, а должно

пройти полных десять минут! Одна секунда, он не видел этой последней од-

ной секунды!  Он выбрался из канавы и побежал по Дубовой аллее,  задыха-

ясь, хрипя.

    - Он бежит,  - сказал Пабло, который вместе с вернувшимся Янно смот-

рел пленку,  запечатлевшую тридцать секунд будущего -  точнее,  двадцать

девять секунд, ибо эксперимент был прерван; теперь изображение шло синх-

ронно с реальным временем.

    - Конечно,  он бежит,  - буркнул Янно,  - ведь он и видел, что будет

бежать.

    Сирена, пожарная машина, логик резко отскочил в сторону.

    Что могло его напугать? - спросил Мабло. - Эта штуковина в спине по-

хожа на магнитный прут...  ух ты,  так он сбежал; значит, в конце концов

он все-таки будет сидеть, - неуклюже сострил он.

    Логик смотрел на высотный дом, в котором жили Библи.

    - Он увидел дом, - сказал Пабло. На пятом этаже открылось окно. Янно

прикусил губу.

    - Окно,  - сказал Пабло, - окно открывается. На подоконник вылез ре-

бенок. Ползет, - сказал Пабло и потянулся к бутылке.

    - Нет,  -  закричал  логик,  - нет!  - и огромными прыжками помчался

вслед за пожарными,  которые с трудом перелезли  через  канаву,  ведущую

прямо к подъезду;  пожарники тащили брезент,  который обычно натягивают,

чтобы ослабить удар падающего с высоты тела.

    Пленка кончилась; экран вспыхнул ослепительным светом.

    - Сейчас он упадет, - сказал Пабло, и тут же Янно заорал:

    - Скотина,  ты скотина,  тупое, спившееся, грязное животное! - Потом

он бросился к каркасу,  отшвырнул его ногою в угол и с криком выбежал из

комнаты.

    - Можно подумать,  будто что-то изменится,  - сказал Пабло,  покачав

головой и глотнув из бутылки, в которой оставалось не больше половины, -

будто чтото можно изменить! Видно, Янно никогда этого не поймет. Извест-

ное дело, синий коридор, идеалисты... - Он сгреб ногой осколки в кучу. -

А на всю его теорию антикаузальности хватило бы трех  слов:  "Ничего  не

поделаешь!" И только.  Если угодно,  могу добавить еще три слова: "Умная

машинка это знает!"

    Крик Янно еще слышался в коридоре.  Пабло бросил  пустую  бутылку  в

угол, к куче мусора и осколков.

    - Чему быть,  того не миновать!  - тихо повторил он; потом подошел к

окну и распахнул его.

    Восемнадцатый этаж;  издали доносилась музыка уличного концерта.  Он

оперся  о подоконник;  серая пустота качнулась на него,  и он отшатнулся

назад.

    - Не надо,  - сказал он заплетающимся языком: свежий воздух действо-

вал расслабляюще;  он стоял неподвижно и прямо,  как стоят пьяные, перед

тем как грохнуться на землю;  он громко сказал, борясь с косноязычием: -

Очень хотел бы я знать,  заплатит ли он за проигранное пари!  - И, глядя

на обрывок провода,  добавил:  - Я бы на все деньги малышу венок  купил,

да,  венок,  на все деньги, на все... - Потом голова его мотнулась вниз,

он пошатнулся и добавил:  - Ну ладно, на половину, - после чего рухнул в

обломки разбитого компьютера; крик Янно в коридоре давно умолк.