Филипп Фармер. И в торгашестве присутствует оттенок благородства

 

И   в   торгашестве присутствует оттенок благородства даже в наши

дни. Те, наверху, не высказываются   официально   против   частных

питейных   заведений,   если   граждане,   ими владеющие, приобрели

разрешение   на   продажу   спиртного,    сдали    все    необходимые

экзамены,   оплатили все пошлины и дали взятку местным властям и

начальнику полиции. Поскольку   подобные   заведения   законом   не

предусмотрены    и    нет   возможности   снять   в   аренду   большие

помещения, таверны такого типа   открываются   прямо   на   дому   у

владельца.

 

Чиб   предпочитает   "Мою   Вселенную",   отчасти   потому,   что   ее

владелец действует подпольно. Дионисий   Гобринус,   не   в   силах

прорубиться    сквозь    препоны,   поборы,   колючую   проволоку   и

мини-ловушки бюрократического делопроизводства, оставил попытки

получить официальное разрешение.

 

Не   таясь,   он   пишет   краской название своего заведения поверх

математических формул, которые   некогда   украшали   фасад   дома.

(Бывший профессор математики местного университета Аль-Хваризми

Декарт-Лобачевский, он оставил кафедру и еще раз поменял   имя.)

Атрий   и   несколько   спален были переоборудованы под питейные и

увеселительные   помещения.   Таверну    не    посещают    египтяне,

вероятно    по   причине   своей   обостренной   чувствительности   к

цветастым    выражениям,    оставленным     внутри     на     стенах

завсегдатаями.

 

ВАЛИ, АЛИ!

 

МАГОМЕТ БЫЛ СЫНОМ ДЕВСТВЕННОЙ СУКИ

 

СФИНКС -- СКУНС

 

ПОМНИ КРАСНОЕ МОРЕ!

 

ВЕРБЛЮД -- ФЕТИШ ПРОРОКА

 

Некоторые   из   тех,   кто писал насмешки, -- дети отцов, дедов и

прадедов, которые сами были   в   прошлом   мишенью   для   подобных

оскорблений.   Но   их   потомки   основательно прижились в Беверли

Хиллз, стали местными до мозга костей. Таково царство людей.

 

Гобринус,   приземистый,   квадратный,   стоит за стойкой, которая

тоже квадратная, как протест   против   овала.   Над   его   головой

надпись большими буквами:

 

ЧТО ОДНОМУ СЛАЩЕ МЕДА, ДРУГОМУ ГОРШЕ О'ТРАВА

 

Гобринус   много   раз   объяснял   сей   каламбур, но ему не всегда

удавалось донести смысл   до   очередного   слушателя.   Достаточно

будет    сказать,    что    О'Трав   был   математиком   и   частотная

дистрибуция   О'Трава   очень   близка   аппроксимации   к   биномной

дистрибуции,   когда количество проб увеличивается и вероятность

успеха в одной пробе мала.

 

Если   посетитель   напивается   до   такой степени, что ему больше

непозволительно наливать ни капли, Гобринус вышвыривает его   из

таверны   с   треском,   яростными проклятиями и самыми плачевными

последствиями для клиента, при этом хозяин выкрикивает:

 

-- О'Трав! О'Трав!

 

Друзья   Чиба   --   Юные Редисы, -- сидя за шестиугольным столом,

приветствуют художника, и   их   восклицания   невольно   повторяют

выводы   федерального психолингвиста о его поведении в последнее

время:

 

--   Чиб,   затворник!   Чивикает,   как   всегда.   Выискивает   себе

чувику, ясное дело. Подыскивай скорей!

 

Мадам   Трисмегиста,   сидя   у   маленького столика, с прической в

виде печати Соломона, приветствует его. Уже два года,   как   она

жена   Гобринуса,   это   рекордный   срок: Гобринус знает, что она

прирежет его, если он   ее   бросит.   Он   также   верит,   что   она

способна   каким-то   образом   играть его судьбой с помощью карт,

которыми она хорошо   владеет.   В   эпоху   всеобщего   образования

процветают   гадалки   и   астрологи.   По   мере   того,   как   наука

прокладывает себе дорогу,   невежество   и   предрассудки   шмыгают

вокруг, трусят по бокам, хватая науку за пятки большими черными

зубами.

 

Сам Гобринус, имеющий докторскую степень, несущий светоч знаний

(по крайней мере, до недавнего времени), не верит в Бога. Но он

уверен,   что   звезды,   смещаясь,   выстраиваются в гибельный для

него рисунок. Следуя странной логике, он думает, что карты   его

жены   управляют звездами; ему невдомек, что гадание по картам и

астрология не имеют между собой ничего общего.

 

Что можно ожидать от человека, который заявляет, что Вселенная

несимметрична?

 

Чиб   приветствует мадам Трисмегисту взмахом руки и направляется

к другому столику. Там сидит

 

ТИПИЧНАЯ СРЕДНЕЛЕТКА

 

Бенедиктина    Серинус    Мельба.    Высокая,    изящная,    у    нее

лемуровидные бедра, стройные ноги, но большие груди. Ее волосы,

черные,   как и зрачки, разделены посередине, приклеены к черепу

с помощью аэрозольного лака и заплетены в две длинные косы. Они

перекинуты   вперед   по   обнаженным   плечам   и скреплены золотой

брошью чуть ниже горла. От   броши,   имеющей   форму   музыкальной

ноты,   косы снова разделяются, каждая охватывает петлей левую и

правую   грудь.   Вторая   брошь   скрепляет   их,   после   чего   они

расходятся,   обнимая   все   ее тело, встречаются снова на спине,

где третья брошь, и   возвращаются,   чтобы   переплестись   на   ее

животе.   Еще   одна   брошь   поддерживает   волосы,   и   дальше они

ниспадают     черным     раздвоенным     водопадом     на      перед

колоколообразной юбки.

 

На   ее   лице   -- толстый слой зеленой, аквамариновой, бирюзовой

косметики, приклеена также мушка   изумрудного   цвета.   На   теле

желтый   бюстгальтер с нарисованными розовыми сосками; кружевные

банты,    отделанные    оборками,    свисают     с     бюстгальтера.

Ярко-зеленый   полукорсет   с   красными розочками облегает талию.

Поверх корсета,   наполовину   скрывая   его,   надета   проволочная

конструкция,   обтянутая   розовой стеганой материей с блестками.

Конструкция имеет сзади удлинение, образующее усеченный фюзеляж

в виде длинного птичьего хвоста, к которому прикреплены длинные

желтые и ярко-красные искусственные перья.

 

Вздувается колоколом достигающая колен прозрачно-шелковая юбка.

Она    не    скрывает     пояс     с     резинками     и     полосатые

желто-темно-зеленые   трусики,   белые   бедра,   одноцветно-черные

чулки с зелеными стрелками в виде   музыкальных   нот.   На   ногах

ярко-синие туфли на высоких каблуках бирюзового цвета.

 

Бенедиктина   одета   так   для выступления на Фестивале народного

творчества; недостает только шляпки, в которой она будет   петь.

Несмотря   на   все,   она   много   раз   высказывала,   среди прочих

претензий, обвинение в адрес Чиба, что тот вынудил ее   оставить

сцену,   из-за   чего   она   упустила   свой   шанс добиться громкой

славы.

 

С   нею пять девушек, им всем от шестнадцати до двадцати одного,

они пьют по (сокращенное название попводяры).

 

-- Бенни, надо бы поговорить наедине, -- говорит Чиб.

 

--   Зачем? -- У нее прелестное контральто с гадкими интонациями

-- следствие дурного настроения.

 

--   Ты   пригласила меня сюда, чтобы разыграть сцену на публике?

-- спрашивает Чиб.

 

--   Боже   праведный, все сцены для публики и созданы! -- кричит

она пронзительно. -- Послушайте его!   Он   хочет   поговорить   со

мной наедине!

 

Он   вдруг   понимает,   что   она   боится оказаться наедине с ним.

Более того, она вообще не выносит одиночества. Теперь он знает,

почему   она   всегда   настаивала, чтобы дверь спальни оставалась

открытой и пусть подруга   Бела   будет   поблизости.   В   пределах

слышимости. И видимости.

 

-- Ты говорил, что только поласкаешь меня пальцем! -- кричит она. И

показывает на свой слегка округлившийся живот. -- У меня будет

ребенок! Грязная сладкоречивая скотина!

 

-- Зачем ты врешь? -- говорит Чиб. -- В тот момент ты говорила, что

тебе нравится, ты любила меня.

 

-- Любила! Он говорит о любви! Откуда, к черту, я могу помнить, что я

там говорила, ты так меня завел! И ведь я не говорила, чтобы ты

засовывал его в меня! Я не могла такого сказать, не могла! И вообще,

что ты со мной сделал! Так сделал, что я целую неделю едва ноги

переставляла, скотина! Боже мой!

 

Чиб вспотел. За исключением бетховенской "Пасторали", льющейся из

фидео, в комнате царит тишина. Его друзья ухмыляются. Гобринус,

отвернувшись, пьет виски. Мадам Трисмегиста тасует карты и портит

воздух, испуская из себя адскую смесь пива и лука. Подруги

Бенедиктины разглядывают свои длинные, как у китайского мандарина,

ярко наманикюренные ногти или едят глазами Чиба. Они разделяют ее

негодование и обиды, и она отвечает им тем же.

 

-- Я не могу глотать эти таблетки! Меня выворачивает после них, и

дергается глаз, и месячные начинаются не вовремя. И ты знаешь об

этом! Я не выношу, что в матке у меня что-то постороннее! И вообще,

ты наврал мне! Ты говорил, что принял таблетку!

 

Чиб видит, что она противоречит сама себе, но нет смысла отыскивать

какую-то логику. Она в неистовстве, потому что беременна; ей не

хочется всех тех неудобств, связанных с абортом, и она жаждет

отомстить ему.

 

Но каким образом, -- ломает голову Чиб, -- как же она смогла

забеременеть в ту ночь? Ни одна женщина, даже самая плодовитая, не

смогла бы зачать тогда. Должно быть, ее трахнули до или после того.

Однако она божится, что все произошло в ту ночь, в ту самую ночь,

когда он был

 

РЫЦАРЬ ПЫЛАЮЩЕГО ПЕСТИКА,

 

или

 

ПЕНА, ПЕНА НА ПРОСТОРЕ

 

-- Нет, нет! -- кричит Бенедиктина.

 

-- Почему? -- спрашивает Чиб. -- Я люблю тебя. Я хочу жениться на

тебе.

 

Бенедиктина визжит пронзительно, и ее подруга Бела, там, за дверью,

вскрикивает:

 

-- В чем дело? Что случилось?

 

Бенедиктина не отвечает. Негодуя, сотрясаясь всем телом, словно в

приступе лихорадки, она выпрыгивает из кровати, отпихнув Чиба. Она

бежит к маленькой яйцевидной ванной, он бросается следом.

 

-- Надеюсь, ты не собираешься сделать то, что, мне кажется.... --

говорит он.

 

Бенедиктина стонет:

 

-- Ты -- мерзкий недоносок, сукин сын!

 

В ванной она тянет на себя панель в стене, и та превращается в полку.

На ней, примагнитившись к полке донышками, стоит ряд баллончиков. Она

хватает высокую, тонкую банку сперматоцида, садится на корточки и

вставляет ее себе между ног. Она нажимает кнопку на донышке, и

баллончик исторгает пену с шипением, которое не заглушается даже

плотью, облегающей разбрызгиватель.

 

Чиб замирает остолбенело. Но через секунду он исторгает яростный рев.

 

Бенедиктина кричит:

 

-- Не подходи ко мне, рудикал!

 

Со стороны спальни доносится робкий голос Белы:

 

-- С тобой все в порядке, Бенни?

 

-- Сейчас я приведу ее в порядок! -- вопит Чиб.

 

Он делает прыжок и хватает с полки баночку с темпоксидным клеем.

Бенедиктина пользуется им для закрепления парика на голове, он

соединяет намертво любые материалы, и отклеить их можно только с

помощью специального размягчающего препарата.

 

Бенедиктина и Бела вскрикивают одновременно, когда Чиб поднимает

Бенедиктину и затем укладывает на пол. Она отбивается, но ему

удается разбрызгать клей поверх баллончика со сперматоцидом, на

кожу и волосы вокруг него.

 

-- Что ты делаешь? -- вопит она.

 

Он нажимает кнопку на дне баллончика до отказа и затем распыляет клей

поверх донышка. Она продолжает бороться, и он прижимает ее руки крепко

к телу, не дает ей перевернуться и таким образом сдвинуть баллончик

внутрь или наружу. Чиб считает до тридцати про себя, даже для тридцати

с чем-то для верности: пусть клей как следует схватится. Он отпускает

Бенедиктину.

 

Шапка пены вздувается у нее в паху, пена стекает по ногам и

разливается по полу. Жидкость в баллончике под огромным давлением,

заключена в неразбирающуюся герметичную железную оболочку, и пена

быстро растет, попав на открытый воздух.

 

Чиб забирает с полки баночку размягчителя, зажимает ее в руке, решив

твердо, что она не сможет завладеть препаратом. Бенедиктина

вскакивает на ноги и замахивается на него.

 

Чиб перехватывает ее руку, отталкивает Бенедиктину от себя, при этом

он смеется, словно гиена, попавшая в камеру с веселящим газом.

Поскользнувшись на полу, который залит пеной уже по щиколотку,

Бенедиктина падает и выкатывается на ягодицах из спальни спиной

вперед, царапая баллончиком пол.

 

Она поднимается на ноги и только теперь полностью осознает то, что

сделал Чиб. Ее вопль взлетает под потолок, и туда же вверх подпрыгивает

она, изгибаясь, как в танце, хватаясь за баллончик, ее вопли

усиливаются с каждым рывком, который причиняет ей боль. Затем она

поворачивается и бежит из комнаты, по крайней мере пытается бежать.

Она едет, как на лыжах; у нее на пути Бела; они хватаются друг за

друга и вместе выезжают из комнаты, делая пируэт в дверях. Пена

завихряется, так что они обе кажутся Афродитами, которые рождаются из

увенчанных пенистыми барашками волн Кипрейского моря.

 

Бенедиктина отпихивает от себя Белу, при этом лишившись нескольких

клочков кожи, оставшихся на длинных, острых ногтях подруги. Бела

летит стремительно обратно сквозь дверь к Чибу. Она похожа на

конькобежца-новичка, который старается удержать равновесие. С

равновесием не получается, она пролетает мимо Чиба на спине с

поднятыми ногами, вопя.

 

Чиб скользит осторожно по полу голыми ногами, останавливается у

кровати, чтобы забрать свою одежду, но ему приходит в голову, что

будет разумнее сначала выйти наружу и уже там одеваться. Он

добирается до круглого зала как раз в тот момент, когда Бенедиктина

проползает на коленях мимо одной из колонн, что отделяют коридор от

атрия. Ее родители, два бегемота средних лет, как сели, так и

сидят на топчанке с пивными баночками в руках, у них широко

раскрытые глаза, разинутые рты, их бьет дрожь.

 

Чиб даже не прощается с ними, уходя через зал. Но затем он видит

экран фидео и догадывается, что ее родители переключили внешний

прием на внутренний и подключились к комнате Бенедиктины. Отец с

матерью наблюдали за дочерью и Чибом, и отец с его еще не совсем

усохшим организмом был явно взбудоражен увиденной сценой, куда более

пикантной, чем все то, что можно увидеть на внешних каналах.

 

-- Вы подглядывали, негодяи! -- взрывается Чиб.

 

Бенедиктина добралась до них и встала на ноги, она что-то лепечет,

она всхлипывает, показывая на баллончик и затем тыкая пальцем в

сторону Чиба. Услышав рев Чиба, родители отрывают свои зады от

топчанки, словно два левиафана всплывают из глубины. Бенедиктина

поворачивается и бросается бегом к нему, ее руки вытянуты вперед,

пальцы с длинными ногтями скрючены, лицо -- как у Медузы Горгоны. За

спиной тянется пенный шлейф, она как разъяренная ведьма, а отец с

матерью плывут следом по пенным волнам.

 

Чиб отталкивается руками от колонны, отскакивает, скользит в сторону;

вопреки желанию, его разворачивает спиной вперед во время этого

маневра. Но он сохраняет равновесие. Мама и папа уже свалились с таким

грохотом, что даже дрогнули толстые стены дома. Они встают, вращая

глазами, издавая мычание, словно гиппопотамы, вынырнувшие на

поверхность. Они атакуют его, теперь каждый поотдельности, мама

пронзительно кричит, ее лицо, хоть и заплывшее жиром, -- точная копия

дочкиного. Папа заходит с одной стороны, мама с другой стороны

колонны. Бенедиктина огибает соседнюю колонну, придерживаясь за нее

рукой, чтобы не поскользнуться и не упасть. Она между Чибом и наружной

дверью.

 

Чиб врезается в стену коридора -- на том отрезке, где нет пены.

Бенедиктина бежит в его сторону. Он бросается с разгона на пол,

перекатывается между двух колонн и вываливается в атрий.

 

Мама с папой сближаются по кривой, грозящей столкновением. Титаник

встречается с айсбергом, и оба тут же тонут. Они скользят лицом и

животом по полу навстречу Бенедиктине. Она подпрыгивает в воздух,

забрызгивая их пеной, когда они проносятся под ней.

 

К этому времени все убеждаются, что правительство отвечает за свои

слова, утверждая, что содержимое баллончика рассчитано на сорок тысяч

доз, убийственных для спермы, или, другими словами, на сорок тысяч

совокуплений. Пеной залит весь дом, она поднялась до щиколотки, в

некоторых местах ты стоишь в ней по колено, она продолжает изливаться.

 

Бела теперь на спине, она въехала головой в мягкие складки топчанки на

полу в атрии.

 

Чиб поднимается медленно, стоит пару секунд, озираясь, его колени

согнуты, он готов прыжком уйти от опасности, но надеется, что ему не

придется делать этого, потому что ноги тогда обязательно разъедутся

под ним.

 

-- Погоди-ка, сукин сын! -- рычит папа. -- Сейчас я убью тебя! Не

позволю так обращаться с моей дочерью!

 

Чиб наблюдает, как тот переворачивается, словно кит в бурном море,

стараясь стать на ноги. И снова валится с кряхтеньем, как будто

пронзенный гарпуном. Мамины попытки встать столь же безуспешны.

 

Видя, что никто ему не препятствует -- Бенедиктина куда-то исчезла, --

Чиб катится, словно лыжник, через атрий, пока не достигает чистого

пола около выхода. Перекинув одежду через руку и продолжая сжимать

баночку с размягчителем, он вышагивает гордо к двери.

 

В этот момент Бенедиктина окликает его по имени. Он оборачивается и

видит, как она катится к нему из кухни. У нее в руке высокий стакан.

Он недоумевает: что она намерена делать со стаканом? Конечно же,

это не радушное приглашение выпить.

 

Затем она вылетает на сухой участок пола и, вскрикнув, валится вперед.

Все же она успевает выплеснуть содержимое стакана, и очень точно.

 

Чиб вскрикивает, почувствовав на коже крутой кипяток, -- боль такая,

будто ему сделали обрезание без наркоза.

 

Бенедиктина, лежа на полу, смеется. Чиб скачет по комнате и вопит,

выронив одежду и банку, он хватается рукой за обожженные места. Ему

удается совладать с собой; он прекращает прыжки и гримасы, хватает

Бенедиктину за правую руку и выволакивает ее из дома. В этот вечер на

улицах Беверли Хиллз довольно много людей, они увязываются за странной

парой. Чиб останавливается, только когда добирается до озера, там он

входит в воду, чтобы остудить ожоги, Бенедиктина с ним.

 

У толпы есть потом о чем посплетничать -- после того, как Бенедиктина

и Чиб выбираются из озера и бегут домой. В толпе переговариваются и

смеются довольно долгое время, тогда как работники очистной

службы собирают пену с улиц и поверхности озера.

 

-- У меня так все болело, я не могла ходить целый месяц! -- визжит

Бенедиктина.

 

-- Ты сама напросилась на это, -- говорит Чиб. -- Теперь не надо

жаловаться. Ты сказала, что хочешь ребенка от меня, и говорила таким

тоном, что можно было поверить.

 

-- Наверно, у меня в голове в тот момент помутилось! -- говорит

Бенедиктина. -- Нет, неправда, я никогда не говорила ничего подобного!

Ты врал мне! Ты силой взял меня!

 

-- Я никогда и никого не брал силой, -- говорит Чиб. -- И ты знаешь

это. Хватит скулить. Ты свободная личность, и ты согласилась

добровольно. У тебя была свобода выбора.

 

Поэт Омар Руник встает со стула. Это высокий, худой парень с

бронзовой кожей, орлиным носом и очень толстыми красными губами. Его

курчавым, сильно отросшим волосам придана форма "Пекуода", того

легендарного корабля, который нес на себе сумасшедшего капитана

Ахаба, и его сумасшедший экипаж, и Ишмаэля, единственного, кто

спасся вслед белому киту. В прическе переданы и бушприт, и корпус, и

три мачты, и реи, и даже лодка на шлюпбалках.

 

Омар Руник хлопает в ладоши и кричит:

 

-- Браво! Настоящий философ! Итак, свобода выбора; свобода познавать

Вечные Истины, если таковые имеются, или же выбрать Смерть и Вечное

Проклятие! Я пью за свободу выбора! Встать, Юные Редисы! Выпьем тост

за нашего предводителя!

 

И вот начинается

 

СУМАСШЕДШАЯ ПО ВЕЧЕРИНКА

 

Мадам Трисмегиста зовет:

 

-- Давай погадаю тебе, Чиб! Посмотрим, что предсказывают звезды через

мои карты!

 

Он присаживается за ее столик, а его друзья подходят и становятся

рядом.

 

-- Итак, мадам, как мне выбраться из этих неурядиц?

 

Она тасует колоду и переворачивает верхнюю карту.

 

-- Боже! Туз пик!

 

-- Тебе предстоит долгая дорога!

 

-- В Египет! -- восклицает Руссо Рыжий Ястреб. -- Нет, Чиб, не надо

ездить туда! Лучше поехали со мной в прерии, где бродят бизоны и

где...

 

Переворачивается еще одна карта.

 

-- Вскоре тебе встретится прекрасная брюнетка.

 

-- Чертова арабка! Только не это, Чиб, скажи, что это неправда!

 

-- Вскоре тебя ожидают великие почести.

 

-- Чиб получит премию!

 

-- Если получу премию, мне не надо будет ехать в Египет, -- говорит

Чиб. -- Мадам Трисмегиста, при всем уважении к вам, вы все врете.

 

-- Прошу не издеваться, молодой человек. Я не вычислительная машина.

Я настраиваюсь на частоту твоих душевных колебаний.

 

Щелк: еще одна карта.

 

-- Большая опасность грозит тебе -- и твоему телу, и твоей душе.

 

Чиб говорит:

 

-- Я подвергаюсь ей по крайней мере раз в день.

 

Щелк.

 

-- Близкий тебе человек умрет дважды.

 

Чиб бледнеет, потом овладевает собой и говорит:

 

-- Трус умирает тысячу раз.

 

-- Тебе предстоит путешествие во времени, ты вернешься в прошлое.

 

-- Ну и ну! -- говорит Рыжий Ястреб. -- Этак вы превзойдете саму

себя, мадам. Осторожней, а то наживете психическую грыжу и придется

носить бандаж, чтобы она не вывалилась.

 

-- Смейтесь, если нравится, негодяи! -- говорит мадам. -- Есть иные

миры помимо нашего. Карты не могут обманывать, особенно если они в

моих руках.

 

-- Гобринус! -- зовет Чиб. -- Еще кувшинчик пива для мадам!

 

Юные Редисы возвращаются к столу -- это диск без ножек, его удерживает в

воздухе гравитационное поле. Бенедиктина бросает гневный взгляд в их

сторону и начинает перешептываться о чем-то с другими среднелетками.

За столиком по соседству сидит Пинкертон Легран, агент госорганов,

лицом к ним, чтобы фидеокамера захватывала их сквозь пиджак с

секретом: материя просвечивает только в одну сторону. Все знают, что

он следит и подслушивает. Он знает, что они знают, и уже докладывал об

этом своему начальству. Он хмурится, увидев, что входит Фалько

Аксипитер. Леграну не нравится, что агент из другого управления суется

в дело, которым занимается он. Аксипитер даже не смотрит на Леграна.

Он заказывает чайничек чая и притворяется, что кидает в него таблетку,

которая, реагируя с дубильной кислотой, производит попводяру -- по.

 

Руссо Рыжий Ястреб подмигивает Чибу и говорит:

 

-- Так ты считаешь, что действительно можно парализовать жизнь всего

Лос-Анджелеса одной бомбой?

 

-- Тремя бомбами! -- говорит Чиб так громко, чтобы фидеокамера

Леграна записала его слова. -- Одна под пульт управления на

опреснительном заводе, вторая -- под дублирующий пульт, третья -- на

распределитель большой трубы, которая подает воду в резервуар на

Двадцатом горизонте.

 

Пинкертон Легран бледнеет. Он допивает залпом свое виски и заказывает

еще порцию, хотя выпил он уже изрядно. Он нажимает кнопку на

фидеокамере для срочной передачи сверхсекретной информации. Лампочки

мигают малиновым светом в Главном управлении; трезвонит звонок;

начальник просыпается так резко, что падает со стула.

 

Аксипитер тоже все слышит, но остается неподвижным, с мрачным лицом,

нахохлившись, похожий на диоритовое изображение ястреба из гробницы

фараона. Одна мысль владеет им, его не отвлечь разговорами о

затоплении Лос-Анджелеса, даже если начнется их осуществление.

Выслеживая Старика, он пришел сюда в надежде использовать Чиба в

качестве отмычки к дому. Одна "мышь", как он называет преступников,

за которыми гоняется, -- одна "мышь" приведет в нору другой "мыши".

 

-- Как думаешь, когда мы сможем приступить к действиям? --

спрашивает Хьюга Уэллс-Эрб Хайнстербери, писательница-фантаст.

 

-- Примерно через три недели, -- отвечает Чиб.

 

В Главном управлении начальник полиции проклинает Леграна: зачем тот

побеспокоил его? Тысячи молодых парней и девиц выпускают пар,

сочиняя заговоры, диверсии, убийства, мятежи. Он не понимает, зачем

эти юные негодяи ведут подобные разговоры, ведь им выдают все,

что надо, и бесплатно. Будь его воля, он побросал бы их в

каталажку, чтобы их там попинали для острастки.

 

-- А после всего придется рвануть куда-нибудь в глушь, -- говорит

Рыжий Ястреб. Его глаза блестят. -- Скажу вам, ребята, лучшее в мире

-- быть свободным человеком, жить в лесу. Там ты по-настоящему

личность, а не овца в безликом стаде.

 

Рыжий Ястреб верит в этот заговор по уничтожению Лос-Анджелеса. Он

счастлив, потому что, пребывая в объятиях Матери-Природы,

истосковался, хоть и не признается в этом, по интеллектуальному

общению. Другие дикари слышат приближение оленя за сто шагов, вовремя

замечают гремучую змею в кустах, но они глухи к поступи философской

мысли, к шелестению Ницше, распевам Рассела, гоготанию Гегеля.

 

-- Необразованные свиньи! -- говорит он вслух.

 

Остальные спрашивают:

 

-- Что?

 

-- Ничего, ребята, послушайте, вам-то хорошо известно, как хорошо

жить в лесах. Вы были в Корпусе охраны дикой природы...

 

-- Я был в отряде Д-4, -- говорит Омар Руник. -- Я подхватил сенную

лихорадку.

 

-- Я работал над своей второй диссертацией, -- говорит Гиббон

Тацитус.

 

-- Я был в оркестре Корпуса, -- говорит Сибелиус Амадей Йегуди. --

Мы выезжали на природу только давать концерты в лагерях, но это

случалось редко.

 

-- Чиб, ты тоже был в Корпусе, тебе нравилось там, правда?

 

Чиб кивает, но говорит:

 

-- Когда ты в новоамериндах, приходится тратить все свое время на

то, чтобы выжить. Мне некогда было рисовать. И кто увидит в лесу мои

картины, даже если б у меня и выпала свободная минута. В любом

случае такая жизнь не годится для женщины или ребенка.

 

Рыжий Ястреб явно обижен, он заказывает себе виски, смешанное с по.

 

Пинкертон Легран не хотел бы прерывать прослушивание, но давление в

мочевом пузыре становится невыносимым. Он направляется в комнатку,

которая используется в качестве нужника для клиентов. Рыжий Ястреб, у

которого отвратительное настроение, вызванное тем, что друзья его не

понимают, выставляет ногу. Легран спотыкается, валится вперед,

стараясь удержать равновесие. Бенедиктина тоже подставляет ногу.

Легран падает лицом на пол. У него больше нет необходимости посещать

сортир, разве чтобы помыться теперь.

 

Все, кроме Леграна и Аксипитера, хохочут. Легран вскакивает, сжав

кулаки. Бенедиктина не обращает на него внимания, она направляется к

Чибу, подруги следуют за ней. Чиб напрягается. Она говорит:

 

-- Извращенец, скотина! Ты говорил, что засунешь в меня только палец.

 

-- Ты повторяешься, -- отвечает Чиб. -- Сейчас самое важное: что

будет с ребенком?

 

-- Твое какое дело? -- спрашивает Бенедиктина. -- Насколько тебе

известно, ребенок, может быть, и не твой!

 

-- Я бы вздохнул с облегчением, если б он не был моим, -- говорит

Чиб. -- В любом случае нужно учитывать мнение и самого ребенка.

Возможно, ему хочется жить, пусть даже с такой матерью, как ты.

 

-- Жить этой жалкой жизнью! -- выкрикивает она. -- Лучше я сделаю

ему одолжение: сейчас иду в больницу и избавляюсь от него. Народный

фестиваль -- это мой шанс, и из-за тебя я могу упустить его. Теперь

мне не добиться большого успеха. Туда соберутся представители фирм со

всего мира, а мне не удастся спеть перед ними!

 

-- Ты врешь, -- говорит Чиб. -- Ты же разодета для выступления.

 

У Бенедиктины красное лицо; ее глаза широко раскрыты, ноздри

раздуваются.

 

-- Ты испортил мне настроение! -- кричит Бенедиктина. -- Эй,

послушайте все этого нытика! Этот великий художник, этот образец

достоинства, наш божественный Чиб, у него не встает, пока над ним

ртом не поработаешь!

 

Друзья Чиба переглядываются. О чем вопит эта сучка? Как будто секрет

какой раскрывает.

 

(Из "Частных высказываний" Старика:

 

"Некоторые особенности религии панаморитов, столь презираемой и

поносимой в двадцать первом веке, стали обыденным явлением в наше

время. Любовь, любовь, любовь физическая и духовная! Недостаточно

просто поцеловать или обнять своего ребенка. Возбуждение половых

органов младенца разговорами со стороны родителей или родственников

привело к возникновению некоторых весьма любопытных условных

рефлексов. Я мог бы написать целую книгу об этом явлении середины

двадцать второго века, и, возможно, так и сделаю.)

 

Легран появляется из туалета. Бенедиктина дает пощечину Чибу. Чиб

дает пощечину в ответ. Гобринус поднимает крышку стойки и выбегает

через образовавшийся проход с криками:

 

-- О'Трав! О'Трав!

 

Он сталкивается с Леграном, который налетает на Белу, которая

визжит, взвивается и бьет по щеке Леграна, который отвечает ей

тем же. Бенедиктина выплескивает стакан по в лицо Чибу. Вопя, он

подпрыгивает и замахивается кулаком. Бенедиктина приседает, кулак

проносится над ее плечом и бьет в грудь ее подруги.

 

Рыжий Ястреб запрыгивает на столик и кричит:

 

-- Смотрите, я превращаюсь в дикого кота, в аллигатора, я

наполовину...

 

Стол, поддерживаемый гравитационным полем, не выдерживает избыточный

вес. Он кренится и швыряет Ястреба в толпу девочек, они все падают.

Девочки царапают и кусают Рыжего Ястреба, а Бенедиктина сдавливает ему

яички. Он вопит, корчится и отбрасывает Бенедиктину ногой на крышку

стола. Стол восстановил свое обычное положение, но теперь снова

опрокидывается, сбрасывая девушку на другую сторону. Легран,

лавирующий на цыпочках к выходу, снова сбит на пол. Он теряет

несколько передних зубов от соприкосновения с чьим-то коленом.

Отплевывая кровь и зубы, он вскакивает на ноги и отвешивает удар

случайному посетителю.

 

Гобринус спускает курок пистолета, который выстреливает крошечную

сигнальную ракету. Она ослепит дерущихся, и пока у них будет

восстанавливаться зрение, они должны прийти в чувство. Ракета висит

в воздухе и сияет, словно

 

ЗВЕЗДА НАД БЕДЛАМОМ

 

Начальник полиции разговаривает по фидео с человеком, который позвонил

из автомата на улице. Человек отключил фидеоэкран и изменяет голос.

 

-- Тут все передрались в "Моей Вселенной".

 

Начальник издает стон. Фестиваль только начался, а эти ребята уже

принялись за свое!

 

-- Спасибо. Мои парни сейчас подъедут. Как вас зовут? Я хотел бы

представить вас к медали "За гражданское мужество".

 

-- Что? И потом меня тоже отмутузят! Я не стукач, просто выполняю

свой долг. Кроме этого, не люблю Гобринуса и его клиентов. Все они

выскочки.

 

Начальник отдает приказ взводу по борьбе с беспорядками; он

откидывается в кресле и пьет пиво, наблюдая за проведением операции по

фидео. Все-таки непонятно, что нужно этим людям. Всегда они чем-то

недовольны.

 

Воют сирены. Хотя болганы ездят на бесшумных трехколесных машинах с

электроприводом, они продолжают цепляться за многовековую привычку

предупреждать преступников о своем прибытии. Пять трехколесов

останавливаются у раскрытых дверей "Моей Вселенной". Полицейские

выскакивают и совещаются. У них на головах черные двухъярусные

цилиндрические шлемы с красными бляшками. Они носят для чего-то

защитные очки, хотя их машины развивают скорость не более пятнадцати

миль в час. Их мундиры из черной материи с ворсом, как шкура плюшевого

медведя; огромные золотые эполеты украшают плечи. Короткие брюки цвета

электрик, тоже с ворсом; черные шнурованные ботинки начищены до

блеска. Они вооружены электрошоковыми дубинками и ружьями, которые

стреляют ампулами с удушающим газом.

 

Гобринус загораживает вход. Сержант О'Хара говорит:

 

-- Слушай, приятель, дай нам войти. Нет, у меня нет ордера. Но он у

меня будет.

 

-- Если вломитесь, я подам в суд, -- говорит Гобринус. Он

улыбается. Если правда то, что государственная бюрократическая

система безумно запутана и он оставил попытки приобрести таверну

законным путем, тогда правда и то, что государство встает на его

защиту в данном случае. За нарушение неприкосновенности твоего дома

полиция может очень даже схлопотать по рукам.

 

О'Хара смотрит в глубь помещения на два тела на полу, на людей, которые

держатся кто за голову, кто за бок, и вытирают кровь, на Аксипитера,

который сидит, как стервятник, замечтавшийся о куске падали. Одно из

тел поднимается на четвереньки и выползает на улицу у Гобринуса между

ног.

 

-- Сержант, арестуйте этого человека! -- говорит Гобринус. -- Он вел

незаконную съемку на фидео. Я обвиняю его в посягательстве на мою

частную жизнь.

 

У сержанта светлеет лицо. По крайней мере, будет хоть один

арестованный на его счету. Леграна засовывают в фургон с решетками,

прибывший сразу вслед за "скорой помощью". Друзья выносят Рыжего Ястреба

и кладут в дверях. Когда его переносят на носилках в "скорую помощь", он

открывает глаза и что-то бормочет.

 

О'Хара склоняется над ним.

 

-- Что?

 

-- Однажды я дрался с медведем, у меня был только нож; тогда я меньше

пострадал, чем от этих сучек. Я обвиняю их в нападении, избиении,

нанесении увечий и попытке убийства.

 

О'Хара пытается подсунуть Рыжему Ястребу официальный бланк, чтобы тот

подписал; ничего не получается, так как Рыжий Ястреб снова теряет

сознание. Сержант чертыхается. Когда Рыжему Ястребу станет получше, он

откажется подписывать бумагу. Если у него есть хоть сколько

соображения, он не захочет, чтобы девицы и их ухажеры подстроили ему

что-нибудь в отместку.

 

Сквозь зарешеченное окно фургона Легран кричит:

 

-- Я служу агентом в госорганах! Не имеете права меня арестовывать!

 

Полиция получает срочный приказ проследовать на площадь перед

Народным Домом, где драка между местными юнцами и пришлыми с

Западной окраины грозит перерасти в необузданные бесчинства.

Бенедиктина покидает таверну. Несмотря на несколько тычков в спину и

живот, пинки по ягодицам и сильный удар по голове, ничто не

указывает на то, что она потеряла плод.

 

Чиб, наполовину опечаленный, наполовину радостный, смотрит ей вслед.

Он чувствует глухую горечь от того, что ребенку могут отказать в праве

на жизнь. К этому моменту он уже сознает, что его возражения против

аборта продиктованы отчасти отождествлением себя с плодом; Старик

думает, что Чиб это не ощущает, а он теперь понял все. Он осознает,

что его рождение было случайностью -- счастливой или несчастливой.

Повернись все по-иному, он бы не родился. Мысль о своем небытие -- ни

картин, ни друзей, ни смеха, ни надежды, ни любви -- ужасает его.

Мать, пренебрегая по пьянке противозачаточными средствами, делала

аборты один за другим, и он мог оказаться среди выкидышей.

 

Наблюдая, как Бенедиктина шествует гордо (несмотря на порванную

одежду), он недоумевает, что такого мог он найти в ней? Жизнь с

ней, пусть и при ребенке, потребовала бы изрядного мужества.

 

Рот -- гнездо, выстланное надеждами,

 

Любовь снова прилетает сюда, садится, воркуя.

 

Напевает, расправляет пышные перья, обвораживает.

 

А затем улетает, испражняясь,

 

Как и принято у птиц: помогать себе

 

При взлете реактивной струей.

 

Омар Руник

 

Чиб возвращается домой, но ему по-прежнему не удается попасть в свою

комнату. Он идет в кладовку. Картина закончена на семь восьмых, он

оставил ее, потому что ему не нравилось что-то в ней. Теперь он

забирает холст и уносит в дом к Рунику, который живет в этом же

насесте. Руник сейчас в Народном Доме. Уходя, он всегда оставляет

дверь открытой. У него есть оборудование, которым сейчас пользуется

Чиб, чтобы закончить картину, -- работая напряженно и с уверенностью,

которой ему недоставало, когда он начал создавать ее. Затем он

покидает дом Руника, неся огромное овальное полотно над головой.

 

Он шагает мимо опор, под изгибами их ответвлений с яйцевидными

домами на конце. Он минует несколько маленьких зеленых скверов с

деревьями, проходит под другими домами и через десять минут

приближается к сердцу Беверли Хиллз. Здесь, Гермесу подобный,

подвижный, как ртуть, он видит

 

В ЗОЛОТОМ ПОЛУДЕННОМ СВЕТЕ

 

ТРЕХ ДАМ В СВИНЦОВОМ ОБЛАЧЕНИИ,

 

тихо плывущих в лодке по озеру Иссус. Мариам ибн-Юзуф, ее мать и тетя

без всякого интереса держат в руках удочки, глядя в ту сторону, где

яркие цвета, музыка и шум толпы перед Народным Домом. Полиция уже

прекратила драку юнцов и расставила повсюду пикеты, чтобы не допустить

новых беспорядков.

 

Все три женщины одеты в одежду желтого цвета, она полностью

скрывает тело, как предписано одеваться членам магометантской секты

фундаменталистов Вахнаби. У них на лице нет паранджи; теперь даже

Вахнаби не настаивают на этом. Их братья египтяне на берегу облачены

в современные одеяния, позорные и греховные. Несмотря на это, дамы

пристально разглядывают их.

 

Мужчины их общины стоят по краю толпы. Они бородаты, на них такое

же платье, как на шейхах в фидеофильмах об Иностранном легионе; они

бормочут гортанные проклятия и шипят по поводу непристойной

демонстрации обнаженной женской плоти. Но смотрят во все глаза.

 

Эта маленькая группа прибыла из зоологического заповедника в

Абиссинии, где их поймали на браконьерстве. Местные госорганы

предоставили им на выбор три возможности. Заключение в доме

перевоспитания, где их будут лечить, пока они не станут

добропорядочными гражданами, пусть даже на это уйдет остаток их жизни.

Высылка в Израиль, в мегаполис Хайфа. Или переселение в Беверли Хиллз,

пригород Лос-Анджелеса.

 

Что, жить среди презренных израильских евреев? Они ответили плевками и

предпочли Беверли Хиллз. Ах, Аллах посмеялся над ними! Теперь их

окружают Финкельштейны, Аппельбаумы, Сигекли, Вайнтраубы и многие

другие неверные из колен Исаака. Что еще хуже, в Беверли Хиллз не было

мечети. Они ездили каждый день за сорок километров на Шестнадцатый

горизонт, где была возможность помолиться в мечети, или же собирались

на молитву у кого-нибудь дома.

 

Чиб спешит к кромке окаймленного пластиком озера, опускает на землю

свою картину и низко кланяется, сорвав с головы несколько помятую

шляпу. Мариам улыбается ему, но улыбка исчезает, когда строгие

матроны делают ей замечание.

 

-- Йа кельб! Йа ибн кельб! -- кричат матроны ему.

 

Чиб широко улыбается им, машет шляпой и говорит:

 

-- Очарован, поверьте, сударыни! Прекрасные дамы, вы напоминаете мне

Трех Граций!

 

Затем он кричит:

 

-- Я люблю вас, Мариам! Я люблю вас! Ты для меня словно роза Шарона!

Красивая, с глазами газели, девственная! Цитадель невинности и силы,

ты полнишься буйным материнским соком, ты хранишь верность своей

единственной подлинной любви! Я люблю тебя, ты -- единственный свет

среди мертвых звезд во мраке неба! Я взываю к тебе через пустоту!

 

Мариам понимает общенародный английский, но ветер относит в сторону

его речи. Она улыбается жеманно, и Чиб не в силах подавить секундное

отвращение, вспышку гнева, как будто она предала его каким-то

образом. Все же он овладевает собой и кричит:

 

-- Я приглашаю вас на свою выставку! Вы, и ваша мать, и ваша тетя

будете моими гостями. Моя душа, вы посмотрите мои картины и поймете,

что за человек собирается умчать вас на крыльях своего Пегаса, моя

голубка!

 

(Нет ничего более нелепого, чем словесные излияния молодого

влюбленного поэта. Он крайне высокопарен. Мне смешно. Но я также

тронут. Хоть я и старый, я помню своих первых возлюбленных, помню тот

огонь, те водопады слов, молниеподобных, окрыленных страданием.

Дорогие подруги, большинство из вас в могиле; остальные увяли. Я

посылаю вам воздушный поцелуй.

 

Старик)

 

Мать девушки встает в лодке. На какую-то секунду она поворачивается

профилем к Чибу, и ему видится, какие ястребиные черты будут у

Мариам, когда она достигнет возраста матери. Сейчас у нее плавный

орлиный профиль -- "изгиб дамасского клинка", как выразился однажды

Чиб о таком типе лица. Нос выступающий, но красивый. А вот уже мать

выглядит старым неопрятным стервятником. И тетка -- совсем не орел, а

что-то вроде верблюда с теми же чертами.

 

Чиб отталкивает от себя эти неодобрительные, даже оскорбительные

сравнения. Но ему не оттолкнуть трех бородатых, немытых, облаченных в

балахоны мужчин, которые окружили его.

 

Чиб говорит, улыбаясь:

 

-- Не припомню, чтобы приглашал вас.

 

На их лицах ничего не отражается, поскольку местный английский --

разговорный, быстрый -- звучит для них непереводимой тарабарщиной.

Абу -- общее имя для всех египтян в Беверли Хиллз -- изрыгает

проклятия столь древние, что на них отреагировал бы житель Мекки

домагометовской эпохи. Он складывает пальцы в кулак. Второй араб

делает шаг к картине и заносит ногу, собираясь пнуть ее.

 

В этот момент мать Мариам обнаруживает, что в лодке стоять так же

опасно, как на верблюде. Даже опаснее, потому что никто из трех

женщин не умеет плавать.

 

Как не умет и тот араб средних лет, который кидается на Чиба, но

происходит следующее: его жертва отступает в сторону и затем помогает

ему завершить падение в озеро пинком сзади. Один из молодых мужчин

атакует Чиба, другой принимается пинать картину. Оба замирают,

услышав вопли женщин и увидев, как те барахтаются в воде.

 

Затем эти двое подбегают к кромке озера и тоже летят в воду: Чиб

толкает обоих сразу. Болган из полицейского пикета слышит вопли и

плеск, производимые шестью людьми, он бежит в сторону Чиба. Чиб

начинает беспокоиться, потому что Мариам с трудом удерживается на

поверхности. На ее лице неподдельный ужас.

 

Что не может понять Чиб, так это почему они ведут себя подобным

образом? Их ноги должны касаться дна, вода здесь едва доходит до

подбородка. Несмотря на это, у Мариам такой вид, словно она вот-вот

утонет. Точно такое впечатление производят и остальные, но они

его не интересуют. Он собирается войти в озеро и помочь Мариам.

Правда, если сделать это, придется потом искать сухую одежду,

чтобы переодеться перед выставкой.

 

Так подумав, он смеется громко, а потом еще громче, видя, как

болган прыгает в воду спасать женщин. Чиб поднимает свою картину и

уходит, смеясь. Подходя к Дому, он успокаивается.

 

"Удивительно, но Старик оказался прав. Он словно видит меня насквозь,

как ему это удается? У меня нет воли или я слишком легкомысленный?

Нет, я слишком сильно и слишком часто влюблялся. Что поделать, если я

люблю Красоту, а красавицам, которых я люблю, Красоты недостает. У

меня слишком требовательный глаз: он гасит пожар моего сердца".

 

ИЗБИЕНИЕ МЛАДОГЛАСЫХ

 

Вестибюль (один из двенадцати), в который входит Чиб, был

спроектирован его дедом. Посетитель попадает в длинную изогнутую

трубу с зеркалами, установленными под разным углом. Он видит

треугольную дверь в конце коридора. Дверь кажется настолько

маленькой, что в нее не пройти человеку старше девяти лет. Из-за

этого обманчивого впечатления посетителю кажется, что, продвигаясь к

двери, он шагает вверх по стене. В конце трубы посетитель начинает

думать, что находится на потолке.

 

Но дверь увеличивается по мере того, как он приближается, пока не

приобретает гигантские размеры. Специалисты высказывают

предположение, что данный вестибюль задуман архитектором как

символический образ -- ворота в мир искусства. Вам необходимо стать

вверх ногами перед тем, как войти в волшебную страну эстетики.

 

Войдя внутрь, посетитель думает сначала, что огромная комната

вывернута наизнанку и поставлена задом наперед. У него еще сильнее

кружится голова. Дальняя стена воспринимается как ближняя,

посетитель далеко не сразу может сориентироваться. Некоторые люди

вообще не могут привыкнуть к такой обстановке, им приходится

выйти, иначе их стошнит или они потеряют сознание.

 

По правую руку стоят вешалки с табличкой: "Вешать головы здесь".

Каламбур с двойным дном, выдумка Старика, который всегда оттачивает

шутку до такой тонкости, что большинству ее не понять. Если Старику

присуще переступать границы хорошего вкуса в лингвистике, то его

праправнук улетел за все мыслимые пределы Галактики со своими

картинами. Тридцать из его последних работ представлены на выставку,

включая три недавних полотна из "Серии с собакой": "Созвездие Гончих

псов", "Доги жаждут" и "Собака в разрезе". Есть опасность, что

Рускинсон и его ученики сейчас не выдержат и начнут блевать. Лускус со

свитой воздает хвалу, но держатся они сдержанно. Лускус сказал своим,

что сначала он сам поговорит с молодым Виннеганом, потом уж пусть

вступает весь хор. Репортеры с фидеостудии ведут деловито съемку,

берут интервью у тех и других, стараясь спровоцировать ссору.

 

Главное помещение в Народном Доме -- огромная полусфера с блестящим

потолком, который переливается всеми цветами радуги с интервалом в

девять минут. Пол в виде громадной шахматной доски, в центре каждого

квадрата нарисовано лицо -- портрет знаменитости в том или ином виде

искусства. Здесь можно увидеть Микеланджело, Моцарта, Бальзака,

Зевкиса, Бетховена, Ли Бо, Твена, Достоевского, Фармисто, Мбузи,

Купеля, Кришнагурти и других. Десять квадратов оставлены без лиц,

чтобы будущие поколения смогли выдвинуть своих претендентов на

бессмертие.

 

Нижняя часть стены разрисована фресками, изображающими важнейшие

моменты жизни художников. Вдоль изогнутой стены расположены

помосты, их девять, по числу Муз. На выступе над каждым помостом

установлена гигантская статуя богини-покровительницы; у богинь

обнаженные тела, сверхокруглые формы: огромные груди, широкие бедра,

мощные икры, как будто они рисовались скульптору богинями

плодородия, а не утонченными артистическими натурами.

 

Лица изваяны в основном в подражание гладким бесстрастным лицам

древнегреческих статуй, но есть что-то тревожное у них в уголках глаз

и губ. Рот улыбается, но как будто готов исказиться в злобной гримасе.

"Не предавай меня! -- говорят губы. -- Если продашь..."

 

Над каждым помостом -- прозрачная пластиковая полусфера, ее

акустические свойства таковы, что люди, которые не находятся под

куполом, не слышат звуков, производимых на помосте, и посторонний

шум не проникает под купол.

 

Чиб пробирается сквозь шумную толпу к помосту Полигимнии -- той Музы,

под чьей опекой находится живопись. Он проходит мимо помоста, на

котором в данный момент стоит Бенедиктина, переливая свое свинцовое

сердце в алхимию золотых звуков. Она видит Чиба и ухитряется бросить в

него испепеляющий взгляд, продолжая в это же время улыбаться своим

слушателям. Чиб игнорирует ее, но замечает, что она сменила платье,

порванное в таверне. Он также видит многочисленные полицейские

патрули, расставленные вокруг здания. Не похоже, что толпа находится

во взрывном состоянии. Наоборот, все кажутся счастливыми, разве только

сильно шумят. Но полиция знает, каким обманчивым бывает подобное

спокойствие. Одна искра и...

 

Чиб минует помост Каллиопы, где импровизирует Омар Руник. Он

приходит под купол Полигимнии, кивает Рексу Лускусу, который машет

ему рукой, и устанавливает свою картину на помосте. Она называется

"Избиение младенцев" (подзаголовок: "Собака на сене").

 

На картине изображен хлев.

 

Хлев представляет собой пещеру с высоким потолком и сталактитами

причудливой формы. Свет, пробивающийся в пещеру -- или преломляющийся

в ней, -- имеет красный, любимый Чибом оттенок. Он проникает в каждую

вещь, удваивает свою силу и изливается наружу изломанными лучами.

Зритель, перемещаясь, чтобы обозреть все детали, видит практически

множество световых уровней во время своего движения и таким образом

улавливает очертания фигур под внешним слоем.

 

В дальнем углу пещеры стоят в стойлах коровы, овцы и лошади. Некоторые

из них взирают с ужасом на Марию с младенцем. У других разинуты рты,

они явно пытаются предостеречь Марию. Чиб обратился к легенде о том,

что животные в хлеву обрели дар речи в ту ночь, когда родился Христос.

 

Иосиф, усталый старик, настолько поникший, что выглядит

беспозвоночным, сидит в углу. Его голова украшена двумя рогами, но под

каждым -- нимб; так что все в порядке.

 

Мария сидит спиной к постели из соломы, на которой полагается лежать

младенцу. Из люка в полу пещеры тянет руку мужчина, собираясь положить

на соломенную постель огромное яйцо. Он во второй пещере под главной

пещерой, одет в современный костюм, на его лице пьяное выражение, и,

как у Иосифа, его тело бесформенно-обмякшее, будто без единого

позвонка. Позади него неимоверно толстая женщина, удивительно похожая

на мать Чиба, держит в руках ребенка, которого передал ей мужчина

перед тем, как положить подкидыша в яйце на соломенную кровать.

 

У ребенка утонченно-красивое лицо, он озарен белым сиянием своего

нимба. Женщина сняла нимб с его головы и кромсает его острой кромкой

тело ребенка.

 

У Чиба глубокое знание анатомии, поскольку он расчленил немало трупов

в ту пору, когда писал свою докторскую диссертацию по искусству в

университете Беверли Хиллз. Тело младенца не имеет неестественной

вытянутости, как у большинства фигур, созданных Чибом. Ребенок более

чем фотографичен, он кажется настоящим. Его внутренности вываливаются

через большой кровавый разрез.

 

Зрители поражены до самого нутра, как если б это была не картина,

а живой младенец, разрезанный и выпотрошенный, найденный на

пороге их собственного дома.

 

У яйца полупрозрачная скорлупа. В затуманенном желтке плавает

маленький отвратительный дьяволенок с рогами, копытами и хвостом. В

его размытых чертах улавливается сочетание двух лиц: Генри Форда и

дяди Сэма. Когда зритель сдвигается вправо или влево, проглядывают

другие лица: это выдающиеся личности в истории развития современного

общества.

 

В оконном проеме сгрудились дикие звери, пришедшие поклониться

младенцу, они замерли и кричат от ужаса беззвучным криком. Те

животные, что на переднем плане, относятся к видам, истребленным

человеком или сохранившимся только в зоопарках. Дронт, голубой кит,

странствующий голубь, квагга, горилла, орангутанг, белый медведь,

кугуар, лев, тигр, медведь-гризли, калифорнийский кондор, кенгуру,

вомбат, носорог, орел.

 

Позади них другие звери, а на холме видны очертания двух фигур: это

тасманийский абориген и гаитянский индеец.

 

-- Не могли бы вы поделиться компетентным мнением об этом полотне,

поистине необычном, доктор Лускус? -- просит фидеорепортер.

 

Лускус улыбается и говорит:

 

-- Компетентное мнение будет оглашено через пару минут. Полагаю, вам

лучше поговорить сначала с доктором Рускинсоном. Похоже, у него с

первого взгляда сложилось определенное мнение. Дураки и святые, как вы

знаете...

 

Красное лицо и гневные крики Рускинсона фиксируются камерой и идут в

эфир.

 

-- Дерьмо разлетается по всему миру! -- говорит громко Чиб.

 

-- Оскорбление! Насмешка! Пластиковый навоз! Плевок в лицо искусства,

пинок в зад всему человечеству! Оскорбление!

 

-- Что же такого оскорбительного в картине, доктор Рускинсон? --

спрашивает репортер. -- Вы считаете, что она осмеивает христианскую

веру, а также учение панаморитов? Мне так не показалось. Мне

показалось, что Виннеган пытается сказать, что люди извратили

христианство и, может быть, все религии, все идеалы ради своих алчных

самоубийственных целей, что человек по сути своей извращенец и убийца.

По крайней мере, так понял картину я, хотя, конечно, я всего лишь

простой смертный и...

 

-- Предоставьте искусствоведам заниматься критикой, молодой человек!

-- набрасывается на него Рускинсон. -- Полагаю, у вас нет двух

докторских степеней, одной по психиатрии, второй по искусству? У вас

есть официальное удостоверение, что вы искусствовед? Виннеган, не

имеющий никакого таланта, не говоря уже о гениальности, которой

награждают его в самообольщении разные пустозвоны, это исчадие из

Беверли Хиллз выставляет на обозрение свой хлам, фактически мешанину,

привлекающую внимание единственно из-за необычной техники, а ее мог

разработать любой инженер по электронике; меня бесит, что любая

хитроумная штучка, новый пустячок способен одурачить не только

определенные слои общества, но и наших высокообразованных и

официально зарегистрированных искусствоведов, как присутствующий здесь

доктор Лускус, хотя всегда найдутся ученые ослы, которые ржут столь

громко, напыщенно и туманно, что...

 

-- Разве не правда, -- спрашивает репортер, -- что многих

художников, которых мы теперь называем великими, к примеру Ван Гога,

осуждали или не замечали современные им критики? И...

 

Репортер, искусный в провоцировании вспышек гнева у интервьюируемого

ради зрительского интереса, делает паузу. Рускинсон едва сдерживает

себя, его мозг -- кровеносный сосуд за секунду до разрыва.

 

-- Я не из числа непрофессиональных невежд! -- вопит он. -- Я не

виноват, что в прошлом существовали Лускусы! Я знаю, о чем говорю!

Виннеган -- всего лишь микрометеорит в высших сферах Искусства, он не

достоин чистить туфли великим светилам живописи. Его репутация в

прошлом была раздута определенной кликой, поэтому она сияет сейчас

отголоском былой известности, а эти гиены, кусающие ту руку, что

кормит их, подобные бешеным псам...

 

-- Вам не кажется, что вы запутались слегка в эпитетах? -- спрашивает

фидеорепортер.

 

Лускус берет нежно руку Чиба и тянет его в сторону, где они не будут

попадать в кадр фидеокамеры.

 

-- Дорогой Чиб, -- воркует он, -- наступил момент показать себя. Ты

знаешь, насколько сильно я люблю тебя, не только как художника, но

просто как человека. Мне кажется, ты больше не можешь противиться

духу того глубокого взаимопонимания, нити которого протянулись незримо

между нашими душами. Боже, если б ты только знал, мой славный

богоподобный Чиб, как я мечтал о тебе, с каким...

 

-- Если ты думаешь, что я скажу "да" только потому, что ты способен

создать или испортить мне репутацию, не дать мне премию, то ты

ошибаешься, -- говорит Чиб. Он вырывает руку.

 

Единственный глаз Лускуса гневно вспыхивает. Он говорит:

 

-- Ты находишь меня отталкивающим? Конечно, тобой руководят не

моральные соображения...

 

-- Дело в принципе, -- говорит Чиб. -- Даже если б я любил тебя, чего

нет и в помине, я бы не отдался тебе. Я хочу, чтобы меня ценили только

по моим заслугам, только так. Прими к сведению, мне наплевать на

чье-либо суждение. Я не желаю слышать хвалу или хулу от тебя или кого

угодно. Смотрите мои картины и спорьте между собой, шакалы. Но не

старайтесь, у вас не получится вогнать меня в те рамки, которые вы для

меня придумали.

 

ХОРОШИЙ КРИТИК -- МЕРТВЫЙ КРИТИК

 

Омар Руник покинул свою сцену и теперь стоит перед картиной Чиба. Он

прижимает руку к голой груди -- слева, где вытатуировано лицо Германа

Мелвилла; второе почетное место на правой половине груди отдано

Гомеру. Руник издает громкий возглас, его черные глаза -- словно две

огнедышащие топки, дверцы которых разворотило взрывом. Как не раз уже

случалось с ним, Руник охвачен вдохновением при виде картин Чиба.

 

Зовите меня Ахабом, а не Ишмаэлем.

 

Ибо я поймал в океане Левиафана.

 

Я -- детеныш дикой ослицы в семье человека.

 

И вот, моим глазом я увидел все!

 

Моя грудь словно вино, которое просит выхода.

 

Я -- море с дверьми, но двери заело.

 

Осторожно! Кожа лопнет, двери рухнут.

 

"Ты -- Нимрод", -- говорю я своему другу Чибу.

 

И настал час, когда Бог говорит своим ангелам:

 

Если то, что он сделал, -- только начало, тогда

 

Для него нет ничего невозможного.

 

Он затрубит в свой рог

 

Перед стенами Небесного Царства, требуя

 

Луну в заложницы, Деву в жены,

 

Предъявляя права на процент от доходов

 

Великой Вавилонской блудницы.

 

-- Заткните рот этому сукину сыну! -- кричит директор Фестиваля. -- Он

заведет толпу, и кончится погромом, как в прошлом году!

 

Болганы подтягиваются к помосту. Чиб наблюдает за Лускусом, который

разговаривает с фидеорепортером. Расслышать слова Чиб не может, но

он уверен, что Лускус дает далеко не хвалебный отзыв о нем.

 

Мелвилл описал меня задолго до моего рождения.

 

Я -- тот человек, что хочет постигнуть

 

Вселенную, но постигнуть на своих условиях.

 

Я -- Ахаб, чья ненависть должна пронзить,

 

Разнести на куски все препятствия времени,

 

Пространства или Недолговечности Вещества

 

И швырнуть мою пылающую ярость в Чрево Мироздания,

 

Потревожив в его логове ту незнаемую Силу

 

Или Вещь-в-себе, что скорчилась там

 

Отстраненно, удаленно, потаенно.

 

Директор подает знак полицейским убрать Руника со сцены. Рускинсон все

еще кричит что-то, хотя камеры повернуты на Руника и Лускуса. Одна из

Юных Редисов, Хьюга Уэллс-Эрб Хайнстербери, писательница-фантаст,

истерически вскидывается под воздействием голоса Руника и от жажды

мщения. Она подкрадывается к репортеру из "Тайм". "Тайм" давно уже

перестало быть журналом, поскольку вообще больше не существует

журналов, а превратилось в информационное бюро на правительственном

финансировании. "Тайм" -- образчик той политики, что проводит дядя

Сэм: левая рука, правая рука, руки прочь! Информационные бюро

обеспечиваются всем необходимым, и в то же время сотрудникам

разрешается проводить собственную политику. Таким образом,

устанавливается союз правительственных интересов и свободы слова. Все

прекрасно; по крайней мере, в теории.

 

"Тайм" сохранило отчасти свой первоначальный курс, а именно: правда

и объективность приносятся в жертву ради оригинальности фразы, а

писателям-фантастам нужно затыкать рот. "Тайм" осмеяло все

произведения Хайнстербери, и теперь она жаждет отомстить лично,

своими руками, за обиды, нанесенные ей несправедливыми рецензиями.

 

Quid nunc? Cui bono?

 

Время? Пространство? Материя? Случай?

 

Когда ты умрешь -- Ад? Нирвана?

 

Что думать о том, чего нет?

 

Грохочут пушки философии.

 

Их ядра -- пустые болванки.

 

Динамитные кучи богословия взлетают на воздух,

 

Их подрывает саботажник Разум.

 

Назовите меня Ефраимом, ибо меня остановили

 

У Брода Господня, я не мог произнести

 

Нужный свистящий звук, чтобы пересечь реку.

 

Пусть я не могу выговорить "шиболет".

 

Но я могу сказать "дерьмовая вшивота"!

 

Хьюга Уэллс-Эрб Хайнстербери бьет репортера из "Тайма" по яйцам. Он

вскидывает руки, и съемочная камера, формой и размерами с футбольный

мяч, вылетает из его рук и падает на голову молодому человеку. Молодой

человек -- Людвиг Ютерп Мальцарт, Юный Редис. В нем зреет ярость из-за

того, что была освистана его симфоническая поэма "Извержение Грядущего

Ада", и удар камеры -- та недостающая искра, от которой все в нем

взрывается неудержимо. Он бьет кулаком в толстый живот главного

музыкального критика.

 

Хьюга, а не репортер "Тайма" вопит от боли. Пальцы ее голой ступни

ударились о твердую пластиковую броню, которой журналист "Тайма",

получивший немало подобных пинков, прикрывает свои детородные органы.

Хьюга скачет по залу на одной ноге, схватившись руками за ушибленную

ступню. Она сбивает с ног девушку, и происходит цепная реакция.

Мужчина валится на репортера "Тайма", когда тот наклоняется, чтобы

подобрать свою камеру.

 

-- А-а-ха! -- вопит Хьюга и срывает шлем с журналиста "Тайма", она

вскакивает ему на спину и колотит его по голове той стороной камеры,

где объектив. Поскольку противоударная камера продолжает съемку, она

передает миллиардам зрителей очень занимательные, хотя и вызывающие

головокружение кадры. Кровь затемняет с одной стороны изображение, но

не настолько, чтобы зрители были полностью сбиты с толку. А потом они

наблюдают новые удивительные ракурсы, когда камера снова взлетает в

воздух, переворачиваясь несколько раз.

 

Болган сунул ей в спину электрошоковой дубинкой, от чего Хьюгу сильно

тряхнуло, и камера полетела с размаху ей за спину по высокой дуге.

Нынешний любовник Хьюги схватывается с болганом; они катаются по полу;

юнец с Западной окраины подбирает электрошоковую дубинку и начинает

развлекаться, тыкая ею во взрослых вокруг себя; потом парень из

местной банды выводит его из строя.

 

-- Мятежи -- опиум для народа, -- ворчит начальник полиции. Он

поднимает по тревоге все подразделения и связывается с начальником

полиции Западной окраины, у которого, однако, хватает своих

неприятностей.

 

Руник бьет себя в грудь и завывает:

 

Господи, я существую! И не говори мне,

 

Как ты сказал Крейну, что это не налагает

 

На тебя никаких обязательств по отношению ко мне.

 

Я -- человек, я один в своем роде.

 

Я выбросил Хлеб из окна,

 

Я написал в Вино, я вытащил затычку

 

В трюме Ковчега, срубил Дерево

 

На дрова, и если бы был Святой

 

Дух, я бы освистал его.

 

Но я знаю, что все это не стоит

 

Выеденного яйца,

 

И ничто -- это только ничто.

 

И "есть" -- это есть "есть", а "не есть" не есть "есть не".

 

И роза есть роза, есть роза одна,

 

И мы есть здесь, и здесь нас не будет,

 

И это все, что мы можем знать!

 

Рускинсон видит, что Чиб направляется к нему, кудахчет курицей и

пытается скрыться. Чиб хватает одно из полотен "Догм Дога" и молотит

им Рускинсона по голове. Лускус машет протестующе руками, он в ужасе,

но не из-за страданий Рускинсона, а потому, что может пострадать

картина. Чиб поворачивается и таранит Лускуса в живот кромкой овальной

рамы.

 

Земля кренится, как корабль, идущий ко дну,

 

Ее спина сейчас переломится под напором

 

Испражнений с небес и глубин,

 

Которые Бог в своей ужасной щедрости

 

Ниспослал, заслышав крик Ахаба:

 

"Дерьмо собачье! Собачье Дерьмо!"

 

Мне горько от мысли, что вот Человек

 

И вот его конец. Но постой!

 

На гребне потопа -- трехмачтовик

 

Очертаний старинных. Летучий Голландец!

 

И снова Ахаб оседлал корабельную палубу.

 

Смейтесь, богини Судьбы, издевайтесь, вы, Норны!

 

Ибо я есть Ахаб, я есмь человек,

 

И хотя я не могу пробить дыру

 

В стене Того, Что Кажется,

 

Чтобы набрать пригоршню Того, Что Есть,

 

Все же я буду настойчиво бить.

 

И я, и мой экипаж, мы не сдадимся, хотя

 

Шпангоуты разлетаются в щепки

 

Под нашими ногами, и мы тонем,

 

Становясь частицей общей

 

Кучи испражнений.

 

И на мгновенье, которое обожжет навсегда

 

Око Господа, Ахаб застынет

 

Очертанием четким на фоне пылающего Ориона,

 

Со сжатым кулаком, с окровавленным фаллосом,

 

Как Зевс, демонстрирующий доказательство того,

 

Что он лишил мужского достоинства своего отца Крона.

 

И затем он, и его экипаж, и корабль

 

Ныряют и несутся, очертя голову,

 

За кромку мира.

 

И, судя по тому, что я слышу, они все еще

 

П

 

а

 

д

 

а

 

ю

 

т

 

Чиба встряхивает, он дергается в судороге от разряда электрошоковой

дубинки болгана. Приходя постепенно в себя, он слышит голос Старика,

тот доносится из приемопередатчика в его шляпе.

 

-- Чиб, быстро возвращайся! Аксипитер вломился в дом и пытается

пролезть в дверь моей комнаты!

 

Чиб встает и с помощью кулаков пробивается к выходу. Когда он

добирается, запыхавшись, до своего дома, он обнаруживает, что

дверь в комнату Старика взломана. В коридоре стоят люди из

Финансового управления и техники-электронщики. Чиб влетает в

комнату Старика. На ее середине стоит Аксипитер, дрожащий и бледный.

Камень в нервном ознобе. Он видит Чиба и отступает, говоря:

 

-- Я не виноват. Я был вынужден сломать дверь. Только так я мог

убедиться наверняка. Я не виноват, я не дотрагивался до него.

 

У Чиба сжимается, сдавливается горло. Он не может говорить. Он

опускается на колени и берет руку Старика. Старик слегка улыбается

посиневшими губами. Он скрылся от Аксипитера -- раз и навсегда. В

руке зажата последняя страничка рукописи.

 

СКВОЗЬ БАЛАКЛАВЫ НЕНАВИСТИ

 

ОНИ ПРОКЛАДЫВАЮТ ДОРОГУ К БОГУ

 

"Большую часть жизни я сталкивался с очень немногими людьми, кто

воистину верит; преобладающее число остальных -- те, кто поистине

безразличен. Но в воздухе витает новый дух. Очень многие юноши и

девушки возродили в себе не любовь к Богу, а яростную неприязнь к

Нему. Это волнует и укрепляет меня. Молодые люди, вроде моего внука и

Руника, выкрикивают богохульные слова и тем самым поклоняются Ему.

Если б они не верили, они бы никогда не думали о Нем. Теперь у меня

есть хоть какая-то уверенность в будущем".

 

К ЛЕТУ ЧЕРЕЗ ЛЕТУ

 

Одетые в черное Чиб и его мать спускаются к станции подземки на

горизонт Тринадцать-Б. Здесь просторно, стены светятся; и за проезд в

подземке не надо платить. Чиб сообщает фидеобилитеру, куда им нужно

ехать. За панелью -- протеиновый компьютер размером не больше

человеческого мозга, он делает расчеты. Закодированный билет

выскальзывает из щели. Чиб берет билет, и они идут в депо -- огромную

полусферу, где Чиб вставляет билет в автомат, который выдает другой

билет и механическим голосом дублирует информацию на билете на

всемирном и местном английском -- на тот случай, если они не умеют

читать.

 

Гондолы влетают стремительно в депо, снижают скорость и

останавливаются. Не имеющие колес, они плывут в гравитационном поле,

которое саморегулируется по мере продвижения аппарата. Панели депо

мягко откатываются, пропуская гондолу к платформе. Выдвигается

переходная клеть, ее дверь открывается автоматически. Пассажиры

переходят в гондолу. Они усаживаются и ждут, пока сетчатая оболочка,

обеспечивающая безопасность, не сомкнется над ними. Из пазов в днище

поднимаются и соединяются прозрачные пластиковые дуги, образуя купол.

 

Гондолы автоматически синхронизируются, ими управляют протеиновые

компьютеры, спаренные для большей безопасности; машины ждут, когда

путь будет свободен. Получив сигнал на отправление, гондолы выезжают

медленно из депо в туннель. Они замирают, еще раз получая

подтверждение, троекратно проверенное до тысячных секунды. Затем они

быстро въезжают в туннель.

 

Свист! Мелькают окна! Другие гондолы проносятся мимо. Туннель светится

желто, как будто наполненный наэлектризованным газом. Гондола

стремительно набирает скорость. Несколько других гондол еще идут

параллельно, но потом вагончик Чиба разгоняется так, что никто не

может догнать его. Круглая корма гондолы, идущей впереди, поблескивает

убегающей мишенью, которую удастся поразить, только когда она сбавит

ход перед "швартовкой" в конечном пункте. В туннеле не так уж много

гондол. Несмотря на стомиллионное население, на северо-южной линии

мало движения. Большинство лосанджельцев, обеспеченные всем

необходимым, не покидают границ своего насеста. На восточно-западных

линиях движение интенсивнее, поскольку определенный процент горожан

предпочитает общественные пляжи на океанском побережье городским

плавательным бассейнам.

 

Аппарат несется на гравитационной подушке в южном направлении. Через

несколько минут туннель начинает уходить вниз, и внезапно его наклон

достигает сорока пяти градусов. Один за другим мелькают горизонты.

 

Сквозь прозрачные стены Чиб видит, как проносятся мимо дома и жители

других городов. Восьмой горизонт, Длинный пляж -- интересное местечко.

Дома здесь похожи на две салатницы из граненого кварца, одна внизу,

другая, перевернутая, сверху, и дом установлен на колонну с резными

фигурами, а скат для входа и выхода служит арочным конфорсом.

 

На горизонте Три-А туннель выпрямляется. Теперь гондола несется мимо

учреждений, при виде которых Мама закрывает глаза. Чиб сжимает руку

матери, он думает о братьях, двоюродном и сводном, которые где-то там

за желтоватой пластмассой. На этом горизонте содержится пятнадцать

процентов населения -- умственно отсталые, неизлечимые душевнобольные,

уродцы, физически дефективные, старики-маразматики. Они сбиваются

кучей, они прижимаются к стенке туннеля пустыми или искаженными

лицами, разглядывая красивые вагончики, которые пролетают мимо.

 

"Гуманная" медицина сохраняет жизнь младенцам, которые -- по велению

Природы -- должны были умереть. Уже с двадцатого столетия человеческих

особей с дефективными генами спасали от смерти. Этим объясняется

устойчивое распространение данных генов. Трагедия в том, что сейчас

ученые могут находить и исправлять дефективные гены в женской и

мужской яйцеклетках. Теоретически можно было бы осчастливить каждое

человеческое существо абсолютно здоровым телом и физически совершенным

мозгом. Но трудность в том, что у нас никогда не хватило бы врачей и

больниц на всех новорожденных. И это несмотря на все прогрессирующее

падение рождаемости.

 

Медицинская наука продлевает людям жизнь настолько, что они впадают в

маразм. Отсюда все большее число слюнявых, выживших из ума

стариков-развалин вокруг. И так же убыстряется пополнение рядов в

армии умственно отсталых. Существуют методы лечения и лекарства, чтобы

привести всех в норму, но опять -- нехватка врачей и оборудования.

Когда-нибудь их, быть может, хватит, но это никак не спасает положения

с сегодняшними несчастливцами.

 

Что нам делать? Древние греки оставляли дефективных младенцев

умирать в открытом поле. Эскимосы сажали своих стариков на

льдину и отправляли в море. Не следует ли нам усыплять младенцев с

отклонениями и выживших из ума стариков? Иногда мне кажется, что

это будет гуманное решение. Но я не имею права просить кого-то

другого пустить газ, потому что я не стану делать этого сам.

 

Я бы поставил к стенке того, кто первый потянется к газовому

вентилю".

 

(Из "Частных высказываний" Старика).

 

Перекрестки в туннелях встречаются редко; и сейчас гондола

приближается к одному из них. Ее пассажиры видят, как широко

разевается пасть туннеля справа. Скорый поезд мчит им навстречу, он

растет на глазах. Не избежать столкновения. Они знают, что этого не

произойдет, но невольно впиваются пальцами в сетку окна, стискивают

зубы, подтягивают под себя ноги. Мама вскрикивает негромко. Экспресс

проносится над ними и исчезает, воздух полощется воплем, как душа на

пути в преисподнюю.

 

Туннель снова ныряет и в конце спуска выносит их на Первый горизонт.

Им видна земля внизу и массивные колонны с автоматической

регулировкой, на них опирается мегаполис. Они проносятся со свистом

над маленьким городком; это любопытное зрелище: Лос-Анджелес двадцать

первого века, его сохраняют как музей, таких много под основанием

куба.

 

Через пятнадцать минут после посадки Виннеганы добираются до конца

черный "Лимузин". Его предоставило частное похоронное бюро, поскольку

дядя Сэм, в лице администрации Лос-Анджелесского кладбища, оплачивает

кремацию, но не захоронение на кладбище. Церковь больше не настаивает

на погребении тела, предоставляя религиозным фанатикам на выбор: стать

прахом, который будет развеян по ветру, или трупом в земле.

 

Солнце на полпути к зениту. У мамы нарушается дыхание, руки и шея

краснеют и опухают. Все три раза, когда она выходила за стены

города, у нее начиналась подобная аллергия, несмотря на то, что в

"Лимузине" установлен кондиционер. Чиб гладит ее руку, пока они

едут по грубо залатанной дороге. Старинная восьмидесятилетняя

машина с бензиново-картерным мотором и электроприводом кажется,

однако, лишенной комфорта лишь в сравнении с гондолой. Они быстро

покрывают расстояние в десять километров до кладбища, остановившись

только один раз, чтобы пропустить через дорогу оленей.

 

Их встречает отец Феллини. Он в расстроенных чувствах, потому что

вынужден сообщить им, что, с точки зрения Церкви, Старик умер

нераскаявшимся преступником. По крайней мере, Церкви не известно,

покаялся ли он перед смертью.

 

Чиб готов у такому отказу. Церковь святой Марии на горизонте

Четырнадцать-БХ тоже отказалась отслужить молебен по Старику в своих

стенах. Но Старик часто говорил Чибу, что он хочет быть похороненным

рядом со своими предками, и Чиб настроен решительно: воля Старика

будет исполнена.

 

Чиб говорит:

 

-- Я похороню его сам! На дальнем конце кладбища!

 

-- Этого нельзя делать! -- говорят в один голос священник,

служащие похоронного бюро и представители федеральных властей.

 

-- К черту с вашим "нельзя"! Где лопата?

 

В этот самый момент ему на глаза попадается худое смуглое лицо и

крючковатый нос Аксипитера. Агент осуществляет надзор за выкапыванием

гроба Старика (первого). Вокруг скопилось по меньшей мере пятьдесят

фидеорепортеров, снимающих все на мини-камеры, их приемопередатчики

плавают в нескольких десятках метров над головами. Весь эфир отдан

Старику, как и приличествует Последнему из миллиардеров и Величайшему

преступнику века.

 

Фидеорепортер:

 

-- Господин Аксипитер, не могли бы вы сказать нам несколько слов? Не

будет преувеличением, если я сообщу, что по меньшей мере десять

миллиардов зрителей наблюдают за этим историческим событием. Ведь даже

в начальной школе все дети знают о Виннегане -- Вечном Победителе, как

явствует его имя. Какие чувства вы испытываете? Вы занимались этим

делом двадцать шесть лет. Его успешное завершение, должно быть,

доставило вам большое удовлетворение.

 

Аксипитер, неулыбчивый, как диоритовая глыба:

 

-- По правде говоря, я не посвящал все свое время данному делу.

Примерно три года ему отдано, если быть предельно точным. Но поскольку

я работал над ним по меньшей мере несколько дней каждый месяц, можно

говорить о том, что я иду по следу Виннегана двадцать шесть лет.

 

Репортер:

 

-- Говорят, что закрытие этого дела также означает и закрытие

Финансового управления. Если нас правильно информировали, Финансовое

управление продолжало функционировать только из-за Виннегана.

Конечно, у вас были другие дела за этот период, но выслеживание

фальшивомонетчиков и картежников, не заявляющих своих доходов, было

передано другим службам. Это правда? И если так, что вы собираетесь

теперь делать?

 

Аксипитер, в голосе которого вспыхнула искорка человеческого чувства:

 

-- Да, Финансовое управление ликвидируется. Но лишь после того, как

закончится следствие по делу внучки Виннегана и ее сына. Они прятали

его и, следовательно, обвиняются в укрывательстве и недоносительстве.

Фактически все население Беверли Хиллз, проживающее на Четырнадцатом

горизонте, должно быть привлечено к суду. Я уверен, хотя не могу пока

этого доказать, что все жители района, включая начальника местной

полиции, прекрасно сознавали, что Виннеган прятался в том доме. Даже

духовный наставник Виннегана знал это, поскольку Виннеган часто

посещал мессу и исповедовался. Священник утверждает, что он

настоятельно уговаривал Виннегана сдаться властям и даже отказывался

дать ему отпущение грехов, пока он не сделает этого. Но Виннеган,

закоренелая "мышь"... преступник, я хотел сказать, -- а я уж

разбираюсь в этих типах, -- отказывался слушать увещевания священника.

Он утверждал, что не совершил никакого преступления и что, хотите

верьте, хотите нет, преступником был дядя Сэм. Представьте себе

наглость и безнравственность этого человека!

 

Репортер:

 

-- Конечно, вы не собираетесь арестовывать поголовно всех на

Четырнадцатом горизонте Беверли Хиллз?

 

Аксипитер:

 

-- Мне порекомендовали не делать этого.

 

Репортер:

 

-- Вы не собираетесь уйти в отставку после того, как с делом будет

покончено?

 

Аксипитер:

 

-- Нет. Я намереваюсь перейти в бюро расследования убийств Большого

Лос-Анджелеса. Убийство ради наживы почти не встречается в наши

дни, но, слава Богу, есть еще преступления на почве ревности!

 

Репортер:

 

-- Если молодой Виннеган сможет выиграть дело против вас -- он

выдвигает обвинение в незаконном вторжении в частный дом и

посягательство на личную жизнь, что явилось прямой причиной смерти его

прапрадеда, -- в таком случае вы не сможете работать в бюро убийств и

других подразделениях полиции.

 

В голосе Аксипитера прибавляется эмоциональных ноток:

 

-- Неудивительно, что мы, стражи закона, наталкиваемся на всевозможные

препоны, как только начинаем действовать более решительно! Иногда

кажется, что не только большинство граждан принимает сторону

нарушителя законов, но даже те, на чьей службе я состою...

 

Репортер:

 

-- Вы бы не могли закончить последнюю фразу? Я уверен, что ваше

начальство смотрит наш канал. Нет? Как я понимаю, процессы по

обвинению Виннегана и по вашему делу почему-то назначены на одно и

то же время. Как вы собираетесь участвовать одновременно на обоих

судебных разбирательствах? Хе-хе! Некоторые фидеокомментаторы

называют вас господин Тут-и-там!

 

Аксипитер с пожелтевшим лицом:

 

-- Все из-за какого-то безмозглого канцеляриста! Он загрузил

неверные данные в судейский компьютер. Путаницу с датами сейчас

улаживают. Хотел бы отметить, что канцеляриста подозревают в

намеренной ошибке. Уж слишком много было случаев, похожих на этот..

 

Репортер:

 

-- Не могли бы вы подытожить результаты данного расследования для

наших зрителей? Выделите главные моменты, пожалуйста.

 

Аксипитер:

 

-- Э-э... Как вам известно, пятьдесят лет назад все крупные частные

предприятия стали правительственными конторами. Все, за исключением

строительной компании "Финнеган. 53 штата", президентом которой был

Финн Финнеган. Он является отцом человека, которого сегодня должны

похоронить... где-то здесь. Кроме этого, все профсоюзы, за исключением

крупнейшего -- профсоюза строительных рабочих, -- были распущены или

стали государственными. Фактически компания Финнегана и профсоюз были

единым целым, потому что девяносто пять процентов денег находились в

руках работников компании и каждый из них получал примерено одинаковую

прибыль. Старший Финнеган был одновременно президентом фирмы и

генеральным секретарем профсоюза. Всеми правдами и, как мне кажется,

главным образом неправдами, фирма-профсоюз сопротивлялась неизбежному

поглощению государственным сектором. Проводилось расследование тех

методов, к которым прибегал Финнеган: давление, угрозы и шантаж в

отношении сенаторов США и даже судей Верховного суда США. Однако

доказательств не обнаружили.

 

Репортер:

 

-- Даем разъяснение нашим дорогим зрителям, которые, возможно, помнят

не очень отчетливо нашу историю: уже пятьдесят лет назад деньги

использовались только для покупки вещей сверх гарантированной нормы.

Кроме того, деньги, как и сегодня, были показателем престижа и

общественного положения. В какой-то момент правительство подумывало о

полной отмене денежных знаков, но исследования показали, что деньги

обладают огромным психологическим значением. Сохранили и подоходный

налог, хотя правительство совсем не нуждалось в деньгах, -- потому что

размер налога, который выплачивал человек, определял его престиж и

также потому, что это давало правительству возможность изымать из

обращения большие количества денежных знаков.

 

Аксипитер:

 

-- Так или иначе, когда старший Финнеган умер, федеральное

правительство возобновило свои усилия по включению строительных

рабочих и администрации компании в число государственных служащих. Но

молодой Финнеган оказался таким же хитрым и порочным, как его папаша.

Конечно, я никак не связываю успех молодого Финнегана с тем фактом,

что в то время его дядя был президентом Соединенных Штатов.

 

Репортер:

 

-- Молодому Финнегану было семьдесят лет, когда умер его отец.

 

Аксипитер:

 

-- Во время этой борьбы, которая растянулась на долгие годы, Финнеган

решил переименовать себя в Виннегана. Получается игра слов: на

всемирном английском это означает "побеждаю снова". Похоже, у него

было ребяческое, даже какое-то идиотское пристрастие к каламбурам,

чего, честно говоря, не понимаю. Каламбуры не понимаю, я хочу сказать.

 

Репортер:

 

-- Справка для наших дорогих зрителей за пределами Америки, для тех,

кто, может быть, не знаком с нашей национальной традицией -- отмечать

Именинный день... Начало этому положили панамориты. Когда гражданин

достигает совершеннолетия, он может в любой момент выбрать себе новое

имя, то, которое, по его мнению, отвечает его темпераменту или

соответствует жизненным устремлениям. Следует отметить, что дядя Сэм,

которого несправедливо обвиняли в желании навязать нашим гражданам

единый образ жизни, поощряет этот индивидуалистический подход --

несмотря на то, что правительству требуются дополнительные усилия по

регистрации и учету. Я мог бы привести еще кое-какие любопытные факты.

Правительство объявило, что папаша Виннеган умственно несостоятелен.

Надеюсь, мои слушатели простят меня, если я займу буквально пару минут

их времени, чтобы объяснить, на чем основывается утверждение дяди

Сэма. Еще одна справка для тех, кто не знаком с классическим

произведением начала двадцатого века "Поминки по Финнегану", несмотря

на стремление правительства обеспечить вас пожизненным бесплатным

образованием; автор романа Джеймс Джойс позаимствовал название из

старинной водевильной песенки.

 

(Частичное затемнение экрана, пока монитор объясняет коротко

смысл слова "водевиль".)

 

-- В песенке говорилось об ирландце Тиме Финнегане, подручном на

стройке, который упал с лестницы в пьяном виде и, как всем казалось,

умер. Во время поминок, устроенных по ирландскому обычаю, кто-то из

гостей пролил случайно немного виски на труп Финнегана. Финнеган,

почувствовав на теле виски, эту "воду жизни", садится в гробу и затем

вылезает из него, чтобы выпить и потанцевать с участниками его

собственных похорон. Папаша Виннеган всегда утверждал, что песенка из

водевиля имела в основе реальный случай, нельзя сломить дух хорошего

парня, и настоящий Тим Финнеган был его предком. Это абсурдное

заявление было использовано правительством в судебном деле против

Виннегана. Однако Виннеган представил документы, подтверждающие его

слова. Позже -- с большим опозданием -- было доказано, что документы

поддельные.

 

Аксипитер:

 

-- Иск правительства к Виннегану получил поддержку самых широких масс

в стране. Рядовые граждане стали также подавать в суд на Виннегана за

то, что его компания-профсоюз посягала на демократию и ограничивала

граждан в правах. Служащие и рабочие компании получали сравнительно

высокую зарплату, в то время как многим гражданам приходилось

довольствоваться своим средним прожиточным минимумом. Итак, Виннегана

привлекли к суду и нашли виновным, что вполне справедливо, в различных

преступлениях, среди которых фигурировала подрывная деятельность

против демократии. Видя свой неизбежный крах, Виннеган увенчал еще

одним преступлением свою карьеру. Каким-то образом ему удалось украсть

двадцать миллиардов долларов из сейфов Федерального банка. Эта сумма,

между прочим, равнялась половине денежной массы, имевшейся в то время

в Лос-Анджелесе. Виннеган исчез с деньгами, которые он не только украл,

но за которые он не заплатил подоходного налога. Непростительно. Не

понимаю, почему очень многие придают поступку этого негодяя

романтическую окраску. Я даже видел несколько фидеопрограмм, где он

представлен героем, лишь только его имя было слегка изменено.

 

Репортер:

 

-- Итак, друзья, Виннеган совершил Преступление Века. И хотя он в

конце концов найден и будет похоронен сегодня -- где-то здесь, -- его

дело нельзя считать окончательно закрытым. Федеральное правительство

заявляет, что оно закрыто. Но где деньги, где двадцать миллиардов

долларов?

 

Аксипитер:

 

-- Фактически те деньги представляют сейчас ценность только для

нумизматов. Вскоре после кражи правительство востребовало все денежные

знаки и затем выпустило новые банкноты, которые выглядят по-другому,

их не спутать со старыми. Кстати, правительство давно планировало

сделать нечто подобное, считая, что в обращении находилось слишком

много денег, и оно выпустило вновь только половину того, что изъяло.

Мне очень хочется узнать, где находятся деньги. Я не успокоюсь, пока

не узнаю. Я буду искать их, даже если придется делать это в свободное

от работы время.

 

Репортер:

 

-- Возможно, у вас появится масса времени на поиски, если молодой

Виннеган выиграет судебное дело. Итак, друзья, вы знаете, наверно, что

старый Виннеган был найден мертвым в одном из нижних горизонтов

Сан-Франциско примерно через год после своего исчезновения. Его

внучка опознала тело; и отпечатки пальцев, образцы ткани ушей,

сетчатки глаза, зубов, тип крови, тип волос и десяток других

индивидуальных показателей совпадали.

 

Чиб, слушая, думает, что Старик, должно быть, потратил несколько

миллионов из похищенных денег на организацию спектакля. Он точно не

знает, но подозревает, что где-то в мире какая-то исследовательская

лаборатория вырастила двойника в биобаке.

 

Это произошло через два года после рождения Чиба. Когда ему было пять

лет, дедушка вдруг объявился. Он поселился в их доме, не сообщая Маме,

что вернулся. Он доверился только Чибу. Конечно, Старику не удалось бы

оставаться совсем незамеченным мамой, однако сейчас она настаивает,

что не видела его ни разу. Чиб считает, что таким образом она хочет

избежать преследования за соучастие в преступлении. Но он не уверен.

Возможно, она стерла из памяти "явления" Старика. Для нее это не

представит труда, она всегда путала, какой сегодня день, понедельник

или пятница, и не могла назвать, какой сейчас год.

 

Чиб не обращает внимания на могильщиков, которые хотели бы знать,

что им делать с телом. Он подходит к могиле. Уже видна крышка

яйцевидного гроба; длинное хоботообразное рыло землеройной машины

звучно крошит земляные комья и всасывает их в себя. Аксипитер, теряя

свою извечную выдержку, улыбается фидеорепортерам и потирает руки.

 

-- Порадуйся немного, сукин сын, -- говорит Чиб; только ярость в

нем не дает выхода слезам и стонам, которые подкатываются к горлу.

 

Площадка вокруг могилы освобождена от людей, чтобы дать развернуться

стреле с захватом. Захват опускается, его лапы сходятся под днищем

гроба, поднимает наверх ящик из блестящего черного пластика,

украшенного арабесками из фальшивого серебра, выносят его из ямы и

ставят на траву. Чиб, видя, что люди из Финансового управления

начинают открывать гроб, хочет что-то сказать, но тут же замолкает. Он

наблюдает напряженно, его колени полусогнуты, как будто он

приготовился к прыжку. Фидеорепортеры сомкнули круг, их камеры -- по

форме как глазные яблоки -- направлены на группу вокруг гроба.

 

Крышка поднимается, издавая скрип. Раздается ужасный взрыв. Густой

черный дым валит клубами. Аксипитер и его люди с почерневшими лицами,

с выпученными глазами, сверкая белками и кашляя, появляются,

пошатываясь, из дыма. Фидеорепортеры разбегаются в разные стороны, кто

куда; некоторые наклоняются, чтобы поднять свою камеру. Те, кто стоял

не так близко, успели разглядеть, что взрыв произошел на дне могилы.

Только Чиб знает, что вскрытие крышки гроба привело в действие

устройство в могиле.

 

И он первый поднимает голову к небу, глядя на снаряд, взлетевший из

могилы, потому что только он ждал этого. Ракета взбирается на пятьсот

футов, фидеорепортеры наводят поспешно на нее свои камеры. Ракета

разлетается от взрыва, и какая-то лента раскручивается между двумя

круглыми предметами. Предметы раздуваются, превращаясь в воздушные

шары, тогда как лента становится огромным транспарантом.

 

На нем большими черными буквами написано:

 

ПРОДЕЛКИ ПО ВИННЕГАНУ!

 

Двадцать миллиардов долларов, похороненные на дне мнимой могилы,

сгорают в яростном пламени. Часть банкнот, выброшенная вверх гейзером

фейерверка, разносится ветром, а чиновники Финансового управления,

фидеорепортеры, служащие похоронного бюро и служащие Городского Совета

бегают и ловят их.

 

Мама ошеломлена.

 

У Аксипитера такой вид, словно его хватил удар.

 

Чиб плачет, затем смеется, катаясь по земле.

 

Старик снова надул дядю Сэма и к тому же выставил свой самый

удивительный каламбур на обозрение всему свету.

 

-- Эх, дед! -- всхлипывает Чиб в перерыве между приступами смеха. --

Эх, Старик! Как я люблю тебя!

 

Он снова валится на землю с таким хохотом, что у него начинают болеть

ребра, и в этот момент вдруг обнаруживает клочок бумаги в руке. Он

перестает смеяться, поднимается с колен и окликает человека, который

дал ему бумагу. Человек говорит:

 

-- Ваш дед заплатил мне, чтобы я вручил записку вам, когда его будут

хоронить.

 

Чиб читает.

 

Я надеюсь, никто не пострадал, даже люди из Финансового управления.

 

Последний совет Старого Мудреца из Пещеры. Вырвись на свободу.

Уезжай из Лос-Анджелеса. Уезжай из этой страны. Отправляйся в Египет.

Пусть твоя мать едет дальше сама по своей пурпурной карточке. Ей

это удастся, если она научится бережливости и в чем-то откажет

себе. Если у нее не получится, это не твоя вина.

 

Тебе воистину повезло, что ты родился талантливым, хотя и не

гениальным ребенком, и что в тебе есть силы и желание разорвать

закрепощающую тебя пуповину. Разорви ее. Уезжай в Египет. Окунись в

древнюю культуру. Постой перед Сфинксом. Задай Сфинксу (считается, что

это она -- женщина с львиным телом, но фактически это он) Главный

Вопрос.

 

Затем посети один из зоологических заповедников к югу от Нила. Поживи

немного там, где еще сохранилось что-то похожее на Настоящую Природу,

какой она была до того, как человек обесчестил и обезобразил ее. Там,

где Человек Разумный (?) развился из плотоядной обезьяны, вдохни дух

той древней земли и давнего времени.

 

До сих пор ты рисовал своим половым членом, который, боюсь, делался

упругим больше из-за притока желчи, чем из-за страсти к жизни.

Научись рисовать своим сердцем. Только тогда ты станешь великим и

правдивым.

 

Рисуй.

 

Затем отправляйся куда глаза глядят. Я буду с тобой до тех пор, пока

ты жив и помнишь меня. Цитируя Руника, "я буду Полярной звездой твоей

души".

 

Не сомневайся, будь уверен, что будут другие, которые полюбят тебя

так же сильно, как я, или даже сильнее. Что еще важнее, ты должен

любить их так же сильно, как они любят тебя.

 

Способен ты на это?

 

---------------------------------------------------------------------------

                 Last-modified: Fri, 28-Jun-96 21:05:08 GMT