Далия ТРУСКИНОВСКАЯ

                       СКАЗКА О КАМЕННОМ ТАЛИСМАНЕ

     Дошло до меня, о счастливый царь, что   был   среди   островов   Индии   и

Китая некий остров, и назывался он Шед. И правил некогда тем островом царь

по имени Нур-ад-Дин, и был у него брат по   имени   Бедр-ад-Дин,   от   одного

отца, но от   другой   матери.   И   был   этот   Бедр-ад-Дин   скуп,   коварен   и

завистлив, а Нур-ад-Дин был щедр, благороден и   справедлив.   И   он   правил

своим островом, и люди благодарили Аллаха за то, что он   послал   им   этого

царя.

     А у   Бедр-ад-Дина   был   советник,   злой   и   лукавый,   плешивый   урод,

подобный пятнистой змее. Звали этого советника аш-Шаббан, и он   знался   со

звездочетами, и магами, и колдунами, и ворожеями.

     Как-то раз призвал к себе аш-Шаббан звездочетов и   магов,   чтобы   они

совершили гадание, и дал им кошельки, набитые динарами, и тюки   тканей,   и

коней, и невольников. И звездочеты и маги смотрели   на   звезды,   и   читали

гадательные книги, и   раскидывали   гадательные   кости,   а   потом   объявили

аш-Шаббану:

     -   Твоему   повелителю,   брату   царя   Бедр-ад-Дину,    Аллах    посылает

единственную в его жизни ночь, чтобы он   мог   стать   властелином   острова.

Звезды с заката и до рассвета будут   благоприятствовать   его   замыслам.   И

если хочет он низвергнуть брата и занять его место, то нет для этого ночи,

кроме завтрашней!

     А аш-Шаббан, с ведома Бедр-ад-Дина,   заранее   подкупил   стражу   левой

стороны и стражу правой стороны, и начальника над   рабами,   и   визирей,   и

городских кади, и взял с собой отряд воинов,   и   пришел   ночью   в   царский

дворец, чтобы пленить царя Нур-ад-Дина и бросить его в   темницу,   а   потом

ослепить и оставить там до скончания его дней.

     Но Нур-ад-Дин с верными ему воинами заперся в башне, а когда наступил

рассвет и власть этой ночи над его судьбой иссякла, он сумел   скрыться   из

башни, и убежал в горы, и поселился в пещерах на восточном берегу острова,

и жил там, и ездил на охоту, и привозил добычу,   а   бывшие   с   ним   и   его

воинами женщины собирали плоды.

     А у   царя   были   две   жены,   Умм-абд-Аллах   и   Кутт-аль-Кулуб.   И   от

Умм-абд-Аллах у него был сын, царевич Джаншах, а от Кутт-аль-Кулуб - дочь,

царевна Бади-аль-Джемаль. И жены царя разделили с ним   изгнание,   и   взяли

детей с собой, и поселились с ними в   пещерах.   И   дети   росли   вместе,   и

любили   друг   друга,   и   царь   брал   их   обоих   с   собой    на    охоту.    А

Бади-аль-Джемаль была маленьким ребенком, и ей еще не   закрывали   лица.   И

царь Нур-ад-Дин сажал девочку перед собой на седло, и   учил   ее   различать

следы диких животных, и держать лук, и владеть ножом.   И   царевна   в   годы

изгнания была его утешением и утешением всех, кто жил с царем в пещерах.

     Прошло немало лет, и царевна выросла, и научилась владеть оружием,   и

скакать на конях, и погружаться в море ночного   боя.   А   когда   ей   минуло

четырнадцать лет, Нур-ад-Дин дал ей воинов, и поставил ее во главе отряда,

и она вместе со старшим братом совершала набеги и привозила добычу.

     А потом царь умер, и сын его Джаншах   послал   гонца   к   родственникам

своей   матери   и   осведомил   их   об   этом   деле   и   о   своем   изгнании.   А

Умм-абд-Аллах была из царского рода, и ее братья, узнав о   ее   бедственном

положении, поклялись, что окажут ей помощь. Они собрали войско, и посадили

его на корабли, и прибыли на остров Шед, чтобы захватить   его,   и   сделать

Джаншаха его повелителем, а брата царя, Бедр-ад-Дина, заключить в   темницу

и ослепить.

     Но когда войско, во главе которого ехали царевич   Джаншах   и   царевна

Бади-аль-Джемаль, вошло в город, Бедр-ад-Дин вышел им навстречу   в   одежде

покаяния, и он плакал, и стенал, и молил, и каялся,   проливая   крокодиловы

слезы. Так что Джаншах помиловал его и лишь приказал ему жить в отдалении,

не показываясь ни в городе, ни в царском дворце.

     И Джаншах стал царем вместо своего отца, и правил достойно, и женился

на царевнах из знатных родов. А сестра его, Бади-аль-Джемаль, жила   вместе

с ним, и он любил ее сильной любовью, и исполнял каждое ее желание, а   она

сопровождала его, когда он ездил на   охоту.   И   Джаншах   дал   клятву,   что

отдаст ее в жены лишь тому, кто придется ей по нраву. Но царевне   были   по

нраву лишь арабские кони, и дамасские   клинки,   и   кольчуги,   тонкие,   как

сетчатая александрийская рубашечка танцовщицы,   и   скачки   по   пустыне,   и

метание дротиков. И когда она   выезжала   со   своими   воинами,   в   парчовом

кафтане, с открытым лицом, гибкостью заставлявшая устыдиться ветвь ивы,   -

она была как отрок четырнадцати лет, о котором сказано:

                О, как строен он! От волос его и чела его

                Свет и мрак на людей нисходят.

                Не хулите же точку родинки на щеке его -

                Анемоны все точка черная отмечает.

     И к ней сватались цари разных стран, но она не хотела расставаться   с

братом.

     Когда Джаншах слетал с коня   и   погружал   нож   в   горло   затравленной

антилопе, а я оттаскивала за ошейник мордастого   разъяренного   пса,   то   я

встречала мгновенный торжествующий взгляд брата, взгляд   победителя,   и   в

душе повторяла клятву, которой мы поклялись друг   другу   в   ночь   накануне

похода. Мы поклялись умереть друг за друга, и   тогда   же   он   подарил   мне

саблю отца - дамасский клинок с рукоятью, украшенной шестью   бадахшанскими

рубинами, с узором виноградных листьев   по   стали   и   с   ножнами,   которые

завершала собой золотая виноградная кисть.

     Когда мы ночью вступали в город, наши кони шли рядом   и   наши   колени

соприкасались. Мне хотелось лишь одного - чтобы вовеки   не   кончалась   эта

ночь, чтобы мы всю жизнь ехали ночным городом, не обращая внимания на   шум

коротких схваток и пляску бешеных факелов. Ведь   мы   возвращались   в   этот

город с победой! И только тогда, в седле, и было у меня подлинное ощущение

победы. А потом, когда у конских   копыт   раздирал   свои   покаянные   одежды

дядюшка Бедр-ад-Дин,   и   когда   являлись   во   дворец   шествия   горожан,   и

ремесленников, и купцов, и даже метельщиков городского базара, с дарами   и

подношениями, все было уже скучно и нелепо...

     Очевидно, мне следовало родиться мальчиком,   и   быть   любимым   братом

своего сурового брата, а не любимой сестрой. И никто не укорял бы   его   за

то, что он позволяет мне появляться на людях в мужском платье.

     Но он не обращал на это внимание, и я - тоже.

     Вот такой сестрой наделил Джаншаха Аллах, и, как оказалось   потом,   в

этом была немалая мудрость. Ибо дальнейшие события показали, что и царским

дочерям не грех владеть саблей. А уж этому мастерству   я   была   обучена   с

детства! И тайная моя мечта стать мужчиной   едва   не   осуществилась   самым

неожиданным и прискорбным образом.

     Так   жил   царь   Джаншах,   и   люди   благословляли    Аллаха    под    его

владычеством, но все его жены и наложницы   не   родили   ему   детей,   и   это

омрачало его дни и угнетало его.

     Но вот однажды ночью царь почувствовал стеснение в груди и   встал,   и

велел слугам позвать к себе начальника удальцов правой стороны   Садреддина

ибн Яхью, и преданного ему евнуха Мамеда, и послал   Мамеда   в   гарем,   где

вместе с женами жила и царевна Бади-аль-Джемаль, и там   ей   были   отведены

лучшие покои, и назначены невольницы и слуги. И Бади-аль-Джемаль пришла на

зов старшего брата, и он велел   ей   облачиться   в   мужской   наряд,   и   все

четверо вышли из дворца и отправились на прогулку.

     И они пришли в предместье за рекой, - а там жили купцы, - и пошли   по

улице, на которой стояли дома купцов, пошли мимо стен их домов и оград   их

садов, и вдруг видят - ворота одного сада   приоткрыты.   И   оттуда   до   них

донесся голос, произносивший такие стихи:

              Прекраснее месяца, глаза насурьмив, она,

              Как лань, что поймала львят, расставивши сети.

              Ее осенила ночь в прекрасных кудрях ее

              Палаткою из волос, без кольев стоящей.

              Когда бы красавицы времен ее видели,

              То встали б и крикнули: "Пришедшая лучше!"

     И услышав этот голос, царь Джаншах заглянул за ворота, и   увидел   сад

прекраснейший из садов, в   глубине   которого   была   занавеска   из   красной

парчи, окаймленной жемчугом, а за занавеской - четыре невольницы, и   между

ними девушка, подобная светлой луне, и у нее были черные   глаза,   и   груди

подобные двум гранатам, и она покоряла сердца стройным станом   и   тяжелыми

бедрами. И Джаншах вошел в сад, следом за ним вошли   Садреддин   ибн   Яхья,

Мамед и Бади-аль-Джемаль.

     А девушка, увидела их   и   положила   лютню,   что   держала   в   руке,   и

обратилась к ним с такими словами:

     -   О   человек,   что   дало   тебе   смелость   войти   в   дом,    тебе    не

принадлежащий, и к девушкам, не   принадлежащим   тебе,   без   разрешения   их

обладателей?

     - О госпожа, - почтительно ответил Джаншах, - я увидел   этот   сад,   и

мне понравилась красота его зелени, благоухание его   цветов   и   пение   его

птиц. И я вошел в него, чтобы в нем погулять с часок,   а   потом   я   и   мои

спутники уйдем своей дорогой.

     - С любовью   и   охотой!   -   сказала   на   это   девушка,   и   дала   знак

невольницам, и они принесли столик, уставленный   всевозможными   кушаньями:

перепелками, птенцами голубей и мясом баранов.

     И Джаншах с девушкой сели к столику, и ели,   и   пришла   невольница   с

кувшинами, и стала поить их вином, и Садреддин опьянел, и стал петь песни,

а евнух Мамед взял   у   невольниц   бубен   и   стал   бить   в   него.   А   потом

невольницы приготовили красивую   комнату,   и   Джаншах   пошел   туда   с   той

девушкой, и было между ними то, что было.

     Наутро же они простились, и царь со   своими   спутниками   вернулся   во

дворец, и послал той девушке дары, и навестил ее потом еще   раза   два   или

три. И прошло три месяца, и она убедилась, что понесла дитя,   и   известила

об этом Джаншаха, и он обрадовался великой радостью, и послал той   девушке

дары, и Бади-аль-Джемаль тоже обо всем узнала, и   тоже   обрадовалась,   ибо

она горевала из-за отсутствия детей у брата. И решено   было   скрывать   это

дело в тайне.

     Но Бедр-ад-Дин, дядя царя, и его советник аш-Шаббан, которые   жили   в

отдалении от города,   призвали   магов   и   звездочетов,   и   те,   глядели   в

гадательные книги, и сверялись со звездами, и гадали   по   бобам   и   печени

убитых птиц, и по песку. И   они   узнали,   что   в   скором   времени   у   царя

Джаншаха родится сын. И один из них, наиболее умудренный опытом, высчитал,

каково будет расположение звезд в час рождения ребенка. И тут оказалось   -

жизнь этого ребенка и жизнь Бедр-ад-Дина связаны между собой, и если будет

жить ребенок, то умрет Бедр-ад-Дин, а   если   будет   жить   Бедр-ад-Дин,   то

неминуема смерть ребенка. И оказалось еще, что жизнь дитяти   может   спасти

лишь каменный талисман, ранее принадлежавший царице   Балкис,   и   если   при

рождении сына царя Джаншаха этот талисман не будет его охранять, то   жизнь

младенца повиснет на волоске.

     И услышав обо всем этом, Бедр-ад-Дин задумался, а советник   аш-Шаббан

сказал ему так:

     - Да просветлится твой омраченный дух,   да   обрадует   тебя   Аллах,   о

Бедр-ад-Дин! Разве не для того узнали мы об этом деле, чтобы   вмешаться   и

обратить все себе во благо? Встань, собери своих слуг, открой свои сундуки

с сокровищами! Мы непременно должны нанять на эти деньги отряд   воинов,   и

ворваться ночью во дворец Джаншаха, и войти в его гарем, и отрубить головы

всем его женам и наложницам! Таким образом твоя жизнь будет спасена, и   ты

станешь царем этого острова, о Бедр-ад-Дин, а я стану твоим визирем, и   мы

будем править по милости Аллаха долго и счастливо!

     И Бедр-ад-Дин, подумав, признал, что это   -   единственный   способ   не

допустить рождения сына Джаншаха. И они пошли в   сокровищницу,   и   открыли

сундуки, и дали слугам кошельки   с   динарами,   и   послали   надежных   людей

собирать отряд, и вот что с ними было.

     А Джаншах ни о чем не подозревал и радовался тому, что у него наконец

появится сын.

     Эту девушку в   саду   звали   Зумруд,   и,   конечно,   была   она   уже   не

девушкой, а купеческой женой, которая из-за отсутствия   мужа   заскучала   и

решила развлечься. Если ночью ворота сада   в   предместье   открыты,   и   нет

никого на страже, и оттуда слышны женские голоса, и музыка, и смех, то это

- словно надпись над входом: "Вошедшему все дозволено!"

     В ту ночь я даже не разглядела как   следует   эту   Зумруд,   мне   после

долгой прогулки безумно хотелось спать и я заснула на ковре в саду,   когда

она усадила брата играть в шахматы. По-моему, партия в шахматы   при   луне,

когда уже недалеко до рассвета, -   полнейшее   безумие,   но,   говорят,   это

обычная уловка женщин, желающих благовидным образом взять плату за вход   в

свой сад. Разумеется, играют на определенный заклад, и   мужчина   поддается

из любезности. Очевидно, так оно и было, - ведь я   уже   спала,   когда   они

закончили партию, а утром меня разбудил Мамед. Вдвоем мы насилу растолкали

Садреддина ибн Яхью, привольно раскинувшегося между двумя невольницами,   и

вызвали из дома моего брата,   Джаншаха,   который   вышел   бодрый   и   весьма

довольный.

     Могла ли я подумать, что в одну из страшнейших ночей моей жизни   буду

скакать на коне по улицам предместья, разыскивая ворота этого сада   и   дом

этой женщины!

     Весь день мы с братом провели на охоте, и он поехал в   город   раньше,

потому что его ждали дела, а я осталась, чтобы присмотреть, как соберут   и

погрузят на мулов добычу. А потом, отправив добычу во дворец,   я   оставила

при себе только двух воинов своей свиты и отправилась   домой   неторопливо,

потому что выдался чудесный вечер, и   с   нами   была   корзина   султанийских

персиков и миндальных абрикосов, и вообще   мне   хотелось   побыть   одной   в

тишине. Потому я ехала впереди, держа перед собой   корзину,   а   мои   воины

ехали сзади и   шепотом   рассказывали   друг   другу   какие-то   занимательные

истории.

     Уже давно стемнело, когда мы приблизились ко   дворцу.   И   еще   издали

поняли, что там творится что-то неладное. На площади перед   ним   собралась

толпа, вдоль стен носились всадники, в окнах мелькали огни,   словом,   было

очень похоже на ту ночь, когда мы спасались отсюда бегством.

     - О Маруф! - обратилась я к одному   из   своих   воинов.   -   Поезжай   и

разузнай, что там такое творится!

     Сама же я укрылась в одном из переулков и стала ждать своего гонца.

     Вернулся он очень скоро, пешком и в разодранной одежде.

     - Спасайся, о госпожа! - крикнул он, хватаясь за сбрую моего   коня   и

разворачивая его в переулке. - Да поможет тебе Аллах, твой   брат   убит,   и

весь его гарем   убит,   и   воины   подлого   пса,   твоего   дяди   Бедр-ад-Дина

гоняются за наложницами твоего брата и отрубают им головы!

     - О Аллах, при чем тут наложницы моего брата? - воскликнула я. -   Что

это за безумие? Откуда ты успел узнать все, о Маруф? Ты же еще не   был   во

дворце!

     - Я был у самых ворот! - сказал маруф. - Все дело в   ребенке!   Я   Бей

этих развратниц! Теперь   уже   у   этого   нечестивого   пса,   царя   Джаншаха,

никогда не родится сын!"

     - Послушайся Маруфа, о госпожа! - вмешался тот из   моих   воинов,   что

ждал вместе со мной в переулке. - Он не станет тебе лгать. Во имя   Аллаха,

беги! И дай мне свой плащ, а сама возьми мой. Ведь если Бедр-ад-Дин и этот

шелудивый пес, аш-Шаббан, истребляют весь твой род, то они ищут и тебя!

     Я позволила ему накинуть мне на плечи белый плащ   и,   плохо   понимая,

где нахожусь и что со мной происходит, подтолкнула коня пятками.

     Но Маруф удержал меня.

     - Скачи к развалинам мечети, что у источника, о госпожа, - сказал   он

мне, - и жди нас там, а мы попытаемся узнать, почему погиб твой брат, царь

Джаншах, и что значит казнь его жен и наложниц!

     - Но если нас не будет до рассвета, скрывайся, как знаешь, о госпожа,

- добавил второй, а звали его Данияль. - Это значит, что   по   воле   Аллаха

нас больше нет среди живых.

     И тогда Маруф отпустил моего коня, а Данияль хлестнул его плетью.

     Я поскакала по переулку, и он окончился, и   я   поскакала   по   другому

переулку, и конь нес меня по ночному городу, а по моим щекам текли   слезы,

ибо я лишилась всего на свете -   брата,   которого   любила   больше   отца   и

матери, и дома, и царских богатств, всего, всего...

     У мечети я соскочила с коня, бросилась наземь   и   зарыдала   так,   как

никогда еще в жизни не рыдала. И я знала, что   если   Аллах   будет   ко   мне

милостив, и я останусь в живых, это - мои последние в жизни слезы.   Потому

я не жалела их, оплакивая брата, и   женщин,   с   которыми   жила   под   одним

кровом, и наше былое могущество.

     Когда к мечети подъехал всадник, я вскочила на ноги и   положила   руку

на рукоятку сабли. Все, что у меня   оставалось   -   эта   сабля,   подаренная

братом, да те немногие украшения, что были на мне,   когда   я   выезжала   на

охоту.

     - Это я, Данияль, о госпожа, - с этими словами раненый всадник   сполз

с коня.

     - Я перевяжу тебе рану, о Данияль, - сказала я, опускаясь рядом с ним

на колени, - а ты расскажи, что тебе удалось узнать. И не думай, что слезы

и волнение помешают мне слушать тебя. Я дочь царей и сестра царя!

     - Тогда слушай меня, о госпожа. Я не ждал от тебя иного   ответа...   -

прошептал Данияль. - Все дело в предсказании. Бедр-ад-Дину, да не помилует

его Аллах, было предсказано, что он умрет в тот день, когда у твоего брата

родится сын! И ему стало известно, что вскоре это случится! Вот почему   он

ворвался во дворец, и убил царя Джаншаха, и расправился с его гаремом!

     Тут мы услышали стук копыт.

     - Это за мной, - сказал Данияль.   -   Мне   удалось   опередить   их,   но

ненамного. Они узнали, что я из твоей стражи, о госпожа! Беги, беги, Аллах

да будет твоим покровом!

     Я стала поднимать Данияля на ноги.

     - Я не оставлю тебя этим собакам! - сказала я ему. - И если ты   не   в

силах держаться в седле, я перекину тебя через конскую спину и увезу!

     - Я непременно умру возле этой мечети,   ибо   такова   воля   Аллаха!   -

отвечал Данияль. И не успела я опомниться, как он достал кинжал и приложил

его к груди. - Беги, о госпожа! Даже если эти предатели и не   станут   меня

убивать, я все равно умру от раны. Беги, скрывайся!

     И он вонзил в себя кинжал.

     Так я осталась совсем одна. И из всего прежнего величия остались   при

мне только отцовская сабля, конь Абджар и еще мужской наряд, который стоил

немалых денег.

     Поправив лук и колчан со стрелами за спиной, я вскочила   на   коня,   и

вовремя - те, кто гнался за   Даниялем,   были   уже   совсем   близко,   я   уже

слышала их голоса.

     Спрятавшись за развалинами мечети, я видела, как   они   окружили   тело

Данияля, осветили его факелом, посовещались и поехали прочь.

     А я поскакала в предместье за рекой - туда, где жила Зумруд,   будущая

мать моего племянника.

     Поскольку все это время муж Зумруд был в отъезде,   мой   брат   не   мог

заставить его дать Зумруд развод и   забрать   ее   в   свой   гарем.   И   таким

образом обо всем этом деле знали только я, да евнух   Мамед,   да   Садреддин

ибн Яхья, да сама Зумруд, да ее невольницы.

     И вот теперь, разыскивая впотьмах дом Зумруд, где я и   была-то   всего

только раз, я думала - проведает ли изменник   и   предатель   Бедр-ад-Дин   о

Зумруд и ее будущем ребенке, скажет ли ему об этом Мамед, купит ли он   эту

тайну у Садреддина ибн Яхьи, а,   может,   какая-либо   из   невольниц   Зумруд

захочет получить свободу и приобретет ее столь недорогой ценой?

     И Мамед, и Садреддин ибн Яхья при жизни моего брата Джаншаха были ему

преданы, но я уже   знала,   что   значит   преданность   придворных,   мне   уже

приходилось однажды спасаться бегством. И я знала,   что   в   таких   случаях

следует рассчитывать только на себя.

     Если бы брат, умирая, мог увидеть меня, он   сказал   бы   мне:   "Спасай

моего сына, а Бади-аль-Джемаль!". И даже если бы ребенок   Зумруд   не   имел

никакого отношения к моему брату, довольно было бы того, что его   рождение

означает смерть предателя Бедр-ад-Дина!

     Двери,   конечно,   были   заперты,   Зумруд   уже   не   расставляла    сети

полночным гулякам. Я с трудом разбудила раба-привратника. Он долго не   мог

понять, что перед ним посланец сестры царя, Бади-аль-Джемаль. Дом стоял   в

предместье за рекой - здесь   еще   спали   спокойно,   не   зная,   что   дворец

захвачен и что до дворе рубят головы царским женам, одна из которых   может

случайно оказаться будущей матерью царевича!

     Устав тратить время на уговоры, я сократила пустые   речи   и   обнажила

кинжал. Это подействовало. Раб поднял переполох, вышли   другие   рабы   и   в

конце концов шум разбудил хозяйку, а я этого и добивалась.

     Возмущенная Зумруд вышла на шум.

     - Кто это врывается в дома правоверных? - сердито воскликнула она.   -

О соседи, на помощь!

     - Молчи, о Зумруд, - сказала я, -   и   взгляни   на   меня   внимательно!

Помнишь ли ту   ночь,   когда   двери   твоего   сада   были   открыты   для   царя

Джаншаха? И помнишь ли ты мальчика, который уснул на ковре в саду под звон

твоей лютни?

     - Да, я узнаю тебя, - ответила Зумруд, - но почему   ты   врываешься   в

мой дом среди ночи, и угрожаешь моим рабам, и пугаешь моих невольниц?

     -   Потому   что   я   -   сестра   царя   Джаншаха,    Бади-аль-Джемаль!    -

воскликнула я. - И царь убит, и во дворце хозяйничают враги и предатели, а

я примчалась сюда, чтобы спасти тебя, о Зумруд,   и   то   дитя,   которое   ты

носишь во чреве! Ибо всем нам угрожает смертельная опасность!

     Тут начался переполох. Крика и воплей было - как будто ветром сорвало

крышу с женской бани...

     Наконец, завернутую в изар Зумруд посадили на круп моего коня, и дали

ей узелок с вещами, и еще узелок с едой.

     - Я отвезу вашу госпожу в надежное место и   вернусь,   -   пообещала   я

домочадцам Зумруд. - И если из дворца придут искать ее, а   кто-то   из   вас

осведомит погоню о событиях этой ночи, - я узнаю, кто это, и   проживет   он

не больше времени, чем нужно сабле для замаха и удара!

     И в одну из ночей Бедр-ад-Дин приказал своим воинам, и они   ворвались

во   дворец,   и   убили   царя   Джаншаха,   и   отрубили   головы   его   женам   и

наложницам. А царевны Бади-аль-Джемаль в это время не было   во   дворце,   и

она узнала о смерти брата, и о предсказании   мудрецов,   и   села   на   спину

коня, и поехала в предместье, где жила Зумруд, и взяла ее, и увезла   прочь

от города.

     И они ехали до рассвета,   и   приехали   на   берег   моря.   А   там   была

пристань, и чтобы добраться до нее, нужно было преодолеть перевал в горах,

и Бади-аль-Джемаль въехала на перевал, а Зумруд сидела у нее за спиной,   и

они увидели, что с одной стороны у них -   море,   и   пристань,   у   пристани

стоят корабли, и на одни из них носят груз, а другие освобождают от груза.

А со второй   стороны   перевала   были   горы,   и   равнина,   по   которой   они

прискакали сюда, и по равнине мчался отряд всадников в белых плащах,   и   в

руках у них были дротики и   копья.   И   Бади-аль-Джемаль   поняла,   что   это

Бедр-ад-Дин выслал погоню за ней и за Зумруд. И она ударила   коня   пятками

по бокам, и конь спустился с перевала, и Бади-аль-Джемаль привезла   Зумруд

на спине своего коня к пристани, и вдруг они видят, что один   корабль   уже

готов к отплытию. И тогда царевна подъехала к нему, и   спросила   капитана,

не возьмет ли он еще двух путников, но   капитан   отвечал,   что   свободного

места на судне больше нет, и   что   он   ждет   лишь   купца,   который   должен

привести и ввести на корабль своих невольниц, а как только   это   случится,

якорь будет поднят и паруса наполнятся ветром.

     Когда же оказалось, что корабль этот - единственный, готовый в   путь,

а другие собираются отплыть кто -   завтра,   а   кто   через   неделю,   Зумруд

увидела, что положение ее безнадежно, и стала плакать,   и   рвать   на   себе

волосы, и царапать себе щеки, потому что погоня, посланная   за   ней   и   за

царевной Бади-аль-Джемаль была уже близка, и воины поднимались к перевалу,

и их кони были еще свежи и полны сил, а конь царевны устал, так как он нес

двойную ношу.

     И вдруг царевна и Зумруд видят - к кораблю идет купец,   и   невольники

несут тюки с его имуществом, а за невольниками   идут   закутанные   в   изары

невольницы, сорок без одной.

     - Утри свои слезы, - сказала тогда царевна, обращаясь к Зумруд.   -   Я

непременно устрою хитрость с этим купцом и с этим капитаном, чтобы   спасти

тебя!

     И Бади-аль-Джемаль сошла с коня, и подошла к купцу, и   приветствовала

его. А он видел, что она в мужском платье, и что на поясе у нее   сабля,   а

за спиной лук и колчан, и лицо ее открыто, и подумал, что это - юноша, сын

четырнадцати лет.

     -   Послушай,   что   я   скажу   тебе,   о   купец,   -   обратилась   к   нему

Бади-аль-Джемаль, - и пусть это станет основой твоего благополучия! Я   сын

кади из столичного города, и у   него   не   было   другой   жены,   кроме   моей

матери, и они жили двадцать лет в любви и согласии. А   потом   мой   отец   в

один из дней проходил по базару, и увидел, что посредник предлагает купить

красивую невольницу, о посмотрел на нее, и страсть к невольнице   запала   в

его душу. И он купил ее, и она   вошла   в   наш   дом,   и   в   короткое   время

овладела его чувствами, так что он целыми днями сидит у нее   в   комнате   и

выходит лишь к молитве. И моя мать расстроилась, и   заболела,   и   лицо   ее

пожелтело. И она призвала меня к себе и сказала: "О   Хасан,   нет   для   нас

иного пути, кроме хитрости. Возьми эту проклятую, отведи на базар и продай

с тем условием, чтобы ее увезли с нашего острова. И   чем   дальше   купивший

увезет ее, тем ниже пусть будет цена! А твоему отцу   мы   скажем,   что   она

убежала с рабом из соседских рабов". И вот   я   привез   невольницу,   и   нет

здесь никого, кроме тебя, кому бы я мог предложить ее.

     - Сам Аллах поставил меня на твоем пути, о юноша! - отвечал купец.   -

Я везу невольниц так далеко, что один путь займет четыре месяца. Я везу их

в Багдад, где   надеюсь   продать   за   хорошую   цену   во   дворец   повелителя

правоверных. И если ты уступишь мне эту   невольницу   по   малой   цене,   она

окажется так далеко отсюда, что твоему отцу невозможно будет найти   ее,   и

не останется у них пути к сближению, о юноша!

     И Бади-аль-Джемаль открыла перед купцом лицо Зумруд, и купец   остался

доволен, и они условились о цене, и Бади-аль-Джемаль продала Зумруд   этому

купцу, и он взял ее за   руку   и   повел   на   корабль.   Но   Бади-аль-Джемаль

попросила у него разрешения сказать несколько слов Зумруд, и отвела   ее   в

сторону, и дала ей с собой немного денег, потому что у царевны было их при

себе мало. А потом Бади-аль-Джемаль сняла с   руки   запястье,   и   было   оно

украшено камнями и серебряными листьями тонкой работы, и тот,   кто   раз   в

жизни видел это запястье, узнал бы его среди   тысячи.   И   Бади-аль-Джемаль

разломила его на две половины, и одну дала Зумруд, а   другую   взяла   себе,

чтобы половинки запястья служили им тайным знаком в превратностях   времен.

И тут капитан корабля закричал, что   судно   готово   к   отплытию,   и   купец

заторопился, и взял Зумруд, и повел ее на   корабль,   и   другие   невольницы

пошли следом.

     А погоня, посланная Бедр-ад-Дином за Бади-аль-Джемаль, уже преодолела

перевал, и воины видели, как Бади-аль-Джемаль ведет беседу с купцом, и они

подтолкнули пятками коней, чтобы успеть к пристани до того, как невольницы

поднимутся на корабль.

      И Бади-аль-Джемаль взяла деньги, полученные от   купца   за   невольницу

Зумруд, и задержала одну из его невольниц, которая шла последней, и отдала

ей кошелек, чтобы та передала его Зумруд, потому что   Бади-аль-Джемаль   не

хотела, чтобы мать ее племянника терпела в чем-либо нужду. И та невольница

взяла кошель,   и   вдруг   налетели   всадники,   и   один   поразил   копьем   ту

невольницу, и она упала к ногам Бади-аль-Джемаль.

     А Бади-аль-Джемаль знала, что погоня приближается, и она была   готова

нападать и защищаться, и она вынула саблю из ножен, и   ударила   того,   кто

убил невольницу, и поразила его в плечо. И налетел на царевну другой воин,

и она ударила его саблей по руке, и он выронил копье. А   купец   и   капитан

корабля увидели этот бой, и испугались,   что   воины   задержат   корабль,   и

капитан приказал вытаскивать якорь, и корабль отплыл от берега.

     Тогда Бади-аль-Джемаль, увидев, что Зумруд в   безопасности,   вскочила

на своего коня Абджара и поскакала вдоль берега моря, а   погоня   помчалась

за ней. И царевна призвала на помощь Аллаха,   потому   что   раньше   она   не

бывала в этих краях и не знала дороги. И она   оборачивалась   на   скаку,   и

стреляла из лука, и поражала воинов стрелами. А когда они стреляли в   нее,

она пригибалась к седлу, и сползала то на левый бок коня, то на его правый

бок, и быстро двигалась, и уворачивалась от стрел.

     И вдруг из-за камня появилась большая черная   собака,   из   охотничьих

собак, и посмотрела на Бади-аль-Джемаль, как будто хотела сказать: "Иди за

мной!", и побежала по дороге так быстро, как ни одна собака   на   свете,   а

царевна поскакала за ней.

     И когда дорога раздвоилась, собака обернулась и поглядела на царевну,

и   потом   она   повернула   вправо   и   побежала,   оборачиваясь,   а    царевна

последовала за собакой. И всякий раз, когда приходилось   выбирать   дорогу,

это делала собака, а царевна ей повиновалась.

     Так они скакали сперва по берегу моря, а потом между горами, и   вдруг

царевна видит - они в ущелье, и проход   между   скалами   узок,   и   с   обеих

сторон нависают огромные камни,   которые   едва   держатся   на   вершинах.   И

царевна испугалась, но собака посмотрела на нее и побежала по этому ущелью

дальше. А у царевны не было выбора, она могла лишь   следовать   за   собакой

или поворачивать назад, потому что   справа   и   слева   были   скалы.   И   она

поскакала следом за собакой, и вдруг она смотрит - собаки нет.   И   царевна

остановила коня, не понимая, куда делать собака, и стала звать ее так, как

зовут охотничьих собак. А у входа в то ущелье появились   всадники,   и   они

поскакали следом за царевной, и   она   взяла   лук,   и   положила   стрелу   на

тетиву, приготовившись стрелять.

     Но тут с грохотом стали рушиться с вершин   камни,   и   иные   упали   на

воинов Бедр-ад-Дина и убили их, а иные перегородила ущелье   и   тропу,   что

шла по нему, так что оставшимся в живых всадникам не было   больше   пути   к

Бади-аль-Джемаль. И они повернули назад и поехали прочь,   оплакивая   своих

товарищей. А царевна поехала дальше ущельем, высматривая, где   же   собака,

но та пропала без следа.

     И царевна выбралась из горной местности на   равнину   и   поехала   куда

глядят глаза, потому что вернуться на пристань она не могла из-за   обвала,

а другого пути к той пристани она не знала. И она ехала таким   образом   до

вечера, а вечером увидела на вершине горы полуразрушенную башню и   решила,

что может там переночевать.

     А в той башне жил старый мудрец, маг   и   звездочет,   и   она   казалась

разрушенной лишь с виду, и всякий, кто входил в его   жилище,   был   поражен

росписью   стен,   и   коврами,   и   одеждами   рабов,   черных    и    белых.    И

Бади-аль-Джемаль была крайне удивлена, когда ввела туда за повод   коня,   и

вдруг ей навстречу выходят слуги, и забирают коня, и ведут   ее   в   светлую

комнату, и навстречу ей выходит почтенный старец и приветствует ее!

     И Бади-аль-Джемаль тоже приветствовала старца,   и   на   его   расспросы

ответила, что была на охоте, и заблудилась в   горах,   и   не   знает   дороги

домой.

     Но старец понял, что перед ним не юноша, а девушка, ибо   был   умудрен

годами, и он усадил Бади-аль-Джемаль, и велел принести столик с ужином,   и

накормил ее, и напоил, а потом велел слугам принести доску и песок.   И   он

раскинул песок,   и   вышло,   что   перед   ним   сидит   царевна,   сестра   царя

Джаншаха. И мудрец осведомил царевну, что ему   известна   ее   тайна.   Тогда

Бади-аль-Джемаль рассказала ему, что   произошло   во   дворце   и   каковы   ее

обстоятельства.

     Мудрец велел принести свои гадательные книги, и долго смотрел в   них,

и рисовал на песке линии, прямые и изогнутые, и знаки, и буквы. А потом он

сказал Бади-аль-Джемаль так:

     - Судьба Бедр-ад-Дина воистину связана с судьбой сына   твоего   брата,

но недостаточно спасти мать ребенка. Если в час его появления на свет   его

не будет охранять могущественный талисман царицы Балкис, все твои старания

будут напрасны, о   царевна.   Талисман   этот   находится   у   мага   по   имени

аль-Мавасиф, и он живет далеко отсюда в Облачных горах. И я могу послать к

нему гонца из подвластных мне духов, и этот гонец принесет талисман, а   ты

тем временем живи у меня, но только никуда не выходи из башни, особенно по

ночам, ибо здесь живет   немало   джиннов,   подданных   синего   царя,   и   это

племена правоверных джиннов, и они поклоняются Аллаху великому,   могучему.

Но все же я советую тебе проявить осторожность.

     Но начертал калам - как судил Аллах!   Три   дня   и   три   ночи   провела

царевна в башне, и рабы мудреца служили ей, и она ждала возвращения гонца.

А к концу четвертого дня грудь царевны стеснилась, и она бродила по башне,

пока не вышла наружу, и прошла немного, и села на землю. А там рос куст   с

ягодами, и царевна сорвала несколько ягод, и съела их,   и   ее   потянуло   в

сон, и она легла на землю и заснула.

     И когда она внезапно проснулась, то не ощутила   под   собой   земли,   и

открыла глаза, и вдруг видит - ее несет по   небу   в   объятиях   джинния,   и

земля далеко внизу, а звезды близко.

     И царевна подумала, что это   -   пучки   пестрых   сновидений,   и   опять

закрыла глаза.

      А эту джиннию звали Азиза, и у нее была двоюродная   сестра   по   имени

Марджана, а в обычае джинний из этого рода было искать   себе   возлюбленных

среди людей. И марджана   полюбила   одного   купца,   по   имени   Ильдерим,   и

показала его Азизе, и Азиза   стала   искать   юношу,   который   превзошел   бы

красотой Ильдерима. И она под   видом   шейха   проходила   мимо   пристани,   и

увидела Бади-аль-Джемаль, и пленилась ее лицом и   станом,   и   родинкой   на

щеке. Но Азиза не знала, что это - девушка, потому что видела ее на   коне,

и с саблей в руке, и Бади-аль-Джемаль наносила удары и   отражала   их,   как

один из тех бойцов, которых цари приберегают на случай опасности.

     И азиза полюбила Бади-аль-Джемаль, и известила об   этом   свою   сестру

Марджану, и вышел у них спор о том, чей   возлюбленный   лучше,   и   Марджана

предложила принести Бади-аль-Джемаль   и   Ильдерима   в   назначенное   место,

чтобы сравнить их.

     И это Азиза спасла Бади-аль-Джемаль   от   погони,   обернувшись   черной

собакой и сбросив камни на   воинов   Бедр-ад-Дина,   а   потом   она   три   дня

кружила вокруг башни мудреца, но начертанные на стенах и над дверью   знаки

не позволяли ей проникнуть внутрь. Но когда Бади-аль-Джемаль отведала ягод

и заснула, джинния Азиза взяла ее в объятия и полетела.

     Я увидела внизу землю и поняла, что мне снится удивительный сон.   То,

что во сне можно летать, я знала давно, но никогда еще этот полет   не   был

таким стремительным и высоким.

     Тело мое было расслаблено, я   ощущала,   что   меня   держит   в   воздухе

какая-то сила. Но тут я стала опускаться,   приблизилась   к   земле   и   меня

осторожно положили на мягкую траву. Я сквозь ресницы посмотрела,   кто   это

выпустил меня из объятий, и убедилась, что сплю и грежу. Это была девушка,

красивая и прелестная, со стройным   станом   и   лицом,   подобным   луне,   но

только в два человеческих роста высотой. И на вид она была совсем юной.

     Одновременно   опустилась   рядом   и   другая   джинния,   постарше,   и   с

перепончатыми крыльями, а моя   была   с   оперенными.   Та   тоже   принесла   в

объятиях человека и уложила его рядом со мной.

     - Крепко ли оба спят, о Азиза? - спросила вторая джинния.

     - Пока мы не разбудим их, они не проснутся, о   Марджана,   -   отвечала

Азиза. - Ну вот, они лежат рядом и мы можем наконец сравнить их и сказать,

чьи качества   превосходнее.   Взгляни,   мой   возлюбленный   подобен   обрезку

месяца, и это про него сказал поэт:

               Поклянусь щекою и уст улыбкой прекрасных я,

               Нежной гибкостью и стрелою взоров клянусь его,

               Белизной чела, чернотой волос поклянусь его

               И бровями, что прогоняют сон от очей моих.

     - Стихи поэтов - это стихи поэтов,   и   не   более   того!   -   возразила

Марджана.   -   Если   нам   они   понадобятся,   мой   возлюбленный   не    станет

припоминать то, что было до него,   а   сам   сочинит   их   сколько   надо.   Он

истинный лев пустыни, копье пророка, непобедимый боец. Он не дитя, которое

проснувшись, плачет от страха и просится к матери. Он - мужчина, наилучшее

создание Аллаха, о Азиза. Возможно, через несколько   лет   и   этот   мальчик

милостью Аллаха тоже станет мужчиной.

     - Ты ошибаешься, о злоречивая! - воскликнула тут Азиза.   -   Я   своими

глазами   видела,   как   этот   мальчик,   совершенный    по    утонченности    и

изнеженности, поражал суровых воинов и саблей, и стрелами своего   лука!   Я

не стану называть его львом пустыни, но давай дадим им обоим сейчас боевых

коней, и кольчуги, и оружие, и выпустим их на ристалище, и тогда поглядим,

твой победит или мой!

     - И не жаль тебе этого ребенка? -   ехидно   осведомилась   Марджана.   -

Ведь мой возлюбленный поразит его одним ударом и меч выйдет,   блистая,   из

его спины!

     Они еще какое-то время ссорились и пререкались,   а   я   из   природного

любопытства повернула голову и незаметно поглядела, что это за лев пустыни

и образец доблестей лежит со мной рядом.

     И я увидела лицо из тех лиц, что поражают женщин и   девушек,   подобно

копью   пророка,   и   обладатель   этого   лица   был   воистину   лев    пустыни,

покоряющий доблестных и уничтожающий соперников.   И   у   него   были   брови,

подобные изогнутому луку, и зубы, подобные жемчугу, и он был заметнее, чем

знамя над воинами, и глаза у него были черные, и   мускусом   веяло   от   его

дыхания. И он тоже искоса смотрел на меня.

     - О Аллах, за что ты   посылаешь   мне   такие   сны?   -   прошептал   этот

человек так, чтобы я могла услышать. - Ведь мне опять придется   натягивать

кольчугу, и садиться на спину коня, и догонять, и поражать, и нет спасения

от этого бедствия!

     - Кто ты, о человек, принесенный джиннией? -   спросила   я.   -   И   что

значат твои слова о снах, конях и кольчугах?

     - Я купец из купцов Басры, о юноша, - отвечал он мне.   -   И   имя   мне

Ильдерим. И Аллах покарал меня любовью джиннии, и   она   насылает   на   меня

диковинные сны, и приходит ко   мне   под   видом   прекрасных   девушек,   и   я

наслаждаюсь ею, а потом вдруг просыпаюсь в своей постели,   и   оказывается,

что все это - пучки сновидений. Но эта безумица,   джинния   Азиза,   еще   не

приносила мне такого юного и прекрасного лицом соперника.

     - Мне тоже показалось, что это сон, о Ильдерим, - сказала я ему. -   А

мое имя Хасан, и я сын кади, и   моя   история   достойна   того,   чтобы   быть

записанной иглами в уголках глаз в назидание поучающимся!

     - А знаешь ли ты, о Хасан, что эти две   развратницы   сейчас   разведут

нас по разным концам ристалища, и дадут нам конец, и мечи, и копья, и   нам

придется сражаться ради того, чтобы Марджана одержала верх в соперничестве

с Азизой? - спросил меня Ильдерим.

     - Клянусь Аллахом, я не подниму против тебя меча, - ответила я ему. -

Аллах покарает меня, если я лишу жизни обладателя таких совершенств.

     - И я тоже   не   подниму   против   тебя   меча,   о   Хасан,   -   прошептал

Ильдерим.   -   Ибо   впервые    я    вижу    юношу,    чья    красота    затмевает

четырнадцатидневную луну! А судя по разговору, ты из благородных,   и   твоя

жизнь теперь для меня драгоценна.

     Но тут обе джиннии прекратили свой спор и   воистину,   как   предсказал

Ильдерим, взяли нас в объятия и разнесли по разным концам непонятно откуда

взявшегося ристалища.

     Но поскольку в снах все берется непонятно откуда, я уже не удивилась.

И лишь загляделась на остатки сидений, и колонны, и развалины храма вдали,

на холме, ибо все   это,   посеребренное   лунным   светом,   видела   я   вокруг

ристалища. И это было место, выбранное древними   царями,   где   тысячи   лет

назад состязались воины колесниц, место овальное по форме, в тысячу локтей

длиной.

     А на другом конце ристалища Ильдерим уже стоял возле коня,   и   поверх

кольчуги на нем был белый плащ, и кольчуга сияла из-под него как солнце, и

в руке Ильдерима было копье, и сам он был стройнее самхарского копья.

     - Торопись, о Хасан! - протягивая мне   кольчугу,   говорила   Азиза.   -

Торопись, ибо скоро взойдет солнце, а мы, джинны, даже из рода правоверных

джиннов, не можем летать при дневном свете, ибо ангелы Аллаха имеют власть

поражать нас днем огненными   стрелами.   Порази   этого   нечестивого,   и   ты

получишь столько сокровищ, сколько не унесут сто верблюдов, и   ты   станешь

моим возлюбленным, и я поселю тебя во дворце из чистого золота!

     Я натянула кольчугу, и она облегла меня   так,   что   стали   видны   все

округлости и выпуклости моего тела, но джинния Азиза была слишком увлечена

приготовлениями к поединку, и вывела из мрака коня, и достала из-за   своей

спины копье, и протянула мне копье и поводья.   А   я   уже   успела   накинуть

белый плащ, такой же, как у   Ильдерима,   и   мы   стояли   на   разных   концах

ристалища, сжимая копья, и глядели друг на друга.   И   я   тогда   дала   себе

клятву, что не отобью его копья, даже если оно будет нацелено прямо мне   в

грудь, чтобы не   причинять   вреда   обладателю   черных   глаз   и   сходящихся

бровей. И тем легче было мне давать клятвы, что я знала - еще   немного,   и

наступит миг пробуждения, и я встану, и   пойду   в   башню,   где   ждет   меня

старый   маг,   и   узнаю,   не   принесен   ли   талисман    царицы    Балкис    от

аль-Мавасифа.

     - Сейчас ты сядешь на   коня,   и   мы   подадим   сигнал,   и   вы   начнете

съезжаться, - сказала Азиза.

     И я положила руку на холку коня, желая сесть в седло, и точно так   же

коснулся своего коня Ильдерим, так что   мы   были   как   бы   отражения   друг

друга, совсем одинаковые в этих белых плащах, в   ослепительных   кольчугах,

только он был выше ростом и лицо его было обрамлено черной бородкой, какие

носят молодые купцы. Но кони у нас были похожи как родные   братья,   и   это

были боевые кони с сильными ногами, и о них сказал поэт:

                 Вот кровный конь, со взором он гоняется,

                Как будто бы судьбу догнать стремится он.

                Своим он ржаньем всех волнует слышащих,

                Как гром оно гремит в разгаре бури.

     Мы сели на коней   и   начали   по   приказу   съезжаться.   Но   когда   уже

следовало метнуть копья и обнажить мечи, Ильдерим остановил своего коня   и

коснулся копьем песка. Я, не зная, что он задумал, поступила так же.

     А задумал он состязание в стихах, которое могло продлиться до   самого

рассвета, и обе джиннии были бы бессильны ему помешать, ибо обмен   стихами

- достоинство беседы благородных, и даже смертельные враги могут в   беседе

излить друг другу свою ярость стихами   древних   поэтов,   и   это   будет   ко

всеобщему одобрению.

     И тогда Ильдерим произнес стихи, которых я никогда прежде не слыхала:

             Сказал я ему, когда он меч подвязал:

             "Довольно ведь лезвий глаз, и острый не нужен меч".

             Он молвил: "Клинки мечей влюбленным назначены,

             А меч предназначен тем, кто счастья в любви не знал!"

     Очевидно, он только что сочинил эти   стихи,   и   я   обрадовалась,   что

среди его достоинств и совершенств есть дар поэта. Но ответить я ему могла

лишь чужими стихами:

                    Прекрасны кудри длинные лишь тогда,

                   Когда их пряди падают в битвы день

                   На плечи юных с копьями у бедра,

                   Что длинноусых кровью напоены!

     - Превосходно, о Хасан! - воскликнула Азиза.   -   Прибавь   еще,   и   да

воздаст тебе Аллах!

     Ильдерим прочел два новых бейта, а я, к стыду   своему,   ответила   ему

бейтами древних поэтов. И так мы перекликались, стоя в сотне   локтей   друг

от друга, а джиннии хлопали от радости в   ладоши   и   требовали   все   новых

стихов. Только и звучало: "Прибавь, о Ильдерим! Прибавь, о Хасан!"

     Но вдруг Азиза, что стояла   лицом   к   востоку,   увидела,   как   начало

светлеть небо.

     - А как же поединок, о храбрецы, о неустрашимые?! - воскликнула   она.

- Довольно с нас стихов, они нас утомили! Вам непременно нужно   померяться

силами и поразить друг друга!

     Ильдерим ударил коня пятками по бокам,   я   -   тоже.   И   мы   мгновенно

оказались рядом, и скрестили сабли,   и   эти   два   клинка,   занесенные   над

нашими головами замерли, словно спаянные навеки, ибо мы   глядели   в   глаза

друг другу.

     И вдруг оба клинка разлетелись в разные стороны, ибо мы   одновременно

выпустили их из рук, и они упали на песок ристалища.

     - Торопитесь, о бойцы! - приказала Марджана.   -   У   нас   совсем   мало

времени до восхода!

     - Проснуться бы поскорее, о Ильдерим! - сказала я.

     - А мне этот сон начинает нравиться, о Хасан, - усмехнулся   Ильдерим.

- И я обязательно одержу в нем победу,   но   не   над   тобой,   а   над   этими

упрямыми джинниями, покарай их Аллах!

     Он отъехал, нагнулся с седла и поднял саблю.   И   я   тоже   отъехала   и

подняла клинок, но это был не подарок   моего   брата   Джаншаха,   а   изделие

индийских мастеров. Я хотела было предложить Ильдериму обменяться оружием,

но то, что сказал он, привело меня в ярость.

     - Послушайте меня, о джиннии!   -   обратился   Ильдерим   к   Азизе   и   к

Марджане. - Мы, я и этот юноша, волей Аллаха -   сильные   бойцы,   мы   хотим

сразиться и на копьях, и на мечах, и в борьбе с подножками, и   в   стрельбе

из лука. Сейчас мы   померялись   силами   в   поэзии,   и   победа   мне   далась

нелегко, ведь Хасан начитан в древних поэтах, но последнее слово   осталось

за мной. И пусть это служит тебе утешением, о Марджана, а ты, Азиза,   будь

уверена, что Хасан наверняка победил бы меня в поединке на мечах и...

     - Да оторвет шайтан твой гнусный язык! - воскликнула я,   обращаясь   к

Ильдериму. - И да засунет он его тебе   в...   живот!   Как   это   ты   одержал

победу и последнее слово осталось за тобой? Последними   стихами   были   мои

стихи!

     - Ты ошибаешься, о Хасан! - отвечал Ильдерим. - Последний бейт   перед

нашей схваткой на саблях прочитал я! Так   что   последнее   слово   и   победа

остались за мной!

     - Аллах видит, что последнее слово было за мной,   ибо   мой   последний

бейт был бейтом несравненного Антара! - возразила я. - И тебе нечего   было

сказать в ответ, о Ильдерим!

     Вот такую склоку завела я сгоряча, ибо я все же была дочерью царей   и

сестрой царя, и я не привыкла, что   в   моем   присутствии   последнее   слово

оставалось за кем-то другим. Возможно,   меня   избаловали   наши   придворные

поэты и мудрецы - Аллах лучше знает... Но важно то, что я не могла вынести

слов Ильдерима. И в самом деле, почему это купец из Басры должен побеждать

в состязаниях царских дочерей? Это был явный непорядок.

     - Аллах наделил тебя красотой, но покарал лишением разума, о Хасан! -

сердито рявкнул Ильдерим. И тут только мне стало ясно, что он пустил в ход

ловкость и чуть было не   помирил   двух   джинний,   а   я   со   своей   царской

гордостью все испортила.

     - И все же последний бейт был моим, -   негромко,   так,   чтобы   он   не

расслышал, пробормотала я.

     Но он расслышал.

     - Ты не только красив, как женщина, ты еще и упрям,   как   женщина,   о

Хасан! - начал перечислять мои   грехи   Ильдерим.   -   Ты   и   бестолков   как

женщина! Ты и сообразительности лишен,   как   женщина!   Ты   только   помнишь

наизусть свитки стихов, как женщина, и ты не   в   состоянии   сочинить   хоть

один бейт, как мужчина!

     Я онемела.

     С помощью наших придворных поэтов я составляла бейты не хуже,   чем   у

них. Были у брата невольницы, писавшие стихи, но это были женские стихи, о

разлуке с возлюбленным. Ильдерим же явственно   требовал   от   меня   мужских

стихов - о божественном, или о конях, или о сечах между воинами. Но   я   не

могла...

     - Вот видишь! - подождав моего ответа   и   не   дождавшись,   воскликнул

этот безумный поэт. - Немало   воды   утечет,   прежде   чем   мальчики   станут

мужчинами и освоят мужское ремесло! А теперь прощая,   о   побежденный   мною

Хасан, ибо уже утро!

     - Мы еще встретимся, о Ильдерим!   -   грозно   пообещала   я.   -   И   как

сегодня последнее слово на самом деле осталось за мной, так   и   в   будущий

раз последний удар саблей останется за мной!

     И мне отчаянно захотелось проснуться, чтобы он не ответил   мне   и   не

продолжил нашей свары.

     - Это превосходно, клянусь Аллахом! - воскликнула Марджана.   -   И   вы

оба   непременно   встретитесь   следующей    ночью!    А    теперь    пора    нам

расставаться. Бери Хасана, о Азиза, а я возьму Ильдерима.   Ведь   солнечный

свет уже заливает всю землю, и мы сильно рискуем.

     Пропал куда-то конь, пропало копье, а я оказалась в объятиях Азизы, и

она понесла меня по воздуху прочь, и я образовалась, что этот нелепый   сон

вот-вот кончится.

     Но Азиза сделала   круг   над   ристалищем,   и   я   увидела   сверху,   что

Марджана поставила среди развалин разноцветный шатер, и невольницы несут к

нему кувшины с вином и столики с едой, а самой Марджаны уже и в помине   не

было, зато из шатра   выглядывала   женщина   вполне   человеческого   роста   и

сказочной красоты, и ее распущенные волосы были чернее ночи, и от ее   чела

исходил свет, и на ней была   только   зеленая   рубашка   и   еще   драгоценные

ожерелья и запястья.

     А Ильдерим, тоже лишившийся коня и копья, шел к шатру,   но   при   этом

отчаянно тер кулаком глаза. Очевидно, тоже хотел поскорее проснуться.   Или

проверял - а не проснется ли не вовремя?

     И Азиза понесла меня с неслыханной скоростью, и я закрыла   глаза,   и,

кажется, провалилась в сон, но когда я их опять открыла,   то   поняла,   что

сон и не кончался.

     Мы были в подземелья - я и она. Только подземелье   это   оказалось   не

меньше того ристалища. Мраморные колонны поддерживали потолок, расписанный

цветами и птицами. У   самых   моих   ног   начинались   ступеньки,   ведущие   в

огромный бассейн, и вода в нем переливалась радужным блеском, и в   золотых

сосудах   лежали   пальмовые   листья   и   бобовая   мука,   чтобы   как   следует

вымыться, и стояли   сосуды   с   благовониями,   и   лежала   одежда,   расшитая

золотом и драгоценными камнями. А джинния Азиза,   с   трудом   умещаясь   под

этим потолком, сидела по ту сторону бассейна и глядела на меня.

     Откуда шел свет, я не понимала. Но здесь было   светло,   как   если   бы

горела тысяча светильников.

     - Привет, простор и уют тебе, о Хасан! - сказала Азиза. -   Ты   можешь

освежиться после этой ночи, сменить одежду, а потом   нам   принесут   еду   и

питье. Смелее, о возлюбленный, о услада моей души! Все   здесь   принадлежит

тебе!

     - Что это за подземелье, о Азиза? И зачем мы здесь? - спросила я.

     - Это мой подземный дворец. А принесла я тебя сюда для того, чтобы ты

стал   моим   мужем.   Когда   мы   поедим   и   попьем,   сюда   придет   кади    со

свидетелями, чтобы составить нашу брачную   запись!   -   решительно   сказала

Азиза. - А если ты вздумаешь мне возражать, то узнаешь,   какие   у   джинний

когти!

     И джинния Азиза прилетела с Бади-аль-Джемаль туда,   где   у   нее   была

назначена встреча с джиннией Марджаной, и они положили на   землю   купца   и

царевну и стали спорить, кто из них   превосходит   друг   друга   красотой   и

прелестью. А Бади-аль-Джемаль и Ильдерим открыли   глаза,   и   увидели   друг

друга, и почувствовали дружбу и приязнь. Но они   думали,   что   все   это   -

пучки сновидений. А потом джиннии дали им коней и оружие, и вывели   их   на

ристалище, чтобы они сразились.

     Но Бади-аль-Джемаль и   Ильдерим   не   захотели   причинять   друг   другу

вреда.   И   Ильдерим   изобрел   против    джинний    хитрость,    и    предложил

Бади-аль-Джемаль   состязаться   в   знании   стихов   древних   поэтов.   И   они

состязались, пока не настало утро, не причиняя друг другу вреда,   а   потом

джинния Азиза унесла Бади-аль-Джемаль в один из своих подземных дворцов, а

Марджана приняла облик красивой девушки, и на ристалище поставили для   нее

шатер, и она вошла туда с Ильдеримом, и было между ними то, что   было.   Но

только он считал, будто спит.   И,   несмотря   на   красоту   девушки,   в   нем

возникло желание покончить с этими сновидениями и обратиться к какому-либо

из магов за помощью в этом деле.

     А Бади-аль-Джемаль оказалась в   подземном   дворце   джиннии   Азизы,   и

Азиза известила ее, что хочет вступить с ней в брак, и что она уже послала

за кади. И царевна пришла в недоумение, потому что стать мужем джиннии она

не могла, а открыть ей правду о себе она боялась. И она   стала   развлекать

Азизу рассказами и преданиями из преданий древних народов,   и   они   сидели

рядом, и невольницы подавали им   кушанья   и   поили   их   вином,   но   только

царевна выливала вино в бассейн. И она   ждала   подходящего   случая,   чтобы

признаться Азизе в том, что она - тоже девушка.

     И вдруг сверху послышался шум, и грохот,   и   треск,   и   скрежет,   как

будто   сразились   два   войска   шайтанов.   И   Азиза   вскочила   на   ноги,   и

невольницы всполошились и забегали   взад   и   вперед,   и   было   смятение   и

растерянность.

     И Бади-аль-Джемаль спросила Азизу,   в   чем   причина   этого.   И   Азиза

отвечала ей:

     - О Хасан, я - джинния из рода правоверных джиннов, подданных   Синего

царя, почитающих Аллаха великого, могучего. И у меня есть двоюродный брат,

сын моего дяди, с которым меня в детстве обручили, и в этом году он должен

был стать моим мужем. Но вид его мне мерзок и противен, и близость его для

меня скверна и отвратительна, и я дала клятву, что   никогда   не   буду   его

женой, и он не войдет ко мне,   и   не   сокрушит   мою   девственность.   А   он

настаивает, и преследует, и домогается, и подкупает слуг, и   проникает   во

все щели! И вот каковы мои обстоятельства. Поэтому, о Хасан, тебе придется

сейчас спрятаться, пока я буду беседовать с этим   несчастным,   и   нет   для

тебя ничего лучше этого сундука!

     И Бади-аль-Джемаль влезла в сундук, взяв с собой   саблю   Ильдерима   и

иные вещи, и сундук накрыли крышкой, и   сразу   же   в   подземелье   появился

джинн. И он имел вид красивого юноши, такого же   роста,   как   и   Азиза,   и

джинн с джиннией стали спорить и пререкаться.

     А царевна сказала себе: "Нет мне пути к спасению кроме   помощи   этого

джинна!"

     И она приподняла крышку, и   стала   смотреть,   и   вдруг   она   видит   -

невольники вносят сундуки, и раскрывают их,   и   показывают   джиннии   Азизе

дорогие ткани, и жемчуг,   и   сосуды,   золотые   и   серебряные,   и   ковры   и

украшения. А все это были   подарки   ее   жениха,   но   Азиза   отказалась   их

принимать, и спор между джинном и джиннией   продолжился.   И   невольники   с

невольницами попрятались по углам и скрылись из виду, потому что   Азиза   и

ее жених уже разъярились до последней степени, и   Азиза   подняла   руки,   и

метнула в своего жениха огненные стрелы, и опалила ему бороду. А   он   тоже

поднял руки, и ответил ей огненной стрелой, и спалил ее   покрывало.   И   от

искр загорелись ковры на полу, и повалил дым от   тканей,   но   Азиза   и   ее

жених не замечали   этого.   И   тогда   царевна   поняла,   что   настало   время

действовать.

     Она осторожно покинула сундук,   куда   Азиза   спрятала   ее   от   своего

жениха, и вошла в другой сундук, откуда невольники вынимали ковры и ткани.

И она закрыла за собой крышку и стала ждать, что будет дальше.

     И Азиза приказала своему жениху уходить, и он повиновался,   и   позвал

рабов, и они забрали все принесенные сундуки и унесли их.   А   в   одном   из

сундуков была царевна Бади-аль-Джемаль,   и   она   не   боялась,   потому   что

думала, будто все эти события - пучки бессвязных сновидений.

     И жених   Азизы   покинул   подземелье   и   полетел   по   воздуху,   а   его

невольники, которые были маридами, тоже полетели по воздуху и   понесли   за

собой сундуки с подарками. И   вдруг   один   из   ангелов   Аллаха   увидел   их

сверху. А Бади-аль-Джемаль непрестанно молила Аллаха о   помощи   и   о   том,

чтобы наконец проснуться, потому что этот долгий сон уже стал ее утомлять.

И ангел Аллаха услышал эту мольбу, и кинул огненные стрелы, и они поразили

маридов, и сожгли некоторых   из   них,   и   тот   марид,   что   нес   сундук   с

царевной, опустился на землю, и поставил его между камней, и сам   скрылся,

чтобы не стать   мишенью   для   стрел   ангела.   И   вся   свита   жениха   Азизы

рассеялась.

     Тогда царевна Бади-аль-Джемаль вышла из сундука, и пошла по тропинке,

и тропинка вывела ее к селению, и люди этого селения не понимали языка, на

котором говорила царевна, а она не понимала их языка.   И   царевна   решила,

что пора наконец покончить с этим сном. И она вышла из   селения,   и   легла

среди придорожных кустов, и завернулась в свой плащ, и   положила   руку   на

саблю, и закрыла глаза в надежде, что когда она их   откроет,   то   окажется

там, где заснула накануне -   возле   башни   старого   мага,   который   обещал

доставить ей каменный талисман царицы Балкис.

     Открыв глаза, я сперва не поняла, где я, и обрадовалась,   решив,   что

сейчас поверну голову - и увижу башню мага. Но   тут   взгляд   мой   упал   на

саблю, которую я сжимала и во сне.

     Это был клинок Ильдерима.

     Он тоже был неплох, работы индийских   мастеров,   но   не   чета   моему,

алмазу из сокровищницы царей. Я   смотрела   на   его   рукоять   и   все   яснее

понимала, что не было сном ни состязание на ристалище, ни   подземелье,   ни

бегство в сундуке, на которое я наяву вряд ли   осмелилась   бы.   Словом,   я

находилась непонятно где, не знала языка здешних жителей и даже не могла у

них спросить, в какую сторону мне ехать, чтобы вернуться на   свой   остров.

Пусть там правит пятнистая змея Бедр-ад-Дин, пусть там охотятся за мной   -

но ведь именно туда посланцы мага должны принести талисман. А с талисманом

я уже отправлюсь в Багдад - разыскивать Зумруд.

     Делать нечего - я вернулась в селение, и   сняла   с   себя   кое-что   из

украшений, и выменяла на них коня, который, как и сабля Ильдерима, был   не

чета моему Абджару. Но Абджар остался у мага в башне, и   у   меня   не   было

пути к нему.

     Верхом я через несколько дней выбралась на большую дорогу, где   то   и

дело проносились   всадники,   и   по   ней   тянулись   повозки,   и   невольники

проносили носилки, и спешили пешие странники.

     Тут я и   остановилась   ждать   -   не   проедут   ли   купцы,   похожие   на

путешественников издалека, знающие языки, побывавшие в различных   странах,

чтобы они поняли меня, а я - их.

     И Аллах послал мне таких купцов, от которых я узнала, что нахожусь на

дороге, ведущей в Багдад. Воистину, это была   злая   шутка   судьбы   -   ведь

дорога от моего острова до Багдада занимала четыре месяца, и Зумруд еще не

привезли сюда, а я уже явилась, хотя и без талисмана.

     В огромной растерянности поехала я к городу,   не   зная,   что   же   мне

теперь предпринять. Ведь у   меня   не   было   денег,   и   украшений   осталось

немного, и я не знала, как теперь раздобыть талисман.

     Но Аллах послал мне помощь с той стороны, откуда я   меньше   всего   ее

ожидала.   Хотя   эта   помощь   иногда   казалась   мне    чреватой    серьезными

бедствиями и даже моей погибелью.

     Как оказалось, джинния Азиза не сразу заметила пропажу. И она решила,

что невольники ее жениха прихватили по ошибке   не   тот   сундук.   Это   меня

спасло - иначе, отыскав меня, она   бы   сперва   разодрала   меня   на   клочки

своими когтями, а у джиннов и джинний они весьма   острые   и   внушительные,

только очень ловко спрятаны, - а потом уже стала бы докапываться до причин

и следствий моих поступков.

     Она выслала своих слуг в погоню за женихом.   Они   вернулись,   доложив

про разгром его свиты и про   раскиданные   остатки   его   подарков   невесте.

Азиза послала невольников по окрестным селениям   искать   мой   труп.   Трупа

они, разумеется, не нашли, и тогда она поняла, что я   жива   и   нахожусь   в

бедственных обстоятельствах.

     Словом,   ничего   удивительного   не   было    в    том,    что    когда    я

присоединилась к каравану, идущему в багдад, - а ведь что-то же   мне   надо

было делать, я не могла сидеть на дороге   и   лить   слезы,   оплакивая   свое

былое могущество! - так вот, когда я вместе   с   купцами   располагалась   на

ночлег и отошла от костра по вполне естественной   нужде,   меня   подхватили

незримые объятия и понесли прочь от каравана и от костра.

     Слава Аллаху, сабля была при мне,   хотя   никакого   сравнения   с   моим

утраченным клинком и быть не могло.

     - О повелитель красавцев! - обратилась ко мне Азиза, поставив меня на

ноги в странном помещении, наподобие пещеры, потолок   которой   терялся   во

мраке, а грубые стены были словно наспех покрыты коврами. - О моя   отрада,

простишь ли ты свою рабыню, допустившую это бедствие и несчастье?

     И она опустилась передо мной на колени, причем ее   голова   продолжала

возвышаться над моей головой.

     После стычки с   Ильдеримом,   кое-чему   меня   научившей,   я   не   стала

возражать Азизе, догадываясь, что ее странные речи объяснятся сами   собой.

И верно, мое молчание подвигло ее на другие речи,   покорные   и   униженные.

Таким образом мне стало ясно ее заблуждение, и я   возблагодарила   за   него

Аллаха.

     - Целую неделю мы были разлучены с тобой,   о   господин,   -   причитала

Азиза. - Ты не смог встретиться на ристалище с избранником этой распутницы

Марджаны! Ты был лишен крова и пищи, и все это из-за меня, неразумной!

     И, как следовало ожидать, она решила вознаградить   меня   за   все   мои

лишения законным браком. Кади и свидетели были припасены заранее   и   ждали

где-то поблизости!

     Ее удрученное состояние показалось мне   более   подходящим   для   моего

признания, чем та отвага и решительность, с   коими   она   допекала   меня   в

подземелье.

     - Погоди, о Азиза, выслушай меня, ради Аллаха! - обратилась я к   ней.

- Брак между нами невозможен. Так судил Аллах великий, могучий, и   не   нам

менять его установления.

     - Если у тебя уже есть жена, или даже   несколько   жен,   о   повелитель

красавцев, пусть тебя это не смущает, - отвечала она.   -   Я   готова   стать

твоей невольницей. Ибо твоя красота уязвила меня, и нет мне утешения кроме

близости с тобой! И ты должен сокрушить   мою   девственность   и   насытиться

моей юностью!

     - О Азиза! - воскликнула   я.   -   Даже   если   бы   мне   было   дозволено

жениться на тебе, то как мы   с   тобой   поладим,   если   ты   высотой   в   два

человеческих роста?

     -   Каких   женщин   ты   предпочитаешь,   о   мой   господин?   -   вкрадчиво

осведомилась Азиза. - Выше или ниже четырех пядей? А может быть, ты хочешь

женщину в пять пядей ростом?   И   нравятся   ли   тебе   толстые   или   тонкие?

Смуглые или белокожие? Какие груди ты предпочитаешь - похожие   на   яблоки,

гранаты или   лимоны?   Какие   бедра   желал   бы   ты   раздвигать   -   подобные

подушкам? Подобные двум кучам песка? Подобные двум   мраморным   столбам?   А

что касается той вещи, что между бедер, то каков   твой   вкус   относительно

нее? Какую разновидность ты предпочитаешь?

     - Разве ты способна превратиться в женщину по моему вкусу? - спросила

я. - И ты готова изменить облик, данный тебе Аллахом?..

     - Ну разумеется! - обнадежила   меня   Азиза.   -   Ведь   делает   же   это

Марджана, когда встречается с Ильдеримом, и каждый раз она иная,   так   что

Ильдерим как бы обладатель гарема.

     - Выслушай меня, о Азиза, -   приступила   я   к   главной   части   своего

объяснения. - Ты ошиблась в выборе.   Тебе   бы   следовало   поискать   юношу,

который способен стать мужем женщине...

     - А ты разве не способен, о Хасан? - изумилась она.

     Я развела руками.

     - Да не омрачает твое чело   эта   забота!   -   развеселилась   Азиза.   -

Старухи,   воспитавшие   меня,   знают   разные   снадобья,   и   мне   сейчас   их

принесут, и ты их отведаешь, и взволнуется то, что оставил тебе твой отец!

     - У меня нет того,   что   оставляют   мужчинам   их   отцы,   о   Азиза!   -

воскликнула я. - Вот в чем вся беда!

     - Ты разве евнух, о Хасан? - насторожилась Азиза.

     Я испугалась, что против этой хвори у нее тоже найдется   снадобье,   и

решила сказать наконец правду.

     - О повелительница красавиц, я хуже, чем евнух, я женщина! - ответила

я ей, на всякий случай потянув саблю из ножен   и   в   душе   огорчаясь,   что

сабля эта - не чета моей, оставшейся у Ильдерима.

     - Ты женщина, о повелитель? Ради Аллаха, если тебе угодно   шутить   со

своей невольницей, шути на здоровье! -   развеселилась   Азиза.   -   Женщина,

которая стреляет   из   лука,   словно   каирские   удальцы   с   больших   дорог!

Женщина,   которая   рубится   на   саблях,   как   наемник   дейлемит!   Женщина,

сжимающая ногами бока коня так, что конь едва не задыхается!

     - Аллах оставил мне один лишь довод, который может   убедить   тебя,   о

Азиза, - кротко сказала я. - Пустить ли мне в ход этот последний довод?

     - Если будет на то воля Аллаха, попытайся! - все еще смеясь, отвечала

Азиза. - И мы возразим тебе так же, как возражали до сих пор! Начинай же!

     Я распахнула плащ и предстала перед ней в кольчуге, охватившей   меня,

словно собственная кожа.

     -   В   этой   пещере   недостаточно   света,   и   тень   придает   предметам

несвойственные им очертания, - утратив свою веселость,   сказала   Азиза.   -

Действительно, ты похож на юную девушку, о Хасан...

     Я через голову стянула кольчугу и распахнула на   груди   свой   кафтан.

Тут уж возразить было нечего. Она увидела ту самую грудь, как два   яблока,

о которой только что мне толковала.

     Молчание затянулось.

     - О распутница! - завопила вдруг Азиза. - О развратница! Как   это   ты

ездишь по дорогам в мужском платье и вводишь людей в   заблуждение?!   И   ты

еще призываешь Аллаха, о скверная, О мерзкая!

     И долго еще она честила меня на разные лады, но когти в ход   пока   не

пускала, а я ждала, пока этот водопад иссякнет. И хотя я,   дочь   и   сестра

царей, не привыкла к таким славословиям, но перечить разъяренной   джиннии,

которую лишили любимой игрушки, я не осмеливалась.

     Наконец красноречие джиннии иссякло.

     -   За   что   покарал   меня   Аллах   страстью   к   этой   низкой,   к   этой

презренной? - вздохнула она, и мне показалось, что час избавления   близок.

Но Азиза пристально на меня уставилась и забормотала, причем слова ее были

об одном, а мысли в эту минуту были, как оказалось, о другом:

     - Но тем не менее свет исходит от ее   чела,   и   родинка   на   ее   щеке

подобна точке мускуса, и ее дыхание сладостно, и ее   щеки   овальны,   и   ее

зубы как жемчуг, и она стройна, и нет ей равных, когда   доходит   до   спора

белых клинков и серых копий...

     Мне бы следовало, пока она углублена в свои размышления, отступить   в

дальний угол пещеры, ибо, как мне   показалось,   там-то   и   был   расположен

вход. Но я не   сделала   этого,   да   и   куда   скроешься   от   разъяренной   и

влюбленной джиннии?

     - Послушай, о девушка! - обратилась она ко мне совсем уж   миролюбиво.

- Аллах послал мне отличную мысль, да будет он славен вечно! Знаешь ли ты,

что в Облачных горах   есть   источник,   и   вода   его   слаще   воды   райского

источника Каусара, и она имеет чудесное свойство - если ее выпьет женщина,

то сразу становится мужчиной, так что источник   этот   называют   источником

Мужчин и вода высоко ценится? Знаешь ли ты все это? Так вот, о девушка, мы

полетим с тобой к этому источнику немедленно, и ты выпьешь воды, и станешь

мужчиной, и кади составит, наконец нашу брачную запись!

     В   глазах   у   меня   помутилось.   Воистину,   после   всех   несчастий   и

горестей, постигших меня, недоставало только сделаться мужчиной! Возможно,

неделю назад это был бы неплохой выход из   моего   бедственного   положения,

ибо мужчине все же легче в странствиях, а   мне   предстояло   возвращение   к

магу, и путешествие с талисманом в Багдад, и   охрана   жизни   Зумруд   и   ее

младенца, сына моего брата, и я охотно отказалась   бы   ради   этих   дел   от

своего женского естества   и   облика.   Но   неделю   назад   случилось   нечто,

заставившее меня понять, как сладко,   должно   быть,   быть   женщиной,   и   я

пожелала сохранить себя, хотя встреча с тем дерзким купцом и казалась   мне

совершенно невозможной. Но поскольку между   нами   осталось   несогласие,   я

должна была с ним встретиться еще   раз,   чтобы   последнее   слово   все-таки

осталось за мной. И я верила, что Аллах пошлет мне эту   встречу,   ибо   раз

Аллах создал царей и царских дочерей, он   должен   позаботиться   и   о   том,

чтобы их достоинство ни в коем случае не страдало!

     - Я не полечу с тобой к   источнику   Мужчин,   о   Азиза,   -   как   можно

спокойнее сказала я. - И у тебя нет власти мне приказывать. Ты до сих   пор

не спросила меня, о Азиза, какого я рода и каково мое звание и достоинство

среди людей. А я - дочь царя Нур-ад-Дина, о Азиза, и сестра царя Джаншаха,

и у меня есть слуги и подданные! И мое звание выше твоего звания!

     - Но как же звать тебя, о царевна? - осведомилась Азиза. -   И   каковы

твои обстоятельства, раз уж ты странствуешь в мужском наряде и   сражаешься

с воинами?

     - Мое имя Бади-аль-Джемаль, - гордо сообщила я.   -   И   обстоятельства

мои трудны, но переменчивы. И ты можешь узнать обо   мне   у   всех   магов   и

звездочетов, потому что судьбы   нашего   рода   записаны   в   их   гадательных

книгах. И я не думаю, чтобы там было записано, будто я должна жениться   на

джиннии!

     - Ты все больше нравишься мне, о Бади-аль-Джемаль! - сообщила   Азиза.

- Что ты скажешь о том, чтобы из царевны стать царевичем, уничтожить   всех

своих соперников и взойти на престол своего царства, о Бади-аль-Джемаль?

     И тут стало ясно, что от своей затеи она не отступится.

     - О Аллах! - воскликнула я. -   За   какие   грехи   послал   ты   мне   это

бедствие из бедствий, эту джиннию Азизу?!

     И еще долго взывала я к Аллаху, но ответа не дождалась.

     Азиза слушала мои гневные слова и решения своего не меняла.   Наоборот

- видя мою ярость, эта дочь греха заранее радовалась   тому,   какие   бурные

страсти я способна испытывать.

     - О Бади-аль-Джемаль!   -   обратилась   она   ко   мне,   когда   я   совсем

охрипла. - Успокой свое сердце и прохлади свои глаза! Начертал калам - как

судил Аллах! Если тебе суждено стать мужчиной и написать со   мной   брачный

договор, это неизбежно. Сегодня же ночью мы полетим к источнику Мужчин, ты

выпьешь чашу воды, а потом останется только найти кади, чтобы   он   поженил

нас.

     - Не полечу я ни к какому источнику, о Азиза, - твердо сказала я. - А

если ты возьмешь   меня   насильно   и   понесешь,   я   буду   во   время   полета

призывать имя Аллаха великого милосердного, и он услышит   меня,   и   пошлет

ангела, и ангел метнет огненную стрелу, и ты сгоришь в воздухе!

     - Мы сгорим вместе, о Бади-аль-Джемаль! - даже   с   какой-то   радостью

предупредила она.

     - Лучше мне сгореть, чем стать твоим мужем, о развратница! - вот   что

ответила я ей, и, клянусь Каабой, в тот миг   я   именно   так   и   думала.   -

По-твоему, я не знаю, что ты постоянно меняешь возлюбленных,   и   приносишь

их на   ристалище,   и   заставляешь   состязаться   с   возлюбленным   Марджаны,

Ильдеримом? И он настигает их, и   побеждает,   и   Марджана   одерживает   над

тобой верх!

     - Наконец-то Аллах сжалился надо мной, и он послал мне возлюбленного,

перед которым бессилен этот проклятый Ильдерим!   -   воскликнула   Азиза.   -

Воистину, только ты, и никто другой, будешь моим мужем!

     - Чума на твою   голову...   -   проворчала   я.   -   Даже   если   я   стану

мужчиной, недостойно меня будет войти к женщине, познавшей такое множество

никуда не годных мужчин!

     - Разве я не говорила тебе, что я еще девственная? - удивилась Азиза.

- Всех, кого я находила   и   приносила   на   ристалище,   побеждал   этот   сын

скверны Ильдерим, и мне не оставалось иного пути, как   искать   замену!   Но

вот я ее нашла, и   перед   тобой   Ильдерим   бессилен,   и   теперь   мы   можем

написать наш брачный договор, ибо никого лучше тебя   я,   наверно,   в   этом

мире уже не найду!

     И долго мы   еще   ссорились   и   пререкались   с   упрямой   джиннией,   не

привыкшей   отказываться   от   желаемого.   Но   я   справедливо   полагаю,   что

избалованная   дочь   царей   и   сестра   царя   по   своенравию    и    своеволию

несравненно выше любой, даже самой высокородной   джиннии,   а   Аллах   лучше

знает.

     А когда настала ночь, джинния Азиза взяла царевну Бади-аль-Джемаль, и

поднялась с ней в воздух, и полетела к источнику Мужчин, чтобы напоить   из

него царевну и сделать ее своим мужем. И они   летели   почти   всю   ночь,   и

перед рассветом они уже приблизились к источнику,   но   тут   джинния   Азиза

увидела, что по небу летят двенадцать ифритов, страшных видом, огромных   и

безобразных. И она испугалась, так как они принадлежали к войску   Красного

царя, а она была из подданных Синего   царя,   и   она   опустилась   вместе   с

царевной и укрылась с ней под скалой, так как боялась для себя   ущерба   от

этих ифритов.

     А источник этот был в Облачных горах, и он находился на землях одного

из владык Индии, и цена его воды была велика,   и   этот   источник   охраняли

вооруженные воины. И они пускали к   нему   только   тех,   кто   платил   мешок

динаров за путь туда и два мешка динаров за путь обратно, и   отдавали   эти

деньги своему царю, а он присылал им пищу и питье, и поставил там для   них

шатры, и они были преданы своему царю и никогда не нарушали его   приказов,

и подкупить этих стражей было невозможно.

     Источник же находился в углублении, наподобие чаши, и чаша   эта   была

как бы на вершине горы, и трехсот локтей в поперечнике, и   вокруг   нее   на

расстоянии десяти локтей стояли кругом воины, и они сменяли друг друга,   и

чаша не оставалась без присмотра.

     И тот царь, которому принадлежал источник, поместил возле него в трех

шатрах мудрецов и   заклинателей,   чтобы   они   при   необходимости   отгоняли

джиннов, маридов и ифритов, посягнувших на источник.

     И джинния Азиза решила подождать утра,   и   принять   образ   почтенного

шейха, и   привести   царевну   Бади-аль-Джемаль   к   источнику,   и   заплатить

стражам, и напоить царевну, и сделать ее мужчиной. А подлететь к   нему   во

мраке и похитить воду она боялась из-за тех ифритов.

     И царевна сказала джиннии, что она голодна, и попросила у нее   поесть

и попить, и еще сказала, что она   изнемогает   от   усталости,   и   глаза   ее

смыкаются, и сон одолевает ее. И азиза обрадовалась, ибо это облегчало   ей

задачу, и произнесла заклинание - и вдруг перед ними появился столик, а на

нем были мясо, и рыбные кушанья, и плоды, свежие и сушеные,   и   кувшины   с

вином и шербетом, и рис в молоке, и   перепелки,   и   много   таких   кушаний,

которые   Бади-аль-Джемаль   видела   впервые.    И    они    поели,    а    потом

Бади-аль-Джемаль легла, и закрыла глаза, и притворилась   спящей,   а   Азиза

окликнула ее раз, и другой, и убедилась, что она спит.

     А джинния летела с царевной всю ночь, и утомилась, и ей еще предстоял

обратный полет, и она сказала себе: "Не будет беды   в   том,   если   я   тоже

закрою глаза, и посплю, и отдохну!". И она легла рядом с царевной   и   тоже

заснула.

     Тогда Бади-аль-Джемаль встала, призвала   на   помощь   Аллаха   и   стала

спускаться по горной тропе к источнику, надеясь скрыться от джиннии,   пока

та не проснулась. И она надеялась встретить воинов, охранявших источник, и

попросить убежища в их шатрах, возле мудрецов и заклинателей, заплатив   им

за это своим драгоценным   поясом,   и   кольцами,   и   прочими   безделушками,

которые она имела с собой, из числа тех, что мало весят и дорого   ценятся.

Ибо джинния   рассказала   царевне,   что   источник   имеет   защиту   и   против

джиннов, и царевна полагала, что Азиза не осмелится тронуть ее, когда   она

будет под защитой заклинателей.

     Но Аллах решил иначе.

     Когда царевна приблизилась к источнику настолько, что стояла   как   бы

на краю той чаши, в середине которой бил из камней источник, она   услышала

звон сабель, и крики, и прочий шум боя,   и   на   всякий   случай   она   стала

прятаться за скалами, и подкралась к такому месту, откуда ей был бы   виден

источник, и поглядела вниз. И вдруг она видит - стража источника сражается

с человеком, и этот человек сражается один против всех, и левой   рукой   он

прижимает к себе кувшин, а правой держит меч, и   клинок   меча   блещет   как

молния. И он ударил одного стража, и   рассек   его,   и   ударил   другого,   и

отделил его голову от шеи, и ударил третьего, и отсек ему руку. И так этот

человек отбивался от стражей источника, отступая в горы, на   узкую   тропу,

где ему пришлось бы иметь   дело   только   с   одним   противником,   а   прочие

теснились бы у того за спиной, размахивали оружием и мешали друг другу.

     И   Бади-аль-Джемаль   стала   восхищаться   отвагой   того   человека,    и

следовала за ним туда, куда направлялся он, только она шла поверху,   и   ее

никто не видел. И вдруг она оказалась на небольшой площадке и видит -   там

к вонзенному в камни копью привязаны два коня, и оттуда   одна   тропа   идет

вниз к источнику, а другая - тоже вниз, но по склону горы, и она петляет и

извивается, и на приученном к горным тропам коне по ней можно спуститься в

долину. И царевна   поняла,   что   это   кони   того   человека,   и   он   сейчас

поднимется сюда, и сядет на коня, и привяжет кувшин к седлу второго   коня,

и спустится по ту сторону горы.

     Тогда царевна отвязала коней, и села в седло, и поглядела   вниз   -   и

вдруг оказалось, что на   помощь   стражам,   вооруженным   мечами,   поспешили

стражи вооруженные копьями, и они мечут издали   свои   копья   в   похитителя

воды, а он уворачивается, и нет ему больше пути наверх, ибо   чем   выше   он

поднимается, тем более заметен.

     И царевна Бади-аль-Джемаль   взяла   свой   лук,   и   вынула   из   колчана

стрелу, и наложила ее на тетиву, и прицелилась, и выстрелила,   и   поразила

одного из стражей. А потом она   выстрелила   еще   раз   и   поразила   другого

стража. И она выстрелила в третий раз, и третий страж упал на камни. А тот

человек с кувшином, прикрываемый ее стрелами, поднялся по тропе и   скрылся

между большими камнями.

     А царевна закинула свой лук за плечо, и достала   из   ножен   саблю,   и

положила ее перед собой, и положила одно из   своих   драгоценных   запястий,

потому что она взяла у этого человека коня и не   знала,   как   он   к   этому

отнесется. И она   думала,   что   предпочтет   похититель   волшебной   воды   в

качестве платы за коня - запястье или удар саблей. Ибо вряд ли он стал   бы

выслушивать ее объяснения о том,   что   она   спасла   ему   жизнь,   поскольку

стражи источника гнались за ним и не оставили   царевне   и   этому   человеку

времени на беседы.

     И человек с кувшином вдруг появился на площадке и видит   -   на   спине

одного из его коней сидит юноша, прекрасный видом, отрок четырнадцати лет,

подобный обрезку месяца.

     И этот человек, ничего не спрашивая, дал царевне   тяжелый   кувшин,   и

она взяла его, а этот человек сел на   другого   коня,   и   направил   его   по

тропе, чтобы спуститься в долину, а царевна поехала за ним следом,   потому

что он знал дорогу, а она не знала.

     И они долго спускались с горы, и когда рядом с ними посыпались стрелы

стражей источника, Бади-аль-Джемаль, не говоря ни слова, отдала похитителю

его кувшин, а сама взяла лук, и натянула тетиву, и стала поражать   стражей

источника. А похититель воды, у которого не   было   при   себе   лука,   стал,

нагибаясь с седла, подбирать стрелы и   подавать   их   Бади-аль-Джемаль,   не

роняя при этом своего кувшина, и она поразилась его ловкости,   гибкости   и

умению управлять конем.

     И они ушли таким образом   от   погони,   и   спустились,   и   выехали   на

плодородную равнину, а это была небольшая равнина, зажатая   между   горными

отрогами. И лишь тогда человек   с   кувшином   отвел   от   лица   край   чалмы,

закрывавший ему рот   и   подбородок,   и   внимательно   посмотрел   на   своего

нечаянного спутника.

     Это был он -   лев   пустыни,   безумный   поэт   и   возлюбленный   джиннии

Марджаны!

     Я чуть с коня не упала.

     Увидев мое изумление, он понял,   что   я   его   знаю,   и   стал   ко   мне

приглядываться.

     - Я узнал тебя, о Хасан! - воскликнул он.   -   Ведь   это   с   тобой   мы

должны были сразиться ночью на ристалище!

     - И я узнала тебя, о Ильдерим, - отвечала я. - Но ради Аллаха, как ты

попал сюда и зачем тебе понадобилась вода из источника Мужчин?

     - Точно так же и я могу спросить тебя, о   Хасан,   зачем   ты   оказался

здесь? - сказал Ильдерим. Если тебе самому нужна   эта   вода,   то   бери,   в

кувшине ее много.

      - Попал я сюда по   недосмотру   Аллаха   великого,   могучего,   -   гордо

объяснила я, чтобы он не   подумал,   будто   я   и   впрямь   нуждаюсь   в   этой

скверной воде. -   Эти   бешеные   джиннии,   ты   знаешь,   о   Ильдерим,   и   ты

понимаешь меня...

     - Воистину, знаю, - согласился Ильдерим и усмехнулся.

     - Меня принесла сюда Азиза, - продолжала я, - и у меня   в   мыслях   не

было прикасаться к воде этого источника, клянусь Аллахом! Но   тебе-то   она

зачем понадобилась, о Ильдерим? Ведь это не я, а ты тащишь кувшин с водой,

и на нем еще видны следы крови стражей источника!

     - Все очень просто, о Хасан, - сказал Ильдерим.   -   Я   спущусь   вниз,

доеду до ближайшего города и продам   эту   воду.   Вот   и   все,   что   с   ней

связано.

     - Ты шел за   этой   водой   только   ради   того,   чтобы   продать   ее?   -

изумилась я.

     - Разумеется, о Хасан, я же купец!   -   гордо   заявил   Ильдерим.   -   Я

продам эту воду, и мне дадут за нее хорошие деньги,   и   я   поеду   с   этими

деньгами к магу аль-Мавасифу, и заплачу ему за   свой   волшебный   перстень.

Вот и все, о   Хасан.   Денег   этот   старый   мошенник   требует   немалых,   но

перстень мне необходим, и достать деньги иначе я тоже не мог.

     Я не поверила своим ушам - Ильдерим собирался к аль-Мавасифу. И сразу

я вспомнила   все   свои   печальные   обстоятельства   -   и   гибель   брата,   и

похищение Зумруд, и мою нужду в каменном талисмане.

     Судьба смеялась надо мной - она то забрасывала меня к Багдаду,   когда

Зумруд была в четырех месяцах пути от него, то закидывала в Облачные   горы

к аль-Мавасифу, когда у того уже не было талисмана. Талисман ждал   меня   в

башне старого мага, но кто бы указал мне хоть, в какой стороне света стоит

эта самая башня?

     - А хочешь ли ты, о Хасан, узнать, зачем мне понадобился перстень?   -

лукаво спросил Ильдерим.

     - Хочу, о Ильдерим, - задумавшись о своих бедах, отвечала я.

     - Помнишь ли ты, о Хасан, обстоятельства нашей встречи,   которая   нам

обоим показалась сном? - полюбопытствовал Ильдерим.

     - Еще бы мне их не помнить! - воскликнула я.

     - А знаешь ли ты, о Хасан, что я проснулся у себя дома, как обычно, и

решил, что все бывшее с нами - пучки   сновидений,   и   позвал   невольников,

чтобы они дали мне умыться,   и   велел   принести   себе   столик   с   едой,   и

помолился, как положено?..

     - Все это я знаю,   ибо   именно   так   и   пробуждаются   правоверные,   -

сказала я. - Продолжай, о Ильдерим.

     - И вот, когда я надел свой кафтан и   фарджию,   и   протянул   руку   за

своей саблей, в руке моей оказался вот этот клинок...

     Тут только я заметила, что на боку у него сабля моего отца.

     - И я вспомнил, как мы нечаянно обменялись саблями, и понял, что   это

был не сон! -   воскликнул   Ильдерим.   -   И   возмущение   охватило   меня.   Я

позволил распоряжаться собой   гнусной   джиннии,   распутнице   и   порождению

греха! И я вышел из хана, и мне подали коня...

     - Ты же сказал, что она вернула тебя домой, о Ильдерим!   -   напомнила

я.

     - Мой дом - хан, где ночуют странствующие   купцы,   -   отвечал   он.   -

Конечно, в Басре у меня есть настоящий дом, и когда я состарюсь, я вернусь

туда, и куплю ковры, и заведу невольников, и каждый   вечер   у   меня   будут

собираться   сотрапезники   для   пира,   и   мы   будем   приглашать    певиц    и

лютнисток... Но на все это нужны деньги, о Хасан, а у меня их пока   нет   -

по крайней мере в таком количестве. Поэтому я странствую по дорогам и вожу

товары из одного города в другой. Так вот, я вышел из хана, сел на коня, и

поехал в горы, туда, где, как мне сказали, должен быть источник Мужчин.   А

по дороге к источнику я заехал к аль-Мавасифу, и долго разговаривал с ним,

и в конце концов он дал мне перстень, и прочитал над ним заклинания,   и   я

теперь свободен от власти марджаны! И более того - она повинуется тому,   в

чьих руках находится этот перстень. И достаточно   потереть   его   -   и   она

явится на зов и выполнит все желания.   А   чтобы   она   исчезла,   достаточно

просто нажать на камень. Вот что изготовил   мне   аль-Мавасиф,   но   получил

этот перстень я в долг, и если я не верну ему в срок денег,   он   прочитает

другие заклинания и перстень потеряет свою силу.

     - Но ведь ты мог поступить куда проще, о Ильдерим! - сообразила я.   -

ты мог потереть перстень,   вызвать   Марджану   и   велеть   принести   столько

денег, сколько от тебя потребует маг аль-Мавасиф!

     - Я никогда не   стану   ее   вызывать,   о   Хасан,   -   серьезно   отвечал

Ильдерим, - ибо было между нами из близости то, что было, и ради   этого   я

не стану унижать ее. Ведь   она,   хотя   и   скверная,   хотя   и   джинния,   но

все-таки женщина, и она любила меня любовью женщины.   Лучше   уж   я   продам

воду из источника Мужчин и выкуплю свой перстень.

     - Пожалуй, стоит и мне обратиться к аль-Мавасифу за   таким   перстнем,

сказала я. - Ибо любовь джинний поистине утомительна.

     -   Мы   вместе   доедем   до   города,   продадим   воду   и   отправимся    к

аль-Мавасифу, - пообещал Ильдерим. - И я замолвлю за тебя словечко. Но чем

ты собираешься расплачиваться, о Хасан?

     - У аль-Мавасифа есть гадательные книги, о Ильдерим, - объяснила я. -

В них он наверняка вычитает о судьбе моего рода. А когда он поймет, кто я,

и узнает о моих обстоятельствах, он тоже   даст   мне   перстень   в   долг,   о

Ильдерим.

     - Если бы ты знал это порождение скверны, аль-Мавасифа, ты не говорил

бы так, о Хасан, - заметил Ильдерим. - С меня семь потов сошло, прежде чем

я убедил его дать мне перстень в долг!

     - Боюсь, что ты не   записан   в   гадательных   книгах,   о   Ильдерим,   -

сказала на это я.   -   Что   же   касается   моего   рода   и   меня,   можешь   не

сомневаться!

     - Ты же назвался сыном кади, о Хасан! - напомнил Ильдерим.

     - Дай мне увидеться с этим магом, о Ильдерим, - сказала я. - И   тогда

посмотрим!

     Поскольку открыть правду о себе я не могла, а с магом   увидеться   для

меня было крайне важно, а Ильдерим не желал мириться с моими намеками, наш

спор затянулся, и мы пререкались всю дорогу, до самого города, где   первым

делом отправились на рынок.

     Уже вышли на рыночную площадь   метельщики,   а   последние   запоздавшие

купцы собирались запирать лавки, когда мы подъехали к   крытым   галереям   и

сошли с коней.

     - О правоверные, о купцы! -   возгласил   Ильдерим,   и   я   отшатнулась,

такой у него   оказался   зычный   и   пронзительный   голос.   -   Вот   вода   из

источника Мужчин! Всего капля этой воды - и евнух становится   мужем!   Одна

капля - один динар - о правоверные!

     Я так и не поняла, откуда   вдруг   взялась   толпа,   окружившая   нас   и

взывающая о воде. Но то, что   большинство   составляли   евнухи   из   гаремов

местной знати, я поняла сразу.

     - Послушай, о Ильдерим! - стала я дергать его за полу   кафтана,   пока

он торговался, отливая воду и получая деньги. - Послушай моего совета! Нам

немедленно надо убираться отсюда, о Ильдерим!

     - Ради Аллаха, что за глупость пришла   тебе   в   голову,   о   Хасан?   -

недовольно спросил Ильдерим. - Мы сейчас распродадим всю воду, и пойдем   в

хан,   и   нам   принесут   еду   и   вино,   и   наши   покупатели   станут   нашими

сотрапезниками, и мы   устроим   пир,   а   рано   утром   выедем   в   дорогу,   к

аль-Мавасифу!

     - Мы не доживем до утра, о   Ильдерим.   Разве   ты   не   понимаешь,   что

сейчас произойдет?

     - А что такого может произойти, о Хасан? - даже   не   глядя   на   меня,

ответил Ильдерим. Он уже распродал почти весь кувшин и   как   раз   наклонял

его, чтобы досталось и последним покупателям.

     -   О,   если   бы   ты   видел   дальше   собственного   носа,   Ильдерим!   -

воскликнула я. - Хорошо, продолжай торговать, а я лучше отойду в сторонку,

ибо сейчас тут начнется побоище!

     И я отошла и сняла с плеча лук, и отвязала наших коней, поскольку нам

предстояло вскоре спасаться бегством.

     Так и вышло. С шумом и воплями   на   рынок   ворвался   странный   отряд.

Составляли   его   почтенные   старцы   на   мулах   и   их   черные    невольники,

вооруженные до зубов.

     - Где этот нечестивый купец?! - галдели они. - Мы снимем с него кожу!

Его немедленно надо распять на городских воротах! Где этот сын разврата?!

     Ильдерим   не   предвидел,   что   его   покупатели   первым   делом   выпьют

волшебную воду, а затем поспешат пустить в дело вновь обретенное отцовское

наследство, вызвав тем самым возмущение   и   переполох   во   всех   окрестных

гаремах.

     Увидав эту буйную толпу, Ильдерим сперва раскрыл от изумления рот,   а

затем выхватил из ножен саблю - между   прочим,   саблю   моего   отца.   Но   я

подскакала к нему, ведя в поводу второго коня, и он прыгнул в седло, и   мы

умчались, причем я еще успела послать назад несколько стрел -   просто   для

острастки.

     Когда же мы оторвались   от   этих   преследователей,   я   посмотрела   на

Ильдерим и ахнула - он все еще прижимал к груди почти пустой кувшин.

     - Тебе следовало бросить его и   не   утруждать   себя,   о   Ильдерим,   -

сказала я.

     - Там, на дне, еще осталось воды по меньшей мере на сотню динаров,   -

возразил он.

     - Ну так перелей ее в какой-нибудь другой сосуд, -   предложила   я.   -

Разве ты собираешься всю жизнь путешествовать в обнимку   с   этим   скверным

кувшином, о Ильдерим? Разве тебе больше некого сжимать в объятиях, что   ты

так крепко схватился за этот гнусный кувшин? Давай я куплю его у   тебя   за

четыре дирхема, чтобы душа твоя успокоилась, о Ильдерим!

     - Погоди, о Хасан, - ответил мне Ильдерим. - Надо сперва найти другой

сосуд. А у меня ничего нет, кроме   вот   этой   чернильницы   на   поясе.   Как

по-твоему, не потеряет ли вода своих волшебных свойств от   соприкосновения

с высохшими чернилами?

     - Аллах ее знает, о Ильдерим, - задумчиво сказала я. - Вот разве   что

те, кто от   этой   воды   станет   мужчинами,   удивятся   цвету   своего   вновь

обретенного достоинства...

     - Возможно, ты прав, о   Хасан,   -   согласился   Ильдерим.   -   В   таком

случае, придется продать остаток воды   евнуху-негру,   который   не   заметит

такого надувательства.

     Мы осторожно перелили воду в чернильницу и опять подвесили ее к поясу

Ильдерима.

     - Если мы немедленно тронемся в путь, то еще до полуночи будем у мага

аль-Мавасифа, - сказал Ильдерим.

     - Ну так едем, о Ильдерим! - воскликнула я.

     И мы поехали.

     Я сильно опасалась, что вот сейчас из-за какой-нибудь   тучи   появится

джинния Азиза со   своей   неуемной   любовью.   Но   Аллах   уберег   нас   -   мы

благополучно добрались до жилища мага, и я, не избалованная   за   последние

две недели благополучием, даже удивилась такой неожиданной милости Аллаха.

     Маг и огнепоклонник   вышел   к   нам,   держась   прямо,   словно   молодой

кипарис, и было это не потому, что аль-Мавасиф был юн годами или же   полон

царственного достоинства. Совсем наоборот -   ничего   подобного   в   нем   не

было. А просто он носил тюрбан изумительной величины и, пожалуй,   немалого

веса. Если бы он в этом великолепном тюрбане хоть немного   покачнулся,   то

тюрбан бы перевесил и маг полетел вверх тормашками.

     По воле Аллаха, все его   величие   заключалось   в   этом   тюрбане.   Ибо

дальнейшие события о величии не свидетельствовали. И   если   бы   не   помощь

Ильдерима, все кончилось бы неудачей. Впрочем, помощь эта привела   меня   в

ярость...

     Сперва    аль-Мавасиф    приветствовал    Ильдерима,    а    Ильдерим     -

аль-Мавасифа, и было это   длительно   и   витиевато.   Затем   Ильдерим   долго

вручал магу те деньги, которые заработал на воде из   источника   Мужчин.   И

это сопровождалось изъявлениями всяческой дружбы и преданности, как   будто

не купец возвращал долг   магу,   а   два   государя   заключали   дружественный

договор. И, наконец, дошло и до меня.

     - Вот этот юноша, о аль-Мавасиф, тоже нуждается в перстне, ибо и   его

преследует своей любовью джинния, - сказал Ильдерим, выводя меня вперед. -

Но это дитя, подобное обрезку месяца, тоже хотело бы получить   перстень   в

долг.

     - О Аллах, каких   гостей   ты   мне   посылаешь!   -   запричитал   маг.   -

Воистину, наступил год долгов и должников, и никто не хочет платить   сразу

и без рассуждений! А ведь мой труд таков, что измерить   его   в   динарах   и

дирхемах   вообще   невозможно!   Порой   для   простенького    заклинания    мне

требуются   драгоценные   благовония,   одна   горсть   которых   стоит    горсти

бадахшанских рубинов! До чего же   оскудели   правоверные,   о   Аллах!   И   не

только простые смертные, вроде тебя, о Ильдерим, - недавно даже мой собрат

по магическому искусству пытался получить у меня один талисман совсем   без

платы, утверждая, что талисман нужен ему для торжества   справедливости!   И

он прислал   ко   мне   гонцами   подвластных   ему   духов,   и   я   назвал   цену

талисмана, и оказалось, что он столько не может дать, и   мы   поторговались

немного, и его гонцы улетели, а   я   остался   оплакивать   былое   могущество

магов - ибо когда же раньше магу недоставало денег для покупки талисмана?!

     - Каменного талисмана царицы Балкис?! - выпалила   я,   не   подумав   ни

секунды.

     - Каменного талисмана царицы Балкис, о юноша, - подтвердил маг.   -   А

откуда ты, ради Аллаха, знаешь о нем?

     Не зная, что ответить, я с мольбой посмотрела на Ильдерима.

     - Воистину, ты поторопился, о Хасан, - сказал Ильдерим. - О   каменном

талисмане мы хотели повести речь завтра, достигнув договоренности в деле о

перстне. Но, может быть, лучше нам и о перстне поговорить завтра? А сейчас

время совершить молитву и лечь спать.

     - Ты прав, о Ильдерим, - согласилась я, - но только в безопасности ли

мы здесь от происков Азизы?

     - Оставь тревогу, о юноша! - с   гордостью   сказал   маг.   -   Ты   здесь

находишься под защитой могущественных талисманов, и над каждым   порогом   я

прочту заклинания, а плату за них мы прибавим к плате за перстень.

     - Никаких заклинаний этот старый скупердяй читать не станет, а деньги

с нас сдерет! - сердито воскликнул Ильдерим,   когда   нас   после   скромного

ужина и молитвы отвели в предназначенное нам помещение. - Эта   его   лачуга

хранит в себе столько всякого колдовского добра, что заклинания уже   ни   к

чему. Его талисманы все ифриты за версту облетают. И   надо   же   было   тому

случиться, чтобы   он   унаследовал   всю   сокровищницу   своего   учителя,   не

унаследовав его благородного нрава и прочих достоинств! Наложить   заклятие

на перстень аль-Мавасиф еще может, и сладить с загулявшим маридом тоже, но

сам он никогда не составит настоящего талисмана.

     - Ты разве знаешь магию, о Ильдерим? -   спросила   я,   укладываясь   на

ковер. - Ты же простой купец.

     - Если уж талисманами торгуют, то я должен знать их цены и   свойства,

- объяснил Ильдерим. -   Все,   что   становится   товаром,   бывает   для   меня

интересно, и я стараюсь узнать о товаре побольше.   Как   знать,   может,   по

милости Аллаха я   на   старости   лет   буду   торговать   именно   талисманами?

Однако, скажи мне, о Хасан, что это за каменный талисман царицы   Балкис   и

зачем он тебе вдруг понадобился? Имей в виду, что даже если старый грешник

согласится изготовить тебе   перстень   в   долг,   то   с   талисманом   это   не

получится. И подумай хорошенько, что для тебя важнее.

     - Важнее всего на свете для меня каменный   талисман,   о   Ильдерим,   -

сказала я, - и я готов выкупить его своей кровью. Так   что   придется   мне,

видно, избавляться от Азизы с ее любовью   каким-то   иным   путем,   лишь   бы

только заполучить талисман.

     - Для чего он нужен? - спросил Ильдерим, ложась со мной рядом.

     - Этот талисман должен спасти жизнь ребенка, о Ильдерим. А ребенок   -

сын моего брата, - честно ответила я. - И если в миг появления ребенка   на

свет   рядом   не   будет   этого   талисмана,   то   ребенок   погибнет,   а    это

единственное дитя брата.

     - Почему же у него не может быть других детей?

     - Его убили, о Ильдерим. И я должен спасти его кровь...

     - Клянусь Аллахом, о Хасан, я помогу тебе в этом деле!   -   воскликнул

Ильдерим и хлопнул меня по плечу. - Если ты таков юношей, то каков   же   ты

будешь, когда станешь мужчиной и у тебя вырастет   борода?!   Подобных   тебе

цари приберегают на случай опасности! Вот только упрям   ты   не   в   меру   и

норовишь, чтобы последнее слово всегда оставалось за тобой.

     - Но если именно я сказал последние стихи? - вспыхнула я. - И   именно

я предупредил тебя, что разъяренные мужья   прибегут   на   базар   бить   того

купца, что сделал их евнухов мужчинами? Я говорил тебе об этом,   но   ты   и

слушать не желал! А   когда   выясняется,   что   я   был   прав,   ты   сразу   же

придумываешь какое-то мое упрямство и упрекаешь меня в собственных грехах!

     - Во первых, о Хасан, последние стихи там, на   ристалище,   сказал   не

ты, а я. Во-вторых,   о   Хасан,   незачем   было   меня   предупреждать   насчет

нашествия   мужей,   в   чьих   гаремах   произошел   переполох.   Я   бы   и    без

предупреждения с ними справился! А теперь   ты   до   скончания   века   будешь

попрекать меня и твердить, как попугай: "Вот видишь, я был прав!"

      - Но если я и в самом деле был   прав?   -   возмутилась   я.   -   И   если

последние стихи были моими? И   это   ты   приписываешь   мне   свои   грехи,   о

Ильдерим, потому что именно ты норовишь, чтобы последнее слово осталось за

тобой!

     - Еще одно слово, о Хасан, и придется нам сразиться на   саблях   прямо

здесь, в жилище аль-Мавасифа! -   предупредил   Ильдерим.   -   Мы   же   хотели

сразиться на ристалище, но так там больше и не встретились, а жаль!

     - Мы можем выйти и обнажить клинки под ночным небом! - предложила я.

     - Не устаю поражаться твоей мудрости, о Хасан! - усмехнулся Ильдерим.

- Там под ночным небом, немедленно налетит Азиза и спасет тебя   от   ударов

моей сабли! Так что лучше уж нам решить наконец все наши споры здесь.

     - Ты упрекаешь меня в трусости, о Ильдерим? - я чуть   не   задохнулась

от ярости. - Ты хочешь сказать, о шелудивый пес, что я собираюсь выйти под

ночное небо ради того, чтобы джинния   похитила   меня   и   спасла   этим   мою

жизнь?!

     - Постой, о Хасан, не хватайся за мою   саблю,   здесь   для   настоящего

поединка все равно мало места, - сказал Ильдерим. - И   обменяемся   наконец

клинками. Твой для меня все-таки легковат. Давай лучше   дождемся   утра,   и

сразимся при дневном свете, когда джиннии не летают, и пусть поможет   тебе

Аллах, о дитя! Держи свою саблю и отдай мне мою.

     Я протянула ему его саблю и хотела было взять свою, но он удержал ее.

     - Откуда у сына кади клинок,   достойный   царей   и   царских   детей?   -

спросил он.

     - Этот клинок подарил мне брат, а он получил его от   нашего   отца,   а

где взял его отец, знает только Аллах великий, могучий, -   ответила   я,   и

это было чистейшей правдой. А говорить о том, что отец был   царем   и   брат

тоже был царем, я не стала, поскольку об этом он меня не спрашивал.

     - Закрой глаза и засыпай, о Хасан, - сказал Ильдерим.   -   Завтра   мне

предстоят два сражения - с тобой и с аль-Мавасифом. И начну-ка я   лучше   с

аль-Мавасифа,   чтобы   в   случае   моей   смерти   ты   все-таки   получил   свой

талисман, а в случае твоей смерти я, так и быть, отвезу   его   жене   твоего

покойного брата, чтобы он охранял рождение ребенка.

     Мне захотелось попросить у него прощения за свои грубые   слова,   ведь

он вел себя не как купец, а как благородный вельможа, средоточие   доблести

и достоинств. Но   нас,   царских   дочерей,   учат   обычно   наступать,   а   не

отступать, настаивать на своем, а не просить прощения. Да и кто он   такой,

этот купец из басры, чтобы царская дочь унизилась перед ним? Словом, я   не

сумела побороть в себе царскую дочь, да и не слишком старалась. Ибо если в

моих бедствиях   у   меня   отнимется   еще   и   гордость,   что   же   мне   тогда

останется?

     Наутро мы, позавтракав, стали разбираться с талисманом.

     - Если вы, высокочтимые, думаете,   что   талисман   можно   положить   за

пазуху и унести, то вы ошибаетесь, - сказал   аль-Мавасиф.   -   Его   следует

установить должным образом, и все необходимое для этого у меня есть. Более

того, думая, что посланцы того мага дадут за талисман   настоящую   цену,   я

подготовил эти необходимые предметы и   прочитал   над   ними   заклинания,   и

окурил их благовониями, и начертил на них знаки.   Но   за   каждый   из   этих

четырех предметов придется заплатить особо, а   без   них   сам   талисман   не

имеет смысла.

     Мы с Ильдеримом переглянулись, и в   его   взгляде   я   прочитала   такие

слова: "Не поручусь, что спутников для талисмана   он   не   придумал   только

что, а уж заклинаний над ними и подавно не читано!"

     Но вслух Ильдерим сказал, что мы хотели бы увидеть   все   вместе   -   и

талисман, и то, что ему сопутствует.

     Аль-Мавасиф провел нас в   круглую   комнату   с   единственным   окном   в

куполе потолка, хранилище его   свитков,   таблиц   и   совершенно   непонятных

вещей. Там он достал мешочек из тонкой кожи и выложил из   него   на   столик

пять камней разной формы и цвета. На камнях были зарубки и знаки.

     - И это - знаменитый талисман царицы Балкис?   -   недоверчиво   спросил

Ильдерим. - Поистине, я наберу тебе,   о   аль-Мавасиф,   таких   камушков   на

любой дороге, и это не будет стоить мне ни динара.

     - Иди и собирай камушки, о Ильдерим, - миролюбиво сказал   маг.   -   От

того, что не стоит и динара, проку тоже   будет   в   лучшем   случае   на   два

дирхема, о купец.

     - Аллах тебе судья, о мудрец, - ответил на это Ильдерим. - И   сколько

же хочешь ты за эти камни, во всем подобные   придорожным?   Я   надеюсь,   ты

уступишь их за сотню динаров?

     Маг даже отшатнулся от него.

     - Знаешь какова цена этого талисмана? - зловеще спросил он. - Я   хочу

за него сто невольниц белых и сто невольниц черных, и   пусть   цена   каждой

белой невольницы будет десять тысяч динаров, а цена каждой черной   -   пять

тысяч динаров! И каждую невольницу должен сопровождать   черный   невольник,

ценой в три тысячи динаров, и в   ухе   у   невольника   должна   быть   золотая

серьга с жемчужиной, а цена каждой жемчужины должны быть пятнадцать   тысяч

динаров! И на каждой невольнице должно быть одежд и   украшений   не   меньше

чем на десять тысяч динаров! И еще мне нужно сто мешочков мускуса,   и   сто

шкатулок с нардом, и другие благовония - по твоей щедрости, о купец!

     - Ты   помрешь,   о   аль-Мавасиф,   не   дождавшись   покупателя,   который

приведет   тебе   этих   невольниц   и   невольников   с   золотыми   серьгами!   -

воскликнул Ильдерим. - Убавь, о мудрец!

     - Для этого талисмана будет оскорбительно, если я продам его за малую

цену, - сказал маг. - Впрочем, о Ильдерим, я   могу   немного   уступить,   но

тогда вырастет цена за спутников талисмана. Как   ты   на   это   смотришь,   о

купец?

      - Я преклоняюсь перед твоей мудростью, о мудрец!   -   отвечал   на   это

Ильдерим, и в глазах у него вспыхнул огонек.

     Огонек   этот   вспыхнул   ранним   утром,   и   горел   он   весь   день   без

передышки, а окончательно это дело решилось около полуночи, и страшно было

подумать, что оно могло затянуться еще на несколько минут.

     - Когда вы, о покупатели талисмана принесете его в помещение, где   он

будет   охранять   младенца,   то   сперва   вы   составите   камни   определенным

образом, а потом в северном углу помещения вы положите это зеркало...

     Зеркало, что он достал, было времен царя Сулеймана, и   только   потому

могло стоить немалых денег, но вот, кроме древности, других   достоинств   у

него не было и отражать мое лицо оно по   скверности   характера   вообще   не

пожелало.

     - В южном углу пусть стоит этот флаг...

     Пестрый флажок величиной с мою ладонь на длинном   заостренном   древке

торчал из вазы. Маг вынул его и положил рядом с зеркалом.

     - В восточном углу следует поставить шкатулку...

     Шкатулке красная цена была два или три дирхема.

     - А в восточном... Эй, Али, сын греха, принеси   своего   разноцветного

господина!

     Черный раб принес плетеную из тонких   прутьев   клетку.   В   ней   сидел

огромный попугай с хохлом и крючковатым клювом с мой кулак величиной.

     -   О   р-р-распутники,   согр-р-решившие   вчер-р-ра   с    обезьяной!    -

приветствовало нас это бедствие из бедствий. - Ср-р-рам!

     - И ты настаиваешь, о аль-Мавасиф, что   этого   сквернословца   следует

посадить в восточном углу комнаты? - осведомился Ильдерим.   -   Хорошим   же

вещам научит он младенца!

     - Это неизбежно, - сурово заявил аль-Мавасиф. - В углах   должны   быть

флаг, зеркало, шкатулка и попугай,   причем   над   каждым   из   них   я   читал

заклинания, и они обладают силой, и талисман без них - не больше чем кучка

камней.

     Попугай раскачался на своем кольце, подвешенном к потолку   клетки,   и

уставился на меня левым глазом.

     - Меж бедер-р-р твоих - пр-р-рестол халифата! - заорал он и подмигнул

мне.

     - Уж не вселился ли шайтан в твоего попугая, о аль-Мавасиф? - спросил

Ильдерим. - Воистину, эта птица своей руганью разрушит все чары талисмана!

     - В тебя самого вселился шайтан, о Ильдерим!   -   рассердился   маг.   -

Этот попугай долгие годы прожил в гареме знатного вельможи, и я купил   его

за большие деньги!

     - Вот там в него и вселился шайтан! - отрубил Ильдерим. - Не найдется

ли у тебя, о мудрец, другого попугая, не столь образованного? Этот слишком

много знает! Не так ли, о Хасан?

     Я молча кивнула, поглядывая   на   попугая.   Откровенно   говоря,   птица

начала мне нравиться. Он выговаривал слова   очень   чисто   и   внятно,   даже

сохраняя человеческую интонацию.

     - Меж бедер твоих вселился шайтан! - заорал мне   прямо   в   лицо   этот

скверный попугай. Ильдерим расхохотался и накрыл клетку своим плащом.

     - Вот перед вами весь талисман, о покупающие! - провозгласил   маг.   -

Цену камней вы знаете. За зеркало я прошу у вас сотню динаров, за   флаг   -

две сотни, шкатулку я ценю в четыре дирхема, и   попугай   обойдется   вам   в

пятьсот динаров. Причем после того, как талисман   сыграет   свою   роль,   вы

можете пользоваться и зеркалом, и шкатулкой по их   прямому   назначению.   А

попугая вы можете выгодно   продать,   потому   что   на   такую   птицу   всегда

найдется любитель. И таким образом вы выручите обратно часть денег.

     - Начнем со шкатулки, о маг, - приступил к торгу Ильдерим. - Ее   цена

нас с Хасаном полностью устраивает. Вот тебе четыре дирхема,   аль-Мавасиф,

и давай сюда шкатулку.

     - Я продал тебе шкатулку за четыре дирхема, о Ильдерим, - и   с   этими

словами аль-Мавасиф взял монеты. -   Но   не   понимаю,   откуда   ты   возьмешь

двести невольниц и сто невольников, которые понадобятся тебе немедленно? Я

допускаю, что мускус и нард у вас с собой, о   купцы,   в   седельных   сумках

ваших коней, но где же все остальное?

     -   Терпение,   о   аль-Мавасиф!   -    воскликнул    Ильдерим.    -    Давай

поторгуемся! Ты требуешь   в   уплату   за   талисман   двести   невольниц,   сто

невольников и еще много всякой мелочи. Убавь, о мудрец! Что ты   скажешь   о

том, чтобы получить пятьдесят невольников, но зато не черных, а белых,   из

аль-Кустантиди?

     Я   хотела   было   напомнить   Ильдериму,   что   нет    у    меня    никаких

невольников, ни черных, ни белых,   ни   с   серьгами,   ни   в   ожерельях!   Но

однажды я уже вмешалась в его игру, и ничего хорошего из этого не вышло.

     - Прекрасно, о Ильдерим! - согласился маг. - Я   готов   уступить   тебе

пятьдесят невольников, но пусть цена зеркала при этом увеличится!   Я   хочу

за   зеркало   тысячу   динаров   и   десять   верблюдов,   груженых   тканями,   и

баальбекскими   одеждами,   и    багдадскими    воротниками,    и    магрибскими

бурнусами, и индийскими   шалями,   и   это   должны   быть   красные   верблюды,

лучшие, какие только бывают!

     - Убавь, о аль-Мавасиф! - потребовал Ильдерим - Где же я возьму   тебе

в этих горах багдадские воротники?   Пусть   в   тюках   не   будет   багдадских

воротников, и тогда ты получишь   за   зеркало   восемь   верблюдов,   груженых

тканями, и пятьсот динаров!

     - Прибавь, о купец! - возмутился аль-Мавасиф. - Когда это мы говорили

о пятистах динарах? Речь шла о тысяче!

     -   Убавь,   о   мудрец!   Вспомни,   что   начальная   цена   зеркала    была

всего-навсего сто   динаров,   и   я   согласился   прибавить,   потому   что   ты

согласился взять вместо пятидесяти   черных   невольников   двадцать,   и   без

золотых серег с жемчужинами! - заявил Ильдерим, и глаза   его   сверкали,   и

тут я поняла, что он - воистину лев пустыни.

     - Кто из нас двоих бесноватый, ты или я? - в ужасе воздел руки к небу

аль-Мавасиф. - Ради Аллаха, образумься!

     - Вряд ли такой великий мудрец стал бы торговаться   с   бесноватым,   о

аль-Мавасиф, - ехидно отвечал   Ильдерим.   -   И   не   мне,   а   тебе   следует

образумиться. Ведь ты сам, своими устами, назначил цену и талисману, и его

спутникам. И я точно помню, что попугая, например,   ты   оценил   в   пятьсот

динаров. Ведь именно пятьсот динаров ты хотел получить за него, о маг?

     - Да, это ты сказал правильно, о Ильдерим.

     - И я согласен дать тебе за эту   скверную   раскормленную   птицу   даже

шестьсот динаров! - заявил Ильдерим. - Хотя на Багдадском базаре   я   куплю

тебе   за   десять   динаров   попугая   вдвое    пестрее,    и    он    не    будет

сквернословить, словно метельщик или рыбак, у которого порвалась сеть, или

обманутый муж, или наказанный плеткой за курение   гашиша   евнух,   или   две

поругавшиеся старухи!

     - Р-р-распутник! - сказал ему на это попугай.

     - О сын греха! - добавил аль-Мавасиф. - Я же говорил тебе, что это не

простой попугай, что я трое суток читал над ним заклинания, что   без   него

талисман бессилен!

     - Да, о мудрец, все это ты говорил мне, и потому я согласен   уплатить

за попугая не пятьсот, а даже шестьсот динаров. Видишь, как высоко я   ценю

твои заклинания?

     - Я продал тебе попугая за шестьсот динаров! - торопливо сообщил маг.

     - Возьми клетку, о Хасан, - обратился ко мне Ильдерим. -   И   дай   мне

свою саблю. Мы расплатимся за попугая саблей.

      - Саблю моего отца и брата?!

     Я даже задохнулась от ярости. Этот шелудивый пес, этот   шайтан   среди

купцов посягнул на царскую саблю!

     - Ты удивительно щедр для купца, о Ильдерим, -   благосклонно   заметил

маг. - Сабля наверняка дороже шестисот динаров.

     - Разумеется, дороже... - И Ильдерим, видя, что я уже пришла в себя и

собираюсь сказать что-то скверное о нем и о   его   замысле   продать   саблю,

толкнул меня локтем в бок.   -   Ты   не   знаешь   всей   цены   этой   сабли,   о

мудрейший. Во-первых, это царская сабля, которая много столетий   переходит

из рода в род. Во-вторых, на нее   наложены   заклятия,   и   древние   мудрецы

читали над ней заклинания, и тот, кто   владеет   ею,   получает   власть   над

некоторыми джиннами и ифритами, и они ему во всем   повинуются,   но   только

обладатель сабли должен достичь преклонных лет, и иметь   седую   бороду,   и

отказаться от мирской суеты, а иначе это просто красиво отделанная   сабля,

и ничего больше. Мой друг Хасан унаследовал ее от своего отца, но   он   еще

молод, и у него не скоро вырастет настоящая борода, как видишь, даже пушок

на его щеках - и то не вырос. А пока еще она   поседеет!   Мне   самому   тоже

далеко   до   седины,   о   аль-Мавасиф.   И   справедливо   будет,    если    пока

обладателем этой сабли станешь   ты.   А   потом,   когда   у   Хасана   поседеет

борода, он приедет и выкупит у тебя эту саблю.

     - И над какими же джиннами   и   ифритами   дает   власть   эта   сабля?   -

полюбопытствовал маг.

     - Над некоторыми из подданных Синего царя, если тебе знакомо это имя!

- отрубил Ильдерим, который наверняка знал о делах джиннов от своей бывшей

возлюбленной Марджаны.

     - Мне знакомо это имя, о купец, - сказал аль-Мавасиф.

     - Ну так продолжим наш   торг,   о   мудрец,   -   предложил   Ильдерим.   -

Остаются флаг, зеркало и сам талисман. Если ты согласен принять вместо ста

невольниц   пятьдесят   белых   и   пятьдесят   черных,   но   зато   прибавить   к

стоимости зеркала цену тех мешочков мускуса и шкатулок с нардом, о которых

ты говорил, то цена флага будет уже не две сотни, а куда   больше,   ибо   ты

получишь саблю за попугая и флаг, и это будет справедливо!

     - Какие пятьдесят белых и пятьдесят черных невольниц? Разве я говорил

о пятидесяти невольницах?! - возопил маг. - Прибавь, о Ильдерим!

     - На что тебе сто невольниц, о   аль-Мавасиф?   -   вопросом   на   вопрос

ответил Ильдерим. - И разве этот талисман   стоит   целой   сотни   невольниц?

Убавь, о мудрец! Ведь если тебя вовремя не   остановить,   ты   потребуешь   в

уплату саму хозяйку талисмана царицу Балкис, мир ее праху! И что   же,   мне

сделаться разорителем могил? Убавь, ради Аллаха!

     - Ты хочешь разорить меня, о Ильдерим? - возмутился   мудрец.   -   Цена

талисмана такова, как я сказал! Сто невольниц...

     - Сто невольниц белых и черных! - подхватил Ильдерим.

     - И сто невольников...

     - Шестьдесят, о мудрец!

     - Прибавь, о Ильдерим!

     - Убавь, о аль-Мавасиф!

     Вот какой диковинный торг над талисманом устроили эти два нечестивца.

Они торговались самозабвенно и яростно, я   бы   даже   сказала   -   радостно,

забыв о пище и питье. Перед заходом солнца они чуть было не вцепились друг

другу в бороды, потому   что   маг   назвал   Ильдерима   порождением   вонючего

ифрита и верблюдицы, а Ильдерим возвел родословную мага к козлам, ишакам и

городским непотребным девкам.   Словом,   было   мне   что   послушать   и   чему

подивиться.

     Сперва я слушала эти препирательства в изумлении - никогда   купцы   на

базарах не торговались со мной или с воинами моей свиты. Позволивший   себе

прекословить царской сестре недолго   после   этого   засиделся   бы   в   своей

лавке! И я впервые в жизни видела настоящий торг, да еще такой бурный.

     Первые два часа он меня развлекал.

     Потом я перестала понимать, о каких арабских конях, золотых слитках и

слоновой кости идет речь. И я проголодалась, и вышла в другое помещение, и

невольники принесли мне еду. А когда я вернулась, они торговались уже не о

конях и слоновой кости, а о изумрудах и крупном жемчуге, двести   невольниц

же оказались забыты, и сто невольников - с ними вместе.

     Незадолго до полуночи изнеможенные   аль-Мавасиф   и   Ильдерим   уже   не

сидели, а лежали на коврах. И умирающим голосом аль-Мавасиф   объявил,   что

он продал Ильдериму и мне талисман со спутниками за шесть тысяч динаров   и

большой изумруд из пряжки моего   тюрбана.   Причем   в   стоимость   талисмана

вошла и моя сабля, которую оценили в четыре тысячи динаров, оставив на мое

усмотрение - отдать магу саблю или же вручить динары.

     -   Где   мы   возьмем   такие   деньги,   о   несчастный?   -   прошептала   я

Ильдериму.

     - Терпение, о Хасан! - хриплым голосом отвечал он. - Мы   оставим   ему

коней, кольца и запястья, сосуд   с   водой   из   источника   Мужчин,   а   сами

спустимся отсюда и придем в город...

     - Где нас ждут разъяренные обладатели оскверненных гаремов!

     - ...обратимся к моим знакомым купцам, возьмем у них в   долг   деньги,

вернемся к аль-Мавасифу, выкупим наше имущество и твою саблю, о   Хасан,   и

ты отправишься к вдове своего брата принимать роды, а я продам те из   моих

товаров, что еще остались в этом городе   и   последую   за   тобой,   куда   ты

укажешь, и там   ты   вернешь   мне   свой   долг.   Видишь,   как   ловко   я   все

рассчитал?

     Он действительно ловко рассчитал, и мне самой вовеки бы не справиться

со старым скупердяем аль-Мавасифом, но, увы, последнее слово   на   сей   раз

осталось за ним, а это было для меня нестерпимо.

     - О Ильдерим, по-моему, мы из-за твоих расчетов запутаемся в   долгах!

-   возразила   я.   -   Подумай   сам,   мы   будем   должны   аль-Мавасифу,    ибо

оставленные вещи - это не плата, а заклад. Мы будем должны купцам. Я   буду

должен тебе, о Ильдерим, и не прибавятся ли ко всему   этому   еще   и   новые

долги?

     - Разумеется, прибавятся! - согласился   Ильдерим.   -   Я   уже   кое-что

должен здешним купцам, и я округлю   долг,   но   с   частью   его   рассчитаюсь

товарами, и займу еще денег, и куплю съестные припасы,   и   погружу   их   на

корабли, и договорюсь с капитанами, что у них есть доля   прибыли   от   этих

товаров, и мы определим их долю и мою долю, и они   отдадут   мне   мою   долю

перед тем, как выйти в море, и я рассчитаюсь с частью долга,   а   потом   на

оставшиеся деньги куплю здешних тканей   по   двадцать   динаров   за   тюк,   и

достану из своей поклажи вышитые басрийские платки, и найму вышивальщиц, и

они вышьют мне такие же платки, и   я   продам   их   и   из   полученных   денег

расплачусь с вышивальщицами, а тем временем вернутся корабли...

     - Смилуйся, о Ильдерим! - воскликнула я. - Не объясняй мне этих   дел,

Аллах не дал мне достаточно рассудка, чтобы в них разобраться!

     - И не пытайся, о Хасан, - сказал Ильдерим. - Тебе нужно понять   одно

- что завтра же ты с талисманом сядешь на корабль и отправишься туда,   где

живет вдова твоего брата, и устроишь там свои дела, а я приеду следом и мы

рассчитаемся.

     - Ты благороден благородством царей, о Ильдерим, -   сказала   я.   -   Я

больше не буду вызывать тебя на поединки, ибо   ты   спасаешь   мою   жизнь   и

жизнь сына моего брата...

     - Ты тоже спас мою жизнь, о Хасан, когда я похитил воду из   источника

Мужчин, - ответил Ильдерим. - А поединок между нами будет не   раньше,   чем

ты вернешь мне долг. Ибо какой же я купец, если заколю   в   схватке   своего

должника? Да на меня все правоверные пальцами показывать станут!

     - Хорошо, - ледяным от ярости голосом произнесла я. -   Как   только   я

верну   тебе   долг,   мы   отправимся   на   ристалище,   но   ты   предварительно

составишь завещание, ибо негоже, чтобы твои наследники делили эти деньги с

помощью кади! Я не хочу, чтобы львиная доля этих денег осела в суде!

     - Разумно, о Хасан! - похвалил меня Ильдерим. - Пожалуй, из тебя   еще

может получиться купец.

     - Когда у меня вырастет длинная   седая   борода   и   моя   сабля   станет

повелевать джиннами! - отрубила я, и на сей раз последнее   слово   воистину

осталось за мной!

     А потом мы взяли талисман, и зеркало, и шкатулку, и флаг, и клетку   с

попугаем, и пошли в то помещение, где уже один   раз   ночевали.   Встать   мы

собирались очень рано, потому что должны были добираться до города пешком,

и   слава   Аллаху   великому,   милосердному,   что   спутники   талисмана   были

сравнительно невелики и их можно было нести без   хлопот.   Старый   негодник

аль-Мавасиф вполне   мог   подсунуть   нам   вместо   попугая   горного   орла   с

человека ростом, а вместо шкатулки за два дирхема - сундук вроде   того,   в

каком я скрылась от Азизы.

     - Скряга, конечно, пожалел   для   нас   ковров   и   подушек,   -   сказал,

укладываясь, Ильдерим, - но хорошо хоть то, что мы можем утром уйти отсюда

незаметно и не будить весь дом.

     - И сквер-р-рное это обиталище! - сообщил попугай.

     -   Смотри-ка,   Хасан!   -   развеселился    Ильдерим.    -    Эта    птица,

оказывается, знакома с Кораном! На твоем месте   я   не   стал   бы   ее   потом

никому продавать.

      - С чего бы вдруг попугаю сравнивать обитель мага с геенной огненной?

- поинтересовалась я. - Может, его тут морили голодом?

     - Да, аль-Мавасиф вполне мог   выгадать   лишний   грош   на   попугае,   -

заметил Ильдерим. - Немудрено, что бедная пташка вообразила себя в аду.

     Я хотела было сказать, что незачем на ночь беседовать об аде, как   бы

шайтаны нас не подслушали и не наслали   каких-нибудь   скверных   и   мерзких

снов. Но дело было сделано - ад пожаловал к нам самолично и не во   сне,   а

наяву!

     Шум, треск, свист и вой не дали   мне   сказать   ни   слова.   По   нашему

помещению словно ветер пронесся.

     - Ради Аллаха, что там происходит? - заорал Ильдерим.

     Испугавшись, что дом вот-вот рухнет, мы выскочили   наружу,   очевидно,

на задний двор, и увидели,   что   в   ночном   небе   кружат,   опускаясь,   два

ифрита, и несут они огромный   сундук.   Рожи   у   них   были   таковы,   что   я

зажмурилась. И понявший причину моей окаменелости Ильдерим за руку   втянул

меня обратно.

     - А маг еще говорил, что ни один джинн,   марид   или   ифрит   не   может

войти в этот дом! - воскликнула я.

     Шум стал стихать. Ильдерим выглянул.

     - Очевидно, так и есть, - сообщил он. - Эти отродья шайтана   взлетели

повыше в горы и сели на краю обрыва,   болтая   своими   страшными   косматыми

лапами, о Хасан, но сундука с ними уже нет.   Они   оставили   его   здесь,   а

сидят на обрыве потому что чего-то ждут... Уж не принесли ли они в сундуке

какого-либо гостя? Как ты полагаешь, о Хасан?

     - Я полагаю, что ты прав, о Ильдерим, - сказала я, - и что ты скажешь

о том, чтобы пойти и посмотреть, чем занят аль-Мавасиф? Сдается   мне,   что

это было бы очень кстати.

     - На голове и на глазах,   о   Хасан!   -   с   удовольствием   откликнулся

Ильдерим, и я поняла, что на самом деле он никакой не купец, а один из тех

удальцов, что нанимаются в охрану   царей,   и   в   жизни   его   волнует   лишь

опасность, и цену для него имеет лишь   поединок   с   врагом,   а   купцом   он

просто зачем-то переде мной притворяется.

     - Я проскользну в тот двор, где вы торговались, -   сказала   я,   а   ты

обойди те помещения, где   хранится   вся   колдовская   утварь.   Если   маг   и

принимает гостя, то только там! И сразу же возвращаемся обратно.

     - На голове и на глазах! - сказал Ильдерим и мы бесшумно разошлись.

     Милостью Аллаха, повезло   мне,   а   не   ему.   Во   дворе   я   обнаружила

аль-Мавасифа со светильником. Он помогал вылезть из   сундука   -   и   тут   я

схватилась за косяк, чтобы не упасть! - плешивому   уроду,   хуже   пятнистой

змеи, визирю аш-Шаббану.

     Если бы моя сабля не пошла в уплату за талисман, я бы обнажила   ее   и

снесла мерзавцу голову. Но сабли не было, и первый мой порыв не удался,   а

потом я подумала, что раз уж ифриты принесли   сюда   этого   нечестивца,   то

нужно быть поосторожнее - как бы они за него не вступились.

     И я притаилась за дверью.

     - Привет, простор и   уют   тебе,   о   аш-Шаббан!   -   приветствовал   маг

визиря. - Я не ждал тебя этой ночью.

     - Помнишь ли ты, о шейх, как я прилетел к тебе ровно месяц   назад,   и

узнавал о каменном талисмане царицы Балкис, и ты сказал,   что   он   у   тебя

есть, и назначил цену, и мы   говорили   о   многих   других   вещах,   а   потом

оказалось, что близится утро, и я вошел в сундук и меня унесли подвластные

мне ифриты?

     - Все это помню, о визирь! - сказал аль-Мавасиф. -   И   я   рад   видеть

тебя в своем доме. Сейчас я кликну рабов, и они принесут еду и питье, и мы

проведем изумительную ночь, подобную той, - в беседе о   свойствах   камней,

перстней и иных талисманов...

     - В другой раз, в другой раз, о аль-Мавасиф! - прервал его аш-Шаббан.

- Я прибыл сообщить тебе, что мы приготовили сто   белых   невольниц   и   сто

черных невольниц, и цена каждой невольницы - десять тысяч динаров, а   цена

каждой   черной   невольницы   -   пять   тысяч   динаров.   И   каждую    из    них

сопровождает черный невольник ценой в   три   тысячи   динаров,   и   в   ухе   у

каждого невольника золотая серьга с жемчужиной, и цена каждой жемчужины   -

пятнадцать тысяч динаров. И под мышкой у каждого невольника -   шкатулки   с

нардом, мешочки мускуса и прочие благовония.   Твои   условия   выполнены,   о

аль-Мавасиф, подавай же сюда талисман!

     Меня словно ветром отнесло от двери и я сама не знаю, как оказалась в

комнате, где уже ждал меня Ильдерим.

     - Ради Аллаха, о Ильдерим! - воскликнула я. -   Бери   скорее   всю   эту

кучу талисманов и клетку и беги отсюда в горы! Прибыл новый покупатель,   и

он обещает за талисман все эти   сотни   невольников   и   тысячи   динаров,   о

которых толковал старый скупердяй!

     - Так я и знал! - отвечал Ильдерим, сгребая шкатулку, зеркало, флаг и

камни. - Разве могут ифриты принести что-то хорошее? Я постараюсь укрыться

между большими камнями и осторожно   спуститься   вниз.   А   тебе,   о   Хасан,

придется остаться   здесь   и   спрятаться   хорошенько,   ибо   если   ты   ночью

появишься   под   открытым   небом   неподалеку   от   источника   Мужчин,    тебя

непременно учует эта скверная Азиза, не дай Аллах ей удачи!

     - С рассветом я выйду отсюда и отправлюсь в город, - сказала я. -   Мы

встретимся у хана, где лежат твои товары. А теперь беги, о Ильдерим!   Ведь

тебя эта дочь греха не тронет!

     Он завернул в плащ   клетку   с   попугаем   и   прочие   части   талисмана,

хлопнул меня по плечу и исчез во мраке.

     Я же прокралась туда, где должен был произойти интереснейший разговор

между пятнистой змеей и старым скупердяем.

     Аль-Мавасиф   понял,   что   проворонил   великое   богатство.   Он   сперва

онемел, потом стал испускать   вопли,   потом   же   принялся   рвать   на   себе

бороду. В тот миг, когда я исподтишка заглянула во внутренний двор, клочья

уже летели во все стороны.

     - О я несчастный! - провозглашал маг. - О я   преследуемый   шайтанами!

Сколь велика моя скорбь, о аш-Шаббан!

     - Я тебя   еще   раз   спрашиваю,   где   талисман?   -   наливаясь   яростью

вопрошал гнусный визирь.

     - Я   продал   этот   талисман   двум   заезжим   купцам,   о   аш-Шаббан!   -

признался наконец аль-Мавасиф.   -   И   они   заплатили   мне   чудодейственной

саблей!

     - Разве есть на свете сабля ценой в двести невольниц, сто невольников

и еще груду всяких побрякушек? - справедливо усомнился аш-Шаббан.

     - Вот она, эта сабля, повелевающая джиннами и ждавшая лишь обладателя

с длинной седой бородой! - возопил маг и показал аш-Шаббану мою саблю.

     - Дай ее мне, ради Аллаха! - И аш-Шаббан вырвал у него из рук царский

клинок. - Говоришь, два проезжих купца?

     - Два купца, прекрасные юноши, подобные луне в четырнадцатую ночь,   о

аш-Шаббан!

     - Откуда же взялся второй? - пробормотал аш-Шаббан. - О   аль-Мавасиф,

не джиннами повелевает эта сабля,   а   глупцами.   Это   всего-навсего   сабля

царевны Бади-аль-Джемаль! Вот, кто купил у тебя талисман! И вот кто провел

тебя как младенца!

     - О Аллах всемогущий! - растерялся маг, но тут   же   опомнился.   -   Но

если так, о визирь, нет мне больше нужды в этой сабле, и   я   могу   сказать

тебя, что эти два купца все еще здесь и спят в дальней комнате, и талисман

при них! Они только утром собирались...

     - Единственное создание Аллаха, кому не должен   был   попасть   в   руки

этот талисман, - царевна Бади-аль-Джемаль! -   воскликнул   аш-Шаббан.   -   И

надо же было случиться, что она оказалась здесь, как будто у нее на службе

джинны и ифриты! Ладно, о маг, сейчас мы пойдем   в   ту   комнату,   умертвим

царевну и разобьем на мелкие куски талисман.

     - Ты хочешь   уничтожить   талисман?..   -   аль-Мавасиф,   кажется,   даже

побледнел.

     - Именно для этого я его и покупаю.

     - Но послушай, о аш-Шаббан... Разве для того я рассказывал   тебе   про

древнейший в мире талисман, и показывал, как его составляют, и толковал   о

его удивительных свойствах, чтобы ты уничтожил   его?   -   с   этими   словами

старый маг рухнул на колени. - Пощади талисман, о владыка! Тебе   не   будет

от него вреда! Делай что хочешь со своей царевной, только пощади талисман!

Другого такого нет во всем мире!

     - Перестань шуметь   и   бесноваться,   о   маг,   -   сказал   ему   на   это

аш-Шаббан. - С царевной я разберусь сам,   но   и   талисману   настал   конец.

Вдруг кто-то еще, кроме царевны, пожелает пустить его в   дело?   Вдруг   она

кому-то доверила тайну этого талисмана?

     - Тогда я буду шуметь и вопить, чтобы купившие талисман проснулись   и

защитили свое имущество! - объявил маг. -   Мне   все   равно,   что   будет   с

твоими царевнами и с царевичами, но   талисман   должен   остаться   цел!   Это

сокровище, которому нет равных!

     - Да ведь царевна обманула тебя,   о   глупейший   из   магов!   -   заорал

аш-Шаббан. - Она подсунула тебе обыкновенную саблю, а ты собрался   спасать

ей жизнь!

     И с этими словами аш-Шаббан выхватил мою саблю из ножен.

     - В какой комнате они спят? - грозно спросил он.

     - Ступай коридором, и когда отсчитаешь с правой стороны две двери, то

за третьей...

     Сабля свистнула. Маг, стоявший на коленях, повалился на   бок.   Голова

еще с мгновение держалась на плечах, так остер был   клинок   и   стремителен

удар. Затем она покатилась в сторону.

     А подлый аш-Шаббан большими шагами, припадая на хромую ногу, пошел по

коридору, отсчитывая двери.

     Он ворвался в комнату - никого там не увидел.

     - Покарай тебя шайтан, старый болтун... - проворчал   он,   решив,   что

маг перепутал двери.

     Но и по соседству было пусто.

     А заглянуть в третью дверь он не успел. Я сняла с каменной   подставки

фарфоровую вазу и сзади ударила эту пятнистую змею по   затылку.   Аш-Шаббан

рухнул.   Я   выхватила   из   его   руки   обагренную   кровью   мага    саблю    и

замахнулась, чтобы снести ему голову, но задумалась.

     Снаружи его на обрыве ждали ифриты.   Кто   знает,   как   им   понравится

отсечение головы у повелителя. Если это просто рабы кольца,   или   кувшина,

или еще чего-нибудь, тогда полбеды. Я могла бы, обшарив   тело,   найти   это

самое кольцо и перенять власть над ифритами.

     Но если его снабдил этими уродами кто-то из тех верноподданных мелких

магов, что высчитали ему нужную для убийства моего брата ночь, и   поведали

тайну талисмана,   и   получили   от   него   подачки?   Тогда   ифриты   на   него

вступятся, и нет у меня против них защиты.

     Поэтому я оставила жизнь аш-Шаббану, поклявшись, что   от   этой   самой

сабли он и умрет, и вышла из   дома,   и   скрылась   между   камнями   и   пошла

наугад.

     Я знала, что где-то поблизости носится эта   безумная   джинния   Азиза,

чтобы поймать меня и выйти за меня замуж.

     И мне очень не хотелось с нею встречаться.

     Но по милости Аллаха великого, справедливого, встретилась я сперва не

с ней, а с Ильдеримом.

     - Осторожней, о Хасан! - прошептал   он   мне,   когда   я,   хватаясь   за

колючие кусты, сползала по склону вниз.   -   Здесь   нет   тропы   вниз,   одни

камни, и впотьмах по ним лучше не лазить. Я нашел небольшую   площадку,   на

которой мы можем дождаться рассвета. Но что это у тебя в руке? Твоя сабля?

     Действительно, луна выглянула из-за облаков, и он увидел мою саблю, а

я - что вниз в самом деле нет пути.

     - Случилось несчастье, о Ильдерим, - прошептала   я.   -   Ночной   гость

снес голову аль-Мавасифу. Теперь нам неоткуда узнать, как складывают   этот

талисман!

     А почему сабля у тебя, о Хасан? - поинтересовался Ильдерим. - Что   ты

сделал с этим ночным гостем? И кто он такой?

     - Ничего страшного, уложил его   полежать   на   коврах   и   помечтать   о

божественном... - туманно ответила   я.   -   А   кто   он   таков,   тебе   лучше

спросить кон у тех ифритов на обрыве.

     - А придет ли он в себя до   рассвета,   о   Хасан?   -   здраво   рассудил

Ильдерим. - Ведь если ифриты   не   дождутся   его,   они   могут   полететь   на

поиски. А я не знаю, держатся ли заклинания против джиннов и ифритов после

смерти мага, или же теряют силу. Вообрази, что будет, если   они   в   ярости

начнут охотиться за тобой!

     - Я надеюсь, что он придет в себя и,   держась   за   шишку   на   голове,

залезет в свой сундук, в котором ему так удобно путешествовать, -   сказала

я. - Что еще ему остается? Маг мертв, талисман исчез.

     Но проклятый аш-Шаббан не   желал   сдаваться   на   милость   судьбы   так

просто. Вдруг мы услышали его вопль.

     Плешивый урод удивительно быстро очухался. Он вылез на плоскую   крышу

и оттуда, воздев руки, призывал своих ифритов на неизвестном языке.

     - Он пошлет их в погоню за тобой, можешь не сомневаться, о   Хасан!   -

воскликнул Ильдерим. - И знаешь, в чем твое единственное спасение?

     - Не знаю, о Ильдерим, - перебирая все   возможности,   отвечала   я.   -

Скажи мне, ради Аллаха!

     - Нет у тебя иного пути к спасению, кроме объятий Азизы! -   сообразил

этот проклятый купец!

     Воистину, лучше было мне опять попасть в плен, чем погибнуть в когтях

и зубах ифритов.

     - Сейчас мы позовем ее! -   радовался   Ильдерим.   -   И   тебе   придется

некоторое время сжимать ее в объятиях, и целовать, и щекотать, и   садиться

ей на грудь, и забивать заряд, и поджигать фитиль!

     А я подумала, что лучше бы Аллах избавил меня от всех этих   действий.

И, хотя мне грозила немедленная смерть, я еще подумала   -   когда   же   этот

неразумный Ильдерим поймет, что именно меня нужно сжимать   в   объятиях,   и

кусать мне щеки, и сосать мои губы, и снимать с меня одежды...

     - Зови ее по имени, о Хасан! - перебил мои   предсмертные   размышления

Ильдерим. - Мы можем даже закричать вместе: "Приди, о Азиза!"

     Я помедлила, потому что уж очень мне этого не хотелось.

     - Взгляни, о Хасан! Взгляни, что делают эти нечестивые! -   воскликнул

Ильдерим.

     Ифриты налились алым светом и поплыли, с   двух   сторон   огибая   гору,

низко-низко, вглядываясь в камни и   держа   наготове   растопыренные   когти.

Зрелище было отвратительное.

     Сами себе фонари, о Хасан! - восхищался Ильдерим. - Не бойся,   сейчас

твоя безумная возлюбленная спасет нас! Сюда, о Азиза! -   закричал   он   так

пронзительно, как на базаре, где переполошил   всех   городских   евнухов.   -

Сюда, о возлюбленная! Поторопись, о Азиза!

     - Прекрати эти вопли! - в ужасе потребовала я. - Ты орешь хуже нашего

попугая, о Ильдерим!

     - Должна же она услышать твой призыв, - отвечал   он   и   закричал   еще

яростнее: - Заклинаю тебя нашей любовью, о Азиза! Кончились дни разлуки   и

наступили часы свидания!

     - Только безумная придет на такой призыв, - сказала я ему, дергая его

за рукав. - Всякая разумная женщина побежит прочь от такого призыва!

     - Так она же - безумная! - обрадовался Ильдерим. - Сюда, о   Азиза,   к

Хасану!

     - Неизвестно, услышит ли   нас   Азиза,   а   вот   проклятые   ифриты   уже

услышали! - глядя на тяжеловесные перемещения ифритов в небе, заметила   я.

- Пожалуй, пора браться за оружие, о Ильдерим. Вряд ли мы сладим   с   этими

отродьями шайтана, но умирать без боя я тоже не собираюсь!

     Ильдерим выглянул из-за камня и несколько мгновений следил за тем   из

ифритов, который был ближе к нам.

     Тот летел медленно, растопырив лохматые уши и внимательно вглядываясь

в щели между камнями.

     - Если Азиза и услышала нас, то она побоится   прийти   нам   на   помощь

из-за этих вонючих ифритов, - сказал он наконец. - Впрочем,   я   позову   ее

еще раз, ради Аллаха великого, могучего!

     - Прекрати свои вопли! - послышался голос прямо из-под наших   подошв.

- Прекрати, или, клянусь Каабой, я пущу в дело страшнейшие   заклинания,   о

Ильдерим, и ты обратишься в таракана, и останешься   тараканом   до   Судного

дня, и принесешь свои грехи к престолу Аллаха в тараканьем виде!

     Это был не человеческий голос, а писк, вроде мышиного, но   внятный   и

отчетливый, а кроме того, это был именно голос   Азизы,   и   спутать   его   с

каким-то другим было невозможно.

     - Где ты, о Азиза? - шепотом спросила я. - Почему мы не видим тебя?

     - Потому что я прячусь от этих гнусных ифритов, покарай их   Аллах!   -

сварливо отвечала Азиза. - Ведь каждый из   них   справится   со   мной   одним

когтем! Приготовьтесь, сейчас я прочту одно   древнее   заклинание   и   спасу

вас!

     И Азиза появилась у наших ног. Точнее,   появилась   большая   хвостатая

крыса, и если бы мы не знали, что это - джинния, то пришибли бы ее ножнами

от сабли.

     - Ради Аллаха, какой путь к спасению ты нам   предлагаешь?   -   спросил

Ильдерим.

     - Вы превратитесь в таких же крыс и уйдете   со   мной   через   крысиные

норы, и я выведу вас в долину, а там вы превратитесь в людей,   и   Ильдерим

пойдет своей дорогой, а мы с Хасаном направимся   в   город,   и   найдем   там

кади, и свидетелей,   и   он   составит   наш   брачный   договор,   и   свидетели

подпишут его, и мы наконец станем мужем   и   женой!   -   радостно   пропищала

Азиза.

     - Что ты скажешь об этом, о   Хасан?   -   Ильдериму   явно   не   хотелось

превращаться в крысу. - Устраивает ли тебя такое спасение?

     - Ни в коей мере! - возмутилась я. - Ведь мы же не сможем протащить в

нору клетку с попугаем! И шкатулку, между прочим, тоже. И зеркало. А   если

все это попадет в руки тому шелудивому псу, аш-Шаббану,   то   напрасны   все

наши дела, и мне остается лишь сразу перерезать себе жилы кинжалом, потому

что я не выполню своего предназначения и погублю сына своего брата!

     - Слышишь, о Азиза? -   спросил   Ильдерим.   -   Мы   не   можем   оставить

талисман без присмотра. Если он пропадет, мы не простим себе этого.

     И тут над нами   нависла   огромная   лохматая   тень.   Мы   с   Ильдеримом

сжались за камнем, обнявшись и моля Аллаха о спасении.

     Клетка с попугаем, закутанная в плащ, стояла по ту   сторону   камня   и

привлекла внимание ифрита.

     Он с любопытством пошевелил ее лапой.

     - О р-р-распутник! О р-р-развра-р-ратник! - раздалось из клетки.

      - Во имя Аллаха, я, кажется,   поймал   тебя!   -   обрадовался   ифрит   и

сдернул с клетки плащ.

     - Пр-р-ривет, пр-р-ростор и уют тебе! - приветствовал его попугай.

     Ифрит озадаченно уставился на клетку.

     - Ты говоришь вполне разумно, - глубокомысленно сказал он попугаю,   -

но нам было приказано найти и разорвать юношу, подобного сбежавшей из   рая

гурии, а не говорящую птицу. Поэтому я оставляю тебе жизнь.   Можешь   звать

дальше свою Азизу, о птица.

     - Меж бедер-р-р твоих - пр-р-рестол халифата! - очевидно обращаясь   к

Азизе, заверещал попугай.

     - А ты знаешь толк   в   женщинах,   -   одобрил   его   ифрит.   -   Впервые

встречаю столь мудрую птицу. Оставайся,   и   да   будет   над   тобой   милость

Аллаха!

     Ифрит медленно полетел   дальше   вместе   со   своим   алым   сиянием.   Мы

перевели дух.

     - Когда они обшарят все окрестности, и никого не найдут, и вернутся к

аш-Шаббану, и расскажут ему про говорящего попугая, он сразу   поймет,   что

мы были от него поблизости, и пошлет ифритов в погоню, - сказала я. - Надо

вместе с талисманом спускаться вниз!

     - Так вы оба отказываетесь от моей помощи?   -   возмутилась   Азиза.   -

Придется мне, видно, спасать вас обоих насильно!

     - Но талисман... - начала было я, но тут крыса у моих ног   встала   на

задние лапки и выкрикнула некое   слово,   понять   которое   было   совершенно

невозможно.

     - Ильдерим, она не спасет нас, а погубит! -   воскликнула   я.   -   Надо

прекратить это колдовство, о Ильдерим!

     Он поступил, как всегда,   решительно   и   неожиданно.   Сняв   с   головы

тюрбан, Ильдерим нахлобучил его на крысу,   и   она   закопошилась   внутри   с

яростным писком.

     - Бежим! - приказал мне Ильдерим. -   Бери   клетку,   а   я   возьму   все

остальное!

     Один Аллах знает, как мы скользили по камням, съезжали по   склонам   и

катились с откосов! Одежда наша превратилась в лохмотья. Попугай -   и   тот

от ужаса онемел. Мы должны были уйти как можно дальше от места, где   ифрит

обнаружил клетку с говорящей птицей. И нам это удалось!

     Мы, к великому нашему счастью, угодили в узкую расщелину. По   ее   дну

можно было быстро идти, не будучи замеченным   снаружи,   хотя   и   с   риском

ободрать бока о камни. Но нашу одежду уже нечего было жалеть.

     Пока мы   удалялись   от   того   места,   Азиза   скинула   с   себя   тюрбан

Ильдерима. Гнев ее был настолько велик и жажда мщения настолько   пламенна,

что она совершенно забыла об опасности и вернула себе свой   прежний   облик

грозной джиннии. А   делать   этого   не   следовало.   Тот   самый   ифрит,   что

беседовал с нашим попугаем, первым увидел ее.

     - А вот и Азиза, меж бедер которой - престол халифата! - зарычал   он.

- Ты спешишь к своему пернатому возлюбленному, о владычица красавиц?

     Азиза в неописуемой ярости послала ему заклинание, от которого борода

ифрита вспыхнула и исчезла, а в алом сиянии   явилась   страшнейшая   в   мире

рожа.

     Возмущенный ифрит потряс мохнатыми лапами, с   них   сорвались   молнии,

пробежали по одеждам джиннии и они хлопьями осыпались вниз, обнажив   стан,

подобный пальме, и груди,   как   плоды   граната,   и   бедра,   как   мраморные

столбы, и прочие выдающиеся достоинства джиннии.

     Разъяренная этим позором Азиза ответила такими же молниями - и сожгла

на ифрите всю шерсть.

     - Пойдем, ради   Аллаха!   -   заторопил   меня   Ильдерим.   -   Пусть   они

заканчивают свое побоище без нас! Чем скорее мы спустимся вниз, тем больше

надежды, что твое   дело   закончится   успешно,   о   Хасан,   и   ты   привезешь

талисман к колыбели твоего племянника! Торопись, о Хасан!

     - Перестань донимать меня поучениями! - сердито отвечала я. - Клянусь

Аллахом, ты нашел для них подходящее время, и   воистину   эта   ночь   словно

создана для поучений!

     - Но если я не потороплю тебя, ты так и останешься   до   утра   в   этой

расщелине, созерцая   обнаженных   джинний   и   лишенных   шерсти   ифритов,   -

строптиво заметил Ильдерим.

     Это продолжался наш бесконечный спор   о   том,   за   кем   же   останется

последнее слово. Разумеется, я не пожелала уступать, и мы   пререкались   до

самого рассвета.

     Когда же первые солнечные лучи озарили нас,   и   мы   увидели,   во   что

превратилась наша одежда, и как перемазаны наши руки и лица, мы прекратили

свой спор на полуслове,   ибо   принялись   смеяться,   и   так   смеяться,   что

переполошили всех певчих птиц в колючих кустах.

     Но я знала, что при ближайшем удобном   случае   мы   вспомним,   что   не

установили хозяина последнего слова, и все начнется сначала.

     И царевна спасла   от   стражей   источника   похитителя   воды,   и   вдруг

оказалось, что это - купец Ильдерим из Басры, и что он хочет продать воду,

а полученными деньгами рассчитаться с   магом   аль-Мавасифом   за   перстень,

дающий ему власть над джиннией Марджаной. А царевна беспокоилась о   судьбе

талисмана, и она отправилась к магу вместе с Ильдеримом,   и   обнаружилось,

что талисман все еще у него. И Ильдерим   купил   для   царевны   талисман,   а

после этого к магу явился ночью   принесенный   ифритами   аш-Шаббан,   и   маг

хотел продать ему талисман за высокую цену, но не смог,   и   маг   рассказал

аш-Шаббану, что талисман куплен двумя купцами, и   они   ночуют   в   соседнем

помещении, и аш-Шаббан захотел убить   купцов   и   уничтожить   талисман.   Но

царевна подслушала из разговор, и взяла талисман с его спутниками, и купца

Ильдерима, и они убежали из дома мага, и скрылись   в   горах.   А   аш-Шаббан

послал за ними в погоню ифритов, а   царевна   и   купец   позвали   на   помощь

джиннию Азизу, которая летала поблизости, разыскивая царевну, чтобы   выйти

за нее замуж. И пока ифриты сражались с джиннией, царевна Бади-аль-Джемаль

и купец Ильдерим убежали.

     И они спустились в долину, и вошли в город, и пришли   к   пристани.   И

купец посадил царевну на корабль. Все это время он думал, что имеет дело с

красивым юношей. И на корабль внесли талисман, и капитан приказал   поднять

паруса, и корабль поплыл по морю.

     А царевна уговорилась с Ильдеримом, что он завершит свои дела в   этом

городе и последует за   ней   в   Багдад,   чтобы   получить   с   нее   долг.   Но

поскольку царевна не надеялась получить от кого-либо в Багдаде деньги, она

хотела сперва спасти   сына   своего   брата,   а   потом   признаться   во   всем

Ильдериму, и взять его с собой на остров, принадлежащий сыну ее   брата,   и

привезти туда ребенка, и сделать его царем, и созвать верных прежнему царю

эмиров, и приказать им собрать   войско,   и   войти   в   столицу   царства,   и

посадить   ребенка   на   престол,   а   уж   потом    открыть    сокровищницы    и

вознаградить купца. Ибо царевна знала, что   в   миг   рождения   ребенка   или

останется в живых ребенок и погибнет гнусный   предатель   Бедр-ад-Дин,   или

погибнет ребенок, а   Бедр-ад-Дин   останется   в   живых.   Но   она   надеялась

защитить ребенка талисманом, хотя и не знала его секрета.

     И вот после многомесячного пути царевна Бади-аль-Джемаль оказалась   в

Багдаде.   Те   деньги,   которыми   снабдил   ее   на   дорогу   Ильдерим,   почти

кончились, и   царевна   не   знала,   где   ей   взять   другие   деньги.   И   она

поселилась в хане для небогатых купцов, и оставила там свои вещи, и клетку

с попугаем, и талисман, а сама пошла на рынок, потому   что   настало   время

искать Зумруд, будущую мать ее племянника.

     И царевна стала расспрашивать купцов   на   рынке   невольников,   и   они

вспомнили того купца, который привез в Багдад Зумруд, и сообщили   царевне,

что он продал своих невольниц во дворец повелителя правоверных,   и   больше

они ничего об этом деле не знали.

     А Бади-аль-Джемаль, когда ее брат был   жив,   жила   у   него,   и   знала

хитрости и проказы царских жен и невольниц, и знала, как   они   посылают   в

город старух, и как старухи беспрепятственно входят в гаремы и выходят   из

них. И царевна стала искать старуху. И она обошла   весь   базар   и   наконец

нашла ту, что искала.

     Это была почтенная женщина, и одежда ее была из дорогих тканей, и   на

шее у нее в десять рядов висели четки,   и   она   имела   вид   добронравия   и

благочестия. Но царевна знала, что именно такие старухи улаживают все дела

невольниц из гаремов вельмож, и что   одна   такая   старуха   может   провести

отряд удальцов левой стороны, и отряд   удальцов   правой   стороны,   и   всех

городских   кади,    и    вали,    и    весь    диван    повелителя    правоверных

Харун-ар-Рашида впридачу. И только любимую жену повелителя,   Ситт-Зубейду,

не сможет провести такая старуха, ибо та и сама уже - женщина в   годах,   и

многое повидала, и знает все хитрости и тонкости старух.

     И царевна обратилась   к   этой   женщине,   и   назвала   ее   матушкой,   и

попросила ее о помощи во имя Аллаха милосердного, и пообещала ей денег,   а

это подействовало на жадную старуху лучше всякой мольбы и призывания имени

Аллаха. И старуха обещала царевне выполнить любую ее просьбу, а она, как и

все, принимала царевну за красивого юношу.

     И царевна сказала ей:

     - О матушка, я сын кади из далекого города, и зовут меня Хасан,   и   у

меня есть сестра, с которой я вырос, и она была   старшей   и   заменила   мне

мать. А недавно на наш город напали враги, и мужчины сражались на   стенах,

а полководец врагов приказал своим воинам напасть с той стороны, откуда их

никто не ждал. И они сделали пролом в городской стене, и вошли в город,   и

взяли в плен много женщин и детей, и отступили с   добычей.   А   среди   этих

женщин была моя сестра Зумруд. И когда мы отогнали врага из города,   и   от

городских стен, и из пределов нашего государства,   я   опоясался   саблей   и

поехал искать сестру. И следы привели меня в Багдад, и стало мне известно,

что она продана во дворец повелителя правоверных. А мы   с   сестрой,   когда

началась война, предвидели, что может наступить разлука, и   взяли   дорогое

запястье, принадлежавшее нашей матери, и разломили его   на   две   части,   и

одну взяла она, а другую взял я. И вот моя половина запястья,   о   матушка.

Возьми же ее, и пойди с ней в гарем повелителя правоверных,   и   покажи   ее

невольницам. И если кто-то из них признает браслет и покажет   тебе   вторую

половину, скажи, что Хасан пришел за   своей   сестрой,   и   пусть   она   сама

укажет путь к встрече и сближению.

     И старуха ответила царевне:

     - На голове и на глазах, о сынок! Я непременно   отнесу   эту   половину

запястья во дворец, и   пусть   Аллах   через   меня   соединит   тебя   с   твоей

сестрой!

     И царевна условилась встретиться со старухой в некотором месте, и они

назначили час, и старуха ушла во дворец повелителя правоверных, а   царевна

отправилась в хан дожидаться возвращения старухи.

     И этот час настал, и Бади-аль-Джемаль пошла на встречу, и   вдруг   она

видит - старухи нет. И Аллах умудрил царевну, и она забеспокоилась, что за

старухой могут следить евнухи из   гарема   повелителя   правоверных,   и   что

лучше не показываться им на глаза. И поэтому царевна не   выходила   к   тому

месту, где должна была ждать ее старуха,   а   следила   из-за   угла.   И   она

прождала до ночи, но старуха не пришла.

     И царевна подумала, что важная причина задержала старуху во дворце, и

что она обязательно появится на следующий день. И царевна опять явилась   к

назначенному месту и   опять   следила   из-за   угла,   но   старуха   опять   не

появилась. И на третий день было то же самое.

     И Царевна поняла, что эта старуха -   гнусная   обманщица,   и,   подумав

немного,   царевна   догадалась    и    насчет    причины    ее    обмана.    Ведь

Бади-аль-Джемаль была дочерью царей и   сестрой   царя,   и   она   никогда   не

задумывалась о стоимости камней, украшавших запястье. А стоимость их   была

велика, ибо это были редкие и   крупные   камни.   И   старуха   могла   отнести

запястье не в гарем повелителя   правоверных,   а   на   рынок   ювелиров,   где

ювелиры и купцы сказали бы ей истинную стоимость этих камней, и предложили

бы за них деньги, и один говорил бы:     даю   тебе   тысячу   динаров!",   а

другой немедленно добавлял: "А я даю тебе полторы тысячи!". И   старуха   бы

не удержалась от соблазна и сказала тому, кто предложил   больше   всех:  

продала тебя половину запястья!" Ведь царевна обещала ей за   помощь   всего

пятьдесят динаров, а цена запястья была в тысячу раз больше.

     И царевна едва   не   заплакала   от   отчаяния,   ибо   половина   запястья

пропала, и виной   тому   было   скорее   всего,   корыстолюбие   старухи,   и   у

Бади-аль-Джемаль не было больше дороги к Зумруд.   А   Зумруд   боялась,   что

Бедр-ад-Дин и аш-Шаббан найдут ее   и   во   дворце   повелителя   правоверных,

чтобы убить, и не доверилась бы никому, кроме   посланца   Бади-аль-Джемаль,

показавшего ей половину запястья.

     А царевна была решительна, и быстра в действиях, и остра   разумом.   И

она поняла, что нет ей иного пути, кроме проникновения в гарем   повелителя

правоверных в женском виде. И она пошла на рынок и купила женскую   одежду,

и переоделась, и потом пошла на рынок невольников, и нашла там посредника,

и обратилась к нему с такими словами:

     - О дядюшка, я невольница из невольниц одного из индийских купцов.   И

мой господин собрал караван, и нагрузил верблюдов   тюками   с   товарами,   и

взял с собой вооруженных невольников, и мы отправились   в   Багдад.   Но   по

дороге на караван напали разбойники, и перебили   стражу,   и   ранили   моего

господина, и похитили товары. И вот   я   привезла   его   в   хан,   и   позвала

лекарей, и они стали его лечить, но его болезнь усилилась,   а   мои   деньги

кончились. И я хочу, чтобы ты объявил обо   мне   на   рынке   невольников,   и

продал меня, а полученные деньги я отдам лекарям, чтобы они выходили моего

господина, ибо он лежит без чувства и   не   отличает   белое   от   черного   и

кислое от горького.

     Посредник посмотрел на нее, и увидел, что она   красива   и   прелестна,

стройна   и   соразмерна.    И    он    согласился    покричать    на    рынке    о

Бади-аль-Джемаль.

     Но уговорившись о плате за посредничество, царевна сказала ему так:

     - Ты не продашь меня никому, о посредник, кроме   того,   кто   придется

мне по душе, и пусть продажа будет по моему желанию.

     - А кто тебе по душе, о невольница, и каково твое желание? -   спросил

посредник.

     И царевна ответила:

     - Я хочу, чтобы ты продал меня в гарем повелителя   правоверных,   и   я

согласна скорее быть рабыней у   младшей   из   его   наложниц,   чем   занимать

почетное место в доме купца, кади или вали.

     И посредник обещал Бади-аль-Джемаль, что   он   продаст   ее   во   дворец

повелителя правоверных, но только для этого нужно, чтобы ее увидел   ювелир

по имени Ибн аль-Кирнас, ибо   это   -   приятель   и   сотрапезник   повелителя

правоверных, и Харун-ар-Рашид доверяет ему выбор невольников, и невольниц,

и драгоценностей, и редкостей. А   также   посредник   сообщил   царевне,   что

невольниц во дворец часто покупает один из черных евнухов халифа, по имени

Сандаль, и его приход на рынок - благо для нее.

     - Делай как знаешь! - сказала царевна. - Ты можешь   отвести   меня   на

рынок сегодня же, и открыть мое лицо, чтобы слух о моей красоте прошел   по

рынку и Ибн аль-Кирнас с Сандалем услыхали обо мне и явились сами?

     - На голове и на глазах! - сказал ей посредник, и повел ее на   рынок,

и принес скамеечку из черного дерева, украшенную белой слоновой костью,   и

поставил скамеечку на землю, и возвел на нее царевну, и поднял с   ее   лица

изар, и открыл ее перед купцами.

     И купцы заторопились, и стали набавлять цену за царевну, и   посредник

извещал о ее достоинствах, говоря:   "Эта   невольница   искусна   в   игре   на

музыкальных инструментах, и осведомлена во всех   науках   и   искусствах,   и

нанизывает стихи, и сведуща в ремеслах!"

     И на рынок пришел евнух халифа Сандаль, и посредник   указал   на   него

царевне, и царевна велела посреднику   подвести   ее   к   Сандалю,   чтобы   он

разглядел ее. И евнух   посмотрел   ей   в   лицо,   и   понял,   что   повелитель

правоверных будет рад этой невольнице, и назначил   ей   цену   десять   тысяч

динаров. И царевна обрадовалась, но тут из купцов вышел один,   одетый   как

чужестранец, и его стан скрывал магрибский бурнус, и лицо было закрыто,   и

даже кончика бороды не виднелось из-под края чалмы. И он прибавил   цену   и

сказал: "Эта невольница моя за тысячу и сто динаров!". Тогда прибавил цену

Сандаль, и незнакомец, услышав ее, прибавил опять, и так они   состязались,

пока цена не достигла двадцати тысяч динаров.   И   сандаль   испугался,   что

повелитель правоверных не   одобрит   этой   траты,   и   отступил.   И   царевна

сказала посреднику:

     - Удержи его, о посредник, ибо я желаю, чтобы ты   продал   меня   этому

евнуху!

     И посредник обратился к евнуху, уговаривая   его   подождать   и   купить

царевну, ибо ее желание - быть проданной во дворец повелителя правоверных.

     И тогда незнакомец сказал посреднику:

     - О Посредник, я купец из Сирии, и я приехал в Багдад, и   хочу   войти

во дворец   повелителя   правоверных   с   дарами   и   подношениями,   чтобы   он

позволил мне здесь торговать и был моим   покровом   и   моей   защитой.   И   я

приготовил для него редкости и драгоценные камни, и знающие   люди   сказали

мне, что лучше всего будет   поднести   ему   в   дар   прекрасную   невольницу,

высокогрудую деву с тонким станом и тяжелыми бедрами. И я пошел   на   рынок

невольников   искать   девушку   для   подарка   халифу,   и   увидел    вот    эту

невольницу, и сердце мое обрадовалось, ибо красота   ее   несравненна.   И   я

заплачу за   нее   столько,   сколько   будет   нужно,   ибо   она   доставит   мне

благосклонность повелителя правоверных.

     И посредник посмотрел на царевну Бади-аль-Джемаль, и она сделала   ему

знак глазами, и он сказал:

     - Я продал тебе эту невольницу за двадцать тысяч динаров, о купец!

     И все купцы, видевшие это, были свидетелями сделки.

     И   чужестранец   взял   Бади-аль-Джемаль   за   руку,   и   его   невольники

окружили их, и опустили изар на лицо Бади-аль-Джемаль, и повели их к дому,

который снял в Багдаде этот купец.

     А   посредник   успел   незаметно   передать    Бади-аль-Джемаль    деньги,

полученные за ее продажу, и это был маленький кожаный кошелек, ибо   в   нем

были только золотые монеты и драгоценное ожерелье, которое ювелиры оценили

в пятнадцать тысяч динаров. И   посредник   взял   из   кошелька   сколько   ему

полагалось за хлопоты, а остальное получила Бади-аль-Джемаль.

     И тогда чужеземец велел своим   невольникам   проложить   дорогу   сквозь

толпу, и вывел   Бади-аль-Джемаль   с   рынка,   и   невольники   с   обнаженными

саблями окружили ее, и купец повел ее по улице, и   вдруг   Бади-аль-Джемаль

увидела, что он хромает!

     Я сразу же попыталась вырваться, но   плешивый   урод,   хуже   пятнистой

змеи, визирь аш-Шаббан крепко вцепился в мою руку.

     И мне стало ясно, что я попалась в расставленные сети.

     О том, что я отправилась по следам Зумруд в Багдад,   он   мог   узнать,

прислав ловкого человека на пристань, чтобы тот разведал, куда купец   увез

проданную мною невольницу. О том, что Зумруд вообще существует   на   свете,

ему мог рассказать тот же Садреддин ибн Яхья. Одним словом, не нужно   было

обладать пророческим даром, чтобы догадаться -   проклятый   аш-Шаббан   тоже

явится в Багдад.

     Снятый   им   дом   был   неподалеку   от    базара.    Меня    сжали    между

невольниками, и заломили мне руки за спину, и силой ввели в этот дом.

     А затем аш-Шаббан велел невольникам оставить меня наедине   с   ним,   и

запер двери, и сел на возвышении, а я стояла перед ним, и больше   всего   я

жалела о том, что сабля, подаренная братом, осталась вместе с моим мужским

нарядом в хане.

     -   Привет,   простор   и   уют   тебе,   о   Бади-аль-Джемаль!   -    сказал,

издеваясь, этот гнусный визирь, этот шелудивый пес.

     Я ничего ему не ответила.

     - Дошло до нас,   о   Бади-аль-Джемаль,   что   ты   прибыла   в   багдад   с

каменным талисманом царицы Балкис, - не смущаясь, продолжал аш-Шаббан. - И

мы хотим получить от тебя этот талисман, о царевна. Поэтому мы искали тебя

по всему Багдаду, и вдруг видим - ты стоишь с открытым лицом на   скамеечке

посреди рынка невольников! Должно быть, горестны были твои обстоятельства,

раз ты продавалась на рынке при помощи посредника, о Бади-аль-Джемаль!

     Я продолжала молчать.

     - Я прекрасно понимаю,   что   заставило   тебя   избрать   этот   путь,   о

царевна, - сказал аш-Шаббан. - Ведь ты утратила свою половину запястья!

     Я изумилась.

     - Что ты, о скверный, о сын   шайтана,   можешь   знать   о   запястье?   -

высокомерно спросила я его.

     - Только то, о царевна, что не следует доверять драгоценности   жадным

и глупым старухам, - криво усмехнулся он. - Вообрази, о царевна,   что   эта

подобная ифриту старуха крайне удивилась, разглядывая   половину   запястья,

ибо никогда раньше не видела таких крупных камней. И она отнесла   запястье

к ювелиру, чтобы узнать его цену. А мы знали, что ты прибудешь в Багдад, о

царевна, без денег, потому что ты бежала из дворца, ничего не   захватив   с

собой, а то немногое, что ты имела при себе, истратила по дороге.   И   наши

невольники сидели у лавок ювелиров, ибо   ты   могла   появиться   там,   чтобы

продать какую-нибудь из своих драгоценностей,   или   подослать   кого-нибудь

другого. И они увидели старуху,   которая   принесла   половину   запястья,   и

ювелир удивился, ибо он никогда раньше не видел таких крупных камне, и   он

долго разглядывал половину запястья, и наконец сказал старухе, что по   его

мнению, такие вещи выделывают на острове Шед, и   цена   их   велика,   но   он

может купить только камни, чтобы вставить их в другие ожерелья и запястья.

И мои невольники поняли,   что   это   украшение   -   из   твоих   украшений,   о

Бади-аль-Джемаль, и побежали за мной, и   я   приехал   на   муле,   и   старуха

поклонилась мне, и поцеловала землю между   моих   рук,   и   рассказала,   что

должна показать эту половину запястья в гареме повелителя правоверных. И я

купил у нее половину запястья, и заплатил   ей   за   сведения,   и   она   ушла

довольная, призывая на мою голову милость Аллаха. А я   понял,   что   это   -

тайный знак между тобой и Зумруд, и что ты ищешь ее, о царевна, и что роды

ее близятся, и что ты хочешь охранять ее, и пронести во дворец   повелителя

правоверных талисман, и спасти ее ребенка. И я узнал   таким   образом,   как

найти Зумруд и сделать так, чтобы она поверила посланцу и доверилась   ему.

И знак, по которому она признает твоего посланца, у меня в руках, так   что

твоя игра проиграна, о   царевна.   И   все   твои   подвиги   и   старания   были

напрасны.

     Он был прав. Он приобрел власть над жизнью и смертью   Зумруд.   И   ему

достаточно было продержать меня взаперти две   недели   или   немногим   более

того, пока срок родов приблизится. Или же просто послать другую старуху   к

Зумруд, и заманить ее в ловушку, и погубить.   Но   в   таком   случае,   зачем

этому хитрецу, поймавшему   за   хвост   шайтана,   понадобилась   я?   Ведь   со

смертью Зумруд я перестаю быть опасна и для него, и   для   его   повелителя,

вонючего ифрита Бедр-ад-Дина! Так в чем же тут причина?

     Возможно раньше я набросилась бы на него с проклятиями,   и   вцепилась

ему в бороду, и   невольники   навалились   бы   на   меня,   и   связали   бы,   и

кончилось бы все это мрачным подземельем с крысами и мышами. Но сейчас   я,

очевидно, поумнела за время странствий, и я поклялась не давать воли гневу

прежде, чем не разгадаю этой загадки. Ибо в разгадке, возможно,   была   моя

жизнь, и жизнь Зумруд, и жизнь младенца.

     - Ты шелудивый пес, о аш-Шаббан, - сказала я ему, потому что если   бы

я не сказала этого, он   бы   решил,   что   я   от   поразивших   меня   бедствий

лишилась рассудка, а вместе с ним и норова царской дочери.   -   Ты   гнуснее

гиен и крокодилов! Ты позволил своим грязным   невольникам   прикоснуться   к

дочери царей и сестре царя! Ты оскорбил мое достоинство,   о   аш-Шаббан,   и

Аллах тебя за это покарает!

     Аш-Шаббан долго смотрел на меня.

     - Ты умна, о царевна, и мне   хотелось   бы   договориться   с   тобой   по

доброму. Прости моих невольников за то, что они прикасались к тебе, а если

хочешь, я прикажу их казнить, всех до одного, - предложил аш-Шаббан.

     Он затевал какую-то странную игру. Я могла спорить на   любой   заклад,

что каким бы ни был мой ответ, невольники не пострадают. Поэтому я приняла

гордый и независимый вид и сказала:

     - Ты должен был сам додуматься до этого, о аш-Шаббан, а не ждать моих

приказаний. Осквернение достоинства царей   и   царских   детей   должно   быть

наказано.

     - Это все, что ты желаешь от меня, о царевна? - спросил он.

     - Еще я желаю, чтобы ты немедленно отпустил меня, - потребовала я.

     - Я готов отпустить тебя когда тебе будет угодно, о Бади-аль-Джемаль,

- отвечал он, и это тоже, очевидно, было ложью. - Но куда ты пойдешь и как

ты станешь жить? Ведь ты больше не царская сестра, и ты   не   возведешь   на

трон своего племянника, и все твои сокровища остались на   острове   Шед.   Я

хотел бы проявить заботу о дочери брата моего повелителя.

     Я поняла,   что   сперва   он   предложит   мне   богатства,   и   дворец,   и

невольниц, и что-нибудь еще, а потом окажется,   что   расплатиться   за   это

будет выше моих сил.

     И я почувствовала, что нужно увести его помыслы   с   верного   пути   на

ложный, и не было к этому иного средства, кроме того, которое пришло мне в

голову.

     - Я сама позабочусь о себе, о аш-Шаббан, -   сказала   я.   -   Если   мой

племянник все равно что погиб, и дорога на остров Шед для меня закрыта, то

единственный путь для меня - вновь обрести   мое   царское   достоинство   или

умереть. Я   опять   пойду   к   посреднику,   и   он   продаст   меня   во   дворец

повелителя правоверных, и я подкуплю евнухов,   и   они   расскажут   обо   мне

Харуну   ар-Рашиду,   восхваляя   мою   красоту   и   прелесть,   и   он   пожелает

немедленно приблизить меня, и я понравлюсь ему, и он полюбит меня   великой

любовью. А поскольку Ситт-Зубейда уже немолода, я могу стать любимой женой

повелителя правоверных, и царское достоинство вернется ко мне.

     Аш-Шаббан, кажется, онемел.

     В голове его происходила борьба между старым и новым мнением обо мне.

Он не думал, что причиной моих поступков   может   быть   корысть.   Воистину,

ведь если бы сын моего брата взошел   на   престол,   я   заняла   бы   в   нашем

царстве одно из самых высоких мест. И он лишил меня этого. Сама   я   раньше

как-то не думала о том, что, если я привезу Зумруд с ребенком на остров, и

соберу оставшихся верными моему брату Джаншаху эмиров, и возведу   дитя   на

престол, мне еще долгое время придется заниматься государственными делами.

Так   далеко   я   не   заглядывала.   Я   просто   не   могла   допустить,    чтобы

единственный сын брата погиб.

     Наконец плешивый урод усмехнулся.

     - Я понимаю тебя, о царевна. Ты хочешь вновь достичь подобающего тебе

положения. Ты поступаешь так,   как   поступают   мудрейшие   -   не   собираешь

пролитую воду в разбитый кувшин! Если бы я знал, чем ты   руководствуешься,

- клянусь Аллахом, не   было   бы   нужды   в   твоих   странствиях!   Я   мог   бы

предложить тебе кое-что получше места во дворце повелителя правоверных, но

скажи сперва - окончательно ли ты   отказалась   от   замысла   спасти   своего

племянника талисманом?

     Я чуть было не воскликнула сгоряча, что отказалась от этого   замысла,

но вдруг поняла, что это насторожит его, ибо аш-Шаббан знал мое   упрямство

и легкая победа ему показалась бы сомнительной.

     И   я   вспомнила,   как   Ильдерим   торговал   у   аль-Мавасифа    каменный

талисман...

     - О аш-Шаббан, а что бы ты предложил мне взамен утраченного   величия?

- спросила я.

     - Ради Аллаха, зачем мне предлагать тебе что-то,   когда   я   не   знаю,

похоронила ли ты свои замыслы! - отвечал аш-Шаббан.

     - О шелудивый пес, почему ты не хочешь, чтобы я заняла подобающее мне

место   во   дворце    повелителя    правоверных?    -    как    можно    ласковее

полюбопытствовала я. - И что ты в состоянии   предложить   мне   такого,   что

перевесило бы достоинство жены повелителя правоверных?

     - То, что я хочу предложить тебе, воистину обрадует тебя куда больше,

чем близость с повелителем правоверных, - загадочно   заявил   аш-Шаббан.   -

Ведь халиф уже немолод, и маленького   роста,   и   у   него   широкое   лицо   и

маленькие   толстые   губы.   И   близость   с   ним   будет   тебе   неприятна,   о

Бади-аль-Джемаль. Разве ты не предвидела этого бедствия?

      - Всегда ли близость царей приятна их женам? - ответила я вопросом на

вопрос. -   И,   однако,   нет   у   царей   недостатка   ни   в   невестах,   ни   в

наложницах. И женщины гордятся своим   местом   в   царском   дворце   и   своим

достоинством в глазах царя.

      - О Бади-аль-Джемаль! -   обратился   ко   мне   аш-Шаббан,   окончательно

убедившись в моих честолюбивых замыслах. - Ты оплакивала своего   брата,   и

хотела отомстить за него, а ведь он не был для   тебя   воистину   заботливым

братом и покровителем. И сейчас я объясню тебе, почему. Все то время,   что

он был царем и сидел на царском престоле,   он   знал,   что   мой   повелитель

Бедр-ад-Дин представляет для него опасность. Но   он   не   искал   встречи   с

Бедр-ад-Дином, и был горд и заносчив. А также он не   подумал   о   том,   что

надо вовремя выдать выдать тебя замуж, и не искал тебе достойного мужа,   и

тебе самой известно, чем все это кончилось. А между тем   он   знал,   что   у

вашего дяди, Бедр-ад-Дина, вырос сын, и он ровно на   год   старше   тебя,   о

Бади-аль-Джемаль, и стан его заставляет устыдиться ветку ивы, а   лицом   он

прекрасен, и нравом мягок, и у него блестящий лоб, и румяные щеки, и   шея,

точно мрамор, и зубы как жемчуга, и слюна его слаще сахара. И если бы царь

Джаншах выдал тебя замуж за сына твоего дяди, как это делают   все   цари   и

достойные люди, то не было бы ничего из того, что было, и   Бедр-ад-Дин   не

стал бы ему вредить. И я прошу тебя, о царевна, позабыть былую   вражду,   и

стать женой сына своего дяди, и покончить этим со всеми   разногласиями.   А

когда   Бедр-ад-Дина   призовет   к   себе   Аллах,   царем   станет    его    сын,

Захр-ад-Дин, и ты вместе с ним взойдешь на престол, и   будешь   править,   и

все благословят тебя за то, что ты принесла на остров мир   и   спокойствие.

Что ты скажешь об этом, о Бади-аль-Джемаль?

     Я задумалась.

     Возможно,   у   Бедр-ад-Дина   действительно   был   юный   сын,    которого

скрывали от людей. Для низвергнутого предателя такой страх за свое дитя   -

вещь   вполне   объяснимая.   Но   еще   возможнее   было   то,   что    наследника

Бедр-ад-Дина аш-Шаббан придумал только что, сию минуту, и тогда   это   была

ловушка для меня. Оставалось понять, ради чего он заманивает   меня   в   эту

ловушку.

     - Я впервые слышу о том, что у меня двоюродный брат, о   аш-Шаббан,   -

сказала я. - И хотя   царевны   часто   выходят   замуж   за   своих   двоюродных

братьев, мне это и в голову не приходило, потому что я ничего не   знала   о

Захр-ад-Дине. Но если ты хочешь, чтобы я согласилась стать его   женой,   ты

должен показать мне его портрет, чтобы я полюбила его по портрету. Неужели

не найдется у Бедр-ад-Дина одаренной талантами невольницы, которая   вышила

бы образ его сына цветным шелком на платке? И когда я увижу его,   я   решу,

выходить ли мне за него замуж. Разве к царским   дочерям   сватаются   иначе?

Разве являются без подарков и портрета, о аш-Шаббан?

     Этими словами я дала понять аш-Шаббану, что настаиваю   на   соблюдении

порядка сватовства. И он откровенно обрадовался.

     - Ради Аллаха, откуда же я знал, что сегодня у нас день сватовства, о

царевна?! - воскликнул он. - Бедр-ад-Дин и его   сын   Захр-ад-Дин   даже   не

могли и мечтать о такой удаче! Но если   ты   подождешь   немного,   я   соберу

подарки, и   найду   в   своих   вещах   портрет   юноши,   и   пошлю   известие   о

сватовстве Бедр-ад-Дину. Что ты скажешь о том, чтобы   получить   подарки   с

портретом и дать ответ на сватовство этим же вечером?

     - Если я получу достойные царевны подарки, о аш-Шаббан, и если   образ

царевича западет мне в сердце...

     Аш-Шаббан прямо расцвел от радости и   стал   еще   сквернее   и   гнуснее

видом, чем раньше. Голос его был вкрадчив, и если бы   я   своими   ушами   не

слышала, как он приказывал бестолковым ифритам найти меня и   разодрать   на

кусочки, я, может быть, и поверила бы ему. Да и трудно было   предположить,

что он простил мне удар каменной подставкой по затылку, пусть даже   тюрбан

и смягчил этот удар.

     - Как отрадно приходить к соглашению,   о   царевна,   -   пропел   он.   -

Воистину,   ты   наделена   неженским   умом.   Скажи,   о    царевна,    где    ты

остановилась и в каком хане стоят твои вещи. Мы пошлем невольников,   чтобы

они все принесли сюда.

     - Вещей у меня немного. Как ты знаешь, о аш-Шаббан, за время дороги я

все   продала,   и   сделала   долги,   и   плата   за   меня,   которую   ты   отдал

посреднику, предназначена для выкупа из заклада сабли моего   брата   и   для

возмещения долгов. Так что посылать за молитвенным ковриком   ценой   в   два

дирхема и стоптанными сапогами, право же, не стоит, о аш-Шаббан!

     - А талисман, о царевна? - спросил он. - Ты забыла про талисман!

     - А разве есть в нем теперь какая-то нужда? - удивилась я. - Ведь   мы

с тобой пришли к соглашению.

     -   Я   поклялся   моему   повелителю   Бедр-ад-Дину,   что   уничтожу   этот

талисман, - сказал аш-Шаббан.   -   Причем   поклялся   и   Каабой,   и   бородой

пророка, и   разводом.   Словом,   нет   мне   иного   пути,   кроме   уничтожения

талисмана. Ведь   неизвестно,   какие   еще   заклятья   и   пророчества   с   ним

связаны.

     Вот   это   уже   было   правдой!   Уничтожить   талисман   -   такова    была

изначальная цель аш-Шаббана. Убить Зумруд и уничтожить талисман, чтобы   уж

ни с какой стороны не ждать бедствий и неприятностей!

     Я вспомнила, что именно поэтому он снес голову глупому   старому   магу

аль-Мавасифу.

      - Но ведь талисман не будет охранять Зумруд в час родов,   -   ответила

я. - Зачем же его уничтожать?

     - Я поклялся Каабой, и талисман должен быть уничтожен, о   царевна,   -

вполне миролюбиво, однако твердо заявил он. - И таково желание твоего дяди

и отца твоего жениха, Бедр-ад-Дина.

     Я опять задумалась.

     И он начал подозревать истину.

     - Ты не хочешь пожертвовать   пятью   камушками   ради   своего   будущего

величия? - тихо спросил он.

     - Я не вижу в этом смысла, - строптиво отвечала я.   -   Надо   показать

этот талисман другим магам, и   пусть   они   откроют   нам,   на   что   он   еще

способен!

     - О Бади-аль-Джемаль... - голос старого хитреца стал зловещим. - Если

ты не скажешь нам, где талисман,   то   сегодня   же   посланец   с   половинкой

запястья найдет Зумруд и заманит ее в ловушку, и она погибнет! А   если   ты

отдашь нам талисман, она останется жива и лишь утратит   ребенка.   И   перед

престолом   Аллаха   вы   будете   стоять   вместе,   и   она   станет   взывать   о

справедливости, и Аллах будет судить вас, о Бади-аль-Джемаль!   Ибо   ты,   и

никто другой, станешь причиной ее гибели!

     - О шелудивый пес! -   снова   воскликнула   я   в   величайшем   гневе.   -

Подумал ли ты, кому угрожаешь, о презренный? В день моей свадьбы, когда   я

выйду замуж за сына моего дяди, он   войдет   ко   мне,   и   обнимет   меня,   и

захочет сокрушить мою девственность, но я не буду принадлежать ему раньше,

чем он даст клятву казнить тебя! Ты угрожаешь мне,   о   нечестивый,   о   сын

греха, о гиена? Благодари Аллаха, что со мной нет сабли моего брата!

     - Это   не   угроза,   а   предупреждение,   о   царевна!   -   но   в   голосе

аш-Шаббана не было смущения. Он был уверен в своей победе.

     - А знаешь ли ты, о аш-Шаббан, во сколько мне обошелся этот талисман?

- пытаясь сделать свой голос таким же зловещим, как и у него, спросила я.

     - Я знаю его изначальную цену, о царевна, и я готов был заплатить ее,

лишь бы завладеть талисманом и уничтожить его.

     Я   поняла,   что   торг,   наподобие   того,   что    затеял    Ильдерим    с

аль-Мавасифом, тут не получится.

     - И ты готов возместить мне все затраты?

     - Разумеется, о царевна. Прикажешь ли принести сундуки с   сокровищами

и редкостями? Или кошельки с деньгами?

     - И то и другое - сказала я, еще не зная, как же теперь   выпутываться

и выкручиваться. Ведь если он каким-то обманом вынудит   меня   сказать   ему

установленные законом слова:     продала   тебе   талисман"   в   присутствии

свидетелей, то напрасны все мои странствия, и не сдержаны   клятвы,   и   нет

мне прощения и пощады.

     Невольники внесли сундуки и раскрыли их.

     - И если я продам тебе талисман, то могу взять плату за него, и выйти

из твоего дома вместе с твоими невольниками, и пойти в хан, где я живу, за

талисманом? - спросила я. - Ведь я спрятала его, и никто   не   найдет   его,

кроме меня.

     - Разумеется, о царевна! - отвечал   аш-Шаббан.   -   Взгляни,   вот   тут

изделия индийцев, а тут изделия франков. А в   этом   горшке   -   драгоценная

благовонная смола, такой ты еще не видела. У нас   на   острове   такой   нет.

Смотри, как ее много! А вот золотые пояса, и худший   из   них   может   стать

праздничным для дочери повелителя правоверных в день ее свадьбы. Во что ты

ценишь эти пять кусков грубого камня? А вот венец, который пригодится тебе

в день твоей собственной свадьбы.

     Насчет собственной я сильно сомневалась. Ничто не мешало   аш-Шаббану,

получив талисман, расправиться с невестой несуществующего царевича. Однако

опасная игра со старым хитрецом продолжалась.

     - Что за   обноски   предлагаешь   ты   мне,   о   аш-Шаббан?   -   брезгливо

спросила я. - Это пояса для невольниц мясников и пекарей! А в таком   венце

пусть выходят замуж дочери носильщиков и рыбаков с   берегов   Тигра!   Разве

нет у тебя сокровищ, достойных царских дочерей,   что   ты   предлагаешь   нам

побрякушки?

     - Я могу приказать невольникам, и они принесут   другие   вещи,   а   эти

унесут, - предложил аш-Шаббан.

     - Нет, о собака! - им я ухватилась за крышку   сундука.   -   Пусть   мне

покажут все, что у тебя есть, и тогда посмотрим!

     Я вознамерилась затеять торг   вроде   того,   которым   Ильдерим   совсем

заморочил и сбил с толку аль-Мавасифа. Возможно, мне это и удалось   бы.   Я

так скучала без Ильдерима, что   вспоминала   все   его   слова,   движения   и,

конечно, стихи. За время долгого плавания   я   столько   раз   думала   о   том

торге, что могла бы, кажется, и сама справиться с любым старым скупердяем.

     Но Аллаху, видно, надоело сегодняшнее вранье аш-Шаббана, и   чаша   его

терпения переполнилась.

     Четверо невольников побежали   за   другими   сундуками,   оставив   дверь

раскрытой нараспашку. Я схватила большой горшок с ароматической   смолой   и

без лишних слов надела его на голову аш-Шаббану. Смола залепила   ему   уши,

нос и   рот.   Я   не   стала   долго   слушать   его   хрип   и,   предоставив   ему

наслаждаться благовонием, стремительно выбежала из помещения.

     Как я проскочила мимо стражи у ворот - объяснить не   берусь.   Они   не

ожидали моего появления и позволили мне выбежать на улицу   и   скрыться   за

углом.

     Благословляя Аллаха, пославшего мне этот горшок, я замешалась в толпу

женщин на перекрестке у колодца.

     На   груди   у   меня   все   еще   был   спрятан   кошелек,   полученный    от

посредника. Я потянула за изар одну из женщин,   по   походке   -   молодую   и

изящную.

     - Не хочешь ли ты уступить мне за золотой динар свой изар и кувшин, о

сестрица? - спросила я. - А ты получишь мой изар, чтобы пристойно дойти до

дома!

     - Золотой динар?   -   удивилась   она.   -   Ради   Аллаха,   откуда   такая

щедрость?

     - Я вышла из дома моего мужа, - сказала я, и пошла по своим делам, но

его невольник, желтый раб, идет за мной   следом,   и   я   непременно   должна

обмануть его и устроить над ним хитрость! Ради блага своих   детей,   помоги

мне, сестрица, а Аллах поможет тебе!

     Мы забежали за угол и быстро обменялись изарами. Я поставила на плечо

пустой кувшин и чинно пошла навстречу погоне.

     Она проскочила мимо меня, тогда я ускорила шаг   и   резко   свернула   в

ближайший переулок. А там не то пошла, не то побежала, поскольку не   могла

знать, что произойдет у фонтана.

     То, что сказал мне аш-Шаббан, было   скверно   и   отвратительно.   Жизнь

Зумруд внезапно оказалась в страшной опасности, и виной тому была   я.   Но,

если посмотреть на это дело с другой стороны, не могла же я везти сюда   из

своего царства более или   менее   надежную   старуху!   Искать   ее   следовало

здесь, и в этих поисках мне с равной вероятностью могло и   повезти,   и   не

повезти. Аллах решил, что должно не повезти. Такова его воля, и следует не

размышлять о собирании воды в разбитый кувшин,   как   сказал   аш-Шаббан,   а

придумывать что-то новое.

     И я поспешила на рынок.

     Я   могла   еще   найти   Ибн   аль-Кирнаса,   о   котором   обмолвился    тот

посредник, и открыть перед ним лицо, и даже заплатить ему   из   тех   денег,

что отвесил за меня сын греха аш-Шаббан, лишь бы он согласился ввести меня

во дворец халифа. Ибо, по моим подсчетам,   срок   родов   был   уже   до   того

близок, что несколько дней решали дело.

     И я вернулась на рынок, и нашла ряды   ювелиров,   и   пошла   мимо   них,

покачиваясь и играя боками, потому что именно так, а не иначе, ходили мимо

лавок все здешние женщины.

     И я спросила у одной насчет лавки Ибн аль-Кирнаса, и она указала   мне

эту лавку, но Аллах, как видно, послал ангела, чтобы задержать меня   и   не

пустить туда.

     Этот незримый ангел потянул меня сзади за край изара. Я ускорила шаг,

но и ангел поспешил следом.   Вовсе   мне   было   ни   к   чему,   чтобы   кто-то

врывался за мной в лавку к ювелиру, с которым я собиралась обсудить   такое

важное дело. Оставалось только оторваться от этого незнакомца и замешаться

в толпе.

     Я ускорила шаг, и миновала рынок ковровщиков, и рынок медников, и еще

какие-т   о   ряды,   и   кидалась   в   проходы    между    тюками    товаров,    и

проскальзывала между людьми там, где оставалась   ничтожная   щель,   и   даже

подлезала под брюхо верблюда.

     Словом, мне удалось отцепиться от преследователя и   вернуться   к   Ибн

аль-Кирнасу. Но в лавку к нему я не вошла по весомой причине - я   увидела,

что туда входят двое невольников из тех, что таскали сундуки с диковинками

в доме, который снял аш-Шаббан!

     Воистину, тот, кто пристал ко мне в толпе, сделал благое дело!   Иначе

эти порождения   скверны   схватили   бы   меня   в   лавке,   а   старый   хитрюга

аш-Шаббан уж наверно научил их,   что   говорить   сбежавшимся   на   мой   крик

правоверным! И я могла спорить на любой заклад, что кроме этих невольников

за мной пришло их не меньше десяти, и вооруженных,   но   только   они   ждали

поблизости от лавки.

     Я прокляла свою глупость. Ведь аш-Шаббан наверняка не хуже меня знал,

что невольниц для повелителя правоверных покупает Ибн аль-Кирнас! Это весь

Багдад знал! И он понимал, что не осталось мне иного пути к Зумруд,   кроме

как через гарем халифа.

     И я повернулась и пошла обратно, и в голове   моей   была   сумятица,   а

бедра продолжали мерно колыхаться, как если бы стан   мой   был   тростинкой,

колеблемой ветром, и тайну этой походки даже в гареме   моего   брата   знали

немногие, а уж на багдадском базаре она и вовсе была   диковиной,   подобной

разе среди верблюжьих колючек.

     И та же рука, что удержала меня от посещения лавки   Ибн   аль-Кирнаса,

снова потянула за изар. И точно так же я   ускорила   шаг,   и   прошла   через

ряды, и вышла с рынка, и вошла в переулок, совсем не подумав, что народу в

нем немного, а чем дальше я отойду   от   рынка,   тем   меньше   прохожих   мне

попадется.

     Тот, кто шел за моей спиной, тоже прибавил шаг,   так   что   я   ощутила

близость его тела сквозь все свои покрывала, и он протянул руку, и положил

ее мне на спину, чуть пониже поясницы.

     Мне показалось, будто проклятая джинния Азиза взяла меня в объятия   и

молниеносно взлетела, и разомкнула руки, и кинула меня   вниз,   и   я   лечу,

переворачиваясь! И когда я ощутила под ногами землю,   то   удивилась   тому,

что цела и невредима.

     А рука тем временем протянулась и коснулась моего бедра, и я   поняла,

что мое тело уже принадлежит этой руке, и что сейчас   она   крепко   прижмет

меня. Но даже будь со мной сабля, подаренная мне братом, я не   ударила   бы

по этой руке, потому что мной овладело поразительное бессилие, и даже хуже

того - глаза мои едва не закрылись сами собой.

     И было в этом нечто странное, но неизбежное, как будто   я   уже   целую

вечность ждала прикосновения именно этой руки, и потому оно не вызвало   во

мне возмущения, тем более, что обладатель   сильных   и   вкрадчивых   пальцев

принес с собой и облако мускуса, совсем меня одурманившее.

     И тут я словно с небес рухнула на камни, ибо притягивавший   меня   все

ближе и ближе незнакомец прошептал мне прямо в ухо:

     - Меж бедер твоих - престол халифата!

     Мне показалось, будто меня преследует мой безумный попугай!

     И две мысли столкнулись в моей бедной голове, словно   два   гиссарских

барана лбами. Первая из них была - о том, что в этот миг   меж   бедер   моих

действительно престол халифата. А вторая - Аллах всемогущий,   только   один

человек в мире мог научиться от попугая этим дерзким   словам,   и   это   его

голос!

     Я резко повернулась к ученику попугая - и точно,   передо   мной   стоял

безумный поэт и лев пустыни, возлюбленный джиннии Марджаны!

     - О нечестивый,   о   предатель,   мало   тебе   Марджаны,   ты   еще   готов

преследовать всех женщин багдадского базара   и   донимать   их   попугайскими

нежностями! - воскликнула я в великом возмущении. - Да не   облегчит   Аллах

твою ношу, о развратник, о сластолюбец, о   похотливая   обезьяна,   о   ишак,

готовый вскочить на любую ослицу!

     Лев пустыни попятился, раскрыв рот. А   затем,   поскольку   переулок   в

этот миг был пуст, без размышлений сорвал с моего лица изар.

     - Ах, это ты, маленький Хасан, возлюбленный джиннии Азизы! - и тут он

расхохотался. - Как же это я опозорился, приняв тебя за женщину? И что   ты

делаешь на багдадском базаре в женской одежде и в изаре?

     Ответ мой был уже готов, я собиралась сказать   этому   несостоявшемуся

прелюбодею, что лишь женское платье могло спасти меня   от   опасности.   Но,

видно, лев пустыни лучше разбирался в женщинах, чем я - в мужчинах.

     - Во имя Аллаха могучего   справедливого!   -   воскликнул   Ильдерим.   -

Когда же ты был переодет, о Хасан? Теперь на базаре, или все-таки тогда на

ристалище? Ведь там я видел под твоим плащом лишь   сверкание   кольчуги,   и

ничего более? Да и потом я тебя, помнится, без плаща и не видел!

     - А что же ты видишь теперь, о неразумный, что мешает тебе узнать   во

мне прежнего Хасана? - сердито осведомилась я.

     - Твои бедра, - ответил этот распутник.

     - Сократи свои речи, о Ильдерим! - сурово сказала я.   -   Превратности

времен заставили меня надеть женское платье.

     - А до этого превратности времен заставили тебя облачиться в   мужской

наряд? - спросил он.

     - Ты ошибаешься, но теперь не время спорить, - ответила я. -   Пойдем,

и я расскажу тебе, что со мной случилось и каково мое положение. И если ты

не найдешь пути к желаемому, то этого пути вовсе нет на свете!

     - Пойдем, - согласился Ильдерим и огляделся. В переулке   все   еще   не

было ни души. И он опять положил руку мне на бедро.

     Я хотела сказать ему, что он - бесноватый, не отличающий дня от ночи,

сладкого от горького   и   женщины   от   мужчины.   Но   вместо   этого   я   лишь

взмолилась:

     - Не здесь, ради Аллаха!

     - Хорошо, - сказал он, положил свою ладонь мне на затылок,   приблизил

мое лицо, словно чашу, к своим губам, и я поняла, о чем думал поэт,   когда

сотворил такие бейты:

              Вот юноша, чья слюна походит на сладкий мед,

              А взоры его острей, чем Индии острый меч.

              Когда по земле пройдет, летит аромат его,

              Как ветер, что средь долин и гор овевает нас.

     - Пусти меня, о Ильдерим! - прошептала я. - Пусти, или   нас   застанут

здесь правоверные!

     - Идем, - приказал он. - Я не знаю, как тебя зовут, но   красота   твоя

совершенна, и в любви не будет тебе равных!

     - Нет! - я даже отшатнулась от него. -   Ради   Аллаха,   не   веди   меня

никуда! У меня есть еще дело на этом базаре! Ты не знаешь, о Ильдерим, что

мерзкий аш-Шаббан прибыл в Багдад, и   он   расставил   своих   соглядатаев   у

лавок ювелиров, и он   выследил   старуху,   которая   принесла   мою   половину

запястья, которую я велела показать невольницам Харуна ар-Рашида, а она из

корыстолюбия решила ее продать, и он взял у нее эту половину   запястья,   и

теперь для него открыт путь к Зумруд, а она   доверится   только   тому,   кто

покажет ей эту половину, и тогда...

     - Я ничего не понял, - ответил Ильдерим, и тут я заметила, что иду за

ним, а он ведет меня за руку. - Какое запястье? Почему у тебя   только   его

половина? Откуда взялась старуха? Можешь ли ты рассказать об этом связно и

подробно? Или   вместе   с   женским   платьем   к   тебе   вернулась   и   женская

бестолковость?

     - Как только я верну себе саблю,   о   Ильдерим,   -   сказала   я,   -   мы

побеседуем о   женской   и   мужской   бестолковости!   А   теперь   слушай   меня

внимательно, если только ты на это способен. При расставании   я   разломила

свое запястье на две половины и   одну   дала   Зумруд.   Я   думала,   что   это

поможет нам найти друг друга, но моя половина оказалась в руках у гнусного

аш-Шаббана, и теперь   он   может   в   любую   минуту   послать   ее   во   дворец

повелителя правоверных, и Зумруд увидит ее, и приложит к своей половине, и

они сойдутся, и она сделает то, о чем ее попросит посланец -   а   ведь   она

будет считать его моим посланцем! И она погибнет, о Ильдерим! И   все   наши

труды окажутся напрасны!

     - Нигде не сказано, что именно сегодня аш-Шаббан   пошлет   кого-нибудь

во дворец, - уверенно заявил Ильдерим.

     - Я знаю это точно, как то, что сейчас - день, а после него   наступит

ночь! - воскликнула я.   -   Видишь   ли,   я   побывала   сегодня   в   гостях   у

аш-Шаббана.

     - Как ты попала туда? - изумился Ильдерим.

     - Он купил меня на невольничьем рынке за двадцать   тысяч   динаров!   -

гордо сказала я,   потому   что   за   такие   деньги   можно   купить   несколько

красивых и образованных невольниц.

     - Я   бы   не   дал   и   сотни...   -   проворчал   Ильдерим.   -   Надо   быть

бесноватым, чтобы за свои деньги покупать гремучую змею   и   землетрясение!

Такая жена   или   невольница,   как   ты,   для   правоверного   -   бедствие   из

бедствий. Тебе место не в гареме, а в страже   халифа,   в   отряде   удальцов

левой или правой стороны.

     - Он не глупее тебя, о Ильдерим, и покупал меня не для своего гарема,

- как можно спокойнее отвечала я. - И думается мне, что гарем ему уже ни к

чему. Он купил меня для того, чтобы с   моей   помощью   найти   и   уничтожить

талисман. А что до отряда удальцов,   то,   клянусь   Аллахом,   это   неплохая

мысль! Если мне удастся благополучно выпутаться из этой истории, и   спасти

Зумруд с ребенком, и позаботиться об их   будущем,   я   пойду   к   халифу,   и

поцелую землю между его рук, и открою перед ним лицо,   и   расскажу   ему   о

своих похождениях, и он прикажет взять   меня   в   свою   охрану.   И   я   буду

выезжать вместе с удальцами правой или   левой   стороны   перед   халифом,   и

разгонять прохожих, и бить древком копья по спинам зазевавшихся купцов!

     - Сократи свои речи, о женщина! - приказал Ильдерим.

     -   Это   -   все,   что   ты    можешь    мне    возразить,    о    купец?    -

полюбопытствовала я. - Немного, клянусь Аллахом! Прибавь, о Ильдерим! Наши

уши жаждут меда твоей мудрости!

     - Да не помилует Аллах того, кто дает волю женщинам, - сказал на   это

Ильдерим. - А почему бы тебе не выпить водички из источника Мужчин? Раз уж

в этом   теле   обитает   душа   бешеного   бедуина,   из   тех,   которые   грабят

караваны, то пусть уж и тело ей соответствует!

     И он отцепил от пояса ту самую чернильницу.

     - Если я выпью воды и стану мужчиной, - ответила я, -   то   ты   будешь

ссориться и мириться со мной без ущерба для своего достоинства.   Но   я   не

стану мужчиной,   и   ты   будешь   постоянно   терпеть   поражение   в   споре   с

женщиной, о Ильдерим! Одно   дело   -   когда   последнее   слово   остается   за

мальчиком Хасаном, а другое - за девушкой по   имени   Бади-аль-Джемаль,   не

так ли, о Ильдерим? Возьми прочь свою   чернильницу!   Я   не   доставлю   тебе

такого удовольствия!

     Дальше мы шли молча.

     - Куда ты ведешь меня, о Ильдерим? - наконец спросила я.

     - Я хотел отвести тебя в тот хан, где остановился, - сказал он. -   Но

теперь сам не знаю, что с тобой делать!

     - Ничего со мной не надо   делать!   -   гордо   отстранилась   я.   -   Вот

кошелек, его содержимое - двадцать тысяч динаров. Эти деньги   заплатил   за

меня аш-Шаббан. Возьми из них, сколько я тебе должна, а   хочешь   -   возьми

все. И мы будем в расчете, о Ильдерим. И ты пустишь эти деньги в оборот, и

удвоишь их, и утроишь, а я займусь своими делами. Мне ведь   нужно   попасть

во дворец халифа,   и   найти   Зумруд,   пока   к   ней   никого   не   прислал   с

половинкой запястья скверный аш-Шаббан, и устроить   так,   чтобы   во   время

родов рядом с ней был талисман.

      -   Ты   все   время   твердишь    о    какой-то    половине    запястья,    о

Бади-аль-Джемаль, - остановил меня Ильдерим. -   Что   это   за   удивительное

запястье? Как оно выглядит?

     - Как переплетенные серебряные листья, и между ними   вделаны   большие

камни, и еще...

     - Так это над этим запястьем   потешается   весь   багдадский   базар?   -

перебил меня Ильдерим. - Идем скорее, пока народ не разошелся! Ты   увидишь

поразительное зрелище!

     И он снова взял меня за руку, и поправил на мне Изар, чтобы никто   не

видел моего лица, и повел меня обратно на рынок.

     Оказалось, что возле лавок бедных ювелиров, к которым я и   близко   не

подходила, потому что знала толк   в   драгоценностях,   собралась   небольшая

толпа. Она веселилась. Хохот был слышен издалека. Ильдерим врезался в   эту

толпу и потащил меня следом. Таким   образом   мы   пробились   в   середину   и

увидели маленького черного раба, одетого как наследник   самого   халифа.   В

руке этот раб держал мою половинку запястья!

     - Прибавьте, во имя Аллаха! -   требовал   мальчишка.   -   Прибавьте,   о

знающие! Если бы это запястье было целым, цена его дошла   бы   до   тридцати

тысяч динаров! Половину я уступлю за десять тысяч динаров, о правоверные!

     - Убавь, о продавец! - отвечал ему всхлипывающий от смеха голос. -   Я

куплю у тебя эту безделушку за девять тысяч динаров!

     - Я не убавлю и буду ждать того, кто знает толк в подобных   вещах!   -

строптиво отвечал продавец. -   А   вы,   о   купцы,   о   прохожие,   расскажите

повсюду, что на багдадском базаре   продается   запястье   такой   неслыханной

красоты, что половина его стоит десять тысяч динаров!

     - Непременно расскажем! - пообещала ему толпа. - Но ты простоишь   тут

до Судного дня и не дождешься бесноватого, который купил бы   у   тебя   твой

обломок за такую цену! И   ты   явишься   с   этой   вещью   пред   ликом   Аллаха

великого!

     - Мальчишка, похоже, евнух из гарема какого-то вельможи, - шепнул мне

Ильдерим. - И он уже несколько раз приходил сюда. Как только Аллах   уберег

его от аш-Шаббана?

     - Аш-Шаббан узнал о существовании запястья лишь несколько дней назад,

когда я отдала его лживой старухе, чтобы снести   в   гарем   халифа,   а   она

понесла его продавать! - отвечала я.

     - Если мальчишка из   евнухов   халифа...   -   пробормотал   Ильдерим.   -

Погоди, о Бади-аль-Джемаль, этот мальчишка ради нас горы сдвинет с места!

     Он дернул маленького евнуха за полу его разноцветного кафтана.

     - Ступай-ка ты к воротам медресе, - негромко сказал он, -   и   подожди

меня там. Я найду покупателя на твой товар.

     И сразу же выскользнул из толпы, таща меня за собой.

     У ворот   медресе   мы   немного   подождали,   и   вот   мальчишка   явился,

запыхавшись.

     - Пойдем куда-нибудь, о господин, - сказал он Ильдериму. -   Здесь   не

место сличать половины.

     - У меня нет второй половины, - ответил ему Ильдерим, -   и   я   должен

предупредить тебя, о мальчик, что она в руках у плохого человека.   И   если

кто-то покажет тебе вторую половину, беги от него без   оглядки,   иначе   он

погубит ту, что дала тебе этот обломок.

     - Почему я должен верить   тебе,   о   господин?   -   беспокойно   спросил

мальчишка. - Мне приказано дождаться человека, который   приложит   к   этому

запястью вторую половину. Больше мне ничего не приказано!

     - Как зовут твою госпожу?   -   и   Ильдерим   повернулся   ко   мне.   -   О

Бади-аль-Джемаль, сейчас ты расскажешь все,   что   знаешь   о   той   женщине,

чтобы мальчик тебе поверил.

     - Мою госпожу зовут...

     - Зумруд, - сказала я.

     - Верно, ее зовут Зумруд, - согласился   мальчишка.   -   Но   во   дворце

повелителя правоверных не меньше сотни невольниц с таким   именем!   Что   ты

еще скажешь о ней, о госпожа?

     - Она моего роста, - подумав ответила я. - У нее белые руки, и   лицо,

как луна в ночь полнолуния, и черные волосы, и зубы как жемчуг...

     - Избавь нас от этого, о госпожа - перебил   меня   мальчишка   с   таким

комичным высокомерием, что Ильдерим фыркнул. -   Придворные   поэты   надоели

нам с этими славословиями, неужели и на базаре не будет от них спасения?!

     - Ну, Бади-аль-Джемаль, вспоминай! -   приказал   Ильдерим.   -   Неужели

больше нет приметы?

     - Она ждет рождения ребенка... - немного смутившись, сказала я.   -   И

ждать осталось совсем немного.

     - Да, это так, - согласился маленький хитрец. - Но не думаешь   ли   ты

госпожа, что из всех женщин по имени Зумруд, она -   единственная,   которой

это угрожает?

     - Да не помилует тебя Аллах! - не выдержала я и замахнулась. Ильдерим

удержал мою руку.

     - Мальчик прав, - сказал он. - Дело слишком   серьезно.   Он   прекрасно

знает, чем рискует Зумруд. И он не знает, кто мы   с   тобой.   Вспоминай,   о

Бади-аль-Джемаль! Наверняка есть хоть одна важная примета! Во имя Аллаха!

     - Она хорошо играет в шахматы... - безнадежно добавила я.

      - Слава   Аллаху,   великому,   мудрому!   -   провозгласил   мальчишка.   -

Воистину, она настолько хорошо играет в шахматы, что Ситт-Зубейда   за   это

приблизила ее к себе, и оказывает ей уважение, и не желает ее продавать ни

за какие деньги!

     - Еще бы! - не выдержала я.   -   Если   вспомнить,   что   свое   нынешнее

положение она, если вдуматься, выиграла в шахматы!..   Впрочем,   погоди,   о

мальчик. Разве Зумруд кто-то хочет купить?

     - Да, о госпожа, - сказал он. - Один купец прибыл из дальних стран, и

явился к Ситт-Зубейде с подарками, и ей понравились некоторые   редкости   и

диковинки, но он примет за них в уплату только Зумруд.   И   он   нагромоздил

ложь на обманы, доказывая, что Зумруд - его племянница, и что она отравила

его   сына,   за   которым   была   замужем,   и   убежала,    и    была    похищена

разбойниками, и продана купцам... А все это   не   так!   И   Ситт-Зубейда   то

верит купцу, который, как он говорит, пришел в Багдад по следам Зумруд,   а

то не верит. Но продавать ее все же не хочет, потому что только с ней   она

может играть в шахматы по-настоящему.

     - А тот купец - плешивый урод, хромой и подобный   пятнистой   змее?   -

спросила я. - Не так ли, о мальчик?

     - Именно так, о госпожа, - ответил он.

     - Слава Аллаху, все разъяснилось, -   сказал   Ильдерим.   -   Теперь,   о

мальчик, скажи нам, как тебя зовут, и мы все вместе придумаем, как быть.

     - Зовут меня Ахмед, - приосанившись, ответил мальчишка. - Я евнух   их

евнухов повелителя правоверных. И я   служу   госпоже   Ситт-Зубейде,   а   она

приказала мне быть при госпоже Зумруд. Вот таковы мои обстоятельства.

     Ильдерим запустил руку под тюрбан и почесал в затылке.

     - Ты нравишься нам, о Ахмед, - сказал он. - И хотя ты еще   не   оказал

нам никакой услуги, мы хотим сделать тебе подарок, равного которому ты   не

получал за всю свою жизнь.

     Он снял с пояса чернильницу.

     - Хватит ли ее содержимого? - спросила я.

     -   Хватит   на   троих   по   меньшей   мере,   -   и    Ильдерим    встряхнул

чернильницу. - О Ахмед, сделай отсюда маленький глоток и ничего не   бойся.

Но не пей слишком много, иначе то, что тебе достанется, будет мешать   тебе

ходить!

     - А это не отрава, о господин?   -   насторожился   мальчишка.   -   Выпей

сперва сам, ради Аллаха!

     - Как ты считаешь, о Бади-аль-Джемаль? - повернулся ко мне   Ильдерим.

- Если ты не возражаешь, я отхлебну малость?

     - При чем тут мои возражения? - удивилась я.

     - Но ведь тебе придется после этого иметь со мной дело, -   безмятежно

объяснил он. - Я не хочу, чтобы ты бегала от меня по комнатам, а я гонялся

за тобой наподобие возбужденного ишака! Если ты не возражаешь, я   попробую

этой водички. Но если ты хочешь обладать мною в моем природном виде, то   я

воздержусь.

     - Пусть Марджана тобой обладает! - рассвирепела я. - И в любом   виде!

Вот за ней гоняйся, как ишак, или верблюд, или как   косматый   ифрит!   А   я

поберегу себя для кого-нибудь более разумного!

     - Таковы женщины, о Ахмед! - обратился Ильдерим к мальчишке. -   Я   на

все ради нее готов, а она сравнивает меня с косматым ифритом. Выпей   и   не

бойся. Но всего один глоток.

     Ахмед набрался храбрости и отхлебнул.

     Несколько секунд он стоял, как ошалелый. Затем   вдруг   отвернулся   от

нас к стене старого медресе, торопливо распуская застежки своей одежды. И,

наконец, издал вопль восторга и торжества.

     - О господин, о госпожа! - воскликнул он, повернувшись   к   нам.   -   Я

буду служить вам всю жизнь как раб! Я тысячу раз умру   ради   вас,   я   буду

сопровождать вас, куда бы вы ни направились, ради вас я вступлю в   схватку

с джиннами и маридами!

     - Все это ты когда-нибудь сделаешь, - мирно   заметил   Ильдерим.   -   А

пока запахни одежду, о Ахмед, и не   смущай   госпожу,   ибо   этого   она   еще

никогда не видела.

     Если бы на поясе у меня висела сабля,   то   в   Басре   стало   бы   одним

купцом меньше. Но сабля осталась в хане. Это и спасло жизнь Ильдериму.

     Что же касается того, на что намекал Ильдерим,   то,   живя   в   пещерах

среди   одичавших   воинов,   трудно   уберечь   свой   взор   от   всякой   дряни.

Объяснять это Ильдериму посреди улицы я не хотела, и потому решила выбрать

подходящий момент, чтобы вывалить на его бедную голову решительно все свои

похождения, которые начались, когда меня, шестилетнюю, ночью   в   спешке   и

суматохе вынесли из отцовского дворца.

     Но сейчас время для откровенностей еще не настало. И кто знает - если

Ильдерим поймет, что все это   время   ссорился   и   мирился   с   царевной   из

древнего рода, дочерью царей и сестрой   царя,   не   изменит   ли   он   своего

отношения ко мне? Прибавить к его речам   капельку   почтения,   конечно,   не

помешало бы, но свести все наши дела к одному почтению я тоже не хотела.

     Ахмед   запахнул   одежду   и   уставился   на   Ильдерима   взором,   полным

обожания.

     - Приказывай, о господин! - потребовал он. - Должен ли   я   вывести   к

тебе нашу невольницу Зумруд, или ты хочешь, чтобы я провел   тебя   в   гарем

повелителя правоверных, или есть еще и третий способ встречи для вас?

     - А ты можешь провести нас в гарем? - изумленно спросила я.

     - Клянусь Аллахом, это - самое простое и легкое из всего, что я   могу

и готов для   вас   сделать!   -   был   ответ.   -   Мы,   евнухи,   принадлежащие

Ситт-Зубейде,   можем   входить   и   выходить,   и   ее   невольницы   -   это   ее

невольницы, и сам халиф не имеет в   них   доли,   и   мы   подчиняемся   только

Ситт-Зубейде и ее старшим невольницам, и если какая-то из них хочет, чтобы

к ней в комнату привели красивого юношу, мы его приводим и получаем за это

плату!

     - Вот, оказывается, как все просто, о Бади-аль-Джемаль! - обрадовался

Ильдерим. - Ну, решай, хочешь ли ты, чтобы вдова твоего брата   разрешилась

от бремени в хане, или же   во   дворце   халифа?   Потому   что   далеко   везти

женщину на сносях опасно и нелепо, клянусь Аллахом!

      - Еще опаснее выпускать ее из дворца, - подумав сказала я. - Там   она

под защитой и охраной Ситт-Зубейды, а в Багдаде ходят по улицам невольники

аш-Шаббана, и они могут выследить меня, и затаиться, и дождаться появления

Зумруд, и покончить со всеми нами разом! И лучше ей рожать во дворце,   где

за ней присмотрят опытные женщины, чем   в   хане,   где   единственным   нашим

советчиком будет попугай!

     - Клянусь Аллахом, ты права, о женщина, - ответил Ильдерим. -   Сейчас

мы поступим таким образом. Мы найдем носильщика, и дадим ему два   дирхема,

и объясним, куда он должен пойти, чтобы принести клетку с попугаем. А если

он благополучно вернется,   мы   войдем   в   твое   помещение   и   заберем   все

остальные части талисмана. Давно не беседовал я с этим пернатым болтуном и

буду очень рад встрече!

     - Он тоже, - проворчала я. - Пока я плыла на кораблях, клетка   стояла

на палубе   и   он   научился   таким   вещам,   что   слушать   его   нет   никакой

возможности! И он будет рад научить тебя своим   новым   изречениям,   потому

что ты хороший ученик и быстро все усваиваешь.

     Ильдерим задумался на мгновение и все понял.

     - Он так часто говорил   тебе   эти   слова!   -   прошептал   мне   на   ухо

дурманящим голосом этот безумец. - Неужели мне не будет дозволено   сказать

тебе хоть раз, что меж бедер твоих - престол халифата, и блаженство   тому,

кого ты изберешь халифом, и допустишь к престолу, и сама скажешь ему,   что

он должен занять там свое место?

     - Это уж получается второй раз, - так же, шепотом, ответила   я.   -   И

сократи свои речи, о Ильдерим, иначе...

     Тут я замолчала.

     Но он, кажется, понял, что я имела в виду.

     - Хорошо, о Бади-аль-Джемаль, - сказал он. - Мы   возведем   халифа   на

престол при более подходящих обстоятельствах. Если таково наше желание,   и

если ты не переменишься... А сейчас займемся   делом.   Ведь   нам   предстоит

сегодня проникнуть во дворец.

     - Ради Аллаха, при чем тут ты?   -   изумилась   я.   -   Давай   не   будем

придумывать себе лишних опасностей! Я и одна могу пронести туда   клетку   с

попугаем. А если меня в чем-то заподозрят, я притворюсь одной из невольниц

Ситт-Зубейды, и открою лицо, которое будет   нежным   лицом   женщины,   а   не

бородатой рожей купца из Басры!

     - Всякий халиф обязан проявлять заботу о своем   престоле,   -   туманно

отвечал Ильдерим. - Я не отпущу тебя одну. Иначе с тобой наверняка   что-то

случится. Ибо, хотя ты и владеешь   саблей,   как   бедуинский   разбойник,   а

стреляешь, как на состязаниях лучников, ты - женщина, и в любой миг   может

вылезти на поверхность твоя бестолковость. Так что не спорь   со   мной,   не

раздражай меня и не пытайся от меня отделаться, ибо я - твой повелитель, и

ты сама прекрасно знаешь это!

     И когда аш-Шаббан купил царевну Бади-аль-Джемаль, он отвел ее в   свой

дом, и попытался склонить на свою сторону, чтобы она отдала   ему   каменный

талисман. Но царевна поняла его козни, и узнала, что он поклялся разводом,

и Каабой, и бородой пророка,   что   уничтожит   талисман.   И   она   придумала

хитрость против аш-Шаббана, и надела ему на голову горшок с   ароматической

смолой, и убежала.

     И она хотела найти ювелира Ибн аль-Кирнаса, приятеля халифа, чтобы он

отвел ее во дворец, и показал повелителю правоверных, и   продал   в   гарем,

ибо она не видела иного пути к Зумруд. И она пришла к его лавке,   и   вдруг

видит, что туда входят невольники аш-Шаббана. А царевна   знала,   насколько

настойчив в достижении своей цели этот гнусный визирь. И она   поняла,   что

путь во дворец через посредство Ибн аль-Кирнаса для нее закрыт.

     А когда царевна в растерянности пошла по улицам и переулкам, ее бедер

коснулась мужская рука, и она обернулась, и   узнала   Ильдерима,   купца   из

Басры. И она обрадовалась великой радостью.

     А Ильдерим открыл ей лицо, и тоже узнал   ее,   и   понял,   что   это   не

мальчик, а   женщина,   и   тоже   обрадовался   великой   радостью.   И   царевна

рассказала ему о своих обстоятельствах, и осведомила обо всем, что связано

с половинкой запястья. И Ильдерим вспомнил, что на багдадский базар   часто

приходит маленький евнух, и   продает   половину   запястья,   но   запрашивает

такую   цену,   что   все   смеются,   и   запястье   остается    непроданным.    И

Бади-аль-Джемаль поняла, что это Зумруд ищет ее и подает ей знак.

     И они пошли, и   нашли   маленького   евнуха,   и   поговорили   с   ним,   и

Ильдерим дал ему выпить воды из источника Мужчин,   и   мальчик   обрадовался

великой радостью, так как перестал быть евнухом. И он обещал,   что   введет

Бади-аль-Джемаль и Ильдерима в гарем повелителя правоверных.

      А этот мальчик по имени Ахмед знал всех во дворце,   и   его   тоже   все

знали, и он сказал Ильдериму, кому для подкупа достаточно горсти дирхемов,

а кому - кошелька динаров. И царевна с   купцом,   неся   с   собой   талисман,

тайно вошли в гарем повелителя правоверных, в помещение его любимой   жены,

Ситт-Зубейды. И она   нашли   там   Зумруд,   и   Зумруд   обрадовалась   великой

радостью, ибо срок ее родов приблизился, и она боялась,   что   дитя   умрет,

если его не будет охранять талисман. И она позвала   двух   женщин,   которых

приставила к ней Ситт-Зубейда, их звали: одну Хубуб, а другую -   Ясмин.   И

Бади-аль-Джемаль дала этим невольницам денег, и велела им быть при   Зумруд

неотлучно. А они   были   женщины   опытные,   умеющие   помогать   роженице,   и

принимать младенца, и утишать боль разными снадобьями.

     И когда Зумруд пошла   в   комнату,   и   Бади-аль-Джемаль   с   Ильдеримом

приготовили талисман, и невольницы принесли чистые   материи   и   кувшины   с

охлажденной водой, и снадобья, и все   было   готово   к   появлению   на   свет

ребенка, прибежал Ахмед и сообщил, что обстоятельства изменились.

     А дело в том, что мерзкий аш-Шаббан понял, что   царевна   найдет   себе

путь во дворец, и что настало время действовать решительно.   И   он   достал

самые изысканные редкости и диковины из своих сундуков, и среди   них   были

камни,   отшлифованные   и   необработанные,   в   оправе   и   без    оправы,    и

чернильница, выдолбленная из цельного   рубина   и   завернутая   в   хлопковую

вату, и амбра такой стойкости,   что   если   смочить   ею   платок,   то   можно

стирать его в воде столько раз, что он весь истреплется, и останутся   лишь

нити утка и основы и запах амбры. И он велел своим невольникам   взять   все

это, и повел их во дворец, и Ситт-Зубейду известили о его   приходе.   А   он

был льстивый царедворец, и она охотно беседовала с ним из-за занавески.

     И аш-Шаббан принес ей подарки, и   она   обрадовалась,   и   когда   он   в

очередной раз попросил себе невольницу Зумруд, она не могла ему   отказать.

И аш-Шаббан попросил Ситт-Зубейду отдать ему Зумруд немедленно, чтобы   она

родила ребенка не во дворце халифа, а   у   него   дома.   А   он   лгал,   будто

ребенок - его внук, дитя его сына, якобы убитого Зумруд, и будто Зумруд   -

дочь его брата.

     И Ситт-Зубейда поверила ему, и   взяла   подарки,   и   приказала   Ахмеду

привести Зумруд,   и   он   прибежал   в   ее   комнату   и   рассказал   обо   всем

Бади-аль-Джемаль и Ильдериму.

     И царевна растерялась, а купец задумался, и призвал на помощь   Аллаха

великого, могучего, и спросил Ахмеда, не может ли тот вывести их   всех   из

дворца, ибо здесь они попали в ловушку. И Ахмед отвечал   ему,   что   сейчас

это опасно, ибо, если он не приведет сейчас Зумруд, все начнут ее   искать,

и поднимется суматоха, и перекроют им все пути к бегству.   Но   тут   же   он

добавил, что излазил весь дворец, и нашел ход в подземелье, но   никому   не

говорил о нем, и что он не знает, куда в конце концов приведет   этот   ход,

но иного пути к спасению для них для всех не видит.

     И Бади-аль-Джемаль с Ильдеримом,   посовещавшись,   решили,   что   нужно

уйти в подземелье,   иначе   за   Зумруд   явятся   вооруженные   невольники,   и

обнаружат в   ее   комнате   незнакомого   мужчину,   и   во   дворце   повелителя

правоверных начнется такая суматоха и заваруха, что весь Багдад   сойдет   с

ума.

     И они приказали невольницам взять Зумруд,   а   сами   взяли   материи   и

кувшины с охлажденной водой, и Бади-аль-Джемаль понесла клетку с попугаем,

а Ахмед понес впереди всех факел, и они нашли дверь, ведущую в подземелье,

и вошли в нее, и закрыли ее за собой.

     А Ситт-Зубейда и аш-Шаббан ждали, пока приведут Зумруд, и их терпение

иссякло, и они послали за ней другого евнуха, и он вернулся   с   известием,

что Зумруд, Хубуб и Ясмин пропали. И аш-Шаббан понял,   что   это   дело   рук

царевны Бади-аль-Джемаль.

     Он покинул Ситт-Зубейду, а та была в ярости,   потому   что   во   дворце

происходят непонятные вещи, и вышел из дворца, и пришел к себе   в   дом,   и

там уединился, и вызвал двух подвластных ему ифритов,   тех,   что   упустили

Бади-аль-Джемаль в горах. И он   хотел   послать   их   во   дворец   повелителя

правоверных,    чтобы    они    разрушили    дворец    и    уничтожили    Зумруд,

Бади-аль-Джемаль и талисман. Но ифриты не могли проникнуть во дворец,   ибо

входы охранялись знаками и заклинаниями. Тогда аш-Шаббан велел им в образе

мышей и крыс обойти вокруг дворца, чтобы узнать, нет ли тайного   хода,   не

охраняемого заклинаниями. И они пустились в путь, и через некоторое   время

появились и сказали, что нашли такой ход,   и   ему   больше   тысячи   лет,   и

никаких знаков над ним они не обнаружили. И аш-Шаббан понял,   что   настало

время рискнуть всем, что   он   имеет,   ибо   если   погибнет   его   повелитель

Бедр-ад-Дин, то и его самого ждет   смерть.   И   он   взял   самых   сильных   и

крепких из своих невольников, и дал им мечи и дротики, и сам пошел   вместе

с ними, и пришел ко входу, указанному ифритами, и вошел в него.

     А царевна Бади-аль-Джемаль, Ильдерим, Зумруд, Ахмед,   Хубуб   и   Ясмин

спускались по лестницам, и шли   узкими   ходами,   и   поднимались,   и   опять

спускались, и поворачивали то вправо, то налево. И они   продвигались   так,

пока не оказались в большом помещении под   сводом,   и   его   стены   и   углы

тонули во мраке, и не видно было другого выхода из него.

     - Воистину, ничего мрачнее этого подземелья   не   создано   Аллахом!   -

воскликнула я. - Кроме разве что преисподней...

     -   И   скверное   это   обиталище...   -   проворчал    попугай,    которому

путешествие тоже не   очень   нравилось,   настолько   не   нравилось,   что   он

принялся бурчать на вовсе незнакомом языке, и, судя по звукам и выражению,

это были гнуснейшие ругательства того языка.

     - Зато нас здесь никто не найдет, о госпожа! - обнадежил Ахмед.

     И мы вошли в подземный зал, и   осветили   его   факелом,   и   обнаружили

следы разрухи и запустения.

     - Судя по всему, здесь были конюшни... - задумчиво сказал Ильдерим. -

Или царь Сулейман держал тут пленных   ифритов,   вот   откуда   этот   гнусный

запах. Но нам придется остаться здесь. Пусть Хубуб и Ясмин уложат   наконец

Зумруд, потому что иначе она разрешится от бремени стоя.

     Зумруд стоном подтвердила, что так оно и будет.

     - Надо обойти помещение, о Ильдерим, - сказала я. - Нет ли здесь   еще

какого-нибудь выхода? Клянусь Аллахом, лучше бы нам выйти отсюда вовсе!

     - Нам нужна комната с четырьмя углами, чтобы разместить   талисман.   И

ведь не заставишь ты бедную женщину рожать под открытым небом?   -   спросил

Ильдерим и двинулся в обход помещения.

     А я присоединилась к невольницам, чтобы   помочь   им   удобно   устроить

Зумруд, и Ахмед светил нам факелом.

     - Сколько хлопот я доставила тебе, о царевна... - прошептала Зумруд.

     - Молчи! - приказала я ей. - Не будешь в другой раз играть по ночам в

шахматы с первым встречным! И не зови меня царевной,   слышишь?   Не   настал

еще час звать меня царевной, а   твоего   сына   -   царевичем   и   наследником

престола.

     - Ты воистину права, о Бади-аль-Джемаль! - раздался из дальнего   угла

голос Ильдерима. - Здесь есть дверь, но ее не открывали уже добрую   тысячу

лет. Я даже думаю, что она приросла к стене.

     - Жаль, - сказала я. - Ну что же, займемся   талисманом,   о   Ильдерим.

Время не ждет.

     - Поспешите, - вмешалась невольница Хубуб. - Госпожа моя взволнована,

и это не первые ее роды, так что все, по милости Аллаха,   может   случиться

очень быстро.

     - Давай сюда клетку,   о   Бади-аль-Джемаль,   -   велел   Ильдерим.   -   И

расставляй по углам зеркало и шкатулку.

     - И куда же ты собираешься вешать клетку, о Ильдерим? - спросила я. -

Где здесь север, где юг? И как ты, ради Аллаха, собираешься это узнать?

     Ильдерим так и застыл с клеткой в руках.

     - Воистину, мы попали в ловушку! - воскликнул он.

     - И сквер-р-рное это обиталище! - с   непонятной   радостью   подтвердил

попугай.

     - Придется нам, о Бади-аль-Джемаль,   старательно   помолиться   Аллаху,

чтобы он просветил нас и послал спасение, - неуверенно сказал Ильдерим.   -

Если ты знаешь другое средство, не скрывай его.

     - А есть ли молитва о сторонах света? - спросила я.   -   И   где   здесь

восток, к которому следует поворачиваться во время молитвы?   Кажется,   все

наши труды были напрасны, о Ильдерим, и напрасно я взяла тебя   с   собой   и

принесла тебе погибель...

     - Ты так считаешь?! - у него от ярости вздернулась верхняя губа   и   я

поняла - он ни за что не согласится со   мной.   И   он   будет   сражаться   до

последнего именно потому, что я готова отступить.

     И Ильдерим начал молиться.

     Он сорвал с себя пояс вместе   с   саблей,   чернильницей   и   кошельком,

скинул кафтан и фарджию, устроил из них нечто вроде молитвенного коврика и

рухнул на колени. Не знаю, заклинал ли кто когда Аллаха с таким бешенством

и такой настойчивостью - разве что ифрит, запертый в запечатанном кувшине!

И забота Аллаха вполне соответствовала бурной молитве Ильдерима.

     Мимо его головы пролетел дротик,   вонзился   между   двух   невольниц   и

пригвоздил к убогому ложу одежду Зумруд.

     - К оружию! - крикнула я, как кричала воинам в час набега   и   ночного

боя, а затем выхватила из ножен саблю и   кинулась   к   той   самой   заросшей

двери, откуда вылетел дротик. Но Ильдерим, не   вставая   с   колен,   все   же

опередил меня. Он схватил камень с пола и могучей рукой   запустил   его   во

мрак, прямо в открытую дверь. И этот камень успел вовремя - второй дротик,

вылетевший оттуда, в самом начале полета был сбит с верного пути и   только

снес тюрбан с головы малыша Ахмеда.

     Ильдерим метнул еще один камень и вскочил на ноги. А   пока   он   кидал

эти камни, я уже добралась до двери, и Ахмед с факелом - за мной следом. И

третий дротик остался в руках своего обладателя, ибо я ворвалась в   дверь,

рубя саблей направо и налево,   ничего   не   видя   перед   собой   -   и   из-за

темноты, и от ярости. На шестом или седьмом ударе я споткнулась о мягкое и

покатилась в обнимку с кем-то. Ахмед перепрыгнул через меня, тыча   факелом

вперед, в чье-то лицо, и   я   услышала   вой   обожженного.   А   в   двери   уже

появился Ильдерим с дротиком и запустил   его   наугад   вглубь   коридора,   и

кто-то там закричал предсмертным криком.

     А затем мы услышали топот убегающих ног.

     Когда мы вернулись в подземелье, таща за собой бездыханное,   но   явно

живое и невредимое тело, и   осветили   это   тело   факелом,   я   поняла,   что

молитва Ильдерима дошла до слуха Аллаха и милость его к   нам   безгранична.

Ибо это был хромой   визирь   аш-Шаббан,   и   он,   к   счастью,   лишь   потерял

сознание.

     Под причитания женщин, шуточки Ахмед, дикие   крики   попугая   и   стоны

Зумруд мы стали приводить его в   чувство.   И   я   потребовала   у   невольниц

какого-нибудь снадобья, а Ильдерим твердо сказал, что двух   оплеух   вполне

хватит. И он оказался прав.

     Хромой   визирь,   плешивый   урод,   хуже   пятнистой   змеи,   со   стонами

возвращался в суетный мир. Он кряхтел, охал и   чуть   ли   не   скрипел,   как

прогнившее дерево. Уж не знаю, камень ли в него попал, или он, спасаясь от

камней, налетел лбом на стену, но только за голову он схватился так, будто

эта   голова   уже   раскололась,   и   лишь   руками   можно    удержать    вместе

разваливающиеся куски.

     - Да покарает тебя Аллах, о несчастный! - обратился к нему   Ильдерим.

- Ты что же, думал, о глупец и   сын   глупца,   что   можешь   со   всем   своим

воинством помешать купцу, занятому выгодной   сделкой?   Ты   хотел   войти   в

гарем потайным ходом и убить   Зумруд,   от   спасения   которой   зависит   моя

прибыль? Но Аллах не допустил такого безобразия, и более   того   -   ты   нам

сейчас поможешь спасти ребенка. Отвечай немедленно, о гиена, как ты   вошел

в подземелье! Где этот вход? Сколько ты сделал поворотов? И   не   испытывай

долготерпение Аллах!

     Визирь промычал что-то, чего никто не понял.

     - Ты видишь эту саблю, о сын шайтана и обезьяны? - спросила я.   -   Ты

узнаешь ее?

     Как и следовало ожидать, старый   хитрец   притворился,   будто   у   него

совсем и окончательно отшибло память. Я поднесла острие к самой   его   шее.

Ильдерим же, завладев саблей аш-Шаббана, кольнул его с другой стороны.

     Под стоны роженицы, путаясь и   сбиваясь,   в   круге   света   от   факела

рисовал аш-Шаббан пальцем на грязном полу расположение потайного   входа   у

берега Тигра. И   с   великим   трудом,   считая   повороты,   установили   мы   с

Ильдеримом примерное расположение сторон света.

     Наконец, разобравшись, что где находится, мы приказали Ахмеду   тащить

и расставлять по углам клетку, шкатулку, флаг и зеркало.

     Попугай проникся ответственностью своей миссии и   бормотал   себе   под

нос что-то невинное.

     - Осталось главное, - мрачно сказал Ильдерим. -   Правильно   разложить

камни талисмана.

     То, что мы оставляли напоследок, надеясь,   что   все   как-нибудь   само

собой решится и образуется, встало перед нами   во   весь   рост   и   во   всей

красе. Мы понятия не имели, что делать с этими пятью камнями, после   того,

как собрали в одном помещении флаг, попугая, шкатулку, зеркало и   рожавшую

Зумруд.

     Я выложила их в ряд, начиная с самого большого.

     Мы с Ильдеримом переглянулись. Зумруд заохала.

     Ильдерим поменял местами два камня. Мы опять переглянулись. И стало у

нас на душе очень скверно, так скверно, как в   поговорке,   усвоенной   мною

еще в пещерах: "Будто ифрит нагадил".

     Аш-Шаббан, которого мы временно оставили в покое, лежал, опираясь   на

локоть, и с интересом   следил   за   нами.   Вдруг   он   негромко   и   противно

рассмеялся.

     - Какой же я глупец! - сказал он. -   Воистину,   я   бесноватый   и   сын

бесноватого! Как я не догадался,   что   эти   несчастные   не   знают   секрета

талисмана!   О-хо-хо...   А   ведь   этого   следовало   ожидать,   зная   старого

путаника и скупердяя аль-Мавасифа! Он просто обязан был   что-то   совершить

не так в этом деле с   талисманом!   Вы   никогда   не   догадаетесь,   как   это

делается,   о   порождения   греха!   Вы   можете   раскладывать   эти   камни   до

скончания веков и прийти на суд к Аллаху с ними   в   руках!   А   если   вы   и

догадаетесь, как складывать талисман, вам это окажется не под силу! Ибо вы

не взяли с собой главного!.. Этот ребенок обречен, о   Бади-аль-Джемаль,   и

его кровь на твоей совести!

     - Отрублю голову,   -   не   оборачиваясь   к   нему,   сказал   Ильдерим   и

построил камни клином.

     - Ты можешь отрубить мне что угодно,   о   низкий   родом,   -   продолжая

скрипуче смеяться, отвечал аш-Шаббан. - Где сказано, что   именно   от   моей

руки должен погибнуть младенец? Я просто буду   лежать   здесь   на   полу,   и

ждать, что случится. А если талисман не спасет его, может   случиться   все,

что угодно Аллаху! Из щели в стене выползет змея! Дитя задохнется в   чреве

матери! Рухнет потолок!..

     - Р-р-рухнет потолок! Р-р-рухнет потолок! - заорал попугай,   которому

пришлась по душе эта   угроза.   Он   помолчал   мгновение   и   глубокомысленно

завершил: - Меж бедер твоих р-р-рухнет потолок!

     - Это невозможно, о глупая птица, - сказал ему Ильдерим. - Те своды и

потолки, что находятся между бедрами, не имеют такого   обыкновения...   Ну,

Бади-аль-Джемаль, неужели мы ничего не придумаем? Аллах не допустит смерти

ребенка!

     - И еще   как   допустит,   -   вмешался   аш-Шаббан.   Я   знал,   что   этим

кончится. Оказывается, не   было   мне   нужды   пускаться   в   путешествия,   и

связываться с ифритами, и раздаривать халифским женам сокровища!   Как   это

вы связались с талисманом, и рисковали ради него жизнью,   и   терпели   ради

него бедствия, не зная его тайны? Воистину, таковы дела глупцов! А я   знаю

эту тайну, я видел как выглядит талисман, когда он   составлен,   но   вы   ни

слова от меня не добьетесь! А если и добьетесь, составить его   вам   не   по

силам! Вы глупцы, вы гиены, вы вонючие ифриты! И вы проиграли, а я...

     Тут аш-Шаббан рухнул лицом на пол. За его спиной стоял   Ахмед,   и   он

саданул его по затылку древком дротика, и по черным щекам текли слезы.

     - Пусть он не говорит так! - воскликнул Ахмед. -   О   госпожа,   и   ты,

купец, придумайте же что-нибудь!

     - Ахмед, скорее принеси воды из большого кувшина! - приказала   Хубуб.

- А ты, Ясмин, влей ей в рот   настоя   из   каменного   пузырька,   иначе   она

умрет, не приходя в себя!

     Ильдерим стукнул кулаком по каменному полу, зашипел   и   поморщился   -

бил он, что хватило силы, и причинил себе боль. Затем   он   разложил   камни

кругом. Мы обменялись взглядами, я мысленно попросила прощения у Аллаха   и

составила из них крест.

     - О госпожа, Зумруд уже одной ногой в могиле, и душа   ее   повисла   на

ниточке, и вместе с ней погибает ребенок! - крикнула Ясмин.

     - Старый ишак был прав,   -   сказал   тогда   Ильдерим.   -   Камни   нужно

сложить необычным, более того - невозможным образом.   И   это   все   слишком

просто. В чем тут загадка? Не в тяжести же этих камней?

     - Меж бедер-р-р твоих - минар-р-рет Хар-р-рун ар-р-р-Р-рашида! - ни с

того ни с сего заорал попугай.

     - Что-то новенькое, - заметил Ильдерим. -   И   до   чего   же   озабочена

проклятая птица твоими бедрами! Чего она только туда   не   помещала!   Хотя,

воистину, то, что разомкнет твои бедра, о Бади-аль-Джемаль, с виду   весьма

похоже на минарет!

     - О Ильдерим, наш попугай впервые сказал мудрое слово! -   воскликнула

я. - Он единственный, кто понял, о чем говорил мерзкий аш-Шаббан! Минарет,

о Ильдерим! Мы должны сложить из камней минарет!   Причем   самый   маленький

камень должен быть внизу, а самый большой - наверху! Вот разгадка!

     - Но это же невозможно, о Бади-аль-Джемаль! - отвечал мне Ильдерим.

     - А что сказал нам аш-Шаббан? Вот именно потому, что невозможно, мы и

должны попытаться!

     - Поторопись, о госпожа! - в один голос крикнули мне обе   невольницы.

- Еще мгновение - и все старания будут напрасны.

     - Если бы у нас была липкая смола   или   что-нибудь   в   этом   роде!   -

Ильдерим   покачал   головой.   -   Наверняка    старый    скупердяй,    объясняя

аш-Шаббану,   как   складывать   талисман,   предупреждал   его   о   смоле.   Ну,

попробуй, о Бади-аль-Джемаль, во имя Аллаха справедливого, милосердного...

Твои руки для этого дела подходят лучше моих.

     Я села поудобнее и взяла самый маленький камень.

     Минарет из двух камней держался крепко. С шестой попытки я установила

третий камень. С двадцать седьмой - четвертый.

     - Торопись, о госпожа! - закричала Хубуб, и все рухнуло.

     Ахмед подскочил к ней и закатил здоровую   оплеуху.   Она   дала   сдачи,

Ильдерим вскочил на ноги и замахнулся на обоих.

     - Тише, ради Аллаха! - приказала я. - Иначе все это плохо кончится!

     И все замолчали, словно только теперь   поняли,   что   жизнь   Зумруд   и

ребенка действительно зависит от талисмана.

     Я опять взяла нижний камень. Но я уже знала, как совмещать неровности

и зарубки на камнях. И ощупывая верхний, самый большой, я в   уме   сочетала

его выступы и углубления со знаками на четвертом камне. Конечно, со смолой

было бы легче. Но смолы не было.

     Времени тоже не было.

     Я опустила руку точным, единственно возможным   движением   и   положила

камень. Медленно,   невыносимо   медленно,   не   дыша,   я   отвела   руку.   Все

замерли.

     Минарет держался!

     И тут раздался сперва стон ожившей Зумруд, а через мгновение - первый

крик ребенка, подхваченного ловкими руками Хубуб.

     Сын джаншаха был спасен.

     - Слава Аллаху великому, могучему!   -   воскликнул   Ильдерим.   -   Дело

сделано, о Бади-аль-Джемаль! Сейчас для нас главное   -   выбраться   отсюда.

Что будем делать с флагом, шкатулкой, зеркалом и попугаем?   Ведь   они   нам

больше не нужны, а, Бади-аль-Джемаль?

     - Мы продадим вещи на рынке, - сказала я, - а деньги раздадим нищим -

за здоровье сына моего брата. А попугая мы отпустим на свободу! Хватит ему

сидеть в клетке и говорить глупости. Ты   свободна,   бестолковая   птица,   и

можешь лететь куда тебе только вздумается. Понимаешь, о попугай?

     - О госпожа, взгляни же наконец на ребенка! -   потребовала   Хубуб.   -

Это мальчик, и на лице его видны знаки благополучия!

     - Я знаю, - сказала я. - У моего брата мог   родиться   только   сын.   И

если Аллах даст мне детей, это будут только сыновья.

     - Уж я постараюсь, - скромно добавил Ильдерим.

     - Ты еще не достиг престола халифата, - одернула я его, и тут в одном

из углов раздался короткий странный вскрик   и   послышалась   подозрительная

возня.

     Мы одновременно обернулись, хватаясь за сабли, ибо здесь,   во   дворце

повелителя правоверных, можно было ждать любой мерзости.

     В том углу, где должен был находиться попугай творилось   несусветное.

Там стоял человек, на котором была надета клетка из разноцветных   прутьев,

и она трещала, и прутья выскакивали из гнезд, а он   выпутывался   из   этого

хитросплетения, и дергался, и бормотал нечто невразумительное.

     - Ради Аллаха, что это с тобой происходит, о попугай?! - обратился   к

нему Ильдерим.

     - Меж бедер твоих вселился шайтан! - поклонившись,   отвечал   ему   тот

человек. Ильдерим замахал на него обеими руками.

     - Да это же   всего   навсего   заколдованный!   -   поняв,   в   чем   дело,

воскликнула я. - Оказывается, у нас была власть отпустить его на   свободу!

Только откуда он взялся, такой диковинный?

     Он действительно выглядел, как чужестранец из очень дальних краев. На

голове у него была круглая, словно   блюдо,   шапка,   которая   держалась   на

самой макушке и была привязана шнурочками,   по   спине   спускалась   толстая

черная коса, глаза были раскосые, а в ушах были какие-то нелепые закладки,

с них свисали ленточки, а на лентах были самоцветы. Меч на его поясе   тоже

поражал своим причудливым видом. Но все же уродом этого   заколдованного   я

бы не назвала.

     - Во имя Аллаха можешь ты нам сказать   что-нибудь   по-человечески?   -

обратился к нему Ильдерим.

     Тот ответил целой длинной и щебечущей песней   на   неизвестном   языке,

причем кланялся самым потешным образом. А потом он   повернулся   ко   мне   и

запел снова, прижав руку к сердцу, и я, не понимая ни   слова,   догадалась,

что речь на сей раз идет о моих прекрасных глазах, и агатовых ресницах,   и

шее, и бровях, и прочих достоинствах. И я увидела, что этот   заколдованный

молод, и статен, и во взгляде его - пламя любовной страсти.

     - Уж лучше бы тебе оставаться попугаем! - с досадой сказал   Ильдерим.

- Тогда тебя хоть можно было понять!

     - Я прекрасно все поняла, - возразила   я.   -   Он   благодарит   нас   за

освобождение и восхищается моей красотой. Для этого   не   нужен   толмач,   о

Ильдерим!

     - Даже лучшая из женщин будет в каждом слове слышать восхищение своей

красотой... - пробурчал Ильдерим.   -   О   Аллах,   все   они   неисправимы!   И

виновата твоя привычка ходить с открытым лицом! Вот   уже   и   заколдованные

объясняются тебе в любви! Недостает только джиннии Азизы и того   косматого

ифрита, который беседовал с попугаем!

     Я оставила эти слова без внимания,   чтобы   они   повисли   в   тишине   и

пустоте. Мало приятного, когда последнее   слово   остается   за   тобой   лишь

из-за   пренебрежения   собеседника.   Ильдерим    откровенно    и    неприкрыто

ревновал. В сущности, я не возражала против ревности, мне   даже   нравилась

его ревность, но пусть бы он лучше сочинял о ней стихи,   которые   так   ему

удаются, а не говорил глупостей.

     И тут мы услышали надвигающийся шум.

     - Сюда кто-то идет, о госпожа! - воскликнул Ахмед. -   Идет   по   моему

потайному ходу! Бежим скорее! Я потушу факел, и мы скроемся в темноте!

     - О бесноватый, с нами женщина, которая   только   что   родила,   и   она

слаба, и ее надо нести на руках! - набросилась на   него   Ясмин.   -   Мы   не

пронесем ее через эту щель!

     - Не пронесете! - раздался голос аш-Шаббана, о котором мы на радостях

совершенно забыли.

     Он отполз к двери, через которую его   внесли   полумертвого,   и   встал

там, и стоял, держась за косяк.

     - Мой повелитель   погиб   из-за   вас   страшной   смертью,   -   продолжал

аш-Шаббан. - И шайтаны спорили за право унести его душу в преисподнюю.   Но

и вы не уцелеете! Сейчас сюда ворвутся слуги Харуна ар-Рашида, и они убьют

вас всех за осквернение его гарема, и уцелеет лишь ребенок!   Горе   вам,   о

неразумные! Не принес вам счастья этот проклятый талисман!

     Ахмед метнул в него дротик и попал прямо в грудь. Аш-Шаббан рухнул на

спину и оказался в том лазе, откуда его невольники метали в   нас   дротики.

Но, падая, он успел что-то повернуть, и дверь закрылась, и он был по ту ее

сторону, а мы - по эту. И шум бегущих ног все приближался.

     - Надо защищаться, о Бади-аль-Джемаль, - сказал Ильдерим.   -   Пока   я

жив, они до тебя не доберутся.

     - Если я и переживу тебя, то ненадолго, о Ильдерим, - ответила я.

     - Ты красивая женщина, тебя помилуют. - И он вынул саблю из ножен.

     - Нет мне дела до их помилования! - И я тоже вынула саблю.

     Наш расколдованный попугай сказал что-то на   своем   певучем   языке   и

обнажил меч.

     И мы, окружили ложе, где лежала Зумруд, и невольниц   с   младенцем,   и

готового метать дротики Ахмеда, собираясь   дорого   продать   наши   жизни   и

жизнь ребенка.

     В помещение ворвались черные рабы с факелами, но отступили, видя, что

мы тоже вооружены.

     Один из них приблизился к нам,   держа   в   руке   обнаженную   саблю,   и

обернулся и сделал знак прочим подойти поближе.

     Тогда   вперед   вышел   наш   попугай.   Он   поглядел   на   черного    раба

пристальным взором, усмехнулся и, Аллах мне   свидетель,   медленно   спрятал

саблю в ножны. Он стоял рядом с огромным негром, невысокий даже хрупкий, в

длиннополом   парчовом   халате,   и     вдруг    вскрикнув,    подпрыгнул    выше

собственного роста, и мы перестали понимать, что здесь происходит.

     Когда же это прекратилось,   он   стоял   посреди   помещения   и   скромно

улыбался. А на полу лежало   восемь   негров,   и   всех   их   он   поразил,   не

прикасаясь к мечу, а только ногами!

     Но количество невольников с факелами росло, их   собралась   уже   целая

толпа у дверей, и хотя они не рисковали, однако,   приблизиться   к   бывшему

попугаю, он понял, что дело не ладно, и все-таки вытащил меч из ножен.

     Но тут, повинуясь неслышимому для нас приказу, негры   расступились   и

склонились   в   поклоне.   Вошло   несколько   почтенных   старцев   в   огромных

тюрбанах и с длинными седыми бородами. Они несли свитки рукописей.   Старцы

тоже расступились и склонили тюрбаны, но не так низко. Затем вошли   бодрые

молодцы, и сразу стало видно, что это - удальцы   правой   стороны   и   левой

стороны из охраны халифа.

     И   наконец,   появились   трое   мужчин   -   невысокий    широколицый,    с

маленькими пухлыми   губами,   и   второй   -   стройный   красавец   с   седеющей

бородой,   и   третий,   огромный   ростом   и   угрюмый.   По   тому,    как    все

преклонились перед ними, я поняла, что это - сам   повелитель   правоверных,

Харун ар-Рашид, и его главный визирь   Джафар   Бармакид,   и   неразлучный   с

этими двумя палач мести Масрур.

     Повелитель правоверных неторопливой походкой подошел ко мне, коснулся

пальцем моей сабли и улыбнулся.

     - Спрячь это, о Бади-аль-Джемаль! - ласково сказал   он.   -   Нет   тебе

нужны защищаться от нас. Клянусь Аллахом, мои дармоеды были   правы,   когда

вычитали в своих   гадательных   книгах,   что   мой   дворец   посетит   царевна

изумительной красоты и совершенной прелести! Этой ночью, когда   я   мучился

бессонницей и не знал, чем себя развлечь,   ко   мне   ворвалась   толпа   моих

придворных звездочетов, и они показывали пальцами на небо, и   называли   по

именам звезды, в которых я ровным счетом ничего   не   смыслю,   и   потрясали

гадательными книгами, и объявили, что в подземелье моего   дворца   появился

на свет сын царя Джаншаха, которого   охраняет   сестра   его   отца,   царевна

Бади-аль-Джемаль,   и   что   с   ними   -   китайский   царевич,    который    был

заколдован, и превращен в попугая, но колдовство   кончилось,   и   он   снова

стал человеком.   А   теперь   покажи   мне,   о   Бади-аль-Джемаль,   маленького

царевича, жизнь которого ты спасла!

     Я позволила ему подойти к ребенку.   Халиф   склонился   над   малышом   и

опять улыбнулся.

     - В гадательных книгах моих дармоедов этот царевич уже назван   именем

Тадж-ад-Дин, - сообщил халиф. - Поди сюда, о Джафар,   полюбуйся   на   этого

ребенка   и   прикажи   выдать   придворным   звездочетам,   мудрецам,   магам   и

гадальщикам все, что им причитается за такое удачное предсказание! А ты, о

царевна Бади-аль-Джемаль, закрой   поскорее   лицо,   чтобы   даже   я   не   мог

оскорбить твоей царской крови лицезрением твоей красоты!

     - Так, значит, ты - царевна, о Бади-аль-Джемаль? - растерянно спросил

Ильдерим.

     - А это что за воин? - осведомился халиф. - В гадательных книгах   про

него, кажется, ничего сказано не было!

     - Я всего лишь купец, о   повелитель   правоверных!   -   с   достоинством

отвечал Ильдерим. - Путешествуя из Басры в Багдад, я повстречал царевну   и

оказал ей услуги, и теперь мне время возвращаться домой в Басру.

     - О повелитель правоверных! - воскликнула я. - Если бы не этот купец,

сын моего брата погиб бы не родившись, а в   его   царстве   остался   править

злобный предатель Бедр-ад-Дин!

     - Мы наградим   купца,   -   милостиво   кивнул   халиф   и   отвернулся   от

Ильдерима. -   Теперь   приведите   толмачей,   чтобы   китайский   царевич   мог

поблагодарить свою спасительницу и вступить в беседу с   нами.   Нам   же   не

терпится узнать, как и почему он был превращен в попугая! Это скрасит   нам

нашу бессонную ночь. И приведите также невольниц царской крови, которых   я

подарю Бади-аль-Джемаль, и приготовьте ей достойные   покои,   и   немедленно

найдите нянек и кормилиц для маленького царевича!

     Тут началась суматоха, забегали рабыни с ворохом   царских   одежд   для

меня и Зумруд, засуетились евнухи, черные рабы начали по   одному   выходить

из подземелья, а им навстречу спешили толмачи, и няньки,   и   кормилицы,   и

ничего невозможно было понять в этом человеческом коловращении. А когда   я

растолкала всех этих людей, Ильдерима уже не было. Только   лежал   на   полу

затоптанный пояс с ножнами от сабли, чернильницей и кошельком...

     И Бади-аль-Джемаль с Ильдеримом привели Зумруд в подземелье, и   время

ее настало, и роды начались. И Бади-аль-Джемаль не   знала   как   складывать

камни талисмана, и   не   узнала   бы   вовеки,   но   через   потайную   дверь   в

подземелье явился гнусный визирь аш-Шаббан, сопровождаемый невольниками, и

он хотел проникнуть во   дворец   и   убить   Зумруд.   Но   Бади-аль-Джемаль   и

Ильдерим прогнали невольников, и пленили аш-Шаббана, и стали расспрашивать

его о тайне талисмана. И он,   сам   того   не   желая,   намекнул   им,   в   чем

разгадка   загадки,   и   Бади-аль-Джемаль    составила    талисман,    и    дитя

благополучно появилось на свет.

     А повелитель правоверных, Харун   ар-Рашид   в   ту   ночь,   как   обычно,

мучился бессонницей. И он призвал Джафара Бармакида и Масрура,   чтобы   они

развлекли его, и вдруг прибегают придворные звездочеты, которые только что

наблюдали на башнях звезды и составляли гороскопы. И они   увидели,   что   в

эту ночь   совершилось   действие   знаменитого   каменного   талисмана   царицы

Балкис, и появился на свет младенец царской крови, наследник   престола,   и

что произошло это в подземелье халифского дворца! И халиф   приказал   найти

людей, знающих входы в подземелья, и отвести себя туда. И   он   увидел   там

новорожденного младенца, и охраняющих   его   с   обнаженными   мечами   купца,

китайского царевича и девушку, чью красоту бессилен описать язык.

      И повелитель правоверных Харун   ар-Рашид   на   следующий   день   собрал

диван, и богато наградил купца Ильдерима, и дал   ему   тюки   с   тканями,   и

золотые и серебряные   блюда   и   кувшины,   и   сто   кошелей   с   динарами,   и

невольников, и невольниц,   и   лошадей,   и   верблюдов,   и   мулов.   А   купец

поблагодарил его и отправился своей дорогой.

     А потом Харун ар-Рашид беседовал с китайским царевичем, и узнал,   что

тот хочет жениться на Бади-аль-Джемаль, и повелитель правоверных   посватал

царевну за китайского царевича, и устроил им   пышную   свадьбу.   И   царевну

семь дней открывали перед женихом в разных нарядах, а на восьмой он   вошел

к ней, и сокрушил ее девственность, и они стали жить в мире и любви.

     Когда же ребенку исполнился год, Харун ар-Рашид снарядил   караван,   и

дал маленькому царевичу   свиту   и   войско,   и   во   главе   войска   поставил

опытного военачальника, и Тадж-ад-Дин отправился в царство своего отца.   А

вместе с ним поехали его тетка,   Бади-аль-Джемаль,   и   ее   муж,   китайский

царевич. И они привезли мальчика на   остров   Шед,   и   там   его   растили   и

обучали всему, что должен знать царь, пока он не вырос и не возмужал, и не

взошел на престол.

     А Бади-аль-Джемаль и ее муж отправились в Китай, и там их встретили с

великим почетом, и родители царевича сыграли для них еще одну   свадьбу,   и

они жили   прекраснейшей   и   приятнейшей   жизнью,   пока   не   пришла   к   ним

Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний.

     Ты можешь рассказать все это именно так своему повелителю,   о   сестра

моя, ибо такое завершение будет ему понятно и приятно.

     На самом же деле получилось совсем наоборот. И если ты, о Шехерезада,

поклянешься всеми именами Аллаха, что тайна эта умрет с тобой,   я   поведаю

тебе, чем же окончились эти неслыханные события.

     Китайский царевич действительно пожелал жениться на мне, но при одной

мысли о том, что мы и на ложе не сможем обойтись без толмача, я рычала   от

ярости, как   Ильдерим   при   виде   черной   стражи.   Я   бы,   пожалуй,   могла

привыкнуть к свисающей до пояса косе и самоцветам в ушах, но   обречь   себя

на вечную немоту я не могла.

     И кроме того, я желала принадлежать другому.

     Но другой скрылся, даже не сделав попытки меня увидеть. Он   отступил,

он уступил меня бывшему попугаю, довольный, что ему   выдали   из   халифских

кладовых сколько-то там тюков с   тряпками   и   ржавых   кувшинов!   Это   было

невыносимо.

     Я не могла пожаловаться на свою судьбу даже попугаю, как привыкла   за

месяцы странствий, - ведь этот попугай собирался на мне жениться!

     Должно быть, халиф решал со мной это дело, когда я из-за исчезновения

Ильдерима была во временном помутнении рассудка. Иначе   трудно   объяснить,

откуда вдруг взялось мое согласие, и началась подготовка к свадьбе, и меня

стали охранять от внешнего мира   строже,   чем   дочерей   самого   халифа.   Я

хотела все же направить весточку Ильдериму, и написала ее,   и   сложила,   и

отдала Ахмеду, но проныру Ахмеда не выпустили из   дворца,   потому   что   он

принадлежал к моей свите, а меня берегли от сглаза, от злоумышленников, от

охотников лицезреть мою красоту и вообще от всего на   свете.   Все   попытки

Ахмеда кончились тем, что его взяли под наблюдение.

     И вот истекли три дня, полные   суматохи,   и   сборов   приданного,   без

которого халиф не желал отдавать   меня   китайскому   царевичу,   и   бесед   с

бывшим попугаем из-за занавески в присутствии двух   толмачей,   потому   что

знатока его наречия во дворце не нашлось и призвали тех, кто хоть   немного

смыслил в этом щебете   и   чириканье.   Они   на   пару   переводили   признания

царевича, причем слово говорил один, затем два слова - другой, и так далее

в том же духе. Сперва это меня забавляло. Сперва - забавляло...

     Последней ночью я прокралась в помещение для слуг и разбудила Ахмеда.

     - У людей особенно крепок сон перед рассветом, - сказала я. - Пойдем,

о Ахмед, попытаем счастья! Может быть, нам удастся выйти из   дворца.   Если

ты поможешь мне, я по-царски награжу тебя.

     - Я уже   получил   свою   награду,   о   царевна...   -   задумчиво   сказал

мальчишка. - А что, правда ли ты   так   любишь   этого   бродягу   купца,   что

готова ради него сбежать от жениха?

     - Клянусь Аллахом, о Ахмед, -   ответила   я,   -   я   не   такова,   чтобы

покинуть его из-за случайностей времени и   обмана   дней.   Ему   принадлежит

старая дружба, которой не забыть, и любовь, которая не износится...

     Я помолчала, вспоминая его   лицо,   и   голос,   от   которого   взлетала,

словно в объятиях джиннии, и руки, и губы, а потом сказала стихи, которых,

кажется, раньше никогда не знала:

              Когда удалился ты, смотрел на других мой глаз,

              Но образ твой перед ним покачивался всегда.

              Когда же смежался он, являлся ты мне во сне,

              Как будто меж веками и глазом живешь ты, друг.

     - Как все это удивительно, - ответил Ахмед. - По   свету   путешествуют

царевны,   и   простой   купец   может    заслужить    их    любовь!    Скажи,    о

Бади-аль-Джемаль, нет ли у тебя младшей сестры, и   не   собирается   ли   она

путешествовать?

     - На всех безумцев не хватит в   мире   царевен!   -   усмехнулась   я.   -

Впрочем, рассчитывай на помощь Аллаха, и уж кого-нибудь   он   тебе   в   жены

пошлет. И лучше, чтобы это была не царевна, с ними слишком   много   хлопот.

Взгляни на Ильдерима - ведь тяжко ему со мной приходилось?

     - Лучше терпеть от царевны, чем распоряжаться невольницей,   -   здраво

рассудил мальчишка. - Ибо чем сердитее царевна   днем,   тем   слаще   радость

победы   ночью.   А    какая    победа    может    быть    над    невольницей,    о

Бади-аль-Джемаль?

     - Скажи все это Ильдериму, о Ахмед, -   посоветовала   я.   -   Возможно,

тогда он хоть что-то поймет!

     И   мы   собрали   кое-какие   вещи,   и   бесшумно   пошли   по    коридорам,

переступая через спящих стражей, и действительно вышли из дворца на кануне

рассвета,   но   сразу   же   за   его   порогом    нас    подстерегала    досадная

неожиданность.

     Большая   крыса,   о   которой   мы   думали,   что   она   просто   собралась

перебежать нам дорогу, вдруг остановилась, запищала, стала расти и выросла

до высоты в два человеческих роста!

     - Спаси и помилуй нас, Аллах, от сатаны, побитого камнями! - в   ужасе

воскликнул Ахмед.

     - Перестань вопить, о несчастный, это не сатана, а всего лишь джинния

Азиза, да не облегчит Аллах ее ношу! - прикрикнула я на мальчишку.

     - Да, о Бади-аль-Джемаль, это   я,   и   наконец-то   мы   встретились,   -

сказала   Азиза,   понемногу   превращаясь   из   огромной   туманной   крысы    в

совершенную по прелести девушку с когтями на пальцах, которые я разглядела

очень даже явственно. - Я обшарила все страны, все моря и острова, пока не

узнала, что ты направилась в Багдад. А поскольку дворец халифа защищен   от

джиннов знаками над дверьми и   сильными   заклинаниями,   я   стала   блуждать

вдоль его стен, зная, что ты рано или поздно выйдешь наружу. Ты   попалась,

как птица в   клетку,   о   Бади-аль-Джемаль.   И   никто   не   спасет   тебя   от

китайского царевича, кроме меня.

     - Я знаю, какую плату ты потребуешь, и не нуждаюсь в твоей помощи,   о

Азиза, - ответила я. - И улетай поскорее,   а   то   настанет   утро   и   ангел

Аллаха поразит тебя огненной стрелой. Я же здесь в безопасности   от   тебя,

ибо я еще на пороге дворца, и меня защищают знаки и заклинания!

     - Но как только ты выйдешь отсюда, они перестанут быть тебе   защитой!

- зарычала джинния. - Каждую ночь я буду обходить дворец дозором!   А   если

ты выйдешь днем, тебя увидят мои   соглядатаи   и   расскажут   мне,   куда   ты

направилась! И горе тем, кто осмелится тебе помочь! Так что я   буду   ждать

твоего мудрого решения, о Бади-аль-Джемаль. И надеюсь, что ты   предпочтешь

меня китайцу.

     - Да не облегчит Аллах твоего положения в Судный день! -   воскликнула

я. - Да покроешься ты паршой, да истерзает тебя чесотка!

     - На все воля Аллаха, - кротко ответила Азиза и неторопливо растаяла.

     - Постой, о Азиза! - крикнула я ей вслед. - А если мне все же удастся

выйти из дворца незамеченной? Ты же знаешь, на   что   я   способна!   Если   я

окажусь в этом деле сильнее тебя?

     - Если тебе удастся выйти из халифского дворца так, что   я   не   увижу

тебя и ничего об этом не узнаю, клянусь Аллахом, я оставлю тебя в покое   и

не буду требовать, чтобы ты выпила воды из источника Мужчин!   -   прогудело

из   мрака.   -   Но   я   могу   спокойно   дать   еще   тысячу   таких   клятв,    о

Бади-аль-Джемаль, ибо ты покинешь   дворец   либо   моим   возлюбленным,   либо

женой китайского царевича! А третьего решения у этой задачи нет!

     - Аллах лучше знает! - возразила я, чтобы   последнее   слово   все-таки

осталось за мной.

     - Нам придется вернуться, о госпожа? - спросил Ахмед.

     - Да, нам обоим лучше вернуться, - ответила я. -   Не   подстерегла   бы

тебя за углом эта дочь скверны, эта распутница, разорви Аллах ее покров!

     И мы, ступая на цыпочках и перешагивая   через   спящую   стражу,   пошли

обратно.

     А утром началась предсвадебная суета.

     Пришли невольницы,   и   вымыли   меня   в   бане,   и   стали   наряжать,   и

перевивать мои кудри жемчугом, и выпускать локоны на лоб и на   щеки.   А   я

сидела, как тот истукан, что   вырезают   из   дерева   франкские   мастера,   и

невольницы сурьмили мне глаза, и румянили щеки, и подводили брови, так что

я стала сама на себя не похожа и даже подумала, что могу   беспрепятственно

выйти из дворца - в таком виде Азиза меня не узнает.

     Ахмед вертелся поблизости, и   мы   обменивались   взглядами.   Вдруг   он

исчез и появился тогда, когда я была уже совсем убрана и вошли лютнистки и

женщины   с   бубнами,   чтобы   сопровождать   меня   на   свадьбу,    и    певицы

прокашлялись перед долгим пением.

     - Пожелай мне счастья, ради Аллаха, о Ахмед, - попросила я.

     - Я не стану   желать   тебе   счастья,   о   госпожа,   -   сурово   отвечал

мальчишка, - потому что и без меня найдется, кому это сделать. И   ты   сама

знаешь, о царевна, что даже   тысяча   пожеланий   счастья   не   сделает   тебя

сегодня счастливой!

     - Что это ты держишь в руках? - спросила я.

     - Пояс, который Ильдерим забыл в подземелье, -   протягивая   мне   этот

пояс, сказал Ахмед. - Я отнял его сегодня утром у   маленьких   невольников,

но ты сперва была в бане, потом тебя   причесывали,   и   я   не   мог   к   тебе

попасть. Возьми же в приданное   пояс   бродяги   купца,   который   ради   тебя

рисковал жизнью, и когда ты будешь китайской царицей, доставай   иногда   из

сундука, и смотри на него, и вспоминай нас обоих!

     - К чему эти упреки, о Ахмед? -   спросила   я.   -   Ты   же   знаешь   мои

обстоятельства, и видел Азизу, и понимаешь, что Ильдерим   испугался   моего

царского величия и бросил меня!

     - Такова любовь царевен, - заметил Ахмед. -   Возьми   же   пояс,   а   то

старшие евнухи сейчас поведут всех в зал для   пиршества   и   прогонят   меня

прочь.

     - Дай его сюда! - И я взяла этот кусок тисненой кожи, и прижала его к

груди, вызвав изумление своих невольниц, и   поцеловала   его,   и   погладила

ножны от сабли, и улыбнулась чернильнице,   в   которой   булькала   волшебная

вода, только ее осталось совсем мало. И я взяла кожаный кошелек, и открыла

его, но он был пуст   и   на   ладонь   мне   вывалился   всего   лишь   старинный

перстень.

     Я задумалась, что это за перстень, который носят в кошельке, а не   на

пальце. И я стала его разглядывать, и увидела на нем вырезанные   знаки,   и

вдруг поняла, что это такое!   Это   был   тот   перстень,   который   Ильдериму

продал аль-Мавасиф, чтобы он приобрел власть над джиннией Марджаной!

     Конечно   же,    двери    халифского    дворца    охранялись    знаками    и

заклинаниями, так что джинны, ифриты и мариды не могли попасть в него. Но,

возможно, речь шла о том, что они не могли попасть по своей   воле   или   по

воле пославших их людей. Что, если, находясь во дворце,   я   все   же   смогу

вызвать Марджану?

     Я призвала на помощь Аллаха и потерла перстень!

     Комната наполнилась дымом, невольницы, лютнистки и   певицы   с   визгом

бросились от меня прочь, а под высоким потолком повисла красавица джинния.

     - А где же мой повелитель? - растерянно спросила она. - Ради   него   я

нарушила запреты, и об этом узнают наложившие   заклятия   маги   и   покарают

меня!

     - Я теперь твоя повелительница! - сказала я. - Магов я беру на   себя,

я знаю средство, как   их   уговаривать,   а   ты   возьми   меня   в   объятия   и

немедленно неси отсюда прочь! Пока эти несчастные не выдали меня замуж   за

китайца!

     - Ты не повелительница, ты всего лишь случайная   хозяйка   перстня,   -

ответила мне джинния. - И я должна тебе   подчиниться.   Но   мой   повелитель

задерет у тебя перстень, и я вернусь к нему.

     - А ты знаешь, где он, о Марджана? - спросила я.

     - Да, знаю. Но я не могу к нему приблизиться, ибо он не зовет меня.

     - Ну так неси меня к Ильдериму!

     - Хорошо, о женщина! -   и   Марджана   посмотрела   на   меня   с   великим

подозрением. - Я отнесу тебя к Ильдериму, но если ты бросишь на него   хоть

один взгляд, или откроешь перед ним лицо,   или   даже   покажешь   ему   кисть

руки, я убью тебя. Слышишь, о царевна?

     Что такое бурные страсти джиннов, я знала благодаря Азизе. По милости

Аллаха великого, могучего, Марджана не признала   во   мне   насурьмленной   и

нарумяненной,   того   мальчика,   который   должен   был   сразиться   ночью    с

Ильдеримом на заброшенном ристалище. А если бы узнала, ей достаточно   было

бы призвать свою бешеную сестрицу, и все ее   заботы   разрешились   бы   сами

собой.

     - Я слышу и все понимаю, о Марджана, - ответила я. - И если будет   на

то воля Аллаха, я вырвусь на свободу из этого дворца, а   ведь   больше   мне

ничего не надо, лишь свобода. И пусть нас ждут на дороге   за   городом   два

хороших оседланных коня, потому что мы с тобой поедем,   как   два   путника.

Это мое приказание, о рабыня перстня! Повинуйся!

     - Я повинуюсь перстню, но не тебе, - сказала она. - На   голове   и   на

глазах! А тебя, если ты помышляешь об Ильдериме, ждет смерть.

     Разумеется, я могла одним нажатием камня отправить   ее   туда,   откуда

она явилась со своей дикой ревностью. И позволить, чтобы   меня   семь   дней

открывали   перед   китайским    царевичем,    и    чтобы    он    сокрушил    мою

девственность!

     Я была достаточно сердита на Ильдерима, чтобы сделать такую глупость.

Но мне после этого пришлось бы зарубить   Ахмеда   саблей,   ибо   совесть   не

позволила бы мне встретить его взгляд.

     - О рабыня перстня, есть еще одно дело! - вспомнила я. - Ты   понесешь

меня в сокровищницу халифа, где лежит мое приданое, и мы возьмем   там   мою

саблю, в рукояти которой бадахшанские   рубины,   и   лезвие   покрыто   узором

виноградных листьев,   и   ножны   которой   с   золотым   наконечником   в   виде

виноградной кисти!

     - Слушаю и повинуюсь, хотя эта сабля не спасет тебя, о царевна!   -   С

такими словами Марджана взяла меня в объятия, и   потолок   раскрылся   и   мы

вылетели и понеслись.

     Мы взяли саблю, и еще   кое-что   из   оружия,   и   я   опоясалась   поясом

Ильдерима, и вложила мою саблю в его ножны.

     И Марджана быстрее молнии вынесла меня за городские стены.

     К оливковому дереву были   привязаны   два   прекрасных   коня,   подобных

моему Абджару. Марджана, едва коснувшись земли, превратилась в   почтенного

шейха.

     - Караван Ильдерима двинулся в путь на рассвете, - сообщила она, -   и

идет вон той дорогой. Его красные верблюды сильны, но   медлительны,   и   мы

легко догоним их. Но берегись, о царевна!

     И мы поскакали.

     Когда же вдали показались замыкающие караван всадники,   я   придержала

коня и обратилась к Марджане.

     - Ты напрасно собираешься убивать меня, о джинния, - сказала я ей.   -

То, что я хочу сообщить Ильдериму,   касается   наших   незавершенных   дел   и

обязательств, которые остались между нами, и это   вовсе   не   слова   любви.

Подумай сама, могут ли быть слова любви между наследницей царей   и   купцом

из Басры? Я платила ему за услуги, а он служил мне. А когда мы покончим   с

делами, я отдам ему перстень и мы расстанемся навсегда. Так что с тобой   я

тоже больше не увижусь, о Марджана. Поэтому давай в   последний   раз   сядем

рядом, и я поблагодарю тебя за то, что ты сегодня для   меня   совершила,   и

выпьем шербета, и закусим плодами, и я пожелаю тебе счастья и   Ильдеримом,

и ты пожелаешь мне счастья с тем, кого назначит мне в мужья Аллах.

     Шейх покосился на меня из-под седых бровей. Но я смотрела   открыто   и

немного печально,   как   положено   одинокой   царевне,   не   имеющей   в   мире

покровителя и защиты, кроме своей сабли. Каждый сражается   за   любовь   как

может.   У   меня   не   было   острых   перепончатых   крыльев,   которыми   можно

разрубить дамасскую сталь, и когтей у меня тоже не   было.   Но   моя   любовь

была сильнее ее любви!

     Потому, и лишь потому я выдержала взгляд Марджаны.

     - Будь по-твоему, о   царевна,   -   решила   она   и   из-за   своей   спины

извлекла поднос с фруктами и кувшин с шербетом.

     Мы спустились с коней и сели в тени дерева.

     Остальное было совсем просто - когда она, достав из воздуха две   чаши

и разлив в   них   шербет,   потянулась   куда-то   в   гущу   веток   за   жареным

цыпленком, я плеснула ей в чашу из   чернильницы   Ильдерима,   и   выплеснула

около половины того, что там осталось.

     Язык смертного бессилен описать то, что из этого получилось!

     Марджана осушила   чашу,   поднесла   ко   рту   ножку   цыпленка   и   вдруг

застыла, прислушиваясь к тем чудесам, что творились в ее теле. Затем стала

странно ерзать на ковре, запустила руку к себе под одежду   и   вскочила   на

ноги. Голову ее вдруг окружили языки синего и зеленого пламени,   наподобие

львиной гривы, и сменились языками алого и желтого пламени, и   из   ушей   и

ноздрей пошел черный дым, и она стала топать ногами, и земля задрожала под

ней.

     - Я победила, о Марджана! - сказала я, не   вставая   с   ковра   и   лишь

положив руку на рукоять моей любимой   сабли.   -   Теперь   тебе   ни   к   чему

Ильдерим! Теперь тебе нужны молодые и красивые невольницы, а львов пустыни

оставь уж нам, слабым женщинам! И к тому же ты в   безопасности   от   магов,

охраняющих дворец халифа своими заклинаниями, ибо джиннии Марджаны   больше

нет на свете, и им некого вызвать к себе, чтобы наказать за вторжение! Они

не знают, что ты из джиннии превратилась в джинна!

     - Вода из источника Мужчин! - поняла Марджана,   продолжая   топать,   и

расшвыривать ногами песок и камни, и размахивать руками, когти на   которых

выросли и стали длиной в локоть.

     Вырвав с корнем дерево, под которым мы сидели, и размахивая   им,   как

помелом, она взмыла в небеса и с диким криком кинулась оттуда на   меня.   Я

увернулась и ударила ее саблей по руке. Раны, нанесенные людьми, у джиннов

заживают мгновенно, на глазах затянулась и эта рана. Но Марджану   поразила

не столько боль, сколько мое сопротивление.

     - Постой, о Марджана, и дай мне сказать тебе одну вещь!   -   закричала

я, видя, что она опять собралась взлетать. - Знаешь   ли   ты,   что   я   могу

нажать камень перстня, и ты от этого исчезнешь? Видишь,   я   знаю   даже   ту

тайну перстня, которую не знала ты сама. Вот откуда моя смелость!   А   если

Ильдерим рассказал мне о всех свойствах   перстня,   которым   можно   вызвать

тебя, то как по-твоему, кто из нас ему дороже?

     Марджана, или как там теперь следовало ее звать, выронила дерево. И я

испугалась, как бы ее гнев не обратился на Ильдерима.

     - Почему же ты не подумала об этом раньше? - спросила она.   -   Ты   бы

могла отправить меня прочь, едва увидев след его каравана, и не превращать

в мужчину!

     - Начертал калам - как судил   Аллах,   -   отвечала   я.   -   А   если   бы

обстоятельства изменились и ты опять сделалась свободна от чар перстня,   о

Марджана? Нет, я хочу владеть моим любимым без лишних тревог и волнений!

     Я нажала на камень, и она со стоном исчезла.

     А я стала крутить рукоять моей сабли, и открутила   верхний   виток,   и

сняла его, и положила перстень в то малое   пространство,   которое   оставил

оружейник нарочно для таких случаев. И я   закрыла   рукоять,   и   дала   себе

слово никогда больше ее не раскручивать, и поскакала вслед за караваном, и

нагнала его, и увидела среди ведущих его всадников Ильдерима, который   был

богато одет, и сидел на великолепном коне, и все   ему   повиновались.   И   я

подъехала поближе, и приветствовала Ильдерима,   и   долго   ждала   ответного

приветствия, ибо он онемел, и молчал столько времени, что   хватило   бы   на

молитву в два раката.

     Я смотрела ему в глаза и думала, что одержала победу. Но лучше бы мне

было встретиться еще с одной разъяренной джиннией - ту я хоть без зазрения

совести могла бы обмануть.

     - Закрой лицо, о царевна,   -   сказал   Ильдерим.   -   На   тебя   смотрят

незнакомые мужчины. И я тоже на тебя смотрю.

     - Ну так опусти глаза, о Ильдерим! - посоветовала я.

     Он отвернулся.

     - Неужели нам   больше   нечего   сказать   друг   другу,   о   Ильдерим?   -

спросила я. -   Неужели   это   не   мы   сражались   со   стражей   источника,   и

прятались от ифритов, и спасли сына   моего   брата?   Неужели   это   не   наша

верность друг другу все преодолела? И теперь ты не хочешь взглянуть мне   в

глаза?

     - Я был верен, чтобы не сказали: "Умерла   верность   среди   людей!"   -

пробурчал он.

     - Да не облегчит Аллах твоей ноши, о Ильдерим! - начала сердиться   я.

- Ты же видишь, что я   покинула   собственную   свадьбу,   и   убежала   из-под

присмотра халифа, которому не терпелось увидеть меня китайской   царицей   и

который лучше меня знал, что мне нужно для счастья! И я   обманула   джиннию

Азизу, которая неосмотрительно дала клятву, что отступится от меня, если я

сумею незаметно для нее выбраться из халифского дворца! И я избавилась   от

джиннии Марджаны, превратив ее в   джинна!   И   вот   я   поскакала   за   твоим

караваном, и догнала тебя, и стою перед тобой с открытым лицом, так   какие

же еще нужны между нами слова и объяснения?

     - Не надо никаких слов, о царевна, - согласился он.   -   Я   благодарен

тебе и повелителю правоверных за эти сокровища, и невольников, и коней,   и

верблюдов. Вы щедро наградили ничтожного купца   за   его   скромные   услуги!

Ведь я - всего лишь купец из Басры, я уезжаю и приезжаю, покупаю и продаю,

и это дело, сперва казавшиеся безнадежным, стало для меня прибыльным.

     - Воистину прибыльным, о сын греха! - отвечала я. - Ты получил   целый

караван, и невольников, и невольниц, и верблюдов, и мулов, и коней, и тюки

тканей, и золотые и серебряные блюда и кувшины, и еще царевну   в   придачу!

Кто из купцов мог бы этим похвастаться, о Ильдерим?

     - Благодарение   Аллаху,   мы   не   нуждаемся   в   царевнах!   -   вдруг   с

гордостью объявил он. - Я купец, и я женюсь на дочерях купцов, и мои   дети

и внуки будут купцами. А царевнам надлежит выходить   замуж   за   царевичей,

что бы их дети и внуки были царями!

     - Гордость погубит тебя, о Ильдерим! - воскликнула я. - Ты горд,   как

целое войско шайтанов!

     - А ты - как два войска шайтанов, о   царевна!   -   он   тоже   вышел   из

терпения. - Ты уверена, что стоит тебе сделать знак - и все будут   ползать

во прахе у твоих ног,   потому   что   ты   сестра   царя,   Джаншаха,   и   тетка

будущего царя Тадж-ад-Дина! Ты настолько в этом уверена,   что   предлагаешь

себя мужчине и даже подумать не можешь об отказе!

     - А ты настолько горд, что не можешь даже принять   дара   от   женщины,

которая тебя любит!

     - А ты настолько горда, что говоришь об этом с гордостью, как если бы

ты говорила с человеком настолько ниже себя по происхождению и   положению,

что его мнение для тебя не имеет никакого значения!

     - Распутай узлы своего красноречия, о Ильдерим! - взмолилась я,   хотя

отлично поняла, что он имел в виду. - И забудь наконец, что я царевна, как

я сама об этом забыла!

     - Видишь, сколь велика твоя гордость, о царевна? -   ухватился   он   за

возможность сопротивляться. - Ты можешь   даже   позволить   себе   забыть   на

минутку о своем царском достоинстве и величии, прекрасно зная, что они   от

тебя никуда не денутся!

     Воистину, легче мне было   сражаться   с   разъяренными   джинниями,   чем

растолковывать этому безумцу, что я люблю его!

     - Перед лицом Аллаха могучего, справедливого, отрекаюсь я   от   своего

царского звания! - воззвала я к небесам. - И пусть Аллах сделает меня если

не женой, то хоть невольницей вот этого безумного купца! Вот все,   чего   я

хочу в жизни!

     - Далеко же заводит тебя твоя гордость!   И   ты   будешь   накрывать   на

стол, за которым усядутся четыре мои законные жены, и донашивать   за   ними

старые шальвары? - ехидно осведомился он.

     - У тебя не будет четырех жен,   о   несчастный,   -   как   можно   строже

отвечала я. - Или ты женишься на мне, или я убью тебя собственными руками.

Ты знаешь, как я владею оружием!

     Сперва я хотела вынудить его к   поединку.   А   во   время   сражения,   и

обмена ударами, и обмена острыми словами, он забыл бы обо всех сегодняшних

глупостях,   и   снова   стал   самим   собой,   и   мы   до   чего-нибудь   путного

договорились бы.

     - Мы отъедем на расстояние пущенной стрелы, и станем биться, пока   не

погибнет один из нас. Мы давно уже собирались завершить поединок,   начатый

на том ристалище, между колонн из белого   мрамора,   и   не   будет   для   нас

случая удобнее, чем этот! Едем, о Ильдерим, не заставляй меня ждать!

     - Ты славно бьешься, о царевна, но вспомни,   что   халиф   подарил   мне

сотню невольников, способных охранять в пути караваны и отбивать нападения

разбойников! И все они бросятся на тебя, и ты   успеешь   убить   десять   или

двадцать, но остальные свяжут тебя по рукам   и   ногам,   а   я   буду   издали

приказывать им, чтобы они, упаси Аллах, не   повредили   твоей   нежной   кожи

веревками! - насмешливо сказал Ильдерим. - К тому же   твоя   сила   -   всего

лишь сила женщины.

     Но вдруг мне в голову пришло совсем иное!

     Я отъехала немного, сняла с пояса   чернильницу,   открутила   крышку   и

поднесла к губам.

     - Что это у тебя, о царевна?   -   забеспокоился   Ильдерим.   -   Клянусь

Аллахом, это же чернильница с волшебной водой!

     - Надеюсь, того, что осталось, хватит, чтобы сделать меня мужчиной, -

отъезжая еще дальше, отвечала я. - Погоди, о Ильдерим,   я   выпью   воду,   и

силы мои прибавятся, и в поединке   я   буду   гораздо   сильнее   тебя,   и   мы

сразимся, и мой меч выйдет, блистая, из твоей спины, и...

     Я запрокинула голову, собираясь сделать глоток.

     - Не смей, о   царевна!   -   воскликнул   он.   -   Брось   немедленно   эту

проклятую чернильницу!

     Но я, не выпуская ее из рук, ударила пятками коня и   поскакала   прочь

по дороге, а он - за мной.

     - Хорошо, прекрасно, о Ильдерим! - закричала я обернувшись. - Отъедем

подальше, сразимся, и ты увидишь, кто из нас сильнее!

     - Брось чернильницу, о женщина! - завопил он, потому что я придержала

коня и опять поднесла ее к губам. - Во имя Аллаха! Я тебе приказываю!

     Влага уже коснулась моих плотно сжатых губ, когда он налетел,   вырвал

из моих рук чернильницу и отшвырнул в сухие придорожные кусты.

     Но прежде, чем он бросил чернильницу, я попыталась ее   отнять,   и   он

обхватил меня, чтобы прижать мои   руки,   а   потом   он   не   стал   размыкать

объятия, и мы молча смотрели, как песок всасывает струйку волшебной   воды,

темнеет и опять светлеет.

     - Так ты   воистину   хочешь,   чтобы   я   оставалась   женщиной?   -   тихо

спросила я, слушая биение его сердца.

     - Да, - ответил Ильдерим. - Клянусь Аллахом, я хочу   в   жизни   только

этого и ничего больше!

     И на сей раз последнее слово осталось за ним.



Полезные ссылки:

Крупнейшая электронная библиотека Беларуси
Либмонстр - читай и публикуй!
Любовь по-белорусски (знакомства в Минске, Гомеле и других городах РБ)



Поиск по фамилии автора:

А Б В Г Д Е-Ё Ж З И-Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш-Щ Э Ю Я

Старая библиотека, 2009-2024. Все права защищены (с) | О проекте | Опубликовать свои стихи и прозу

Worldwide Library Network Белорусская библиотека онлайн

Новая библиотека