|
Читальный зал: |
|
|
Лев Толстой
Определение религии - веры.
(1875--1876 гг.)
Издание: Л. Н. Толстой, Полное собрание сочинений в 90 томах, академическое юбилейное издание, том 17, произведения 1863, 1870, 1872-1879, 1884, стр. 357-358.
Слово религия-вера есть слово понятное и несомненное для всех верующих, но для неверующих, для людей не имеющих религии или полагающих, что они не имеют ее, слово это требует точного определения, для избежания недоразумений. Слово это, и соответствующее ему понятие как и большая часть слов отвлеченных (которых я называю метафизическими как слова: жизнь, сила, смерть, желанье и т. д., имеет два значения: значение личное (субъективное) и общее (объективное). Личное значение всегда ясно и одинаково у всех людей, общее значение весьма разнообразно, смотря по тому в каком смысле оно понимается. Поэтому я считаю нужным объяснить, что я понимаю под словом религия.
Религия есть свод в одно согласное целое всех объяснений или ответов на те неизбежные и единственно интересные в жизни вопросы относительно жизни и смерти, на которые разум дает мне частный ответ, согласнее которого я не знаю никакого другого и в который вследствие того я верю и считаю несомненно истинным и которым руководствуюсь в каждом жизненном акте.
Религия по этому определению не только не может противуречить данным разума или жизни, но всякое знание и всякий акт жизни основывается только на религиозном воззрении.
Определение это есть определение [слово оторвано] (субъективное) того, что я называю верою. Определение объективное будет тоже относительно другого лица; но очевидно свод объект[ов], к[оторый] дает себе Хрпст1анинъ, удовлетворяя требованиям его разума, может не удовлетворять вполне[?], и это я называю верованием.
И так верования могут мне казаться ложными, но вера ка[к] я определяю ее, всегда несомненна.
Но на наш [?].
ПСИХОЛОГИЯ ОБЫДЕННОЙ ЖИЗНИ.
Отдел I. --Суеверия телесног[о] наказания. Литература.
Отдел II. Семейная жизнь -- сделать счастье мужа, жены -- любить.
Отдел III. Характеры -- доброта, злоба. Все различие последоват(ельно)
Отдел IV. Воспитание --любовь любовью.
Отдел V. Хозяйство. Главный двигатель народа. О имеет свои физиологические особенности, как коровы -- надо дать им по силам -- не только костями удобрять, но сеять клевер не умеют. Хорошо вводить, где сам работаешь, но тут надо принять этот двигатель. --
Психология основана на наблюдениях над я. Свойства, силы человека, выведенные из себя. Зоологическая психология -- выводы из вековых результатов выражений свойства людских.
В 1-ой -- любовь, воля, доброта и т. д.
Во 2-й -- Времена доброты, мысли, воспоминания и г. д.
[О ЦАРСТВОВАН1И ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА II-ГО.]
(С началом нового нынешнего царствования началось и новое царство, так называемого, общественного мнения в России.)
Правительство последнего царствования импер. Николая руководилось своими преданиями и своей личной волей, т. е. император с помощью избранных им советчиков предписывал те меры, которые он считал полезными, нужными, своевременными, и строго преследовал всякое вмешательство частных лиц, неизбранных им в дела правительства, и не допускал и наказывал выражения частных мнений и в разговорах, и тем более в литературе, всяких мнений о правительственных мерах.
Имп. Николай умер во время Севастопольской войны (Зач: несчастной, как ее стали называть тотчас же после мира, и не кончилось этой). 1 На престол вступил Александр II и, как всегда бывает, новое царствование начало действовать в духе противуположном предшествующему. Данное [?] свойство так естественно и обыкновенно, что никого нельзя упрекать в этом. Всякое управление чем бы то ни было, вступая на место предшествующего, ярче видит ошибки этого предшествующего и невольно поправляет их, клонится в противную сторону. Возьмите нового управляющего, нового доктора, нового учителя, его всегда будет тянуть делать прямо противное тому, что делали перед ним. Особенность царствования Николая была совершенная независимость и цельность власти и презрение к мнениям неправительственных лиц. Новый Император дал свободу мнениям. Может быть и не Имп[ератор] дал свободу мнениям, [а] сами люди, желавшие выражать свои мнения, столь долго лишенные этого права, с жаром принялись выражать свои мнения, и правительство не мешало им, или только весьма слабо мешало им. --
Первое, на что накинулось мнение людей грамотных, пишущих, мнение образованной толпы, (я не называю мнение этих людей обществен [ным] мнением по причинам, которые я объясню после) была та самая война, во время которой произошла перемена царствования. Насколько только возможно было в приличных формах, не оскорбляя сына Николая, осуждать его действия в этой войне, они осуждались образованной толпой в разговорах, речах, в печати. Не доставало слов, чтобы выразить всю глупую гордость и вместе тупость, нераспорядительность прежнего правительства в этой войне. Стоить вспомнить только, как бывший сиделец кабаков Кокорев, от имени Первопрестольной] Белок[аменной] Москвы приветствовал севастопольск[их] воинов и осуждал прежнее правительство. Войну прекратили, все признали и все говорили, что эта война была грубая и жалкая ошибка деспотического, одуревшего правительства, что мы начали войну без дорог, без устройства для ранены[х], для продовоольствия, и что мы опозорились этой войной, и что нам надо учиться. -- Задлер украл провиант, до Севастополя не было дороги, Меньшиков проиграл Альминское сражение. Теперь (только), когда прошло 20 лет и много Европейских событий, и когда идет теперешняя война 1877 года, странно вспомнить тогдашние толки. Задлер украл, дороги не было до Севастопо[ля], раненным было дурно -- это правда, но вся эта война, считавшаяся тогда несчастною и позорною, восстает теперь перед нами совсем в другом свете, и теперь, после осады и взятия Парижа и в особенности после того, как при 4-месячной войны с одной Турцией, теперь, в 77 году, после 21 года мира и приготовлений, мы чувствуем себя несравненно слабее, чем мы были тогда. Тогда мы боролись почти со всей Европой и отдали уголок Крыма и часть Севастополя и взяли Карс, а теперь мы отдали часть Кавказа одним Туркам и ничего прочно не взяли. У нас, может, не было тогда дорог и докторов, но у нас был флот, бившийся со всей Европой, были береговые укрепления, везде отбившие нападения союзных флотов, была армия, совершившая защиту 11 месячную южной стороны Севастополя, которая не была крепостью. Но тогда этого ничего не видно было. Осуждали все, что было сделано прошлым царствованием. Мы приняли постыдный мир и начали внутреннее преобразование. Одно из первых на очереди, предстоящих внутрен[них] преоб[разований], о которых громче всех говорила образованная толпа, которое, как говорят, было и всегдашней мыслью Имп. А(лександра], которое занимало и предшественников его и его отца Александра] П(авловича], б[ыло] уничтожение крепостного права.
Уничтожение крепостного права, введенного насильственной мерой в России, представлявшего бесчисленные примеры жестокости и злоупотреблений, было нравственно справедливо и потому несомненно желательно, и потому при желании Государя уничтожить его, естественно, что все самые разнообразные мнения образованной толпы слились в одно: в желание уничтожить его. По преданиям правительства мера эта считалась опасною. Почему она опасна, правительство понимало так мало, что оно боялось бунта того народа, который освобождался, но чутье правительства б[ыло] верно; мера эта, очевидно, была опасна, лишая целый класс народа -- дворян -- их собственности, вчера еще приобретавшейся куплею в Гражд[анских] Пал[атах] и уезд[ных] судах. Но на помощь правительству пришло мнение образованной толпы, состоящей] преимущественно из дворян, с самоотвержение[м], вследствие одних доводов нравственной справедливости, желавших этой меры. Был ли это глубокий политический расчет или случайность и совпадение, но правительство как раз в это самое время дало простор этому мнению толпы и приобрело сильнейшего союзника, без которого оно не могло бы спокойно привести в исполнение эту меру. в особенности в той революционной, крайне либеральной форме, в которой она была приведена в исполнение.
(1877 г.)
"Верую во единую истинную святую церковь, живущую в сердцах всех людей и на всей земле (Зач: и понятную для меня и вполне выражающую по слабости моего ума все таинства веры. Понимаю же это учение) и выражающуюся в знании добра моего и всех люден и в жизни людской. Выражаю же эту веру в Христианское учение православной церкви (Зач: вполне выражающей для слабого моего ума все таинства веры) и потому верую во единого Бога отца и. т. д."
Вот символ моей веры, и потому изложение катихизиса моего и введете в него будет следующее:
В. Что есть православный катихизис?
О. Пр(авославный) кат[ехизис] есть наставление в истинной вере, для передачи каждому человеку вообще и православному христианину в частности для спасения души - т.е. для жизни, соответственной не одним потребностям тела, но и потребностям души, (в кот[орых] бы душа человека находила полное удовлетворение и соответствие своим требованиям.)
В. Чем отличаются потребности тела от потребности души? И не сливаются ли они в одно? Не есть ли то что мы называем потребностями души, только более сложные потребности тела?
О. Потребности тела имеют целью личное благо. Потребности же души имеют целью благо вообще -- не только часто, но почти всегда противуположное благу личному. И потому потребности души не могут быть более сложными [чем] потребности тела.
(Примечание) Нынешняя философия, (в особенности) (матерьялисты) утверждает, что то, что называли до сих пор потребностями души, есть ничто иное как усложненные запасы тех же последствий удовлетворения матерьяльных потребностей -- очень часто выражающихся в отрицании прямых -- не перешедших через мозговые процессы, матерьяльных потребностей. Но утверждение это ни на чем не основано, так как сами матерьялисты признают, что проследить этот ход для них не только невозможно, но нет ни малейшего намека на тот путь, к[оторым] это может быть объяснено. -- Но если бы даже и допустить, что этот процесс был бы раскрыть, то и тогда противуположность душевных и телесных потребностей оставалась бы во всей силе и точно также потребности души, имеющие целью благо вообще, противуположное благу личному, было бы точно основано только на вере в это благо.
В. Что нужно для спасения души (т. е.) или что нужно для того, чтобы знать то, что нужно для потребностей души?
О. Ясное определение того, во что мы верим (и жизнь сообразная с тем, во что мы верим.)
В. Что есть вера?
О. (По апост. Павлу "есть уповаемых извещение, вещей обличение неведомых".) Вера есть несомненное знание вещей непостижимых разуму.
В. Какая разница между знанием веры и знанием разума?
О. Всякое знание разума основано на предшествующем знании. Знание же веры имеет основание само в себе.
В. Возможно ли знание разума без знания веры?
О. Невозможно, потому что всякое знание разума основано на предшествующем знании; предшествующее же тоже должно быть на чем нибудь основано. И потому самый прием разума, основывающий каждое знание на предшествующем, исключает возможность знания без какого то другого знания, не имеющего основанием разумное знание.
В. Какое же это знание?
О. Знание веры.
В. Что есть знание веры и где мы встречаем его?
О. Знание веры есть то несомненное знание смысла окружающих нас явлений, которым мы руководствуемся всякую минуту жизни и то (фраза незакончена).
В. В каких случаях жизни руководствуемся мы знанием веры, не основанным на разумном знании? ((Зачеркнуто: В. Где встречается это знание веры к[оторым] мы руководствуемся, на котором основаны все самые сложные знания наши?)
О. Когда мы рассчитываем на завтрашний день, мы верим, что взойдет солнце и мы будем жить; когда мы даем есть другому и когда мы жалеем его, мы верим, что он голоден, что ему больно, когда мы идем в другое место, зная, что там земля и люди, мы верим. Ни одно из составляющих нашу жизнь простейших действий мы не основываешь на разуме, а на вере.
В. Где в науках видно то знание веры, на кот[ором] они основываются?
О. В Астрономии мы прежде верили в существование небесных тел и небесного неизмеримого пространства и потом уже вычисляли движение тел и миры пространства. В физики и химии мы верим в бесконечную делимость, в действия сил, а потом уже вычисляем. В политических науках мы прежде всего верим в смысл жизни людей (прогресс), а потом уже изучаем явления этой жизни.
В. Возможно ли знание веры без знания разума? (Примечание: Такое знание можно вообразить в безумных и навороженных)
О. Возможно, ибо оно не нуждается ни в каком основании.
В. В чем же будет состоять наставление в истинной вере, если для знания веры не нужно знание разумное? (Зач.: В. Почему в учении при наставлении в истинной вере требуется еще знание разумное, кроме знания веры?)
О. В том, что бы показать те пределы разумного знания, при которых разумное знание останавливается и приходить к тем самым основам, на которых оно зиждется (Зач: В. Для чего же необходимо знание веры? О. Во первых, для спасении души, во вторых, для того чтобы позн[атъ] (Фраза не закончена.)
В. Откуда почерпается (разумное) (выражение) знания веры?
О. Знание веры имеет основание в душе человеческой, (но выражение знания этого передается от однако человека другому.)
В. Откуда получил человек это знание?
О. От источника всего -- от Бога.
(В. Если оно передается, то (где) основная причина источника его), (кто первый) из людей получили его?
О. Вопрос этот очевидно переходит в область разумного знания, так как он требует основания знания в предшествовавшем, и потому знание веры (не может) отвечать на него тем, что знание веры получено прямо от источника всего существующе[го], -- Бога (и называется откровением). ((Зачеркнуто: О. Источник знания веры непостижим. Он понятен по двум причинам)
О. Одно ли это знание веры, начертанное в сердцах, имеют люди, и нет ли (другого) еще выражения этого знания, которое люди получают друг от друга ?
О. Знание веры людям передано Богом непосредственно в душе каждого человека, и посредственно через выражение и передачу того, что было открыто предшествовавшим людям.
В. Всем ли людям дал Бог одинаковое откровение?
О. В душе каждого человека одинаково открыто Богом знание веры, но передача того, что открыто было предшествовавшим людям, совершалась неодинаково, так как передача этого знамя веры была уже делом знания разума.
В. Существует ли одно истинное знание веры (общее всем людям?)
О. Существует это знание в сердце людей. То знание, которое обще всем людям, есть истинное знание веры.
В. Есть ли выражения веры Буддисткой, Еврейской, Христианской, Магометанской истинные пли неистинные?
О. Истинное знание веры одно -- то, которое обще всем людям и к[оторое] открыто Богом в сердцах людей, и потому все выражения веры истинны в том, в чем они сходятся. Внешние же признаки веры суть только особенности, зависящие от исторических, географических условий, имеющих значение разумного знания, а не знания веры.
В. Истинна ли христианская вера в своем учении?
О. Истинна настолько, насколько она открывает знания веры, открытая в сердцах людей, и насколько учение не противуречит этому знанию.
В. Каким образом передается то, что было открыто предшествовавшим людям?
О. Посредством священных писаний и предания и примера.
В. Что разуметь под именем священного писания?
О. Все те книги, в которых предшествовавшие люди передавали другим то знание веры, к[оторое] б[ыло] открыто их сердцу, и то, которое имело целью спасение души.
В. Что разуметь под св[ященным] пред[анием] ?
О. Предание (idem).
В. Что разуметь под примерами]?
О. Действия, показ[ывающие] знание веры для спасения души.
В. Что разуметь вообще под свящ[енным] откровением, передаваемым писанием, преданием и примером?
О. Все то, что истинно верующие и чтящие Бога писали, говорили и делали для спасения душ[и].
В. Есть ли верное хранилище священного откровения?
О. Есть. Все истинно верующие, соединенные свящ[енным] откровение[м] совокупно составляют из себя совокупно и преемственно церковь, кот[орая] хранит священ[ое] откровение.
В. Какое отношение имеет Христианская церковь к общей Б[ожией] церкви?
О. Отношение частного к общему. Христианская церковь есть одно из выражений вселенской церкви.
В. Может ли быть Христианская церковь погрешима?
О. В духе -- нет, но в букве -- да.
В. Почему?
О. Дух соответствует всегда знанию веры в сердце. Буква же есть орудие передачи.
В. То ли же и с други[ми]?
О. Тоже.
В. Как относится к учению Христианство]? Где оно противуположно разуму?
О. Если учение не противуположно учению вселен(ской) церкви и сердцу, то смирять ум перед непонятным учением.
В. Если противуположно знанию сердца?
О. Отвергать его, чтобы оставаться членом вселенск[ой] церкви.
В. В чем состоит первая передача откровения христи[анского]?
О. В священны[х] книгах Ветхого завета.
В. Какие?
О. Книга Бытия.
[В.] Почему она священна?
О. Сотворение
1) (Фет -- Страхов -- Шопенгауер -- Кант -- здоровый идеалист философ.) Стрем..... [послед. буквы неразобр.] Дворянин богатый, отставной поручик, 42 лет.
2) (Вирхов, Dubois Raimond, Тиндаль, Миль, естественник, признающий необходимость основ. -- Теория совершенства, прогресса. --Маликов, 37 лет. Майков.
3) Позитивист -- Бибиков, прогресс, но отрицание нужды в основ[ах] 35 [лет].
4) (Архимандрит) Поп умный, отрицающий знание, 56 лет. Стольнико[в].
5) Хомяков --Урусов --тонкий диалектик, джентльмен софизмами оправдывающий веру. Юновичъ, 50.
6) (Монах отец Пимен -- кротость, любовь (спит) 70 л[ет].
7) Я. Иван Ильич. -- 49 лет.
Стрем. доказывает невозможность веры в прот[ивность] чисто[му] разуму.
Май[ков] поддерживает эту невозможность с точки зрения опыта. Нужно наблюдать. Стольников считает невозможность эту решенным вопросом.
Юнович вводит вопрос о вере как непостижимо[сти]. (Смотри Хомяк[ова].)
О[тец] П(имен) крестится и ужасается и спит. Архимандрит с озлоблением осуждает науку.
Стрем. отрицает возможность веры.
И[ван] И(лъич) требует определения веры.
Определение каждого. -- Стр. неопределенно из истории религии, [1 неразобр.] и сливает ее с философией. Возражение И[вана] И[лъича] --почему они различны. Май[ков] --как одну из форм социологич[еских].
Столъников считает тьмою рассевающейся от света знания.
Юн[овичъ]. Хомяковъ. Самарин.
О[тецъ] П[имен] просыпается -- а то чтобы все честно, по божески было, мол[ь]бой [?] и крест[омъ] [?].
И[ван] И[лъич] не находит нужным определять; вера - доверие в то, что говорят и в то, что это так, и есть только два рода знаний, и другое определение знания, более тесное.
Возражение Стрем. против различения знаний, по Канту. Критика Канта, берущего абсолютный разум, а не как мы его знаем. В действительном же разуме неизбежна доля веры, и по сущности, и по громадности плодов.
Возражение Май(кова): Различия нет, а есть необходимость гипотезы объяснений, и мы им не приписываем значения.
Ответ Юновича и доказательство того, что основа всякого знания есть вера, что и основа опыта та же.
Столъников не делает различения, а основа всего впечатления совсем выносить всех из области.
Арх[имандрит]. Из Апост. Павла и И[оанна] Злат[оуста].
И[ван] И(Ильич). Я готов отказаться от деления, от названия знания, но обращает внимание на то что есть -- сложно исторический итог веры и знаний -- так и передается.
Столь[ников] отвергает. Перестает передаваться.
И[ван] И[льич] подтверждает общий факт и видит [?] что оно не смешивается, что философия, как в химии, мы хотели бы слить одно веще[ство] с дру[гим], так в знании хотели бы, но оно резко отличается и одно передается наукой слова, другое --чем то другим.
Ма[йков]. Что же за дело, что оно передается, когда оно противно разуму? Мы с того начали. Я не могу верить в Творц[а] и т. п.
И[ван] И[лъич] приводить отриц[ание] науки верою и отрицание веры наук[ой] и (опять подтверждайте о способе передачи.)
Юнович нападает: вы не верующий, но размышляющий.
Иван] И[лъич] объясняет различие способом передачи и поверку науки. Юн[ович] требует катег[орического] ответа. Верить или нет в эвхар[истию]?
И[ван] И[лъич] различность перемены значения слов.
Арх[имандрит] нападает тоже текст[ами].
Отец] П[имен]. Он все таки добрый. Он спасется.
Стольни(ков) твердит свои зады.
Стрем. защищает И. И., хотя и говорить, что не согласен.
Но я вижу, что согласен, защищает в смысле развития религий органически.
Юн[ович] отвергает.
Майков защищает тоже в смысле единственного этического основания.
И[ван] И[лъич] излагает другие основания, но признает - субъективно этически главн[ейшим] [?].
Май[ков] говорит, что религия есть плод разума, что прежде человек не знал экономии в своих силах, потом узнал экономию в общественных силах -- это же религия.
И[ван] И[льич]. Это обман: результат религии была бы экономия, правда, но это не есть причина. Религия, по свойству своему, не практична -- "не мир, а меч принес". Последователям обещает муки. По сущности своей вытекает не из цели практической, а из ответа на вопрос: что я такое? (и что мне делать?)
Стольник[ов] злится и презирает.
Май[ков] увлекается социологи[ей].
Стрем. --диалектикой разума.
Арх[иманд рит] с Юн[овичем] друг другу доказывают в то, что они верят. И[ван] И[льич] робеет [1 неразобр.]и находится в жалком положении.
Следующая беседа о законах этики. Утилитаризм в законе этики. Собеседник[и] ( неразобр.)
Степа.
Осердясь на блох да шубу в печь.
20 Декабря 1878. -- (К. Что такое вера-религия?
И. Не знаю. Если вы спросите у меня о моей вере, я вам все скажу, но о вере-религии вообще я ничего не могу сказать.
К. Но послушайте. (Это все таки суеверие. Ведь не можем же мы верить (в рождение девою) в божественность Христа.
И. Почему же?
К. Потому что это противно разуму (и не нужно.)
(И. Совершенно согласен почему это противно разуму (даже если позволительно подразделить для точности): рождение от девы противно опытному разуму, а божественность Христа противна отвлеченному разуму.)
К. (Хорошо, так будем спрашивать о вашей личной вере. Ну, так скажите нам, есть у вас вера?
И. Есть.
К. Что же вы под ней подразумеваете? Почему вы отличаете ее от других ваших знаний? Это ведь есть знание, если я не ошибаюсь. Или, может быть, это есть известная органическая необходимость всякого существования, подтверждаемая нам историей. 5 Признаюсь вам откровенно, что для человека находящегося на уровне образования нашего века, я никак не могу представить себе того, в что бы могло быть названо верою-религиею.)
И. Что это противно разуму, я не могу не согласиться, но что это не нужно -- это еще не доказано.
К. Но вы лично верите [в то, что] подразумевается религией?
И. (Верю.) Я имею религию и потому верю во все, к чему она приводить меня.
И. Но если вы говорите, что не можете себе представить в наше время того, что может быть названо религией, то этим самым вы говорите, во первых то) что вы знаете, что такое называют религией, и во вторых то, что это самое не совместимо с состоянием науки в наше время. Для того чтобы я мог совершенно ясно ответить на ваш вопрос, мне необходимо знать то, что вы разумеете под религией. Прежде всего нужно, чтобы мы под одними словами разумели одно и тоже. И так, я готов отвечать, но прежде скажите, почему вы полагаете, что религия несовместима с нашим умственным развитием и главное, что вы разумеете под словом религия?
Пожалуйста, говорите искренно ваше мнение, я тоже буду говорить совершенно искренно, обещаю вам. Для ясности мысли и выражений], по моему убеждение, всегда мешает только неискренность.)
К. (Совершенно верно) А вот почему: понятие божества не соединяется с человеком. Оно вытекло из признания слабости и зависимости человека, понятие Божества есть только уничтожение пределов, от кот[орых] зависит слабость человека. Человек смертен -- Бог бессмертен; человек порочен -- Бог беспорочен; человек не знает -- Бог всеведущ; человек слаб -- Бог всемогущ; человек определен простр[анством] (материей) -- Бог вездесу[щ]. И так мы, чтобы составить себе понятие Бога, вывели его из противуположения человеку и потом опять соединяем это понятие с человеком и потому разрушаем его для мыслящего человека, для слабомыслящего же выставляем идола вместо Бога, и Суботники совершенно правы, отрицая Христа на основании 1-й заповеди.
К удивлению моему я зам[ет]ил что И. И. (продолжение фразы оборвано)
Хотел прямо в форме беседы высказать пришедшую мне нынче мысль и запутался. Вот она:
20 д[екабря]. Вера есть то знание, на к[отором] основывается всякое разумное знание. Разумное знание само на себя основываться не может. Оно само себя разрушает. Бесконечная делимость бесскон[ечного] пространства, времени, атомы и т. п.
Где основы (этого) знания -- веры? Вне (человека, вне) разума человека. В просторечии мы говорим: в сердце или в самой вере, т. е. в самом себе. Ответ на вопрос, где источник веры? -- в вере, --служить главным источником недоверия к вере. В сущности же этот ответ соблазнителен только для тех, которые методы разума (разума, зиждущегося на вере) именно причинность, прилагают к вере. Я верю, потому что верю совершенно бессмысленно, в смысле всякого разумного знания; но не надо забывать, что это[т] ответ законен только по отношению к тем вопросам, которые разумом не объяснимы. Если я спрошу, почему я верю в то, что из вина делается кровь, и отвечу: потому что верю, это будет неверно; потому что вера в это основана не на том, что я верю в таинство евхаристии, а на том, что это верование связано с другим верованием, возникшим из вопроса, на который разум не может мне дать ответа (и не может не потому, что он недостаточно развит или напряжен, а прямо потому, что вопрос не подлежит ему). Такой вопрос один, вечный, у всего человечества: что я такое, зачем я живу, к чему? Я часть, но что такое все?
Основы знания разумного -- в разуме со всеми его отправлениями и со всеми подразделениями приемов разума: опытного, отвлеченного, синтетического, аналитического. Если же основы знания веры находятся в сердце, как выражаются в просторечии и как должно выразиться, ибо всякий поймет нас и выражение: сердце вполне выражает главную цель этого слова -- отграничение известной деятельности души человека от области разума, -- то как в деятельности разумного знания мы находим различные формы, так и в деятельности сердечного знания мы найдем различные формы. И как в разумном знании, так и в сердечном мы найдем то общее обоим явление, что знание, как то, так и другое не приобретается непосредственно и единично каждым человеком, а как в том, так и в другом знании мы найдем, что каждый человек имеет в себе два отдельные источника знания и приобретает эти знания двояким путем: непосредственным познаванием и усвоением того, что было познано другими людьми. Как в знании разумения (возьмем самую точную из наук -- математику), человек, имея в себе все данные для познания математики, познает несомненные законы ее благодаря способности усвоения посредством слова того, что познано другими людьми в той же области; так точно и в знании сердца --веры человек, имея все данные для познавания сердцем основ веры, познает в этой области и все то, что познано было до него другими предшествовавшими людьми. Как в той, так и другой области познания человек находится совершенно в одинаковом положении относительно (критер[иума]) проверки справедливости получаемых им от предшествующих поколений познаний. Как в разумении знаний (продолжая пример математики) всякий ученик признает справедливость: 2 х 2 = 4, потому что он узнает в этом положении закон своего разума, так точно и в познании веры всякий ученик признает положение о будущей жизни, узнавая в этом положении закон его сердца. Но точно также как нельзя найти никакой причины для того, чтобы доказать положение о том, что 2 х 2 = 4 или 1+ 1 == 2, точно также не может быть другого доказательства существования высшего и могущественне[йшего] Начала, не может иметь другого доказательства, как соответствие этого положения законам сердца, или проще -- сердцу; также как в первом случае доказательством б[удет] только соответствие законам разума, или проще -- разуму.
Соответствие передаваемого (основным) законам разума и сердца, есть, очевидно, главное основание восприятия человеком от предшествовав[ших] поколений, как тех так и других знаний; но знания, передаваемые человечеством последующим поколениям, так сложны и совершаются с такою ранней поры возраста, что не следует полагать, что при воспринятии знания [оно] постоянно поверялось воспринимающими и сверялось с основными законами разума и сердца.
(Я здесь высказываю не теорию, не предположение, я стараюсь держаться действительности и факта. Я говорю о том, как в действительности приобретаются человеком знания. И единственное мною делаемое подразделение этих знаний на знания сердца и разума я делаю потому, что они в действительности существуют и резко подразделяются.)
В действительности воспринятие знаний, как тех так и других, происходит не столько на основании постоянной поверки, сколько [на] основании доверия к тем результатам, которые приобретены предшествовавшими поколениями. Ребенок или взрослый ученик, также как и обращаемый в веру, должны доверять -- в рассудочном, положительном знании, хоть положению в математике, что счисление 7 степенями 10 выражает вполне закон чисел, --как и обращаемый должен доверять тому, что есть Бог-творец и пророки, сказавшие то и то. Как в том, так и в другом случае, в доверии этом сознание соответствия или несоответствия передаваемого законам разума и сердца поддерживает или нарушает доверие, но несомненно, что для воспринятия как тех так и других знаний необходимы оба основания: доверие и соответственность; и что оба эти фактора служат основанием наших познаний в обеих областях знания. В передаче тех сложных знаний, которые приобрело человечество, не только в наше время, но и имело всегда (как я думаю) с тех пор как мы знаем что нибудь о людях из этих двух оснований знания, основание доверия есть без всякого сравнения то, которое служить главным источником и приобретения и удержания знания. Опять я не пишу теорию, а говорю то, что есть и что каждый может вспомнить о себе и наблюдать на детях и взрослых. -- Пусть каждый вспомнит свое ученье: математику -- деление, из которого как то выходит что-то, пусть вспомнит приобретение знаний исторических, в особенности космографических и физических. Все учившиеся в низших классах гимназии знают и верят в наше представление о движении земли и планет, но много ли людей из кончивших курс в унив[ерситете] могут объяснить, почему это представление более соответств[ует] законам разума, чем представление (подтверждаемое внешним чувством) о неподвижности земли. А атомы, эфир, нервная система--все эти знания за исключеньем 1 из тысячи зиждутся на доверии.
Точно тоже что в этом отношении происходит в знаниях разумных, положительных, тоже и в знаниях сердечных -- веры. Причина такого доверия одинакова для обеих областей знания. В области положительного знания мы говорим себе: люди, тысячи, сотни тысяч умнейших людей, исключительно занятых теми предметами, о которых они высказывают результаты добытые этим трудом, поверяя со всех сторон эти результаты, оспаривая и подтверждая их на основаниях тех самых разумных законов, которые я знаю в себе, -- в математике: 2 х 2== 4, в астрономии (правильного) наблюдения над движением солнца и светил,--приш[ли]к заключению, что а-1 == 1/a и что планеты движутся вокруг солнца, -- не разбирая неизбежности этих выводов, только смутно чувствуя, что вывод б[ыл] сделан на основании разумных законов, я признаю единственный [?] вывод.
(Почти) тоже самое я делаю и в вопросах веры. Я говорю: нет только тысячи, (но) десятки тысяч людей, но все люди стремились к тому познанию сердечному, которого я сознаю в себе основания, и лучшие люди наиболее одаренные этим сердечным познаванием, наиболее жадные к этому знанию, представлявшие во все века образцы мученичества, искали этого знания и передают мне его в сложной форме, недоступной иногда моему личному сердечному знанию, и я доверяю им, чувствуя смутно, что направление их стремлений было то самое, которое и во мне.
Как в том, так и в другом случай главным внутренним основание знания представляется сознание соответствия: -- внешним же -- единство согласия всех людей и потому доверие к ним. Вникнув ближе в оба эти источника знания: соответствие и доверие], мы увидим, что в сущности оба источника сливаются в один--соответствия законам разума и сердца, т. е. сущности человека. Если не проверяя какого бы то ни было знания, сравнивая его с законами своего ума и сердца, мы принимаем его только потому, что все другие люди сходятся в том же познании; мы этим самым только делаем заключение о том, что данное положение соответствует законам моего разума и сердца. Если это соответствует законам ума и сердца всех людей, то оно должно соответствовать моим, хотя я и не успел проверить его. Так что даже соответствие законам нашему уму и сердцу мы весьма редко доверяем непосредственно, а всегда соединяем в одно общее согласие всех с личным соответствием. Психиатрия в лучших представителях своих признает, что сумасшествие есть только такое воззрение, кот[орое] не признается всеми. Если мы одни видим предмет красным, когда все видят его зеленым, мы, если здоровы, не станем искать почему предмет красен, а почему мы его не видим зеленым. Так что мы не имеем права сказать, чтобы какое нибудь наше знание было знанием нашим личным. Мнимый дикий, возросший в лесах Германии, не имел никаких знаний, хотя он и имел источники знания.
Знание наше, как разумное так и сердечное, немыслимо без предшествующего, окружающего нас, усвоенного и усвояемого нами знания, так что мы с нашим знанием -- плоды этого всеобщего знания, результаты его, не можем судить о сущности этого знания.
Мы можем только судить о том, (из чего слагается,) откуда берется это знание и почему мы считаем его истинным, т. е. знанием. Знание это (есть плод доверия нашего,) берется от всеобщего знания, и мы считали его истинным только потому, что все, и мы в том числе, согласны в его истинности.
Поверкой знания поэтому для нас не может быть ничто иное, как знание того, что все разделяют убеждение в истинности знания. -- Как ни неприятно может показаться любителям философии это положение, оно прямо бросается в глаза, и нет другого источника знания, о котором бы мы могли говорить, не переносясь в область фантазии. Таково знание в действительности; но если бы мы захотели искать другого источника знания, какого бы то ни было, разумного или сердечного, мы, если не будем обманывать себя, прямо придем, по самой сущности знания, к убеждению в невозможности отыскания каких бы то ни было основ знания. Основа знания математ[ического] есть 1 + 1 = 2. Основа знания опытны[х] наук есть впечатление. Какая основа того, что 1 + 1 = 2, или что я ощущаю холод, шероховатость, вижу движение? Основа всех этих положений суть опять самые эти положения. Какая основа знаний сердечных, знание того, что я живу и что я ищу себе места? Никакой, кроме самых этих желаний.
Знание, как положительное -- разума, так и сердечное --веры, имеет своей основой всеобщее знание. Знание это в области разума есть наука, в области сердца есть вера. Поверка знания может происходить только на основания соответствия и несоответствия законам разума и сердца. И такая поверка постоянно происходит в действительности. Мы требуем, чтобы положения науки соответствовали законам нашего разума, а положения веры -- законам сердца. И точно также как, видя лист красным, человек страдает, ищет возможности соеденится с общим воззрением, несогласие с к[оторым] разрушает в нем уверенность в своем знании, так точно при каждом положении науки, противуречащим разуму, человек ищет поправки своему незнанию, и при положении несоответствующем в вере его сердцу, ищет поправки и не успокаивается пока не найдет единства со всеобщим знанием.
Такого рода несогласие, противуревчие, является часто, как в науке так и в вере, и имеет (иногда) источником или невежество, незнание необходимости вывода науки или религии, или (Зач.: гениальность того, кто встречает с несогласием и вместе чувствует возможность привести в согласие несогласное. Т. е. В первом случае усвоить себе знание других, во втором случае -- передать другим свое знание. Но в обоих случаях согласие всех есть главный и единственный признак истины) ложность самого положения науки или религии, т. е. несоответственность его разуму или сердцу, или, что чаще всего бывает, от перенесения поверки положений разума основаниями сердца или на оборот.
21 Декабря. Каждому вероятно не раз случалось встречаться с несогласием с наукой первого рода, т. е. несогласием вытекающим из незнания. Помню (то нетолько) недоверие, но полную уверенность в ложности этого положения, которое я, учивший физику еще по теории истечения, испытал при этом сообщении положении об эфире и его колебаниях. Я был тогда молод (Против слов: Я был тогда молод на полях написано: Два рода положений: одна как необходимые следствия; другая как необходимые основания уже выработанных и согласных с действительностью результатов. Первые: расстояния звезд, сумма прогрессии. Вторые: неподвижность солнца, эфир, мнимые величины, дифер[енциальное] и интегральное вычисление) и говоривший мне об эфире почитался мною не авторитетом, и я помню, что его слова о колебании бесконечно малых волн бесконечно малых тел показались мне просто бессмыслицей, такого если не большею бессмыслицей евхаристии, о кот[орой] и спорить не стоит. Но (желая справиться с судьями компетентными) узнав, что все люди науки признают это положение, я стал учиться физике, прочел ученых об этом предмете, и теория колебаний эфира показалась мне уже не произвольной бессмыслицей, а необходимой в положении. Тоже случалось и случается постоянно с людьми, получающими отрывочные знания. Больше всего поразительно это в космографии и с особенною очевидностью это представляется в математике. Пусть знающий хорошо арифметику попытается растолковать значение мнимых величин, и будет ясно, что разум учившегося не будет никогда в силах допустить столь противного законам разума понятия, что есть величина с знаком минус, образовавшаяся из помножения величины одинакой с одинаким знаком самой на себя, тогда как (знак) минус в произведении мог произойти только из помножения + на -- . Только вследствие изучения хода мысли и результатов, к к[оторым] приводит это положение, и преимущественно [вследствие] доверия учащихся согласится с справедливостью этого положения сразу, без справок о том, как смотрят на это все занимавшиеся этим предметом, и без того чтобы не проследить выводы из этого положения не может быть принять.
В области сердечного знания по этой же самой причине незнания происходить точно того же рода сомнение. Обращаемому в Христианство говорят, что Христос, сын Божий, очеловечился (и дал людям новый [завет].) Положение это не может быть принято человеком, не видящим в этом необходимости и не имеющим доверия к учителю. Точно также, как при мнимых величинах или колебаниях эфира, человек может признать это положение только тогда, когда ему будет показано, что положение это вытекает из целого ряда сердечных знаний и имеет за собой целый ряд необходимых выводов, совпадающих с законами сердца, т. е. Выводов учения христианского, и кроме того подкреплено доверием к миллионам лиц, изучавшим это сердечное знание и пришедшим к этому самому положению.
22 Декабря. Другая причина несогласия или сомнения есть ложность самого положения науки или религии, очевидное противуречие с законом разума и сердца или с другими данными науки и религии, ничем не выкупаемое и не оправдываемое. Для Коперника положение о вращении солнца представлялось противуречащим закону движения малых и больших тел и противуречащим знанию о движении планет, и потому он отверг это положение. Точно тоже теперь можно смело сказать, что положение физиологическое о протопласонах или о том, что наши мысли и желания суть организмы, ибо это положение противно разуму, смешивая произвольно область органического и неорганического, и главное, ничем не выкупается, ничем не оправдывается. Это в области науки. В области религии положение о том, что папа может отпускать грехи, точно также совершенно законно отвергается, ибо оно противно закону сердца, чувствующего, что сознание виновности не может быть уменьшено никаким внешним средством и не соответствует тому знанию религиозному, к[оторое] вытекает из нового завета и к[оторое] говорит, что другой человек сам не властен на[д] душ[ами]). Точно тоже можно сказать и относительно всего учения искупления грехов рода человеческого смертью Христа.
Третий, наконец, и самый главный источник сомнения в истинах той и другой области лежит в смешении одной области с другою, т. е. в приложении поверки разумного знания законами сердца; и на оборот, в самом обыкновенном приеме, из которого вытекало, вытекает и б(удет) вытекать всякое неверие, есть приложение к вере, т.о. знаниям сердца, поверки законов разума 999/1000 неверующих, мнимо отвергающих положения сердечного знания-веры, отвергают его только по этой причине, и потому необходимо подробнее рассмотреть это[т] прием мыслей [?] и все доводы, к[оторые] он приводить в свою пользу.
Прием отрицания положений науки на основании веры всем известен и весьма употребителен и точно также (неразобр.) для сторонников науки и осуждается ими, как и обратный прием. Прием этот очень всем известен. "Ну, мы узнали, что до солнца столько то биллионов верст, - что же нам из этого? Лучше ли будет жить, добрее ли мы будем?" Говорящие это говорят только: знания разума не удовлетворяют вопросам сердца. И они не правы. Наука и не имеет этой цели. "Ну, вы изучили нервы, мозговую деятельность, --что же, лучше будут люди?" говорят они -- и не правы, потому что физиолог, истинный ученый, скажет только: "вопрос об улучшении людей до меня не касается". (Ученый же, который ответить: "да, люди будут лучше" и будет приводить доказательства почему, будет плохой ученый и свою деятельность посадит entre deux chaise (s) le cul par terre (сидя между двух стульев), имея цели, приемы [?] и научные и религиозные, и ничего не сделает кроме болтовни. И таких много.)
Вопросы такого рода, т. е. требующие объяснения сердечных вопросов от науки, очень обыкновенны и большей частью суть плод невежества и тщеславия. Разбира[я] психологически, вопросы такого рода выражают то, что я не знаю того, о чем вы говорите, и мне не хочется признаться, что я не знаю чего нибудь важного и нужного, и потому я ищу отговорку в своем незнании и равнодушии [к] знанию; и отговорка эта основывается на искусственном, софистическом перенесения: вопроса из одной области в другую. "Какая же мне польза, какое мне или людям добро от этого знамя?" Т. е. Сердцу моему ничего не дает знание разума. Но это само собою разумеется -- это есть исходная точка.
Обратное совершается, не скажу -- еще чаще, (в сущности оно происходить реже, если принять в расчет всех людей) но заметнее; заметнее потому, что отрицание науки на основании того, что она не удовлетворяет требования сердца, делается преимущественно людьми невежественными, не имеющими органов выражения--печати; так большинство мужиков, неграмотных людей, делают это рассуждение о ненужности и глупости науки. Обратное же делается из числа людей науки имеющими в своем распоряжении орудия распространения -- слова. Поэтому хотя численность людей, делающих эту обратную ошибку, т. е. отрицание знания-веры на основании несоответствия требований разума, -- именно ошибка эта более заметна, обставлена более искусно и потому требует внимательного обсуждения. Рассуждение следующее. --
Такое то положение сердечного знания-веры, положим, сотворение мира Богом, не соответствует законам разума. Почему Б[ог] сидел, сидел и вдруг сотворил мир? Как мог он сотворить из ничего? Сотворить твердь нельзя было и т. д.
Источник психологически совершенно тот же, как в случае отрицания науки верою: человеку не хочется признаться в своем незнании и в равнодушии к этому незнанию и он отрицает все знание сердца, перенося цели его в другую, чуждую область разума.
23 Декабря.
Рассмотрим данный пример: в чем состоит знание веры, в чем состоит опровержение разума и как разум мнимо исправляет ошибку веры (как он обманывает себя).-- В смысле веры, что значат первые стихи библии: Ничего не было и был Бог и он сотворил мир в 6 дней, и т. д. На какой вопрос отвечает этот ответ? Вопрос, вызвавший это ответ (данный Моисеем, Зороастром, Богом, всем человечеством -- кем бы то ни было) состоит не в том: когда Бог сотворил мир (на этот то вопрос разум находить ответ неправильным) не в том, как, из чего он сотворил и как последовательно во времени он сотворил, и прежде ли он сотворил твердь, а потом, -- а вопрос один, вечный, лежащий в сердце каждого человека. Что я, откуда я и все меня окружающее взялось? Если вопрос не всегда мог быть выражаем, если и теперь есть люди, и между дикими, и между христианами, для которых вопрос никогда не восставал во всей ясности, то несомненно одно, что вопрос этот лежит, хотя иногда и неосознанный, в сердце каждого человека. Сколько мы знаем, прошли века прежде чем человек имел какой-нибудь ответ на этот вопрос. И вопрос на этот ответ мог быть различный и бывал различный. Можно было отвечать , -- и отвечали, и отвечают, -- что я есмь, потому что есмь, и все другое существует, не имея причины. Можно было сказать, что я один есмь и все остальное мое представление. Можно было сказать, что есть сила, которая сотворила меня, а другая сила сотворила другое. Но человечество [в] глубочайшей древности выработало1 на этот сложный вопрос ответ, заключающийся в том, что все силы, (движущие), ощущаемые и видимые мною, имеют один источник -- силу, к[оторую] называют Богом, что эта же сила есть источник существования и источник происхождения всего. Но отвечая (словами) на вопрос человечества, тот кто отвечал на него, кто бы он ни был, должен был отвечать в понятиях людей, сообразно с теми знаниями, к[оторые] они имебют, и должен был отвечать (тем шатким слабым) словом, орудием преимущественно разумного знания. -- Если тот, кто сказал это, сказал: "я чувствую, что я во власти одного Благого существа и он сотворил меня". Ему бы сказали: "неправда, ты родился от отца матери, деда и т. д." Для того чтобы говорить с людьми, он должен был говорить их языком и сказать: "Бог сотворил всех людей, сотворив первую пару"). Подобные же соображения заставили его сказать о последовательности творения. Вся последовательность и подробность творения суть только неизбежная дань, отданная слабости орудия выражения -- слова, и слабости орудия воспринимания --понимания (Далее на полях вписано другими, очень бледными чернилами: (Моисей) Он сказал бара по еврейски и это значило: сделал; потом под это слово должны были подвести понятие: сделал из ничего; теперь необходимо подставить еще более общее понятие. По моему, это понятие есть Бог или еще общее -- есть, существуешь, начало всего).
Представим себе хоть Моисея, человека, углубившегося в себя, в мысли о значении человека, в те самые мысли, которые служат ответом на вопрос: "что я такое?", -- и вдруг понявшего единство свое с единством сил. Кто испытывал эти минуты настоятельности вопроса и мгновенной ясности мысли, тот знает это чувство. На мгновение он почувствовал Бога, почувствовал свое место. Он увидал Бога, (иначе он не мог бы выразить этого чувства). Но, желая передать это чувство, он должен был говорить словами, подыскивать понятные выражения, и он написал книгу Бытия. Он не мог непосредственно передать это чувство в книги; в личных отношениях он передал его, и оно то и дало силу книге (так делали все пророки). Теперь что же ищут в этой книге те, которые критикуют разумом подробности изложения? Они ищут ответов на то, как Бог сотворил мир. Но Моисей невольно, противувольно даже, сказал как, -- он отдал этим дань слабости орудию слова; он только одно хотел сказать и говорил: то, что есть единый Бог, источник всего по времени и пространству и человек его произведение. (И теперь я, стараясь поправлять Моисея, отдаю гораздо худшую дань слабости слова, чувствуя, что каждое употребляемое мною слово неадекватно понято). Но одно ясно и несомненно это то, что центр тяжести, смысл, цель слов Моисея, не есть и не может быть изложение теории происхождения мира, но ответ на вопрос; что я такое? откуда взялся? зачем? Отрицать то, что ответил на это Моисей в Библии (Зороастр в Зендавесте) мы можем только если вопрос остался без ответа, или если ответ ошибочен, несогласен с другим, известным нам ответом на вопросы сердца. Но никак не потому, что форма подробностей ответа на вопросы сердца несогласна с совершенно другими, не имеющими ничего общего с этими вопросами, другими вопросами разума. А это то самое и делает наука, отыскивая в вере несогласия с ее положениями. Вы говорите, что тверди нет -- прекрасно. Стало быть, Бог сотворил то самое, что Моисей подразумева[л] под словом -- твердь. Дело не в том, что он подразумевал под твердью и не знал астрономии, а в том, что он сказал, что Бог и это тоже сотворил, т. е. что все имеет один источник. Если это есть Божеское откровение, почему оно не знало астрономии? Если бы даже и Божеское откровение в самом узком смысле, то Божеск[ому] откровени[ю] нельзя было говорить о систем[-е] Геркулевского созвездия и о Раке (созвездие) Евреям, которые видели твердь и спрашивали, откуда твердь. -- (Боюсь, что и наше понятие о небесных телах лет через 10 000 покажется очень смешным и грубым; стало быть и нашим языком нельзя б[удет] говорить.
Это возражение говорит только, зачем Бог не говорил научно. Но это то и показывает, что область науки не то, что область веры. Ответ дан на вопрос сердца, а не разума, и ответ полон и ясен относительно вопроса (Слова: Боюсь что...... б[удет] говорить написаны на полях, но сноска вставлена в текст самим автором. Далее на полях вписано примечание, обведенное кругом чернилами: Передается вера не словом, а непосредственно преданием, действием, примером; на этом зиждется необъяснимое иначе распространение и из него вытекает обряд. Последние слова: и из него вытекает обряд написаны мелким почерком и другими, бледными чернилами). Если ответ не полон и неясен, как это бывает, то уясните, дополните его, но не забывайте вопрос. Все геологические изыскания не помогут ни на волос уяснению вопроса о том, один ли я сам по себе или в связи со всем миром и в зависимости от одной силы. Что я такое? А только на этот вопрос ищется ответ. Наука в этом случае делает ту же ошибку, которую делает вера на основании своих требований отрицая науку; но паука, владея словом и диалектикой, хитрит лучше чем вера. Скрывая свою ошибку перенесения вопроса из области сердечной в разумную, ложная наука часто, отрицая таким незаконным путем положения веры, делает вид, что она поправляет их; и этой мнимой поправкой сама себя обманывает. Она говорить: сотворение мира в один прекрасный день не имеет смысла. Сотворение пар животных еще меньше. Мы видим, что все существует и все развивается и из этого не имеем права заключать, чтобы было время, когда ничего не было. Но следя за развитием, мы приходим к заключению, что были низшие формы, из к[оторых] развивались высшие и в том числе человек, и потому вместо басни творения для нас является разумная и подтверждаемая опытом теория развития сил природы. И совершается та странная подтасовка, что человек, ухватившись за вопросы веры, после многих манипуляций, находит себя с полными руками всяких вопросов разума, а вопросы веры с их ответами остаются не то что отвергнутыми, а совершенно устраненными. Эшафотаж науки, подставляемый под веру, так сложен и громоздок, что очень многие даже не замечают обмана и наивно видят ответ на вопрос о том, что я такое, ответ в том, что я есмь организм, в котором развиваются неизвестные силы по известным законам. В сущности же для каждого, кто потрудится весь этот эшафодаж науки привести опять к первому вопросу веры, будет очевидно, что ответа не только нет, но и не может быть в области науки, разумного знания. Исходная точка моя была: что есмь я, т. е. что есть моя жизнь, мое обособление от других, и что такое те силы, которые я чувствую, действуя и страдая, и откуда я взялся?
Наука говорить: ты организм, ты обособлен, ты сила и на [тебя] действуют силы неизвестный в своей сущности, и ты взялся из утробы матери, а мать из утробы своей матери. Т. е. наука, желая разрешить вопросы, невольно отстранила их, что неизбежно по сущности ее разумной деятельности, и вместо ответа повторила мне слова вопроса. На главный же вопрос отвечала бессмыслицей, к чему она тоже приведена неизбежно свойством своей деятельности. На вопрос: откуда я? она ответила: ты звенчик в вечной, бесконечной цепи существ, т. е. то, что видит человек прежд[е] всего, что пугает его, и то самое, вследствие чего он начинает спрашивать.
Два человека с котомками на плечах шли по пыльной шоссейной дороге, ведущей из Москвы в Тулу. Один, молодой человек, был одет в короткой зипун и плисовые шаровары. На глазах, под мужицкой новой шляпою, у него были надеты очки. Другой был человек лет 50, замечательной красоты, с длинной седеющей бородой, в монашеской рясе подпоясанной ремнем и в круглом, высоком, черном колпаке, которые носят служки в монастырях, надетом на седеющие длинные волоса.
Молодой человек был желт, бледен, грязно пылен, и, казалось, едва волочил ноги; старый человек шел бодро, выпячивая грудь и размахивая руками. К красивому лицу его, казалось, не смела приставать пыль и тело его не смело знать усталости.
Молодой человек б[ыл] магистр Московского университета Сергей Васильич Борзин.
Старый человек, отставной подпоручик Александр[овских] времен пехотного полка, бывший монах и за неприличное поведение выгнанный из монастыря, но удержавший монашеское одеяние. Его звали Николай Петрович Серпов.
Вот как сошлись эти два человека: Василий Сергеевич, окончив диссертацию и написав несколько статей в Московских журналах, уехал в деревню, как он говорил, окунуться в реку народной жизни и освежиться в струях бытового потока. Пробыв месяц в деревне, в совершенном одиночестве, он написал следующее письмо к своему литературному другу и редактору журнала:
"Государь мой и друг Иван Финогенич, мы не должны и не можем предвидеть и предрешать развязку вопроса, разрешающегося в тайниках бытовой жизни строя русского народа. Необходимо глубокое изучение многоразличных сторон русского духа и его проявлений. Оторванность жизни... Петровский переворот... и т. д."
1 Смысл и значение письма было то, что Василий Сергеевич, проникнувшись строем бытовой жизни народа, убедился, что задача определения назначения р[усского] н(арода) глубже и труднее чем он предполагал, и потому, для разрешения этой задачи, он считал необходимым предпринять путешествие пешком по России и просил своего друга подождать уяснением вопроса до окончания своего путешествия, обещая рядом длинных статей тогда выяснить все, что он узнает.
Написав это письмо, Василий Сергеевич занялся матерьяльной стороной приготовления к путешествию. И как ни тяжело это было ему, он углубил[ся] даже в подробности наряда достал зипун, сапоги с гвоздями, шляпу и, запершись от слуг, долго гляделся в зеркало. Очки он не мог снять--он б[ыл] слишком близорук. Другая часть приготовлений состояла в взятии денег по крайней мере 300 р. на дорогу. Денег в конторе не было. Василий Сергеевич позвал старосту и конторщика и, найдя в реестре 180 четвертей овса, велел продать их; но староста заметил, что овес оставлен на семена; тогда Василий Сергеевич, просмотрев графу ржи и найдя там 160 четвертей ржи, спросил, достаточно ли будет этой ржи на семена? На что староста ответил вопросом: не прикажут ли они сеять старой. Разговор кончился тем, что Ст[ароста] понял, что Василий Сергеич меньше малого дитяти знает в хозяйстве, а В. С. понял, что рожь уже посеяна и сеется обыкновенно из нового урожая и что потому 160 чет., исключая на меся[чину] 10 ч[етвертей] можно предать.
Деньги были получены и В[асилий] С[ергеевич] собрался идти на другой день, когда вечером он заслышал голос незнакомый в лакейской и к нему вошел старый отцовский слуга Степан.
-- Николай Петрович Серпов, -- сказал Степан.
-- Кто такой Николай Петрович?
-- А как же, Николай Петрович, что к папаше еще езди[ли], монахи.
-- Не помню. -- Что же он?
-- Вас желают видеть, кажется, не в своем виде.
В комнату вошел Николай Петрович, расшаркался, топнул ногой "Вояжер Серпов..." Пожал руку.
-- Все невежество. Нет образования, сколько я не учу Россию. Россия дура. Мужик трудолюбец, а Россия дура. Так ли, Василий Сергеевич? Я вашего батюшку знал. Мы, бывало, с ним сидим, он и говорит: этот пойдет. -- Вы зачем в костюме? Я люблю, --по суворовски. Зачем?
-- Я иду путешествовать.
| | |