СТАНИСЛАВ ТОКАРЕВ


ФУТБОЛ НА ПЛАНЕТЕ РУССО


Фантастическая повесть


(печатается с сокращениями).


1


Моя беда в том, что я белесый. Почти альбинос. Репортер должен растворяться в толпе. «Как он выглядит?» - «Так, ничего особенного, с пробором». Людей с пробо­рами сколько угодно, а обо мне охранник рангом по­выше всегда может сказать охраннику рангом пониже: «Того белобрысого (или седого) не пускать» - и поди пробейся к прокурору, адвокату или судье.


У меня нет репортерских навыков, но это полбеды. На на­шей планете нет навыков так же у судей,   прокуроров и адвокатов, как нет их у историков, философов, экономистов, у парламентариев, сыскных агентов, официантов, метранпажей, фокусников и саксофонистов. Мы самоучки, родившиеся на планете Руссо, мы у наших отцов и дедов, у первопоселенцев, учились рубить лес и корчевать пни, пахать, сеять, строить жилища и бить дикого зверя.


Но это, повторяю, полбеды - боюсь, что я не создан быть репортером. Репортер должен быть сообразителен и верток, а я неуклюж и здоров, пишу я длинно и трудно, а читателю требуются факты - не душевные извивы. Душа репортера никого не интересует.


Так учит мой шеф Хорейшио Джонс.


Я должен вести эту хронику по-репортерски. Факты и толь­ко факты. Мои репортажи и репортаж о репортажах. Корот­кая фраза. Энергичный период. Упругий слог. Школа Хорей­шио Джонса, шеф-редактора газеты «Старлетт».


Впрочем, я иногда думаю, что если хвощ Хорейшио так здорово знает, как вести хронику, то неплохо бы ему само­му хлебать эту кашу. Но шеф предпочитает политические об­зоры, в которые учит президента и парламент управлять пла­нетой, администрацию регионов - руководить регионами, фер­меров - сбывать пшеницу, хлопок и маис, банкиров - заправлять банками, учителей - учить, врачей - лечить и так далее. Мой коллега Джим Каминский пишет о футболе, все остальное делает Боб Симпсон, то есть я, поскольку, кроме Джонса, Каминского и Симпсона, в малышке «Старлетт» со­трудников не имеется.


Этими сведениями исчерпывается мое вступление. Перехожу к сути дела.


2


20 мая 52-го года Освоения на первой странице субботнего номера «Старлетт» был напечатан репортаж Джеймса Камин­ского о футбольном матче команд «Валендия» и «Скорунда». Он заканчивался так:


«4:4, и шесть минут до конца. Похоже, что желто-зеленые (цвета «Валендии». - Примеч. Симпсона) упускают первенство. Мяч навешивается на штрафную «скаев» (игроков   «Скорунды». - Примеч. Симпсона], и тут арбитр Бронек дает свисток, властным жестом указывая   на 11-метровую   отметку.   Пе­нальти.


Однако пробить его не удалось из-за внезапно вспыхнувшей драки между игроками «Валендии» и «Скорунды». В нее вмешались зрители, ринувшиеся на поле, матч был сорван. Руководство лиги дисквалифицировало Ульриха Земана («Валендня») и Поля Шлоссера («Скорунда»). Вопрос о переигровке рассматривается».


23 мая 52-го года Освоения на первой странице вторничного номера «Старлетт» было напечатано правительственное коммюнике;


«В минувшую пятницу на стадионе клуба «Валендия» во время футбольного матча вспыхнули беспорядки, для ликви­дации которых на поле были введены части Сил гражданской обороны четвертого и пятого регионов. Однако, вместо того чтобы соединенными усилиями восстановить спокойствие, стрел­ки упомянутых частей под руководством своих капитанов от­крыли друг против друга вооруженные действия, поддержан­ные толпами сторонников той и другой команд. Конфликт пе­рекинулся в близлежащий район, и всю последующую ночь вдоль восточного берега Блю-Ривер, по которому проходит граница четвертого и пятого регионов, продолжалась пере­стрелка, перемежаемая рукопашными схватками.


Причины конфликта расследуются, виновные будут   нака­заны».


4 июля 52-го года Освоения на четвертой странице суббот­него номера «Старлетт» был напечатан мой репортаж:


«Новая Элоиза. Вчера в малом конференц-зале парламента начался судебный процесс «Республика против администрации четвертого и пятого регионов». Администрация обвиняется в том, что своими необдуманными распоряжениями она способ­ствовала перерастанию драки на стадионе «Валендия» во вре­мя матча хозяев поля со «Скорундой» в вооруженный конфликт между частями Сил гражданской обороны   упомянутых ре­гионов.


Председателем суда является генеральный судья планеты миссис Дженни Адамсоь (39 лет, замужем, имеет двоих де­тей, супруг - бригадир разведчиков)».


Далее из моего репортажа рукой шефа вычеркнуто; «Мис­сис Адамсон - полная добродушная блондинка с ямочками на круглых щеках и круглых локтях и уютной складкой под двойным подбородком».


«Обвинение поддерживает генеральный прокурор Карл Гирнус (42 года, женат, имеет троих детей, супруга - ветеринар)».


Далее вычеркнуто; «Стройный Гирнус - в прошлом попу­лярный профессиональный охотник, он убил двух саблезубых львов и своими меткими выстрелами повернул вспять про­рвавшийся к границе табун черных коней. Он всегда точно знает, чего добивается, идет к цели прямо и последова­тельно».


«В качестве адвоката выступает Мик Йошикава (44 года, холост)».


Далее вычеркнуто: «Маленький сухощавый человек с лицом, похожим на маску из полированного желтого дерева, на ко­торую зачем-то нацеплены темные очки, не пользуется из­вестностью на планете».


3


По поводу сокращенных строк я спорил с Джонсом почти час. Чтобы быть репортерски точным - 49 минут 32 секунды. Секретарь шеф-редактора Таня Ли, раскосый херувим, ведет хронометраж наших дискуссий, за последний год набежало около 228 часов.


Я сказал:


- Шеф, я опираюсь на факты. Гирнус известен, Йошикава неизвестен. Гирнус убил двух львов, Йошикава носит очки - это факты или не факты?


Джонс произнес монолог:


- О должностных лицах надо судить по их поступкам - давать оценки этим поступкам обязано общественное мне­ние. - Идеалы, сформулированные в «Клятве Колумбов»   и Представляющие собой краеугольный камень нашей цивилизации, суть свобода и демократия.   Отсутствие объективности означает ущемление демократии, а любое, даже завуалиро­ванное, навязывание читателю собственного мнения лишает информацию объективности. Мы дышим воздухом и употреб­ляем в пищу белки, жиры и углеводы.   Добро побеждает зло - жизнь прекрасна.   Я бы советовал вам, Роберт, за­думаться над моими словами, сказанными от чистого сердца.


Я сказал:


- Шеф, что вы знаете о Йошикаве? Кто-нибудь видел его с топором в сельве или за плугом?


Джонс набрал воздух в легкие, но в этот миг в комнату ворвался наш коллега Джим Каминский.


- Мозговой центр! - воскликнул он с порога, восторжен­но глядя на нас. - Генеральный штаб! Бобби, всегда слушай­те моего друга Хорейшио, он кладезь премудрости, нам с вами чертовски повезло, что мы имеем честь служить под его началом! А вы, Хорейшио, любите, лелейте талант Бобби - такой тонкий, такой лиричный! Бобби, вы должны писать о футболе! Только тогда вы узнаете, что такое популярность! Хорейшио, запомните, когда я стану богат и вырвусь из ва­шей постылой лямки, я передам этому мальчику мое золотое перо.


Джим милейший человек, но его постоянные обещания вы­рваться из нашей лямки не более чем риторический оборот: он баз ума от своего дела...


4


«Продолжается допрос подсудимого Толлера Таубе, верхов­ного администратора четвертого региона (42 года, женат, су­пруга - владелица магазина моющих средств «Чистоплотная тетушка», имеет сына и дочь). Главой региона избран на пя­тое четырехлетие подряд».


Далее вычеркнуто: «Заметно, что этот квадратный человек наделен исполинской физической силой. Его короткопалые ши­рокие лапы, спокойно лежащие на барьере, который огражда­ет скамью подсудимых, могут, если сожмутся, размозжить дерево в труху Он играет в простачка, и лишь стремитель­ная усмешка, редкая и внезапная на клювастом лице, позво­ляет догадаться, как он смел, надменен и ни в грош не ста­вит происходящее».


«Прокурор:


- Подсудимый, часто ли вы посещаете футбольные матчи?


- То, что я вам отвечу, здорово подмочит мою репутацию в глазах избирателей. Честно сказать, я вообще на футбол не хожу. Наследник смеется над таким папашей. Бродягу среди ночи разбуди, он вам отбарабанит, кто с кем как сыграл и у кого какие шансы. А я домосед, сад, огород - мой лучший отдых. Грейпфруты у меня величиной с вашу мудрую голо­ву - извините, прокурор.


- «Валендия» - команда вашего региона, не так ли?


- Ну, это громко сказано. Конечно, на нашей территории находится их база, и, если они выигрывают, наши люди гото­вы на руках их носить.


- Оказывает ли регион финансовую помощь «Валендии»?


- В нашем бюджете есть статья «На развитие детского и юношеского футбола». Эти деньги, как я   понимаю,   идут клубу.


- Ваше выражение «как я понимаю» следует расценивать в том смысле, что траты по данной статье происходят поми­мо вашего контроля?


- Ну уж не совсем чтобы помимо. При клубе есть «Со­вет граждан», я ему доверяю.


- А как обстоит дело с контролем по иным статьям бюджета? Например, на закупку сельскохозяйственной продукции?


- Это другое дело. Это я проверяю лично.


Прокурор просит вызвать свидетеля Бронека, арбитра мат­ча между командами «Валендия» и «Скорунда».


Норберт Бронек (41 год, женат, имеет пятерых детей, род занятий - фермер, в прошлом - профессиональный футбо­лист, зарегистрирован в списках лиги в качестве арбитра первой категории). Бледен, голова забинтована.


Прокурор:


- Свидетель, на выращивании какой культуры специализи­руется ваша ферма?


- Маиса.


- Каков в этом году урожай?


- Примерно шестьдесят центнеров во всей округе.


- Это высокий урожай?


- Очень высокий.


- Очевидно, закупочные цены упали?


- Да, конечно. До трех гульдов за центнер.


- Но вы всю последнюю партию продали по другой цене?


- Мне повезло, я продал по семь.


- Кому же?


- Администрации четвертого региона.


- Свидетель Бронек, на каком расстоянии от границ четвер­того региона расположена ваша ферма?


- Около восьмисот километров.


- Миледи, я прошу разрешения задать вопрос обвиняемому Таубе. Обвиняемый, на территории вашего региона имеются посевы маиса?


- Да.


- Футбольный арбитр первой категории Бронек, - в голо­се прокурора звучит металл, - расскажите суду о том, когда и при каких условиях вам была предложена сделка.


- Вечером накануне матча ко мне пришел один человек и напрямик все выложил. Я согласился. У меня два трактора в рассрочку куплены.


- Что именно сказал вам этот человек?


- Он сказал, чтобы я помог «Валендии», а как, это мое дело. И что взамен у меня будет куплена такая партия маиса, какую я захочу продать. Я запросил десять гульдов за центнер, но он настоял на семи. И что купчую мы подпишем только после матча.


- Вам известно имя этого человека?


- Чарли Чиз. Секретарь администрации четвертого.


- Каким образом вы, свидетель, помогли «Валендии»?


- При счете 4:4 за шесть минут до конца я назначил пе­нальти в ворота «Скорунды».


- Было ли это продиктовано игровой ситуацией?


- Нет, не было.


- У меня больше нет вопросов к свидетелю.


Судья:


- Адвокат Йошикава, имеются ли вопросы у вас?


- Да, миледи, благодарю вас. Уважаемый свидетель, из дела нам известно, что после назначения вами одиннадцатиметрового штрафного удара в ворота команды «Скорунда» на поле возникла драка. В чем вы усматриваете ее причину?


- Ну... Вроде бы Земан ударил Шлоссера. Я-то спиной сто­ял, а когда обернулся, Шлоссер лежал на земле, а Земан бил его ногами. Тут толпа набежала, меня по голове сзади уда­рили, у меня сотрясение мозга было...


- Прошу принять мои соболезнования и позволить задать два вопроса.


Судья:


- Предупреждаю адвоката, что время сегодняшнего засе­дания близится к концу.


- Благодарю, миледи, я не задержу. Свидетель, если мне память не изменяет, Земан является игроком «Валендии», а Шлоссер - «Скорунды».


- Конечно.


- Тогда не представляется ли свидетелю несколько стран­ным то, что в момент, когда к победе была близка именно «Валендия», а пострадавшей стороной могла считать себя «Скорунда», драку, сорвавшую матч, затеял игрок «Вален­дии»?


- Нервы, мало ли что... Да и помню я все смутно, у меня и сейчас голова болит, когда я волнуюсь. Миледи, у меня бо­лит голова, отпустите меня, бога ради!


Судья:


- Допрос свидетеля откладывается. Заседание закрыто».


5


Сенсационное разоблачение, совершенное прокурором Гирнусом, вызвало настоящую бурю. Футбольная лига выступила с декларацией, в которой решительно осуждала арбитра Бро­нека, лишала его категории и права судейства пожизненно. В парламенте был сделан запрос президенту о том, как он ква­лифицирует действия верховного администратора Таубе. Пре­зидент заявил, что он воздерживается от комментариев до кон­ца процесса - зал встретил его слова гневными криками и хлопаньем пюпитров.


«Старлетт» опубликовала декларацию лиги на первой стра­нице, подверстав к ней четыре свирепых абзаца Джеймса Каминского: «Грязные руки на чистом поле... Неслыханный в Истории позор... Благородная игра - гордость и радость планеты...» На второй странице мы напечатали письма читателей: «Уважаемый редактор, возмущению нет предела» - Маллигам, агротехник; «Своими бы руками!» - Мушотт, клерк поч­тового ведомства; «Ничто не в сипах поколебать веры и люб­ви!» - Грумбах, врач-стоматолог; «Как жить, где святыни?» - Луиза Страут, библиотекарь на пенсии. В ответ на письма Хорейшио Джонс разразился статьей о принципах «Клятвы Ко­лумбов», краеугольного камня нашей цивилизации.


«Свидетель Чарльз Чиз, секретарь верховной администрации четвертого региона (46 лет, женат, супруга - владелица не­скольких мастерских по ремонту электромобилей, имеет двух дочерей).


Заикаясь и шепелявя (вычеркнуто), Чиз признал, что во всех своих действиях неукоснительно выполнял указания верхов­ного администратора Таубе. «Я Бронеку так и сказал: «Будет 4 : 4, а дальше валяй действуй».


Адвокат:


- Прошу прощения, свидетель Чиз. Вы хотите подчеркнуть, что арбитр Бронек должен был предпринять решительные дей­ствия именно при счете 4 : 4?


- Да нет, это я оговорился, это я теперь знаю, что было 4 : 4, знать-то я тогда ведь не мог, просто я велел ему... вер­нее сказать, мне ему велели велеть, чтобы он, то есть Бронек, как говорится, все обеспечил...


Прокурор просит пригласить на свидетельскую трибуну обви­няемого Толлера Таубе.


- Что ж, - сказал Таубе, - сделанного не переделаешь, проигрывать надо красиво. Признаюсь, виноват. Я лично при­казал этому недоноску... извините, миледи... этому, черт побе­ри, подзаборнику, которого я сделал государственным деяте­лем, купить арбитра. Знал, на что шел.


Прокурор:


- Какую цель вы преследовали?


- Какую, какую... Да поставьте себя на мое место, проку­рор. Хотя вам и на вашем неплохо. На этих руках - вот на этих - у меня регион. Промышленность, сельское хозяйство, здравоохранение, образование... Черт, дьявол, господь бог и все святые угодники... Извините, миледи. И тут такая вот пустя­ковина - одна победа в паршивом этом футболе...


Возмущение на скамьях для публики. Судья звонит в коло­кольчик и предупреждает обвиняемого, чтобы он выбирал вы­ражения, а зрителей - что в случае, если они будут мешать ходу заседания, она распорядится очистить зал.


- Все, миледи, все. Буду как ангел. Так вот, я подумал: одна победа «Валендии», и «Валендия» - чемпион. Народ ли­нует. Народ засучивает рукава. Трудится с утроенной силой. Четвертый регион - мой, кровный - лучший по всем статьям на планете. Вы скажете, что я честолюбец, - да. Но я хочу блага моему народу. Разве высокая за это цена - семь гульдов за паршивый мешок маиса?


Женский голос из публики:


- Жульничество - ваша цена!


Судья звонит в колокольчик.


- Ты права, сестренка. Теперь я и сам это понимаю. Пусть меня судит народ.


Адвокат Йошикава просит пригласить свидетеля Бронека для продолжения неоконченного в прошлый раз допроса. Судеб­ный пристав оглашает сообщение, согласно которому вчера вечером Норберт Бронек бесследно исчез, и его поиски, про­изводимые Силами гражданской обороны, пока безуспешны.


Адвокат просит пригласить свидетеля Клиффорда Монтгомери.


«Клиффорд Хьюз Монтгомери (61 год, вдов, пенсионер)».


Далее вычеркнуто: «Старикашка, похожий на арахис, быв­ший плотник, бывший член парламента, бывший обладатель ряда должностей - одна другой ниже, бывший - напоследок - сортировщик мусора».


«Адвокат:


- Уважаемый свидетель, в двадцать восьмом году Освое­ния вы принимали участие в прениях по поводу учреждения на планете профессиональной футбольной лиги?


- Что верно, то верно. Здорово мы тогда спорили.


- Вы голосовали за или против?


- Именно, что против, а зря - это я сейчас понял, что зря. Я на койку ложусь и думаю - проснусь завтра или не проснусь. О чем мне еще думать - я простой человек. А так я думаю - победят или нет завтра мои ребятишки... Опять же «тотошка» - может, я завтра тысчонку выиграю, должно же быть счастье у простого человека...


- Не затруднит ли свидетеля поделиться с нами мотивами, которыми он руководствовался, голосуя против?


- Давно это было. Точно уж не упомню. Говорили, что не на пользу пойдет нам футбол. Мол, даже в «Клятве» что-то такое написано. Сам я этого не читал - говорили.


- Кто говорил?


- Один депутат. Он был постарше всех нас, мы его ува­жали.


- Можете ли вы назвать его фамилию?


Прокурор:


- Миледи, я заявляю протест. Пользуясь тем, что в первые годы Освоения протоколы заседаний парламента велись без должной тщательности и многие не сохранились, адвокат пы­тается натолкнуть свидетеля на путь распространения ложных слухов в отношении краеугольного камня нашей цивилизации. Кроме того, я вообще не усматриваю во всем этом прямого отношения к данному делу.


Судья:


- Протест прокурора принят. Свидетель свободен».


6


Старикашка ковылял с неожиданной прытью. Я догнал его рысью и выложил в лоб:


- Так как же фамилия?


- А ты, - он спросил, - кто? - Он смотрел на меня из-под разведчицкой шляпки пыльного цвета - защитного, отступая к серой стене парламента, словно в желании раствориться на   ее фоне всем своим старым пыльным существом.


- Я из газеты. Хочешь, я, дед, про тебя напишу?


- Нет, этого я не хочу. Я мало чего хочу, белобрысый. А твоя какая команда?


- «Скорунда», - сказал я наугад и попал.


- «Петуха» надо в защиту переводить, а? - проскрипел Старикашка испытующе.


- Бежать не бежит, а голова варит, верно? - мне повез­ло, я снова попал.


- Карамаякис его фамилия. Я много чего помню, но я не трепло. Слушай, ведь ты из газеты, а когда матч переигры­вать будут?


- Скоро, дед, - пообещал я. - В середине будущей не­дели. А что все-таки говорил Карамаякис про «Клятву»?


- Ку-ку, парень. - Он ловко вывернулся из-под моего бо­ка. - Жара сегодня, напекло меня, а ты вон какой здоровый, от тебя еще жарче.


7


Что-то у меня в мозгах стронулось. Я спросил себя, что я знаю о «Клятве».


Обстоятельства ее создания (вкратце, по школьному учеб­нику истории)Я: 53 года назад - за год до качала Эры Освое­ния - 22 молодых жителя Земли, силой захватив межпланет­ную ракету, высадились на самой далекой и малоосвоенной планете из сферы земного влияния («Стихийный протест про­тив машинной цивилизации... романтическая тяга в неведомое... стремление сформировать новое общество в тяжких условиях борьбы с дикой природой»...). Затем ими был переправлен на Землю документ, получивший название   «Клятва Колумбов» («Мы, собравшиеся здесь мужчины и женщины, белые и черные, желтокожие и краснокожие... Мы утверждаем, что человек в нашем обществе служит лишь придатком тех механиз­мов, которые изобрели его предки для собственного блага, но это благо обратилось во зло... Только в труде и подвигах мы можем сохранить себя как биологический вид... Если ты голо­ден, пойди и убей зверя, если ты голоден, вырасти хлеб. Если тебе холодно, построй дом. Если тебе негде его построить, выкорчуй лес и осуши болото... Человек смотрит на природу как в зеркало, только она в состоянии дать ответ на вопрос, чего он стоит...» Сто ракет, десять тысяч первопоселенцев при­были на планету, названную именем Жан-Жака Руссо («Фран­цузский философ-просветитель... трагическое противоречие про­гресса - по мере развития углубляется неравенство... Есте­ственное состояние помогает уберечь от тлетворного влияния... Трудовое воспитание...»). Дальнейший контакт планеты с Зем­лей был сведен до минимума. Двадцать два «колумба» погиб­ли одновременно от неизвестной болезни. Мемориальный му­зей их памяти находится в центре Новой Элоизы - это П-образное здание, окаймляющее лужайку, на которой высятся двадцать два гигантских пальмовых клена над каменной пли­той с их именами.


Что-то у меня в мозгах стронулось, и я спросил себя, читал ли я когда-нибудь «Клятву» целиком. Выходило, что не читал, даже не видел полностью опубликованной. Только в выдерж­ках - одних и тех же: из учебника, из государственных доку­ментов, газетных статей и юбилейных речей. Мы все знаем, что она составляет краеугольный камень руссоистской циви­лизации, но как звучит она - от начала до конца?


8


- Полный экземпляр? - библиотекарь музея вскинул на меня фасетчатые стрекозиные очки. - Кто вы по профессии? И есть ли у вас разрешение?


- А кто может его мне дать?


Очки затуманились:


- Откровенно говоря, я и сам не знаю... Просто этот доку­мент у нас никогда не спрашивают... Он существует в един­ственном рукописном экземпляре, и я должен быть уверен...


- Вы можете быть совершенно уверены, - твердо сказал я. - Мне и читать-то необязательно. Что положено, я в школе отзубрил. Просто я делаю репортаж о музее. И вот несколько слов: «Глядя на священные страницы, благоговейный трепет...» Здорово закручено, верно? А вообще-то меня интересуют люди. Хранители истории. Скромные труженики. Как, простите, ваша фамилия?


Перед хранителем истории стоял напористый белобрысый недоучка, но скромный труженик хотел славы.


Он зря боялся за Ее сохранность. Она была в тяжелой ко­жаной обложке с коваными уголками, каждая Ее страница за­ключена в прозрачный пластик. Я скользил взглядом по стро­кам, выведенным твердым прямым почерком, крепкой, навер­ное, и тяжелой рукой. Иные были мне знакомы, иные - нет. «...В суровой борьбе, которую нам предстоит вести на планете Руссо, чтобы сделать ее пригодной к жизни для нас и наших потомков, мы обязаны быть равны. Не должно быть героев и толпы, аристократии и плебса, владык и ра... - Я перелистнул страницу, - предостерегаем вас от перенесения на нашу планету язв земной цивилизации. Строгое ограничение в пище и одежде...»


Стоп, стоп, стоп. Здесь был какой-то разрыв. Здесь и, кажет­ся, еще раньше тоже. Вот оно:


«…Мы утверждаем, что единственная функция, которая оста­лась человечеству, это развлечения...» - страница кончается, а следующая начинается фразой:   «...естественными препят­ствиями, которые предоставляет ему мать-природа».


В конце последней страницы - ровне и наискось, тщатель­ные и небрежные, с росчерками и без росчерков - шли подписи: Расмундсен... Паули... Каяк... Три каллиграфических иероглифа... Меникелли. М. Баттон... Ю. Баттон. На третьей строке слева тем же твердым прямым почерком - ни хвости­ков, ни завитушек, - каким был переписан весь текст «Клят­вы», значилось: «Иоаннидис».


Я захлопнул папку. Библиотекарь ждал и улыбался.


Я сказал:


- Красивая какая папка. Ручная работа?


Хранитель расцвел:


- Переплетное дело - моя слабость. Взгляните на наши полки, взгляните - все сам. Врачи не советуют, из-за близо­рукости, вот горе.


- Да, - вздохнул я, - вы уж берегите, пожалуйста, зре­ние. Здесь у вас драгоценные реликвии, а я пришел и... взял, например, на память.


- Вы бы не говорили так, если бы знали, какая у нас си­стема сигнализации.


- Абсолютная надежность?


- Попробуйте сами глухой ночкой.


- Это, естественно, подлинный текст?


- Аутентичный, - гордо проговорил он.


- Неповрежденный?


- Как вас понять?


- Мне показалось... Я не специалист... Кажется, одна стра­ница не совпадает с другой. Начало и конец - вы понимаете? Что-то там пропущено. Я невнимательно читал, но...


Он должен был бы схватиться за папку, впиться в рукопись своими окулярами. Если бы не знал.


Он взял Ее со стола и сунул под мышку.


- Вам показалось. Это полный и единственно подлинный текст.


- А кто передал его в музей?


- Это было до моего прихода сюда, я ничем не могу быть вам полезен.


Он боялся меня. Что-то скрывал и боялся. Вот уже вторая подряд встреча с человеком, который знает и боится, - пер­вым был старикашка Монтгомери.


Я вырос в обществе без тайн. Тайны бродили лишь за гра­ницей освоенной территории - свирепые, шестиногие черные кони и красные пумы в душных глубинах сельвы, на берегах неизвестных рек. Они вызывали страх, если ты не вооружен, а других страхов не было - бандитов, пиратов, флибустьеров, гангстеров, что ли, мафиози, или как их там - это все не Земле осталось, только деды об этом помнили...


Гласность служила одной из основ нашего общества, оплотов гласности была газета «Старлетт», я в ней служил репортером, и от меня что-то скрывали.


Подведем итог. Если верить Монтгомери, двадцать четыре года назад во время прений в парламенте по вопросу об учреждении профессиональной футбольной лиги некий депутат, выступая против этого акта, ссылался на то, что сказано о фут­боле в «Клятве».


Я в ней ничего похожего не обнаружил.


Но в экземпляре из музея каких-то страниц явно недостает.


Он же, тот депутат, их, очевидно, читал.


Фамилия депутата Карамаякис. Фамилия покойного «колумба», переписавшего «Клятву», Иоаннидис. Тот и другой по про­исхождению греки.


Что еще говорил старикашка о депутате? «Он был постарше всех нас, мы его уважали...»


Межзвездный скачок от Земли до Руссо по земному и на­шему времени занимает около десяти лет, в ракете они сво­дятся к нескольким неделям, но если ты был в числе первых...


Если ты был в числе двадцати двух первых, то остальных ждал около десяти лет. Этим остальным - десяти тысячам - в подавляющем большинстве было по восемнадцать-двадцать. Значит, «колумбы», останься они в живых, оказались бы стар­шими среди основного населения Руссо.


Но ведь они погибли - одновременно, от неизвестной бо­лезни. Когда это случилось - до основной волны переселения или после, что была за болезнь, пострадал ли от нее кто-либо еще, я не знаю. Нигде об этом не слышал и не читал.


- А вдруг болезни вовсе не было?


Что же было?


Стоп, стоп. Как там в «Клятве»? «В суровой борьбе... мы обя­заны быть равны. Не должно быть героев и толпы, аристокра­тии и плебса...»


Может быть, здесь разгадка? Может быть, они просто не за­хотели стать теми, кем мог их сделать ход событий, - героя­ми, неким подобием аристократии? Сочинили легенду о болез­ни, сменили имена и словно растворились среди десяти тысяч поселенцев - ушли, например, разведчиками в передовые от­ряды или охотниками - на рубежи сельвы.


И значит, кто-то из них в принципе через какое-то время мог стать депутатом парламента.


Иоаннидис - Карамаякис. Возможно, фамилия матери или друга, оставшегося на Земле. Избрав новое имя, он оставил себе происхождение. Тогда получается, что он знал о напи­санном в «Клятве» не потому, что просто читал ее. Он сочинял ее вместе с другими «колумбами» и сам переписывал.


Жив ли он? А если не он, то кто-то другой из двадцати двух. Пятьдесят два - возраст Освоения. Плюс, допустим, два­дцать - его возраст в год Освоения. Плюс десять лет ожи­дания. Восемьдесят два года... Жизнь, полная трудов и опас­ностей...


И все-таки кого-то из них я должен найти. Того, кто знает.


9


«На очередном заседании суда свидетельскую трибуну за­нял Джереми Багги-младший,   президент   профессиональной футбольной лиги планеты (28 лет, женат, супруга - Элеонора Багги, популярный косметолог и психогигиенист, трое детей. Род занятий - председатель правления банка Руссо)».


Далее вычеркнуто: «Джереми Багги-младший, единственный сын цельнометаллического Джереми Багги-старшего, удаливше­гося на покой основателя банка, женат на племяннице прези­дента республики. Воскресное цветное приложение «Эпо» не раз публиковало фоторепортажи, посвященные частной жизни этого образцового семейства: патриарх в алюминиевых седи­нах, мать-вседержительница в нежно-голубых сединах, мускулистый наследник, любящий алые костюмы и золотистые ру­башки, и грациозная косметологиня...»


Пламенный и племенной Джереми Багги на свидетельской трибуне держится аффектированно-мужественно, напрягает шею и натужно откашливается, прежде чем изречь нечто зна­чительное нутряным, желудочным басом.


- Уважаемые господа, я сам изъявил желание предстать перед вами. Считаю это своим долгом. Отец учил меня ходить прямыми дорогами, и я хожу прямо. Кхм. Прискорбные собы­тия, о которых идет здесь речь, могут наложить нежелательный отпечаток на деятельность нашей лиги в целом. Потому я здесь и готов ответить на любые вопросы.


Прокурор:


- Мистер Багги, как вы расцениваете случившееся во время матча «Валендии» и «Скорунды»?


- Как досадное исключение.


- Располагает ли возглавляемая вами лига гарантиями бес­пристрастности арбитров?


- До сих пор мы считали их стопроцентными. Сегодня наш долг перед народом - усилить меры контроля. Кхм. Создана комиссия, ее поручено возглавить мне. Футбол, по нашему убеждению, не только развлечение. Меньше всего развлечение. Футбол служит истине. Футбол - это нравственность. Деятель футбола - это рыцарь. Это паладин. Отец учил меня, что победа всегда и во всем - это чаша Грааля.


Судья:


- Адвокат, имеете ли вы вопросы к свидетелю?


Адвокат:


- Если мне будет позволено, миледи, я хотел бы попросить достопочтенного свидетеля разъяснить нам, на какие матери­альные средства существуют клубы, входящие в лигу.


- Я уже подчеркивал, что деятельность лиги имеет в ос­нове духовные мотивы. Необходимые материальные средства дают сборы от матчей, благотворительные пожертвования лю­бителей прекрасного вида спорта - как организаций, так и частных лиц, суммы, выделяемые регионами, - исключи­тельно на воспитание резервов, а также продажа сувени­ров.


- Означают ли ваши слова, что фирма «Кикс», производящая сувениры, самым тесным образом связана с клубами?


- Фирма «Кикс» пропагандирует идеи футбола. Ее деятель­ность проникнута высоким идеализмом. Идеалы святее ком­мерции.


- Не буду ли я назойлив, если поинтересуюсь у свидетеля, что он имел в виду, говоря о воспитании резервов?


- Кхм. Это же ясно! Детский и юношеский футбол - наш фундамент. Молодежь - краеугольный камень будущего, как говорит мой отец.


- Можно ли предположить, что руководство клубов в целях правильного воспитания будущих юных героев поддерживает контакт с их родителями?


- Можно ли? Кхм. Я поражен! Нужно! «футболист - сын народа» - наш девиз. Семья - наша опора.


10


- Хэлло, я Роберт Симпсон из «Старлетт», готовлю репор­таж о том, как наше здравоохранение заботится о престаре­лых. Ну да, о людях преклонных лет, ветеранах Освоения. Кто самый старший из пациентов вашей больницы? Момент, запи­сываю.


Пятый такой визит - в госпиталь имени Багги-старшего - принес славный улов. Мясистый двухметровый младенец, видно только что выпорхнувший из «Высшей костоправки» и мечтаю­щий титуловаться «наш обозреватель по вопросам медицины», смачно потер красные намытые ладони:


- С вас пиво, с нас сюжетик. Был тут в прошлом месяце один дедушка. Грыз орех и зуб сломал. Зубы все целы, но стерты просто до корней. «Сколько ж вам, - говорю, - папа, лет?» - «Пятьдесят пять». Кой черт - ему все девяносто. Туда-сюда, полное обследование. Регидность мышц ярко вы­раженная, подагрические узлы такие, что хоть в учебник. При­шел проф, туда-сюда: «Девяносто». А папа - фигушки, папа разведчик и хочет полноценно трудиться, потому пиши пять­десят пять. Сюжет?


- Сюжет, - сказал я. - С меня пиво. Имечко не запо­мнили?


- А нам память ни к чему, у нас картотека. Джейн, ми­лочка, принеси карточку того черного папы, его еще звали так забавно...


- Джон-Джейкоб Смит, - сказала красивая Джейн. - Шест­надцатый отряд разведчиков, южная граница первого региона, поселок Веселая Собака.


- Вы сказали «черный папа» - он негр, что ли?


- Великолепный негритянище, я бы не удивился, если бы ему добрая сотня отбарабанила.


«Мы, собравшиеся здесь, - мужчины и женщины, белые и черные»... Черные. Джон-Джейкоб Смит... Жан-Жак!


Ох, как это все походило на правду!


11


Собаки в поселке Веселая Собака были грустные. Лежали под сваями домиков в тени, распластав хвосты по серой пыли.


Отец рассказывал, что, когда на Руссо завезли собак, они в первое время рычали, лаяли и выли без передышки. Их зем­ной ум не мог примириться с местной фауной - шестиногой, и когда они стаей загоняли маленького безобидного длинно­ухого олешка и тот, припав на четыре копытца - средние и задние, в ужасе отмахивался от них передними, то даже бра­вые псы-вожаки отшатывались и пускались наутек.


Наши собаки жмутся к жилью, для охоты они непригодны Знаменитый зверолов и зоолог Спаркс носится с идеей приручить черного коня - не для вьючной работы, а именно что­бы охотиться с человеком (я у него на сей счет брал ин­тервью), но это, по-моему, невозможно. Во всяком случае, хрип и зубовный скрежет табуна, в котором низкорослая са­мочка достигает трех метров в холке - самая кровь леденя­щая музыка нашей планеты.


Поселок был по-дневному пуст. Издалека - оттуда, где си­нел лес, - слышался грохот механизмов. Я свистнул, и тотчас послышался ответный свист. С высокого порога ближнего до­мика спрыгнул мальчик в разведчицкой шляпе набекрень.


- Вы кто?


- А ты кто?


- Я на вахте.


Это был подлинный юный переселенец, независимый, уверенный и настороженный, в комбинезоне на голом коричне­вом теле. Точь-в-точь я десять лет назад в шестом, отцовском отряде.


- Мне нужен Джон-Джейкоб Смит. Старый негр. Знаешь такого?


- Знаю. Это повар. Только вы ему кто? У него никого нет родных.


- Я из газеты, - проговорил я заветную фразу, которая все и всем всегда объясняла.


- О! Послушайте, ведь у «Скорунды» с «Валендией» будет переигровка, верно? У нас сломался приемник.


- Конечно, будет, - сказал я. - Послушай, а какой он - Джон-Джейкоб Смит? Добрый, сердитый?.. Он старик, он мно­го, наверное, историй знает...


- Может, и знает, но вам из него их не выкачать. Он мол­чит и рисует на песке цифры


- Что рисует?


- Всякие цифры и значки. Он не злой, но и не добрый. Не знаю какой. Просто старик, который молчит. Его кухня во-он там - вправо от опушки, возле ручья.


Опушка сельвы была искорежена исполинскими выворочен­ными пнями, ямами и следами гусениц. Сине-зеленая чаща трещала и рушилась в полусотне метров отсюда. Хижина при­тулилась к сизому стволу прекрасного пальмового клена, ко­торый разведчики пощадили, обрубив только нижние ветки, что­бы какое-нибудь шестилапое не обрушилось ненароком на крышу. В огромном медном котле, висящем над костром, ап­петитно скворчало. Я присел на полированный обрубок - дав­но он, видно, служил табуретом. Возле него на песке, переме­шанном с пеплом, было и вправду что-то начерчено.


Я вгляделся.


Это был интеграл вероятности Гаусса, именно он, - я же в техническом полгода оттрубил, прежде чем сбежать в ре­портеры.


Старый повар на досуге развлекался высшей математикой.


...Смит показался снизу, от ручья. Он нес ведро с водой, и только когда приблизился, я понял, что передо мной вели­кан - согнутый, скрюченный, но великан. Я смотрел прямо на него, а он меня словно не видел. Темно-бронзовая кожа его лица обвисла, глаза были скрыты под складками, только макушка блестела сквозь седой пух. Я сидел и смотрел, пока он приподнял крышку котла, плеснул туда воду, понюхал взды­бившийся пар, полез в карман, что-то достал и бросил в свое варево, аккуратно прикрыл котел и лишь потом покосился на незнакомца.


- Здесь интересно получится, если ввести суммы Дарбу, - сказал я и ткнул прутиком в формулу. - Не пробовали?


Он проворчал что-то неразборчивое, влез в хижину и вы­лез с железной палкой в руке. Я вспотел. Но это не мне пред­назначалось - у него, оказывается, висел гонг возле хижины, и он, видно, собрался звонить на обед.


- Постойте, - сказал я. - Не сбежит ведь никуда каша. Все равно я знаю, кто вы, и теперь вам не отмолчаться.


- Все он знает, - пробасил старик нараспев. - Пришел сюда такой, все знает. А за ручьем лошадки топочут. О-ох, надо ему уходить.


- Изящная позиция, - сказал я. - Двадцать два бога со­здали мир и умыли руки. Разбирайтесь без нас. В мире все, может, сикось-накось, а мы кашу варим.


- Что вам от мену надо? - Это был другой голос, по дру­гому модулированный. Таким голосом можно и об интеграль­ном исчислении толковать.


- Прежде всего меня интересует, есть ли у вас экземпляр «Клятвы».


- Предположим. Но вы, полагаю, должны знать, что там написано.


- Смит, это ваша планета, и на ней неладно. Из «Клятвы», которая хранится в музее, вырезано несколько страниц. Кому-то невыгодно, чтобы полный текст был известен людям. Для вас это новость?


Он снова скрылся в хижине и вернулся с бумажным свертком.


- Уходите в поселок. Там сейчас все дома пустые - сади­тесь и читайте. Сюда придут люди и будут есть. А я буду ду­мать. Потом приходите.


Когда я вернулся, он мыл котел - скреб изнутри песком. Он спросил;


- Что они из нее вырезали?


- Кто «они»?


- Жаль, что вы об этом спрашиваете у того, кто не может знать.


Я прочел ему то, что переписал в свой блокнот. Он кивал головой точно в такт стихам, с умиленным и свет­лым лицом. Когда я закончил, он не проронил ни слова.


- Сколько вас осталось?


- Не знаю.


- Вы никого из них не встречали за полвека?


- Полвека... - Он выговорил это слово, будто вдумываясь в его непостижимость. - Полвека... Лет двадцать назад здесь... Не здесь, конечно, тогда мы работали севернее, у истоков Блэк-Ривер, убили охотника. Убил не зверь, а человек. Когда его хоронили, я узнал. Это был младший Баттон - Юджин... Как вы сказали тогда: «Двадцать два бога умыли руки»?.. Пол­века - это срок, чтобы подумать. Тем более если нет книг.


- Послушайте, Смит, но ведь   книги - это   доступно. Не в тюрьме же пробыли вы все эти годы.


- Меня зовут Теренс Тейлор, а тюрьму я выстроил сам. Чтобы быть как все, кто вокруг меня. Я учил себя подчиняться людям и обстоятельствам, чтобы не заболеть жаждой ими управлять. Похоже, что это ложная посылка. Хотя я не должен тек говорить. Один я не могу признать неправоту всех, моя информация слишком бедна, да и ваша, я вижу, немногим бо­гаче. Но у вас еще есть время. Наша история только началась, полвека - это для нас страшно, а для нее, друг, смешно.


- Чем я могу быть вам полезен?


- Есть прекрасная древняя книга. «Дон Кихот Ламанчский». Достаньте мне ее.


12


«Продолжается допрос свидетеля Ульриха Земана (27 лет, холост, род занятий - профессиональный футболист, полуза­щитник команды «Валендия»).


Адвокат:


- Свидетель, вы утверждаете, что ударили игрока «Скорунды» потому, что он вас оскорбил.


- Так это... Конечно. Шестиногим желтопузиком он меня обозвал. Обидно. И нервы. Вот как получилось.


- Свидетель, вы извините меня за вопрос: нормально ли функционируют ваши слуховые органы? Иными словами, не по­чудилось ли вам?


- Это что, глухой я, что ли? Ну нет, вот уж нет!


- Между мной и вами сейчас пятнадцать метров тридцать два сантиметра. Между мною и судейским столом - трина­дцать метров девяносто сантиметров. Теперь я отставляю микро­фон и произношу фразу... Прошу извинить, миледи, вы меня слышали?


Судья:


- Нет, адвокат.


- Свидетель, вы меня слышали?


- Так вы же спиной ко мне повернулись!


- Не будет ли невежливым с моей стороны напомнить вам о том, что лицо, назвавшее вас желтопузой шестиножкой... простите... да, шестиногим желтопузиком, находилось от вас на расстоянии приблизительно двадцати метров и тоже спи­ной? Уважаемый суд, я располагаю видеомагнитофонной за­писью и готов ее предъявить.


Тишина в зале. Земан потирает шею.


- Так. Значит, так. Они меня дисквалифицировали. Я им денежки спасал, и они у меня из кармана вынули. Ладно. Тут вот какое дело. Нам велели проиграть. 4 : 5 должен был быть счет. А тут - 4 : 4, всего ничего остается, дают пенальти в их ворота... Была не была. Я ему съездил, и пошла драка, и матч сорвался. Вот как дело было.


В зале шум, судья звонит в колокольчик.


- Кто же дал вам указание проиграть со счетом 4 : 5?


- Как кто? Тренер, конечно. Франческо д'Анжело, наш стар­ший тренер.


- Миледи, прошу пригласить на следующее заседание в ка­честве свидетеля тренера д'Анжело. Извините, свидетель, у ме­ня еще вопрос. Не могли бы вы повторить свою фамилию, мес­то рождения и имена родителей?


Прокурор:


- Миледи, я протестую. Свидетель говорил об этом в на­чале допроса. Адвокат намеренно затягивает ход процесса.


Судья:


- Адвокат, время сегодняшнего заседания кончается. Вы уверены, что ответ в состоянии открыть нам нечто новое?


- Совершенно уверен.


- Свидетель, отвечайте.


- Ульрих Земан, родился в поселке Три Камня, на ферме Теофила и Марии Земанов.


- Ваши уважаемые родители здоровы?


- А чего ж нет? Я у них в отпуске весной был.


- Свидетель, я должен сообщить вам прискорбную новость. Ваша матушка скончалась три года назад. Мне очень жаль, но вторая новость окажется еще печальнее. Свидетель Ульрих Земан, вы не существуете. Никаких следов вашего рождения нет в метрических книгах планеты. Миледи, вот документы, ко­торые я прошу приобщить к делу.


Оглушительный шум. Судья звонит в колокольчик и пред­упреждает, что удалит публику из зала.


Адвокат:


- Свидетель, я прошу ответить на вопрос: кто вы?


Судья:


- Ввиду истечения времени допрос свидетеля откладывается. Следующее заседание в понедельник в десять утра.


Адвокат:


- Миледи, я прошу прощения, но мне необходимо сделать заявление.


- Делайте.


- Я прошу суд принять меры к обеспечению безопасности свидетеля. Исчезновение арбитра Бронека уже имело место, и мы...


- Суд принимает к сведению ваше заявление. Заседание закрыто».


Камешек я приготовил заранее. Завернул его в записку. Я был доволен собой, с галереи он попал точно на адвокатский стол.


Я написал ему: «Адвокат, у меня кое-что для вас есть. Жду в ресторане «Тихая сельва» в 21.00. Симпсон («Старлетт»)».


13


«Тихую сельву» открыли недавно, и она была переполнена. Мне нашелся столик лишь потому, что я писал об открытии и хозяин меня знал. Ресторан был выдержан в охотничье-разведчицком стиле: прочная грубая мебель, стены из бревен в пят­нах коры и плюща, каменный очаг в центре зала - на тлею­щих углях там жарилось мясо. С одной стены смотрела, скаля пасть, башка красной пумы, с другой - таращилась на нее исподлобья, выгнув шею и вывернув ноздри, как перед схват­кой, голова черного коня. Патлатая певица в кожаных штанах томно и низко тянула с эстрады:


Тихая сельва... Синие тени...


Ласковый вечер лег у корней...


А четыре кожаных молодца - рояль, банджо, сакс, ударные - рявкали хором:


Если разлюбишь! Если изменишь!


Пулю получишь между бровей!


Чиновники, торговцы, процветающие фермеры и богатые зубодеры в такт били в столешницы коваными днищами пивных кружек, чувствуя себя простыми лесными парнями, крепко лю­бящими своих простых подруг. Кое-где уже обнимались, кое-где пробовали трясти друг друга за манишки. Ребята из «эрбэка» - Роты Борьбы с Контрабандой Алкоголем - явно запаздывали на боевой пост.


Войдя, адвокат растерянно остановился возле очага, повер­тел головой и заспешил, обрадованный, на мой оклик.


- Прошу прощения, я не подозревал о наличии у нас столь колоритных предприятий общественного питания.


- Два пива, - сказал я официанту.


- Извините, - адвокат глянул жалобно, - с вашего позво­ления я бы предпочел чай.


Официант смылся, гневно фыркая на ходу.


- Я вас слушаю внимательно и очень польщен знаком­ством. - Он снял темные очки, узкие глаза были усталыми и слегка воспаленными.


- Не знаю, зачем вы допрашивали того старика, бывшего депутата. Но мне тоже захотелось обнаружить в «Клятве» упо­минание о футболе. Вот оно - другого нет.


Я выложил на стол собственноручно перепечатанный листок.


«Мы утверждаем, что единственная функция, которая оста­лась людям в нашем обществе, - развлечения. Прикованный к своему жилищу, к телеэкрану, человек обречен на иллюзор­ное существование, ибо он живет в мире лишь тех эмоций, которые дарят ему его рабы и его шуты, профессиональные развлекатели: футболисты, бейсболисты, регбисты, автогонщики и иные гладиаторы нашего времени. Лишенный физических движений, которые производят за него другие, человек неиз­бежно утрачивает черты, изначально присущие его биологиче­скому виду».


Йошикава читал, низко склонясь над листком. Прочел, раз­гладил бумажку концами пальцев и улыбнулся ей со стран­ной нежностью:


- Благодарю, я представляю себе, как трудно было вам это найти. Найдя, вы узнали, я думаю, многое, но этот текст и мне хорошо знаком.


- А этот?


Я протянул ему цитату со второй из вырванных страниц:


«В суровой борьбе, которую нам предстоит вести на планете Руссо, чтобы сделать ее пригодной к жизни для нас и наших потомков, мы обязаны быть равны. Не должно быть героев и толпы, аристократии и плебса, владык и рабов, эксплуататоров и эксплуатируемых. Все богатства планеты принадлежат всем гражданам планеты».


- Прекрасные слова, не правда ли? - грустно сказал Йоши­кава. - Но какой детский утопизм - поступить так, как по­ступили они...


- Вы можете объяснить, почему в экземпляре, который хра­нится в музее, этих строчек нет? Нет, а вы о них знаете - откуда? А если знаете, зачем понадобился вам тот старый пень? И вообще, что за дела у нас тут творятся?


- Когда много вопросов сразу, не так легко ответить. Вы, должно быть, заметили, что прокурор Гирнус имел здравый резон прервать мой допрос Монтгомери, как не имевший к процессу видимого отношения. Но сказанное побудило вас к поискам, вы искали и нашли. Одного этого уже немало.


- Именно я?


- Извините, я не рассчитывал лично на вас, поскольку лишь сейчас удостоился приятного знакомства. Но я знал, что кто-то будет искать, и рад, что это вы. Впрочем, уверены ли вы, что вы один?..


Тем временем шум в «Тихой сельве», нараставший по плав­ной кривой, внезапно дал резкий скачок. Девица в кожаных штанах едва перекричала его в свой микрофон:


- Друзья и гости! У нас большая радость! Мы видим в сво­их стенах юного героя, любимца зрителей, центрфорварда слав­ной команды «Бранцоза» Анри Пелисье и его боевых товари­щей!


У очага, картинно скрестив на груди руки, высился стройный блондин в синем пиджаке и канареечных брюках - цивиль­ной форме клуба. За его спиной теснились такие же сине-кана­реечные, только старше, толще и плешивее.


Публика встала. Публика разразилась какофонией звуков, ко­торой был придан ритм с помощью рояля, банджо, сакса и ударных:


- «Бран-цоза»! «Бран-цоза»! Целуй меня, стервоза!   Люби меня послаще! И-на-че не за-бью! Ю-у-у-у!


Музыкально-поэтический шедевр увенчался подобием вол­чьего воя.


- Что это? - Йошикава испуганно прикрыл ладошками уши. - Зачем это?


- Так «Бранцозу» же зовут «синими волками». Вы что, ни­когда не слышали, какой вой на стадионе стоит?


- Извините за любопытство, но вот те не столь молодые господа, прибывшие вместе с героем и одетые подобно ему, кто они?


- Члены клуба, конечно. Любители футбола. Они платят взносы и за это могут бывать в клубе, на тренировках, и на трибунах у них постоянные места.


- Как это удобно и интересно, я о такой системе ничего не знал.


Слишком много и слишком мало знал этот непонятный тип.


- А вы, - он спросил, - тоже являетесь поклонником ка­кой-либо команды?


- «Юнтарча», - гордо ответил я, хотя гордиться было осо­бенно нечем: «юнты» плелись в хвосте розыгрыша.


- И у вас тоже имеется красивый костюм?


- Не имеется.


- Нельзя ли спросить почему?


- Не по карману.


- Любопытно. Могу ли я понять вас так, что сумма взноса доступна далеко не всем?


- Еще как далеко.


- Но из этого можно сделать вывод о том, что членство в клубе влечет за собой определенную выгоду. Кроме, раз­умеется, бескорыстного, чисто спортивного энтузиазма.


- Можно.


Я знал, что у стоек уютных клубных баров, куда РБКА нос не совала, за рюмками контрабандного горячительного завязы­вались полезные знакомства, обмывались сделки. Я сказал адвокату об этом и о том еще, что сегодня у нас без цветно­го пиджачишки даже кандидатуру в парламент выставить труд­но - «попробуйте-ка сами».


- О, я понимаю. Как много поучительного принес мне наш разговор, как много интересного и важного!


Он снова снял очки и снова изменился - стал прост, на­пряжен и словно беззащитен.


- Вы можете мне помочь. Но это опасно.


- Я не боюсь, - сказал я, потому что не хотел бояться.


- Сегодня девятое июля. Завтра прибывает корабль с Зем­ли. Два раза в год, вы, очевидно, знаете: десятого июля и десятого декабря. Вы репортер, вам легче попасть на космо­дром. Требуется установить, какой груз будет доставлен для фирмы «Кикс».


- Производство и продажа футбольных сувениров?


- Совершенно верно - маленькая невинная фирма. Меня интересует даже не содержимое - вряд ли вам удастся с ним познакомиться, - а характер груза, его внешний вид, величина и упаковка.


- Что ж, - сказал я, - надо будет постараться.


- Надо.


14


Лиловый неподвижный браслетик бортовых огней обозначал вдалеке корпус корабля. Красные, зеленые и белые движущие­ся огоньки - краны. Мне не приходилось прежде здесь бы­вать, и я не ждал, что космодром - просто огромное поле, на краю которого дощатый барак. Со стороны поля к нему один за другим подкатывали тягачи с платформами, на которых гро­моздились контейнеры. Получатели ждали у деревянного барье­ра, делившего барак пополам, - кожаные куртки, широкие шляпы, суровые физиономии, набыченные в ожидании: тамож­ня и РБКА работали, видно, дотошно. В Толпе никому ни до кого дела не было - до меня тоже. Время от времени слыша­лось: «Кабинет электроники - принимайте... Фирма «Жако» - принимайте... (Вздохи облегчения.) Фирма «Унта» - пройдите к начальнику таможни». (Ругань сквозь зубы.)


Наконец из-за барьера прозвучало;


- Фирма «Кикс» - принимайте.


Груза было много, главную его часть составляли большие продолговатые ящики, изрядно тяжелые, - рабочие фирмы вы­носили каждый втроем.


Я выскользнул на улицу. Ящики аккуратно укладывали в фур­гон электрокара. Сейчас он отъедет, и моя миссия будет вы­полнена. Как, чем помог я Йошикаве и помог ли - неиз­вестно


Внезапно возле машины поднялся шум.


- Жабы! - орал мужской голос тем криком, с каким на­рываются на скандал. - Жабы проклятые, вонючие!


Крикуна пытались унять те, кто пониже, - он был сажен­ного роста, и они, тесня его скопом, приглушенно гомонили!


- Арчи, уймись, имей совесть!


- Совесть? А у вас совесть есть контракт нарушать, жабьи вы личинки? А за нос три года водить - что таращишься, что, что? Я вырву жабьи твои глаза, крыса!


Скандалисту уже крутили руки, а он отбивался, колотил но­жищами в один из ящиков, приготовленных к погрузке, вопия совсем несообразное:


- Эй ты, живой товар, проснись, малыш! Тебя надули, дурья башка!


Его отшвырнули, ящик торопливо сунули в кузов, машина тро­нулась, а он цеплялся за борт, хрипел:


- Подохнете здесь, подохнете, слышите, парни?


Тут от стены барака отделились двое рослых охранников, до меня донесся смачный звук - этот в челюсть, а поглуше, должно быть, в солнечное сплетение. Симпсон, ваш выход. Одному я угодил в ухо, другому попутно сделал подсечку, а тот малый, не успев разогнуться, добавил головой, и мы побежали.


Он тащил меня за собой к эстакаде, смелой аркой соединяв­шей космодром с городом. Здесь, у обочины, стоял малень­кий двухместный «Жижи» последней модели, похожий на че­чевицу. «Элегантность и скорость» - из рекламной заметки в «Старлетт», которая полностью соответствовала действитель­ности - мы взяли сто с места и единым духом проскочили всю гнутую ленту бетона, затормозив у первых домов спяще­го города.


Мой спутник снял руки с руля, потрогал челюсть, охнул. До­стал из заднего кармана плоскую флягу, отвинтил крышку, по­булькал, мыча от боли, во рту, проглотил. Протянул флягу мне. Это была крепкая штука.


- Ты, парень, гвоздь, - сказал он слегка невнятно.


- Ты тоже.


Небесный пепел помаленьку светлел, и я разглядел славную костистую морду, литую, как у коня, и с гривкой до бровей.


- Что глазеешь, узнал?


- Вроде того, - сказал я осторожно.


- Вроде, вроде... Арчи Хэйла не помнишь?.. Я центра играл в «Валендии» - юный герой, пропади они пропадом, жабы.


- Кто жабы-то?


Он снова хлебнул из фляжки.


- Все вы на вашей вшивой планетке. Я с Земли, понимаешь, оттуда. Разве ты можешь знать, что такое Земля, какое бывает синее море и небо - не серое, как у вас, а синее, а у вас деревья синие, как с перепоя. Что таращишься? Я этого Хэйла в глаза не видел, моего здешнего папулю. Тридцатку в месяц ему в зубы, чтобы помалкивал и гордился дорогим сынком... Я Юханссон - на, выпей за мою мать, если жива еще там, в Стокгольме, и помнит своего идиота. Я живой товар - ты по­нял? Меня в таком же ящике привезли: шприц в задницу - и спи, пока не разбудят. Мы юные герои из ящиков, богатые парни, вам наши деньги не снились. Тысчонок триста у меня, два таких кара. Слушай, объясни мне, почему вы сами не хотите в футбол играть? Я ж здесь одиннадцатый год, я каждую соба­ку в бутсах знаю, и ни одной местной жабы, а?


- Я играл, когда учился, - сказал я.


- Ха! Кому ты нужен? Я сейчас знаешь кто? Тренер юно­шеских групп «Валендии». Я тренер, а групп нет. Есть трени­рованные парни, триста профи с Земли, и точка. А ты не знал? У нас и детские группы имеются, как же - тридцать штук, сто тренеров, а детишки - тю-тю, на бумажке. Нас же надо кормить, поить. А мы воем, на Землю хотим.


- Не пускают?


- Обеща-ают. У, крысы! «Последнее поручение. Арчи, и следующая ракета - твоя». Уже шесть так ушло. Ловушка, понял? Они всем врут.


- А какие поручения? - спросил я.


- Ты сыщик, что ли?


- Нет,


- И нечего нос совать. В футбол он играл... Вы тут хитрые все. Вам нашей жизни не надо - за решеткой. На Земле-то они тебе распишут: «Богатый будешь, жить будешь на клуб­ной вилле... Бассейн, сауна, личный портной, личный парик­махер... Раз в неделю прямо в койку цыпочку подадим - ноги из подмышек». Все так и есть, да утопиться хочется в этом бас­сейне. Двадцать четыре часа в сутки под надзором. А почему, не знаешь? Чтобы языком не трепать о наших делах. Ты фут­бол любишь?


- Люблю.


- А я ненавижу. Ваш. Здешний футбол. Я был на Земле не последний. Ну, любитель, конечно, у станка стоял. Но там я играл как хотел - я вышел, я бог. Когда меня сюда привезли, я «Юнтарче» такую банку в первом же матче плюнул - мет­ров с тридцати... Публика на трибунах скамейки от восторга грызла... У меня ноги подкосились, я на колени встал, я мо­лился... Стоппер «Юнтарчи» мне аплодировал... А из наших никто даже не подошел. «Ладно, - думаю, - завидуют». Если бы так! Минут через десять выпрыгиваю на угловой, а наш ка­питан, старая шкура, меня локтем под дых. Упал, ничего не помню - где, что... Очнулся, он же меня с поля тащит. «За что?» - говорю. «После, сопляк, поймешь». Понял, спаси­бо. Тренер сказал: д'Анжело, знаешь такого? Он и есть, щепа позолоченная... «Ты не виноват, капитан должен был тебя пред­упредить». Ему вмазали штраф - триста гульдов, что не пред­упредил, полсотни - что меня выбил.


- А о чем он должен был тебя предупредить?


- Ты и вправду не сыщик, седая башка? Хотя что мне те­рять? Я бы их всех зубами загрыз. Эх ты, любитель футбола! У вас же здесь ни, одного чистого матча не бывает. Все под­строено. В каждой команде по трое парней «джокеры». Им говорят, какой должен быть счет, и они его обеспечивают. А остальные под них подстраиваются. Я сам потом «джокером» стал, когда контракт продлил, идиотина.


- Арчи, - сказал я, - я не сыщик, но ты все-таки знай, кто я такой.


И показал карточку.


- Ах ты нос любопытный! - Он покрутил головой. - Да ладно. Я кому верю, тому верю. Хлебнем?


- Арчи, что ты знаешь об этом последнем метче «Валендия» - «Скорунда»?


- Все как есть.


- А рассказать можешь?


- Тебе могу.


- А если не только мне? При всех, на суде?


Он смял пятерней гривку на лбу:


- Ты во что ж меня тянешь, белобрысый?


- Нет так нет, Арчи. Я буду молчать.


- Ты один? Или есть за тобой какие-нибудь ребятишки?.. Хотя нет, этого ты мне не говори.


Он положил голову на руль.


- Чему нас учат наши хорошие мамы?


Помолчал.


- А зима на Земле снежная. Жалко мне тебя, ты и снеге отродясь не видывал. Давай, что ли, излагай, как и что.


... Потом я позвонил Йошикаве и назначил срочную встречу.


15


«Очередное заседание началось с сообщения судебного пристава о том, что свидетель Ульрих Земан, допрос которого не был закончен в прошлую пятницу, бесследно исчез в суб­боту и попытки обнаружить его пока безуспешны».


Далее вычеркнуто: «Виски Йошикавы окропил пот, его сухая маске обмякла, и словно ожили темные стекла очков, став глазами, под взглядом которых судья Адамсон сделалась бела. Она тронула свой колокольчик, хотя зал был нем. В нем чекан­но отдались шаги свидетеля д'Анжело».


«Франческо д'Анжело, старший тренер команды «Валендия» (64 года, вдов, бездетен, 23 года назад переселился с Земли, где, закончив футбольную карьеру, также работал тренером)».


Адвокат:


- Свидетель д'Анжело, какие указания вы дали руководи­мой вами команде перед матчем со «Скорундой»?


- Чисто тактические.


- Прошу ответить подробнее.


- Не считаю нужным.


- Из показаний свидетеля Земана явствует, что вами был отдан приказ о проигрыше со счетом 4 : 5. Вы подтверждаете это?


- Вранье.


- Вам известен человек по имени Арчибальд Хэйл?


- Это мой бывший игрок. Теперь он работает с молодеж­ными группами.


- Вы встречались с ним перед матчем?


- У меня нет причин для встреч с этим субъектом.


- Миледи, прошу пригласить свидетеля Хэйла.


«Арчибальд Хэйл (35 лет, холост)».


Далее вычеркнуто: «Он был хорош - бывший «юный герой», решительный сверхмужчина с рекламного плаката».


- Свидетель Хэйл, что вам известно по данному делу?


- Накануне матча я пришел к д'Анжело. Я всегда к нему прихожу накануне. В двадцать два тридцать. Потому что в два­дцать два сорок пять он уже в постельке. Король режима - наш Франко. Я сказал: «Завтра надо сделать 4 : 5». Он ни сло­ва, только допил свою простоквашу. Он меня теперь любит, как собака палку, но он преданный лакей, на него можно по­ложиться.


Д'Анжело (с места):


- Это вранье! Ни слова правды!


- Каркай теперь, старая ворона!


В зале нарастает шум, слышатся возмущенные выкрики и свистки. Судья потрясает колокольчиком.


Далее вычеркнуто: «На скамье подсудимых хохочет обвиняе­мый Таубе, барабаня по барьеру кулачищами. Прокурор Гирнус вонзает в судью ледяной взгляд».


Адвокат:


- Свидетель, вы сказали: «Всегда прихожу накануне». Что значит «всегда»?


Крик с галерки:


- Арчи, прикуси язык!


- Эй, ты, - кричит в ответ свидетель, - я тебя вижу, а ты меня знаешь, крысёныш! Всегда - это всегда, я у них три года на связи!


В оглушительном шуме тонет звон судейского колокольца.


- Что такое «на связи»? - кричит адвокат.


- Я агент Синдиката!


- Что такое Синдикат?


- Лига! Тотошка! «Кикс»! Одна шайка! Эй, змеи, собаки, жабий народец! Верьте нам, целуйте нам пятки! Заполняйте ваши вонючие карточки! Кукиш вам, дырка от бублика! Все продано на сто лет вперед!


- Кто вас послал к д'Анжело?


Хэйл не успевает ответить на этот вопрос. Судебный пристав рысцой выбегает за дверь, и через минуту в зал врывается охрана. Стрелки становятся плечом к плечу спинами к судей­скому столу и начинают медленно теснить из зала толпу.


- Всех! - кричит судья Адамсон, взмахивая крыльями ман­тии. - Всех вон! Прессу тоже вон! Процесс теперь будет за­крытым!


16


Я писал всю ночь. Я переписывал трижды. В первом вариан­те документ составлял девятнадцать страниц, в третьем - девять. Это был не репортаж, а материалы к репортажу. Факты и краткие выводы. Коррупция в футболе и очевидное мошенни­чество с тотализатором. Контрабандный ввоз «живого товара» и растрата сумм регионных бюджетов, отведенных на работу с детскими и юношескими командами - несуществующими. Система изоляции наемных земных футболистов, служащая средством прикрытия грязных махинаций. Явная причастность ко всему этому лиц из высоких сфер, на что указывает акт объ­явления процесса закрытым не только для публики, но и для прессы и, следовательно, для всей общественности планеты, а также подозрительное самоубийство Багги, если это вообще самоубийство.


Я предлагал продолжить расследование, одновременно на­чав публикацию материалов.


Я не упомянул о моем интересе к «Клятве», о встрече с Теренсом Тейлором (он же Смит), о контактах с Йошикавой: си­туация представлялась мне серьезной и опасной, и я не хотел навлекать опасность на этих людей.


Прочтя и проведя в молчании около трех минут, Хорейшио Джонс встал, прошагал мимо меня журавлиными ногами и при­гласил в кабинет Джима Каминского.


- Я прошу вас, Джеймс, самым тщательным образом ознакомиться с этим... несколько неожиданным докумен­том.


Джим читал и восхищался. Пять раз он поцеловал кончики пальцев, однажды произнес: «Восхитительно», однажды: «Чер­товская логика» и трижды: «Ух, как он растет!»


- Да, - веско сказал он, закончив. - Теперь мне все ясно. Мы стары, мы исписались, вот кто нас переплюнет, Хо­рейшио. Бобби, я поздравляю вас, мой мальчик.


- Джеймс, вам что-нибудь известно об этом? - строго спросил Хорейшио.


- Ни-че-го. Мне, старому волку, с моим нюхом! То есть, разумеется, в матчах иногда бывают липовые счета, разумеет­ся, привозят с Земли игроков - пару, тройку в команду, я и назвать вам их могу, но система, Хорейшио, система, которую усматривает наш молодой друг, - эт-то находка, эт-то откры­тие, эт-то сенсация!


- Джеймс, будьте серьезны. Я жду ваших предложе­ний.


- Хорейшио, вы меня знаете, я неизменно серьезен, я в по­стели серьезнее, чем президент, когда он приносит присягу. В чем ваши сомнения? Публиковать немедленно! Наши тиражи подскочат до космической цифры, и если потом нас с вами разнесет на части толпа обезумевших опровергателей, я умру счастливым.


Все было ясно: Джим разносил на части мое предложе­ние.


7


Каминский удостоил меня величайшей чести - пригласил посетить вместе с ним клуб футбольных репортеров «Работя­га хавбек», куда пускали лишь избранных. Там и столиков было всего семь - по одному для каждой из газет и один для теле­видения. Каждый столик таился в алькове, на нем стояла лампа в форме мяча, над ним - портреты ведущих комментаторов и известных игроков с автографами.


Джим повел меня по залу, велеречиво знакомя с коллегами:


- Роберт Симпсон, восходящая звезда политического репор­тажа... Джулиус Кэдмен, проблемист, бриллиантовый мозг!


Розовый лысеющий толстячок сделался еще розовее.


- Роберт Симпсон, тончайший стилист нашей журналисти­ки... Жан Жиро, безжалостный аналитик и нежнейшая душа!


Аналитик кивнул пожилым сизым носом и брюзгливо спросил, как это у Джима в последней статье получилось, что «Бранцоза», видите ли, под влиянием теоретических... хм, хм... концепций Мааса исповедует систему сетевых передач в центре с клиновидными фланговыми перемещениями. «Он же болван, ваш Маас, у него солома в башке, ему надо на Пелисье играть, Пелисье - таран». Джим закричал, что не слышал этого, не слышал... На крик сбежались от своих столиков все мыслители, теоретики, аналитики, исследователи, философы, одописцы его величества футбола - они вздымали длани, они срывали с се­бя очки, ерошили прически, выхватывали блокноты и стило и чертили замысловатые схемы.


Я смотрел на них, пытаясь понять, дураки они, жулики или просто взрослые дети.


Когда все отшумело и разбрелось по альковам и зацокали машинки, материализуя жидкую лаву идей, Джим устало ска­зал мне.


- Ах, как примитивны эти люди, мой друг! Нет, нет, фут­больная журналистика ждет таких, как вы.


- Джим, скажите мне правду.


- Какой правды вы хотите - знаю я или не знаю? Но ведь только такой тупица, как наш шеф - благороднейший, чест­нейший, однако, увы, тупица! - может задавать Каминскому подобные вопросы. Но сопоставьте факты. Когда создана наша «Старлетт»? Вы не помните, вы молоды, это прекрасно, а я скажу вам. Двадцать два года назад. А «Хот ньюс»? Двадцать два года назад. «Эпо»? Двадцать два года назад. Когда образо­валась телекомпания? Тогда же. Все средства массовой инфор­мации возникли практически одновременно. Ну а когда была создана наша славная футбольная лига, вы, надеюсь, помните? Совершенно верно - двадцать три года назад. Вы понима­ете, что это означает? Мы живем благодаря футболу. Он кормит вас, меня, этих крикунов...


Он замолчал, словно собираясь с мыслями. Это само по себе было невероятно - молчащий Каминский...


- Мне поручено с вами говорить. Мне поручено вас пред­упредить о том, чтобы вы изменили свое поведение.


Я не спросил, кем поручено. Я понял, что он не ответит.


- Что значит, - спросил я, - изменить поведение?


- Не трогайте этих дел, мальчик. Не прикасайтесь. Я ведь вас действительно люблю. Не трогайте, и с вами ничего не слу­чится. Поверьте, мне было трудно добиться гарантий вашей безопасности.


Когда Мы вышли из клуба, серая вкрадчивая ночь обвола­кивала призмы и кубы зданий, округляя их грани, делая улицу похожей на лес.


- Вам ведь направо? - спросил Джим. - Жаль, что я не могу вас проводить. Сесиль не любит, когда я задерживаюсь.


18


Я свернул за угол, и тотчас навстречу - наискосок, благо вокруг никого - ринулся знакомый коричневый «Жижи», и ручища Хэйла поймала меня за рукав.


- Прыгай сюда, сиди и молчи.


Кар петлял из улицы в улицу, Арчи только по сторонам по­сматривал, рывками водя длинным подбородком. То ли он был загонщиком, то ли его загоняли.


- Ты меня лихо кинул на гвозди, седой. Но все-таки ты меня разок выручил. И ты не жаба. Слушай, как подъедем к эстакаде, ныряй к черту через борт и ползи в кусты. Не гля­ди никуда, ползи, не дыши, ползи. Уцелеешь - твое счастье.


- Арчи, я ведь не жаба - пусть как с тобой, так и со мной.


- Я жаба. Ты спрашивал, какие поручения. Такие. В сельвочку тебя, в ямку, и тю-тю. Я возил таких птенчиков. Мне ж опять обещали: в последний раз - и домой. Только не со­шлось у них. Не получилось. Я подумал: а почему именно я тебя должен, как они говорят, обезвредить? Подумай и ты. Хотя некогда думать. Бывший футболист Хэйл, попавшийся не удочку писаки Симпсона, мстит ему, но сам падает под пулями доблестных бойцов гражданской обороны. Годится в газету? Оглянись.


Я оглянулся. Далеко позади двигался какой-то кар.


- Что будешь делать, Арчи?


- Не твоя забота. Глотни. И я глотну. Из одной фляги мы пили, малыш. Прыгай!


Он вытолкнул меня через борт, я упал, встал, побежал вниз, снова упал и пополз, наклоняя голову и прикрывая глаза, что­бы их не выхлестало упругими колючими побегами. Гул его машины утих, вскоре возник другой. Я перевернулся на спину.


Вкось от меня круто чернела спина эстакады. Хвостовые огни машины преследователей еще только ползли пологим подъ­емом, приближаясь к верхней точке, как вдруг там, наверху, послышался удар, треск, что-то плоское, овально-вытянутое взлетело в воздух, закувыркалось, рухнуло, и длинная голубая искра ушла в небо. Взрыв был отрывист, категоричен. «Жижи» гибнет сразу, превращаясь в слиток пластмассы, и водителям инвалидность не грозит. Это одно из достоинств новой марки электромобиля, о котором не пишут в рекламных проспектах.


Душа Юханссона, если она есть, отлетела в космический рейс без ракеты.


19


«Н. Элоиза, 18 июля 52 г.


Памятная записка


Я, адвокат Мик Йошикава, составил настоящий документ на тот случай, если обстоятельства не позволят мне далее вести сознательную деятельность. Адресуя ее корреспонденту газеты «Старлетт» Роберту Симпсону, я почтительнейше прошу его воспользоваться данным документом в известных ему целях. Сожалея об отсутствии у меня литературного дарования, в высочайшей мере свойственного моему высокочтимому другу, я попытаюсь в меру моих слабых возможностей описать произошедшее со мной со всей доскональностью, заботясь при этом не о красоте слога, но о точности изложения.


16 июля после того, как судья Адамсон приняла прискорб­ное и, на мой взгляд, незаконное решение придать процессу закрытый характер, я имел свидание с моим подзащитным Толлером Таубе, каковое опишу.


- Уважаемый адвокат, - сказал Таубе, смотря на меня ве­селым взглядом, присущим этому сильному и не лишенному привлекательности, хотя глубоко порочному, человеку, - хо­чу быть откровенным. Я водил вас за нос. Сейчас у меня нет связей, меня караулят так, что не пикнешь, а дальше будет хуже, я уж знаю. Одна надежда на вас, станем же играть в открытую. Я действительно купил матч, но мое объяснение - собачья, чушь. Футболом и тотализатором правит подпольная организация под названием «Синдикат», во главе ее шесть синдиков, я - шестой, младший. Все предсказанные резуль­таты пропускаются через ЭВМ, и машина выдает нам вариант непредсказанный. Основываясь на нем, мы велим командам сыграть так, как нам надо. Наш результат мы вписываем в две-три карточки на подставных лиц и снимаем пенки. Заварушка вышла из-за меня. Синдикату было нужно, чтобы «Скорунда» обштопала «Валендию» - 5 : 4. Но мой человек, имеющий доступ к ЭВМ, прокрутил прогноз с учетом и этого результата, и вышло, что при обратном исходе - 4 : 5 - можно сорвать весь банк. Я не пошел ни к тренеру, ни к джокерам - дал ар­битру в лапу, и точка. У меня нет времени оправдываться, да я и не считаю это нужным. Я люблю жизнь, я игрок. Рискнул, попался, это ясно - судья и прокурор на жалованье у Синди­ката, сколько бы они мне ни впаяли, со мной будет то же, что с бедолагой Бронеком... Семь гульдов за маис, разрази меня гром, надо было десять дать, как пенсию вдове и с недоте­пой джокером. Проигравший платит, это   закон,   но пуля в лоб - дороговато, я еще поторгуюсь. Короче, предлагаю вам десять тысяч за то, что вы пойдете к одному человеку и ска­жете, что я попрошу. Я давно почуял, что у вас своя игра, вы зачем-то хотите взорвать нашу лавочку, но, ей-богу, не стоит. Вы же не верите в потустороннюю жизнь, она одна, а мы - пожилые циники, мы и свой геморрой любим, потому что он свой, а не дядин. Можете мне не отвечать, только слушайте - время свидания кончается. Вы пойдете на стадион «Валендия», там есть сувенирный киоск «Кикса». Киоскеру скажете, что шестой согласен отдать всю сумму. Ответ сообщите, мне. То­пайте и знайте - я силен, пока жив, но я и мертвый сильнее, чем вы живой.


Вечером того же дня я встретился с указанным лицом. Его внешность необычна и заслуживает описания. Он высок и сутул, потрепанная одежда выглядит так, точно он спит не раз­деваясь, маленькая физиономия, похожая на печеное яблоко, не указывает ни на возраст, ни даже на пол. Крупные, оття­нутые книзу глаза исполнены не человеческой, а, как писали в старинных книгах, сатанинской мудрости, для которой не су­ществует ни нашей морали, ни нашего здравого смысла.


- Мой дорогой господин может называть меня Том, - про­изнес он тонким, отчетливым и несколько гнусавым голосом. - Мое настоящее имя обыкновенно. Я Том, а вы господин ад­вокат Йошикава, блистательно ведущий это забавное судебное дело. Мне кажется лишь, что судья поступила необдуманно, удалив из зала вместе с публикой представителей прессы. Они никому не опасны им только надо платить подороже.


Назвавшийся Томом живет в хибарке, примыкающей сзади к киоску, - она так мала, что ее нелегко заметить. Внутри помещаются ржавая железная кровать, прикрытая жалким по­добием одеяла, и табурет с застарелым круглым следом от сковородки.


Хозяин сел на кровать, табурет был предложен мне, стола не было.


Передав слова моего подзащитного, я вежливо заметил, что должен получить уважаемый ответ.


- Мой господин ничего не должен, - столь же вежливо ответил назвавшийся Томом.


Мы кланялись и улыбались друг другу. У него были чер­ные зубы. Я забыл отметить, что он беспрестанно курил до­рогие длинные сигареты - допаливал до губ и зажигал от окурка другую. Пестрые наклейки на коробках этих контра­бандных земных сигарет, стоявших под кроватью, были един­ственным ярким пятном среди его темной лачуги. Он сидел на кровати, поджав ноги, руки его казались бескостными.


- Ваш подзащитный вынужден был многое вам открыть, - не столь предположительно, сколь уверенно заметил назвав­шийся Томом. - А открыв, пригрозить, но напрасно. Он мало знает, я намерен сообщить вам больше. Ваше лицо и мане­ры указывают мне на то, что вы умны, не ординарны, и день­ги, предложенные вам за услугу, не имеют для вас такого ре­шающего значения, как для несчастного Таубе.


Его взгляд и голос завораживали меня опасной ворожбой удава.


- Синдикат отнюдь не порождение тотализатора. Он сам по­родил тотализатор, как и футбольную лигу. Создатель любо­пытнейшей теории переустройства общества когда-то назвал религию опиумом народа. Вот мы и помогли народу создать здесь свою религию - футбол.


- Вы извините меня за вопрос, кто назван вами «мы»?


- Я, - просто сказал мой собеседник.


- Но для чего?


- Для чего нужен опиум? Чтобы реальную действительность заменить иллюзорной - для убогих духом, кому реальность тягостна. И этот же опиум дает возможность тем, чей дух си­лен, без помех формировать реальность так, как они считают нужным. Нам остался последний штрих, и мой проницатель­ный господин понимает, что он будет уже чисто формальным,


- Ваша идея по-своему гениальна, - заметил я, поразмыс­лив. - Футболисты, живые воплощения опиума, будучи всеце­ло зависимы от работодателей и чужды населению, могут представлять собой одновременно идеальное наемное войско.


Назвавшийся Томом удовлетворенно кивнул:


- Я угадал в моем господине неординарный ум. Но он еще не оценил всех преимуществ идеи. Вы не задумывались над механизмом нарушения принципа коллективной собственно­сти, декларированного в красноречивом документе, который здесь называют краеугольным камнем цивилизации? За кули­сами футбольных клубов Синдикат постепенно формировал пра­вящую элиту, и лица, входящие в нее, вкладывали деньги, ко­торые мы им давали и даем, в создание частных фирм, при­обретение и округление сельскохозяйственных плантаций. Ны­нешняя власть у нас на содержании - мы платим всем, кто нам нужен, строго ограничив круг клиентуры, дабы не допустить увеличения накладных расходов.


- Вы, должно быть, обладаете колоссальными средствами?


- Но достойный господин ведь не думает, что тотализатор для нас - средство личного обогащения? Несчастный Таубе и в миг наказания сочтет себя только вором, обокравшим воров, но он покусился на иное, чего ему не дано знать.


- Могу ли я, - сказал я осторожно, - спросить, сколько людей на нашей планете посвящено во всю истину?


- Двое, - ответил Том. И, дав оценить значение сказанно­го, продолжил: - Двадцать два «колумба» переоценили чело­веческую природу. Человек в большинстве своем глуп, зол, жа­ден и эгоистичен, он самое скверное из животных. Он может быть также умен и дальновиден, но не наделен мышцами быка и не приспособлен к тем испытаниям, которые ему предназна­чены во имя ложной идеи равенства. Но он выжил. Все пре­терпел и все познал. Он понял, что главную ошибку «колумбы» совершили, когда вышвырнули в людскую помойку самое ценное, чем обладали, - власть. Взять ее в свои руки - его историческое предназначение.


Он снова помолчал, любуясь на то, как огонь превращается в пепел


- Мне известно, кто вы. Я не пытаюсь вас купить - это не­возможно. Не хочу убить - одиночество порой тягостно. Та­кие, как мы, должны физиологически брезговать принципом равенства - толпа дурно пахнет.


Внезапно я понял сокровенный смысл происходящего. Дей­ствительно, одинокий среди окружающей его нечисти, он на­слаждался передо мной теоретическим разбором замыслен-ной им шахматной партии, а я был достойным слушателем, хо­тя, с его точки зрения, безопасным противником. Но я понял и другое: покупая по дешевке чужую память, чтобы ее уни­чтожить, он продал дьяволу свою, и это бездарная сделка - долгие годы в этой каморке он играет сам с собой так, словно до него никто не играл в такие зловещие шахматы. Помня де­бюты истории, он забыл ее неизбежные эндшпили. Я понял все это, и он перестал быть мне страшен.


- Вы не допускаете иного варианта в моей линии поведе­ния? - спросил я.


- Мой дорогой господин лишь ускорил события, исход ко­торых предопределен. Предопределена была и наша встреча, поэтому я не назначаю новой. Вы можете прийти после. Жаль, если я вынужден буду избавить себя от приятной воз­можности вновь побеседовать с вами. Прощайте, уважаемый адвокат. Передайте своему подзащитному, что мы согласны на его предложение. Отсутствие страха прекрасно, даже если ненадолго.


Я ушел, пропахший его сигаретами, а он остался в их дыму, равно как в чаду своих человеконенавистнических грез. Я мог его убить, но это не входит в мои полномочия».


20


Таня вручила мне почту - обильную, как никогда. Она обя­зана была вскрывать и регистрировать те письма, на которых не значилось «лично», она все прочла, и ее милые руки дро­жали.


Письма были корректные. «Извещаем об адресе ближай­шего гробовщика»; дружески-шутливые: «Безносая мама стос­ковалась по тебе, сынок»; деловые: «Смерть предателю».


- Вам пакет еще принесли. И велели отдать по секрету.


Пакет был в прозрачном пластиковом футляре с надписью: «Уважаемому журналисту Р. Симпсону - покорнейшая прось­ба вручить лично».


- Желтый такой человечек? - спросил я. - Маленький, в темных очках?


- Нет, Бобби, их трое было. Два молодых парня и огром­ный негр, старый-престарый, он и дал мне это.


- Таня, - крикнул я, - ласточка, я идиот!


- Ты замечательный, - прочувствованно произнес раскосый херувим. - Дай мне руку. Потрогай мозоли. От чего, знаешь? Нет, чудачок, от клавишей эти - на пальцах А эти, эти, эти - от ручки стиральной машины... от мясорубки... от лопаты, Боб­би, не смейся, я умею и землю копать, а вы все - «птичка», «ласточка»...


- Меня хоронить рано, - сказал я.


- Не смей шутить, сейчас же возьми и не смей! Я все умею - шить, стирать, варить суп из крапивы... стричь... пилить дрова... Я девушка самостоятельная, я умею даже стрелять, у меня есть револьвер. Ты не представляешь, как я хочу тебе помочь.


- Помоги. Ты читала такую книгу - «Дон Кихот Ламанчский»?


- Даже не слышала.


- Достань мне ее. Где хочешь. Укради. Если надо, пусти в ход свой револьвер, я разрешаю.


- Смеешься? - грустно предположила она.


- Мне не до смеха, - ответил я, потому что мне было, как никогда, не до смеха. В пакете лежало несколько машинопис­ных страниц, и к ним был приколот крохотный листок бумаги, одна каллиграфическая строчка: «Очень прошу ждать, где преж­де, от 22.00 до 22.15 и извинить, если не приду. Йошикава».


21


Четверть часа у меня сжималось сердце, и когда Йошикава вошел своей деликатной походкой, точно и звуком шагов не желая никого обеспокоить, я ощутил, как он мне стал дорог за эти дни.


«Тихая сельва» по обыкновению гудела и бренчала под сто­ны горластых кожаных ребят:


Грозная сельва! Черные кроны!


Яростный рев саблезубого льва!


Шеф приказал экономить патроны,


Значит, до завтра ты будешь жива!


...Интересно, доживем мы с ним до завтра?


- Почтительнейше прошу извинить мое опоздание. - Адво­кат поклонился и чинно сел, поставив на коленки в поддерну­тых брючках бывалый портфель.


- К чертям ваши церемонии, я прочел «Записку» - этот страшненький и то знает, кто вы, а я не знаю!


- Прошу извинить также мое неправильное воспитание. Нам предстоит важный разговор при наличии краткого времени, но прежде я прошу вас затруднить себя чтением еще вот этого.


Он достал из портфеля и раскрыл какую-то книжку.


- Прошу вот отсюда.


«17 октября вечером 29 «колумбов» собрались на послед­нее совещание...»


- Вот те на! - сказал я. - Откуда же двадцать девять?


- Прошу читать.


«Утром им предстояло напасть на космодром «Эйч си». Но тут Дэвид Йошикава выступил с неожиданным заявлением. Он сказал, что он и шестеро его друзей пришли к выводу о не­правильности задуманного: «Земные проблемы надо решать на Земле. Уход в иные галактики будет лишь бегством от них, но они могут возникнуть вновь на любой другой планете. Пере­устройство общества достигается внутри общества, и история Земли дает нам примеры и способы». Так произошел раскол».


- Далее вы можете не читать, но перелистните страницу, - сказал адвокат.


Я увидел фотографию. Просто и прямо смотря в аппарат, улыбаясь в надежде и неведении, стояла группа очень молодых мужчин и женщин. Красавец негр возвышался над ними, обни­мая за плечи носатого, с властным лицом, и маленького ску­ластого.


- В центре - магистр Тейлор, вы его узнали? Слева от не­го - инженер Иоаннидис. Справа - мой покойный отец. Вот братья Баттоны, старший был талантливым художником...


Нежность звучала в голосе адвоката.


Потом он взял у меня книжку и спрятал в портфель


- Что это было? - спросил я, стараясь побороть некоторое головокружение.


- Обыкновенный учебник истории. Для восьмого класса земных школ. У вас еще будет время его проштудировать, и вы узнаете, как были разрешены на Земле многие из тех проб­лем, над которыми бились «колумбы».


...«Тихая сельва» шумела вовсю, ртуть на шкале веселья перла вверх. Вкруг каменного очага в центре зала раскачивался плечо в плечо горластый хоровод. Там плясали акционеры «Жако» и «Унты» в желто-зеленых, бело-голубых и сине-канареечных клубных костюмах; плясал, подмигивая мне, двухмет­ровый мясистый младенец из «Высшей костоправки» со своей милочкой Джейн, живой картотекой; дородные дамы - патро­нессы «Союза матерей в защиту детей природы» в боа, на­дерганных из хвостов защищаемой ими птички вау; розовый проблемист Кэдмен, сизоносый аналитик Жиро и врач-стомато­лог Грумбах - его пальцы в перстнях теребили, как струны, подтяжки цветов футбольной команды «Бранцоза». Они резви­лись грубо и неотесанно, воображая себя детьми сельвы, ко­торую они не нюхали, и головы мертвых детей сельвы - чер­ного коня и красной пумы - скалились на них со стен.


- Пир во время чумы, - усмехнулся Йошикава.


- Живо, - сказал я, - живо, я почти догадался, но все-таки признавайтесь. Мил человек, мне надоело, что тут вокруг все выдают себя не за то, что они есть на самом деле.


- Я то, что я есть на самом деле. У меня действительно юридическое образование. И, кроме того, философское. Раз­решите рекомендоваться - доктор социологии Йошикава. На планете Руссо я представляю... извините, не совсем офици­ально... планету Земля.


- Связь есть? - быстро спросил я. - Вызывайте своих. Тут такое творится, а мы рассиживаемся.


- Не входит в мои полномочия. Там, откуда я родом, из­вестно давно, что революцию не экспортируют. Мы, люди, верим в вас, людей.


- Слушайте, - закричал я, - да в кого тут верить - в этих? Их же всех Том купил, разве вы не видите? Купил и растлил!


- Извините, - спокойно сказал Йошикава, - это совсем не так. В его утопическом плане создания некой, я бы сказал, футбольной псевдоцивилизации есть одно неучтенное звено. «Колумбы» были мечтатели, догматики, к сожалению, и очень плохие диалектики. В этом их трагедия. Но не все из посеян­ного ими заглушили сорняки. Я прошу вас прийти завтра в де­сять утре на площадь перед парламентом и описать увиденное вами так красноречиво, как это можете вы.


Зал грохотал, лупя кружки о кружки, в пивную пену которых плескали, уже не таясь, виски, джин и черт-те что. Патлатая певица хрипло выла с эстрады:


Страшная сельва! Красною пумой


  Солнце по веткам лезет в зенит!


И ей подвывали не только сакс, банджо, рояль и ударные - все, сколько есть, фирмачи, зубодеры, тотошники, канцеляр­ская нечисть:


Лучше не помнить! Лучше не думать!


Если разок, черт с тобой, изменить!


- Весьма неглупая песня, - сказал Йошикава.


- Эта чушь?


- Разумеется. Стоит хоть раз изменить, и тогда уж действи­тельно лучше ни о чем не помнить и не думать. В этом наш с вами оппонент прав. Но в вашу - именно в вашу - задачу и входит возвращать людям их память.


- Скажите, доктор, а что, с вашей точки зрения, футбол действительно яд?


Он рассмеялся и словно помолодел:


- По-моему, футбол прекрасен. Учась в университете, я сам играл в футбол. Правого защитника.


- Вот те на. А я - в средней линии.


- Как знать, - сказал он, - может быть, мы с вами здесь сыграем еще в футбол. В командах, конечно, старшего воз­раста. А теперь нам пора. Если вы не увидите меня завтра на площади, мой дорогой друг, не огорчайтесь. Все будет как надо. Я в этом совершенно уверен.


- Мик, - спросил я, - вы не боитесь?


- Социолог тот же естествоиспытатель. Опасность порой вхо­дит в условия эксперимента.


Маленький доктор уходил, прямо держа свою узкую, сла­бую, свою несгибаемую спину.


Я проводил его взглядом и пошел в редакцию.


21 июля 52 года Освоения на первой странице «Старлетт» был опубликован мой репортаж о невиданном по масштабам и накалу массовом митинге на площади перед парламентом.


Он явился началом тех событий, которые достаточно подроб­но описаны в нашем учебнике истории, и поэтому я умолкаю.




Полезные ссылки:

Крупнейшая электронная библиотека Беларуси
Либмонстр - читай и публикуй!
Любовь по-белорусски (знакомства в Минске, Гомеле и других городах РБ)



Поиск по фамилии автора:

А Б В Г Д Е-Ё Ж З И-Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш-Щ Э Ю Я

Старая библиотека, 2009-2024. Все права защищены (с) | О проекте | Опубликовать свои стихи и прозу

Worldwide Library Network Белорусская библиотека онлайн

Новая библиотека