Уильям Тенн. Лимонно-зеленый


ЛИМОННО-ЗЕЛЕНЫЙ


ГРОМКИЙ КАК СПАГЕТТИ


МОРОСЯЩИЙ ДИНАМИТОМ


ДЕНЬ

     Показания перед Особой Президентской комиссией свидетеля 15671 Леонарда
Дракера,   тридцати  одного   года,  неженатого,   проживающего  по  адресу:
Нью-Йорк-Сити, округ Манхэттен, Западная 10-я улица, 238, служащего компании
Харберна,  зарегистрированной по  адресу:  Нью-Йорк-Сити,  округ  Манхэттен,
Восточная  42-я улица,  25.  Свидетель, после приведения к  присяге, показал
следующее:
     Ну, не знаю точно - около восьми утра в среду  это было.  Меня разбудил
телефон. Чуть не  свалившись с кровати, я  схватил трубку  и  прижал  к уху.
Женский голос тараторил: "Алло, это Ленни? Это ты, Ленни? Алло!"
     Через пару секунд я сообразил, чей это голос, и сказал:
     - Дорис? Ну да, это я. Что случилось?
     - Это ты скажи мне,  что случилось! - истерически вопила она. - Ты что,
радио не слушаешь?  Я позвонила уже троим, да только  они бормочут  такую же
чепуху, что и приемник. Ты уверен, что с тобой все в порядке?
     - Со  мной все о'кей. Послушай,  сейчас только восемь  - мне полагается
еще  минут  пятнадцать поспать.  Да  и  кофе  еще не  сварился...  Дай-ка  я
включу...
     -  Ты  тоже!  -  взвизгнула  она. - Тебя тоже прихватило!  Что со всеми
творится? Что случилось? - И она бросила трубку.
     Я тоже положил  трубку и пожал плечами. Дорис - та девушка, с которой я
встречался последнее  время, и  всегда она  казалась  совершенно нормальной.
Теперь же стало ясно, что и  она - еще  одна свихнувшаяся пташка из Виллидж.
Может,  я и сам живу в Виллидж, да только у меня приличная работа и одеваюсь
я солидно. Обычно я стараюсь держаться подальше  от этих свихнувшихся пташек
из Виллидж.
     Снова  ложиться  уже  смысла не  было, так  что  я щелкнул выключателем
электрической кофеварки, чтобы сварить кофе. Тут, похоже, и начинается самая
важная часть моих  показаний.  Понимаете,  я  всегда с вечера  кладу кофе  и
наливаю  воду в кофеварку,  потому что утром бываю слишком сонным, чтобы еще
что-то готовить.
     Из-за того, что наболтала Дорис, в тот день я по пути в  ванную включил
радио. Плеснул  себе в лицо холодной водой, сполоснул зубную щетку и выдавил
на нее пасту. Я уже поднес ее ко рту, когда до меня дошло, что там  передают
по  радио.  Так что я  положил щетку на раковину,  вышел из ванной  и уселся
перед приемником - уж очень меня заинтересовали слова  диктора. Зубы я так и
не почистил - такой уж я везучий человек.
     У диктора был расслабленный, сонный голос, и он старательно отсчитывал:
"Сорок восемь, сорок девять, сорок! Сорок один, сорок два, сорок три,  сорок
четыре, сорок  пять,  сорок  шесть, сорок  семь, сорок восемь, сорок девять,
сорок! Сорок один..."
     Я слушал этот голос уж  не знаю сколько времени. До пятидесяти он так и
не добрался. Кофе тем  временем закипел,  и  я  налил себе  чашку, а сам тем
временем вертел ручку настройки. На некоторых волнах - как я  потом узнал, в
основном  это  были  станции  из  Джерси -  все  было  вроде  как обычно, но
большинство  передач  оказались   какими-то  сумасшедшими.   Там  было  одно
сообщение о дорожном движении, оно меня просто потрясло:
     "...На  шоссе Мэра  Дигана движение от умеренного до  средней громкости
спагетти.    По   сообщениям   транспортной   полиции,   динамитная   морось
продолжается.   "Кадиллаки"  удлинились,  "континенталов"  стало  меньше,  а
"крайслеры  империал" по большей  части раздвоились. Пять  тысяч "шевроле" с
открытым  верхом  строят площадку для игры  в баскетбол  на проходящей через
окраины авеню Фрэнклина Д. Рузвельта..."
     Когда  я налил себе вторую чашку кофе и взялся  за  булочку, я случайно
глянул  на  часы и обнаружил, что из-за этого проклятого радио уже почти час
сижу  на  одном  месте!  Тут  я  быстро  побрился  электрической  бритвой  и
лихорадочно стал одеваться.
     Я подумал было, что надо позвонить  Дорис и сказать, что она совершенно
права, да решил сначала добраться до работы. И знаете что? С тех пор о Дорис
ни  слуху ни  духу. Теперь можно только гадать, что с ней приключилось в тот
день. Верно?
     На улице почти никого не было,  только  несколько человек со  странными
лицами сидели на бортике тротуара. Но тут  я  дошел до большого гаража между
моим домом и станцией  подземки, и меня как громом ударило:  там всегда были
выставлены самые дорогие в Виллидж машины, а теперь все это выглядело... ну,
не знаю - как свалка, пропущенная через мясорубку.
     В полутьме только и можно было разглядеть,  что  машины, размазанные по
другим  машинам  и  стенам,  засыпанные  осколками  битого  стекла  и  хрома
вперемежку с оторванными подножками, задранными и перекрученными капотами.
     Чарли,  управляющий гаражом, волоча ноги, вышел из своего застекленного
закутка  и  вроде  как  улыбнулся  мне.  Выглядел  он словно  прошлой  ночью
основательно перебрал.
     - Ну подожди, когда твой босс все  это увидит, - сказал  я ему. - Он же
тебя прибьет, парень!
     Он ткнул пальцем в две воткнувшиеся друг в друга машины у ворот.
     -  Мистер Карбонаро  тут уже  был.  Он  все  уговаривал  их  продолжать
заниматься  любовью,  а  когда те заартачились,  послал их  куда подальше  и
сказал, что идет домой. Рыдал он как плохо закупоренная бутылка.
     Да,  утречко  выдалось, нечего  сказать. Я почти не  удивился,  когда в
подземке не оказалось  никого в кассе. Но у меня-то жетон  был.  Сунул его в
автомат, и он с дребезжанием пропустил меня.
     Вот  тут-то мне впервые и  стало страшно - на платформе в подземке. Что
бы в мире ни творилось, для жителя  Нью-Йорка подземка -  вроде рукотворного
явления  природы,  такого  же  обычного  и неизменного, как восход  и  заход
солнца.   И  уж  если  тут  порядок  нарушается,  не  заметить  этого  никак
невозможно.
     Вот  и  я  заметил  кое-что: какой-то  парень,  стоя  на  четвереньках,
заглядывал  дамочке  под  юбку, а  она, раскачиваясь  на  высоких  каблуках,
задрала голову и распевала во всю глотку. Рядом смазливая негритяночка, сидя
на скамейке, рыдала в  три  ручья и вытирала глаза свежим  номером  "Таймс".
Солидный господин -  то  ли врач,  то ли  юрист -  носился  зигзагами  между
железными  опорами  платформы  и  орал "Чаг-чаг-чагазум, чаг-чаг-чагазум!" И
никто ничему не удивлялся и вроде даже не беспокоился.
     Три поезда  подряд проскочили мимо станции не останавливаясь,  даже  не
замедляя хода. Машинист третьего был  здоровенным светловолосым парнем, и он
у себя в кабине хохотал как сумасшедший, когда  поезд пролетал мимо станции.
Наконец подошел четвертый, и этот остановился.
     Только  два человека  бросились  к дверям - я и еще  парень в защитного
цвета штанах и коричневом свитере.  Двери  открылись и  тут же  закрылись  -
вжик-жик - без перерыва. Так что поезд ушел без нас.
     - Что творится? - заскулил парень. - Я и так  уже на работу опаздываю -
даже позавтракать не успел.  А в поезд не сядешь! Я же заплатил - так почему
не могу сесть в поезд?
     Я сказал ему, что не знаю, и отправился наверх. Напугался я ужасно. Мне
попалась телефонная будка, и я попытался дозвониться до своего офиса. Только
без толку - сколько телефон ни звонил, так никто и не подошел.
     Так я и стоял на углу около станции подземки - все голову ломал, что же
теперь  делать, что вообще происходит;  еще несколько раз позвонил в офис, и
снова ничего. Странно  это было -  ведь  время  давно перевалило  за девять.
Может  быть, сегодня  вообще  никто  на  работу  не  явился?  Такого  я себе
представить не мог.
     Вдруг начал замечать, что люди по улице идут вытаращив глаза, вроде как
в трансе. У Чарли, управляющего из гаража, глаза тоже лезли  на лоб. А вот у
того парня  в  коричневом свитере  на  платформе  ничего  такого не было.  Я
посмотрел на свое отражение в витрине - и у меня не было.
     Это оказалось ателье по ремонту всякой электроники. У них в витрине был
выставлен включенный телевизор, и я  так и  застыл на месте. Не знаю уж, что
это была за программа - двое  мужчин и  женщина о чем-то разговаривали между
собой, да только женщина при  этом еще медленно раздевалась. Она и говорила,
и снимала с  себя одежду  одновременно. Тут  у  нее приключилась  заминка  с
поясом с резинками, и мужчины стали ей помогать.
     Рядом  народ так  и валил  в  винный  магазин; все выходили нагруженные
бутылками. Только я заметил, что  нельзя  сказать, будто там  шла  торговля:
каждый, бросив на  хозяина подозрительный взгляд, хватал пару пузырьков и на
выход, а хозяин смотрел на все это с радостной улыбкой.
     Тут  из лавки  вывалился тип  с  парой бутылок  виски,  вонючий  такой,
грязный бродяга - типичный житель Бауэри [*Улица на Манхэттене, нью-йоркское
"дно"]. Сиял он как медный грош - сами понимаете.
     Мы оба тут же заметили,  что ни у одного из нас глаза  не лезут на  лоб
(это  был первый  такой случай,  потом-то  весь день мне  случалось вот  так
неожиданно  обмениваться с  людьми  понимающими  взглядами:  очень  уж  были
заметны на улицах те, кто не ополоумел).
     - Здорово, а?  - осклабился бродяга. -  И ведь по всему  городу так. Не
теряйся,  браток,  запасайся  горючим.  А  знаешь,  что  с   ними  со  всеми
приключилось?
     Я вытаращился на его не то три, не то пять уцелевших зубов.
     - Нет. А что?
     -  Они  все, дураки, пили  воду.  Вот наконец оно и  сказалось. Это  же
отрава,  чистая  отрава, я всегда говорил. Знаешь, когда  я  в последний раз
выпил стакан воды? Знаешь, а? Двенадцать лет назад!
     Ну,  я просто повернулся к нему спиной и ушел,  оставив  его радоваться
удаче.
     Я  направился  от центра,  в сторону  6-й улицы, хотя и спрашивал себя:
куда это меня несет? Потом решил,  что дойду до  офиса  своей фирмы на 42-й.
Так уже было однажды, когда подземка бастовала, а  все-таки  мое место  - на
службе.
     Стал высматривать такси,  да  только  знаете что? На улице машин было -
раз, два  и обчелся,  да  и те  ползли как черепахи.  Иногда вдруг,  правда,
вылетала какая-нибудь - словно на скоростном шоссе, так что аварий хватало.
     Когда я увидел  первое столкновение, то побежал смотреть  - не могу  ли
чем помочь. Но  водитель уже выполз из машины сам.  Он уставился на пожарный
кран,  который  своротил,  посмотрел,  как   из  него  вода  хлещет,   потом
встряхнулся и побрел прочь. После этого я уже не обращал внимания на аварии,
только посматривал,  не  вынесет  ли какую машину на тротуар, по которому  я
шел.
     Но  фонтан  из пожарного  крана напомнил мне, что  сказал тот  бродяга.
Может,  правда в воде что-то  было? Я пил кофе,  но ведь кофеварку  наполнил
накануне.  И зубы  почистить не  успел. Дорис,  и тот  парень  в  коричневом
свитере - они оба не  завтракали,  воды не пили. А уж  о бродяге и  говорить
нечего. Похоже, дело действительно было в воде.
     Я  тогда  ничего не  знал  о  компании  ребят,  увлекавшихся ЛСД, - ну,
понимаете, о  той,  где тусовалась дочка инженера с водопроводной станции, -
это уже потом выяснилось, что она добралась до схем своего папаши. Вот  ведь
бедняга! Но  я сообразил, что лучше держаться подальше от всего, куда  могла
попасть водопроводная  вода. Так что на всякий случай я заглянул  в  магазин
самообслуживания  и запасся  упаковкой  банок  содовой -  знаете,  таких,  с
открывалкой на крышке.
     Продавец в трансе таращился на стену. Лицо его источало такой ужас, что
я почувствовал, как у меня  волосы на голове зашевелились. Я так и ждал, что
сейчас он  начнет  визжать, но ничего не  случилось. Тогда  я  молча положил
доллар на прилавок и вышел.
     Пройдя квартал, остановился посмотреть на пожар.
     Горело одно из тех строений,  что  тянутся по обе стороны в начале  6-й
улицы. Огня видно не было,  просто из окна  третьего этажа вырывалось облако
дыма. Перед домом собралась толпа сонных, словно  чем-то опоенных людей; там
же  околачивалось  несколько  таких  же  меланхоличных  пожарных.  Большущая
красная  пожарная  машина  стояла на  тротуаре,  врезавшись носом  в витрину
цветочного  магазина,  а рядом валялась кишка - кто-то догадался насадить ее
на  кран,  и  она  изредка  выкашливала  из  себя  полгаллона  воды,  словно
туберкулезная змея.
     Мне не понравилась мысль о том, что внутри могут быть люди - безропотно
сгорающие живьем. Так что  я протолкался сквозь  толпу и  вошел в дом  -  на
лестничную площадку на первом этаже. Дым там был такой густой, что подняться
выше  оказалось  невозможно.  Но  я  обнаружил  пожарника,  который   удобно
расположился у стены, надвинув шлем на лицо.
     - Никакого пива, - бормотал он себе под нос. - Ни пива, ни парилки. - Я
взял его за руку и вывел оттуда.
     К этому времени пошел дождь, и мне захотелось  встать посреди улицы  на
колени и  сказать "Спасибо" Господу Богу. Дело было даже не в том, что дождь
погасил тот горевший дом - просто, знаете  ли, если бы в тот  день все время
не начинало моросить, от Нью-Йорка мало что осталось бы.
     Тогда я, понятно, не  знал, что все происшествия сосредоточены только в
Нью-Йорк-Сити. Помню, я еще гадал, спрятавшись от дождя в подъезде напротив,
не было  ли  все  случившееся хитрой  военной операцией.  И не только  я так
думал,  как  выяснилось  потом.  Я имею в  виду объявленную  по  всей стране
тревогу  и отчаянные попытки Москвы связаться со своим представителем в ООН.
Я недавно прочел о соглашении, которое русский ооновец в тот день подписал с
Парагваем и Верхней Вольтой. Неудивительно, что Совету Безопасности пришлось
объявить все, что  произошло  в  здании ООН в те  двадцать  четыре часа,  не
имеющим силы.
     Когда  дождь  прекратился,  я  снова пошел  на  север.  Перед  витриной
магазина  Мэси - который на  углу 34-й и  Шестой  авеню - собралась огромная
толпа. Полуодетый  парень и вовсе голенькая  девица должны  были  заниматься
любовью на кушетке - в тот день в витрине  рекламировалась мебель -  так они
на самом деле этим занимались.
     Я стоял, окруженный всеми этими лицами с  выпученными глазами, и не мог
с места двинуться.  Рядом какой-то тип с  хорошим кожаным кейсом в руках все
бормотал: "Ах,  как  красиво! Просто пара  лимонно-зеленых  снежинок!" Потом
куранты на Геральд-сквер  -  знаете, те, на которых две  статуи с молотами в
руках отбивают часы, колотя  по  колоколу, -  начали  вызванивать двенадцать
раз: полдень. Тут я встряхнулся и протолкался  через толпу наружу. Те двое в
витрине все продолжали...
     Там, где толпа была не такая густая, какая-то женщина - очень приличная
седая женщина в черном платье - переходила от человека к человеку, забирая у
всех  деньги.  Она вытаскивала бумажники  у  мужчин и кошельки из сумочек  у
женщин и складывала  их в большую  хозяйственную  сумку.  Стоило кому-нибудь
хоть чем-то  проявить неудовольствие, когда она принималась за свое, она тут
же оставляла этого человека в покое и бралась за  следующего. Свою сумку она
уже еле тащила.
     Тут  она  вдруг поняла, что я за ней наблюдаю, и вытаращилась на  меня.
Как я говорил,  мы  - которые не  зомби  - в тот день  узнавали  друг  друга
немедленно.  Она  жутко  покраснела  -  от шеи до  своих седых  волос, потом
повернулась  и бросилась бежать во все лопатки.  Ее каблуки громко  стучали,
из-под  черного  платья выбилась  розовая  комбинация,  а  сумку  она крепко
прижимала к себе.
     Какие только  номера  люди  в тот день  не  откалывали! Вроде  тех двух
парней  из Хобокена [*Хобокен  - город в  штате Нью-Джерси, на правом берегу
Гудзона, соединенный с Южным Манхэттеном туннелем.]. Они услышали по  радио,
что в Манхэттене все посходили с ума, напялили на себя противогазы и рванули
по  туннелю  - примерно  за час до того,  как  по нему  перекрыли движение -
хотели явится на Уолл-стрит, чтобы ограбить банк. У них даже оружия не было:
они решили,  что  просто  заявятся  в  банк и покидают деньги в  свои пустые
чемоданы.  Да  только  вместо  этого   голубчики  угодили  между  молотом  и
наковальней: двое  полицейских  на  патрульных  машинах  устроили  на  улице
перестрелку - они уже давно терпеть друг друга не могли.  Я  много подобного
тогда повидал - всего теперь и не упомнишь.
     А  вот что я хорошо помню -  это что все шло по нарастающей. Я выбрался
на Бродвей - к тому  времени я уже махнул  рукой на то,  чтобы добраться  до
офиса, - так там было гораздо больше разбившихся машин и сидящих на тротуаре
и по-идиотски  улыбающихся людей.  Пока я добрался до  южной части Тридцатых
улиц, по крайней мере трое выпрыгнули из окон. Они летели по длинной кривой,
потом раздавался бумм-хлюп, а никто кругом и ухом не вел.
     Чуть  ли   не  в   каждом  квартале  мне  приходилось   отбиваться   от
какого-нибудь  умника, который жаждал рассказать мне о Боге или о Вселенной,
а то  и просто поделиться восторгами по поводу восхода. Я решил...  ну вроде
как  уйти  за  кулисы  на  время, так что  зашел в  кафе поблизости  от 42-й
перекусить.
     Двое официантов  сидели  на  полу,  держались  за  руки  и  рыдали  как
крокодилы.  Пятеро  девиц -  с виду секретарши  -  таращились,  на  них, как
болельщики  на стадионе, и  хором  скандировали:  "Не  покупай в "Орбахе", в
"Орбахе" дорого! Не покупай в "Орбахе", в "Орбахе" дорого!"
     Я был голоден, и к  тому времени  все эти штучки меня уже не смущали. Я
зашел  за прилавок, нашел  хлеб и  сыр  и сделал себе  пару  бутербродов, не
обращая внимания на валявшийся рядом с разделочной доской окровавленный нож.
Потом сел за стол у окна и открыл одну из своих банок с содовой.
     Я правильно выбрал место у окошка - там было на что посмотреть, события
набирали ход.  По улице трусила школьная учительница, размахивала  указкой и
тонким голосом пела "Маленькое красное крылышко". За ней бежало  десятка два
пухленьких  восьмилеток  - они тащили  указатели  автобусных  остановок,  по
два-три человека каждый. Какая-то  старушка в новенькой зеленой тачке катала
полдюжины дохлых кошек.  Потом прошла  целая толпа, распевая  рождественские
калядки, а им навстречу другая, поменьше,  - те пели что-то еще - похожее на
какой-то национальный  гимн. Но  вы знаете, что интересно: и  пели многие, и
что-то вдруг начинали делать вместе.
     Когда  я уже собрался уходить, снова пошел дождь,  так что мне пришлось
просидеть  там   еще   около   часа.   Только   дождь   не   остановил   тех
девчонок-секретарш:  они  бросили плачущих официантов  и,  выделывая  что-то
вроде танца живота, высыпали на улицу с воплями:
     "Все на Пятую авеню!"
     Наконец небо посветлело,  и  я  двинулся дальше. Всюду  на улицах люди,
держась  друг за  дружку,  вопили,  распевали,  танцевали. Мне  это  все  не
понравилось: похоже было,  вот-вот начнется потасовка. Перед  кафе-автоматом
на Даффи-сквер на тротуаре разлеглась целая компания и устроила что-то вроде
оргии.  Но когда я подошел поближе, оказалось, что они просто  лежат себе  и
гладят друг друга по щекам.
     Вот там-то я и встретил тех  молодоженов -  доктора Патрика Сканнела  и
его миссис, из Косаки в Индиане, которые будут давать показания  после меня.
Они  стояли у входа  в кафе-автомат и  шептались  друг  с другом. Когда  они
увидели, что я не как все эти зомби, они кинулись ко мне как к родному.
     Они приехали в Нью-Йорк поздно вечером накануне,  остановились  в отеле
и, понимаете ли, как и положено новобрачным, не выбирались из  койки сегодня
где-то часов  до двух. Это  их и  спасло. За  несколько месяцев до того, еще
только планируя  свадебное  путешествие,  они  заказали  билеты  на  дневной
спектакль в театре  на Бродвее - на "Макбета" Шекспира, так что теперь пулей
вылетели  из отеля, чтобы не  опоздать  к  началу.  Им, понятно, было не  до
завтрака  или  еще  чего,  только  у  миссис  Сканнел  в  сумочке  оказалась
шоколадка.
     И, как  они описывали,  такой  постановки "Макбета" никто никогда ни на
земле, ни на море не  видывал. По  сцене бродили четыре актера - только один
из них в костюме - и все бормотали, кто во что горазд, - куски из "Макбета",
"Гамлета", "Трамвая "Желание"", "Царя Эдипа", "Кто боится Вирджинии Вульф".
     - Это  было  похоже на  драматургическую  антологию,  -  сказала миссис
Сканнел. - И не так уж плохо  поставленную. Каким-то образом все удивительно
сочеталось одно с другим.
     Да, это напомнило  мне вот о чем. Как  я понимаю, какое-то издательство
выпускает сборник прозы и поэзии, написанной  в Нью-Йорк-Сити в тот безумный
элэсдэшный день. Я, черт возьми, уж эту книжицу не пропущу.
     Но  как ни удивительно и интересно это было, от такого  представления в
театре на Бродвее они чуть из штанов  не выскочили от страха. А  уж публика,
хоть ее и немного было, напугала их еще больше. Они сбежали  оттуда и  стали
бродить по улицам, гадая, кто это сбросил на Нью-Йорк такую бомбу.
     Я поделился  с  ними содовой;  мы  вместе  допили  мою  упаковку.  И  я
рассказал  им, каким  образом понял,  что  все  дело в  воде. Тут же  доктор
Сканнел  - он был  дантист, не  терапевт,  -  но все равно он тут же щелкнул
пальцами и сказал:
     - Черт возьми, это же ЛСД!
     Держу пари, он был первым человеком, который догадался.
     - ЛСД, ЛСД, - повторял он.  -  Без цвета, запаха, вкуса,  в одной унции
300  000 полных доз.  Фунт  или около  того  в  водопровод, и...  О Господи!
Доигрались со всеми этими статьями в журналах - подали кому-то идею!
     Мы  втроем стояли  на углу, пили  содовую и  смотрели,  как люди вокруг
вопят,  хохочут, делают  самые безумные  вещи. Теперь  все больших  размеров
толпы устремлялись  на восток с  криками: "Все на  Пятую авеню! Все на Пятую
авеню на парад!" Это было похоже на колдовство -  как будто  всему населению
Манхэттена одновременно пришла одна и та же мысль.
     Я не собирался, понятно,  спорить  с профессионалом, да  только, знаете
ли, и я тоже много чего читал в журналах про ЛСД. Вот я и сказал ему: мне не
приходилось читать, чтобы от ЛСД люди делали многое из того, чего я  сегодня
нагляделся. Вы только посмотрите, сказал я, на эти распевающие толпы.
     Доктор Сканнел сказал, что это проявляется кумулятивный эффект обратной
связи. "Чего?" - переспросил я. Тут он мне  объяснил, что, наглотавшись этой
дряни, люди  становятся очень восприимчивы  психологически,  а  кругом полно
других психов, которые друг на  друга воздействуют. Это  и есть кумулятивный
эффект обратной связи.
     Потом он стал рассуждать о том,  очищенное ли было зелье, о дозировке -
о  том, что  в этой ситуации неизвестно, кто сколько принял. "Хуже всего,  -
говорил  он,  -  что никто не  был  подготовлен  психологически.  При  таких
обстоятельствах может  произойти что угодно". Он  оглядел улицу, по  которой
маршировали поющие люди, и поежился.
     Они  решили  запастись герметично  запакованными продуктами  и  питьем,
вернуться в отель и  отсиживаться у себя в номере, пока все не кончится. Они
приглашали и меня,  да только к  тому  времени мне стало  слишком интересно,
чтобы сидеть в своей норе: мне хотелось досмотреть спектакль до конца. А еще
я  слишком  боялся  возможного   пожара,  чтобы  запереться  в  комнате   на
четырнадцатом этаже.
     Когда мы  расстались, я отправился  следом  за толпой на восток -  люди
валили туда,  словно у всех там было назначено  свидание. На  Пятой  было не
протолкнуться, а с  запада подходили еще  и еще участники. И  все  вопили  о
параде.
     Что самое смешное - это что парад таки начался. Уж не знаю,  как и кому
удалось организовать  людей, только  парад  оказался  вершиной,  завершающей
нотой, последним штрихом того проклятого дня. И что за парад!
     Шеренги маршировали  по Пятой авеню  против  указателей  одностороннего
движения  - да к  тому времени никакого движения  транспорта  и не было. Шли
группы   по   пятьдесят-сто   человек,   а  между  ними  вышагивали  цепочки
распорядителей, иногда залезавшие на  тротуары и смешивавшиеся со зрителями.
С  эмблем, которые они несли,  еще  капала свежая  краска;  другие  казались
ужасно старыми и  пыльными,  словно их  вытащили  из гаражей или со складов.
Большинство участников парада выкрикивали лозунги или пели песни.
     Кто,  черт  возьми, мог бы  упомнить  все организации, участвовавшие  в
параде? Имевших  названия  вроде: Древнего Ордена  Замороженных,  Ассоциации
ветеранов Корпуса Мира,  Неприкасаемых  с авеню  6,  Анонимных  Алкоголиков,
НАСПЦН [*Национальная ассоциация содействия  прогрессу  цветного населения],
Лиги  антививисекционистов,  Клуба  демократов  Вашингтон-хайтс,  Бнай  брит
интернэшнл  [*Религиозная   иудаистская  организация  со  штаб-квартирой   в
Вашингтоне], Фонда  взаимной юридической поддержки  сутенеров  и проституток
49-й  улицы,   Борцов   за  свободу  Венгрии,  комитета   "Спасем  Виллидж",
Полицейского  общества  Спасителя,  Дочерей  Билитис,  баскетбольной команды
Пресвятой Богородицы Помпейской. Все-все вылезли на свет.
     И все  перемешалось - прокастровские кубинцы  и антикастровские кубинцы
шагали  в обнимку  и пели одну  и  ту  же  траурную  испанскую  песню.  Трое
полицейских,  один  из  них  босиком,  вместе  с  группой  студентов  тащили
транспарант:  "Глуши  пиво, а  не  радиостанции". Девчонка, прикрытая только
плакатом, на котором черным фломастером было выведено  "Немедленно узаконить
изнасилования!" шла в окружении стариков и  старушек, распевавших "Наша сила
-  в  чистоте. Не  позволим блудницам..."  Оркестр  графства  Керри наяривал
"Дойчланд  юбер аллес", а  следом  за ними кучка солидных мужчин  в  деловых
костюмах   обучала  двух   итальянских  монахинь  петь   "С  днем  рожденья,
Танненбаум,  с  днем  рожденья тебя!";  монахини хихикали  и  закрывали лица
руками. А позади  них  двое негров лет  по  восемьдесят несли огромное белое
полотнище,  протянувшееся поперек  всей Пятой авеню;  на нем  было написано:
"Переизберем Вудро Вильсона - он не позволил втянуть нас в войну".
     По  всей  улице сновали  какие-то  люди с  банками  краски  и  кистями,
рисовавшие  закорючки на мостовой - зеленые, фиолетовые,  белые. Один хорошо
одетый господин проводил  красную линию, разделяя ею  марширующих. Я  думал,
что  это коммунист, пока не услышал, как он напевает "Боже, спаси королеву".
Когда  у  него  кончилась  краска,  он  присоединился  к  компании  из Союза
музыкантов, которые потрясали плакатами и кричали: "Свободу народной музыке!
Спасем улицу дребезжащих жестянок [*В конце 20 в.  - квартал Манхэттена, где
были   сосредоточены  музыкальные  магазины,   нотные   издательства,  фирмы
грамзаписи]!"
     Лучшего парада я никогда не видел. Я смотрел до тех пор, пока армейский
десант,  высадившийся в Центральном парке, не начал загонять демонстрантов в
развернутые военными специальные лечебные центры.
     На том, черт возьми, все и кончилось.
     Перевод А. Александровой (Вариант)