Андрей ТРОИЦКИЙ

АМНИСТИЯ

Анонс

     «...Неизвестно откуда прямо перед капотом возникла долговязая мужская фигура. Ногой Локтев утопил педаль тормоза что есть силы, вывернул руль вправо. На мгновение от увидел совсем близко бледное, перекошенное от ужаса мужское лицо.... Раздался смачный хлопок... ...Темная улица, сбитый пешеход... Водитель скрывается с места происшествия, пытается замести следы. И, конечно же, его берут тепленьким. А далее короткое следствие, скорый суд, справедливый приговор. И тем не менее. Следствие почему - то затягивается. Материалы дела переезжают из местного РУВД на Петровку. Муровский сыщик с неожиданным рвением принимается исследовать обстоятельства уже раскрытого преступления. Что - то здесь не так. Не сходятся концы с концами...»

Глава первая

     Два поворота дороги отделяли Алексея Локтева от того места, где должна была оборваться его старая жизнь и начаться совершенно новая. Только два поворота и семь минут времени. Это были даже не повороты дороги, это были повороту судьбы. Но эти два поворота ещё предстояло сделать. А семь минут нужно было ещё прожить...

     В свете редких ночных фонарей зелень деревьев приобрела совершенно новые неземные цвета и тона, сделалась масляно синий, рельефной, по особому выпуклой. Локтев подобрал в центре города пассажирку и теперь привез её сюда, на незнакомую городскую окраину, на узкую темную улицу с двухсторонним движением. Он сбавил ход «Жигулей», боясь в темноте угодить колесом в глубокую выбоину в асфальте или открытый канализационный люк.

     «Московское время ноль часов сорок пять минут, - нарочито бодрый голос диктора вдруг сделался грустным. - Синоптики не обещают понижения температуры в ближайшие дни. По их прогнозам, жара, установившаяся в Москве, не спадет в течение всей недели. А дальше - посмотрим. Как говорит в таких случаях знакомая бабушка...» Локтева мало интересовало мнение знакомой бабушки, он перестал слушать. Действительно, жара давит на психику, а духота такая, что шуточки ведущего радиопрограммы, возможно, остроумные, не доходят до сознания, кажутся совсем пресными и вымученными. Сняв руку с баранки, Локтев крутанул ручку приемника, уменьшая громкость, повернул голову к пассажирке, женщине лет тридцати, устроившейся рядом, на переднем сидении.

     - Теперь куда? - спросил он.

     - Я не знаю.

     Женщина поправила бретельку кофточки, сползшую с голого загорелого плеча.

     - Мне кажется, мы заблудились, - добавила она.

     - Мне тоже так кажется, - усмехнулся Локтев. - Уже давно кажется, что мы заблудились.

     Но вот он, свет в конце тоннеля. Наконец-то. Локтев весело цокнул языком. Впереди освещенный перекресток, светофор, широкая «зебра» перехода. На перекрестке он остановил машину на зеленый свет, подождал минуту, может, появится из жаркой темноты какой припозднившийся пешеход. И Локтев спросит у него дорогу до этой проклятой Гжатской улицы.

     Никого. Ни души. Пешеходная «зебра» пуста, а тени деревьев вообще ни черта не разглядеть. Локтев тяжело вздохнул, в конце тоннеля не свет, а все тот же густой мрак летней ночи.

     - Сейчас направо или налево?

     - Я не знаю, - женщина равнодушно пожала плечами.

     Локтев пригнул голову, посмотрел направо: темнота, только сквозь листву пробиваются далекие огни какой-то высотки. Слева темнеет погашенными окнами трехэтажное кирпичное здание старой постройки. То ли завод, то ли фабрика, похожая на огромный барак с двухскатной крышей. Навстречу промчался пустой рейсовый автобус почему-то без номера, с выключенными габаритными огнями.

     - Так нам направо или налево? Посмотрите повнимательнее, иначе мы тут досветла крутиться будем.

     - Не знаю куда, честное слово.

     Женщина рассеяно покачала головой.

     - Не знаете, где живете?

     - Я не москвичка, и тут не живу. Я в этом районе сдуру сняла квартиру. Не знала, что это такая дыра, дырища. Ровно три дня назад сняла где-то здесь квартиру. Я даже не знаю, где продуктовый магазин. Ночевала тут только один раз. Два раза приезжала сюда на такси, перевезла вещи от подруги. Дело было днем.

     - Понятно.

     Локтев достал из нагрудного кармана платок, промокнул лоб и шею, после минутного раздумья повернул направо. Он повернул именно направо, туда, где на дороге его ждали большие неприятности...

     Женщина, перестала смотреть на дорогу, расстегнула сумочку, вытащила плитку шоколада «Басни Крылова», разорвала обертку и зашуршала фольгой. Локтев опустил ниже боковое стекло и сунул в рот сигарету, но забыл её прикурить.

     - Шоколадку не хотите?

     - Я хочу одного, найти вашу улицу, - ответил Локтев. - И ещё спать хочу. Когда вы садились около гостиницы «Центральная», сказали, что знаете дорогу. Сказали, что покажете мне дорогу.

     - Да, знаю дорогу, днем знаю.

     Женщина положила в рот кусочек шоколадки.

     - Но ведь вы садились ко мне в машину ночью, не днем.

     Локтев оборвал себя, продолжать пустые препирательства нет смысла. Что он хочет услышать в ответ? Он, Локтев, подобрал пассажирку в центре, согласился отвезти в Перово, до этой самой улицы, о существовании которой прежде не слышал. Обещал отвезти, потому что женщина сказала, что хорошо заплатит. Все ясно. Так что он хочет услышать в ответ? Еще одно «я не знаю».

     Он затормозил, показалось, по правой стороне улицы в тени деревьев шагал какой-то мужчина. Дотянувшись до ручки, Локтев распахнул правую дверцу.

     - Ой, уважаемый...

     На ветру задрожали листья тополей. Издали донеслись чьи-то голоса. Пешеход исчез темноте так же неожиданно, как из неё появился. И чего он испугался? Бродят в ночи всякие идиоты... А может, и не было вовсе никакого пешехода?

     В такую жаркую ночь человеку, просидевшему за баранкой часов семь, а то и десять часов подряд, все, что угодно, померещиться может. Чего и в природе не существует вдруг увидишь. Чертыхнувшись, Локтев захлопнул дверцу, тронул машину с места.

     Деревья стали попадаться реже. По обеим сторонам кривой улицы, сколько хватало взгляда, потянулись серые железобетонные заборы производственной зоны. Вот наглухо закрытые металлические ворота какого-то склада, на газоне ржавый остов какой-то легкового автомобиля.

     Железобетонный забор сменился кирпичным забором, по встречной полосе промчалась темная «Волга», прогромыхал грузовик с пустым кузовом. Наконец, на правой стороне улицы показалась жилая пятиэтажка светлого силикатного кирпича, Локтев снизил скорость, наклонил голову, стараясь разглядеть табличку с номером дома и названием улицы.

***

     Дом, кажется, имеет номер - восемнадцатый. А улица? Локтев надавил педаль газа, проехал метров двести до следующего дома. Вот она, освещенная помирающей на глазах лампочкой плоская табличка. Черном по белому: улица Каскадная. Локтев почесал переносицу, о существовании такой улицы слышать не доводилось.

     Он остановил машину на обочине, впритирку к бордюрному камню, включил в салоне свет, открыл бардачок. Разложив на баранке карту Москвы, долго хмыкал и водил пальцем по бумаге. Наконец, поднял голову, посмотрел внимательно на свою пассажирку.

     - В Перово нет Гжатской улицы. Есть Братская. Может, вам именно туда, на Братскую?

     - Нет, мне на Гжатскую.

     - Но здесь нет такой улицы, хотите, взгляните сами, - он ткнул пальцем в карту. - Это новая карта.

     Женщина скомкала бумажку от шоколадки и выбросила её на дорогу.

     - А в каком же районе находится эта улица?

     Локтев чуть не застонал от досады. Потратить столько времени - и все понапрасну.

     - Какая именно улица?

     - Ну, кажется, Гжатская?

     - Подождите, вы сказали, что вам нужно именно в Перово. Не «кажется», а точно в Перово. Когда мы подъезжали к Перово, вы сказали, что нужна какая-то Гжатская улица. Я не мог проверить ваши слова, в этом просто не было необходимости. Хотя я даже не знаю, от какого слова происходит это название.

     - Какая разница?

     - Вот именно, какая к черту разница?

     - Не ругайтесь.

     - Я не ругаюсь. Я объездил с вами половину района, теперь развернул карту и говорю вам, что такой улицы здесь нет. Что будем делать?

     - А где она есть, в каком районе? Может, я что-то перепутала?

     Локтев снова склонился над картой, прищурился и запыхтел с такой натугой, будто поиск Гжатской улицы по карте требовал от него сверхъестественных физических усилий. Наконец, он ткнул пальцем в карту с такой силой, что смял плотную бумагу.

     - Вот, вот где она, ваша улица. Только она не в Перово, а в Кунцево. Вы не москвичка. Возможно, вам трудно понять некоторые нюансы, некоторые тонкости. Но вы все-таки постарайтесь: Перово и Кунцево - это совершенно разные районы. В этом тонкость.

     - Вы взялись довести меня до места.

     - Я согласился довести вас до Перово.

     - Довезите меня до дома, я хочу спать.

     Темные глаза пассажирки сердито заблестели. Она захлопнула сумочку.

     - Какое совпадение, я тоже хочу спать.

     - Но вы ведь не бросите меня в незнакомом месте, на этой пустой дороге?

     - Давайте так: я довезу вас до Рязанского проспекта. Там вы поймаете машину и поедите к себе в Кунцево. Договорились?

     - Вы обещали довести меня до дома, - женщина упрямо поджала губы. - Я заплачу.

     - Разумеется, вы мне заплатите, - кивнул Локтев. - В такую жару я не занимаюсь благотворительностью. Это против моих правил. Тем более не занимаюсь благотворительностью ночью. И на голодный желудок.

     Локтев бросил карту в бардачок, развернул на ладони платок и, уронив в него лицо, промокнул испарину со лба и щек. Сил на пустые споры не осталось. Проще доставить эту слишком забывчивую дамочку, эту провинциальную бестолковку по назначению, до съемной квартиры в Кунцево, чем стоять посередине темной дороги и заниматься бессмысленными препирательствами.

     Он поклялся себе впредь брать вперед деньги с ночных пассажиров. Локтев, злой на женщину, на себя, на спящий город, на весь окружающий мир, рванул машину с места. Теперь он представлял себе длинную скучную дорогу до Кунцево. И злился ещё сильнее.

     Женщина молчала, то ли не хотела больше скрывать усталости, то ли делала вид, будто на кого-то обиделась. Но на кого здесь обижаться? Разве что на свою короткую память. Локтев, проскочив перекресток на желтый сигнал светофора, свернул налево, прибавил газу. Давно не выпадало такого неудачного дня, такой бестолковой ночи.

     - А вы, я заметила, тоже не москвич?

     - С чего вы взяли?

     Локтев повернул голову к пассажирке.

     - Город плохо знаете.

     - Я родился в Москве и здесь ро...

***

     Локтев перевел взгляд на дорогу и не успел закончить фразу, оборвав себя на полуслове. Неизвестно откуда прямо перед капотом возникла долговязая мужская фигура. Ногой Локтев утопил педаль тормоза, что есть силы, вывернул руль вправо. На мгновение он увидел совсем близко бледное, как молодая луна, перекошенное от ужаса мужское лицо.

     Увидел стеклянные, вылезшие из орбит глаза. Это лицо появилось и исчезло в кромешной тьме. Раздался смачный хлопок, будто с высоты пятого этажа на капот автомобиля уронили пакет молока, лопнувший от удара. Пассажирка вжала голову в плечи, обеими руками вцепилась в подушку сидения.

     Протяжно взвизгнули тормоза. Машина пошла юзом, развернулась в обратном направлении. Женщина, широко раскрыв рот, закричала. Автомобиль вылетел на встречную полосу, замедлив ход, коснулся двумя правыми колесами бордюрного камня, проехав ещё десяток метров. Наконец, остановился.

     С шумом выпустив из себя воздух, Локтев оторвал от баранки вдруг занемевшие ладони. Он хотел что-то сказать, но слов не было. Женщина прижала руки к груди и тяжело задышала.

     - Боже мой, - сказал она.

     - Все, приехали, - ответил Локтев.

     Распахнув дверцу, он выбрался из машины, огляделся по сторонам. Никого. Куда же делся тот мужик с бледным лицом? Локтев пересек белую полосу разделительной линии. Вон он, лежит на обочине, похожий на длинный бесформенный мешок. Локтев сделал несколько быстрых шагов вперед, наклонился над телом, присел на корточки. За спиной хлопнула дверца, Локтев обернулся.

     Женщина, стояла на мостовой, глядя вперед себя пустыми черными глазами.

     Локтев вытянул руку вперед, прижал пальцы к шее мужчины. Пульса нет. Что же делать? Нужно немедленно вызывать милицию. И, разумеется, «скорую». Господи, есть ли в этом районе хоть один телефон-автомат? Едва ли.

     А если есть, где его искать? Темно. Нет, не отыщешь телефонную будку такой темнотище. Так что же делать? Сидя на корточках, Локтев тупо разглядывал лицо мужчины, желтоватое, с синюшными кругами под глазами. Разглядывал быстро росшую в размере черную лужицу крови под головой.

     - Что вы наделали...

     Женщина стояла над Локтевым. Она размазывала платком по влажному лицу потекшую вместе со слезами тушь для ресниц.

     - Что же вы наделали...

     - А что я наделал? - поднял голову Локтев.

     - Вы его убили.

     - Этот черт сам бросился под колеса. И откуда он только взялся на пустой дороге?

     - Вы... Вы убили человека. Убили.

     - Тьфу, черт. Никого я не убивал.

     Локтев решил, что у женщины что-то вроде эмоционального шока, он хотел что-то ответить, но промолчал. Хотел плюнуть, но в горле пересохло, язык стал сухим и шершавым.

     - Мне страшно, - сказала женщина.

     Подтеки крови на бордюрном камне. Видимо, отброшенный ударом, человек пролетел в воздухе десяток метров, ударился головой об этот камень или мостовую. Короткий полет, быстрое падение. Все, конец.

     По виду мужчине лет сорок, может, тридцать восемь. Мог бы ещё пожить, погулять, побегать, нарушить правила дорожного движения. Но не судьба. Серая майка задралась до самой груди, из-под неё выглядывает плоский волосатый живот. Темные тренировочные брюки с широкими красными полосками, похожими на генеральские лампасы, ноги босые.

     Носки покойный не носил - вот что можно определенно сказать об этом человеке.

     А где же его обувь? Локтев повертел головой из стороны в сторону. В воздухе плавает тополиный пух, его много, он везде. А где обувь? Вон она, под дальним фонарем валяются то ли кроссовки, то ли ботинки.

     - Мне страшно, - повторила женщина.

     - Почему страшно?

     - Вы убили человека. У вас руки в крови. Я боюсь.

     - Да отстань ты от меня.

     Локтев испытал новый, сжимающий горло приступ злости.

     - Ты сама все видела. Никого я не убивал.

     Что же делать? Что сейчас следует делать, где искать гаишников? Локтев взял в руку запястье мужчины и снова осторожно положил руку. Локтев опустил бессмысленный взгляд на мостовую. И тут увидел в двух шагах от трупа, на пыльном асфальте у самой обочины, человеческие мозги. К горлу подступил, поднялся из самой утробы кислый комок тошноты. Вышибленные мозги, на что они похожи, когда просто валяются на мостовой рядом со своим бывшим владельцем?

     Ночь, улица, фонарь, аптека, вышибленные мозги и прочая лирика. Может, они похожи на двойную порцию клубничного десерта. Если так, этим десертом здесь некому полакомиться, до такого угощения охотников не найдется. А может, человеческие мозги похожи на кучу дерьма, которую только что сделала бродячая смертельно больная собака с кровавым поносом?

     Локтев так увлекся этой спасительной мыслью, что даже поискал глазами эту самую бродячую собаку, надолго задержал взгляд на придорожных кустах.

     Нет, не похожи мозги на собачье дерьмо. Похожи сами на себя, то есть на мозги, только что вылетевшие из-под черепушки. Возможно, они в своей агонии ещё продолжают о чем-то думать, мыслить. Правда, эти мысли для человечества уже не имеют решительно никакого значения.

***

     Локтев услышал в стороне веселый цокот женских каблучков.

     Он посмотрел направо. Недавняя пассажирка, пробежав два десятка метров по тротуару, пересекла газон, выскочила не едва приметную асфальтовую дорожку, свернула куда-то в сторону и исчезла в тени придорожных тополей. Локтев вскочил на ноги. Он рванулся было вслед убегавшей, перепрыгнул бордюрный камень, сделал несколько шагов вперед и остановился.

     - Стой, стой стерва. Стой, тебе говорят.

     Цокот каблучков растаял где-то далеко-далеко в темноте.

     - Стой, - ещё раз во все горло крикнул Локтев. - Стой, дура, гадюка... Руль тебе в задницу.

     Тишина. В воздухе висит тополиный пух. Отделенная от дороги ветвистыми тополями, спит светлая пятиэтажка. В темных окнах отражается млечный свет уличных фонарей. Локтев застонал, к горлу подступала уже не тошнота, готовы были прорваться слезы бессилия. Он вернулся на прежнее место, присел на корточки, запустил руку в левый карман тренировочных брюк покойника. Пусто.

     В правом кармане тонкая стопка бумажных денег, купюры мелкие, листок с семизначным номером. Видимо, чей-то телефонный номер. Локтев сунул деньги и листок с номером в тот же карман, откуда их только что вытащил.

     Он поднялся на ноги.

     Нужно решить: что делать сейчас, в этот момент своей жизни. Искать гаишников? Или... Вот оно, право выбора. Это право дано человеку Богом. Почему бы сейчас не воспользоваться этим правом? Глупо им не воспользоваться. К чему стоять столбом и пялиться на покойника, если можно сесть за руль и поехать дальше?

     Локтев пересек дорогу, устроился на водительском месте, захлопнул дверцу. Он тронул машину. В зеркальце заднего вида мелькнуло лежавшее на обочине тело незнакомого мужчины лет сорока, тело, напоминающее длинный узкий мешок.

Глава вторая

     Инспектор уголовного розыска Максим Руденко стоял у распахнутого настежь окна и наблюдал, как от дома отчаливает темная прокурорская «Волга». Мальчишки, гонявшие оранжевый мяч у подъезда расступились, освобождая дорогу. Машина плавно набрала ход, покатилась по залитому солнечным светом двору, повернула налево и исчезла в темной глубине арки.

     Начальство уехало, это неплохо, это даже хорошо, потому что теперь, в его отсутствии, можно спокойно заняться делом. Руденко выставил локти в стороны, завел их за спину, расправляя плечи.

     Итак, что мы имеем на данный момент? Имеем ли то, что имеем. Жаркое утро. Однокомнатная квартира на втором этаже. Двадцатиметровая комната просто завалена тополиным пухом. Последние три дня окна оставались распахнутыми настежь. Пуха налетело столько, что в углах комнаты выросли бесформенные, дрожащие от дуновения ветра, сугробы.

     У голой торцевой стены, свернувшись калачиком, спит хозяин этой тополиной берлоги Осипов Герман Николаевич. Теперь он так далек от мирской суеты, что его вечный сон не тревожит, ни присутствие в его жилище посторонних совершенно незнакомых людей, ни жара, ни помойные зеленые мухи, слетевшиеся на сладкий запах мертвой плоти.

     Бельевой двустворчатый шкаф с облезлой полировкой, диван, круглый стол у окна, три венских стула с гнутыми деревянными спинками. Даже телевизора нет. Обстановочка, прямо сказать, спартанская. Немного оживляют эту совсем унылую картину беспорядочно развешанные по стенам вымпелы спортивных обществ, плакаты с изображением супертяжеловесов, чемпионов мира по боксу прошлых лет. Плакаты пожелтели, дешевая бумага выцвела и, кажется, готова развалиться, рассыпаться от легкого прикосновения руки. И, наконец, засохший куст герани на подоконнике, а рядом несколько пустых посудин из-под водки.

     В прихожей хлопнула дверь, раздались шаги в коридоре, на пороге комнаты возник участковый инспектор Поваляев, последние полтора часа занимавшийся опросом жильцов подъезда. Сняв с головы фуражку, Поваляев задышал глубоко, со странным нутряным присвистом. Руденко посмотрел на инспектора без видимого интереса.

     - Ну что? Народ, как всегда, безмолвствует?

     Поваляев, вытерев ладонью испарину с горячего лба, лишь обречено пожал плечами. Мол, что поделаешь, раз такой народ

     - Вечером, когда люди с работы вернутся, снова пройдусь по квартирам.

     - А у этого клиента, - Руденко кивнул головой в сторону скорчившегося на полу Осипова, - у него были тут приятели, собутыльники?

     - Вообще-то он жил как-то обособленно. И спокойно. По моей линии на него жалоб не поступало. Ни скандалов, ни драк, ничего такого. Все по-тихому.

     - Но ведь ни один же он выпил три пол литры.

     Руденко показал пальцем на подоконник.

     - Почему не один?

     Умудренный жизнью пятидесятилетний участковый помотал головой, выражая несогласие с выводами молодого инспектора, который, по всему видать, в таких вот пьяных делах ещё не нажил опыта.

     - Запросто мог и один выпить. Ему не привыкать.

     - Это в такую-то жару? Нормальный человек со стакана свалится.

     Участковый снисходительно улыбнулся и снова покачал головой, оставляя за собой право на собственное, противоположное мнение.

     - Этот не свалится, - сказал он.

     - Окурки в пепельнице от разных сигарет. И вообще, сразу видно, что здесь посидели гости. Были у Осипова друзья среди местных?

     - Выписал он с одним местным. С Сергеем Пикиным. Сергей не то, чтобы приятель Осипова, скорее так... Он тут через два дома живет.

     - Что это за Пикин?

     Участковый неопределенно пожал плечами.

     - Для меня все они одним миром мазаны, алкаши.

     - Тащи сюда этого Пикина. Бери за шиворот и тащи. Понял?

     - Так точно.

     Поваляев надел фуражку и исчез.

     Руденко хотел закурить, но передумал. По словам медицинского эксперта, уехавшего только что вместе с прокурором, смерть наступила три дня назад, в субботу, примерно в шесть вечера, плюс-минус три часа - это поправка на жару. Осипов мастер спорта по боксу международного класса, чемпион страны в первом полутяжелым весе. После окончания спортивной карьеры, работал в Карелии тренером в спортивных обществах «Урожай» и «Буревестник». Не так давно, года три назад, перебрался в Москву. Наставник молодежи, и вообще Осипов заслуженный уважаемый человек.

     Правда, все заслуги, все уважение остались в прошлой трезвой жизни. А что в настоящем? Почти ничего. Жалкие останки спортивной карьеры, трагический итог короткой жизни. Вот эти пыльные вымпелы, рассыпающиеся от ветхости плакаты, пустые бутылки на подоконнике. И две проникающие ножевые раны в груди. Пожалуй, все. План места происшествия составлен, труп дактелоскапировали, минут через сорок приедет перевозка, и тело Осипова отвезут в судебный морг.

     Руденко отошел от окна, сел на шаткий жалобно заскрипевший под тяжестью человека венский стул, стал листать только что заполненный бланк протокола осмотра места происшествия. «Труп одет в светло-голубую трикотажную безрукавку, серые хлопчатобумажные брюки, светлые сатиновые трусы, - прочитал Руденко. На ногах коричневые бумажные носки и домашние шлепанцы с кожаным верхом. В левом кармане брюк обнаружены: коробок спичек, ключи от квартиры на металлическом кольце, пластмассовая пробка от бутылки, окурок сигареты без марки.

     В правом кармане обнаружены: нож выкидной кнопочный с синей пластмассовой ручкой, белая пуговица от рубашки, три зубчика чеснока, стержень шариковой ручки. На ощупь труп холодный. Трупные пятна лилового цвета усматриваются на правой стороне тела, при надавливании пятна бледнеют. Гнилостные изменения выражены не сильно. Кожа бледная, глаза открыты, веки синюшные. У левой ушной раковины кровоподтек лилового цвета размером 4 на 8 сантиметров. В левом ушном ходе запекшаяся кровь, ушная раковина уплотнена. Рок открыт. Язык находится в полости рта, где имеются сгустки крови, а также тополиный пух. В отверстиях носа кровь в виде свертков».

***

     Руденко перестал читать. Вот они на столе, три зубчика чеснока, пробка, полупустой стержень, ключи, пуговица, окурок и выкидной нож. Руденко повертел в руках нож, нажал хромированную кнопку. Щелкнула пружина, из ручки выскочило хромированное десятисантиметровое лезвие. Руденко дотронулся до острия лезвия, провел подушечкой пальца по клинку. Нож фирменный чешский «Миров», не слишком дорогой, но надежный, прочный, сталь долго держит двойную заточку.

     Осипов, находясь дома, в родных стенах, держал нож в правом кармане брюк. Почему? Хозяин квартиры был слишком пьян, чтобы надеяться на свои тяжелые кулаки? Он опасался своих собутыльников? Допустим. Но в таком случае, зачем пьянствовать с людьми, которым не только не доверяешь, которых опасаешься? Зачем приглашать опасных людей в свой дом? Все это очень нелогично, даже с поправкой на замутненное алкоголем сознание бывшего боксера.

     Руденко посмотрел на припорошенный тополиным пухом труп так внимательно, словно надеялся, сей же момент услышать от Осипова ответы на свои вопросы. Тишина. М-да, народ, как всегда, безмолвствует. Видимо, события развивались так: Осипова несколько раз ударили тяжелым предметом по лицу и по затылку.

     А затем, когда он оказался на полу, отключился, дважды пырнули кухонным ножом в левую сторону груду, в аккурат под пятое ребро. Нож, то есть орудие убийства, не найден. Тут возможны варианты. Скорее всего, его кинули в мусорный бак или опустили под решетку ливневой канализации.

     Мотив убийства? Десять к одному: бытовая ссора. Собутыльники не сошлись во мнении по такому важному вопросу, кому достанется последний глоток водки. Короткое выяснение отношений и трагический финал застолья: парка дырок в груди Осипова.

     Со своего места Руденко видел, как незапертая дверь квартиры открылась. В прихожую неуверенно ступил щуплый молодой человек в короткой серой курточке, очках в металлической оправе. Видимо, тот самый Пикин, собутыльник. Участковый Поваляев, вошедший следом, толкнул Пикина в спину, придавая его движению некоторое ускорение и правильное направление.

***

     - Вон, в комнату, - рявкнул Поваляев и снова толкнул Пикина.

     - Здравствуйте.

     Пикин шагнул в комнату, глянул на труп Осипова и быстро отвел глаза в сторону.

     - Садись, - Руденко рукой показал Пикину на свободный стул и кивнул участковому. - Ты пока на кухне посиди. И дверь закрой.

     Поваляев снял фуражку, понимающе кивнул и плотно закрыл за собой дверь. Пикин повернул стул спинкой к покойному Осипову, осторожно присел на край сиденья, выставил голову вперед, отвел локти за спину, поджал ноги под себя.

     - Ты Пикин?

     Руденко внимательно осмотрел скорчившегося на стуле молодого человеке, сразу решив, что Пикин не убийца. Покойный боксер, даже будучи совершенно пьяным, легким шлепком по заднице отправил бы такого кандидата в глубокий нокаут.

     - Да, я Пикин, - пискнул Пикин.

     - Чего морщишься, нехороший тут запах? Тяжелый, да?

     - Тяжелый, - тонкие ноздри Пикина затрепетали, глаза за стеклами очков увлажнились. - Пахнет нехорошо, и мухи со всех помоек налетели.

     - А в субботу тут была веселая вечеринка, - Руденко улыбнулся. - Жалко, что ты не заглянул. Или я не прав? Ты заскочил сюда, ну, на огонек?

     - Меня тут не было.

     Пикин вытер мокрый лоб рукавом курточки.

     - Врешь, - продолжая доброжелательно улыбаться, Руденко покачал головой. - Ты алкаш. А все алкаши склонны к вранью.

     - Я не алкаш, - не согласился Пикин. - Просто мне не повезло в жизни: я женился не на той женщине. Моя жена шлюха, - Пикин вдруг испугался последнего слова. - То есть, как бы это правильно, грамотно сказать... Она ведет распутный образ жизни. Поэтому я иногда выпиваю.

     - А работать ты не пробовал?

     - Пробовал, - кивнул Пикин. - Не раз пробовал. Но не нашел счастья в труде.

     - Ничего, дурные привычки излечимы. Возможно, тюрьма и зона пойдут тебе на пользу. Там ты забудешь о своей жене шлюхе, о пьянстве и, наконец, найдешь счастье в тяжелом труде. Спрашиваю ещё раз: ты был здесь в субботу?

     - Был. Только я его не убивал. Клянусь. Вы мне верите?

     - Разумеется. Не верю.

     - Осипов сам покончил с собой. Он сколько раз говорил, что жить не хочет. Сам говорил: я повешусь или зарежусь. Он сам это над собой сотворил.

     Руденко хохотнул.

     - Согласен с тобой. Осипов сам себя избил. Затем лег на пол и ножом нанес себе два ранения в грудь. Каждое из которых - смертельное. То есть второй раз зарезал себя, будучи уже мертвым. Затем он выбросил нож, вернулся на прежнее место, - Руденко кивнул на труп. - И умер в третий раз. Уже окончательно. Так ты представляешь себе эту сценку?

     Пикин пожал плечами и опустил взгляд.

     - Думаю, тут, в этой комнате, полно твоих пальцев, - Руденко закинул ногу на ногу. - Так что, не беспокойся, обвинение в убийстве тебе предъявят в установленный законом срок.

     Пикин вздрогнул, как от удара.

     - Я не убивал.

     - Это ты уже говорил. Предупреждаю, ещё слово лжи, и я вырву тебе челюсть. Каково жить без челюсти? Хреново без нее. Ну, со временем ты научишься разговаривать через задницу, а пищу станешь употреблять только в протертом виде. Жевать-то все равно нечем.

     - Я скажу... Я хочу... Я не вру...

     Руденко с брезгливой ухмылкой разглядывал пребывавшего в полуобморочном состоянии Пикина. Капли пота скатываются с острого подбородка на куртку, глаза сияют лунатическим блеском, руки дрожат, как в ознобе. Того и гляди, изойдет потом и превратится в соленую лужицу на полу или замертво свалится со стула. То ли и дальше продолжать этот разговор, то ли отложить это дело до лучших времен, а Пикину принести кислородную подушку.

     - Успокойтесь, Пикин, - сказал Руденко. - Расскажите все по порядку.

     - Я в субботу пришел сюда, - тополиный пух попадал в рот, мешал говорить. - Дело было во второй половине дня. Осипов открыл дверь, я прошел в комнату. А за столом сидит мужик, совершенно незнакомый. Тут я его раньше никогда не видел. Видимо, промеж них был какой-то разговор. Осипов был чем-то расстроен, но он обрадовался моему приходу. Но я-то понял, что пришел не вовремя.

     - Но ты ведь не ушел сразу? Ты посидел здесь какое-то время?

     - Посидел минут десять. Но с моим появлением разговор оборвался. Так, общие фразы только. Ясно, что я лишний. Осипов называл гостя Максимом. И фамилию называл... Только я забыл. Может, потом вспомню. Мне налили полстакана, и я пошел по своим делам. А тот мужик, когда я вышел в прихожую, встал из-за стола, подошел ко мне и так тихо говорит: ты, мол, здесь не был, никого не видел, понял? Я говорю, понял. Вот и все.

     - Ты хорошо запомнил этого мужика?

     - Хорошо запомнил, - Пикин часто закивал головой. - Лет тридцать с небольшим. Довольно крупный. Похож на спортсмена. Плечи широкие, подтянутый. Одет чисто...

     - Вот видишь, посвежела твоя память. Сейчас проедешь с ними на Петровку. Все расскажешь подробно. Посмотришь альбомы. Может, узнаешь этого мужика.

     - Вы меня арестовываете?

     Голос Пикина сделался совсем тонким, беспокойные руки бессильно упали вниз.

     - Не арестовываю, а задерживаю до выяснения обстоятельств.

     - А я вспомнил фамилию этого гостя, - скзал Пикин. - Тарасов - вот его фамилия. Осипов один раз назвал его по фамилии. Может, хотел, чтобы я фамилию запомнил.

***

     Закончилось второе действие спектакля. Со сцены раздались финальные реплики артистов, занавес опустился, наступила тишина. Локтев, уже уставший волноваться, пребывал в полуобморочном состоянии. Он, облаченный темный фрак и галстук бабочку, привалившись спиной к стене, стоял за кулисами, то и дело подносил ко лбу пропитанный солью платок.

     Вспотевший от жары, от духоты, от затянувшегося напряженного ожидания, Локтев ждет приговора зрителей, ждал решения своей судьбы, судьбы своей пьесы. Рядом, не находя себе места, молча метался из стороны в сторону главный режиссер Старостин. Он тоже ждал приговора своему спектаклю.

     Зал, возможно, разочарованный, возможно, потрясенный, молчит. Тишина, гулкая тишина. Шаги актеров, чей-то шепот, короткие неразборчивые реплики.

     Первые хлопки зала, робкие, одиночные. Но шум быстро растет, раздаются настоящие аплодисменты. Они становятся громче, прокатываются эхом по залу. Занавес поднимается. На поклон спешат артисты, за ними на сцену выскакивает главный режиссер, нутром почувствовавший: это успех. Не просто успех, триумф, фурор.

     «Автора, автора», - кричат из зала.

     Режиссер, раскрасневшийся от долгих поклонов, выбегает со сцены за кулисы, хватает Локтева за рукав фрака, тянет за собой: «Ну, пойдемте же, Алексей Павлович, пойдемте». Локтев выходит из своего закутка к актерам. На секунду ослепший от яркого света софитов, он, не зная, что в данный момент прилично делать автору пьесы, долго стоит посередине сцены. Наконец, отвешивает публике три глубоких поклона, снова наклоняется вперед, принимая букет желтых роз.

     Зрители, продолжая аплодировать, поднимаются со своих мест. Но тут в зале происходит какое-то неуловимое движение, какая-то невидимая перемена, вдруг раздается знакомый голос. Женщина из первого ряда, возбужденно жестикулируя, что-то громко кричит.

     Аплодисменты стихают, женщина продолжает кричать. Локтев вглядывается в зал, вслушивается в слова. Женщина подходит к сцене, показывает пальцем на Локтева. «Он убийца, а не драматург. Он убийца», - кричит женщина.

     Локтев выпускает из рук букет желтых роз, он узнает в женщине недавнюю ночную пассажирку.

     «Он убил человека. Я сама видела, как он убил человека», - продолжает надрываться женщина. Крик тонкий, истошный, его и на улице, должно быть, слышно. Артисты разбегаются в стороны. Только режиссер Старостин, не понимая, в чем дело, стоит рядом и удивленно пучит глаза. Наконец, он хватается за лысую голову, закрывает ладонями уши и, быстро двигая короткими толстыми ножками, мчится вслед за артистами.

     На сцене остается один Локтев. Он хочет уйти, но ноги не слушаются. В зале шум, свист, крики. «Он убийца», - кричат люди. Локтев бледнеет, он плачет, хочется провалиться сквозь землю, хочется умереть. «Убийца, убийца, - кричат зрители. - Верните наши деньги...»

     ...Локтев сорвал с себя простыню, сел на разложенном диване, потряс головой, силясь стряхнуть с себя ночной кошмар, клочья дремоты. Который час? Он взглянул на настенный часы, ровно полдень. Солнечный свет пробивается сквозь плотно задернутые занавески. Локтев провел ладонью по липкой потной груди, поднялся на ноги, снял трубку телефона, набрал номер и, услышав знакомый голос режиссерской секретарши, попросил позвать Старостина к телефону.

     - Герман Семенович, я не смогу сегодня придти, - сказал Локтев вместо приветствия.

     - Это ещё почему? - трубка фыркнула. - Сегодня же художественный совет, мы утверждаем твою пьесу. Ты помнишь об этом?

     - Помню, поэтому и звоню.

     - Ты что, плохо себя чувствуешь?

     - Да не то, чтобы плохо, - Локтев постарался собрать мысли, но они разбегались, как тараканы. - Но и не очень хорошо.

     - Не очень хорошо, - передразнил Старостин. - Сегодня такой день, такой день... Решающий для тебя день. Ты должен быть в театре, как штык. Понимаешь?

     - Понимаю, но я не могу. Может, вы все решите без меня?

     - Твою пьесу могут не утвердить, - голос Старостина потускнел. - Спросят: где автор, где наш драматург. Смотри, конечно, но на твоем месте, я бы пришел и, будучи даже мертвым.

     - Я, правда, не могу, хотя ещё и не мертвый. Я заболел.

     - Ну, ты и выбрал день, чтобы заболеть. А подождать не мог с этим делом?

     - Прошу вас, замолвите за меня словечко.

     - Боюсь, члены худсовета тебя не поймут.

     Старостин бросил трубку.

     Локтев принял холодный душ, растерся ворсистым полотенцем. Он прошел на кухню, выпил чашку кофе и попытался съесть пару бутербродов, но еда не лезла в горло. Надев темные брюки и светлую безрукавку, он запер квартиру, спустился вниз. Добежав до остановки, вскочил в отправляющийся троллейбус, покативший по раскаленной солнцем улочке.

***

     Войдя на территорию гаражного кооператива «Чайка», Локтев бросил взгляд на дремавшего в будке охранника, прошагал вдоль длинного ряда гаражей, упиравшегося в глухой железобетонный забор. Он открыл навесной замок своего бокса и, распахнув настежь обшитые оцинкованным железом ворота, на минуту остановился, разглядывая передок «шестерки».

     Надо же, правая фара разбита. Небольшая вмятина на решетке радиатора, переднем бампере и ещё на капоте. Мелкие брызги крови на лобовом стекле. Нынешней ночью, когда Локтев загонял машину в гараж, он даже не нашел сил, чтобы осмотреть повреждения.

     Скверно. Значит, осколки фарного стекла остались на месте столкновения. Если так, то милиции известно, какую именно машину следует искать. Но это далеко не простая задача: найти в Москве «шестерку» с характерными повреждениями, проще иголку в стоге сена сыскать.

     И свидетелей не было. Если не считать той беспамятной истеричной пассажирки, сбежавшей неизвестно куда. Если она, поразмыслив на досуге, все-таки решит обратиться в милицию, тогда... Что, собственно, тогда произойдет? Для начала Локтева задержат и поместят в следственный изолятор, в переполненную камеру, где в нестерпимой жаре и духоте спят, жуют, испражняются герои нашего времени: бандиты, воры, аферисты, убийцы.

     Локтев, покорный злому року, разуется, во все сознается, все подпишет и станет ждать суда. Долгие недели, долгие месяцы, ждать и ждать, мечтая только об одном: скорее попасть из ада тюремной камеры на зону.

     Разумеется, судьи примут во внимание, что Локтев за свою жизнь ни разу не привлекался, даже приводов не имел. Интеллигент, высшее гуманитарное образование, драматург, пытается сочинять пьесы для московских театров. Правда, ни одну из этих пьес ещё не поставили, но это к делу не относится...

     Судьи все учтут и сбросят годик лагерного срока. А дальше? Колючая проволока, трехметровый забор, запретная зона, долгий срок, испорченное пищеварение, потерянные зубы. Туберкулез, в конце концов. Возможно, он выживет, выкарабкается, вернется обратно. Без здоровья, без денег, без веры в себя, но вернется.

     Но куда, к кому, к чему он вернется? К разбитому корыту, к разбитой жизни. Конец карьере драматурга, тщеславным амбициям. Всему конец. Короче - мрак. А что, есть другие сценарии собственного будущего? Нет, других вариантов не видится, только этот, единственный, - честно признался себе Локтев. Но о нем лучше не думать.

     Женщина была слишком напугана, потрясена происшедшим. Даже если она и решит идти в милицию, то наверняка сообщит лишь самые общие приметы водителя. Сколько в городе мужчин лет тридцати-сорока, русоволосых, чуть выше среднего роста? Тысячи, десятки тысяч. Ищи, свищи... Женщина была не в том состоянии, чтобы запомнить номер машины, тут уж не до номера.

     Если бы не было пассажирки, не было этой бестолковой бабы... Тогда и карты в руки, тогда бы вышел совсем другой расклад. Машину следовало бы оставить, где угодно, в любом районе города, добраться до дома на такси.

     А наутро отправиться в милицию, написать заявление об угоне: вечером не отгонял машину в гараж, оставил её у подъезда, утром транспортного средства на месте не обнаружил. Что-нибудь из этой оперы. Машину украли, затем преступники совершили наезд на пешехода и, напуганные случившимся, бросили её прямо на дороге. А Локтев в это время спал и видел двадцать седьмой сон. Но женщина есть, в любую минуту она может отыскаться, тогда обман откроется... И уже не жди поблажек ни от следствия, ни от суда.

     Боже, кажется, все это происходит вовсе не с ним, с другим посторонним человеком. Проклятье, только одна минута трусости. Только одна минута малодушия - и вся прожитая жизнь летит к черту.

     Но сейчас не до рассуждений.

     Локтев достал с металлической полки мягкую тряпку, насыпал из пачки стирального порошка в десятилитровое ведро. Он помоет машину, тщательно, от и до. Затем отправится в магазин и вернется сюда с новой фарой, краской и распылителем. К вечеру, пожалуй, успеет выправить решетку радиатора, вмятины на капоте и переднем бампере. Небольшая рихтовка - и готово. И фару ещё успеет поставить. А завтра перекрасит машину из красного, скажем, в светло бежевый цвет. Неброско и смотрится.

     Локтев подхватил ведро и отправился на колонку набирать воду. Когда он вернулся с ведром полным воды, у распахнутых ворот гаража топтались два милиционера. Старший сержант и лейтенант. Локтев остановился, поставил ведро на землю. Лейтенант упер ладони в бока и недобро глянул на Локтева.

     - Ваша машина?

     Локтев, уже понявший, что случилось самое худшее из того, что вообще могло случиться, молча кивнул головой.

     - Документы сюда, - лейтенант протянул вперед руку.

     Покопавшись в кармане, Локтев передал милиционеру паспорт и водительские права. Подумав секунду, выплеснул на землю ведро воды, вытер руки о рубашку.

     - Запирайте гараж и следуйте за мной к машине, - приказал лейтенант.

     ...Локтева продержали в отделении милиции двое суток и выпустили под подписку о невыезде. На трех допросах, Локтев честно рассказал все, что мог рассказать.

     - Что мне теперь делать? - спросил Локтев у молодого следователя.

     - Будьте дома, я вас скоро вызову.

     Следователь обманул Локтева. Больше в отделение милиции его не вызывали. Зато через четыре дня позвонил незнакомый мужчина, представился инспектором МУРа Максимом Юрьевичем Руденко и велел прибыть к десяти утра следующего дня по адресу, знакомому любому москвичу.

Глава третья

     В солнечный летний день Локтев, пешком направляясь от центра города в Замоскворечье, остановился на середине моста, не для того, чтобы наслаждаться прекрасными видами древней столицы. Он провел все утро в казенном доме на Петровке 38, где пришлось отвечать на самые унизительные, с каверзной подковыркой вопросы, давать показания, выслушивать угрозы и оскорбления. Теперь Локтев испытывал лишь тяжесть в ногах и пустоту в душе. Хотелось передохнуть.

     Положив ладони на чугунные перила, Локтев бездумным взглядом уставился вдаль. Крыши дальних домов расплывались в знойном мареве, казалось, поверх них текла прозрачная небесная река, размывавшая четкие очертания фасадов и крыш. Город растекался на глазах, таял в жарком мареве, как сливочный пломбир. Локтев на несколько секунду зажмурил глаза, вдруг заболевшие от слишком яркого света.

     Он вздохнул, стал разглядывать почти гладкую поверхность реки. Мутная серо-зеленая вода, казалось, вот зацветет. Интересно, глубоко ли в этом месте? Наверное, не мелко. Впрочем, это не имеет значения, чтобы утонуть хватит и лужи.

     «Прохладные воды влекли его, сулили вечный покой, избавление от тягот жизни, земных забот, обещали вечное забвение, - сказал самому себе Локтев и, немного подумав, добавил. - Неудачный день. Вода сегодня слишком грязная, чтобы топиться». Действительно, на поверхности Москвы-реки болтались бумажные стаканчики, прозрачная бутылка из-под газировки, какая-то бесформенная дрянь, то ли раскисшая коробка из-под торта, то ли светлый женский парик. Локтев, перевесившись через перила, плюнул вниз.

     Белый плевок, подхваченный ветром, улетел неизвестно куда.

     Топиться не имеет смысла. Потому что самое худшее уже случилось. Потому что он уже утонул. Пустил предсмертные пузыри, но даже не в реке утонул. Именно в луже, грязной, протухшей луже.

***

     Судя по всему, следователь Максим Юрьевич Руденко с раннего утра пребывал в недобром расположении духа. Он хмурился, приглаживал ладонью темные коротко стриженые волосы, то и дело расстегивал и застегивал верхнюю пуговицу светлой безрукавки и всякий раз перед тем, как задать новый вопрос, выдерживал долгую зловещую паузу. Когда следователь в очередной раз надолго замолчал, Локтев сам решился на вопрос.

     - Можно вас спросить?

     - Ну, спрашивай.

     - Обстоятельства этот происшествия расследовали в РУВД, и вдруг меня вызывают сюда, на Петровку. Так вот, хотел узнать: в связи с чем так вырос, как бы это сказать, статус моего дела?

     - В связи с чем?

     Руденко, кажется, удивился такому вопросу.

     - И он ещё спрашивает. В связи с тем, что все это очень серьезно. Ты совершил тяжкое преступление, сбил человека. Насмерть. А потом смылся с места происшествия, даже не оказал пострадавшему помощь. Не доставил его в больницу.

     - Я не умею оказывать помощь покойникам. В тот момент, когда я вылез из своей машины, этот мужик был уже мертв. Его мозги, они валялись...

     - Хватит этой демагоги. Ты убил человека и скрылся. Ты, умник, думал, тебя не найдут?

     - Думал, не найдут, - признался Локтев.

     - Напрасно так думал. Твое будущее, оно напечатано в одной интереснейшей книжке. Загляни в Уголовный кодекс, статьи двести шестьдесят четвертые и двести шестьдесят пятые. Считай, верных пять лет имеешь. И никаких поблажек от суда - на это даже не рассчитывай. Никаких амнистий или досрочного освобождения. Не тешь себя иллюзиями.

     Локтев молчал, раздумывая над ответом следователя. Зачем сотрудник уголовного розыска, видимо, заваленный другими неотложными, более важными делами, чем дорожное происшествие со смертельным исходом, вдруг затребовал дело Локтева? Всю эту писанину запросто могли выполнить следователи из райотдела. Снять показания, заполнить протоколы. Локтев не отпирается, он честно отвечает на вопросы.

     Значит, изобличать преступника, выводить его на чистую воду, просто нет надобности. Все просто как куриное яйцо, как апельсин. Темная улица, сбитый пешеход... Водитель скрывается с места происшествия, пытается замести следы. И, конечно же, его берут тепленьким. Конец фильма.

     А далее короткое следствие, скорый суд, справедливый приговор. И тем не менее. Следствие почему-то затягивается. Материалы дела переезжают из местного РУВД на Петровку. Муровский сыщик с неожиданным рвением принимается исследовать обстоятельства уже раскрытого преступления.

     Что-то здесь не так. Не сходятся концы с концами.

     Руденко зашуршал бумагами, перевернул мелко исписанную страницу и стал водить пальцем по ровным строчкам.

     - Это показания, которые ты дал в РУВД, - сказал он. - Ты утверждаешь, цитирую: «Я ехал со скоростью пятьдесят километров в час. Подъезжая к месту происшествия на Каскадной улице, заметил пешехода на правой обочине возле кромки асфальта. Пешеход находился примерно на расстоянии десяти метров от машины. Он перебегал проезжую часть магистрали. Я не успел подать звуковой сигнал, но затормозил и попытался объехать пешехода, вывернув руль в сторону. Однако сбил его бампером автомобиля. Проехав ещё десяток метров, автомобиль остановился. Я не имел возможности предотвратить наезд, поскольку расстояние от машины до пешехода было небольшим». Все правильно?

     - Правильно, - кивнул Локтев. - Этот человек как из-под земли вырос. Я не успел ничего сделать.

     - Ответ принимается, - Руденко криво усмехнулся. - Кстати, ты тут расписался, что предупрежден об ответственности за дачу заведомо ложных показаний. Вижу, память у тебя короткая, вот и решил её освежить, ещё раз об этом напомнить, об ответственности. Теперь вопрос: ты вспомнил что-нибудь новое об обстоятельствах своего преступления?

     - Я все рассказал ещё следователю РУВД.

     Руденко сжал губы, перевернул ещё одну страницу протокола. Локтев, почувствовав, что в кабинете становится жарко, заерзал на стуле.

     - Ладно, пока я добрый, давай вспоминать вместе. Только заруби на своем прекрасном носу: моя доброта не беспредельна, она вот-вот кончится. И тогда промеж нас будет другой разговор. Итак, вот показания гражданки Приходько, той пассажирки, что сидела с тобой рядышком, когда ты задавил человека.

     - Гражданки Приходько? - тупо переспросил Локтев, вспоминая темноволосую бабенку в короткой кофточке на бретельках.

     - Читаю её показания: «Я видела, как пешеход вышел на правую обочину и стал медленно пересекать проезжую часть. Водитель Локтев, занятый разговором со мной, заметил человека, когда машина находилась слишком близко от пострадавшего. Пешеход вышел на проезжую часть, где был сбит автомобилем. Водитель не успел снизить скорость или объехать пешехода, так как постоянно отвлекался от дороги и разговаривал с пассажиркой, то есть со мной. Скорость автомобиля при наезде на пешехода составляла не менее 90 километров в час. Я являюсь автомобилисткой, имею права на управление транспортным средством и берусь твердо утверждать, что виновником аварии является гражданин Локтев находившийся за рулем машины». Ну что, нравится?

     - Не нравится, - честно признался Локтев.

     - А теперь сюрприз.

     Руденко встал из-за стола, распахнул дверь в коридор и кого-то позвал. Через несколько мгновений порог кабинета переступила та самая женщина, которую Локтев подвозил той злополучной ночью. На этот раз Приходько была одета в строгий серый костюм и белую блузку. Она уселась за стол напротив Локтева, раскрыла сумочку и, не спрашивая разрешения, закурила. Локтев вжался в стул. Руденко, довольный произведенным эффектом, улыбался.

     - Только раз бывает в жизни встреча, - сказал он. - А теперь вопрос для протокола. Вы, гражданка Приходько, узнаете этого человека?

     Приходько усмехнулась и стряхнула пепел на пол.

     - Узнаю. Этот черт гнутый... Это человек, в машине которого я находилась в тот момент, когда он превысил скорость. Затем сбил пешехода и потом смылся.

     Приходько посмотрела на Локтева брезгливо, как на раздавленную лягушку. Затем она глубоко затянулась сигаретой и пустила струйку дыма в лицо Локтева.

     - Исчерпывающий ответ, - сказал Руденко.

     Он что-то начирикал у себя в бумагах, дал женщине расписаться и, поблагодарив, проводил её до двери. Вернувшись на место, он потянулся до хруста в костях.

     - Так-то. Ты думал, что подвозил блядь с Тверской - и ошибся. Думал, что маруха будет молчать - и опять ошибся. Что ты за человек, все время ошибаешься? Просто ты настоящий неудачник. Классический. Эта женщина сотрудник милиции. Приехала к нам на летнюю стажировку из Саратова. Она срисовала номер твоей тачки уже, когда в неё садилась. Профессиональная память, дуралей ты этакий.

     Руденко рассмеялся так весело, будто сказал что-то очень смешное. Локтев достал из кармана носовой платок.

     - Что вы хотите от меня?

     - Чтобы ты взял листок бумаги и написал на нем правду.

     Руденко встал из-за стола, подошел к Локтеву и положил перед ним тонкую стопку бумаги. Локтев запустил руку во внутренний карман пиджака, вытащил шариковую ручку и, склонясь над столом, стал нервно покусывать её кончик. Руденко курил, меряя неторопливыми шагами кабинет.

     - Что, пьесы выдумывать легче, чем писать правду?

     - Я просто не знаю, что писать.

     - Тогда слушай и пиши так. Сверху: имя, фамилия, год и место рождения. Посередине страницы: чистосердечное признание. Я такой-то, показываю, что прежде был неискренен на допросе и говорил неправду. Признаю, что, управляя машиной в момент наезда на пешехода, значительно превысил допустимую на данном участке дороги скорость. Находясь за рулем, я отвлекался на посторонние разговоры с пассажиркой, которая находилась рядом со мной в кабине, поэтому не следил за дорогой. Пешехода увидел слишком поздно и не успел снизить скорость, затормозить и избежать столкновения.

     - Может, написать «наезда»?

     - Без разницы. После аварии я не оказал помощи пострадавшему и с места происшествия скрылся. Впоследствии, чтобы избежать ответственности за совершенные преступления, пытался самостоятельно исправить дефекты, полученные автомобилем в результате наезда на пешехода. Свою вину признаю полностью и раскаиваюсь в содеянном. Так, написал? Ну, так и быть. Можешь добавить ещё и такую фразу. Наезд на пешехода совершил неумышленно. Число, подпись.

     Руденко взял из рук Локтева листок, сел за стол, положив бумагу перед собой, внимательно прочитал написанное.

     - На вашем месте я обратился бы к адвокату, - сказал он.

     - Человек, который подрабатывает частным извозом, вряд ли может позволить себе хорошего адвоката, - Локтев ощущал в душе космическую пустоту. - Я нахожусь в весьма стесненных условиях. Живу скромно. Как вы знаете, машина у маня «Жигули» и квартира соответствующая... Чуть больше салона «Жигулей».

     - Я не сказал хорошего адвоката.

     - Плохого адвоката нанять тем более не могу. Пустая трата денег. Скажите, - Локтев сделал долгую паузу, решая, как лучше сформулировать свой вопрос, - скажите, а кем был покойный?

     - Человеком он был, хорошим добрым человеком, тружеником и семьянином, - отрывисто ответил Руденко. - Игнатов Василий Васильевич, тридцати восьми лет. Образование высшее техническое. Работал главным технологом на одном из московских заводов. Всю жизнь на этом месте. Только одна запись в трудовой книжке. Женат, имеет троих детей. Детей ты оставил сиротами, жену вдовой. Вот взгляни.

     Покопавшись в ящике стола, Руденко вытащил фотографию и протянул её Локтеву. Тот поднес снимок ближе к глазам. На фоне восточного ковра на диване сидела простоволосая женщина неопределенных лет, слева от неё две похожие друг на друга, как две капли воды, девочки лет двенадцати в школьной форме, видимо, близняшки. П

     По правую руку от женщины, положив руки на колени и гордо вскинув лохматую голову, восседал подросток лет шестнадцати с прыщавой физиономией. Локтев проглотил застрявший в горле горько соленый комок и передал фотографию обратно следователю.

     В эту минуту он не мог произнести ни слова.

     - Это семья убитого тобой человека, семья Игнатова, - пояснил Руденко. - Теперь неполная семья. Вдова работает воспитательницей в детском саду. Нелегко ей будет одной троих детей поднимать. Вот что ты наделал. Я разговаривал с этой женщиной... Ладно, это к делу отношения не имеет.

     - Прошу вас, дайте мне адрес или телефон вдовы, - выдавил из себя Локтев. - Я совсем небогатый человек, но я сделаю все, чтобы помочь этим людям. Материально помочь.

     - И ты думаешь, эта женщина возьмет от тебя хотя бы копейку? От тебя, от убийцы её мужа, убийцы отца её детей? Да она быстрее с голову умрет. И если ты только сунешься на порог её квартиры, она проломит твою пустую башку утюгом. Знаешь, что будет для тебя самым трудным на суде? Нет, не выслушать обвинительный приговор. Это только семечки. Самым трудным будет посмотреть в глаза этой женщине, жизнь которой ты разбил, изувечил. А она... Она просто подойдет к скамье подсудимых и плюнет в твою гнусную морду. И дети подойдут плюнуть. По очереди. Это её слова, не мои, это её обещание. А ты будешь утираться.

     Локтев, живо представляя себе будущие нравственные страдания и унижения, до боли сжал виски ладонями.

     - Что мне делать, что же мне делать? - спросил он то ли себя самого, то ли Руденко.

***

     - В принципе помочь тебе можно.

     Следователь вытянул ноги под столом, стянул слишком тесные, жавшие в подъеме ботинки и неожиданно перешел на «вы».

     - Можно, так сказать, облегчить вашу участь. Но здесь одного моего желания мало. Лично я искренне симпатизирую вам, Алексей Евгеньевич. Вы интеллигентный человек с высшим образованием, драматург, две ваши пьесы поставил областной театр. И это, уверен, лишь начало вашего блестящего творческого пути. Только начало. Вы приехали покорять столицу, приехали за большим успехом, за громкой славой. Я правильно излагаю? Поправьте меня, если я ошибаюсь.

     - Все правильно, - кивнул Локтев, уже утративший способность живо соображать и мыслить логически. - Я рассчитывал поставить две своих пьесы в московских театрах.

     - Вот видите, - Руденко понимающе покачал головой и грустно улыбнулся. - У вас впереди вся жизнь, долгая и прекрасная, как блоковская незнакомка. Прямо за поворотом большая удача и, надо полагать, большие деньги. Вам просто позавидовать можно. И тут это дорожное происшествие, эта досадная накладка. И что этого мужика, этого сбитого пешехода ночью выгнало на улицу? Спал бы себе под боком у жены, так нет, пошел бродить, приключения искать на свою задницу. Просто злой рок бросил его вам под колеса. Обидно, правда?

     - Не то слово, - вздохнул Локтев.

     - Вот и я говорю, обидно.

     Руденко так горько покачал головой, будто неотступающая ни на секунду обида жгла, бередила и его душу.

     - Но мы, муровцы, не слепые монстры, мы разбираемся в людях. Я сочувствую и хочу вам помочь. Сидел бы на вашем месте какой-нибудь неполноценный Гаврила с тремя классами, коридором и судимостью - разговора этого откровенного между нами не состоялось. А вы другое дело, вы настоящий интеллигент. Короче, помочь можно. Трудно, очень трудно, но можно. Но и от вас потребуется ответный шаг. Потребуется взаимная симпатия. Вы ведь на стороне закона? Вы ведь по нашу сторону баррикад?

     - Разумеется, разумеется, - закивал головой Локтев, плохо понимавший суть иносказаний Руденко. - Я по нашу, то есть, по вашу сторону баррикад.

     - Тогда сделаем так, это дело, - Руденко с чувством хлопнул ладонью по папке, - я постараюсь тормознуть. А вы напишите мне одну бумажку. Агентурная подписка, так эта бумажка называется. Мол, так и так, я, Локтев, выражаю желание стать внештатным осведомителем...

     Локтева вздрогнул. До него, наконец, дошло, куда клонит Руденко.

     - Я не буду писать никаких расписок, подписок. Не буду.

     - Чудак-человек, - Руденко легко, без усилия рассмеялся. - Вы даже не поняли, что вам предлагают, а уже отказываетесь. Представьте: вы будете жить так, как жили раньше. Забудете это дорожное происшествие, как ночной кошмар. Не было ничего - и точка. Пишите пьесы, становитесь известным драматургом - лично я это даже приветствую. Взамен от вас не требуется ничего или почти ничего. Пару, тройку раз в месяц составите бумажку.

     - Я не буду составлять бумажки.

     Руденко не слышал возражений.

     - Вы ведь вращаетесь в театральной среде. А это настоящий рассадник преступности. Ее питательный бульон. Все эти театральные деятели, как на подбор наркоманы, пидрилы, психи долбанные. Бери любого и мотай срок - не ошибешься. А вы будете давать сигнал. Где-то что-то увидели или услышали... Понимаете? Я рад любой информации. Кроме того, ваши услуги будут оплачены. Деньги небольшие, но и они не будут лишними. И, кстати, приходить сюда не надо, избави Бог. Будем встречаться на улице, в сквере, где хотите. Где вам удобно.

     - Я сигнализировать...

     Локтев не договорил, от волнения запершило в горле, он закашлялся.

     - Я ничего составлять не стану, никаких бумаг. Писать доносы не обучен.

     Руденко сделался грустным.

     - Как знаете. Если хотите променять блестящую карьеру драматурга на тюремную шконку и все прочие прелести тамошней жизни - валяйте, это ваше право. Я только хотел помочь. Я понимаю внутренние мотивы вашего отказа... Вы боитесь огласки, боитесь, что о нашем сотрудничестве узнают, например, товарищи, друзья. Напрасно. Об этом будут знать только два человека: вы и я. И все. Мои коллеги, даже мой непосредственный начальник, даже начальник МУРа, начальник ГУВД, не будут знать вашего подлинного имени. Только псевдоним. Мы придумаем вам псевдоним.

     Руденко посмотрел на подоконник. В цветочном горшке, в сухой, как пепел, земле доживал последние дни, засыхал на глазах желтоватый сморщенный кактус. Руденко, прищурившись, долго разглядывал растение, словно оценивал его шансы на жизнь. Шансы, если кактус не полить сегодня же, равны нулю. Кактус загибается.

     - Постойте, - Руденко поднял кверху палец. - Псевдоним я уже придумал: кактус. Есть в этом псевдониме глубокий философский смысл. Кактус, прорастая вглубь земли своим длинным корнем, стремится найти воду. А вы стремитесь найти нужную следственным органам информацию. Символично. Как вам нравится этот псевдоним: кактус? Будете подписывать этим словом свои сообщения. Ничего псевдоним? Кактус... Пишется с большой буквы.

     - Я не стану подписывать словом «кактус» никаких сообщений, - помотал головой Локтев. - Я вот что сделаю: получу свой срок и отсижу его.

     - Вот ты, значит, как запел, - Руденко поджал бескровные губы. - Значит, по-хорошему ты не понимаешь? Какая же ты все-таки тварь и мразь. У тебя сейчас подписка о невыезде. Добрый тебе следователь попался. Ничего, меру пресечения можно изменить. В камере ты быстро поумнеешь. Станешь проситься на допрос. Но я тебя подержу в изоляторе. Месяц, другой, третий... Ну, что ты смотришь на меня, как бабья писька?

     Локтев не ответил, он наклонил голову вперед и сжал зубы.

     - И разговоров у нас приятных больше не состоится, - продолжал Руденко. - Впереди только серьезные беседы. Ты ещё не понимаешь, что это такое. Но поймешь. Когда ты обосрешься, я не позволю тебе сменить штаны. А когда у тебя пойдет кровь изо рта и из ушей, я не вызову врача, чтобы её остановить. Так и сдохнешь в собственно говне и крови. А если и не сразу сдохнешь, то уже на следующий день будешь ссать кровью и кончать камнями из почек. Ему предлагаешь сотрудничество. Другой бы от радости прыгал, а он жопой крутит. Неблагодарный ты хер.

     Руденко надолго замолчал, остановив взгляд на желтом кактусе.

     - Ладно, - наконец, сказал он. - Я немного погорячился. Но и вы тоже хороши. Уперлись... В следующий раз мы встретимся через четыре дня. Здесь же, в десять часов. Вот повестка. Давайте пропуск, подпишу. Четыре дня - это время на раздумье. Учтите, такое роскошное предложение вам больше не сделают. Я ведь дарю вам жизнь, свободу и здоровье. А что взамен? Практически ничего. А вы кочевряжитесь. Обещаетесь подумать?

     - Обещаю.

     Локтев встал, взял из рук Руденко повестку и пропуск. Руденко тоже встал из-за стола.

     - Тогда счастливо, Кактус.

***

     Оставшись в кабинете один, Руденко развернул на столе свежую газету пробежал глазами заголовки, даже прочитал пару абзацев из заметки на криминальную тему. Но тут в дверь постучали, вошла невзрачная женщина, курьер из информационного центра. Положила на стол поверх газеты несколько сколотых скрепкой листков бумаги.

     - Из ГУВД Петрозаводска пришел ответ на ваш запрос о гражданине Тарасове.

     - О, спасибо, - встрепенулся Руденко. - Какое счастье.

     Он хотел пошутить, схохмить или потрепаться о погоде, но заглянул в лицо курьера - и шутить расхотелось. Женщина выглядела слишком уставшей, серьезной, сосредоточенной на своих мыслях. Кажется, она вообще не способна понимать юмор. Старовата для этого.

     Руденко только глянул вслед курьеру и опустил глаза к бумагам. Местные петрозаводские милиционеры отнеслись к запросу из Москвы внимательно, слово МУР уважают даже в глубинке. Надо же, целых восемь страниц в ответ настрочили. Так, Тарасов Максим Сергеевич. Родился, крестился, учился. Ничего интересного, общая сухая информация. Инспектор перевернул вторую, затем третью страницу, продолжил мало занимательное чтение.

     Так, мать Руденко умерла семь лет назад. Работала на консервном заводе. Отец в прошлом бригадир грузчиков в порту, ныне инвалид. Других близких родственников не имеется. Сам Максим Руденко мастер спорта по боксу. Любительскому, разумеется. Занимался в спортобществе «Урожай» под руководством тренера Люшкина. Видно, звезда местного значения. В Москве о таком тренере слыхом не слыхивали. И не услышат.

     Тарасов не женат, детей не имеет. Просто аномальное явление, человеку за тридцать, а у него ни жены, ни детей. Настораживает. Шесть лет назад увлекся театром. С чего бы? Работал в областном театре оператором сцены, осветителем. Окончил годичные актерские курсы. В эпизодических и массовых сценах участвовал в следующих спектаклях. Ух, как много постановок. Целый поминальник. Когда только успел? Видать, талант прорезался. Сыграл одну из главных ролей в пьесе «Барышня и хулиган». Кого он, интересно, представлял в этой пьесе? Наверняка, не барышню.

     В театральном коллективе пользовался уважением. Общая фраза. Так, а вот это уже интересно: друзья Тарасова. Пара ничего не говорящих фамилий спортсменов. Затем администратор спортивного общества «Буревестник» Виктор Семенович Клыков. Тоже мимо денег. Кто такой этот Виктор Семенович? И ещё один друг - драматург областного театра Алексей Евгеньевич Локтев.

     Руденко икнул от неожиданности.

     Он пять раз подряд перечитал последнюю фразу, поднялся на ноги. Он прошелся по кабинету, зачем-то выглянул в окно и выпил мутной застоявшийся воды прямо из горлышка графина. Руденко упал в кресло: драматург из областного театре Алексей Локтев, недавно покинувший этот самый кабинет, - друг Тарасова, друг убийцы. Вот это сюрприз. Тесен мир. А на ловца зверь бежит. Это называется - чистое везение. Везение высшей пробы.

     Черт побери, не так часто везет честным людям, а милиционерам в особенности. Кактус - друг Тарасова. Впрочем, Локтев ещё не совсем Кактус. Он не дал агентурную подписку. Но это дело поправимое. Подписку он, сука, даст. Никуда теперь не денется. Руденко просто обязан довести историю до счастливого финала.

***

     По мосту, о чем-то переговариваясь, шли люди. Локтев оторвался от созерцания городского пейзажа, зеленой речной воды и побрел дальше своей дорогой.

     На углу набережной и кинотеатра «Ударник» у мачты городского освещения стояли «Жигули» с передком, смятым в гармошку. Видимо, столкновение произошло пару минут назад, толпа зевак только начинала собираться. Кто-то побежал в кинотеатр к телефону, вызывать «скорую».

     Локтев остановился в десяти шагах от разбитой машины, наблюдая, как постовой милиционер и два мужчины в гражданской одежде, видимо, добровольные помощники из прохожих, вытаскивают из кабины и помогают сесть на тротуар пострадавшему в аварии водителю. Лицо молодого человека, голубая сорочка, светлые брюки залиты кровью. Водитель сел на тротуар, обхватил ладонями лицо и тихо постанывал.

     «Даже странно, что сейчас кому-то на этом свете хуже, чем мне, - подумал Локтев. - Впрочем, это ещё вопрос, кому хуже».

     Пару кварталов он прошел по Большой Полянке, свернул в арку мрачноватого здания постройки пятидесятых годов и, пешком поднявшись на третий этаж, нажал кнопку звонка.

     Через час хозяин квартиры пенсионер дядя Коля Мухин, друг покойного отца Локтева, покормив гостя обедом, очистил от бумаг круглый стол в большой комнате, водрузил на него шахматную доску. Локтев, уже изливший Мухину душу, ожидал слов поддержки или совета, но дядя Коля молчал, сосредоточенно расставляя шахматные фигуры на доске. Сев за стол, Локтев бездумно передвинул белую королевскую пешку.

     - Ну, что ты терзаешься? - прищурив глаза, Мухин посмотрел на Локтева то ли с сожалением, то ли с жалостью и сделал свой ход. - Поздно пить боржоми, когда... Когда все за тебя решают другие люди.

     - Что мне делать?

     - Если бы у тебя был выбор, я бы ответил так: выбирай, сынок, из хорошего лучшее. А так, что скажешь?

     - Черт возьми, я приехал в Москву, чтобы работать, чтобы писать пьесы, участвовать в их постановке, - Локтев сделал ход конем. - А вместо этого... Меня принуждают стать милицейским стукачом. Я уже не драматург, а Кактус.

     - Сейчас из этого говняного потока тебе не выбраться, - сказал Мухин. - Остается плыть по течению. Но, возможно, случай представится позже. Пока не торопи события. У меня есть один знакомый, по фамилии Журавлев. Он бывший сыщик уголовного розыска. Теперь в отставке по возрасту. У него свое маленькое детективное агентство. Не знаю, чем он точно занимается, подглядывает в щелку за неверными женами или ищет угнанные машины. Но человек он дельный. Надо тебе к нему сходить, я адресок тебе напишу. И с Журавлевым переговорю.

     - Пустое это, - Локтев сделал следующий ход.

     - А ты все-таки к нему сходи, - Мухин погрозил Локтеву пальцем. - Две головы хорошо, а три лучше.

     - Обязательно к нему схожу, - пообещал Локтев, наперед зная, что ни к какому частному сыщику Журавлеву не пойдет.

     - Ты в облаках витаешь, - покачал головой Мухин.

     Локтев сделал рокировку и не ответил. Он подумал, что шахматы игра слишком легкая, не требующая душевных сил. Силы и, в конечном счете, саму жизнь отнимают другие игры. Такие игры, где пешки в ферзи не выходит. Пешки остаются пешками, таковы правила. Дураки остаются дураками, а кактусы всю свою жизнь кактусы.

     - Ну, что тебя так гложет?

     Мухин поднял кверху седые брови.

     - Гложет то, что из человека я почти превратился в кактус. Превратился в информатора, ментовского стукача.

     - Понимаю, от тебя требуют информации. Тогда для затравки сообщи своему следователю, что старик Мухин, военный строитель, собирается под покровом ночи обчистить коммерческий ларек. Или, бери выше, собирается совершить налет на ювелирный магазин.

     - Возьму этот факт на заметку.

     - Вот что, Алеша, когда был жив твой отец, я обещал ему присматривать за тобой, - сказал Мухин. - Обещал тебе помогать. Сейчас ты влип в историю. Наверное, потребуются деньги, чтобы из неё выбраться. Можешь на меня рассчитывать. Я дам, сколько надо, но в пределах разумного. Трать деньги на то, что читаешь нужным. Отдашь, когда разбогатеешь, когда твои пьесы поставят в театрах.

     Первую партию Локтев проиграл быстро. Мухин снова расставил фигуры, но, разочарованный слишком легкой победой, встал и отправился на кухню заваривать чай. Оставшись в комнате один, Локтев подошел к окну и через треснутое стекло стал разглядывать пыльный заставленный автомобилями двор.

     Девица в короткой юбке выгуливала на поводке серого пуделя. «Рослая девка и лицом симпатичная, - подумал Локтев. Но ноги такие кривые, что между ними запросто проедет трактор «Беларусь», да ещё провезет за собой прицеп с картошкой».

     Локтев отошел от окна и, упав в кресло, прижал к вискам ладони. «Боже, я начинаю сходить с ума, - подумал он. - Начинаю медленно съезжать с ума. Помоги мне, Боже».

Глава четвертая

     Тарасов вздрогнул и проснулся.

     Он тревожно спал ночью. Мучил уже знакомый, виденный прежде сон. Кошмар, ставший явью. Или явь, превратившаяся в кошмар.

     Он спустил ноги с кровати, сбросил с себя простыню, сел. Потянулся к тумбочке за сигаретами и зажигалкой. Оранжевый огонек вспыхнул и погас. Раннее утро, тишина, где-то внизу на улице шелестят шины по асфальту. Комната в сером свете предрассветных сумерек кажется нежилой.

     Еще одна комната... Еще одна съемная квартира, счет которым давно потерян.

     И все тот же сон заставляет его просыпаться.

     ...Стук молотка за стеной. Молоток стучит, стучит. Кажется, не будет конца этому стуку. Но вот все затихает, становится слышен шум проливного дождя за окном. А он, Тарасов, больной, совершенно разбитый лежит на жестком самодельном топчане, уставив взгляд в темный деревянный потолок.

     Он не в силах пошевелиться, он так слаб, что не может протянуть руку к чашке с водой. Грань между жизнью и смертью, между явью и бредом, сделалась совсем тонкой, едва различимой.

     Тарасов стонет. Но этот стон не слышит никто из людей. Стучит дождь по тесовой крыше. Стучит молоток, и все другие звуки растворяются. А Тарасов все лежит, смотрит в потолок, он знает происхождение этого стука.

     Хозяин дома Василий Лукич сколачивает гроб. Непогода, уже третью неделю дождь льет, как из ведра. Рыбак не может выходить в Онегу. Он томится от вынужденного безделья, не знает, чем себя занять.

     И вот он, уверенный, что Тарасов уже не долго проживет, что протянет ноги не сегодня, так завтра, принимается мастерить гроб. Стругает доски, пилит, подгоняет по мерке.

     А Тарасов все лежит и ждет смерти. Он сам знает, что скоро умирать. Теперь он слышит, как за тонкой стенкой хозяйка Мария Петровна обращается к мужу:

     - Вася, иди суп похлебай.

     - Подожди, - отвечает тот. - Я уж скоро управлюсь. Тогда и поем.

     - Пустое это дело, - говорит хозяйка. - Может, он и не умрет.

     - Не умрет, - передразнивает Василий Лукич. - Да от него уже покойником воняет. Он и пары дней не протянет.

     Тарасов смотрит в потолок и тихо стонет. Ему не хочется слушать чужой разговор, не хочется жить, но и умереть он не может. Он тянется к чашке. Рука дрожит, вода выплескивается на пол, чашка падает.

     - Говори тише, он может услышать.

     - А что тут у нас за секреты? - удивляется Лукич. - Он сам знает, что помирает.

     - Прошу тебя, Вася, тише. Ты бы лучше, чем гроб делать, за доктором на лодке съездил.

     - По такой-то погоде? По такому дождю? Если разведрится, съезжу в конце недели. Только не разведрится. На всю неделю по радио дождь обещают. Говорю же, не жилец он. Помрет не сегодня, так завтра. И доктор ему не нужен.

     Слышно, как хозяйка шмыгает сопливым носом. Видимо, в этот момент она сморкается и вытирает водянистые глаза кончиками платка.

     - Скорей бы уж...

     Мария Павловна переходит негромкий шепот.

     - Скорей бы уж он помер. Измучилась я вся с ним. Стонет и стонет. Ни днем, ни ночью никакого спокоя нет. Измучилась я...

     - Потерпи, - отвечает муж. - Не долго теперь мучиться. Ведь и живым его в могилу не закопаешь. А то, может, его обратно к озеру отнести? На то место, где ты его нашла?

     - Господь с тобой...

     - Я и говорю, не закопаешь живым, - говорит Лукич. - Я на себя греха такого не возьму.

     - Что ты, что ты...

     - А, может, он преступник? Может, он зек беглый?

     - Не похож он...

     Тарасов не может дослушать разговор, сил не осталось.

     Он лежит на спине, смотрит в потолок и плачет. Болят сломанные ноги, лоб сделался горячим, а язык сухим и шершавым. Слезы туманят глаза, потолок расплывается, темный дождливый день сменяется таким же темным вечером. Но некому вытереть слез.

     Он снова забывается дремотой, стонет во сне, бормочет какие-то слова. Сколько времени он тогда проспал? Неизвестно. Жужжат комары, дождь барабанит по крыше. А за стенкой все стучит молоток. Стук-стук-стук... Господи, когда же это кончится, когда придет смерть?

     ...Хозяйка садиться в изголовье кровати. В её руках чашка с крепкой ухой, поверх которой лежит толстый ломоть черного хлеба.

     - Поешь, - говорит она. - Надо есть.

     Тарасов с усилием отрывает голову от подушки, пытается сесть. Но боль сводит ноги. Он морщится, старается не застонать. Мария Петровна подкладывает вторую подушку ему под спину. Она поит Тарасова из чашки бульоном. Он обжигается, но пьет, кусает хлеб. Первый раз он чувствует аппетит. Он хочет есть.

     - Который сегодня день? - спрашивает он.

     - Двадцать девятое, - отвечает хозяйка.

     - А месяц который?

     - Май.

     Вот как, уже май. Тарасов сбрасывает лоскутное ватное одеяло, смотрит на ноги, бледные, сильно истончавшие. Но живые, без синюшных гангренозных отеков. Становится легче.

     Фельдшер из ближнего поселка показался на острове только в начале июля, когда Тарасов, подставив под плечи самодельные костыли, делал по комнате неуверенные шаги. Нацепив на нос очка, фельдшер ощупал ноги больного. Сказал, что без рентгена трудно поставить правильный диагноз, но, кажется, кости срослись правильно. Хочется на это надеяться... Иначе придется снова ноги ломать. Надо вести больного в Павенец, в больницу.

     Фельдшер копается в бумажках, вынимает ручку.

     - Как ваша фамилия? - спрашивает он Тарасова.

     - Самсонов, - говорит Тарасов. - Петр Петрович. Москвич. Приехал порыбачить. И вот несчастный случай. Спрыгнул в воду, а там неглубоко и камни. Ноги поломал...

     Тарасов убежден: что свое имя он раскрывать не должен. Он выздоравливает, он скоро встанет на ноги. Накопились счета, которые он должен оплатить. Теперь его жизнь приобретает особый смысл.

     Фельдшер снова щупает ноги.

     - А кто накладывал шины? - спрашивает он.

     - Это я, - из темного угла комнаты выступает хозяин. - Я немного в этом деле петрю. При медсанчасти на зоне пять лет работал. Лепилой.

     Тарасов снова не может сдержать слез. Это слезы счастья. Он будет жить. Через час ему помогают забраться в лодку фельдшера.

     Над водой стелится утренний туман. Тарасов смотрит на удаляющийся остров. Забыты все обиды. На берегу стоят Мария Петровна и Василий Лукич. Они машут руками, что-то кричат. Но за гулом мотора слов уже не понять.

     Он машет рукой в ответ, он уплывает отсюда навсегда. Уплывает в другую жизнь. Люди на берегу, а затем и сам остров скрываются в тумане.

     Свеженький, как молодой огурец, гроб остался стоять в сенях. Авось, самим хозяевам пригодится.

***

     А ведь как все хорошо начиналось...

     Каша заварилась около двух лет назад. Директор театра, ещё не подписав заявление Тарасова об увольнении по собственному желанию, покачал головой и криво усмехнулся: «Максим, не переоценивай свои возможности. Мы тут тебя не зажимаем. Но ты со своими задатками, со своим актерским уровнем можешь рассчитывать только на вторые роли. Пока. Еще успееешь вырасти». «Мне не нужны вторые роли, я уже много переиграл вторых ролей», - буркнул Тарасов.

     «Роль Гамлета ты не получишь нигде. Понимаешь? В любом, самом задрипанном театре тебе не дадут ничего приличного. Везде придется начинать с нуля. Везде придется доказывать, что ты не верблюд. И на это уйдут годы», - сказал директор. «Что ж, придется начать с нуля. Но только не в театре. Этим я сыт».

     Директор пожал плечами и подмахнул заявление.

     Тарасов ушел из театра. Он не болтался по пивнякам и не бездельничал. Он забыл дорогу на любительский ринг, но в спортзале бывал почти ежедневно. Режим тренировок пришлось изменить. Четыре раза в неделю посещал тир. Каждый день бегал по восемь километров по пересеченной местности. Затем душ. Затем сорок минут на прыгалках. Три минуты, полминуты отдыха, ещё три минуты... Снова душ.

     К гантелям и штанге не прикасался, чтобы не набрать дополнительную мышечную массу. Впереди длинная дистанция, а лишние килограммы ни к чему - нагрузка на сердце.

     Стояла ранняя карельская осень, на студеном ветру трепетали желтые листья, щелкали выстрелы карабина, сладко трепетало сердце... Оно выстукивало непривычные скорые ритмы. Сердце ждало скорых перемен.

     Но к черту всю эту лирику, все эти желтые листья и сердечные мотивы. В задницу их. Тарасов знал, что к прежней жизни жалкого провинциального лицедея и спортсмена неудачника уже нет возврата.

     Подобралась компания старых знакомых, все боксеры. На ментовском языке такая компания называется устойчивой преступной группировкой или бандой. Пусть будет банда. К черту все слова, все определения. Это были крутые парни, способные не мелочью заниматься, не чемоданы на вокзалах тырить, ни валютчиков шерстить. Это были ребята, способные на большие дела. Их мужество не выветрится, не рассосется...

     Алтынов, Яновский и сам Тарасов - три фигуранта. Но Петрозаводск, хоть это и столица какой-то там гребанной республики по существу нищая чухонская глубинка. На весь город богатых людей по пальцам считать. В этой медвежьей дыре денег никогда не водилось и, надо думать, в обозримом будущем не заведется.

     Перед отъездом Тарасов решил поговорить с больным отцом.

     Он сел на его кровать: «Я договорился с одной женщиной. Она будет приходить сюда. Приготовит, постирает и вообще... Деньги я буду высылать каждый месяц. Сколько смогу». «А может, останешься? - отец говорил плохо, неразборчиво. - Я мечтал увидеть внуков. До того, как загнусь». «Мне нечего делать здесь, в этой дыре, - помотал головой Тарасов. - Мне все здесь осточертело. Прости. Как говаривал герой одного спектакля: или сейчас или никогда».

     «Что ты задумал?» - спросил отец. «Я задумал начать нормальную жизнь. Всего-навсего», - сказал сын. «Максим, дай мне умереть спокойно. Не делай ничего такого, о чем потом придется жалеть», - кажется, отец готов был пустить слезу. Тарасов не ответил, разговор был закончен.

     Друзья взяли билеты до Питера. Северная столица - город больших денег и больших возможностей. Там можно развернуться. Так они думали. Господи, какая наивность. Никто их в Питере не ждал, никто туда не звал. Помнится, жить пришлось в клопиной берлоге, снимая комнату у грязной и алчной старухи, похожей на процентщицу Достоевского.

     Но неудобства быта легко сносить, когда знаешь, что впереди тебя ждут большие дела. А дела, как на зло, подворачивались не слишком крупные. Кажется, сначала был налет на салон меховых изделий или на филиал Сбербанка? Впрочем, какая разница?

     Звучит, конечно, неплохо, даже весело: салон меховых изделий. Но это пустой звук. Да, риска было много, а навар мизерный. Самые дорогие шубы хранились в подвале, но Тарасов этого не знал. За полчаса до открытия салона спокойно вошли туда через черный ход, набили морды трем охранникам, стучавшим в домино. Затем положили персонал салона на пол и начали шмон.

     По неопытности сняли вещи с кронштейнов в торговом зале. Дамскими шубками набили несколько объемистых баулов. Кожаные куртки и пальто вообще не тронули.

     И вот главная ошибка. Они не спустились вниз, на склад, где в специальных холодильниках хранилась партия отборных канадских соболей. Короче, вышла лажа. Они взяли товар не первого сорта. А потом их обманул перекупщик. Дал какие-то копейки, а остальные вещи забрал якобы на реализацию. И благополучно смылся.

     Больше других тогда заработал директор мехового салона. Да, это не лох, тертый перетертый мужик. Он быстро оценил ситуацию. До того, как вызвать милицию, директор вывез оставленные грабителями соболя и заховал их в надежном месте. А потом получил огромную страховку за якобы украденные вещи. Все списали на грабителей, как списывают убытки на пожар или стихийное бедствие. Впоследствии тот директор так раскрутился, что открыл ещё один или два салона меховых изделий. Вскоре его замочили питерские бандиты, которым этот навозный жук не доплатил какую-то мелочь. Все жадность...

     Со Сбербанком вышло и того хуже.

     Это вообще нищенский заработок, деткам на эскимо. Когда Тарасов вспоминал этот эпизод своей жизни, щеки жег огонь стыда. Что тут скажешь, чем оправдаешься: начинающие грабители. Они не знали, что по банковским правилам в кассе может храниться денег в пересчете на доллары, ну, не больше тысячи. Как только эта сумма набирается, деньги отправляют в хранилище.

     Даже что такое хранилище они не знали. И времени не было туда спуститься. До прибытия милиции они успели взять только те копейки, которые лежали в кассе. Одно хорошо, тогда обошлось без крови. Как ни крути, людская кровь не водица.

     Сбербанком дела не закончились. Ребята только раскумарились, только кулаки зачесались. Но карта не шла. Еще несколько вооруженных ограблений, но улов, по современным меркам, совсем жиденький. На прокорм.

     Под Новый год Тарасов со своими парнями совершили налет на квартиру одного предпринимателя, в прошлом известного цеховика. Они зашли в квартиру, связали хозяина и заперли в ванной. Но на хате, как ни странно, не оказалось ни больших денег, ни ценностей.

     Опять все то же: затарились кое-какой мелочью, золотишком и бытовую аппаратуру прихватили не понятно зачем. Видик подарили старухе хозяйке, чтобы та не стерла от злости последние зубы. Денег только на то хватило, чтобы рассчитаться с наводчиком за наколку.

     И тут терпение кончилось, Тарасов сказал - стоп. Или мы делаем одно, но большое дело. Или вообще бросаем этот онанизм.

     В то время Тарасов любил повторять: «Лучше я заживо сгнию в этом театральном болоте, на сцене областного театра, чем ещё раз так обосрусь». Они легли на дно и стали искать это большое дело. Но долгое время ничего не подворачивалось. Вообще ничего.

***

     Как часто бывает, помог случай.

     Один хрен по фамилии Маслюк, бывший инкассатор частной фирмы, вылетел с работы за пьянство и нанесение легких телесных повреждений техничке. Уборщица отказалась вытереть лужу, которую он по пьянке сделал в коридоре. Он затаил обиду на родную контору и, главное, остался без денег. Маслюк случайно познакомился с Тарасовым и объяснил ему, что к чему.

     Фирма, из которой вытряхнули Маслюка, занималась перевозкой и инкассацией денег. В частности, перевозили зарплату для работников целлюлозного комбината. А этот комбинат - это же тысячи работников, целый город людей. Вот это и было то самое дело, которое долго и безуспешно искал Тарасов.

     Они с приятелями разработали план, простой и эффективный. Именно в простоте была сила этой затеи. Инкассаторская машина в сопровождении милицейских «Жигулей» выезжает из Питера. На глухой дороге её с двух сторон блокируют лесовозами. А дальше дело техники.

     Вообщем, все получилось.

     И обошлось бы без жертв, без крови. Милиционеров положили на асфальт и связали, а инкассаторов пришлось пристрелить. Потому что один из них хотел выглядеть героем и оказал сопротивление. Наводчик Маслюк погиб в той идиотской перестрелке.

     Но деньги они взяли. Мало того, удалось уйти, хотя на ноги подняли всю милицию и оцепили район. Когда милиция заблокировала район места происшествия, они успели выйти из кольца.

     На этот раз навар отменный, в пересчете на доллары миллион. Хорошая цифра. Тарасов хотел, чтобы пыль немного улеглась. Они с приятелями некоторое время жили на съемной квартире в Питере, затем перебрались в Петрозаводск. Таскали с собой сумки с деньгами, будто в них была картошка с огорода. Если взглянуть со стороны - прикольное зрелище.

     Напрасно потратили время. Петрозаводск город относительно небольшой, там слишком трудно спрятаться.

     Тут Тарасову встретился ещё один приятель, тоже бывший спортсмен Осипов. Поговорили по душам. Осипов предложил хороший вариант, мол, отсидитесь у моего брата истопника в поселке на берегу Онеги. Решено, из Петрозаводска они уезжают. Чем скорее, тем лучше. Перед отъездом Тарасов отложил в сторну некоторую сумму, завернул деньги в несколько герметичных пакетов и закопал в надежном месте. «На всякий случай, на черный день», - решил он тогда. Умно поступил. Черный день скоро наступит, а захоронка с деньгами ой как пригодится.

     Вчетвером они отправились в Рыбачье. Но что делать дальше? Деньги кровавые. Их надо отстирать. А затем конвертировать.

     Осипов отправляется в Москву, где в то время работал охранником у некоего Зеленского, своего земляка, директора туристической фирмы «Онега». Осипов все рассказал своему боссу. Так и так, есть трое ребят, которые недавно грохнули инкассаторов и теперь сидят на мешках с грязными деньгами, не знают, что делать.

     Зеленский подключил Субботина. Тот взялся помочь. Вместе со своими телохранителями они выехали в Рыбачье.

     Субботин долго торговался, предлагал отмыть деньги за пятьдесят процентов общей суммы. Это, разумеется, форменный грабеж. За отмывку таких процентов не требуют. Тарасов отказался. Спорили они, спорили и сошлись на тридцати процентах. Хотя и это грабеж. Ударили по рукам. А что было дальше?

     Братская могила для Алтынова и Яновского. Их убили охранники Субботина, а потом закопали на безлюдном острове, которых в устье Онеги - тысячи.

     Ночью телохранители сломали Тарасову ноги, сбросили его с лодки в озеро. Думали он, как топор, на дно пойдет. Слава Богу, не было болевого шока, иначе кранты. Но и так радоваться нечему. Ранняя весна, вода студеная. Тарасов вынырнул метрах в десяти от лодки. С борта его не заметили. Работая одними руками, он плыл четверть часа. Затем перевернулся на спину и попытался отдохнуть. Не удалось, слишком холодно. И перстная вода плохо держала человека.

     Он снова плыл, работал руками до боли, до онемения в плечах. Плыл, плыл и плыл... Когда он понял, что сил осталось только на донышке, попалось небольшое бревно. Черное и скользкое, оно лежало на воде, будто долгие годы ждало в этом самом месте тонущего человека. Тарасов стянул с себя брезентовую штормовку и накрепко привязал себя к бревну. Теперь он, по крайней мере, куда меньше шансов утонуть.

     Теперь Тарасов почувствовал, как болят сломанные ноги. Но боль - ерунда. Главный враг - это холод. Чтобы победить холод нужно двигаться почти без остановки. Тарасов продолжал работать руками, даже не зная, в какую сторону плывет. Временами он терял сознание, но забытье продолжалось совсем недолго.

     Он снова приходил в себя и снова начинал грести. Сколько времени продолжался этот марафон? Час? Может, два часа? Неизвестно. Сознание пропадало и возвращалось. Тарасов чувствовал, что умирает. Но он не умер. Но жизнь не уходила, жизнь не отпускала, жизнь крепко держала его за шкирку. В бледных сумерках северной ночи он увидел землю. Увидел берег, сосны, нависшие над ним.

     Он отвязал штормовку от бревна и поплыл к этому спасительному берегу. Сознание оставило Тарасова, когда он выполз из воды на твердую землю. Он снова пришел в себя. Совсем рядом, над черной избушкой, клубился печной дымок. Или эта избушка - видение, плод расстроенных нервов и тяжелой травмы? Тарасов закричал. Последние силы он вложил в этот дикий, отчаянный крик. Дальше пустота.

     Тарасову повезло с ангелом хранителем, хороший попался ангел. Тут даже не надо впадать в мистику, и так понятно: его сберегло само провидение.

     Потом были болезнь, прозябание на шатком мостике между жизнью и смертью. Позже вернулась воля, жизненные силы, а с ними - жгучее желание отомстить.

     Отомстить...

     Ну, это довольно просто. Это не великая проблема. Особенно если из тебя самого ещё не сыплется песок, ты умеешь нажимать на курок и хотя бы изредка попадаешь в цель. А если стрелять совсем не умеешь - пользуйся автоматическим оружием. Песок из Тарасова не сыпался, и стрелять он умел. Мокрое дело - не проблема.

     А вот вытащить деньги из такого жлоба, как Субботин... О да, это почти неразрешимая задача. Субботин человек весьма и весьма экономный, даже прижимистый. У его супруги нет зимней шубы. Субботин заставляет жену ходить на государственную службу, хотя та за месяц получает меньше, чем стоит галстук мужа. Он не жалеет денег только на себя самого и свою любовницу Катерину Уварову.

     Короче, Тарасов понимал, с каким жадным ублюдком имеет дело.

     Он на день вернулся в Петрозаводск, из соображений безопасности даже к отцу не заглянул, ночь провел на вокзале. Утром откопал пакет с деньгами, взял билет в Москву. Пора начинать, только действовать следует без особой спешки... Тарасов нанял дорогих детективов, которые выследили всех персонажей этой истории. Узнали о них все, что можно узнать. Затем он нашел себе помощников. Бывшего штангиста Кислюка, боксера Крапивина, отставного военного Бузуева. Еще парочку парней, бывших спортсменов, Храмова и Дундика. Эти - форменные отморозки, которым мышцы заменяли мозги.

     Пока Тарасов боролся за себя и, встав на ноги, занимался своими делами, Субботин играл в свои игры.

     Он явился в Москву с деньгами. И это были действительно грязные и кровавые деньги. Их нельзя было пускать в оборот, с ними нельзя идти в банк. И приятель Субботина чертов армяшка Оганян, владелец ресторана «Домино», вызвался помочь. Пропустить через свой кабак такие огромные суммы целиком он не мог. Часть денег прошла через «Домино», другая часть через частный пенсионный фонд, где у Оганяна полно земляков. Короче, лаврушник отмыл деньги.

     Кое-что перепало Зеленскому. Какую-то мелочь бросили братьям Осиповым. Свой процент получил Оганян. Да, Субботин жадноват, не привык бросаться деньгами.

     И наступила, в общем и целом, хорошая благополучная жизнь. Правда, не надолго. Все тонкости движения своего капитала Тарасов выяснил через частных детективов. И вот предварительный итог: Осипов прибрался. Значит, одной заботой меньше. Упокой Господи его душу.

     Теперь, когда все точки расставлены по местам, остается действовать дальше. По тактическим соображениям разумно начать с мелкой рыбешки. Скажем, с Зеленского. Или первым хлопнуть армяшку Оганяна? Собственно, это без разницы. Тарасов вытащил из кармана монетку. Орел - Зеленский. Решка - Оганян. Тарасов подбросил монетку вверх. Выпал орел.

     Судьба Зеленского была решена.

Глава пятая

     Этот день, которой вполне мог стать последним днем его жизни, бывший боксер, а ныне человек без определенных занятий Иван Крапивин начал просто и буднично. Начал день с вялой перебранки.

     Жена Надя, собиравшаяся на работу, вышла на кухню, где за столом у окна завтракал Крапивин, и сказала, что сегодня зайдет покрасить волосы и вернется позже обычного.

     - Какого хрена красить на твоей голове?

     Крапивин после минутного раздумья отвесил ещё один комплимент.

     - Все волосы вылезли, осталось три пряди на макушке. А на краску деньги тратишь. Покрась голову луковыми перышками. Это хоть дешево.

     В это утро он не был настроен говорить жене любезности.

     - Я что, твои деньги трачу? - жена заводилась с пол-оборота, сразу была готова сорваться на крик. - Твоих денег я уже год не видела. Ты вообще-то собираешься искать работу? Или намерен на моей шее до старости сидеть?

     На этом месте Крапивин перестал слушать Надю. Только что он проглотил яичницу из четырех яиц, съел три бутерброда с копченой колбасой и маслом и теперь раздумывал, не повторить ли завтрак. Если начало дня сложится не совсем удачно, то вечер, ночь, утро следующего дня предстоит провести в камере предварительного заключения отделения милиции.

     Ясно, что кормить его там никто не станет. А вечером для профилактики дежурный наряд, скорее всего, измолотит Крапивина дубинами, сапогами и вообще чем придется. Крапивин был готов вытерпеть побои, но зачем обрекать себя ещё и на муки голода. Куда лучше он, как верблюд, наесться впрок.

     Поставив сковородку на огонь, Крапивин вылил на неё ещё четыре яйца, отрезал несколько кружков колбасы и намазал масла на хлеб.

     - И у него ещё язык поворачивается меня в чем-то упрекать, - говорила Надя, подкрашивая брови.

     - Я не в чем тебя не упрекаю, - отозвался Крапивин. - Просто сказал, что ты говено выглядишь.

     - Я выгляжу говено, потому что у меня муж такой законченный придурок.

     Надя стерла слезинку платочком, побросала косметику в раскрытую сумку и громко хлопнула входной дверью. Крапивин выложил яичницу на тарелку, посмотрел на еду взглядом сытого удава и, вздохнув, взялся за вилку.

     Неделю назад Крапивина нашел, казалось, навсегда потерявшийся приятель Максим Тарасов. Позвонив Крапивину домой, он сказал, что есть хорошая денежная работа, предложил встретиться в открытом кафе на Старом Арбате. Предложение и впрямь показалось заманчивым.

     От Крапивина требовалось немногое. В следующий четверг, в первой половине дня, нужно придти в торговый центр «Импульс», на первом этаже которого находится кафетерий, устроить там драку и смыться. За эту небольшую услугу, которую старому приятелю можно оказать за так, за бесплатно, Тарасов платит большие деньги. Пятьсот баксов вперед, пятьсот по окончании работы.

     Если Крапивина повяжут на месте, Тарасов берется заплатить, а также возместить вероятные убытки кафетерия: разбитая посуда, витринное стекло и другие мелочи. Деньги очень легкие и быстрые. Всего несколько минут работы кулаками - и целая тысяча баксов на кармане. Заманчиво, более чем заманчиво.

     Крапивин хорошо знал Тарасова, если уж тот говорит, значит, все без обмана. Удивившись столь высокому гонорару, Крапивин, давно сидевший без денег, тем не менее, не стал торопиться с ответом. «Между нами говоря, это дело и двух сотен не стоит, - сказал он. - И я знаю пацанов, которые за две сотни будут рады это сделать». «Мне не нужны посторонние люди, - ответил Тарасов. - И мне нужна не просто драка, мне нужна большая драка. И человек, который в случае чего не станет говорить лишнее».

     Тарасов кивнул официанту, заказал ещё пару кружек пива и копченые сосиски. «Объясни, зачем весь этот кипеш?» - попросил Крапивин.

     «В этом торговом центре «Импульс», на втором этаже, снимает помещение туристическая фирма «Онега», - ответил Тарасов. - Его окна выходят прямо в торговый зал. Вернее, турфирма - это только вывеска. На самом деле они там занимаются совсем другими делами. Вот с директором этой шарашки Зеленским я хочу встретиться с глазу на глаз. А он не хочет. Мало того, он нанял двух парней, которые провожают его от двери квартиры до офиса. И вообще целый день находятся при этом Зеленском, даже в сортире рядом стоят, когда он там гадит. Если начнется драка в кафетерии, они вмешаются. Значит, у меня будет шанс увидеть Зеленского».

     «Понятно, - кивнул Крапин. - Тогда можешь на меня рассчитывать». «Милиции там нет, - сказал Тарасов. - В зале торгового центра, а попросту говоря, большого магазина только два охранника. Еще один охранник в дверях. Первыми на шум прибегут они. Если возня затянется, сверху спустятся охранники Зеленского. Мне для разговора хватит пяти минут. Твоя задача задержать охранников максимально продолжительное время».

     «Хорошо, это без проблем, - кивнул Крапивин и похвастался. - Сейчас я в хорошей форме». Тарасов расстегнул бумажник и отсчитал пять сотен.

     В тот же день Крапивин побывал в торговом центре «Импульс». Все в точности так, как описывал Тарасов. Просторный торговый зал с прилавками и продавщицами в розовых фартучках и белых наколках в волосах. В углу зала длинная стойка кафетерия или закусочной. Несколько высоких столиков на металлических ножках, посетителей немного. В ближней стене железная дверь с табличкой «Туристическая фирма «Онега». Выше двери большое выходящее в зал окно, закрытое горизонтальными жалюзями.

     Крапивин жевал бутерброд, пил из горлышка пиво и разглядывал торговый зал, по которому слонялись парой два охранника в камуфляжной форме. Довольный собственными наблюдениями, Крапивин вышел из торгового центра и на метро отправился домой.

***

     Покончив с завтраком, отяжелевший Крапивин поднялся из-за стола, поставил грязную тарелку в мойку. Облачившись в джинсы свободного кроя и синюю рубашку, он посмотрел на часы и решил, что пора выходить. Шухер в кафетерии нужно начать ровно в двенадцать, а до торгового центра добираться тридцать пять минут. Лучше приехать на четверть часа раньше и ещё раз осмотреться вокруг.

     Надев кроссовки, Крапивин вернулся в комнату, снял с полки иллюстрированную книгу «Памятники отечества» и ещё раз убедился, что деньги, те самые пятьсот долларов, что он на прошлой неделе получил от Тарасова, на месте. Через пару минут Крапивин вышел из подъезда, неторопливым прогулочным шагом добрел до метро.

     Он поднялся на поверхность в половине двенадцатого, дошел до автомобильной стоянки, спросил у таксиста, сколько будет стоить отсюда доехать до Каширского шоссе и заплатил вперед. «Ровно в двенадцать пятнадцать останови машину возле самого входа вот в эту забегаловку и жди меня, - Крапивин показал пальцем на здание торгового центра. - И не опоздай».

     Без двадцати минут двенадцать Крапивин вошел в помещение «Импульса», косо глянул на охранника в дверях, миновал полупустой торговый зал, вошел за загородку кафетерия. Круглые одноногие столики пустовали.

     Только у углу у витрины, выходящей на площадь, старая еврейка в желтой панаме жевала пирожное, запивая его соком. И ещё молодая парочка за соседним столиком баловалась газировкой.

     Буфетчик в белом фартуке тряпкой полировал безупречно чистую стойку.

     - Дай пива холодного, - сказал Крапивин.

     - Вам какого? - буфетчик отложил тряпку в сторону.

     - Я сказал холодного.

     - Какой марки?

     - На твое усмотрение.

     Крапивин уселся на высокий с кожаным верхом табурет перед стойкой. Буфетчик открыл прозрачную дверцу холодильника, достал бутылку мгновенно запотевшую пива, поставил её перед посетителем, рядом поставил пластиковый стаканчик. Крапивин высыпал на фарфоровую тарелочку мелкие деньги, взял в руку открывалку.

     Он посмотрел на часы: без семи минут двенадцать.

     - И охота тебе тут целый день в этом фартуке вертеться? - спросил он у буфетчика.

     Буфетчик не ответил. Он выпятил нижнюю губу и развел руками, выражая этим жестом покорность жестокой судьбе. Мол, мне деньги платят за то, чтобы утром я надевал фартук и до вечера тусовался за стойкой, подавая пиво всяким хамам.

     Крапивин, повернувшись к буфетчику в пол-оборота, рассматривал торговый зал. Он видел, как в магазин вошел Тарасов, в темных очках, одетый в голубые джинсы и коричневый пиджак. В правой руке Тарасов держал бумажный сверток, по форме напоминающий завернутый в газету торт.

     Пройдясь по залу, он остановился у дальнего прилавка, о чем-то спросил продавщицу. Та улыбнулась в ответ, показала рукой в сторону кафетерия. Крапивин посмотрел на часы: без трех двенадцать. Он отставил в сторону пластиковый стаканчик, глотнул пива из горлышка и поморщился.

     - Фу, не пиво, а ссанье какое-то, - громко сказал он. - Ты чего мне дал?

     Молодые люди за столиком и старуха еврейка с любопытством оглянулись на посетителя. Буфетчик нутром почувствовал недоброе. Он посмотрел на Крапивина полным ненависти взглядом.

     - Слушайте, если вы хотите поругаться, идите домой к жене, - сказал буфетчик. - Жена вам составит компанию

     - С женой я ещё утром поругался, - усмехнулся Крапивин. - Налей водки.

     - У нас нет водки, здесь ей не разрешено торговать.

     Буфетчик, наливаясь злостью, упер руки в бока. Крапивин посмотрел на часы: без одной минуты двенадцать. Можно начинать.

     - Только ссаньем этим торговать разрешается?

     Крапивин взял со стойки бутылку, перевернул её горлышком вниз. Вылив пиво на пол, он подбросил бутылку на ладони, поднялся с табурета и запустил пустой посудиной в большое зеркальное стекло за спиной буфетчика. Зеркало разлетелось на чести с веселым звоном, с полки посыпались банки с газировкой и бутылки с пивом. Старуха еврейка пронзительно вскрикнула. Девушка забежала за спину своего кавалера.

     - Охрана, охрана сюда, - заорал буфетчик неожиданно высоким бабьем голосом. - Хулиганят... Сюда...

     Но кричать не было надобности.

     Охранники, привлеченные звуками бьющегося стекла уже со всех ног бежали к буфету. Крапивин перегнулся через стойку и, желая ударить буфетчика в ухо, но тот, отскочил назад. Крапивин обернулся назад, наклонился, увидел над своей головой уже занесенную дубинку подбежавшего первым охранника.

     Дубина просвистела над головой, стукнулась о буфетную стойку. Крапивин ударил нападавшего головой в живот, добавил снизу в челюсть справа и слева.

     Охранник, отлетая назад, успел уцепиться за столик, потащил его за собой, повалился на спину, уронив стол на себя. Второй нападавший бросился на Крапивина грудью, едва сбил его с ног, повалил на пол, но не сумел сесть на грудь и решить все дело парой точных ударов.

     Кулак Крапивина, лежавшего спиной на полу, описав в воздухе короткую дугу, врезался в челюсть второго охранника. Сбросив противника с себя, Крапивин вскочил на ноги, ударил человека, стоящего на карачках, ногой под ребра. Но тут буфетчик, высунувшийся далеко за прилавок, ударил Крапивина по голове бутылкой. Удар прошел по касательной, бутылка не разбилась, но рассекла кожу на виске, больно задела ухо.

     Крапивин дотронулся до разбитой головы, увидел на пальцах кровь. Обернувшись, Крапивин левой рукой ухватил буфетчика за волосы, а правой съездил ему в глаз. Буфетчик свалился под стойку.

     В этот момент, поднявшийся с пола первый охранник, повис на правой руке Крапивина, выдрал рукав рубашки. Крапивин отмахнулся левой рукой, увидев, что металлическая дверь в офис фирмы «Онега» распахнулась настежь, из неё выскочили два плотных мужика и чуть не бегом поспешили к месту драки.

     Сбросив с правой руки охранника, Крапивин шагнул навстречу бегущим людям, наклонился, схватил стол за металлическую ногу и, высоко подняв его над головой, запустил им в первого бегущего человека. Тот, разогнавшись, уже не успел увернуться. При ударе о его грудь крышка стола отлетела от металлической ноги.

     Человек кубарем полетел на пол.

     Второй телохранитель, сообразивший, что остался без поддержки, принял боксерскую стойку и пошел на Крапивина, выставив вперед левый кулак. Но вместо того, чтобы ударить противника кулаком, резко поднял правую ногу и пнул Крапивина в пах.

     Крапивин охнул от боли, но устоял на ногах, даже не согнулся.

***

     Когда началась драка, Максим Тарасов, занявший позицию у стены в десяти шагах от входа в «Онегу», разорвал веревку на свертке, что держал в руках. Он снял газету, в которой оказался завернут герметичный трехлитровый термос с широким горлом. Скомкав газету в большой шар, Тарасов отправил этот шар в мусорную корзину, снял темные очки и опустил их в нагрудный карман пиджака.

     Все пошло по задуманному сценарию.

     Через несколько минут после начала скандала и потасовки, дверь в офис распахнулась, из неё выбежали два плечистых парня и бросились на Крапивина. Тарасов, тут же потерявший интерес к драке в кафетерии, сделал несколько быстрых шагов вперед, перешагнул порог, закрыл дверь и изнутри закрыл её на крюк.

     Он быстро поднялся по металлической винтовой лестнице на второй этаж, толкнул ногой дверь. Выхватив из-за брючного ремня пистолет, Тарасов шагнул в кабинет.

     Зеленский открыв жалюзи на окне, выходившим в торговый зал, сосредоточенно наблюдал за потасовкой внизу. Он обернулся на скрип двери, изумленно поднял вверх брови. Боже...

     Зеленский смотрел то на черное дуло пистолета, направленного в его грудь, то на физиономию Тарасова, ничего не выражающую, застывшую, как у замороженной рыбы. Тарасов появился ниоткуда, появился так неожиданно, что Зеленский даже не успел как следует испугаться. Сгоряча он хотел было растворить окно и выпрыгнуть в торговый зал. Но Тарасов словно прочитал его мысли.

     - Даже и не думай, пристрелю, - он направил ствол пистолета в лицо Зеленского. - Сядь.

     Тарасов показал пистолетом на стул возле окна.

     - Сядь и сними пиджак.

     - Господи, - сказал Зеленский, но не двинулся с места. - Господи, спаси.

     - Сними пиджак.

     Тарасов, держа Зеленского на мушке, поставил термос на письменный стол и снял крышку. В кабинете остро запахло бензином. У Зеленского была пара секунд, чтобы предпринять попытку спасти жизнь.

     Но он, ошеломленный случившимся, упустил время. Зеленский сбросил пиджак, оставшись о белой сорочке и галстуке, медленно опустился на стул у окна.

     - Ты что задумал? - спросил он.

     Тарасов одной рукой взял термос за край и вылил его содержимое, бензин пополам с машинным маслом, на голову Зеленского. Термос полетел в угол кабинета. Не опуская пистолета, Тарасов вытащил из кармана хромированную зажигалку, пальцем откинул крышечку, повернул колесико.

     Весело вспыхнул оранжевый огонек. Заленский открыл было рот, чтобы крикнуть. позвать на помощь, но не смог издать ни звука. Он онемел от страха. Тарасов держал горящую зажигалку в руке и через окно наблюдал за происходящим в кафетерии.

     Крапивин в рубашке, разорванной в клочья, продолжал держать оборону.

     Два грузчика в синих рабочих халатах повисли на руках Крапивина, третий грузчик дважды ударил Крапивина кулаком в лицо. Милицейский патруль из трех человек окружил дерущихся. Милиционеры одновременно, как по команде «фас», бросились вперед.

     Человеческие тела сплелись в единый темный клубок. Из этой мясиловки выныривала и снова пропадала окровавленная голова Крапивина, похожая на красный мяч.

     - Чего ты хочешь, денег?

     Облитый бензином Зеленский, к которому вернулся дар речи, бессильно сжимал пухлые кулаки.

     - Хочу посмотреть в твои глаза, когда ты будешь подыхать.

     Человек, вспыхнувший, как факел, вскочил на ноги и заметался по кабинету. Тарасов выскочил на лестницу, скатился вниз по ступенькам, скинул крюк с двери и выскочил в торговый зал.

     Только тут Зеленский закричал «помогите» диким, уже нечеловеческим голосом. Сорвав с окна жалюзи, он выдавил грудью двойное стекло, и с высоты второго этажа вывалился в торговый зал.

     Продавщица за ближним прилавком, наблюдавшая сцену падения Зеленского из окна, повалилась в обморок. Кто-то закричал «пожар». В этот момент раздался сухой пистолетный выстрел, за ним ещё один и ещё один. Закричали женщины.

     Тарасов быстрым шагом дошел до дверей и обернулся.

     По магазину плавало облако зловонного черного дыма. Люди, не понимавшие, что происходит, метались по торговому залу. В дверях магазина, ещё несколько минут назад почти пустого, почему-то образовалась давка. Какие-то женщины толкали Тарасова локтями, оттесняя от прохода.

     Он бросился вперед, влился в общий людской поток.

     Уже через три минуты Тарасов сидел за рулем своего автомобиля. Он медленно отъехал от автомобильной стоянки, свернул на автомобильную магистраль.

     Жаль Крапивина, очень жаль. Впрочем, в случившимся есть доля его вины. Крапивин должен был устроить драку, а не развязывать на территории магазина боевые действия.

     Тарасов с горечью подумал, что у прекрасной человеческой жизни есть два главных недостатка. Жизнь жестока и слишком скоротечна.

Глава шестая

     Переступив порог знакомого кабинета на Петровке, и взглянув на следователя Руденко, Локтев испытал приступ острой зависти. После выходных лицо Руденко покрылось молодым золотистым загаром, казалось свежим и отдохнувшим. Следователь источал флюиды бодрости и жизнелюбия.

     Видимо, субботу и воскресенье, Руденко, сумевший оторваться от рабочей рутины, провел в приятном обществе на лоне природы. Лежал кверху голым пузом на берегу подмосковной речки, сосал студеное пиво и заедал его крабовыми палочками или воблой.

     Чем не жизнь? Блаженство. А какая-нибудь худосочная подруга, пристроившись под боком следователя, веточкой отгоняла от его мускулистого тела комаров и слепней. В представлении Локтева подруги милиционеров почему-то представлялись именно худосочными, костистыми и, само собой, некрасивыми до неприличия.

     Сам Локтев же в выходные не придумал лучшего развлечения, чем слоняться по пустой жаркой квартире. Он мучил себя вопросом: что будет завтра во время нового допроса на Петровке? И не находил ответа. Главное же, Локтев не чувствуя в себе сил к сопротивлению наглому нахрапистому Руденко.

     Бесконечно длинный день, наконец, закончился. На небе появились облака, солнце сползло за дальние многоэтажки. Поужинав парой бутербродов и стаканом молока, Локтев потушил свет и, раздевшись до трусов, повалился на диван, накинул на себя короткую простынку.

     Серый вечер медленно сменился желтой московской ночью. В распахнутую балконную дверь потянуло прохладой, ветер шевелил тюлевую занавеску, сделалось совсем тихо. Но сон все не шел. Безответные вопросы, напряжение последних дней, тяжкая неизвестность будущего, все это жгло, тревожило душу.

     Извертевшись на диване, скрутив простыню в жгут, Локтев, уже уставший ждать худшего и волноваться, встал, нашел в секретере упаковку снотворного и, приняв таблетку, вскоре забылся тяжелым каким-то нечеловеческим сном. Утром он чувствовал себя больным и разбитым.

     Осунувшийся, с бледным лицом, Локтев положил повестку на стол следователя и опустился на стул. Руденко захлопнул какую-то папку, посмотрел на Локтева искристым веселым взглядом и даже улыбнулся своим мыслям.

     - Ну как, вы подумали над моим предложением?

     - Подумал, - кивнул Локтев. - Хорошо подумал. И решил отказаться.

     - Ну вот, опять вы за свое, опять все по новой.

     Руденко, видимо, нисколько не разочарованный ответом, даже не согнал с лица улыбку.

     - Только обстоятельства за те несколько дней, что мы не виделись, сильно изменились. Я бы сказал, радикально изменились. В худшую для вас сторону. Я не кокетничаю и не сгущаю краски. В настоящее время в Матросской тишине содержатся некий Степанидин, известный в уголовном мире, как Степан. Славянский вор в законе, коронован ещё пятнадцать лет назад, в ту пору, когда лаврушники не покупали это звание за деньги. Это к слову.

     Локтев, чувствуя недоброе, вжался в стул.

     - Так вот, - продолжал Руденко, веселыми глазами разглядывая ещё окончательно не засохший кактус в цветочном горшке. - Контролеры следственного изолятора перехватили маляву, которую Степанидин отправлял на волю. В своем послании он просит найти того чайника, кто насмерть сбил машиной его лучшего друга, помощника, свою правую руку. Некоего Мизяева Олега Иннокентиевича, рецидивиста. Кликуха Мизер, четыре судимости, три лагерных срока. Найти чайника и разобраться по свойски. В лучшем случае посадить на перо. А в худшем... Может, паяльной лампой сжечь. Даже сказать не берусь. Понимаете, о чем я толкую?

     Локтев тяжело засопел.

     - В прошлый раз вы сказали, что я сбил машиной вовсе не какого-то Мизяева. Я сбил технолога, семьянина, многодетного отца. Вы сказали, что его фамилия Игнатов. Единственная запись в трудовой книжке. А вдова Игнатова проломит мою голову утюгом. А на суде ещё добавит или, в крайнем случае, плюнет в морду. Вы сказали...

     - А, мало ли, что я сказал, - махнул рукой Руденко. - Тогда я, фигурально говоря, воспитательную беседу провел. Усовестил вас. Забудьте эту лирику про технолога и его дружную многодетную семью. У Мизера на той самой улице живет шмара, вот он от неё среди ночи отправился за очередным пузырем. Догнаться. Ну, спьяну бросился под колеса. А вы вышибли этой вонючке мозги.

     - Значит, я наехал на уголовника...

     Локтев чувствовал себя обманутым, сбитым с толку.

     - А за что сидел это Мизяев?

     - Его осуждали за всякие пустяки, на нем ничего серьезного сроду не висело. Кажется, последний раз он ограбил и изнасиловал семидесятилетнюю старуху. А потом засунул её в мусорный бак. И все прочее в том же роде. В аварии Мизяев сам виноват, нечего шляться ночью по проезжей части. Это мое мнение. Но его к делу не подошьешь. А ваше чистосердечное признание уже в деле - его не выкинешь. И на суде вряд ли станут интересоваться образом жизни и подвигами Мизера. Судей будут интересовать только обстоятельства ДТП со смертельным исходом. Впрочем, суд - это дело долгое. До него дожить надо.

     - Что, у меня мало шансов дожить до суда?

     - Это как сказать, - Руденко в задумчивости почесал затылок. - Много зависит от вас, от того, сможете ли вы переломить свое упрямство. Звучит банально, но выход есть из любого положения. И у вас он есть. Пока что есть. Надо умнеть. А если вы умнеть вдруг не захотите, что ж, я сейчас же готов написать обвинительное заключение. Из этого кабинета вы отправитесь не домой, а в следственный изолятор. Через купленных контролеров блатные узнают, кто вы и за что сели. Я ни рубля не поставлю на то, что вам в камере удастся пережить хотя бы одну ночь. Вас найдут утром со сломанной шеей. С сокамерники покажут, что вы ночью свалились с верхней шконки.

     Скрестив руки на груди, Локтев покачивался на стуле из стороны в сторону. Он испытывал беспокойство в пустом желудке, какое-то странное брожение, пузырение, покалывание. Такое ощущение, будто Локтев наглотался стирального порошка для автоматических стиральных машин, и вот теперь этот порошок начал действовать. Рот наполнялся кисловатой вязкой слюной, которую приходилось часто, через силу сглатывать.

     - Почему я должен вам верить? Прошлый раз вы говорили одно, сегодня совсем другое. Все эти малявы, воры в законе, старуха в мусорном баке, этот приговор в отношении меня...

     Руденко поднялся на ноги, подошел к конторскому шкафу, достал с верхней полки толстый альбом. Положив его на стол перед Локтевым, он перевернул несколько стариц из плотного картона, ткнул пальцем в фотографию мужчины.

     - В этом альбоме фотографии разных московских авторитетов. Вот он, красавец. Смотрит с фотографии, как живой. На снимке Мизер выглядит несколько моложе, но узнать можно. Вы ведь хорошо рассмотрели сбитого вами человека, вы запомнили его лицо? Это он?

     - Он, - кивнул Локтев, чувствуя, как заурчал, как забеспокоился желудок. - К сожалению, он.

     Руденко захлопнул альбом, убрав его на прежнее место в конторский шкаф, сел за стол, придвинул ближе пепельницу.

     - Вы убедились: на этот раз я не блефую, - сказал Руденко. - И мне искренне жалко вас. По-человечески жалко. Сами себя в могилу закапываете.

     - Дайте мне ещё пару дней на раздумье, - желудок отозвался на эти слова Локтева смачным бульканьем.

     - Не могу дать ни дня, - Руденко цокнул языком. - Все сроки вышли, сегодня я должен предъявить вам обвинение и заключить под стражу. Если я этого не сделаю, в прокуратуре меня неправильно поймут. Мы, следователи, тоже под богом ходим. Но если вы решите сотрудничать со мной, обещаю вам свою защиту. На воле вас бандиты не найдут.

     - Точно, не найдут?

     - Сто процентов. Ваши показания, протоколы допросов будут изъяты из этой папки. А уголовное дело о гибели Мизяева мы закроем в связи с невозможностью найти виновника аварии. Вы ведь скрылись с места происшествия? Пусть все так и останется. Будем считать, что ваши следы потерялись во мраке той ночи. Тем самым мы исключаем утечку информации из милицейских источников. Понимаете? Итак, выбор за вами.

     - Бывают моменты, когда выбирать не из чего.

     Желудок Локтева заурчал, как проснувшийся гейзер.

     - Тогда пишите.

***

     Руденко передал Локтеву бумагу, продиктовал текст агентурной подписки о согласии лица стать внештатным осведомителем ГУВД Москвы.

     - Какой-нибудь звучный псевдоним себе за эти дни не придумали? - спросил Руденко. - Тогда напишите, что выбрали себе псевдоним «Кактус». Число. И распишитесь.

     - Кровью?

     - Не смешно, - покачал головой следователь.

     Дважды перечитав текст расписки, Руденко встал из-за стола, спрятал документ в сейф, достал из него водительские права, отобранные у Локтева при задержании, и положил их на стол перед драматургом.

     - Спасибо, я без машины, как без рук, - Локтев спрятал права во внутренний карман пиджака. - Значит, о том, что я стал стукачом, то есть внештатным осведомителем, теперь будете знать только вы и я?

     - Совершенно верно, - кивнул Руденко. - Вы и я. А теперь, когда все формальности выполнены, перейдем к делу. К черту всю рутину, к черту ваши театральные круги, этих гамаков и психов. Займемся настоящим делом. Вам знаком этот человек? По моим сведениям, вы должны его знать.

     Руденко достал из-под бумаг черно-белую фотографию мужчины лет тридцати, показал снимок Локтеву. Тот кивнул.

     - Это Тарасов Максим, - сказал Локтев.

     - Он ваш друг?

     - Нет, просто знакомый.

     - Когда вы встречали его в последний раз?

     - Последний? Кажется, года два назад в Петрозаводске. В тамошнем областном театре ставили мою пьесу «Уходящая жизнь»...

     - Хорошо, вот вам бумага. Изложите все письменно. Абсолютно все, что вспомните о Тарасове. Все, что о нем знаете. Имеют значения самые мелкие детали, незначительные штрихи к портрету. Вы же драматург, вам по силам эта задача. Но без литературщины. Только факты. Начните с начала, когда, где при каких обстоятельствах вы познакомились. Где и когда встречались, ваши с ним разговоры. Общие знакомые. Привычки Тарасова, склонности, черты характера. Словом, все. По милицейской линии Тарасов никогда не привлекался, поэтому информация о нем более чем скудная.

     - Что он натворил?

     - Как внештатный работник милиции, помогающий следствию, вы должны иметь представление о существе дела, - Руденко надул щеки. - Доказано, что Тарасов причастен к нескольким жестоким убийствам в Москве. Вот, собственно, и вся наша информация. Мотивы преступлений - не известны, сообщники - не известны, место лежбища Тарасова не известно... И так далее. Установлена только его личность. По существу, вы единственный человек в Москве, кто хорошо знает Тарасова. Поэтому ваша информация так важна. Понимаете?

     - Понимаю, - кивнул Локтев.

     - Кстати, один интересный факт, информация для раздумий. Сам Тарасов уже больше года числится пропавшим без вести. В один прекрасный день он вышел из своей квартиры и больше туда не вернулся. Его отец обратился в милицию только через две недели после исчезновения сына. По факту исчезновения человека возбудили дело. Тарасова искали, но результата нет. Все это время его никто не видел, ни у кого из родственников он не показывался, не давал о себе знать. И вот Тарасов вдруг всплыл в Москве. Как на зло, живой и даже здоровый. Где он пропадал все это время? Вопрос на засыпку. Сейчас я, чтобы не мешать, уйду. Запру вас в кабинете и уйду.

     - Лучше меня не запирайте.

     Локтев погладил себя ладонью по беспокойному животу. Руденко, пожав плечами, собрал со стола бумаги и запер их в сейф. Локтев склонился над чистым листом.

***

     Локтев потер ладонью горячий лоб.

     В голове все это не умещается. Ясно, Руденко хотел сделать из Локтева не просто рядового стукача. Хотел сделать учатника своей игры. И затея удалась, осуществилась без особого труда. А Тарасова разыскивают в Москве за жестокие убийства.

     Теперь, в эту самую минуту, нужно вспоминать обстоятельства их знакомства, их разговоры. Если засесть за стол основательно, о Тарасове можно роман написать. Ну, пусть не роман, хотя бы небольшую повесть. Это можно... Но кто сказал, что следователь Руденко должен знать абсолютно все, что знает Локтев? Никто этого не говорил. Зачем сразу вываливать, как подарки из мешка, всю информацию?

     Когда же случилась их первая встреча с Тарасовым? Года три назад... Или четыре... Сколько же времени прошло с тех пор? Помнится только, была поздняя осень, дождливый, слякотный день.

     Локтев, промокнув на остановке, так и не дождался автобуса, взял частника, и через четверть часа сдавал плащ в служебный гардероб областного драматического театра. Он поднялся наверх по широкой лестнице из белого гранита, на пару минут остановился перед свежей ещё пахнувшей типографской краской афишей, пришпиленной к стене конторскими кнопками.

     Он несколько раз перечитал надписи синими аршинными буквами: «Премьера. 24 октября. Современная пьеса Алексея Локтева «У каждого свой шанс». Режиссер Виктор Решетовский. В спектакле заняты ведущие артисты областного театра».

     Когда Локтев вошел в зал, прогон спектакля шел полным ходом. Режиссер Решетовский, как обычно, устроился в середине третьего ряда, точно против сцены. Он низко опустил подбородок, и наблюдал за артистами прищуренными глазами сытого бульдога. Со сторон казалось, режиссер спал.

     Локтев, боясь потревожить чужие творческие раздумья, тихо опустился на соседнее кресло. «Опаздываете, молодой человек», - буркнул Решетовский. Локтев хотел что-то ответить, но тут на сцене показался актер, которого до сего момента видеть почему-то не доводилось. На репетициях в роли замужнего мужчины, обреченного на безответные любовные страдания, исполнял совсем другой человек.

     «Кто это?» - шепотом спросил Локтев. «Это Тарасов из второго состава, но, видимо, мы переведем его в первый состав, - шепотом же ответил Решетовский. - Потому что Линейников запил». «А, понятно», - кивнул Локтев.

     Тарасов прошелся по сцене размашистым шагом, остановился и раскатистым баритоном воскликнул: «Мою любовь украли, как крадут на вокзале чемодан. Моего Вовочки больше нет со мной». «А что это за реплики произносит этот Тарасов? - насторожился Локтев. - В моей пьесе нет этих слов». «Репетиции надо посещать, - Решетовский окончательно пробудился от дремоты. - Прошлый раз вас не было. А мы с художественным руководителем решили кое-что поменять. Как бы осовременить ваш материал». «Что именно поменять?» - заволновался Локтев. «Поменять сексуальную ориентацию этого персонажа, - Решетовский показал пальцем на сцену. - Это современно и свежо».

     «Что же, вы из этого героя сделали педика?» - Локтев закашлялся. «Говорите тише, - цикнул Решетовский. - Русский язык так богат, а вы употребляете жаргонное слово «педик». Скажите иначе: сексуальный диссидент. Это хотя бы литературно». «Хорошо, «педик» - не литературно, - сердито заворчал Локтев, понимавший, что затею режиссера исправить все равно не удастся. - А менять сексуальную ориентацию моего героя, превращать женатого, между прочим, человека в педика - это, по-вашему, литературно?» «Это современно» - отрубил Решетовский.

     Локтев хотел встать и уйти, но, подумав, решил, что ссориться с режиссером из-за незначительных изменений в пьесе не следует по стратегическим соображениям. Драматургов вокруг немало. А областной театр один на весь город. И режиссер Решетовский один на весь город.

     После окончания репетиции Локтев, ожидая, когда освободится режиссер, слонялся по фойе, в который уж раз разглядывая развешенные на стенах фотографии артистов. Тарасов, подойдя сзади неслышными шагами, тронул драматурга за плечо: «Здравствуйте, хотел вами познакомиться. И вот случай представился. Это ваша первая пьеса?».

     Локтев развел руками: «Первая. А это ваша первая большая роль?» «М-да, не думал, что роль окажется такой, - сказал Тарасов. - Что придется играть какого-то пидора, поганого извращенца. Но, вы сами знаете, актеры ничего не решаю. Кстати, тут рядом одно новое заведение открылось. Вроде ресторана, но цены, как в рабочей столовой. Заглянем?» После короткого раздумья Локтев решил, что дожидаться режиссера вовсе необязательно, есть смысл выпить пару рюмок водки и сдобрить это дело кружкой пива.

     Заведение действительно оказалось дешевым и чистым. Там играла какая-то музыка, подавали свиные шашлыки... Сейчас уж всех деталей не вспомнить. «А, может, каких-нибудь девочек обналичим?» - спросил Тарасов в начале первого ночи. Но Локтеву было уже не до девочек. Приятный вечер закончился тем, что Тарасов поймал частника и отвез домой слишком пьяного, не рассчитавшего своих сил драматурга.

     На листе бумаги Локтев написал: «Тарасов артистичен, легко сходится с людьми, умеет найти общие темы для общения. Эрудирован».

***

     Спустя пару недель Локтев, посещавший платный тренажерный зал общества «Урожай», встретил Тарасова в раздевалке. «А я на тренировку по боксу, - сказал Тарасов. - Вообще-то все мои спортивные заслуги в прошлом, да, собственно, и нет особых заслуг. Махаю кулаками, чтобы окончательно форму не потерять. Я как спаринг-партнер ассистирую одному перспективному парню, Коле Анищенко. Слышал о таком?». «Слышал. Интересно взглянуть. Смотрю, у тебя много талантов. И бокс, и театр», - Локтеву и впрямь стало интересно.

     Он прошел в спортивный зал и занял место на пустой скамейке перед рингом. Тарасов разогревался в углу зала, нанося несильные удары по боксерскому мешку, подвешенному к потолку на цепях. Наконец, на ринге появился Анищенко, голый по пояс, на руках красные трехунцовые перчатки.

     Локтев сразу решил, что Тарасов, весивший не более девяносто двух килограммов, против этого мордоворота, весившего куда больше центнера, не выстоит и пары минут. Кроме того, Анищенко моложе своего соперника лет на семь. Тарасов, не ожидая приглашения, спокойно поднялся на ринг, пролез под канатами.

     Учебный бой начался вяло и скучновато. Тарасов выдержал первый натиск Анищенко, сумел не попасть на правый кулак тяжеловеса, маневрировал по рингу, но держал спину слишком прямой. Когда первый раунд закончился, Анищенко, ещё не вспотевший, уселся на выставленный тренером табурет, прополоскал горло глотком воды, выплюнул её себе под ноги. Тарасов стоял в противоположном углу ринга, табурет ему не принесли.

     Во втором раунде выяснилось, что Тарасов не только держит удар, но сам умеет сильно пробить с обеих рук. Анищенко пропустил апперкот справа и несколько очень плотных ударов в туловище, после которых никак не мог восстановить дыхание. Лишний вес мешал Анищенко быстро вдвигаться, его выпады казались слишком медленными, предсказуемыми.

     Тарасов успевал или уйти или закрыться предплечьями. С другой стороны, при таком весе, который имел Анищенко, можно одним ударом положить кого угодно. Нужно только попасть. Анищенко мазал. Все мазал и мазал. Все перемалывал кулаками воздух.

     Тарасов же был подвижен, нырял под удары, шел вперед и снова отступал. В конце раунда Анищенко уже дышал, как паровоз, а грудь лоснилась от пота. Тарасов, топтавшийся в своем углу, выглядел довольно свежим. В третьем раунде он перестал пятиться назад, неожиданно пошел на размен ударами. А потерявший уверенность Анищенко, оказался прижатым к канатам, был вынужден рисковать, раскрываться и, в конце концов, пропустил крюк в голову справа и слева.

     Тарасов два раза провел боковой слева и кончил бой хлестким боковым ударом в голову справа. Это был честный бой, честный поединок. Анищенко проиграл вчистую. Проиграл, потому что не был настроен на победу. Он изначально считал победу своей собственностью, но ошибался.

     Анищенко ахнул и упал грудью вперед, упал тяжело, как подстреленный бегемот. «Максим, мудак, это же тренировочный бой», - крикнул тренер.

     Он пролез под канатами, ступил на ринг и встал на колени перед лежащим на досках Анищенко, который даже не пытался подняться. «Вот и хорошо, что бой тренировочный. Судей нет, и победу вам никто не подарит», - огрызнулся Тарасов. Он пролез под канатами, спустился вниз, на ходу развязывая шнуровку на перчатках.

     «Тарасов хороший спортсмен, боксер. Увлекается стрельбой. Умеет сохранить достоинство перед лицом опасности», - написал на листке Локтев. Подумал минуту и добавил: «Склонен к насилию. «.

***

     Были и другие встречи. Время от времени они виделись в театре, играли в фое в настольный футбол, пару раз посещали соревнования по любительскому боксу, даже в одной компании встречали Новый год. Но знакомство так и не переродилось в дружбу. Тарасов исчез из жизни Локтева также внезапно, как появился.

     Он ушел из театра, перестал показываться в спортзале «Урожай». Последний раз они встретилась на улице, совершенно случайно. Стоял летний день, слишком жаркий и солнечный для северного города. Тарасов затащил Локтева в какую-то забегаловку, угостил пивом. На все вопросы отвечал неопределенно и односложно: не знаю, подумаю, не решил... Они постояли часа полтора за круглым столиком в углу зала, а потом затем Тарасов пригласил Локтева к себе домой. Тот, не раздумывая, согласился.

     Деревянный некращенный дом на городской окраине. Квартира из вдух комнат на втором этаже. Помнится, отец Тарасова тяжело болел. Из локтевого сгиба его правой руки торчала иголка. Старик беспокойно ходил по квартире, свободной рукой таская за собой металлический штатив с закрепленной в нем капельницей с физраствором.

     Они с Тарасовым устроились на кухне, разложив закуску на стуле у окна.

     «Почему ты ушел из театра?» - спросил Локтев. «А, надоело всю жизнь быть на вторых ролях, - отмахнулся Тарасов. - Какое у меня образование? Омский физкультурный институт. Плюс театральная студия. С таким образованием в театре ничего не светит. И вообще, ни в театре ни в спорте я не достиг блистательных высот. Попробую себя в другой области».

     «И в кой же это области?» - спросил Локтев. «Пока не знаю», - Тарасов наполнил рюмки. «А я еду в Москву, хочу там попытать счастья», - скромно сказал Локтев, которого распирало от счастья. Сразу два столичных театра решили ставить его пьесы. «Ну, может, в Москве увидимся», - ответил Тарасов. Он не выглядел счастливым, он, видимо, тоже вынашивал тщеславные планы. Иного свойства планы.

     Интересно, какие именно?

     «Во время нашей последней встречи Тарасов выглядел угнетенным, по моему мнению, он не в ладах с самим собой», - написал Локтев и поставил точку.

***

     - Немного же вы вспомнили.

     Руденко прочитал и отодвинул от себя исписанную до половины страницу.

     - Я постараюсь вспомнить больше, - ответил Локтев. - Дома посижу и вспомню. Только ответьте мне на один вопрос. Если я найду для вас этого человека, то могу рассчитывать на премиальные? Я не о деньгах. Я могу надеяться, что в случае удачного завершения поисков, мое сотрудничество с уголовным розыском навсегда закончится?

     Руденко хмыкнул и неопределенно пожал плечами.

     - Я найду для вас Тарасова, - сказал Локтев. - Но это будет мое первое и последнее, так сказать, дело. Договорились?

     - Сперва найдите, тогда поговорим.

     - Мне нужны гарантии.

     - А я не представитель страховой кампании, чтобы давать какие-то сраные гарантии, - Руденко начинал злиться. - Тарасова МУР не может найти, а вы говорите: я найду. Вы переоцениваете свои скромные таланты. Идите домой, соберитесь с мыслями и напишите все, что знаете. Как только закончите свой опус, звоните мне, но по телефону не называйте свого имени. Теперь у вас есть только псевдоним: Кактус. Встретимся вот в этой закусочной. Тихое место в центре.

     - Так вы обещаете, что в случае успеха отпустите меня с Богом? - упорствовал Локтев.

     - Вы ещё ничем не помогли следствию, ничего не сделали, а уже начинаете торговаться, уже выдрючиваетесь, - Руденко поморщился, как от кислого. - Сперва докажите, что вы хоть на что-то способны. Только самостоятельно вы ни хрена не сможете сделать. Ваш друг сильно изменился за то время, что вы с ним не виделись. Из провинциального актеришки он превратился в отпетого бандита и убийцу. Если он только узнает, что вы его ищете... Если только узнает, вы проклянете тот день, когда вылезли из материнской утробы. Все, пишите письма.

     На отрывном листке Руденко написал адрес шашлычной, передал бумагу Локтеву.

Глава седьмая

     Едва загорелся зеленый свет светофора, Локтев рванул машину с места. Выбирая ближнюю дорогу к трем вокзалам, свернул в первый же переулок, хотел прибавить газу, но тут заметил мужчину в клетчатой рубашке и мятых брюках.

     Мужчина стоял на кромке тротуара и с чувством человека, отчаявшегося поймать машину, выразительно махал правой рукой, задирая кверху большой палец. Локтев тормознул, потянувшись к ручке, толкнул ладонью правую дверцу.

     - Куда ехать?

     - На Каланчевку, к Ярославскому вокзалу. На поезд опаздываю.

     - Садись, - сказал Локтев.

     Мужчина распахнул заднюю дверь, кинул на сидение огромную сумку из синтетической ткани, но сам в машину не залез. Отбежал в сторону, подхватил на руки стоявший у фонарного столба плотно набитый джутовый мешок, бросил его на пол салона. Забравшись на переднее сидение, с силой захлопнул дверь, промокнул рукавом влажный от пота лоб.

     Локтев плавно набрал скорость.

     - Товара детского, всякого разного в Москве прикупил.

     Мужик самодовольно усмехнулся и, не спрашивая разрешения, закурил зловонную папиросу.

     - Трикотаж, обувка.

     - Что, много у вас детей?

     Локтев, посочувствовав в душе нелегкой судьбе многодетного отца, опустил стекло.

     - Трудно с ними, с детьми, одень, обуй, - покачал головой мужик. - Трудно. Хотя лично у меня детей вообще нет. А товар для перепродажи. Моя супруга в совхозе работает, так зарплату ей свиной щетиной выдали. Куда её девать, щетину?

     - Хорошо хоть не навозом зарплату выдавали, - ответил Локтев. - А то бывали и такие случаи. Щетина хоть лежит себе спокойно. И даже не воняет.

     Мужик, соглашаясь со справедливым замечанием водителя, кивнул в ответ и стал с глубокомысленным видом сосать мундштук тлеющей папиросы. Локтев же через секунду забыл о пассажире.

     ...Под утро он вздрогнул, как от удара электротоком, и тут же, проснувшись, сел на диване.

     Ведь у Тарасова была постоянная подруга. Как бишь её звали? Фамилия Смирнова, это совершенно точно. А вот имя, имя... На фамилии у Локтева хорошая, острая память, а вот имена почему-то запоминаются со скрипом. Кажется, женщину звали Тамара. Или Людмила?

     В одной компании они отмечали какой-то праздник. «Моя невеста», - так, коротко и емко, Тарасов представил подругу гостям. Обычная женщина. Лет тридцати, среднего сложения, среднего роста, коротко стриженные волосы.

     Позже была ещё какая-то вечеринка, юбилей заведующего постановочной частью, на котором присутствовал все актеры областного театра, и даже операторы сцены, и даже осветители... К тому времени эта Смирнова окончательно вжилась в роль невесты Тарасова. Но не сложилось. Почему? Теперь и не вспомнить. Так как же её звали? Смирнова, Смирнова...

     Слишком распространенная фамилия. Надо бы имя вспомнить.

     Локтев отбросил одеяло, не одеваясь, зажег свет, сел на стул, раскрыл дверцу секретера. Он выгреб изнутри все старые записные книжки, все исписанные крупным неразборчивым почерком ежедневники, ветхие еженедельники, желтые от старости блокноты.

     Серые рассветные сумерки медленно вползли в комнату, а Локтев все сидел на своем стуле терпеливо, страница за страницей, перелистывая старые записи. Половина восьмого утра он отправился в ванную, затем прошел в кухню, заварил в чашке растворимый кофе и, выпив его залпом, снова вернулся к своему скучному занятию. «Смирнова - это точно», - бормотал себе под нос Локтев, медленно переворачивая станицы бесчисленных блокнотов. Реплики из пьес, черновые наброски сцен, чьи-то полузабытые имена, телефоны, снова реплики...

     Ведь где-то он записывал имя, и даже отчество этой Смирновой. С какой целью записывал? Вот в этом весь фокус. Года три назад он отправлял из Петрозаводска в Москву посылку другу отца Мухину. Картонный ящик, перехваченный клейкой лентой, содержал в себе стандартный наборчик северных гостинцев: орешки, мед, ещё какая-то ерунда. Не в посылке дело.

     Главное, с кем Локтев передавал свои небогатые дары. А передавал он их с проводницей скорого поезда «Петрозаводск - Москва», несостоявшийся женой Максима Тарасова, со Смирновой передавал. Но вот только имя женщины... И почему он такой беспамятный? Впрочем, и без имени найти Смирнову можно. Человек не иголка... И все-таки имя следует знать.

     Ровно в десять утра Локтев угостил сам себя ещё одной чашкой кофе. Закурив, он открыл дверь на балкон, плотно уселся на стул, твердо решив не вставать с него, пока не будет перевернута последняя страница последней записной книжки. Он взял в руки маленькую записную книжку в яркой обложке из кожзаменителя, перевернул пару страниц.

     И вот она запись красной шариковой ручкой: «Смирнова Лидия Константиновна, седьмой вагон, «Петрозаводск - Москва». Все-таки Лидия. «Никогда не выбрасывай старые записные книжки» - сказал вслух Локтев. Подумал секунду и сам себе вслух ответил: «Я и не выбрасываю».

     Он полистал толстый московский справочник, нашел номер справочной службы Ленинградского вокзала, поднял трубку. «Бывает такое, люди работают несколько лет на одном месте, - подумал Локтев. Такие недоразумения сплошь и рядом случается. А вдруг». Через двадцать минут он дозвонился диспетчеру направления Ленинградской железной дороги. «Помогите, пожалуйста, мне нужно найти родственницу, - Локтев заговорил слабым придушенным голосом. - У нас в семье горе. Она проводник поезда... Ее зовут...»

     Невероятно, но Смирнова, как и три года назад, работала проводником на том же самом поезде, в том же вагоне. Мало того, её поезд прибывал в Москву сегодня в тринадцать сорок пять. Ну и дела. Локтев положил трубку и взглянул на часы. Можно не торопиться со сборами. Время ещё терпит. Когда Локтев, уже одетый, отпирал входную дверь, зазвонил телефон, пришлось вернуться.

     Голос режиссера Старостина звучал бодро:

     - Ну, старик, ты все-таки родился в рубашке. Худсовет прошел на ура. Все говорят: появился второй Вампилов. Поздравляю. Но ты не радуйся, впереди второй худсовет. Решающий. Придут чиновники, драматурги и всякая такая вшивая публика. А пока начинаем читку твоей пьесы. Роли распределяем, прикинем. Но есть кое-какие замечания. Надо их исправлять на ходу.

     - Какие ещё замечания? - спросил Локтев.

     - Пресноватая пьеса, - вздохнул режиссер. - Надо бы перчику добавить. Для остроты вкуса. Приходи к часу и не дай тебе Бог опоздать.

     Локтев воспринял доброе известие болезненно, решив, что в его отсутствие любого, самого положительного персонажа пьесы, запросто превратят в сексуального диссидента или просто-таки в опущенного козла.

     - Я не смогу опоздать на читку, - сказал Локтев. - Потому что вообще не приду. Я заболел, не встаю с кровати. Человек ведь имеет право заболеть?

     - Имеет, но не в решающие моменты своей жизни.

     Выяснение отношений с режиссером отняло добрых четверть часа.

     Едва Локтев положил трубку, аппарат разразился новым звонком.

     - Мать-перемать, полчаса не могу дозвониться, - сказал Руденко вместо приветствия. - Сегодня в три часа тебе нужно быть в городской больнице по адресу... Поднимешься на второй этаж, там, на одном из кабинетов табличка «ординаторская». Вот там я буду ждать.

     - Вы что, заболели? - с надеждой спросил Локтев.

     - Я здоров на твою беду, - сказал Руденко. - Подробности на месте.

     - Возможно, к этому времени у меня появится кое-какая информация о Тарасове, - сказал Локтев.

     Когда Локтев сел за руль «Жигулей», на встречу поезда из Петрозаводска он уже опаздывал.

     ...Локтев проехал вдоль площади трех вокзалов, развернулся, увидел свободное место, приткнул в него машину и вытащил ключ из замка зажигания.

     - Хреновая штука эти «Жигули», - сказал мужик, продолжая сосать папиросу. - Такая низкая посадка, что можно прямо из салона бабам под юбки заглядывать.

     - Ты же только что на поезд опаздывал, время, - Локтев показал пальцем на наручные часы. - Хватай мешки, вокзал отходит.

     Мужик мгновенно среагировал на команду. Встрепенулся, выскочил из машины, пристроив мешок на плече, подхватил сумку и тут же затерялся в привокзальной толпе, второпях забыв расплатиться.

***

     Поезд «Петрозаводск - Москва» прибыл на третий путь минут двадцать назад. Волна пассажиров уже схлынула. Локтев прошагал по пустому перрону, вошел в седьмой вагон. В служебном купе какая-то женщина в черной юбке и форменной серой рубашке, стоя спиной к двери, сортировала стоженное в стопки грязное белье.

     Чтобы обратить на себя внимание, Локтев громко кашлянул в кулак. Женщина обернулась.

     - Здравствуйте, Лида, - Локтев улыбнулся. - Не узнаете?

     Смирнова, приблизилась на полшага, прищурила глаза, будто плохо видела.

     - Я Алексей Локтев.

     Он постучал себя ладонью по груди, давая понять, что Алексей Локтев именно он, и никто другой.

     - А, вот теперь узнала. А то смотрю, лицо знакомое. Алексей, конечно.

     - Как вы поживаете?

     - Все катаюсь туда обратно. А вы как в Москве устроились?

     - Да вот, стараюсь пристроить свои пьесы в московские театры, - Локтев скромно опустил глаза. - Трудное это дело.

     - Конечно, трудное, - согласилась Смирнова, имевшая самое слабое представление о том, как пристраивать пьесы собственного сочинения в столичных театрах. - А какими судьбами здесь оказались? Посылку хотите отправить?

     - Не совсем посылку, - замялся Локтев, не продумавший, как удобнее приступить к делу. - Я, собственно, тут на улице увидел нашего общего знакомого Максима Тарасова.

     При упоминании о Тарасове Смирнова как-то сникла.

     - Ехал на троллейбусе, смотрю, он идет по улице, - продолжал врать Локтев. - Вышел на остановке, а его уж след простыл. Оказывается, Максим в Москве, я и не знал. И сразу о вас вспомнил. Так хочется с ним увидеться.

     - А я Максима видела неделю назад.

     - Что, видели здесь в Москве?

     Локтев вдруг так разволновался, что вспотели ладони.

     - Здесь видела. Вот на вашем месте он стоял. В Петрозаводске один незнакомый человек передал Максиму посылку, какую-то небольшую коробку. Максим подошел к поезду, стоял вот прямо, где вы стоите.

     - Прямо где я стою? - тупо переспросил Локтев. - Надо же. И как он поживает?

     - Неплохо поживает, поправился.

     - Может, вы знаете, где найти Максима? - быстро забормотал Локтев. - Хочется посидеть с ним, поговорить, былое вспомнить. Былое и думы... Нам ведь есть, что вспомнить.

     - Найти его можно очень даже просто. Правда, адреса Максима или его телефона я не знаю. Но у меня есть...

     Смирнова нагнулась, достала из-под стола кожаную сумочку, покопавшись в ней, вытащила сложенный вчетверо листок и передала бумажку Локтеву.

     - Это номер его пейджера. Просто передайте сообщение. Мол, хочу увидеться, оставьте свой телефон, а Максим перезвонит.

     Локтев развернул листок: телефонный номер оператора, для абонента... Локтев не мог поверить в свою удачу. Слишком много везения выпало на один день.

     - А как к вам попал этот номер?

     - Максим оставил, - просто ответила Смирнова. - Сказал: если ещё будут какие оказии, брось сообщение на мой пейджер, я приеду. Вы идите, а то поезд сейчас отправляют в отстойник, на запасные пути.

     - Не знаю, как вас благодарить, до свидания.

     Локтев шагнул назад, развернулся, по узкому коридорчику дошел до тамбура, но неожиданно развернулся.

     - Лида, я хотел...

     Он застыл на пороге служебного купе. Смирнова, снова взявшаяся за белье, держала в руках стопку серых простыней.

     - Лида, я, наверное, не должен этого говорить. Впрочем, не знаю. Максима разыскивает милиция. Все очень серьезно. Говорят, он совершил преступления. Он убийца.

     - Максим убийца? Его ищут? Зачем же вам нужно его видеть?

     Смирнова опустила руки, простыни упали на пол.

     - Я должен был вас предупредить. Для того, чтобы вы держались от Тарасова подальше. Я знаю, что он очень опасен. Не встречайтесь с Максимом ни под каким предлогом. Не передавайте больше никаких посылок. И никому, ни одной живой душе, не рассказывайте о том, что дали мне номер его пейджера. И вообще, берегите себя. Прощайте.

     - Подождите... Послушайте...

     Но Локтев не хотел ждать, не хотел слушать. Он повернулся на каблуках и выскочил из вагона на нагретый солнцем перрон. «Сейчас я встречусь с Руденко, передам ему номер пейджера, - думал Локтев. А дальше... Дальше они сами все выяснят. Дальше свобода. Ведь он обещал свободу. Он не может обмануть. Все кончается. Так быстро. Так хорошо. Я умываю руки. Ура, я умываю руки. Боже, я умываю руки».

***

     Руденко ожидал Локтева не у ординаторской, а на свежем воздухе, перед входом в хирургический корпус городской больницы. Присев на лавочку в тени раскидистого тополя, он со вкусом поглощал шоколадное мороженое в вафельном стаканчике и глазел на парочку жирных голубей, токовавших на подоконнике первого этажа.

     - Опаздываете.

     Руденко проглотил остатки мороженого, опустил блестящую бумажку в урну и протянул руку липкую ладонь Локтеву.

     - Кажется, я вовремя, - Локтев посмотрел на часы. - Даже раньше на пять минут.

     - Ну, значит, это я раньше времени пришел, - миролюбиво заметил Руденко. - Какие новости?

     - Никаких.

     Локтев развел руками. О пейджере он скажет позже. Вкусное на третье.

     - Я хочу показать вам одного человека, некоего Крапивина. Вам не знакома эта фамилия?

     Локтев отрицательно покачал головой. Руденко открыл перед Локтевым дверь, пропуская его вперед.

     - Все равно, посмотрите на этого типа, может, вспомните что-нибудь. Мы предполагаем, что этот Крапивин сообщник Тарасова. Но точных доказательств этому предположению пока нет. Версия следствия такова. Тарасов выяснял отношения с директором турфирмы неким Зеленским. Крапивин устроил драку в кафетерии, который находится по соседству. Отвлекающий маневр.

     - Драка закончилась больницей?

     - Крапивину в тот день не повезло. Рядом проходил милицейский наряд. Этот Крапивин попытался разоружить одного из милиционеров. Возникла угроза их жизни. Короче, этого типа подстрелили. А Тарасов, если это действительно был он, ушел. Кстати, знаешь, что он сделал с Зеленским? Просто облил его бензином и сжег к чертовой матери. Заживо сжег. Зеленский умер в приемном отделении больницы.

     - Мне кажется, следствие на неправильном пути. Сжечь человека живьем. Нет, Тарасов на такое не способен.

     В кабинете заведующего отделением Казанцева было душно и накурено. Седовласый врач сидел за письменным столом, а посетители устроились на стульях у стены. Казанцев с понурым видом сгорбил спину и разговаривал с Руденко так, будто в чем-то оправдывался перед ним.

     - Я не Бог, - говорил Казанцев. - Когда интересующего вас человека привезли сюда, в нем сидело две пули. Одна пуля в животе, другая в груди. Причем вторым выстрелом задет позвоночник. Плюс травмы головы и лица, плюс сломанные ребра и правое предплечье. И я удивился, что этот Крапивин ещё жив. Не знаю уж, что он натворил в этом кафетерии. Разлил стакан сока, выругался матом или кому-то наступил на больную мозоль. Не знаю... Только отделали его, как Бог черепаху. Нанесли ранения несовместимые с жизнью. Как вы догадались, может быть, я не новичок в медицине. Видел разные виды, видел страдания и мучения. Но до сих пор не устаю поражаться человеческой жестокости...

     - Доктор, не надо этой лирики, - оборвал врача Руденко. - Страдания, мучения... Мы здесь по казенному делу. Скажите лучше, Крапивин будет жить?

     Казанцев вздохнул и покачал головой. Врач волновался, и от волнения он начинал сильно растягивать гласные буквы, произносить слова нараспев.

     - Ни-и-и-икаких ша-а-ансов. У него тяжелейшее ранение в живот, задеты важные органы. Но дело даже не в этом. У Крапивина развился гнойный перитонит, воспаление...

     Руденко взмахнул рукой, словно отгонял муху, и снова не дал врачу договорить.

     - Опустим медицинские подробности. Сколько он ещё проживет?

     - Это вопрос не ко мне. Он приходит в себя на несколько минут и снова теряет сознание. Ну, возможно ещё пару дней протянет. Может, пять дней. Не знаю.

     - Мне надо задать вашему пациенту несколько вопросов

     - Он без сознания.

     - Так приведите его в сознание. Сделайте какой-нибудь укол или что там делают в таких случаях. Пусть хоть что-то скажет, пока ещё копыта не откинул.

     - Я не пускаю к нему даже близких родственников. Даже жену не пускаю. Вы не имеете права допрашивать человека в таком состоянии. Слушайте, есть же этические нормы поведения...

     - Доктор, оставьте эти рассуждения барышням, мы мужчины, - ответил Руденко. - Да, я не смогу надеть на Крапивина наручники по единственной причине, потому что он собрался врезать дуба. Тогда от него мертвого никакой пользы следствию не будет. Но хоть сейчас я смогу с ним поговорить. С вашей помощью или без вашей помощи, но я это сделаю. Выбирайте.

     - Хорошо. Пойдемте.

     Казанцев живо поднялся из-за стола, распахнул дверь в коридор, вышел из кабинета. Руденко и Локтев отправились следом. Отделение интенсивной терапии помещалось тут же, на втором этаже, за дверью в торцевой стене. В тесном предбаннике, отделявшим палаты от больничного коридора, Казанцев остановился и велел посетителям снять с вешалки и набросить на плечи белые халаты.

     - Теперь ждите здесь.

     Врач показал пальцем на жесткую кушетку возле стены и исчез за стеклянной дверью. Локтев присел на краешек кушетки, Руденко остался стоять на ногах.

     - Вы по телефону сказали, что у вас появилась какая-то информация.

     - Ну, я просто вспомнил, что у Тарасова в Петрозаводске живет отец. Я знаю его адрес.

     Локтев пристально посмотрел на потолок, сосредоточив внимание на лампочке в белом пластмассовом плафоне. Он не умел врать, глядя человек в глаза. Руденко фыркнул.

     - Это не информация, а мусор. Старика ещё полгода назад закопали на кладбище.

     - Я не знал.

     Руденко, прищурившись, сверху вниз посмотрел на Локтева. Чтобы чем-то отвлечь себя от этого пронзительного взгляда, от щекотавшего ноздри запаха камфорного спирта, ещё каких-то неприятных лекарств, Локтев попробовал мысленно отвлечься на посторонние темы. Но и посторонние темы оказались странным образом связанными с медициной. Локтев размышлял о том, подвержены ли собаки венерическим заболеваниям. А если подвержены, то каким именно. Сифилису? Вопрос так и остался нерешенным. Стеклянная дверь открылась, высунулась голова Казанцева.

     - Пройдите. Но только на пять минут.

     - Нет, уважаемый доктор, при вас разговор не состоится, - Руденко покачал головой. - Там ещё кто-то есть, ну, в реанимации?

     - Та-а-а-м сестра, - нараспев ответил врач. - Только что сняла капельницу.

     - Сделайте, как я говорю. Выведите из палаты сестру и вместе с ней ждите в коридоре. Не здесь, на кушетке, а там, в коридоре. Вопросы, сами понимаете, не для посторонних. Это тайна следствия. И не волнуйтесь: я быстро все закончу.

     Казанцев повернул голову, позвал дежурную сестру, вслед за ней вышел в коридор.

     - Пойдемте.

     Руденко поманил Локтева пальцем.

     В шестиметровом боксе, именуемом палатой, за низкой белой ширмой на кровати у окна лежал человек в больничной рубахе, заляпанной бурыми пятнами. Лицо человека, темное, одутловатое, опухшее от побоев, казалось лицом мертвеца, если бы не голубые прозрачные глаза, которые двигались, следя за пришедшими людьми.

     Локтев, прикрыл за собой дверь, инстинктивно закрыл нос ладонью. Фу, ну и запах здесь. Воняет, как у древней старухи из-под юбки. И старуха эта год как не моется и ходит исключительно под себя. Руденко зашел за ширму, встал рядом с кроватью и вопросительно посмотрел на Локтева.

     - Не узнаешь этого типа?

     Локтев, оставшийся стоять возле двери, сделал над собой усилие, пристально всмотрелся в лицо человека. Показалось, Крапивин усмехается. Или это гримаса боли? Или гримаса призрения?

     - Нет, не узнаю.

     Руденко чуть наклонился над кроватью.

     - Я инспектор московского уголовного розыска, - сказал он, произнося слова твердо и отчетливо. - Вы меня понимаете?

     Крапивин в ответ кивнул головой.

     - Вы можете говорить?

     - Да, могу.

     Крапивин отвечал хриплым шепотом.

     - Вот и хорошо. Мы задержали вашего сообщника, Максима Тарасова. На допросе он показал, что вы являетесь организатором убийства предпринимателя Зеленского. Лично я так не считаю. Мне кажется, организатор преступления не вы, а именно Тарасов. Он вас просто подставляет, валит на вас всю вину. Правильно?

     - Какой ещё Тарасов?

     Крапивин закашлялся и сплюнул кровавую мокроту себе на рубашку. Минуту Руденко ждал, когда Крапивин откашляется.

     - Хорошо, тогда давайте сначала проясним кое-что.

     Руденко вытащил из нагрудного кармана рубашки фотографию Тарасова, стал держать снимок перед глазами Крапивина.

     - Не вы организатор преступления, а он. Так?

     - Кто он?

     - Вот этот, на карточке. Вы его узнали? Ведь узнали?

     - Кого?

     - Вот его, - Руденко не опускал фотографию, продолжая держать её перед лицом Крапивина. - Ведь узнали? Это он?

     - Кто он?

     Локтев, чувствуя напряжение момента, застыл у дверей, не зная, что с собой делать. То ли выйти из палаты и ждать Руденко в предбаннике у дверей в отделение интенсивной терапии, то ли остаться стоять на этом самом месте. Хотелось провалиться сквозь землю.

     - Это Тарасов, правильно? Ведь так?

     - Ведь как?

     - Ведь это Тарасов?

     - Кто это?

     Крапивин то ли закашлялся, то ли засмеялся странным лающим смехом. В его груди что-то свистело и шипело, так на раскаленной сковородке шипит мороженое сало. Руденко убрал фотографию обратно в карман.

     - Слушай меня ты, умирающий лебедь, - голос Руденко сделался злым. - Ты ведь подыхаешь. Понимаешь меня? Жить тебе осталось день, а, может, того меньше. Сейчас ты покрываешь засранца, который виноват в твоей смерти. Понимаешь? Ты не хочешь ничего сказать?

     Крапивин не ответил, из его груди продолжало вырываться прерывистое шипение. Руденко протянул руку, поднял больничную рубаху. Обнажилась рана на животе, глубокая, гноящаяся, по краям обмазанная зеленкой. Рана, своими размерами и глубиной похожая вовсе не на рану, похожая на нору полевой мыши или крота.

     Локтев прикрыл веки и отвернулся.

     - В тебе гноя ведро, - сказал Руденко. - Ты скоро издохнешь. Так скажи правду перед смертью. Ну, скажи.

     Крапивин плюнул. Кровавый плевок упал на грязную рубаху. Локтев не видел, что происходит, но он слышал, как Крапивин застонал, жалобно и протяжно.

     - Какая же ты тварь, - сказал Руденко, низко склоняясь над постелью.

     Крапивин вскрикнул, застонал громко и жалобно.

     - Ну, ну, давай, - говорил Руденко. - Облегчи душу.

     Локтев испытал кислый тошнотворный позыв.

     - Разрешите, я выйду, - сказал он.

     - Иди, от тебя все равно никакого толку.

     Руденко ещё ниже склонился над кроватью. Крапивин застонал громче, ещё громче. Локтев выскочил из палаты, прошел застекленный тамбур, высунул голову в коридор. У ближнего подоконника Казанцев о чем-то разговаривал с медсестрой.

     - Доктор, - крикнул Локтев. - Кажется, больному плохо. Он, кажется, вас зовет.

     Казанцев стремительно сорвался с места, косолапя ноги, прошел мимо Локтева в реанимационный бокс. Локтев сел на кушетку, тошнота провалилась вниз, но ещё продолжала кружиться голова. Через минуту появился Руденко. На ходу он вытирал носовым платком чем-то испачканные пальцы правой руки.

     - Сволочь, - пробормотал Руденко, неизвестно кому адресуя ругательство. - Он вырубился, гад.

     Локтев поспешил к выходу. «Нет, не получит от меня этот садист номер пейджера, - думал Локтев на ходу. Не получит. Руденко говорит, что Тарасов убийца. Но нет веры такому человеку. Он врет, скорее всего, врет. Он что-то замышляет. Если он возьмет Тарасова, то будет мучить его так, как только что мучил этого несчастного, этого Крапивина. Нет, сперва я сам долден во всем разобраться. Должен найти Тарасова, поговорить с ним. А дальше видно будет. Все, решено».

     Локтев вслед за Руденко вышел из больничного корпуса, глотнул воздуха и почувствовал облегчение. На улице потемнело, с неба брызнули капли теплого дождя. Руденко остановился под козырьком подъезда, прикурил сигарету. Синее облачко табачного дыма разогнал ветер.

     - Слушайте, Кактус, - Руденко усмехнулся. - То есть, Алексей, вот что. Надо форсировать события. Я не знаю, сколько ещё народу в смертном списке у Тарасова. Я не знаю, кто следующая жертва, я почти ничего не знаю... Но этого хрена нужно найти и остановить. Не знаю только, как это сделать. И от вас толку, как от козла молока. Витаете где-то, в высших сферах... Вспомните хоть что-то существенное, помогайте мне. Ведь Тарасов снова что-то затевает. Я это чувствую.

     - Постараюсь помочь, - сказал Локтев. - Обещаю.

     Тошнота постепенно прошла. Дышалось легко и свободно.

Глава восьмая

     Локтеву пришлось потратить уйму времени на поиски адреса частного детективного агентства «Северная звезда».

     Покружив по тихим дворам, поплутав среди старых зданий в сплетении кривых переулков в районе Сретики, то и дела сверяясь с адресом, нацарапанном на мятом отрывном листочке, Локтев, наконец, набрел на нужный дом. Как ни странно, агентство «Северная звезда» нашло приют в пятиэтажном здании красного кирпича, под обветшалой крышей научно-исследовательского института нефтяного приборостроения.

     Дед вахтер, облаченный в пограничную фуражку с зеленым верхом и китель военного моряка, выслушал вопрос Локтева и молча махнул рукой в сторону лестницы, терявшейся где-то в темноте, в сырости затхлого подвала.

     Спустившись вниз на один пролет, Локтев увидел перед собой короткий коридор, освещенный яркой стосвечовой лампочкой. В конце коридора единственная дверь, обитая железом. Ни вывески, ни таблички.

     Локтев стукнул в дверь кулаком. Звук от удара получился странный, похожий на раскат далекого грома. Через несколько секунд в замке повернули ключ, петли скрипнули, дверь открылась наружу. С другой стороны порога стоял высокий полный мужчина лет пятидесяти в мятой клетчатой безрукавке навыпуск.

     - А вы Локтев?

     Мужчина и посмотрел на посетителя пустыми глазами, лишенными человеческого любопытства.

     - Он самый, - кивнул Локтев.

     - А я Журавлев. Приятно познакомиться.

     Мужчина прищурился, протянул для пожатия большую ладонь, мягкую и теплую, как свежеиспеченный батон. Закончив на этом короткую церемонию знакомства, Журавлев пригладил засаленные седые волосы, зевнул во весь рот и, пропустив гостя в комнату, показал пальцем на стул.

     Затем хозяин кабинета два раза повернул ключ в замке и, чтобы убедиться, что дверь действительно заперта, с силой подергал за почерневшую от старости деревянную ручку. Локтев вдохнул сырого, пропахшего дешевым табаком воздуха, опустился на стул с мягким сиденьем и спинкой, осмотрелся по сторонам.

     На минуту показалось, что он попал не по адресу, очутился совсем не там, куда шел. Ничего себе, детективное агентство, ничего себе «Северная звезда». Берлога одичавшего холостяка, а не агентство.

     Зарешеченное слепое окошечко где-то под потолком почти не пропускало дневного света. Из обстановки старый продавленный диван, в изголовье подушка и кое-как сложенный комплект несвежего постельного белья.

     У другой стены два письменных стола, один из которых завален желтыми от старости бумагами, на другом столе компьютер, телефонный аппарат и радиоприемник с выдвинутой антенной. В углу комнаты необъятных размеров сейф, рукомойник и электроплитка на тумбочке. Посередине всего этого великолепия, точно под свисающей с потолка лампочкой, ещё один конторский стол, заставленный пепельницами, полными окурков, немытыми чашками, двумя коробками из-под ботинок.

     Журавлев обогнул стол, уронил свое габаритное тело в жалобно заскрипевшее кресло на колесиках. Нацепив на нос очки, он стал бесцеремонно разглядывать посетителя, будто перед ним сидел не живой человек, а бездушная восковая кукла. Неприятная личность этот Журавлев, - решил Локтев. Седые патлы давно не знали ножниц парикмахера, газа пустые, сонные, как у дохлой рыбы.

     Такое впечатление, что частный детектив только десять минут назад, воспряв от сна, поднялся со своего продавленного дивана, на котором, не снимая одежды, сладко проспал ночь и добрую половину утра.

     Локтев, почувствовав неловкость момента, кашлянул в кулак.

     - Простите, что так на вас смотрю, - наконец разжал губы Журавлев. - Просто впервые в жизни довелось увидеть живого драматурга.

     - А мертвых драматургов вам доводится видеть часто?

     - И мертвых не видел, - не улыбнувшись, Журавлев покачал непричесанной головой. - Но это впереди.

     - Не сразу вас нашел, - сказал Локтев только для того, чтобы что-то сказать. - Вывески, то есть, таблички нет.

     - Мне не нужны таблички. Кто надо дорогу сюда найдет. А это сырой погреб я арендую только потому, что плата чисто символическая.

     - Вы один тут, - подыскивая нужное слово, Локтев снова кашлянул в кулак, - один вы тут трудитесь?

     - Один, - кивнул Журавлев. - Есть ещё молодой парень, помощник Саша Вилкин. Набирается опыта под моим чутким руководством. Раньше нас, детективов, было четверо. Но я не могу положить людям хорошие оклады. Мои коллеги нашли сытую кормушку. Я на них не в обиде.

     - Что, мало работы?

     - Предложений хватает, - Журавлев покачал головой. - Просто лично я не за всякую работу берусь.

     Локтев кивнул головой, ему показалось, что Журавлев врет. На самом деле работы нет. Видимо, в старые добрые времена детектив привык питаться четыре раза в день, а теперь изменил своим привычкам, перешел на двухразовое питание. Он, банкрот по жизни, готов ухватиться за каждое предложение, самое дохлое, самое кислое, самое неперспективное. Самое, самое... Без разбора.

     - Я уже разговаривал с нашим общий знакомым, - Журавлев сунул в рот сигарету, выпустил из себя облако дыма. - Как я понял, суть дела вкратце такова. Вы ищите в Москве некоего знакомого человека, который не хочет с вами встречаться.

     - Он не знает о том, что я его ищу. Но знает о том, что его ищет милиция.

     - Вам известно его имя, его внешность и номер его пейджера. Больше ничего, так?

     - Больше ничего.

     Локтев вытащил из кармана и протянул Журавлеву сложенную вчетверо бумажку.

     - Тут все записано. Его зовут Тарасов Максим. Но я уверен, что мой знакомый живет под чужим именем, по чужим документам. Так что его имя - это пшик. Внешнее описание... Если у моего знакомого было, скажем, три ноги и две головы, если бы он весил триста килограммов, то внешнее описание кое-что значило бы. Две головы - уже зацепка. А так... Обычный человек, средней комплекции, средних лет. Каких тысячи, каких миллионы. Остается только номер пейджера. Вот я и хочу узнать, можно ли по номеру пейджера найти в Москве человека?

     - Ответ отрицательный. По номеру пейджера человека не найдешь.

     - Что, никаких шансов? - Локтев поморщился. - Честно говоря, я надеялся на вас. Я думал, можно с помощью каких-то приспособлений прослушать эфир, выяснить, где именно в данный момент находится владелец пейджера.

     - Молодой человек, вы хоть немного петрите в радиотехнике?

     Локтев, которому формулировка вопроса показалась невежливой, даже грубой, отрицательно покачал головой. Но Журавлев не дал ему возможность обидеться.

     - Слушай, мне в сортир нужно, отлить. А сортир на втором этаже. Не хочешь подождать меня с другой стороны двери?

     Бесцеремонный Журавлев выпроводил Локтева в коридор.

***

     По иронии судьбы в тот же самый день и примерно в то же самое время Максим Тарасов тоже встречался с частным сыщиком.

     Над Москвой занималось жаркое утро.

     Тарасов явился на деловую встречу раньше назначенного срока. Теперь он коротал время во дворе старого московского дома рядом с безымянной церквушкой, закрытой на реставрацию.

     Со стороны Тарасов напоминал усталого пешехода, провинциала, свернувшего под жиденькую тополиную тень с жаркого, раскаленного солнцем тротуара. Провинциал присел отдохнуть и сполоснуть горло минеральной водой из прозрачной бутылочки. Пыльный сквер, загаженный голубями и собаками, не лучшее место для отдыха в жаркий день. Но Тарасову не на кого было обижаться. Он сам выбрал это место, теперь оставалось только ждать.

     Частный детектив был пунктуальным человеком.

     Как и договаривались, он появился из подворотни серого четырехэтажного дома ровно в одиннадцать утра. Этот моложавый мужчина в джинсовом костюмчике имел заурядную внешность образцового студента старшекурсника. Но на самом деле являлся одним из лучших сотрудников охранно-сыскного агенства «Гарант-Плюс».

     Звали детектива Игорь Белов. Он приходил на встречу с Тарасовым уже трижды, и каждый раз приносил именно ту информацию, за которую клиенту не жалко отдать деньги. Поздоровавшись за руку с Тарасовым, он сел рядом на лавочку, положил на колени папку из кожзаменителя и спросил:

     - Ну, как вам нравится в Москве?

     - Как может человеку нравится в сумасшедшем доме? - ответил Тарасов вопросом на вопрос. - Привыкаю потихоньку. А как ваши дела?

     - Мои дела - это ваши дела, - улыбнулся Белов.

     На этом обмен любезностями был закончен. Детектив перешел к делу. Он открыл папку, передал Тарасову большой пухлый конверт. Конверт содержал в себе два десятка цветных фотографий импозантного мужчины средних лет с благородной сединой на висках.

     В конверте были также фотографии двух охранников этого же мужчины, автомобиля мужчины и любовницы мужчины. Тарасов перебрал снимки, долго рассматривал женщину, коротко стриженую блондинку лет тридцати. Он показал на снимок пальцем.

     - Какая белая, как домашний пельмень. Так бы и съел её на завтрак.

     - Да, аппетитная, - одобрил гастрономический выбор Белов. - Но потаскушка слишком дорогая. Катерина Сергеевна Уварова. За год содержание этой дамы обошлось Субботину примерно двести тысяч долларов.

     - Вот как?

     - Не меньше, - кивнул Белов. - Двухкомнатная квартира куплена на его деньги в ноябре прошлого года. Затем евроремонт, итальянская мебель. В марте Субботин подарил Уваровой иномарку. С началом весны ремонтирует, вернее, капитально перестраивает её дачу.

     Физиономия Тарасова вытянулась.

     - Да, дорогая сучка. С сучкой такой без штанов останешься, по миру пойдешь.

     - Субботина и Уварова связывает большое чувство. Но Уварова не просто дорогая содержанка. Она претендует на роль самостоятельной деловой женщины. Кандидат медицинских наук, защитилась в позапрошлом году на кафедре глазных болезней.

     Белов вынул из папки второй конверт с фотографиями. Тарасов вытащил стопку снимков, стал рассматривать их один за другим. Сыщик сопровождал просмотр своими пояснениями.

     - Вот сын Тарасова, Максим, ваш тезка. Учится в МГУ на истфаке. Собрался жениться, свадьба, кажется, через месяц. Впрочем, я составил письменный отчет, в нем все изложено. А это невеста Максима, Даша Кошелева. Тоже студентка. У сына Субботина и этой Даши большая любовь.

     - Слишком они любвеобильные эти Субботины, - заметил Тарасов. - Старший Субботин ещё тот кобель и сын такой же. В папашу пошел.

     Белов хихикнул, показал пальцем на следующую фотографию

     - Это отец Даши Кошелевой. Владелец двух частных зубных клиник. Хотя, как ни странно, не еврей. Мать домохозяйка. Увлекается, не поверите чем...

     - Благотворительностью? - предположил Тарасов.

     - Не смешите меня.

     - Рукоделием?

     - Мимо. Увлекается она водными лыжами. И вот, наконец, родители Тарасова. Старики, пенсионеры. Его мать в прошлом году сломала ногу, никак не восстановится после операции. Отец тоже сильно болеет. Мой письменный отчет найдете в папке. Там все подробно расписано.

     - Спасибо, - сказал Тарасов. - Большая проделана работа. Это пока все, что меня интересует. И теперь просьба деликатного свойства. Мне нужно кое-какое оружие. Можно сделать?

     - Что именно интересует?

     - Карабин Симонова. Старомодная вещь, но мне нравится. Я умею хорошо с ним обращаться.

     - СКС - без проблем. Оптика?

     - Не требуется.

     - Что-нибудь еще?

     - Два Калашникова, лучше АКМ, а не АК семдесят четыре. Калибр не пять сорок пять и не пять пятьдесят шесть, а семь шестьдесят два. Калашников не укороченный. Можно сорок седьмой. Плюс патроны. Скажем, тысяча. Плюс пару «ТТ». Желательно не китайских.

     - Ого. Большой заказ. Как срочно нужно оружие?

     - В течение недели, ну, десяти дней.

     - Хорошо, через неделю я с вами свяжусь. Раньше не обещаю. Проблема не стволы достать, а патроны. Это дефицит. Только об оружии в офисе нашего сыскного агенства никому ни слова. Это чисто моя работа.

     - Само собой. Понимаю.

     Белов убрал фотографии в конверты, конверты спрятал в папку. А папку положил на лавочку. Затем встал и пожал руку Тарасова.

     - Если что-то ещё понадобится...

     - Да, да, понадобится. Я знаю, где вас найти.

     Белов кивнул головой и ушел. Тарасов ещё минут десять сидел в сквере. Он размышлял, с чего лучше начать.

     Вернее с кого...

***

     Отливал Журавлев довольно долго. Локтев терпеливо дожидался возвращения сыщика, меряя шагами коридор. Когда тот появился снова и отпер дверь «Северной звезды», то предложил Локтеву занять прежнее место.

     - Итак, у нас есть номер пейджера, - повторил Локтев. - Мне нужно...

     - Я сейчас все объясняю, - оборвал его Журавлев. - Объясню популярно. Так, что и дурак поймет. Владельца сотового телефона, скажем, ещё можно засечь. То есть не самого владельца, а район, где он находится. С точностью до квартала. Ведь сотовый телефон - это передающее устройство, значит, его в принципе можно засечь. На такую операцию требуется время, люди и деньги. Нужно, скажем, четыре пеленгатора. Это дорогие игрушки. А что такое пейджер?

     - Что? - машинально переспросил Локтев.

     - Это маленький приборчик с экраном, на котором высвечиваются сообщения, которые на определенной радиочастоте отправляет оператор. Другими словами, пейджер - это тот же радиоприемник, который ловит сигналы определенной частоты. Понимаете, это радиоприемник, а не передатчик, поэтому запеленговать пейджер невозможно. Искать владельца пейджера все равно, что искать владельца приемника. Теперь, наконец, дошло?

     - Значит, вы не сможете мне помочь?

     В мертвых глазах Журавлева вспыхнули блеклые искорки жизни.

     - Я не сказал, что не смогу найти вашего знакомого. За эту работу я возьму, скажем, тысячу зеленых плюс накладные расходы. Половина денег вперед. У каждого человека есть свои основные принципы. Мой принцип - половина гонорара вперед.

     - Дороговато, - на всякий случай промямлил Локтев, не имевший ни малейшего представления о расценках столичных детективов.

     - Вы находитесь, - Журавлев обвел взглядом темные сырые стены, - в сыскном агентстве, а не в собесе. Я, в отличие от вас, не работаю даром. А штукарь по московским понятиям - не великие деньги. В солидных частных агентствах вас обдерут, как липку. Там у них красивые секретарши в чулочках, кастелянши в коротких юбочках, блестящие полы, сотрудники с лысинами и в дорогих костюмах. И все такое прочее. Там пускают пыль в глаза. А я выполняю реальную работу за не слишком высокий гонорар. Согласны? Вижу, что согласны. Деньги у вас при себе?

     Вздохнув, Локтев полез во внутренний карман пиджака, открыл бумажник и, покопавшись в его кожаном чреве, достал и, разложив деньги веером, протянул Журавлеву десять купюр по пятьдесят долларов. Тот принял деньги, пересчитав, спрятал их в ящик стола и, немного оживившись, потер одну ладонь о другую.

     - С этой минуты вы становитесь моим официальным клиентом, - торжественно заявил Журавлев. - А официальный клиент это и друг, и товарищ, и работодатель в одном лице.

     - Давно сюда не заходили официальные клиенты? - усмехнулся Локтев.

     - Да как сказать, - неопределенно пожал плечами Журавлев. - Итак, к делу. Мы имеем номер пейджера. Это уже кое-что.

     - Но вы только что сказали, что номер пейджера нам ничего не даст.

     - Сказал, - кивнул Журавлев. - Но сказал это в ту пору, когда вы ещё не были моим официальным клиентом. Теперь все изменилось. Кардинально. На сто восемьдесят градусов. Теперь я говорю: ваш приятель, считайте, у меня вот в этом кармане.

     Журавлев, обнажив в самодовольной улыбке желтые табачные зубы, похлопал себя ладонью по нагрудному карману рубашки.

     - Он у меня вот здесь или почти здесь. Сидит и не дышит от страха.

     - И что вы собираетесь делать: послать сообщение по пейджеру, назначить Тарасову встречу? Как вы станете его искать?

     Локтев уже ругал себя за то, что так легко отдал деньги. Журавлев не внушал доверия: неряшливый мужчина, флегматичный грубиян, неудачник с высоким, ничем не подкрепленным самомнением. Целыми днями дрыхнет, сопит на продавленном диване, варит на электроплитки молочные сосиски, сидит за этим вот столом, в своем гнилом погребе, как паук в центре свитой паутины. И ждет, когда в эту сеть попадет какой-нибудь дурак набитый, вроде Локтева.

     И вот она, легкая добыча с толстым кошельком, сама прибежала. Конечно же, не стоило так поспешно, так легко расставаться с деньгами. Следовало хотя бы поторговаться. Следовало не позволять этому хаму разговаривать с собой в этой развязной нагловатой манере.

     - Искать? - переспросил Журавлев, выставил вперед правое ухо, будто плохо слышал и неожиданно сократил дистанцию, перейдя на «ты». - Запомни, я никого не собираюсь искать. Ваш Тарасов, или как там его теперь кличут, сам найдется.

     - Но как, как это он найдется?

     - Что ж, как официальный клиент, как человек, который внес в кассу агентства аванс, - Журавлев покосился на ящик стола, в котором лежали деньги, только что полученные от Локтева, - ты имеешь право знать о методах моей работы. Мне почему-то кажется, что ты не круглый дурак и не бездарная тупица, хотя и драматург по профессии. Слушай и запоминай сразу, потому что повторять и пережевывать всю эту кашу я не стану.

     - Слушаю, - покорно кивнул Локтев, про себя решивший, что клиенты частных детективов просто не имеют право обижаться на грубость и вульгарные манеры тех людей, которых нанимают.

     - В Москве примерно двадцать пейдженговых компаний, больших и малых. Владельцев пейджеров хоть неводом лови, не переловишь. Короче, их очень много. Каждая компания, грубо говоря, использует определенную радиочастоту для своей работы. Пейджеры этой компании настроены именно на эту радиочастоту. Вы звоните оператору по московскому телефону, передаете какую-нибудь хреноту; «Света, жду ровно в восемь у Большого». Через несколько секунд ваше обращение преобразуется в радиосигнал. Каждый пейджер ловит все сообщения, которые поступают в эфир. Но высвечивает на своем экране только те сообщения, которые адресованы конкретно данному абоненту. Пейджер так устроен. Это все равно, что запрограммировать телевизор так, чтобы он ловил только футбольные матчи. А в остальное время - экран темный. Почему только эти сообщения ловит пейджер? Да потому что каждый пейджер имеет свой индивидуальный код, который в него прошивает техническая служба компании. Схватываешь?

     - Стараюсь схватить, - кивнул Локтев.

     - Слушай, и о чем ты там пишешь в своих пьесах, если даже элементарные вещи так туго до тебя доходят?

     - Пишу о людях, об их чувства, - в голосе Локтева слышалась обида.

     - Эх, да что ты можешь написать знать о людях, об их чувствах, если ты даже в простейших приемниках ни хрена не смыслишь? - Журавлев фыркнул. - Согласись, человек устроен немного сложнее, чем радиосхема. Ну, Бог с тобой, драматург, слушай дальше. Короче, мы делаем двойник пейджера, который имеет твой друг. Даже два двойника. Один тебе, другой мне. И все сообщения, которые будут скидывать ему на пейджер, будем читать и мы с тобой.

     - А как все это сделать?

     - Нужно купить непосредственно сами пейджеры. Далее с помощью компьютерной программы мы вычисляем код, который соответствует данному абоненту. С помощью программатора, а это две простейшие микросхемы, мы перепрограммируем свой пейджер на номер Тарасова. Вот и вся механика. Сейчас же могу включить компьютер, подключить к нему антенну, запустить программу. Затем посылаю на абонентный номер Тарасова любое маразматическое сообщение: «Скачаю, твоя Люба». И через несколько секунд сообщение в эфире. Компьютер вывел его на монитор. И вот главное: вместе с моим сообщением на мониторе мы увидим индивидуальный код Тарасова, который прошит в его пейджере. Дошло?

     - Теперь дошло, - кивнул Локтев.

     - А далее я перепрограммирую наши пейджеры. Останется только ждать. В один прекрасный день и час какой-нибудь лох назначит твоему Тарасову встречу или сообщит свой адрес. Короче, ты встретишь своего друга и спокойно его пришьешь. Зарежешь или пристрелишь - на твое усмотрение. Кстати, я тебе в этих делах не помощник. Потому что Журавлев детектив, а не наемный убийца.

     - Я не собираюсь его убивать.

     - А для чего тогда ты ищешь своего Тарасова? Попить с ним чаю и вспомнить золотое детство?

     - Да я, да мы...

     - Можешь не врать. Это твои дела. Я так спросил, к слову. Моя проблема - найти этого чмошника.

     - А не проще ли обратиться в пейджинговую компанию, дать взятку оператору или ещё кому, чтобы узнать имя и адрес нашего героя? То есть, за взятку узнать теперешнее имя и адрес Тарасова?

     - Шекспира когда-нибудь читал? Или современным драматургам эта рутина ни на хрен не нужна? Тогда почитай. И особо обрати внимание на такие слова из Гамлета: «Не все так просто, друг Гораций». Когда ты заключаешь контракт с пейджинговой компанией, можешь не показывать паспорта и имя назвать от балды. Так что, на взятках мы немного сэкономим. Приходи завтра в это же время. Двойники пейджеров будут готовы.

     Журавлев заскрипел креслом и встал. Разговор закончен.

Глава девятая

     Такого фейерверка, который будет сегодня вечером, Москва давно не видела и не слышала. Бах-бах, море огня, океан света. Да, похороны с салютом - это запоминается надолго. Плюс пожар и несколько трупов на десерт. Вместо торта и мороженого. Нравится? Те, кто ещё не успел запастись гробами, запасайтесь скорее. Те, кто все откладывает на потом, скорее закругляйте земные дела, думайте о вечном. Времени в обрез. Поторопитесь, живые.

     Тарасов, рисуя в воображении картину взрыва, улыбнулся. Вот и говори тут о даре предвидения, о человеческой интуиции. Если бы кто из посетителей ресторана «Домино» предвкушал такой конфуз с пожаром и трупами вместо сытного ужина, разве отправились бы люди в это увеселительное заведение?

     Остались бы дома в этот вечер. И жили долго и счастливо. Но не судьба...

     Сидя на мягком пуфике перед старинным высоким трюмо, Тарасов рассматривал в зеркале собственное отражение. Короткая стрижка, лоб с небольшими залысинами. Брови узкие, нос средней длины, прямой. Губы не толстые ни тонкие. Глаза голубые, яркие, запоминающиеся. Хорошее лицо.

     В том смысле, что лицо никакое, не характерное. С таким лицом можно работать на сцене, можно сниматься в кино. При помощи грима это личико запросто лицо можно состарить лет на тридцать, а можно омолодиться лет на десять. Довольный собственными наблюдениями, Тарасов взглянул на настенные электронные часы в деревянном корпусе под старину.

     Пять часов вечера. Можно начинать.

     Взрывами занимается ФСБ, там есть толковые спецы. Если к ним попадет описание внешности Тарасова, если свидетели составят его фоторобот, игра будет быстро закончена. И, разумеется, не в его пользу. Тарасова прихлопнут. Поэтому внешность следует изменить радикально. Сверх радикально. Надо хорошо постараться. Разумеется, Тарасов не профессиональный гример, но кое-чему в театре научился, азы освоил.

     Через частных детективов Тарасову удалось выяснить, что двоюродный брат Рафика Исмаиловича Оганяна, хозяина ресторана «Домино», обосновался в Краснодаре. Зовут брата Тигран, носит ту же фамилию, он младше Рафика Исмаиловича на пять лет. Тигран, не долго выбирая жизненную стезю, пошел по стопам старшего брата. Приватизировал какую-то столовую, настоящий сортир, а не место общественного питания. Вложился в большой ремонт, набрал официантов, и теперь кормит дорогими обедами и ужинами состоятельных людей.

     Кажется, бизнес идет в гору. Тигран наладил оптовую торговлю импортными сигаретами и пивом, собирается открыть центр техобслуживания автомобилей, затевает ещё какие-то законные или не совсем законные коммерческие проекты. Словом, шевелится. Как сообщили сыщики, отношения между братьями хорошие, но общих дел они не имеют, Тигран не виделся со своим московским родичем пару лет, перезваниваются братья довольно редко.

     Три дня назад Тигран уехал в Чехию купить партию светлого пива. Если сегодня Тарасов явится в ресторан «Домино», представится земляком Тиграна, передаст от него привет, Оганян старший не насторожится. Все будет выглядеть весьма логично, пристойно.

     Итак, за дело. Французский грим, как сказано в инструкции, высыхает за шесть часов. Шесть часов - гарантировано. По прошествии этого времени, грим сделается твердым, начнет шелушиться, сваливаться с лица мелкими светлыми чешуйками. Ладно, пусть не шесть часов, допустим, грим продержится только четыре часа. Ничего, четырех часов хватит, чтобы все закончить. Через четыре часа мертвые уже встретятся с мертвыми, а живые займутся своими мирскими делами. Так и будет.

     Тарасов опустил пальцы в баночку матового стекла с широким горлом, стал, совершая вращательные движения пальцев, втирать грим в кожу. Слой не должен быть слишком тонким, иначе грим слишком быстро высохнет. Но и толстым быть не должен, иначе косметика будет слишком заметна, лицо сделается чужим, неестественным, как резиновая маска. Любое движение будет причинять неудобства. Сегодня он осваивает амплуа бизнесмена, который ужинает в приятном обществе очаровательной студентки.

     Придвинувшись ближе к зеркалу, Тарасов беличьей кисточкой нанес на грим пудру. Цвет лица ровный, желто сероватый. Он поднял веки, вставил в глаза серые контактные линзы. Покрасил ресницы белой тушью, серым подкрасил губы.

     Хорошо, вот он уже постарел лет на пятнадцать. Только этого мало. Из разложенных на столешнице зеркала экземпляров Тарасов выбрал седые усы. Самые пышные, почти полностью закрывающие верхнюю губу. Отлично. Тарасов приклеил брови, подергал за волосики. Держатся крепко, клей надежный, но только цвет бровей слишком уж пегий. Он подкрасил брови светлой тушью. Теперь лучше.

     Седые бакенбарды хорошо прикрывают уши. Очки старомодные, коричневые, оправа массивная, стекла немного дымчатые. Прекрасно, в зеркале отражалась стариковская голова, сидевшая на молодых мускулистых плечах. Тарасов надел майку, светло голубую сорочку, повязал галстук, залез в брюки и снова глянул в зеркало.

     Он вобрал в себя плечи, ссутулился, прошелся по комнате мелкими стариковскими шажками. Убедительно. Вот только руки портят дело. Кожа слишком молодая. Впрочем, это объяснимо. Бизнесмены не машут лопатами и заступами, они люди умственного труда. Вот и кожа на руках долго остается молодой. Да, это хорошее объяснение.

     Как эта парочка будет смотреться со стороны? Немолодой мужчина, обремененный семьей, решил побаловаться с молодой цыпочкой. Простительная, по человечески понятная слабость.

     Он ведь не сухарь с мозгами, заросшими плесенью. Он большой жизнелюб и даже шалун. С этим персонажем все понятно. А что, какую изюминку нашла привлекательная молодуха в отмороженном пердунчике? Ум, знания, жизненный опыт? Это даже не смешно. На кой ляд сексапильной женщине чужой опыт, если свой передавать некому?

     Возможно, дамочка предпочитает зрелых мужчин. Даже перезрелых, так сказать, на грани загнивания. А может, её и пожилого человека связывают деловые отношение, которые все рано, как ни крути, решаются через ресторан и койку в гостиничном номере. Короче, возможны варианты.

     Внешне все выглядит нормально. Сама женщина должна смотреться привлекательно, выразительно, но не вульгарно. Официанты, мэтр и посетители ресторана просто обязаны обращать внимание, прежде всего на женщину. На её стройные бедра, грудь, выпуклую, объемную, но не слишком открытую посторонним взглядам. На бабу должны смотреть, не на мужика.

     Бизнесмен будет находиться в тени своей спутницы.

     Немного старомодный, добротный костюм из синей в полоску шерстяной ткани, очки, видавший виды портфель из добротной свиной кожи, трость из полированного красного дерева с круглым серебряным набалдашником. Все это есть, все лежит на кровати.

     А портфель ровно в семь часов в ресторане «Домино» ему передаст некто Бузуев, офицер в отставке, ныне промышляющий изготовлением на заказ всяких смертельных хлопушек. В портфеле китайский термос, точнее взрывное устройство направленного действия. На корпусе термоса кнопка, нажимаешь, начинает работать часовой механизм, таймер установлен на три минуты. Этого времени хватит, чтобы благополучно смотаться из ресторана.

     Три дня назад на одной из съемных квартир в районе Ленинского проспекта Тарасов осмотрел термос и остался доволен работой взрывотехника. «Нужно увеличить мощность, скажем, ещё грамм на двести», - сказал он.

     Бузуев недовольно покачал головой: «Вы что, хотите, чтобы жилой дом рухнул?» «Дом не рухнет, - ответил Тарасов. - Крепкое здание, старинная постройка. Хочу, чтобы этот кабак, его хозяина и обслугу разнесло на мелкие части. За два дня справишься?» «Будет готово уже сегодня вечером», - ответил Бузуев. «Мне не нужно сегодня вечером. Нужно через два дня. Бросишь сообщение на мой пейджер, встретимся у входа в ресторан в семь часов вечера. Правда, ты можешь меня не узнать».

     «Это как?» - вращал глазами взрывотехник. «Где твоя солдатская смекалка? Я хочу устроить небольшой маскарад. Хочу постареть лет эдак на двадцать, на тридцать. У меня в руках будет трость из красного дерева. Вот по трости меня узнаешь».

     Тарасов рассчитался с Бузуевым, передал ему пустой портфель из свиной кожи, запер съемную квартиру. Тарасов решил впредь здесь больше не появляться. О квартире знает Бузуев. Мало ли что... Если Бузуева вдруг прихватят, молчать ему нет резона.

***

     Все будет хорошо, - сказал себе Тарасов. Это его день.

     Правда, сегодня жарковато, чтобы напяливать шерстяную тройку. Если сильно вспотеешь, может потечь грим. Но другого костюма все рано нет под рукой. А бизнесмен, что поделать, пожилой человек, немного мерзнет. Старая кровь, не бежит, а едва движется по жилам, она не греет даже в жаркие летние вечера. На горячих молодых девочек вся надежда. Тарасов усмехнулся.

     Теперь голос и речь. Интонации должны быть мягкими, сам голос немного тонкий, козлиный. Не помешают старомодные обороты речи: моя милочка, пупсик, я томлюсь. Тарасов, смотрясь в зеркало, проблеял несколько фраз. Ничего, получается. Классический духарик с геморроем.

     Он просунул руки в рукава пиджака. Плечи, подбитые ватой, мешковатость костюма надежно прятали мускулистую спортивную фигуру. Тарасов, надел наручные часы на кожаном ремешке, взял с кровати трость, ещё раз прошелся по комнате, наблюдая за собой в зеркало. Ни дать, ни взять - светский лев на прогулке. Пора выходить.

     На Тверской большой выбор женщин.

     К пяти часам бабочки начинают слетаться. На роль подружки наверняка найдется подходящая кандидатура. А столичная проститня просто обожает степенных клиентов, работы с ними немного, запросы традиционные, деньги есть. Главное же, пожилые люди - самые надежные, не кинут.

     Тарасов вышел из подъезда, неторопливо перебрался на противоположную сторону улицы и не стал поднимать руку, когда мимо проезжали «Жигули». Ему казалось, что сейчас подобает проехаться в более солидной машине. Наконец, из-за поворота появилась темная «Волга, Тарасов сделал отмашку. Когда машина остановились, проблеял: «На Тверскую, молодой человек». Водитель кивнул головой.

     Через четверть часа Тарасов, велев водителю ждать, с видимой натугой выбрался с заднего сидения. Он встал на тротуаре и стал разглядывать девочек.

     Эти двое, стоящие у самой лестницы в гостиницу, слишком молоды, почти дети. У другой девки, делающей вид, что гуляет по тротуару, вызывающий вид: много косметики, высокая прическа, бордовая цыганская блузка. Эта отпадает. А вот та, дальня, что стоит возле колонны, ничего.

     Грива рыжих волос, тигровая блузка, короткая светлая юбка плотно обтягивает выпуклую задницу. Корма хорошая. Тарасов, постукивая тростью о тротуар, сделал несколько шагов вперед. И перед у девочки хороший, все при всем. Он приблизился к проститутке.

     - Мадам, разрешите пригласить вас на скромный ужин.

     Тарасов изобразил нечто вроде реверанса. Женщина подняла брови и смерила клиента оценивающим взглядом.

     - Двести за ночь, папаша. И я вся твоя.

     - Без проблем, милочка. Можно даже денежку вперед.

     Скорее всего, сегодняшним вечером эта цыпочка умрет, - Тарасов всмотрелся в женские глаза. Красивая, даже жаль её. Но сколько стоит жизнь проститутки? Недорого. Цену она сама назвала - двести баксов. Пусть будет так.

     - Вперед денежку - это необязательно, - великодушно разрешила проститутка. - Меня зовут Ира.

     - Очень приятно. А меня зовут Станислав Васильевич. Пойдемте, Ирочка, к машине.

     Тарасов показал наконечником трости на темную «Волгу».

***

     Важный разговор с Германом Семеновичем Старостиным, главным режиссером театра, Локтев начал плохо, не на той ноте, начал с пререканий.

     Старостину настроение с раннего утра испортила жена. Она объявила, что не едет вместе с театром на гастроли в Питер, как уславливались раньше, а отправляется в Крым к дальней родственнице. После утренней размолвки с женой Старостин был на нервном взводе и не собирался даже в мелочах уступать просьбам Локтева.

     Старостин побродил по собственному тесному кабинетику, окна которого выходили в пыльный театральный дворик, упал в кресло и стал массировать виски кончиками пальцев.

     - Вы, уважаемый, давите мне на психику, - сказал Старостин. - Не приходите на художественный совет, не являетесь на читку. Вы всегда отсутствуете. То вы болеете... То понос, то золотуха - так это называется. А теперь, когда мы решили, что ваша гениальная пьеса нуждается в доработке...

     При слове «гениальная» Старостин презрительно скривил губы.

     - Когда мы так решили, вы вдруг обиделись. У вас звездная болезнь. Вы зазнались. Решили вдруг, что вы второй Вампилов. С чего вы это взяли? Кто вам сказал такую глупость?

     - Я не обиделся, я не зазнался, у меня нет звездной болезни, - Локтев поджал губы. - А про Вампилова вы мне сами сказали.

     - Я сказал?

     Старостин сморщил некрасивое лицо и превратился в совершенную копию обезьяны.

     - Я не мог сказать такой глупости. Я говорю это вам в лицо: вы далеко не Вампилов. Вы с ним и рядом не сидели в одной грим уборной. А ваш опус утвержден в нашем театре только потому, что сейчас дефицит... Впрочем, хватит словоблудия. Вы соглашаетесь на изменения?

     - Я только прошу не кромсать пьесу вдоль и поперек, - подал голос Локтев. - И не изменять место действия.

     - Тогда объясните, почему действие пьесы происходит в небольшой военном гарнизоне?

     Старостин запыхтел сигаретой.

     - Почему бы и нет? Мой отец был военным строителям. Мои детство и юность прошли в небольших военных гарнизонах....

     - Если бы ваш отец был космонавтом, действие пьесы разворачивалось в космосе? Артисты в скафандрах, на заднем фоне симпатичные звездочки. Но вот только трудно на театральной сцене сыграть невесомость.

     - При чем тут космос? - застонал Локтев.

     - А при чем тут военные гарнизоны? - крикнул Старостин. - Мы перенесем действие на подмосковную дачу, точнее в интернат для престарелых работников культуры. Мы так решили.

     Локтев не нашел слов. Он глубоко вздохнул, придумывая достойный резкий ответ, но тут во внутреннем кармане пиджака запикал пейджер. Локтев вытащил пейджер, глянул на экранчик: «Все готово. Как договорились, сегодня в семь в ресторане «Домино». Подписи нет. Локтев посмотрел на часы. Три сорок пять по полудню.

     Он поднялся со стула, попросил у Старостина разрешения позвонить. «Лишь бы он был на месте», - подумал Локтев и накрутил номер Журавлева. Трубку подняли после третьего гудка, голос частного детектива, как всегда, казался сонным.

     - Агентство «Северная звезда».

     - Это я, - сказал Локтев. - На ваш пейджер только что поступало сообщение? Хорошо. Тогда я срочно к вам еду.

     Локтев положил трубку.

     - Куда это вы едете? - удивился Старостин. - Мы ещё не договорили.

     Локтев, уже выходивший из кабинета, застыл в дверях, только сейчас вспомнив о прерванном споре с режиссером.

     - Мне передали срочное сообщение. Моя родственница при смерти.

     - Смотрю, у вас все семейство какое-то хилое, болезненное. Что ж, передавайте родственнице привет и пожелания. Чтобы она скорее того... В смысле, выздоравливала. Жду вас завтра.

     Локтев не дослушал. Он слетел вниз по лестнице, выбежал из здания театра, сел за руль и через минуту уже мчался к Сретенке.

***

     Журавлев зевал, всем своим видом демонстрируя, что в данный конкретный момент видеть посетителя ему не очень хочется. Но Локтев, плотно усевшись на стуле перед письменным столом Журавлева, был неумолим.

     - Сегодня в семь вечера мы должны быть в ресторане «Домино», - объявил он.

     - Слушайте, молодой человек, почему бы вам не сходить в этот ресторан одному? - Журавлев широко распахнул пасть и зевнул. - Там наверняка собираются симпатичные девочки. Вы хорошо проведете время.

     - Я выдал вам аванс за работу, - твердо сказал Локтев. - Пока что вы эти деньги не отработали. Единственное, что вы сделали, - это выдали мне двойник пейджера Тарасова. И теперь хотите устраниться от дела. Вы должны меня сопровождать. Если вы не пойдете со мной, аннулирую наш договор к чертовой сраной матери.

     Журавлев курил, пепел падал на клетчатую безрукавку.

     - У вас, молодой человек, появляется собачья хватка. Но не будем горячиться. Если вы настаиваете, я пойду. Только хочу поинтересоваться. Неужели вы так богаты, чтобы тащить с собой в кабак лишнего человека, оплачивать угощения. «Домино» заведение категории Б, но цены там довольно высокие. Я много ем. В вашем возрасте у меня совсем не было денег. А откуда у вас деньги? Недавно похоронили любимую бабушку? А старушка имела отношение к нефтяному бизнесу?

     - Я никого из родственников не хоронил. У нас мало времени. И вот ещё что, пока не забыл. У меня есть для вас новое поручение. Нужно узнать все о некоем Мизяеве Олеге Иннокентиевиче. Судимый, кличка Мизер, москвич, отроду лет тридцать с небольшим. По моим сведениям, пару дней назад его насмерть сбила машина.

     - Что вы хотите знать о покойнике? На каком кладбище похоронили Мизяева? Или сколько человек присутствовало на похоронах? В какую сумму обошлись поминки?

     Журавлев засмеялся.

     - Дело в том, что за рулем той машины был я, - вздохнул Локтев. - Я хочу узнать, сбил я Мизяева или кого-то другого. В милиции мне показали альбом с фотографиями. На карточке был тот самый человек, которого я задавил. Следователь сказал, что этот Мизяев правая рука какого-то вора в законе. И блатные якобы заочно приговорили меня. Только пока не знают, где искать. Мент меня заставил написать агентурную подписку о согласии стать добровольным осведомителем. Я хочу убедиться, что сбил именно того человека. Хочу убедиться, что менты меня не кинули.

     Журавлев снова рассмеялся, но смех оборвал приступ икоты.

     - Кажется, вы единственный человек в этом городе, кто верит милиции, - Журавлев сделал запись в блокноте. - Подписку-то вы все равно уже дали. Значит, вы милицейский соловей?

     - В какой-то степени соловей, только песен милиции ещё не пел.

     - Я завтра же наведу справки об этом Мизяеве. Только это лишний труд для меня и лишние расходы для вас.

     - Все равно, я хочу знать правду. Кстати, вы идете вместе со мной в ресторан?

     - Молодой человек, я не спал две ночи кряду. Моя дочь сегодняшним утром родила. Я стал дедом.

     - Поздравляю. У вашей дочери все прошло успешно?

     - Успешно?

     Журавлев плюнул на пол.

     - Я вчера отвез дочь в родильное отделение больницы. Ее положили на каталку и оставили там в каком-то коридоре. Схватки проходили в течение десяти часов. Но врач только однажды подошел к ней. Когда младенец выскочил из моей дочери, крошку едва успели поймать в сантиметре от пола. Вот вам и успешно. Кстати, мой зять в командировке, прилетает вечером. Он даже не знает, что стал отцом. Он такой же молодой и симпатичный мужчина, как вы. Только умный и деликатный.

     - Я тоже иногда бываю умным, - сказал Локтев. - Так вы идете?

     Вместо ответа Журавлев положил непотушенный окурок в пепельницу, встал, распахнул дверцу тумбочки, вытащил какую-то одежду и начал переодеваться. Локтев стал размышлять о событиях предстоящего вечера. Что задумал Тарасов? Возможно, в этом кабаке у него назначено свидание с дамочкой или деловой разговор.

     Тут гадать бесполезно. Ясно только, что в семь вечера Тарасов появится в «Домино». Каковы действия Локтева, когда он нос к носу столкнется с Тарасовым? Об этом Локтев ещё не успел подумать. Может, лучше прямо сейчас связаться с Руденко? Нет, только не это.

     Если Руденко обо всем узнает, Тарасову уготована судьба того несчастного боксера, который в страшных мучениях доживал последние часы в реанимационном отделении. Которого застрелили якобы за то, что он хотел разоружить милиционеров. Если в ресторан нагрянет милиция, Тарасов не поднимет вверх руки. Тарасов не сдастся, потому что сдаваться не в его правилах. И его просто пристрелят.

     Взять его мертвым, так милиционерам даже удобнее. Меньше бумаготворчества. Хорошо, Руденко он не звонит, действует самостоятельно. Он, Локтев, просто подойдет к Тарасову и поговорит с ним по-мужски. Задаст несколько вопросов, получит на них ответы... Или не получит. Там будет видно.

     - Я готов, - сказал Журавлев.

     Локтев повернул голову и хмыкнул. Журавлев нарядился в белую сорочку с красным пятном от томатного соуса на самом воротнике, галстук бабочку, бордовую в белый горох. Сверху надел черный пиджак, перешитый из форменного железнодорожного кителя, сильно поношенного. На ногах серые брюки и открытые желтые сандали. В руке Журавлев держал черную фуражку с околышком неопределенно цвета. И, кажется, собирался водрузить фуражку на голову.

     - Вы блестяще выглядите, оделись как раз для ночного ресторана - сказал Локтев. - В таком виде вы и собираетесь идти? Еще и в фуражке?

     - Что, на чучело похож? - усмехнулся Журавлев. - Со стороны все будет выглядеть достоверно. Молодой преуспевающий сын - это вы. Старик отец, ныне пенсионер, бывший железнодорожник - это я. Так вот, любящий сын раз в год приглашает отца по-семейному отметить в ресторане его день рождение. Как идея?

     - Хорошая, но китель лучше снять. И фуражку тоже. Вы и без неё не замерзните.

     Журавлев сел за стол, вытащил из кармана «Яву» в твердой упаковке, поставил пачку сигарет на ребро.

     - В пачке сигарет экран, и пара микросхем, - стал объяснять Журавлев. - Этот экран свободно улавливает разговоры на расстоянии до ста метров. В кителе портативный усилитель сигналов, диктофон. В околышке фуражки вмонтирован микрофончик. С этим оборудованием я буду слышать и записывать все разговоры. Даже те, которые происходят за дальними столиками. Без аппаратуры вообще нет смысла идти в кабак. Теперь ясно?

     - Ясно, но фуражку придется оставить здесь. В ней вы походи не на обедневшего отца семейства. Вы похожи на подозрительного нищего, который собирается не заплатить за ужин. Официант будет все время находится рядом, он испугается, что вы смоетесь.

     - Возможно, вы правы, - неожиданно согласился Журавлев.

     Он покопался в ящике стола, вытащил и закрепил на правом ухе слуховой аппарат, присоединил тонкий бесцветный проводок к усилителю, спрятанному под подкладкой кителя.

     - Как теперь?

     - Теперь ещё куда ни шло, - вздохнул Локтев. - Папаша, прием, как меня слышно?

     - Слышу тебя, сынок, хорошо, - Журавлев спрятал пачку «Явы» в карман, посмотрел на часы. - Кажется, нам пора.

     - У вас есть лицензия на оружие? - Локтев встал.

     - Разумеется, есть.

     - Тогда возьмите с собой пистолет.

     - Это приказ?

Глава десятая

     Локтев и Журавлев появились у входа в ресторан «Домино» без четверти семь. Небо нахмурилось, на землю упали первые тяжелые капли дождя.

     Степенный седовласый швейцар в темно синей ливрее, расшитой золотой тесьмой, на мгновение застыл в нерешительности. Перед тем, как отворить стеклянную дверь посетителям, он выразительно покосился на ядовито желтые сандали частного сыщика и его черный железнодорожный китель, перешитый в цивильный пиджак. Суровый страж дверей осуждающе покачал головой.

     Журавлев с высоко поднятой головой невозмутимо прошагал мимо швейцара.

     - Вы в ресторан? - спросил швейцар Локтева.

     - Полчаса назад я заказал столик.

     - Проходите, пожалуйста. Вот та, вторая, дверь.

     Рукой швейцар показал на дверной проем, прикрытый цветной бамбуковой занавеской. Локтев пропустил вперед Журавлева. Сыщик, пройдя вперед, остановился посередине фойе. Он осмотрелся вокруг суровым взглядом полководца, изучающего место скорой неизбежной битвы.

     Картины на стенах, зеркала в человеческий рост. В мраморных плитах пола отражается люстра гигантских размеров, похожая на светящийся айсберг. Наверх, на второй этаж, уходит узкая винтовая лестница. Перед лестницей на стене красуется задранная кверху красная стрелка и надпись фиолетовыми прыгающими буквами «Коктейль-бар».

     Пластиковая перегородка отделяет фойе ресторана от дверей, ведущих в мужской и женский туалеты. О том, что, эти двери ведут именно в туалеты, свидетельствовал соответствующий логотип на перегородке.

     За деревянной стойкой среди пустых кронштейнов и вешалок томился без работы и чаевых старик гардеробщик. В кресле у противоположной стены развалился мужчина средних лет в недорогом костюме. Поставив у своих ног потертый портфель из свиной кожи, мужчина раскрыл газету.

     Видимо, он кого-то ждет, потому что часто отвлекается от чтения, поднимает глаза на посетителей. В соседних креслах юноша и девушка, негромко переговариваясь, с интересом смотрят на Журавлева. Видимо, они тоже кого-то ждут. Женщина в черном платье с блесками перед зеркалом поправляет прическу.

     Локтев взял Журавлева под локоть, потянул за собой. В дверях небольшого хорошо освещенного ресторанного зала, ещё незаполненного вечерними посетителями, спутников перехватил расторопный метрдотель в бордовом пиджаке. Он показал рукой на столик прямо в центре зала, рядом с фонтанчиком, в котором плавали зеркальные карпы.

     - Пожалуйста, это очень хорошее место. Можно зажарить любую рыбу из фонтана. Самого толстого карпа.

     - Мы сядем вот здесь, возле дверей, - ответил Журавлев. - Я пожилой человек и мне неудобно бегать в туалет через весь зал. А карпы слишком костистые.

     - Как угодно.

     Метрдотель провел гостей к столику, отодвинул стул, помогая сесть Журавлеву, быстро вжившемуся в роль степенного отца. Метрдотель на минуту исчез и вернулся с картой вин и меню.

     - Я позову официанта, - сказал метрдотель. - Вы сделаете заказ прямо сейчас. Пока будут готовить, можете подняться в бар. Если хотите, аперитив, коктейль или что-то покрепче принесут за ваш столик.

     - Спасибо.

     Локтев раскрыл меню, рассеяно пробежал глазами цены и, хмыкнув, осмотрел зал. Наплыва посетителей в этот вечер в «Домино» явно не ожидалось. Две женщины и один мужчина за столиком у эстрады, парочка за столиком у окна. Рядом ещё две женщины и пара мужчин... Журавлев выложил на стол пачку «Явы», стал настраивать слуховой аппарат в правом ухе, подкручивая крошечное ребристое колесико на держателе.

     Локтев посмотрел на часы, двадцать минут восьмого.

     - Черт, кажется, мы зря потеряем время. И деньги. Тарасова здесь нет.

     - Почему же зря, сынок? - Журавлев криво усмехнулся. - Мы ведь пришли сюда поужинать.

     - Это вы пришли поужинать. Так наслаждайтесь жизнью.

     - Я пожилой человек, - ответил Журавлев. - Из всех удовольствий жизни у меня осталась одно: бесплатная поликлиника.

***

     Между тем, именно в этот момент Тарасов переступил порог ресторана «Домино». Он оставил свою спутницу перед зеркалом, извинился и, громко постукивая об пол тростью, отправился в туалет.

     Взрывотехник Бузуев, из своего кресла наблюдавший за почтенными господином и его молодой спутницей, бросил на журнальный столик недочитанную газету. Он выждал пару минут, поднялся на ноги и, подхватив портфель из свиной кожи, тоже потопал в туалет.

     Тарасов тщательно вымыл руки, вытер их бумажным полотенцем и несильно похлопал себя ладонью по щекам. Несколько дождевых капель попали на лицо, когда он вылез из машины и прошагал десяток метров до дверей ресторана, но краска не потекла, грим сохранил рисунок кожи, все в порядке.

     Бузуев закрыл за собой дверь, бегло осмотрел помещение туалета, глянул, нет ли кого в кабинках.

     - Я бы вас не узнал, - сказал Бузуев и добавил. - Таймер установлен на семь минут минуты.

     - Почему на семь? Я говорил на три минуты или на пять.

     - Добавил пару минут. На всякий случай.

     Тарасов взял портфель из рук взрывотехника и прижал палец к губам.

     - Теперь уходите. Я свяжусь с вами.

     Бузуев кивнул, справил малую нужду в писсуар и исчез.

     - Чертов солдафон, - прошипел Тарасов. - Ссать сюда пришел...

     Через несколько минут он устроился за тем самым столиком у фонтана, который отказались занять Журавлев с Локтевым. Поставив портфель на пол, себе под ноги, Тарасов быстро заказал ужин, велел официанту принести сухое мартини для дамы и анисовый аперитив для себя. Ира, небрежным жестом женщины, знающей себе цену, откинула волосы назад, открыла сумочку, достала сигареты.

     Метрдотель с горящей зажигалкой был тут как тут.

***

     - Ничего дамочка, в соку, - Журавлев кивнул головой на столик у фонтана. - А этот хрен в очках и с тростью случайно не ваш знакомый?

     - Впервые вижу. Тарасов моложе, по крайней мере, на четверть века.

     Локтев ковырял вилкой в холодной закуске, он испытывал разочарование в собственной никчемной затее. Он уже перестал следить за посетителями, переключив внимание на эстраду. Верхний свет притушили, свет направленных софитов скрестился на конферансье, объявившим первый номер эстрадной программы: пианист Зубов исполняет мелодии в джазовых ритмах.

     Журавлев, чтобы лучше слышать разговоры посетителей, поставил локоть на стол и прикрыл правое ухо ладонью.

     Тарасов поманил пальцам метрдотеля. Тот живо подошел, наклонился над столиком.

     - Фамилия хозяина ресторана Оганян? - спросил Тарасов.

     - Так точно, - по-солдатски отрапортовал метрдотель.

     - Я знаком с братом Рафика Исмаиловича, - сказал Тарасов. - Вчера я из Краснодара приехал. Можете позвать Оганяна?

     - Сей момент.

     Метрдотель вихрем умчался в служебное помещение.

     Тарасов вытащил портмоне, положил на стол две купюры по сто долларов. Ира смахнула деньги в открытую сумочку. Хозяин ресторана Рафик Оганян, бережно неся впереди себя плотно обтянутый рубашкой огромный живот, выплыл в зал, как надувной носорог. Он становился в полушаге от столика Тарасова и изобразил нечто вроде полупоклона.

     - Добрый вечер, - сказал Оганян, переводя масленый взгляд с Тарасова на его спутницу. - Мне передали, вы от Тиграна.

     - Присаживаетесь, пожалуйста, с нами, - улыбнулся Тарасов. - Раз уж хозяин этого прекрасного заведения бран моего доброго друга, решил с вами встретиться, передать поклон от Тиграна.

     - Вот как? - закивал головой Оганян. - Очень правильно сделали, что зашли.

     - Я проездом в Москве, - откликнулся Тарасов. - Меня зовут Олег Дмитриевич Скороходов, в недавнем прошлом - профессор, заведовал кафедрой. Ныне бизнесмен. Я даю юридические консультации предпринимателям.

     Тарасов кашлянул в кулак, решив не уточнять, каких наук он профессор и какой именно кафедрой в недавнем прошлом заведовал.

     - А я для вас просто Рафик, - расплылся в улыбке хозяин заведения. - А вас как зовут?

     Оганян посмотрел на спутницу пожилого бизнесмена.

     - Ира, - сказала Ира.

     Оганян завладел женской ладонью и припал губами к руке проститутки. Но уже через секунду Оганян вспомнил, кто есть кто, выпустил женскую руку из своей ладони.

     - Расскажите, как дела у Тиграна? - спросил он. - Что-то давно он вестей не подавал. У него проблемы?

     - Как раз наоборот. Через пару месяцев он открывает станцию технического обслуживания иномарок. Конечно, сейчас всем трудно. Но ваш брат, как говорится, на коне.

     Оганян подозвал официанта, что-то прошептал ему на ухо и пальцем показал на стол заведующего кафедрой. Официант со всех ног бросился выполнять распоряжения. Тарасов продолжал говорить.

     - Три дня назад Тигран в Прагу поехал. Хочет купить партию пива. Перед отъездом я с ним виделся по делам. Сказал, что в Москве буду проездом. Вот он и попросил меня зайти сюда, передать вам поклон. Возможно, на обратной дороге он сам заедет сюда. Говорил, что очень по вас соскучился, хочет увидеть вас, обнять. Соскучился, говорит, страшно.

     Тарасов оборвал свой сладостный монолог, извинился и полез под стол. Поставив портфель на колени, он расстегнул замочки. Тарасов нашарил рукой взрывное устройство, замаскированное под китайский термос, нажал пальцем кнопочку на корпусе.

     Теперь время пошло. У него в запасе семь минут. И не секундой больше. Он копался в портфеле, будто что-то в нем искал и не мог найти. Наконец, бросил это занятие, застегнул замочки, поставил портфель на прежнее место, под стол.

     - Ах, вот он где, - Тарасов похлопал себя по карману. - Забыл, куда кошелек положил.

     - Вы о деньгах не беспокойтесь, - деликатно вступил в разговор Оганян. - Деньги - это пустяки. Может, желаете поужинать в отдельном кабинете?

     - Спасибо, - покачал головой Тарасов. - Я лучше здесь, с людьми посижу.

     Тарасов поднялся, облокотился на трость.

     - Простите, я буквально на пару минут. Вы, - он обратился к Оганяну, - подождите меня здесь, только не уходите. Я ведь ещё главного не сказал.

     - Конечно, конечно, - закивал головой Оганян. - Жду.

     Тарасов неспешно прошел через зал, миновал фойе ресторана, вошел в туалет. Убедившись, что в туалете никого нет, он закрылся в крайней кабинке, залез ногами на унитаз. Привстав на цыпочки, поднял шпингалет высокого окна. Тарасов глянул на часы, слез с унитаза на пол, шагнул к двери.

     Едва Тарасов покинул зал, из служебной двери вышел метрдотель, подошел к Оганяну.

     - Вас знакомая женщина к телефону. Принести трубку сюда?

     Оганян посмотрел на эстраду, на которой без устали барабанил по клавишам длинноволосый пианист.

     - Нет, из кабинета поговорю. Здесь шумно.

     Извинившись перед дамой, Оганян, сопровождаемый метрдотелем, исчез за служебной дверью.

***

     - Не нравится мне этот старикан, - сказал Журавлев.

     - Какой старикан? - не понял Локтев.

     - Тот, что только что пошел в сортир. Я сейчас.

     Журавлев поднялся из-за стола и неторопливо, переваливаясь на ходу, направился к выходу из зала. Он вышел в фойе, осмотрелся по сторонам, пригладил перед зеркалом волосы, зашел за пластиковую перегородку, толкнул дверь в туалет. Журавлев переступил порог туалета, и нос к носу столкнулся с седовласым бизнесменом.

     - Прошу прошения, - сказал Тарасов.

     Он стал проходить мимо сыщика, но вдруг размахнулся и неожиданной силой ударил Журавлева кулаком в мягкий расслабленный живот.

     Журавлев охнул от боли, схватился за живот и согнулся пополам. Тарасов выдернул из уха Журавлева слуховой аппарат, бросил его на пол и растоптал каблуком ботинка. Левой рукой он вцепился в горло Журавлева, толкнул его, прижал его голову к стене.

     Правой рукой Тарасов выдернул из-под брючного ремня пистолет.

     - Кого ты тут пасешь, сука? Говори.

     Пальцами левой руки Тарасов сдавил горло Журавлева, ткнул стволом пистолета в его грудь.

     - Отвечай, тварь. Кого пасешь? Убью.

     - Никого, честное слово, - на глазах Журавлева выступили слезы. - Я налоговый инспектор. Удостоверение в нагрудном кармане.

     Тарасов ослабил хватку, отпустил руку от горла. Вытащив из кармана Журавлева красную книжечку, он раскрыл удостоверение, прочитал вслух:

     - Селигеров Иван Трофимович, налоговый инспектор. Тьфу, мать твою, сраный инспектор...

     - Я проверяю правильность...

     - Заткнись, тварь. Кто сидит за твоим столом? Кто это? Кто этот человек?

     - Я не знаю, клянусь. Клянусь Богом. Впервые вижу. Он пришел один, он ждет женщину. Меня посадили рядом с ним...

     - Посадили его... Повернись спиной, хер ты собачий.

     Журавлев, задравший руки вверх, выполнил приказание. Коротко размахнувшись, Тарасов съездил Журавлева по затылку рукояткой пистолета. Журавлев рухнул на пол, раздавив грудью включенный диктофон.

     Тарасов засунул пистолет за брючный ремень, залез на унитаз, распахнул окно. Подпрыгнув, он ухватился рукой за подоконник, подтянулся. Перебросив через подоконник ногу, затем другую, он оттолкнулся руками и спрыгнул на газон.

     Очутившись на улице, под прикрытием раскидистых кустов боярышника, Тарасов одернул пиджак, поправил галстук и быстро зашагал прочь от ресторана. Накрапывал дождь, серые сумерки быстро превращались в ночь. Через минуту Тарасов проходным двором вышел на параллельную улицу, встал на тротуаре и поднял руку.

     Проезжавшая мимо машина остановилась.

     Журавлев пришел в себя уже через минуту. Сперва он встал на четвереньки, затем поднялся на ноги, выбежал из туалета в фойе. Решив, что его противник отправился этой же дорогой, кинулся к дверям.

     Но бдительный швейцар, бросился наперерез, решив перехватить убегающего клиента. Журавлев оказался проворнее. Он, оттолкнув швейцара рукой, проскочил мимо него. Выбежал на улицу, пробежал десяток метров по тротуару и остановился. Никого. Отражаясь в мокром асфальте, мигала неоновая реклама ресторана «Домино». По противоположной стороне улице брела женщина с раскрытым зонтом.

     Швейцар тоже выбежал на улицу

     Взрыв грянул в тот момент, когда Журавлев уже решил возвращаться обратно. Он видел, как разлетелись в мелкие осколки ресторанные витрины, как с петель сорвало входные двери. Кусок толстого стекла с зазубренными краями, вылетел из двери, как огромная бритва, и отхватил голову стоящего у входа швейцара. Покатилась по асфальту темная фуражка.

     У Журавлева заложило уши, он зажмурил глаза, отбежал в сторону и остановился.

***

     Локтев, не обнаружив в кармане зажигалки, встал и направился к официанту, чтобы попросить огоньку.

     Взрыв грянул в тот момент, когда пианист на эстраде, объявивший попурри из старинных романсов, прикоснулся пальцами к клавишам.

     Локтев увидел ослепительную вспышку, что-то закричал. Он этот крик бесследно растворился в грохоте взрыва. Он почувствовал, как подметки ботинок стремительно отделяются от пола. Горячая волна подняла Локтева вверх, обдала жаром, перевернула в воздухе, бросила в слепящую пропасть.

     Со звоном лопнули, разлетелись витринные стекла. Взлетели в воздух столики, стулья. Упала в фонтанчик люстра, обрушился подвесной потолок, посыпалась штукатурка. Разлетелись по сторонам осколки зеркал.

     В своем коротком полете Локтев успел удариться головой о стол, задел ещё какие-то предметы. Пиджак лопнул на спине. Взрывной волной Локтева выбросило на улицу, швырнуло прямо на капот стоящего перед рестораном автомобиля. Кубарем скатившись с капота, он ударился головой о передний бампер, упал на асфальт, в темный ручей, стекавший под решетку ливневой канализации.

     Локтев лишился чувств.

     Сознание возвращалось быстро. С неба падали теплые дождевые капли. В голове плыл малиновый колокольный звон, перед глазами растекались цветистые круги и овалы. Человеческие голоса, ругань, истошные женские крики доносились издалека, словно из другого параллельного мира. Казалось, душа на время отделилась от тела и витает где-то в повисших над крышами домов темных тучах или ещё выше. Душа не хочет возвращаться обратно, в тесную человеческую оболочку.

     Локтев приподнялся на руках, встал на колени и, передвигаясь на карачках, проделал пару метров. Затем он сел на асфальт. Из помещения, в котором совсем недавно помещался ресторан, высовывались, лезли вверх бордовые языки пламени. Локтев чувствовал этот жар лицом.

     Под разбитой витриной лежал, свернувшись калачиком, какой-то мужчина в темном костюме. Мужчина был жив и занимался важным неотложным делом. Он заправлял в брюки фиолетовые кишки, вывалившиеся на тротуар из распоротого стеклом живота. Кишки расползались по асфальту, никак не хотели залезать на прежнее место, в живот.

     В двух шагах от Локтева стоял и дымился черный лаковый ботинок, слетевший с чьей-то ноги. В это мгновение Локтеву захотелось превратиться в черепаху с толстым панцирем, отползти куда-нибудь подальше от этого страшного места. Хотя бы под батарею отопления отползти, под придорожный куст, куда угодно. И там, в тепле и безопасности, провести остаток жизни.

     Уличное движение остановилось.

     За спиной Локтева пробежали какие-то люди, кто-то засвистел в свисток, редкие вечерние прохожие быстро сбились в группу. Перед группой зевак метался чудом оставшийся целым и невредимым хозяин ресторана Рафик Оганян. Он лил слезы и, поднимая руки к небу, взывал о помощи к Богу. Сквозь звон в ушах до Локтева доносились крики и стенания безутешного хозяина ресторана.

     Локтев попытался встать, но не так и не поднялся, оставшись сидеть на мокром асфальте. Небо и земля поменяли местами, затем небо взлетело наверх, а земля упала вниз. В нескольких метрах от Локтева на тротуаре, усыпанном осколками витринного стекла, лежала женщина и смотрела в небо широко раскрытыми глазами.

     На ресницы падали капли дождя и ресницы дрожали. Тигровая блузка, светлая короткая юбка намокли. Локтев вспомнил эту женщину, появившуюся в зале вместе с немолодым мужчиной профессорского вида в темном костюме.

     Еще несколько минут назад, на дамочку оглядывались мужчины. А теперь... Пышная грива волос сгорела, сжалась, превратившись в грязную мочалку. Вместо ног из-под юбки торчали две бордовые обгоревшие культи, неровные костяные обломки. Кровь мешалась с дождевой водой, сбегала в темный ручей и исчезала под канализационной решеткой.

     Локтев хотел позвать на помощь, как-то напомнить людям о своем существовании, но вместо слов промычал, выдавил из себя даже не слова, а что-то совершенно невразумительное. Но тут судорогой свело живот, он снова повалился набок, приподнялся на одной руке. Тут Локтева вырвало, просто вывернуло на изнанку. Он едва не захлебнулся в блевотине, успев в последний момент открыть рот.

     Он справился с головокружением и увидел перед собой в луже жалкие останки собственного ужина. Бесцветное бугристое месиво, пересыпанное желтыми вкраплениями кукурузы и пятнышками зеленого горошка. Он тряхнул головой, окончательно приходя в себя.

     Да, ресторан взорвали, потом этот пожар, лужи крови превращаются в ручейки, женский труп перед самым носом, кишки, вылезшие из живота незнакомого мужчины. Локтев подумал, что вечер можно было провести в более приятной и, главное, спокойной обстановке.

     Огонь разгорался.

     Стало совсем жарко. Чувствуя, что больше не сможет высидеть на месте и минуты, Локтев ухватился рукой за бампер автомобиля, подобрал под себя ноги, сел на корточки. Он слышал, как сзади, за его спиной остановилась машина, чуть слышно скрипнули тормоза. Чьи-то руки подхватили Локтева под мышки, потащили, поволокли назад, к этой остановившийся за его спиной машине.

     Не зная, куда и кто его тащит, Локтев попробовал упираться, зацепиться пальцами за бампер, но сил не было, он поймал руками только воздух. Через несколько секунд Локтев очутился на заднем сидении автомобиля, увидел склонившееся к нему темное, испачканное сажей и копотью, лицо Журавлева.

     - Это вы? - вслух удивился Локтев.

     - Адрес, - сказал Журавлев. - Назови свой адрес. Я не знаю, где ты живешь.

     Локтев пытался сесть на сидении и почему-то не мог сидеть ровно, его клонило в сторону, пол уходил из-под ног. Он потер рукой лоб, мучительно вспоминая собственный адрес, и, наконец, вспомнил.

     - Слышал, шеф? - Журавлев тронул водителя за плечо. - Скорее.

     - Я вам за все заплачу, - простонал Локтев.

     - На хрен мне твой гонорар, - Журавлев потрогал ладонью разбитый в кровь затылок. - Денег у тебя не хватит за все заплатить.

     Машина сорвалась с места, исчезла за поворотом и через минуту окончательно потерялась в лабиринте таганских переулков. Через двадцать минут Локтев смог самостоятельно пройти несколько метров от машины до своего подъезда. Журавлев, расплатившись с водителем, отправился следом.

     Он помог Локтеву раздеться, разобрать диван и ушел.

***

     Утром, стоя перед зеркалом, раздетый до пояса Локтев рассматривал повреждения на лице и груди.

     Кровоточила глубокая ссадина на левой ключице, побаливало вывихнутое плечо. Еще тянуло правую ногу, разбитую при падении на капот автомобиля. Что ж, он жив и, в общем и целом, здоров. Но несколько синяков и царапин не в счет. Голова на шее, а шея, слава Богу, не сломана. Шея оказалась крепкой, голова ещё крепче.

     Сильно портил внешний вид синяк под правым глазом, отливающий всеми цветами радуги. И ещё рассечение кожи над левой бровью. Плюс легкая контузия, которую невооруженным глазом не заметишь. Но это тоже не в счет.

     Локтев заклеил пластырем ссадину над бровью. Царапины трогать не стал, пусть подсыхают. Как ни странно, сильнее всего пострадали обожженные огнем волосы. С правой стороны головы волос осталось совсем мало, над ухом обнажилась странная белая проплешина размером с детский кулак. Левую сторону головы огонь не тронул, довольно короткая стрижка выглядела так, будто её делали неделю назад. Впрочем, так оно и было.

     - Ну и видок у тебя, - сказал Локтев своему отражению. - Дикий.

     Покрутившись перед зеркалом, он решил, что с такой внешностью нельзя не то, что в театре, нельзя ночью в собственном дворе показываться. Он вышел из ванной, оделся, натянул на голову бейсболку и запер за собой квартиру.

     Локтев, прихрамывая на ушибленную ногу, прошагал по улице целый квартал и убедился, что прохожие на него не оборачиваются. Через минуту он вошел в пустой зал парикмахерской и вежливо поздоровался с молодым мастером. Сев в кресло, Локтев стянул с головы бейсболку.

     Парикмахер открыл рот и безмолвно уставился на опаленную огнем голову клиента.

     - Что, такое не часто увидишь? - спросил Локтев.

     - Не часто, - подтвердил парихмахер. - Что-нибудь с этим сделать можно?

     Мастер, почесывая подбородок, обошел вокруг кресла.

     - Даже не знаю, чем помочь. Видите, тут почти ничего не осталось.

     Он прикоснулся к проплешине, показывая, где именно не осталось волос.

     - А что с вами случилось?

     - Травма на производстве, - соврал Локтев. - Авария и пожар. И взрыв.

     - Единственный выход - побрить вас наголо, - подытожил наблюдения парикмахер.

     - Раз это единственный выход - валяйте, - кивнул Локтев.

Глава одинадцатая

     Субботний вечер догорал над Москвой рекой. Ветер разогнал редкие облака, и на желтом раскаленном небе, в солнечном мареве проступили молочные контуры молодого месяца.

     Журавлев, облаченный в милицейскую форму с погонами майора, неторопливо брел через сквер к дому, в котором ещё недавно жил насмерть сбитый машиной Олег Иннокентиевич Мизяев. Журавлев спешил на встречу с родителями погибшего мужчины, и уже опаздывал к сроку, условленному по телефону. Надо бы прибавить шагу. Но двигаться быстрее Журавлев не мог. Разогнаться мешали черные форменные ботинки, которые оказались малы Журавлеву, по крайней мере, на размер.

     Эту форму удалось купить у одного туберкулезного пьяницы, человека очень сомнительного и малознакомого. «Ты её хоть ни с убитого снял?» - спросил Журавлев у продавца. «Нет, с раненого» - отшутился тот. Журавлев долго примеривал форму, остался ей не доволен, но все равно отдал деньги. Других вариантов все равно не было.

     Фуражка оказалась слишком просторной, все время сползала на уши, козырек нависал над самым носом. Китель со стороны смотрелся неплохо, но все-таки сидел в натяжку, был тесноват в спине, и, если хорошенько расправить грудь, блестящие пуговицы, державшиеся на честном слове, могли разлететься в разные стороны. А если руку резко поднять вверх, на рукаве наверняка разойдутся швы, выполненные из гнилых паршивых ниток.

     А если сразу поднять вверх обе руки... Ох, об этом лучше и не думать.

     Брюки с узкими лампасами, напротив, были слишком свободными. Они вздулись на коленях и мешком повисли на спине, давая основания думать, что задница прежнего владельца этой одежды напоминала абажур на проволочном каркасе. Такие абажуры в прежние времена висели над обеденными столами в приличных домах.

     Ко всем своим прелестям форма пропиталась каким-то затхлым плесенным духом, будто её долгое время хранили в сыром погребе рядом с бочкой кислой капусты.

     Журавлев обливался потом, сжимал под мышкой кожаную папку с бумагами и терпел. Собственно, именно так, нескладно, даже нелепо, и должна сидеть форма на настоящем кадровом милиционере. И пахнуть должна чем-то отвратительным, нечеловеческим, - пытался утешить себя Журавлев. И, кроме того, скоро все закончится, этот маскарад не надолго.

     Но то было слабое утешение. В наряде с чужого плеча было плохо, неуютно. Журавлев испытывал острую брезгливость. Он чувствовал себя так, будто на него силой надели и заставили носить нижнее белье человека, накануне умершего от обострения сифилиса. И этот умерший сифилитик, конечно же, был далеко не самым чистоплотным человеком на свете.

     А может, так оно и было на самом деле?

     Миновав сквер, Журавлев, хорошо знавший здешние дворы, прошел вдоль длинного прямого дома, на середине повернул в арку, перешел узкую улочку, прошагал ещё сотню метров. Найдя нужный дом, открыл дверь подъезда и лифтом поднялся на четвертый этаж.

     Журавлев остановился перед дверью, обитой темным дерматином, большим пальцем утопил кнопку звонка. Мигнул глазок, упала цепочка, щелкнул замок. Седая женщина в темном фартуке пропустила гостя в прихожую. Журавлев поздоровался и поспешил снять фуражку, повесил её на крючок вешалки, расстегнул пуговицы тесного кителя.

     - Вот в комнату проходите.

     Женщина показала рукой, куда именно следует проходить милиционеру.

     - Туфли можете не снимать.

     - Что вы, я наслежу на ковре.

     Журавлев, не расшнуровывая, скинул с ног ботинки, пошевелил пальцами ног и испытал облегчение, почти блаженство.

     - У нас нет ковров, - ответила женщина.

     В большой бедно обставленной комнате в кресле у телевизора сидел полный мужчина в белой майке без рукавов. Мужчина, разложив перед собой на журнальном столике пакетики с картошкой и воблу, сосал пиво из горлышка и смотрел на милицейского майора пустыми безразличными глазами.

     Журавлев устроился на диване, положил на колени кожаную папку. Женщина вошла и села на другом краю дивана. Мужчина задрал майку и почесал волосатый живот.

     - Что это вам приспичило в субботу приходить к людям? - спросил мужчина Журавлева и громко икнул. - Дома не сидится?

     - У человека служба, - ответила за Журавлева женщина.

     - А я не у тебя спрашивал, у него. Ты молчи, за умную сойдешь.

     Не слишком любезный хозяин дома взял в руку пульт и уменьшил громкость телевизора. Затем он зачерпнул горсть сушеной картошки из пакета, бросил её себе в пасть и стал ожесточенно жевать.

     - Если вы не хотите разговаривать, я могу уйти, - сказал Журавлев. - Оставлю вам повестку на понедельник.

     - Что вы, - женщина всплеснула руками. - Когда мне по милициям ходить? Я на хлебозаводе работаю. В понедельник у меня смена. Спрашивайте.

     - Я хотел только уточнить, - начал Журавлев, но хозяин оборвал его.

     - Что тут уточнять? Парня уже закопали в сырую могилу. Уточнять надо, когда человек жил. А теперь...

     Женщина достала из кармана фартука носовой платок и промокнула слезы. Наступила бесконечно долгая пауза. За музыкой, доносящийся из телевизора, стало слышно, как за окнами квартиры по узкому переулку прогрохотал грузовик. Жалобно зазвенела посуда за стеклами серванта.

     - Вы спрашивайте, - разрешила хозяйка.

     - Тогда начнем с общих данных.

     Журавлев расстегнул «молнию» папки, вытащил толстый, исписанный до середины блокнот.

     - Вы Мизяева Ольга Васильевна, правильно? То бишь вы мать пострадавшего?

     - Она самая, - кивнула хозяйка. - Я и есть мать.

     Журавлев перевел взгляд на мужчину, продолжавшего хрустеть картошкой.

     - А вы, стало быть, отец пострадавшего? Не знаю вашего имени и отчества.

     - Не отец я, отчим, - поправил Журавлева хозяин и отрекомендовался. - Борис Иванович Сухоручку. Инвалид, - подумав несколько секунд, Сухоручко уточнил. - Инвалид армии.

     - Все понятно, - кивнул Журавлев.

     Ему показалось, что хозяин хочет ещё что-то уточнить, но на этот раз Сухоручко только вздохнул и промолчал.

     - Понимаете ли, есть основания полагать, что ваш сын не по воле случая оказался под колесами автомобиля, - начал Журавлев. - Есть основания полагать, что вашему сыну, так сказать, помогли попасть под машину. Его же товарищи помогли. Или его враги... Понимаете?

     - Еще как понимаем, - ответил за женщину Сухоручко. - Милиции не хочется искать водителя, который задавил парня. А может, его уже нашли. А он оказался шишкой на ровном месте или сыном шишки. Он откупился взятками. Вот и решили все списать на товарищей Олега.

     - Вы ошибаетесь, - покачал головой Журавлев. - Водителя мы не нашли. Ищем, но ещё не нашли. Хотелось бы проверить все версии.

     - Ты вот что, выйди отсюда, - обратился к жене Сухоручко. - Мне надо наедине поговорить.

     Он покосился на погоны Журавлева.

     - С майором надо поговорить.

     Женщина провела платком по щекам, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. Сухоручко запрокинул кверху бутылочное горлышко, забулькал пивом. Затем вытер губы рукой и сунул в рот сигарету.

     - Вот что, майор, я вдруг подумал: возможно, воя версия правильная. Может, друзья помогли Олегу прибраться. Я эту семью хорошо знаю, чуть ли не с детства знаю. Я помню ещё ихнего деда. Такой кряжистый двухметровый верзила, кажется, вырезанный из старого дуба. Он умер в следственном изоляторе. Месяца не дожил до суда, а ведь это была бы его девятая судимость.

     Сухоручко допил бутылку пива и открыл следующую бутылку.

     - И старуху хорошо помню, прекрасная была женщина, чудной души человек. Она тоже плохо кончила, умерла на каторге. А отец Олега мой бывший кореш. Можно сказать, я сейчас занимаю его место на этом кресле. Человек на нарах парится, а я тут в довольствии млею. Отец Олега получил двадцатку за тройное убийство. Старший сын Митя десять лет как из лагерей не вылезает. А вот младший сын... Ему в жизни везло больше, чем родственникам. Всего-то две судимости. А в прошлом году суд присяжных его оправдал. За отсутствием убедительных доказательств.

     - Я жду весну-у-у-у-у, - пропела певица в телевизоре.

     - А, вообще говоря, вся семейка у них преступная, - обобщил Сухоручко. - Вор на воре и вором погоняет. Такая порода воровская.

     - А его что-нибудь о друзьях Олега вы не можете рассказать?

     - Могу рассказать: все его друзья - воры. И на морду все одинаковы. Вот и весь сказ.

     - А вы сами случайно не судимы?

     - Вот именно судим, но случайно. Был грех молодости. Отсидел пятерочку за хищение вверенного мне армейского имущества. Я в Краснодарском крае чалился, а не в какой-нибудь поганой Мордовии. Как на курорте отдохнул. Но теперь я честный и порядочный человек и к тому же ещё инвалид.

     Сухоручко повысил голос до крика.

     - Мать, ты можешь обратно войти.

     Он взмахнул рукой, давая понять, что его судимость, такая жалкая мелочь, такой пустяк, что об этом и говорить не стоит. Он промочил горло пивом, вытащил из-под стола следующую бутылку, полную. Открыл пробку, снизу надавив на неё большим пальцем. Пробка, описав дугу, полетела под стол. Но Сухоручко не наклонился, чтобы её поднять.

     Из-за двери появилась Мизяева, села на прежнее место.

     - Что ж, будем разрабатывать эту версию, о друзьях Олега, - подвел черту Журавлев.

     - Разрабатывайте, - разрешил Сухоручко.

     Журавлев обратился к женщине.

     - Ах, черт, у меня нет с собой записей, - всплеснул руками Журавлев. - Вы не напомните, какого числа случилась эта трагедия?

     - Четвертого июня.

     - Вы не путаете?

     - Что вы? Разве я могу этот день с другим днем спутать?

     - Конечно, конечно, теперь я и сам число вспомнил, - кивнул Журавлев. - Кстати, вы не могли бы дать мне на время парочку фотографий вашего сына. Это нужно для следствия.

     Мизяева встала, открыла ящик серванта. Вернувшись к дивану, она положила на колени лже-милиционера толстый семейный альбом, раскрытый на середине.

     - Вот его карточка, вот и вот. Берите.

     - Давно сделаны эти снимки?

     - Нет, это свежие фотографии, последние, - женщина всхлипнула. - Это приятель Олега его снимал месяца три назад.

     Журавлев вытащил из-под пленки две крупные фотографии и спрятал их в карман, застегнул папку и поднялся на ноги. Попрощавшись с Сухоручко, он вышел в коридор, присел на табурет и с отвращением посмотрел на темные похожие на чугунные утюги ботинки, в которые сейчас предстояло влезть.

     Хозяйка вышла следом.

     - Простите, что отнял время.

     Журавлев, кряхтя, справился с правым ботинком.

     - Ничего, ничего, - сказала Мизяева. - Хорошо, что пришли. А то мне с хлебозавода отпрашиваться.

     Журавлев вышел из подъезда и с наслаждением закурил сигарету. От дневной жары не осталось и следа, небо сделалось глубоким и синим, высыпали звезды. Журавлев неторопливо брел по узкому переулку и думал о том, что не напрасно принял эти мучения с милицейской формой, не попусту ухлопал прекрасный субботний вечер.

***

     Уже четверть часа Локтев сидел в детективном агентстве «Северная звезда», заметно нервничая, он то и дело поглаживал ладонью непривычно голую, стриженную под ноль голову. Он неторопливо разглядывал три фотографии покойного Мизяева, разложенные на письменном столе, менял карточки местами и снова смотрел на них и морщился.

     Журавлев, раскачиваясь на задних ножках стула, пускал дым в потолок.

     - Нет, это не тот человек, - наконец, сказал Локтев. - Не он - и все. И точка.

     - Ну, вы что, шутите? - без всякой причины вдруг рассмеялся Журавлев. - Это снимки Мизяева, которые я получил от его матери. А вы говорите, это не Мизяев.

     - Я не говорил, что это не Мизяев. Я говорю, что я сбил машиной совершенно другого человека. Мой старше, волосы темнее, да и лицо совсем не похоже.

     - Подождите, подождите, - взмахнул руками Журавлев. - Давайте по порядку. Вы сбили машиной человека. Хорошенько его рассмотрели. Так? Затем на Петровке вам показали альбом, где собраны фотографии московских преступников. Точнее показали конкретную страницу из этого альбома. Там фотография некоего человека...

     - Фотография и подпись под ней: Мизяев Олег Иннокентиевич. На этой фотографии узнал человека, которого случайно угробил. Это точно. Я не мог ошибиться.

     - Тогда вывод следующий: на место фотографии Мизяева в милицейский альбом вклеили фотографию мертвяка.

     - Но ведь я способен отличить живого человека от мертвого, - возразил Локтев.

     - В милиции работают хорошие фотографы и ретушеры. А карточка, которую вы видели в альбоме, как я понимаю, была слабенькая. Резкость расплывчатая, изображение туманное. Правильно? Короче, это фотография мертвеца. И ещё одна вещь: Мизяев погиб при сходных обстоятельствах. Его тоже сбила машина, водитель скрылся с места аварии. Следователь был очень заинтересован в том, чтобы вы не сели в тюрьму, а стали его осведомителем. Ему пришла в голову эта идея, нагнать на вас страху. Дескать, Мизяев фигура в воровском мире, вы виновны в его смерти, воры вас заочно приговорили. Вот альбом, полюбуйтесь, кого вы сбили машиной. Уловка простая, но эффективная.

     Локтев кусал нижнюю губу, и все гладил, все полировал ладонью лысую голову.

     - Не могу поверить... Не могу поверить, что люди способны на такие подлости.

     - Запомните, молодой человек, даже запишите для памяти: люди способны ещё и не на такие подлости. Это что - семечки. Я ещё прошлый раз удивлялся, как вы можете сочинять пьесы о людях, если совсем ничего о них, о людях, не знаете. Кстати, ваше ДТП произошло седьмого числа. А Мизяев погиб четвертого. Так утверждает его мать.

     - Да, мать не перепутает дату гибели сына, - кивнул Локтев.

     - Вот именно, не перепутает. У меня знакомый в Лефортовском судебном морге. Я на всякий случай проверил слова Мизяевой. Все правильно, тело её сына доставили в морг четвертого, в день аварии.

     - О, Господи, как я облажался, - Локтев застонал. - Сука этот Руденко. Надеюсь, он попадет под автобус. А лучше сразу под электричку. В Москве полно безруких, безногих ампутантов, которые побираются, где попало. Очень бы хотелось однажды встретить среди них Руденко. Встретить и подать ему мелочь на бедность.

     - Успокойтесь и не рвите на себе последние волосы. Поберегите их.

     - После взрыва у меня на голове не осталось волос. Если вы это заметили.

     - На голове не осталось, но на других местах ещё сохранились. Вот их и поберегите.

     - Черт, вы все шутите, - Локтев завертелся на стуле. - А мне не до шуток.

     - Поймите, наши изыскания ничего не меняют. Какая разница, кого именно вы сбили своей прекрасной машиной? Вы уже дали подписку, дали согласие стать сексотом. И точка.

     - Мне нужен пистолет, - вдруг заявил Локтев. - Вы можете достать пистолет?

     - Если вам оружие для того, чтобы свести личные счеты, застрелить сотрудника МУРа... Нет, в этом случае вам пистолета не видать.

     - Не для этого. Я не хочу показаться слишком осторожным, но от этого зависит проблема моего личного выживания. У меня в жилах течет кровь, а не формальдегид. Пока пейджер молчит, но он может запищать в любую минуту. И нужно будет действовать.

     - «ТТ» или «Макаров» вас устроит?

     - Неужели у вас нет ничего получше?

     - Проблема оружия - это проблема денег, - сказал Журавлев. - Если у вас есть тысяча, полторы тысячи, то послезавтра в семь вечера я смогу вам показать кое-какие образцы. «Люгер», «Браунинг», «Астра» - это реально. Качество оружия зависит от того, сколько зелени на кармане. «Смин и Вессон», «Глок» или «Беретта» - к этим близко не подступишься. Чтобы их купить, вам придется продать все свои пьесы, машину и весь свой навоз. Только сомневаюсь, что на ваши пьесы и ваш навоз найдется покупатель.

     Журавлев рассмеялся, уронил пепел сигареты себе на грудь. Локтев бнзмолвно проглотил обиду. Он встал, дошел до двери и тут захотел огрызнулся в ответ. От человека, которому платишь деньги, он в праве слышать приличные слова, а не хамские шутки и замечания насчет непроданного навоза и пьес. Но сил на то, чтобы огрызаться, не осталось.

     Голова начала слегка кружиться. Видимо, контузия, полученная во время взрыва в ресторане, ещё не прошла.

     - Хорошо, послезавтра в семь, - сказал Локтев.

     Голова кружилась. Он даже не хлопнул дверью. Тихо закрыл дверь за собой.

***

     Последнее утро своей жизни хозяин взорванного, а затем сгоревшего ресторана «Домино» Рафик Исмаилович Оганян встретил на балконе своей квартиры в районе Новых Черемушек.

     Он курил, не зная, что жить осталось всего какой-то час с минутами.

     Над Москвой уже отгорела утренняя заря. Солнце плавно поднималось из-за дальних домов. Проснулись и запели серебряными голосами птицы. В такие мгновения убогий человеческий мир кажется прекрасным и гармоничным.

     Но, как на зло, именно в это время Оганян потерял возможность удивляться и радоваться прекрасному. Оганян мутными тоскливыми глазами созерцал утреннее пробуждение природы. Он переживал сильнейший приступ депрессии и тосковал душой. Выбросив окурок, прошел в кухню, где ждала чашка черного кофе, а у разделочного столика супруга Надежда Николаевна резала молодые баклажаны и морковь.

     - Следующим буду я, - сказал Оганян жене по-армянски.

     - В каком смысле следующим? - спросила по-русски Надежда Николаева, плохо знавшая армянский.

     - В таком смысле, что меня убьют следующим, - вслед за женой Оганян заговорил по-русски. - И вот теперь я просто сижу тут и жду, когда меня убьют. Сижу в своем доме и жду смерти. Я отказался от милицейской охраны, хотя мне её предлагали. Отказался, потому что не хочу, чтобы меня охраняла милиция. Мои друзья могут это неправильно понять: Оганян ходит под ручку с милицией.

     Надежда Николаевна перестала резать баклажаны, придвинула себе стул и села рядом с мужем.

     - Рафик, не нагнетай обстановку, - сказала она.

     Чашка задрожала в руке Оганяна, кофе обжог пальцы, пролился на стол. Рафик Исмаилович, задетый безобидным замечанием жены, выпучил глаза.

     - Как это не нагнетай? Ресторан взорвали. Три человека насмерть, пятеро в больнице. Возможно, из этих пятерых кто-то умер этой ночью. Но это случайные люди. Целили в меня. Пришел какой-то пожилой мужчина, затеял со мной разговор. Передал привет от Тиграна из Краснодара. Я не могу проверить слова того посетителя, Тигран сейчас в Праге. Потом тот мужик вышел в туалет. Тут бомба и взорвалась. Хорошо, что и я отошел к телефону.

     - Расскажи все подробности следователю.

     - Я уже рассказал. По минутам, по секундам рассказал весь свой день. Кажется, они мне не верят. Я и самому себе не верю. К этому делу подключились кэгэбешники. Как же, террористический акт. Но мне не легче от того, что покушение на меня называется каким-то там актом. Мне насрарать, как это называется. Я боюсь.

     Оганян обхватил голову руками и протяжно застонал. Надежда Николаевна погладила супруга по волнистым каштановым волосам и даже поцеловала в небритую щеку. Безутешный супруг всхлипнул, жалость к самому себе, спазм страха перехватили горло, душили, не давали говорить спокойно.

     Оганян прокашлялся и высморкался в платок.

     - На днях убили Артура Зеленского, облили бензином и сожгли на глазах у сотен людей. Я сперва подумал, это случайность. Его смерть не имеет ко мне отношения. Потом я узнал, что нескольким днями раньше зарезали Германа Осипова.

     Надежда Николаевна, которой передался страх мужа, пугливо вжалась в стул.

     - А это ещё кто такой? Я о таком не слышала.

     - Это один боксер, бывший телохранитель Зеленского. Когда Осипов стал пить запоем, Зеленский выгнал его с работы. Так вот, я узнал, что Осипова зарезали на его квартире. Если бы не случайность, если бы меня не позвали к телефону, то и меня бы уже зарыли в могилу. Я знаю, кто хочет моей смерти. Знаю, кто будет следующим после меня. А следующим будет Субботин. А милиция, она не хочет меня защитить, менты тянут из меня информацию. Они хотят все знать о моих делах.

     - И что же делать?

     Надежда Николаевна кусала губы.

     - Что делать? - переспросил Оганян. - Надо звонить Субботину. Он влиятельный человек. Он должен меня защитить. Пусть приставит ко мне охрану.

     Оганян придвинул к себе телефонный аппарат, снял трубку и снова положил её на место. Нет, домашним телефоном пользоваться сейчас нельзя. Его слушает милиция или кэгэбешники. Ясно, и они пасут Оганяна. Как же, террористический акт - это их хлеб. Мобильный телефон тоже не подходит. Уже и на него прослушку накинули.

     Вот дожил: из родного дома не может позвонить другу.

     Оганян завращал глазами, подошел к открытой кухонной полке, вытряхнул из серебряной вазочки себе на ладонь несколько телефонных жетонов. Он вышел в прихожую, натянул на голые ноги ботинки из плетеной кожи. Жена последовала за Оганяном.

     - Ты куда это? - спросила Надежда Николаевна.

     - Из автомата позвоню Субботину, - тихим шепотом ответил Оганян.

     Он спустился вниз на лифте. На секунду остановился у подъезда, чтобы прикурить сигарету. Оганян бросил взгляд на купленный полгода назад голубой с металлическим отливом «Мерседес», который вчера просто не было сил отогнать в гараж. Машина совершенно новая, и двадцати тысяч не пробежала. Рискованно оставлять такую красавицу на долгое время у подъезда, запросто угонят. И голуби уже успели загадить лобовое стекло.

     Две старушки соседки, сухенькая в белом платочке баба Дуся, и другая старуха, полная, в красной вязаной кофте, имя которой Оганян забыл, уже выползли на улицу дышать воздухом. Бабушки удобно устроились на лавочки в тени, под козырьком подъезда. Оганян вежливо поздоровался с соседками и даже спросил о самочувствии и здоровье.

     - Спасибо, - ответила за двоих баба Дуся. - Какое уж в наши-то годы здоровье. О душе пора думать.

     Последняя фраза показалась Оганяну исполненной глубокого философского. Он заспешил к телефону-автомату. «Вот, я хоть и не дожил до старости, а о душе думать уже приходится», - размышлял на ходу Оганян. Телефон на углу, как ни странно, работал. Услышав длинный гудок, Оганян взглянул на наручные часы.

     Четверть десятого, Субботин должен быть на месте. Он набрал номер, опустил жетон, в трубке что-то щелкнуло, и Рафик Исмаилович услышал приятный баритончик Субботина. Поздоровавшись, Оганян сменил интонацию, его голос сделался жалобным.

     - Я из автомата звоню, не беспокойся. Ты в курсе моей беды?

     - В курсе, - сказал Субботин.

     - Меня хотят убить, мне нужна защита, - выпалил Оганян. - Мы ведь друзья. Мне нужна помощь.

     - Я уже думал об этом. Пришлю к тебе своих ребят. Прямо сейчас. Они будут охранять тебя, сколько потребуется. Днем и ночью. Сегодня в шесть приезжай ко мне. Все обкашляем.

     - Спасибо большое, - Оганян заговорил быстрее. - Я знаю, кто хочет меня, кто хочет нас всех кончить. Это Тарасов, это он. Больше некому.

     - И ты поделился своими соображениями с милицией?

     - Ни словом, ни намеком.

     Оганян прижал свободную руку к сердцу.

     - Ты что, видел Тарасова?

     - Я его не видел. Я его в жизни никогда не видел.

     - Тогда не пори ерунды, - голос Субботина стал злым. - Тарасов погиб больше года назад. Он плавает кверху брюхом в Онежском озере, вернее на дне лежит. Его давно сожрали рыбы. Жди, ребята подъедут.

     Оганян хотел ещё что-то сказать, но в трубке уже пикали кроткие гудки отбоя. Он опустил трубку. Все складывается неплохо. Пока его будут охранять, глядишь, найдется этот сукин сын, что взорвал ресторан и замочил Зеленского и Осипова. Оганян не сомневался, что все эти дела наворотил один и тот же человек. Что ж, когда этого недоноска, наконец, схватят люди Субботина, он не выпросит себе легкой смерти. С него живого кожу спустят, ремни из неё нарежут, но и это ещё не конец.

     Оганян закрыл за собой дверь телефонной будки и прогулочным шагом отправился к дому.

     Представляя себе картину будущей расправы, он плотоядно улыбался. Разумеется, и сам Оганян примет участие в казни. Он заслужил это удовольствие, он пострадал, понес огромные убытки, сам чуть не погиб. Да, он заслужил это удовольствие. С каким наслаждением Оганян отделает ублюдка плеткой из сыромятной кожи, раздолбает молотком суставы пальцев.

     А потом он возьмет в руки ножовку. Это будет тупая ножовка. О нет, Оганян не станет торопиться. Он плотно затянет резиновые жгуты на ногах этого гада ползучего, чтобы тот раньше времени не изошел кровью.

     А жгуты лучше всего накладывать чуть выше колен, в том месте, где сужается толстая бедренная артерия. А дальше Оганян станет пилить. Неторопливо, с чувством. Пусть этот гад повертится, пусть увидит себя во все видах. Безногого, безрукого, кастрированного.

     А потом, перед самой смертью, можно будет выдавить ему глаза. Потом он сдохнет. В страшных муках сдохнет. Оганян почувствовал, как градус настроения стал резко подниматься.

     Он брел по тротуару и улыбался. Зайдя под козырек подъезда, он опять поздоровался с двумя старухами, сидевшими на лавочке.

     - Уже здоровались, Рафик Исмаилович, - напомнила сухенькая баба Дуся и поправила на голове светлый платок.

     - Здоровались уже, - подтвердила другая бабка в бордовой кофте.

     - Ах, да, - Оганян, улыбаясь, схватился рукой за голову. - Разумеется, здоровались. И о самочувствии уже спрашивал.

     Он вошел в подъезд, поднялся к лифту, но тут вспомнил, что не взял газету. За одной из дверей залаяла собака, мраморный дог, хозяина которого Оганян хорошо знал. Покопавшись в кармане, он вытащил ключи, снова спустился вниз к почтовому ящику. Выбрав из связки нужный ключ, сунул его в скважину, потянул на себя дверцу почтового ящика.

     Оганян успел заметить, что к дверце почтового ящика перекреплен какой-то плоский продолговатый предмет, размером с небольшую коробку конфет. Он спросил себя, что делает на дверце его почтового ящика чужая коробка из-под конфет.

     Это была последняя мысль Оганяна. Последняя, потому что коробка конфет взорвалась и не дала Оганяну додумать другие мысли.

     Конфетная коробочка содержала взрывчатку, детонирующую при помощи проволочного расцепного устройства. В верхней части коробки находился ударник, напоминающий стержень от шариковой ручки, заостренный на конце. К основанию ударника была привязана тонкая проволочка, конец которой был закреплен на задней стенке почтового ящика.

     Когда Оганян открыл дверцу ящика, проволочка порвалась. Ударник упал на неэлектрический запальный капсюль, который загорелся и воспламенил двухсот пятидесятиграммовый кусок динамита.

     Взрыв потряс подъезд.

     Оганяна подняло вверх, спиной бросило к противоположной стене. От удара проломилась грудная клетка, сплющилась голова. Металлические болты и рубленные гвозди, начинявшие взрывчатку, разлетелись в стороны.

     Они превратили Оганяна, уже мертвого, в огромную кровавую котлету. Рассыпалась на мелкие осколки оконные стекла на всех этажах подъезда. Все четыре двери на первом этаже вылетели из косяков. Одна из дверей размазала по паркету прихожей светлого мраморного дога, проявившего беспокойство при появлении в подъезде Оганяна.

     Треснула и сдвинулась с места сорокасантиметровая железобетонная плита, на которой были закреплены почтовые ящики.

     Рухнул козырек подъезда. Упал вниз и раздавил собой двух старух, мирно беседовавших на лавочке и даже не успевших сказать «ах». Превратил в плоскую лепешку бабу Дусю белом платочке и другую старуху в красной кофте, чье имя Оганян так и не запомнил при жизни.

     Над подъездом вырос столб дыма и цементной пыли. Сломался, вывернулся с корнем из земли старый тополь, достигавший своей вершиной седьмого этажа. Дерево упало, раздавило кузов, сплющило радиатор и крышу голубого с серебристым отливом нового «Мерседеса».

     Через пару минут из подъезда выбежала Надежда Николаева, новоиспеченная вдова Оганяна. Она заметалась, не зная, в какую сторону броситься, кого просить о помощи. Наконец, упав на газон, завыла в голос.

     На грохот отгремевшего взрыва, на эти душераздирающие нечеловеческие крики со всех окрестных домов уже сбегались люди.

Глава двенадцатая

     Местом явочных встреч Локтева и Руденко по воле следователя стала шашлычная «Вид на Эльбрус».

     Явившись туда, Локтев окинул взглядом темноватый зал. Мутные витрины, пластиковые столы с потертыми столешницами и отбитыми углами, осыпающийся потолок и облезлые стены. И пахнет чем-то несъедобным. Кажется, половой тряпкой и мокрой собачьей шерстью.

     Локтев почему-то затосковал.

     Ну и мрак. Такое впечатление, что в этом заведении уже десять лет назад должен начаться капитальный ремонт, но по какому-то недоразумению это мероприятие все откладывается. Посетителей почти нет. Худая, как палка, женщина гложет куриную ногу. Какой-то старик со всклокоченной седой головой копается в тарелке пальцами, выбирая съедобные куски шашлыка. Пара мужиков за ближним столиком расфасовывают бутылку водки по пластиковым стаканчикам.

     Конечно, более приятного места Руденко выбрать не мог, только эту забегаловку с тараканами. Локтев прошел за металлический турникет, отделявший кассу и стол раздачи от зала, пробил чек, составил на поднос порцию шашлыка, компот и овощной салат.

     Он устроился за дальним угловым столиком и обнаружил, что через витрину шашлычной открывается вовсе не вид на Эльбрус. Хорошо просматривались не сияющие горные вершины, а узкий переулок, домик с облупившимся фасадом и обширная помойка за узкой дорогой. Локтев взял в руку вилку, развернул на столе свежий номер газеты.

     Но так и не успел прочитать новости и попробовать здешнюю стряпню, в дверях появился Руденко.

     Быстро прошагав зал, он отодвинул стул и упал на него.

     - Ну, вы даете, Кактус...

     Руденко с удивлением разглядывал лысую голову Локтева.

     - Что это вы вдруг оголились?

     - Жарко.

     - А синяк под глазом откуда? Впотьмах на грабли наступили?

     - Точно, на грабли, - подтвердил Локтев. - Скажите, вы не занимаетесь взрывом в ресторане «Домино»?

     - Нет, не занимаюсь, - покачал головой Руденко. - Давайте к делу.

     - Так я уже говорю о деле. Взрыв в ресторане...

     - Что вам об этом известно?

     - Проходил мимо, когда там рвануло. Кое-что видел.

     - Туфта все это, не берите в голову, - Руденко резко взмахнул рукой и поймал в кулак муху. - Что вы могли видеть? Взрывом занимается ФСБ. Кажется, одна радикальная организация националистов хочет взять на себя ответственность за этот петрушку. Хозяин забегаловки - лаврушник. То ли армянин, то ли азербот. Ну, его немного поучили. Показали, откуда хрен растет. А этот кабак давно следовало взорвать. Говорят, там кормили, как на гарнизонной гаубтвахте. Короче, это меня не касается. Это политика.

     - Хорошо, - вздохнул Локтев. - Не касается, так не касается. А теперь можно задать ещё один вопрос? Кого все-таки я сбил машиной? Сперва это был некий Игнатов, отец благородного семейства. Затем жертвой ДТП стал Мизяев, вор, московский «авторитет». Я навел справки в Лефортовском морге. Мизяева дейстрительно сбили машиной, но в другой день. Так кого я все-таки сбил?

     - Не знаю кого, - Руденко пожал плечами. - Честно. Мы даже имя его не смогли установить. Какой-то бродяжка, какой-то сраный бомж. Его жизнь ничего не стоит. Так что, не переживай понапрасну.

     - Не переживай?

     Локтев прищурился.

     - Хорошо сказано. Вы обманули меня, вклеили в альбом фотографию мертвеца. И обманом, угрозами заставили написать агентурную подписку. Ваши угрозы - пшик...

     Руденко не дал договорить.

     - А, вот ты о чем... Слушай Кактус, не выливай на меня все свое дерьмо. Вставь затычку в одно место. Ты думал, что сбил «авторитета», ты наложил в штаны. И от тебя плохо пахло. А это не авторитет, а ханыга без фамилии, без имени. Запомни: такие парни, как Мизер, пешком за бутылкой не ходят.

     - Отныне я отказываюсь выполнять обязанности милицейского осведомителя. Пусть меня судят, пусть дадут срок.

     - Значит, вот зачем ты меня сорвал с места, вытащил сюда. Я это уже слышал, задница моя, уже слышал. И про суд и про срок. И не гони мне в жопу дым. Ты хочешь засесть в тюрьму? Нет, этого подарка ты от меня не дождешься. Я сделаю по-другому. Сделаю так, что все твои московские друзья, знакомые в театре узнают, что ты милицейский осведомитель. Стукачок, птичка певчая. Первым, естественно, узнает главный режиссер твоего поганого театра. Так его там, этого засранца? А, Старостин Герман Семенович. Видишь, я уже знаю твоих знакомых по именам.

     - Вы этого не сделаете.

     Руденко придвинул к себе стакан с компотом и плюнул в него. Локтев заскрипел зубами.

     - А теперь можете в мою тарелку насрать, - сказал он. - Для большего воспитательного эффекта.

     - Насру, если ты мне задницу языком вытрешь.

     Локтев сжал под столом кулаки. Он был готов броситься на Руденко, перевернуть стол и придушить сволочь руками, разорвать горлу. Возможно, если бы у Локтева был с собой пистолет, он разрядил бы всю обойму в эту ненавистную морду. Но пистолет Журавлев обещал показать завтрашним вечером.

     - Вы этого не сделаете, - повторил Локтев.

     - Еще как сделаю. С большим удовольствием. И все женщины, с которыми ты общаешься, тоже узнают. Узнают о твоем хобби. О том, чем ты занимаешься в свободное время. И все бабы от тебя отвернуться, станут плевать тебе в спину. Тебе никакая женщина не даст. Самая старая, самая страшная, которая без мужика вся высохла, тебе не даст. Потому что распоследняя сучка побрезгует трахаться со стукачом. Это для них хуже, чем спать с больным пидрилой. Тебе останется только на ферме, где-нибудь в сарае овец трахать. Грязных овец. Это для тебя в самый раз будет. Возможно, со временем ты привыкнешь, даже войдешь во вкус. С овцами.

     Руденко говори довольно громко. Мужики у двери, приступившие к дележу второй бутылки, стали поочередно оборачиваться на их столик и о чем-то шептаться.

     - Хватит.

     Локтев провел рукой по голому черепу.

     - Что я должен сделать, чтобы наше соглашение было аннулировано? Слетать на Южный полюс и убить белого медведя?

     - Ну, зачем такие крайности? - покачал головой Руденко. - Достаточно будет убить человечка. Я имею в виду Тарасова. Отрежь ему голову столовым ножом. Или сделать так, чтобы я его арестовал. Мне почему-то кажется, что эта задача тебе по силам. Хотя и я могу ошибаться.

     - И что тогда случится?

     - Ты получишь от меня амнистию. Если ты прихлопнешь Тарасова, тогда я своими руками разорву твою агентурную подписку или сожгу её, на выбор. Не знаю, как ты будешь искать Тарасова, но ты его найдешь. Потому что у тебя есть веские причины его найти. А сейчас я назначу тебе срок поимки. А то ты целый год будешь тянуть резину. Так и быть, даю тебе на это дело две, нет, даже три недели. Я сегодня добрый. Все, время пошло.

     - А если я не уложусь в три недели?

     - Твое будущее уже нарисовано. Оно ужасно. Если к тому времени у вас останутся друзья, они будут называть вас Кактусом. Но друзей не останется. Могу добавить ещё парочку темных штрихов.

     - Не надо ничего добавлять.

     - Действуйте, Кактус. Действуйте, не спите.

     С этими словами Руденко поднялся, пошел до двери, оглянувшись, помахал Локтеву рукой.

     Несколько минут Локтев неподвижно сидел за столом и разглядывал белый плевок Руденко в стакане с компотом. «Все, я уже на грани, - сказал себе Локтев. Я уже пересек грань. Пересек».

     Не зная, куда девать накопившуюся ярость, он развернул газету, подбросил её вверх и пробил ударом кулака.

***

     Из шашлычной «Вид на Эльбрус» Локтев возвращался не на своей машине, а общественным транспортом. В этот день он побоялся сесть за руль. После того злосчастного вечера в ресторане все ещё кружилась голова, сушило в горле и временами начинались кратковременные приступы тошноты и слабости.

     Выйдя из метро, он не стал дожидаться троллейбуса, отправился до дома пешком. Небо потемнело, к ночи неизвестно откуда ветер пригнал грозовые тучи. Прохожие разбежались. Локтев тащился по узкому безлюдному переулку, вспоминал разговор с Руденко, злился, снова вспоминал разговор и снова злился. Подождав, когда проедет машина, он перешел на противоположный тротуар, достал из кармана пачку сигарет, прикрыл ладонью от ветра вспыхнувший огонек за зажигалки.

     Навстречу попалась пожилая женщина с большой сумкой. Уступая ей дорогу, Локтев посторонился. Без всякой причины оглянулся назад.

     Едва он повернул голову, шедший сзади неприметный мужчина в темной куртке сбавил шаг, словно спохватившись, неожиданно посмотрел куда-то наверх, словно искал на фасаде номер дома, и быстро свернул в арку. Локтев прошел ещё полторы сотни метров и снова обернулся.

     Все тот же мужчина шагал вслед за ним.

     Только теперь пешеход оказался на противоположной стороне улицы. Локтев замедлил шаг и выругался про себя последними словами. Ясно, Руденко приставил к нему своего соглядатая. Локтева пасут, за ним установили скрытое наблюдение. Но тут же Локтев поправил себя: не велика он фигура, не того масштаба человек, чтобы за ним устанавливать слежку. Чего ради? Глупо, тысячу раз глупо. Наверняка этот мужчина за его спиной ищет какой-то дом или уже его нашел. Возможно, он приезжий, пришел к московским родственникам или к знакомой.

     Локтев выплюнул окурок и ускорил шаг.

     Прошагав ещё метров двести, он резко обернулся. Никого, переулок пуст. Ни пешеходов, ни машин. Ну вот, стоило ли на себя страху нагонять из-за такого пустяка. Все это игра расстроенных нервов. А может, дело обстоит хуже. Сумасшествие, как всегда, начинается неожиданно, ни с чего. И вот они, первые симптомы паранойи. Локтев свернул к своему дому. Внимательно глядя под ноги, миновал загаженный собаками скверик и даже не испачкал ботинки.

     - У вас спичек не найдется?

     Из тени липы к Локтеву шагнул средних лет мужчина в простеньком сером костюме. Он держал в руке не зажженную сигарету.

     - Найдется.

     Локтев постучал ладонями по карманам. Кажется, совсем недавно Локтев уже видел этого мужчину, физиономия уж очень знакомая. Локтев наморщил лоб, вспоминая, где именно они могли прежде встречаться. Он залез в брючный карман, вытащил зажигалку.

     И тут Локтев вспомнил... Фойе ресторана «Домино», человек с портфелем из толстой свиной кожи, разложил на коленях газету. То ли читает, то ли ждет кого-то.

     Локтев понял: что-то не так. По теории вероятности две случайные встречи с одним и тем же человеком в течение трех дней...

     Нет, это уже не из разряда совпадений. Зажигалка выпала из открытой ладони. Он отступил на шаг, услышал сзади какой-то шорох, но даже не успел обернуться. Локтев получил увесистый удар по затылку.

     Свет в глазах потух. Он тихо вскрикнул, раскинул руки и повалился грудью на газон, при падении порезав бутылочным осколком правое запястье. Локтев не слышал, как подъехала «Волга».

     Тарасов повесил на брючный ремень короткую резиновую дубинку со свинцовым наполнителем, напоминающую вытянутую грушу.

     - Взяли, - сказал Тарасов.

     Бузуев подхватил Локтева под мышки. Тарасов, сжал ладонями щиколотки, поднял ноги. Локтева запихнули на заднее сидение, он сполз вниз, запачкал кровью, сочившийся из раны на запястье, матерчатый чехол. Тарасов сел сзади. Бузуев устроился рядом с громилой водителем по фамилии Кислюк, отъевшимся спортсменом, бывшим штангистом.

     В своей блестящей кожаной куртке Кислюк напоминал трехстворчатый шкаф, но без зеркала.

     - Поехали, - сказал Тарасов.

     - Поехали, - отозвался, как эхо, Кислюк.

***

     Через час с четвертью, «Волга» домчалась до пансионата «Березовая роща».

     Заехав на территорию пансионата через настежь открытые ворота, машина проехала по аллее, обсаженной по обочинам не березами, а голубыми елями. «Волга» свернула в сторону от главного восьмиэтажного корпуса к спрятанным в лесу домикам с мансардами.

     В прежние времена эти коттеджи на период дачного сезона закреплялись за семьями правительственных чиновников среднего звена. К лету все они были отремонтированы, фасады окрасили в приятные глазу пастельные цвета. Но ожидаемого наплыва отдыхающих не последовало. Стояла прекрасная погода, разгар дачного сезона. Но к неудовольствию администрации, вложившей в ремонт большие деньги, большая часть коттеджей пустовала.

     То ли государственные чиновники сделались слишком бедными, то ли наоборот, разбогатели и понастроили себе дачи по своему вкусу, - не известно. Директор пансионата схватился за голову, попытался сдать коттеджи не государственным мужам, а всем желающим, людям с улицы. Но и эта отчаянная затея, можно сказать, лопнула. Прежнего ажиотажного спроса на летние домики не наблюдалось.

     Тарасов, весной отдохнувший в «Березовой роще», ещё тогда положил глаз на крайний коттедж, стоящий особняком от других построек, прямо в лесу. Он заплатил вперед и снял коттедж на все лето и сентябрь включительно по подложному паспорту на имя случайно встреченного пьянчужки по фамилии Куприянов. Однако обстоятельства требовали постоянного присутствия Тарасова в Москве, и лесной коттедж снова пустовал неделями.

     Накануне Тарасов побывал в своей загородной резиденции и даже провел в здесь бессонную ночь наедине со стаей голодных комаров. Это непримечательное событие оказалось роковым для только что отремонтированного дома. Тарасов решил, что больше его ноги здесь не будет, а коттедж ему больше не потребуется. И вообще, от дома, в котором из человека пью кровь, надо срочно избавляться.

     Это окончательное решение. Дом был обречен.

     ...Локтев очнулся, когда машина уже подъехала к коттеджу и становилась с его задней стороны, притирку с глухим двухметровым забором, ограждавшим владения «Березовой рощи». Все пассажиры вышли из машины, сделалось так тихо, как бывает и безветрие в глухом лесу.

     Локтев сидел на полу «Волги». Тупая боль не отпускала затылок, шея онемела, перед глазами двоились фиолетовые круги. Он поморгал глазами, покрутил головой из стороны в сторону, проверяя, сохранила ли шея способность к движению. Боль отдала в спину. Локтев силился понять, где он находится, и как сюда попал. Он поднял голову, лизнул ранку на запястье. Кожа под кровавой корочкой чесалась, но ранка уже подсохла.

     Он выпрямился и сел на заднее сидение. Сумерки быстро сгущались. И с этой позиции немногое можно разглядеть: ровно крашенный зеленый забор, а через переднее стекло просматривается заднее крыльцо незнакомого бревенчатого дома. Локтев, после того чувствительного удара по затылку потерял способность к быстрой логической мысли.

     Добрую минуту, даже полторы, он размышлял, выйти из автомобиля прямо сейчас, перемахнуть через забор и постараться исчезнуть в темноте леса или продолжать сидеть, сложа руки и ждать приглашения радушных хозяев. Он уже остановился на первом варианте, даже потянул ручку.

     Но тут с крыльца спустился Кислюк, распахнул дверь.

     Он молча сграбастал Локтева за шиворот, вытащил из машины, показал пальцем на крыльцо. Локтев поднялся по ступенькам, через тесную приходую прошел в большую проходную комнату с камином, обставленную светлой плетеной мебелью. Внутри дом оказался довольно просторным.

     - Топай туда.

     Кислюк, идущий сзади, подтолкнул Локтева к крутой лестнице в два пролета, поднимающейся в мансарду. Вдоль всей мансарды проходил узкий коридор. По правую сторону три двери, одна в санузел и две в спальни. По левую сторону помещалась большая гостевая комната. Подталкиваемый Кислюком, Локтев переступил порог, огляделся по сторонам и застыл на месте от удивления.

***

     Под потолком горела яркая трех рожковая люстра. У двери на высоком табурете сидел человек, попросивший у Локтева огонька. Поперек комнаты стоял светлый диван. Параллельно дивану помещался то ли узкий высокий стол, то ли стойка комнатного бара. На стойке десяток бутылок с вином и газировкой.

     У стены пара стульев, пара кресел, большой телевизор у окна, перед ним журнальный столик. А в дальнем кресле в углу комнаты, закинув ногу на ногу, сидел Тарасов и обмахивался газетой.

     - Ну, здравствуй, Алексей.

     Тарасов бросил на пол газету, поднялся с кресла подошел к Локтеву и одной рукой обнял его за плечи. Локтев, не зная, как реагировать на это приветствие, стоял, опустив руки по швам. Про себя он решил, что сейчас самое глупое разыгрывать возмущение или требовать объяснений у своих похитителей.

     Тарасов отступил на шаг, заглянул Локтеву в глаза.

     - Тебе не сильно зашибли?

     - Ничего.

     Локтев помассировал пальцами затылок.

     - Терпимо.

     - Ты хочешь выпить? Подходи, наливай.

     - Водички можно глотнуть.

     Локтев подошел к расставленным на стойке бутылкам, налил полный стакан теплой минералки и опрокинул его в горло. Кислюк остался стоять у двери.

     - Я последнее время тоже совершенно не пью, - сказал Тарасов. - Научился получать кайф от других вещей. Ты ведь был в той сраной забегаловке, когда рвануло? А я должен был уходить. Очень хотелось полюбоваться на все это, но не довелось. Было не слишком шумно?

     - Я сам ничего не разглядел и не услышал. Меня контузило. Ты притащил меня сюда, чтобы расспросить о моих впечатлениях?

     Тарасов подошел в стойке, наполнил свой стакан фруктовой водой.

     - Мы давно не виделись. Вот я и подумал: почему бы нам, старым друзьям, не встретиться? Ведь немного нас осталось, старых приятелей. Почему бы не посидеть, не вспомнить былое? Областной театр, общих знакомых, общих женщин... Как мы их имели и как они имели нас. Словом, хорошо бы вспомнить все это дерьмо. Все наше прошлое. Ведь тебя мучает ностальгия?

     - Меня другое мучает, - честно ответил Локтев.

     Он вспомнил физиономию Руденко, плевок в компоте, потер ладонью занемевший от боли затылок и подумал, что вечер приятных воспоминаний сегодня вряд ли состоится. Будет нечто другое. Все будет гораздо хуже. И гораздо больнее. Нужно приготовиться.

     Это вот-вот начнется. Впрочем, он, возможно, ошибается, сгущает краски. Когда человека слишком часто бьют по голове, он начинает видеть мир в темном свете. Кислюк тоже подошел к стойке, нацедил стакан минеральной воды.

     - А содовой у нас нет? - спросил он Тарасова.

     - Нет, Марат, содовой, - отмахнулся тот.

     Кислюк вернулся на прежнее место, к двери. Тарасов окинул Локтева оценивающим взглядом.

     - Ты по-прежнему сочиняешь пьесы?

     - В последнее время мне как-то не до этого.

     - Понимаю, - усмехнулся Тарасов. - Очень хочу увидеть в театре твою пьесу. Даже мечтаю тряхнуть стариной, сыграть одну из ролей. Ты бы не возражал?

     - Конечно, не возражал.

     - Впрочем, теперь у тебя появились новые друзья. Кто они? Менты или бандиты?

     - У меня не появлялось новых друзей. Я и старых друзей растерял.

     - Может, ты спросишь: почему я так делаю? - сказал Тарасов. - Зачем этот взрыв, эта кровь? И вот тебе ответ. Я делаю это, потому что мне так нравится. Что, я сильно изменился? Теперь из двух понятий, «я должен» и «я хочу» я выбираю последнее. И мне совершенно наплевать, что по этому поводу думают другие посторонние мне люди. Или не посторонние. И что ты думаешь, мне плевать. Да, я вошел во вкус. Но у меня есть и другие причины этим заниматься. Причины, о которых тебе не обязательно знать. Я сегодня много говорю. Все, теперь я устал говорить.

     Тарасов поднял высокий стакан с водой, сделал большой глоток и заговорил снова.

     - Мне показалось, что ты хочешь встать у меня на дороге, - сказал он. - Или уже встал. Случайная встреча в ресторане именно в тот момент, когда эта забегаловка собирается взлетать на воздух. Это, как говаривал режиссер областного драмтеатра, неубедительно. Я не очень верю в такие случайности. Что из этого следует? Возможно, что ты работаешь на ментов. Это плохо. Возможно, ты снюхался с моими врагами. Это ещё хуже. Тут ничего личного, просто этот вопрос надо прояснить. Ну, так кто твои новые друзья?

     Начинается. Локтев молча отступил к стене.

     Но Тарасов не стал нападать, он как-то печально улыбнулся, отошел в сторону и сел на стул у стены. Вперед пошел Кислюк. Он двигался разлаписто, широко расставляя ноги, будто мужду этих ног у него висела не мошонка, а двухпудовая гиря. На ходу он расстегнул «молнию» куртки и вторую пуговицу рубашки. Поднял кулак до уровня плеча.

     Локтев снова попятился. Вот жизнь, под рукой никогда нет кирпича, когда этот кирпич особенно нужен. Нужен, чтобы трахнуть мордоворота по его безмозглой репе. Но размышлять было уже некогда.

     Локтев схватил со стойки полупустую бутылку нарзана и запустил ей в круглую морду Кислюка. Слишком медлительный штангист не успел увернуться. Днище бутылки ударило точно в лоб.

     Кислюк остановился, обхватил ладонями голову.

     Локтев бросился к двери. Но на пути уже стоял Бузуев. Не останавливаясь, Локтев правой навернул Бузуева в грудь. Звук от удара вышел смачный, будто об пол грохнули качан капусты. Бузуев устоял на ногах, но отлетел в сторону. До двери оставалось всего пара шагов.

     Но так и не вставший со стула Тарасов выбросил вперед ногу. Локтев, налетев на нее, споткнулся, потерял равновесие, полетел на пол.

     Оттолкнувшись ладонями, тут же вскочил на ноги и налетел на кулак Бузуева, угодивший в левое ухо. Локтев, не обращая внимание на боль, лягнул взрывотехника ногой, дернул ручку двери. Дернул ещё раз. Кто-то сзади пнул Локтева ногой в бедро. Дверь заперта.

     Локтев развернулся бросился в дальний угол комнаты, к окну.

     Кислюк, как ослепший бык, ринулся вперед. На пути он налетел на диван, опрокинул его. На секунду остановился, перескочил через поваленный диван, животом выломал барную стойку.

     Локтев поднял нижний шпингалет, рванул ручку двойной рамы на себя. Окно не поддавалось. Кислюк наступил на бутылку, рухнул на пол, ударился головой о деревянный подлокотник дивана. На потолке задрожала, закачалась люстра, казалось, готовая упасть.

     Тарасов, скрестив руки на груди, сидел на стуле и наслаждался зрелищем.

     Локтев потянулся к верхнему шпингалету. Но подскочивший сзади Бузуев навернул его кулаком по шее, по ребрам. Локтев, так и не достал шпингалет. Он развернулся, стараясь ребром ладони попасть Бузуеву по носу, но промахнулся, и сам получил слева в печень.

     Кислюк, ругаясь семиэтажным матом, медленно поднялся с пола, скинул с плеч стеснявшую движения кожаную куртку и пошел вперед. Локтев, стоя спиной к окну, раздавил первое стекло плечом. На пол посыпались острые осколки. Локтев наклонился вперед и достал-таки Бузуева крюком в челюсть.

     - Уйдет, - крикнул Тарасов и привстал со стула.

     Но той единственной секунды, чтобы раздавить второе стекло и вывалиться в окно, в ночь, в лес, этой секунды уже не осталось.

     Кислюк уже развернулся корпусом, оттянул правую руку назад, готовясь к решающему удару. Локтев отпрыгнул в угол, ногой толкнул на Кислюка журнальный столик, опрокинул телевизор. Он снова бросился к двери, надеясь там ещё раз попытать счастья.

     На пути, повернувшись к Локтеву левым плечом, вырос Тарасов. Локтев даже не понял, какой именно удар он пропустил первым. Он продолжал стоять, медленно отступая назад. Подняв кверху предплечья, старался защитить ими лицо от ударов. Но то была слабая защита.

     - Мы друзья? - спросил Тарасов и съездил Локтеву в левый глаз.

     Локтев вжал в плечи шею, выставил вперед лоб, стараясь, чтобы костяшки пальцев противника попали в основание черепа. Но Тарасов был опытным бойцом, чтобы попасться на такую уловку.

     - Ведь мы же друзья? - спросил Тарасов.

     Локтев не мог ответить. Его дыхание уже сбилось, кровь из рассеченной левой брови залила глаз.

     И тут сзади, наконец, прицелившийся Кислюк кончил все дело одним ударом в шею. Это был удар парового молота.

     Локтев отлетел в угол, как мешок с тряпками. Комната перевернулась, очертания предметов расплылись, сдвинулись. Кислюк стоял над ним огромный, как живая скала. Он отвел назад ногу и несколько раз пнул Локтева, уже переставшего чувствовать боль.

     - Дай-ка я его поздравлю, - орал напиравший сзади Бузуев.

     - Я сам, - хрипел, обливаясь потом, Кислюк.

     - Дай-ка я его, суку, дай я поздравлю, - толкал в спину Бузуев.

     Но путь к Локтеву загораживали широкая спина бывшего штангиста. Кислюк ещё не успел свести свои счеты. Он не собирался отходить в сторону, пока не отведет душу.

Глава тринадцатая

     Тем же вечером Журавлев отправился к своему давнему знакомому, президенту охранно-сыскного агенства «Гарант-Плюс» Олегу Марковичу Владимирскому.

     Рабочий день в офисе агенства закончился полчаса назад, посетителей не было, сотрудники разбежались по домам. Журавлев провел в приемной президента не более четверти часа, дожидаясь, когда Владимирский закончит междугородние разговоры по телефону.

     Этого времени хватило, чтобы выпить чашку чая с печеньем и переброситься парой фраз с худым хмурым мужчиной по фамилии Савченко, референтом агенства, заступившим на вечернее дежурство.

     Савченко любил рассказывать о своих двадцати двух своих болезнях, он нашел в лице Журавлева благодарного слушателя. И, не долго думая, начал прелюдию: «У меня язва двенадцатиперстной кишки, а боли для язвы необычные, опоясывающие. Как при панкреатите. При этом мочеиспускание затруднено, потому что у меня...»

     Но тут дверь в кабинет начальника распахнулась, пришлось оборвать увлекательный рассказ в самом захватывающем месте.

     Владимирский пропустил Журавлева, усадил его в кресло перед письменным столом, вернулся к двери и повернул ключ в замке. Затем он сел в свое кресло, погладил ладонью коротко стриженную русую голову и обратился к Журавлеву.

     - Ты меня озадачил по телефону, - сказал президент. - Хочешь знать, обращался ли в мою фирму некий Тарасов.

     Журавлев вытащил из кармана фотографию Тарасова и показал её собеседнику.

     - Вот он, - сказал Журавлев. - Посмотри внимательно. Я уже знаю, что Тарасов был здесь. Кто-то из твоих ребят с ним работал. Не имею представления, каким именем Тарасов назвался. И назвался ли вообще. Но он здесь был - это факт.

     Владимирский рассмотрел фотографию и вернул её Журавлеву.

     - Очень симпатичный мужчина. Откуда тебе это известно, что он здесь был?

     - У каждого сыщика есть профессиональные тайны.

     Журавлев скромно опустил глаза.

     - Словом, тебе надо знать вот что, а там решай. Этот Тарасов человек непредсказуемый. У него плохой характер и в кармане список лиц, с которыми он сводит свои счеты. Он легко возбудим, любит насилие, взрывы и всякие такие штуки. Скорее всего, у него несколько паспортов на разные имена. И несколько помощников. Потому что одному с таким делом не справиться.

     - Ну и что? - удивился Владимирский. - У меня у самого несколько паспортов на разные имена. И много бестолковых помощников.

     - Через твою контору он выяснял каких-то людей. Их привычки, их слабости, их распорядок дня, их родственников. Словом, все. Два человека из этого списка убиты. Думаю, и тем, кто ещё живы, не долго осталось мучиться на этом свете. Короче, я хочу знать, о каких именно людях Тарасов наводил справки.

     - Понимаю, ты хочешь что-то знать, - Владимирский усмехнулся. - Мы работали вместе в милиции, я тебя уважаю и ценю. Ты, дядя Костя, прекрасный сыщик и сам об этом знаешь. Мы даже чем-то похожи. Ты, как и я, не имел шансов дослужиться до широких красных лампасов на штанах. Способные люди делают карьеру со скрипом.

     - Я не слишком высокого мнения о своих способностях, - поправил Журавлев.

     - Тем более. Поэтому давай не будем обмениваться любезностями. И вообще обойдемся без лирики. Спустимся на землю. Хочу тебя спросить первым. Как ты думаешь, чем я тут занимаюсь?

     Он развел руки в стороны так широко, будто хотел схватить за оба угла свой письменный стол.

     - Ты, наверное, полагаешь, что я занимаюсь сыском? Слежу за телками, которые наставляют рога мужьям. Или за мужьями, которые имеют не тех женщин. Или выполняю более серьезную детективную работу. Нет, ты ошибаешься. Я занимаюсь совсем другими вещами. Я здесь делаю деньги, вот чем я занимаюсь. Делаю деньги.

     Владимирский постучал рукой по столешнице, демонстрируя, на каком именно месте он делает деньги. Затем встал из-за стола и прошелся по кабинету, как зверь по клетке.

     - Приходит ко мне старый пердун, набитый деньгами, - сказал Владимирский. - Ему триста лет, у него нос, как сморщенный член. Ему давно положено умереть, но он забыл это сделать. Мне хочется своими руками его голову засунуть в его задницу. Но я только улыбаюсь. Так вот, у этого сукина сына жена восемнадцати лет и он хочет знать, кто её имеет. Мне противно делать эту работу, но я её делаю. И делаю быстро, быстрей, чем кролики трахаются. Почему я так поступаю? Да потому что, найдутся люди, которые запросто выполнят эти обязанности. И заберут мои деньги. И если я стану задницей крутить, то останусь без копейки. Понимаешь, о чем я?

     - Понимаю, - кивнул Журавлев.

     Владимирский подошел к подоконнику, налил в высокий стакан воды из сифона, выпил пару глотков и вновь принялся ходить из угла в угол.

     - Я делаю свою работу, хотя мне жалко того молодого чувака, который связался с женой этого пердуна с членом вместо носа. Я знаю, что будет с парнем. Его просто для забавы выпотрошат и набьют соломой, как чучело. А потом то немногое, что от него останется, закатают в асфальт. Но я молчу и делаю работу. Я не сделаю этого, так это сделают другие люди.

     - Все ведь останется между нами, - пытался вклиниться Журавлев. - Мне можно доверять.

     Но Владимирский не хотел слушать.

     - Положим, твой Тарасов обращался в мою контору. Я говорю - положим. И он хотел выяснить кое-какие детали о жизни своих врагов. Или друзей. Предположим, Тарасов бандит и убийца. А его контрагенты ангелы с голубыми крылышками. Что из этого следует?

     - Что следует? - переспросил Журавлев.

     - Ничего. Он заплатил по счету, сколько положено заплатил. А я выполнил для него некоторую работу и взял на себя кое-какие обязательства. Главное обязательство - молчать. Что бы не случилось - молчать. Кто бы ни спрашивал - молчать. Конфиденциальность - это мой хлеб. Если я начну болтать лишнее о своих клиентах, а мне есть, что рассказать, так вот, если я буду болтать, то завтра окажусь на паперти. Но мне никто не подаст. Мало того, на паперть придут ребята, чтобы сломать мне позвоночник. И мне приходится объяснять тебе, профессионалу, эту азбуку.

     - Я готов заплатить, - сказал Журавлев. - Хорошие деньги.

     Владимирский, которому уже надоело бродить по кабинету, упал в кресло.

     - Не смеши меня, дядя Костя. Ты сыщик, каких поискать. Возможно, я бы даже взял тебя на работу. Но ты даже не имеешь представления, что такое хорошие деньги. Без обид, Константин Степанович. Ты ведь никогда не возил жену отдыхать на хороший курорт, ты ходишь в пиджаке от одного костюма и брюках от другого. Твоим галстуком, кажется, грязные тарелки вытирают, у тебя не машина, а помойка. Так откуда ты знаешь, что такое хорошие деньги? От знакомого слышал? Сосед рассказал? Все это не серьезно... Просто у нас разные взгляды на жизнь и на её ценности. Ты не обиделся?

     - Не обиделся, - помотал головой Журавлев. - Галстук у меня и вправду дерьмовый. И машина «Волга». Все правильно. Можешь и дальше перечислять мои недостатки.

     - Ты патологически честный человек - вот твой главный недостаток. Я не очень доверяю честным людям.

     - Я это знаю, - кивнул Журавлев. - Но ведь сейчас я могу заплатить за информацию.

     - Мне не нужна твоя мелочь. Я не носильщик с вокзала. Если сегодня я возьму у тебя хотя бы копейку, завтра я потеряю все.

     - Я могу рассчитаться с тобой информацией. Дашь на дашь.

     - Ты мне не конкурент, - покачал головой Владимирский. - Все, что мне надо знать, я знаю. Или узнаю, но без твоей помощи.

     Журавлев понял, что разговор закончен, больше говорить не о чем. Он уже хотел подниматься и уходить, но все-таки решил добавить пару слов.

     - Понимаешь, Тарасова я найду, - сказал Журавлев. - Или я или менты. Но пока это произойдет, прольется много крови. Ты можешь это предотвратить.

     - Я не занимаюсь благотворительностью, - сказал Владимирский. - Мне наплевать, какого хрена корчит из себя твой Тарасов. Наплевать, с кем он сводит счеты. Мне не плевать только на репутацию своей фирмы. А кровь... Она и так повсюду льется, как вода из крана. Мой ответ - нет.

     Теперь разговор был действительно закончен. Владимирского не переубедить. Журавлев повздыхал и ушел.

***

     - Хватит, Марат, - крикнул Тарасов. - Хватит, тебе говорят.

     Он схватил Кислюка за плечи, оттащил его от лежавшего на полу Локтева, казалось, уже бездыханного. Подтолкнул бывшего штангиста к выходу из комнаты: уходи. Бузуев, которому так и не удалось, двинуть каблуком ботинка по физиономии Локтева, не стал скрывать разочарования.

     - Ты что, его пожалел? - спросил взрывотехник.

     Тарасов тем временем раскрыл дорожную сумку, покопался в тумбочке, единственном предметом интерьера, уцелевшим после драки и погрома. Он побросал в сумку кое-какие носильные вещи, застегнул «молнию».

     - Пожалел волк овцу, - ответил Тарасов. - Не надо ломать ему кости. Все должно выглядеть натурально. Человек, арендовавший этот дом, сгорел. Несчастный случай на пожаре, недоразумение, а не убийство.

     - И так ясно, что это поджог.

     Бузуев поднял с пола целую бутылку муската «Черные глаза», открыл пробку перочинным ножом. Он вышел из комнаты и остановился в коридоре. Ожидая, пока Тарасов закончит сборы, Бузуев прикладывался к горлышку. Вместе они спустились по лестнице вниз.

     Кислюк уже притащил из машины полную сорокалитровую канистру бензина. Поставив её посередине комнаты, он открыл крышку, полил бензином пол, но весь бензин выливать не стал, пожалел. Ушел к машине и уложил полупустую канистру в багажник.

     Бузуев стоял посередине комнаты, морщился от ядовитых бензиновых паров и пил вино из горлышка. «Черные глаза» настроили его на философский лад.

     - В одной книге я прочитал, что вовремя умереть так же важно, как вовремя родиться. Нашему знакомому, - Бузуев показал пальцем на потолок, - самое время отбросить копыта.

     Но никто его уже не слушал. Кислюк вышел к машине и сел за руль, Тарасов тоже спустился вниз, остановился у крыльца. Он курил, грустно глядя на бледную луну, зацепившуюся за макушку высокой ели.

     Оставшись в одиночестве, Бузуев забулькал вином, допивая бутылку. Он встряхнул оставшиеся на дне недопивки, размахнулся. Пустая посудина полетела в угол комнаты, в застекленный сервант. Разлетелись по сторонам разбитые стекла, посыпались на пол рюмки и дешевые вазочки. Бузуев достал из кармана коробок, бросил горящую спичку в лужу бензина.

     Огонь столбом поднялся к потолку, дыхнуло жаром.

     Бузуев едва не отскочил в сторону, к двери. На пороге он обернулся. Плетеная мебель принялась легко, огонь облизал разбитый сервант, деревянные стены, часики с кукушкой. Тюлевые шторы на окнах за мгновение почернели и рассыпались на тысячи блестящих искристых кусочков. Один за другим лопнули тонкие плафоны люстры.

     - Пошли, хватит любоваться, - крикнул Тарасов из салона.

     Бузуев сбежал вниз по ступенькам, сел на переднее сидение. Кислюк медленно тронул машину с места, выехал на асфальтовую дорожку, прибавил газа. Через минуту светлая «Волга» промчалась мимо домика сторожей с темными окнами, мимо светящейся будки вахтера, игравшего в дурака с садовником.

     Проехав ворота пансионата «Березовая роща», машина исчезла в темноте лесной дороги.

***

     Локтев пришел в себя и закашлялся.

     Под потолком горит тремя рожками люстра. Какая жара, какая духота. Не помня, что произошло, не понимая, что происходит, он сел на полу, плюнул на ладонь. Слюна пополам с кровью. Этой жидкостью он протер разбитый глаз, но лучше видеть не стал. Комната плыла в душном тумане.

     Под потолком, уже плохо видимым, слоился серый дым.

     Он стянул с себя разорванный пиджак, бросил его в угол. Локтев снова закашлялся, пошевелил языком. Передние зубы качались, но были целы. Вокруг никого. Оттолкнувшись рукой от пола, он поднялся на ноги. Боль резанула поясницу, нижние ребра. Но Локтев уже не обращал на боль внимания.

     Ясно, в доме пожар, надо выбираться.

     Он медленно дохрамал до открытой настежь двери, чувствуя, что с каждой секундой дым в комнате густеет. В коридоре дышать было уже нечем. Плотный желто-серый дым слоился под потолком. Локтев согнулся, задержал дыхание, прошагал до лестницы отрезок коридора, спустился на несколько ступенек. И сквозь дым было видно, что нижняя комната сделалась непроходимой, огонь поднялся к потолку, быстро поедал сухую вагонку.

     Локтев бросился назад.

     Воздуха в груди не хватило, он упал на пол, закашлялся, сплюнул кровавую слюну. На карачках он дополз до двери в комнату. Но там уже трудно было что-то разглядеть сквозь дым. Совсем скоро внизу сгорит скрытая проводка, люстра погаснет, наступит полный мрак. Надо успеть, надо постараться...

     Локтев рванулся к окну, первое стекло которого уже выдавил плечом во время драки. Потянулся вверх рукой, опустил шпингалет, дернул за ручку.

     Не открывается. Вот оно что, рама привинчена к коробке толстыми шурупами. Это не беда. Он, чувствуя, что задыхается, выпрямился, оттянул руку назад и, что есть силы, ударил по стеклу открытой ладонью. Стекло прогнулось, спружинило, но не разбилось. Что за черт?

     Локтев ударил ещё раз. Тот же эффект. Как он не сообразил сразу? В доме, стоящем в лесу, на окнах нет решеток. Почему? Внутреннее стекло в раме обычное. А внешнее стекло противоударное, укрепленное специальной пленкой. Защита от воров. Когда Тарасов подскочил на стуле и закричал «уйдет», он просто зло пошутил, сыграл очередную сценку. Локтев никуда бы не ушел. Стекло бы не пустило.

     Он упал на пол и закашлялся, в комнате стало совсем темно из-за дыма, глаза слезились.

     Локтев ощупью нашел стул у стены, поднял его, размахнулся и со всего маху ударил передними ножками по стеклу. По прозрачной поверхности прошли несколько поперечных едва заметных трещинок. Все, он в ловушке. И через четверть часа, по всей вероятности, уже сгорит заживо. Локтев лежал на полу и кашлял взахлеб, изо рта и носа сочилась кровавая пенка.

     Нет, так он не сдастся.

     Хотя бы ещё одна попытка спасения. Он зажмурил глаза, рукой нащупывая дорогу, выполз в коридор. Так, тут должны быть ещё две три двери по правую сторону коридора. Вот она, первая дверь. Локтев встал на колени, опустил вниз металлическую ручку, толкнул дверь. Он вполз в ванну, захлопнул дверь ногой. Можно открыть глаза, дым здесь гораздо жиже. Даже не дым серенький едкий дымок.

     Локтев поднялся на ноги, зажег свет. Большая ванная комната без окон, с пола до потолка облицованная кафелем. Локтев сдернул с крючка два полотенца, пустил холодную воду из крана. Рядом с полотенцами на крючке пластмассовый ковшик. Локтев наполнил его водой, несколько раз окатил себя с головы до ног.

     Он обвязал мокрым полотенцем нижнюю половину лица, сделав узел на затылке, и сразу почувствовал облегчение. Вторым полотенцем замотал шею. В горле ещё першило, но дышать стало легче. Так, хорошо. Теперь надо выбираться из ванной.

     Он открыл дверь. Огонь уже преодолел лестницу, охватил часть коридора, поднялся к потолку. Жара. Слышно, как потрескивают охваченные пламенем доски. Возможно, ещё несколько минут перекрытия выдержат натиск огня. Затем пол провалится вниз. Локтев толкнул среднюю дверь - заперта. Надавил плечом, коробка скрипнула, но дверь не сдвинулась ни на миллиметр. Как быстро сохнет мокрая одежда. Он в два прыжка добрался до последней двери, толкнул её рукой. Слава богу, открыта.

     Он вбежал в комнату, ещё сильно не задымленную, зажег свет. Теперь здесь можно что-то разглядеть. Кровать, платяной шкаф, тумбочка, окно. К окну нечего и соваться, только время потеряешь.

     Наверняка и здесь установили защитное стекло. В потолке почти над кроватью люк в потолке. Больше Локтев ничего рассмотреть не успел, свет погас. За дверью набирает силу пламя. Трещат деревянные стены, что-то лопается.

     Локтев ощупью нашел тумбочку у стены, придвинул ближе к кровати. Залез на тумбочку ногами. Воздуха не хватало, полотенце сделалось сухим. Локтев сбросил его с лица. Черт, и второе полотенце почти высохло. Оно ещё может пригодится. Он дотянулся до люка в потолке, толкнул его.

     Петли скрипнули, крышка подалась. Локтев изо всех сил ударил по центру люка сразу двумя руками. Крышка откинулась. Локтев подпрыгнул на тумбочке, зацепился руками за края люка, подтянулся.

     Вот, он уже на чердаке.

     В ближней торцевой стене едва виднеется круглое слуховое окно. Локтев пополз к нему, услышал грохот падающих предметов и застыл на месте. Вероятно, начал обваливаться пол мансарды. Он подполз к окну вплотную. Если и здесь вставили защитное стекло - он погиб. Локтев стал шарить по периметру окна в поисках ручки. Ничего. Ни ручки, ни шпингалета, ни петель.

     Вероятно, это окно вообще не должно открываться. Он сорвал с шеи полотенце, обмотал им правый кулак и, коротко развернувшись, ударил. Стекло разлетелось в мелкие куски. Он снова ударил, разбилось и второе стекло. В окно потянуло вечерней прохладой. Уже можно дышать.

     Появилась тяга. И тут огонь, было заглохший на втором этаже, вдруг стремительно набрал силу, полез наверх. На чердаке за пару секунд стало жарко, как в финской бане. Локтев вытащил острые осколки из рамы. Затем он лег на живот, спустил ноги в окно. Держась руками за круглую раму, пролез в окно, ступил на металлический желоб, развернулся.

     Пространство перед домом освещали оранжевые всполохи пламени. Стали видны сосны, их черные тени на земле. Прямо под Локтевым покатый навес над парадным крыльцом, покрытый шифером. Возле дома собралась небольшая группа людей, человек пять-шесть.

     Эти люди что-то кричали Локтеву снизу, куда-то показывали руками. Он не слышал слов. За его спиной пламя уже охватило чердак.

     Поджав ноги, Локтев прыгнул вниз, на козырек крыльца. Но на наклонной ребристой плоскости не удержал равновесия. Ноги подогнулись, Локтев упал на навес, покатился вниз. Перед самым падением на землю он сумел сгруппироваться и приземлился на ноги.

     Острая боль отдалась в правой голени. На четвереньках Локтев отполз подальше от горящего дома. Встав на ноги, привалился спиной к дереву, отдышался. Горло словно натерли наждаком, глаза слезились от въевшегося дыма. Локтев закашлялся, сплюнул мокроту и осмотрелся по сторонам.

     К нему приближались какие-то люди, две женщины и бородатый мужчина с охотничьем ружьем в руках. Час от часу не легче. Он чудом спасался из огня вовсе не для того, чтобы быть подстреленным из двустволки.

     Забыв о боле в ноге, Локтев стремительно сорвался с места, побежал в темноту леса. Женщины закричали за его спиной.

     - Держи... Держи его...

     Их крик перекрыл сиплый бас бородача.

     - Стой, сволочь, - заорал мужик. - Это поджигатель... Стой, тебе говорят.

     Женщины заголосили так жалобно, будто оплакивали покойника.

     - Стой, сучий потрох, - орал мужик.

     Но деваться Локтеву было некуда. Он уперся в двухметровый забор. Глянул назад и побежал вдоль забора.

     - Стой, тварь, - орал бородач. - С такого расстояния я не промахнусь.

     Мужик приставил приклад ружья к плечу и пальнул в воздух. Сверху под ноги Локтева упала тяжелая сосновая ветка.

     Он споткнулся о ветку, упал, вскочил на ноги и побежал ещё быстрее. Забор не кончался. Сзади слышались тяжелые шаги и гортанное сопение.

     - Стой, мать твою. Убью, сука.

     Бородач снова пальнул в воздух, остановился, переломил ружье. Он выгреб из кармана патроны и стал засовывать их в патронник.Локтев поставил ногу на нижнюю перекладину забора, подпрыгнул, ухватился руками за его края.

     Грохнул выстрел.

     Локтев, разорвав рубашку на груди, перебросил тело на другую сторону забора. Еще выстрел. Мелкая дробь ударила по штакетинам. Бородатый мужик ещё что-то отчаянно кричал, матерился, но он был уже не опасен.

     Локтев бежал по темному лесу, стараясь не влететь головой в дерево.

     Высокая трава заплетала ноги. Он часто падал, вставал и снова бежал без оглядки. Через полтора часа Локтеву удалось выйти к шоссе. Он умылся, зачерпывая воду из придорожной канавы. И ещё полчаса стоял на обочине и голосовал машинам, которые не хотели останавливаться.

     Наконец, Локтева подобрал старенький «жигуленок». Водитель подозрительно глянул в лицо Локтева, на его лысую голову, разорванную рубаху, и только спросил только об одном: деньги есть? Машина была ветхая, казенная, за её судьбы водитель не волновался, а о себе он мог позаботиться сам. Локтев ответил утвердительно, упал на переднее сидение и назвал адрес друга отца пенсионера Мухина.

***

     Ветерок влетал в открытое окно комнаты и шевелил занавеску. Локтев лежал на спине, пустыми глазами смотрел в серый потолок. Он не чувствовал прелести утренней прохлады, не видел солнечного света.

     Не было в теле такой косточки, такой клеточки, которая бы не напоминала о себе ни на минуту не проходящей мучительной болью. Казалось, что по телу маршем прошел полк солдат, за солдатами прокатилась пара танков, а напоследок проехала походная кухня.

     Кружилась голова, виски ныли, будто сжатые тисками. Локтев погладил ладонью грудь и едва слышно застонал.

     В комнату вошел старик Мухин, держа перед собой круглый поднос, на котором стоял стакан крепчайшего чая, сдобренный туземским ромом, и вазочка сухого печенья. Мухин поставил поднос на прикроватную тумбочку, придвинул себе стул и устроился на нем. Локтев взял стакан чая в слабую, слегка дрожащую руку. Сделав большой глоток обжигающей ароматной жидкости, даже закряхтел от удовольствия.

     В прихожей раздался звонок.

     Мухин вскочил со стула, побежал открывать. Локтев пил чай, слышал невнятный разговор в коридоре, но никак не мог разобрать слов. Наконец, в комнату вошел Журавлев, коротко поздоровался и, одернув полы пиджака, занял стул Мухина.

     - Все так глупо получилось, - сказал Локтев. - Я попался, как дурак: огонька не найдется и по затылку... Такой уж я человек, не замечу дерьма, пока в него не вляпаюсь.

     - Вчера все могло закончиться гораздо хуже, сынок, - ответил Журавлев и потеребил Локтева за плечо. - Синяки и ссадины быстро заживают на молодых. Так что, не стоит переживать.

     Локтев отставил в сторону пустой стакан, сел на диване. После чая с ромом он почувствовал, что стало легче.

     - Вы навестить меня пришли? - спросил он.

     - Сообщить кое-что. Во время нашей первой встрече я говорил, что у меня есть помощник, молодой человек по имени Саша Вилкин. Помните? Поскольку поиски Тарасова затягиваются, я отправил Вилкина на пару дней в Карелию. Выяснить кое-что. Вчера вечером Саша вернулся и привез любопытную информацию. Сейчас не буду надоедать тебе рассказами. Ты приходи в себя, отлеживайся. До завтрашнего дня. Завтра у нас дела. У тебя на поправку целые сутки.

     - Я ещё не здоров, - слабо запротестовал Локтев. - Вы только посмотрите на мое лицо. Меня расписали под Хохлому.

     - Я же говорю, на молодых раны зарастают, как на собаках. Мухин сделает тебе примочки из бодяги, я ему скажу об этом. Эффект мгновенный. Завтра синяки уже не станут заметны. Будешь, как новенький. Я только что с вокзала, взял билеты до Медвежьегорска. Сразу четыре купили, чтобы все купе было нашим. Завтра мы с тобой уезжаем в Карелию. На твою родину. Вспомнишь детство, свои корни - и полегчает.

     - Я родился в Москве. Мой отец служил в Карелии, и мы с матерью...

     - Тем более, вспомнишь золотую пору юности, первую любовь и все другие удовольствия. Это очень бодрит. А пока, чтобы тебе стало легче, сюрприз.

     Журавлев вытащил из подплечной кобуры пистолет, немного напоминающий знакомый всем «ТТ». Другой рукой достал из пиджачного кармана пару коробочек с патронами, положил их на тумбочку.

     - Мечта профессионала, «Кольт Гавемент», - сказал Журавлев. - У него столько достоинств, что я не могу их даже перечислить. Сорок пятый калибр, девятизарядный. Пули массой двенадцать граммов, оболоченные, диаметром одиннадцать с половиной миллиметров. Скорость триста семьдесят пять метров в секунду. Если ты хоть немного разбираешься в оружии, то сам прикинешь убойную силу этой штуки.

     - Это тот самый легендарный «Гавемент»?

     - Ну, и да, и нет. Конечно, это не родной, не американский пистолет, настоящий «Гавемент» здесь не достать. Это китайская копия, которая немного хуже оригинала. Немного. Но это не имеет большого значения. Кроме того, китайские пистолеты «Гавемент» запрещены во всем мире. Это тоже не имеет значения. Нас интересует цена, а цена хорошая. У нас это оружие не получило распространения, главным образом из-за того, что трудно достать патроны к этой дуре. Владей. Только он заряжен.

     - Сколько я вам должен?

     - Позже рассчитаемся. Когда дело закончим. А пока траты пополам.

     Журавлев протянул пистолет Локтеву, тот взвесил «пушку» на ладони. Не меньше килограмма двухсот граммов. Он вытащил из ручки снаряженную обойму, вылущил из неё пулю и вставил её обратно. Интересно, каков диаметр раневого отверстия от такой пули? Наверное, дырка с детский кулачок.

     Локтев провел пальцем по спусковой скобе с рифленой насечкой, по косым насечкам на затворе. Хорошо сработано. Он щелкнул предохранителем, вытянул руку вперед. Локтев прищурил глаз, нашел в прицеле мушку, прицелился в дверную ручку. Журавлев вдруг спохватился, забеспокоился.

     - Тебе вообще-то приходилось прежде держать в руках пистолет?

     Локтев опустил пистолет.

     - Я из офицерской семьи. Плюс обычная армейская подготовка.

     - Тогда я спокоен, - Журавлев встал со стула. - Жду тебя в два на вокзале. Третий вагон.

     Локтев, вдруг испытавший приступ сонливости, даже не нашел сил ответить. Он отвернулся к стене, сунул пистолет под подушку. Через минуту Локтев спал сном младенца.

***

     Локтев проснулся совершенно разбитым, словно и не отдыхал ночью. Раскалывалась голова, сушило в горле, и мир перед глазами менял свои цвета и очертания. Локтев запихнул в рот пару обезболивающих таблеток, запил их чашкой крепкого кофе и нашел в себе силы одеться. Пешком он отправился в частный медицинский центр «Оникс», вывеску которого видел на соседней улице. Локтев внес деньги в кассу.

     Через несколько минут седовласый врач раздел пациента до трусов, ощупал живот, послушал грудь, постучал молоточком по коленкам и, пока Локтев одевался, стал сосредоточенно заполнять медицинскую карту. Закончив писанину, он усадил Локтева перед собой на стул, задал несколько вопросов. Затем стал водить перед лицом Локтева металлическим хромированным шпателем, следя за движением глаз больного. Ничего не сказав, врач сделал пометку в карте.

     - Головная боль в затылочной области? - спросил врач.

     - В затылочной.

     - А как общее самочувствие?

     - Как бы это попонятнее сказать, - Локтев задумался. - Такое впечатление, будто мозги встали раком. И не хотят возвращаться в прежнее нормальное положение.

     - Понимаю, понимаю. У вас легкое сотрясение мозга. Такое состояние продлится неделю. Потом станет легче.

     Врач протер очки безупречно чистым женским платочком. Локтеву показалось, что он заплатил деньги вовсе не за то, чтобы услышать банальную чушь. Пусть и верную по свей сути.

     - Скажите, молодой человек, а что с вами произошло? Что, собственно, случилось?

     - Не читали о взрыве в ресторане «Домино»?

     - Я газет не читаю. Это вредно для пищеварения, читать газеты. Даже заборы лучше сегодняшних газет.

     - Я находился в ресторанном зале во время взрыва. Там погибли люди. На моих глазах. А потом сожгли дом, вернее дачу... И я снова чуть не погиб. Короче, всего не пересказать. Но у меня такое впечатление, будто после этих событий из меня вылетела душа. А вместо неё появилась новая душа, какая-то чужая. У меня вдруг изменился характер.

     - Как изменился?

     - К худшему. Я был довольно мягким и уступчивым человеком. А теперь... Даже не знаю, как сказать. Я стал совершенно другим. Злым, твердым, решительным. Мне кажется, я способен на поступок. На любой поступок. Мне кажется, я даже смогу убить человека. У мкня начинаются приступы агрессии.

     Врач грустно улыбнулся.

     - Видимо, человек, о котором вы говорите, того заслуживает. Ну, чтобы его убили.

     - Дело не в человеке, а во мне. Медицина как-то трактует такие резкие изменения человеческой натуры?

     - Мы, медики, не боги.

     Врач поднял глаза к потолку и развел руки в стороны, выражая покорность воле Всевышнего. Затем он склонился над столом, выписал рецепт и протянул его Локтеву.

     - Это сильное успокоительное средство. Будете принимать три-четыре таблетки в день, пока не почувствуете облегчения. Ваши приступы агрессии должны пройти.

     Локтев сердечно поблагодарил врача, пожелал ему успехов и здоровья и вышел на улицу. Пройдя метров двести, он скомкал рецепт в тугой шарик и выбросил его в первую попавшуюся на дороге урну. Локтев решил, что в его случае успокоительное поможет, как топор утопающему.

Глава четырнадцатая

     Тарасов бросил окурок в недопитую вечером чашку кофе. Он потянулся к записной книжке, перевернул несколько страниц. Так, пансионат «Березовая роща», вот он. Он снял трубку радиотелефона, набрал номер. Занято. Тарасов натянул майку с короткими рукавами и джинсы, вышел на балкон, ещё раз набрал номер.

     Трубку сняли после второго гудка.

     - Дежурный Лошаков слушает.

     - Это старший инспектор пожарной инспекции Московской области Полищук, - представился Тарасов. - Мне передали отчет пожарной бригады. Нужно кое-что уточнить. Прошлой ночью на вашей территории случилось возгорание дома для отдыхающих. Правильно?

     - Совершенно верно, - ответил Лошаков.

     - Дом площадью триста десять метров сгорел до основания. Правильно?

     - Так точно, - радостно отрапортовал Лошаков. - Сгорел полностью, дотла.

     - Тут в рапорте указано, что есть жертва. На пепелище обнаружен неопознанный труп мужчины. Правильно?

     - Никак нет, - Лошаков хмыкнул. - Что-то пожарные напутали. Жертв нет. И трупа никакого не обнаружено.

     - Это точно? - усомнился Тарасов.

     - Совершенно точно. Еще до приезда пожарных прибывшая на место возгорания администрации в лице сторожа пансионата, - Лошаков не смог довести мудреную казенную фразу до конца и перешел на разговорный язык. - Короче, сторож видел, как из горящего дома, из чердачного окна выбрался мужик.

     - А что за мужик? Его поймали?

     - Шут его знает, что за мужик. Может, он дом и подпалил. Сторож хотел его догнать, но тот махнул через забор и в лес побежал. Темно уж было. Разве его в лесу догонишь? Наш директор написал заявление. Милиция проверяет. Вы бы с милицией связались.

     - Значит, недоразумение с рапортом получилось, - сказал Тарасов. - Что-то напутали. Хорошо, я свяжусь с вашим директором и с милицией.

     Тарасов нажал на кнопку и присел на подоконник.

     Выходит, Локтев жив. Прав был Бузуев, следовало там наверху добить Локтева. Пусть бы потом разбирались, что за труп и откуда он взялся. Черт, какая досадная оплошность.

     Обидно. Мало того, что Локтев остался жив, так и выяснить толком ничего не удалось: с кем он связан, кто ему платит.

     В утверждение, что Локтев случайно оказался в ресторане «Домино» не поверит даже ребенок, отстающий в умственном развитии. Но в таком случае, как Локтев сумел узнать о месте и времени взрыва? Ведь как-то он узнал...

     Как узнал? Попробуем мыслить логически. О деле знали только два человека: он, Тарасов, и Бузуев. Все, короткий список. Сам Тарасов, естественно, отпадает.

     А как Бузуев? Возможно, взрывотехник не самый умный человек на свете. Но и не самый болтливый человек. Он солдафон до мозга костей, слишком прямолинейный, без воображения. Словом, настоящий армейский динозавр. Но молчаливый динозавр. Из него лишнего слова клещами не вытянешь, тем и ценен.

     И все-таки, Локтев пришел в «Домино»...

***

     Тарасов положил перед собой чистый лист бумаги, нарисовал на нем кружок, сверху написал Локтев. Нарисовал другой кружок - это Бузуев. Третий кружок - это он сам, Тарасов. Три действующих лица известны. Теперь нужно вспомнить, есть ли у него и Локтева общие знакомые в Москве. Тарасов, силясь вспомнить общих знакомых, морщил лоб и кусал кончик карандаша. Знакомые, знакомые... Проводница поезда «Петрозаводск - Москва» Смирнова. Но она не в счет. Локтев видел её два-три раза. Наверняка, даже имя проводницы забал. Нет, Смирнова не считается.

     Тарасов, как не напрягал память, не мог воскресить ни единого имени. Но ясно одно, Локтев мог выйти на него только через людей, то есть, через общих знакомых. Только так и никак иначе. Правда, не понятно, как он узнал о ресторане. Ведь как-то он узнал об этом. Как-то узнал... Но это вопрос второй. Он прояснится, если ответить на первый вопрос. Об общих знакомых. Такие люди должны быть. Хотя бы один человек должен быть.

     Есть. Вспомнил. Володя Сурков.

     Бывший администратор областного театра перебрался в Москву пару лет назад и, кажется, занялся здесь торговлей шмотками. Возможно, сейчас он процветает. Возможно, бедствует: торговля не пошла. Тарасов нарисовал на листке ещё один кружок: Сурков. Дальше... А дальше ничего. Пустыня.

     Еще четверть часа Тарасов корчился на стуле, хмурил лоб и сводил брови на переносице. Нет общих знакомых - и точка. Сурков - единственная зацепка. Теперь надо подумать: какая может быть связь между бывшим администратором театра и Локтевым.

     Допустим, они случайно встретились. Допустим, Сурков увидел Тарасова на улице. Допустим... Ну, и что? Что из этого следует? Дальнейшая цепочка событий никак не выстраивается. Слишком много недостающих звеньев в этой цепочке. Тарасов не виделся с Сурковым года два, с того самого времени, когда тот отчалил из Петрозаводска искать богатой жизни в Москве. В последнее время их дорожки нигде не пересекались.

     И все-таки Суркова нельзя вычеркивать из этой схемы. Ведь это единственный общий знакомый Тарасова и Локтева. Тарасов полистал записную книжку. Вот он Сурков. Город Мытищи, улица... Телефона нет. Что ж, надо прояснить вопрос.

     Тарасов быстро оделся, вышел из дома и поймал такси.

     Через час он оказался на тихой улице, на окраине Мытищ возле пятиэтажки из светлого силикатного кирпича. Лифта в доме, разумеется, не было. По выщербленным ступеням Тарасов поднялся на четвертый этаж, ещё раз заглянул в записную книжку, проверяя номер квартиры, нажал кнопку звонка. С другой стороны двери кто-то долго разглядывал Тарасова в глазок, наконец, женский надтреснутый голос спросил:

     - Кто там?

     - Вова здесь живет? Я к Вове.

     Упала цепочка, дверь открылась. В проеме показалась седая женщина в заселенном фартуке.

     - Вам кого? - спросила она, хотя Тарасов только что сказал, к кому он пришел.

     - Мне нужен Володя Сурков.

     - А вы сами кто?

     Женщина, прищурив водянистые бесцветные глаза, смотрела на Тарасова, как чекисты смотрят на засланного шпиона.

     - Я его старый друг. Из Карелии. Вот в Москве проездом. Вова оставил адрес и просил меня зайти.

     Прищур женских глаз сделался мягче.

     - Когда оставил адрес?

     - Давно еще...

     - Вова год как умер, - женщина неожиданно всхлипнула.

     - От чего умер?

     - А от чего молодые мужики умирают? - вопросом на вопрос ответила женщина.

     Она снова шмыгнула носом, ткнула в горло указательным пальцем.

     - Все от этого. От водки. От передозировки.

     - Надо же, какое горе. Вот горе-то. А я хотел с ним посидеть, былое вспомнить. И думы.

     Вместо ответа женщина вытерла со щеки крупную прозрачную слезу.

     - А где его схоронили? - не мог успокоиться Тарасов.

     - Здесь, в Мытищах. Если хотите сходить на могилу, я нарисую, как пройти. Без рисунка не найдете.

     - На могилу не успею, - покачал головой Тарасов. - У меня поезд через два часа. В отпуск еду, в Адлер. А вы его мать?

     - Я его жена. Вдова то есть.

     - Простите. Извините за беспокойство.

     Он спустился вниз, вышел на улицу и квартал до перекрестка прошагал пешком. Какая непроходимая глупость. Стоило ли приезжать в Москву, чтобы здесь загнуться с перепоя? Вопрос риторический. От водки можно умереть и в Петрозаводске.

     Раздумывая о превратностях человеческой судьбы, Тарасов поднял руку, остановил машину и сел на переднее сидение рядом с водителем. Следя за дорогой, Тарасов думал о своем. Итак, Бузуев отпадает. Сурков тоже отпадает. Сурков отбросил копыта. А что остается? Что? Ничего. Ровное место.

***

     Вернувшись на квартиру, Тарасов битый час слонялся из угла в угол, но так и не смог успокоиться. Он вышел на балкон и сел на подоконник. Нельзя действовать дальне, не прояснив вопрос с Локтевым. Тарасов поднялся с подоконника, в поисках сигарет сунул руки в карманы джинсов. Сигареты остались на тумбочке. Вместо пачки он вытащил из кармана пейджер, пристегнутый тонкой цепочкой к брючной штрипке.

     Мама дорогая, пейджер.

     Тарасов чуть не схватился за голову. Точно. Ведь он мог бы и раньше догадаться... Тупая голова. В тот самый день, когда взлетело на воздух «Домино», Тарасов получил по пейджеру сообщение Бузуева: точное место и время встречи. И Локтев пришел.

     Возможно, у Локтева есть двойник его пейджера. Когда Локтева обыскивали в салоне «Волги» в кармане лежал пейджер. Не придали значения такому пустяку. Конечно, пейджер в кармане - это ещё ни о чем не говорит. И все же...

     Да, если разобраться, версия спорная. Более чем спорная. Но и эта версия заслуживает право на жизнь Но другого объяснения пока не существует. Двойник, двойник... Если можно изготовить двойник сотового телефона, почему нельзя изготовить двойник пейджера? С технической точки зрения - это не великая проблема. Но для этого нужно знать абонентский номер Тарасова. Это обязательное условие.

     Так, так... Кто знает этот номер? Бузуев, Кислюк, ещё человек пять посторонних людей.

     Поставим вопрос иначе. Кто из общих с Локтевых знакомых номер знает номер? Только проводница поезда «Петрозаводск - Москва» Лида Смирнова. Только она. Единственный вариант. Впрочем, его ещё нужно проверить. Тарасов до боли сжал кулаки. Вот же сучка болтливая, тварь. Ни на что не годная потаскушка. Шлюха пидорская. Хорошо, что теперь появилась какая-то определенность.Смирнова никуда не денется, ей всегда можно подрезать слишком длинный язык.

     Сейчас на очереди Субботин, нельзя отвлекаться от главного.

     А вот Локтев... На кого же он, сука, работает? Скорее всего, на ментов.

     Тарасов сходил в комнату за сигаретами, постарался немного успокоиться. Умный тем и отличается от дурака, что любой минус умеет превратить в плюс. Надо подумать, как это сделать. Тарасов перегнулся через заграждение балкона, плюнул вниз. Пейджер, тайное оружие его врагов. Возможно. Так, так...

     Надо сделать его своим оружием.

     Четыре дня назад, в прошлую пятницу, единственный отпрыск Субботина двадцатилетний Максим и восемнадцатилетняя невеста Даша праздновал свадьбу. Все было обставлено очень скромно. Небольшое торжество, семейный ужин на триста персон в ресторане «Белград».

     Три белых лимузина для молодоженов и свидетелей, море цветов и ещё один грузовик, на котором пришлось доставлять до квартиры подарки. Тарасов, наблюдавший за прибытием гостей, только качал головой: так разбрасываться деньгами позволено только шаху Бахрейна. Кстати, эта Даша очень симпатичная девочка. Цветочек оранжерейный.

     На следующий день свадьба гуляла на природе, уже в расширенном составе: пятьсот приглашенных. На третий день в ресторане «Прага» собрались только близкие родственники. Наверняка, новоиспеченная чета Субботиных сейчас приходит в себя после затяжной гулянки, распаковывает коробки с подарками в своей новой квартире, купленной папой жениха к свадьбе.

     Тарасов полистал записную книжку. Это у нас улица шахтера Косточкина, дом шестнадцать, пятый этаж, квартира сорок шесть. Прекрасно, все в масть. Молодожены отбывают в круиз по Средиземному морю через два дня.

     В самом добром настроении Тарасов прошел на кухню, пожарил яичницу и сделал несколько бутербродов. Он неспешно пообедал, посмотрел по телевизору короткий выпуск новостей. Дождавшись двух часов дня, снял трубку телефона и набрал номер педжинговой компании.

     - Девушка, для абонента, - Тарасов назвал свой номер. - Следующее сообщение: «Сегодня, наконец, можем встретиться в моем гнездышке по адресу: улица шахтера Косточкина дом 16, квартира сорок шесть. Ровно в четыре вечера. Не опаздывай. Твоя Даша».

     - Даша? - переспросила девушка оператор.

     - Вот именно, Даша, - ответил Тарасов. - Твоя Даша.

     Через полминуты пейджер запикал. Тарасов прочитал на его экранчике только что отправленное сообщение. Сегодня он своими глазами увидит, кто нагрянет в гости к молодой жене Даше и младшему Субботину.

***

     Этой ночью Вадиму Юрьевичу Субботину тоже плохо спалось. Его, как и Тарасова, мучили кошмары.

     Приснился сон, после которого глаза закрыть страшно.

     Субботин стоит на берегу озера с удочкой в руках. И тут на поверхности, рядом с берегом, в прозрачной воде замечает утопленника. Тело, долго лежавшее на дне, раздулось, наполнилось зловонными газами, продуктами разложения. И вот, наконец, всплыло на поверхность, как невероятной формы и размера резиновый матрас.

     К утопленнику подплывает крупная щука, разевает длинную крокодилью пасть, вцепляется острыми, как шильца, зубами в бедро. Рыба бьется, выдирает кусок зеленоватой ляжки и с добычей в пасти уходит на дно. К утопленнику тяжело подплывает налим, привлеченный запахом сладкой падали.

     Субботин все стоит на берегу и не уходит, хотя от зрелища рыбьего пиршества, тошнота поднимается к глотке. Он стоит и вглядывается в одутловатое, потерявшее человеческие черты лицо утопленника. Узнает в утопленнике Тарасова - и прошибает холодный липкий пот.

     А к покойнику приближается уже целая стая хищных рыб. Они, как голодные дикие собаки, набрасываются на добычу, рвут на куски, вода пенится, рыбы бьют хвостами. Субботин, как в столбняке, все стоит на берегу. Наконец, он бросает удочку, отходит от воды и бредет неизвестно куда.

     Резиновые сапоги скользят по мокрой траве.

     Узкая тропинка петляет между деревьями, прибрежными сорными кустами. Субботин останавливается. Поперек тропинки лежат два трупа. Два молодых парня, покрытые коркой запекшийся крови. Лица изуродованы обухом топора. Тела изрублены лопатами. Субботин кричит...

     Он проснулся, перевернул на другую сторону влажную от пота подушку. Стараясь забыть сон, он несколько минут полежал с открытыми глазами, снова попытался заснуть, но тщетно. Он вертелся на широкой кровати, кряхтел, ходил на кухню пить воду. И, едва в окнах забрезжил первый утренний свет, поднялся, решив, что теперь все равно не уснет. Накинул халат, умылся, прошел в свой кабинет и включил настольную лампу.

     Разложив на столе деловые бумаги, Субботин попробовал сосредоточиться на чтении. Но неожиданно для самого себя снял трубку телефона, набрал номер сына. Голос Максима был сонным.

     - Отец, что случилось?

     - Ничего, - ответил Субботин. - Хотел узнать: ты в порядке?

     - Я спал, - Максим зевнул в трубку. - Так что случилось?

     - Ничего, - сказал Субботин. - Просто позвонил. Я в отличие от тебя встаю рано. Мне некогда оттягиваться в постели до обеда. К свадебному путешествию приготовились, вещи упаковали?

     - Отец, ты звонишь в семь часов утра, чтобы спросить, упаковал ли я вещи?

     - Ладно, спи, - Субботин положил трубку.

     Он подумал, что ведет себя глупо. Он стал слишком нервным. Но тому есть объяснения. События последних недель, стремительные и неожиданные, как горная лавина, просто-таки раздавили Вадима Юрьевича. Сперва единственный сын Максим вдруг объявил о своем твердом намерении жениться на Даше Кошелевой.

     Субботин попробовал урезонить сына, выложил стандартный набор аргументов. Ты студент третьего курса, жениться рано, погуляй еще, не связывай себя по рукам и ногам, оглянись вокруг, сколько красивых девок рядом, пойдут дети... Увещевания отца не подействовали.

     Даша на третьем месяце, на аборт не соглашается, а Максим разыгрывает из себя честного человека. И он её любит, обожает, боготворит...

     Столько лирики, что слушать неприятно. Отец сопротивлялся недолго. Он утешил себя тем, что Даша девушка из хорошей обеспеченной семьи, студентка. Пусть лучше Максим свяжет жизнь с порядочной девушкой, а не с какой-нибудь вечно пьяной распутной лярвой с дискотеки.

     Пришлось Субботину спешно готовиться к свадьбе сына, покупать в подарок молодоженом приличную иномарку и ещё кое-что по мелочам. Хорошо хоть квартирный вопрос решился мгновенно. Отец Даши на радостях купил дочери двухкомнатную квартиру на улице с глупым названием: шахтера Косточкина. Черт побери, кто такой Косточкин? Как явствует из названия улицы - шахтер. Но почему именам какого-то там шахтера называют целую улицу? Значит, Косточкин - шахтер выдающийся. Чем выдающийся? А хрен его знает чем. Лишь бы молодым счастливо жилось на этой улице.

     Вспоминая затянувшуюся свадьбу, Субботин лишь вздыхал, пытаясь подсчитать траты, не поддающиеся строгому подсчету. Но теперь вся эта кутерьма позади, в ближайшие два месяца он раздаст накопившиеся долги и заживет по-старому.

     Однако какая-то заноза засела в душе, не давала спокойно спать. На днях Субботину стало известно о бессмысленным убийстве Осипова. Бывшего боксера и телохранителя зарезали на его же квартире кухонным ножом. Скорее всего, пьяная разборка, не поделил с собутыльниками стакан водки.

     Дальше - больше. Неизвестно кто заживо сжег делового партнера Субботина директора турфирмы «Онега» Артура Зеленского. Преступников, как водится, по горячим следам не нашли.

     Затем последовали другие пугающие события. Взорвали ресторан «Домино», принадлежавший Рафику Оганяну. Тот чудом остался жив, в момент, когда рвануло, отошел то ли в сортир, то ли к телефону. И это совпадение? Что-то их слишком много, совпадений. Но и после того, как ресторан сгорел, от Оганяна не отмоталась, его взорвали в собственном подъезде.

     Перед своей гибелью Оганян позвонил Субботину, просил защиты. Успел сказать, что взрыв в ресторане - дело рук Тарасова. Все это беспросветная чушь, - утешал себя Субботин.

     С Осиповым все ясно, - пьянка сгубила.

     Зеленского сжег какой-нибудь психопат.

     А с Оганяном расправились его враги. Армянин владел не только этим несчастным кабаком, но и долей в страховой компании. Через неё Оганян помогал не одному Субботину, помогал многим людям отстирывать грязные деньги. Его убийство дело рук конкурентов или людей, которых Оганян обманывал. А таких немало.

     Короче, Тарасов ко всему этому кипешу не причастен. Не может быть причастен по единственной, но главной причине: Тарасов мертв. Субботин наблюдал его гибель собственными глазами. Что ж теперь, самому себе не верить?

     Вадим Юрьевич утешал себя как мог, но легче на душе почему-то не становилось. Наоборот, росло беспокойство. Чтобы избавиться от не проходящего чувства тревоги, Субботин усилил охрану, днем стал принимать успокоительное, а на ночь снотворное.