Библиотека художественной литературы

Старая библиотека художественной литературы

Поиск по фамилии автора:

А Б В Г Д Е-Ё Ж З И-Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш-Щ Э Ю Я


Читальный зал:

Андрей ТРОИЦКИЙ

СМЕРТЬ ПО ВЫЗОВУ

Анонс

 

     Происходит серия жестоких убийств на квартирах больных, вызывавших `Скорую помощь`. Подозрение падает на молодого врача Антона Ирошникова, и следователи не сомневаются в его виновности. Его может спасти только чудо или помощь профессионала. И вот к расследованию приступает опер в отставке Егоров...

 

Пролог

 

     По дороге с работы домой в холодном вагоне пригородной электрички врач «скорой помощи» Антон Ирошников размышлял о событиях последних дней своей жизни. Было о чем подумать.

     Сегодня, едва Ирошников закончил суточное дежурство, во дворе подстанции «скорой» к нему подошли двое в штатском, предъявили документы и попросили проехать с ними в межрайонную прокуратуру. Там Ирошникова продержали там весь день, и спасибо ещё отпустили. Допрашивали в качестве свидетеля по делу об убийстве. Обстоятельства этого дела в общих чертах объяснили.

     В прошлое суточное дежурство Ирошникова около часа дня от диспетчера направления поступил вызов, плохо стало с одной старушкой. Врач с водителем приехали на место. Ирошников, работавший один, без фельдшера, неделю как заболевшего, поднялся в квартиру. Дверь старушка сама открыла, провела врача в комнату. Коммунальная берлога, с соседями. У бабушки ишемическая болезнь сердца, стенокардия, в просторечье грудная жаба. К приезду «скорой» ей уже стало лучше. Ирошников снял кардиограмму, поставил горчичник на сердце, сделал укол папаверина и посоветовал вызвать участкового врача. Эта Анна Петровна принимала нитроглицерин, а он действует всего три минуты. Ирошников посоветовал попросить участкового врача выписать нитросарбит, эта штука помогает лучше.

     С Анной Петровной они посидели, поговорили минут десять-пятнадцать, пока Ирошников заполнял выездную карточку. Интеллигентная такая бабулька, с манерами. Раньше преподавала в институте сопромат. В комнате много дорогих вещей, мебель ручной работы, старинная. А спальное место только одно, диван. Видимо, жила старушка одиноко.

     Ирошников позвонил диспетчеру, сказал, что показаний к госпитализации нет, спросил, можно ли я пообедать. Диспетчер ответил, что вызовов пока не поступало. Рядом с домом этой бабушки троллейбусный парк, там столовая приличная и дешевая. Старушка задала ещё какие-то вопросы, говорила, что вечерами низ спины побаливает, предложила врачу чаю. За стеной Ирошников слышал мужской кашель. Анна Петровна сказала, что сосед кашляет, сейчас он дома, болеет. На том все и кончилось.

     Перед уходом Ирошников заметил, что в углу комнаты стоят лыжи, и палки. Кольца с палок были сняты, почему-то эта деталь запомнилась. И лыжам в комнате не мместо. Такие вещи обычно оставляют в прихожей или на балконе. Еще он подумал: чьи это лыжи? Не сама же старуха с больным сердцем катается?

     Ирошников откланялся и ушел. Потом врач с водителем пообедали в столовой троллейбусного парка. Когда обед заканчивали, мультитон, биппер размером с сигаретную пачку, запищал, загорелась лампочка. Значит, нужно связаться с диспетчером, есть работа. Ирошников допил компот, вернулся к машине и по рации переговорил с подстанцией. Подошел водитель, и они поехали на следующий вызов. Через час Ирошников забыл, что эта Анна Петровна живет на свете. Пока в прокуратуре не напомнили.

     Да, напомнили...

     Анна Петровна лежала спиной на диване. Может, думала о чем-то приятном, может, молодость вспоминала, может, решала, идти в булочную прямо сейчас или отложить поход до вечера. Это доподлинно не известно, то есть о чем она думала. Возможно ни о чем, просто забылась дремотой. Известно только, что она лежала спиной на диване. И тут кто-то подошел к бывшей преподавательнице сопромата. Подошел и проткнул ей печень лыжной палкой: острие палки вышло у Анны Петровны из спины. А потом этот человек вырвал из её ушей сережки. Старуха осталась жива. Лежала с палкой в животе и смотрела, что вокруг неё происходит. С такой раной она могла прожить ещё часа четыре. Молодые дольше живут.

     Но этот человек вытащил палку из печени и ударил снова. Второй раз он воткнул палку чуть выше лобка, на уровне двенадцатого грудного позвонка, и повредил брюшную артерию. Это уже верный конец. Артерия толщиной с большой палец, можно истечь кровью всего за несколько минут. Профессиональный удар, в яблочко. Убийца взял какие-то вещи и ушел из квартиры. Но старушка оказалась довольно крепкой, даром что сердечница. У неё хватило сил вытащить лыжную палку из собственного живота. Она скатилась с дивана и даже доползла до двери своей комнаты. Там, прямо под дверью, и умерла, Богу душу отдала. Печальный факт. Царство ей небесное.

     А тот мужик, что в присутствие Ирошникова все кашлял в соседней комнате, сосед, отправился в туалет. Шел по коридору, впотьмах поскользнулся в луже крови и шлепнулся на пол. Можно представить его физиономию. Сидит в этой луже, пучит глаза и никак не может понять, что произошло. Если он в крови испачкан и рассказывает в прокуратуре, что якобы поскользнулся и упал в лужу - его рук дело, тут и гадать нечего. Сосед старуху порешил. Скорее всего, прокурор уже ордер выписал на этого гаврика. Ирошников даже поделился своей догадкой со следователем. Но следователь лишь отрицательно покачал гловой.

     Следователь сказал, что этот мужик инвалид доходной, после прободения язвы ему полжелудка оттяпали. Значит, весит он немного, и силы большой у него нет. А тут человека дважды насквозь палкой проткнули. Для такого дела нужно или вес иметь соответствующий, чтобы его в удар вложить, или большую физическую силу. Он, Ирошников, старуху не убивал, значит, действовало третье, пока не установленное лицо, или сосед. Математика простая.

     По идее, на прицеле у следствия остается Ирошников или ещё кто-то, неизвестный. Неизвестного могут вообще не искать, а полностью сосредоточиться на враче «скорой». Слава Богу, Ирошников не прикасался руками к этим лыжным палкам. Если бы на ней остались пальцы, возможно, он уже привыкал к баланде в СИЗО. Если бы нашли пальцы, от него уже не отмотались. Хотя и сейчас не отмотаются. Милиция сработала четко, быстро вычислила Ирошникова. Сколько в Москве бригад «скорой», а его на третьи сутки нашли.

     Видимо, милиционеры опросили жильцов и выяснили это обстоятельство, что врачи приезжали. Потом составили письменный запрос на имя Генерального директора объединения «Скорая помощь». Запрос с печатью и подписью прокурора, потому что такие справки просто так не дают. Есть такой отдел статистики «Скорой помощи», там фамилию Анны Петровны внесли в компьютер. Через час можно справку в дело подшивать, уже известно, кто выезжал на вызов покойницы. И мышеловка захлопнулась.

     Во время разговора в прокуратуре на столе у следователя уже лежала копия выездной карты, той самой, что Ирошников заполнял на Анну Петровну. Значит, прокуратуре знают абсолютно все. Кроме одного: имени убийца. Впрочем, можно и самому построить некоторые версии происшедшего. Может, внук у старухи какой-нибудь лыжник, спортсмен, ведет здоровый образ жизни, следит за фигурой, как это сейчас модно. Оставляет у неё спортинвентарь. И захотел, скажем, парнишка своей девушке или невесте бабкины сережки подарить. А бабка не дает, говорит, помру - все ваше будет. Мол, ждите, терпения наберитесь. А парень молодой, горячий, одно слово - физкультурник. Кровь закипела: не отдашь по-хорошему, тогда получи, старая крыса, ведьма... Люди ведь разные, случится, и за копейку удавят.

     А может, внучка пристала к старушке: бабуля, милая, подари сережки, они мне под цвет глаз подходят. А Анна Петровна ни в какую: это память сердца, последнее, что от дедушки покойного у меня осталось. Внучка тоже горячая, кипяток... Хвать за палку. А может, из-за жилплощади сыр-бор, а сережки из ушей вырвали, чтобы инсценировать ограбление. Версий может быть вагон с тележкой.

     Тут и думать нечего, прокурорская машина пришла в действие, образно говоря, крутятся шестерни, и валы. Ее не остановишь, пока не закончится производственный цикл. От воли и желания отдельно взятого человека теперь ничего не зависит. Опусти голову и подчиняйся. Только не вздумай выкинуть какую глупость, податься в бега, например. Вешаться и топиться, тоже не следует. Разберутся, в конце концов...

     Но если поразмыслить, у Ирошникова нет мотивов. Впрочем, мотивы и всю прочую лирику можно оставить киношникам. Такие убийства происходят спонтанно, совершаются под влиянием настроения, минутного затменья. Если бы убийца готовился к преступлению тщательно, все высчитал и взвесил, то наверняка не воспользовался бы какой-то дурацкой лыжной палкой. Эта палка просто ему под руку подвернулась. Не стояли бы в комнате лыжи, может, старуха осталась жива. Это обстоятельство следствие должно обязательно учесть. А пока нет других кандидатов, следователь будет плотно работать с Ирошниковым. Вот в кармане повестка на послезавтра. Ирошников похлопал себя ладонью по груди. За него взялись основательно. А если ещё не взялись, то обязательно возьмутся. Все ещё впереди.

     ...Ирошников очнулся от тяжелых мыслей, тряхнул головой, почувствовав, что электричка замедляет ход, уставился в темное окно, но ничего не увидел за грязными, схваченными морозным узором стеклами, только несколько расплывчатых огоньков вдалеке. Осмотрев почти пустой вагон, освещенный горящими в полнакала лампами, Ирошников обернулся к женщине на заднем сиденье и спросил, что за остановка. Услышав ответ, он подхватил в руки портфель и бросился сперва в тамбур, потом к дверям, уже готовым захлопнуться.

 

Глава 1

 

     Крупный московский бизнесмен, хозяин казино и ресторана «Золотой тюлень» Юрий Сергеевич Романов нарисовал кружок на чистом листе бумаги, склонился над письменным столом, покусывая кончик ручки. Потратив пару минут на разглядывание нарисованного круга, он, чтобы чем-то занять беспокойные руки, раскрыл картонную коробочку, высыпал пригоршню конторских скрепок и принялся мастерить из них цепь, цепляя одну скрепку за другую. Отложив это быстро надоевшие занятие, Романов снова взял ручку, поставив в центре круга буквы. А. Р., инициалы главного бухгалтера ресторана «Золотой тюлень» Аркадия Семеновича Розова. Неплохо бы восстановить, хотя бы приблизительно, очередность, порядок событий. Романов тронул пальцем сплетенную из скрепок цепь.

     Последовательность событий...

     Итак, второго числа нынешнего месяца бухгалтер Розов весь день находился на рабочем месте, в тесной комнатке на втором административном этаже здания ресторана. В углу листка Романов начертал цифру два. Розов даже пообедать с сотрудниками не вышел, попросил, чтобы второе блюдо и кофе принесли ему в кабинет. В пятом часу вечера у Розова был посетитель, никому незнакомый мужчина. Этот мужик вошел со служебного входа, сказав дежурному охраннику, к кому направляется. Тот позвонил бухгалтеру, убедившись, что посетитель действительно к Розову, пропустил. Мужчина средних лет, без шапки, в сером ратиновом пальто, в руках портфель. Посетитель покинул кабинет бухгалтера тем же маршрутом минут через сорок. Так утверждает охранник. Все, другие посетители в тот день не появлялись.

     Сам Аркадий Семенович, обычно засиживающийся на работе допоздна, ушел в семь вечера, может, чуть раньше. Другой охранник, сменивший первого, рассказывает, что в руках Розова ничего не было, ни папки, ни портфеля. Аркадий Семенович, как всегда отменно любезный, приподнял шляпу, попрощался и исчез.

     На следующий день, когда он не вышел на работу, Розова никто не хватился. Кому нужен бухгалтер в самом начале месяца? И на следующий день, хотя кабинет Розова оставался на замке, никто всерьез не побеспокоился. Только директор ресторана Пименов позвонил бухгалтеру домой в середине дня, но услышал лишь длинные гудки на другом конце провода. Так, это четвертое число, Романов сделал пометку на листке бумаги. Если Розов вздумал бежать, то время выбрал удачное. Следом подошли выходные, и о бухгалтере забыли до понедельника. И только во вторник зачесались по-настоящему.

     Но Розова уже нигде не было, ни в его двухкомнатной квартире в районе Таганской площади, ни у брата, живущего где-то в районе новостроек. Да что там Розов, тут и жалеть не о чем, обычный бухгалтер, каких много. Плохо другое: вместе с Розовым исчезли учредительные документы частного предприятия «Золотой тюлень». Но и документов не сразу хватились...

     - Скотина, тварь поганая этот Розов.

     Романов встал с кресла, прошелся по кабинету. Продался, как Иуда. И чего только человеку не хватало? Хорошее жалование, устроенный быт, спокойная жизнь. Конечно, Ему хорошо заплатили. Но что деньги в сравнении с теми неприятностями, которые он навлек на свою плешивую безмозглую башку? Он и тратить свои деньги станет с опаской, оглядкой, станет трястись от каждого шороха, звонка в дверь, где бы ни жил, где бы ни прятался. И во имя чего обрекать себя на такие муки? Деньги того страха не стоят. И, тем не менее, Розов пошел на эту крайность. Украл документы и скрылся.

     Но это ещё далеко не все. Оказалось, за месяц до своего бегства сукин сын подал в Московскую регистрационную палату заявку о внесении изменений в устав «Золотого тюленя». Предварительно отнес документы на подпись партнеру Романова и совладельцу ресторана американцу Майклу Волкеру, знающему по-русски полтора десятка слов, половину из которых - матерные. А тот завизировал бумаги, даже не поинтересовавшись их содержанием.

     Через неделю после исчезновения Розова в «Золотой тюлень» пришли двое сумеречных мужиков, предъявили адвокатские удостоверения и доверенность от фирмы «Моя малая родина». Директор ресторана Пименов принял посетителей в своем кабинете, где адвокаты ознакомили его с новым уставом ресторана «Золотой Тюлень». Если бы Пименов не сидел в кресле, он наверняка бы рухнул на пол. По новому уставу «Золотой тюлень» больше не принадлежит ни Романову, ни Майклу Волкеру, а является собственностью «Моей малой родины». Смысл бумаги дошел до Пименова лишь после её третьего прочтения. Посетители предложили директору вместе с персоналом ресторана немедленно покинуть помещение, в противном случае обещали вернуться вместе с милицией и очистить ресторан силой. Только тогда кинулись искать учредительные документы «Золотого тюленя». Но не нашли даже копий.

     У Пименова хватило ума вызвать адвоката Максименкова. После пустых длительных переговоров представители «Моей малой родины» ушли, но свое обещание сдержали. Милиция появилась уже на следующий день, в административном помещении провели обыск, видимо, искали наркотики или оружие, но так ничего и не обнаружили. Милиционеры выслушали объяснения Пименова и удалились. Ресторан пришлось закрыть до того времени, когда конфликт будет как-то разрешен.

 

***

 

     Романов прошелся по кабинету в десятый раз, снова занял место за столом, скомкал лист бумаги и бросил белый шар в мусорную корзину. Свинство, глупость, какая. И виновного, как всегда, не найти. Ну, Розов - это стрелочник несчастный, исполнитель. Ну, Майкл Волкер, матерщину он сумел выучить, а двух приличных слов не свяжет. Господи, с какими дураками приходится работать. Романов потер виски кончиками пальцев. И ещё эта «Моя малая родина». Откуда только взялись эти аферисты? Романов нажал кнопку селекторной связи с секретарем.

     - Волкер в приемной?

     - Да, мистер Волкер ждут вас, - чуть дребезжащий голос секретаря казался слишком возбужденным. - Мистер Волкер волнуются.

     - Раньше надо было волноваться, когда подписывал всю эту, - Романов выругался. - А Максименков там?

     - Ждет, уже давно, - в селекторном устройстве что-то щелкнуло. - Можно их приглашать?

     - Приглашайте, - сказал Романов.

     Меньше всего сейчас хотелось видеть самодовольную физиономию Волкера. Этот болван даже не чувствует собственной вины. Романов встал из-за стола, чтобы встретить гостей. Первой вошла переводчица Волкера Катя, кажется, имевшая серьезные виды на своего патрона. За ней проследовал сам Волкер. Последним в кабинет вошел адвокат Максименков, хозяин основанной на деньги Романова юридической конторы «Максименков и компаньоны».

     Волкер с переводчицей заняли двухместный диванчик у стены. Максименков, тяжело переваливаясь на ходу, добрался до кресла за журнальным столиком, засопел, устраиваясь в нем. Романов, всегда начинавший разговор с юристом вопросом, на сколько грамм тому удалось похудеть за последнюю неделю, на этот раз от старой шутки воздержался. В борьбе с собственным весом Максименков давно потерпел поражение, но капитулировать окончательно не хотел и все мучил себя какими-то диетами. Романов сел в кресло напротив Максименкова, расстегнувшего на коленях тонкую папку и выудившего из неё какие-то бумаги.

     - Что-то у вас, Юрий Сергеевич, вид усталый, больной какой-то вид, - Максименков внимательно посмотрел на Романова.

     - Спасибо за комплимент.

     Романов подумал, что у адвоката вид такой, будто он только что съел мешок зефира. Днями на людях себя голодом морит, а ночами, небось, опустошает трех камерный холодильник, - решил Романов, - рубает впотьмах все подряд, все, что ни попади. Сейчас спроси его, чем порадует, так он ответит, что радовать особенно нечем.

     - Ну, так чем вы меня порадуете? - спросил Романов и предложил юристу сигарету.

     Максименков отрицательно покачал головой.

     - Нечем вас сегодня порадовать, - сказал он.

     Романову стало скучно. То ли от Максименкова флюиды исходят, то ли словарный запас юриста весьма ограничен, и наперед всегда известно, что он скажет. Вот и сейчас заглянет в свои бумаги, достанет ручку и нарисует в документе какую-нибудь козявку, а потом с умным видом заявит, что он обратился в арбитраж. Спрашивается, куда ему ещё обращаться? Только в арбитраж, туда он дорогу знает. Романов перестал слушать адвоката, загородив пол-лица ладонью, стал украдкой разглядывать коленки переводчицы, похожие на два билиардных шара, отливающих под тонкими капроновыми чулочками благородной старинной желтизной.

     - Само собой, я составил заявление в Московский арбитражный суд, - сказал Максименков. - Нужно это завизировать, - он ткнул пальцем в бумагу. - Это иск к Московской регистрационной палате. Мы требуем признать новый устав «Золотого тюленя» недействительным.

     Романов решил, что коленки у переводчицы хотя и круглые, вообщем симпатичные, но слишком уж желтые, костяные какие-то. А Максименков, как всегда, в своем репертуаре, он слишком предсказуем, не по-человечески деловит и сух. Однажды в доверительной беседе Романов рассказал Максименкову о том, что дочь Лена сожгла свои юношеские стихи в камине на даче. Сперва изорвала тетрадку в мелкую лапшу, а потом вывалила бумажные ошметки из корзины в огонь. Когда Романов спросил Лену, что та бросила в камин, она просто ответила: свои стихи. Романов только руками всплеснул, стихи дочери ему нравились. Когда Романов поведал грустную историю юристу, Максименков несколько раз взмахнул длинными ресницами, посмотрел на Романова с грустным, коровьим выражением лица. «А вы знаете, - изрек Максименков, - ведь рукописи не горят». И что возьмешь с человека, голова которого плотно забита словесными штампами на все случаи жизни?

     - Одновременно следует направить в милицию заявление о возбуждении уголовного дела по факту мошенничества, а также хищения учредительных документов, - продолжал Максименков ровным голосом.

     Переводчица Катя, поднеся губы к самому уху Волкера, шептала слова юриста по-английски. Со стороны казалось, Катя шепчет в ухо милому уверения в своей любви и преданности.

     - Тут усматриваются признаки статьи сто пятьдесят девятой части третьей - гудел Максименков. - Мошенничество, причинившее значительный ущерб потерпевшему. Санкция - от пяти до десяти лет с конфискацией имущества. А также признаки статьи сто шестьдесят пятой части третьей. Санкция - лишение свободы от двух до пяти лет. Можно также...

     - Ладно, Лев Петрович, лучше все это не разжевывать, - махнул рукой Романов. - Заявления составил? Давай я подпишу, и мистер Волкер тоже. Он любит всякие бумаги подписывать, - Романов посмотрел на Волкера тяжелым мутным взглядом. - Хлебом его не корми, дай только где-нибудь расписаться. Это можно не переводить, - обратился он к переводчице.

     Романов подвинул к себе бумаги, прочитал и подписал заявления, передал их американцу.

     - Сколько времени уйдет на рассмотрении иска в арбитражном суде?

     - Трудно сказать, - адвокат пожал круглыми плечами. - Суды завалены всякой макулатурой. Думаю, месяца два, это в лучшем случае.

     - Значит, ресторан придется все это время не открывать, - подумал вслух Романов, быстро подсчитав приблизительные убытки, огласил сумму. - Это только прямые издержки. Будут и косвенные, клиенты разбегутся. Значит, умножаем на три. Переведи, пусть Майкл знает.

     Катя перевела дословно.

     - Мать-перемать, - сказал Волкер по-русски и захлопал глазами. - Вот именно, мать-перемать, - согласился Романов. - Пусть подписывает бумаги. Переведи ему заявления и пусть подписывает. Разорюсь я с такими компаньонами. Это не переводи.

     - Постараемся как-то поторопить события, - сказал Максименков. - Но к арбитражам сложно найти подход, чтобы попросить о маленькой услуге, вполне законной. Там такие люди работают, специфические, честные до неприличия. Настоящие динозавры.

     - В любом деле, даже таком тухлом, как наше дело, нужны, простите за банальность, нетрадиционные подходы, - Романов взял со столика пачку сигарет. - Собственно, как и в любом другом деле. Вот дочь моя учат английский язык. Хотела съездить в Штаты на пару месяцев, поэтому учит язык. Переведи это Майклу. Могла бы запросто разговорником обойтись, но она учит язык. Хотя в институте у неё французский, - Романов подумал, что съездить этим летом в Америку дочь не сможет, и на минуту замолчал.

     - И что английский, дается ей? - прервал молчание Максименков.

     - Дается, не в этом дело, - Романов вытащил из пачки сигарету. - Лена записалась в экспериментальную группу изучения английского языка под водой. Приходят они в одно заведение, так, бассейн, похожий на колодец. На них надевают водолазные костюмы, тяжелые, настоящие, и опускают на глубину десять метров. Говорят: отрешитесь от всего земного, оставьте все ваши проблемы на поверхности, есть только вы и английский язык. Опускают их на глубину, а там темнотища, никакой подсветки, ничего человеческое не отвлекает. Я сам спустился из интереса. Инструктор там приятный мужик, все мне показал. Опустил меня вниз, а из наушников, вмонтированных в скафандр, - Романов постучал себя костяшками пальцев по голове, - идет английская речь и перевод. И все это дело сопровождает тихая музыка. И так сорок пять минут.

     - Чего удумали, - Максименков выпятил нижнюю губу.

     Романов, увлеченный собственным рассказом, замахал в воздухе не зажженной сигаретой, как дирижер палочкой.

     - Позже к ним на глубину станет и преподаватель спускаться. Будут там, в воде, беседовать, даже писать на специальной доске. Грандиозно, гениально. Вот до чего люди додумались. Вот это я и называю нетрадиционным подходом. Лена, которую на обычные занятия палкой нужно гнать, туда летает птичкой. А мы к каким-то арбитражам подход не можем найти. Да и инструктор этот, бывший водолаз, очень приятный мужик. Проводит с девочками разминку, инструктаж перед погружением. Опытный человек, - Романов остановил рассказ

     Сигарета в его руке так и осталась не прикуренной. Да, интересно, почему это к институтским занятиям почти полная индифирентность, а на эти дурацкие подводные занятия она птичкой, птичкой. И этот подозрительный инструктор, как там его, Артем, кажется. Романов постарался хорошенько вспомнить инструктора. Вертлявый мелкий мужичонка с угодливой улыбочкой в серебристом космическом трико, плотно облегающем короткие кривые ноги. Неужели это он? Неужели Лена забеременела от него? Романов порывисто поднялся с кресла, отошел к окну и сел на подоконник. Точно, инструктор. Иначе чего это он вдруг перед Романовым на цирлах бегал? Точно, он. Сука, тварь.

     Но что же Лена нашла в этом ничтожестве? Утопить его в этом бассейне - и точка. Романов смотрел на свои длинные ухоженные пальцы, непроизвольно сжавшиеся в тяжелые кулаки. Изучение языка под водой... Другие науки они там, в этом грязном отстойнике, проходили, совсем другие. Ведь он, отец, сам советовал: изучай язык, дочка. И вот они, цветочки. Боже, этот комик, клоун несчастный, водолаз. Что же женщина может разглядеть в этом ничтожестве, какую изюминку?

     Сними с этого Ихтиандра его блестящее трико, на кого, спрашивается, он будет похож? Обезьяна, мелкая, похотливая обезьяна. Персонаж из зоопарка. Ленка, она совсем ещё ребенок. Видимо, ни она одна стала добычей водолаза. Романов тряхнул головой. Конечно, эту догадку нужно ещё проверить. Может, не все так плохо. К тому же у Ленки врожденное чувство брезгливости. Не станет она с этим... Романов отошел к письменному столу, взял зажигалку, собираясь прикурить, но тут заметил, что сигарета сломана пополам. Он бросил сигарету в корзину, вернулся к журнальному столику и сел напротив Максименкова. В глазах адвоката читалось недоумение и легкая тревога. - Я чувствую, что зверею, - ответил Романов то ли адвокату, то ли самому себе. - Сатанею просто. Одно свинство вокруг, сволочизм один, - он посмотрел на переводчицу. - Это ему не переводи, не так поймет. Хотя пусть понимает, как хочет.

     Романов взял из рук переводчицы подписанные Волкером бумаги, передал их Максименкову.

     - Наведите, Лев Петрович, справки, - сказал Романов. - Постарайтесь узнать, что это за «Моя малая родина», откуда это дерьмо всплыло. Да, а наш бухгалтер Розов оказался малый не промах. Никогда бы не подумал, что он на такое способен. Тишайший человек. Замкнутый, весь в себе. И непьющий к тому же - вот это настораживает, должно было насторожить. Одно только это.

     - Действительно, это подозрительно, - согласился Максименков. - Поймите правильно, я не за пьянство. Если человек пьет горькую, ну, какой из него работник, бухгалтер тем более? Но выпить в родном коллективе сто пятьдесят наркомовских - святое дело. Не люблю таких людей. Первосортная сволочюга.

     Максименков спрятал бумаги в папку.

     - Да, вот и пойми, чего ждать от людей, - сказал Романов. - Боюсь, Розова искать уже бесполезно. Торчит он сейчас где-нибудь в кабаке на Брайтон-Бич, пьет минералку и посмеивается. - Скорее всего, этот Розов не на Брайтон-Бич сидит, а кверху брюхом в какой-нибудь речке плавает, - веско заявил Максименков и покосился на иностранца. Волкер заулыбался, что-то сказал переводчице.

     - Мистер Волкер спрашивает, может, у этого бухгалтера не все дома? - Катя нарисовала на своей мордашке извинительную улыбку.

     - Так что же, выходит, самого мистера Волкера любой дурак способен обмануть? - съязвил Романов.

 

***

 

     - Я бы хотел уволить этих людей.

     Новый начальник службы безопасности Игорь Егоров вытащил из внутреннего кармана пиджака и передал Романову сложенный вдвое листок с десятком фамилий.

     - Я хотел бы уволить ещё столько же. Но пока не могу, заменить некем.

     Романов взял листок, пробежал глазами список и отложил бумагу в сторону.

     - Мне фамилии охранников мало что говорят. Но я не из тех руководителей, что помнят по имени отчеству каждую уборщицу и со всеми здороваются за руку. Сотрудников службы безопасности нанимал ваш предшественник. Ясно, как на такую работу люди попадают. С кем-то в милиции вместе служили, с кем-то водку пили.

     - Так я могу уволить хотя бы этих? - спросил Егоров.

     - Безусловно, - кивнул Романов. - Выгоняйте кого хотите. Подбирайте себе толковых парней. Теперь, что с этим чертовым бухгалтером, с Розовым этим?

     - Пока устанавливаем его связи, - ответил Егоров. - Но пока у нас слишком мало данных, чтобы начать его активные поиски, - Егоров раскрыл лежавшую перед ним на столе тонкую папочку. - Родители Розова умерли, последним отец. Еще пять лет назад. Из близких родственников только брат и сестра. Брат старше на два года, живет и работает в Москве. Заместитель директора крупного продовольственного магазина, в настоящее время разведен. Сейчас наши люди за Розовым-старшим присматривают. Сестра же проживает под Москвой. В настоящее время не работает, уволена по сокращению штатов с аккумуляторного завода. По моим данным, Розов не объявлялся ни у сестры, ни у брата. Понимает, что может причинить неприятности родственникам, не хочет их подставлять.

     - «Золотой тюлень» потерял свою репутацию. Идут разговоры, что я работаю под криминальной крышей, а теперь у меня конфликт с бандитами, за долги они требуют ресторан. Вот, что про меня говорят. Какой уважающий себя человек пойдет в кабак с такой репутацией? - спросил Романов Егорова, но ответил сам. - Никто не пойдет. Я убытки прикинул, волосы на ногах дыбом встали. И не только на ногах. Но деньги дело наживное. Вот репутация, да, её за неделю-другую не восстановишь.

     Как только речь заходила о Розове, Романов начинал злиться, не мог, и уже не хотел сдерживать себя. Конечно, Егоров мужик дельный, всего-то десять дней назад принял запущенные дела, и пока нового начальника службы безопасности не в чем упрекнуть. Он не Бог, а человек, ему нужно время, чтобы разобраться, найти концы и выйти на след Розова. На все нужно время, на любой плевок, а Егоров уже успел кое-что накопать. Есть с чего начать.

     - Сеть должна быть закинутой, а уж кто попадется, время покажет, - Романов откашлялся, сплюнул табачную мокроту в корзину для бумаг. - Верю, что дела у нас пойдут, то есть, что Розова, тварь эту, суку, вы вычислите, - тут Романов не ко времени вспомнил самодовольную физиономию своего компаньона по ресторану «Золотой тюлень» Майкла Волкера и оборвал свою речь. - Волкера вы, конечно, знаете?

     - Видел в вашей приемной.

     - До Волкера нужно довести такую мысль, - Романов допил кофе и отодвинул пустую чашку на угол стола. - Он должен понять, что Москва опасный город. Во всех отношениях. Если ты ставишь свою подпись под документом, должен хотя бы соображать, что подписываешь. А то так можно смертный приговор себе подписать и не заметить. Но если не соображаешь, а переводчицу используешь по другому назначению - это твои проблемы. А то насрал на голову себе и, главное, мне - и ничего. Как с гуся вода. В свое время Волкер крупно вложился в этот ресторан, но больше участвовать в прибыли он не будет. Так я решил. А Москва - опасный город, и таких вещей здесь не прощают. После скандала с Розовым я потребовал от Волкера, чтобы он переуступил мне свою долю. За хорошие деньги. Он не хочет.

     Егоров молча кивнул головой.

     - Если человек не понимает язык слов, - Романов поднял вверх ладонь и, держа её перед глазами, пошевелил пальцами. - Значит, нужны иные аргументы. Волкера охраняют двое таких дурковатых парней из вашей службы. Положим, они задержались с обеда или торопились вечером и не проводили Волкера до квартиры, короче, облажались. А с фирмачом случились неприятности, ну, скажем, хулиганы на него напали. Какие-то отбросы общества попытались ограбить иностранца. Очень даже распространенное явление. Он, правда, переводчицу везде с собой таскает. Но может так случиться, что на них двоих нападут. Охранников после этого инцидента сразу с работы уволить, - Романов подмигнул Егорову. - А Волкера хулиганы могут отделать по полной программе, но не увечить.

     - Понял вас.

     - Теперь о моей дочери. Лена - девочка своеобразная. Ее мать умерла, когда Лене только двенадцать исполнилось. Может, я её избаловал. Она рано узнала, что такое самостоятельность, независимость, купленная на отцовские деньги. И не любит, когда близкие вмешиваются в её проблемы.

     - Понимаю, - на лице Егорова появилось некое подобие улыбки. - Вечный конфликт.

     - Как мне стало известно, Лена на четвертом месяце беременности и твердо намерена рожать. Но имя отца она раскрывать мне не хочет. Короче, попытайтесь очень осторожно узнать, кто же станет отцом моего внука или внучки. Только не засветитесь. Я обещал Лене, что ничего не стану выяснять. С будущем отцом я хочу поговорить по-хорошему, один на один. Лена живет одна уже три года. Такой у нас был давнишний уговор: как только ей исполнится восемнадцать, мы станем жить отдельно друга от друга. На совершеннолетие я подарил дочери однокомнатную квартиру. Еще в начале прошлого года она романилась с одним парнем из своего института, позже они побили горшки. На смену студенту появился начинающий исполнитель эстрадных песен, который возомнил себя вторым Элвисом. Не парень, а настоящий кусок дерьма, отрыжка отечественной эстрады. С ним у Лены, к счастью, все быстро кончилось.

     Романов потушил короткий окурок в пепельнице. Выдвинув ящик письменного стола, он пошарил рукой в его чреве, вытащил связку ключей, надел на палец стальное колечко, сделал кистью несколько круговых движений. На отрывном листочке Романов чирикнул несколько строк, перегнувшись через стол, передал бумажку и ключи Егорову.

     - Это адрес Лены и ключи от её квартиры, - сказал он. - Возможно, какие-то концы вы найдете именно там. Возможно, следует послушать её телефонные разговоры. Решать вам. Обычно Лена выходит из дома около девяти утра. Институт, библиотека, занятия на этих подводных курсах через день, обедает в городе, где придется. А вечера проводит по своему усмотрению. И так почти каждый день. Домработница появляется в Лениной квартире по понедельникам и четвергам с утра.

     - О существовании этого экземпляра ключей ваша дочь, разумеется, не знает? - Егоров сунул бумажку в карман, ключи тоже убрал с глаз долой.

     - Разумеется, - улыбнулся Романов.

     - Вы облегчили мою задачу, - Егоров улыбнулся в ответ.

 

Глава 2

 

     В тесном кабинете старшего следователя межрайонной прокуратуры Геннадия Ивановича Владыкина было так жарко, что у вошедшего с мороза Ирошникова маковым цветом расцвели щеки и уши. Пристроив на вешалке свою куртку и заметив приглашающий жест Владыкина, Ирошников присел на жесткий стул с прямой спинкой и осмотрел убогую обстановку уже знакомого кабинета. Пара конторских столов с облезшей по углам полировкой, сейф в человеческий рост, застекленный шкаф с занавешенными шторками. Сказав «минуточку», Владыкин продолжил писать какую-то бумажку, низко склонившись над столом.

     От нечего делать Ирошников поднял голову, стал разглядывать высокий сводчатый потолок, покрытый ржавыми пятнами протечек, похожими на старинные географические карты. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь пыльные окна, выходившие на проезжую улицу, падал на письменный стол, на седые, коротко стриженые волосы Владыкина, но, похоже, слишком яркое освещение ничуть не мешало старшему следователю. Наконец, Владыкин поставил точку, облегченно вздохнул и, сложив бумажку вдвое, запечатал в конверт, промокнув кончиком языка клеевую полосу.

     - Что, много бумажной работы? - сочувственно спросил Ирошников, которому на своей работе тяжко приходилось от лишней писанины.

     - Это не работа, - Владыкин корявым размашистым подчерком стал надписывать конверт. - Письмо жене написал, Любаше. Она в деревне у стариков своих, а телефонной связи с ними нет. Вот пишу письма, хотя не мастак по этой лирической части. Жив, здоров и точка.

     Ирошников хотел спросить, по какой части Владыкин мастак, но ничего не спросил, решив, что острить здесь положено только следователю, вынул из кармана паспорт и повестку протянул их Владыкину. Тот убрал повестку в ящик стола, а паспорт, не раскрывая, вернул владельцу.

     - Жара у нас, топят прямо страсть, - Владыкин вытащил из папки бланк дополнительного допроса свидетеля, положил перед собой и снял волосок, прилипший к кончику перьевой ручки. - Всю зиму так мучаемся с этим отоплением, прямо чистая баня. Радиаторы как огонь. Ладно, давайте к делу, - лицо Владыкина сделалось скучным, он снова близко склонился над бумагой. - Так, данные о личности свидетеля в деле имеются. Теперь разъясняю вам, что согласно статьей 73-74 УПК вы можете быть допрошены о любых обстоятельствах, подлежащих установлению по делу, и обязаны давать правдивые показания. То есть сообщать все, известное по делу, и отвечать на поставленные вопросы. Предупреждаю вас также об ответственности по соответствующей статье за дачу заведомо ложных показаний. Номера статей я называю старые, поскольку новых протокольных бланков не напечатали. Вот здесь распишитесь.

     Владыкин передвинул бланк протокола ближе к Ирошникову, протянул ручку.

     - Меня уже предупреждали об ответственности прошлый раз, - Ирошников достал из кармана ручку «Вотермен», малахитового цвета с золотым пером и инициалами А. И. на корпусе.

     - Таков порядок, - Владыкин глубоко зевнул. - Разъясняю также, что звукозаписи при допросе производиться не будет. Во-первых, в этом нет необходимости, во-вторых, месяц как диктофон сломался, - Владыкин снова зевнул, так сладко, что Ирошникову на жестком неудобном стуле захотелось забыться сном мертвой царевны. - После дачи показаний в соответствии со статьей 160 УПК вы имеете право написать их собственноручно своей прекрасной малахитовой ручкой с инициалами. И еще: ознакомиться с протоколом и требовать его дополнения, внесения поправок и всего, чего сочтете нужным

     Показалось, следователь снова зевнет, Ирошников отвернулся.

     - Полночи проторчали на месте происшествия, - словно извиняясь за зевоту, сказал Владыкин. - Один мужик, на ночь глядя, собрался за бутылкой, а когда возвращался домой, в подъезде ему проломили голову молотком. Добыча, то есть литровая бутылка водки, убийце не досталась. Разбилась она о ступеньку, бутылка-то. Вот теперь ищем неизвестного ханыгу. А молоток, то есть орудие убийства, обнаружили в канализационном люке. Такой прискорбный факт. Я там до трех ночи проторчал, а утром на работу.

     Владыкин взял с края стола очки, нацепил их на свой короткий нос.

     - Что ж, начнем бумаготворчество. Оказывали вы прежде медицинскую помощь пострадавшей Пастуховой Анне Петровне?

     - Нет, в тот день я видел её впервые. И прежде никогда не встречал и помощи не оказывал. Это можно проверить.

     - Нужно будет, проверим, - Владыкин поправил неудобно сидящие очки. - В этих очках проклятых всегда винтик вывинчивается. В котором часу вы ушли из квартиры покойной Пастуховой?

     - Я точно, до минуты не помню, - Ирошников сообразил, что на этот вопрос уже отвечал во время прошлого допроса. - Там, в выездной карточке, все это должно быть отмечено, время прибытия, время убытия.

     - То есть убития? - пошутил Владыкин. - Карточку вы заполнили правильно? Ведь случаются ошибки, я поэтому и спрашиваю. Пустяковое вроде дело, указать время убития, то есть убытия. Врачи часто не предают значения таким мелочам, ставят время от фонаря.

     - Насколько я помню, то посмотрел на часы перед тем, как заполнить эту графу, значит, точно поставил. Часы у меня хорошие.

     - Электронные?

     - Механические, но ход точный, - Ирошников показал старшему следователю запястье левой руки, японские часы с черным циферблатом.

     - Действительно, хорошие часы, - сказал Владыкин. - У меня у самого «Победа», отечественные, но ходят, будь здоров. А ведь десять лет моим часам скоро, десять лет, это большой срок даже для механизма. Правильно?

     - Да, десять лет срок большой.

     Ирошников поежился, показалось, что этот разговор о часах Владыкин тоже затеял неспроста и занесет его в протокол, но следователь не стал ничего записывать.

     - Пастухова проводила вас до входной двери или вы нашли дорогу сами?

     - Она проводила меня через весь коридор. После укола папаверина она чувствовала себя легче. Сама открыла дверь, попрощалась и выпустила на лестничную площадку. Потом захлопнула дверь, я слышал, как замок щелкнул.

     - Что было дальше? Вы спустились вниз лифтом или по лестнице?

     - По лестнице, лифта не стал дожидаться, третий этаж.

     - Вы встретили каких-то людей по дороге, на лестнице или у подъезда?

     - Кажется, у подъезда стояли две женщины, разговаривали. За сутки у меня бывает до сорока вызовов, я не в состоянии запомнить все детали, кого встретил и где.

     - Но этот вызов вы описываете подробно, и все детали вспоминаете. Даже мелкие детали, незначительные. Значит, именно этот вызов чем-то выделялся из общей массы?

     - Конечно, выделялся, - кивнул Ирошников. - Ни каждый день моих пациентов находят мертвыми. Это противоестественно, протыкать человека лыжной палкой, - Ирошников смешался, поняв, что сморозил редкую глупость. - То есть, я хотел сказать...

     Владыкин поднял голову от протокола и впервые посмотрел на Ирошникова внимательно, с неподдельным интересом.

     - Я вас понимаю, - сказал он - Смерть вообще противоестественна, насильственная смерть. А людская кровь не водица. Ведь именно это вы хотели сказать?

     Владыкин хихикнул.

     Ирошников не удивился внезапному этому смешку, а только подумал, что следователь за свою многолетнюю практику навидался таких видов, что давно очерствел сердцем к чужой беде, до дна вычерпал колодец сострадания. Возможно, Владыкин сам того не заметив, превратился в законченного циника, избрав именно цинизм противоядием от жестокости мира.

     - Затем вы отправились обедать? - многозначительно поднял брови Владыкин. - В столовую троллейбусного парка, если не ошибаюсь?

     - Точно, в столовую. Обедали вместе с водителем. А сразу после обеда выехали на очередной вызов. Вот и все, больше мне нечего добавить.

     - И ладненько, - Владыкин поправил очки. - Меньше ваших слов, меньше казенных чернил тратить. Как давно вы работаете в «скорой помощи»?

     - Одиннадцать лет.

     - Это много. У вас ведь первая категория, так? Тогда почему же вы до сих пор в простой линейной бригаде? С вашим опытом, квалификацией? Специалисту необходим профессиональный рост. Я бы на вашем месте давно перешел в специализированную бригаду. Кардиологическую, например, реанимационную или невралгическую. Во-первых, специализация это уже интересно. Во-вторых, престижно. В-третьих, куда меньше ежедневной рутины. Этих больных старух и прочих подобных пациентов. А значит, и неприятностей меньше.

     Владыкин весело глянул на Ирошникова.

     - Я одно время думал перейти в специализированную бригаду, - ответил Ирошников, удивляясь осведомленности и эрудиции старшего следователя. - Но все откладывал, привык здесь.

     - Специалисты утверждают, что более семи лет на одном месте сидеть, точнее, работать нельзя. Закисаешь, утрачиваешь прежние способности. Нет, вам надо расти.

     - Конечно, - согласился Ирошников, черт знает, что у этого следователя на уме. К допросу он неплохо подготовился, когда только успел?

     - Я тут навел справки в бухгалтерии вашей головной организации в Каптельском переулке, рядом со Склифасофским. Сообщают такую интересную вещь. Оказывается, два года назад вы работали на труповозке. В общей сложности возили трупы около года, одиннадцать месяцев, если быть точным. Честно, я поразился: врач первой категории работает на труповозке. Это уж слишком грязная работа, по своей практике знаю. Разложившиеся трупы иногда приходится совковой лопатой собирать.

     - Да, грязная, - согласился Ирошников. - Но устроиться на неё практически невозможно. В советское время носильщиком на Курском вокзале можно было стать разве что по личной записке министра путей сообщения. То же самое сейчас на труповозке. Записок, может, и не спросят, но взятки огромные. Это между нами, конечно, не для протокола.

     - Но мне интересно, почему вы, именно вы, пошли на эту грязную работу? - Владыкин отложил ручку в сторону.

     - Нужны были деньги, - просто ответил Ирошников. - Я купил квартиру в ближнем Подмосковье.

     - А теперь деньги не нужны?

     - Нужны, но не до такой степени, чтобы закалывать бабку. Если бы это сделал я, то выбрал другой способ умерщвления, менее болезненный.

     - А какой? - в глазах Владыкина блеснул странный голубоватый огонек . - Скажите. Как профессионал профессионалу.

     - У врача выбор средств богатый, - усмехнулся Ирошников. - Скорее всего я бы выбрал укол, инъекцию, приводящую к остановке сердца. И вряд ли бы родственники старухи, если они у неё вообще есть, настаивали на вскрытии.

     - Естественная смерть, логично, - кивнул Влавыкин. - И со вскрытием никто возиться не стал бы, стариков не вскрывают. Но как тогда объяснить пропажу ценных вещей? Золотых украшений девяносто шестой пробы, царских червонцев и даже сережек из ушей? Родственники настояли бы на вскрытии, когда хватились пропажи. И след от укольчика остался бы на ягодице или локтевом сгибе. Улавливаете? А кто укол может сделать кроме, разумеется, врача или медсестры? В том, что бабку закололи палкой, тоже есть своя логика.

     Владыкин посмотрел на Ирошникова и неожиданно подмигнул ему одним глазом.

     - Кстати, на труповозке платят большие деньги?

     - Большие, - ответил Ирошников, разговаривать по душам ему расхотелось. - Триста процентов надбавки за непристижность профессии, плюс левые.

     - Почему же вы тогда ушли оттуда?

     - Боялся, что сопьюсь. Работа и вправду очень грязная. Этим раньше милиция занималась, перевозила трупы, криминальные трупы. А потом эту службу «скорой» передали. Целый день только и видишь пьяного фельдшера и четыре цинковых корыта в машине и ещё московские морги. Жизнелюбия как-то не прибавляется.

     - Деньги просто так не достаются, - Владыкин глубокомысленно посмотрел в потолок на ржавые разводы, напоминающие географические карты, опустил глаза и придвинул Ирошникову протокол. - Прочитайте и в конце напишите своей рукой: с моих слов записано, верно, и мною прочитано.

     - И все? - удивился Ирошников, пробегая глазами строки. - Могу быть свободен?

     - Конечно, можете, но сперва нам предстоит одно небольшое дельце, много времени это не отнимет. Нужно проехать в квартиру покойной Пастуховой, чтобы на месте произвести некие действия, называемые следственным экспериментом.

     - Но ведь следственный эксперимент проводят только в отношении обвиняемых. Разве я уже им стал?

     - Если бы вы стали обвиняемым, я предъявил бы постановление о привлечении вас в качестве обвиняемого и заодно уж постановление о заключении вас под стражу. И протокол был бы другим. Словом, все это тонкости следствия, в которые рядовому честному гражданину лучше не вникать, не забивайте себе голову ерундой. А следственный эксперимент можно проводить и со свидетелями, это допускается. Всего лишь проверка ваших, то есть свидетельских показаний, на месте. Только звучит красиво: следственный эксперимент.

     Ирошникову показалось, Владыкин хотел ещё что-то добавить, например: глядишь, сегодня ты свидетель, а завтра - обвиняемый. Но следователь молчал. Дочитав протокол, Ирошников, расписавшись на двух страницах, передал его Владыкину. Тот набрал номер внутренней связи, спросил готова ли машина и, поднявшись на ноги, запер бумаги в сейфе.

 

***

 

     Очутившись в комнате Пастуховой, Ирошников первым делом внимательно осмотрел все углы жилища покойной старухи и задал самый глупый вопрос из тех, что можно придумать.

     - А где лыжные палки, ну, те самые?

     - Их уже отвезли, - Владыкин усадил за круглый стол в углу комнаты какого - то белобрысого совсем молодого человека по имени Юра, уже сидевшего рядом с водителем, когда машину подали к подъезду прокуратуры. - И лыжи и орудие убийства отвезли в камеру хранения вещественных доказательств. А вы, Антон Васильевич, присаживайтесь в кресле рядом с диваном. Ведь вы именно на нем сидели в тот день?

     - Только кресло стояло ближе к дивану, вплотную.

     - Если хотите, можете кресло переставить. А ты, Юра, - Владыкин обратился к молодому человеку, - бери ручку, станешь за мной записывать слово в слово.

     Молодой человек кивнул, раскрыл портфель и разложил перед собой бумаги.

     - Если не трудно, зажгите свет, - попросил он Владыкина и скрючился на своем стуле.

     Владыкин нажал кнопку выключателя, и, подойдя к стене, отделяющей комнату Пастуховой от соседней комнаты, постучал по этой стене кулаком.

     - Тут раньше не было стены, - сказал он. - Позже поставили перегородку.

     - Уточнить? - откликнулся Юра из своего угла. - Могу в РЭУ слетать.

     - Никуда летать не надо, - ответил Владыкин. - Это не имеет значения, когда и по какому случаю соорудили стеновую перегородку, - он распахнул дверь и выглянул в коридор. - Понятые, пройдите сюда.

     Ирошников наблюдал, как в комнату, ступая на ципочках, вошел пузатый старик в тренировочном костюме из яркой синтетической ткани. Старик застыл на месте, уставившись на черное в полдивана пятно. Оторвавшись от созерцания пятна, он с опаской глянул на Ирошникова, почему-то не решаясь проходить дальше.

     - Вон на стульчик присаживайтесь.

     Владыкин показал пальцем на стул в противоположном от Ирошникова углу.

     - Благодарю вас, - прошептал старик и, продолжая коситься на Ирошникова взглядом ошалелой лошади, на ципочках добрался до своего места.

     Следом за стариком в комнату вошла высокая плоская женщина с собранными в пучок волосами. Сев на табурет рядом с дедом, она целомудренно одернула на коленях самосвязанное шерстяное платье.

     - Зайдите и вы на минутку, - Владыкин ввел в комнату тщедушного мужичка неопределенного возраста в черной фуфайке. - Это сосед Пастуховой, - пояснил следователь Ирошникову. - Куличов Иван Агафонович.

     Мужчина стоял посередине комнаты, переминаясь с ноги на ногу и поглядывая то на Ирошникова, то на сидящих в рядок понятых.

     - Теперь идите в свою комнату, Иван Агафонович, - Владыкин бережно похлопал мужичка по плечу. - Сядте там, расслабьтесь и просто слушайте. У вас ведь хорошая слышимость в комнате?

     - А то как, - Куличов подтянул тренировочные штаны, вздувшиеся пузырями на коленях. - Старуха, бывало, как закашляется ночью, так я просыпаюсь. То есть раньше просыпался.

     - Значит, сейчас спокойно спите? - поинтересовался Владыкин.

     - Какой уж тут спокой? - Куличов выразительно посмотрел на пропитанный кровью диван. - Все одно спокою нету. Чудится, будто старуха за стеной ходит. То ли диваном скрипит, не поймешь. Ветер на улице, а мне страсти мерещатся. Тут приснилось...

     - Хорошо, хорошо, - Владыкин легонько хлопнул Куличова по спине. - Только не впадайте в мистику. Вы мне потом расскажете свой сон, я люблю про сны всякие слушать. А пока идите на свою половину, сидите и слушайте.

     Следователь взял Куличова под локоть и вывел за дверь. Через минуту Владыкин вернулся обратно и, расхаживая взад-вперед по комнате, принялся диктовать своему помощнику.

     - Пиши, Юра, следующее, - говорил он, меряя шагами жилплощадь покойной Пастуховой. - Протокол следственно эксперимента, дата, год, город Москва. Старший следователь межрайонной прокуратуры, юрист первого класса Владыкин при участии стажера прокуратуры Ливанского свидетелей по делу Ирошникова и Куличова в присутствии понятых, - Владыкин вытащил из кармана паспорта понятых и продиктовал своему помощнику их имена и адреса. - По находящемуся в производстве делу номер такой-то в соответствии со статьями, - продолжая расхаживать по комнате, Владыкин достал из кармана пачку сигарет и распечатал её.

     - Указанным лицам разъяснено право присутствовать при производстве следственного эксперимента и делать заявления, подлежащие занесению в протокол. Понятым разъяснена их обязанность удостоверить своим подписями результаты эксперимента после его окончания. Эксперимент проводится в квартире номер двенадцать по такой-то улице. Вход в комнаты один и два раздельный из общего коридора. Стеновая перегородка между комнатами один и два деревянная толщиной в восемь сантиметров покрыта штукатуркой и оклеена обоями с обеих сторон. Двери из коридора в комнаты деревянные, одностворчатые.

     Владыкин остановился и прикурил сигарету.

     - С новой строки, - перегнувшись через плечо стажера, он заглянул в протокол. - Подчерк у тебя, Юра, красивый, разборчивый. Станешь скоро прокурором.

     Молодой человек зарделся девичьем румянцем.

     - Пиши так, - продолжил Владыкин свое хождение по комнате. - При производстве эксперимента его участники размещены следующим образом. Свидетель Ирошников и понятые в комнате номер один, где проживала пострадавшая Пастухова. Свидетель Куличов находится в комнате номер два, через стену от комнаты номер один. Перед началом эксперимента всем участникам разъяснены его цели, - Владыкин подошел к подоконнику и стряхнул пепел в цветочный горшок - Полить бы цеточки, а то засохнут, - сказал он то ли стажеру, то ли самому себе.

     - А цель такая, - Владыкин шагнул к Ирошникову, протянул ему сложенную вдвое бумажку. - Вы, Антон Васильевич, сейчас несколько раз зачитаете этот текст. Сперва вы читаете в тоне спокойного разговора, не повышая голоса. Так, как мы с вами сейчас разговариваем. Затем перечитываете текст точно таким же ровным голосом. Через минуту повторяете его в повышенном тоне, будто спорите с кем-то. Вам все ясно?

     Ирошников кивнул. Понятые переглянулись. Дед в костюме, бросив на женщину выразительный взгляд, чмокнул губами, словно хотел сказать: сколь веревочке не виться, убийцу все равно изобличат и отвесят по всей строгости закона, так что лучше тебе, свидетель Ирошников, сразу облегчить душу чистосердечным признанием. Женщина в ответ шмыгнула носом. Ирошников прочитал записку: «У вас больное сердце. Сегодня вам лучше оставаться в постели и вызвать участкового врача. Пока советую принять нитроглицерин. Вам сразу станет легче».

     - Я не советовал Пастуховой принимать нитроглицерин, - сказал Ирошников. - А легче старухе стало после укола.

     - У нас тут не врачебный консилиум, - Владыкин потушил сигарету в цветочном горшке и выбросил окурок через форточку. - Теперь уже не имеет ни малейшего значения, после чего покойнице стало легче. Нас интересует, слышит ли вас Куличов. А если слышит, то, узнает ли ваш голос.

     - Слышу, хорошо слышу, - выкрикнул Куличов из-за стены. - Хорошо все слышу.

     - Это вы потом расскажете, - Владыкин шагнул к стене, - когда протокол станете подписывать. А пока молчите.

     - Чего в протоколе-то писать?

     Стажер посмотрел на следователя взглядом исполненным обожания.

     - Пиши так, - Владыкин прошелся по комнате. - При производстве опыта Ирошников зачитывает, - Владыкин продиктовал текст. - Так, сейчас четырнадцать часов пятнадцать минут. Начинайте, Антон Петрович.

     Спортивный дед и женщина в вязаном платье затаили дыхание. Ирошников трижды зачитал вслух записку, уже не первый раз на дню чувствуя себя полным дураком. Владыкин подошел к стене и, трижды стукнул в неё раскрытой ладонью.

     - Иди сюда, Куличов.

     Прошагав по коридору мелким шагом, тот вошел в комнату и замер на пороге, одной рукой поддерживая штаны, вздувшиеся на коленях .

     - Итак, что вы слышали? - обратился к Куличову Владыкин. - Если сможете, воспроизведите... Ну, повторите содержание услышанного.

     - Все как есть слышал, - Куличов неожиданно злобно посмотрел на сидящего в кресле Ирошникова. - Этот, как его, врач, - он показал на Ирошникова пальцем. - Он говорит: лежите в постели и вызовите врача. Вам, говори, легче станет.

     Куличов все не опускал руки с протянутым к Ирошникову пальцем.

     - Он это. Узнал я его голос.

     - Хорошо, Куличов, очень хорошо, - Владыкин взял соседа за плечи. - Слух у вас прекрасный, позавидовать можно. А ты, - следователь подошел к стажеру, - пиши в протокол: после первого опыта Куличов заявил, что слышал все слова Ирошникова, а также воспроизвел содержание этих слов. В голосе Ирошникова Куличов узнал голос врача, посещавшего Пастухову перед её гибелью. Записал? И молоток. Теперь так пиши: после окончания опытов их результаты оглашены понятым и свидетелям. Эксперимент закончен в четырнадцать часов сорок минут. Старший следователь, юрист первого класса Владыкин, стажер Ливанский. Свидетели, понятые подойдите, пожалуйста, к столу и распишитесь.

     Проводив понятых до входной двери, Владыкин вернулся в комнату.

     - Видите, как все быстро закончилось? - сонливость Владыкина как рукой сняло. - Дело мастера боится. Как на войне: быстрота залог успеха.

     Ирошников сидя в кресле, моргал глазами, стараясь понять, какое дело боится мастера и о каком успехе ведет речь Владыкин. Сердце в груди тосковало, Ирошников не мог объяснить себе эту беспричинную тоску.

     - Не спи, Юра, бди, - Владыкин шлепнул стажера ладонью по спине. - Дуй в прокуратуру и можешь пообедать в троллейбусном парке. А я ещё потолкую с Куличовым, чтобы его повесткой не вызывать. Он обещал мне свой сон рассказать с четверга на пятницу. Может, сон в руку?

 

Глава 3

 

     - Ну и денек сегодня, - водитель «скорой помощи» Василий Васильевич Силантьев поежился, словно от холода, хотя в кабине «рафика» было тепло. - Так много вызовов. Неблагоприятный, видно, день, - он снял с баранки правую руку и, не отрывая взгляда от дороги, щелкнул пальцами. - Магнитные бури обещали. Сам я в это не верю, нет никаких магнитных бурь. Выдумывают все эти ученые, чтобы зарплату им, дармоедам, больше получать.

     Врач Вербицкий, сидевший в кабине рядом с водителем, не задумывался над словами Силантьева. Водитель вечно несет какую-то околесицу, когда речь касается научных фактов или гипотез, темный человек. Высморкавшись в носовой платок, Вербицкий зевнул и распахнул на груди шерстяную куртку, надетую поверх белого халата.

     - Не гони так, - сказал он Силантьеву. - На свои похороны мы ещё успеем. Гололедица, а у тебя резина почти лысая.

     - Вот-вот, резина лысая, - отозвался как эхо фельдшер Максим Одинцов.

     Ерзая на жесткой неудобной скамейке, он страдал от безделья и общался с водителем и врачом через окошко, соединяющее грузовой отсек микроавтобуса с кабиной. Последние четверть часа фельдшер решал для себя нелегкую задачу: выпить разведенный водой спирт прямо сейчас, в салоне «скорой», из горлышка нагретой грудью металлической фляжки. И подавиться сладкой карамелью. Или дождаться обеда и все сделать по-человечески, из вежливости предложить спирт Вербицкому, тот все равно откажется от угощения. Фельдшер морщил лоб, вздыхал, склоняясь к последнему варианту. Выпивать, так лучше из стакана, под закуску. Приняв решение, Одинцов повеселел, просунув голову через окошко в кабину, спросил, скоро ли на обед. «А то жрать уже хочется, - добавил он каким-то жалобным сдавленным голосом. - С утра ничего не жрал, даже маковой росинки».

     - В два часа поедем, - повернул голову назад Вербицкий. - А сейчас на подстанцию.

     - Так по радио с ними сейчас свяжитесь, скажите, что пообедать завернем, - не унимался фельдшер. - Ведь мы тоже люди.

     Вербицкий и посмотрел на часы. А ведь, пожалуй, фельдшер прав, время обеденное, можно завернуть в столовую рядом со строительным трестом.

     - Хотя, если Максим угостит нас обедом, - он подмигнул фельдшеру. - Если угостишь, я не возражаю.

     - У меня мать готовила так, что просто зашатаешься, - вместо ответа сказал Одинцов. - А теперешняя моя жена невкусно готовит. Вот мать - это да. Царство ей небесное. Не ценил её в свое время.

     - Что имеем, не храним, - глубокомысленно заметил водитель. - Твоя мать, кажись, уборщицей работала в булочной.

     - Не уборщицей, а кассиршей.

     - Ну, кассиршей, какая разница, - сказал водитель. - Просто прошлый раз ты говорил, что она уборщицей была.

     - Сам ты уборщица, - обиделся Одинцова. - А вот отца я почти не помню. Он ушел из семьи, когда я ещё пешком под стол ходил. А мать умерла в возрасте шестидесяти одного года. Во время полового акта умерла, - Одинцов задумался, вспоминая обстоятельства кончины матери. - Прекрасная смерть. Чтобы всем нам так. А ещё говорят, что в наше время люди не умирают от любви. А вот моя мать, как я себе понимаю, умерла от любви.

 

***

 

     Покончив с обедом, фельдшер вышел из столовй стройтреста, залез в салон «рафика», опустив за собой заднюю дверцу и тут же, не дожидаясь, когда машина тронется с места, растянулся на носилках и уставился глазами в белый светильник над своей головой. Спать пока не хотелось, но после пустых споров с водителем Одинцов испытывал нечто вроде усталости. Он скрестил руки на груди и смежил веки, ощутив, что машина поехала, быстро ускоряя ход. Вспомнил вдруг, что резина на «рафике» лысая, он хотел уж ещё раз поделиться своим наблюдением с Вербицким, но, не успев раскрыть рот, провалился в сладкую дрему.

     Но уже через несколько минут фельдшер поднял руку и посмотрел на часы. Получается, спал он совсем недолго. «Скорую» трясло на плохо чищенной мостовой, из кабины доносился зуммер рации и голос Вербицкого.

     - Пятнадцатая приняла вызов, - говорил врач. Так... Адрес... Авто... Двое пострадавших...

     Одинцов поднялся с носилок, сел на скамейку, решив, что за пять минут успеет выкурить сигарету.

     Пронзительно взвизгивала сирена, голубая мигалка, прозванная синяком, хорошо заметная издалека, распугивала водителей и пешеходов. Набрав скорость, «рафик» занял левый ряд и ещё поддал газу. Увидев красный сигнал светофора, Силантьев пересек разделительную линию, выскочив на встречную полосу. Казалось, машина готова пойти юзом, но водитель успел вывернуть руль в сторону заноса, выровнял «рафик» и снова увеличил скорость. Сманеврировав на свободной площадке у светофора, Силантьев вернулся в свой левый ряд, на полном ходу промчался пару кварталов. Чуть сбавив скорость, на третьей передаче он сумел вписаться в крутой поворот и понесся по улице с двухрядным движением. - Ты нас риску подвергаешь, - выкрикнул Одинцов. - Не гони так, все харчи из меня вытрясешь.

     Чтобы не слететь с лавки на пол он свободной рукой вцепился в металлическую скобу, приваренную к потолку. В другой руке дымилась сигарета. Машину сильно трясло и, чтобы найти фильтр губами и присосаться к нему, Одинцову приходилось координировать движения собственной головы и кисти руки, что оказалось не так-то просто, фильтр сигареты касался то носа, то подбородка. Плескался и булькал в металлической фляжке на груди недопитый в обед спирт пополам с водой. Вербицкий сидел молча, глядя на дорогу отстраненным взглядом. Он давно усвоил, в такие минуты нельзя отвлекать водителя вопросами или замечаниями. - Гони, Василич, - только и сказал Вербицкий, когда «скорую» вынесло на новый светофор, по обе стороны заставленный машинами, ждущими зеленого света.

     Силантьев, повторяя прежний маневр, снова выскочил на встречную полосу, даже не обратив внимания на пешехода, успевшего броситься в сторону из-под самых колес «рафика».

     - Ну, все, сейчас точно блевону, - пообещал из салона Одинцов. - Весь обед у тебя тут оставлю. - Замолчи ты, балабол, - пригнувшись в баранке, Силантьев заложил новый крутой вираж. - Блевонешь, так сам мыть будешь

     - Подъезжай ближе, - скомандовал Вербицкий, увидев собравшуюся на тротуаре группу зевак. - Милиция ещё не прибыла, мы первые, - добавил он и толкнул дверцу от себя, как только «рафик» остановился.

 

***

 

     Спрыгнув на мостовую, Вербицкий скинул с плеч куртку и, положив её на сиденье, захлопнул дверцу. Подержанная иномарка передом влепилась в мачту уличного освещения. На водительском месте сидел мужчина, тихо постанывал, держась обеими руками за разбитое в кровь лицо. Возле машины стояла всего пара зевак, безмолвно глазевших на раненого водителя. Небольшая толпа народу собралась в десяти метрах от машины. Пробившись сквозь эту группу людей, расступавшихся при виде человека в белом халате, Вербицкий увидел лежавшую на тротуаре женщину с седой непокрытой головой в задравшейся выше пояса каракулевой шубе.

     Под головой женщины растекалась по сырому асфальту, быстро увеличивалась в размерах кровавая лужа. Все пространство вокруг тела было усеяно мелкими осколками битого стекла. Наклонившись, Вербицкий сел на корточки и одернул полы шубы, прикрыв бедра, взял в руку запястье женщины, стараясь нащупать пульс. Он выругался про себя, отпустил запястье, стараясь определить причину кровотечения, повернул голову женщины в другую сторону и увидел вылезшую из-под кожи рассеченную, видимо стеклом, сонную артерию. Распрямившись, Вербицкий оглядел столпившихся вокруг людей.

     - Кто-нибудь видел, как все это произошло? - громко спросил он. - Свидетели есть?

     Щуплый мужчина в светлой меховой шапке сделал робкий шаг вперед.

     - Я видел, - сказал он, потирая пальцами кончик носа. - Она, - он указал пальцем на лежавшую на тротуаре женщину, - дорогу перебегала в неположенном месте, а машина...

     - Не надо подробностей, - оборвал мужчину Вербицкий. - Только оставьте свой адрес и телефон. - Вот ему оставьте, - Вербицкий кивнул на подошедшего Силантьева. - Запиши, Василич.

     - А с ней что? - спросил Силантьев.

     - Умерла ещё до нашего приезда, - ответил Вербицкий. - Куском стекла ей сонную артерию перерезало. Три минуты - и все дела.

     Вербицкий быстрым шагом выбрался из окружения людей, направился к разбитой иномарке, но тут кто-то тронул его за рукав. Вербицкий обернулся. Перед ним стоял мужчина в куртке защитного цвета и черной вязаной шапке.

     - Эта кошелка сама бросилась мне под колеса, - сказал мужчина. - Я ехал, а она выскочила, словно из-под земли. Мои «Жигули» ударили её, она отлетела на встречную полосу, а тот, - мужчина указал на иномарку, - он хотел уйти и долбанулся в столб.

     - А откуда столько битого стекла? - спросил Вербицкий.

     - Я два зеркала не обрамленных перевозил на багажнике, - пояснил мужчина. - Вез их заказчику. Они и разбились.

     - Эй, Силантьев, - крикнул Вербицкий что есть силы. - А ну иди сюда.

     Силантьев, плечами растолкав людей, подбежал к Вербицкому.

     - Василич, забери у него водительское удостоверение, - скомандовал Вербицкий и кивнул на мужчину в вязаной шапочке.

     - Это зачем же удостоверение забирать? - тот засунул руки в карманы и зло закосил глазами. - Вы не милиция, чтобы удостоверения отбирать.

     - Правильно, не милиция, - упрямо кивнул головой Вербицкий. - Милиции пока нет. А документы я имею право отобрать. Хотя бы затем, чтобы ты не смылся отсюда. А то видел я много таких умников, смоются, а потом заявляют, что машину угнали. А хозяин не при чем.

     - Не дам удостоверение, - мужчина отступил назад. - Разговор закончен, не дам.

     Силантьев с неожиданным для его лет проворством быстро шагнул вперед, обеими руками ухватил водителя за воротник куртки, сгреб его в охапку легко, как мешок с тряпьем.

     - Ну?

     Фельдшер с силой тряхнул мужчину, старавшегося высвободиться и лягнуть противника ногой. Силантьев отвел правую руку назад и открытой ладонью ударил мужчину в верхнюю челюсть.

     - Сейчас я тебе сотрясение мозга нарисую, - выдавил сквозь сжатые зубы Силантьев.

     - Берите, - голос мужчины сделался писклявым и жалобным. - Берите удостоверение, раз такое дело. Я порядки знаю, берите, пожалуйста.

     Силантьев ослабил хватку, принял из крупно дрожавших рук мужчины водительское удостоверение

     - Одинцов, давай сюда с носилками, - Вербицкий махнул рукой топтавшемуся возле «скорой» фельдшеру. - Живее шевелись.

     Подойдя к иномарке, Вербицкий наклонился к водителю. Близко рассмотрев сиденье и приборный щиток, забрызганный кровью, он двумя руками дернул ручку дверцы.

     - Не заклинило, слава Богу, - вслух сказал Вербицкий, обернулся к Одинцову. - Бери водителя за плечи, а я за ноги. Так, молодец.

     Одинцов закряхтел, стаскивая раненого с сиденья.

     - Бедняга, сильно его припечатало. Вот уж бедняга. Не повезло человеку.

     Мужчину переложили на носилки, он застонал, не отнимая ладоней от лица, пытался согнуть ноги в коленях, но не смог, только застонал ещё громче, охнул от боли, схватился за грудь. Кто-то из зевак наблюдал за мучениями раненого, кто-то следил за действиями Вербицкого и Одинцова.

     - Что, взяли? - фельдшер приготовился поднять носилки.

     - Вещи пострадавшего ему под голову, - приказал Вербицкий. - Живо.

     Одинцов нырнул в салон машины, за длинный ремень вытянул с заднего сиденья небольшую спортивную сумку, с переднего пассажирского сиденья взял черный дипломат с кодовым замком. Пошарив рукой под водительским креслом, бегло осмотрев содержимое бардачка и панель над приборным щитком, Одинцов, пятясь задом, вылез из машины. Подняв голову раненого, он подложил под неё «дипломат», а спортивную сумку пристроил в ногах.

     - Теперь взяли, - Вербицкий поднял носилки за задние ручки.

     Вкатив носилки, Одинцов забрался в салон «скорой», следом за ним Вербицкий.

     - Василич, давай за руль, - крикнул он и опустил за собой заднюю дверь.

     Вербицкий расстегнул «молнию» на куртке мужчины, вытащил из брюк рубашку, с силой дернул за её нижние края в разные стороны. Оторвавшиеся пуговицы разлетелись по салону, как сухой горох.

     - Нога, нога, - сказал мужчина слабым голосом и застонал.

     Только тут Вербицкий заметил, что правая брючина водителя сочится кровью. Вытащив из кармана перочинный нож, Вербицкий распорол брючину снизу до колена.

     - Максим, наложи ему жгут, - сказал Вербицкий фельдшеру. - У него открытый перелом обеих костей голени, - Вербицкий стал ощупывать грудь мужчины. - И ещё перелом пятого-седьмого ребер с обеих сторон. Плюс сотрясение мозга, видимо, внутримозговая гематома.

     - И ещё шок, - с умным видом добавил Одинцов, закрепляя на бедре пострадавшего резиновый жгут.

     - Два шока, - поправил Вербицкий. - Один шок геморрагический, другой травматический, то есть болевой. И ещё анте-ретроградная амнезия.

     - Это ещё что за фигня? - Одинцов, покончив со жгутом, стал закреплять капельницу в лапках металлического штатива.

     - Ездишь со мной, ездишь, а все такой же серый, как в первый день, - проворчал Вербицкий, прощупывая живот мужчины. - Пострадавший придет в себя и не вспомнит, что с ним произошло за два-три часа до аварии и часа два-три после аварии. Усек? После контузии люди, случается, полностью забывают всю прожитую жизнь.

     Услышав, что хлопнула дверца, Вербицкий поднял голову. Нормально, водитель уже на месте.

     - Давай, Василич, объедь-ка отсюда метров на тридцать, - сказал Вербицкий. - А то слишком много любопытных глаз. А при оказании помощи пострадавшим посторонние не должны присутствовать. Все по инструкции, - он подмигнул Одинцову.

 

***

 

     Силантьев тронул с места задним ходом, остановился, не выключая двигателя. Вербицкий вынул из-под головы стонущего на носилках мужчины «дипломат», попробовал открыть замки, но они не поддались. Через окошечко он передал дипломат в кабину водителя.

     - Что-то не открывается, - сказал Вербицкий - Попробуй ты, Василич. Но замки не ломай. Зацепи крышку дипломата монтировкой с другой стороны там, где петли.

     - Понял, Валерий Александрович, - кивнул водитель, принимая из рук Вербицкого дипломат. - Сейчас все сделаем.

     Одинцов, закончив возню с капельницей, взял с носилок спортивную сумку, расстегнул «молнию», выудил скомканную рубашку, мятый свитер.

     - Тьфу, шмотки какие-то, - он быстро обшарил боковые карманы сумки. - Ничего, черт побери. Пусто. Вот же тварь, - он с ненавистью посмотрел на раненого. - Тварь-то какая.

     - У тебя что, Василич? - Вербицкий посмотрел через окошко на водителя.

     - Погоди немного, Валерий Александрович, - положив дипломат на колени, Силантьев шумно пыхтел носом, налегая на монтировку. - Сейчас, один момент. Прочно сработали.

     Он навалился на монтировку корпусом.

     - А мы так торопились, мчались, как на пожар, - встав на колени, Одинцов сосредоточено обыскивал карманы пострадавшего и, наконец, вытащил тощий, потертый на углах бумажник. - Кредитные карточки. Две кредитки.

     - Их не трогай, - велел Вербицкий. - Пусть там и остаются.

     - А денег тут кот наплакал, - Одинцов вытащил из бумажника несколько купюр, протянул их Вербицкому, но тот покачал головой.

     - Оставь мелочь в бумажнике.

     Силантьев на водительском месте громко крякнул. Из днища дипломата выскочили хромированные заклепки, петли разошлись в стороны. Сняв крышку, Силантьев начал методично перебирать содержимое чемоданчика.

     - Валерий Александрович, - он повернулся к Вербицкому печальное лицо. - Одни документы в этом чемодане проклятом. Бумажки одни.

     Одинцов, не поднимаясь с колен, успел снять с шеи мужчины золотую цепочку с крестиком и теперь с усилием стягивал с безымянного пальца правой руки перстень с печаткой. Силантьев осторожно, чтобы не рассыпать бумаги, передал Вербицкому развороченный дипломат. Сняв крышку, Вербицкий ещё раз просмотрел его содержимое. Поднял голову пострадавшего, положил под неё бесполезный чемоданчик.

     - Недоразумение одно, - Одинцов, закончив осмотр одежды, не скрывал разочарования.

     - Ну-ка, глянь, что у него на поясе, - Вербицкий, заметив на ремне мужчины пухлую поясную сумочку, указал на неё пальцем. - Поскорее только.

     - Валерий Александрович, - дернулся Силантьев, - милиция приехала.

     - Что за милиция?

     - Патруль ГАИ, - голос Силантьева сделался напряженным. - Выходят из машины. Один старшина, другой лейтенант.

     - Есть контакт, - Одинцов вытащил из сумки и потряс в воздухе толстой пачкой сто долларовых купюр, перехваченной посередине резинкой. - Есть контакт, мама дорогая.

     - Гаишники сюда идут, - сказал Силантьев. - Ближе подходят.

     Вербицкий взял пачку денег из рук Одинцова, передал её Силантьеву.

     - Убери, Висилич, подальше.

     Пробравшись в заднюю часть салона и подняв дверь, Вербицкий соскочил на асфальт и, поскользнувшись на льду, с трудом сохранил равновесие, взмахнув руками. Вербицкий подошел к лейтенанту милиции, не дожидаясь вопросов, кивнул на толпу зевак.

     - Там женщина, насмерть, - сказал он. - У нас в машине мужчина, водитель.

     - Живой? - только и спросил старшина.

     - Живой, - подтвердил Вербицкий.

     Старшина повернулся к сержанту.

     - Свяжись с дежурным по ГАИ, - приказал он - Скажи, есть труп. Пусть вызывают офицера из городского управления, - сержант обернулся к Вербицкому - Минут через пять к вам подойду. Время терпит?

     - Терпит, - кивнул Вербицкий. - Пять минут терпит.

     Вернувшись в «рафик», он сел на переднее сиденье рядом с Силантьевым, достал из кармана сигареты и зажигалку.

     - Сейчас поедем, - сказал Вербицкий, прикурив. - Давай сюда водительское удостоверение этого мужика.

     - Значит, все в порядке? - спросил Одинцов.

     - В порядке, - Вербицкий глубоко затянулся. - Милиции не до нас, у них бумажной работы много. Надо на месте написать направление в морг, составить постановление о проведении судебно-медицинского вскрытия, по начальству доложиться. Им не до нас. А ты что, опять хлебнул? - он обернулся к Одинцову.

     - Ну, чуть-чуть, - фельдшер, успевший приложиться к фляжке со спиртом, пребывал в самом благодушном настроении. - Только самую малость. А вообще, как гласит русская народная мудрость: сделал дело, пей в три горла.

 

Глава 4

 

     Вернувшись с работы и поужинав на кухне бутербродами, корреспондент столичной газеты Дима Ларионов закурил сигарету и разложил перед собой на столе сегодняшний газетный номер с собственным материалом. Днем на чтение не оставалось времени, и он отложил это дело до вечера. Пробежав глазами первые строчки, Ларионов убедился, что вчера в его отсутствие корреспонденцию сократили на два абзаца, а в начало материала внесли правку, очень неудачную. Заварив новую чашку кофе, он поздоровался с появившейся на кухне соседкой, бабкой Екатериной Евдокимовной, снова склонился над газетой, чтобы продолжить чтение.

     - Дима, ты все газеты читаешь? - спросила бабка, зажигая газовую горелку под кастрюлей с недоваренной пшенной кашей.

     Вопрос ответа не требовал, поэтому Ларионов лишь тихо промычал что-то себе под нос и ладонью расправил газету на столе.

     - Что, баба Катя, спина-то у тебя болит? - он бросил в кофе кусочек сахара.

     - Не спина у меня болит, ноги, - бабка помешала пшенную кашу. - Ты и вчера про спину спрашивал.

     - А, ноги, значит, болят? - переспросил без всякого интереса Ларионов.

     За неимением других собеседников сейчас приходилось довольствоваться обществом бабы Кати. Однако увлекательную беседу о болях в бабкиных ногах не дала продолжить трель телефонного звонка. Быстро дошагав до прихожей, Ларионов взял трубку. Сквозь помехи и шорохи, завывания ветра, неизвестно как попадавшие в линию, узнал баритончик приятеля, бывшего одноклассника, ныне врача «скорой» Антона Ирошникова.

     - Ты что, из Владивостока звонишь? - напрягая голос, спросил Ларионов. - Слышно так, будто, - он не смог продолжить, неожиданно закашлялся.

     - Я рядом с тобой, из автомата звоню, - голос Ирошникова пропал, но появился вновь. - Надо срочно встретиться.

     - Так давай ко мне, - обрадовался Ларионов. - С соседкой познакомлю.

     - Со старухой с больными ногами, с ней что ли? - то ли засмеялся, то ли закряхтел Ирошников. - Это отложим.

     - У тебя утилитарная натура и все ты видишь в дурном свете. Ладно, рядом со мной тут пивнарь открыли. Давай там и встретимся через полчасика, - Ларионов ждал, что ответит собеседник, но услышал лишь короткие гудки.

 

***

 

     Задержавшись со сборами, Ларионов пришел в пивную позже назначенного времени, скинул куртку в тесной раздевалке и прошел в зал, обшитый по стенам вагонкой и оттого похожий то ли на просторную комнату летней дачи, то ли на финскую баню. Рассеянный верхний свет освещал лишь центр зала, оставляя его углы в густой тени.

     - Ты прямо в самую темноту забрался, - сказал Ларионов, присаживаясь к столику Ирошникова. - Холодно на улице. Не пивной сегодня день.

     - Твое пиво уже почти выдохлось, - Ирошников казался грустным.

     - Ничего, в самый раз, - Ларионов подозвал официантку и заказал по сто водки и рыбную закуску. - Если можно вообще умереть от скуки, - сказал он, - то я скончался бы именно нынешним вечером. На руках у старухи соседки. Все к тому шло.

     - Везет тебе, у меня с моей работой жизнь такая, что и умереть некогда, - Ирошников взглянул на часы. - Кстати, я сейчас, прямо в этот момент, должен находиться на работе и выполнять профессиональные обязанности.

     - Я тебя понимаю. Иногда пива так хочется, что о работе как-то забываешь.

     - Не тот случай. Ты помнишь все, что я прошлый раз говорил о своих неприятностях?

     - В общих чертах, - Ларионов приник к своей кружке. - Неприятности не могут продолжаться вечно. Что, убийцу старухи нашли?

     - Позавчера со мной проводили какой-то странный опыт под названием следственный эксперимент. Кажется, смерть старухи повесят на меня. Других кандидатур у следствия нет. По всем приметам прокуратура готовилась предъявить мне обвинение. У них железный свидетель - сосед этой бабки. Он показывает, что после моего ухода к старухе никто не приходил. Зато он хорошо слышал мой голос. Потом заснул. А когда проснулся и отправился в сортир, поскользнулся в луже крови. Не понимаю, почему меня не арестовали ещё позавчера.

     Подошедшая к столику официантка, видимо, услышала последние слова Ирошникова, выразительно посмотрела на него, поставила перед посетителями тарелки с рыбой, стаканчики с водкой, пиво и быстро удалилась к своему месту у барной стойки.

     - Но гибель старухи - только присказка. - Значит, история имеет продолжение? - Ларионов допил пиво, заказанное ещё Ирошниковым, придвинул к себе новую кружку. - Тогда рассказывай.

 

***

 

     - Сегодня у меня суточное дежурство. Я как всегда с утра пришел на подстанцию «скорой». В восемь тридцать мы выехали на первый вызов. Мы - это водитель машины и я, фельдшер все ещё болеет. Обычно, когда «скорая» выезжает с подстанции, то возвращается назад только через сутки. Двадцать четыре часа на колесах. Принимаем через рацию вызов за вызовом и едем на место. Когда есть свободное «окно» обедаем или ужинаем. Бывает и по-другому. Вызовов мало. Тогда мы возвращаемся на подстанцию, сидим там, в комнате отдыха, играем в шашки.

     Короче, сегодняшнее дежурство неспокойное. За утро двух человек доставили в больницу. В первом часу получили ещё один вызов. По тем данным, что сообщила диспетчер, у больного ангина. Высокая температура, покраснение горла. И надо бы ему к участковому врачу обратиться, а не к нам. Но он позвонил в «скорую» и вызов приняли. Дело не срочное. Мы с водителем спокойно пообедали и покурили на воздухе. У больного, пятидесятилетнего мужика, действительно температура и горло красное. Похоже на ангину, но, как говорили древние: «Если сомневаешься, подумай о сифилисе».

     Я его спрашиваю о половых контактах. Говорит никого, кроме жены. В комнате мы одни. Тогда я его спрашиваю, мол, откуда язвочка на правом кулаке, на костяшке среднего пальца? Может, укусил кто? Нет, говорит, это я месяц назад какому-то хмырю по зубам съездил. Подрались по пьяной лавочке. Сперва на кулаке была ссадина, которая быстро зажила, но появилась эта язвочка. Ясно, мужика нужно немедленно госпитализировать. Я вызвал инфекционную перевозку. В мои студенческие годы на кафедре с трудом нашли больного, чтобы показать студентам открытую форму сифилиса. Теперь таких случаев в Москве - море, искать не надо. Я сказал мужику: «Тот человек, которого ты съездил по зубам, болен. А рот рассадник сифилиса». Мужик ответил: «В следующий раз буду умнее, не стану целить по зубам. Лучше уж в глаз или нос». И стал собирать вещи.

     Пока я заполнил бумаги, пока созвонился с диспетчером, на все это ушло полчаса. Тут приехали ребята из инфекционной бригады, а я получил новый вызов: у мужчины сорока лет острые боли внизу живота. Ехать нам до места минут десять. Я надел свое пальто в прихожей, взял чемодан, спустился и мы выехали по новому адресу. Это оказался шестиэтажный дом постройки сороковых годов, проходной подъезд выходит на две стороны: во двор и на улицу. Мы остановились во дворе, и я пешком поднялся на четвертый этаж, лифта в доме нет. Звонить в квартиру не стал, потому что дверь оказалась полуоткрытой. Я просто вошел в прихожую, поставил чемоданчик, снял пальто и повесил его на вешалку. Но навстречу мне никто не выходил. Я громко откашлялся и спросил первое, что пришло в голову: «Больной, вы дома?» Я стоял, как дурак, в этой полутемной прихожей и решал для себя, почему дверь в квартиру оказалась открытой.

     Причин этому набиралось сто с хвостиком. И вообще не время было размышлять над подобной чепухой, ну, открыта дверь... Ну, больной на голос врача не отзывается... Я снова повторил вопрос, уже громче. В эту секунду в квартире стало как-то особенно тихо. Так бывает в лесу, когда перестает дуть ветер, или на реке в рассветный час. Что-то вроде звона в ушах появляется от такой тишины. И тогда я услышал стон, точнее, булькающий звук. Подняв чемоданчик, я прошел коридор, перешагнул порог комнаты и не сразу разобрался в том, что увидел. Комната довольно большая, метров двадцать, но тесно заставленная мебелью, плотные шторы на окнах задернуты.

     У ближней к двери стены разобранный диван, постель смята. Почему-то я долго разглядывал эту постель, будто увидел на ней что-то интересное. Но на самом деле ничего интересного там не оказалось, если не считать черных пятен на пододеяльнике и наволочке. Я сразу решил, что это кровь, хотя в комнате было темновато, потянулся к выключателю, загорелась большая хрустальная люстра, очень яркая. Под этой люстрой, скрючившись, прижав колени к животу, лежал здоровый мужик в майке без рукавов и тренировочных брюках. Тут я осмотрелся по сторонам и увидел, что кровь была не только на той смятой постели.

     Кровь была везде. На плотных голубых шторах, на журнальном столике, на стенках серванта, даже на потолок брызги попали. Человек существо живучее, этой живучести я поражался, но в этот раз... Просто слов нет. Мужик плавал бы в луже крови, если не толстый ковер, впитывающий жидкость, как губка. Но главное не в количестве крови, которой была залита вся комната. Главное, что у этого мужика просто-таки отсутствовала левая верхняя часть черепа. Башка оказалась просто расплющенной. Не хочу описывать детали, но в переводе на бюрократический язык, это именуется выпадением мозгового вещества. Я спросил себя: чем можно нанести человеку такую чудовищную травму? Ну, чем? Кувалдой разве что или тяжелым топором.

     Но размышлять и строить догадки некогда. Человек под люстрой пошевелил рукой, вытянул левую ногу и издал тот самый булькающий звук, который я услышал ещё в прихожей. Говорю же, не раз поражался живучести человека, но тут случай особый. Я шагнул вперед, опустился на корточки, взял запястье этого мужика и стал нащупывать пульс. Слабый, около пятидесяти ударов в минуту. Весьма неплохо, если учесть, что у человека, как бы это сказать... Отсутствовало полголовы. И тут, стоя на корточках, я увидел то, что хотел увидеть минуту назад.

     Рядом с креслом на ковре лежал то ли лом, то ли длинный обрезок трубы. Я встал на ноги и поднял эту штуку. Оказалось, гвоздодер, тяжелый такой, массивный. Повертел его в руках, положил на прежнее место и вытер окровавленные ладони о полы белого халата. Вообщем, я впал в ступор, состояние заторможенности. Следовало немедленно вызвать реанимационную бригаду, хотя шансы, что раненый доживет до их приезда, казались мне мизерными, даже нулевыми. Я вращал глазами, искал телефон, но везде видел только кровь.

     А потом откуда-то появилась эта женщина. Уже без верхней одежды, видимо, сняла шубу в прихожей. Я не знаю, ни как её зовут, не знаю, кем она доводились пострадавшему. Все это не важно. Женщина при виде всей этой крови не упала в обморок и не помчалась в сортир. Побледнела, правда. Она стояла над этим мужиком и смотрела вылезшими из орбит глазами то на него, то на меня. А потом она заговорила. - Сделайте что-нибудь, - сказала женщина. - Он умирает, - сказал я.

     - Пожалуйста, сделайте что-нибудь.

     - Он умирает.

     - Прошу, сделайте хоть что-то.

     - Он умирает. У него... Он все... Он умирает.

     - Ну, прошу вас...

     Тут раненый зашевелился, снов подтянул вытянутую ногу к животу.

     - Где у вас телефон? - спросил я.

     Вместо ответа женщина села на диван, уткнулась лицом в ладони, но не заплакала. Вопросов она уже не слышала. Может, у неё просто не осталось сил на все это смотреть, не знаю. Телефона я так и не нашел. Я стоял, озирался по сторонам и все не мог решить, что же мне теперь делать. Просто потерял способность принимать решения, как будто это не его, не мужика этого, а меня самого шарахнули по башке гвоздодером. Нет, я не испугался. Видел в жизни кое-что и пострашнее, чем живой человек без половины головы. На меня нашло какое-то затмение. Такие секунды бывают у всякого, тут и объяснять, по-моему, ничего не нужно. Со стороны сцена диковатая, но попробуй, влезь в мою шкуру. А женщина подняла на меня свои сухие глаза, посмотрела на белый халат, испачканный кровью, на кисти моих рук и спросила.

     - А, может, это судьба?

     Я промолчал.

     - Знаете что, - сказала женщина, - у меня к вам просьба. Снимите с его пальца обручальное кольцо, а то я очень боюсь крови.

     - В этом нет необходимости, - ответил я. - Кольцо вам вернут, когда приедут...

     - Очень боюсь крови, - повторила она спокойным голосом. - А этим кольцом я очень дорожу.

     Видимо, к этому моменту она окончательно и твердо решила, что перед ней стоит убийца её мужа, а не врач.

     - Вы, пожалуйста, займитесь этим делом, кольцом, а я пока пойду на кухню и сварю кофе, - сказала она. - Вы любите кофе покрепче?

     - Покрепче, - машинально ответил я.

     Женщина находилась в шоке, ясное дело. Она и вправду поднялась с дивана и деловой походкой отправилась на кухню. А я продолжал стоять и хлопать глазами. У моих ног умирал или уже умер человек, а я стоял и хлопал глазами. Наконец, я снова опустился на корточки, но пульса у пострадавшего не было, он действительно умер.

     Тут появилась первая практическая мысль. Я подумал, что на гвоздодере остались мои пальцы и не худо бы их стереть. Потом как-то сама собой вспомнилась доброжелательная физиономия следователя прокуратуры Владыкина. И тогда я принял другое решение, совсем уж оригинальное. Я стащил с себя белый халат и бросил его на ту смятую окровавленную постель. Потом взял чемоданчик, вышел в прихожую и надел пальто. Вероятно, я издавал какие-то звуки: топал ногами, ставил и поднимал чемоданчик. Та женщина крикнула мне из кухни

     - Кофе скоро закипит, - голос звучал ровно. - Кстати, у меня все драгоценности пропали. Бабушкины кольца, браслеты. А у вас как дела?

     - Нормально, - сказал я. - У меня все хорошо.

     В банке с кофе она держала свои ценности что ли? Я вышел на площадку, неслышно прикрыл за собой дверь и вышел из подъезда. Но не на ту сторону, где стояла машина «скорой». Я вышел на улицу. Возможно, я ещё буду стыдиться этого поступка до конца дней своих, но я поступил именно так. Дошел до ближайшей остановки троллейбуса и уехал.

 

***

 

     - А что бы ты сделал на моем месте? - Ирошников стер с губ пивную пену. - Пришел в прокуратуру и сдался на милость властей? Собственно, выбор уже сделан. Не хочу становиться козлом отпущения, на которого повесят десяток нераскрытых мокрых дел. Пусть ищут настоящего убийцу.

     - Ты же знаешь, станут искать только тебя.

     - Хрен с ними, пусть ищут меня, - Ирошников задумался на минуту и добавил. - Возможно, сегодня днем я просрал всю свою жизнь.

     - Мне кажется, что я свою жизнь тоже просрал, много раз её просрал, - сказал Ларионов. - Но, не смотря на это, продолжаю жить. Кстати, можешь перекантоваться в моей комнате. Повезло тебе, что я разведен и что соседи хорошие. Хотя бы первое время по моему адресу тебя искать не станут. А насчет денег что-нибудь придумаем. Деньги любят, когда их зарабатывают. Значит, заработаем.

     - Я понимаю, это тебе лишняя головная боль. Сам не могу случившееся переварить, представляю, каково тебе.

     - Мы старые друзья, поэтому можно не играть в деликатность. Сам на днях во время случайной встречи чуть не убил бывшую жену. Окажись под рукой гвоздодер, возможно, так бы и случилось. В этом случае я позвонил бы тебе. Кстати, хорошо, что вспомнил о жене. Ее теперешний муж видный юрист, не последний человек в московской коллегии адвокатов. Своя практика и все такое. Вот бы с кем обсудить твою проблему. Его фамилия Максименков, не слышал?

     - Нет, не слышал. Но вмешивать посторонних людей...

     - Да он нормальный мужик, может, чем поможет. Моей бывшей жене повезло со вторым мужем. Ты не против, если я поговорю с Максименковым?

     Ирошников лишь пожал плечами.

     - Надеюсь, ты хоть не думаешь, что это того мужика угробил я?

     - Какая мне разница? - Ларионов пожал плечами. - Ты или не ты. Мне это до фонаря, если хочешь знать. А если все-таки ты, значит, были причины. За здорово живешь человеку полбашки не отшибают.

 

Глава 5

 

     Николай Семенович Розов вернулся домой с работы в самом дурном расположении духа. Как все скверно. Рядовые обыватели по субботам ходят в гости или отлеживаются на диване. А здесь ни выходных, ни проходных... И ещё хорошо, что удалось освободиться в два часа дня, в прошлую субботу он вырвался только в девятом часу вечера. Николай Семенович переоделся в трикотажный тренировочный костюм и шлепанцы с вельветовым верхом, отправился в ванну, долго натирал лицо и руки гигиеническим мылом, отдувался, с шумом выпуская из себя воздух.

     - Как тяжело работать с дураками, - сказал Николай Семенович своему отражению в зеркале, потому что в данную минуту больше разговаривать было не с кем.

     Отпуск что ли взять? - раздумывал Розов, вытираясь махровым полотенцем. Он уже хотел выйти из ванной комнаты, но вспомнил, что забыл прополоскать рот зубным эликсиром. Пусть на работе все катится в тартарары, а он возьмет отпуск и назло директору универмага Глушко улетит на какие-нибудь экзотические острова греть на солнце небольшую паховую грыжу. А, вернувшись, станет долго и подробно рассказывать начальнику, какие шикарные есть девочки. Пусть до того, наконец, дойдет, что свет на его жене Мариночке клином не сошелся. Может, опомнится, за ум возьмется, а не за бутылку.

     Николай Семенович вышел в просторную кухню, вытащил из холодильника и поставил в микроволновую печь блинчики с творогом, включил телевизор и привычно выглянул в окно посмотреть, на месте ли машина. Три месяца назад Розов, которого всегда тянуло к американским машинам с просторным салом и высокой посадкой, приобрел «Форд Эксплорер» и остался доволен новой игрушкой. Правда, со дня приобретения «Эксплорера» Розов стал часто, может, даже слишком часто выглядывать в окно, смотреть, на месте ли его радость.

     Все нервы, - решил Розов, - а жизнь в последнее время такая, одни огорчения, волнения. Распахнув дверцу микроволновки, он извлек из неё прозрачное блюдо с блинчиками. Да, новые приобретения, даже машина эта, доставляла хозяину больше тревоги, чем радости. Вчера поздно вечером он сбил «Фордом» беспризорную собаку, просто зазевался, а та уже оказалась под колесами. Плохая примета Розов, мгновенно разозлившийся на бестолковое животное и самого себя, посмотреть, не поцарапан ли хромированный бампер. Черная собака, ещё чуть дышавшая, лежала у бордюрного камня. Розов согнулся в три погибели над передком машины, слава Богу, бампер в порядке. Он сел за руль и с чувством хлопнул дверцей. Все равно, сбитая собака - плохая примета. Проклятая собака.

     Да и не в ней вовсе дело, и не в приметах...

 

***

 

     Просто в последнее время хронически не везет, будто его, Розова, сглазили злые люди. А началось все с того, что младший брат Аркадий непонятно что учудил на работе, то ли украл, то ли потерял какие-то важные документы. Николаю Семеновичу звонили из службы безопасности этого кабака «Золотой тюлень», спрашивали, известно ли ему, где находится брат. Приходили и домой, но Николай Семенович не открыл дверь, сказав посетителям, что нездоров, никого принять не может, а где сейчас младший брат, представления не имеет. «Не знаю, что он там у вас натворил, - громко, чтобы было слышно с другой стороны металлической двери, сказал Розов. - Но, как говориться, сын за отца не отвечает. И брат за брата тоже не отвечает». На этом заявлении разговор оборвался, нежданные гости ушли. Розов наблюдал из окна, как два мужика сели в машину и укатили. Надо же, узнали его телефон, а теперь и адрес, имели наглость притащиться сюда. Видно, крепко им Аркашка насолил.

     А через пару дней пришли из милиции. Один в штатском, другой в форме, майор. Этих пришлось пустить, усадить на кухне. И опять те же самые идиотские вопросы. Где ваш брат? Когда его видели в последний раз? Звонил ли он на неделе? «А я могу узнать, что все-таки случилось?» - вежливо спросил Розов Штатский и тот, что в форме, переглянулись. «С места работы вашего брата в милицию поступило заявление, - сказал майор. - Там пропали важные документы. Больше ничего сказать не могу, надо разбираться. Теперь нам нужны показания вашего брата. Если он свяжется с вами, скажите ему, что обвинений ему, скорее всего, не предъявят. Он просто свидетель». Сдвинув брови, Николай Семенович озабочено кивал головой: «Разумеется, если он со мной свяжется, все передам».

     Как же, майор, рассказывай: просто свидетель. Стали бы вы бегать за несчастным свидетелем. Возможно, постановление о заключении под стражу уже лежит в кармане майора. А может, и нет, ведь милиция особо не утруждает себя формальностями. В крайнем случае, все бумажки можно оформить задним числом. Нашли кому рассказывать. Он, Николай Семенович, четверть века в торговле, тертый перетертый мужик, всякого за эти годы насмотрелся и методы работы милиции, конечно же, изучил. Этот хмырь в штатском сидел с задумчивым, каким-то скорбным лицом, будто это его брат спер документы или сделал что похуже. «Передайте брату: ему самому лучше явиться в милицию, - прощаясь, сказал тот, что в штатском. - Явиться самому, а не ждать, когда гром грянет». Заперев дверь, Розов стал раздумывать: какой смысл вложил этот опер в слова «гром грянет»? Раздумывал долго, но к определенному выводу так и не пришел. Грянет гром - перекрещусь, - успокоил Розов самого себя.

     У младшего брата хватило ума не звонить Николаю Семеновичу домой. Аркашка должен понимать, что телефон слушают. Уж если милиция и служба безопасности этого кабака всерьез заинтересовались его персоной, то наверняка уже подключились к телефонной линии хотя бы самым простым способом, через распределительную коробку, что установлена в их подъезде на первом этаже. Аркашка позвонил главному бухгалтеру магазина, представился старым знакомым Николая Семеновича, иногородним, командировочным. Слезно просил найти и позвать к телефону Розова. Расчет простой, но верный: не может же милиция слушать все телефоны сразу, а бухгалтерия универсама интереса не представляет.

     «Это я, - сказал Аркадий каким-то хрипловатым севшим голосом. - Надо бы увидеться, поскорее». «А ты знаешь, - начал было Николай Семенович, но, покосившись на бухгалтершу, не договорил, оборвал себя на полуслове. - Хорошо. Говори где и когда. Кстати, что это у тебя с голосом?» «Простыл немного», - брат закашлялся прямо в телефонную трубку. «Ко мне тут приходили твои друзья из ресторана, - Николай Семенович снова покосился на бухгалтершу, сосредоточено с подчеркнутым интересом листавшую молодежный журнал. Ушлая баба и на язык несдержанная. - Друзья интересовались твоим здоровьем. Встретиться с тобой хотят, поговорить. А ты координаты не оставил, они обижаются. И ещё люди о тебе спрашивали, из другой конторы. Все хотят увидеться, соскучились». «Я понял, - ответил брат. - Завтра на Сухаревской, бывшей Колхозной, наверху у выхода с эскалатора. Устроит тебя?» «Только ты не забывай, сколько друзей с тобой хотят увидеться. И все готовятся к встрече дорогого гостя, все ждут». «Я понял, - повторил брат. - Учту». «Тогда будь здоров. Спасибо, что позвонил, не забываешь».

     Опустив трубку, он извинился перед бухгалтершей за беспокойство: «Старые друзья из провинции. Вы уж подзывайте меня к вашему телефону, если попросят ещё раз. А то люди из автомата звонят». Николай Семенович прошел в свой кабинет и заперся изнутри. Ясно, у Аркашки серьезные неприятности. И как помочь ему, черт не знает. Может, отправить его к сестре, пусть поживет в Подмосковье, пока здесь все немного уляжется. Но у сестры муж такая язва, с ним под одной крышей и ангел не продержится больше суток. А ещё учитель физики и астрономии. Интересно, чему он в действительности учит школьников? Курить сигарету за сигаретой и сквернословить по поводу и без повода? Держат таких дураков в школе, а потом ещё детей ругают, почему они такие. Нет, семья сестры - это не вариант. Впрочем, идею можно подкинуть Аркашке, а он пусть решает сам.

 

***

 

     В тот день перед встречей с братом он долго думал, как лучше улизнуть с работы, чтобы не привести с собой на Сухаревскую милицию или сотрудников службы безопасности из кабака. Возможно, все его страхи лишь наваждение, игра расстроенных нервов. Но возможно и другое: его пасут, очень квалифицированно пасут, рассчитывая, что рано или поздно он выведет заинтересованных лиц на младшего брата. В конце концов, Николай Семенович решил, что осторожность штука не лишняя. Осторожность уже сослужила в его жизни немало служб и теперь не помешает.

     Оставив свой «Форд» на видном месте перед задним входом в магазин, Розов заперся в кабинете, переоделся в старое куцее пальтецо, с незапамятных времен ждавшее своего часа в стенном шкафу, натянул на самые брови торчащую из рукава щипанную кроличью шапчонку. Он вышел на улицу через торговый зал, не узнанный в этом одеянии даже сослуживцами. Поколесив по городу на такси, он спустился в метро и, покатавшись взад-вперед минут сорок, решил: проследить за ним возможно лишь в том случае, если в слежке участвовало не менее двадцати профессионально натасканных спецов. Но кто станет тратить такие силы на столь сомнительное предприятие? Он не агент иностранной разведки и вообще птица невысокого полета.

     Николай Семенович явился в назначенное место, опоздав лишь на пару минут. Но брат уже стоял неподалеку от эскалатора, комкая в кулаке вечернюю газету. «Пароль не изменился? - пошутил Розов-старший вместо приветствия. - Тут недалеко один ресторанчик, пойдем посидим». «Я вообще не пью и ресторанов не люблю», - ответил брат. «Я тоже не пью, - ответил Николай Семенович. - Ты уже совсем отупел от страха. Посидеть не значит нажираться. Кофе выпьешь''. Пройдя пару кварталов пешком, они зашли в небольшой полутемный ресторан, заняли столик на двоих и заказали по порции судака запеченного с грибами. Брат, не расположенный к долгому разговору, все елозил на стуле, выражая нетерпение и озабоченность. Выглядел он бледным, похудевшим. «Дыру протрешь на стуле, - сказал Николай Семенович. - Или в портках своих. Я, Аркашка, не стану тебя ругать и спрашивать ни о чем не стану. Раз ты так сделал, то сделал. В прежние времена ты думал перед тем, как действовать. Но теперь уж ничего не переиграешь». «Я сейчас живу...», - начал брат. «И знать ничего не хочу, - Розов-старший закрыл уши ладонями. - Знать не хочу, где ты живешь, с кем и на какие средства. Не говори ничего. А я не стану ни о чем спрашивать». «Лады, молчу, - Аркадий закивал головой. - А у тебя как дела?» «Как сажа бела, - в тон ответил Николай Семенович, на языке вертелись ругательства и упреки, но он сдержал себя. - Сплю со снотворным, вот как дела. Ладно, подробности письмом, давай к делу».

     Младший брат со вкусом ел запеченного судака. Хороший аппетит и неприятности его не портят, - завистливо подумал Николай Семенович. И, если приглядеться, выглядит Аркашка совсем неплохо, как показалось Розову-старшему ещё полчаса назад, даже хорошо выглядит. «Понимаешь, все это довольно быстро произошло, ну, все эти дела с бумагами, - сказал Аркадий. - Я просто не успел решить квартирный вопрос, и прошу тебя помочь». Он оторвался от еды и заглянул в глаза старшего брата: «Пожалуйста». «Что я должен сделать?» - Николай Семенович поморщился, вот она, лишняя головная боль. «Если бы можно на тебя оформить генеральную доверенность, ты продал бы квартиру, - сказал брат. - Но по доверенности сейчас такие вещи уже не делают, слишком много махинаций. Жулье одно вокруг, - он вздохнул, словно жалея о том, что в столице развелось столько жуликов. - Через знакомого нотариуса я оформил на тебя дарственную. Бумаги готовы. Завтра нужно подъехать по этому адресу и их забрать».

     Аркадий записал на салфетке адрес и передал её брату. «А послезавтра в одиннадцать утра вы встретитесь в Мосприватизации и зарегистрируете там дарственную. Это займет четверть часа и никакого риска. Нотариус свой мужик, я заплатил вперед. У него же заберешь ключи от квартиры и поменяешь замки или дверь. А прошу я тебя только об одном: найди на квартиру покупателя как можно скорее».

     «Такие дела быстро не делаются, - ответил Николай Семенович. - Предложение раз в десять превышает спрос». «Найти покупателя на мою квартиру легко, - возразил брат. - Почти центр города, удачное расположение дома. Десять процентов выручки - твои». «Все равно возни много, - ответил Розов-старший. - Такая канитель, а отдавать отличную квартиру за бесценок смысла не имеет». «Так ты мне поможешь?» «А что мне остается? - Николай Семенович не стал отказываться от комиссионных, в конце концов, родственные чувства своим порядком, но его время и нервы чего-то да стоят. - Кстати, не думаешь переехать к сестре пока решается квартирный вопрос?». «Подумаю, - брат допил кофе, позвал официантку и рассчитался за ужин. - Житие у сестры можно рассматривать как запасной вариант». «Если что, снова свяжись со мной через бухгалтерию».

     Через пять минут они расстались. Розов-младший ушел неизвестно куда, в ночь, старший брат взял такси и отправился забирать припаркованный у магазина «Форд».

 

***

 

     Зазвенел телефонный звонок, и Николай Семенович, направляясь к аппарату, поставил в мойку пустую тарелку из-под блинов, поднял трубку. Короткие гудки отбоя, опять двадцать пять. Интересно, кто донимает его анонимными звонками в последние дни? Безобразие и пожаловаться некуда. Да, все раздражает, любая мелочь, значит, нервы на пределе.

     Надо как-то выпустить пар. Любовницу что ли завести? Но любовница уже есть, - поправил себя Николай Семенович. Тогда вторую завести. И вторая тоже есть. И это, не считая директорской секретарши. Конечно, она не в счет. Несерьезная девица и отношения с ней несерьезные. Тогда как же выпустить пар? В баню, что ли сходить? Рыбки красной взять под пиво и паюсной икорки под водочку, веничек сухой березовый, - соблазнял сам себя Розов. На худой конец - и баня вариант. Завтра воскресенье, хороший день для бани, потому хотя бы хороший, что другого свободного дня нет и не предвидится.

     Квартирная проблема, занозой засевшая в сердце Николая Семеновича, против всех ожиданий обещала разрешиться быстро и без хлопот. После разговора с братом, Розов заглянул к директору магазина и как бы между делом поинтересовался семейными проблемами начальника. «Какие уж тут проблемы, - Глушко поморщился. - Продолжаем с женой бить горшки. Стерва она все-таки». «Возможно, все и образуется, - Розов загадочно улыбнулся. - Но если уж мосты сожжены, хочу дать совет. Или мои советы пустой звук и слов тратить не нужно?» «Нет, что вы, - Глушко протестующе взмахнул руками. - К вашим советам я всегда прислушивался, - соврал, не моргнув глазом Глушко, не признававший чужого мнения. - Вы человек опытный. В таких вопросах».

     «На вашем месте я бы некоторое время пожил отдельно от жены, - Розов хлопнул себя ладонями по коленкам. - Устроил бы, так сказать, запасной аэродром. Купил хорошую квартиру поближе к центру. Разведетесь, будет, где приткнуться. Останется все, как есть, - запасной аэродром наготове. Сохраняются ходы для отступления. Как моя идея?» «В случае развода нашу квартиру придется оставить за Мариной, - задумчиво молвил Глушко. - Если сейчас начать дележ имущества, последнее здоровье потеряю. Нет, этого я не выдержу».

     «Тут одна оказия имеется, - Розов снова улыбнулся. - У меня брат в Израиль уехал на постоянное жительство. На меня оформил дарственную на свою двухкомнатную квартиру в прекрасном доме в районе Таганской площади. Вся обстановка, евроремонт и все такое. Рай для одинокого мужчины. Брат у меня - человек с тонким вкусом, для себя оборудовал квартиру. Вам просто необходимо её посмотреть». «Дорого?» - только и спросил Глушко. «Свои люди, о цене договоримся, - Розов добродушно хохотнул, решив, что с Глушко сам Бог велел взять подороже. - Вам сделаю скидку. Только деньги желательно отдать поскорее». Квартиру посмотрели вечером того же дня и ударили по рукам на кухне. «Деньги соберу недели за две», - сказал Глушко, настроение которого после осмотра квартиры поднялось. «Через две так через две, - ответил Розов. - А документы в один день оформим, не проблема. Удивляюсь только: чего моему брату здесь не жилось?»

 

***

 

     Николай Семенович тревожно встрепенулся, услышав, как тренькнул звонок в прихожей. Кого ещё нелегкая принесла? Возможно, опять милиция. Снова станут изводить своими бестолковыми вопросами на засыпку. С соседями Розов дружбы не водил, гостей не ждал, значит, опять неприятный сюрприз. Крякнув, он поднялся, задев бедром стол, расплескал чай. Неслышно ступая по ковровому покрытию мягкими тапочками, он прошел в прихожую, слыша новую нетерпеливую трель звонка. В случае чего, меня нет дома, пусть хоть обзвонятся, нет дома - и шабаш, - решил он и прильнул к дверному глазку. Какой-то незнакомый мужчина со всклокоченными седыми волосами в белой майке с короткими рукавами. Нет, этого типа Розов прежде не встречал. В майке... Значит, из их подъезда. Видимо, услышав шевеление за дверью, мужчина ожил, затоптался на месте.

     - Вы дома? - спросил он. - Это ваша черная машина у подъезда стоит?

     - Моя, - ответил Розов на последний вопрос, но дверь не открыл.

     - Я тоже подумал, что ваша, - сказал всклокоченный мужичок. - И сразу решил подняться. Я-то живу внизу, на втором этаже. Телефона вашего не знаю и решил подняться.

     - А что с машиной? - заволновался за дверью Розов.

     - Так это ваша машина? - бестолковый мужичок почесал шею.

     - Да моя же, моя, - Розов даже застонал от досады, он даже хотел распахнуть дверь, но почему-то этого не сделал. - Что с машиной?

     - Да ребята какие-то, шпана местная, в замке копаются, - мужчина пригладил волосы. - Кажись, открыть её хотят. Я подумал и к вам поднялся. Вы на машине, вроде, ездите.

     Дальше Розов не слушал, он бросился в кухню, к окну, свалив на ходу стул. Действительно, возле машины стояли два парня. Один наклонился над передней дверцей, чем-то ковырялся в замке, отверткой что ли, сверху, с девятого этажа, не разглядеть. Розов, наблюдавший эту картину, чуть не вскрикнул от мгновенно закипевшей в груди ярости. Да что же это такое, средь бела дня машину вскрывают прямо на глазах её владельца? Николай Семенович опустил верхний шпингалет и поднял нижний, схватившись за ручку оконной рамы, с силой дернул её на себя.

     Он хотел крикнуть этим парням в окно, чтобы немедленно прекратили безобразие, отвалили от машины. Окно не поддавалось. Розов вспомнил, что осенью рамы красили, видимо, свежеокрашенная створка пристыла к оконной коробке. Он выругался вслух самыми грязными словами, что смог вспомнить. Схватившись за ручку обеими руками, он, вложив в движение все силы, рванул окно на себя. Рама затрещала, Розов снова дернул ручку. К его ногам упал с подоконника и раскололся надвое горшок с геранью, рассыпалась по полу черная земля, но окно распахнулось. Он подался вперед, перегнулся через подоконник.

     - Сволочи, что же вы делаете? - заорал Розов не своим голосом.

     Он хотел крикнуть ещё что-то, но от морозного воздуха, от волнения перехватило дыхание, спазм сжал горло. Один из парней поднял голову кверху, другой продолжал, как ни в чем ни бывало копаться в замке.

     - Что вы делаете, сволочи? - Розов справился с дыханием.

     На этот раз голову кверху поднял тот, что копался в замке. Господи, почему не срабатывает сигнализация? Ведь уверяли, что она надежная и безотказная. Впрочем, это говорят всем и каждому, всем дуракам вроде него.

     - Прекратите немедленно, скоты, - изо рта Розова вырывался горячий пар. - Я вызываю милицию.

     Но угроза не возымела действия. Вот и второй парень согнулся над замком. И вправду звонить в милицию? Оставив окно открытым, Розов заметался по квартире. Тут счет на секунды, пока милиция приедет, машина будет стоять где-нибудь в гараже преступников. Так, газовый пистолет в спальне на шкафу. Нет, не в спальне, в гостиной, в верхней секции «стенки». Розов бросился в большую комнату, распахнул створки верхней секции, вытащив коробку с патронами, крупно дрожавшими пальцами вскрыл упаковку. Упав в кресло, не удержал патроны в горсти, несколько патронов упали на пол, раскатились в разные стороны.

     Розов переломил револьвер, рассовал патроны по гнездам барабана, отбросив в сторону коробку из-под пистолета, вскочил на ноги. В прихожей он снова споткнулся о перевернутый стул, чуть не растянулся на полу, но сумел сохранить равновесие. По квартире гулял сквозняк, ветер раздувал занавески.

     У самой двери Розов подумал, надо бы закрыть кухонное окно. Но какое уж тут окно, возвращаться он не стал. Открыв верхний замок, вспомнил, что забыл переобуться. Бежать на улицу в домашних шлепанцах с матерчатым верхом, чтобы там, на снегу схватиться с преступниками, нет, это просто смешно. Он положил пистолет на галошницу, скинул тапки и, сунув ноги в зимние сапоги, застегнул обе «молнии». Он уже открыл второй замок, но тут вспомнил, что не взял ключей от квартиры. Розов чуть не завыл от досады.

     Распахнув шкаф и пошарив в нем, он обнаружил ключи в дубленке и опустил связку в карман тренировочных брюк. Пулей вылетев на площадку, Розов хлопнул дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка. Всклокоченный мужчина в майке, как оказалось, ещё не убрался восвояси, продолжал топтаться на лестничной клетке, тыкая пальцем в кнопку вызова лифта. Розов приблизился к нему, угрожающе размахивая газовым пистолетом.

     - Так что, это с вашей машиной балуют? - мужик залез пятерней под майку и почесал живот.

     - С моей, с моей. Почему лифт не едет?

     - Сломался, - мужик продолжал сосредоточено чесать пузо. - Сюда-то я на лифте поднимался.

     Розов хотел было броситься вниз по лестнице, но, подумав, что лифтом получится скорее, сильно надавил большим пальцем красную кнопку. Глухо, шума движущейся кабины не слышно.Он чертыхнулся.

     - Что, неприятно, когда машины-то угоняют? - мужчина в майке нагловато улыбнулся, показав Розову порченные табаком зубы.

     Николай Семенович, продолжавший тупо давить пальцем на кнопку, не стал отвечать, решив про себя, что мужик просто завистливый ханыга и несчастье соседа для него радость.

     - Что, неприятно? - настаивал мужик, продолжая похабно улыбаться.

     - Конечно, неприятно, - прозвучал незнакомый голос.

     Розов обернулся. За его спиной стоял мужчина в черной куртке, непонятно как оказавшийся здесь, на лестничной площадке.

     - Неприятно, - механически согласился Розов, почувствовавший неладное.

     Он стоял, забыв о газовом пистолете, зажатом к левой опущенной руке, пялился на незнакомца в черной куртке, не его короткую прическу и равнодушное пустое лицо.

     - Ох, как я вас понимаю, - сказал мужчина и ударил Розова кулаком в лицо.

     Голова Николая Семеновича мотнулась в сторону, он отступил назад, выронив из разжавшихся пальцев пистолет. Розов поднес руку к разбитому носу, увидел на ладони кровь, вскрикнул, хотел что-то сказать, но не успел. Получив удар в верхнюю челюсть, Розов стукнулся затылком о стену, к которой оказался прижатым.

     - Ой, не надо, - сказал Розов, поднял предплечья, чтобы защитить руками лицо.

     - Он меня застрелить хотел, - пожаловался мужику в куртке другой, в майке. - У, гнида.

     Развернувшись, он с неожиданной для своей комплекции силой ударил Николая Семеновича в живот. Розов вскрикнул, застонал, сгибаясь пополам, и пропустил встречный крюк в нижнюю челюсть. Лестничная клетка в его глазах перевернулась вверх ногами, но уже через несколько секунд встала на прежнее место.

     - Застрелить меня хотел.

 

***

 

     Голос соседа по подъезду доносился откуда-то сверху, словно из другого мира. Видимо, находясь в обмороке, Розов получил ещё несколько ударов по лицу и корпусу, но даже не почувствовал боли. Кровь стекала тонкой струйкой из рассеченный брови, попадала в левый глаз. Сам Николай Семенович стоял на карачках, плохо соображая, что происходит, он поднимал голову кверху, стараясь хоть что-то разглядеть. Он подумал, что это дикое бессмысленно избиение никогда не прекратиться, что его забьют до смерти. На секунду показалось, что истязатели ушли, ретировались, но тут чья-то тень нависла над Розовым, заслонив свет лампочки. Розов поморгал глазами, увидел мужика в майке и тут же получил тычок острым носком ботинка в живот. Охнув, Розов повалился на левый бок. Кровь мешалась со слезами боли, от этой боли хотелось кричать и выть диким голосом.

     Но Николай Семенович, ещё сохранявший остатки самоконтроля, решил: крикни он сейчас - и его убьют прямо на этом цементном полу, выложенном керамической плиткой. Розов позволил себе лишь слабый, сам собой вышедший из груди стон. Он слышал, как двое мужчин, только что жестоко избивавшие его, о чем-то переговариваются между собой.

     «Ну, забыл», - сказал один. «Тогда спустись и принеси», - ответил другой. Розов старался понять, уловить смысл разговора, но почему-то не мог этого сделать, отвлекала, не давая сосредоточиться, острая пульсирующая боль в животе. Он снова застонал, чуть громче, чем прежде, решив про себя, что печень лопнула. Еще он подумал, что вот сейчас из кармана его брюк вытащат ключи, обчистят квартиру, до нитки, до последней щепки, а его труп оставят в пустых стенах. Стерев ладонью кровь с глаза, Розов рассмотрел, что теперь на площадке остался только тот мужик в куртке. Ханыга в майке куда-то исчез.

     Но вот шум, раскрываются двери якобы сломанного лифта, он возвращается, протягивает своему дружку какую-то штуку, палку вроде. Что это? Не разобрать. Николай Семенович собрал последние силы, чтобы последним отчаянным криком позвать на помощь соседей, но не успел рта раскрыть. Мужчина в куртке, широко размахнувшись, ударил Розова монтировкой сначала по бедру правой ноги, затем по предплечью правой руки.

     Розов явственно услышал хруст ломающихся костей и потерял сознание.

 

Глава 6

 

     Егоров проглотил ложку мороженого, показавшегося приторно сладким и, сделав глоток такого же сладкого кофе с молоком, поморщился, с отвращением посмотрел на пирожное, корзиночку с заварным кремом, украшенную ядовито-красным цукатом. Девушка, сидящая с ним за одним столом, доедала свое мороженое и, кажется, не отказалась бы ещё от одной порции. Оглядев полупустой зал с высокими потолками, огромными неуютными витринами, выходящими на улицу, Егоров поежился. Трудно найти более неподходящее место для доверительного разговора с девушкой. Следовало пригласить эту Веронику в небольшой домашний ресторанчик, накормить сытным обедом и уже после трапезы под рюмку ликера или коньяка задать несколько вопросов. Впрочем, Вероника сама выбрала это кафе-мороженое и горячо настаивала на этом выборе, вольному воля.

     Егоров выложил на стол сигареты и зажигалку.

     - Можно ещё мороженого заказать. Тут большой выбор.

     - Можно, - кивнула Вероника. - Когда я с этим справлюсь.

     - Вы не торопитесь, - Егоров, наблюдая за жадным прожорливым ртом Верноники, подумал, что и сам он будучи слушателем Высшей школы КГБ на аппетит не жаловался, да и сейчас поесть не дурак. - А я вот мороженое не люблю, - сказал он, - то есть люблю, но не очень. Как его съем, так у меня настроение почему-то портится. Странно, правда? - идиотский вопрос и вообще разговор идиотский, но надо же как-то налаживать контакт с девахой.

     - А у меня наоборот настроение поднимается, - Вероника откусила пирожное, запила его кофе - Сладкое стимулирует мозговую деятельность, а о фигуре заботиться мне ещё рано. Обмен веществ нарушается после тридцати, а пока я очень худая, - она подняла на Егорова бесцветные глаза, выпрашивая комплимент.

     - Фигура у вас спортивная, - отозвался Егоров, решивший, что этой девушке комплименты перепадают нечасто. Плоская, неженственная, с прямыми русыми волосами, очки её портят, нос слишком длинный. - Сразу видно, что вы занимаетесь спортом. Или я не угадал?

     - Не угадали, - Вероника вдруг показала Егорову острый язык в белом налете заварного крема. - Ничем таким не занимаюсь. Время жалко терять на глупости.

     - И правильно, - поддакнул Егоров, не зная, как подступиться к Веронике. - В вашем возрасте о другом думать нужно, о будущем, - он многозначительно свел брови.

     - Вот я о нем и думаю, - Вероника доела мороженое. - Меня ведь в институт не папашка богатенький приткнул. Сама попала, с третьей попытки. Подготовительное отделение, репетиторы, которым я платила из своего кармана. Подрабатывала чертежницей и уборщицей по совместительству. Себе в лишней тряпке отказывала, но решила поступить в престижный институт. А своих решения я не меняю.

     Глаза Вероники за стеклами очков блеснули металлической искоркой.

     - Это похвально, похвально такое стремление к знаниям и все такое, - Егоров с трудом подбирал слова, но получалось не то, не к случаю, с каким-то лживым пафосом. Он открыл карточку меню. - Вот тут мороженое интересное указано из манго или вот из папайи. Не хотите попробовать? - когда Вероника кивнула, он подозвал слонявшегося без дела официанта в белой жилетке, заказал порцию мороженого из манго с шоколадом. - У вас тут указано, что коньяк есть, - он ткнул пальцем в карточку.

     - Есть ещё и текила. Пользуется спросом, советую попробовать.

     - Нет, дружок, лучше уж я по старинке коньяком отравлюсь. Триста в графинчике сделай, - он с запоздалой вежливостью посмотрел на Веронику. - Можете, ликер?

     Вероника молча покачала головой.

     - Только не рассказываете мне, что не перевариваете пьяниц, - Егоров повеселел. - Такие правильные девушки всегда презирают пьяниц.

     - Но вы-то не пьяница, - Вероника вспомнила о пирожном.

     - Я-то как раз пьяница, но умело маскируюсь под трезвенника, - Егоров достал из пачки новую сигарету. - Так о чем я бишь только что говорил? Кажется, об учении. Что оно свет. Или наоборот, не важно.

     - Мы говорили о том, что в институте я оказалась не благодаря деньгам или связям своих родителей. Сама себе лбом дорогу пробила. А родители у меня бедные. Я бы даже сказала, очень бедные. Но честные, - Вероника презрительно усмехнулась. - М-да, бедные, но честные, добродетельные. Если, конечно, бедность и честность считать добродетелью. Но не о них разговор. Я мыла лестницы, чтобы заработать на приличного репетитора, а других в институт просто приводят за ручку родители.

     - Действительно, несправедливо, - покачал головой Егоров, решив, что девочка ещё не избавилась от юношеской категоричности в суждениях. - Но, как принято говорить в таких случаях, жизнь все расставила по местам. Теперь вы учитесь вместе с дочками и сынками всяких там шишек. Но, в отличии от них, вы приобрели опыт, закалку.

     - Вы хотите убедить меня в том, во что сами не верите, - Вероника поправила очки. - На одних все блага мира падают с неба, другим достаются по тройной цене. Лично я плачу втридорога.

     - Мир несправедлив, - изрек Егоров первую же банальность, пришедшую на ум, заметив, что противоречит сам себе. Чтобы не вдаваться в детали несправедливого мироустройства и окончательно в них не запутаться, он прикурил сигарету. - И вам когда-нибудь повезет по крупному. Если не везло до сих пор, повезет позже.

     - Ой, только не надо меня утешать. Мне и так себя жалко, - она облизнула некрашеные губы. - Вы так настойчиво добивались встречи со мной, откуда-то узнали мой телефон. Думаю, в деканате. А теперь вот думаете, о чем со мной говорить. Странно.

 

***

 

     Егоров почесал затылок. Да, Романов поручил ему несложную работу, с которой справился бы и мальчишка из частного сыскного бюро, не достойную квалификации Егорова работу. Это если смотреть на дело с одной позиции, высокомерного дурака. А фактически... Фактически Романов доверил ему интимную тайну, которой не может поделиться даже с близкими людьми. Попросил его без участия всяких помощников и доверенных лиц разобраться и помочь. Взять нашкодившего мальчишку за ушко и привести его к оскорбленному, пылающему праведным гневом отцу. Романов - человек, расположения которого добиваются многие влиятельные люди, сильные мира сего. Стать начальником его службы безопасности кое-что да значит, - сказал себе Егоров и вздохнул. Но удовлетворенное тщеславие почему-то уже не грело душу.

     Ясно, за прошедшую неделю, с тех пор, как в квартире Лены установлена прослушиювающая апарарура, в гостях у девушки никто не побывал, любопытных телефонных разговоров не состоялось. Какой-то художественный треп с подругами, темы самые общие: литература, обман видеозаписями, сплетни о преподавателях вуза. Все пустое. Только единожды сердце Егорова сладко заныло, словно почувствовало близкую удачу. Романовой позвонил некто Женя, поговорил о том о сем и перед тем, как положить трубку, пригласил Лену заходить к нему в любое удобное время. Сверившись с фотографиями, сделанными с записной книжки Романовой, он позвонил по нужному телефону и убедился, что загадочный Женя ни кто иной, как парикмахер, у которого Лена стриглась и делала укладку.

     В другой день к вечеру Лене позвонил какой-то Эдик. Егоров трижды прокрутил запись телефонной беседы, найдя в диалоге мужчины и женщины множество двусмысленностей. Вот Эдик приятным баритончиком говорит: «Что-то ты потерялась. Не звонишь, в гости не зовешь. А я не против того, чтобы встретиться». Голос Романовой немного растерян: «Закрутилась совсем, одно, другое. Сейчас мне не до встреч». Эдик вздыхает: «А я тут хотел к тебе в гости нагрянуть. Проезжал мимо, но без приглашения как-то неудобно. Хотя ты знаешь, я все делаю быстро. Раз-два - и готово. Минутное дело».

     Лена смеется: «Напрасно, мог бы заехать и без приглашения раз все так быстро. Какие уж тут церемонии?» «Учту, - прогудел Эдик - Хотя ты ведь сама на колесах, а моя контора в центре. Заезжай хоть завтра. А то ты у меня на работе ещё ни разу не была, все я к тебе катаюсь». Пауза в несколько секунд, вздох, очевидно, выражающий Ленино раздумье и сомнение в целесообразности такой поездки: «Ладно, в два устроит? Тогда диктуй адрес». Егоров переписал рабочий адрес Эдика в записную книжку.

     Да, слишком уж много двусмысленностей. Что значит «минутное дело»? И что значит «раз-два - и готово»? Эти слова и выражения могут означать все, что угодно. В записной книжке Лены телефон никакого Эдика не значился, возможно, столь незначительный человек, что его телефоном она марать бумагу не стала. Возможно, и обратное: человек настолько близок, что его телефон написан горящими буквами на ткани женской души. Что хочешь, то и думай. Но лишними загадками Егоров голову забивать не привык, решив установить личность Эдика на следующий же день.

     По тому адресу, что Эдик продиктовал Романовой, оказалась всего-навсего сапожная мастерская. Егоров аж крякнул с досады. Теперь ясно, что «раз-два - и готово» значит снять мерку с ноги или сделать примерку обуви. Действительно ведь минутное дело.

     С водолазом-лингвистом вопрос решился и того быстрее. Егоров заглянул в служебное помещение бассейна и глянул на тщедушного кривоногого мужичка средних лет с маленькой лысой головой, похожей на сжатый кулак с лохматыми ушами. И стало ясно: такого к себе не всякая худая потаскушка подпустит. Этот вариант отпал сам собой. «Вы кого-то ищете?» - спросил водолаз. Егоров молча закрыл за собой дверь.

 

***

 

     Егоров уже выпил большую рюмку коньяка, закусил посыпанным сахаром ломтиком лимона, и почувствовал себя с своей тарелке.

     - Я хотел поговорить о вашей подруге, Лене Романовой, - сказал он, обсасывая горькую корочку. - Вы ведь с ней близкие подруги?

     - Допустим.

     - Вы, Вероника, человек деловой, прагматичный, с вами можно без обиняков и всяких там лирических отступлений, - в эту минуту Егоров почему-то решил, что разговор обязательно получится. - Вот я и встретился с вами, чтобы поговорить о Лене.

     - Я по телефону не поняла, кем вы ей доводитесь, - оборвала Егорова Вероника. - Вы родственник? И что вас интересует, её успеваемость? Учится она хорошо, правда, не очень старательно, - Вероника насмешливо прищурилась.

     - Я доверенное лицо отца Лены и, конечно же, меньше всего интересуюсь её успеваемостью.

     - Понятно, - заинтересовалась Вероника. - Но что вы хотите узнать от меня? - У нас состоится откровенная беседа, если вы пообещаете, что она не станет достоянием всего вашего факультета, - Егоров сладко улыбнулся. - Есть вещи, о которых широкой общественности лучше не знать. Злые языки, завистники, недоброжелатели. А Лене ещё учиться два года.

     - Все останется между нами.

     Вероника приложила указательный палец ко рту, и Егоров понял что завтра же она разнесет весть всем знакомым. Однако решающего значения это не имело, о беременности Лены все равно скоро узнается.

     - Очень надеюсь на вашу порядочность.

     Егоров просительно склонил голову на бок, меньше всего он надеялся на порядочность Вероники, но лучших источников информации пока не находилось. А тут подруга, едва ли не лучшая институтская подруга Лены Романовой, сидит перед ним. Правда, в записной книжке Романовой значились десятки мужских имен и фамилий, телефонные номера. Но если начать работать с каждым персонажем, поиски затянутся на необозримую перспективу, потребуются многие недели, а то и месяцы, чтобы сесть на хвост этого папаши.

     - Дело очень деликатное. Не знаю, делится Лена с вами своими личными проблемами, но хотел бы это знать.

     - Вот уж не подумала бы никогда, что у Романовой есть какие-то проблемы, - Вероника задумчиво глядела в даль.

     - Личные проблемы, Бог мой, да из них соткано все наше существование, - теперь Егоров уже не собирался отступать.

     - Объясните, что вы, собственно, хотите знать, - сказала Вероника. - Я не понимаю языка полунамеков. А то наводите тень на плетень.

     - Лена попала в затруднительное положение, - Егоров остался недоволен собственным косноязычием, лучше уж действительно обо всем сказать открытым текстом. - Короче, Лена беременна, - выпалил он.

     - Вот как? - на лице Вероники не отразилось и тени удивления.

     - И Лена не хочет сообщить отцу, кто, ну, то есть... Вы понимаете. А Юрий Сергеевич хочет знать правду, думаю, он имеет на это право. Правильно?

     - Смотря что «правильно», - лицо Вероники осветила змеиная улыбка. - Если под словом «правильно» иметь в виду то, что Лена залетела. Это правильно и вполне естественно с физиологической точки зрения. Если она не хочет посвящать в собственные секреты драгоценного отца - это тоже правильно. Я лично её не осуждаю. Каждый человек имеет право...

     - Пожалуйста, оставим эту демагогию.

     Егоров поморщился. «Ну давай, сучка завистливая, шевели языком», - думал он, начиная злиться на Веронику.

     - Мы же с вами взрослые люди, а эти разговоры о правах на тайну личной жизни и всякое такое смешно слышать от вас. Кстати, вы только что сказали, что её беременность естественное дело. В каком смысле?

     - Если жить с мужчиной, могут появиться дети - в таком, - Видимо, у Вероники, привыкшей, по собственным словам, платить втридорога за все блага жизни, шевельнулась та мысль, что съеденное мороженое надо ещё и отработать. - У Лены была связь, довольно долгая, с одним из наших преподавателей. С доцентом кафедры экономики Олегом Олеговичем Десятниковым. Это единственно по-настоящему серьезное Ленино увлечение, известное мне.

     - Значит, сейчас эта связь оборвалась? - Егоров превратился в слух. - Я правильно понял, оборвалась?

     - Правильно поняли, - Вероника уже без прежнего аппетита съела пару ложек честно заработанного мороженого и отхлебнула из чашки кофе с молоком. - Закурю, пожалуй, - она вытащили из пачки сигарету, поднесла её кончик к огоньку протянутой Егоровым зажигалки. - Эта интрижка проходила у всех на виду, так что, никаких секретов я не раскрыла. А оборвалась месяца четыре назад или три. У Лены какой срок?

     - Не знаю, - соврал Егоров. - Меня в эти тонкости не посвящали. А что из себя представляет этот Десятников, ну, возраст, семейное положение, внешность.

     - Возраст? - Вероника втянула в себя сигаретный дымок. - Что-то около сорока. Женат. Вот насчет детей... Кажется, дентьми не обременен. И супруга у него интересная женщина, не знаю уж, чего мужчины на стороне ищут. А его внешность, это на чей вкус. Черноволосый такой, подтянутый, гимнастический зал посещает, одевается стильно. Вообще-то симпатичный мужик, но не в моем вкусе. Слишком уж выпендривается, выкаблучивается. Чувствует, что бабам нравится. Не люблю таких, а Ленка вот клюнула.

     - И долго продолжались их отношения?

     С радости Егоров нацедил себе ещё одну полную рюмку, решив, что эта уж точно последняя, вечером предстоят дела. Теперь он смотрел на Веронику почти что с нежностью, самые смелые ожидания оправдывались. Егоров давно заметил, что лучшие подруги при удобном случае предают друг друга не просто охотно, но как-то азартно, самозабвенно.

     - Продолжались отношения? - привычно переспросила Вероника. - Может, полгода или что-то около этого. Как видите, хватило времени, чтобы забеременеть. С первого семестра Десятников вел у нас семинары, учил экономической грамоте в свете последних веяний моды. Он умеет складно говорить, язык подвешен. Ходит взад-вперед по аудитории и упражняется в риторике. Потом вдруг неожиданно остановится, посмотрит на самую симпатичную девушку: «Вы со мной согласны? Возможно, хотите что-то добавить? Или вспомните живой пример по нашей теме?» И так задумчиво смотрит, подбородок поглаживает, будто его и вправду какой-то живой пример интересует. «А знаете что, останьтесь после занятия, поговорим. На моих занятиях важно не просто присутствовать. Нужно ещё и участвовать в работе. Вы меня понимаете? Один, без вашего участия, я не смогу ничего сделать». Ему бы в самодеятельности выступать.

     - И с Леной он оставался после занятий? - Егоров закашлялся. - Материал ей объяснять учебный?

     - Она у нас самая интересная в группе, - Вероника выудила из пачки Егорова новую сигарету. - Ну, не то чтобы интересная, эффектная. Одевается в самых дорогих магазинах. Своей портной, свой сапожник, свой визажист. На её месте самая занюханная девчонка выглядела бы по меньшей мере эффектно, - Вероника печально покачала головой, её глаза затуманила грусть. - Я бы на этого прощелыгу даже и не посмотрела бы, с его дополнительными занятиями. По существу, этот доцент дешевка. И подход к женщинам у него такой однотипный: прилипнет со своими семинарами, прости Господи, как банный лист. А дальше по стандартной программе: ресторан, постель. Дура все-таки Ленка.

     - А почему она порвала с Десятниковым?

     Егоров после короткой внутренней борьбы убедил себя в том, что ещё пятьдесят грамм коньяка заслужил честно. Вот все и выяснилось, вот она, прямая дорожка к истине.

     - Что тут удивительного? - видимо, Вероника вспомнила фразу из женского романа. - Жизнь - это бесконечная череда потерь и находок. Хотя я считаю, что Десятников потеря не великая. Пользуется положением, вправляет молодым дурам мозги. По слухам, ему предлагали повышение, административную работу, так отказался. Он де с преподавательской работы уходить не хочет, без этого он себя не мыслит. «Это мое призвание», - так он выражается, - Вероника хихикнула.

     - Спасибо, вы мне очень помогли, - Егоров пока что никуда не торопился, но продолжать разговор ему расхотелось. - Вам случайно деньги не нужны? Взаймы или как? Или на безвозвратной основе?

     - Нет, не нужны, - Вероника гордо вскинула голову и посмотрела не Егорова с вызовом. - Деньги мне не нужны, - повторила она, - убежденная в том, что предательства совершаются из корысти. А нет корысти, нет и предательства. Так, разговор душевный.

     - Я из добрых побуждений предложил, - Егоров пожал плечами. - Сам был студентом. Счастливые, кстати, годы студенческие.

     - Конечно, счастливые, - согласилась Вероника. - Счастливые, но трудные.

 

***

 

     Вербицкий встал с кресла, чувствуя усталость после только что состоявшегося разговора с женой. Если отбросить налет эмоций, Таня права в одном: она целыми днями одна дома, скучает, его ждет, ей одиноко. И так тянутся долгие недели и месяцы. Он щелкнул замками чемоданчика, проверил, не кончились ли разовые шприцы. Кое-какой запас ещё остался. Все на месте, лекарства, белый халат. Вербицкий прошел в спальню, сбросил спортивный костюм, надел белую сорочку и темные брюки. Действительно, пусть Таня пойдет работать, разве велико удовольствие для молодой женщины целыми днями дома киснуть? Пусть потрудится в женском коллективе, каком-нибудь жутком гадюшнике, ведь в этих домах культуры и музыкальных школах женщины основной контингент, неустроенные в жизни женщины, завистливые к чужому благополучию, злые на язык.

     Там она быстро за голову схватится, домой примчится как миленькая. Разглядывая свое отражение в зеркале, Вербицкий решал, повязать ли галстук, выбрал темный, одноцветный - солидно. Яркие легкомысленные галстуки - это не для врачей. Переобуваясь в прихожей, он решил сказать несколько теплых слов жене, чтобы та весь день не держала на него обиды, не дулась как мышь на крупу. Пройдя в кухню на звук льющейся из крана воды, он подошел к Тане, обнял её за плечи и, опустив голову, чмокнул в щеку.

     - Не подумай, что я против того, чтобы ты устроилась на службу. Даже наоборот. Если работа будет доставлять тебе хоть какое-то удовольствие, трудись. Конечно, те жалкие гроши...

     - Да не в этих копейках дело, - Таня выключила воду и вытерла руки салфеткой. - Я пять лет проучилась в институте, у меня есть кое-какие знания, способности есть, которые теперь оказались лишними, невостребованными. А ты не хочешь этого понять. Я просто задыхаюсь в четырех стенах, чувствую себя никому не нужной.

     - Ты мне нужна.

     Вербицкий погладил жену по плечу. Он подумал, что дальше откладывать с ребенком нельзя. Появится на свет их первенец и сразу все станет на место. Кончатся эти пустые споры о работе и других пустяках, а жена, наконец, поймет, что создана вовсе не для того, чтобы учить нотной грамоте чужих детишек. Однако он не стал вслух высказывать свои соображения, не та тема, чтобы обсуждать её походя. Да, с ребенком тянуть не следует. Вербицкий ещё раз поцеловал жену и с озабоченным видом посмотрел на часы.

     - Пора идти. Договорим, когда вернусь. У одного моего больного жена - директор музыкальной школы. Попрошу помочь в твоем трудоустройстве.

     - Что на ужин приготовить?

     - На твое усмотрение, - Вербицкий вышел в прихожую, надел кожаную куртку, меховую шапку и клетчатый шарф.

     Поцеловав Таню на прощание, он вышел из квартиры, спустился вниз на лифте и неторопливо дошагал до троллейбусной остановки, помахивая чемоданчиком. Проехав пару остановок до хозяйственного магазина, Вербицкий побродил вдоль ряда частных торговцев, вспомнив, что надо бы поменять под кухонной мойкой треснувший сифон. Но с этим успеется, а в чемоданчике нет лишнего места, полна коробочка. Вербицкий подошел к другому продавцу, пьяненькому дядьке, вывалившему на свой лоток скобяные изделия и кое-какой инструмент.

     Выбрав молоток с рифленой пластмассовой ручкой, Вербицкий расплатился, завернув покупку в газету, пристроил её в чемоданчике. Он зашел в хозяйственный магазин, бегло посмотрел образцы обоев. Зима уже скоро закончится, нужно подумать о ремонте квартиры. Пожалуй, светлые обои с мелким рисунком хорошо будут смотреться в большой комнате. Нужно приехать сюда вместе с Таней, пусть сама посмотрит. Вербицкий спустился в метро и купил жетоны.

 

***

 

     Вагон качало из стороны в сторону. Вербицкий, сосредоточенный на мыслях о предстоящем ремонте, не сразу вспомнил, на какой остановке выходить. Поднявшись в город, он прошел пару кварталов, свернул в переулок и ускорил шаг. Занимался морозный яркий день, солнце, растопив низкие снежные тучи, засверкало в голубом небесном просвете. Зайдя через арку во двор мрачного семиэтажного дома, он нашел нужный подъезд, пешком поднялся на четвертый этаж. Переведя дыхание перед двустворчатой крашеной дверью, он нажал кнопку звонка. С другой стороны послышались медленные старческие шаги, покашливание. Звякнула цепочка, дверь на пару секунд приоткрылась и снова захлопнулась, чтобы распахнуться настежь.

     - Здравствуйте.

     Вербицкий шагнул в прихожую, поставив на пол чемоданчик, подождал, когда глаза привыкнут к полумраку.

     - Вы очень пунктуальны.

     Вербицкий скинул куртку и шапку, переобулся в тапочки.

     - Куда мне пройти?

     - Направо, в комнату, - Мария Феоктистовна показала рукой, куда проходить.

     - Хорошо, - захватив с собой чемоданчик, Вербицкий свернул в комнату, замешкался на пороге, разглядывая сервированный круглый стол посередине комнаты. - Стоило ли беспокоиться?

     Вербицкий вопросительно посмотрел на вошедшую следом старушку.

     - Как же не стоило? - та всплеснула руками. - Вы-то беспокоитесь обо мне. Сами работаете на «скорой» и находите время навестить больную. Наверняка, это в ваши служебные обязанности не входит, - Мария Феоктистовна посмотрела на Вербицкого лукавыми глазами старой кокетки. - И даже денег не берете. Знаете, меня ваше бескорыстие даже настораживает. Впрочем, «настораживает» не то слово. Изумляет до глубины души ваше бескорыстие. Это так не современно, не брать денег. Прошу к столу.

     - В таком случае, я с вашего разрешения помою руки.

     Вербицкий опустил чемоданчик на пол, вышел из комнаты и, заперевшись в ванной, тщательно вымыл руки и лицо, причесал волосы. Вернувшись, он занял венский стул с гнутой деревянной спинкой и стал ожидать возвращения из кухни хозяйки. Старуха поставила перед Вербицким тарелку с куриными котлетами, картофельным пюре и зеленым консервированным горошком.

     - Вы меня балуете, - после прогулки по морозу Вербицкий испытал приступ аппетита, чуть не облизнулся. - Вы меня балуете, - повторил он и, не дожидаясь отдельного приглашения, взялся за вилку, но старухи уже не оказалось в комнате, она вернулась через минуту с початой бутылкой хорошей импортной водки и пустой рюмкой.

     - Пожалуйста, перед едой, - она поставила бутылку перед Вербицким. - Наливайте сами, боюсь пролить. Руки трясутся, стали слабыми.

     Вербицкий решил не отказываться. Наполнив рюмку под ободок, осушил её в два глотка, ещё раз повторил, что хозяйка балует его и, если так пойдет дальше, избалует окончательно.

     - Еще большой вопрос, кто кого избалует, - сказала Мария Феоктистовна, внимательно наблюдавшая за тем, как Вербицкий поглощает пищу. - Вы у меня в гостях уже третий раз и не взяли с меня за свои визиты ни копейки. Значит, есть ещё на земле бескорыстные люди. Не все деньгами испорчены.

     - Не все, - кивнул Вербицкий. - Но многие.

     - Две мои лучшие подруги скончались, муж умер ещё семь лет назад, - продолжала старуха. - Из родственников только брат и племянница. Брат младше меня, но тоже сильно болеет. Его старший сын, о нем я вам уже рассказывала, он пьяница. Торгует у метро шоколадками. А племяннице все некогда ко мне заехать, навестить старуху. Дефицит общения. Я ведь не пойду к подъезду сплетничать со здешними старухами. Они мне не компания. Да и о чем мне с ними разговаривать? Нет, не стану я топтаться с этими бабками даже от большего одиночества, не то воспитание у меня. А вы наливайте себе ещё водочки.

     - Спасибо, достаточно. Как чувствуете себя? Эти дни сердце не беспокоило?

     - Слава Богу, - Мария Феоктистовна улыбнулась. - С тех пор «скорую» не вызывала, как вы приезжали. Тогда я очень не хотела, чтобы меня забрали в больницу. Боюсь больниц. Хочу умереть в своей постели, а не на казенной койке.

     - Чтобы забирать вас в больницу показаний не было, - Вербицкий ел не спеша, со вкусом. Старуха совсем неплохо стряпала. - Сейчас нам дают неплохую технику. Кардиограмму можно на дому снять. Это упрощает задачу, не нужно попусту людей, у которых слегка сердечко прихватило, возить в больницу. А у вас тогда случился приступ тахикардии, и давление ещё подскочило. Возможно, это связано с изменениями погоды. Витамины в таблетках купили? В вашем возрасте лучше усваиваются именно синтетические витамины, а не натуральные.

     - Витамины уже две недели принимаю, - Мария Феоктистовна встала, взяла с серванта упаковку витаминов и вернулась к столу. - Вот какие.

     - Хорошие, - кивнул Вербицкий. - Плюс полный набор минеральных веществ. И не слушайте того, кто говорит, что отечественные витамины лучше импортных.

     - Да кого мне слушать кроме вас, - Мария Феоктистовна поправила воротник желтой в черный горох блузки. - Уже ноги у меня не те, чтобы по поликлиникам каждый день бегать, как другие. Может, я уже рассказывала об этом и теперь повторяюсь, но за свою сознательную жизнь я работала в общей сложности всего-то восемь лет. Просто не было такой необходимости, чтобы ходить на службу. Мой покойный муж занимал высокие должности во Внешторге, часто бывал за границей. Хорошая, денежная работа. Петр Петрович был старше меня, а с детьми у нас не получилось. Словом, я ни в чем не знала отказа. Дорогие шубы, побрякушки, государственная дача, прислуга. Мы очень хорошо жили. Я следила за собой. Ходила в бассейн, зимой на лыжах. Словом, за жизнь я не изработалась, как кляча. Вот только ноги слабеют все сильнее.

     - Старайтесь ходить, проводите время на воздухе, - посоветовал Вербицкий. - Ноги сейчас посмотрим. Кстати, моя жена тоже дома сидит, но рвется на работу. Она тоже моложе меня на двенадцать лет.

     - Какие пустяки, - старуха вздохнула. - Мой Петя был старше меня на двадцать лет. В семейной жизни возраст не главное. А своей супруге посоветуйте не на работу ходить, а найти себе какое-то занятие по душе. Просто безумие просиживать молодую жизнь в присутственном месте. Впрочем, вашей зарплаты должно быть на двоих не хватает.

     - У меня хороший оклад, - ответил Вербицкий, но старуха, похоже, не слушала.

     - Была бы я моложе, не вылезала из машины. Гоняла бы в свое удовольствие. И еще, конечно же, спорт. Это так отвлекает от скучных бытовых проблем. У вас есть машина?

     - Есть «Жигули», старенькие уже.

     Вербицкий насыпал в чашку растворимый кофе, добавил сахар, залил смесь кипятком из чайника.

     - Не остыл? - Мария Феоктистовна придвинула ближе к Вербицкому вазочку с карамелью. - Посадите свою жену за руль, и вскоре она забудет все мысли о работе, с утра станет просить у вас ключи. У нас с Петей была «Волга». Все кончилось со смертью мужа. Знаете, смерть Петра Петровича, хоть он был уже стариком, стала для меня таким потрясением, будто мне залезли в грудь рукой и вытащили оттуда сердце. И сердца больше нет, а я все живу, уже без него, без сердца.

     Вербицкий постарался ободряюще улыбнуться.

     - Прошлый раз вы говорили, что у меня давление повышено, - вспомнила старуха. - Какое-то лекарство советовали купить. Название я записала, но бумажка потерялась где-то.

     - У вас и верхнее и нижнее давление повышено. С верхним все понятно: волнение, реакция на врача. Обычное дело. Но почему повышено нижнее, почечное давление? Сейчас мы снова измерим давление, но в любом случае вам надо записаться на УЗИ. Теперь эти аппараты есть почти в каждой поликлинике, - он допил кофе и отказался от второй чашки.

 

***

 

     Вербицкий передвинул стул к дивану, раскрыл на коленях чемоданчик, достал и положил на диван тонометр, фонендоскоп, накинул поверх пиджака белый халат.

     - Как интересно, у вас в чемоданчике наручники, - старуха неожиданно для Вербицкого возникла за его спиной. - Скажите, зачем врачу наручники? Простите за любопытство.

     Вербицкий, стараясь скрыть замешательство, почесал затылок. Вот же старая клизма, во все нос сунет, наручники углядела.

     - Пациенты иногда попадаются буйные, - ответил он. - Наручники такая же необходимая вещь как, скажем, одноразовый шприц. Бывает, на вызов нужно отправлять бригаду психиатров, а вместо неё посылают линейную бригаду. А у пациента острый алкогольный психоз или что-то в этом роде.

     - Это понятно, при такой-то жизни свихнуться недолго, - Мария Феоктистовна села на диван. - Вам наручники на работе выдают?

     - Нет, сам их купил, - Вербицкий не стал ничего выдумывать. Вот привязалась, ведьма, к наручникам будь они неладны. - Подошел ко мне на улице один пьяница, на бутылку ему не хватало, оказалось, сотрудник охранного агентства. Я ему купил бутылку, а он помог мне купить наручники. Их ведь простым смертным не продают. А сотрудник охранного агентства имеет право купить по своему удостоверению.

     - И пригодились они вам, наручники-то?

     - Сколько раз, - Вербицкий придвинул свой стул ближе к дивану. - Рукавчик поднимите, пожалуйста.

     Старуха наклонила голову, стараясь расстегнуть пуговицу на манжете блузки. Вербицкий придвинул стул ещё ближе к дивану.

     - Вам помочь? - спросил он и, коротко размахнувшись, ударил Марию Феоктистовну открытой ладонью в висок.

     Старуха, тихо охнув, повалилась спиной на диван. Достав из «дипломата» лейкопластырь и ножницы, Вербицкий отмотал и отрезал от рулончика белый прямоугольник и заклеил старухе рот. Он поднял на руки легкое тело Марии Феоктистовны, перенес её к окну и положил спиной на пол. Вернувшись к чемоданчику, он вынул наручники, те самые, которые так заинтересовали хозяйку дома, затем под коробочками с лекарствами отыскал вторую пару наручников. Вербицкий склонился над старухой, надел стальные браслеты сперва на левое потом на правое запястье, поочередно пристегнул худые руки к нижней трубе радиатора.

     - Вот и ладненько, - сказал он самому себе.

     Вербицкий уселся на стул и не торопясь, с удовольствием выкурил сигарету, стряхивая пепел себе под ноги. Мария Феоктистовна лежала, не шевелясь и, казалось, уже не дышала. Вербицкий опустил окурок в недопитую чашку кофе. Промокнув ватный тампон в склянке нашатырного спирта, он склонился над старухой, поводил тампоном у неё перед носом. Мария Феоктистовна открыла глаза. Вербицкий дернул за краешек лейкопластыря, отклеивая его от подбородка. - Если будешь кричать, снова залеплю рот.

     Вербицкий опустил клочок ваты в карман халата. Старуха, приходя в себя, водила головой из стороны в сторону, очумело округляла глаза и сопела, дергая пристегнутыми к трубе руками.

     - Слышишь меня? - спросил Вербицкий. Старуха тихо пискнула в ответ.

     - Мне руки больно, - сказала старуха так тихо, что Вербицкий едва расслышал слова.

     - Потерпи немного.

     Он проверил, свободно ли открывается балконная дверь. Она поддалась легко, прохладный ветерок бросил в комнату горсть снежинок. Закрыв дверь, Вербицкий шагнул к старухе, наклонился вперед.

     - Вы не дергайте руками, тогда запястья не будут сжимать браслеты, лежите спокойно, - посоветовал он.

     Вербицкий нашел на дне чемоданчика молоток, передвинул стул к ногам старухи и сел на него.

     - Поговорим?

     Он крепко сжал ладонью рифленую ручку молотка.

     - Боже мой, Боже, что я наделала? - всхлипнула старуха.

     Вербицкий расхохотался в голос и, отсмеявшись, повторил вопрос. Старуха не ответила. Из уголков её глаз выкатились мелкие слезы, стекли по вискам и затерялись в морщинах кожи.

     - Или мы поговорим, - Вербицкий переложил молоток из руки в руку. - Или будет очень больно.

     - Что я наделала, что наделала...

     Старуха давилась словами, всхлипывала. Вербицкий привстал, ногой отбросил стул. Опустившись на корточки, заголил колено Марии Феоктистовны и поднял молоток. Мария Феоктистовна, кажется, ничего не увидела. Глаза ей застилали слезы. Вербицкий ударил молотком по колену. Старуха вскрикнула, застонала в голос, Вербицкий даже испугался, что она снова потеряет сознание.

     - Ну, скажи мне что-нибудь, - он ближе склонился к старухе, чувствуя, что начинает звереть. - Скажи мне что-нибудь, сука старая.

     Он поднял молоток, готовясь нанести следующий удар в щиколотку левой ноги.

     - Пожалуйста, - старуха снова застонала в голос. - Пожалуйста...

     - Что, пожалуйста? - Вербицкий заскрипел зубами.

     - Не надо, - старуха сглотнула слюну. - Там все. На кухне. В полках банки с крупой. Не надо только...

 

***

 

     Вербицкий заклеил рот Марии Феоктистовны пластырем, прошел на кухню. Распахнув дверцы полок, он принялся ссыпать сначала на пол, а затем в раковину содержимое жестяных банок с крупой.

     Вот оно. Толстая пачка валюты в банке с гречкой, золотые кольца в целлофановом пакетике, отдельно браслеты с камушками, ещё одна пачка долларов. Что ж, добрый улов. У этих старух никакой фантазии. Все они держат ценности и деньги либо в ящиках с постельным бельем, либо на кухне в банках с крупой. Сегодня удачный день. Покончив с банками, он прошел в ванную, сорвал с кронштейна клеенчатую в цветочек занавеску. Подумал, если обшарить в квартире все углы, пожалуй, можно найти ещё одну старухину захоронку, но сразу же отказался от этой мысли. Жадность и азарт - вот что губит людей, - решил Вербицкий.

     Он вернулся в комнату, волоча за собой клеенку. В неё он завернет труп Марии Феоктистовны. Тело проморозится на балконе и спокойно пролежит до поздней весны, пока гнилостный запах не распугает соседей. Он покосился на молоток, лежавший на полу. В этих сухоньких старушках почему-то много крови. Откуда она, эта кровь, только берется и как помещается в маленьком тельце? Можно, конечно, сделать бабке укол. Скажем, внутривенно два кубика однопроцентного клофелина, - раздумывал он.

     Старуха худая, значит, препарат всосется минут через семь. Разорвутся сосуды мозга - и готово дело, никакой крови. Уже через три-четыре часа в организме не останется и следа препарата. Экспертам будет весьма затруднительно доказать факт насильственной смерти. Да и кто станет проводить исследования? Министр что ли умер или директор центрального рынка? Всего-навсего одинокая старуха. Кто станет возиться? Стоя посередине комнаты, Вербицкий почесывал переносицу.

     И все-таки этот вариант, хотя и привлекательный, никак не подходит. От укола останется след и выведет этот след... На кого он выведет? А ведь следствие может пойти в правильном направлении. Нет, лишние осложнения ни к чему, а береженого Бог бережет. Куда перспективнее выглядит убийство на бытовой почве. Зашел, скажем, к богатой тете нелюбимый племянник, тот алкаш, что торгует шоколадками у метро, попросил денег. Тетка, разумеется, отказала: на одну пенсию живу. И вот он, печальный результат...

     Вербицкий сел на стул, закурил сигарету. Быстро он управился. Остались мелочи. Стереть пальцы с тех предметов, где они могли остаться, собрать «дипломат». Старуха плакала на полу, сопела, издавая то ли мычание, то ли негромкие стоны.

     Отправив окурок в чашку с чаем, Вербицкий поднял с пола молоток, наклонился над старухой.

     Удар пришелся точно между остекленевших от ужаса глаз.

 

Глава 7

 

     Курительная комната клуба «Элеганс» тонула в табачном дыму. Романов, закончивший ранний ужин, перебрался сюда, чтобы выпить чашку кофе и рюмку бурбона «Четыре розы». Устроившись в кресле за овальным столиком на двоих, он пригласил Егорова сесть рядом, вытянул ноги к решетке камина и стал смотреть на полыхавшие оранжевым пламенем сосновые поленья. Сытный ужин и оживленный застольный разговор не настроили Романова на веселый лад. Только что прибывшему в клуб Егорову шеф показался мрачным и раздраженным.

     - Виделся с однокурсницей Лены. Не хочу обнадеживать вас раньше времени, но, кажется, свет в конце тоннеля уже виден.

     - Вот как? - оживился Романов. - И что же это за экземпляр?

     - Преподаватель, доцент из Лениного института.

     Егоров коротко пересказал разговор с Вероникой, наблюдая, как на скулах Романова играют желваки. Видно, настроение начальника испорчено окончательно.

     - Этот доцент Десятников темная лошадка, надо за ним понаблюдать, выяснить, что за человек, - закончил рассказ Егоров.

     - Насрать мне, что он за человек, - Романов поморщился, сигарный окурок полетел в камин. - Личность мне его и так ясна, хотя этого Десятникова я и в глаза не видел. Доцент, одно слово. Жалкий человек с жалкими умственными способностями, получающий жалкие гроши за свою жалкую работу, - Романов надул щеки и, видимо, остался доволен той унизительной характеристикой, что дал Десятникову. - На девках отыгрывается, самому себе доказывает, что он мужик.

     - Поживем - увидим, - помялся Егоров.

     - Сегодня снова пытался поговорить с Ленкой начистоту. Отмалчивается или врет. Она с детства такая врушка, с самого детства. Дай соврать, хоть хлебом не корми. Бывало, приду с работы, устану, как собака. Так вот, сяду напротив дочки. Скажу ей: ну-ка соври мне что-нибудь, Лена, ради смеха. И она заливается без умолку. Соловьем заливается. Думал, со временем это пройдет, вранье. Не прошло. Вот уж эти дети, детишки наши, - Романов смотрел на ярко полыхавшее в камине пламя. - Сеешь жито, вырастает лебеда.

     - Все ещё выправится, - сказал Егоров и спросил себя: что вообще может выправиться в этой ситуации?

     Романов хотел плюнуть в камин, но сдержал желание.

     - Ну, а что с Розовым? Где теперь этот тихоня, бухгалтер наш драгоценный?

     - Думаю, он в Москве, - Егоров прикурил сигарету.

     - Думаете или уверены? - Романов никак не мог справиться с раздражением.

     - Он в городе. Розой-старший, брат нашего бухгалтера, работает в торговой сети. Мы навестили его, пытались выяснить, где брат, по-хорошему. Но он нас и на порог не пустил. Установили наблюдение, подключились к телефону, но и эти меры ничего не дали. Очень осторожный человек. Однако наш бухгалтер сумел каким-то образом наладить с братом контакт. Более того, они встречались. Старший Розов занялся продажей квартиры младшего, все документы уже у него на руках и покупателя быстро нашел - своего завмага. Но до окончательного денежного расчета дело не дошло. Случай помешал .

     - Что за случай?

     - Можно сказать, несчастье с человеком случилось, - Егоров, не любивший откровенных разговоров в незнакомых местах, обвел пол и потолок зала выразительным взглядом Романов, заметив этот взгляд, только кивнул головой.

     - Детали мне не известны, - продолжил Егоров. - Кажется, у Розова хотели украсть машину. Хулиганы какие-то. Он видел все это дело из окна. Заволновался человек, не помня себя, выбежал из квартиры, вниз помчался. И с лестницы вниз кувырком. Или не с лестницы.

     - И что с ним, беднягой, сделалось? Ну, после падения с этой лестницы?

     - Говорят, упал неудачно, - Егоров щелкнул языком. - На редкость неудачно. Бедро себе сломал правое и руку правую. Волновался очень из-за машины. Теперь лежит в больнице на вытяжении, лечится. Эта музыка месяца на два, не меньше.

     - Эко его угораздило, - огоньки камина ярче засветились в глазах Романова. - Осторожнее надо по лестницам скакать.

     - Сестра Розова, та, что проживает в Подмосковье, извещена о несчастье с братом, - сказал Егоров. - Но младший брат, может быть, ничего не знает. До сих пор старшего в больнице не навещал, - Егоров тронул Романова за рукав и понизил голос до беззвучного шепота. - В больнице его ждут. Днем и ночью ждут.

     Романов кивнул головой, давая понять, что последние слова Егорова услышаны, и поднял вверх большой палец.

     - Так что, может по глотку виски за здоровье этого несчастного? - предложил он, потирая ладони. - Чтобы на поправку пошел?

     - Никак не получится, - ответил Егоров и снова перешел на язык туманных иносказаний. - На сегодняшний вечер у меня назначена встреча с одним иностранцем. Мистером, как там его, имя-то забыл. Так что выпить не могу, а то подумает иностранец, что русские больно на водку падкие.

     - Где вы встречаетесь с иностранцем?

     - Не определились пока. Сейчас он вместе с переводчицей отдыхает в ресторане «Метрополь». Как только они начнут закругляться, мне дадут знать, - Егоров похлопал себя по карману, где лежал сотовый телефон.

     - Вы уж покажите гостю нашу прекрасную столицу. Во всем её великолепии. Кстати, и переводчице не вредно с городом познакомиться. А то иностранный язык они выучат, а города своего не знают.

     - И переводчице город показать, вы так считаете?

     - Хотя бы немного, - Романов расплылся в улыбке. - Ну, самую малость. Слегка. А то обидно за москвичей, в таком городе живут, а по сторонам не смотрят. И день вы удачный выбрали для осмотра. Огоньки и все такое. Красотища. Сам бы с вами поехал, полюбовался зрелищем, да не могу. Желаю приятно провести время.

     Романов подмигнул Егорову, ещё раз давая понять, что его работой доволен.

 

***

 

     Егоров выключил габаритные огни автомобиля, достал из бардачка небольшой бинокль, похожий на театральный, и принялся разглядывать застекленный подъезд дома, в котором снимал квартиру Майкл Волкер. В парадном, как в большом аквариуме, плавала полная женщина в красном пальто с меховым воротником. Вот она вытащила из ящика газету, покопалась в сумке и, поднявшись по ступенькам к лифту, исчезла. Егоров от нечего делать поднял бинокль и стал разглядывать освещенные окна: разноцветные занавески, мечутся чьи-то прозрачные тени, вот кто-то подошел к окну третьего этажи, смотрит вниз. Но что можно разглядеть на улице в такую темень? Положив бинокль на колени, он услышал звонок и раскрыл трубку сотового телефона. «Вот и прекрасно», - Егоров дал отбой.

     - Что слышно? - спросил с заднего сидения помощник Егорова Илья Воронин и потеребил вечно стоящие дыбом седые волосы.

     - Они уже на полдороге. Охрану Волкер отпустил ещё до того, как они с переводчицей зашли в кабак. Значит, они будут здесь минут через пятнадцать. Пора готовиться.

     Егоров обернулся и стал наблюдать, как сидевший рядом с Ворониным молодой верзила Костя Смирнов расстегнул «молнию» дорожной сумки, скинул с себя кожанку. Не зажигая света в салоне, Егоров посветил на заднее сидение фонариком. Вместо куртки Смирнов надел пятнистый от грязи плащ цвета хаки, на голову нахлобучил мятую морскую фуражку с треснувшим пополам козырьком.

     - Ну, как видок? - спросил он Егорова, надвигая дефектную фуражку на самые уши. - Три дня не брился ради сегодняшнего дела. Дух тяжелый от этих тряпок. Они уж все истлели, воняют.

     Воронин просовывал руки в рукава дохлой, прожженной на груди телогрейки, натягивая на голову красную шапочку с вышитой надписью «Спартак». Достав из сумки початую бутылку водки, он отвернул колпачок, плеснул жидкость в ладонь, растер водкой шею, окрапил нищенское одеяние.

     - Сразу легко дышать стало, прямо озон живой, - он передал бутылку Смирнову, тоже спрыснувшему одежду.

     Прополоскав водкой рот, Смирнов раскрыл дверцу, сплюнул на снег.

     - Фу, отрава, - он отдал бутылку Воронину.

     - С Богом что ли? - спросил Воронин сам себя.

     Дважды основательно прополоскал рот водкой, но не сплюнул, а проглотил. Он сделал третий большой глоток, поднес к носу пахучий рукав телогрейки.

     - С Богом, - сказал Егоров. - Как закончите, двигайте сюда.

     - Лады, - кивнул Воронин и снова хотел приложиться к горлышку, но Смирнов остановил его руку.

     - Осади немного, - сказал он.

     Воронин вылез из машины, вразвалочку зашагал к подъезду, зажав в руке бутылочное горлышко, как ручку гранаты. Если бы не легкомысленная шапочка «Спартак», он мог бы сойти за солдата, идущего на вражеский танк в свой последний бой.

     - Кажется, Воронин вдохновился.

     Костя Смирнов застегнул «молнию» на сумке, путаясь в полах плаща, вылез из машины, тихо хлопнув дверцей. Там, на улице, он ещё что-то говорил, но Егоров не слышал. Чтобы чем-то себя занять, он поднес к глазам бинокль. Воронин со Смирновым уже вошли в парадное, о чем-то беседуя, как старые закадычные собутыльники, расстелили газету на ступеньке лестничного марша, ведущего к лифту. Смирнов то и дело снимал с коротко стриженой головы морскую фуражку, перекладывал её из руки в руку и чему-то посмеивался.

     Егоров заметил Волкера в компании переводчицы с опозданием, когда иностранец уже распахнул перед женщиной дверь парадного.

     Оставив машину на платной стоянке в трехстах метрах от дома, где снимал квартиру, Волкер с непокрытой головой прошелся по легкому морозцу, поддерживая спутницу под локоть. После ужина в он пребывал в хорошем настроении. Сейчас он поднимется в квартиру, дождется звонка матери из Нью-Йорка, которая связывалась с сыном каждую неделю в условленное время. Потом он примет душ, контрастный, горячий холодный, и, накинув халат, выйдет из ванной и сварит две чашечки кофе, сделает несколько бутербродов с черной икрой. Кофе бодрит, икра укрепляет мужские силы, которые наверняка понадобятся сегодняшним вечером. Затем примет душ Катя, а он тем временем откроет шампанское и положит в хрустальную вазочку маслины. Катя любит маслины к сухому шампанскому. Странный вкус. Но со вкусами женщин Волкер привык считаться.

     Какое шампанское лучше пить зимним московским вечером? - спросил себя Волкер, пропуская Катю вперед, в тамбур подъезда, шагнул вслед за ней, потянулся к ручке другой двери. «Дон Периньон» - вот какое шампанское лучше всего пить в такую погоду и в это время суток. Подержать его минут двадцать в ведерке с колотым льдом, но не в коем случае не в морозильнике. Иначе холод перебьет благородный вкус выдержанного шампанского, можно не ощутить не почувствовать брожения живого винограда.

     Волкер распахнул вторую дверь и шагнул следом за Катей. Он решил, что вместо маслин к шампанскому лучше пойдут консервированные крабы в собственном соку. Так он и сделает, откроет крабы, Кате наверняка понравится. Занятый своими мыслями, Волкер машинально отметил, что на ступеньках, ведущих к лифту, сидят два грязных подозрительных мужчины. Один какой-то чумазый в красной вязаной шапочке, другой - верзила, в фуражке с треснувшим козырьком. Волкер подумал, что прежде в этом тихом подъезде сомнительные личности ему не попадались. Катя, прежде чем начать подниматься вверх, на секунду застыла в нерешительности, но, переборов себя, прошагали три ступеньки и снова остановилась.

 

***

 

     Мужчина в красной шапочке поднялся со ступеньки и, сохраняя молчание, потянулся рукой к Кате, инстинктивно отступившей за спину Волкера. Чумазый мужичок кистью правой руки сжимал горлышко пустой бутылки из-под водки, на дне которой ещё плескались слюнявые недопивки. Разглядывая эту бутылку в руке незнакомца, Волкер тоже сделал шаг назад, но отступать было некуда. Еще не поздно спастись позорным бегством, - пришла мысль, но тут же исчезла. Кого бояться, от кого бежать? Этот тип с бутылкой довольно хлипкого сложения, вдобавок он ниже Волкера на полголовы. И, тем не менее, опасность вот она, рядом, Волкер чувствовал это влажной спиной.

     - Дяденька, а дяденька, домажь на бутылку, - обратился к Волкеру насквозь пропахший водкой и грязью чумазый мужичонка.

     Воронин казался значительно старше Волкера, но почему-то обращался к иностранцу как к старшему «дяденька», тянул за рукав пальто, словно собирался куда-то увести.

     - Я есть иностранец, америкен, - сказал Волкер, почти исчерпав этой короткой фразой весь запас русских слов.

     Он лихорадочно воскрешал в голове другие слова, но вспоминались совершенно бесполезные в данном случае «балалайка» и «медведь». Волкер обернулся к Кате, взглядом призывая её самой объясниться с незнакомыми людьми на их родном языке. Но Катя, округлив глаза, остолбенело молчала, её ротик оставался полуоткрытым. Волкер посмотрел на чумазого мужичка, стараясь вытащить рукав пальто из его цепких как клещи пальцев, но рядом на расстоянии шага уже стоял верзила в морской фуражке, похабно ухмыляясь, качал головой и недобро щурился. Волкер собрал все свое мужество.

     - Я есть иностранец, - сказал он каким-то не своим, очень тонким, вибрирующим голосом.

     - Он говорит, что он есть иностранец, - повторил за Волкером тот, что в красной шапочке.

     - А иностранцы что, водку не пьют? - удивился верзила. - Тогда зачем же они сюда приезжают? Девок наших лапать?

     Волкер понял лишь слово «водка» и снова выразительно посмотрел на Катю, хотел попросить у неё перевести слова незнакомцев, но не успел рта раскрыть. Мужчина в фуражке съездил иностранцу кулаком в левое ухо. Волкеру показалось, что в голове его лопнул какой-то сосуд, наверняка очень важный, а мозги попросту перевернулись.

     Он неловко отступил в сторону к почтовым ящикам и пропустил второй удар, в другое ухо, подвернул ногу и чуть было не растянулся. Мужчина в красной шапочке мертвой хваткой вцепился в лацканы его пальто, с силой дернул за них, черные пуговицы разлетелись в разные стороны, запрыгали по бетонному полу.

     - И чего эти иностранцы сюда прут? - возвысил голос верзила в фуражке. - Их ждут, что ли здесь? Приглашают?

     - Ты его приглашала? - мужичок в красной шапочке, отпустив пальто Волкера, подскочил к Кате, дернув за рукав шубки, обдал сивушным запахом, заглянув ей в глаза своими без видимой причины злобными, похожими на мелкие угольки глазками.

     - Ты, сука, его сюда приглашала?

     Переводчица получила такую хлесткую пощечину, что половина её лица сделалась багровой, мир поплыл перед глазами, наполнившимися влагой. Волкер с разбитым окровавленным лицом, забыв в эту секунду об осторожности, хотел уже кинуться на обидчика с кулаками, хотел что-то сделать, но вместо этого, беззвучно шевеля губами, остался стоять у почтовых ящиков. Он не мог, не имел права спастись бегством, оставив Катю в руках озверевших хулиганов, но и оставаться здесь он тоже не мог.

     Волкер дернулся вперед, вырываясь из медвежьих объятий Смирнова, выскользнул из широкого пальто, упавшего к его ногам и остался в сером шерстяном костюме. Но тут Волкер получил новый удар в лицо. Следует кричать, кричать как можно громче, звать людей на помощь. Здесь убивают подданного Соединенных Штатов, гражданина великой страны, значит, люди просто обязано помочь.

     - Хорошо, - во все горло заорал Волкер, перепутавший значения слов «хорошо», «плохо», «больно» и «убивают».

     - Ах, хорошо, - орал он. - Хорошо, а-а-а-а, хорошо.

     Потеряв ориентировку, Волкер в забрызганном кровью костюме, метался по парадному, то и дело натыкаясь, то на кулак Смирнова, то на кулак Воронина.

     - А-а-а, ха-ра-ша, - орал Волкер. - Плиз, плиз, хорошо. Ух, ура, ха-ра-ша. Ура.

     Егоров, разглядывая в бинокль освещенное люминесцентными лампами парадное, сжимал зубами фильтр сигареты. «И чего они так долго возятся?» - спросил он вслух самого себя. Он выплюнул недокуренную сигарету на снег и снова приблизил бинокль к глазам.

     Вот Смирнов схватил Волкера за лацканы пиджака, прижал иностранца к стене, ухватив за волосы, несколько раз ударил затылком о жестяные почтовые ящики. Волкер, извиваясь всем телом, сумел высвободиться и тут же получил кулаком в грудь от выскочившего как из-под земли Воронина. Егоров и, включив зажигание, подал машину задним ходом за угол трансформаторной будки.

     Волкер, чувствуя что, вот-вот потеряет сознание, окончательно лишится чувств и рухнет мешком на пол, на котором его, ещё живого, добьют ногами, разорвут на куски эти звери, эти бандиты, вложил весь страх, все свое отчаяние в последний, возможно, предсмертный крик о помощи.

     - Ха-ра-шо, - заорал он нечеловеческим голосом - Плиз, плиз, хорошо, о-о-о-о, хорошо.

     Застывшая у дверей переводчица наблюдала за своим ухажером и работодателем пустыми глазами.

     - Хорошо, хорошо, - блажил Волкер.

     - Дурак, Боже мой, какой дурак, ничтожество, - прошептала переводчица, раскрыла ладони и уткнулась в них уже влажными щеками.

     - А-а-а-а-а, хорошо, - захлебывался криком Волкер.

     Удары, не слишком сильные, но чувствительные, сыпались на него, уже стоящего на коленях. Бандитское нападение закончилось так же неожиданно, как и началось. Преступники исчезли, как по команде, оставив после себя тяжелый сивушный дух и разбитую о ступеньки бутылку. Волкер, ползая на коленях по полу, старался стереть с лица кровь рукавом пиджака.

     Никого. Бандиты исчезли. Ушла и переводчица.

     - Ах, хорошо, - прошептал Волкер и, лишившись чувств, упал лицом вниз.

     Тихо скрипнула чья-то дверь на первом этаже. Разбуженные диким криками Волкера жильцы, снова погружались в сон.

     - Чего он там кричал-то? - спросил Егоров, трогая машину.

     - Сам толком не понял, - пожал плечами Смирнов и закряхтел на заднем сиденье, стягивая с себя плащ. - Вроде, понравилось этому Волкеру, что его лупят. Я так понял, что ему понравилось.

 

***

 

     Ларионов уже расположился за столиком жарко натопленной закусочной «Три краба», съел салат из морской капусты с орехами и выпил кружку пива. Хотелось, чтобы предстоящая встреча с теперешним мужем Веры адвокатом Максименковым была короткой и деловой. Просто мужской разговор без сантиментов и занудства. Сквозь витрину Ларионов разглядывал серую уличную панораму и скучал. Беззвучный снег все летел и летел, пешеходы все торопились куда-то. Ларионов никуда не торопился. Он вытянул ноги, придвинул к себе кружку пива и картонной подставке.

     Старый год давно закончился, да и зима уже на исходе, скоро первые оттепели, а за ними... Весна, само собой. Ларионов выдохнул табачный дым и от нечего делать стал вспоминать, какие важные значительные дела успел переделать в ушедшем году, какие задумки удалось осуществить. Купил добротное и не очень дорогое зимнее пальто. Это раз. Еще помог устроить дочку знакомого в престижную спецшколу. Это все? Нет, что-то ещё успел сделать. Так, пальто он уже считал. И дочку знакомых тоже считал. Так что же еще? Ларионов ворошил в памяти события прошлого года, но ничего важного почему-то не вспоминалось.

     Всякий раз он мысленно возвращался к событию второстепенному, покупке этого пальто. А ещё в ателье пошил брюки, какие-то дурацкие брюки в обтяжку, как у голубого. Только приличный материал извел и деньги. Эти негодные брюки Ларионов, конечно же, не носил, забросил на самое дно платяного шкафа. Нет, пошив брюк, да ещё таких позорных, за дело не считается. Он отпил пива из пол-литровой кружки, решив больше не предаваться воспоминаниям.

     Прошедший год не самый удачный в жизни, далеко не самый удачный.

     - Можно приземлиться? - массивная фигура Льва Петровича Максименкова загородила свет дня.

     Не поднимаясь с места, Ларионов пожал руку адвоката.

     - Жарковато тут, - стул скрипнул под тяжестью нового посетителя. - Но местечко неплохое, уютное, здесь можно покалякать.

     Лев Петрович заказал у подоспевшего официанта большую рюмку светлого туземского рома, кружку пива и салат с креветками.

     - А погода на улице того, - продолжал адвокат, занятый своими наблюдениями. - Снежок.

     Ларионов хотел заметить, что планировал посвятить встречу с Львом Петровичем не обмену мнениями о капризах погоды, а какому-то более важному вопросу, но передумал. Не стал начинать общение с колкостей.

     - В данный момент я должен находиться на службе, - сказал Ларионов. - Понимаю, - кивнул адвокат. - Кстати, сейчас вы, опять работаете над интересным материалом?

     - Очень интересным, - Ларионов глотнул пива. - Просто гвоздь сезона. Хочу выступить с предложением переоборудовать летние теннисные корты в зимние. Вместо гравия лед, а теннисисты на коньках. В газете под моим патронажем разворачивается целая дискуссия, что-то вроде всенародного обсуждения. Выступают тренеры, спортсмены, все заинтересованные стороны.

     - Занятно, занятно, - адвокат понюхал ром и одобрительно хрюкнул. - Надо же, теннис на льду. Значит, сейчас вы без работы не сидите?

     - Не сижу, чего-чего, а работы всегда хватает, - Ларионов заказал себе ещё одну кружку пива. - А вам, наверное, Вера сообщила, что в газете я перебиваюсь всякой халтурой, поденщиной?

     - Да, что-то в этом роде говорила, - адвокат на секунду задумался. - Я не прислушиваюсь к мнению женщин, когда дело касается мужской работы. Вера просто сказала, что вы задули свою свечу.

     - Чего-чего задул? - не понял Ларионов. - Какую ещё свечу задул?

     - Это образное выражение, - видимо, адвокат жалел о своих словах. - Вере кажется, что вы не в полную силу используете свой талант. Эту точку зрения жены я совершенно не разделяю, - по интонациям адвоката Ларионов понял, что тот, напротив, разделяет точку зрения жены целиком и полностью.

     - Но вроде бы мы тут встретились по другому поводу? Не для обсуждения этой лабуды о талантах и, так сказать, их поклонниках. Вы ведь хотели поговорить о моем сыне, о Славике?

     - Да, - кивнул адвокат, - то есть и, да и нет. Вера передала мине содержание вашего с ней последнего разговора. Вы не хотите отказываться от отцовских прав на Славика, - последние слова Лев Петрович произнес с грустью. - И не согласитесь ни на какие компромиссы?

     - Не соглашусь.

     - Я уважаю ваше решение, хотя предпочел бы, чтобы оно было иным.

     Ларионов, обескураженный словами адвоката, разглядывал шапочку пивной пены в кружке. Такого поворота событий он не ожидал. Думал, нахрапистый адвокат станет переть как танк, давить на психику, вытаскивать все новые аргументы в свою пользу, убеждать, переубеждать и морочить голову до последнего.

     - Ваш сын по своему привязался ко мне, - сказал Максименков. - У нас добрые дружеские отношения. Но не смотря ни на что родным отцом ребенку я все равно не стану.

     - Значит, тема исчерпана и закрыта? - в эту минуту адвокат казался Ларионову неплохим, даже симпатичным человеком.

     - Исчерпана, - Максименков позвал официанта, заказал две большие рюмки туземского рома.

     А Максименков, в сущности, хороший мужик, только с Верой ему несладко придется. Даст ему Вера дрозда за уважение к чужому решению. Скажет: эх ты, отступился от ребенка, не мог, тряпка, на своем настоять и так далее. Ларионов даже посмотрел на адвоката с жалостью, поблагодарил официанта и принюхался к запаху рома. Адвокат выпил и зажмурился то ли от горечи, то ли от удовольствия.

     - Я знаю, в газете вы зарабатываете не то чтобы много, - Максименков скрипнул стулом. - Если есть желание подработать, могу помочь. - Какую-нибудь рекламную статейку напечатать на заказ?

     - В вашей газете выходит хроника недельных происшествий. Ведет эту рубрику некий Кузин. Он ведь ваш друг? Мне Вера рассказывала. В его обзорах фигурируют всякие громкие события. Кого-то взорвали в машине, кому-то голову отрезали бензопилой, кого-то топором изрубили. Страсти такие, что волосы на заднице дыбом встают. Но про такие штучки людям читать нравится, поэтому у вашей газеты тираж большой. А тут приключилась одна мелочь. В подъезде собственного дома тяжкие телесные повреждения нанесли одному мужику, заместителю директора крупного столичного магазина по фамилии Розов. Бедро сломали монтировкой и правую руку. Нельзя ли этот факт осветить в обзоре преступности за неделю? Буквально несколько строк.

     - Факт действительно мелковатый. Таких случаев море.

     - Зато гонорар не мелковатый.

     Лев Петрович назвал сумму. Ларионов присвистнул.

     - Вообще-то я работаю в газете не из-за денег, - сказал он, ощущая в голове странный шум после выпитого с пивом рома. - Из-за творческого удовлетворения работаю.

     - Гонорар можно и увеличить, - Лев Петрович улыбнулся. - Творческое удовлетворение - это всего-навсего выброс в кровь эндорфина, наркотика, который синтезирует сам наш организм. Вы, скажем, хорошо потрудились, и организм как бы поощряет вас, вырабатывая эндорфин. Это и есть творческое удовлетворение. А услуга, о которой я прошу, этих денег стоит.

     Ларионов снова принялся считать дни до получки, но сбился со счета.

     - Но давайте поконкретнее.

     - Пару дней назад в подъезде своего дома избит некто Розов Николай Семенович, - повторил адвокат. - Нужно помянуть этот факт, а дальше написать, что по сведениям из конфиденциальных источников, Розов личность более чем сомнительная, он тесно связан с московской мафией, а его избиение не случайность, а очередная разборка. Сейчас пострадавший находится в больнице номер, - адвокат записал на салфетке номер больницы, адрес и название магазина, в котором работал Розов-старший, передал бумажку Ларионову. - И ещё нужно добавить, что этот друг опасается за свою жизнь, боится, что мафия окончательно сведет с ним счеты, уже в больнице. Источник информации вы имеете право не называть. По рукам?

     - По рукам, - Ларионов протянул ладонь адвокату. - А в чем тут ваш интерес?

     - Личного интереса нет. Один мой клиент заинтересован в этой информации. Честный человек, за него отвечаю, как за самого себя, - адвокат улыбнулся, вытащил из кармана почтовый конверт и потянул собеседнику. - Вот гонорар.

     - Деньги не возьму, - Ларионов бросил прощальный взгляд на конверт, исчезающий в кармане адвоката. - Но услуга за услугу. С моим близким другом случилась одна небольшая оказия, неприятность одна. Фамилия моего друга Ирошников. Он врач «скорой помощи». И с ним случилась одна небольшая...

     - Я уже понял, оказия с ним случилась, - кивнул адвокат. - Но в чем суть оказии?

     - Его подозревают в убийстве старухи и какого-то мужика. По версии следствия, старуху он натурально насквозь проткнул лыжной палкой, и та истекла кровью в своей квартире. А второму, мужику этому, он отбил полголовы гвоздодером. Сейчас Ирошников скрывается от милиции, живет в моей комнате. Спит на раскладушке.

     - Мужественный вы, Дима, человек, - адвокат сокрушенно покачал головой - Делите кров с этим Ирошниковым. И не боитесь, что он и вас того... Гвоздодером тюкнет. Или утюгом, например. Люди, доложу я вам по секрету, создания неблагодарные, доброты не помнят.

     - Я не совсем точно выразился, - спохватился Ларионов. - Мой друг никого не убивал. Это, во-первых, а во-вторых, пусть спит себе на раскладушке, раз ему ночевать негде. Я не в обиде. Он честный человек и никого не убивал.

     - То есть вы так думаете, что он никого не убивал? Так утверждает этот Ирошников, а вы верите?

     - Совершенно верно.

     - Только не знаю, чем могу помочь в этом случае. Явись ко мне домой друг, чтобы отсидеться у меня после двух мокрых дел, я бы забыл нашу дружбу и вежливо, но настойчиво проводил его до двери.

     - Значит, помочь вы не хотите?

     - Чем помочь? Напиши он явку с повинной, сдайся в руки правосудия, возможно, я взялся бы за его защиту. А так... Мне даже обстоятельства не известны.

     - Обстоятельства и все прочее я расскажу вам подробно, - Ларионов плотнее уселся на стуле - Рассажу все детали. У вас есть час свободного времени?

     Адвокат взглянул на часы и кивнул.

     - Тогда начну по порядку, - Ларионов вытащил из пачки сигарету. Рассказ о мытарствах Ирошникова уже сложился в его голове сам собой.

 

Глава 8

 

     Николай Семенович Розов лежал на больничной койке в палате травматологического отделения и испытывал пустую тоску, от которой хотелось то ли заплакать, то ли умереть. Ныла загипсованная рука. Нога, сломанная в бедре, задранная кверху и закрепленная на специальном шарнире с привязанным к ней двенадцатикилограммовым грузом, напротив, не ныла и не зудела. Покрытая легкой застиранной простыней она, казалось, просто омертвела. Мнительный Николай Семенович, с раннего утра обеспокоенный этим бесчувствием правой ноги, её подозрительным онемением, всерьез подумал, что у него начинается гангрена.

     Врачи, разумеется, знают о его смертельном недуге, но отмалчиваются. Розов принюхался, казалось, из-под простыни исходит гнилостный запах медленно умирающей плоти. Он повел носом, глубоко вдохнул и задержал в груди воздух. Дух в палате несвежий. Медсестра Маша, совмещающая свою работу с работой сиделки, не выносила из палаты нечистоты лежачих больных, так что происхождение тяжелого духа можно толковать по разному. Нет, все это чушь насчет гангрены, - успокоил себя Розов, но на душе легче не стало, напротив, сделалось тяжелее. Он тихо, едва слышно застонал.

     - Что болит нога-то? - спросил Розова сосед справа, пенсионер Кондратьев, работавший истопником и сломавший плечо в гололедицу по дороге на службу.

     Розов хотел ответить, что болит у него вовсе не нога, а душа. Но какой смысл вести разговор о тонких материях с каким-то истопником? Да и легче от таких бесед все равно не станет.

     - Болит.

     Розов наблюдал, как старик одной рукой неловко застегивает на груди полосатую больничную курточку, какую-то клоунскую, с оторванным воротом и короткими рукавами.

     - То есть не болит, но побаливает.

     Розову не хотелось продолжать разговор, и он отвернулся к окну, стал разглядывать сидевшего на подоконнике сизого голубя. «Холодно ему сейчас, бедолаге, зимой-то, - думал Розов. Ишь как лапками перебирает, согреться не может. Да, холодно тебе, дружок. Нашлась бы добрая душа, крошек тебе хлебных посыпала или пшена. Но разве здесь, в этой палате на восемь рыл, добрая душа найдется?» Он подумал, что иногда к больнице вместо таких вот сизарей прилетают ангелы, чтобы забрать чью-то душу, освободившуюся из телесной оболочки. А к нему прилетел голубь. Вои и хорошо, и прекрасно.

     Он подумал, что сам всегда был добр к птицам, несколько раз выкидывал в окно засохшие куски хлеба и даже целые батоны. Розов смотрел, как голубь поводил по сторонам острым красным клювом, и думал, что чувство сострадания к меньшим братьям, возможно, самое высокое из чувств, дарованных Создателем человеку. Наконец, голубь, видимо, утомленный долгим сидением на одном месте, нагадил на подоконник и улетел. Розов поморщился, непонятно почему снова захотелось заплакать. Интересно, какое время человек может пролежать на спине вот так вот, без всякого движения? - в сотый раз спросил себя Розов. Пожалуй, неделю-другую вытерпеть можно. А дальше пойдут пролежни, решил он и всхлипнул.

     - Чего ногу прихватило? - участливо спросил сосед истопник.

     Розов решил, что старику нет никакого дела до его ноги, а человеческое участие он умело симулирует. От нечего делать шевелит языком, хочет скоротать время, так длинно, муторно тянущееся в этой палате, пропитанной запахом болезни и нечистот. Розов не ответил. Сейчас ему захотелось попросить старика Кондратьева снять простыню с его, Розова, сломанной ноги. Пусть осмотрит ногу внимательно, пусть честно скажет: есть ли у Розова гангрена. Только честно. Розов готов к любым известиям. Ведь это любой дурак поймет, есть гангрена или её нет. Хотя Кондратьев может и не понять, тупой старик, тупее некуда.

     Но Розов, собравшийся с духом, попросил совсем о другом.

     - Бога ради, Петр, - отчество старика он не знал, - прошу тебя, сходи вылей мою «утку». Стоит, понимаешь, под самым носом и воняет.

     - Сделаем, Николай Семенович.

     Старик, взявший себе за правило с постоянной готовностью и усердием выполнять поручения тяжелых лежачих больных, встал на ноги, здоровой рукой поднял с пола «утку» Розова и, выйдя из палаты, поплелся в другой конец коридора к туалету. Розов разглядывал потолок и, замирая сердцем, прислушивался к ощущениям в бесчувственной правой ноге. Но никаких ощущений не было, лишь немота. Розов тяжело вздыхал, хотелось перевернуться на бок, сесть на этой проклятой койке, и, чувствуя свою беспомощность, он вздыхал ещё горше. Вдоль койки на высоте вытянутой руки оборудовали стальной турник. Ухватившись одной рукой за металлическую палку, Розов с усилием оторвал корпус от кровати: пусть спина немного отдохнет, восстановится кровообращение.

     На противоположной койке в другом углу палаты сидел, свесив на пол ноги, мужик лет тридцати пяти по имени Марат. Улыбаясь каким-то своим мыслям, он вертел ручку настройки радиоприемника, другой рукой приглаживал темные кудрявые волосы. Марат поделился белозубой улыбкой с Розовым, пожелал тому доброго утра. Розов ответвил что-то невнятное. Улыбчивость Марата раздражала. Ясно, есть чему радоваться, если выписывают через день, а вся травма, сломанная на Лужниковском рынке лодыжка, царапина можно сказать. Вправили кость, наложили гипс, контрольный снимок - и домой под зад коленом. Поедет в родную Самару долечивать свою царапину, спекулировать московскими сигаретами и парфюмерией, тоже бизнесмен нашелся. А Розову тут в этой душегубке париться то ли два месяца, то ли дольше. Захотелось сказать Марату какую-нибудь гадость, испортить настроение.

     - Что-то, Марат, все лежишь тут, лежишь один, - сказал Розов, крепче цепляясь за металлическую палку. - А жена к тебе даже ни разу не приехала. У тебя ведь такая травма... Такая тяжелая.

     - Жене детей не на кого оставить, - ответил Марат, не отрываясь от приемника.

     - А-а-а-а, - многозначительно процедил Розов. - Вот оно что. А то, знаешь, бывают другие случаи. Муж в больницу, а жена... Сам понимаешь, за женщиной глаз нужен.

     - Это конечно, - впечатлительный Марат как-то потускнел лицом, блаженная улыбка исчезла. - За ними обязательно глаз нужен.

     - Ничего, - успокоил Николай Семенович. - Вернешься домой в Самару, там и разберешься, что к чему. По обстоятельствам.

     - М-да, разберусь по обстоятельствам, - Марат с мрачным видом продолжал настраивать приемник. - А что, думаете...

     - Что тут думать? - Розов зловеще усмехнулся. - Моя бывшая на крыльях бы сюда прилетела, все бросила, дом, детей, работу. Дневала и ночевала у моей кровати. Безвылазно. Узнай она, что со мной такое случилось... В смысле, с тобой такое случилось, - запутавшись в словах, Розов остановил собственные рассуждения.

     К их разговору внимательно прислушивался из своего угла безработный бомж Аникеев, очень радовавшийся своему счастью, хотя и истомившийся без водки. Сломав ногу, удалось попасть в больницу, на чистую постель, хоть и казанные, но весьма сытные харчи, в добрую компанию. За три недели пребывания в больнице Аникеев отъелся, повеселел, но с животном страхом ждал своей выписки. Но чему быть, тому не миновать, покидать больничный рай все равно придется со дня на день. Однако уходить просто так, с пустыми руками - и вовсе глупо. В ночь перед выпиской Аникеев решил обворовать нескольких, по его мнению, самых зажиточных больных. Часы, кольца, ещё кое-что, по мелочи. Он уже наметил будущие жертвы. Первым в его списке значился упитанный Розов, чьи золотые часы не давали покоя Аникееву, даже снились ночами.

     - Бабы они такие, - сказал всем поддакивающий Аникеев, никогда не выражавший вслух своих собственных суждений, а может, и не имевший этих суждений. В разговорах он соглашался со всеми оппонентами, даже со стариком Кондратьевым, поочередно принимая то одну, то другую сторону. - С ними ухо востро нужно держать, с бабами.

     - Ну, у моей все-таки дети, - помрачневший Марат, наконец, перестал терзать радиоприемник, остановив выбор на печальной симфонической музыке. - Их ведь, детей, так не оставишь. Женины родственники в Махачкале живут. Не могут приехать.

     - Это конечно, - согласился из своего угла Аникеев. - Детей тоже так не бросишь. На произвол судьбы. Дети - это святое. Куда от детей женщина денется? Не оторвешь. Клещами не оторвешь.

     Розов ослабил хватку и плавно опустился на спину. Пустой разговор успел ему надоесть, а Марат больше не действовал на психику своей улыбкой. Как-то теперь повернется судьба? И что станет с непутевым братом? Связь с внешней жизнью, можно сказать, потеряна. Остается наблюдать через окно поганых голубей, мутное небо и этот мелкий снег.

 

***

 

     И дня не прошло, как Розова определили на казенную койку, а уже явился немолодой милиционер. Придвинув стул ближе к изголовью кровати, он представился капитаном милиции Яковлевым и с неподдельным сочувствием заглянул в глаза Розову, полные смятения и боли. «Хочу задать вам несколько вопросов, - сказал Яковлев. - По поводу случившегося с вами. Узнать обстоятельства пришествия». Яковлев говорил мягким, каким-то извиняющимся голосом. «А откуда вы узнали, что со мной вообще что-то случилось?» - Розов постарался улыбнуться, но эта улыбка причинила боль. Впервые в жизни милиционер разговаривал с ним, как с потерпевшим. «Когда вас доставили в больницу, - Яковлев вытащил из внутреннего кармана кителя и нацепил на нос очки в пластмассовой оправе, - нам поступила телефонограмма о происшествии. Из приемного покоя. Таков порядок».

     «Понимаю, - Розов старался больше не улыбаться, не напрягать мышцы разбитого лица. - Хотите возбудить дело против, - он замешкался, подыскивая правильное определение, - против моих обидчиков?» «Я должен лишь выяснить обстоятельства пришествия, - Яковлев помялся. - Бывает и так, что человек по пьяному делу свалился с лестницы, поломал себе руки и ноги. Как говориться, нет факта преступления. Это я так, говоря условно. У вас другой случай. Затем мы вместе составим заявление потерпевшего, и вы его подпишите». Он покосился на загипсованную руку Розова.

     «Так дело вы возбуждать не будете?» - с тупым упрямством больного плохо соображавшего человека повторил вопрос Розов. Яковлев вздохнул: «Лично я не имею права возбуждать уголовные дела, - сказал он. - Я всего-навсего дознаватель. А по статье сто одиннадцатой части третьей, то есть по факту причинения тяжкого вреда здоровью, дело возбуждает не дознаватель, а следователь милиции. Теперь вы понимаете механику этой процедуры?» «Понимаю, - кивнул Розов. - Теперь понимаю». «Если мы сегодня составим заявление, - Яковлев вытер лоб платком, - то следователь сам придет к вам на днях уточнить детали». «Что именно вас интересует?» - спросил Розов, неожиданно потерявший всякий интерес к происходящему.

     «Начнем с паспортных данных, - Яковлев раскрыл на коленях папку, снял колпачок с перьевой ручки. - Также меня будут интересовать обстоятельства происшествия. Например, в какое время это случилось? Есть ли свидетели? Приметы нападавших, ну, и так далее. Но начнем по порядку. Поправить подушку? По-моему, вам неудобно». «Что вы, что вы, мне удобно, - Сказал Розов. - Правда, вчера меня чуть до смерти не забили, но сегодня мне лучше, мне удобно. Я весь в вашем распоряжении. И мне очень удобно, просто очень». С этими словами он забылся глубоким, похожим на обморок сном.

     Настойчивый Яковлев приходил ещё дважды, сумел-таки составить заявление потерпевшего, подписать его у Розова и даже получил исчерпывающие ответы на свои вопросы. Один раз в палате появился следователь милиции Ушаков, молодой парень в штатском. Он повторил вопросы Яковлева и дал Розову подписать протокол. «Будем искать преступников, - сказал Ушаков, но как-то неуверенно, словно сомневался в собственных словах. - Однако одного я так и не понял: зачем нападать на вас в подъезде, если цель преступников угон транспортного средства? Тут что-то не вяжется. Похоже, у преступников были какие-то личные мотивы». «Это уж не мне судить, - Розов снова почувствовал сонную тяжесть в голове. - Боюсь, я только испорчу вам всю статистику. Всю вашу блестящую статистику». Ушаков двоился в его глазах, превращался в воздушный шарик и медленно поднимался к потолку.

     «Меня один раз поленом по башке ударили, - сказал из своего угла бомж Аникеев, как только за следователем закрылась дверь палаты. - Так звезданули, думал, мозги выскочат. И ничего, как видите, жив». При появлении милиционеров, вообще незнакомых посетителей Аникеев закрывался с головой одеялом и притворялся спящим, оживая лишь после ухода гостей. «Чтоб тебя убить и кувалды мало, - серьезным голосом ответил Марат. - Ты живучий». «Точно, живучий, - согласился Аникеев. - Уж сколько раз меня убивали, а я все живу».

 

***

 

     Кто-то трогал Розова за плечо, трогал бережно, стараясь не причинить лишнего беспокойства. Старик Кондратьев склонился к постели, старался прервать дремоту Николая Семеновича.

     - Посетитель к вам, - пропел Кондратьев сахарным голосом. - А «уточку» вашу я вынес. И сполоснул. По коридору уже завтрак развозить начинают.

     - Спасибо, - Розов поморгал глазами. - А завтрак мой себе возьми. Аппетита нет. Розов повернул голову и встретился взглядом с директором своего магазина Виктором Ивановичем Глушко. На больничной тумбочке расцвел букет ярко-красных роз. Глушко с видом доброго волшебника улыбался.

     - Вонища тут у вас в палате, - сказал он вместо приветствия и подмигнул Розову одним глазом - Хотя, если принюхаться, терпеть можно. А ты спать, смотрю, горазд. Вообще-то это правильно, спи больше. Сон лучший лекарь. Ты поправляйся скорее, - других слов соболезнования Глушко вспомнить не мог, поэтому замолчал.

     - С этими цветами мне станет легче дышать, - Розов выразительно посмотрел на букет. - Спасибо, что навестил. А то лежишь тут один, как сыч.

     Розову снова сделалось жалко самого себя, захотелось пожаловаться директору на онемение в правой ноге, нерадивость здешних сиделок, на неудобства и боль, что приходится терпеть. Пожаловаться на заведующего отделением, который явно темнит, не говорит больному всей горькой правды о его состоянии. Хотелось пожаловаться на многое, но Розов только вздохнул и сказал.

     - Да, здесь не санаторий.

     - Я тут принес тебе кое-что поесть, вот в сумке, - Глушко приподнял с пола пластиковый пакет. - Уже все нарезано, так что, одной левой справишься. А может, тебя сейчас покормить?

     - Я сам, позже, - помотал головой Розов. - Аппетита пока нет. Оставь пакет рядом с тумбочкой. Тут обо мне человек заботится, - он кивнул на старика Кондратьева. - Не дает с голоду опухнуть.

     - Я, собственно, на минуту, - обрадовался Глушко.

     Видимо, перспектива кормления Розова не вдохновляла директора, да и каждая лишняя минута, проведенная в зловонной палате среди лежачих больных, «уток» и пластиковых бутылок с отверстиями посередине, приспособленных под ночные горшки, действовала угнетающе.

     - Дела и все такое, - Глушко поправил узел галстука, придвинул стул вплотную к кровати Розова и чуть наклонился вперед. - Я подумал, из-за вашей болезни, точнее травмы, наши дела с покупкой квартиры не отменяются. Тем более что все бумаги готовы, ну, договор купли-продажи, регистрация, все уже оформлено. Можно сказать, я уже вступил в права собственности, - Глушко понизил голос и оглянулся по сторонам. Санитарка раздавала больным тарелки с кашей, ставила на тумбочки чай.

     - Поздравляю, - сказал Розов и тоже зыркнул по сторонам. - Банально, но жизнь не стоит на месте. Она продолжается.

     Он грустно улыбнулся, чувствуя, как неожиданно к горлу подкатил удушливый спазм. Как бы не заплакать. Жизнь действительно идет где-то там, за окном больницы, вот Глушко, кажется, разобрался в семейных проблемах, как-то помолодел, приободрился и уже готов справить новоселье в квартире брата. Жизнь идет, а он здесь пропадает. И за что ему эти мучения, наказание это?

     - Я сразу все суммы собрать не смог, - Глушко перешел на шепот. - У меня с собой тридцать тысяч сотенными. Остальные через месяц, в крайнем случае, через два, - Глушко повертел в руках небольшой целлофановый пакетик. - Если хотите, могу подержать их в сейфе у себя, пока вы будете поправляться. Или ещё где. Как скажите.

     Здоровой рукой Розов почесал переносицу. Поступки Глушко нередко ставили его в тупик. Притащить сюда, в больницу, довольно крупную сумму в валюте. Куда денет в буквальном смысле прикованный к койке человек тридцать тысяч зеленых? Под подушку, что ли положит? Тогда что же делать, как разумнее распорядиться деньгами? Возможно, следует напрямую связать брата и Глушко? Но каким способом их связать? Безответные вопросы роились в голове Розова, мучительно хотелось лечь на бок и почесать спину.

     - Извините, Виктор Иванович, - обратился Розов к Глушко. - Вы мне спину не почешете под правой лопаткой? Так зудит, сил нет.

     - С удовольствием.

     Глушко в легком замешательстве поерзал на стуле, положил пакет с деньгами на подоконник. Розов, схватившись рукой за металлический турник, приподнял спину над кроватью

     - Точно под правой лопаткой.

     Он крякнул от удовольствия, когда почувствовал, как пальцы Глушко под больничной рубахой теребят его кожу в нужном месте.

     - Ой, прекрасно. Ой, то, что надо. Спасибо, Виктор Иванович. Вы мой благодетель.

     - Какие пустяки, - Глушко старался согнать с лица брезгливую гримасу. - Так как насчет денег, а то я спешу?

     - Деньги оставьте мне, - прошептал в ответ Розов, уже принявший решение. - А сами идите, Виктор Иванович, - Розов взял из рук директора пакет и засунул его глубоко между двумя матрасами на уровне поясницы. - Это у нас, больных, дел нет, это у здоровых дела. Да и обход начнется с минуты на минуту.

     - Самый надежный способ хранения дензнаков, бабушкин ещё способ, - Глушко понимающе подмигнул Розову, пожал его вялую ладонь, хотел уже резво выбежать из палаты, но у самых дверей остановился.

     - До свиданья, выздоравливайте, - громко обратился он к присутствующим и исчез.

 

***

 

     - Сослуживец ваш будет? - кивнул на дверь быстро слизавший две порции пшенки старик Кондратьев. - Сразу видно - начальник. И цветы какие принес. Такие даже моей внучке на свадьбу не дарили.

     - Да, мой начальник, - сказал Розов, елозя спиной по кровати и ощущая через матрас твердость набитого деньгами пакета. Он думал о том, что бабушкин способ хранения денег, пожалуй, не хуже других. - У него жена молодая, - добавил он, - вот теперь с ней мучается.

     - Да, одно мучение с этими молодыми, - поддержал истопник, - морока одна. Только вы зря беспокоили вашего начальника насчет того, чтобы спину почесать. Начальство этого не любит, спины людям чесать. Я бы сам вам почесал.

     - Ничего, не переломился ведь, - Розов машинально посмотрел на дверь. Он уже приготовился ждать брата.

     Обход начался ровно в половине двенадцатого Розов, увидев вместо палатного врача Максимова заместителя заведующего травматологическим отделением Карлова, молодого, охотно улыбающегося мужика, распространявшего ауру доброжелательности, воспрял духом. Карлов прошелся по палате походкой хозяина, стряхнул с белого халата несуществующую пушинку или волосок, повернулся к старшей сестре, ловившей каждое его слово.

     - Господина Аникеева завтра выписываем, - Карлов улыбнулся бомжу, качнувшемуся от страшного известия, как от удара поленом по голове.

     - Но я ведь, но нога ведь ещё болит, - слабо запротестовал Аникеев.

     - Нога, возможно, ещё месячишко поболит, - Карлов продолжал улыбаться. - Мы и так тебя продержали сверх нормы. С такими травмами люди дома лечатся.

     - Лечатся, если дом есть, - прошептал Аникеев.

     - Доктор, у меня нога немеет, - набрался мужества Розов. - Совсем, собака, ничего не чувствует, особенно по утрам, - он жалобно шмыгнул носом. - У меня, доктор, нехорошее предчувствие. Палатный врач что-то не договаривает.

     - Не забивайте себе голову чепухой, - Карлов сделался серьезным. - Перелом бедра со смещением, конечно, не шутки, но и пугать себя не нужно. Нога немеет потому, что до сих пор держится сильный отек. Лежите и отдыхайте, - Карлов снова вспомнил об улыбке, отошел к кровати истопника Кондратьева.

 

***

 

     На следующее утро, проснувшись чуть свет от какого-то необъяснимого внутреннего неудобства, Розов захотел посмотреть на наручные часы, которые, снимая с руки вечером, оставлял на тумбочке, но часов на обычном месте не оказалось. Николай Семенович, уже понявший, что случилось самое ужасное из того, что вообще могло случиться, сунул руку между матрасами. Пусто. Схватившись рукой за турник, он приподнялся. Палата ещё спала. Пустой оставалась лишь смятая койка бомжа Аникеева. Розов вдруг вспомнил вчерашние рассуждения врача о женских слезах и тут же решил, что умрет, если не расплачется немедленно, сей же момент.

     Но слезы уже сами собой лились из глаз, а Розов стонал в голос.

 

***

 

     Вербицкий лежа на спине механически потирая ладонью голую грудь. Снег за окном сменялся дождем, ветер надрывался простуженным фальцетом. Приподнявшись на локтях, он взял с прикроватной тумбочки пачку сигарет, повернул колесико зажигалки. Пламя вспыхнуло и погасло. В темноте ярко мерцала лишь оранжевая точка горящей сигареты. Нашарив выключатель ночника, он нажал пальцем на кнопку. Комнату осветила лампочка под матерчатым абажуром, стал виден циферблат часов на противоположной стене.

     - Половина одиннадцатого, - сказал вслух Вербицкий и посмотрел на женщину, лежащую рядом.

     - Что, пора собираться?

     - Немного позже.

     Вербицкий закинул руку за голову, не хотелось вставать. Интересно, что сейчас делает жена? Скорее всего, смотрит телевизор и ждет его возвращения. Хотя нет, его возвращения она не ждет. Вербицкий предупредил, что придет заполночь. Он дотянулся до пепельницы и потушил окурок.

     - Скажи мне, пожалуйста, ты свою жену любишь? - голос Риты звучал протяжно и сонно.

     Ну вот, начинается: обожает она к месту и не к месту приставать со своими тупыми вопросами. Любишь или не любишь? Какая, собственно, разница? И что тут ответить? Вербицкий снова взглянул на часы, кажется, время остановилось.

     Вербицкий смотрел в потолок и молчал.

     - Да, жену я люблю, - сказал он.

     - Очень мило, - Рита заворочалась. - В таком случае, что ты делаешь здесь, в моей койке? Любишь жену, так иди к ней. Хотя нет, сперва объясни, что ты делаешь здесь? - Вообще-то сам не знаю, что я здесь делаю. Если ты помнишь, я явился к тебе на квартиру по твоему приглашению, по твоей просьбе. Деньги тебе принес, золотую цепочку и серьги. Если ты помнишь это.

     - Деньги деньгами, но в койку я тебя не приглашала, сам меня затащил, - Рита всхлипнула. - Что ты нашел в своей жене? В этой бездарной музыкантше? Мне интересно. - А мне не интересно обсасывать эту тему, - Вербицкий сел на жалобно скрипнувшей кровати. - Если тебя не устраивает, что время от времени я залезаю в эту постель, давай строить наши отношения на другой основе, без лирики. И вообще, при чем здесь музыкальные способности моей жены?

     Он встал на ноги, взял с кресла полосатый халат, просунул руки в рукава и направился на кухню, на ходу надев шлепанцы. Поставив чайник на огонь, он снял с полки банку растворимого кофе и пачку сахара. С Ритой лучше бы помягче разговаривать, без надрыва, без высоких нот, ни к чему все это. Ссориться с ней все равно, что в колодец гадить, из которого ещё долго воду черпать. Как никак Рита работает в центральной диспетчерской «скорой», старается, чтобы самые выгодные вызовы доставались именно ему, Вербицкому.

     Взять хотя бы последнюю автокатастрофу, на которую бригада Вербицкого успела первой. Ритина работа. Если бы не она Вербицкий покатил бы щупать острый живот у какого-нибудь перепившего мужика или осматривать золотушного младенца. Да, все Рита. Выезд на автокатастрофы вообще не дело простой линейной бригады. Такими происшествиями занимаются специализированные бригады ЦИТО. Это их хлеб. Это у них отличное оборудование для тяжелых случаев, специальная машина, по существу операционная на колесах.

     А в бригаде в бригаде помимо врача два фельдшера и сотрудник милиции.Еще на автокатастрофы выезжают реанимационные бригад, их двадцать на Москву, более чем достаточно. И у них полный набор средств, чтобы вытащить человека с того света, в частности, срочная ургентная терапия, позволяющая снимать отек легких. В этих бригадах много чего есть. А у Вербицкого что? Кое-какие лекарства, да носилки - вот и весь инвентарь.

     Случись какая-нибудь гадость, Рите придется ответить на сложные вопросы. Почему, скажем, на место происшествия прибыла не бригада ЦИТО или реанимационная, а обычная линейная? Кажется, ответ на поверхности: рядом с местом происшествия оказался Вербицкий, вот он и прибыл. Но Рита все равно рискует. И вообще, она главная, центральная фигура. Любой телефонный звонок поступает оператору «скорой», и через минуту все данные уже на компьютере диспетчера направления. А дальне уж действует Рита: выясняет, есть ли на подстанции свободные бригады, кто на вызове, куда направлены машины.

     И не нужно вступать с ней в пререкания. Правда, свои двадцать процентов с навара она имеет, тут без обмана, отдай и не греши. Двадцать процентов ей, двадцать фельдшеру Одинцову, двадцать водителю Силантьеву. Иначе нельзя, Бог велел делиться. Но надежные отношения с женщиной только на голом расчете не построишь. Нужны человеческие симпатии, доверие, ну, желательна половая близость. С Ритой нужно поласковее. Вербицкий выключил горелку под чайником, насыпал в чашку растворимого кофе, бросил пару кусочков сахара.

     Он сел за стол у стены, наблюдая, как из прихожей появился и застыл на пороге кот Валтазар, рыжий, с темными пятнами за ушами. Вербицкий оглядел стол, решая, чем бы побаловать кота. Выбор не велик, всякие сладости коту не интересны. Отломил кусочек печенья, он намазал его сливочным маслом, положил угощение у своих ног.

     - Кис-кис-кис, - позвал Вербицкий. - Иди сюда, Валтазарушка, Валтазарчик.

     Кот приблизился, лизнул масло, покачал мордой, как показалось Вербицкому, совершенно осмысленно отказался от печенья с маслом. Вербицкий взял кота на руки, погладил по короткой рыжей шерсти, почесал за ухом.

     - Ты тигра, а не кот, - сказал он Валтазару. - Настоящая тигра.

     Вербицкий уже собрался почесать шею Валтазара, но кот вдруг чувствительно тяпнул гостя зубами за указательный палец, соскочил с колен и, передвигаясь прыжками, исчез в прихожей.

     - Ну и сволочь, - сказал Вербицкий, потирая палец. - Тварь какая, - плохое поведение кота стало поводом для широкого обобщения. - И люди так же поступают, - сказал вслух Вербицкий. - Никакой благодарности от них. Сплошное свинство.

     Он поднял с пола и бросил в пепельницу кусочек печенья.

 

***

 

     - Поешь на дорожку?

     Рита стояла у стола, застегивая верхнюю пуговицу халата. Видимо, недавняя размолвка забыта окончательно. Облачко набежало на душу и тут же исчезло.

     - Один бутербродик, - кивнул Вербицкий. - С сыром и колбасой.

     Рита резала хлеб тонким очень острым ножом и улыбалась своим мыслям.

     - Можно маслицем сдобрить, - добавил он и подумал, что Рита наверняка ответит колкостью. Скажет, пусть маслом твою пищу музыкантша сдабривает. Но Рита сказала нечто совершенно иное.

     - Валера, а ты никогда не хотел уехать отсюда? В Америку, например?

     - То есть как уехать? - переспросил Вербицкий, до которого не сразу дошел смысл вопроса. - С чего бы это, уехать?

     Маргарита Павловна только пожала плечами.

     - Мне кажется, ты не доволен своей жизнью. Ты не доволен тем положением, которое занимаешь. И ведь это вполне логично, уехать.

     - Ты шутишь, - Вербицкий фыркнул. - Пусть я не сделал блестящей медицинской карьеры, все равно уезжать нет смысла. Два моих приятеля сделали такую глупость. Теперь один из них, кандидат наук, живет в Лос-Анджелесе.

     - Вот видишь, - начала Маргарита Павловна, но Вербицкий её оборвал.

     - Да, живет в Лос-Анджелесе. Работает в какой-то забегаловке, моет тарелки вместе с китайцами. Хорошая компания для кандидата наук, китайцы, - Вербицкий хохотнул. - Другому приятелю повезло больше, он устроился торговать подержанными автомобилями. Пишет, что живет в приличном доме, ездит на хорошей машине. Но дом не его собственность, предстоит ещё ссуду выплачивать двадцать лет. И машина не его, он внес только задаток, первый взнос.

     - Ничего, выплатит, - Маргарита Павловна поставила перед Вербицким тарелку с бутербродами.

     - Да пойми, дело ведь совсем не в этих выплатах, не в машине и не в доме, - Вербицкий чуть не крякнул от досады. - Не в этом дело, не в материальных благах, вернее, не только в них. Здесь они были людьми первого сорта. А там кто? Русские эмигранты. Хуже китайцев, третий сорт. И всю жизнь останутся третьим сортом, вот что обидно. Из России эмигрируют в основном законченные неудачники. Одного не понимают: тот, кто не состоялся здесь, и там не состоится.

     - А здесь, получая нищенскую зарплату, ты чувствуешь себя человеком первого сорта? - Маргарита Павловна усмехнулась. - Или высшего?

     Вербицкий почувствовал, что спор взволновал его.

     - На то, чтобы стать там настоящим врачом, чтобы пересдать на их языке все экзамены, ох, на это годы уйдут. А здесь я врач первой категории. Пусть зарабатываю не так уж много, - произнеся эти слова, Вербицкий задумался. - Но на меня смотрят, как на бога. А там мне светит работа санитара или мойщика трупов в заштатной муниципальной больнице - вот мой потолок.

     - Да, тебе бы в политпросвете лектором выступать, - Маргарита Павловна навела себе чашку слабого чая. - За советскую власть агитировать. Ты бы потянул такое дело.

     Вербицкий надкусил бутерброд.

     - Я, пожалуй, останусь тем, кто я есть. А к чему ты завела этот разговор? Ну, насчет отъезда?

     - Я просто задала тебе вопрос и получила ответ, распространенный и исчерпывающий.

     - А не собираешься ли ты сама, - Вербицкий не договорил.

     - Да, собираюсь, - Маргарита Павловна оттолкнула от себя чашку, разлив на поверхность стола бледный чай. - Собираюсь, если хочешь знать. И уже давно. На меня здесь никто не смотрит как на Бога. И перспектив у меня никаких. Я уже доросла до своей планки: диспетчер направления. И дома своего у меня не будет. Пусть даже такого дома, за который ещё выплачивать двадцать лет. Ничего такого не предвидеться. Только эта малогабаритная конура, - Маргарита Павловна обвела полным ненависти взглядом кухонные стены. - И тебя, любовничек, я должна делить с музыкантшей. Должна ждать, когда ты соизволишь посвятить мне свой драгоценный вечер или ночь. И мне это надоело. Поэтому уезжаю, лучше уж мыть тарелки вместе с китайцами, чем сидеть здесь на телефоне, как клуша. Ты говоришь: уезжают неудачники. Так я как раз из них, из неудачников, законченных неудачников.

     Вербицкий с трудом сохранял спокойствие, чувствуя себя обманутым, сбитым с толку.

     - Если хочешь знать мое мнение...

     - Свое мнение ты уже высказал, - в глазах Маргариты Павловны стояли слезы. - А решение уже приняла.

     - На работе кому-нибудь говорила?

     Вербицкий жевал бутерброд. Чего-чего, а таких фокусов он не ждал, он не готов к таким фокусам.

     - Нашим барышням только слово скажи, все сразу обрастет дурацкими домыслами. Когда в коллективе столько одиноких и злых баб, лучше держать язык за зубами. Я и тебе не хотела говорить до самого последнего, пока билет не возьму. Как-то само вырвалось.

     - И виза уже стоит?

     Продолжая жевать, Вербицкий внимательно разглядывал сто раз виденные кухонные полки, бумажные салфетки, вазочку с искусственными цветами.

     - Виза есть. Осталось кое-что продать, машину, безделушки разные.

     - А квартира?

     - За квартирой пока сестра присмотрит.

     Взволнованные интонации исчезли, теперь об отъезде Маргарита Павловна говорила спокойно, как о деле решенном.

     - Не хочу продавать квартиру. Кто знает, может, придется вернуться. Пять лет грин карты ждать. А кто знает, что случиться за эти пять лет?

     Через силу Вербицкий доел бутерброд, который почему-то отдавал сырой рыбой.

     - Вижу, ты все продумала. И все-таки не ожидал от тебя такой прыти. И когда же намечается это событие, в смысле твой отъезд?

     - Думаю, через месяц с небольшим, скорей бы уж, - Маргарита Павловна вздохнула. - Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Ты решаешь, кого поискать мне на замену, чтобы и впредь получать хорошие вызовы. Например, чтобы тебя, а не психиатров, посылали к душевно больным, которых можно спокойно, без последствий, обобрать. Или на «авто». Знаю, ты об этом думаешь.

     - Ни о чем я не думаю, - соврал Вербицкий. - Мне просто жаль, что мы расстаемся. Мне будет тебя не хватать.

     - Еще бы, - Маргарита Павловна усмехнулась. - Найди дуру, чтобы так рисковали из-за тебя. Нет таких больше.

     - Кстати, от психов этих ни вару, ни навару. Психов их родственники ещё до меня обобрали. На прошлой неделе ты устроила мне веселый вечер. Приезжаем по твоему адресу. Коммунальная квартира, бедность такая, что сразу понятно: ничего кроме блох здесь не нацепляешь. Посередине кухни стоит такой амбал под два метра, совершенно голый, а в руках у него опасная бритва. Время от времени он надрезает себе вену на руке, сливает кровь в банку, затем в эту же банку мочится. Кипятит эту смесь на газу и пьет. И так продолжается вторые сутки. Соседи то плачут, то звонят в милицию, то пытаются уговорить этого дебила уйти в к себе в комнату. Я вошел в его берлогу. Спортивные мыты, боксерская груша, гантели, штанга. Из вещей только тряпки дешевые. Позвонил психиатрам, мол, ошибка, не мой клиент. А они говорят: вы приехали, вы с ним и разбирайтесь. Звоню в милицию, они мне: психи не по нашей части, приедем, когда зарежет кого-нибудь.

     - И чем дело кончилось?

     - Нам пришлось его госпитализировать. С психами нужно разговаривать, спорить, это их успокаивает. Я завел разговор с этим мужиком. А он стоит голяком посередине кухне, перекладывает из руки в руку свою бритву и смотрит то мне в глаза, то на плиту, где булькает в миске моча с кровью. Я с ним разговариваю, а сам прикидываю: порежет он меня или не порежет? И так мы с ним беседовали минут десять. Мой фельдшер Одинцов зашел ему за спину и сделал удушающий захват. А мы с водителем навалились на руки, выбили бритву и надели наручники. Ковбойская работа.

     - На меня не за что обижаться, - Маргарита Павловна захрустела конфетой. - Сам просил: на худой конец давай хоть психа. Мне больные о своих доходах не отчитываются. И каждый раз посылать тебя на «авто», сам понимаешь, не могу.

     Вербицкий потушил окурок в пепельнице, встал и подошел к окну: беспросветная мгла позднего зимнего вечера, облепленный снегом фонарь. Ни машин, ни пешеходов. Он прошел в комнату, зажег свет, надел рубашку и повязал галстук.

     - Еще хоть парочку вызовов на «авто» сделай, - попросил Вербицкий, застегивая в прихожей «молнию» куртки.

     - Постараюсь, - кивнула Маргарита Павловна. - И можешь больше со мной не делиться. Сделаю просто по старой дружбе.

     - Просто придти в себя не могу после твоего сюрприза. Так и не понял, зачем ты уезжаешь.

     - Хочу жить по-человечески, - Маргарита Павловна вертела в пальцах пуговицу халата.

     - Все этого хотят, - Вербицкий надел пальто.

 

Глава 9

 

     Доцент кафедры современной рыночной экономики Олег Десятников славился в институте своей прекрасно поставленной устной речью, тем блеском, с которым он мог провести семинар на самую безнадежно скучную тему. Десятников, убежденный в том, что экономические парадоксы куда эффектнее самых смешных анекдотов, гордился, что среди его студентов не было злостных прогульщиков. Напротив, молодые люди и девушки посещали его семинары охотно, зная, что заснуть от скуки им не удастся. Доцент, знавший цену своему красноречию, взял за правило общаться с молодежной аудиторией легким разговорным языком, по возможности не использовать бюрократизмов, казенных штампов, избегать сложной научной терминологии.

     Сегодня Десятников не испытывал всегдашнего подъема чувств во время публичного выступления. Он остался не доволен собой, говорил нудно, старался перестроиться на ходу, но почему-то никак не мог этого сделать. Слушали доцента невнимательно, он чувствовал это невнимание аудитории, но только сильнее путался в словах, все больше сердился на самого себя. Десятников комкал четко выстроенные фразы, забывал обращаться к студентам с вопросами и, как не старался, не смог вспомнить ни одного остроумного экономического парадокса.

     Отбарабанив полный академический час, он взглянул на наручные часы и с тоской подумал, что впереди ещё сорок пять минут учебного времени, это много, учитывая, что мысли заняты посторонними проблемами, совсем не относящимися к теме занятий. Еще Десятников подумал, что преподавательский хлеб горек и нет ничего хуже, чем рассказывать о проблемах фондового рынка, когда от собственных проблем голова трещит. Он покосился на бедра студентки Иры, обтянутые черными колготками. Доцент хотел было придумать вопрос по экономической тематике, чтобы привлечь к себе внимание Иры, шептавшийся с каким-то прыщавым типом, но ничего подходящего на ум не шло.

     От расстройства сбившийся с темы Десятников даже подошел к парте и, что случалось крайне редко, заглянул в свой конспект. «Итак, в последнее время фондовый рынок России лихорадит, - продолжил он, собравшись с мыслями. - В чем это выражается?» Он адресовал вопрос не Ире, продолжавшей шептаться со студентом, а всей аудитории. Десятников сам ответил на свой вопрос. «Выражается, прежде всего, в резких колебаниях котировок ценных бумаг. Из этого, однако, не следует, что вложения в акции могут принести одни лишь убытки. Не следует, м-да», - повторил Десятников и снова сбился с мысли.

     Он уставился на бедра Ирины: сегодня же после окончания занятий нужно попросить её остаться в аудитории. И так весело спросить, хорошо ли она усваивает материал. Мол, тема сейчас слишком сложная и, если Ира на протяжении всего семинара трепаться с прыщавым умником, которому два балла на экзамене уже обеспечены авансом, то она вообще ни шиша не поймет. Возможно, в её случае нужны индивидуальные занятия, один на один с преподавателем? Ведь летняя сессия не за горами, а экзамен по экономике сложная штука.

     Здесь уж без скидок на красивые глаза, здесь требуются знания, и только знания. А он, Десятников, с удовольствием поможет студентке, конечно, поможет. Здесь, в институте нет условий для индивидуальных занятий, можно организовать это дело на квартире Десятникова. И сразу же следует назначить день, скажем, можно встретиться в будущую пятницу. Хотя нет, пятница как раз не подойдет. В пятницу жена, засобиравшаяся к родственникам в Тулу, ещё не уедет.

     Десятников стал подсчитывать дни, оставшиеся до отъезда жены. Вести Иру в ту убогую грязноватую комнату, которую он снимал для интимных встреч с женщинами, не хотелось. Сплошная антисанитария. И хозяйка квартиры, эта старая дура, косится на Десятникова так, будто он просрочил плату. Вот воскресенье годится, это идеальный день, - завершив подсчеты, решил Десятников. И теща не заявится якобы любимого зятя проведать. Она вторую неделю в больнице, готовится к операции, какой-то полип собираются удалить, кажется, из кишечника. Или что-то другое, не важно.

     Десятников даже улыбнулся, подумав, что медицина, увы, не всесильна, а операция может закончиться весьма печально. Для тещи, конечно же. Не для него же. Главное, теща не нагрянет в гости, а он спокойно сможет провести индивидуальное занятие со студенткой, поработать с ней без лишней суеты, не вздрагивая от каждого шороха у входной двери, не срываясь с места от телефонного звонка. Аппарат он просто отключит, выдернет из розетки для душевного спокойствия. А Ира... А что Ира? Она не избалованная девочка из семьи служащих, да и способностями не отличается. Значит, сам бог велел ей договориться с преподавателем. С этой телочкой заминки не предвидится.

     - Инвестиционные фонды, вложившие средства в наш рынок, убытков не понесли, - сказал Десятников, прохаживаясь вдоль кафедры. - Напротив, динамика прибыли за последний год возросла. Выглядит он примерно так, - он повернулся к доске, взял в руку мел, быстрыми движениями нарисовал прямые координатные линии и прочертил между ними замысловатую кривую линию.

     Интересно, эта Ира носит чулки или колготки? - спросил себя Десятников. Да, этот вопросик не для слабых умов, почище экономических проблем. Так чулки или колготки? Сразу и не скажешь. Десятников задумался так глубоко и напряженно, что на его лбу запульсировала тонкая голубая жилка. Скорее всего, ответ следует искать в другой плоскости, Десятников почесал затылок. В институт на каждый день она надевает колготки. Ну а индивидуальные занятия с преподавателем, это совсем другое дело. Тут уж колготками не отделаешься, чулочки хорошие нужны. Впрочем, окончательно этот вопрос прояснится только в воскресенье. Ждать осталось не долго. Довольный своими выводами, Десятников обвел аудиторию строгим взглядом.

     - Прошу внимания, - его голос сделался резким, сухим. - Если кто-то хочет именно сейчас побеседовать на отвлеченные темы, - он бросил полный презрения взгляд на собеседника Иры, - пожалуйста, я не возражаю. Можете выйти в коридор и там продолжить разговоры. Только запомните, дважды повторять материал не стану. А в учебниках современные макроэкономические проблемы не объяснены. Потому что учебники не поспевают за событиями.

     Студенты притихли, Десятников прошелся вдоль кафедры, остановился у стола и, перевернув пару тетрадных страничек, заглянул в свои записи. Сегодня решительно неудачный день. Никак не удается настроиться на деловой лад. И семинар выходит комом, как первый блин. Ира ещё выставила напоказ свои ляжки, будто нарочно хочет сбить Десятникова с мысли. А может, магнитные бури сегодня? Но не тот возраст, не стариковский, чтобы всерьез думать о существовании каких-то магнитных бурь, объяснять душевный дискомфорт всякими природными аномалиями.

     - Некоторые зарубежные инвестиционные фонды в прошлом году неплохо сыграли на российском рынке, получив до двухсот и более процентов прибыли, - Десятников, изменяя своей привычке не садиться во время лекций, придвинул стул и уселся на нем, забросив ногу на ногу.

     Механически выговаривая слова, Десятников думал о своем. Если разобраться, причина рассеянности и душевного дискомфорта отнюдь не в магнитных бурях и не голых бедрах студентки.

 

***

 

     Пару дней назад на квартиру доцента позвонил человек, назвавшейся Ильей Петровичем Сорокиным, заместителем директора по кадрам московского представительства известной корейской фирмы. «Слушаю вас внимательно», - Десятников тесно прижал трубку к уху. «Мы расширяем наше представительство в Москве, - Сорокин откашлялся. - Требуются свежие молодые кадры. Словом, хотелось бы увидеться и обсудить этот вопрос». «А почему вы решили обратиться именно ко мне?» - Десятников испытал легкое волнение. «Вас рекомендовал, - Сорокин назвал имя знаменитого академика. - Он охарактеризовал вас как человека одаренного и энергичного, полного новых идей. А для новых идей мы всегда открыты». «Рекомендация академика, да ещё такая лестная, большая честь для меня».

     Десятников задумался: вокруг полно молодых дарований с кандидатскими диссертациями по экономической проблематике, а рекомендовали его. С прославленным академиком Десятников виделся всего-то три-четыре раза, «здрасьте - до свидания», простое шапочное знакомство. Значит, старик выделил именно тебя, приметил, положил глаз, - сказал себе Десятников. Значит, именно Десетников лучше других молодых ученых, чем-то выделяется из общей массы. Но только чем? Диссертация, если оставаться откровенным с самим собой, так себе, даже опубликовать её в приличном издании не удалось. Видимо, кто-то замолвил словечко академику, а тот посоветовал корейцам присмотреться к Десятникову.

     «Как я понял, вы хотите предложить мне какую-то работу?» - Десятников почувствовал жар разогретой ухом телефонной трубки. «Нет, не какую-то, - Сорокин хохотнул. - Какой-то работы мы не предлагаем, слишком солидная фирма. Мы хотим сделать такое предложение, от которого вы не сможете отказаться». «А можно немного поконкретнее», - пискнул Десятников, чувствуя себя заинтригованным. «Конкретика - это при встрече, - ответил Сорокин. - Пока лишь могу сообщить одно. У нас есть вакансия директора московского представительства по вопросам маркетинга. Работа очень перспективная. Возможности профессионального роста практически не ограничены».

     Десятников так разволновался, что чуть не ляпнул глупость, мол, вопросы маркетинга не его специализация, ни уха, ни рыла не смыслит он в этом маркетинге, но вовремя сдержался. «Что ж, это интересно, очень интересно, - промямлил Десятников и, решив немного набить себе цену, добавил - Конечно, с преподавательской работой мне будет расстаться непросто. Живая работа с людьми, интересная».

     «Я вас понимаю, - в голосе Сорокина послышались ироничные нотки. - Но ваши сомнения быстро развеются, когда вы узнаете все преимущества работы в нашей фирме. Прекрасные условия, секретарь, помощник, само собой, персональная машина с водителем. Ну, это мелочи». «Понимаю, понимаю, - кивнул Десятников. - Тогда давайте договоримся о месте и времени встречи». «Послезавтра, скажем, возле парадного входа в ваш институт, после окончания занятий, - предложил Сорокин, назвал номер автомобиля. - Черный «Мерседес», собственно, разминуться там негде».

     Положив трубку, Десятников долго расхаживал по квартире, то и дело произнося вслух имя корейской фирмы и должность, что предложил Сорокин: директор московского представительства по вопросам маркетинга. «Ну как, звучит?» - в десятый раз спросил он супругу. «Да звучит, звучит, - ответила та, слегка раздраженная суетливым поведением мужа. - Только зря ты губы раскатываешь. Не возьмут тебя на эту работу». «Это почему же? - обиделся Десятников. - Почему не возьмут?» «Сам знаешь почему, - жена усмехнулась. - Разрез глаз у тебя не тот, не корейский, и кожа слишком белая. Для такой должности нужна азиатская внешность». Жена громко, как показалось Десятникову, зло рассмеялась.

     «А если и возьмут, - добавила она, - то быстро турнут. С кандибобером турнут. Корейцы не любят, когда сотрудники в рабочее время пялят глаза на женщин, тем более руки к женщинам протягивают. Так что, ты заранее обречен на позорное изгнание». Она снова рассмеялась своей плоской остроте. Ясно, кто-то капнул жене об интрижке Десятникова с какой-то студенткой. И ведь уже не первый раз доносят. В мире так много злых людей, а он, Десятников, просто окружен недоброжелателями, живет среди них, как в змеином колодце. Уединившись в своей комнате, он включил телевизор, уткнулся взглядом в экран.

     Несколько минут Десятников смотрел передачу «Мужчина и женщина в одном лице», где известный певец делился воспоминаниями и переживаниями. «Педик проклятый», - сказал Десятников, чувствуя, что не может усидеть на месте, вернулся в большую комнату, подсел на диван к жене, листавшей женский роман. «Люся, почему ты слушаешь всякие грязные сплетни обо мне? Почему в критические минуты не дождешься от тебя поддержки? - возвысил голос Десятников. - Объясни мне, почему так?» «Больно много от тебя поддержки в критические минуты», - жена бросила книгу на диван, встала и ушла на кухню. «Вот сволочь», - сказал Десятников.

     Ночью плохо спалось, он трижды поднимался с постели, пил минеральную воду из бутылки, курил. На утро он вышел на работу с серым от бессонницы лицом, кое-как отбарабанил лекцию, с кафедры связался по телефону со сведущим человеком и узнал телефон именитого академика. Позвоню этому хрычу, поговорю о том, о сем, о здоровье спрошу, между делом поинтересуюсь, почему именно меня он решил рекомендовать на высокую должность в корейскую фирму, - решил Десятников. И, конечно, поблагодарить старика нужно за то, что вспомнил о скромном доценте, заботу проявил. Тепло поблагодарить, с чувством. Но Десятникова ждало разочарование. Домашний телефон отвечал длинными бесконечными гудками, а секретарь Академии наук ответил, что шеф находится на международном симпозиуме в Берлине и вернется только через неделю, не раньше.

     Вот и этот поехал пьянствовать за казенный счет, - раздраженный плохой вестью, Десятников бросил трубку, не дослушав секретаря. Он нуждался в совете умного опытного человека. Должность на кафедре современной рыночной экономики досталась Десятникову большими трудами и хлопотами. И если бы не помощь тестя, сидеть бы ему в захудалом НИИ на голом окладе и квартальной премии, перебиваясь от получки до получки, влача жалкую жизнь итээровца, без перспектив, без тщеславных надежд. Но тесть помог, нашлись нужные люди, связи. И сам Десятников в грязь лицом не ударил, оправдал рекомендации. И не то чтобы здесь денежное место, но престижное, стабильное, через пару лет реально испечь докторскую диссертацию, а там, глядишь, и кафедра перейдет под его начало. Теперешний заведующий кафедрой, старенький сморчок, едва тянет воз, держится за счет старых знакомств. Но пропыхтит он не долго, здоровье оставляет желать и возраст пенсионный. Такого сковырнешь одним мизинцем.

     Но и кафедра не потолок, впереди новые горизонты. Декан факультета, если разобраться, больше пяти лет на своей должности не продержится, пора на покой, на отдых заслуженный. А тут как раз Десятников вырос, сделал преподавательскую и научную карьеру в институте, в этих стенах. Чем ни кандидат в деканы? Впрочем, так далеко лучше не заглядывать, ведь любая дорога, самая долгая, начинается с первого шага. Нужно только найти верное направление - защита докторской, своя кафедра. Дальше видно будет.

     И прежде Десятникову предлагали перейти на другую работу, были солидные предложения. Но хватило ума и осторожности не заглатывать сладкую наживку. Новый коллектив, новые интриги, съедят без остатка и даже не подавятся, а на одном месте и камушек обрастает, - говорил себе Десятников и вежливо отказывался. Но высокая должность в знаменитой корейской фирме совсем другое дело, тут есть над чем подумать. Секретарь, помощник, персональная машина, - вертелось в голове Десятникова. Это уже кое-что. И, разумеется, высокий оклад. Деньги избавят его от унизительной зависимости от тестя, вообще от многих проблем.

     Для начала Десятников достроит дачу, поменяет пятигодовалый «Фольксваген» на более породистую машину, соответствующую его статусу директора по вопросам маркетинга. Жаль только, что посоветоваться не с кем. На институтской кафедре язык распускать нельзя, стоит только сообщить новость по секрету кому-то из коллег, как через час о ней узнает весь преподавательский состав да ещё кое-кто из студентов. Жена в последние дни злится на Десятникова, от неё кроме желчных замечаний и острот ничего не добиться. Люся убеждена, что своей карьерой, всем на свете Десятников обязан её отцу. Значит, теперь без благословения тестя не имеет права на горшок сходить, не то, что сменить место работы. Вот она, женская логика, вот оно, женское упрямство, граничащее с тупостью. Ну, помог тесть в свое время, святое дело, родственное, так из этого ещё не следует, что зятя он в свои крепостные крестьяне записал.

     В конце концов, советы советами, но надо своим умом жить, а не бегать к добрым людям, - решил Десятников. Он съездит вместе с Сорокиным в представительство этой корейской фирмы, выяснит все условия, все детали, а потом попросит время на размышления. Согласиться сразу же, не подумав, это опрометчиво и просто неэтично, дурной тон. Чего доброго, корейцы решат, что это он сам ищет себе работу, потому что загибается от безденежья на своей институтской кафедре. Нет, соглашаться сразу нельзя, надо знать себе цену. Десятников человек с положением, не какой-то безработный. Не он к корейцам обратился, они к нему. Он попросит две-три недели, чтобы подумать, взвесить все «за» и «против». Только так, не иначе.

     А эти две-три недели можно провести себе в удовольствие. Для начала взять больничный... Наметившийся романчик с Ирой нужно вводить в стадию кульминации. И жена уезжает. И теща, слава Богу, в больнице. Нечто вроде медового месяца с укороченной программой. Интимные вечера вдвоем, немного романтики, жаркая любовь. Это бодрит, повышает тонус, душой отдыхаешь рядом с этими юными созданиями, такими трогательными в своей неопытности. А потом будет расставание с Ирой, возможно, со слезами, взаимными упреками, а может, обойдется без слез и упреков. Романы со студентками лучше надолго не затягивать, вредно привязывать к себе девушек, давать им пустые надежды. Впереди ещё так много романтических встреч и приключений. Десятникову так нужен отдых, предстоит работа на новом месте, которая потребует от него много сил.

 

***

 

     А из института он уйдет, громко хлопнув дверью, выскажет заведующему кафедрой старичку Ершову все накопившиеся обиды. «Вы плевать хотели на молодежь, - скажет Десятников. - И на кафедру хотели плевать, и на экономическую науку. Думаете только о своей утробе и ещё как бы до пенсии досидеть. И вот он, итог вашей деятельности: из института уходят лучшие перспективные кадры. Что, добились своего?» А профессор, разинув пасть, станет моргать седыми ресницами и блеять, как глупый баран. Конечно, отношения лучше выяснить прилюдно, скажем, во время собрания кафедры.

     Пусть все знают, что Десятников ушел вовсе не из-за того, что нашел себе тепленькое местечко в представительстве инофирмы. Нет, он не таков, чтобы пожертвовать наукой ради мягкого сидения персонального автомобиля. Он не таков. Он вынужден уволиться, потому что на кафедре его затирают, не дают хода. «Это вы во всем виноваты, - воскликнет Десятников и укажет в профессора пальцем. - Вы развалили науку». Прекрасно. О молодом доценте станут вспоминать, как о человеке принципиальном, но незаслуженно обиженном. «Я ухожу, потому что в этих стенах мне нечем дышать, - воскликнет он. - Я задыхаюсь в этих стенах».

     Патетично, хорошо...

     Правда, старик Ершов может попросить его конкретно обосновать свои претензии. «Я ни в чем вам не отказывал, разве что лишних часов не давал, - промямлит Ершов. - Но вы их и не просили». Поэтому спор нужно построить эмоционально, не позволять ввести его в конкретное практическое русло. «Вы давите молодых, - скажет Десятников хорошо поставленным голосом. - Вместо того чтобы работать с молодыми, вы их давите». Глупая, конечно, реплика. Каким, интересно, местом давит Ершов молодых? Да и молодежи на кафедре считай, нет. Он, Десятников, да ещё парочка преподавателей его возраста. Вот и все, так сказать, молодежь. Но чем абсурднее обвинение, тем труднее его отрицать.

     Пусть старый хрен утирается, ходит на объяснения к декану, к ректору. Да, Десятников громко хлопнет дверью, так хлопнет, что штукатурка с фасада полетит. «Я вернусь, когда вас здесь не будет», - напоследок заявит он, посмотрит на Ершова уничтожающим взглядом. И уйдет с высоко поднятой головой. А сотрудники кафедры? У многих зуб на профессора. Они поддержат своего принципиального коллегу. Внутренне поддержат, вслух никто и слова не произнесет, надеяться нечего. Но Десятникову и не нужна внешняя поддержка. Возможно, на кафедру ещё придется вернуться, кто знает, как сложится жизнь? Плацдарм для обратного хода подготовить не мешает. Но вернется он победителем зануды и ретрограда Ершова.

 

***

 

     - На следующем занятии мы продолжим обсуждать тему фондового рынка в условиях нестабильной экономики.

     Десятников поднялся со стула, прошелся до входа в аудиторию и обратно и обратно к столу, взглянул на часы. Прекрасно, до окончания занятий всего три минуты. Десятников подумал, если предложение корейцев действительно солидное, следующее занятие уже не состоится. Он сядет на больничный, а студентам найдут замену, тот же Ершов может провести семинар.

     - Итак, мы увидимся через пять дней.

     Он обвел аудиторию долгим взглядом. Студенты, собираясь на выход, складывали конспекты в папки и портфели. Ира больше не любезничала со своим соседом, а задумчиво смотрела на преподавателя, посасывая кончик шариковой ручки. Заметив этот взгляд, Десятников отошел к окну и выглянул на улицу, поискал глазами черный «Мерседес». Точно, машина уже на месте. Возле «Мерседеса» топтался мужчина в длинном пальто темно табачного цвета, покуривая сигарету, он смотрел себе под ноги, но вот поднял голову, стал разглядывать фасад институтского здания. Видимо, это и есть Сорокин. Пальтецо на нем знатное, сразу видно, не ширпотреб грузинского разлива, - подумал доцент. Десятников отошел от окна, раскрыл портфель, небрежно бросил в него тетрадь с записями.

     - Все, друзья мои, не смею больше задерживать, - обратился он к аудитории и выразительно кивнул Ире.

     Пусть девочка видит, о ней он тоже не забыл. Десятников застегнул замочек портфеля. Угораздило же этого Сорокина приехать раньше назначенного времени. Слушая трель звонка, извещающего о конце учебной пары, Десятников первым подошел к двери, опередив студентов, вышел в коридор и быстро зашагал к лестнице. Нужно ещё подняться на третий этаж, чтобы забрать верхнюю одежду. Дубленку и пыжиковую шапку Десятников не рисковал сдавать в общий гардероб, раздевался на кафедре, запирая одежду в стенном шкафу.

     Жаль не осталось времени пошептаться с Ирой насчет индивидуальных занятий. Жаль, но дело это поправимо, - раздумывал Десятников, поднимаясь по лестнице. Можно сегодня же вечером позвонить ей домой, мол, хотел спросить у вас, как дается учебный материал, но очень торопился. Он преподаватель и просто обязан быть в курсе всего на свете. Разумеется, Ира схватит на лету суть его иносказаний, не такая уж она дура, чтобы не понять простых вещей. «Я беспокоюсь, впереди сложные экзамены», - скажет Десятников бархатным голосом. Тут уж фонарный столб все поймет, не то что студентка вуза. «Беспокоюсь и хочу помочь», - скажет он. А дальше останется только встречи дождаться. По телефону общаться со студентками даже удобнее, вокруг нет лишних глаз и ушей.

     Десятников неожиданно остановился посередине лестничного марша, расплылся в широкой улыбке. Навстречу ему спускался заведующий кафедрой Ершов.

     - Сергей Степанович, а я только что вас вспоминал, - Десятников протянул руку и с чувством потряс сухонькую ладонь профессора. - Поднимаюсь наверх и вас вспоминаю - В связи с чем, коллега, вы меня вспоминали? - за выпуклыми стеклами очков глаза профессора казались неестественно большими.

     - Вспоминал-то? - переспросил Десятников.

     Вот ляпнешь что-нибудь, не подумав, а потом выкручивайся. Действительно, с чего бы это ему Ершова на лестнице вспоминать?

     - Собственно, не вас вспоминал, а лекции ваши, ведь я их ещё в молодые годы слушал, лекции-то ваши, - выкрутился Десятников. - Я ведь эти конспекты, хотите верьте, хотите нет, до сих пор храню. Перелистываю их прямо как роман - и душой отдыхаю.

     - Ну, Олег, вы всегда мне льстите, - отмахнулся Ершов. - Как супруга поживает?

     - Спасибо, - улыбнулся Десятников. - А вы как? Как здоровичко? - он тут же пожалел о своем вопросе. Профессор не любил, когда подчиненные интересовались его здоровьем.

     - Благодарю, не жалуюсь, - сухо ответил Ершов и уже собрался проследовать дальше, но Десятников, стараясь исправиться, легонько ухватил профессора за локоть.

     - А у меня, знаете, со здоровьем не ахти, - сказал он. - Поднимусь на третий этаж и уже, знаете, сердцебиение, отдышка.

     - Советую бросить курить, - профессор вытащил локоть из руки Десятникова. - А по утрам пробежки вокруг дома, легкие гантели и теплый душ. И сразу забудете о своей отдышке.

     - Спасибо за совет, обязательно попробую, - воскликнул Десятников.

     Старый черт обожает давать всякие бесполезные советы и изрекать непреложные истины. Пошел он со своими советами подальше. Можно подумать, сам Ершов только и делает, что совершает пробежки и упражняется с гантелями. Это просто смешно. В свободное время наверняка собачится со своей старухой или храпит на диване. Налившись раздражением, Десятников вошел в помещение кафедры. Он поздоровался с секретарем, выстукивавшей на машинке текст казенного письма, надел дубленку и взял руку шапку.

     - Хорошо, что вас увидела, - секретарь оторвалась от работы. - Мне поручили собрать деньги на подарок Ершову. В пятницу у него день рождения. Хотели посидеть всей кафедрой, по скромному. Сдавайте сколько сможете.

     - Надо же, у Ершова день рождения, - всплеснул руками Десятников. - А я как назло не при деньгах. Завтра можно сдать?

     - Можно и завтра, - кивнула секретарь. - Но, кажется, у вас завтра нет занятий.

     - Я собирался в библиотеке посидеть, - соврал Десятников.

 

***

 

     Вот ещё придумали, деньги сдавать на шампанское Ершову. Если бы на его похороны собирали, на венки, на ленты, можно было кинуть пару мятых купюр. Мелочь какую-нибудь, грош ломаный. А на день рождения, нет, из принципа не следует давать ни рубля. Закрыв за собой дверь, Десятников сбежал по ступенькам на первый этаж, вышел на улицу с непокрытой головой, держа шапку и портфель в левой руке.

     Мужчина в пальто табачного цвета, приметив доцента, шагнул ему навстречу, протягивая руку, улыбнулся тепло и приветливо.

     - Здравствуйте Олег Олегович, - Егоров крепко, с чувством пожал руку Десятникова.

     - Значит, вы и есть Сорокин Вадим Матвеевич? - поинтересовался Десятников, отвечая на рукопожатие.

     - Точно, я и есть Сорокин, - сказал Егоров. - А вы, стало быть, Олег Олегович? Очень рад нашему очному знакомству, - Егоров улыбнулся ещё приветливее и теплее. - Надеюсь, в дальнейшем оно перерастет в дружбу. Очень надеюсь, и прошу в машину.

     Егоров показал рукой в сторону черного «Мерседеса», сделал пару шагов и распахнул перед Десятниковым переднюю дверцу, жестом приглашая доцента занять место рядом с водителем. Десятников устроился на сиденье, положив на колени портфель и шапку, посмотрел в доброе немолодое лицо водителя, поздоровался с ним, а про себя отметил: этот Сорокин, не смотря на внешний лоск, дорогое пальто и модные ботинки, все-таки деревенский лапоть. Разве приличного человека, гостя, которому ты назначаешь встречу, усаживают рядом с водителем? Следовало предложить Десятникову заднее место, самому сесть рядом с ним, завести приличествующий случаю разговор. Воспитания этому Сорокину не хватает, без очков видно, ещё то воспитание. Устроившись за спиной Десятникова, Егоров коснулся плеча водителя: «трогай».

     - А где находится представительство фирмы? - спросил Десятников, оглядываясь назад. - В центре?

     - Да, почти что в центре, - кивнул Егоров. - Вы знаете, Олег Олегович, таким вас я себе и представлял.

     - Каким, интересно?

     - Ну, высокий видный мужчина, - сказал Егоров. - Вы сразу вызываете к себе расположение. В нашем деле внешность человека многое значит. Я предвижу, у вас накопились вопросы. Уверяю, ни один из них без ответа не останется. И вообще, такие предложения делают раз в жизни.

     Егоров замолчал, а Десятников уставился на дорогу, отметив, что машина, свернув с набережной, запетляла в незнакомых узких переулках.

     - Сигареточку не желаете? - обратился к Десятникову водитель.

     - А здесь можно курить? - доцент уже вытаскивал из кармана пачку сигарет и зажигалку. - Конечно, курите, - ответил водитель. - Ехать нам ещё долго, - непонятно зачем он притормозил, остановив машину у кромки тротуара в безлюдном месте, сказал. - А черт.

     Десятников посмотрел на водителя, стараясь понять, что же произошло и почему они встали. Но в это мгновение сидевший сзади Егоров одной рукой вцепился доценту в волосы и запрокинул его голову назад. Другая рука обхватила шею так, что кадык доцента оказался между плечом и предплечьем Егорова, точно в локтевом сгибе. Рука сжалась в локте, перекрывая сонные артерии справа и слева.

     Перед глазами Десятникова, успевшего издать лишь хриплый стон, поплыли разноцветные круги. Седовласый шофер ухватил доцента за левое предплечье, поднял рукав дубленки и пиджака, проворными пальцами расстегнул манжету рубашки. Игла шприца с первой же попытки вошла во вздувшуюся от напряжения вену.

     Доцент дернулся всем телом, осел на сиденье, широко растопырив ноги.

 

Глава 10

 

     Поднявшись на площадку второго этажа, Ирошников постоял минуту в задумчивости, не решаясь сделать последний шаг, наконец, поднял руку, надавил пальцем кнопку звонка. За дверью послышались приглушенные голоса, мужской и женский, шаги. Видимо, с другой стороны двери кто-то разглядывал физиономию Ирошникова через глазок. Но вот упала цепочка, щелкнул замок. Ирошников нетерпеливо переступал с ноги на ногу.

     - Господи, кто пришел.

     На пороге стоял Валерий Вербицкий и смотрел на Ирошникова широко раскрытыми то ли от удивления то ли от испуга глазами. Вероятно, именно так смотрят простые смертные на выходцев с того света или на марсиан.

     - Это ты, Антон? - Вербицкий все моргал глазами.

     - Это не я, - усмехнулся Ирошников - Можно войти?

     - Заходи, - Вербицкий распахнул дверь - Я малость обалдел.

     Переступив порог, Ирошников снял пальто и шапку, пристроив одежду на вешалке, скинул ботинки и поставил их на темный коврик, чтобы от прилипшего снега на паркете не расплылась темная лужа. Вытащив расческу, он обновил пробор на голове, понизив голос, спросил:

     - Твоя жена все уже знает?

     - Знает, - кивнул Вербицкий.

     Ирошников понизил голос, на этот раз до тихого шепота.

     - А на твоем месте, я поступил бы так: оделся и кругами походил в ближайшем сквере. Чтобы выяснить, нет ли за мной «хвоста», - Ирошников рассмеялся.

     - Думал, люди в твоем положении теряют чувство юмора.

     - А затем теряют все остальное: свободу, жизнь.

     - Проходи, - жестом Вербицкий показал, куда именно следует проходить незваному гостю и, опередив Ирошникова, вошел в комнату первым и голосом конферансье, объявляющего следующий номер программы, сказал:

     - Танечка, у нас в гостях Антон Ирошников.

     Жена Вербицкого, сидевшая перед телевизором, вздрогнула, поднялась с кресла и с растерянным видом уставилась сперва на мужа, потом на Ирошникова.

     - Антон, это вы?

     - Только что об этом меня Валера спрашивал, - Ирошников улыбнулся.

     - Конечно, конечно, - кивнула Татьяна. - Просто это так неожиданно... Ваш визит... Без звонка, без предупреждения... Ваш визит, да...

     - Не мог позвонить, - честно отвели Ирошников. - Записная книжка осталась в моей квартире, а там милиция проводила обыск. Вероятно, книжку изъяли. А на телефонные номера у меня плохая память. Поэтому я без звонка. Мы ведь дружили в прежние добрые времена, даже был несколько раз зван сюда в гости, адрес запомнил, вот и нагрянул. Но если вы не очень рады моему визиту, готов уйти.

     Татьяна в растерянности, с которой ей никак не удавалось справиться, переводила взгляд то на мужа, то на Ирошникова.

     - Ну что вы, Антон. Что вы... Мы рады, Антон, мы очень рады. Мы так рады, что даже не знаю, - Татьяна изображала на лице какие-то странные гримасы, сразу и не понять, то ли она старалась улыбнуться, то ли готовилась горько заплакать. - Мы очень рады, - повторила она, - вашему приходу.

     - Я скоро уйду. Вот посижу немного и уйду. А у вас тут хорошо, тепло. Приятно в тепле-то посидеть. Вот немного передохну и побегу дальше. По своим делам.

     - Боже, Антон, - Татьяна всплеснула руками. - Сидите, сколько вам захочется. Когда вы позвонили в дверь, думала, водопроводчик идет. У нас бачок подтекает в туалете, мы вызывали водопроводчика. А это вы...

     - А это я, - повторил Ирошников последние слова хозяйки и покачал головой. - Виноват, но это я.

     - Вы садитесь, Антон, - Татьяна показала на кресло. - Телевизор посмотрите.

     - Да мне некогда, - ответил Ирошников. - Сейчас жизнь у меня такая суетная. То туда, то сюда. Много беготни.

     - Да-да, я вас понимаю, очень даже понимаю, - Татьяна, не зная, что с собой делать, продолжала стоять посередине комнаты. - Печально, что я могу сказать, печально все это...

     - Очень печально, - согласился Ирошников.

     Хотелось спросить, какой повод для печали лично у хозяйки дома. Ирошникова ещё не поймала милиция - и это печально? Или беглый преступник заявляется в добропорядочный дом, подвергая опасности его хозяев, - и те в печали? Вопросы вертелись на языке, но Ирошников промолчал.

     - Вы, наверное, есть хотите? - Татьяна жалобно посмотрела на Ирошникова. - Я как раз тефтели приготовила, будто знала... А на гарнир рис.

     Ирошников устроился в кресле.

     - И ещё компот хороший есть.

     Татьяна, счастливая тем, что тягостный разговор позади, чуть не бегом помчалась на кухню.

 

***

 

     - Соскучился, небось, по домашней кухне?

     Вербицкий занял другое кресло, закинул ногу на ногу.

     - Чего мне действительно не достает, это записной книжки. По ней я действительно соскучился. А домашняя кухня... Без неё прожить можно. На Руси издревле прекрасно относились к беглым каторжникам, юродивым, лишенцам. Даже любили их на свой лад, сейчас я пью эту любовь полной чашей.

     - Горькая это чаша, - Вербицкий покачал головой. - Вообще-то ты правильно сделал, что пришел ко мне. Чем могу, помогу. Друзья ведь они в беде познаются.

     Ирошников поморщился.

     - Ты заимствуешь лексику нашего профорга. Эти слова он повторял, когда Витька Логинов по пьяной лавочке провалился в котлован и сломал себе что-то. А мы бегали к нему в больницу...

     - Ты лучше о себе расскажи. Как все это могло случиться? Я лично в этой истории ничего не понимаю.

     - Меня разыскивают за убийства, которые я не совершал. А я жду, когда в руках правосудия окажется настоящий убийца. Возможно, ждать придется долго, в этом деле все против меня. Получается, что ту старуху, которую проткнули лыжной палкой, перед её кончиной видел я один. Ушел, а через некоторое время сосед обнаружил труп. Получается, что кроме меня, её и проткнуть некому. И сосед показал на следствии, что я и есть тот последний человек, который видел бабку живой. Этот сосед, по существу, гвоздь всей программы. Мое слово против его слова. Но мое слово немногого стоит.

     - Тебе не позавидуешь. История паскудная, хуже некуда. Но убийцу должны найти.

     - Конечно, убийцу найдут, обязательно найдут, - кивнул Ирошников. - Так всегда происходит в книжках и кино. Но в жизни... Я ведь в глазах суда буду выглядеть жестоким корыстным убийцей. Тут никаких поблажек и скидок. И ещё большой вопрос - доживу ли я вообще до суда.

     - А второе убийство, что произошло там? - Вербицкий сосредоточено разглядывал кончики пальцев.

     - Тоже полный мрак, - спросив разрешения, Ирошников закурил. - Приезжаю по вызову, а посредине комнаты плавает в луже крови здоровый мужик. Голова проломлена, рядом с телом гвоздодер. Вот с этим гвоздодером в руках меня и застала жена этого мужика. Она возвращается то ли со службы, то ли из магазина и видит эту веселую картинку, словно из одноименного детского журнала. А я натурально делаю ноги. А что бы ты, интересно, придумал на моем месте?

     - Для начала не стал бы трогать гвоздодер. Значит, там остались твои пальцы?

     - Ясно, остались. Я ещё к каким-то предметам прикасался, сейчас уж не помню, к чему именно.

     - Это и есть твоя главная ошибка. Ты ведь не первый раз в жизни увидел покойника в луже крови, и вдруг растерялся, как мальчишка. И, главное, оставил пальцы - прямая улика. И следователь, сдайся ты милиции, первым делом тебя спросит: с какой целью вы брали в руки орудие убийства. Если уж ты, не подумав, взял эту железяку, хоть пальцы сотри.

     - Жена покойного видела гвоздодер в моих руках. Поздно было стирать пальцы.

     - Да, история, - Вербицкий задумчиво почесал затылок. - И советы давать дело неблагодарное: как бы ты поступил, как бы я поступил. Все это художественный свист, задним умом все умны.

 

***

 

     Таня неслышными шагами подкралась к столику, поставила перед Ирошниковым большую тарелку с тефтелями, куском курицы и чашку кофе, снова ушла на кухню, вернулась с порцией хлеба на одном блюдечке и пирожным на другом.

     - Ешьте, пожалуйста, - она помаячила перед столом, не зная, оставаться ей вместе с мужчинами или уйти. - Я в другой комнате посижу, - Татьяна кивнула головой на дверь.

     - Нет, нет, оставайтесь здесь, - запротестовал Ирошников, быстро успевший набить рот. - Вы нам нисколько не мешаете. Какие могут быть секреты от жены друга?

     Кивнув, Татьяна села на край дивана и стала наблюдать, как Ирошников быстро, с немым ожесточением поглощает пищу.

     - Может, выпить хочешь? - предложил Вербицкий. - У меня коньяк есть хороший.

     - Сейчас утро, не время для возлияний, - хлебным мякишем Ирошников нагружал рис на вилку. - В прежние времена, выпил бы без звука. Но теперь пришлось поменять привычки из соображений конспирации и вообще человеческой осторожности, - Ирошников посмотрел на притихшую на диване Татьяну и так страшно завращал глазами, что женщине сделалось не по себе. - Жизнь в бегах... Теперь это удовольствие испытал на собственной шкуре.

     Татьяна долго думала над ответом и, наконец, сказала:

     - Да, вам не позавидуешь.

     - Точно, не позавидуешь, - Ирошников взял курицу за косточку и вонзил зубы в белую мякоть. - Тяжкий это труд, от милиции бегать.

     - Но ведь от самого себя не убежишь.

     Реплика сорвалась с женских губ непроизвольно, так вырывается из груди дыхание, Татьяна тут же пожалела о своих словах, постаралась исправиться, но только ещё больше запуталась.

     - То есть я хочу сказать... Хочу сказать, что вас обвинили голословно... Мы с Валерой не верим, что это вы совершили... Ну, эти преступления. Мы знаем, что это вы убили. То есть убили, но не вы, - Татьяна запуталась окончательно. - Простите.

     - Ничего, ничего, - Ирошников внимательно выслушал бестолковый монолог хозяйки, снова нагнулся над тарелкой. - Я уже привык, что люди, посвященные в мои проблемы, глядят на меня как бы это сказать, - он щелкнул пальцами. - Глядят на меня с удивлением, так смотрят на тяжело больных, словно я ещё вчера непременно должен был умереть, но ещё жив по какому-то недоразумению. Глядят и прикидывают про себя: сколько, друг, ты ещё протянешь? В смысле, долго ли пробегаешь.

     - Я совсем не то хотела сказать, - Татьяна заерзала на диване, словно искала и не могла найти удобной позы. - Ведь вас голословно обвинили, оклеветали...

     - Никак нет, - Ирошников обглодал куриную косточку. - Улик, собранных против меня, на троих хватит и ещё останется.

     - Понимаю, понимаю, - пробормотала Татьяна.

     Ирошников хотел сказать, что хозяйка ничего не понимает, ничего не знает и наверняка считает его убийцей, но вместо этого он весело спросил.

     - А помните, как мы погуляли у вас в гостях на прошлый Новый год? Славно погуляли, капитально.

     Ирошников посмотрел на хозяйку. Интересно, она заявит или не заявит? С одной стороны, свидетель - слишком муторная обязанность, с другой стороны, нужно выполнить свой гражданский долг. Люди вроде этой Татьяны просто заражены комплексом неисполненного долга. Она может и заявить, хотя муж станет её отговаривать. В таком случае она заявит тайком от мужа: сегодня к нам приходил беглый убийца, примите все меры. Мол, у этого Ирошникова и аппетит настоящего убийцы. Он съел огромную тарелку тефтелей, курицу и ушел в неизвестном направлении. Видимо, нанизывать на лыжную палку ещё одну бабушку.

     - Да, погуляли мы на славу, - Вербицкий погладил себя по твердому животу. - Мой фельдшер Одинцов чуть из окна не выпал.

     - Кажется, сто лет назад все это происходило, - вздохнул Ирошников. - В какой-то другой жизни.

     - Да, веселые времена, - Вербицкий обернулся к жене. - Танечка, будь любезна... Нам с Антоном нужно поговорить с глазу на глаз, ты понимаешь.

     - Конечно, - Татьяна подскочила с дивана, с благодарностью улыбнулась мужу, мол, спасибо, что избавил меня от общества этого страшного человека, и закрылась в соседней комнате.

     - Спасибо за угощение, - Ирошников отодвинул от себя пустую тарелку. - Все-таки, домашняя кухня - это из разряда вечных ценностей, нетленных.

     - Если негде переночевать, оставайся, мы потеснимся.

     - Спасибо, мне есть, где ночевать, - сказал Ирошников. - Собственно, зашел я к тебе немного одолжиться. На работу я ведь устроиться не могу, везде паспорт спрашивают. Перебиваюсь, чем придется. На той неделе больного грузчика в мясном отделе гастронома подменял. А эта неделя - вся мимо денег.

 

***

 

     Ирошников вспоминил вчерашний рабочий день. С вечера он разгружал коробки с карамелью в кондитерской «Галактика». Но хозяин, обещавший рассчитаться в конце работы, вдруг сделал интересное предложение: «Оставайся ночевать здесь вместе со сторожем, утром получишь тройной тариф. Главное присматривай за сторожем - это главное. А то спалит весь магазин к чертовой матери. И уволить его руки не доходят, родственник со стороны жены». Ирошников после короткого раздумья согласился. Накануне лопнул старый брезент на раскладушке, и Ирошников дал себе слово не возвращаться обратно к Ларионову без новой раскладушки или надувного матраса.

     Весь долгий вечер и часть ночи неблагонадежный сторож крутил в подсобке музыку. А, хлебнув лишнего, залил виниловые пластинки сладким портвейном и сломал ветхий ламповый проигрыватель. Хватаясь за стены, сторож побродил по помещению, рухнул поперек дивана и уснул. В подсобке стоял тошнотворный сивушный дух, и Ирошников отказался от мысли выспаться на мягком. Подстелив попавшийся под руку овчинный тулуп, он лег на прилавок и долго не мог заснуть, все ворочался. Из подсобки доносился храп, свист и хрюканье сторожа.

     На утро выяснилось, что у хозяина «Галактики» серьезные неприятности и на месте он появится не раньше следующей недели. Сторож, тоже оставшийся без зарплаты, тер кулаками красные глаза, ковырял в носу, матерился и, наконец, попросил у Ирошникова мелочь на бутылку пива. Так и не получив обещанных денег, Ирошников напился чаю с конфетами и вышел на улицу, решив, что новую раскладушку он купит не взирая на все козни судьбы. Прогулявшись на свежем воздухе, он с удивлением обнаружил, что ходу от злополучной «Галактики» до дома Вербицкого всего-то четверть часа.

 

***

 

     - Сколько? - Вербицкий растянулся в кресле, вытянув ноги к телевизору. - Говори, не стесняйся. Зарплату в этом месяце ещё не давали, но я пойду снимку с книжки, без проблем.

     Ирошников подумал и назвал весьма скромную сумму.

     - С такими деньгами у тебя живот к позвоночнику прилипнет, - Вербицкий чуть не рассмеялся. - Давай так: заходи часа в четыре. Мне нужно сейчас в центр отъехать, вернусь я уже с деньгами. А хочешь, оставайся здесь, подождешь меня, с Татьяной покалякаешь.

     - Нет, у меня дела, - соврал Ирошников, коротать время в обществе перепуганной женщины не хотелось. - Давай так: ты возвращайся, а я в начале пятого подсосусь.

     - А что это за приятель, у которого ты прячешься?

     - Подробностей тебе лучше не знать. Ты мне расскажи, что на работе происходит? Люди верят, что это я, - Ирошников почему-то никак не мог выговорить нужное слово, - верят, что я преступник?

     - Люди слишком заняты собой, чтобы думать о твоей персоне, - искренне ответил Вербицкий. - Людям только до самих себя дело, все остальное по боку. У всех память коротка, помуссировали эту тему недельку. А потом все забылось, пошло по старому, будто и не было ничего. Зарплату задержат на день другой - это всех волнует, об этом говорят. А то какую-то бабку палкой пришпилили. Кто станет об этом вспоминать?

     - Ясно, - кивнул Ирошников, со дна души поднялись хлопья какой-то серой мути и застили собой весь мир.

     - Ты лучше вот что скажи, - продолжил Вербицкий. - Скажи, как ты думаешь, это сложно убить человека? Интересно, что при этом испытываешь. Нет, нет, я не про тебя. Просто интересно, что испытывает один человек, убивая другого.

     - Сколько раз повторять: я не убивал никого, - Ирошников чуть не заскрипел зубами. - И не знаю, что испытывают убийцы. Может, эрекцию. А может, просто блевать тянет, - он поднялся с кресла. - Значит, в начале пятого у тебя.

     Вербицкий вышел в прихожую вслед за Ирошниковым. Когда тот надел пальто и шапку, протянул руку. Ирошников ответил крепким рукопожатием, закрыл за собой дверь.

     Когда Вербицкий вернулся в комнату, Татьяна стояла у окна. Подойдя к ней, Вербицкий встал рядом, обнял жену за плечи. Он видел, как Ирошников медленным шагом брел через занесенный снегом сквер.

     - Как быстро человек опустился, - сказал Вербицкий. - Не знаю почему, но жаль мне его, по-человечески жаль.

     Силуэт Ирошникова исчез за дальним домом, но Вербицкий продолжал стоять у окна, остановив взгляд на черных стволах и ветвях тополей.

     - У меня тарелка дрожала в руках, когда я подавала на стол, - сказала Татьяна. - Если бы он действительно остался у нас в твое отсутствие, я бы убежала из квартиры в этом халате и тапочках. Я слышала из той комнаты, как ты предлагал ему остаться здесь. Даже переночевать уговаривал.

     - Это всего-навсего игра в вежливость. Я только предложил, но он-то понимал правила, понимал, что соглашаться нельзя. Он видел твои глаза, черные от ужаса.

     - А если бы он согласился здесь ночевать? Ты об этом подумал? В этом Ирошникове ничего человеческого не осталось, а ты предлагаешь ему какую-то игру в вежливость.

 

***

 

     Ровно в половине пятого вечера Ирошников той же дорогой через сквер подошел к дому Вербицкого. Не доходя полтораста метров до подъезда, он остановился. На тротуаре возле парадно стоял желто-синий милицейский «газик». Ирошников прислонился плечом к дереву, замерев, простоял несколько минут, «газик» не уезжал. Быстро замерзнув, Ирошников прикурил сигарету, закрывая оранжевый огонек ладонью. Выходит, Жена Вербицкого все-таки позвонила в милицию? Или машина оказалась здесь случайно?

     Если бы милиция серьезно готовилась к визиту Ирошникова, то уж не выкатила на всеобщее обозрение свою машину. Его бы тихо взяли и упаковали в подъезде, а машину подогнали бы в последнюю очередь. Скорее всего, на «газике» прикатил пообедать или поужинать какой-то милицейский чин, у страха глаза велики, - старался приободриться Ирошников. Он выкурил вторую сигарету, решая, быть или не быть, уходить ли ему восвояси или смело шагать к подъезду и подниматься на второй этаж.

     Нет, идти к Вербицкому - чистой воды безумие. Татьяна могла колебаться целый день, а за Вербицкийь минут до его появления снять трубку и позвонить в ближайшее отделение милиции. Едва ли поймешь женскую логику. А из отделения выслали наряд, который подъехал куда? Конечно же, к самому подъезду. В отделениях мудрить, выстраивая планы хитроумных засад, не станут, им не до того, слишком много рутинной серой работы. Жаль, что все получилось так бездарно. Запустив ладонь в карман, Ирошников пошуршал мелкими купюрами. Задернутое желтыми шторами окно светилось тепло, зазывно.

     Ирошников бросил окурок в снег и зашагал обратной дорогой.

     - Вот видишь, он не пришел, - сказала Татьяна мужу, когда большая стрелка часов приблизилась к восьми. - Так и чувствовала, что он не придет.

     - Значит, занят человек, - зловеще ответил муж. - Значит, дела важные у него.

     - А я, как дура, целый день волновалась, места себе не находила, - Татьяна пересела с дивана на кресло, ближе к телевизору. - Боже, как я волновалась. У меня до сих пор что-то внутри дрожит. Интересно, почему же он не пришел?

     - Значит, есть для него вещи поважнее денег, - высказал Вербицкий очередное пугающее своей двусмысленностью предположение.

     - Сейчас он бродит где-то в ночи, - Татьяна поежилась. - Как я его боюсь. Лишь бы он больше не приходил.

 

Глава 11

 

     Десятников очнулся от холода, открыл глаза и сел на жестком неудобном ложе, спустив ноги на дощатый пол. Осмотревшись по сторонам, он чуть слышно застонал от резкой боли, отдававшей в затылок и виски, голова закружилась. Десятников сплюнул, растер плевок подошвой ботинка. Где он находится? Какая гнусность произошла с ним? Тупым взглядом Десятников разглядывал лампочку, в конусообразном жестяном абажуре, свисающую с потолка на длинном шнуре, круглый стол и пару стульев посередине комнаты, голые отштукатуренные стены без окон.

     Откуда-то тянуло затхлой могильной сыростью и холодом. Еще не понимая смысла проишедшего, он, едва проснувшись, поверил в худшее: влип в какую-то дикую, очень страшную историю. Десятников поднялся с лежака, выяснив, что спал он на собственной дубленке, с подложенными под голову портфелем и пыжиковой шапкой.

     Потирая виски, вышел на середину комнаты, сел на стул, обнаружив на столе пачку сигарет и зажигалку. Проворно сорвав целлофановую обертку, он вытащил сигарету, повернул колесико зажигалки и почувствовал, как голова снова пошла кругом после первых жадных затяжек. Скурив сигарету до самого фильтра, он бросил окурок на дно стеклянной баночки, вытянул из пачки следующую сигарету и тут только догадался посмотреть на наручные часы, простенькие, без календаря. Два часа двенадцать минут. Чего два часа, дня или ночи? И какого дня? Сколько времени он провалялся в беспамятстве на этом топчане? Сутки, может, двое суток?

     Десятников выставил вперед руку, растопырил пальцы, мелко дрожавшие, то ли от слабости, то ли от волнения. Он снова осмотрел комнату, на этот раз осмысленным взглядом, заметил в темном углу уходящую наверх лестницу с узкими перилами. Это вовсе не комната, сообразил доцент, это подвал, каменный склеп, зиндан, теперь понятно, почему в помещении нет окон. Чуткий на ухо Десятников застыл на стуле и долго, минута за минутой, вслушивался в тишину. Показалось, где-то далеко-далеко залаяла собака. Ясно, его вывезли куда-то за город, возможно, в соседнюю область.

     - Эй, здесь есть кто? - спросил Десятников хрипловатым севшим голосом. - Эй, кто-нибудь здесь есть?

     Тишина, тяжелая и гнетущая. Положив локти на стол, Десятников обхватил голову руками. Вспомнился телефонный разговор с неким Сорокиным, предложившим Десятникову высокую должность в представительстве корейской фирмы, вспомнился крупный мужчина в длинном пальто табачного цвета, черный «Мерседес». Предложение от корейцев...

     И как только он, серьезный умный человек, мог поверить во всю эту чепуху? Поверить на слово совершенно незнакомому человек, первому встречному? Дал усадить себя в машину, отвезти неизвестно куда. Об этом и подумать страшно: его похитили. Да, именно так, похитили, и теперь станут тянуть деньги с жены, а когда та наберет искомую сумму и передаст деньги вымогателям ему, Десятникову, не медля ни минуты, пустят пулю между глаз, бросят ещё теплое теплый труп в придорожную канаву, обольют бензином и сожгут как полено. Жалкие останки захоронят, как неопознанный труп. Вот и все, точка.

     Десятникову стало жалко себя, молодую жизнь, жестоко и беспощадно погубленную. И Люся станет вдовой - печально. Но она-то долго не провдовствует. Может, женской скорби хватит от силы на полгода, быстро устанет разыгрывать из себя страдалицу. А там найдется какой-нибудь добрый человек, утешит вдову. Почему бы и не утешить? Жилплощадь в центре города, дача рядом с Жуковкой, машина, отец Люси человек с положением и обширными связями. Утешителей много найдется, целый хвост выстроится, выбирай, Люся, на конкурсной основе. Десятников сжал кулаки и слабо застонал. Вытащив из пачки ещё сигарету, он подошел к лестнице, верхним концом упиравшейся в плотно закрытый люк.

     - Эй, - крикнул Десятников, подняв голову кверху, придумывая, как бы обратиться к своим тюремщикам, но ничего не придумал. - Эй, люди. Вы меня слышите, люди?

     Правильно, «люди» то самое искомое слово. К этим сволочам надо обращаться не то чтобы почтительно, но без лишней грубости, иначе можно настроить мучителей агрессивно, только хуже будет. Постепенно голова прояснялась, возвращалась способность мыслить логично, критически оценивать ситуацию. Он подошел к столу, прикусил зубами фильтр незаженной сигареты.

     Кому в голову может придти дикая мысль похитить из корыстных соображений какого-то доцента экономической кафедры вуза? - спросил себя Десятников. Москва кишит богатыми людьми, а он, кто он такой? Не председатель правления банка, не директор сети коммерческих магазинов. Он вообще коммерцией не занимается, много с него не возьмешь. Положим, Люся сможет найти какую-то сумму наличными, что-то снимет со счета в банке, тестя растрясет. Еще Люся может продать квартиру - это уже кое-что. Нет, не станет жена квартиру продавать, даже ради свободы Десятникова, не следует преувеличивать широту женской души.

     Квартиру не продаст, а вот машину, пожалуй продаст. Но много ли выручишь за пятилетний «Фольксваген»? Этим бандитам раз утереться. Десятников снова поднялся и принялся ходить по подвалу, заложив руки за спину, решив, что все пришедшее с ним противоестественно и совершенно дико. Итак, главное: зачем нужно было похищать Десятникова? Безответные вопросы жгли душу.

     - Эй, вы, тут есть кто? - повысил голос Десятников. - Я хочу поговорить с вами. Что происходит? Люди, что тут происходит?

 

***

 

     Егоров закончил третью партию в шашки полным разгромом своего помощника Ильи Воронина.

     - Еще хочешь? - спросил он.

     Воронин, расстроенный тремя поражениями подряд, не смог скрыть огорчения.

     - А техника у тебя слабая, только за счет зевков и выигрываешь.

     - Технику какую-то придумал. Скажи просто: не умею проигрывать.

     Воронин показал пальцем куда-то в сторону. За окном теплого рубленого дома летел и летел, исчезая в ночи, крупный снег.

     - Пожалуй, нас тут к утру занесет. - Не занесет, - возразил Егоров.

     Он удобнее устроился на стуле, отодвинул в сторону шахматную доску и уставился на экран небольшого телевизора, по которому шла прямая трансляция довольно скучных событий: пересекая подвальное помещение от угла к углу, заложив руки за спину, расхаживал взад-вперед Десятников. Иногда доцент останавливался, начинал жестикулировать, словно разговаривал с невидимым собеседником или самим собой и снова мерил шагами подвал. Вот Десятников в который раз остановился, прислушиваясь к каким-то звукам, поднял голову, спросил громко: «Есть здесь кто-нибудь? Живая душа здесь есть?» Не получив ответа, доцент уселся у стола, пробормотал что-то невнятное и плюнул на пол.

     - Совсем человек извелся, - сказал Воронин. - Надо звать.

     - Рано, - ответил Егоров. - Препарат, что ты ему ввел, ещё действует. Сейчас он чувствует себя, словно накануне напился в лоскуты, голова чугунная. Бесполезно с ним разговаривать в таком состоянии. Пусть немного очухается.

     - А что за лекарство я ему вколол? - Воронин стал складывать шашки в пластмассовую коробочку.

     - Тиогентал натрия, если тебе что-то говорит это название. Восемь кубиков - шесть часов глубокого наркотического сна.

     - Лучше пользоваться традиционными средствами, хлороформом, например, - Воронин закрыл коробочку крышкой.

     - Хлороформ - это позавчерашний день, - Егоров продолжал смотреть на экран. - Не надежно, не эффективно. И потом, как ты все это себе представляешь? Я сижу на заднем сидении автомобиля, выливаю хлороформ на какую-нибудь тряпку или вату, так? Займет это секунд десять. А Десятников понимает, что-то не так. Он чувствует острый неприятный запах. У него есть время на контрдействия. Мои руки заняты, твои на баранке. А за десять секунд можно много дров наломать. Он может выпрыгнуть из машины, вырвать ключ из замка зажигания.

     - А что бы ты сделал на его месте?

     - Для начала выколол бы глаз водителю, а там по обстановке.

     - Вряд ли бы ты много успел за десять-то секунд. Шансы пассажира в такой ситуации практически равны нулю. Окажись я на его месте, просто сидел и ждал своей участи. Хотя, не могу представить себя на месте жертвы. Меня никогда в жизни не похищали. Да и кому нужно меня похищать? - Воронин глядел в черное окно, как в омут. - Вот если бы меня похитила одна подруга молодости, я бы не сопротивлялся. Представляешь, я возвращаюсь с работы, устал, жизнь не мила. И вдруг меня заталкивают внутрь машины и силой увозят в романтическое путешествие.

     - А где бы ты хотел провести путешествие?

     - На планете так много прекрасных мест, просто незабываемых, - глаза Воронина затуманились мечтательной дымкой.

     - Ну, например?

     - Феодосия или Судак, - Воронин приложился к горлышку пивной бутылки. - Много хороших мест, очень много.

     - Получишь летом отпуск, - сказал Егоров. - Сам себя похитишь и отправишь наслаждаться жизнью в какой-нибудь Судак.

     - Жена не отпустит, - Воронин снов глотнул пива. - Она сидит целыми днями дома, и всякие глупости ей в голову лезут. Что я молодухами от неё гуляю и всякое такое. Она ведь работала на галошной фабрике, совсем молодая на пенсию ушла. У них на вредном производстве, как у нас в армии, когда командируют в «горячую точку», день идет за три. Два сапога пара.

     - Просто судьба.

     - Теперь торчит целыми днями дома, как штык, - Воронин поморщился. - Телевизор посмотрит, сыну в рязанское училище письмо напишет, ужин сготовит. Сейчас, наверное, думает, что я у какой-нибудь бабы под боком. И на работу не идет. Говорит, я и так изработалась, как лошадь. Ревновать у неё здоровье есть.

     - Скучно мне с тобой, - Егоров зевнул.

     - И мне с тобой скучно, - Воронин допил пиво.

 

***

 

     Устав от тягостного ожидания, Десятников подумал, что решение его судьбы откладывается на неопределенную перспективу. Просидев неподвижно на стуле полчаса, он почувствовал, что замерз, встал, сделав несколько кругов по подвалу, улегся на деревянный топчан, прикрывшись до пояса дубленкой. Придвинув под голову портфель, он незаметными движениями открыл сначала один, затем другой замочек. Преступники, как правило, не оставляют заложников в живых, - сказал себе доцент. Десятников потянулся, заворочался на своем жестком ложе. Параноидальный страх, управлявший сейчас его действиями, становился нестерпимым, причинял больше мучений, чем боль физическая. «Скорее бы все кончилось, - сказал себе Десятников. Только бы скорее все это кончилось».

     Но интуиция подсказывала, что мучения, напротив, могут продолжаться бесконечно долго, а воображение, стоило лишь закрыть глаза, рисовало выпуклые зримые картины кровавой расправы и предсмертных страданий, ужасных в своей болезненности. Получив выкуп или хотя бы долю выкупа, преступники, это ясно как день, избавятся от Десятникова, который в будущем может стать центральной фигурой следствия. Ни слезы, ни уговоры, ни обещание молчать, разумеется, не подействуют на злодеев. Это тоже ясно.

     Наверняка в этом загородном доме есть русская печь или камин. Там и сожгут останки расчлененного тела. Предварительно выпустят кровь в ржавое корыто, сольют в снег. Найдется в доме и топор. Руки, ноги, голова полетят в печку. А дальше? Выгребут обгоревшие кости вперемежку с углями, истолкут их в муку, свалят в выгребную яму. Возможно, в доме даже есть промышленная мельница, специально для таких целей, чтобы прятать концы в воду, не оставляя ни малейших улик.

     Мужчины они серьезные, видимо, похищения людей поставили на поток, на конвейер. Только освободится место после Десятникова, тут же привезут следующего заложника. В таком деле без промышленной мельницы никак не обойтись. А может, дело совсем худо: он попался на крючок садистам, которые и выкупа требовать не станут? Они коллекционируют пальцы своих жертв... Или головы? Или ещё что-то? Другие органы... Десятников передернул плечами. Складывают части тела убитых в банки с раствором формалина, а эти банки ставят на полки, вместо книг. А потом длинными зимними вечерами разглядывают экспонаты своей страшной коллекции, любуются ими, вспоминают.

     «А помнишь, как такой-то визжал, когда его кастрировали? Ой, как визжал, я чуть было не оглох. А потом, когда все кончилось, сразу успокоился, затих, даже сигарету попросил». А другой садист в ответ: «А помнишь, как доцент Десятников умирал? Ой, как трудно он умирал, бедняга. Как он ужасно мучался. Не поверишь: самому стало его жалко. Сроду не видел таких страшных мучений. Он весь поседел от боли». Говорит, а сам взгляда не может оторвать от содержимого стеклянной банки. Говорит, и утирает подбородок, потому что слюни бегут изо рта от этих воспоминаний.

     Возможно, события примут несколько иной оборот. Садисты грязно надругаются над доцентом, выколют ему глаза, язык вырежут, а на груди выжгут каленым железом сатанинский знак, как некогда фашисты выжигали на груди партизан звезду... И оставят жить, но такая жизнь будет хуже страшной смерти, куда хуже. Десятников до боли сжал зубы. И ещё ему отрежут уши, конечно, уши отрежут. Это само собой.

     «А уши-то, зачем отрезать?» - продолжил внутренний диалог Десятников. А затем, чтобы не смог узнать своих мучителей по голосам. Вот зачем. Что же тут непонятного? Это как пить дать, что уши оттяпают садовыми ножницами. Он погладил ладонью пока ещё целое ухо и одновременно запустил другую руку в глубину портфеля. Бумаги, бумажки, пара иллюстрированных журналов, ручки. Разумеется, портфель обыскали, вытряхнули все его содержимое на этот самый круглый стол посреди подвала, а затем бросили все бумаги обратно в портфель.

     Нет, к содержимому портфеля не притронулись. Потной ладонью Десятников нашарил обмотанную изоляционной лентой рукоятку ножа с длинным трехгранным клинком, напоминающего штык китайского карабина. Теперь нужно действовать крайне осторожно. Его тюремщики наверняка скрытно наблюдают за поведением своей жертвы, они не должны ничего заподозрить. Возможно, они нашли нож в портфеле и теперь подглядывают за Десятниковым и посмеиваются: смотрите, какой умник нашелся, нож в портфеле носит. Тебя и будем этим ножичком на части мелкие рубать. Десятников заворочался, закряхтел, засовывая нож в рукав пиджака острием к локтю, а ручкой к ладони.

     Вспомнились описанные в газетах случаи, когда заложникам удавалось бежать от перепившихся или потерявших бдительность преступников. Иным даже удавалось расправиться со своими обидчиками. Вытащив руку с ножом из портфеля, Десятников осторожно застегнул его замочки. Так или иначе, теперь у него есть оружие, совсем неплохое оружие для ближнего боя. И ещё вопрос, кто кому станет уши резать. Нож лежал в рукаве вдоль предплечья, холод стали пробивался сквозь тонкую материю рубашки. Да, насчет ушей - это ещё вопрос. И насчет всего прочего - тоже вопрос. Кто и чьими останками печь топить станет - большой вопрос.

     Теперь Десятников испытывал робкую надежду на спасение, но мысли, неприятные, страшные мысли, не уходили, от них по спине бежал холодок. Обычно людей похищают по чьей-то наводке. Что ж, это вполне укладывается в схему событий. Возможно, все это козни врагов, злопыхателей, тесно связанных с преступным миром. Десятников морщил лоб, напрягал память, стараясь извлечь из её темных глубин имена врагов или друзей, которых можно заподозрить в связях с мафией, но тщетно. Аспирант Павлинов как-то обмолвился, что купил у бандитов угнанную в Европе машину. Неужели он?

     Десятников вспоминал тщедушного Павлинова, долговязого, с впалой грудью, вечно непричесанного. Мразь, как он смог? Видимо, проигрался в карты, а рассчитываться нечем. Он и сказал бандитам, мол, чиркну вам имя и адресок одного доцента, у которого тесть большая шишка, с этого дела вы снимете такой навар, что надолго хватит. Но есть тут одна заминка... Павлинов не играет в карты. Десятников пробовал как-то затащить аспиранта на преферанс, но то ответил, что карты в руки не берет.

     Не в домино же он проиграл Десятникова, не в шахматы. Бандиты в домино с Павлиновым не сядут. Аспирант отпадает. Не того поля ягода, кишка у него тонка с бандитами якшаться. А про мафию он тогда просто сдуру ляпнул, болван этакий. Такому хлюпику, как Павлинов, мафия, небось, за каждым кустом мерещится. Но если не он, то кто же?

     А может, жена, Люся? Снюхалась с каким-нибудь подонком, и однажды они решили, что Десятников им помеха. К чему таиться, прятаться, если можно встречаться, жить открыто? Вот и предстоящий отъезд Люсии к родственникам в Тулу теперь выглядит подозрительно. Не к родственникам она едет, а куда-то в другое место, со своим сожителем едет. Змея, сука. Законопатила живого мужа в этот сырой склеп, где он без посторонней помощи отбросит копыта через день-другой. От жажды, от холода. То-то она в последнее время все дулась, как мышь на крупу, все морду воротила, не желая с ним разговаривать. Якобы обижалась на что-то. Вот в чем, оказывается, секрет её обид. А он, слепой дурак, проспал все на свете, проглядел жену. Крякнув, Десятников сел на топчане, едва не выронив из рукава нож с трехгранным клинком. Боже, как он был наивен. И Люся, змея подколодная, отдала на растерзание бандитам собственного мужа.

     Неужели нельзя было расстаться по-человечески, цивилизовано, как интеллигентные люди? Загс, заявления, развод. Она опасалась, что Десятников станет настаивать на разделе имущества, станет судиться из-за денег, дачи, квартиры, наконец, постельного белья. Судиться и судиться, до исступления, до посинения. Меркантильная сучка, тварь. Вот ведь тварюга какая. Опустив голову, он, раздавленный ужасными мыслями, невидящими глазами уставился в пол. Как все гнусно, как беспросветно...

 

***

 

     - Олег Олегович, вы не спите?

     Десятников дернулся всем телом, как от удара током, поднял голову. Голос знакомый, точно, это голос Сорокина или как там его? В распахнутый над лестницей люк пробивался яркий электрический свет. Человек стоял на ступеньках, звал Десятникова, манил рукой к себе.

     - Олег Олегович, поднимайтесьльная. Идите наверх, тут холодно. Идите же сюда,

     Встав на ноги и сделав несколько шагов вперед, Десятников снова испытал легкое головокружение. Ну вот, все страхи, все догадки и версии в прошлом. Сейчас ситуация разъяснится, сейчас любое объяснение, пусть самое чудовищное, лучше неизвестности. На ватных ногах он дошагал до лестницы, кистью левой руки придерживая нож в пиджачном рукаве. Одна ступенька, другая. Он зажмурился от яркого света, словно просидел в полутемном подвале, по крайней мере, год.

     Большая комната, обшитые деревом стены, камин. Не похоже, чтобы здесь глумились над людьми, пытали пленников, выжигая на их телах сатанинские знаки. Крышка погреба упала, скрипнули половицы, собака залаяла совсем близко, видимо, в будке возле дома. Эти звуки вернули доцента из мира воображения в мир реальный, земной.

     - Вот к столу проходите, присаживайтесь.

     Егоров показал рукой на стул с мягкой спинкой.

     Доцент, опустился на стул, плотно прижав рукав со спрятанным в нем ножом к бедру.

     - Очень тут у вас мило, - сказал он первое, что пришло в голову.

     - Хороший домишко, без лишней роскоши, без архитектурных излишеств, но построен на совесть.

     - И подвал глубокий, - машинально отметил Десятников. - А стены не промерзают.

     - Да, натерпелись вы там, понимаю, - Егоров вздохнул так тяжко, будто в погребе сидел именно он, а не доцент. - Обстоятельства заставили нас применить, так сказать, неординарные методы. За что сразу хочу попросить прощения. Кстати, супруга ваша предупреждена, что эту ночь вы проведете вне дома. Срочная деловая встреча. А подробности мы сочинять не стали, у вас это лучше выходит, сочинительство.

     Егоров как-то криво двусмысленно усмехнулся.

     Десятников, озираясь вокруг, покрутил головой, задержал взгляд на черном ночном окне, на экране выключенного телевизора и тут только заметил человека с неопрятной взъерошенной головой, узнав в нем водителя «Мерседеса». Тот, скрестив руки на груди, стоял за спиной доцента, подпирая плечом косяк двери, ведущий или в соседнюю комнату или на кухню.

     - Здравствуйте, - сказал Десятников.

     - Уже здоровались сегодня, - ответил водитель каким-то резким, отрывистым голосом, похожим на собачий лай.

     - Кофе, чтобы согреться, не хотите?

     - Горячего кофе можно. Я и вправду замерз немного там, внизу.

     - Организуй крепкого кофе, - попросил Егоров Воронина.

 

***

 

     Теперь ясно, преступников в доме двое: собеседник Десятникова и тот, что отправился организовывать кофе. Значит, шансы на спасение отнюдь не малы. Если действовать быстро, использовать момент неожиданности... Животный, дикий страх, парализовавший доцента в подвале, не пропал окончательно, страх заставлял соображать быстро, толкал к решительным действиям. Этот мужика, сидящего рядом, можно за пару секунд приколоть ножом к стулу. А голову того, седого и лохматого, разбить первым попавшимся под руку предметом, табуреткой или... Десятников снова огляделся по сторонам, выбирая тот тяжелый предмет, которым разобьет голову водителя.

     Вот хотя бы этой массивной пепельницей с острыми углами, вырезанной из целикового куска мрамора. Дурная башка этого водителя, должно быть, разлетится, как гнилой орех, надвое развалится. Итак, суть плана такова: он выхватывает из рукава нож и острым трехгранным клинком бьет этого черта в грудь, в самое сердце. Хватает со стола пепельницу. А водитель уже бежит на помощь своему хозяину. И получает острым углом пепельницы в лобную кость. Десятников на несколько секунд смежил веки, представляя себе кровавую картину расправы над преступниками, и твердо сказал себе: такое, увы, тебе не под силу, этого ты сделать не сможешь.

     Жить захочешь - сможешь, - поправил сам себя внутренний голос.

     - Вас, наверное, интересует, почему вы здесь? - поинтересовался Егоров. - Но, упреждая вас, сразу отвечу: вы здесь для того, чтобы прояснить один вопросик. Пустяковый вопросик, чисто житейский.

     - И ради того, чтобы прояснить какой-то там житейский вопросик, нужно было меня похищать, травить всякой дрянью? - к Десятникову окончательно вернулся дар речи, он почувствовал себя увереннее. - Ничего себе, прояснить вопросик...

     - Невероятно, но факт. Всего один вопросик. Я его задам, а вы честно ответите. Возможно, мы расстанемся друзьями.

     - Вот кофе.

     Неслышно подоспевший водитель поставил на стол две чашки и занял прежнее место у дверного косяка.

     - Вопросик у нас такой, - Егоров придвинул ближе к себе чашку. - У вас учится студентка Лена Романова.

     Десятников утвердительно кивнул головой.

     - Это ещё не вопрос, - Егоров размешал сахар. - Это утверждение. Вы поддерживали с Романовой половую связь? Это вопрос.

     - Помилуйте, - Десятников вытаращил глаза. - Помилуйте, я же преподаватель. Да, Лену я припоминаю, есть такая студентка. Между прочим, студентка прилежная. Между прочим, успевает по моему предмету.

     - Значит, половых отношений у вас не было, между прочим? Так и запишем, - сказал Егоров, но ничего записывать не стал.

     - Что вы? - Десятников продолжал таращить на Егорова круглые как пуговицы глаза. - Есть же на свете этика. Есть же дистанция между преподавателем и его учениками, то есть, ученицей. Есть грань, переступить которую нельзя. Невозможно.

     Вот все и разъяснилось: эта потаскушка Романова навела на него бандитов. Мстит, подлая душа. А он ещё на Люсю грешил, на жену. Люся, конечно, способна на многое, но до такой мерзости не опустится. И аспирант Павлинов ни при чем. А Романова, ничего себе штучка. Нет, плохо Десятников знает женщин, с его-то опытом и такие накладки - это непростительно. И зря он, не подумавши, сказал этим чертям, что связи с Романовой вовсе не было, глупо.

     Надо было по-другому, дескать, была интрижка, девчонка сама затащила его в постель и всего-то один единственный раз. Он глубоко сожалеет о пришедшем, раскаивается, не может простить себе эту слабость, казнит себя, ну, и так далее. Но теперь поздно идти на попятную, нужно стоять на своем, до конца стоять. Но с какой целью Романова натравила на него этих бандитов? Мстит за то, что бросил её - вот ответ. Но ведь не он бросил Лену, сама порвала все отношения. Сама его бросила, сама же и мстит. Нет, это не логично. И что это за странные вопросы: была ли у него с Леной половая связь? Сами знают, а спрашивают. Или не знают?

     - Я работаю со студентами, молодыми людьми, - продолжал Десятников, отметив, что голос его не дрожит, звучит спокойно, без срывов. - А в преподавательской работе всякое случается. Бывает так, что какая-то студентка воспылает чувствами к преподавателю. И моя профессиональная обязанность не давать никакого повода для надежды на взаимность. Никакого. Мы со студентами по разные стороны баррикад. Моя обязанность...

     - Пощадите, Олег Олегович, - Егоров склонил голову на бок и жалобно посмотрел на Десятникова. - Отрицательный ответ засчитан, как ответ.

     - Я просто хотел прояснить ситуацию, - Десятников постарался улыбнуться. - Хотел, чтобы до вас дошло...

     - Уже дошло, - оборвал Егоров доцента. - Кстати, у вас красивая улыбка. Женщинам, должно быть, нравится, когда вы улыбаетесь. Если бы у меня была такая улыбка, о-о-о... Но я, к сожалению, улыбаюсь редко и оскал у меня какой-то не журнальный. Боюсь после нашего разговора, если вы и дальше будете врать, то перестанете нравиться женщинам. Еще та будет улыбочка, пугающая. Рот до ушей, как у Буратино. И другие части тела могут пострадать.

     - Только не надо этого пси... психологического давления, - теперь голос Десятникова дрогнул. - И почему вы интересуетесь моей личной жизнью?

     - Не вашей. Вы меня вообще не интересуете ни с какой стороны.

     - Не знаю, что там напридумывала эта Романова, только она лжет, - выпалил Десятников. - Она лжет, вы ей верите, а мне поверить не хотите. У меня жена, я избегаю случайных связей. Тем более со студентками. Потому что репутацию берегу.

     Егоров, не слушая доцента, придвинул к себе какой-то предмет, отдаленно напоминающий клещи.

     - Знаете, что это такое? - спросил он

     - Даже не догадываюсь.

     Десятников смотрел на него затравленными мутными глазами.

     - Всего-навсего щипцы для колки грецких орехов. Вы любите грецкие орехи? Очень полезный диетический продукт, создание самой природы. Впрочем, орехи это так... Этими щипцами можно расколоть все, что угодно. Да, простой и эффективный механизм, продается в хозяйственных магазинах. А раскалывает все на свете, - Егоров задумчивым взглядом уставился Десятникову между ног. - Хоть камень расколоть можно,

     Егоров, балуясь, защелкал щипцами. В глазах Десятникова стояли слезы, он путался в словах.

     - Прошу... Я ведь искренне... Я ведь понимаю, случилось недоразумение какое-то. Досадное, - он шмыгнул носом. - Все, что зависит от меня... То есть от вас...

     - Прекратите, возьмите себя в руки. Если и дальше так разговор пойдет, то, уверяю, вам понадобится все ваше мужество. Все, до последней капли.

     - Я не трогал эту потаскушку, - тонко вскрикнул Десятников, но осадил себя, быстро сообразив, что занесло его не туда. - Она сама, - сказал он тихо. - Сама ко мне в постель залезла. Воспользовалась слабостью. Минутной слабостью. Она потаскушка. Она со всеми подряд. А вы... А я...

     - Слушай ты, урод корявый, - голос Егорова стал злым. - Еще пара таких слов, и я тебя убью. Твое тело будут находить по кускам. По ошметкам, разбросанным в разных концах города и области. Так что, у тебя даже могилы своей не будет.

     - Не будет, - Десятников повторил последние слова и вытер тыльной стороной ладони влажные веки. Страх поднимался откуда-то изнутри, из желудка, подступал к горлу, как кислая блевотина.

     - Ничего особенного у меня с ней не произошло, - промямлил Десятников. - Ничего особенного. Несколько встреч. Ну, поцеловал её, ну, как обычно...

     - Ты поцеловал, она забеременела, - кивнул Егоров.

     Десятников ошалело посмотрел на Егорова, оглянулся по сторонам, потрогал кончиками пальцев лоб и губы.

     - Значит, он нашей любви с Леной ребеночек, так сказать, случился? - тупо спросил Десятников.

     - Случился, - подтвердил Егоров, - потаскун ты этакий.

     - Вот, значит, в чем дело, - Десятников снова оглянулся по сторонам и повторил загробным голосом. - Вот в чем дело. И что же теперь?

 

***

 

     Теперь нужно действовать, другого уже не остается. Доцент краем глаза покосился на щипцы для колки орехов, лежавшие на столе перед Егоровым. Нужно действовать. Он уже наполовину вытащил нож из рукава пиджака, пряча предплечье под столешницей, сжал ладонью замотанную изолентой рукоятку. Осталась самая малость: броситься вперед, вонзить клинок в грудь этого мерзавца.

     - Вижу, это известие вас не взволновало, - Егоров продолжал усмехаться. - И уж тем более не обрадовало, - он допил кофе и отодвинул чашку в сторону. - А что же вы кофе не пьете?

     - А вот как раз собираюсь.

     Десятников и не узнал свой голос, таким глухим и напряженным он сделался.

     Двинув корпусом обеденный стол, Десятников выхватил из рукава нож. Поднимаясь на ноги, он оттолкнул стул, занес вверх руку, хотя собирался не делать отмашку, а ткнуть противника ножом в грудь или вонзить клинок снизу, под ребра. Но за долю секунды он изменил решение.

     По столу покатились опрокинутые чашки, стул, на котором только что сидел Десятников, упал спинкой назад. Егоров, совсем не готовый к такому развитию событий, инстинктивно поднял предплечья вверх, стараясь защитить лицо и грудь от удара клинка, то была слишком слабая защита. Еще он успел отклонить корпус назад и пнуть Десятникова носком ботинка чуть выше подъема ноги, в берцовую кость.

     Удар оказался слишком слабым и не совсем точным.

     - Лягаться? - заорал Десятников пронзительно тонким голосом и вместо того, чтобы ткнуть Егорова в незащищенную часть корпуса, сделал новый замах, чтобы ударить сильно и наверняка.

     Но секундная заминка решила итог короткой схватки. Воронин, на протяжении всего разговора безмолвно подпиравший плечом дверной косяк, выхватил из-под брючного ремня пистолет с взведенным курком, снял его с предохранителя и, прижав локоть к бедру, дважды выстрелил навскидку, не целясь. Доцент вздернул к потолку руки, выронил нож и повалился сперва на стол, а потом на пол, увлекая за собой клеенку с посудой. Егоров, не успевший даже испугаться, вскочил на ноги, сделав шаг вперед, наклонился и заглянул в раскрытые глаза Десятникова, за мгновение густо налившиеся кровью.

     - Ты его подстрелил, - сказал Егоров. - Черт, ты его подстрелил.

     Двумя руками он схватился за плечо Десятникова, перевернул тело на живот и стал разглядывать черное отверстие точно посередине затылочной кости.

     - Ну, черт побери, - Егоров опустился на корточки. - Откуда у него этот нож?

     Воронин топтался над телом доцента и никак не мог решить, что делать в этой ситуации оправдываться или лучше смолчать.

     - Надо было обыскать этого деятеля. Вот ведь чего удумал, - неожиданно для самого себя он пнул мертвого доцента ногой в бедро. - Машину сейчас подогнать или до утра подождет?

     - Не знаю, - Егоров пожал плечами. - Голова идет кругом от недосыпу, а тут ещё этот труп. Ты, Илья, все испортил. Мы вместе все испортили. Никогда бы не подумал, что научный работник может всерьез замахнуться ножом на человека, век живи, век учись. А ты, стрелок, только что оставил ребенка без отца. Дите появится на свет, а родной отец уже в могиле. И ты ещё улыбаешься.

     - Недавно в соседнем доме человека убили за то, что он заглядывал в замочные скважины соседних квартир. А в моем дворе человека пристрелили только за то, что он снял колпаки с чужой машины, а этот с ножом бросился. Сидите мирно, кофе пьете, за жизнь разговариваете и вдруг этот нож.

     - Я так думаю, что это с твоей машины колпаки сняли. И в твою замочную скважину заглянули.

 

Глава 12

 

     С раннего утра Егоров заперся в своем кабинете. Плохо выспавшийся и немного раздраженный, он послушал по радио последние известия, заварил растворимый кофе и снял целлофан с коробки шоколадных конфет. Он пробежал глазами заголовки вчерашней газеты, найдя нужный материал, стал читать. Так, вот абзац о бедолаге Розове-старшем. Так, жестоко избит в собственном подъезде, пострадавший доставлен в травматологическое отделение городской больницы номер... Врачи оценивают его состояние... Надо же, даже о состоянии его здоровья написали, словно больницу попал не торгаш, а фельдмаршал. «По данным, полученных редакцией из конфиденциальных источников, покушение на жизнь торгового работника было отнюдь не случайным. По мнению нашего источника, г-н Розов тесно связан с теневыми структурами. Сам пострадавший опасается за свою жизнь, полагая, что бандиты смогут довести свое дело до конца и в больнице. Что ж, торговля, как и прежде, остается криминогенной зоной, где человеческая жизнь всего лишь уцененный товар».

     Эта газетенка сплошная глупость, чтиво для недоразвитых. А эту галиматью написал, - Егоров посмотрел на подпись под обзором событий, - написал некто Дмитрий Ларионов, надо запомнить. Егоров свернул газету и бросил её на подоконник. Да, информация не слишком умная, но не в этом соль. Главное Розов-младший, бухгалтер, теперь уж точно знает, какая неприятность случилась со старшим братом. У Розова-младшего, разумеется, есть своя версия происшествия, он никак не связывает этот неприятный инцидент с мафией, во всем винит себе, страдает из-за того, что подставил брата. Так должно быть по логике жизни, в конце концов, есть же у этого сукина сына сердце в груди. Как бы то ни было, теперь Розов-младший явится в больницу, никуда он не денется.

     День ожидается спокойный, без сюрпризов. А начать его можно с прослушивания записанных на пленку разговоров Лены Романовой. Теперь, когда кончилась эта тягомотина с поисками папаши будущего ребенка, можно вздохнуть свободно, снять прослушивание. Но если девочка влипла в эту историю, не сегодня так завтра может влипнуть и в другую. Пусть аппаратура пока остается на месте.

     Вытащив из ящика стола большой настольный диктофон, Егоров перемотал кассету на начало, нажал кнопку ускоренного воспроизведения. Из динамика раздался странный скрип, будто двигают по паркету тяжелую мебель, заиграла музыка. Ах, не ту кассету он запустил, вторую, а следовало начать с первой и слушать все в порядке очередности. Ладно, пусть крутится эта, какая, в конце концов, разница? А вот телефонный звонок Егоров нажал кнопку воспроизведения записи в нормальном режиме. А, старая знакомая Вероника Устинович.

 

***

 

     - Ты сегодня в ликбезе не была? - голос Вероники казался взволнованным.

     - Сама знаешь, чего спрашиваешь? - голос Лены, напротив, звучал устало, как-то тускло. - Я и вчера не приходила. А что, проверку устроили на первой паре?

     - На его паре всегда проверки. Но я не из-за этого звоню. Тут одна ситуация, довольно странная.

     - Что за ситуация? - Лена не выразила заинтересованности.

     - Десятников пропал бесследно.

     - Найдется. Этот не пропадет.

     - Говорю же, пропал, с концами, - Видимо, Вероника удивилась безразличию Лены. - Дело вышло так, совершенно скандально. У нас второй парой сегодня семинар Десятникова. Мы собрались в аудитории, ждем его пять минут, десять. Ирка, его последняя любовь, аж вся извелась, извертелась вся, а я с ней рядом сидела. Ирка и говорит: профессора кислых щей нет, и примадонны нашей Лены Романовой тоже нет. Это наводит на размышления. Видно, вместе они науку постигают, рядышком и сильно увлеклись, перезанимались - и смеется.

     - Ирка получит чем-нибудь тяжелым по башке, - пообещала Лена. - Хотя её хрупкую девичью головку даже утюгом не прошибешь.

     - Это я так про Ирку, к слову, - Веронике не терпелось рассказать о главном. - Сдим мы так, сидим, и уже всем ясно, что пары не будет. И вот открывается дверь - и в аудитории сразу тихо становится. Входит женщина, вся из себя, одета-разодета. Входит в аудиторию и становится там, где обычно Десятников торчит, возле первого стола. Я смотрю, глаза у женщины заплаканные, красные и лицо отечное. Она спрашивает у Никифорова, как угадала, что именно он староста: «Олег Олегович у вас сегодня семинар ведет?» Никифоров кивает, а женщина снова спрашивает: «А вы не знаете, где он сейчас находится?» Все молчат, мы понимаем, что женщина делает что-то не то, и она это понимает. Всем как-то неловко за нее. А она стоит, словно хочет перед нами разрыдаться. Стоит и не уходит. Тишина в аудитории, все молчат, глаза отводят, всем неловко.

     - Может, Десятников ей денег должен, а она уже кофточку в магазине отложила, а рассчитаться нечем.

     - Ты скажешь, - Вероника шумно вздохнула. - Сразу видно, это для неё вопрос жизни и смерти. Это ведь жена Десятникова нарисовалась. Я первая все поняла, потому что видела её раньше, заметная женщина, яркая блондинка.

     - Как интересно. И долго она так стояла столбом?

     - Долго. Стояла и все не могла поверить, что мужа её нет в аудитории. Наконец, она сказала «спасибо» и вышла за дверь стремительной походкой. Мы толкаем Никифорова, беги за ней, узнай, в чем дело. Она влетела к декану, а Никифоров вошел в приемную и сел у дверей, секретарши как раз на месте не оказалось. Никифоров слышал весь разговор. Оказалось, Десятников не ночует дома. Ты представляешь? Его супруга убеждена, что её котик переживает очередное увлечение, очень глубокое. Такого ещё не было, чтобы он дома не ночевал - и вот скандал. Жена подозревает, что во всем виновата какая-то студентка, с которой у Десятникова связь. Накануне его исчезновения жена поругалась с доцентом, из-за каких-то пустяков, не уточнила. В первую ночь, когда Десятников не пришел ночевать, жена подумала, что он просто обиделся. На вторые или третьи сутки она забеспокоилась всерьез. Нашла его расписание занятий, прибежала в институт.

     - Уж, не думает ли его женка, что Десятников у меня отсиживается?

     - Имен она декану не называла. А может, наш староста только говорит, что не назвала. Жена Десятникова настаивает, что у него роман со студенткой, и дело пахнет керосином, разводом то бишь. Ну, наш старик утешал её, как мог. Воды газированной из сифона наливал, все приговаривал: вы не беспокойтесь, мы не допустим... В смысле, не допустим, чтобы талантливый преподаватель и ученый в одном лице морально разложился на глазах здорового коллектива. Утешал её, утешал, а под конец, кажется, сам всплакнул, за компанию. Короче, старик вежливо закруглил разговорчик, как он умеет. Такой говорун. Ясно, что декану этот скандал нужен, как боль в печенке. Потом кто-то слышал в коридоре, как старик крыл матом Десятникова и в хвост и в гриву. Говорит: у жен хватает наглости приходить в это святое место, в деканат, то есть, со своими семейными дрязгами. Я, что им обязан мужей искать? А завтра, глядишь, притащат сюда грязное белье для постирушек. А Десятникову обещал, как только тот объявится, хвоста накрутить.

     - А жена Десятникова успокоилась?

     - Старик умеет успокаивать. А жена вышла из ликбеза, села за руль какой-то иномарки и укатила. Теперь Десятникова могут с кафедры турнуть. Ирка себе целый день места не находила.

     - Черт с ней, с Иркой и с Десятниковым тоже - сказала Лена. - Ирка - это вообще не женщина, а теремок на гнутых ножках. А Десятников самоуверенный болван, петух гамбургский. Этот Олег Олегович давно уж для меня пустое место. Сама не понимаю, что я нашла в нем в свое время? Где у меня глаза были?

     Егоров остановил воспроизведение, перемотал ленту назад и прослушал последние реплики Лены. Тон девушки показался ему фальшивым, неубедительным. Он поднялся с кресла, распахнул форточку и прикурил новую сигарету. А эта Вероника ничего себе девица, говорила много, но о главном ни слова. Даже не обмолвилась, что отношениями Лены и Десятникова интересовался какой-то мужчина, назвавшийся доверенным лицом Романова. А она, Вероника, разумеется, ничего не сказала, потому что о взаимоотношениях доцента и Лены ничего не знает, а если бы знала...

     Вероника молчит, хотя наверняка уже связала исчезновение Десятникова и тот самый разговор с Егоровым в кафе мороженом. А может, потому и молчит, что поняла: дело тут нечисто, жалеет, что языку дала волю? Или совесть заедает? Вряд ли, совесть, как ей и положено, спит. Вероникой двигают исключительно шкурные соображения. Впрочем, не важны побудительные мотивы к действию - важно само действие, - решил Егоров. Вероника молчит - это главное. Он нажал кнопку диктофона.

     - Я ведь тебе ещё тогда говорила: держись от него подальше, - в голосе Вероники появились назидательные нотки. - Совершенно пустой человек. Но ты меня не послушала. А теперь Никифорова запросто вызовут в деканат, поговорят с ним по-хорошему. Спросят, с кем из студенток поддерживал отношения Десятников? Его припугнут, мол, срежем на экзамене, и он поделится своими соображениями. Красный диплом - ради этой цели он родную мать заложит.

     - Соображения Никифорова - пустые слова. А если ко мне начнут приставать с расспросами, просто пошлю их всех подальше.

     - В крайнем случае, подключишь отца, все само собой рассосется.

     - Вот именно, могу подключить отца, - с вызовом сказала Лена. - А Никифорову, если он станет распускать сплетни и делиться в деканате своими гнусными соображениями, не о красном дипломе придется думать, а подыскивать надгробье на свою могилу. Потому что его отец, копеечный лавочник, дорогое надгробье сыну не поставит. Скорее сам удавится.

     - А что голос у тебя такой уставший, тебя прямо не узнать?

     - Что-то сердце побаливает. Вчера «скорую» вызывала. Думала коньки отброшу, так плохо, - Лена остановилась, сообразив, что сказала лишнее. - Ты извини, я пойду прилягу.

     - А твой отец знает, что тебе плохо?

     - Конечно, не знает. Он откопал какого-то пентюха профессора, и тот звонит мне через день, все приехать хочет. Я уже устала от него. Врачам из «скорой» я больше доверяю. Пока, - Лена положила трубку.

     Егоров промотал ленту вперед, но ни на той ни на другой стороне кассеты не нашел ничего интересного. Нужно ли сообщить Романову о недомогании дочери? Но, судя по всему, новости никакой нет, все люди время от времени болеют, а случается, и «скорую» вызывают. Егоров посмотрел на наручные часы. Что ж, поскольку срочных дел в первой половине дня не предвидится, можно послушать первую пленку, точно узнать, какая хворь приключилась с его подопечной. Он заменил кассету в диктофоне, нашел нужное место, пропустив первые дежурные реплики двух собеседников.

 

***

 

     - Сейчас посмотрим ваши глаза, так, не напрягайте век, когда я трогаю их пальцами, - незнакомый мужской голос, видимо, принадлежал врачу «скорой». - Хорошие глазки. А теперь оскальте зубы. Так, ещё злее скальтесь, как вампиры в страшных фильмах. Вы любите страшные фильмы?

     - Не люблю, - ответила Лена.

     - Еще оскальтесь. Поднимите рукав кофточки. Давайте любую руку, померяем давление.

     Тишина, какая-то едва слышная возня, причмокивание резиновой груши тонометра. Пока тянулась пауза, Егоров успел приготовить вторую чашку растворимого кофе. Вода в электрочайнике стала совсем холодной. Сунув в рот сигарету, Егоров аккуратно, чтобы не испачкать бумаги пыльными подошвами ботинок, пристроил ноги на письменном столе, откинул корпус на спинку кресла.

     - И как давление? - голос Лены казался встревоженным.

     - Почти нормальное для женщины в вашем положении, - голос мужчины, напротив, источал спокойную уверенность. - Сто десять на семьдесят. В первой половине беременности перепадов давления не бывает. Что вас беспокоит?

     - Меня рвало несколько раз за последние дни, - ответила Лена. - Фу, на изнанку вывернуло. А «скорую» я вызвала, потому что меня ударило под самое сердце. Мне стало страшно.

     - Видимо, ваш срок беременности - где-то четыре с половиной месяца, - сказал врач. - То есть шестнадцать-восемнадцать недель. А этот удар под сердце, которого вы так испугались, первое шевеление плода.

     - Вот как, значит, это первое шевеление ребенка? - видимо, в этот момент Лена улыбнулась. - А я чуть со страха не умерла.

     - Умирать не нужно. А с отцом ребенка вы, думаю, проживете долгую и счастливую жизнь.

     - Долгую, счастливую, очень скучную жизнь, - продолжила Лена. - Состаримся на глазах друг у друга и умрем в один день. Заманчивая перспектива. Больше меня осматривать не будете? Ну, по женской линии?

     - Я врач «скорой» всего-навсего, - ответил мужчина. - Поэтому генитальное обследование проводить не стану. Все беременные обязаны проходить диспансеризацию, вам уже пора отправляться к своему врачу по месту жительства.

     - Может, вы порекомендуете какое-то лекарство от тошноты или головокружения?

     - И тошнота, и рвота и головокружение - все это следствие вашей беременности, - голос мужчины оставался ровным и доброжелательным. - Ничего нового тут медицина не изобрела. В организме плода идут обменные процессы, продукты обмена поступают в ваш организм. А это яд. У вас интоксикация, на этом фоне возникают головокружение, тошнота и рвота. Соблюдайте диету. Для улучшения аппетита принимайте витамины группы В. Плюс гигиена, массаж, физические упражнения без поднятия тяжестей и прыжков. Можно бассейн.

     Егоров увеличил горомкость.

     - Я смотрю, у вас так много икон, - сказал врач. - Сразу видно, настоящие старинные вещи, не из дешевых подделок. Собираете?

     - Отец собирает и дарит мне эти штучки время от времени, - кажется, Лена зевнула. - Может, таким макаром старается приобщать меня к русской истории. Или привить художественный вкус. Даже не знаю, что у него на уме.

     - Вы живете отдельно от родителей?

     - Я сама так придумала, а отец не был против.

     - Собирательство древних икон не пустое занятие. И престижное по нынешним временам.

     - Слово «престиж» для меня пустой звук, - Лена издала шикающий звук или высморкалась в платок, не понять. - А вы разбираетесь в иконах? Лично для меня эти доски, как бы это сказать, не предмет поклонения. Но некоторые нравятся. Вот эта, например, где лик Христа.

     - «Спас нерукотворный», - уточнил врач.

     - Точно. Значит, в иконах вы разбираетесь.

     - Поверхностно.

     - Я вас проверю. Как вот эта называется, ну, где Христос сидит на троне?

     - Это называется «Спас в силах». Кажется, начало семнадцатого века. Это Казанская Божья матерь, а это Смоленская. А эта, где рисованные сюжетные картинки, житие апостола Павла. Вообще у вас тут много чего интересного есть. Отличная коллекция, просто великолепная. А вот эта темная икона в углу, неказистая такая, возможно, это конец шестнадцатого века.

     - Вы, похоже, не врач, а искусствовед.

     - Читал кое-какую литературу. Но собирать иконы на зарплату врача. Сами понимаете, несуразица какая-то. Да, удивительная коллекция. У вашего отца тонкий художественный вкус. С таким отцом вас можно только поздравить, хотя родителей мы не выбираем.

     - Спасибо. Добрые слова об отце я слышу не часто, слишком много вокруг завистников. Вообще, вкус у него есть.

     - Видимо, ваш отец ещё и очень богатый человек. Судя по этим подаркам. Отсюда и завистники.

     Егоров положил в рот шоколадную конфету. Врач какой-то попался, слишком эрудированный и слишком любопытный. Внутри шоколадной конфеты оказался коньяк, вкусно. Слушая дальше разговор Лены и врача «скорой», Егоров взял другую конфету из набора, надкусил её, попалась с каким-то белым, сладким до приторности кремом. Егоров бросил конфету в корзину. Тем временем врач пару минут шуршал какими-то бумагами, видимо, заполняя карточку, затем позвонил дежурному на подстанцию «скорой помощи», сказал, что госпитализации больной не будет, а бригада освободилась. Положив трубку, он прошагал в прихожую, попрощался с Леной.

     - Спасибо ещё раз, - сказала она, - вы меня успокоили.

     - И вам спасибо за приятный разговор, - ответил вежливый врач. - Не тяните, обратитесь в женскую консультацию.

     - А можно, я позвоню вам? Если опять станет плохо? Если это удобно.

     Молчание длилось несколько долгих секунд. Егоров успел вытащить из пачки сигарету, прикурить её и поменять положение ног на столе.

     - Вообще-то я занимаюсь частной практикой только в исключительных случаях, - ответил врач. - Но будем считать, что ваш случай именно такой. Сейчас я запишу вам домашний телефон. А работаю я сутки через двое.

     Лена зашуршала бумажкой.

     - Валерий Александрович Вербицкий. Вот как вас, оказывается, величают. А вот мой телефон. До свидания.

     - До свидания, Лена.

     Дверь закрылась, повернулся ключ в замке, наступила тишина.

 

Глава 13

 

     Старший следователь прокуратуры Геннадий Иванович Владыкин отошел от балконной двери и расслабил узел давившего шею галстука. Он ещё раз бегло осмотрел комнату, показал понятым на диван.

     - Садитесь, пожалуйста, - сказал Владыкин. - Смотрите, слушайте. Если будут какие-то замечания, мы занесем их в протокол. Лейтенант, - обратился Владыкин к участковому милиционеру, - вы тоже садитесь. Вот на тот стул в углу.

     - Я могу протокол вести, - сказал участковый. - Писать с ваших слов.

     - В этом нет необходимости, - Владыкин покачал головой и с укоризной посмотрел на милиционера. - Ты уже свое дело сделал, черное дело. Эх ты, гусь репчатый, а ещё участковый, - Владыкин прошелся по комнате. - У нас вот штатный писарь, - он подмигнул долговязому рыжему стажеру. - Юрий Ливанский, будущая гордость и надежда московской прокуратуры. У человека все данные для нашей работы, талант от бога. Не лезет вперед батьки в пекло, как некоторые, - он посмотрел на совсем скисшего участкового. - А, главное, почерк разборчивый. Ты, Юра, садись к столу, вот на тот край, где бумагам места хватит. А водку на столе не трогай. Это после работы.

     Владыкин, медленно расхаживая по комнате, поводил плечами, раздумывая, стоит ли сейчас же позвонить жене, доложиться, что в подарок её брату на завтрашний день рождения он купил настенные часы, симпатичные, в деревянном корпусе и совсем недорогие. Такие часы подарить не стыдно, были б лишние деньги, и себе такие же прикупить можно. Но до получки, если выплату не задержат, остается... Владыкин крякнул. Ладно, часики настенные подождут, тут никакой срочности. Владыкин вышел в прихожую и пальцем поманил к себе женщину с красным от слез лицом.

     - Вы кем доводились покойной? Племянницей?

     Женщина молча кивнула, подняла на следователя голубые водянистые глаза.

     - У меня ключ есть от тетиной квартиры, я открываю дверь, - женщина говорила тихо, прерывисто, часто сглатывала слюну. - А в большой комнате лужа крови на полу. Я позвала тетю, потом открыла балкон. А она там, завернутая в клеенку.

     - Дайте паспорт тому молодому человеку за столом, рыженькому, он спишет данные, - сказал Владыкин.

     Женщина вздрогнула от звонка в дверь.

     - Не волнуйтесь, это судмедэксперт Булкин, - Владыкин подошел к двери, щелкнул замком. - Что-то ты опаздываешь, - заперев дверь, Владыкин принял из рук немолодого мужчины цигейковую шапку пирожком и драповое пальто на ватине.

     - Пробки на дорогах, - Булкин стер с седых усов растаявшие снежинки. - Гололедица. Мы с водителем решили, лучше уж опоздаем, зато живыми до вас доедем. Фотографа я в машине оставил. И так народу много набилось, - Булкин заглянул в комнату. - Позже его позову, пусть делает снимки.

     - Труп тут без тебя трогали, - сказал Владыкин. - Участковый перестарался, первое такое дело в его практике. Взял бабку за ноги и втащил в комнату. Труп на балконе лежал, завернутый в клеенку. Старательный больно участковый.

     Булкин вытащил из брючного кармана мятый платок и, высморкавшись, и внимательно осмотрел в зеркале отражение своего красного носа.

     - Все равно пришлось бы тело с балкона в комнату втаскивать. Это не беда. И мы с тобой ошибались.

     - А вы, - Владыкин повернулся к женщине, - пройдите, пожалуйста, в комнату, сядьте в кресло возле окна.

     Женщина сглотнула слюну, прошла сквозь комнату неуверенной шаткой походкой и опустилась на край кресла, поджав ноги под сидение. Она отвернулась в сторону, боясь лишний раз взглянуть на завернутый в клеенку труп старухи, лежавший у балконной двери вдоль батареи отопления. Булкин же, тщательно причесав волосы, облачился в белый халат. Владыкин, уже переступивший порог комнаты, услышал новый звонок, вернулся к входной двери и распахнул её, не спрашивая.

     - Приветствую, Геннадий Иванович.

     В квартиру вошел моложавый мужчина в гражданском темно-синем костюме и накинутом поверх пиджака сером милицейском бушлате, с потертым чемоданчиком в правой руке.

     - А, эксперт-криминалист, - Владыкин за руку поздоровался с мужчиной. - Про тебя я что-то совсем забыл. Тесновато у нас сегодня. Народу набилось, как в солдатскую баню. Ты, чтобы под ногами не мешаться, начни с кухни и ванной. Лады?

     Мужчина повесил бушлат на вешалку, подхватил чемоданчик, спросил, как пройти на кухню. Владыкин рукой показал направление и, потерев ладонью лоб, обратился к судмедэксперту.

     - Пора начинать, я сегодня хочу пораньше эту бодягу закруглить. А то сейчас ещё начальство принесет нелегкая, из МУРа, из ГУВД.

 

***

 

     Пропустив вперед себя Булкина, Владыкин вошел в комнату. Оглядев собравшихся, он повернулся к стажеру, разложившему перед собой на столе чистые бланки протокола осмотра места происшествия, пару ручек и блокнот.

     - Готов? Тогда начали. Дата, месяц, год. Пиши: старший следователь межрайонной прокуратуры, юрист первого класса Владыкин Г. А. с участием судебно-медицинского эксперта Булкина А.П., эксперта-криминалиста Лобанова Б. - Владыкин остановился. - Как там его по батюшке? Борис, - крикнул он. - Отчество твое как?

     - Сергеевич, - крикнул из кухни Лобанов.

     - Сергеевича, - продолжил Владыкин. - Понятых... Юра спиши с паспортов имена понятых. А также при участии участкового инспектора лейтенанта милиции Харитонова Г. Н., стажера прокуратуры Ливанского на основании сообщения дежурного городского отдела милиции произвел по адресу такому-то осмотр места происшествия в связи, - Владыкин закатил глаза, - в связи с обнаружением трупа. Осмотр производился с тринадцати ноль ноль до... Пиши до семнадцати часов, за это время управимся. При нормальной освещенности и комнатной температуре. С новой строки, - Владыкин проверил, успевает ли стажер записывать.

     - В помещении жилой комнаты находится труп Ангеловой Марии Феоктистовны, как это явствует из обнаруженных в квартире документов. Труп обнаружен на балконе этой же комнаты племянницей покойной Ангеловой Верой Антоновной, сорока восьми лет, пришедшей к родственнице в гости в десять часов утра, - Владыкин прошелся по комнате и обратился к женщине, сгорбившейся в кресле. - Вы ведь к тете в гости пришли?

     - Да, да, в гости, конечно, - женщина подняла и снова опустила голову.

     - Собственно, для следствия это большого значения не имеет, в гости вы пришли или как, - сказал Владыкин, продолжая расхаживать взад-вперед. - Далее. Комната выходит окнами и балконом во внутренний двор дома. Площадь комнаты пять на четыре, комната вытянута по направлению прохода через дверь. Высота помещения три десять. В противоположной от двери стене имеется окно метр двадцать на метр семьдесят, а также балконная дверь с двойными застекленными рамами. Дверь двустворчатая, запирается на внутренний крючок. Два метра на шестьдесят пять, я уж на глазок, без рулетки. Окно также имеет двойные рамы, застеклено, не открывается.

     Чтобы подтвердить свои наблюдения, Владыкин подошел к окну и подергал за металлическую ручку. Понятые, племянница и участковый повернули к следователю напряженные лица, внимательно наблюдая, как тот дергает окно.

     - Не открывается, как видите, - повторил Владыкин, отпуская ручку. - Пиши. Под люстрой посередине комнаты стоит круглый обеденный стол. На столе пустая тарелка, нож, вилка, две чашки, одна рюмка, початая бутылка водки ноль семь импортного производства. В одной из чашек в темной жидкости плавают два окурка. При входе в комнату у левой стены стоит двуспальный диван, вместо спинки три жестких подушки Следов нарушения не имеется. Ведь не имеется? - Владыкин тронул женщину в кресле за плеч

     - Не имеется, - та кивнула головой.

     Владыкин обратился к судмедэксперту Булкину.

     - Алексей Петрович, сядь на диван рядом с понятыми, а то в ногах правды нет. Тот присел на диван и от нечего делать стал поглаживать пальцами густые усы.

     - У правой стены стоит комод, - продолжал диктовать Владыкин. - Ящики комода задвинуты, на них имеются замки, но замки не заперты. На комоде стоят хрустальные вазы и часы, остановившиеся и показывающие четырнадцать часов ровно. На крышке комода на видном месте лежат дамские часы желтого металла на кожаном ремешке. Правее от комода стоит зеркальный шкаф, на котором лежит чемодан, - Владыкин придвинул к шкафу табурет и проворно взобрался на него. - Так, что у нас тут? Пиши: чемодан заперт и завязан веревкой, его поверхность запылена. Пыль покрывает и поверхность шкафа, - Владыкин, стараясь не дотрагиваться руками до шкафа, слез с табурета и чихнул, прикрыв лицо ладонью.

     - Давай я, пока ты чихать будешь, хоть тело посмотрю, - сказал Булкин, томившийся от вынужденного безделья. - А то сижу тут, как свадебный генерал.

     - Подожди немножко, дай хоть закончу описание, пока вдохновение есть. Я уже скоро, - Владыкин потянул за ключ, вставленный в замок шкафа, распахнул сразу обе дверцы. - Пиши. В шкафу на вешалках висят пальто, платья, на полках постельное белье. У носовой платок завернуто пенсионное удостоверение на имя Ангеловой Марии Феоктистовны. Посмотрите, - обратился он к племяннице, - все ли вещи на месте.

     - В шкафу тетя ничего ценного не хранили, - женщина всхлипнула.

     - Прекрасно. Пиши: порядок вещей в шкафу, по словам племянницы хозяйки, не нарушен, - обмотав пальцы правой руки носовым платком, Владыкин закрыл дверцы шкафа и повернул ключ на два оборота. - А в каком месте тетя держала ценности и какие именно ценности, вам известно?

     - На кухне, в банках с крупами. Она мне сказала, мол, если со мной что случится, знай, где храню ценности и деньги. На кухне все лежит, то есть лежало. Там все рассыпано по полу, крупы, макароны. Те банки на столе пустые стоят.

     - Заявление о пропаже ценностей вы сделаете позже. Сначала закончим с комнатой, потом вместе с понятыми пройдем на кухню. А пока там работает наш эксперт-криминалист, снимает папилярные узоры и переносит их на пленку. Но лично я уверен, что все пальцы принадлежат хозяйке. А пока, - Владыкин повернулся к участковому, - ты молодой, нырни-ка под диван, может, чего там есть.

     Участковый, всем своим видом показывая, что вину свою сознает и готов её загладить, вскочил со стула, шлепнулся на колени и, едва понятые убрали ноги, просунул голову под диван, далеко отклячив тощий зад, обтянутый форменными брюками.

     - Есть тут что-то, - сказал из-под дивана участковый. - Вроде тряпочка, - милиционер, боясь в присутствии следователя прокуратуры допустить новую ошибку, не смел пошевелить рукой. - И еще, кажется, ручка лежит или что-то в этом роде, - участковый перешел на казенный язык. - Предмет продолговатой формы.

     - Давай этот предмет продолговатый сюда, - сказал Владыкин. - И тряпочку тоже тяни.

     Участковый вскочил на ноги, протянул находки Владыкину, стряхнув пыль с локтей и коленок, занял прежнее место.

     - Пиши с новой строки, - скомандовал стажеру Владыкин. - Под диваном обнаружена хлопчатобумажная медицинская шапочка на завязках, а также перьевая чернильная ручка фирмы «Вотермен» под малахит с буквами А. И., выгравированными на корпусе, - Владыкин внимательно осмотрел ручку, открыл и закрыл колпачок. - Редкая вещица, заметная, марка престижная. Сдается мне, один человек, наш общий знакомый, - Владыкин подмигнул стажеру, - недавно подписывал при нас этой самой ручкой протокол следственного эксперимента. Что, Юра, та самая ручка?

     - Надо было ещё тогда его задержать, - сказал Ливанский.

     - Возможно, возможно, - внутренне согласившись с мнением молодого человека, Владыкин утешил себя вслух. - Не ошибается, как известно, тот, кто ничего не делает. А мы ищем. И найдем. Тем более что сегодня у нас добыча есть. Да что там, знатная добыча, - положив ручку на стол, он, задумавшись, отошел к окну, едва не споткнувшись о труп старухи. - Таких перьевых ручек в Москве по пальцам считать, штучная работа. Даже инициалы есть. М-да, надо следственную группу создавать, объединять те дела об убийствах дела в одно, - рассуждал вслух Владыкин.

     - А кто войдет в следственную группу? - заинтересовался стажер.

     - Как кто? - Владыкин округлил глаза. - Ты, Юра, первый и войдешь. На тебя теперь вся надежда.

     Ливанский сконфузился. Старший следователь уставился в окно, на занесенный снегом квадрат двора.

 

***

 

     - Так, Юра, с новой строки. У правой стены рядом с диваном ближе к окну стоит трюмо с зеркалом. Ящики имеют замки, закрыты, но не заперты. На трюмо лампа под стеклянным абажуром, - обмотав палец платком, Владыкин выдвинул ящики один за другим. - В ящиках находятся предметы женского туалета и парфюмерии. Нарушений в обычном положении вещей внутри трюмо не имеется. Написал? Умница. Алексей Петрович, - Владыкин кивнул засидевшемуся судмедэксперту Булкину, - начинай осмотр тела.

     Встав с дивана, Булкин подошел к окну, раскрыл на полу чемоданчик, вытащил из него и натянул на руки поскрипывающие резиновые перчатки. Взгляды присутствующих в комнате людей скрестились на Булкине. Развернув клеенчатую занавеску, Булкин сначала склонился над трупом, затем присел на корточки Женщина в кресле закрыла лицо ладонью. Стажер Ливанский сосредоточено почесал правой рукой левое ухо.

     - Что скажешь? - поинтересовался Владыкин, зайдя за спину эксперта.

     - Что тут скажешь? - Булкин пошевелил пальцами, обтянутыми скрипучими резиновыми перчатками. - Оттаивает старушка потихоньку. Уже оттаивает. Ведь она не меньше двух часов в комнате пролежала. Вот и оттаивает.

     Булкин, убедившись, что перчатки не морщат на запястьях, потянулся к лицу старухи, поднял веки.

     - Давай, смотри, - согласился Владыкин. - Пиши, Юра. На полу у радиатора отопления имеется обширное пятно засохшей крови размером тридцать пять на пятьдесят сантиметров. Справа и слева от данного пятна на стене и радиаторе отопления множественные капли крови в виде брызг направление брызг горизонтальное, а также снизу вверх под углом сорок градусов. Капли и мазки крови заметны также на обоях торцевой стены. Возле трупа следов ног не имеется. Труп, внесенный с балкона, лежит на спине, ногами на север, головой на юг, - Владыкин нагнулся и потрогал кончиками пальцев щеку покойной Ангеловой. - Тело завернуто в пеструю клеенчатую занавеску. На ощупь тело холодное, полностью промороженное. Трупный запах отсутствует. Глаза открыты медэкспертом, головного убора нет. Ноги вытянуты по оси туловища, правая нога согнута в колене.

     Владыкин уже уставший говорить без остановки, сладко зевнул.

     - Правая рука согнута в локте, лежит на животе, ладонью вверх. Левая рука лежит вдоль туловища, ладонью вниз. На запястьях обеих рук окружные кровоподтеки. Что это значит, Юра? - спросил Владыкин и, не дождавшись стажера, ответил сам. - Значит, что наш общий знакомый перед смертью приковал Ангелову наручниками к этой самой батарее. Хотел от неё что-то узнать. А узнавать-то нечего было, ценности на своем всегдашнем месте, в банках с крупой.

     - Ирошников мог этого не знать, - ответил Ливанский. - Не знать, где ценности.

     - Ты набираешься мудрости прямо на глазах. Пиши дальше. Труп одет в желтую блузку в черный горох, темную юбку, подпоясанную ремешком. Пуговицы застегнуты, карманы отсутствуют. От груди и ниже блузка пропитана засохшей кровью, - Владыкин, нагнувшись, расстегнул блузку, распахнул её. Судмедэксперт расстегнул и приспустил юбку. - Грудь правильной конусообразной формы, живот выпуклый. Под блузкой бюстгальтер белого цвета, залитый кровью. Трусы розового цвета, пропитаны засохшей кровью посередине, - Владыкин сел на корточки, взявшись за плечо и бедро трупа, потянул его на себя, заглядывая за спину. - Трупные пятна сине-лилового цвета усматриваются на задней поверхности тела. Гнилостные изменения не выражены.

     - Да, как новенькая бабуся, - добавил Булкин, потрогав руками спину трупа, помог следователю уложить тело в прежнее положение. - Ясная вещь, такой морозец на улице стоит. Кстати, никому нашатырь не требуется?

     Булкин обвел присутствующих внимательными глазами, остановив взгляд на застывшей в кресле племяннице.

     - Нет, нет, спасибо, - женщина замотала головой.

 

***

 

     Булкин закряхтел, встал на колени, низко согнувшись над телом.

     - Можешь так записать, - он поднял голову к Владыкину. - По предварительному заключению судебно-медицинского эксперта смерть наступила около семи дней назад.

     Владыкин молча переглянулся со стажером Ливанским.

     - Наступила, в смысле, смерть наступила, от разрушения черепа ударами по голове твердым тупым предметом, - диктовал Булкин, стоя на коленях и наклонив корпус вперед, словно обнюхивая покойную старуху. - Таким предметом может быть, например, молоток. Правое колено трупа раздроблено тяжелым предметом. При пальпировании прощупываются мелкие осколки кости. Волосы трупа, седые, русые, обильно смочены кровью. В правой и левой теменной области имеется три раны с ровными краями размером пять на шесть сантиметров. Рана того ж размера в лобной кости, примерно между глаз трупа. Края ран кровоподтечные, в краях выступают мелкие обломки кости и мозговое вещество. В затылочной области слева имеется рана такого же характера. Кожа лица бледная, веки глаз синюшные, роговицы туманные, зрачки ноль четыре сантиметра в диаметре. Соединительные оболочки глаз кровоизлияний не имеют. Лицо, шея и грудь трупа залиты кровью. Успеваешь? - обратился Булкин к стажеру.

     - Успеваю, - отозвался Ливанский низким придушенным голосом.

     - В ушах и ходах носа имеется застывшая кровь в виде свертков, - Булкин снова согнулся в три погибели, ощупывая пальцами лицо старухи. - На левом виске возле ушной раковины кровоподтек лилового цвета, длинник расположен горизонтально. Не для протокола, кажется, ей кулаком в висок съездили или открытой ладонью. А поскольку сосуды слабые, старческие, образовался синяк. Рот раскрыт, слизистая губ синюшная, без повреждений. Язык в полости рта, там же сгустки крови в виде свертков. Из отверстий носа и уголков рта идут подтеки крови в сторону груди. На шее повреждения отсутствуют. Грудная клетка и живот без повреждений. Вот ещё что пиши. Левая височная и затылочная кости необыкновенно подвижны. При ощупывании определяется отчетливый хруст.

     - Да, досталось старушке перед смертью.

     Владыкин стоял над трупом, скрестив руки на груди.

     - Почему ты думаешь, что ей досталось именно перед смертью? - поднял голову Булкин. - Возможно, как раз наоборот. Голову ей исколошматили молотком как раз после смерти. А убита старуха была одним ударом, вот этим самым. Между глаз. Возможно, преступник как раз не хотел выдать своего профессионализма. А для маскировки разнес старухе череп.

     Владыкин и Ливанский снова переглянулись.

     - Для маскировки, говоришь? - Владыкин хмыкнул. - Ты уж, Алексей Петрович, до конца разберись. Я напишу постановление о вскрытии, ну, чтобы именно тебя припахали на это дело. Тут опытный человек нужен. А то поручат вскрытие какому-то мальчишке, который напортачит так, что не расхлебаешь. Значит, по-твоему, он все кончил одним ударом?

     - Весьма вероятно.

     Булкин внимательно разглядывал изуродованное лицо трупа. Продолжая стоять на коленях, он повернул голову в пол-оборота к Ливанскому.

     - Вот вам, молодой человек, известно, каким способом убивают свиней на мясокомбинатах, когда там вдруг вырубают электричество? Нет, не известно?

     - Мне казалось, если на заводе или комбинате вырубают электричество, он останавливается, - Ливанский задумчиво почесал бровь кончиком ручки.

     - Ни бойни, ни комбинаты, если отключат электричество, не останавливаются, - Булкин печально улыбнулся. - Нет необходимости прерывать производственный процесс. А свиней забивают так. Кстати, это весьма любопытно. Забойщик берет кастет и бьет свинью в переносье, между глаз. Только один точный удар - и готово. А человека можно убивать долго, если не знать, как это сделать быстро и относительно безболезненно, - Булкин показал пальцем на переносицу старухи Ангеловой. - Вот смертельный удар. А остальные повреждения, как я думаю, нанесены уже после смерти. Чтобы следствие не пришло к выводу, что действовал профессионал, - объяснил Булкин.

     - Профессионал, в смысле, что за профессионал? - спросил Ливанский.

     - Тот же забойщик скота, например, - ответил Булкин. - Человек, хорошо знакомый с предметом.

     - Или врач, - заулыбался Владыкин, закончивший к этому времени строительство собственной версии убийства.

     - Или врач, - согласился Булкин.

     - Часто мотив убийства стариков все та же жилплощадь, - сказал Владыкин. - Недавно совсем молодого человека допрашивал, он искусствовед по образованию. Никак не мог дождаться смерти своей бабки и решил действовать самостоятельно. Прописал старушку на кладбище и сразу занялся ремонтом. Очень хороший ремонт сделал. Я даже себе адрес его мастеров записал. Сам ходил героем и даже хвастался своим приятелям, вот как я ускорил события. Он использовал бельевую веревку как удавку. Но в нашем случае мотив, кажется, не жилплощадь.

     - У тети было очень много ценных вещей, - сказала племянница. - В свое время они с дядей много ездили по странам Ближнего Востока, были обеспеченными людьми. Некоторые драгоценности я хорошо помню.

     - Завтра мы встретимся в прокуратуре, - сказал Владыкин. - Там и составим подробный список всех пропавших вещей, - Владыкин повернул голову к двери и крикнул. - Боря, ты там уже закруглился?

     - Еще минут пять, - отозвался из кухни эксперт-криминалист, - и можете сюда переходить.

     Владыкин опустился на корточки рядом с Булкиным, протянул руку к лицу трупа и стал ощупывать его кончиками пальцев.

     - Да, кости лица, их отломки подвижны и трещат при нажатии. Надо распорядиться, чтобы её поскорее в морг отправили. А то через час она окончательно оттает и в комнате станет совсем сыро.

     - Пока я не нужен, выйду на секундочку? - спросил Ливанский.

     - Конечно, Юра, - кивнул Владыкин.

     Поднявшись со стула, стажер вышел в коридор, всей грудью вдохнув тяжелого застоявшегося воздуха. Он прошагал в кухню, чувствуя, как под ногами трещит, разлетается по сторонам гречневая крупа.

     - Что, совсем загоняло начальство? - спросил из-за спины копавшийся в кухонных полках эксперт-криминалист.

     Ливанский не ответил. Он широко распахнул форточку, вдохнул свежего морозного воздуха. Как хорошо...

     Ливанский сделал вдох, выдох и упал в обморок.

 

Глава 14

 

     Ларионов сладко потянулся, расставив в стороны локти, и чуть не смахнул со стола недопитую чашку кофе и блюдце с бутербродом. Небо за окном светилось бездонной голубизной, ровный пласт снега на подоконнике отражал назойливо лезший в глаза солнечный свет. Утро выходного дня то ли закончилось, то ли ещё продолжало тянуться, не понять.

     Он повалился спиной на диван и, с тоской посмотрев на телефон, вспомнил, что сегодня обещал позвонить теперешнему мужу своей бывшей жены Льву Петровичу Максименкову. Пора ответить «да» или «нет», соглашаться с его предложением или отказываться от него.

     Два дня назад Ирошников, Ларионов и Максименков встретились в одном уютном заведении за ужином.

     «Собственно, мне этот адвокат, твой добрый знакомый и почти что родственник, не предлагает ничего кроме тюремных нар и своего внимательного отношения к моему делу», - сказал Ирошников, когда, выйдя из ресторана, они с Ларионовым остались на улице одни.

     Не совсем так. После первой рюмки, Максименков попросил Ирошникова подробно рассказать обо всех обстоятельствах дела. Когда Ирошников закончил свое тягостное повествование, юрист, заметно погрустневший, только и сказал: «М-да, ну и история», и надолго уткнулся в тарелку с рыбной закуской.

     - Я не совершал этих преступлений, - сказал Ирошников, видимо, ждавший ободряющих слов.

     - Это не имеет значения: совершал или не совершал, - поднял голову от тарелки Максименков. - Пока нет обвинительного приговора суда - вы честный человек. Но даже если вас осудят, можно бороться за вас и дальше.

     - А подкупить судью или следователей, чтобы развалили это дело, ну, это в принципе возможно? - не подумав, бухнул Ларионов.

     - Ты иногда такую чушь говоришь, - усмехнулся Ирошников, - что хоть сквозь землю проваливайся, лишь бы от тебя подальше.

     - А у вас что, так много денег? - хихикнул адвокат. - Вы работаете корреспондентом газеты и у вас хватит денег, чтобы купить московских следователей и судей?

     - Пожалуй, не хватит, - кивнул Ларионов. - Даже если писать лишь заказные статьи.

     - Председатель одного московского суда мой старый приятель, - Максименков, покончив с рыбой, вытер рот салфеткой. - Очень старый приятель, мы вместе начинали, но потом дороги разошлись. Мы ходим в баню, летом судья гостит на моей даче. Дружим, одним словом. Некоторые мои дела рассматривались в его суде. Но даже в мою бедовую голову никогда не приходило дать судье на лапу.

     - Значит, судьи вообще не берут? - влез Ларионов с новым вопросом.

     Максименков закашлялся до слез в глазах, а, откашлявшись, сказал.

     - Давайте расставим все точки там, где им место. И не будем вслух высказывать безумные идеи на водочных парах. Слушай: в Москве за взятки не осужден ни один судья, хотя слухи о тех, кто берет, ходят. Я ведь не утверждаю, что судьи вообще не берут. Может, где-то, как-то, у кого-то. Но все равно, судьи вне подозрений, как жена Цезаря. По закону в их отношении нельзя предпринимать следственных действий. Я это говорю, для того, чтобы вы сразу себе уяснили: все противозаконные действия отпадают. Я кое-чего добился в жизни, у меня адвокатская контора. У меня есть человеческие привязанности, - он подмигнул Ларионову. - И я не хочу потерять все, что имею, из-за чужой глупости. Я на это никогда не пойду и никакой уважающий себя адвокат не пойдет, а посредники вас поимеют. И не пугай меня, Дима, своей наивностью.

     - Я предложил крайний вариант. А вы что предложите?

     - Пока я знаком с делом со слов подозреваемого, - Максименков развалился в кресле с гобеленовой обивкой, сунул в рот сигарету. - Антона Васильевича, - он кивнул на Ирошникова, - подозревают в преступлениях. Их обстоятельства мне нужно исследовать, нужно получить результаты биологической, криминологической экспертиз, результаты вскрытий. И так далее. Словом, мне надо работать с делом. А кто мне это дело даст? Подозреваемый ещё не задержан, значит, его адвокат не может получить документы на руки.

     - И что же остается? - Ларионов показал пальцем на Ирошникова. - Ему на плаху кровавую ложиться?

     - Дима, не надо высокой патетики, - адвокат помотал головой. - Антон просто явится в прокуратуру, его задержат, отправят в изолятор временного содержания и начнут следственные мероприятия. Придется сдаться хотя бы для того, чтобы я мог начать работать. Они постараются оформить явку с повинной, но виниться вам не в чем. Вы знакомы с ситуацией и явились дать объяснения.

     - А сколько мне светит в том случае, если суд признает меня виновным? - спросил Ирошников.

     - Всего-навсего от восьми лет до пожизненного заключения или смертная казнь, сущие пустяки, - отшутился Максименков. - Но я не допускаю такого исхода, даже гипотетически. Хотя у обвинения есть сильные стороны. Один гвоздодер с вашими пальцами, которым раскололи череп тому бедняге, чего стоит. Плюс показания жены убитого. Плюс сосед той старухи, которую проткнули лыжной палкой. Но из любого положения есть выход. Одного моего подзащитного обвинили в хранении наркотиков, боеприпасов и оружия. Одиннадцать граммов опия, три пистолета и боеприпасы нашли при обыске и изъяли. Но удалось добиться его освобождения за недосказанностью преступления. Подзащитный снимал ту квартиру. На оружии и пакетике опия, а все это хранилось на антресолях, не было его пальцев. Суд согласился с доводами защиты.

     - Два убийства - это не хранение опия, - возразил Ларионов.

     - Все это довольно спорно, - сказал Максименков. - И свидетели, которые самих преступлений не видели, вызывают сомнения. Я подумаю, как все можно повернуть.

     - А как мне вести себя там, в прокуратуре? - Ирошников вяло копался в тарелке. - Если они будут на меня давить, сами понимаете...

     - Вы не насильник, не совратитель малолеток, - улыбнулся адвокат. - Вашим делом будет заниматься не сама прокуратура, а милиция по поручению прокуратуры, таков порядок. И нам это на руку. Если прокуратура ещё скрипит, но держится на старых кадрах, то в милиции, одна молодежь неопытная. Как только начнутся допросы вы, Антон, напишите ходатайство, чтобы на эти допросы допустили адвоката, то есть меня. Дело я, в конце концов, получу, но на допросы милиционеры меня не допустят. Сто процентов не допустят. По неопытности и из чувства противоречия. И они сами попадут в ловушку. На суде вы смело отказываетесь от показаний, данных следствию. А я заявляю: показания, данные без участия защиты, а допрашиваемый неоднократно просил допустить на допросы адвоката, не могут быть использованы в качестве доказательств. И показания, данные следствию, - псу под хвост. Здоровье важнее любых бумажек. Если милиция станет дожимать, не очень-то брыкайся. Договорились?

     - Надо подумать, - Ирошников закурил. - Хотя бы несколько дней.

     - Времени на раздумье у вас осталось не много, - Максименков многозначительно поднял брови, мол, мое дело предупредить, а решать вам. - Милиция тоже сложа руки не сидит, и занимается вашими поисками ОРО, оперативно-розыскной отдел. Это серьезные ребята, которые специализируются на отлове беглых зэков, преступников, скрывающихся от следствия или суда. На отлове или отстреле. Вы, Антон, сидите на квартире у приятеля и всерьез думаете, что вас там не найдут. А времени у вас в обрез и денег наверняка мало. Если ОРО вас разыщет, будет хуже вам же самому.

     - И все-таки надо подумать, - сказал Ирошников. - Хотя бы дня три.

     - Хорошо, жду звонка через три дня, - Максименков посмотрел на Ларионова. - Единственная просьба, Дима: не сообщай моей жене о том, о том, что я тебе помогаю и вообще... Она будет против этого. Вера сложный человек.

     - Точно, сложный, - Ларионов решил, что отношения адвоката и Веры совсем не гладкие. - Еще одно слово. Мы рассматривали вопрос только в одной плоскости. Нужно опустить голову и топать в прокуратуру. Но ведь есть и другой путь: найти убийцу.

     - Глупости, - хмыкнул Максименков. - Кто станет искать убийцу, вы или, может, он? Вы, Дима, взрослый человек, молодость позади, кое-что видели в жизни, но не перестаете меня удивлять наивностью. Никаких результатов эти поиски не дадут, все равно, что бегать кросс со спущенными штанами. Только людей смешить. Всем журналистам нравится играть в частных детективов. Это со временем проходит, потому что появляются серьезные заботы. Но некоторые до седых волос разыгрывают из себя сыщиков, - Максименков назвал несколько известных фамилий. - Эти люди даже не понимают, как они смешны.

 

***

 

     Поднявшись с дивана, Ларионов, заметил, что за окном тяжелые облака закрыли солнце, полетел мелкий снег. Он бесцельно побродил по комнате, переставил с подоконника на телевизор пепельницу, поставил на полку книгу. Вытащив из стола записную книжку, он перевернул несколько страниц, поставил телефон на колени и набрал номер. У Иры из Резервного проезда никто не брал трубку. Значит, угощает обедом гостя или сама в гости подалась. А, Бог с ней, погода испортилась, весной больше не пахло, лишь из кухни доносился запах горелого жира. Нет, никуда он не пойдет. Станет киснуть весь выходной здесь, в этой комнате, назло всем знакомым женщинам, назло самому себе, назло всему свету. Поставив телефон на стол, он снова прошелся от окна до двери и обратно и переставил пепельницу с телевизора на подоконник.

     Сев на стул, Ларионов задумался. Как же убить остаток дня и приближающийся вечер, тихий и длинный? Но тут зазвонил телефон.

     - Хотел бы принять приглашение, но не могу, - сказал Ларионов в трубку. - Очень хотел бы приехать, но не могу, - он морщился, выдумывая себе неотложное и очень важное занятие. - Нет, и ко мне нельзя.

     - Вот позвонила тебе в кое то веки раз, а ты не можешь, - женский голос в трубке звучал грустно.

     - Соседка тут, баба Катя, ты её помнишь, удар с ней, что ли случился, - соврал Ларионов. - Что-то вроде удара. Врачи приезжали, только руками развели. Спала старуха днем, во сне все и случилось. У них, пожилых, кровь больно густая, а во сне ещё больше густеет. Сосуды закупориваются. Видимо, тромб оторвался. И то ли в мозг, то ли куда... Врачи говорят, шансов мало.

     - Да, чуткий ты к чужому горю, - ответил женский голос. - Прямо самый человечный человек. Жалко.

     Ларионов не понял, о чем сожалеет собеседница: то ли о том, что он занят и не может встретиться, то ли о том, что соседка баба Катя при смерти. Но на всякий случай он согласился.

     - Мне самому жалко.

     - Значит, доктора так тебя и оставили с умирающей старухой на руках?

     - Ну, она ещё не совсем умирающая, - заюлил Ларионов. - Они говорят, если второго удара не последует, может, выкарабкается баба Катя. Организм-то у неё ещё крепкий. Всю жизнь на физической работе, передовик труда. Медаль даже есть за доблестный труд. Может, ещё очухается. Врачи больше всего за ноги её опасаются, что ходить не будут.

     - Ладно, передавай привет бабе Кате, - сказала телефонная трубка. - Кстати, видела тут тебя на улице дня три назад, под вечер. Бежишь куда-то, торопишься, а лицо просветленное, вдохновенное какое-то. Будто тебя только что в первый раз поцеловала любимая девушка или получку ты получил. Купил бутылку и с ней бежишь домой. Ты был прекрасен. А рядом с тобой какой-то с мрачным видом какой-то субъект шагает. Ты ему хоть налил?

     - Я шел на встречу к адвокату, - признался Ларионов.

     - Что, совсем плохи дела, если по адвокатам бегаешь?

     - Ты прости, не могу больше говорить, - Ларионов, не любивший чужих шуток над собой, тем более шуток женских, тем более шуток неудачных, испытывал внутреннее раздражение. - Баба Катя вроде очнулась. Вроде шевелится. Вроде меня зовет, может, сказать что хочет. А, вот чего оказывается. Она тебе тоже привет передает. Счастливо, - Ларионов положил трубку. - Вот стерва, - сказал он вслух. - Никакого сострадания к чужому горю. Стерва безжалостная.

     - Ты это про кого? - на пороге комнаты стоял Ирошников, уже переобувшийся в шлепанцы, но ещё не снявший припорошенную снегом шерстяную куртку. - Я своим ключом, не стал никого беспокоить.

     - И правильно, что не стал, а то баба Катя проявляет нездоровый интерес к твоей личности. Подозревает старуха, что ты от алиментов бегаешь.

     Ирошников, не ответив, бросил на платяной шкаф местами полысевшую меховую шапку. Расстегнув куртку, он подошел к письменному столу, вытащил из внутреннего кармана и выложил на стол небольшой обмотанный куском газеты сверток. Сняв куртку, он положил её на пол в углу комнаты, упал в кресло и вытянул ноги.

     - У нас что-нибудь пожрать осталось?

     - Ничего существенного, лежат в холодильнике какие-то объедки заплесневелые, - ответил Ларионов. - А ты где пропадал двое суток?

     - Работа случайно подвернулась.

     - Это хорошо, - одобрил Ларионов. Развернув газету, он увидел толстую пачку крупных купюр, взвесил деньги на ладони. - Солидно, более чем солидно. Откуда дровишки? На такие деньги можно месяца три-черыре жить, ни в чем себе неё отказывая. Теперь можно купить надувной матрас вместо сломанной раскладушки, хоть кровать двуспальную. Ты что, все это время у трех вокзалов милостыню просил?

     - Я пошел в «Галактику» получить небольшой должок и встретил одного приятеля из судебного морга. Ему как раз был нужен квалифицированный помощник. Эта работа просто подарок судьбы. А насчет кровати двуспальной, этого не надо. Завтра я съезжаю от тебя. Ты мне так помог, что не знаю, как тебя благодарить.

     - А что решил насчет предложения адвоката?

     - Решил, что это не для меня, тюрьма и все такое. А теперь беги себе за закуской и выпивкой.

     - А ты что, не будешь? С таких-то доходов?

     - Я спать безумно хочу, - Ирошников помотал головой. - Двое суток не спал. Мне бы ванну принять.

     - А что за работа? Трупы что ли обмывать и одевать?

     - Труп тебе за бутылку любой ханыга обмоет, это не проблема.

     - А за что же тогда платят такие деньги? - Ларионов разложил на столе пасьянс из купюр. - Может, и мне твой знакомый денежную халтуру подбросит?

     - Ты своей халтурой занимайся, - дружески посоветовал Ирошников. - Моя халтурка не для тебя. Богатый господин задержался на работе, отпустил охрану. Подъехал на машине к дому, оставил её на стоянке, вылез. А дальше какие-то парни сперва пописали его ножом и опасной бритвой, а потом закололи заточкой.

     - Что, разборки из-за долгов? - Ларионов перестал играть деньгами.

     - Еще проще. У местных парней не хватило денег, и они у этого господина попросили на бутылку. Ну, слово за слово. Трех убийц уже задержали, они даже похмелиться не успели. Четвертого ищут. Жена этого бизнесмена настояла на том, чтобы его хоронили с помпой. Гражданская панихида, два оркестра, гроб из красного дерева с золочеными ручками. И обязательно открытый гроб. Она через своих знакомых обратилась к моему приятелю, мол, не поможете ли тело мужа в порядок привести. Точнее, его руки и, главное, лицо. И вот мы, не разгибаясь, пахали два дня.

     - А что нужно для того, чтобы привести в порядок изуродованное лицо? - Ларионов сложил деньги в стопку, обернул их газетой и отодвинул на край стола.

     - Клей нужен специальный, металлические скобки, леска тонкая и очень много косметики. И ещё терпение. Это трудоемкая работа. Я даже боялся, что покойник расползется по всем швам, когда его в открытом гробу будут выносить из морга. Кожа уже стала дряблой. Но все обошлось.

     - Да, обед ты заработал, пойду приготовлю яичницу.

     Ларионов уже подошел к двери, но обернулся.

     - Слушай, если честно, тебе не противно заниматься всем этим? Ну, трупы, скрепки эти, леска, клей?

     - А тебе, умник, не противно сочинять в своей газетенке статьи для идиотов?

     - Не противно, - помотал головой Ларионов. - Я привык.

     - И я привык.

     Когда Ларионов внес в комнату дымящуюся сковороду с яичницей, Ирошников, скрючившись, спал в кресле.

 

Глава 15

 

     Машина «скорой помощи» с включенной мигалкой на крыше притормозила на перекрестке, давая возможность пешеходам разбежаться по сторонам, и прибавила газу. Вербицкий, ни о чем не думая, сосредоточено смотрел вперед себя на дорогу, будто хотел разглядеть что-то важное на летящем под колеса сером полотне, но видел все те же пустяки: автомашины, уступающие «скорой» левый ряд, черные лужи, серый снег, местами покрывающий разделительную полосу.

     - Далеко ехать-то? - спросил он Силантьева.

     - Минут десять по такой дороге.

     - Тогда выключи сирену и эту иллюминацию. Не на пожар едем, чтобы мигалку включать.

     - Хорошо, - Силантьев выключил сирену и маячок. - Мне без разницы, как правила движения нарушать, что с мигалкой, что без нее. Главное - нарушать, - он рассмеялся не очень веселой шутке.

     - А что случилось, что за вызов? - фельдшер Одинцов отодвинул стекло, отделяющее водительскую кабину от салона «скорой», попытался просунуть голову в образовавшийся проем, но ударился лбом о резиновый уплотнитель. - Что-то я не слыхал, о чем речь.

     - Спит, спит, проснется, - проворчал Силантьев.

     - Ничего серьезного, - Вербицкий оторвал взгляд от дороги, повернул голову к Одинцову. - У какого-то мужика плохо с сердцем, а что конкретно случилось, не понятно. Видимо, жильцы позвонили, сказали только, что в подъезде плохо с человеком.

     - Синяк какой-нибудь водки выпил отравленной, - Одинцов сурово свел брови на переносице и, когда машину подбросило на колдобине, снова ударился больным местом об уплотнитель, потер лоб ладонью. - Не гони так, Петрович, я уже десять шишек набил. Им бы, жильцам этим, в вытрезвитель звонить или в милицию. Так нет, они ноль три звонят. Конечно, «скорая» всегда приедет. Это ментов не дозовешься, а мы всегда тут.

     - Господи, как мне все это надоело, - вздохнул Силантьев. - Спасу нет, как надоело. - Работа эта ломовая, зима эта бесконечная.

     - Жена эта старая, - добавил Одинцов.

     - Жена не надоела, - серьезно ответил Силантьев. - Жена тут при чем? Просто я устал, второй год без отпуска. Только на природе и отдыхаю. Прошлый раз в лесу нашел такую прекрасную дубовую ветку. Начал из неё делать рамки для фотографий. Могу вам подарить, Валерий Александрович.

     - Не надо, - отозвался Вербицкий. - У меня все карточки в семейном альбоме. Куда мне рамки девать?

     Силантьев покачал головой.

     - Фотокарточки в рамках ручной работы и смотрятся совсем по-другому. Мои рамки - вещи стоящие, не тот ширпотреб, что в магазинах навален. У дуба особая фактура, цвет живой, золотистый. Это видеть надо, понимать, любить это дело надо. Вроде, бросовый материал, ветка дубовая. А ты руки приложи, хороший лак. Внучкину фотографию вставил, трехмесячная она на этой карточке.

     - А что сейчас отпуск не возьмешь? - спросил Вербицкий, когда окончательно надоела болтовня водителя о самодельных рамках.

     - На природу уже не выберешься. На лыжах кататься удовольствия мало, снег рыхлый, тяжелый. К весне дело.

     - Совсем ты, Петрович, на своей природе помешался, - высунулся Одинцов.

     - Э, брат, доживешь до моих лет, тогда поймешь, что такое природа, - водитель чмокнул губами. - Вечная ценность. Я, бывает, сижу в машине, глаза закрою, вспоминается лето. Так, закрою глаза и вижу последнее летнее утро, что в лесу провел. Боже мой, как хорошо. Сидел на поляне, слушал голоса птиц. Они ведь все на разные голоса поют, и нрав у каждой птицы свой, особый. Сидел на поляне и словно сам разговаривал с птицами. Это ведь искусство целое, услышать, что сказала тебе пичужка, птичка лесная. Да, уметь надо услышать их голоса. Вот, например, прилетела кукушка, долгие годы накуковала. Это её язык «ку-ку».

     - Как интересно, долгие годы тебе накуковала, - Одинцов недоверчиво покачал головой. - А что тебе другие птицы сказали?

     - Про тебя они сказали, - усмехнулся Силантьев. - Сказали: если и дальше Одинцов будет закусывать водку килькой в томате, то проживет недолго. Слезайте, господа, приехали.

 

***

 

     Остановив машину возле нужного подъезда, Силантьев, не вставая с места, распахнул дверцу и выплюнул на мостовую окурок. Вербицкий вышел из машины, следом выбрался Одинцов и, помахивая на ходу металлическим чемоданчиком, зашагал следом за врачом. Забежав вперед, Одинцов вызвал лифт.

     - Этаж, какой? - он пропустил Вербицкого в кабину.

     - Восьмой этаж, последний, - Вербицкий расстегнул верхнюю пуговицу белого халата. - Ты что, Максим, опять хлебнул?

     - Ни, Боже мой, - Одинцов нажал кнопку и посмотрел на врача округлившимися глазами. - Даже к пиву не прикасался. Там сзади у меня пара банок пива стоит, так я не притрагивался к ним.

     - А то мне показалось...

     - Это только показалось, - загадочно улыбнулся фельдшер, как только растворились двери лифта, вышел на площадку и оглянулся по сторонам. - Тут никого. Ни больных, ни здоровых.

     - Вижу, - кивнул Вербицкий, вышедший следом. - Странно.

     - Да, выходит, ложный вызов.

     Одинцов осмотрел темные углы лестничной клетки, гранитные ступеньки.

     - Спустись на седьмой, а потом поднимись на чердак, - скомандовал Вербицкий.

     Оперевшись локтем на высокие лестничные перила, он достал из кармана пачку сигарет, повертел её в руках, решая, закурит ли прямо сейчас или отложить это дело.

     - Тут никого, - крикнул снизу Одинцов и стал подниматься вверх по ступенькам.

     - Еще на чердаке посмотри и поедем.

     Вербицкий меланхолично разглядывал запертые двери квартир, словно решал, кто из жильцов мог вызвать «скорую». Пробежав мимо врача, запыхавшийся Одинцов поднялся вверх на один лестничный марш.

     - Не видно ничего, - сказал он сверху. - Темно. Сейчас зажигалкой посвечу.

     Одинцов замолчал. Сверху слышались лишь его шаги и какое-то шевеление.

     - Ну, что там?

     - Я думал, тут человек лежит, - ответил Одинцов. - Темно, не разглядеть ничего. А это какой-то тюфяк свернутый. Нету тут никого. Кажется, нету.

     - Кажется, или точно нет никого?

     Вербицкий, раздраженный медлительностью фельдшера, отошел от перил и сам уже собрался подняться на чердак, но тут прямо перед ним распахнулась дверь квартиры. На площадку высунулась молодая миниатюрная женщина в стеганом халате.

     - Это вы по вызову приехали? - тихо спросила она и потрогала кончиками пальцев слегка опухшие щеки.

     - Мы приехали, - буркнул Вербицкий. - А это вы «скорую» вызывали?

     Женщина заблестела слезящимися глазами.

     - Он здесь, у меня, этот пострадавший, то есть больной. То есть мужчина. Он у меня в квартире.

     - Нет тут ни фига, - громко крикнул с чердака Одинцов. - Вонь одна.

     - Спускайся, нашелся больной, - Вербицкий повернулся к женщине. - Что случилось?

     - Пройдите, пожалуйста, - она распахнула дверь перед врачом. - Он в комнате. То есть в спальне лежит.

 

***

 

     Оставив входную дверь открытой, Вербицкий прошел по длинному широкому коридору, миновав освещенный настенными лампами холл, повернул направо, куда показала рукой идущая впереди хозяйка. Войдя в спальню, он перешагнул через одежду, в беспорядке валявшуюся у порога, пустой стакан и неоткрытый флакон с валерианой, остановился в центре круглого ковра и, явно озадаченный увиденным, машинально потер ладонью подбородок.

     Поперек трехспальной кровати животом вниз лежал грузный мужчина, совершенно голый, с татуировкой в виде свернувшейся змеи на левом плече. Подойдя ближе, Вербицкий взял в свою руку предплечье мужчины, но тут же отпустил. Повернувшись к хозяйке, Вербицкий зло прищурился.

     - Это он и есть, ваш пострадавший, в смысле больной? В смысле мертвый?

     - Он умер, когда вы были в дороге, - женщина вытерла кулаком правый глаз.

     - А я тело на чердаке ищу, - сказал из-за спины женщины пришедший на голоса фельдшер. - Все штаны испачкал. А он вот где отлеживается.

     - Помолчи, Максим, - цикнул Вербицкий и, посмотрев на циферблат наручных часов, снова прищурился. - От времени поступления вызова до нашего приезда прошло двадцать четыре минуты, а он, - Вербицкий кивнул на голого мужчину, - а он уже холодный.

     - Боже, я умоляю вас.

     Женщина подняла руки, сдавила ладонями веки.

     - Умоляю вас. Пожалуйста...

     - Что, пожалуйста? - усмехнулся Вербицкий.

     - Пожалуйста, пусть он, - она показала пальцем на фельдшера, - в кухне посидит. Хоть несколько минут пусть там посидит. Это в самом конце коридора, кухня.

     Одинцов вопросительно посмотрел на врача, тот кивнул. Повернувшись, фельдшер ушел в кухню.

     - Я вас слушаю.

     Вербицкий сложил руки на груди и посмотрел женщине в глаза. Хозяйка заговорила слабым придушенным голосом:

     - С ним случился сердечный приступ. Он умер здесь, в этой квартире.

     - На этой кровати, - кивнул Вербицкий. - Я вижу. И кровать, и труп.

     - Я не знала, что делать, Боже, - женщина всхлипнула. - Тогда я и вызвала «скорую». Я не знала, что делать.

     - Одно из двух. Или плакать или разговаривать.

     - А тут курить-то можно? - крикнул из кухни Одинцов.

     - Курите ради Бога, - ответила хозяйка.

     - А пепельница у вас где? - поинтересовался фельдшер.

     - Не знаю я, где пепельница, - женщина готова была разрыдаться, но, пересилив себя, только глубоко вздохнула. - Поищите сами пепельницу.

     - Итак, он умер, а вы позвонили в «скорую» и сказали, что незнакомому мужчине плохо на вашем этаже.

     Вербицкий, закончивший разглядывать лицо хозяйки, решил, что она не так молода, как показалось с первого взгляда, пластических операций на своей мордашке сделала, может, немногим меньше, чем Майкл Джексон.

     - Я просто не знала, куда кинуться, к кому обратиться. Человек, мужчина, умирает в твоей постели - это ужас. Это словами не описать. Я сперва подумала, что-то можно сделать.

     - Воскресить его, например. Но это не по моей части, я людей не воскрешаю. Кем вам доводился покойный? - спросил он, уже хорошо понимая, кем именно доводился хозяйке покойный.

     - Это мой, как бы это сказать, - женщина помялась, - ну, мой хороший знакомый. Добрый знакомый.

     - Добрый знакомый? - переспросил Вербицкий и посмотрел на жирную мужскую спину, на плечо с татуировкой. - Удивляюсь просто, как это вы, хрупкая женщина, выдерживали, - он кивнул в сторону кровати. - Как только выдерживали такую нагрузку, такой вес. В вашем добром знакомом килограмм сто двадцать, не меньше. Ладно, это к делу не относится. Расскажите все спокойно, все как есть, по порядку.

     - Нашел пепельницу, - крикнул из кухни Одинцов. - Не беспокойтесь, нашел.

     - Я заплачу любые деньги, только увезите отсюда это тело, - женщина заговорила яснее и тверже. - Заплачу, сколько скажите.

     - Сколько? - Вербицкий прикрыл дверь в коридор.

     Женщина назвала цифру. Вербицкий поморщился.

     - Это не та сумма, из-за которой стоит пачкаться.

     - Сколько же вы хотите? - слезы на женских щеках почти высохли.

     - Сперва расскажите, что здесь произошло. Я должен знать это не из праздного любопытства. Только говорите правду. На вранье не осталось времени.

 

***

 

     - Это мой друг, - женщина снова показала пальцем на голое тело. - Бывший друг. Он работал вместе с моим мужем, в одной фирме. Мой муж бизнесмен, у него оптовая торговля пивом. Они с мужем друзья, компаньоны, во всяком случае, - казалось, женщина успокоилась. - Гарик навещал меня время от времени, когда мужа нет дома. И вот чем все это закончилось. Он умер прямо на мне. Глубоко вздохнул и умер. Я насилу выбралась, думала сама помру. У Гарика больное сердце. Он пережил два инфаркта.

     - Хочу вам объяснить, каков порядок. Забрать от вас труп права не имею. Сейчас я обязан позвонить в милицию и сообщить о случившимся. Они выедут сюда, составят протокол, дадут направление в морг. Потом приедет труповозка, и тело увезут. Таков сценарий. Кстати, этим парням из труповозки надо заплатить. Они скажут, что не станут выносить тело, дескать, это не их обязанность. Потом скажут, что носилки не влезут в лифт, а за лестницу отдельная плата. Еще скажут, что нужно бы добавить, тогда они отвезут тело ни куда-нибудь, а в хороший морг. Хотя наряд уже у них на руках и, куда вести тело, расписано заранее. Но вам-то от этого не легче. Так что, готовьте деньги. Той суммы, что вы предложили, возможно, хватит перевозчикам.

     - Господи, я заплачу, сколько скажите.

     Женские щеки снова стали мокрыми от слез.

     - Я все объяснил, - сказал Вербицкий. - У вас в квартире ведь не котенок издох, а человек скончался. Понимаете разницу? Где телефон? Мне нужно позвонить в милицию.

     - Я умоляю вас, увезите его отсюда.

     Женщина сморщила лоб, щеки и шею одновременно. Вербицкий удивленно разглядывал эту гримасу.

     - Понимаете, я сама, ещё задолго до замужества, работала диспетчером «скорой». Не в Москве, правда, а в одном маленьком городишке. Мы в некоторой степени коллеги, поэтому я и прошу вас. У меня есть деньги, и валюте, и в рублях. Сколько скажете.

     - Хорошо, а как мне все это начальству объяснить? - Вербицкий поправил воротник халата. - Если я, скажем, нашел в подъезде мертвого человека, то должен действовать по инструкции. Если человек умер в машине «скорой», мне придется долго оправдываться и объясняться. Меня первым делом спросят: как ты допустил, чтобы человек умер на твоих глазах? Это ведь крупное ЧП, когда человек умирает в машине «скорой». У меня будут очень серьезные неприятности.

     - Муж вернется часа через полтора, - вместо ответа сказала женщина. - Если он увидит здесь Гарика, - она посмотрела на труп, как показалось Вербицкому, горящими от ненависти глазами, - увидит, что здесь его тело - и все, моя жизнь кончена. Ваши неприятности пустяки в сравнении с моими. Для начала муж изобьет меня смертным боем или выбросит в окно с восьмого этажа. Скажите, сколько?

     Вербицкий покачал головой, снова взглянул на часы и, наконец, назвал свою цену. Ему показалось, что женщина качнулась на ногах и, вобрав в грудь воздух, на несколько секунд вообще перестала дышать.

     - Ну и расценки у вас, - выдохнула она. - Несуразные какие-то. Дикие совершенно.

     - За все в жизни нужно платить, - наставительно заметил Вербицкий. - Абсолютно за все, даже за совсем маленькие удовольствия, - он дал хозяйке несколько секунд на раздумья. - Ну, так где в этой квартире телефон?

     - Я согласна, - сказала женщина. - Только не могли бы вы сами его одеть? Я даже смотреть на него не могу, - заявила она и тут же посмотрела на труп долгим взглядом. - А прикоснуться тем более не смогу. Это выше моих сил.

     - Сперва рассчитаемся, - сказал Вербицкий. - Затем соберите в одно место, хоть на кровати, все его белье, одежду, дайте простыню побольше.

     - Сейчас, - женщина вышла из комнаты.

     - Максим, давай сюда, - крикнул Вербицкий.

     - Тут я, - быстро подоспел из кухни Одинцов. - Что, за Петровичем спускаться?

     - Давай его сюда, с носилками, - кивнул Вербицкий. - Одевайте тело, - он показал пальцем на кровать. - Аккуратно, без спешки одевайте. Потом положите его на носилки лицом вниз, чтобы трупные пятна остались лишь на животе и груди. И вместе вынесем. Понял? Тогда дуй.

     Приняв из рук хозяйки мужскую дубленку, меховую шапку, сапоги и перчатки, Вербицкий сложил вещи в изголовье кровати. Когда в квартиру поднялись Силантьев с Одинцовым, он взял женщину под локоть и, проводив её на кухню, усадил на стул, пересчитал деньги. Увидев телефон на кухонном столе, Вербицкий поднял трубку, набрал номер диспетчерской службы, сообщил, что вызов ложный, а больного не оказалось на месте, поинтересовался, нет ли других вызовов.

     - Через десять минут они все закончат, - миролюбиво сообщил Вербицкий. - Мне жаль, что так случилось, но все мы смертны.

 

***

 

     Он присел, достал сигареты и закурил. Женщина, съежившись на стуле, не отвечала. Вербицкий докурил сигарету и погасил окурок в пепельнице.

     - Документы у него были с собой? - спросил Вербицкий.

     - Только бумажник.

     - А где он живет, то есть жил?

     Женщина назвала адрес.

     - Так, это в районе Сокольников, тут не далеко, - Вербицкий задумчиво почесал затылок и вдруг спросил. - Вам не надоело целыми днями сидеть дома? Просто вы сказали, что когда-то работали в диспетчерской службе «скорой». Не хотите тряхнуть стариной? Устроиться на ту же работу?

     - Я ведь говорила, мой муж бизнесмен, - женщина снисходительно улыбнулась. - Он поит пивом половину города.

     - Но дома сидеть, это же так скучно, - возразил Вербицкий. - И материальная независимость от мужа - великое дело. - Какая там независимость, вы смеетесь, - женщина брезгливо улыбнулась. - Мне вашей зарплаты не хватит на маникюр левой руки.

     - Одна моя хорошая знакомая проработала в диспетчерской службе всего четыре года. После неудачного развода с мужем, тоже бизнесменом, она осталась без копейки денег и без жилья. Так вот, за это время она заработала себе на приличную квартиру, обстановку и золотые побрякушки. Сейчас она продала все нажитое и собирается уезжать в Америку. И, уверяю, первые годы проживет там безбедно, на старых запасах.

     - Надо же, какая история, - женщина постаралась улыбнуться, но получилась лишь болезненная гримаса. - И что я должна буду делать, чтобы заработать?

     - Это я позже расскажу. Ничего сложного. Я ведь предложил вам работу не потому, что вы нуждаетесь в деньгах, нет. Просто, когда женщина сидит целыми днями дома, её тянет на всякие глупые приключения. А потом жалеть приходится, - он полез в карман, записал на отрывном листочке свой домашний телефон. - Вот, позвоните, если надумаете. А сейчас нет времени долго обсуждать эту тему. Зовут меня Валерий Александрович.

     Он протянул хозяйке листок.

     - А меня Зоя Николаевна.

     Она спрятала бумажку в кармане халата. В наступившей тишине стало слышно, как в спальне водитель Силантьев отдает Одинцову последние указания.

     - Пристегивай его ноги ремнями к носилкам, - басил Силантьев. - Не потащим же мы по лестнице эту тушу. Поставим носилки стоймя в лифт, никуда он не денется.

 

***

 

     Ранние зимние сумерки уже сгустились, когда Одинцов захлопнул за собой заднюю дверцу «скорой». Он уселся на скамейку в ногах трупа, завернутого в простыню, достал спрятанную за запаской банку пива и вытер ладонью влажный лоб. Силантьев, пыхтя, занял водительское место, вставил ключ в замок зажигания. Вербицкий, помогавший выносить тело из подъезда, тоже немного запыхался. Осмотрев безлюдный тихий двор, он вытащил из кармана пачку денег, отсчитал себе половину, другую половину разделил между водителем и фельдшером.

     - Эй, Максим, - через окошко Вербицкий передал деньги Одинцову. - Только не напивайся сегодня.

     Одинцов на секунду просунул в кабину свою улыбающуюся физиономию, исчезнув в салоне, сперва зашуршал купюрами, потом забулькал пивом. Силантьев считал деньги неторопливо, засунул пачку глубоко в карман потертой кожанки. Тронув машину с места, он обратился к Вербицкому

     - Хоть старухе своей да внучке куплю по подарочку какому к женскому дню, - сказал водитель, улыбаясь в седые пушистые усы. - Пусть женщины хоть немного порадуются.

     - Моей знакомой женщине тоже подарок нужен, - отозвался сзади Одинцов. - А ты, Петрович, поменьше прибедняйся. По подарочку какому он купит.

     - Эх, Максим, Максим, - водитель осуждающе покачал головой. - А у меня семья большая. А деньги быстро тают. А я каждой копейке счет знаю. Работаю, работаю, даже о семье забываю за этой баранкой. А ведь человек никогда о семье забывать не должен, о своих близких. Потому что человек без семьи - это полчеловека.

     - Слушай, Петрович, перестань чирикать, - сказал Одинцов. - Голова болит от твоего словоблудия.

     - У тебя от другого голова болит, - проворчал водитель. - Куда ехать, Валерий Александрович?

     - Давай в Сокольники, - ответил Вербицкий. - Найдешь там какую-нибудь улицу или аллею, самую темную, там его и сгрузим.

     - Хорошо, - кивнул Силантьев. - Поищем, где потемнее.

     - Отчего он умер? - снова высунулся Одинцов.

     - Живет он в Сокольниках, - по порядку объяснил Вербицкий. - Возвращался человек с работы или гулял по окрестностям. Сердце прихватило. По словам хозяйки, он два инфаркта перенес. Когда его найдут, а произойдет это, скорее всего завтра утром, то сразу отвезут в морг. А вскрытие покажет, что смерть не насильственная.

     - А-а-а, понятно.

     Фельдшер не торопясь, допил банку пива и, удобнее устроившись на скамейке, закурил сигарету.

 

Глава 16

 

     - Почему ты не позвонил раньше?

     Лена Романова переминалась с ноги на ногу в прихожей своей квартиры и изо всех сил заставляла собственные руки делать что-то естественное. Но что должны делать руки, когда человек выясняет личные отношения? Этого она не знала. Поэтому руки то сплетались на груди, то бессильно опускались, через секунду взлетали вверх, а затем лезли в задние карманы джинсов.

     Простой, казалось бы, вопрос, поставил Ирошникова в тупик. Промычав что-то невразумительное, он снял с головы меховую шапку с проплешинами и почесал пальцами лоб, изображая работу мысли.

     - Так почему ты не звонил?

     Руки Лены снова скрестились на груди, сжатые губы сделались серыми.

     - Слушай, - Ирошников сообразил, что отвечать на вопрос и вообще объясниться все равно придется, - если рассказывать все, что случилось со мной, целого дня не хватит. Я даже не знаю, с чего начать.

     - Соври что-нибудь складное, - пальцы Лены сжались в маленькие кулачки - Начинать лучше сразу с вранья.

     - То, что случилось со мной, нарочно не придумаешь

     Ирошников помял шапку в горячей ладони и положил её на полочку.

     - Догадываюсь: тебя обокрали на рынке.

     - Не совсем, - Ирошников подумал, что холода подходят к концу и скоро лысеющую шапку можно будет выбросить. - Меня не то чтобы обокрали. Все обстоит гораздо хуже. А позвонить я не мог. Дома не живу...

     - А где же ты живешь? На вокзале? - Лена злорадно усмехнулась. - Или нашел себе бабу на этом вокзале и теперь греешь ей постель? Эта работенка по тебе.

     Лена рассмеялась, но её глаза оставались злыми. - Слушай, я ведь пришел не для того, чтобы выслушивать эту оскорбительную чушь, - Ирошников понял, что беседу нужно перевести в другую тональность, человеческую. - А для чего ты пришел? Тебя не было целую вечность, и вот ты заявляешься - здрасьте. А может, я не одна, может, у меня мужчина? Может, я просто не желаю тебя видеть? Об этом ты, разумеется, не подумал. Потому что мысли заняты только собственной персоной. И от тебя водкой разит. Не мог, значит, даже сейчас воздержаться. Свербит, значит. Душа горит. Вместо того, чтобы мне хотя бы один цветочек принести, ты истратил деньги на выпивку. Эх ты, пьяница. Керосинщик жалкий.

     - Я по дороге кружку пива выпил. У меня большие неприятности.

     - У тебя всю жизнь большие неприятности, потому что ты для них создан.

     - Может, ты пригласишь меня в комнату и там мы продолжил нашу приятную беседу? Я ведь ехал сюда через весь город, замерз.

     Не дожидаясь ответа, он скинул куртку и переобулся в мужские шлепанцы.

     Лена не могла решить, изливать ли дальше раздражение или перевести вести разговор в миролюбивом тоне. Она ругала себя за то, что так сильно разволновалась, старалась успокоиться, но только больше нервничала.

     - Ты есть хочешь?

     - Может, тарелка супа у тебя найдется? - Ирошников вспомнил, что ещё не завтракал.

     - Нет у меня супа.

     Лена критическим взглядом осмотрела старый свитер Ирошникова и удалилась на кухню. Пройдя в комнату, Ирошников бегло осмотрел стены, увешанные иконами, нажал кнопку телевизора и, упав в мягкое кресло, щелкнул пультом, но через пару минут выключил телевизор. Лена вернулась в комнату с тарелкой овощного салата и плавающей в кетчупе котлеткой. Ирошников уже дымил сигаретой, стряхивая пепел в морскую раковину.

     - А я курить бросила, - сказала Лена. - Ты врач, а смолишь одну за другой.

     - Странно, ты ведешь себя так, словно беременна.

     - Я веду себя так, как должен вести себя нормальный человек, который не хочет укорачивать себе жизнь, - Лена перешла в наступление. - А ты все так же плывешь по течению. Никуда не стремишься, ничего не хочешь, только пускаешь дым и пьешь пиво. Ведешь себя так, будто завтра тебе умирать. Спешить некуда, потому что все равно никуда не успеешь. Остается только расслабиться и ждать своего часа. А теперь положи руку на то место, где у тебя когда-то билось сердце и отвечай: зачем ты пожаловал? Только не ври, будто ты пришел из-за того, что мы давно не виделись. Не ври, что ты соскучился.

     - Мне нужны деньги, взаймы, разумеется, - Ирошников потушил окурок.

     - А, как же это я сразу не сообразила? - Лена усмехнулась. - Конечно, деньги. Что же ещё может понадобиться мужчине от женщины? Ты в своем амплуа. Смотрю, Антон грустный, озабоченный. Теперь все понятно. Скоро женский день. Нужно приготовить много подарков для дам сердца. Ты ведь никого не забудешь.

     Лена зло рассмеялась.

     - Раньше я не просил у тебя денег, ты меня с кем-то путаешь. У меня неприятности, меня ищет милиция. Если появятся деньги, появится небольшой шанс выпутаться из этой истории.

     - И за что тебя ищут? За кражу наркотических веществ из аптечки? Или пациенты подали на тебя в суд?

     - Ты сердишься на меня, есть за что сердиться. Но сейчас не время выяснять отношения. Мне надо выпутаться из истории, а там все встанет на свои места, все наладится. И наши отношения в первую очередь.

     - Из какой истории надо выпутаться?

     - Меня подозревают в двух умышленных убийствах, по крайней мере, в двух.

     Ирошников постарался коротко рассказать историю своих злоключений, к месту и не к месту вставляя слова «так получилось». Рассказ вышел короткий, но сумбурный, слишком эмоциональный.

     - У тебя талант влипать в жуткие истории, - Лена вытащила из пачки Ирошникова сигарету и прикурила от его зажигалки. - Только одну, - вслух сказала она самой себе. - Чтобы лучше переварить эту кашу. Ведь это сумасшествие какое-то, живая бредятина.

     - Вот и я говорю...

     - Старуха с лыжной палкой в животе, мужик с отбитой головой. И твоя фигура в центре этого ужаса. А деньги, зачем нужны деньги? Сунуть взятку следователю? Это не поможет. Ведь тебя ищут не за то, что ты разбил витрину или чью-то физиономию. А за взятку суд добавит тебе ещё пару лет.

     - Если дело дойдет до суда, то мне дадут по максимуму. А деньги... Они просто нужны - и все. Без комментариев.

     Лена, задумавшись, наморщила лоб.

     - Понимаешь, за последний месяц мои отношения с отцом изменились и не в лучшую сторону. Мы почти не разговариваем. То есть иногда он звонит: как дела, как себя чувствуешь? Пара дежурных вопросов - и все. Отец почти не дает мне денег. Прислал пару недель назад со своим помощником какие-то копейки на молоко.

     - А что случилось?

     - Пустое дело, - Лена покусала ноготь, придумывая причину отцовского недовольства. - Поспорили с ним, не сошлись во взглядах, а в результате скандал и все эти обиды, - Лена покусывала ноготь и смотрела в окно. - И ты ещё со своими сюрпризами. Так не хочется с отцом мириться, кто бы знал. Но если это вопрос твоей жизни или смерти. Тогда съезжу к отцу завтра же, прямо с утра. Скажу, мол, присмотрела себе подарок к женскому дню. И поцелую его в щечку. А сколько нужно денег?

     Ирошников назвал сумму.

     - Такие деньги, как правило, отец при себе имеет. Завтра же и поеду.

 

***

 

     Телефонный звонок вывел Лену из задумчивости. Потянувшись рукой к тумбочке, она сняла трубку, поздоровалась.

     - Последние дни чувствую себя получше, - сказала Лена. - А я думала, вы обо мне забыли.

     - Не забыл, - голос Вербицкого на другом конце провода звучал как-то тускло, устало. - Значит, чувствуете себя лучше? - переспросил он. - Приступов тошноты не было? И, слава Богу. Давление себе не измеряете?

     - У меня этой штуки нет, как там она называется?

     - Тонометр, его нужно купить. А как им пользоваться, я объясню. В консультацию вы ходили? Ничего страшного, позже сходите, после праздников, - Вербицкий кашлянул. - Я, собственно, почему звоню... Приятель привез из Швейцарии один препарат, редкий и очень эффективный. У нас его невозможно достать, потому что выпускать это лекарство начали совсем недавно. Оно улучшает переносимость беременности, выводит из организма матери токсины. Начнете принимать, и сразу забудете о тошноте, рвоте, головокружениях. Чудесное лекарство.

     - Ой, спасибо, это очень кстати, - Лена улыбнулась с такой радостью и облегчением, будто уже начала принимать чудо-препарат. - Это так кстати, что вы себе даже не представляете. А то я совсем замучилась, - косо взглянув на Ирошникова, она оборвала фразу на полуслове. - Спасибо огромное.

     - Пока не стоит благодарности, - Вербицкий добродушно хмыкнул. - Вот когда будут результаты, тогда и поблагодарите. Я привезу вам лекарство, когда угодно. Скажем, давайте завтра с утра.

     - Не нужно беспокоиться, я сама подъеду, куда скажете. У меня машина.

     - Сейчас очень скользко. В вашем положении лучше без крайней нужды из дома не выходить и за руль не садиться. Я сам вам завезу лекарство. - Хорошо, - Лена задумалась на пару секунд. - Только завтра я никак, еду к отцу. А это надолго.

     - Так, а послезавтра я дежурю, - теперь задумался Вербицкий. - Как назло на целые сутки поставили дежурить перед праздником. У многих врачей грипп, людей не хватает. А после дежурства нужно часов десять отсыпаться. Давайте так: я вам позвоню через три дня и мы обо всем договоримся?

     - Годится.

     Попрощавшись, Лена повесила трубку, спросила у быстро проглотившего обед Ирошникова, хочет ли тот кофе, и ушла на кухню. Ирошников полистал толстый глянцевый журнал, с удивлением обнаружил, что читать в нем нечего. Лена вернулась в комнату, поставила перед ним чашку кофе, а сама сделала глоток апельсинового сока из стакана.

     - Кто это звонил? - невыразимое темное предчувствие появилось неизвестно откуда.

     - Это к делу не относится, - она поставила стакан с соком на стол. - Просто знакомый. Достал одну вещь и спрашивал, нужна ли она мне. Кстати, он врач, - добавила Лена и пожалела о своих словах.

     - Что ещё за врач? - глаза Ирошникова сузились.

     - Знахарь, то есть народный гомеопат, - сказала Лена. - Старенький такой старичок, сморщенный, как лежалое яблоко. Очень симпатичный, аккуратный. Лечит травами и народными заговорами.

     - И отчего, позволь спросить, он лечит тебя своими заговорами? - не успокаивался Ирошников.

     - Ни от чего не лечит. Просто эти травы выводят из организма всякую дрянь. Продукты распада и все такое нехорошее.

     - Он тебе какое-то лекарство предлагал?

     - Предлагал пить смесь трав, - Лена, уставшая врать, поморщилась. - Пустырник, шиповник и ещё что-то.

     - А зачем тебе успокоительная смесь?

     - Сплю плохо, - Лена допила сок в три глотка и поставила стакан на стол. - И ещё старичок говорит: когда пьешь эти травы, всегда деньги в кармане появляются и не надо у отца клянчить. Те самые деньги, которые просит знакомый мужик на свои сомнительные дела. Так старичок говорит. А народным гомеопатам я с детства верю.

     - Раньше сюда всякие шарлатаны не звонили.

     - Времена изменились, - Лена покачала головой. - Или ты пришел ещё и затем, чтобы мне выговоры делать за телефонные беседы? Заявляешься раз в пятилетку и ещё выговариваешь мне.

     - Я просто спросил, - Ирошников пожал плечами.

     - Ты прости мою раздражительность. В последнее время с отцом отношения испортились, потому что он тоже лезет с вопросами. Хочет все знать о моей личной жизни. А теперь ещё ты. Может, и вправду нужно принимать для успокоения пустырник или лимонник?

     - Женские неврозы не по моей части, - Ирошников сделал глоток кофе. - А твой отец даст денег? Если я выпутаюсь из этой истории, подарю тебе на память о нашем приключении какую-нибудь вещицу, драгоценность.

     - Подаришь, позолоченное колечко с цирконием, - Лена фыркнула. - Не смеши меня. Позвони завтра вечером. А теперь отправляйся. Я плохо себя чувствую, голова болит. Нет, подожди. Ты любишь смотреть отечественные фильмы, ну, кино наше?

     - Не понял, - Ирошников помотал головой. - По-моему, там любить особенно нечего. Правда, некоторые центральные моменты отечественных триллеров мне очень даже нравятся. Например, половой акт без снятия штанов. Драки, когда удар ещё не дошел, а человек уже упал. Наши умеют снять кино. А почему ты спрашиваешь?

     - Я тут смотрела один старый фильм по телеку, - Лена подняла глаза к потолку, будто на его белой поверхности были начертаны те слова, что она искала. - Этот фильм про любовь и вообще, про положительные эмоции, которых в реальной жизни не испытываешь. И про хороших людей, которых в реальной жизни почему-то не встречаешь. И вот там по ходу действия женщина сообщает мужчине, что ждет от него ребенка. Сама по себе сцена очень забавная. Нечто вроде полового акта без снятия штанов, даже смешнее. Мужчина-то живет с ней, поживает и даже не догадывается, что от такой близости может появиться ребенок. Она, героиня, сообщает ему, герою, эту ошеломительную новость. От их близости, ну, ты понимаешь...

     - К сожалению, я этот гениальный фильм не смотрел.

     - Это не важно, смотрел ты его или нет, - Лена переставила с места на место пустой стакан. - Я же тебе все и так рассказываю. Так вот, на героя это сообщение производит такое впечатление, будто случилось чудо, а не вполне естественная вещь. Он мечется, что-то орет невразумительное, едва башкой окно не вышибает. Просто готов взорваться от счастья. Хотя, если разобраться, радоваться ему особенно нечему. Герой не имеет ни кола, ни двора, а ребенок, пока быт не налажен, не нужен.

     - А, смотрел, - кивнул Ирошников. - Супруги потом разводятся, потом сходятся вновь - и все счастливы. Подожди, как же он называется?

     - Не важно, - Лена подняла стакан и, переложив его из руки в руку, снова поставила на стол. - В нашем кино всегда все правильно. Если герой положительный и вдруг узнает, что у него будет ребенок, то этот герой и ведет себя сообразно своей положительности. Ну, как полный идиот, как обезьяна. Прыгает и улюлюкает. Если герой отрицательный, он тоже ведет себя соответственно. Предлагает любимой женщине денег на аборт и убеждает её в том, что каждому овощу свое время. А такому овощу, как ребенок, тем более. Вообщем, младенец - это несвоевременно.

     - Ты так хорошо изучила историю вопроса, что хоть за диссертацию садись. Или хочешь устроить небольшой тест. Узнать, кто сидит в этом кресле, герой положительный или негодяй.

     - Вот-вот.

     - Денег на аборт я предложить не могу, потому что их у меня нет, денег этих, - Ирошников почесал затылок. - Прыгать и вышибать окна твоей квартиры мне тоже неохота. И вправду - ребенок сейчас не ко времени. Не знаю почему, но я рад. И когда только ты успела?

     - Это дело недолгое. Вообще-то не хотела тебя огорчать, но в последний момент почему-то решила сказать правду.

 

***

 

     Ювелирная мастерская, в которую направлялся Вербицкий, недавно переехала из центра на городскую окраину. Продышав круглый глазок в заледеневшем стекле автобуса, Вербицкий наблюдал за дорогой, разглядывал однотипные панельные дома. Когда водитель объявил «остановка сбербанк», он спустился по скользким автобусным ступенькам на расчищенный до асфальта тротуар и спросил дорогу у дворника, устроившего перекур.

     - Черт его знает, где тут мастерская ювелирная, - плечом дворник оперся на черенок метлы, словно инвалид на костыль. - Я и не слышал о такой.

     - Там ещё ателье в этом доме, - Вербицкий засомневался, туда ли он вообще приехал.

     - Ателье? - сняв белые матерчатые рукавицы, дворник скатал их трубочкой, сунул в карман телогрейки. - Тогда понятно. Это в старом доме, красном, - он показал рукой направление. - В прежние годы там общество трезвости помещалось, - дворник презрительно усмехнулся и дыхнул на Вербицкого какой-то сивухой, словно давая понять, что и прежние трудные годы лично он в обществе трезвости не состоял. - Потом взамен общества устроили еврейскую общину. А теперь уж и не знаю, что там есть. Красный дом, сразу увидишь.

     Путь, указанный дворником оказался не так короток и прост, как показалось в его начале. Поплутав между домами добрую четверть часа, замерзнув и обозлясь, то ли на тупого дворника, то ли на собственную бестолковость, Вербицкий, наконец, отыскал трехэтажное здание красного кирпича, похожее на барак или склад, прочитал крупную вывеску «Ателье» и мелкую «Индивидуальный пошив брюк и юбок». Хлопнув дверью подъезда, он спустился в полуподвал и нажал звонок обитой оцинкованным железом двери, почти мгновенно распахнувшейся. Здоровый малый кивнул Вербицкому как старому знакомому, провел посетителя темным коридором до торцевой двери, по соседству с которой находился туалет.

     - Вот сюда.

     Парень постучал кулаком по косяку двери и удалился.

     Переступив порог тесной комнаты со слепым зарешеченным окошком где-то под потолком, Вербицкий шагнул к письменному столу, пожал сухонькую ладошку ювелира Бориса Самойловича Бернштейна, поднявшегося навстречу гостю. Потушив настольную лампу, отсвечивающую от стекла, покрывающего стол, Бернштейн зажег верхний свет, показал Вербицкому на стул.

     - Вот так, Валера, - ювелир склонил голову на бок, - видишь, в какую дыру меня загнали? Почти всю жизнь проработал в центре города. И вот подарок на старости лет.

     Перед тем, как присесть на стул, Вербицкий повесил верхнюю одежду на деревянную вешалку.

     - Очень неудобно сюда добираться, - в ответ пожаловался Вербицкий и, положив на колени кейс, оглядел сырые, крашенные маслом стены. - Да, тесновато и темновато. Тут до чахотки досидеться можно. Не дай Бог, конечно. Хотя и в центре вы не во дворце сидели. В таком же сыром подвале.

     - Центр - это знак престижа, - Борис Самойлович оперся локтями о стол и вытер ладонью вдруг заслезившийся глаз. - Боюсь, с этим переездом я половину клиентов растеряю. Солидные люди поедут на эти выселки только в крайнем случае.

     - Вы-то с вашим именем, с вашей репутацией клиентов никогда не растеряете, - утешил ювелира Вербицкий, которому собственные слова показались насквозь лживыми. - Освоитесь на новом месте, и сюда клиенты дорожку протопчут. Может, ещё и новые появятся.

     - Какие новые? - ювелир поднял печальные глаза. - Я надеюсь именно на старых клиентов, на ценителей красоты, на знатоков. А новые что? Они, эти бандиты или банкиры, придут раз-другой и исчезнут. За последние годы в нашей ювелирной сфере стали крутиться большие деньги, но почти пропали люди со вкусом. В прежние времена я не искал клиентов, они искали меня, хотя я далеко не Карл Фаберже. От новых посетителей, что за заказы? Перстни с печатками, золотые цепи, крестики. Ширпотреб, примитив. Для ювелира моего класса все это не интересно.

     - Главное, чтобы деньги платили, - сказал Вербицкий. - А там не важно, что делать.

     - Деньги многое значат в жизни, - согласился Борис Самойлович, - многое, но не все. Дожив до моих лет, вы сами выведите для себя эту истину. И вообще, простите за банальность, деньги - это не главное в жизни.

     - А что тогда главное?

     Вербицкий посмотрел на ювелира с интересом, но тот, не ответил, только загадочно поднял брови.

     - Доживите, Валера, до моих лет, только доживите, и никаких объяснений вам не потребуется. Тем более, и объяснить это невозможно.

     - Хорошо, обязательно доживу, - пообещал Вербицкий.

     - Мои года не подарок, - Борис Самойлович почему-то всегда старался произвести на людей, даже тех, кто его давно и хорошо знал, рисоваться перед которыми не было смысла, впечатление слишком старого, небогатого, несправедливо битого жизнью еврея. - Болезни, плохой обмен веществ, руки слабеют.

     - Принимайте витамины - это я всем советую.

     Плохая примета: если ювелир жалуется на старость, на здоровье и слабые конечности, значит, задумал сбавить цену.

     - От старости витамины не помогают, - ювелир разжал кулачок, посмотрел на свою ладошку. - Вот линия жизни у меня короткая, а я все существую, все копчу голубое небо. Хотя никого не радую своим долголетием, даже себя самого.

     - Что-то вы сегодня не веселый.

     Вербицкий постучал пальцами по крышке кейса, давая понять, что пустых слов сказано уже много, пора бы и к делу приступить. Но Борис Самойлович, погруженный в раздумья, казалось, не замечал нетерпения посетителя.

     - Как супруга поживает?

     - Спасибо, вам от неё привет.

     Вербицкий подумал, что Таня даже не подозревает, что такой ювелир Борис Самойлович живет на свете. А сбросить цену придется, тут и спорить нечего. Любой аргумент все равно окажется битым, на каждое слово у старика десяток возражений. Положим, Вербицкий скажет, что отдаст золото вдвое дешевле скупочной цены. А старый хрыч спросит: Валера, а вы учли плату за риск? А медленный оборот золота учли? Скажет, что он и так работает, чуть ли не себе в убыток.

     Опять же вспомнит этот переезд с насиженного места в центре, плату за аренду подвала приплетет. Лучшие клиенты или в Израили или в Бутырке. Прочитает целую лекцию, а потом опять заноет о плохом здоровье, о том, что жить осталось всего ничего, возможно, вскорости помрет он прямо за этим вот столом. Те же самые байки он травил и в старой мастерской. Противный старикашка, занудливый, жадный. Одна только положительная черта и есть - глупых вопросов не задает.

     - А как на работе успехи?

     Вербицкий лишь печально улыбнулся, мол, сам должен понимать, что за работа у врача линейной бригады «скорой», веселого мало.

     - Если нет перспектив, могу вас порекомендовать в четвертое управление, - ювелир прищурился. - Один мой хороший приятель поможет.

     - Нет, бегать на цирлах перед чинушкам, это не для меня, - ответил Вербицкий. - Я все-таки не холуй, а врач. На «скорой» работа дерганая, но в четвертом управлении ещё хуже. Устанешь прогибаться. Спасибо, что обо мне вспомнили.

     - Если надумаешь уходить со «скорой», - Борис Самойлович приложил руку к сердцу. - Много лет знал твоего отца, были друзьями. Саша всегда мечтал, чтобы его сын, его Валерочка, стал врачом. Ни у твоего отца, ни у твоей матери не было высшего образования. И вдруг - врач в семье. Да, порадовались бы старики. Твой отец был хорошим ювелиром. Когда его сажали, он меня попросил: позаботься о Валерке. Главное, говорит, пусть парень держится подальше от ювелирного дела, нечего повторять мои ошибки. Восемь лет с конфискацией это не шутки. Наша, ювелиров, профессиональна статья была восемьдесят восьмая: валюта, золото. Кому больше везло, кому меньше. Еще твой отец мне сказал: «Боря, я оттуда не вернусь». А разве могла твоя мать пережить весь этот ужас? Я ей понемногу помогал, другие тоже помогали. Но раны на сердце, они не заживают. У твоей матери было слабое сердце.

     - Да, сердце у неё было слабое, - кивнул Вербицкий.

 

***

 

     Если уж старик вспомнил его мать и отца, свою материальную поддержку, предложил помощь в трудоустройстве, значит, дела совсем плохи, хоть сейчас же вставай с этого скрипучего стула и пустой езжай обратно. Значит, решил старик золото чуть не даром забрать. Его стиль: долго зубы заговаривает, а потом назначает бросовую цену.

     - Простите, Борис Самойлович, я тороплюсь, - сказал он, хотя никаких дел не планировал.

     - Да, да, - Бернштейн зажег настольную лампу, вынул из верхнего ящика стола связку ключей, встал и, отпирая сейф, повернулся к Вербицкому спиной. - Проклятый замок, - проворчал ювелир. - Уж, сколько с ним мучаюсь.

     Вербицкий внимательно разглядывал жилистую тонкую шею ювелира.

     - Сейф можно вязальной спицей открыть, а ещё проще - сбить молотком заднюю крышку. Вот мой характер: нет, чтобы на прежнем месте рухлядь оставить, так сюда припер.

     - Вас когда-нибудь ограбят, - выдав свой прогноз, Вербицкий усмехнулся. - Обязательно ограбят.

     - Еще ни разу за всю мою жизнь не грабили, - ювелир ожесточенно дергал ручку сейфа. - И кому в голову придет, что в этом подвале и в этой консервной банке, - он стукнул по сейфу кулаком, ключ, наконец, повернулся, - что в этой банке я храню деньги и ценности. Своим доверяю, без доверия тоже нельзя. Если смотреть на каждого клиента, как на потенциального грабителя, спятить недолго. А вообще, я заговорен от краж и ограблений. Многих моих знакомых обчистили ни по одному разу, а меня Бог миловал.

     - Какие ваши годы, все ещё впереди.

     Вербицкий рассмеялся чистым искренним смехом. Он хотел добавить, что доверять людям, особенно своим клиентам, нельзя ни в коем случае, но промолчал.

     - Итак, Валера, сколько я вам должен? - Борис Самойлович положил на стол толстую тетрадь и деньги в целлофановом пакетике, сел на стул, перевернул несколько исписанных сверху до низу страниц - А должен я вам за шестнадцать золотых колец и перстней. Как раз знакомому дантисту нужен был золотой лом на коронки. Он все забрал оптом, - Борис Самойлович раскрыл пакет и, отсчитав нужную сумму, притянул деньги Вербицкому. - Проверьте.

     - А зачем? - Вербицкий улыбнулся, худшие опасения не сбылись. - Вы же сами говорили, что своим людям надо доверять. Только вот, колец было семнадцать.

     - Семнадцатое вот оно.

     Ювелир достал из ящика и положил на стол обручальное кольцо, поставил перед собой склянку с прозрачной жидкостью. Он придвинул к себе аналитические весы, положив кольцо на чашку, измерил его вес.

     - Тринадцать и шестнадцать сотых. Его вес я вычел из общей массы. В прошлый раз я золото не проверял, только взвесил. А теперь смотрите.

     Борис Самойлович открыл склянку с жидкостью, опустил в неё стеклянную палочку, дотронулся палочкой до кольца. Вот капля оказалась на желтом металле, золото на глазах потемнело. Вербицкий внимательно наблюдал за манипуляциями старика, чувствуя, что хорошее настроение возвращается. Бернштейн, хотя и поворчал, пожаловался на жизнь, но деньги за золото отдал, как договаривались. Значит, и вправду стареет бедняга.

     - Эта светлая жидкость смесь азотной и соляной кислоты, так называемая царская водка, - пояснил ювелир. - В ней растворяются все неблагородные металлы. Это кольцо - подделка, видимо, сплав меди и серебра. Хотя фабричное клеймо, проба, все на месте. Можете его забрать.

     - Зачем оно мне? - Вербицкий помотал головой. - А что у нас с другими кольцами, теми, что с камнями? Там ещё две броши и два браслета. Кстати, в них бриллианты старинной огранки.

     - Современная огранка, скажем, розочкой котируется выше старинной. Это заблуждение обывателей, будто камни старой огранки стоят дороже. Там, среди ваших вещиц, есть хорошие. Особенно тот браслет с сапфиром и двумя бриллиантами по полтора карата. Но камушки с дефектом. Они не впаяны в браслет, а закреплены в лапках, я их вынул. Могу дать вам лупу и камни, сами увидите дефекты.

     - Трудно будет найти покупателя?

     Вербицкий поморщился, опять хрыч начинает голову морочить.

     - Покупатели, считайте, уже есть, - ювелир часто заморгал глазами. - Оба браслета и броши возьмут и в таком виде. Но лучше отремонтировать камни. На одном убрать пятнышко, а на другом скол, добавить новую грань, заполировать трещинку алмазной крошкой. Камни, лишенные этих дефектов, подорожают примерно в полтора раза.

     - И сколько будет стоить вместе вся эта музыка?

     Ювелир назвал сумму и посмотрел на посетителя вопросительно.

     - Годится.

     Вербицкий кивнул головой, решив про себя, что старик опять его надул, но торговаться, изображая из себя знатока камней, просто смешно. А соваться к другому ювелиру - глупость непроходимая. Слова Бернштейна не проверишь.

     - А как скоро можно получить деньги?

     - Огранка крупного настоящего алмаза занимает годы, - ювелир, видимо, обрадованный согласием Вербицкого уступить камни по названной цене, выключил лампу и, откинувшись на стуле, сложил руки на груди. - Здесь, разумеется, работа не та, но пару недель придется попотеть. Значит, через две недели и созвонимся. Кстати, есть очаровательный бельгийский гарнитур: колье и сережки с алмазами. И совсем недорого. Прекрасный подарок супруге к женскому дню.

     - Я не дарю женщинам драгоценностей, - сказал Вербицкий. - Не из соображений экономии. Просто у жены появится соблазн показать эти побрякушки родственникам, а те решат, что я богатый человек. Начнутся расспросы. Я подарю жене духи, а драгоценности - это баловство. Она ведь жена врача, всего-навсего врача.

     - Что ж, логично. Помнится, все ценные предметы, что дарил отец вашей матушке, конфисковали. Вложения денег в ценности жены, - ювелир пожал хрупкими плечами, - не самые удачные вложения. А духи тоже прекрасный подарок. Баловать женщин тоже глупо, слишком быстро они привыкают к хорошему. Валера, какие духи предпочитает ваша супруга? Сейчас в магазинах огромный выбор.

     - Какие подарю, такие и предпочитает, - буркнул Вербицкий.

     Ювелир, всегда сохранявший непроницаемое лицо, криво усмехнулся.

 

***

 

     - Золото - это так, это сейчас не главное, - сказал Вербицкий. - Один приятель предлагает купить у него совершенно уникальную коллекцию икон. Мой знакомый мало в этом смыслит, в иконах. А коллекция действительно уникальная. Первый раз в жизни я увидел такое собрание у частного лица.

     - Если ваш знакомый почти ничего в этом не смыслит, откуда у него это редкие иконы?

     - Часть по наследству получил, что-то сам прикупил.

     - Прошлым летом гостил в Гамбурге у дочери, - Бернштейн пригладил на висках седые редкие волосы. - Вообще поездил по Европе. Антикварные лавки завалены нашим добром, нашими иконами. Вешать негде, стоят в подсобках штабелями. Везут все кому не лень, думают, на Западе на иконы спрос. Наивные люди.

     - В антикварных лавках продают дрова, не иконы, - Вербицкий открыл кейс и вытащил исписанный с двух сторон лист бумаги. - А я хочу предложить настоящий товар, эта коллекция станет гордостью любого собирателя, - он протянул бумагу Бернштейну. - Всего у моего приятеля более сотни икон, все в идеальном состоянии, что само по себе редкость. Здесь я записал самые ценные, с моей точки зрения.

     - Посмотрим, Бернштейн нацепил на нос очки и включил лампу. - Любопытно. Действительно хорошая коллекция. Семь икон Спаса семнадцатого и восемнадцатого веков.

     - Самый интересный Спас, это где Христос сидит на троне в охряных одеждах, а его фигура вписана в алый ромб, а ромб вписан в синий овал, который находится во внешнем квадрате. От Спаса во все стороны расходятся лучи, а на левом колене он держит раскрытое Евангелие. Затем «Спас Вседержатель», проще говоря, поясной портрет Христа. Затем «Спас Иммануил» оплечное изображение Христа в юношеском возрасте, у него нет ни бороды, ни длинных волос. Далее «Спас нерукотворный» - один только лик Христа без шеи и плеч, глаза смотрят вперед. Очень выразительная икона. По моей оценке, начало семнадцатого века. Далее идут Богородицы, но они более поздние. Где-то начало восемнадцатого века, - Вербицкий показал пальцем на нужные строчки - Вот Богородицы «Донская Божья матерь», «Ярославская», «Богоматерь Знамение», «Шуйская», «Страстная», «Богоматерь взыграния младенца».

     - Ладно, не перечисляйте, Валера, - Бернштейн медленно водил пальцем по строчкам. - Тут целый поминальник.

     - А это «Неопалимая Купина», - не слушал Вербицкий. - Сюжетная икона со многими действующими лицами. Далее идут иконы-праздники «Рождество» - волхвы идут на свет путеводной звезды. Бегство святого семейства в Египет. «Благовещение» - дева Мария держит в руках клубок ниток. «Успенье» - на первом плане мертвая Богородица, на втором Иисус поднимает её душу в виде младенца. «Крещение» - Христос и Иоанн Креститель стоят в водах Иордана. «Сретение» - нарисована церковь, и первосвященник Симеон принимает из рук Богоматери младенца. «Преображение» - Христос стоит, а к земле рядом с ним припали апостолы Петр, Яков и Иоанн. «Покров» - Богоматерь с покрывалом стоит на облаке. Далее, «Воскресенье или сошествие в ад» - это первая половина семнадцатого века. Редкая икона. Есть иконы деисусного чина...

     - Твой знакомый случайно не спятил, продавать такую коллекцию? - ювелир хмыкнул. - Но если он все-таки спятил, тем лучше. Правда, одного покупателя на все это добро скоро не найдешь. Проще и выгоднее продать иконы в разные руки. Можно к твоему знакомому заглянуть в гости? Вы, Валера, поимеете свой процент.

     - Он гостей не любит, он больной человек, - сказал Вербицкий. - Список икон оставьте себе. А сами иконы увидите не позже чем через две-три недели. Сам их привезу.

     Вербицкий закрыл кейс и протянул ювелиру руку.

 

Глава 17

 

     Аркадий Семенович Розов появился на территории городской больницы ровно в полдень. Решив, что осторожност делу не помеха, он вылез из такси за квартал до больницы, бодрым шагом прошелся до бетонного глухого забора, без труда нашел выломанную секцию и задами пробрался к третьему корпусу, спросив дорогу у чумазого старика в телогрейке. Розов, выбирая дорогу между лужами, пересек квадратный сквер, засаженный по периметру чахлыми низкорослыми деревцами. Выйдя на асфальт, потопал ногами, обошел третий корпус, зайдя с задней стороны, потянул на себя дверь с табличкой «служебный вход». Миновав темный тамбур, оказался в служебном гардеробе, где за вытертой стойкой у окна пила чай костлявая старуха.

     В нерешительности Розов помялся у стойки. Оглядевшись по сторонам, только сейчас он заметил худенького, совсем молодого человека в черной служебной форме неизвестного образца с накладными карманами на груди, подпоясанного офицерским ремнем и в черном же берете, косо сидящим на голове. Молодой человек, развалившись на стуле, закинул ногу на ногу, поглядывал то на носок высокого ботинка, то на посетителя. Перехватив вопросительный взгляд Розова, парень спросил, к кому тот пришел.

     - Я в прошлом году ногу сломал в голени, - Розов направил указательный палец на кафельный пол, выставил вперед правую якобы сломанную в прошлом году ногу. - Вот договорился с врачом Петрушиным из травматологического отделения о консультации.

     - Как ваша фамилия и имя отчество? - парень, вооружившись ручкой, раскрыл перед собой на тумбочке замусоленную тетрадь.

     - Фамилия-то? - переспросил Розов, отметив про себя, что телефона рядом с парнем нет, а значит, позвонить наверх врачу Петрушину и проверить слова посетителя о сломанной ноге и назначенной консультации не представляется возможным. - Фамилия моя Елизаров, - сказал Розов. - Константин Александрович Елизаров.

     - Известная фамилия, - кивнул охранник, делая запись в журнале. Видимо, парень истомился на этом стуле за утро, хотел хоть с кем-то переброситься словом. - Вы случайно не родственник того самого Елизарова? Ну, который ортопедический аппарат придумал?

     - Меня многие об этом спрашивают, - загадочно улыбнулся Розов, положил пластиковый пакет на стойку и расстегнул пальто. - Вообще-то родственник, но дальний. Можно сказать, седьмая вода на киселе. Я знаменитого родственника всего и видел-то пару раз.

     Розов передал пальто оставивший свой чай гардеробщице, мучительно вспоминая, в какие годы жил и когда скончался знаменитый врач, фамилия которого так неожиданно всплыла в памяти, скончался ли он вообще или здравствует по сей день.

     - Да, пару раз только и видел его, но помню хорошо, хотя сам был тогда ещё в юношеском возрасте, точнее в младенческом, - повторил Розов, решив для себя, что врач Елизаров, скорее всего давно скончался. - Травматология на третьем этаже? - спросил он охранника и подумал, что человек, лежавший здесь со сломанной ногой, наверняка такого вопроса не задал бы.

     - На третьем, - охранник закрыл журнал, сунул ручку в нагрудный карман. - Совсем память ослабла. Розов, прижал руку к голове, другой принял у гардеробщицы номерок. Старуха зевнула и вернулась к остывающему на подоконнике чаю.

     - Жизнь такая, - философски заметил охранник, отвечая то ли на реплику Розова, то ли на свои невеселые мысли.

     Опустив номерок в брючный карман, и взяв со стойки пакет, Розов прошел к лестнице, пообещав меланхоличному юноше быстро вернуться. Нажав кнопку вызова лифта, Розов вместо шума спускающейся кабины услышал звонок, раздавшийся откуда-то из глубины шахты.

     - Тьфу, - выдохнул Розов.

     Он начал подниматься по лестнице медленным шагом. На площадке между вторым и третьим этажом остановился, убедившись, что рядом никого, раскрыл пакет, вытащил из него белый халат и натянул его на себя поверх черного свитера. Розов машинально заглянул в пакет, словно хотел проверить, не потерял ли по дороге мандарины, кулек с конфетами, несколько пачек импортных сигарет. Убедившись, что мандарины в сохранности, он одернул халат и повел плечами, отметив, что халат тесноват в плечах, короток, даже бедер не прикрывает, и к тому же мятый. Ничего, присматриваться никто не станет, а человек в халате почему-то всегда вызывает доверие, - успокоил себя Розов. Поднявшись на один лестничный пролет, он ступил в длинный темноватый коридор травматологического отделения, отметив про себя, что столик дежурной сестры пуст.

     В коридоре никого, лишь одинокая фигура на костылях удалялась от Розова, видимо, в сторону курилки. Палата номер триста десять оказалась второй по ходу от лестничной клетки. Для приличия, постучавшись костяшками пальцев в притолоку, Розов ещё раз осмотрел пустой коридор, переступил порог палаты и закрыл за собой дверь.

 

***

 

     Несколько пар глаз уставилось на неурочного посетителя. Один из больных, дотянувшись рукой до тумбочки, убавил громкость радиоприемника. Розов молча осмотрел одну за другой шесть коек, показалось, он ошибся, попал совсем в другую палату, а брата здесь нет.

     - Здравствуйте, - наконец сказал Розов только для того, чтобы вообще что-то сказать.

     - Доброго вам здоровичка, - ответил старик в пижамной куртке с загипсованной рукой.

     - Проходи, Аркаша.

     На дальней кровати у окна зашевелился сосед старика, мужчина с задранной кверху ногой, покрытой короткой простынкой. Приподнявшись на локтях, он закивал Розову головой.

     - А, вот ты где спрятался.

     Переложив пакет из руки в руку, Розов прошел вдоль кроватей до самого подоконника и, увидев пустой стул, придвинул его к изголовью кровати, но тут споткнулся, едва не разлив на пол содержимое эмалированной «утки».

     - А ты сильно изменился, - вырвалось у Аркадия Семеновича, когда он, наконец, сев на стул, разглядел брата, сильно похудевшего, бледного в несвежей больничной рубашке на завязках. - Ты вес сбросил. Но тебе всегда шла худоба.

     - Что, на черта похож? - спросил Николай Семенович. - У меня тут, как видишь, зеркала нет. Поэтому верю тебе на слово.

     - Про черта я ничего не сказал, - ответил младший брат, поставил пакет на пол и удобнее устроился на стуле. - Просто не успел ничего такого сказать.

     - У меня просьба к тебе, - здоровой рукой брат взял с тумбочки листок бумаги с накарябанным на нем телефоном, протянул бумажку гостю. - Вот, позвони Маше. Ты её помнишь, моя подруга. Скажешь, чтобы сюда она больше не ходила. Не хочу, чтобы она видела меня в таком состоянии. Я сам себя испугаюсь, когда увижу, - Николай Семенович ощупал ладонью похудевшее лицо. - Скажи, что у нас карантин. Сюда нельзя приходить недели три. Хотел вон его попросить, чтобы позвонил, - Николай Семенович кивнул на старика с загипсованной рукой. - Но уж коли ты пришел...

     - Без проблем, - Аркадий Семенович сложил бумажку вчетверо, привстав со стула, сунул её в задний карман брюк. - Что врач-то говорит?

     - Врач? - переспросил брат. - Недавно обход закончился. Но врач и сегодня ничего не сказал, темнит что-то. Он вообще от меня морду воротит после того, что обо мне в газете пропечатали. Принимает меня за какой-то отброс общества. Да, не знаю, за кого он меня принимает, но разговаривать он почти перестал.

     - Ты, пока тут лежишь, сделался знаменитым, - кивнул Николай Семенович. - Это же надо такое выдумать: ты связан с бандитами, с мафией.

     - Как только выйду отсюда, я на эту подтирку в суд подам, - сказал Николай Семенович постным голосом и стало ясно: в суд он подавать не собирается. - Пусть напечатают опровержение и заплатят мне хотя бы символическую сумму за моральный ущерб.

     - Ты знаешь, если бы не эта газетка, короче, я не знал, где ты находишься, - Аркадий Семенович улыбнулся. - И никто не знал, где тебя искать. Ты просто исчез - и все. И вдруг эта публикация. Вообщем нет худа без добра. И не расстраивайся - любая газета живет только один день. Кто вспомнит об этой грошовой заметке через неделю, через месяц? Все пустое. - Может, ты и прав, - Николай Семенович кивнул. - Аркаша, мне тут плохо. Совсем плохо. Я весь извелся, я больше не могу лежать на спине. Она болит, вся занемела. Тут в матрасе какие-то насекомые, они меня кусают ночами. Я не могу заснуть и снотворное не помогает. Я хочу помыться.

     - Ну, потерпи, - Аркадий Семенович искал слова утешения. - Потерпи, теперь дела на поправку пойдут. Вот весна пришла, - он показал пальцем в переплет окна, там, за стеклами, набегали друг на друга серые мглистые тучи, напоминавшие о скором снегопаде. - Хоть и погода так себе, - он повел носом, почуяв не сладостный аромат просыпающейся природы, а лишь запах нечистот. - Но воздух уже весенний. Весной мы себя чувствуем бодрее. Вот посмотришь, станет легче. Может, поговорить с врачом? Договориться с сиделкой, чтобы тебя помыла?

     - Сволочи они, эти сиделки, потаскушки, им не до больных, - Николай Семенович запустил пятерню в слежавшиеся волосы, почесал голову. - Запираются ночами в ординаторской с какими-то кобелями, только слышно, как диван скрипит. Им не до больных. За мной он ухаживает, - Николай Семенович снова кивнул на старика со сломанной рукой. - Я ему свой завтрак и обед отдаю, а он меня бреет, умывает. А сегодня утром мне грудь губкой протер. Без него я бы тут завшивел. А здешний обед я все равно жрать не могу. Суп из капусты с какими-то ошметками и плов без мяса. А ему даже нравится, - он показал пальцем на старика. - Ведь тебе нравится обед, дядя Петя?

     Старик, продолжавший неподвижно сидеть на своей кровати, подтверждая услышанные слова, застенчиво улыбнулся.

     - Видишь, ему нравится, - Николай Семенович вытер намокший нос кулаком. - Ему нравится, а я здесь просто подыхаю. Вон туда, в тот угол посмотри, - он понизил голос до шепота. - Туда положили доктора физико-математических наук профессора. Множество печатных трудов, книги, монографии издал, трактаты какие-то, вообщем, мировое светило. Но между нами: полный мудак. Ему тоже здесь нравится. А до профессора на той кровати бомж лежал, его выписали. Бомжу тоже здесь нравилось. А я, Аркаша, натурально загибаюсь. Мне кажется временами, что у меня гангрена. Посмотри мою ногу, пожалуйста. Старик её уже смотрел, но он ничего не смыслит. А врач молчит. Ты посмотри.

     Аркадий Семенович привстал со стула, потянул за краешек простыню, покрывавшую сломанную ногу брата. Осмотрев пальцы, щиколотку, икроножную мышцу и бедро, он взмахнул простыней, сел на место.

     - Вроде ничего. Цвет нормальный. Никаких темных пятен на коже нет. Не нагоняй на себя лишние страхи.

     - Ты прав, - кивнул брат. - Нечего себя зря пугать. И все равно: мне здесь так плохо. Кажется, никогда не выйду из этой больницы, вперед ногами вынесут.

     - Хватит, ну что ты хнычешь, как маленький, - Аркадий Семенович склонил голову набок. - Потерпи. Может, всего месяц тебе здесь лежать. Образуется на месте перелома этот самый, как там его, - хрящ. И тебя сразу выпишут. Ни дня лишнего не станут держать, потерпи.

     Брат тяжело вздохнул, снова вытер мокрый нос и заерзал на кровати, почесывая таким странным способом спину.

     - Я тут тебе гостинцы принес.

     Аркадий Семенович нагнулся над раскрытым пакетом, выложил на крашенную тумбочку кулек с карамелью, полтора десятка мандаринов с зеленоватыми бочками, распахнув дверцу, сунул внутрь тумбочки сигареты.

     - А, вот у меня ещё масло с собой, совсем забыл про масло, - он повертел в руках пачку импортного масла в блестящей бумажке, не зная, что с ней делать, положил рядом с мандаринами. - Сам когда-то лежал в больнице. И мне всегда не хватало животных жиров, масла то есть.

     - А поесть ты ничего не принес? - спросил Николай Семенович, кося глазами в сторону тумбочки. - Ну, что-нибудь пожевать, существенное?

     - Только это принес, - Аркадий Семенович пожал плечами. - Не знал, что в больнице так голодно.

     - Давайте я масло в холодильник уберу, - подал голос старик со своей кровати. - Я тут в палате староста. Потому что ходячий. Помогаю кому чего, окна открываю проветривать помещение. Староста, одним словом.

     - Не убирай масло, дядя Петя, - попросил Николай Семенович и облизнул губы языком в нездоровом белом налете. - Намажь мне кусок. И себе, если хочешь, тоже намажь, - здоровой рукой он взял с тумбочки и передал старику пачку масла.

     - Сейчас, сейчас.

     Дядя Петя заволновался, проворно поднялся на ноги. Он вытащил перочинный нож, действуя одной рукой, ловко раскрыл его, снял со своей тумбочки тарелку, положенную верх донышком. Взгляду открылись толсто нарезанные четыре куска белого хлеба.

     - И сколько ты заплатил за эти мандарины? - снова покосился на тумбочку Николай Семенович.

     Брат назвал сумму, уплаченную за мандарины.

     - Небось, с рук брал? - брат криво усмехнулся. - Тебя обманули. У нас в магазине такие мандарины вдвое дешевле, - слово «такие» он выделил особо, произнеся его по складам.

     - Прости, я не знал, - усмехнулся в ответ брат, он почувствовал себя задетым. - В следующий раз поеду на другой конец города, в твой магазин, чтобы купить фрукты подешевле. И принесу тебе.

     - Я не хочу фрукты, - помотал головой Николай Семенович. - Твои мандарины вон старик съест. Я курить хочу. Очень хочу курить.

     - Сейчас, - брат вынул из тумбочки спички, пачку сигарет, обвел вопросительным взглядом палату и громко спросил. - Разрешите, он покурит?

     - Вообще-то у нас тут не курят, - отозвался с дальней угловой кровати гладко причесанный мужчина в очках. - У меня не только нога сломана. У меня бронхит, я кашляю. Здесь в палате все тяжелые больные.

     - Я проветрю воздух, - отозвался дядя Петя, бросив разворачивать пачку масла. - Одну только он и покурит. А потом я воздух освежу.

     - Ну, если только одну, - мужчина в очках отгородился раскрытой книгой.

     Аркадий Семенович чиркнул спичкой, затянулся и сунул в рот брата прикуренную сигарету. Тот втянул в себя дым, задержал дыхание и, прежде чем выдохнуть, закрыл глаза.

     - Хорошо, - он выпустил дым из груди и снова глубоко затянулся.

     Свернув кулечек из обрывка газеты, Аркадий Семенович вытащил сигарету из губ брата, стряхнул пепел.

     - Я сам, - сказал брат, взял сигарету здоровой рукой, поднес ко рту, затянулся. - Хорошо. Даже голова с непривычки кружится, - раскрыв глаза, он уставился в потолок и снова сбился на жалобный тон. - Они мне запрещают курить в палате. А в соседней палате, наоборот, все курят. Не повезло мне с соседями.

     - Ничего, дома накуришься, - сказал Аркадий Семенович, наблюдая, как старик, разложив куски хлеба на тумбочке, одной рукой намазывает их маслом, причмокивает и чему-то улыбается.

     Дососав сигарету почти до самого фильтра, брат протянул её Аркадию Семеновичу. Тот осторожно взял короткий окурок, опустил его в широкое горло стоящей под кроватью «утки».

     - Пожалуйста, будьте любезны, - старик подал Николаю Семеновичу бутерброд и вопросительно посмотрел на гостя. - А вы перекусить не желаете?

     - Спасибо, - отказался Аркадий Семенович и отвернулся к окну. Наблюдать, как старший брат жадно поглощает хлеб с маслом, как движется его острый кадык на серой истончавшей шее, было неловко и неприятно.

     - Ты к сестре ездил? - спросил брат, делая громкое глотательное движение.

     - Нет, не ездил, - Аркадий Семенович смотрел в окно. - Что мне там делать?

     - И правильно, туда лучше не соваться, там все на виду, - слова из набитого рта вырывались неразборчивые, невнятные. - Она пару дней назад сюда приезжала. Тоже из газеты узнала, что я в больнице. Яблок привезла. Очень жесткие яблоки. Стал есть и сломал коронку на заднем нижнем зубе. Все почему-то фрукты мне приносят. Вместо еды.

     - Ты сперва прожуй, а потом говорить будешь.

     Аркадий Семенович повернулся к брату и с удивлением обнаружил, что тот приканчивает уже не первый, а второй бутерброд. Прожорливый старик тоже ел хлеб, но медленно. Далеко относил бутерброд от лица и разглядывал его так внимательно, будто первый раз в жизни видел и пробовал сливочное масло.

 

***

 

     - Хороший у тебя аппетит, - Аркадий Семенович потрепал брата по плечу. - Значит, на поправку идет дело.

     - Аппетит, может, и хороший, - Аркадий Семенович смахнул с губ хлебные крошки, - только жрать особенно нечего. Вот масло принес - спасибо, - он грустно улыбнулся и снова провел ладонью по сухим губам. - Слышь, старик, дядя Петя, ты бы чаю вскипятил в банке.

     - Сделаем, сейчас сделаем, - отложив недоеденный кусок, старик согнул спину в полупоклоне. - Зараз сделаем. А чего толку в сухомятку питаться? Желудок раздражается.

     Распахнув дверцу тумбочки, старик вытащил литровую банку, пачку заварки и кипятильник. Повертев банку и так и эдак, он встал и заковылял в угол палаты, к рукомойнику. Проводив старика взглядом, Николай Семенович поманил брата пальцем, когда тот нагнулся над кроватью, тихо спросил:

     - Аркаша, зачем ты все это сделал? Зачем затеял эту аферу с документами?

     - Мне заплатили.

     - И что, хорошо заплатили?

     - Хорошо, - кивнул Аркадий Семенович. - Каждому выпадает в жизни шанс хорошо заработать. Я остался бы последним дураком, если бы отказался. Правда, со мной ещё до конца не рассчитались. Я получил только половину тех денег, о которых шла речь, - голос Аркадия Семеновича сделался тусклым, каким-то невеселым. - Остальное обещали выплатить на днях.

     - И что дальше?

     - Дальше? Я уеду. Я торчу здесь только потому, что со мной ещё до конца не рассчитались.

     Аркадий Семенович посчитав, что эта тема исчерпана, замолчал, наблюдая, как старик, поставив банку на тумбочку, опускает в воду кипятильник, втыкает вилку в розетку, беззвучно шевелит губами, разговаривая сам с собой.

     - Да, тут в вашей палате действительно сдохнешь, - вырвалось у Аркадия Семеновича. - Или от скуки или от этого запаха тошнотворного. Рано или поздно обязательно сдохнешь.

     - О чем я и говорю, - кивнул брат.

     - Мне уже давно пора идти, чаю с вами я другим разом выпью, - Аркадий Семенович усмехнулся и заговорил шепотом. - Я вчера твоему начальнику, директору магазина, дозвонился. Глушко сказал, что деньги он тебе передал. Давай, да я пойду.

     Николай Семенович кашлянул в кулак, провел по щекам ладонью.

     - Вот черт, вроде бы только сегодня утром брился, а щетина осталась, - сказал он. - Местами, но осталась. Лезвия, что ли тупые? Понять не могу. Только ведь сегодня утром брился, да, дядя Петя?

     - Точно, сегодня утром мы и брились, - подтвердил старик, не отрывавший взгляда от банки с водой. - А чего, плохо, что ли?

     - Да вот, местами щетина осталась, - Николай Семенович водил кончиками пальцев по шее и подбородку. - Лезвие, видно, тупое.

     - Пришлю я тебе с кем-нибудь хороших лезвий, - Аркадий Семенович нетерпеливо заерзал на стуле, он наклонился к кровати и прошептал. - Коля, хватит о пустяках. Давай деньги, да мне идти надо. И так уж сижу тут, - он потрогал сиденье стула, - как на вулкане, как на раскаленной сковороде сижу. А ты мне зубы заговариваешь то с этими мандаринами, то с маслом, то с лезвиями. Давай скорее деньги.

     - Я зубы тебе не заговариваю, - ответил брат хриплым шепотом. - А с деньгами так получилось, так вышло с ними... Короче, сейчас их у меня нет.

 

***

 

     Аркадий Семенович привстал со стула так скоро, будто его сиденье и вправду сделалось нестерпимо горячим.

     - Не понял, где они? Где деньги?

     - Я их... У меня их, - Николай Семенович таращил глаза на брата, подбирал слова, но не мог ничего придумать, оставалось лишь сказать правду. - У меня деньги украли.

     - Что ты несешь, Коля? Ты заболел? Где мои деньги?

     - Подожди, послушай, только послушай, - Николай Семенович стал говорить громче и быстрее. - Успокойся. Ну, деньги лежали под этим матрасом. Ночью их украли. Я знаю, кто украл, но это не важно. Я верну тебе все. Сначала выйду из больницы, потом верну. Ты знаешь, у меня есть сбережения. Я верну тебе все.

     - Ты что, совсем тут охренел? Или как? Где мои деньги?

     Голос Аркадия Семеновича сделался пронзительным, со звонкой ноткой металла, щеки заметно побледнели. Взгляды всех палатных больных сошлись на этом бледном лице. Даже доктор наук и враг курения с крайней угловой койки, отложив в сторону раскрытую книгу, уставился на странного слишком возбужденного посетителя. Закипевшая вода булькала в банке перед стариком, но тот, зачарованно раскрыв рот, забыл о кипятке, о чае, о недоеденном бутерброде с маслом, забыл обо все на свете. Гримаса глубокого удивления прилипла к лицу дяди Пети, переводившего глаза то на гостя палаты, то на вжавшегося в койку Николая Семеновича.

     - Ты что, охренел? - повторил вопрос Аркадий Семенович и встал на ноги. - Я спрашиваю тебя, где мои деньги? Мне нужны мои деньги.

     - Я их, у меня их, - волнуясь, Николай Семенович все никак не мог найти нужные слова. - У меня их украли. Но я все верну, только нужно время.

     - Какое время, кретин ты безмозглый, - Аркадий Семенович затряс в воздухе растопыренными пальцами рук. - Куда ты дел деньги? Куда ты их задевал?

     Краем глаза он уловил какое-то движение внизу за окном, повернул голову влево. Темный джип остановился на асфальтированной площадке перед больничным корпусом. Двое мужчин, хлопнув задними дверцами, быстрым шагом направились к входу. Замешкавшись у машины, за ними заспешил и водитель.

     - Отвечай, скотина, когда тебя спрашивают, - Аркадий Семенович уже не узнавал своего голоса. - Где мои деньги?

     - Аркаша, я уже сказал, - Николай Семенович закашлялся, - сказал уже, что деньги пропали. Но не волнуйся... Я все верну, дай только время.

     - У меня нет этого времени. Нет его.

     Аркадий Семенович подался вперед, задел бедром прикроватную тумбочку. На пол полетели, раскатилась в разные стороны оранжевые мандарины с зеленоватыми бочками. Аркадий Семенович сделал шаг вперед, нагнулся над кроватью. Он занес руку назад и ударил старшего брата, от неожиданности не успевшего закрыться, кулаком по лицу, костяшками пальцев в верхнюю челюсть. Левой рукой он с силой навернул брата по носу. Николай Семенович сказал «ой» и, прижав ладонь здоровой руки к лицу, размазал кровь по подбородку и шее.

     - Сука, тварь поганая.

     Аркадий Семенович отступил назад, почувствовав, как под каблуком ботинка смачно лопнул мандарин. Он занес правый кулак и, вложив в него силу и массу своего тела, снова ударил. Брат вскрикнул, дернулся на кровати, стараясь увернуться от левого кулака, но успел, получив удар в правую бровь. В наступившей тишине под взглядами больных, застывших в странном гипнотическом оцепенении, он стонал, кряхтел, пробуя натянуть на голову одеяло. Аркадий Семенович сдернул одеяло, бросил на пол, чуть не запутавшись в нем ногами, но выбрался, поднял правое колено и уперся им в живот лежащего человека.

     - Паскуда, поиметь меня захотел? - поочередно слева и справа он дал брату несколько зуботычин, посмотрел в это окровавленное, быстро потерявшее форму лицо.

     - Воспользоваться хотел, сука?

     Он, уже не зная, в какое место сладко всадить кулак, размахнулся и стукнул Николая Семеновича по шее, справа и слева, а потом слева и справа. Брат уже не стонал, а только кашлял, выплевывая изо рта кровь со слюной.

     - Мать твою, ублюдок, только руки отбил об это дерьмо, - пожаловался Аркадий Семенович людям, в оцепенелом ужасе наблюдавшим за его действиями.

     Аркадий Семенович спустил колено с койки, глянул на старика, застывшего с раскрытым ртом и сплюнул на пол. Пройдя в угол палаты к рукомойнику, он открыл кран, сполоснул под струей холодной воды руки и, сдернув с крючка вафельное полотенце, обмотал им правую ладонь. Вернувшись к тумбочке старика, Аркадий Семенович выдернул из розетки кипятильник, обмотанной полотенцем рукой поднял банку с кипятком.

     Брат, широко раскрыв рот, стонал и пускал кровавые пузыри.

     - А, тварь, чайку не хочешь?

     Задав этот бессмысленней вопрос, Аркадий Семенович задрал широкую больничную рубаху брата и выплеснул банку кипятка ему на живот и грудь. Воздух заклубился белым паром. Брат завыл, как подстреляная собака, вскрикнул пронзительным фальцетом, но захлебнулся этим криком, кажется, потерял сознание от невыносимой боли.

     Аркадий Семенович бросил пустую банку на кровать старика, сдернул с правой руки полотенце и, глянул на сварившуюся кожу брата, быстро наливающуюся краснотой грудь и ошпаренный живот. Дойдя до двери палаты, он вышел в коридор и, осмотревшись по сторонам, одернул короткие полы белого халата.

 

***

 

     Пусто, вокруг никого.

     Но спускаться вниз той же дорогой по ближней лестнице нельзя, этот путь заказан. Внизу его ждут те люди, что вышли из темного джипа. И долго они ждать не станут, поднимутся наверх. Значит, остается другая лестница, противоположная. Он прислушался. За закрытой дверью начинала оживать палата. Что-то по козлиному заблеял старик дядя Петя, послышались неясные шорохи, скрип кроватей, чье-то приглушенное бормотание.

     - Он, кажется, помер, - сказал за дверью незнакомый резкий голос.

     - Вроде, жив, - возразил другой. - Нужно врача позвать. Сходи ты, дядя Петя, больше некому.

     - Я не пойду, - проблеял дядя Петя. - Я боюсь

     - Тогда он умрет, - сказал первый голос.

     Поправив лацканы халата, Аркадий Семенович энергичной походкой направился в дальний конец коридора, стараясь не смотреть в правую сторону, не заглядывать в распахнутые двери палат. Но вот палаты кончились, справа душевая комната, процедурный кабинет, ординаторская, слева должен быть выход на лестницу. Но ничего нет, только мужской туалет и наглухо закрытая неизвестно куда ведущая дверь. Скорее всего, именно она выходит на лестницу, другой двери просто нет. Аркадий Семенович с силой подергал за металлическую ручку, отошел от двери, вернулся к ней и, шепотом матерясь, снова подергал за ручку.

     Это и в голову придти не могло, такая глупость, чушь такая, дверь на лестницу заперта. Опустившись на корточки, он заглянул в дверную скважину. Точно, за дверью лестница, хорошо видны ступеньки и перила. Аркадий Семенович с силой потянул ручку на себя - тщетно, лишь чуть слышно скрипнули тронутые ржавчиной петли.

     Отступать некуда, - решил Розов, прошел несколько метров в обратном направлении, распахнул дверь мужского туалета и вошел внутрь. Мужчина с желто-землистым лицом, сидевший на кушетке возле левого окна, пристроил костыли в углу, вставил вперед загипсованную в голени ногу и сосредоточено докуривал папиросу. Мужчина без интереса посмотрел на вошедшего человека в коротком халате явно с чужого плеча.

     - Здравствуйте, - Розов вежливо кивнул мужчине как старому знакомому. - Не холодно вам здесь, не дует?

     Не дождавшись ответа, он быстро прошел вдоль ряда туалетных кабинок к окну в торцевой стене с настежь распахнутыми внутренними рамами. Приподнявшись на носки, он опустил верхний шпингалет, поднял нижний шпингалет внешней рамы, дернув за ручку, распахнул створки окна, далеко высунулся наружу, держась руками за мокрый подоконник. Мужчина с загипсованной ногой, видимо, собираясь уходить, загремел костылями за спиной Розова. Еще раз осмотрев больничные стены, Розов выругался, плюнул сверху на черный асфальт. Ни на правой, ни на левой стене пожарной лестницы не оказалось. Он почти побежал ко второму окну, у которого все копошился, собираясь в палату, больной.

     Обхватив кистями ручки костылей, высоко, чуть не до самых ушей задрав худые плечи, мужчина доковылял до двери, но остановился, решив понаблюдать за действиями суетливого доктора. Розов тем временем настежь распахнул и другое окно, далеко высунулся из него, осматривая больничные стены.

     - Простудитесь, доктор, - сказал мужчина, стараясь понять смысл манипуляций с оконными рамами. - Потеряли что?

     - Потерял.

     Розов с чувством хлопнул рамой. Стекла, прихваченные ржавыми гвоздиками, жалобно зазвенели. В нерешительности Розов остановился у подоконника, поднес ладонь к холодному лбу. Итак, с этой стороны корпуса пожарной лестницы нет вовсе, значит...

     - Потеряли что-нибудь? - повторил вопрос прилипчивый мужчина. - Может, помочь чем?

     - Спасибо, в другой раз, - Розов, занятый своими мыслями, заметил, что человеку на костылях никуда не ушел, а продолжал стоять перед ним, задрав кверху плечи. - Идите, пожалуйста, в палату, - Розов строго посмотрел на мужчину.

     Значит пожарная лестница с другой стороны, - он довел мысль до конца и, опрометью выскочив из туалета, на секунду остановился, замер. Из другого конца коридора, пока ещё пустого, слышались громкие голоса, непрерывные стоны. Розов сам чуть не застонал, решая, что ему делать и как спастись. Бежать через весь коридор обратно к противоположной лестнице - верное самоубийство. Все обложено, его ждут люди из охраны Романова, сквозь этот заслон не прорваться. А если рвануть наверх и попробовать отсидеться на чердаке? Глупо, тысячу раз глупо. Его найдут, извлекут, как таракана из чердачной пыли и паутины и как таракана прихлопнут.

     К стонам и приглушенным голосам добавился новый металлический звук. Розов снова глянул в дальний конец коридора. Две женщины катили перед собой тележку с кастрюлями и тарелками. Вот они остановились, послышался смех, над тележкой поднялось облако пара. У них ведь обед начинается, - догадался Розов, решая, можно ли это обстоятельство использовать в своих целях. Не додумав мысль, он сделал несколько шагов вперед, толкнув коленом того самого мужчину из туалета, не весть как оказавшегося на дороге. Мужчину шатнуло, но тот, успев переставить костыли назад, чудом устоял на ногах.

     - Осторожнее надо, - мужчина поморщился.

     - Да пошел ты, козел старый, - огрызнулся Розов, пересек коридор и без стука вошел в ординаторскую.

 

***

 

     Какая-то женщина со строгим лицом, то ли сестра, то ли врач, сидя на диване, прижимала плечом к уху телефонную трубку и накручивала диск стоящего на коленях телефона. Подняв глаза на Розова, она продолжала свое дело, не сказав ни слова. Розов зашел за спину женщины, подошел к самому окну, увидев через стекло асфальтовый пятачок перед корпусом, черный джип, одиноко стоящий без водителя и пассажиров. Розов машинально глянул на наручные часы и удивился: с тех пор, как он, обварив брата кипятком, вышел из палаты, прошло всего минут шесть. Потянувшись рукой вверх, он опустил шпингалет. Открыв первую раму, он потянулся к следующей.

     - Что вы делаете?

     Розов обернулся на голос. Поставив телефонный аппарат на диван по левую руку от себя, женщина обернулась к посетителю и с удивлением наблюдала за ним. Он не сразу нашелся с ответом.

     - Я врач, - веско заявил Розов и одернул задравшийся кверху халат. - Я врач, - повторил он, мучительно придумывая объяснения своим действиям, но ничего убедительного, логичного так и не сочинил.

     Женщина продолжала молча смотреть на него.

     - Я не ваш врач, - сказал Розов. - Я из другого отделения, - он почесал лоб кончиками пальцев. - Я физиотерапевт. Ну, ваш коллега, можно сказать.

     Посчитав, что нужные убедительные объяснения уже даны, он снова отвернулся к окну и с силой дернул за ручку второй рамы. Стекла задрожали, но рама почему-то не поддавалась.

     - Минуточку, зачем вы ломаете окно? - женщина заговорила голосом твердым и резким.

     - Я же сказал, я врач, - Розов постарался улыбнуться, но лицо исказила судорожная злая гримаса. - Я проверяю... Я смотрю чисто как врач...

     - Подождите, я позову заведующего отделением.

     Нахмурив брови, женщина уже хотела встать с дивана и бежать за начальством. Но Розов кинулся вперед, схватил телефонный аппарат, вырвал провода из розетки.

     - Заткнись ты, дура, сволочь.

     Удерживая трубку большим пальцем, он широко размахнулся и шарахнул женщину, не успевшую закрыться, аппаратом по голове. Аппарат зазвенел нутряным металлическим звоном.

     - Ой, больно, - прошептала женщина и тут же получила по голове второй мощный удар телефоном, охнула и боком повалилась на диван, обхватывая разбитую голову ладонями.

     - Мало тебе?

     Розов остервенело пнул женщину носком ботинка в бедро, занес руку для нового удара, но тут у аппарата вылетело металлическое днище, посыпались на пол какие-то детали, оборванные провода.

     - Тьфу, - отбросив в угол комнаты пластмассовый корпус и трубку, он вернулся к окну.

     - Тварюга такая, сказал же тебе, я врач, я должен все проверить, - обращаясь неизвестно к кому, нараспев продекламировал Розов, дергая за ручку рамы.

     Готовое вывалиться стекло звенело, но рама не распахивалась. За спиной стонала и ворочалась на диване беспокойная женщина. Скинув с плеч стеснявший движения халат, Розов скомкал его, отшвырнул в сторону. Уперевшись одной рукой в подоконник, другой рукой он сжал ручку, что есть силы дернул её на себя. Откуда-то сверху посыпались белые чешуйки краски, треснуло стекло, но рама поддалась. Еще усилие - и окно распахнулось настежь.

     Есть. Пожарная лестница спускается вниз всего-то в полуметре от окна.

     - Слава Богу, - выдохнул Розов.

     Забравшись ногами на подоконник, он с высоты третьего этажа осмотрел пустое пространство утопающего в талом снегу больничного двора. Перед тем, как потянуться к лестнице, Розов оглянулся. Женщина в халате, испачканном кровью, на карачках ползла к двери, тихо постанывая и охая.

     - Куда? - гневно крикнул Розов.

 

***

 

     Схватившись рукой за крепежную металлическую скобу, он оттолкнулся ногами и ловко перекинул тело за окно, шагнув точно на ступеньку, находившуюся вровень с подоконником. Почувствовав подошвами упор, он начал спускаться вниз, перебирая руками лестничные перекладины. Добравшись до второго этажа, прикидывая, долго ли ещё спускаться и с какой высоты безопасно спрыгнуть в рыхлый серый сугроб. Два незнакомых мужчины стояли внизу, точно под лестницей, видимо, ожидала, когда Розов завершит спуск.

     - Вы чего? - крикнул Розов, чувствуя, как перехватывает дыхание, а на глазах наворачиваются непрошеные слезы. - Чего вы?

     - Спускайтесь, Аркадий Семенович, хватит лазать, - один из мужчин уперся ладонями в бока.

     Розов вгляделся в лицо мужчины, нет, с этим он не знаком.

     - Тьфу, - Розов выдавил через сухие губы плевок.

     Быстро перебирая руками и ногами ржавые лестничные перекладины, он полез вверх. Из распахнутого Розовым окна третьего этажа высунулся бородатый мужчина в белом халате, попытался схватить Аркадия Семеновича за штанину, но тот ловко увернулся, повиснув на лестнице, пнул бородатого ногой в плечо, оставив черный след подошвы на белом халате. Розов полез выше, то и дело поглядывая вниз на стоящих под лестницей мужчин, словно хотел лишний раз убедиться, что на погоню никто из них не отважился.

     Миновав четвертый этаж, он поднялся ещё на несколько ступенек, на секунду задумался: а что будут дальше? Вот сейчас, буквально через минуту, он ступит ногой на крышу здания... А дальше? Выхода все равно нет. Сам себя загнал в ловушку. Может, попробовать отсидеться на чердаке, в дымоходе, под крышкой вытяжной вентиляции? Нет, это просто смешно. Самое разумное в его положении просто спуститься вниз, а там будь, что будет. Есть шанс вымолить себе пощаду, вымолить жизнь, главное, настойчиво об этом просить. Да, шанс есть, а договориться можно с кем угодно. Даже с этими чертями.

     Повинную голову меч не сечет, - решил Розов, чувствуя, как слезятся глаза на промозглом студеном ветру, как замерзли ладони, намертво вцепившиеся в ржавые перекладины лестницы. Надо спускаться, - сказал себе Розов, - проигравший всегда вправе рассчитывать на милость победителя. Надо спускаться.

     Он шагнул на нижнюю ступеньку, опустил голову и, собрав во рту побольше слюны, смачно плюнул вниз. Ветер унес белый плевок далеко в сторону. Один из мужчин внизу, старясь лучше разглядеть болтающегося на лестнице Розова, загораживаясь от света, поднес ладонь ко лбу.

     - Слезайте, Аркадий Семенович, - крикнул он. - Хватит дурака валять.

     Ветер унес и эти слова, так и не долетевшие до Розова.

     - Тьфу, - снова плюнул Розов, чувствуя, что во рту пересохло.

     Он поднялся на несколько ступеней выше, миновал окно пятого этажа, посмотрел вниз, испытав легкое головокружение от высоты, помотал из стороны в сторону затуманенной головой. Сволочи, они ещё за ним побегают, погоняются за ним еще. Розов, чувствуя какой сильный ветер здесь, на высоте, хотел выкрикнуть несколько пришедших на ум грязных оскорблений, но сообразил, что те люди внизу его слова вряд ли услышат. Черт с ними, пусть стоят под этой поганой лестницей и мерзнут до ночи, он спускаться не собирается.

     Добравшись до крыши, Розов уже перекинул одну ногу на жестяной козырек, посмотрел налево, уловив там какое-то движение, и неожиданно увидел прямо перед собой седоватого взъерошенного мужчину с непокрытой головой. Розов, выкатив глаза, на секунду замер от неожиданности.

     Он выдавил из себя какой-то неясный гортанный звук и получил по лицу, не успевшему изменить удивленного выражения, хлесткий удар металлическим прутом. Инстинктивно оторвав руки от ржавой перекладины, Розов вскрикнул, схватился ладонями за обоженную ударом щеку и полетел с крыши головой вниз.

     Мужчина под лестницей разбежались в стороны, прыгнули в сугробы, уступая Розову пространство для падения.

 

Глава 18

 

     Ларионов явился в приемную Максима Петровича Гусакова точно в назначенное время, но чиновник передал через секретаршу, что он застрял на самом верху, на Старой площади, и заставил себя ждать добрых полтора часа. За это время Ларионов успел просмотреть несколько сегодняшних газет, напиться чаю с печеньем и шоколадными конфетами в обществе скучной секретарши и посетить туалет в другом конце коридора. Ларионов, спешивший по собственным неотложным делам, решил, как только Гусаков явится, быстро задать ему подготовленные вопросы и ретироваться, сократив беседу до минимума. Однако опоздавший чиновник свертывать беседу не спешил, настроился на обстоятельный и тягучий разговор.

     После часового общения Гусаков нисколько не устал, наоборот, только разогнался, вошел во вкус. Оборвать его, вежливо поблагодарить за ответы, встать и уйти - нет, в общении с людьми высокого ранга такое поведение недопустимо. Это ведь не директор какой-нибудь гуталинной фабрики. И вообще, зачем наживать себе лишних врагов? Гусаков запросто может пожаловаться главному редактору. Приходилось сидеть и ждать, когда Гусаков выговорится, то и дело наклоняться к блокноту и делать на бумаге ничего не значащие пометки.

     Кабинет Гусакова - обычный кабинет высокопоставленного чиновника, просторный, облицованный панелями из мореного дуба, с российским флагом и портретом президента вместо иконы в красном углу. Хозяин кабинета человек без изюминки, временами говорит складно, временами косноязычен до неприличия, морда как сковорода, полыхает румянцем, хоть блины на ней жать. Сейчас Лаоионову вспомнилась худая по юношески астеническая фигура Гусакова, когда несколько лет назад ещё только подступался к нынешним высотам. На душе у Ларионова без всякой причины сделалось муторно.

     - Честно говоря, - Ларионов прижал руку к сердцу, - фактуры о вас я набрал, хоть отбавляй, полное жизнеописание. На все в газете места не хватит хватит.

     - В каком смысле места не хватит? - Гусаков строго свел брови на переносице. - Для меня - и места не хватит? Сколько же места под твой материал главный редактор выделил?

     - Ну, строк триста пятьдесят, так он сказал, - пожал плечами Ларионов. - Я стараюсь в объем уложиться.

     - У твоего главного что, мозги раком встали? - Гусаков сузил глаза в узком прищуре. - Головокружение у этого хрена началось от собственного величия? Мы договорились так: места будет столько, сколько надо. Сколько мне надо, а не вшивые триста строк. Ты, Дима, рассчитывай на полосу. Твои тысячу строк и пару хороших фотографий, их я сам подберу. А твоему главному я позвоню.

     - Но он сказал...

     - Да насрать мне, что он сказал, - Гусаков поморщился. - Я сказал - полоса. Я ведь не какой-нибудь сраный продюсер, который пришел к твоему главному, чтобы тот помог раскрутить поющую на эстраде дочь. Пришел и принес наволочку грязного нала на эту раскрутку за десяток материалов о молодом даровании. Я не коммерсант, и грязного нала у меня нет. Даже если бы деньги сыпались у меня из ширинки, твой главный их бы не получил. Надо разбираться в людях, в чинах и званиях. Я - государственный деятель. И публиковать обо мне материал, эксклюзивный, почтет за честь любая подтирка. Так ему и передай, слово в слово. А то триста строк... Это пусть он молодым дарованиям, пьющим и поющим, по триста строк выделяет, за наличный отстег.

     - Это конечно, - кивнул Ларионов, решив, что Гусаков слушком уж разошелся, чего доброго и вправду на газету обидится. - Все эти вопросы можно в пять секунд утрясти.

     - Если уж для людей государственного масштаба в газете места не находится, значит, это дерьмо на лопате, а не газета, - Гусаков хмурился, отводил глаза в сторону. - Ладно, Дима, ты это в голову не бери. Будет полоса. Тебе о материале сейчас думать следует.

     - О материале в первую очередь, - кивнул Ларионов, его мысли были далеко.

 

***

 

     Перевернув несколько страниц блокнота, он стал читать собственные пометки, сделанные во время сегодняшнего разговора с Женькой Кузиным, побывавшим у своих добрых друзей в милиции и скормившим этим друзьям целую кучу денег. Информация Кузина оказалась довольно скудной, судя по ней, следствие топталось на месте. Мужчину, чью голову проломили гвоздодером, и убиеннную палкой старуху следствие вешало на Ирошникова. Но неожиданно появился и третий труп. На балконе собственной квартиры нашли тело ещё одной старухи, убитой молотком. Эту бабку за компанию тоже пристегнули к делу.

     Да, картина совершенно безрадостная. Три трупа и никакой светлой перспективы для Ирошникова, никакого шанса. Стоило ли тратить столько денег на покупку этой информации? Бесспорно, деньги можно было потратить с большей пользой.

     - Так вот, это очень важный момент, что я в партии не состоял, Гусаков прикурил сигарету. - Этот факт надо как-то обыграть. Ты подумай как. Человек новой формации, не отягощенный прежними отжившими догмами. Ты как-то обо мне писал, давно еще, тогда я только пришел сюда на работу, точнее, один приятель перетащил. Помню, мне тогда выделили самый плохой кабинет на этаже, в самом конце коридора, к начальству не набегаешься. Напротив моей двери - женский сортир. Помнишь? Но я все воспринял правильно: хороший кабинет ещё заслужить надо. Ведь так?

     Ларионов кивнул, не поднимая головы от блокнота.

     - Ты тогда обо мне хорошо написал. Гусаков у тебя - человек дела. И сейчас тебе надо постараться. Ведь ты не интервью делаешь, ты занимаешься имиджем государственного деятеля. - Уж постараюсь. Ларионов перевернул исписанную мелким подчерком страницу.

     Из информации, добытой Кузиным, ясно: все эти убийства дело рук одного и того же человека. Так утверждают эксперты. Далее: убийца работает врачом «скорой». Это тоже вне всяких сомнений. Итак, круг очерчен. По ряду причин убийца маскирует свои преступления под спонтанные, бытовые. Умный ход, но он разгадан. Однако это следствию опять-таки ничего не дает. По той лишь причине, что в прокуратуре твердо убеждены - убийца Ирошников. Тупик. Можно попробовать самостоятельно выйти на этого врача-убийцу. Но как это сделать? Вопрос. Ларионов перевернул следующую страницу блокнота. Гусаков продолжал что-то объяснять вслух, казалось, самому себе.

     - Прошли те времена, когда русский чиновник стоил дешево, - переключившись на новую тему, говорил Гусаков. - Иностранцы покупали подпись под межправительственным соглашением за какой-нибудь поганый видик. И сами удивлялись дешевизне. Теперь есть четкий прейскурант: какая подпись, на каком документе, сколько стоит, все расписано по нотам. А чиновники так подорожали, ух. Не подступишься. Эта информация тебе для размышления, не для газеты. А если все-таки вздумаешь об этом писать, на меня не ссылайся.

     - Не буду ссылаться.

     Ларионов снова уставился в блокнот, поставив на его странице бесполезную закорючку.

     Если известно, что убийца - врач «скорой» это уже кое-что. Это не пустыня, не голое место. Для начала Ларионов побывал в городском управлении здравоохранения, затем съездил в объединение «Скорая помощь» на Каптельской улице, собирая все данные, что можно выудить за бесплатно. Но полученная информация только повергла в уныние. Оказалось, в Москве существуют пятьдесят две подстанции «скорой», на каждой их них работает от семи до двенадцати линейных бригад. А сколько врачей? Перемножив цифры, Ларионов поморщился. А если убийца не врач, а фельдшер, то круг подозреваемых лиц расширяется вдвое. Правда, все три убийства произошли в одном округе. В этом самом округе пять подстанций «скорой», на одной из которых работал Ирошников.

     - М-да, черти что, - вслух сказал Ларионов.

     - Не понял, чего ты сказал? - Гусаков оборвал свой монолог.

     - Да это я так, - Ларионов, потерявший нить разговора не сразу нашелся с ответом. - Все это очень интересно, - нашел он, наконец, какие-то нейтральные слова, - просто очень интересно. Но в контекст нашего материала не того, не ложится.

     - Я это не для материала рассказываю, этого нельзя печатать, - Гусаков досадливо поморщился. - Это я для тебя рассказываю, чтобы ты немного в ситуации сориентировался. Так вот, о чем бишь я? А... Люди, простые люди, давно свыклись с той мыслью, что наши чиновники люди насквозь продажные, просто до мозга костей. И разубеждать людей - только время зря терять, тем более что они, люди, правы на все сто. Но из любого засранца чиновника можно сделать простого и понятного простым людям человека. Пусть себе думают: он, конечно, продажный, он ворует, но он, по крайней мере, лучше других, потому что свой парень и нос не задирает. Он любит рыбалку, у него старуха мать в деревне, у него брат тяжело болеет, у него семейные проблемы, у него дочка растет. Это я про себя самого говорю. По большому счету, твоя задача сделать лицо чиновника человечным. Главный редактор этих слов тебе не скажет, потому что он, - Гусаков длинно выругался.

     - Не скажет, - механически повторил Ларионов, решив, что Гусаков со времени их последней встречи сильно поумнел, мыслит в правильном направлении. - Да, надо рассказать о вас, как о человеке.

 

***

 

     Ларионов снова склонился над блокнотом, сделав вид, что слушает Гусакова. Итак, в Москве более пятисот линейных бригад «скорой». Но это, разумеется, не все. Круг продолжает расширяться, рассуждал он, читая записи в блокноте. Но есть ещё масса других бригад. Неврологические, они обслуживают паралитиков, людей с повреждениями головного мозга, судорожными припадками, гипертоническими кризами. Может ли такая бригада выезжать к той старухе, что погибла первой или к тому убитому мужику? Весьма вероятно. Почему бы и нет?

     Есть ещё реанимационные бригады. Но эти отпадают. Есть бригады ЦИТО, они занимаются в основном железнодорожными и автомобильными катастрофами. Тоже отпадают. Кардиологические бригады. Эти, как правило, выезжают по вызовам линейных бригад, например, в случае трансмуральных, затрагивающих все стенки сердца инфарктов. Как показало вскрытие, никто из убитых инфарктов не переносил. Значит, и кардиологов можно смело вычеркивать.

     - Ты меня слушаешь? - Гусаков громко откашлялся. - Кажется, ты витаешь где-то.

     - Слушаю, - кивнул Ларионов.

     Гусаков снял трубку зазвонившего телефона, выслушал собеседника.

     - У меня здесь народ, - сказал Гусаков в трубку и посмотрел на Ларионова, видимо, в данный момент олицетворявшего народ. - Перезвоню.

     Он бросил трубку на аппарат, но в этот момент дверь, чуть скрипнув, приоткрылась, в кабинет заглянул мужчина с красной, какой-то помятой физиономией.

     - Ты в карты играть идешь? - спросил мужчина Гусакова, а с Ларионовым даже не поздоровался, глянул на него, как на неодушевленный предмет. - Ждем ведь.

     - Позже, - отмахнулся хозяин кабинета. - Видишь, корреспондент газеты у меня, - он кивнул на Ларионова. - Беседуем, невоспитанный ты человек.

     - Понятно, я дико извиняюсь, - мужчина закрыл за собой дверь.

     - Мой помощник, - Гусаков грустно усмехнулся. - Заваливает и с порога о картах. А может, у меня министр сидит, а не корреспондент. А ему по фигу.

     Ларионов листал блокнот, с трудом разбирая собственный подчерк. Еще есть психиатрические бригады скорой помощи, обычные и специализированные, в том числе детская психиатрическая помощь и психиатрическая реанимация. Пятнадцать бригад на всю Москву. В каждой такой бригаде водитель, два фельдшера и врач. Этих сразу с кону долой. Взяв ручку, Ларионов зачеркнул несколько рукописных строк. Никто из убитых психическими расстройствами не страдал. Далее... Токсикологическая бригада. Она одна в городе и занимается отравлениями, связанными в основном с передозировкой наркотиков. Этих тоже можно смело вычеркивать.

     Далее... Инфекционная бригада, она занята перевозкой бальных по направлению врачей лечебных учреждений, то есть перевозят инфекционных больных из одного стационара в другой, также занимаются перевозкой психиатрических больных. Ларионов черканул в блокноте ручкой. Далее... Акушерско-гинекологическая бригада, занятая приемом родов и производством абортов на дому. Кажется ни тот мужик, с головой, проломленной гвоздодером, ни две старухи рожать не собирались. Акушеров вычеркиваем. Ларионов поднял голову, стараясь сообразить, о чем теперь рассуждает Гусаков.

     - А мой сосед по площадке, хохол, купил дорогую квартиру в Москве и почему-то решил, что мы с ним, раз уж соседствуем, одного поля ягоды, - Гусаков неторопливо предавался воспоминаниям и пускал табачный дым. - Так-то он неплохой человек, дельный, хозяйственный. Открыл какую-то забегаловку для прикрытия и вел свой маленький бизнес - торговал опиумом. И, представляешь, решил меня к этому делу приобщить. Он вообще не в курсе, кто я такой есть, какую должность занимаю, с какими людьми дружу. Видит только, что я на «Мерседесе» езжу, и решил, что я бандит или торгаш какой-нибудь. Взял он бутылку, закуски и так запросто приходит ко мне в гости со своим предложением.

     Гусаков погасил окурок и рассмеялся своим забавным воспоминаниям.

     - Я с ним выпил, сосед все-таки, выслушал его предложение и говорю: «Сам я такими делами не занимаюсь, но могу свести тебя с одним человеком. Это весьма могущественный человек. После встречи с ним тебя можно будет хоть в кино снимать». «Вот как...» - моргает глазами хохол. «Да, - говорю, - хоть в кино тебя можно будет снимать. В сцене с расчлененным трупом ты будешь этим самым расчлененным трупом». Больше он ко мне не приходил. А я переехал в министерский дом. Не могу компрометировать себя таким соседством.

     - Очень разумно, - кивнул Ларионов. - А что тот хохол?

     - Он вывез жену из России и продал её в Турции в публичный дом. Вернулся за следующей женой. Неплохой приработок, вывозить отсюда женщин. Теперь организовал большую фирму по экспорту так называемых манекенщиц. Вообщем, нашел свое место в жизни. Недавно он где-то достал мой номер, позвонил, извинился за тот случай и перевел крупную сумму в наш фонд, чтобы продемонстрировать лояльность законопослушного предпринимателя нынешней власти, - Гусаков сладко улыбнулся.

 

***

 

     Ларионов повертел ручку и продолжил чтение своих записей. Что ещё остается? Остаются педиатрические бригады, выезжающие к детям до четырнадцати лет. Плюс труповозка. Все это к черту, и труповозку и педиатров. Еще есть бригада МЧС, подчиняющаяся непосредственно министру здравоохранения Москвы. Эти к бабушкам не выезжают. Их специализация взрывы, угрозы терактов, утечка газа, вообщем социально значимые происшествия, а не больные старухи. МЧС вычеркиваем. Да, много он начеркал. Ларионов перевернул страницы блокнота. Но и остался большой список. С чего начать? За что взяться? Линейные бригады - их подавляющее большинство.

     - Ты диктофон выключил? - Гусаков высыпал окурки из пепельницы в корзину для бумаг. - Какой-то ты, Дима, сегодня заторможенный.

     - Давно уж выключил.

     Ларионов посмотрел на диктофон, лежавший на столе между ним и Гусаковым.

     - А то за такую пленку мои враги дорого заплатят, - Гусаков взял диктофон, убедился, что он действительно не работает. - Мой кабинет, разумеется, слушают. Но это другое ведомство. Им сам Бог, - Гусаков посмотрел на большой портрет президента в красном углу, - сам Бог велел слушать таких, как я. Тут уж ничего не поделаешь, приходится мириться. Тем более что конфиденциальность прослушки гарантирована. Мой голос на пленке - продукт внутреннего пользования, никакой утечки. Я боюсь другого. Самые заклятые, самые злые враги - это бывшие или теперешние друзья. Можешь мне верить. Вот их я и боюсь.

     - Как вы сказали, друзья? - встрепенулся Ларионов.

     - Точно, друзья, - кивнул Гусаков. - Они и есть самые злые враги. Никто не подставит хуже, чем друзья.

     - А-а-а, друзья.

     Ларионов почесал затылок. Друзья Ирошникова. Вот с кого нужно начать поиск убийцы. Никто не подставит хуже...

 

***

 

     Репортер Женя Кузин ждал Ларионова в закусочной «Сверчок». Ларионов безбожно опаздывал и Кузин успел съесть котлеты с макаронами, выпить сладкого кофе и прочитать фельетон в газете. Отложив газету в сторону, он стал разглядывать улицу, чувствуя, что терпение иссякает и минут через десять он просто встанет из-за стола и уйдет, куда глаза глядят.

     - Виноват, - Ларионов материализовался из кухонного чада и упал на стул.

     - У меня, между прочим, дел полно, - проворчал Кузин. - Жена целый список настрочила, чего купить. Послезавтра у неё день рождения. А я даже подарок не купил. А скоро женский день - готовь ещё один подарок. Разорюсь. Кстати, могли бы с тобой в редакции поговорить, а не в этой забегаловке. У меня изжога разыгралась.

     - Там спокойно не дадут.

     Ларионов вытащил из кармана и протянул Кузину завернутые в газету деньги.

     - Ведь ваш отдел платит милиции за информацию? - увидев на стене табличку «У нас не курят», Ларионов вытащил и прикурил сигарету. - Милиции вы платите примерно половину бюджета своей редакции. Что я тебе предлагаю? Доплати им ещё и эти деньги. От себя или от редакции, не знаю, как это будет выглядеть.

     - И что дальше? - Кузин нерешительно перекладывал деньги из руки в руку. - Ты хочешь, чтобы мои знакомые из милиции заглянули в гнилое дело твоего друга Антона Ирошникова? Потому что Антона съедает любопытство...

     - Это не любопытство. Ни сегодня завтра невинного человека посадят или пристрелят при задержании. Кто, по-твоему, должен ему помочь? Нужно познакомиться с его делом, выяснить, что конкретно нарыла прокуратура и милиция. А там посмотрим. Так ты можешь узнать, что там, в этом деле?

     - Конечно, могу, были бы деньги. Кстати, откуда у тебя столько денег?

     - Это Ирошникова деньги, - Ларионов выпустил дым носом. - Ему подвернулась халтура по медицинской части. Немного он оставил себе, чтобы снять маленькую квартиру подальше от центра, остальное я принес тебе.

     - По-моему, это пустые траты. Ирошников заплатит милиции, выбросит деньги, но ничего не узнает больше того, что уже известно.

     - Посмотрим. Так ты поможешь?

     - Если денег не жалко, помогу, - Кузин, видимо, что-то решив для себя, быстро пересчитал деньги и сунул сверток в карман. - Но учти, это дорогая информация. Ты ведь просишь не суточную сводку происшествий тебе принести. Ты просишь моих информаторов нарушить тайну следствия.

     - Праздники на носу, деньги всем нужны. А у ментов тоже жены, любовницы и боевые подруги.

     - Возможно, придется доплатить, - Кузин похлопал себя по карману. - Такая информация дорого стоит.

     - И много ли нужно доплатить? Будь прокляты эти женские дни и все прочие праздники.

     - Еще столько же, - Кузин икнул. - Решай сам.

     - Я все уже решил, - сказал Ларионов.

 

Глава 19

 

     Ночной телефонный звонок не сразу разбудил крепко спавшего Егорова. Повозившись под одеялом, он сел на кровати, поднял трубку, стал голыми ступнями нащупывать шлепанцы.

     - Кто это?

     Егоров моргал глазами в темноте, пока не догадался включить ночник. Свет тусклой лампочки под матерчатым абажуром показался слишком ярким.

     - Простите, что беспокою в такое время, - голос Романова звучал тревожно. - Но решил позвонить сейчас, а не тянуть до утра.

     - А который час? - Егоров протер глаза кулаком.

     - Половина третьего, - Романов кашлянул. - Мне кажется дело стоит того, чтобы разбудить вас среди ночи.

     - Половина третьего? - Егоров просыпался медленно. - Так, можно сказать, уже утро. Я собирался вставать. Уже и тапочки надел.

     - Вот и прекрасно, - Романов, видимо, находился не в том состоянии, когда понимают чужие шутки. - Приезжайте. И чем, скорее, тем лучше, - он уже собирался положить трубку, но Егоров опередил его своим вопросом.

     - Скажите хоть куда приезжать?

     - А, ко мне на дачу.

     Егоров встал, накинул халат, заглянул в соседнюю комнату, проверить, не разбудил ли звонок сына. Аккуратно застеленная постель оказалась пустой. Вспомнив, что когда-то он сам был молодым, Егоров отправился в ванную, оттуда на кухню, подогрел чайник и выпил крепкого кофе, решив, что даже срочные дела не делаются с дурной сонной головой. Заперев квартиру, он спустился вниз. Езды до дачи Романова по пустой дороге минут сорок. Он вырулил на освещенный проспект, включил радио. Завтра, вернее уже сегодня, воскресенье, он планировал отоспаться на неделю вперед, но раз не получилось, придется перенести это мероприятие на следующие выходные.

     Остановив машину возле глухого забора, крытого черепицей, он выбрался наружу, подошел к воротам, нажал кнопку звонка, назвал в мембрану переговорного устройства свое имя и снова сел в кабину джипа, наблюдая, как металлические створки ворот раздвигаются в разные стороны. Заехав на участок, Егоров остановился рядом с забором, на освещенной квадратной площадке, очищенной от снега. Он выбрался наружу, поеживаясь от ночного ещё крепкого морозца, опустил ключи в глубокий карман шерстяной куртки. За спиной Егорова заработал моторчик, который привел в движение створки ворот, тяжело заскрипели цепи, лязгнули шестерни. Дунул ветер, он бросил в лицо Егорова горсть снежинок, словно сама природа вздохнула в ночи.

 

***

 

     Романов в меховой шапке и длинно грубом тулупе, какие выдают ночным сторожам, белых легких кроссовках, спустился с крыльца навстречу Егорову, пожав руку гостю, показал пальцем куда-то за его спину. Егоров обернулся. Над дачным поселком поднималась бледно-серая заря, занавешенная редким снегом.

     - Вот стою тут на крыльце, - Романов поглубже нахлобучил шапку, - рассвет встречаю. Только вино молодости давно перебродило, здесь, - он хлопнул себя ладонью по груди, - остался один кислый-кислый уксус.

     - Я подумал, что-то случилось.

     - Черт, заснуть не могу, - Романов закурил сигарету. - Лезет в голову всякая ахинея, чушь всякая. А скажите, мой бывший бухгалтер Розов, он мучился перед смертью?

     - Он умер мгновенно, возможно, даже не успел испугаться. Он ведь упал с высоты пятого этажа, с верха пожарной лестницы упал. А я стоял под этой лестницей. Едва успел отбежать в сторону, иначе он бы свалился прямо мне на голову.

     - И что его понесло на эту лестницу?

     - Сам удивляюсь, - Егоров решивил, что всю правду Романову знать не следует. - Полез на самый верх и, видимо, поскользнулся на обледенелой ступеньке. Он испортил мне новые брюки.

     - Вот как?

     - Да, испортил брюки, - кивнул Егоров. - Я ведь стоял внизу. А его голова, когда она грохнулась об асфальт, голова разлетелась, как арбуз. Так разлетелась, будто он во рту гранату держал. И на куртке вот пятнышки, внизу.

     - Впрочем, Розову со смертью повезло, - сделал неожиданный вывод Романов. - Всегда везло и тут повезло. Счастье Розова, что он не дожил до нашей встречи. И ведь знал, гад, как падать. Головой летел вниз. Чтобы сразу все кончить, а не калечиться. У вас появилась какая-то информация о том, кто стоял за бухгалтером? И что это за фирма «Моя малая Родина»? Что она из себя представляет?

     - Кое-что по крохам собрал. Фирма реальная, действующая. Владеет магазинами по продаже запчастей к автомобилям, а также двумя ресторанами на окраине города. Учредители акционерного общества известны. Как только ясная картина сложится, сразу же доложу.

     Романов вздохнул, видимо, легче после разговора с Егоровым ему не стало.

     - Напрасно я вообще связался с этим кабацким бизнесом. У меня несколько собственных предприятий разного профиля, все работают и приносят доход. Никогда не имел дело с бандитами, с рэкетом, со всей этой грязью. Кроме того, я тратил денег не больше, чем зарабатываю. Поэтому в жизни меня не было проблем. Проблемы появляются, если поступаешь наоборот: тратишь больше, чем зарабатываешь. И вот Волкер уговорил меня купить этот «Золотой тюлень». Нужно продавать ресторан, но хорошего покупателя не найти, пока не уляжется весь этот шухер.

     Егоров жалел, что не оделся теплее. Он потоптался на месте, согревая ноги, оглянулся через плечо. Сквозь морозный туманец уже проступили крыши дальних коттеджей, черный лес у горизонта, серый рассвет, совсем непохожий на рассвет.

     - Мы ждем здесь кого?

     - Обещал адвокат Максименков подъехать, подождем его в доме, - Романов хотел распахнуть дверь перед гостем, но остановился. - Лучше здесь спрошу. Этот преподаватель вуза, как его там? Десятников. Да, кандидат наук, ученый секретарь, подающий надежды ученый и вообще редкостная сволочь. Я не знаю всех подробностей, только общую канву происшествия, с ваших же слов. Тогда вы его вывезли на дачу Воронина, чтобы поговорить по душам. Но разговора не получилось. Десятников занервничал, чего-то испугался. И в результате этого недоразумения он умер. То есть погиб. Вы рассказывали, что Воронин убил его своим фирменным выстрелом в спину. Лично я думаю, что это не по-спортивному, это против правил, стрелять в спину. Но к черту все правила. Тут серьезные дела, и нечего говорить о каких-то там правилах.

     - Воронин тогда спас мне жизнь. Этот доцент запросто нанизал бы меня на свой нож, как нанизывают на булавку жука.

     - Тем более, жизнь спас. Я решил, что Лена каким-то образом узнала о гибели Десятникова. Последний раз она нервничала, выглядела подавленной. Понятная вещь, погиб любимый человек, трагически погиб. Ведь этот доцент, как я тогда думал, отец её будущего ребенка. Ясно, Лена немного расстроена. Она немного огорчена.

     - Но покойный Десятников, как теперь выяснилось, вовсе не отец, - уточнил Егоров.

     - Я, признаться, сам запутался во всех этих Ленкиных связях. Мне этот Десятников даже во сне приснился, хотя в жизни я его не видел, вот до чего дошло. И тут выясняется, что отец моего внука не научный работник, не преподаватель вуза. Все много хуже, все просто ужасно. Отец ребенка - убийца, которого ищет вся милиция, некто Ирошников. Сказать, что это дикость несусветная, значит, ничего не сказать. Моя жена этих подробностей, разумеется, не знает. И знать не должна.

     - Само собой, это лишнее.

     - Лена приезжала два дня назад, просила денег. Я, разумеется, дал, женский день на носу. К тому времени я уже знал, кто отец ребенка, вы сообщили мне эту приятную новость. Что отец - Ирошников. И что деньги нужны именно ему, а не Лене. Возможно, зря я дал деньги? Но мне стало жалко Лену, я захотел её чем-то утешить, приободрить. Но вместо этого только спросил: «И что ты будешь делать, если меня вдруг не станет? Куда пойдешь? На кирпичный завод наниматься?» Молчит. Так мы и не поговорили по душам.

     - Вы хотели о чем-то спросить, - напомнил Егоров.

     - Да, хотел спросить, - Романов разжал кулак и посмотрел лежавшую на ладони оторванную пуговицу тулупа. - Этого доцента, его же ищут. Жена, то есть вдова, бегает по инстанциям, во все колокола звонит. Так хотел спросить... Наверное, труп Десятникова, наверное, валяется в земле вперемежку с известью? Или вы избавились от тела другим способом? Сожгли, закатали в асфальт?

     - Это не проблема, избавиться от трупа, - пожал плечами Егоров. - Десятникова и вправду ищет милиция. Но не найдет, об этом не беспокойтесь, даже не думайте. Его тело...

     - Нет, - Романов резко взмахнул руками. - Я передумал. Не хочу знать никаких подробностей. В конце концов, это ваша работа и делайте её так, как считаете нужным, - он, наконец, распахнул дверь и пропустил гостя в дом.

 

***

 

     Дровяные угли в камине переливались бордовым и оранжевым цветами, тянуло жарким ароматом сгоревшей смолы. Егоров, устроившись в кресле, подумал, что так вот, сидя у камина, можно решить, что окружающий мир гармоничен, жизнь прекрасна и нет ей конца. Романов сел в другое кресло через столик от Егорова, вытянул ноги к огню. Держа впереди себя круглый поднос, в комнату вошла невысокая женщина в спортивном многоцветном костюме.

     - А я думал, мамочка, ты спишь, а кофе нам домработница стряпает.

     Романов поднялся с кресла, Егоров тоже поднялся, поздоровался с хозяйкой. Светлана Петровна поставила поднос на стол и подала руку Егорову, подала низко, для пожатия.

     - Я уже давно встала, - она подошла к мужу Романову пришлось опустить голову, чтобы жена смогла дотянуться губами до его щеки.

     - С днем рождения, - сказала Светлана Петровна. - Подарок в твоем кабинете на столе.

     - Спасибо, мамочка.

     Романов, явно растроганный вниманием жены, часто заморгал глазами. Светлана Петровна вышла из комнаты, закрыв за собой двустворчатую дверь.

     - Поздравляю, - сказал Егоров. - Не знал, что у вас день рождения. У меня тоже есть для вас подарок, сувенир. Там, в куртке.

     - Спасибо, но подарок позже.

     Романов показал Егорову на кресло, сел сам, взяв за пластмассовую ручку хромированный ребристый кофейник, доверху наполнил две чашки, оглянулся, чтобы ещё раз убедиться, плотно ли закрыта дверь.

     - Я принял решение. Мне не нужен зять убийца. Не сегодня-завтра его арестуют. Что дальше? Следующие лет пятнадцать страна будет перевоспитывать Ирошникова тяжелым физическим трудом. А Лене опять мучаться и страдать. Не говорю уж о том, что эта история станет достоянием гласности. Желтые газетенки будут поносить мое доброе имя.

     - И что вы решили?

     Егоров уже догадался, какое решение принял шеф. Хлебнув горячий кофе, он чуть не обжог язык. «Да, без работы ты не останешься, - сказал себе Егоров. Ты уж точно без работы не останешься. Вся грязная черновая работа - твоя работа»

     - В молодые годы, - продолжал Романов, - у меня был друг, профессиональный игрок. Так вот, он в таких случаях говорил: пора обменять фишки на наличные. Вот это и есть мое решение. Милиция искать вас не станет. Там решат, что с Ирошниковым произошел несчастный случай. А может, с ним свели счеты родственники его жертв. Способ исполнения - на ваше усмотрение, тут возможны варианты. А Лена поплачет и забудет, женская память коротка. Кстати, о гибели Ирошникова она может вообще не узнать. Пропал человек, ушел в бега и рыщет где-то, мотается по просторам родины. Логично?

     - Вполне, - согласился Егоров. - Но есть одна заминка. Для того чтобы человек стал жертвой грубого насилия, мне необходим его адрес. А где в настоящее время Ирошников, не знаю. После того разговора, когда он приходил к Лене просить денег, я установил наблюдение за её подъездом, продолжаю слушать квартиру, телефон. Я рассчитывал, что Ирошников заглянет в гости, чтобы эти деньги получить. Но все вышло иначе: позавчера они встретились на улице. Мой человек довел Ирошникова до метро, но потерял его след в переходе станции Театральная. Больше Лене Ирошников не звонил и не появлялся. Мы ждем его, но требуется время. Возможно уже завтра, а возможно только через неделю или месяц мы установим, его лежбище. Тогда и будем действовать.

     - Нужно форсировать события. Главное, опередить милицию. Последствия могут быть горькими. Моя репутация, честь Лены - с этим придется проститься. Поэтому надо спешить. В одно прекрасное утро Ирошников должен проснуться оттого, что ему перерезали горло. Если вам не хватает людей, снимите отовсюду охрану, даже с этой дачи. Но только поторопите события. Возможно, вам понадобятся деньги, чтобы купить свидетелей, милицию, лучших наемных убийц. Деньги - не проблема. - Число людей, задействованных в операции, ничего не решает. Деньги тоже пока не нужны. Нужен адрес.

     - И тут нам поможет адвокат Максименков, который почему-то все не едет, хотя давно уже должен быть здесь.

 

***

 

     Романов прислушался.

     - Нет, кажется, он все-таки приехал, ворота только что закрылись. Первый муж теперешней жены Максименкова журналист Ларионов. Слышали о таком?

     - Максименков что-то рассказывал. Они ребенка никак поделить не могут. Максименков, кажется, хотел этого парня усыновить. А отец не соглашается. И правильно делает.

     - Эта история с ребенком к нам отношения не имеет. Просто Ларионов друг Ирошникова. Вот Ларионов и обратился за помощью к Максименкову. Ирошников настаивает на том, что убийств он не совершал, якобы его подставляют. Максименков навел справки по этому уголовному делу. И утверждает, что улик, доказательств вины Ирошникова, хватит на три показательных суда. И во всех трех случаях обвинительный приговор обеспечен.

     - Если Ирошников и Ларионов друзья, то наша задача упрощается. Да, мир не просто тесен, он очень тесен.

     Максименков, распахнув обе створки двери, вошел в комнату, поочередно пожал руку Романова и Егорова. Взяв стул, адвокат уселся в торце журнального столика, придвинул к себе пустую чашку, взялся за ручку кофейника.

     - Мы как раз об Ирошникове разговаривали, - Романов кивнул на Егорова. - Нужно помочь Игорю Евгеньевичу найти его след. Можно устроить встрече с Ирошниковым?

     - Если бы раньше знать, - Максименков вздохнул. - Ирошников отказался от моих услуг и куда-то исчез, снял квартиру или комнату. М-да, если бы раньше знать, Ирошников жил у Ларионова. Я искренне хотел помочь Ирошникову, но его дело совершенно дохлое. Судя по тому, что мне известно, Ирошников убивал людей из корыстных мотивов. Он обворовывал квартиры своих жертв, брал самое ценное. Ювелирные украшения, валюту.

     - Настоящий подонок, отрыжка общества, - Романов прищурившись, смотрел на огонь. - И этот Ларионов тоже хорош. Не удивлюсь, если они подельники. Заурядный писака из желтой газетенки, кормится московскими сплетнями. Его жизнь ничего не стоит. В нашем уравнении этот Ларионов тоже лишняя величина, которую нужно исключить, так сказать, вынести за скобки, - Романов хмыкнул, довольный найденным образным выражением. - А вы спокойно усыновите ребенка, - он подмигнул Максименкову одним глазом. - И все довольны. Я ведь не земное воплощение зла, а всего лишь человек из плоти и крови. Но как прикажете поступать с подонками? Как? - он пристально посмотрел на адвоката.

     Максименков поставил чашку на стол. Не найдясь сразу с ответом, он поиграл бровями, то, сводя их и опуская к самым векам, то, высоко поднимая, словно хотел этими движениями бровей выразить неопределенное отношение к проблеме.

     - Оно, конечно, так, тут либеральничать нечего, - промямлил Максименков. - Нечего вторую щеку подставлять.

     - Вот именно: учение графа Толстого - не догма, - Романов глотнул кофе. - На этом у меня все, господа. Если у вас есть дела, а они у вас есть, не смею задерживать.

     Гости уже хотели подниматься, но Романов жестом остановил их. - Совсем забыл, просто из головы вон. Случилась одна странная штука. Вы знаете, я собираю иконы. Еще давно, когда я только переехал в Москву и получил должность заместителя директора крошечной фабрики, свел знакомство с одним дедом и заразился от него собирательством досок. Отрывал от зарплаты жалкие рубли, но их не хватало. Потом пришли другие времена, но увлечение осталось. Собирательство икон одно из немногих моих увлечений. Я ведь не играю ни в теннис, ни в футбол, не хожу на бега, не увлекаюсь горными лыжами, женщинами.

     - Очень разумно, - Максименков склонил голову в знак одобрения.

     - Но это присказка, - Романов щелкнул зажигалкой. - Поскольку я собиратель со стажем, то знаком почти со всеми московскими коллекционерами и перекупщиками. И вот вчера вечером сюда приехал один из моих старых знакомых Королев. Опытный коллекционер. Вот здесь на вашем месте сидел, - Романов посмотрел на Максименкова.

     - На моем месте? - почему-то очень удивился юрист.

     - Да, на этом самом стуле, - подтвердил Романов. - Так вот, он мне привез список икон, которые предлагает на продажу один его знакомый ювелир. Около сотни досок, редкие экземпляры, есть несколько штук семнадцатого века. Читаю этот список и меня оторопь берет. Все эти иконы у меня уже есть, то есть все до единой. Даже глазам не поверил, поднялся в кабинет, сверился с картотекой. Точнее, эти доски я подарил Лене, они в её квартире висят. Звоню ей. Нет, у дочери не пропала ни одна икона, все на месте. Я верю в совпадения, в случайности, но в такие верить отказываюсь. Как можно предлагать на продажу вещи, которыми владеет посторонний человек, и расставаться с ними не собирается? Абсурд.

     - И что вы ответили своему знакомому? - заинтересовался Егоров.

     - Ответил уклончиво, что надо подумать. Ну, спросил о состоянии икон. О цене спросил. Кстати, цена вполне божеская, много ниже средней. Но товар предлагают оптом. Своего удивления я не выдал, обещал позвонить через пару дней и дать ответ. Решил сначала с вами посоветоваться, - Романов глянул на Егорова.

     - Занятно, этот Королев он перекупщик или коллекционер?

     - И то и другое. Тут трудно провести разделительную линию. Каждый коллекционер - перекупщик. И наоборот. Но Королев не может сам купить сто ценных досок. Таких денег у него сроду не водилось. Для подобного приобретения солидный человек нужен. Королев, он на небольшой процентик со сделки рассчитывает. А предлагает иконы некто Бернштейн Борис Самойлович, ювелир. О нем я впервые услышал вчера. Возможно, Лене угрожает опасность? Возможно, она наделала долгов, и сама хочет продать иконы?

     - Маловероятно, - сказал Егоров. - Никаких бесед о продаже икон она в последнее время не вела Лене как-то не до этого в последнее время.

     Егоров поднялся на ноги.

     - Единственная просьба. Если сегодня приедет дочь, поздравить вас с днем рождения, никаких вопросов ей не задавайте.

     Надев в прихожей куртку, Егоров вытащил из внутреннего кармана складной нож с накладными рукоятями из синей пластмассы, боевым упором на рукоятке, раскрыл длинный чуть изогнутый клинок с надписью «Пума» и головой кошки в ромбике.

     - Вот сувенир, о котором я тогда сказал, - взявшись пальцами за клинок, Егоров протянул нож Романову. Режущая круто заточенная кромка блеснула в свете лампочки. - Хорошая сталь, гвозди режет и долго держит заточку.

     - Спасибо, - Романов повертел нож в руках. - Люблю такие блестящие острые штучки.

     Он похлопал Егорова по плечу.

 

Глава 20

 

     Лена Романова и Егоров коротали дневное время в полутемном ресторанном зале гостиницы «Русская старина» и, покончив с горячим, пили через соломинку кофе с мороженым. Лена, успела пройтись острым язычком по всем прелестям здешнего интерьера, по ресторанному залу, оркестру из трех музыкантов, мурлыкающих мелодии пятидесятых годов, успела посмеяться над неповоротливым шепелявым официантом в засаленной толстовке и, похоже, утомилась собственными остротами. Под добрым все понимающим взглядом метрдотеля Егоров чувствовал себя стареющим ловеласом, забравшимся в глубинку, подальше от глаз людских, чтобы здесь спокойно, без лишней суеты обольстить юную подружку.

     Этот метрдотель с подвижным, как резиновая маска лицом, совершая по залу беспорядочные передвижения, с разных точек поглядывал на Егорова не замутненными укоризной чистыми глазами, мелко кивал седой головой, словно хотел сказать: «Давай дальше, у тебя все получится». Егоров пару раз в ответ кивнул метрдотелю, мол, не волнуйся, дядя, у меня и так все в порядке. Лена баловалась, пуская через соломинку пузыри в высокий стакан

     - Хотела вас спросить. Почему вдруг отец решил сослать меня в эту глушь? Повеселее местечка не нашлось?

     - По-моему здесь очень мило, - Егоров обвел взглядом сводчатый потолок ресторана с ржавыми протечкам, местами, потрескавшийся и уже готовый осыпаться. - Даже очень мило. Сейчас это модно. Стиль ретро и все такое прочее.

     - А на первый мой вопрос вы ответить не хотите? - Лена пустила пузырь в стакан. - Отец вместе с вами с утра пораньше приезжает ко мне на квартиру, дает полчаса на сборы, и вот я здесь, в доисторических катакомбах. В городишке, о существовании которого ещё вчера даже не догадывалась. Вам смешно? А мне нисколько. Между прочим, сегодня учебный день, я должна быть в институте. Кроме того, один знакомый врач достал мне редкое лекарство, сегодня обещал его привести. И ещё у меня были личные планы. Все пошло прахом. Почему, я вас спрашиваю?

     - Вы знаете своего отца. Он деловой человек и никогда не поступает из пустой прихоти. Скажу честно, чтобы у вас не чесались пятки отсюда смыться: вашей жизни угрожает опасность. Самое разумное сейчас - отсидеться в тихом месте. А там все уляжется.

     - Могли бы просто перевести меня на отцовскую дачу. В его коровник.

     - Дача не крепость. И найти вас там не проблема.

     - А здесь, проблема?

     - Здесь искать вас никому в голову не придет.

     - Господи, корму нужна моя жизнь? Это просто смешно. И долго мне здесь торчать?

     - Не знаю, - честно ответил Егоров. - Как обстоятельства сложатся. Мы постараемся, чтобы вы здесь не скучали.

     - Кто это мы?

     - Сегодня с вами останусь я, развлекать вас буду и вообще присматривать за вами, - Егоров вытащил соломинку из стакана, облизал пену растаявшего мороженого. - А потом приедет другой...

     - Другой массовик-затейник с двумя пистолетами под пиджаком и гранатой в кармане. В здешней гостинице решат, что я нимфоманка. Что ни день новый мужик. Станут в очередь записываться. Мне скучно.

     - Будет и культурная программа, - Егоров наморщил лоб. - Тут в городке есть древний собор или монастырь. Слышали, как звонили колокола? Устроим туда экскурсию, по святым местам. Это так расширяет кругозор. Прикосновение к древним корням. Кстати, лично я знаком с двумя почетными гражданами этого города. Один строит здесь дороги, его все знают и по торжественным случаям усаживают в разные президиумы президиума. А другой, как ни странно, писатель, ещё старого закала. Заглянем к ним в гости. И пивная тут есть хорошая «Красный рак», пиво бочковое.

     - Боже мой, какое убожество, - казалось, Лена заплачет. - И в этой дыре я должна торчать неизвестно почему, неизвестно, сколько времени. Бочковое пиво... И ещё этот гостиничный номер, эта казарма с тараканами.

     - Это лучшая гостиница в городе. В следующий раз привезу книги. Занимайтесь, и некогда будет на тараканов смотреть.

     Метрдотель с озабоченным лицом, делая вид, что занят какой-то своей, одному ему понятной работой, продефилировал по пустому залу, сделал полукруг возле столика и остановился за спиной Лены. Поправив манжеты светлого пиджака и сбившуюся на сторону темную бабочку, метрдотель заговорщицки подмигнул Егорову, тот в ответ кивнул, на секунду прикрыл веки, мол, девочка, считай, уже готова. Метрдотель прижал руки к сердцу и с умиротворенным лицом провалился сквозь землю.

     - Пойдемте, пожалуй?

     Егоров вопросительно посмотрел на Лену, расплатился с подбежавшим кудрявым официантом и поднялся на ноги.

     - А я подумал, что вы сбитень обязательно попробуете.

     Официант так удивился чаевым, будто впервые получил их. Он заморгал глазами, поднял толстые плечи и чуть не покраснел. Он повернулся к Лене, чтобы дать пояснения.

     - В следующий раз, приятель, обязательно попробуем, - пообещал Егоров.

     Официант ответил пронзительной идиотической улыбкой и вытер руки о косоворотку.

 

***

 

     Они спустились по крутым припорошенным снегом ступеням на тротуар. Лена в короткой шубке, сапогах с высокими голенищами с декоративными золотыми пряжками, выглядела совсем юной. Она забросила за спину концы длинного шарфа, крепко подхватила Егорова под руку, чтобы не упасть на обледенелой мостовой. Пахло морозом, последним снегом зимы, свежевыпеченным хлебом из пекарни через дорогу.

     - Прогуляемся, ведь ещё совсем светло? - предложила Лена.

     - Давайте вниз по улице.

     Светло-голубые сумерки отступили, словно хотели отсрочить свой приход, подождать, когда мужчина в сером пальто и девушка в короткой шубке вдоволь нагуляются по центральной улице, как следует разглядят похожие друг на друга, вросшие в снег черные дома с палисадниками, резными наличниками, и двускатными жестяными крышами. Лена обеими руками обхватила плечо Егорова и только поэтому сохраняла устойчивость и равновесие, она вертела по сторонам головой, заглядывала в те окна, где зажглись первые огни.

     - Такой вечер, - она подняла глаза на чистое быстро синеющее небо, молчаливо обещавшее ночную звездную карусель - Необыкновенный вечер. Теперь я даже благодарна случаю, что оказалась в этом маленьком русском городке, под этим чудесным небом. А вон красный огонек - это летающая тарелка. Жизнь, оказывается, существует не только в мировых столицах.

     - Только у здешней жизни иной ритм.

     Он и представления не имел, о чем вообще можно разговаривать с этой девочкой, ребенком по существу, так неудачно вступившей во взрослую жизнь. Она спешила в эту жизнь, она наделала глупостей, попала в беду. Хорошо еще... Впрочем, не известно, добром ли кончится её история.

     - Сейчас фонари зажгут, люди пойдут с работы домой. Тут картонажная фабрика, лесопилка, столярный цех, лакокрасочный завод. Лена не заметила слов Егорова.

     - Слышите? - она повернула голову влево и вправо, остановилась, Егорову тоже пришлось застыть на месте. - Колокольный звон. Далекий-далекий. Надо же, как здорово.

     - Здорово, - лицо Егорова оставалось мрачным. - Никогда не совершайте никаких прогулок в одиночку. Вас все время должен сопровождать человек, я или кто другой. А то ещё отправитесь одна на звон колоколов.

     - Вы ведь сами говорили, что здесь безопасное место.

     - Говорил. Но в дурную историю можно попасть в любом, самом безопасном месте. Уж поверьте мне, у меня обширная практика по этой части.

     - Начали о прекрасном вечере, а заканчиваем какой-то мрачной ерундой, - Лена тронулась с места, ступая в своих стильных сапогах осторожно, как сапер по минному полю. - Таких вечеров на всю человеческую жизнь раз два - и нету. В такие вечера, именно в такие, приходит любовь или дружба, которая на всю жизнь. Я была ещё школьницей, а мой поклонник уже отслужил в армии, учился, но всерьез я его не воспринимала. Но вот однажды таким вот прозрачным вечером он прочитал мне несколько трогательных стихотворений. А потом и говорит: «Знаешь, Лена, вся моя большая жизнь уместится на твоей маленькой ладошке». Он сказал мало, но больше и добавить нечего.

     - И что же дальше?

     - Юношеская любовь - вот что, - Лена дышала глубоко, с видимым удовольствием. - Прошли те годы. Встретила его в каком-то магазине, там по четвергам дают дешевые рыбные заказы для многодетных семей. На его голове немыслимый треух, пальто мало ему на три размера. Разинул варежку и смотрит на меня, как баран на новые ворота. А когда узнал, пожаловался, что заказы здесь плохие, много несвежей рыбы попадается. И весь он какой-то обрюзгший, видимо, много мучного есть. И сам, поэтому стал похож на мучного червя. Лирических стихов он, разумеется, не помнит. Видимо, помнит только дни месяца, в которые дают эти уцененные рыбные заказы. А я чуть ли не жизнь была готова за него отдать. Но он тогда сказал, что женитьба это не ко времени.

     - Зря вы о нем тек. Может, он хороший человек. Вот о семье заботится, о детях, за заказами этими бегает.

     - Да не в этом дело, плохой он или хороший, - Лена вытащила из карманов шубы варежки. - Просто не должен мужчина добровольно превращаться в ничтожество. Этого моего бывшего поклонника Женей зову, ну, Евгением. Так вот, я слышала, что жена ласково называет его Веником. Как это вам? А Венику, кажется, даже нравится. Вот я и думаю, мужчины не для того рождены, чтобы превращаться в веники.

 

***

 

     Вспыхнули фонари, залив улицу млечным звездным светом Егоров, удивился ходу мыслей этой девочки и решил, что пора поворачивать обратно, в гостиницу.

     - И что мы там станем делать? - Лена посмотрела на него с удивлением. - Вылупимся в телевизор? Или сыграем в дурака? Лучше погуляем. Я так хочу.

     Егоров вел свою спутницу бережно, обходя рытвины и выбоины в тротуаре.

     - Может, тогда расскажете мне о своей последней любви. Вы умеете рассказывать. - Вы работаете на моего отца, вы сами все понимаете. Лучше о другом. Понравился мне один парень из богемных кругов, художник, что-то там мазюкает. В таких неземных пастельных тонах. Здорово. По-моему, он великий художник. Только сам не знает, что он великий художник. И, может статься, никогда не узнает. Ведь сказать ему об этом некому, вокруг одни завистники. Был один сабантуйчик в узком кругу и этот художник туда явился. Скорее всего, он пришел для того, чтобы продемонстрировать свою яркую жилетку в восточном стиле. Поговорила я с этим художником по душам и, чувствую, влюбляюсь. Хотя нет никаких причин для такого чувства. Полный абсурд.

     Егоров вспомнил, что в его списке значился какой-то художник, но этот вариант отпал сам собой. Живописец уехал из Москвы ещё год назад.

     - Я долго думала, за что я чуть было в него не влюбилась, - Лена вздохнула. - Видимо, за то, что он бывает трезвым. Хотя бы изредка. Хотя бы не часто. Другого объяснения не вижу.

     - Завтра вы скажете, что полюбили того художника за творческие муки.

     - Не замечалось за ним никаких мук. Но он классно готовил коктейль с яйцом и томатным соком, «Солнце пустыни» называется. Выпивается одним глотком. И ещё он много рецептов знал.

     - Все взгляды на жизнь, идеалы, принципы, лексика молодых людей, вроде вашего художника, уместятся в пустой коробке из-под башмаков. И ещё место останется. Например, для «Солнца Пустыни» и пачки презервативов. Поймите, это не стариковское брюзжание Я сам ещё молодой мужик и брюзгой сроду не был. Но почему-то мне совершенно не интересно общаться с молодежью, точно знаешь, что скажет молодой собеседник, что сделает.

     - И со мной не интересно?

     - Вы исключение.

     Егоров склонил голову набок, ближе к голове Лены. В эту минуту ему захотелось, чтобы с этой юной женщиной не случилось ничего хуже того, что уже случилось.

     - Уже темно, давайте поворачивать.

     - Только обратно пойдем по другой стороне улицы.

     Лена потащила Егорова в сторону, увязая неудобными сапогами в снежных отвалах на обочине. Егорову пришлось перепрыгнуть сугроб и подать Лене руку. Оказавшись на противоположном тротуаре, они, дыша друг на друга голубым паром, быстро перевели дух. Лена обхватила левую руку Егорова, повлекла его вверх по улице.

     - Вы рассказывали, какой-то ваш здешний знакомый, почетный гражданин города, строит дороги, сказала Лена. - За такую работу вашего друга надо лишить почетного гражданства и выселить в Сибирь. Серьезно.

     - Ну, сейчас он дороги уже не строит, серьезно, - Егорову давно хотелось курить и он с усилием сдерживал это желание. - Кое-кому следовало дать взятку в конце прошлого года, а у него не оказалось свободных денег. Позже деньги он нашел, но наверху ждать не захотели, эти работы передали другому подрядчику, своему, который якобы выиграл конкурс. А мой приятель сейчас продает асфальтовый завод, дорожную технику, думает заняться импортом бакалеи и пива. В таком бизнесе концы с концами свести можно, если взятки мешками таскать. А, везде одно и то же.

     - Я всегда интересовалась литературой. И вы обещали привести меня в гости к здешнему писателю.

     - Вот к нему в любое время дня и ночи. Скрипит старик своим вечным пером. Тут с литераторами не густо, не Москва, поэтому сделали его почетным гражданином. После этого он очень вдохновился, засел за какой-то роман из провинциальной жизни. Еще власти выделили ему бесплатную путевку в профилакторий для поддержания угасающего здоровья. Там-то, в профилактории, он и написал свои лучшие главы. Меня ещё мучил, вслух их читал.

     - Что, так плохо получилось?

     - Не то чтобы плохо, - пожал плечами Егоров. - Но впечатление такое, будто это пятьдесят лет назад написано, а не сейчас: «Иван склонил седую голову на грудь Насти и разрыдался. Она пригладила ладонью непослушные вихры Ивана: «Это не ты плачешь, это водка в тебе плачет, она проклятая. А ведь на зорьке покос, на луг люди придут. Эту у них должен ты просить прощения за пропитую косилку-плющилку». «Нет, ты прости», - простонал Иван сквозь рыдания». И дальше в таком роде.

     - Ну и память у вас.

     - На тексты хорошая, зрительная память тоже неплохая, на имена и цифры немного хуже, но, когда я в ударе, все смогу запомнить слета, - похвастался Егоров. - Когда я писателя слушал, сам чуть не плакал, как его Иван. Жалко старика, мыкается со своим почетным гражданством.

     - Нет, если ваш знакомый так любит устное художественное слово, я к нему не пойду, - сказала Лена. - Я эти рыдания никак не вынесу. И вообще сельская тема мне не очень.

     - Тогда вопрос исчерпан, - обрадовался Егоров.

     - Жаль, но мы уже подходим к гостинице, а я бы ещё погуляла. Впервые весной запахло. Сегодня я поговорила по душам с милиционером, хоть и бывшим. Вы, оказывается, много лет в уголовном розыске работали. Есть, наверное, заслуги, награды?

     - А, кто об этом сейчас помнит, о моих заслугах? - Егоров хотел было сплюнуть себе под ноги. Он подумал, что и сам давным-давно не разговаривал ни с кем по душам. - Любая романтика рано или поздно превращается в рутину.

     - Вы ещё относительно молоды, - сказала Лена. - Скажите, а из милиции вы по доброй воле ушли или вас выгнали?

     - Крутые парни рано выходят на пенсию, - ушел от прямого ответа Егоров.

     - У вас масса знакомых, товарищей, - Лена посмотрела на Егорова снизу вверх. - Но почему-то, сама не знаю почему, вы мне кажитесь очень одиноким человеком. Можете не отвечать, если вам неприятно.

     - Одним словом тут не отделаешься, - Егоров хмыкнул. - Три года назад я развелся с женой. Бывшая супруга переехала к своему теперешнему мужу, так удобнее всем нам. Теперь вот живу с сыном, он взрослый совсем, вашего возраста. Парень спортом увлекается, - Егоров задумался, но других увлечений сына не вспомнил.

     - А чем занимается ваша бывшая супруга?

     - Просто домохозяйка.

     - А её муж?

     - Он в министерстве связи работает, - сказал Егоров и добавил совершенно лишнее. - Они друг с другом в поезде познакомились. Возвращались с одного курорта и познакомились. В одном купе ехали. Вот как бывает, вроде как судьба.

     - Да, неудачная встреча, - Лена надула губы, будто обиделась на бывшую супругу Егорова. - Скучная у вас жизнь.

     - Хотел собаку завести, но ей заниматься надо, время ей уделять. А зачем животное мучить?

     - А я вот иногда чувствую себя не нужной, ни родителям, ни самой себе, - сказала Лена. - Но это быстро проходит. Ведь отец меня любит, и Светлана Петровна тоже любит, ну, насколько меня вообще возможно любить. А вот знаете что, - Лена забежала вперед Егорова и остановилась в двух шагах от него, отбрасывая в разные стороны сразу несколько ломанных сугробами теней. - Сделаю я так: влюблю вас в себя. Телохранители всегда влюбляются в тех, кого они охраняют. Это же закон жанра. Вы не боитесь?

     - Чего не боюсь? - не понял Егоров.

     - Ну, влюбиться в меня со всеми вытекающими?

     - Наша жизнь развивается не по закону мелодрамы, - улыбнулся Егоров. - И влюбиться в вас я не боюсь. Потому что голова забита совсем другой кашей, не любовной. И еще, потому что у вас, видимо, уже есть любимый человек.

     Егоров произнес последние слова и на сердце сделалось мучительно тяжело. Обаяние весеннего вечера пропало, будто и не было его. Он поднял воротник пальто.

     - Пойдемте в гостиницу.

 

Глава 21

 

     - Я вас ждал давно, - Романов показал посетителям на кресла перед своим рабочим столом. - Думал, деньги такая вещь, которая заставит людей поторопиться.

     По случаю прихода гостей он не стал надевать пиджака, оставаясь в белой сорочке и галстуке с расслабленным узлом. Романов захихикал как-то по-стариковски, по-доброму, видимо, ожидая ответа.

     - Выжидали, когда на простое «Золотого тюленя» я понесу убытки и стану посговорчивее? - он повернулся к пульту громкой связи, сказал секретарше. - Вызовите немедленно Максименкова. Найдите. Чтобы через десять минут был здесь. И вот ещё что, организуйте нам кофе с пирожными.

     - Мне, если только не затруднит, - вставил некто Пахов, болезненный слабогрудый дядька, - если только можно, чаю стакан. Не крепкого и без сахара.

     - Понятно? - перспросил Романов секретаршу и щелкнул кнопкой.

     - Смотрю, у вас кабинет необыкновенный.

     Второй посетитель, назвавшийся Владиславом Чемодановым, пригладил ладонью черные напомаженные волосы, провел пальцем по белой линии пробора.

     - В каком смысле необыкновенный?

     Романов улыбнулся. Со стороны можно было подумать, что он принимает дорогих, долгожданных гостей и радуется любому знаку внимания с их стороны.

     - Ну, какой-то некабинетный кабинет, - Чемоданов развел руки в стороны. - Книжных шкафов нет, стеллажей всяких с бумагами. Столы, кресла, диванчики, пейзажи по стенам.

     - Да, это во многом необычный кабинет, - обрадовался наблюдению гостя Романов. - Из рабочих предметов один телефон. Книг нет - им в кабинете не место. Бумаги - тоже лишнее. У меня даже компьютера нет, даже факса. И дня приема сотрудников по личным вопросам не существует. Личные проблемы пусть решают сами, не с начальством.

     - А вот диван - вещь нужная, - подал слабый голос Пахов. - И подремать можно после обеда, и для других целей сгодится, если секретарша не страшная, - он подмигнул хозяину кабинета.

     - Да, сгодится.

     Романов с сомнением посмотрел на костлявого облезлого Пахова. Видимо, после обеда он вздремнуть любит. Но на другие дела давно уже не способен. Только пыль в глаза пускает: вот какие мы. Романов всплеснул рукам, обратился к Пахову.

     - Простите, Бога ради, забыл ваше имя-отчество.

     - Имя отчество у меня совсем простые, - пискнул Пахов. - Они мне, можно сказать, от классика нашего незабвенного достались. Федор Михайлович мое отчество, спасибо Достоевскому.

     - Надо же, - Романов изобразил на лице удивление. - Редкое совпадение. А родственные узы, как с этим? А то, случается, живет себе скромный труженик, пыхтит на грошовой службе, а по жизни он прямой родственник князя Голицына. Ему не в пыльной конторе, в дворянской ассамблеи место. Сколько хотите таких фактов.

 

***

 

     Егоров выключил громкоговорители и оперся локтями на письменный стол.

     - Трещать они ещё долго будут, - сказал он сидящему рядом Воронину. - Для начала распорядитесь, чтобы заблокировали коридоры, пожарные лестницы и черный ход.

     - Уже заблокировали, - Воронин стряхнул табачный пепел с рукав пиджака. - Они приехали на двух машинах, стекла затемненные, сколько внутри народу, не определишь. Прикрытия нет, сзади арки мы подогнали фуру с фруктами. В случае чего, перекроем весь двор. Если действовать грамотно, все можно кончить минут за пять.

     - Странно они себя ведут, словно, на дурачков рассчитывают, - Егоров прикусил зубами фалангу пальца, задумался на минуту. - А, может и правильно? Какой смысл по темным углам назначать встречи? По недоразумению начнется пальба. Лучше уж в деловой обстановке, при свете дня, за чашкой кофе. Кто сегодня Лену охраняет?

     - Додыгин и Краснопольский, - Воронин открыл и закрыл блокнотик. - Живут в гостинице в соседних номерах. По документам снабженцы, командированные на деревообрабатывающий завод.

     - Оружие?

     - У каждого с собой два Стечкина, гранаты Ф-1, ножи «Браконьер», чешские. Мы их недавно купили. В номерах и багажниках автомобилей. Семьдесят четвертые Калашниковы, десять боекомплектов к каждому стволу, плюс спецоборудование. Третий человек Ложкин, он из прикрытия, живет этажом ниже, под номером Романовой. Он контролирует микрофоны, визуальное наблюдение, связь. Ложкин человек немолодой, старомодный. Предпочитает обрезы двенадцатого калибра. По документам прикрытия - краевед. Собирает какие-то документы о тамошнем монастыре.

     - Что-то много оружия. Что они, крепость приступом брать собираются? - Эх, Игорь Евгеньевич, - Воронин вздохнул, - не бывает много оружия и патронов много не бывает. Это правило в моем сердце написано кровью.

     - Спорить не стану, по-своему ты прав. А сейчас пойдем в операторскую, послушаем, чего эти молодцы брехать станут.

     Егоров встал, открыл дверь тесного кабинета, пропустил вперед Воронина. Свернув за угол коридора, Егоров остановился, нажал кнопку звонка. Стальные штыри, державшие сейфовую дверь чуть слышно лязгнули. Егоров и Воронин оказались в темноватом помещении без окон, одну из стен которого с полу до потолка занимали крупные телевизионные мониторы. За операторским пультом посередине комнаты сидел сонного вида юноша в очках и кофте с продранным локтем. Дождавшись, когда гости рассядутся, оператор вопросительно посмотрел на Егорова.

     - Давай-ка нам, Эдик, Романова, - сказал Егоров, соображая, куда удобнее пристроить ноги.

     Лицо Романова на экране казалось неестественно бледным, с синеватым оттенком.

     - Романова немного подальше, - попросил оператора Егоров, - а то зерно крупное, а этих двух выведи на отдельный монитор крупно.

     - Двух на один монитор не получится, - Эдик, щуря глаза, склонился над пультом.

     - Хорошо, тогда чернявого, - Егоров показал пальцем на Чемоданова. - Его на один монитор. А плешивого на другой. Чтобы я их физиономии видел, как твою. Вот так, кажется, неплохо. Где у тебя, Эдик, пепельница?

     - Вот, - оператор протянул Егорову пустую банку из-под пива. - Сам не курю.

     Егоров закинул ногу одну на другую, сунул в рот сигарету и начал трудную жестокую борьбу с дремотой, в пол-уха слушая бессодержательный разговор в кабинете Романова.

     - Сладкого мне давно уж нельзя, хотя в молодости я сладенькое любил, - Федор Михайлович облизнулся и с неизбывной болью в глазах стал рассматривать пирожное на круглом блюде. - И мучного нельзя. И белкового тоже. Ничего нельзя. Вот яблочко можно протертое и то через день, а на другой день - морковку, - уголки его губ опустились, казалось, Пахов вот-вот разрыдается от жалости к себе. - Столько болячек, не пересчитать. А в последнее время ещё мочевой пузырь как-то, знаете, как-то тянет. То влево, то вправо тянет.

     - Это к непогоде, - заявил Чемоданов. - У меня тоже такое случается.

     - Я тоже думаю, к непогоде, - Федор Михайлович пригубил почти бесцветный чай. - Мятой пахнет. Я и фруктовые чаи пью, в них много витаминов.

     - Но, господа, мы здесь не на японском чаепитии, - вернулся на землю Чемоданов. - Хотя и приятно, что встретились в этих гостеприимных стенах, - последние слова прозвучали иронично, - встретились здесь интеллигентные умные люди.

     - Немного отягощенные болезнями, - печально улыбнулся Федор Михайлович. - Умным людям всегда легче найти между собой язык нежели, - пару секунд он подыскивал нужное слово, - нежели мордоворотам с куриными мозгами.

     Егоров в операторской гомерически расхохотался, чуть не выронив изо рта горящий окурок. Отдышавшись, он толкнул локтем Воронина. - Вот, пополняйте лексикон, а то выражаетесь одними междометиями. А теперь, сходи-ка за красной папкой. В ней записи об этих персонажах и их «Малой родине». Этот Чемоданов мне активно не нравится, у него нос сизый и пупыристый. А тот, с больным пузырем, хитрый жук, с подходцем. Минут через пять выяснится, что у него грыжа, геморрой, базедова болезнь и свинка. Просит у бога смерти, а тот говорит: живи, Федя, пока ты ещё всех добрых дел не переделал.

     - А по виду он того, совсем дохлый, хоть сегодня закапывай, - морщась, Воронов пристально вгляделся в болезненное желтушное лицо Федора Михайловича.

     - Он ещё нас с тобой переживет, - сказал Егоров. - Придет на наши могилы и на каждую по куче наложит. На самое почетное место, в изголовье. Тебя побольше куча, основательная, он уж постарается. А мне соответственно маленькая, так, символическая, что уж после тебя останется.

     - А почему это мне побольше, почему мне основательную? - обиделся Воронин.

     - А по старшинству, - подвел итог Егоров. - Давай за папкой топай.

     Утопив окурок в банке из-под пива, Егоров попросил Эдика чуть прибавить звук, перевел взгляд с одного монитора на другой. Чемоданов то хмурился, то без видимой причины оживлялся, веселел лицом, по всему видно, нервничал. Пахов, сгорбив спину над столом, в своей неподвижности походил на неряшливо слепленную восковую фигуру, мучимую насморком.

     - Мы пришли с протянутой рукой, а не с камнем за пазухой, - говорил Чемоданов, он сильно хмурился и, в эту минуту казалось, что он пришел именно с камнем за пазухой. - Мы хотим договориться и избавить вас от лишней головной боли и финансовых издержек. Поэтому давайте решим все недоразумения к обоюдной выгоде.

     Романов так яростно замахал руками, словно в кабинет влетела стая диких пчел. На самом деле он просто не возражал против разговора и решения всех проблем к обоюдной выгоде.

     - Вот и прекрасно, - Чемоданов выудил из внутреннего кармана лаковую записную книжку, похожую на миниатюрную шкатулку, раскрыл её. - На самом деле теперешняя ситуация в корне отличается от той, что мы имели около двух месяцев назад.

     - Отличается, - вздохнул Романов.

     Егоров дотронулся рукой до руки Эдика.

     - А ну-ка лицо шефа покрупнее. Вот так.

     Романов опустил глаза, поставил на стол локти, открытыми ладонями сжал виски. Егоров понимал: Романов в ярости, он просто взбешен и собственными руками готов взять Чемоданова за брючный ремень и галстук, высоко поднять над собой и выкинуть в окно. Но внешне Романов держался хорошо, почти не выдавая своих эмоций.

 

***

 

     - Позволю напомнить, тогда ситуация была другая, - теперь Чемоданов сладко улыбался. - Тогда ваш главный бухгалтер Розов составил заявку в Московскую регистрационную палату о внесении изменений в устав ресторана и казино «Золотой Тюлень». Он отнес эту заявку второму владельцу заведения Майклу Волкеру, которому принадлежал пятьдесят один процент акций «Тюленя». Тот подписал документы. Затем главбух Розов на законном или, скажем, формально законном основании перерегистрировал в Московской торговой палате устав заведения.

     - Он вообще шустрый парень был, этот Розов, - вставил Федор Михайлович. - Упокой Господь его душу.

     - Да уж, пусть покоится с миром, - кивнул Романов. Егорову показалось, глаза шефа побелели от душившего его бешенства. - А на работе был такой скромняга. Я ему даже замечание сделал, мол, ты не младший научный сотрудник, а финансист, можешь покупать одежду не на толкучках, а в хороших магазинах. А он ответил в том духе, что не тряпками жив человек. И глазки так, знаете, опускает.

     - Да, скромный он был, застенчивый такой, - затряс головой Пахов. - И выражался красиво, возвышено, - он щелкнул пальцами. - Но своего не упустит, вместе с пальцем и руку запросто оттяпает.

     Вернувшийся Воронин положил перед Егоровым тонкую папку и закряхтел, устраиваясь на стуле. - Тише ты, - цикнул Егоров. - Только что Розова они поминали. Так трогательно, такие слова теплые подобрали.

     - Вот папка, - Воронин покопался в носу. - Этот Чемоданов владеет магазином запчастей «Элиот-ост», плюс посреднические фирмы, торгово-закупочные. Раскрутился на том, что несколько лет назад взял государственные кредиты на строительство агрогородков под Москвой, молочных заводов, коптилен. Кредит вернул, когда рынок рухнул, а деньги уже ничего не стоили. - Смотри, вон наш юрист Максименков пришел, - Егоров показал пальцем на монитор. - Кажется, он ещё в весе прибавил. Эко его дует.

     - С пива, - сказал Воронин. - Максименков не в весе прибавляет, а отекает, разные вещи.

     - Вот наши, так сказать, будущие партнеры, - Романов представил Максименкову Чемоданова и Пахова, усадил юриста за общий стол. - Они вышли с предложением договориться, придти к разумному, выгодному обеим сторонам компромиссу.

     - Совершенно правильно, - Чемоданов раскрыл пасть и издал звук, напоминающий «ха-ха-ха», словно услышал удачную остроту. - Я уже сказал, что ситуация за последнее время сильно изменилась Розов, молодой, подающий надежды финансист, погиб по собственной глупости. Случайность - и только, - на лице Чемоданова расцвела улыбка змея.

     - Это нам известно, - спешивший на встречу Максименков, промокнул платком влажный лоб. - Или у вас есть новая информация, что Розов воскрес и собирается дать объективные показания в суде?

     - Смерь всего лишь одного человека может многое изменить, - Чемоданов не захотел услышать иронии.

     - Я его не заставлял дурной башкой с крыши бросаться, - буркнул Максименков.

     - Разумеется, разумеется, - пропел Чемоданов. - Но молодости свойственны экспромты, неординарные поступки. Полет, и не только мысли, - Чемоданов захихикал.

     - Ох, уж эта молодость, молодость, - то ли осуждающе то ли, наоборот, восхищенно пробормотал Федор Михайлович.

     - В чем, собственно, суть вашего предложения? - Максименков раскрыл портфель, вытащил темную папку. - Или мы до вечера будем предаваться...

     - Подожди, - оборвал адвоката Романов, - дай людям договорить.

     Раздувая ноздри, Максименков запыхтел, выражая этими звуками личное несогласие с позицией начальника, слишком доброго и лояльного к темным проходимцам.

     - Документы переоформлены и теперь по закону пятьдесят один процент акций «Золотого тюленя» принадлежит нашей дочерней компании «Моя малая Родина», - Чемоданов, чтобы чем-то занять руки, баловался записной книжкой. - Вы подали в московский арбитраж, требуете признать регистрацию недействительной. Мы подали встречный иск. Ресторан и казино закрыты и бездействуют. По вашей вине мы несем убытки и намерены взыскать их в судебном порядке.

     - Что ж, разумно, - Романов кашлянул, энергия рвалась наружу, но лицо оставалось спокойным.

     - Я понимаю, господа, - Чемоданов развел руками. - В этой заварухе мы, возможно, переступили некоторые этические нормы и принципы. Но бизнес есть бизнес. Дело превыше всего.

     - А кончил дело - гуляй смело, - подал признаки жизни Федор Михайлович.

     - Забавный мужичок, - Воронин показал пальцем на монитор. - Тут сказано, что он под прикрытием саун и массажных салонов держит несколько притонов разврата. Хорошо платит милиции, и его не трогают. Он ревнивец. Тут в папке сказано, что одну из своих жен он насмерть забил металлическим ригелем от торшера, а на вторые сутки после смерти сбросил тело с четырнадцатого этажа. Чудило, хотел следы замести. А в протоколе осмотра места происшествия записали, что женщина попала в дорожно-транспортное происшествие. Федор Михайлович раскошелился.

     - Ясно, раскошелился, - согласился Егоров. - Только это была не жена его, а проститутка по вызову. Обычная проститутка. Иначе бы он не смог так легко замять дело.

     - И ты этого Федора даже не осуждаешь? - Воронин покрутил взлохмаченной головой. - Он женщину, пусть даже проститутку, зверски истязал, забил металлической палкой, а ты его даже не осуждаешь?

     - Во-первых, я не сказал, что не осуждаю. А во-вторых, я работаю, а не занимаюсь анализом своих эмоций. А ты лезешь со своими комментариями, мешаешь мне слушать и смотреть.

 

***

 

     Максименков скомкал в кулаке носовой платок, громко фыркнул.

     - Мы направили в милицию заявление по факту мошенничества и хищения учредительных документов, - сказал он. - Будем добиваться, чтобы хоть на этот раз виновные понесли ответственность.

     - Да, да, понимаю, - Чемоданов открыл и закрыл записную книжечку. - Меня, как соучредителя «Моей малой родины», уже взывали в милицию для беседы без протокола. Уголовное дело не будет возбуждено, поскольку, выражаясь юридическим языком, нет состава преступления. Волкер совершенно добровольно, сознательно уступил нам, как бы это сказать, свою долю прибыли. Жалоб от него в милицию не поступало. Та в чем, собственно, криминал? А дело, если его и возбудят, если оно и дойдет до суда через пару лет, так на этом суде и развалится. Это вам любой юрист приготовишка объяснит. Уголовное дело лично вам, господин Романов, ничего кроме убытков не принесет. Больших убытков. В законном порядке я отсужу у вас всю неполученную от ресторана и казино прибыль.

     - Майкл Волкер даст показания следствию, - в тоне Максименкова чувствовалась внутренняя убежденность. - У обвинения найдутся и другие свидетели.

     - Кто, покойник Розов, например? - Чемоданов криво усмехнулся и, спросив разрешения у хозяина кабинета, закурил. - По нашим, совершенно достоверным сведениям, Волкер сейчас далеко, за океаном. Одно время он лечил у ортопеда сломанную челюсть. А теперь посещает психиатра. При слове «Россия» он вздрагивает всем телом и мелко трясет конечностями. А, услышав название ресторана «Золотой тюлень» впадает в тихое исступление. Да, характер у Волкера очень изменился. Из оптимиста и жизнелюба он превратился в трусливого меланхолика. О том, чтобы Волкер присутствовал на арбитраже, и речи нет. Он вообще бросил бизнес.

     - Да, меняются люди, - печально заметил Федор Михайлович. - Молодой здоровый человек, а довел себя до такой хандры.

     - Бизнесмен из него никакой, - Чемоданов потряс головой. - Ему бы цветочки выращивать и дарить их прекрасным женщинам.

     - Что вы конкретно предлагаете? - Романов сидел мрачный, галстук болтался на его груди, как удавка висельника.

     - Предлагаю дружбу, - Чемоданов обнажил в улыбке плоские желтоватые зубы. - Вы ничего не теряете, даже наоборот. Вместо растяпы Волкера вашим партнером станет «Моя малая родина». Доходы пополам. Или другой вариант, если дружить вы не любите. Выкупайте нашу долю и хозяйствуйте единолично. Хочу только добавить: выгоднее и проще работать со мной, чем с Волкером. Хозяйственные заботы, оперативное управление «Тюленем» - моя забота. А ваша - только стричь купоны. Короче, в любом случае вы не теряете ничего, только получаете дивиденды.

     - Да, хватка у вас есть, этого не отнимешь, - кивнул Романов. - Возможно, «Золотой тюлень» под вашим патронажем действительно станет золотым. Тут есть над чем подумать

     - У вас появятся советчики, - Чемоданов опустил записную книжку в карман пиджака. - В таких случаях всегда много советчиков появляется. Но знайте одно: все ваши права и интересы будут соблюдены. Юридически мы все оформим безукоризненно.

     - Итак, мне нужно время, мне нужно подумать, - Романов встал из-за стола.

     Он выглядел уставшим, каким-то бесцветным.

 

***

 

     Воронин пересел из кресла в кресло, ближе к Егорову.

     - Сволочь этот Чемоданов, - сказал Воронин. - Но мужик ухватистый. Кажется, с ним можно работать. Что скажешь, Игорь Евгеньевич?

     - Я считаю: если Романов согласится, он потеряет все, - Егоров сладко потянулся в кресле. - Выкупать бывшую долю Волкера просто глупо. А завязывать дружбу с Чемодановым - это что-то из области сюрреализма. Но решать Романову.

     - А как бы вы поступили на его месте? - вертелся в кресле Воронин.

     - Не знаю.

 

Глава 22

 

     Егоров спустился по обледенелым ступенькам, ведущим в подвал ювелирной мастерской, надавил пальцем пуговицу звонка, прислушиваясь к шорохам и свистам в переговорном устройстве, вмонтированном на уровне человеческой груди в металлическую дверь. Тускло по-зимнему светился круглый глазок, видимо, в одной из комнат внутри подвала разглядывали на мониторе физиономию Егорова, но отпирать дверь не торопились. «Вам кого?», - прозвучал голос невидимки, шумы и шорохи в переговорном устройстве усилились. «Мне Бориса Самойловича, - ответил Егоров и добавил. - Я по делу». Шуму и свистки стихли, но дверь не открылась. «А вы по какому делу?» - переговорное устройство изменило голос, перейдя на стариковский, немного гнусавый баритончик

     «Я по личному, сугубо личному делу», - ответил Егоров, дурацкая беседа надоела ему окончательно, и он постучал ботинком о ботинок, будто замерзли ноги, потер ладонью нос. «Я пришел от...» - Егоров назвал имя перекупщика, предлагавшего Романову иконы на продажу. «Одну минуточку», - щелкнул замок, ушел в сторону стальной ригель, блокирующий дверь с противоположной стороны. Егоров потянул ручку на себя, прошел внутрь, спустился на одну ступеньку и, зацепившись ногой за что-то, чуть не грохнулся на бетонный пол. Предбанник и коридор освещала единственная сорокасвечовая лампочка под пыльным пластиковым колпаком.

     - Прошу сюда, - седенький ювелир возник ниоткуда, словно спустился с потолка на парашюте. - Тут по первости люди всегда спотыкаются.

     За спиной старика появился верзила в черной рубахе, с мрачным видом скрестил руки на бочкообразной груди. Ого, на ремне расстегнутая кобура с Макаровым, короткая деревянная дубинка, крашенная под резиновую, две пары стальных наручников, пугающий своими размерами нож Рембо в матерчатом чехле. Наверняка этот верзила добрый малый и даже человек хороший, а этот злобный взгляд и обезьяньи ужимки всего лишь часть его работы, - приободрил себя Егоров, улыбаясь в каменное лицо громилы.

     - За мной, пожалуйста.

     Повернувшись к Егорову спиной, ювелир продемонстрировал овальную плешь на затылке. Протиснувшись между стеной и охранником, Егоров, наконец, оказался в тесной сырой клетушке с двумя зарешеченными оконцами под потолком. Бернштейн закрыл дверь, оставив за ней охранника, и даже повернул в замке ключ.

     - Раздевайтесь и на вешалочку пальтишко.

     Глаза Бернштейна из-под седых бровей изучали посетителя. Дорогая обувь, пальто и костюм приличные, золотые часы, надутый гусь, этот не из милиции - решил ювелир.

     - Вот веничек, снег с ботинокочек отряхнуть, - Бернштейн протянул Егорову стертый, словно обкусанный собаками веник.

     Отряхнув с обуви снег, Егоров занял стул, предложенный ювелиром.

     - Что, холодно у нас?

     Кутаясь в меховую жилетку, Бернштейн сел на кресло с высокой спинкой и поежился так, будто хотел достать плечами отвислые уши. О погоде ювелир всегда говорил охотно, даже вдохновенно, умея разглядеть в атмосферных явлениях знаки и знамения, посылаемые свыше. Да и душевный разговор с клиентом всегда на пользу делу, такой разговор делает людей ближе и понятнее друг другу.

     - У нас холодно, - ответил ювелир на свой же вопрос. - А ведь весна на дворе. Прошлые два дня какая теплынь стояла - и вот нате.

     - На улице не так уж холодно, - Егоров принял приглашение к душевному разговору. - Ветер, правда, гуляет. А вот у вас тут в помещении действительно не жарко, Он поднял глаза, осмотрел сырые потолочные углы, изъеденные ржавчиной прутья решеток на окнах.

     - Раньше мы в самом центре сидели, - ювелир грустно покачал головой. - Но весь центр скупили-перекупили барыги, честному человеку теперь там делать нечего. Годами обживали то место и вот - грянуло.

     Ювелир посмотрел в потолок.

     - Простите, не представился, - встав, Егоров протянул руку ювелиру. - Савицкий Рудольф Андреевич. Легко запомнить, потому что имя редкое.

     Ювелир потряс ладонь гостя, хотел назвать свое имя, но понял, что в этом нет никакой нужды.

     - Значит, вы от Королева? - уточнил он.

     - От него самого, - Егоров заулыбался. - Королев показал мне список икон, который хочет продать какой-то ваш знакомый. Я заинтересовался, записал ваш адрес. К чему крутить, вести переговоры через десять посредников. Мне только нужно раз взглянуть на доски - и сразу дам ответ. Торговаться не в моих привычках. И вас и Королева я, разумеется, отблагодарю.

     - Чем больше посредников, тем выше цена, - Бернштейн посмотрел на наручные часы, хотя никуда не спешил. - Не знаю уж, как вы будете рассчитываться с Королевым, ваше дело, но я беру три процента с суммы продаж - это мои комиссионные, - сказал Бернштейн твердым голосом. - Я вас заранее предупреждаю, чтобы в дальнейшем не возникло разных недоразумений.

     - Принято, - кивнул Егоров. - Щадящий процент. Сразу видно, что вы в хорошем смысле слова старомодный человек. Всего три процента. Да в наше время почти никто меньше десяти не берет. Приятно с вами иметь дело.

     - Таковы мои правила, - скромно опустил глаза ювелир. - Прежде всего честность с клиентами. Я дорожу своим добрым именем.

     Мысленно Бернштейн выругал себя дураком и старой скотиной. Три процента... Ну, полный идиот. Нужно было назвать хотя бы десять. Деньги нужны позарез, свадьба внучки на носу. Он мельком глянул на золотые часы посетителя, браслет с камнями. Да перед ним сидит здоровый куль, доверху набитый наличностью. А он три процента попросил. Прожил жизнь, но так и не научился разбираться в людях. Этот тип с барскими замашками, не моргнув глазом, выложил бы пятнадцать процентов и сказал спасибо. Но теперь отступать нельзя, слово сказано, черт бы побрал его язык. Репутация... Доброе имя... Привык играть словами, а в результате ляпнул глупость, дуралей. Бернштейн тут же утешал себя: сделка крупная, а три процента немалые деньги.

 

***

 

     Впрочем, и эти три процента ещё надо получить. Вербицкий куда-то пропал. Позвонил два дня назад, сказал, что почти все иконы у него на руках, но до полного комплекта не хватает мелочи, трех-черырех досок. Нужно подождать от силы неделю. Врет, как всегда, проходимец. Видимо, вышла какая-то заминка, но в чем трудность, об этом по телефону не спросишь. «Клиенты уже есть, - сказал Вербицкому Бернштейн. - Тебе повезло. Я подсуетился, дело за тобой». «Через неделю от силы», - повторил Вербицкий, раздались короткие гудки отбоя. - Знаете, кто хоть раз имел со мной дело, всегда возвращался обратно, - похвастался Бернштейн, замечая в посетителе некоторое беспокойство. Тот хмурился и часто вытирал платком сухой нос. - Доверяют мне клиенты, это уж без ложной скромности, как на духу. А насчет икон, тут одна заминка вышла, совершенно пустяковая. Не стоит даже беспокойства. Короче, продавец уехал к больному родственнику, буквально на несколько дней.

     - А я-то планировал доски сегодня посмотреть, - в тоне посетителя сквозило разочарование. - И сразу же мог их взять, если состояние хорошее, не сыплются.

     - Продавец уверял, что состояние превосходное, доски как из музея.

     Бернштейн подумал, что опять сказал лишнее. А что если доски действительно из музея или церкви, краденые, или даже кровь на них? От Вербицкого чего хочешь жди. Хоть он и врач, хоть Бернштейн и отца его знал в свое время, но сын - это темная личность. Но и комиссионные просто так, за хорошие манеры, улыбки и реверансы не платят, их заработать надо, в комиссионные доля риска тоже заложена. Бернштейн искоса глянул на посетителя, невозмутимо восседавшего на шатком стуле.

     Кажется, последнюю реплику ювелира насчет музея тот не заметил или не придал ей значения. Это ведь такой контингент специфический, собиратели и перекупщики икон, настоящие сукины дети. Строят из себя эстетов и знатоков древней живописи, а по сути своей, гнилые барыги, ничего святого.

     - Жаль, что так получилось, - лицо ювелира ожило, зашевелилось всеми морщинами. - Но, уверяю вас, не позже чем через три-четыре дня иконы будут здесь. Считайте, они уже ваши.

     - Понимаете, через неделю один мой приятель едет кое-куда по делам, - Рудольф Андреевич задумчиво тер пальцем переносицу. - Хотелось бы с ним эту посылочку и отправить. А то следующей оказии ещё долго ждать.

     - О, я вас понимаю, - Бернштейн всплеснул руками. - Сейчас с этим трудности...

     - Никаких трудностей, наоборот, все просто, - Рудольф Андреевич вальяжно вытянул ноги, задел ботинком рядом стоящий стул. - Но новой оказии не хотелось бы ждать.

     - Да, да, конечно, но в четыре дня мы уложимся. Ну, заболел у человека близкий родственник, тяжело заболел. Может, дело пахнет крупным завещанием.

     Бернштейн захихикал, а Рудольф Андреевич только ещё больше нахмурился. Чуткий к переменам чужого настроения, ювелир сменил тональность.

     - Это ведь со всяким может случиться, - он склонил голову набок и сделал печальные глаза. - Заболел человек. Мой знакомый бросил все, ведь хочется, чтобы в такие минуты, трагические, роковые, рядом была родная душа. Ведь хочется?

     - Еще как хочется, - согласился Рудольф Андреевич.

     - Вот и я говорю - хочется.

     Болтая всю эту чепуху и грустно улыбаясь, Бернштейн думал о другом. Человек, сидящий через стол от него, вызывал доверие, и без лупы видно, солидный мужик, серьезный. Но вот только одна заминочка, мелочь вообщем-то... Королев, сосватавший этого Рудольфа, сам коллекционер и перекупщик, ушлый мужик, жадный до копейки. И вдруг сам не приехал. Дал адрес клиенту - езжай. А ведь сделка могла состояться уже сегодня, сейчас, принеси Вербицкий доски к сроку. И Королев мог предположить, что сделка состоится, значит, он рискует упустить свой барыш. Нет, такое поведение не в натуре Королева. Да он бы мертвый по снегу на карачках приполз, был бы шанс заработать, да ещё такие деньги. Что-то здесь не так.

     Конечно, может этот Рудольф с Королевым такие друзья, что вместе в огонь и в воду, что никаких секретов, никакого обмана. Чисто теоретически такой расклад возможен, маловероятен, но возможен. Но если реально взглянуть на вещи... Королев страшный сквалыга, жаден до колек в печенке, и не отпустит от себя выгодного клиента дальше, чем на шаг. И у Королева нет друзей. Он, как любой коллекционер досок, мнителен до болезненности, очень осторожен. Нет, что-то здесь не то.

     - А Виталий Степанович Королев как себя чувствует? - простодушно спросил ювелир - Здоров? А то сейчас такая злая эпидемия гриппа?

     - Здоров, как бык, - отозвался посетитель. - Велел вам кланяться.

     Что-то он крутит, этот Рудольф, - Бернштейн насторожился сильнее. «Здоров как бык». Ювелир представил себе сутулого, тщедушного Королева с худыми, как спички ногами, дунь - и улетит. Хорош бык, нечего сказать. Правда «бык» всего лишь образ, - сказал себе ювелир. Но тревога, в душе уже укоренилась, уже разрослась, уже всерьез терзала Бернштейна.

     - И Королеву от меня кланяйтесь, - печально улыбнулся он. - Редкой доброты человек. Бывает, вспомню о нем, так на мир другими глазами смотрю, будто все светлеет вокруг. Да, такой уж он человек. Порядочный, честный, уж такой честный. Щедрый, последнюю рубаху снимет и отдаст.

     Бернштейн подумал, что с Королевым связываться хуже, чем с фальшивой монетой. И раза не было, чтобы тот не обманул Бернштейна, хоть по мелочи, но облапошит обязательно. Щедрый... Да он за копейку удавится, за грош в церкви пукнет. А Рудольф молчит, кивает, делает вид, что разделяет мнение собеседника. Одно из двух: или он Королева вовсе не знает, ни разу в глаза не видел. Либо все-таки знает, но соглашается из ханжеской вежливости. Вот и разгадай эту шараду. Нет, нужно немедленно выяснить Рудольфа, что за птица. И только потом возвратиться к деловому разговору, договориться о новой встрече.

     - Честно говоря, я в иконах не великий специалист, - Рудольф Андреевич задумчиво погладил подбородок ладонью. - Беру этот товар в основном для друзей. Правда, в своем выборе ещё не ошибался. Чутье, что ли на искусство? Тут у меня с собой в багажнике машины икона. Взял её у одной старушки. Хотелось бы знать приблизительную цену и вообще... Консультацию я, разумеется, оплачу.

     - Я и сам не великий специалист, но взглянуть можно.

     Вот и случай удачный подвернулся. Пока этот Рудольф поднимется к машине, нужно позвонить Королеву и прояснить ситуацию.

     - Вон ключик в замке поверните и ступайте за иконкой, - Бернштейн показал пальцем на дверь. - А я тут, на месте.

 

***

 

     Когда посетитель вышел, прикрыв за собой дверь, ювелир сорвал телефонную трубку, накрутил домашний номер Королева, плотно прижал трубку к уху. Постукивая кончиками пальцев по столешнице, Бернштейн тихо постанывал и повторял «ну же, ну». Наконец, после двенадцатого гудка трубку сняла супруга Королева, видимо, только поднявшаяся с постели. Зевнув, она сообщила, что муж на службе, в архиве. «У, баба бестолковая», - выдвинув ящик стола, Бернштейн нашел записную книжку, полистал пожелтевшие ломкие страницы, снова принялся набирать телефонный номер. Занято. Он набрал номер ещё и ещё раз, но ответили только с пятой попытки.

     «Королев? - переспросил собеседник на другом конце провода. - Одну минуточку. Кто-нибудь сегодня Королева видел? А, понятно. Вы меня слушаете?» «Конечно, слушаю, - крикнул Бернштейн, чувствуя, как вспотело ухо под телефонной трубкой. - Внимательно слушаю». «Тут говорят, что Королев поехал в Красногорский архив. Там нам должны передать по обмены кое-какие материалы. И вот Королев поехал их забрать». Бернштейн крякнул от досады. В Красногорский архив он поехал, как же... Обтяпывает свои делишки где-то в Москве.

     «А когда Королев вернется, он мне очень нужен?» «Не знаю, - мужчина на том конце провода издал звук, похожий на мычание. - Он своим ходом поехал. А до Красногорска, хоть отсюда и близко, добираться неудобно. Думаю, только под вечер вернется. Передача документов дело долгое, надо множество формальностей соблюсти. А что ему передать?» «Ничего не передавайте», - ювелир хотел положить трубку, но словоохотливый мужчина задал новый вопрос: «А с кем я, простите, говорю? Вы не от Моисеева?» Сквозь разговор Бернштейн слышал шорохи, шаги в коридоре, какое-то странное металлическое позвякивание. «Не от Моисеева», - Бернштейн бросил трубку.

     «Ой, какие идиоты», - сказал самому себе ювелир и взъерошил коротко стриженые волосы на затылке. Не закрыв за собой дверь, в кабинет вошел Рудольф Андреевич, потопал ногами у порога и положил на край стола какую-то прямоугольную вещицу, завернутую в тряпку. Бернштейн хотел было встать и захлопнуть дверь, но поленился, решив, черт с ней, пусть остается открытой, все равно через пару минут гость уйдет.

     - Вот хотел жене позвонить, чтобы в аптеку сходила, - ювелир кивнул на телефон. - Но так плохо связь работает, все время не туда попадаю.

     - Очень плохо связь работает, - повторил Рудольф Андреевич и поправил сбившийся на сторону галстук. - Отвратительно работает.

     - Значит, вот она и есть ваша иконка? - ювелир показал пальцем на плоский прямоугольный предмет, покрытый тряпкой.

     - Она самая и есть, - сладко улыбнулся Рудольф Андреевич, но почему-то икону от тряпки не освободил, продолжая сидеть, как сидел.

     - Можно полюбопытствовать? - спросил ювелир.

     - Конечно, полюбопытствуйте, - Рудольф Андреевич скрестил руки на груди и безучастно уставился в темный угол подвала.

     Ювелир взялся двумя пальцами за угол тряпочки, потянул её на себя, потянул сильнее и от неожиданности уронил кусок материи на пол. Под тряпкой лежала вовсе не икон, а городской телефонный справочник в твердом переплете.

 

***

 

     - Ну, как икона? - нагловато спросил посетитель. - Производит впечатление? Она в хорошем состоянии. Работа, правда, современная.

     Он громко рассмеялся собственной шутке.

     Все мысли рассыпались в голове Бориса Самойловича, он тупо разглядывал обложку справочника, будто, ожидал, что на зеленом кожзаменителе вдруг проявится лик божий. Беззвучно шевеля губами, ювелир переводил взгляд то на гостя, то на телефонный справочник, мучительно стараясь сообразить, что прилично делать человеку в такой неприличной ситуации. Как вести себя? Смутные чувства, душевные метания отражались на лице ювелира.

     Гость наблюдал за Бернштейном, посмеивался.

     «Видимо, сейчас меня ограбят, - обречено решил ювелир. Да, да прямо сейчас меня ограбят. В собственной мастерской». Но сумбурные мысли постепенно приходили в порядок, голова начинала проясняться. Может, этот Рудольф простой сумасшедший? Вполне безобидный шизофреник? Никаких враждебных действий он не предпринимает, возможно, и не думает о насилии. В конце концов, в мастерской есть охранник, здоровый лоб, вооруженный пистолетом, ружьем и ещё черт знает чем. Надо звать охранника, это вполне логично

     - Витя, - привстав с кресла, крикнул Бернштейн. - Тут господин ошибся адресом. Проводи его до двери. Он, кажется, телефонную станцию ищет.

     Тишина, полная тишина. Какие-то шорохи, то ли по углам комнаты, то ли в коридоре.

     - Виктор Михайлович, - ювелир возвысил голос почти до отчаянного крика. - Проводите посетителя, - а дальше не хватило дыхания. - До дверей, - пискнул Бернштейн.

     И снова тишина. Теперь и шорохи стихли. На несколько секунд Борис Самойлович окаменел от ударившей как молния догадки. Охранник убит. Конечно, убит, иначе бы он подал голос, бросился бы выполнять свой долг. Да, охранник убит. Бедный Витя. Возможно, он не только убит, но уже и расчленен. Но расчленять-то его зачем? - поправил себя Бернштейн.

     Пряча глаза, украдкой он стал искать на пиджаке и сорочке посетителя кровавые пятна и меты. Бедный, бедный Витя. Но с первого взгляда одежда казалась чистой. Значит... Они договорились с охранником. Вошли в сговор, выбрали удачный день, чтобы прихлопнуть и обокрасть старика. И расчленить. Его-то уж точно расчленят. Можно представить, как станет усердствовать Витя, со сладострастием патологического мясника орудуя топором. Ничтожество, сволочь неблагодарная.

     - У меня к вам вопросик, - зевая, подал голос посетитель. - Вы на него ответите и мы расстанемся.

     - А где Витя, охранник мой? - мучимый страшными подозрениями и догадками, спросил Борис Самойлович.

     - А, Витя? Он лежит в туалете, пристегнутый наручниками к стояку отопления.

     Борис Самойлович привстал со своего места, выглядывая в коридор. С этой позиции ювелир разглядел торчащие из туалетной комнаты Витины ноги, обутые в добротные кожаные туфли. Эти ноги двигались.

     - Витя, ты как там? - спросил Борис Самойлович.

     - Тута я, - ответил Витя.

     - И, слава Богу, - ювелир провел ладонью по сухому лбу.

     - Вопрос совсем простой, - продолжал посетитель, как ни в чем ни бывало. - Мне нужно знать имя человека, передавшего вам список икон.

     - Что, простите?

     Разволновавшись, ювелир пропустил мимо ушей слова Рудольфа Андреевича. Тому пришлось повторить вопрос.

     - Видите ли, я этого человека лично не знаю.

     Ювелир собрался с мыслями ювелир, твердо решив не закладывать Вербицкого. Тот запросто отрежет голову старого друга отца, глазом не моргнет.

     - Это просто случайный посетитель, человек с улицы, можно сказать. Зашел в мастерскую, оставил список, обещал позвонить через неделю. Пока вот не звонил. Но я вам обязательно сообщу, когда он объявится, - ювелир осекся, когда заглянул в глаза Рудольфа Андреевича.

     Посетитель разглядывал ювелира, как натуралист разглядывает через лупу навозного жука. И медленно так решает, с чего начать. Оторвать, скажем, правую лапку и посмотреть, как насекомое будет дергаться, ползать кругами. Или сразу обе передние лапки? И крылышки тоже?

     - Как вы заметили, я серьезный человек, - сказал Рудольф Андреевич. - Могу и вас пристегнуть наручниками к трубе. Потом поднимусь к машине. Всю зиму, знаете ли, возил с собой паяльную лампу. Вот она и пригодилась.

     - Пожалуйста, у меня скоро свадьба внучки, - проговорил Бернштейн мертвеющими губами.

     - Смерть такой пиявки, как ты, станет ей отличным подарков, - раздался из туалета голос охранника, послышалось какое-то хрюканье, очень похожее на смех.

     - Что за ржание? - в груди у ювелира заклокотало. - Прекрати этот смех.

     - А мне смешно, - крикнул из туалета Витя.

     - Ты уволен, болван, - Бернштейн сжал кулаки.

     - Да пошел ты к черту, засранец, вонючка поганая.

     Из туалета доносился не тихий смех, а гомерический хохот.

     - Так вот, - Рудольф Андреевич кашлянул в кулак. - Сейчас вы умрете. Ну, не сразу, конечно. Паяльной лампой я поджарю вам спину до хрустящей корочки. А потом проткну эту корочку, чтобы сок брызнул вместе с сукровицей.

     - Наконец-то тебя поджарят, - в туалете раздался новый залп смеха.

     - А потом я выступлю по телевизору, - продолжал Рудольф Андреевич. - Расскажу народу, как лучше готовить худосочные ювелирные задницы. Конечно, я не мастер горячих блюд, но будем экспериментировать, пробовать, учиться на ходу.

     - Его зовут, - сухой язык плохо слушался своего хозяина. Пусть уж лучше Вербицкий голову отрежет, чем этот садист надругается со своей паяльной лампой, - решил ювелир.

     - Я вам даже помогу, - сказал Рудольф Андреевич. - Он ведь врач «скорой помощи». Так?

     - Так, - кивнул ювелир. - Вербицкий Валерий Александрович.

     Бернштейн назвал адрес и домашний телефон Вербицкого.

     - Если вы все знали, зачем пришли ко мне? - спросил ювелир, оживая поле приступа нечеловеческого страха.

     - Чтобы убедиться, что я прав, - просто ответил Егоров.

     Одевшись, он бросил ключи от наручников на стол ювелира и вышел из мастерской, сопровождаемый шутками и смехам лежавшего на кафельном полу охранника Вити.

 

Глава 23

 

     Вечером в закусочной «У семи дорог» подавали жареные сосиски с картошкой и сухариками. Посетителей собралось немного, и Ларионов с Максименковым, расположившись у окна, рассматривали блестящие под фонарями черные лужи, напоминавшие бесформенные пятна разлитого мазута. Дождавшись, когда пена осядет, Максименков, видимо, торопившийся домой, сделал такой большой глоток пива, что чуть не закашлялся. Ларионов, наблюдая за юристом, посасывал соленый сухарик, первую жажду он уже утолил.

     - Почему вы нам помогаете? Ну, в смысле Ирошникову помогаете. Он вам не друг, не родственник.

     - Дима, все мы люди, все мы, если можно так выразиться, в какой то степени даже человеки, - Максименков икнул. - А, вообще-то говоря, сам не знаю. Возможно, это мое предназначение людям помогать.

     - Мы с Ирошниковым постараемся отплатить добром.

     - Слушай, ни на какое там ответное добро и на другие глупости я не рассчитываю, - Максименков поморщился. - Помогаю, потому что имею возможность помочь. А своему другу передай: это против моих правил принимать благодарность от людей, которым нужна помощь. Спасибо скажет - и ладно.

     - Когда Ирошников узнал о вашей идее, он сказал, что это отличный вариант.

     - Он правильно мыслит, - кивнул Максименков. - Понимает свое положение. Прикинь. В Москве ему больше оставаться нельзя. Все телефоны, ну, друзей, подруг, сослуживцев Ирошникова на прослушке у милиции. Многие его знакомые, возможно, и ты, на прослежке. Я даже удивляюсь, что его до сих пор не взяли. А мой вариант для Ирошникова - просто находка.

     - Пожалуй, так, - согласился Ларионов, но на душе почему-то было тяжело.

     - Один мой клиент просто в разговоре спросил, не нужен ли кому чистый паспорт и военный билет, - Максименков дожевал сухарь. - Спрашиваю того клиента: сколько времени нужно, чтобы достать эти бумаги. Он говорит, хоть завтра принесу. Тоже человек мне кое-чем обязан и, что удивительно, помнит о своих долгах. Это я без намеков. Прошлый раз я велел принести фотографии Ирошникова. И вот документы готовы. Чистые документы. Ирошников Антон Васильевич теперь стал Шеваловским Ильей Михайловичем, евреем, прописанном в Петербурге. Холост, детей не имеет. Образование высшее, лейтенант запаса.

     - По-моему, с национальностью вы немного того, перестарались, - сказал Ларионов.

     - Если ты еврей, люди начинают смотреть на тебя, как на приличного человека. А Ирошникову передай от меня, пусть обрезание сделает. Ну, на всякий случай, для конспирации. На тот случай, если не только паспорт попросят предъявить.

     Максименков рассеялся пошловатой шутке. Запустив руку во внутренний карман пиджака, вытащил объемистый незапечатанный конверт, передал его Ларионову.

     - В конверте паспорт, военный билет. Плюс небольшая сумма, подъемные. Вернет, когда деньги заведется. И ещё бумажка, на ней телефон Вячеслава, моего питерского приятеля, коллеги. Слава с женой живут в центре. Но у него ещё есть одноканатная квартира где-то на Черной речке. Холостяцкая берлога, никакой роскоши. Но для Ирошникова в самый раз. Со своим приятелем я в принципе договорился, он встретит Ирошникова на вокзале, поможет устроиться и нальет сто грамм.

     - Да, за дела вы беретесь основательно, - Ларионов спрятал конверт.

     Максименков вытер влажные губы и принял из рук официанта полную кружку пива.

     - И ещё в конверте железнодорожный билет до Питера на следующее воскресенье, на девятнадцать часов. Чтобы вам по кассам не бегать, не маячить перед отъездом. А утром Слава встретит Ирошникова на вокзале. Может, работу какую ему подыщет, все-таки Ирошников врач. Со временем там, в Питере, оформит ему трудовик.

     Ларионов похлопал себя по карману.

     - Восхищен, без дураков.

     - Милый мой, я только тем и занят, что решаю чужие проблемы. Стал думать, что я и создан для этого. На этом все - забудем об Ирошникове, - Максименков почесал затылок. - Вот, например, ты держишь в руках яблоко и думаешь, как бы вынуть из него червячка, съевшего сердцевину, чтобы потом яблоко съесть. Знаешь, как это сделать? Выброси это порченое яблоко к чертовой матери, возьми свежее и не забивай себе голову всякими мыслями. То же самое и с вашей проблемой. Теперь забудь о ней и возьмись за другие дела. Пусть Ирошников катится в Питер с глаз твоих долой. И живет там новой жизнью, а ты живи своей. Кстати, где сейчас обитает Ирошников?

     - Он считает, что мне этого лучше не знать.

     - А как же вы общаетесь?

     - Он звонит в редакцию газеты, в разные отделы, по разным телефонам. Говорит, что ему позарез нужен я, а дозвониться в мою редакцию он якобы не может. Ну, меня и подзывают. И мы спокойно общаемся. Ведь все телефоны на прослушку не поставишь. А сам он пользуется автоматом.

     - А как Ирошников отнесся к перспективе отъезда в Питер?

     - Без фанатизма, - честно признался Ларионов. - Ему кажется, что он знает имя убийцы. Но кто ему поверит в прокуратуре? Он до последней минуты не терял надежду найти убийцы. Я через своего человека узнал, что же накопало следствие и в каком направлении идут поиски. Но единственный подозреваемый у них - Ирошников. Сначала я подумал, что мы зря потратили большие деньги, когда заплатили за информацию. Но позже мы встретились с Ирошниковым, обсудили эту петрушку. Милиция ищет врача, но этот врач не Ирошников. Этот врач убивает профессионально и маскирует преступления под бытовуху. Это версия прокуратуры. Возможно, убийца рядом, работает на одной подстанции с Ирошниковым, знает его лично. Только одна деталь, но она многое прояснила. Последнее место преступления. Там на балконе нашли старуху с проломленной головой. Под диваном в комнате лежала докторская шапочка. И там же, под диваном, ручка «Вотермен», а на корпусе ручки инициалы Ирошникова. Знакомый гравер сделал, в шутку.

     - С чем Ирошникова и поздравляю. Значит, в руках следствия прямая улика, от которой просто так не отопрешься. И после этого он ещё сомневается, ехать ли ему в Питер. Вот дурья голова.

     - Он поедет в Питер. Хотя бы на время надо уехать, убраться в тень. Но ручка с инициалами. Ирошников, пока был в бегах, носил её с собой, в кармане куртки. И однажды потерял. Антон долго не мог вспомнить, где именно потерял. Возможно, оставил у одного врача, своего коллеги с подстанции, когда заходил к нему занять денег.

     Максименков сосредоточено чесал нос.

     - Сегодня можно вспомнить одно, а завтра прямо противоположное. Я утверждаю это, потому что я юрист, адвокат с обширной практикой, и я хорошо знаю людей. Сегодня Ирошников вспомнит, что забыл ручку у своего коллеги. Завтра вспомнит, что оставил её в приемной Государственной думы, куда пришел хлопотать о пенсии для своей покойной бабушки. На третий день ещё что-то всплывет в памяти.

     - Значит, вы ему не верите?

     - Почему же не верю? - адвокат продолжал чесать нос, который уже приобрел благородный оттенок созревающей сливы. - Очень даже верю. А прокурор этим басням поверит? На месте преступления найдена ручка с инициалами Ирошникова, считай, его визитная карточка. Наверняка уже провели экспертизу, установили, что это именно его ручка. Представь себя на месте прокурора: обнаружен труп, а рядом ручка, принадлежащая человеку, который подозревается, по крайней мере, ещё в двух убийствах.

     - Антон тоже так считает, - вздохнул Ларионов.

     - Все ясно, как божий день. Дело даже хуже, чем я думал. Чувствую, в прокуратуре уже спят и видят, как наденут на твоего друга браслеты и обработают его на первом же допросе до треска в костях. А им - премия, возможно, внеочередная лычка. Они ждут этой встречи, как ждет любовник молодой минуты верного свиданья.

     - Ирошников все это понимает. Но все-таки, чтобы вы знали. На всякий случай Ирошников оставил эту ручку дома у врача со своей подстанции Вербицкого Валерия. Прошу вас, запомните это имя. Возможно - он убийца. Возможно, Вербицкий знает убийцу, как-то с ним связан. Запомните это имя, прошу вас. Ирошников сейчас ничего не может предпринять. Но ведь когда-нибудь настоящего убийцу найдут.

     Максименков подозвал официанта, рассчитался за ужин.

     - Я уже говорил: всем журналистам нравится играть в детективов. Но хватит впадать в детство. Кстати, Дима, вы неважно выглядите.

     - Я простудился, - вздохнул Ларионов.

     Максименков встал, протянул Ларионову руку.

     - А я ещё немного посижу, а потом в редакцию. Ирошников будет звонить.

     Ларионов заказал пива, выпил ещё и еще, но на душе легче не стало. Он сидел на жестком неудобном стуле и шепотом жаловался на жизнь самому себе. Больше жаловаться было некому.

 

***

 

     Максименков вышел из закусочной и, не обращая внимания на месиво из талого снега и грязи, весело прошагал полквартала, свернул в узкий горбатый переулок и впотьмах чуть не натолкнулся на радиатор автомобиля, с выключенными габаритными огнями стоявшего прямо на тротуаре. «Эко меня заносит после пива», - проворчал Максименков, распахнул переднюю дверцу и, усевшись рядом с водителем, шумно выпустил изо рта воздух.

     - Фу, кажется, ноги промочил, - сказал он.

     - Вам ли жаловаться, - покачал головой Егоров. - Битых два часа просидели в пивной, в уюте и чистоте, ели-пили, а мне даже бутерброда не принесли. Ведь не принесли?

     - Не принес, - Максименков испытал укол совести. - Но как бы я объяснил этот бутерброд Ларионову? Дескать, вот беру бутерброд собаку бродячую покормить.

     Юрист, помянув собаку, боязливо покосился на Егорова.

     - Расскажите, как дела, - попросил тот.

     - Отлично, - Максименков остался доволен собой и ждал похвалы. - Просто прекрасно. Ларионов обрадовался этим билетам до Питера, как ребенок. Действительно, в их положении это блестящий выход, просто блестящий. Поэтому и наживку заглотили без колебаний. Между Ларионовым и Ирошниковым все окончательно обговорено. В воскресенье Ирошников девятнадцатичасовым поездом отправляется в Питер. Я набрехал, что на вокзале его встретит мой товарищ, поселит в пустующей квартире, даже с работой поможет. Он только не в восторге от того, что Ирошников стал евреем.

     - Это уж какие документы достали. Пусть спасибо скажет, что не стал по паспорту негром.

     - Это конечно, конечно, благодарен должен быть, свинья, а он ворчит не по делу, - Максименков расстегнул все пуговицы дубленки, стеснявшей движения. - Но все сработало - это главное. Все от безысходности. Правильно говорят, бедному человеку можно не то, что гнилую автомашину, штопаный презерватив продать можно. Он останется доволен. Только тут безысходность иного свойства.

     Закончив сложное философское постороение, Максименков взглянул на Егорова. Тот сидел мрачный, будто и не слышал ничего.

     - Ларионов мне верит, как отцу родному, - продолжал адвокат. - А ещё журналист, такой лопоухий. Эх, горемыка. Правда, и журналист он паршивый и газетенка его паршивая. Вера говорит, эту газетку без чувства брезгливости и в руки не возьмешь. Кстати, знаете новость, совершенно сногсшибательную? Романов решил выкупить у этих проходимцев, Чемоданова и Пахова Федора Михайловича, долю Майкла Волкера. Отозвал заявления из арбитража и уголовного суда и уже часть денег перевел этим проходимцам и ворам. Вы представляете? Ничего глупее просто придумать нельзя.

     Егоров молча кивнул.

     - Романов говорит: в одной берлоге с ними все равно не ужиться, - продолжал Максименков. - И судиться не хочет, говорит, что это дело не имеет перспективы. Мол, только его грязью обольют с ног до головы, погубят репутацию честного бизнесмена, во всех грехах обвинят, всех собак повесят и так далее. Короче, кипеша на суде он тоже боится. Да, взяли Романова в оборот, - Максименков хихикнул. - Смотреть на него жалко, ходит боком, как ощипанная курица. Вы понимаете, все это между нами.

     - Понимаю, - кивнул Егоров.

     - Нет, я бы на поводу у этих бандитов не пошел, - заявил Максименков. - Но Романов стал сам на себя не похож, все дочка. Много она из отца крови выпила. И он пошел по пути наименьшего сопротивления, по самому плохому пути, - Максименков перевел дух, снял меховую шапку и положил её на колени. - До дома меня подбросите? Или хоть до проспекта, там я машину возьму.

     - Довезу до дома.

 

***

 

     Егоров рванул машину с места, вырулив из темного переулка на освещенную улицу. Из-под покрышек разлетелся шлейф талого снега и грязи.

     - Вот и отлично, - юрист взъерошил слипшиеся под шапкой волосы. - А вы бы как поступили на месте Романова? Наверняка не стали платить этим жуликам?

     - Я не принимаю решений, я простой служащий, - ответил Егоров.

     - Но ведь собственное мнение у вас есть? - настаивал адвокат.

     - А на кой оно мне нужно, собственное мнение?

     - Ясно, - вздохнул Максименков, настроившийся после пива на душевный разговор. - А если не секрет, зачем вы так усложнили ситуацию с Ирошниковым? Этот паспорт, военный билет, отъезд в Питер? Слишком сложно.

     - В Москве мы могли выслеживать Ирошникова неделями. И добились одного - нас бы обставила милиция. А сейчас мы прилагаем минимум усилий. Через Ларионова подсовываем Ирошникову липовые документы и билет в Питер. И нам теперь точно известно место, где будет находиться Ирошников и время. Другой билет в это же купе получит Воронин. Из Москвы выезжает человек, а до пункта назначения не добирается. Все просто, как видите. А Ларионов, он как муравей на ладони, он на виду и всегда его можно прихлопнуть второй ладонью.

     - Вот его бы я прихлопнул в первую очередь, - завертелся на сидении адвокат. - И с каким бы удовольствием я это сделал, ох.

     - Чужими руками, - фыркнул Егоров.

     - Ну, у вас свой профиль работы, у меня свой, - Максименков поднял плечи кверху и, не подумав, объявил. - Ларионов сказал, что он простудился.

     - Надо же какой сюрприз - Егоров хохотнул. - Есть одно универсальное лекарство, которое лечит от всех болезней сразу.

     - Какое-то новое? - Максименков тупо смотрел вперед себя.

     - Лекарство очень даже старое, - Егоров помрачнел ещё сильнее. - Это насильственная смерть. Избавляет от нищеты, насморка, несчастной любви, угрызений совести и даже от мандавошек.

     Максименков поморщился, он не переносил разговоров о физическом насилии, при виде крови к его горлу подступал тошнотворный кислый комок. Адвокат постарался перевести разговор в другое русло.

     - Вот мы сейчас проезжаем эти старые московские дома, - сказал он. - Я ведь вырос в этих дворах. Сколько воспоминаний, сколько ностальгических мыслей. Боже мой, кажется, только вчера все это было. Поздней весной, когда дети ещё не разъезжались из города, мы с мальчиками играли в «казаки-разбойники». А с девочками в «веревочку», в «ручеек».

     - Очень трогательно, - сказал Егоров. - А я почему-то думал, что вы уже с раннего детства играли в юристов. Надевали на свой нос очки без стекол и вслух читали мальчикам и девочкам Гражданский и Уголовный кодекс. Интересная, захватывающая игра.

     - Тут нет ничего смешного, - надулся Максименков.

     - А хотите знать подробности? - вдруг спросил Егоров. - Хотите знать, что случится с Ирошниковым в поезде?

     - Ни Боже мой, - Максименков даже зажмурил глаза. - Я не хочу знать, могу, правда, предположить. Все будет похоже на самоубийство. Или ограбление. Ведь так?

     - Ясно, что не на сказку, - ответил Егоров.

     Он уже не первый раз ловил себя на том, что не без удовольствия пугает впечатлительного Максименкова. Несколько минут Егоров боролся с желанием снова пугнуть адвоката, но быстро сдался.

     - Воронин станет действовать шилом, - сказал Егоров - Шило - оружие профессионалов. Надо точно знать, в какое место и как ударить. Нужно с первого раза попасть в сердце или в спинной мозг. На теле остается капелька крови - всего-то в руках дилетанта шило вещь бесполезная, совершенно никчемная, - Егоров вырулил на проспект, перестроился в левый ряд и прибавил газу - Я почему вам об этом рассказываю? Вы все-таки в деле. Значит, должны знать детали, хотя бы некоторые.

     - Нет, не хочу, - всплеснул руками Максименков. - Если вы не замолчите, я выйду из машины.

     - Прямо на ходу?

     - Хоть на ходу

     - И вас переедет грузовик, что мчится за нами по параллельной полосе. Это тяжелый грузовик. От вас останется отбивная в штанах. И, главное, Романов будет очень недоволен вашей гибелью. Скажет: в такое ответственное время мой юрист решил шутки шутить, из машины прыгать на ходу.

     - Но я не хочу ничего слушать...

     - Ладно, а то ночь скоро, не заснете, - сжалился Егоров. - Я думал, у адвокатов нервы покрепче. А вам не жалко этого парня Ирошникова?

     - А меня вам не жалко, такое рассказывать? Ирошников подонок, законченный маргинал, патологический тип. Сами говорили, что он убийца, а теперь издеваетесь надо мной.

     - Ладно, молчу.

     - За что вы меня ненавидите? - Максименков комкал в руках шапку. - За то, что вы делаете грязную работу, а я чистую? Вы мне просто завидуете.

     - Таким как вы я никогда не завидовал, - покачал головой Егоров. - Может, жалел иногда. Но никогда не завидовалю.

     Егоров засмеялся таким смехом, что Максименков почувствовал, как под жаркой дубленкой холодеет спина.

 

***

 

     На встречу с Ирошниковым Ларионов опоздал на час, а то и больше, появившись в пирожковой только в начале девятого вечера. Ирошников, устроившись в углу за круглым столиком, флегматично жевал, запивая еду прозрачным чаем. Ларионов, поздоровавшись, повесил на крючок под столешницей нейлоновую сумку, снял с головы и положил на стол плоскую кепку, напоминавшую блин с козырьком.

     - На всякий случай взял такси и доехал до трех вокзалов, - Ларионов пригладил волосы ладонью. - Потом покрутил по переходам, зашел в универмаг. Если за мной кто и следил, то в универмаге меня точно потерял.

     - Ты, как всегда, настороже, бдишь. Приехал, когда пирожковую уже закрыли, только вот буфет работает, - он кивнул головой на мужика в фартуке по другую сторону прилавка.

     - Между прочим, вчера вечером в мою квартиру заявился участковый. Сказал, что проверяет квартиры в подъезде, нет ли граждан, проживающих без регистрации. Обнюхал все углы и ушел, явно недовольный. Может, соседи настучали, что у меня подозрительный человек живет. А участковый, как положено, явился с двухнедельным опозданием. Кстати, я взял отпуск на две недели, хочу отдохнуть от всего этого.

     Ларионов дожевал резиновый пирожок, полез в куртку и вручил Ирошникову объемистый конверт, перехваченный резинкой.

     - Тут все, о чем мы говорили. Паспорт, военный билет, немного денег, железнодорожный билет до Питера на это воскресенье. Так что, разреши тебя поздравить.

     - Меня не с чем.

     - Как не с чем? Со сменой национальности. Теперь ты еврей по имени Шеваловский Борис Моисеевич. Нравится?

     - Вообще-то звучит, - физиономия Ирошникова вытянулась. - Подожди, я сейчас, - он отошел к прилавку, сказал буфетчику, что через десять минут они закругляются, и вернулся к столику с двумя пластиковыми стаканчиками с водкой. - Когда человек немного датый, смену национальности он переносит как-то легче. Почти безболезненно, - он придвинул стаканчик Ларионову, поднял свой. - Завтра я уже привыкну к тому, что я еврей.

     Ларионов чокнулся с Ирошниковым и выпил.

     - Да, Борис Моисеевич, национальность - это надолго, - кивнул Ларионов. - Сумка там под столом висит, в ней мой свитер, пара рубашек, шлепанцы, спортивный костюм. Стыд хоть прикрыть.

     - С вещами у меня не того, не густо вещей.

     Ирошников задумчиво посмотрел на буфетчика, решая, взять ли ещё водки, но тот, заметив взгляд посетителя, отрицательно покачал головой и показал пальцем на наручные часы. Буфетчик спешил домой.

     - Спасибо тебе за вещи и вообще за все спасибо, - сказал Ирошников. - И отдельно поблагодари своего юриста, твоей бывшей жене повезло с мужем.

     - Да, не все адвокаты сволочи, - только дожевав пирожок, Ларионов почувствовал, как устали челюсти. - И не все хорошие люди переехали из Москвы в Питер. И здесь кое-кто остался.

     - И последняя просьба, - Ирошников полез за пазуху, вытащил два почтовых конверта, успевших слегка помяться. - Вот в этом распечатанном конверте заявление в прокуратуру. В нем я постарался объяснить собственные действия, изложил версию происшествий и назвал человека, которого подозреваю в убийствах. Другое письмо личное. Передай его Лене Романовой в руки или брось в почтовый ящик. Знаешь, как почта работает, а мне хочется, чтобы письмо дошло.

     - А ты ей просто позвонить не мог?

     - Телефон у неё несколько дней не отвечает, - сказал Ирошников, кивнул буфетчику, тот в ответ помахал рукой запозднившимся посетителям. - Все, уходим.

     Они вышли из пирожковой. Мокрый снег залеплял фары тяжелых грузовиков и легковушек, пересекавших перекресток под мостом. Внизу, на железнодорожных путях, прогудел маневровый локомотив, а через минуту загрохотали вагоны товарного состава.

     - Ну, будь здоров.

     Ирошников переложил нейлоновую сумку в левую руку, правую пятерню протянул Ларионову.

     - Будь здоров, - громко ответил Ларионов, стараясь перекричать шум поезда и автомобильный гул. - Будь здоров, господин Шеваловский, Антон. Вообще, жизнь - это большая хохма.

     - Очень большая хохма, - прокричал в ответ Ирошников.

 

Глава 24

 

     - Знаешь, когда тебе под сорок, нелегко терять друзей.

     Вербицкий щелкнул пальцем по дымящейся сигарете. Тесная кухня, освещенная настенной лампой под матерчатым абажуром, заполненная табачным дымом, запахом жаренного с луком мяса и ароматом свежесваренного кофе, казалась такой уютной, что от одной мысли о задержавшейся где-то весне, о снеге с дождем, барабанившим по жестяному подоконнику, от мысли, что надо уходить в эту непогоду, становилось не по себе.

     - Новых друзей уже не заведешь, а старые вот уезжают.

     Вербицкий ткнул окурком в дно пепельницы.

     - Еще вернее, улетают за океан, - поправила Маргарита Павловна.

     - Вернее улетают, - печально согласился Вербицкий.

     - Но все равно, Валера, мы ведь остаемся друзьями, - Маргарита Павловна говорила тихо, склонив голову набок, словно чувствовала перед Вербицким вину за свой отъезд. - Хотя, честно говоря, не представляю себе, как можно поддерживать дружбу на таком огромном расстоянии, - она вытерла совершенно сухие чистые ладони о фартук. - Мне почему-то кажется, что мы ещё встретимся. Много-много раз встретимся.

     - Все возможно.

     Вербицкий чайной ложечкой отщипнул кусочек бисквитного торта с цукатом и кремом. Торт оказался сочным и сладким.

     - Рита, и зачем ты все это сделала, зачем уезжаешь? - Вербицкий проглотил разжеванный кусок торта и печально посмотрел на пустую бутылку из-под шампанского. - Так хорошо работали вместе. Ты подбрасывала моей бригаде выгодные вызовы. И я тебя, кажется, не обижал. Конечно, не в одних деньгах счастье, хочется ещё чего-нибудь.

     - Счастья, например. И потом, Валера, мы уже столько говорили о моем отъезде. Ты знаешь, я устала от этой работы в оперативном отделе «скорой», от своего одинокого быта устала, от всего устала. Это такая усталость, которая не проходит после отпуска. Может, там мне повезет больше, чем здесь.

     - Знаешь, мне ведь в жизни тоже не очень-то везло, - сказал Вербицкий. - И легко в жизни ничего не давалось. Я прошел все ступеньки, на каждой останавливался, стоял подолгу, поэтому не успел подняться высоко. Друзья взлетали вверх, как пушечные снаряды, а я все карабкался, карабкался: армия, рабфак, институт, жизнь на стипендию, подработки, общежитие, интернатура. А дальше только работа и работа.

     - У врачей вообще мало перспектив.

     - Куда уж меньше. Но эту простенькую истину я понял слишком поздно: если тебя сверху не тянут за уши, перспектив никаких. Годы потрачены на то, чтобы добиться весьма скромных результатов и подвести первые неутешительные итоги. Есть, правда, старый метод: лизать начальству до зеркального блеска или интриговать, но это против моей натуры.

     - Как знать, кем ты станешь лет через десять? Может, всей московской «скорой» станешь командовать.

     - Врач достигает своего пика, полностью раскрывает свои таланты и знания через десять-пятнадцать лет после начала профессиональной деятельности. После пятнадцати лет начинается спад. Таким образом, в настоящее время, я уже переживаю, так сказать, свой звездный час.

     - Глупости все это, - Маргарита Павловна глотнула чаю. - В нашей стране способности и знания только мешают карьере. Если на уболь пойдут твои профессиональные данные, тут же начнется рост административной карьеры.

     Вербицкий вытащил из пачки сигарету.

     - Это не мое поприще, медицина. Я это впервые понял ещё на третьем или четвертом курсе института. Тогда студенты резали собак, чтобы научиться делать прямой массаж сердца. Доставали сердце через вспоротый живот собаки. Знаешь, собачье сердце очень похоже на человеческое, только меньше размером. Стоишь, смотришь, а живое сердце бьется в твоей ладони. Скользкое такое. Мы капали на него разными химическим реагентами, кислотой, например, прокалывали раскаленной иглой, пропускали ток. Разными способами добивались, чтобы сердце остановилось. А потом делали прямой массаж, сердце снова начинало биться. И вот как-то я выхожу с занятия. Весна, почки распускаются, небо синее. И вдруг без всякой видимой причины я понимаю: медицина, это не для меня. Но не бросать же институт?

     - Тебе, наверное, было противно, страшно, делать массаж этого собачьего сердца?

     - Не противно и не страшно, - Вербицкий медленно жевал торт. - К тому времени к виду крови я привык. Боялся только одного, что бьющееся сердце выскочит из моей ладони и упадет на пол. А вообще я собак не люблю. А вот крысы мне интересны. Высокоинтеллектуальное существо, хотя и очень вредное, разносит чуму. Человеку до сих пор не удалось приучить крыс только потому, что они очень быстро размножаются.

     - Фу, мерзость, какая, - Маргарита Павловна наморщила нос.

     - Крысы, как люди, они тоже стареют, болеют и умирают, - сказал Вербицкий. - Среди крыс, как и среди людей, много алкоголиков. Знаешь, как они пьют? Одна крыса опускает в бутылку свой хвост, дает его облизать другой крысе. А потом они меняются местами. Убить их невозможно - они адаптируются ко всем ядам. Бывает, крысу спускают в унитаз этаже так на десятом, и она остается жива. Человек тоже живучее существо. Если крысу ударить, ну, как-то обидеть, она обязательно отомстит. Я же говорю, они очень похожи на людей.

     - Хватит о крысах, мне противно, - Маргарита Павловна качнула головой в сторону окна. - Ветер какой. Весна с ума сошла.

     - Ты уже упаковала вещи?

     - Они уже несколько дней упакованные, - Маргарита Павловна показала пальцем в сторону комнаты. - И я по новой открываю все чемоданы, когда нужна какая-то мелочь. Эта суета отнимает столько сил.

     - Как планируешь устроить быт на новом месте, где жить собираешься?

     - С этим проблем нет, - Маргарита Павловна повеселела, когда разговор коснулся практической темы. - Подруга Зина, которая ещё четыре года назад уехала, ты её должен помнить, подыскала мне недорогую квартиру. Возможно, мы станем жить вместе, чтобы немного экономить. Но это позже. На месте осмотрюсь, разберусь, что к чему. Но с работой спешить не стану.

     Вербицкий долил в чашку кофе.

     - Поживу немного в свое удовольствие, - продолжила Маргарита Павловна. - И пройдет моя усталость. А если уж не смогу прижиться на новом месте, вернусь обратно. Все здесь останется на своих местах, словно вещи будут меня ждать. А кот Валтазар у сестры поживет.

     - А на работе ты так ни кому и не сообщила эту новость?

     - А зачем? Все станут задавать одни и те же вопросы. Каждому придется что-то объяснять, доказывать. Сказала, что перехожу на другую работу, а на какую, пока секрет, боюсь сглазить.

     - Ну и выдержка у тебя, - удивился Вербицкий. - Я бы уж обязательно сболтнул, не удержался.

     - А мы посидели после смены, выпили, поели кое-что вкусненькое. Так грустно вдруг стало, чуть не расплакалась. Кстати, девчонки говорят, на мое место уже оформили какую-то Зою Николаевну. Раньше она работала в диспетчерской «скорой» в другом городе. Кажется, где-то в Подмосковье.

     - Вакансии теперь подолгу не пустуют, - сказал Вербицкий. - Когда самолет?

     - Послезавтра утром. У меня ещё целый день впереди, чтобы собраться окончательно. Только провожать меня не надо. Ладно?

     - Я бы не смог тебя проводить, послезавтра у меня смена.

     - И хорошо, что не сможешь, - улыбнулась Маргарита Павловна. - Давай прощаться сегодня. Может, хочешь ещё шампанского? У меня есть бутылка в холодильнике.

     - Выпьем её, когда ты вернешься.

     - Так и знала, что скажешь именно эти слова. Пойми, для меня возвращение сюда станет поражением. Значит, так ничего и не сбылось в жизни. И все, давай больше не будем об отъезде.

     - М-да, как в доме повешенного не говорят о веревке, в доме алкоголика не говорят о бутылке, так в доме будущего эмигранта не говорят об отъезде, - криво усмехнулся Вербицкий. - Существуют всякие табу, и хорошо, что они существуют. А там, в Америке, ты продолжишь свои занятия аэробикой?

     - Почему ты спрашиваешь?

     - А почему бы ни спросить? - пожал плечами Вербицкий. - Каждый мой вопрос вызывает в тебе скрытый протест. Это называется предотъездная лихорадка. Такая раздражительность, мандраж, который проходит, когда пассажир занимает место в поезде или самолете.

     Вербицкий посмотрел на часы.

     - Что уже пора? Посиди еще, Валера.

     - Без проблем, посижу, - кивнул Вербицкий. - Только руки сполосну, что-то липкие. Однажды мой водитель Силантьев на спор съел два торта без запивки. Пришлось мне заплатить.

 

***

 

     Вербицкий встал из-за стола, прошел в ванную и тщательно с мылом вымыл руки. Насухо вытерев их полотенцем, он постоял в задумчивости, несколько раз сжал пальцы в кулаки и расслабил кисти. Выключив за собой свет в ванной, он не вернулся в кухню, а вошел в комнату. В неярком свете торшера были видны три плотно набитых вещами мягких чемодана, лежавших на ковре возле кровати. Осмотревшись по сторонам внимательнее, он увидел в углу комнаты, в нише «стенки» миниатюрный пластмассовый чемоданчик, футляр для пары двухкилограммовых гантелей. Вербицкий шагнул к стенке, раскрыв футляр, вытащил ближнюю к себе гантелю.

     - Валера, ты где пропал?

     - Иду. Позвонить хотел, но там что-то занято.

     - У жены занято?

     - Нет, я по делу звонил.

     Пряча хромированную гантелю за спиной, он вышел из комнаты, сделал несколько шагов по коридору и остановился. Маргарита Павловна не обернулась на его шаги, продолжая сидеть лицом к столу, спиной к Вербицкому. Он внимательно посмотрел на низкий воротник халата, обнажавшего худую, розовую до прозрачности шею. Вербицкий сделал ещё пару шагов вперед, остановился левее спины Маргариты Павловны.

     Дождавшись, когда хозяйка взяла из коробки конфету и развернула обертку, Вербицкий поднял руку, широко размахнулся и точно ударил женщину в то место, куда целил - между правым ухом и затылочным отверстием.

     Маргарита Павловна сказала «ой» и стала медленно заваливаться на спинку стула. Конфета выпала из её рук, заскользила по халату, по фартуку. Маргарита Павловна медленно сползла со стула, поджимая под себя ноги, боком упала на пол. Вербицкий положил на стол гантелю, зачем-то поднял с пола упавшую конфету, бросил её на блюдце. Сделав шаг вперед, он взял женщину за плечи, перевернул её на спину, включил в кухне верхний свет и задернул шторы. Тяжело вздохнув, он посмотрел в лицо оглушенной ударом Маргариты Павловны и отвернулся. Через широко раскрытый рот стал виден круглый язык, щека блестела от слюны и размазанной помады.

     - Вот так мы и теряем друзей, настоящих друзей, ай,ай-ай, - сказал Вербицкий самому себе и снова горестно вздохнул.

     Присев на стул, он взял запястье Маргариты Павловны, сосчитал удары пульса, наблюдая за секундной стрелкой наручных часов. Семьдесят два удара, ничего себе здоровье. Только что получила гантелью по голове, а пульс как у двадцатилетней девочки, ровный, ритмичный. С таким жизненным тонусом Маргариту хоть в космос запускай. Со здоровьем ей повезло, как говориться, Бог дал, но везение вещь относительная, а главное, не постоянная. Вербицкий подошел к окну, чуть сдвинул в сторону занавеску, выглянул наружу и инстинктивно передернул плечами. Странно, как только переступаешь порог Маргаритиной квартиры, портится погода. Удивившись этому странному совпадению, он бросил взгляд на хозяйку, пошел в прихожую.

     Включив свет и сбросив с ног матерчатые шлепанцы, он стал переобуваться в высокие ботинки с толстой рифленой подошвой, похожие на солдатские. Затянув аккуратный бантик на втором ботинке, он выглянул в кухню через коридор, увидел Маргариту Павловну по-прежнему неподвижно лежавшую на спине.

     - Сейчас очухается, - проворчал себе под нос Вербицкий. - Ее хоть в космос запускай.

     Встав на ноги, он в задумчивости потер лоб ладонью, в своих тяжелых башмаках протопал на кухню и, взяв в руку чашку, сделал большой глоток остывшего кофе с кисловатым привкусом. Поставив чашку на место, он придвинул стул ближе к Маргарите Павловне, крякнул и ногами забрался на сидение. Пару секунд он смотрел на желтоватый потолок, затем опустил глаза и, поджав ноги, прыгнул вниз, распрямляя ноги в прыжке. Вербицкий услышал хруст грудины, проломленной каблуками тяжелых ботинок.

     Удерживая равновесие, он схватился ладонью за край стола, расплескал на блюдце кофе. Стерев со лба неожиданную испарину, он зажмурился. Вот и все, - сказал себе Вербицкий, отодвинуло стул к стене и сел на него. Вытащив из пачки сигарету, он поискал глазами зажигалку, но вспомнил, что сунул её в брючный карман. Прикурив, он задумчиво уставился на газовую плиту и кухонные полки, снова потер лоб ладонью. Конечно, можно было действовать иначе. Например, достать в лаборатории цианит. Но лаборанты тоже люди, и устроены как все люди: деньги возьмут, а потом станут строить разные предположения и, что хуже, делиться своими мыслями с коллегами.

     Зачем человек понадобился цианит? Любимую тещу угостить? Или кого-то еще? Если бы вскрытия не делали, подошел бы страфантин, подмешанный в крем пирожных или рюмку ликера. Или делиллий, этот безвкусный белый порошок можно добавить в суп или подсыпать в соус. А делиллий запросто купишь на каком-нибудь заводе, где выпускают пластмассы.

     Вербицкий вспомнил случай, когда старая уборщица отравила этой дрянью директора завода, отравила потому, что тот якобы не доплатил ей какую-то обещанную надбавку к зарплате. Бедняга скончался от сердечной недостаточности, а уборщицу показательным судом судили за умышленное убийство. Купить можно любую отраву, но после вскрытия могут запросто проверить химические лаборатории и производства, и ниточка потянется к нему, Вербицкому. Нет, с химией лучше не связываться. Лучше уж так, тут ищи концы, не найдешь. Он выдохнул табачный дым, взглянул на часы. Дома он сегодня обещал быть к десяти, не позже, но об этом и думать нечего. Здесь, в Ритиной квартире, ещё много возни, часа на два, не меньше. Надо отобрать из Ритиных вещей все ценное, стереть пальцы. Нет, тут и за два часа не управишься.

 

***

 

     Засиделись они с Ритой, заговорились. Погасив окурок в пепельнице, он присел на корточки, взял в свою ладонь запястье Маргариты Павловны. Пульс слабый, едва прощупывается, дыхание неровное, клокочущее. Изо рта сочится розовая пена, похожая на малиновый мусс. Расстегнув халатик, он ощупал грудь. М-да, трудно что-то определить на ощупь. Грудная клетка вдавлена сантиметра на четыре, на пять. И эта розовая пена изо рта... Значит, плевра и легкие разорваны. Если повреждено сердце, Рита протянет ещё минут двадцать. Если повреждена печень, и того меньше.

     Рита умирает. Вербицкий снова посмотрел на часы. Черт, что-то долго она отдает концы. Вот оно, женское здоровье, не перестаешь удивляться. Он налил в чашку кофе из кофейника, откинулся на спинку стула и забросил ногу на ногу. Тишина в квартире такая, что в ушах звенит. Только и слышно, клокотание в Ритиной груди.

     - Давай, Рита, я расскажу тебе сказку, - сказал он, чтобы не слышать ни зловещей тишины, ни клокота в груди женщины. - Хорошую сказку расскажу. Жила-была в сказочном городе Москве одна принцесса без царства. И мечтала она выйти замуж за прекрасного принца, а вышла за слесаря. Вот как получилось. Слесарь же, в отличие от принца, оказался мужиком сноровистым, золотые руки мастер. Правда, выпивающий, как и все слесари. И жила бы со своим слесарем принцесса, горя не знала. Но это слишком низко для принцессы: рядом какой-то выпивающий слесарь. И работа на «скорой» ей тоже не нравилась, суетная работа. И рассталась принцесса со своим суженым. А спустя время и с работы ушла, решила укатить далеко-далеко. А до чего докатилась принцесса, ты сама знаешь.

     Закончив свою нравоучительную сказку, Вербицкий склонился над женщиной, снова нащупал пульс, сердце билось, слабо, неровно, но оно билось. Придется ждать. Что ж, нужно только немного потерпеть и все кончится.

     - Ну, давай, - попросил Вербицкий. - Ну, давай же. Имей же совесть, ты меня задерживаешь. Уже пора, сколько времени прошло, уже пора, я жду. Так нельзя, честное слово.

     Вербицкий чувствовал, что не сможет повторить прыжок со стула на грудину женщины, которая уже не жива, но ещё и не мертва.

     - Еще тебе сказку рассказать? - Вербицкий повертел в руках пустую пачку из-под сигарет. - Но я больше не знаю сказок. Ты вот что... Ты пока тут того, - почему-то он не смог выговорить слова «умирай» и даже удивился своему малодушию. - Ты тут того... А я пока по телефону позвоню.

     Он прошел в комнату, сел в кресло и, набрав домашний номер, сказал жене, что задерживается у больного.

     - Эта частная практика тебя погубит, - сказала жена двусмысленную фразу. - Долго ты ещё там пробудешь?

     - Не знаю, я и сам тут замучался совсем, - пожаловался Вербицкий. - Упарился весь. Непростой случай.

     - А я пироги испекла, - сказала Таня. - С мясом и капустой, румяные получились. Ждала тебя, а ты, оказывается, и не выезжал.

     - Пироги не пропадут, - ответил Вербицкий.

     Положив трубку, он признался самому себе, что и вправду устал и хочет есть, рассказ жены о пирогах только обострил аппетит, ведь за весь вечер он съел только кусок мяса с луком и немного торта. Вербицкий, поглощенный бытовыми мыслями, вернулся в кухню и застыл на пороге, не сразу сообразив, что на месте, где находилась Рита, её больше нет.

     На кафельном полу посередине кухни лишь размазанная лужица розовой мокроты. Он ошалело поводил по сторонам широко раскрытыми глазами и бросился в прихожую. Маргарита Павловна, поджав колени к животу, лежала возле самой двери, продолжая дышать, кашлять и сплевывать на пол пену изо рта.

     - Вот тебе и пироги с мясом.

     Наклонившись вперед, Вербицкий ухватил Риту за щиколотки ног и, пятясь задом, поволок её обратно на кухню.

     - Ты что же придумала, Рита? Ты сюрприз мне захотела сделать? Пошалить немного, поползать?

     Задравшийся халат обнажил белые бедра, расшитый цветами фартук съехал на сторону. Дотащив тело до порога кухни, Вербицкий отпустил щиколотки ног, сходил в комнату и вернулся с двумя подушками, подложил их под голову Маргариты Павловны. Так, а теперь инструмент какой-нибудь подходящий.

     Да вот хотя бы нож, которым торт резали...

 

***

 

     Егоров опустил боковое стекло и плюнул в серый осевший сугроб. Сидевший рядом Воронин часто моргал веками, уставясь в темное пространство двора.

     - Пятнадцать минут первого, - сказал он, приближая к глазам часы со светящимися стрелками. - Жена меня прибьет. Только вроде помирились после того раза. Даст она мне когда-нибудь по голове сковородкой. А все хлопоты вам достанутся, - он злорадно посмотрел на Егорова, - похороны станете в складчину устраивать. А это дело дорогое. Вместо ответа Егоров снова сплюнул за окно.

     - А потом супруга к тебе придет, сковородкой добавить, - продолжил мысль Воронин.

     - Перестань мне надоедать со своей старухой, - Егоров поднял боковое стекло. - Она мне уже ночами снится. А в руках у неё острая коса.

     - Плохой сон, - сказал Воронин.

     - Мне тут прислали приглашение в школу, которую я закончил много-много лет назад. Нашли кое-какие адреса старых выпускников и решили устроить что-то вроде бала или встречи. Я сперва обрадовался, решил, обязательно схожу. А сын увидел у меня это приглашение и говорит: там соберутся совсем не те люди, которых ты помнишь по школе. Ну, придут какие-то плешивые мужички, раздобревшие бабы, а ты станешь гадать, кто есть кто, но так и не догадаешься. И станет тебе так грустно, что молодость кончилась и никогда не вернется, что людей, которых ты знал, больше нет на свете... Тяпнешь ты свои двести пятьдесят и убежишь с этого бала опрометью. Я подумал-подумал. А ведь он прав, сын-то. Нет на свете больше тех людей. И нас прежних больше нет. Тяпнул я на кухне двести грамм в одиночестве, разорвал это приглашение, и так мне тошно стало, словно я все-таки сходил на этот бал.

     - Зря ты сына послушал, - не согласился Воронин. - Я бы пошел, только мне никто приглашения не пришлет. Школа у нас была сельская, совсем маленькая. А в моем году выпускников всего было девять человек. Знаю, что трое уже померло. Какой уж тут бал. Можно просто в деревню съездить, от жены отдохнуть.

     - Опять ты со своей женой, - чуть не застонал Егоров. - Она приличная женщина, - Егоров осекся. - Вот он, выходит из подъезда.

     Груженый двумя мягкими сумками Вербицкий, ногой закрыл за собой дверь подъезда и, не спеша, переваливаясь, как пингвин, зашагал по тротуару к углу дома. Опустив сумки, он открыл багажник стареньких «Жигулей», сдвинул в самый угол запаску. Он не торопясь, осмотрелся по сторонам, снял кожаную перчатку, стер с лица дождевые брызги, взялся за первую сумку и отправил её в багажник, рядом с ней аккуратно поставил вторую сумку.

     - Интересно, что это у него за поклажа? - Воронин почесал подбородок. - Он что, на рынок собрался, на толкучку? Тряпками он, что ли проторговывает? Но для рынка время позднее.

     - Ты удивительно догадлив, - кивнул Егоров. - И едет он не на рынок. Ты следишь за этим малым уже два дня, даже третий, а я только первый. И на спор могу сказать тебе, куда он сейчас направится. Одно из двух. Если голоден и очень устал, скорее всего, поедет домой. Но если дело неотложное, повезет эти сумки на ту квартиру, что снимает в Черемушках.

     - Одно из двух, - усмехнулся Воронин. - Я бы и сам догадался без всякого спора. Кстати, мы и не спорили. Мы за ним поедем?

     - Улицы сейчас почти пустые, - Егоров не отрываясь, наблюдал за Вербицким. - Ну, в центре он нас, может, и не заметит. Но в этих Черемушках однозначно засечет. Мы его спугнем, он оборвет все концы.

     Вербицких хотел надеть перчатку на правую руку, но передумал, сунул её в карман куртки, тихо захлопнул крышку багажника. Он постоял ещё минуту, словно дышал и не мог надышаться свежим воздухом. Наконец, он открыл дверцу, сел на водительское место и стал прогревать двигатель.

     - С нервами у него все в порядке, - сказал Воронин. - Двигатель прогревает. Феноменально. Игорь Евгеньевич, если мы за ним не поедем, объясни мне, дураку, какого черта мы тут торчали до ночи? - Надо было - и торчали, - Егоров положил бинокль на колени. - Вот, например, выяснили, что ходит он в двадцать восьмую квартиру.

     - Я бы тебе это за пять минут выяснил.

     - Значит, с хозяином квартиры у Вербицкого общие дела, - продолжил Егоров. - Или там живет его любовница. Или то и другое: он имеет общие дела со своей любовницей. Посмотрим.

     - А я бы сейчас сон посмотрел какой-нибудь. Самый захудалый сон посмотрел бы. - Уговорил, - вздохнул Егоров. - Считай, завтра у тебя отгул. Отсыпайся. А послезавтра твоя очередь дежурить в охране Романова. Ну, а в воскресенье - сам знаешь, едешь в Питер. Страховать тебя будет Костя Смирнов, он поедет в соседнем купе, через стенку. Вербицкий тронул «Жигули» с мести и скрылся из вида, завернув за угол дома.

 

***

 

     - Теперь иди в двадцать восьмую квартиру, позвони в дверь, - скомандовал Егоров. - Притворись пьяным, спроси какую-нибудь Клаву, кого хочешь.

     - А если никто не откроет?

     - Если да кабы, - передразнил Егоров. - Надо не разговоры разговаривать, а вести объект, - Егоров положил на заднее сидение бинокль, достал оттуда длинный фонарик. - Если никто не откроет, возвращайся. К твоему приходу на этой ладони будут лежать ключи от двадцать восьмой квартиры.

     - Это как?

     - Я же говорю, Вербицкий сегодня целый день на ногах, устал, как собака. А ведь он человек, не робот. Вышел, погрузил сумки, постоял-постоял, да и бросил ключик к трансформаторной будке, в снег. Усталые люди всегда ошибаются. Все, иди.

     Егоров, мигая на ходу фонариком, направился к трансформаторной будке. Согнувшись пополам он медленно, метр за метром осмотрел небольшой газон, вытоптанный людьми и загаженный собаками, где сквозь растаявший снег проступали черные проплешины земли. Разогнувшись, Егоров, помахивая фонариком, побежал к подъезду. Уже в парадном столкнулся с Ворониным, едва не сбив того с ног.

     - Что, не открывают?

     Замедлив шаг, Егоров поднялся к лифту, впустил Воронова в кабину, надел перчатки и нажал кнопку этажа. Выйдя из лифта на темную лестничную клетку, Егоров протянул фонарь Воронину.

     - Которая дверь? - тихо спросил Егоров. - Посвети.

     Провозившись с замком несколько секунд, он вытер ноги о коврик, шагнул в прихожую, жестом приглашая Воронина следовать за собой. Егоров зажег свет в прихожей, осмотрелся по сторонам, прошел в комнату, включил свет и там. Не сходя с места, он бегло осмотрел «стенку» с распахнутыми дверцами секций, три выпотрошенных чемодана, грудой наваленные на полу женские тряпки.

     - Чего там? - через плечо Егорова в комнату заглянул Воронин.

     Егоров, не ответив, развернулся и заспешил дальше по коридору, в кухню. Остановившись на пороге, он пошарил рукой по стене, пока не нашел выключатель. Под потолком загорелась яркая стосвечовая лампочка в цветном колпаке. Егоров инстинктивно отступил назад. Еще минуту он разглядывал скорчившуюся полуголую женщину, черные от крови подушки под её головой. Воронин, подошедший сзади, не сказал ни слова.

     - Пошли, нам тут делать нечего, - Егоров выключил свет, повернулся к Воронину, похлопал его по плечу. - Ей уже не поможешь. Теперь её ни один академик не починит.

     Заперев квартиру, они по лестнице спустились вниз, вышли к машине. Сев за руль, Егоров проехал два квартала, остановился, увидев телефонные автоматы. Он остановил машину, подбежал к автоматам, снял трубку.

     - Але, это дежурная часть? - Егоров говорил нарочито гнусавым голосом. - Хочу сделать заявление. Только что стал свидетелем убийства. Я тут выпил, зашел в подъезд и задремал на лестнице. Просыпаюсь от женских криков. Зовет на помощь, кричит «убиваю». Потом крики стихли, а из квартиры вышел мужчина с сумкой. Примет его не запомнил. Спустя время, я позвонил в квартиру, не открывают. Видно, убил её этот мужик. Адрес? - Егоров назвал улицу, номер дома и квартиру Маргариты Павловны. - Откуда? Из автомата я звоню. А теперь ухожу, извините, мне неприятности не нужны.

     Повесив трубку, он повернулся к Воронину, пошарил в карманах куртки в поисках сигарет, но вспомнил, что оставил их в машине. Воронин, догадавшись, что ищет Егоров, протянул ему зажигалку и сигареты.

     - Поехали от греха подальше, - сказал Воронин.

     - Гражданский долго мы выполнили, - Егоров глубоко затянулся табачным дымом. - Милиция пусть ищет убийцу.

     - Отвезете меня домой?

     - Придется.

     Егоров занял водительское место и сильно хлопнул дверцей. Воронин сел рядом, потянулся к бардачку и вытащил початую бутылку водки.

     - Я выпью? - не дождавшись ответа, он открутил пробку, поднес горлышко к губам и, сделав пару больших глотков, сморщился всем лицом.

     - И мне дай, - Егоров протянул руку к бутылке. Он запрокинул голову и пустил в бутылку несколько воздушных пузырей. - А теперь поехали, - он повернул ключ в замке зажигания.

 

Глава 25

 

     Стажер межрайонной прокуратуры Юра Ливанский заканчивал читать протокол допроса потерпевшей, когда в кабинет вошел и, коротко поздоровавшись, уселся за своим столом старший следователь Геннадий Иванович Владыкин. Стажер, взявший за правило без крайней нужды не приставать к начальству с вопросами, снова уткнулся в протокол.

     «Я дала своему гостю посмотреть цветные открытки и порнографический журнал, - читал Ливанский. Сказала, что скоро вернусь, только приму душ. Мужчина сразу же отложил открытки и журнал в сторону, сказал, что не хочет это смотреть. Я удивилась, сказала, что все мужчины любят смотреть это».

     Вопрос: «Чем в момент вашего разговора занимался подозреваемый?» Ответ: «Он сидел на кровати, опустив руки вниз, смотрел куда-то вперед себя. Он так сидел пару минут. А потом снова повторил, что не хочет смотреть журнал.Он сказал, что его интересует совсем другое. Он выглядел бледным, каким-то больным. Я поняла: что-то не так, я забеспокоилась. Я увидела, что он вынул из брючного кармана и стал вертеть в руках что-то похожее на опасную бритву. Он сказал, что в ванную ходить не надо. Сказал, чтобы я подошла ближе к нему. А я просто оцепенела от страха и продолжала стоять посередине комнаты. Теперь, когда я выписалась из больницы, мне нужно только шесть или семь успокоительных таблеток в день и снотворное на ночь. Я чувствую себя лучше. Гораздо лучше».

     - Ты чем сейчас занят? - казалось, голос Владыкина доносился откуда-то издалека. - Читаешь материалы по этой порезанной проститутке? Богомолов дал?

     - Читаю, - Ливанский перевернул страницу протокола. - Но она не дает описание преступника. Все забыла со страху.

     - Хватит ерундой заниматься, - махнул рукой Владыкин. - Все эти проститутки порезанные не наш профиль, не следственного отдела прокуратуры. Мы мелочами не должны заниматься, пора бы это уже всем понять. Так нет, принимаем к производству дела о тяжких телесных. И сами же тонем в этом болоте. Папку отдай обратно Богомолову. А я тебе чтение поинтереснее приготовил. Кстати, стажером ты который месяц работаешь?

     - Пятый заканчивается, - Ливанский закрыл папку с делом, положил её на угол письменного стола. - Послезавтра будет ровно пять месяцев.

     - Значит, заканчивается время твоего стажерства, - Владыкин вытянул ноги под столом. - Еще месяц - и тю-тю. Заберут тебя из нашего отдела, поставят тебя на должность. А что? Пора. Юрфак ты закончи, квалификацию под моим чутким руководством повысил. Пора и в самостоятельное плавание.

     - А что мне светит, ну, какая должность?

     - Следователь милиции, возможно, прокурор-криминалист. Не знаю, Юра, честно не знаю. Начальство решит.

     - Я бы хотел остаться здесь, в прокуратуре следователем, - сказал Ливанский. - Но мое желание вряд ли учтут. Вы бы словечко замолвили.

     - Я напишу хороший отзыв о твоей работе, - Владыкин придвинул ноги ближе к горячей батарее. - И на словах добавлю. Вакантная должность у нас есть. Я не против, если ты останешься в следственном отделе. Только и мое желание вряд ли учтут.

     - А вы не укажите в своем отзыве, что я во время осмотра места происшествия в обморок упал? А то скажут, нервы слабые, впечатлительный и вообще здоровье плохое. Я все-таки не для того учился, чтобы в бумажках ковыряться. Не укажите?

     - Разумеется, не укажу, - усмехнулся Владыкин. - Я давно забыл об этом, а ты сам напоминаешь. Обморок - это ничего. Многие бывалые сотрудники милиции или прокуратуры падали в обмороки, когда видели вышибленные мозги или разделанный труп. Всякое бывает. Один профессор, медицинское светило, делал операцию нашему коллеге, которого обрезком трубы изувечили бандиты. Так этот профессор упал в обморок. Довел операцию до конца, снял резиновые перчатки, подошел к рукомойнику и упал в обморок. Я лезу к нему со своими вопросами, а он уже на полу лежит без чувств.

     - А я переживал, - Ливанский замялся. - И вообще, перед людьми неловко.

     - Если у тебя есть время думать о собственных переживаниях, значит, ты мало работаешь. Значит, я тебя не загружаю. Считай, с сегодняшнего дня работы прибавится. А про всякую ерунду, вроде обмороков, не думай. Куда хуже, если при осмотре места происшествия ты блевал. Это гораздо хуже обморока.

     - Почему, интересно? - Ливанский приободрился.

     - В рвотной массе содержится желудочный сок, - согревшись, Владыкин расстегнул пиджак. - А в желудочном соке, в свою очередь, содержится соляная кислота. Попадает эта кислота на пятна крови и съедает белковые вещества. Кровь ведь белковое образование. Рвота может уничтожить многие следы преступления: всякие пушинки, микрочастицы. Одного опера при мне вывернуло наизнанку на месте происшествия. Он побежал в сортир, но не успел, не донес и вывалил всю свою кашу прямо в коридоре. В результате подследственного пришлось освободить, потому что опер блеванул в аккурат на след крови преступника. А тогда были другие времена, сроки следствия соблюдались строго. Нужно продлить - иди к прокурору, объясняйся, аргументируй. Набегаешься.

     Это теперь сроки следствия - сущий пустяк, на который никто и внимания не обращает. Подозреваемые месяцами, а то и годами сидят в изоляторах, а потом выясняется, что они честные люди. И всем плевать. А тогда прокурор посчитал мои аргументы неубедительными, срок следствия подошел к концу. Преступника выпустили на свободу, а потом снова долго ловили, потому что он успел новых дел наворочать. М-да, долго его ловили... Зато уж, когда задержали, у-у-у. Там уж доказательств было через край. Целая ванна. Оказалось, третьего дня наш клиент убил своего собутыльника, в ванной разобрал его на запчасти и занимался каннибализмом. Запекал, жарил своего дружка. На том его и прихватили. А ты на будущее запомни: в обморок можешь падать, когда очень приспичит. А блевать - ни-ни. Усек?

     - Усек, - кивнул Ливанский. - А почему же тогда вы не взяли меня с собой осматривать то место преступления, где женщину убили? Я подумал, не взяли, чтобы я там снова в обморок не бухнулся.

     - Не взял, потому что покойная Маргарита Павловна Карпова жила в небольшой квартире. И там все перевернуто вверх дном, так, что ногу поставить некуда. Скоро из лаборатории снимки пришлют, вот на них увидишь, что там творилось. А народу набилось столько, что понятых посадить некуда было. Полтора часа они в коридоре стояли, только потом на кровать сели. А протокол участковый писал с моих слов.

     - Думаете опять Ирошникова рук дело?

     - Однозначно, Ирошников, - Владыкин нагнулся, расшнуровал ботинки и, задвинув их под тумбу стола, переобулся в матерчатые теннисные туфли, похожие на домашние тапочки. - При каждом новом преступлении Ирошников меняет подчерк, старается действовать разнообразно, чтобы запутать следствие, но нас, воробьев стреляных, на мякине не проведешь. Мы с судмедэкспертом восстановили картину происшествия. Навскидку, приблизительно. Видимо, Ирошников и эта Маргарита Павловна хорошо друг друга знали. Маргарита работала диспетчером в оперативном отделе «скорой помощи». Так сказать, коллеги. Ирошников пришел к ней в гости. Оглушил хозяйку двухкилограммовой гантелью. Ударил между ухом и большим затылочным отверстием. Профессиональный удар. Иногда оперативники, если задержанный оказывает сопротивление, бьют в это место рукояткой пистолета. А дальше Ирошников положил свою жертву спиной на пол и прыгнул со стула ей на грудину.

     - А почему именно на грудину?

     - Ты знаком с основами рукопашного боя? Вспомни: в какие места инструкторы рекомендуют бить противника? В места незащищенные мышцами. Висок, нижняя челюсть, глаза, голень, и грудина, разумеется. Между грудей сходятся ребра, а под ребрами жизненно важные органы. Мышц на грудине нет. И чему только вас в университетах учат? Иди сюда, - Владыкин раскрыл папку, перевернул несколько листков, ткнул пальцем в мелко исписанную страницу. - Вот, прочитай протокол, чтобы все детали не пересказывать.

     Взяв в руки раскрытую папку, Ливанский вернулся к своему месту, устроился на стуле и низко склонился над протоколом.

     «Указанное повреждение за ухом могло быть произведено каким-либо предметом, ударяющая поверхность которого должна иметь округлую форму размером семь на семь сантиметров. Впоследствии пострадавшей нанесена резаная рана с шеи с полной перерезкой дыхательного горла и пищевода. Трупные пятна выражены по телу на поверхности левого бока и бедра. По предварительному заключению судебного эксперта, смерть наступила около семи часов назад, то есть около одиннадцати часов прошлой ночи.

     Под головой трупа находятся две подушки, пропитанные кровью. Справа и слева на кафельном полу имеются множественные пятна крови в виде брызг. Эти брызги острыми концами направлены в сторону трупа. Под подушками на полу лужа засохшей крови размером сорок пять на тридцать пять. На полу возле трупа следы ног, недостаточно четкие для индивидуальной характеристики и непригодные для идентификации».

 

***

 

     Ливанский поднял голову, взглянул на Владыкина.

     - А по городу ходят разные слухи, связанные с этими убийствами. Мать вчера всякие ужасы рассказывала, а сегодня с утра в троллейбусе слышал об этом разговор двух женщин.

     - И что говорит народ?

     - Была газетная публикация, чистое вранье. Так вот, эта статейка обросла всякими глупыми подробностями, женскими домыслами. В газете писали, что какие-то отморозки проигрывают в карты женщин и старух. Якобы прежде они были завсегдатаями казино и подпольных игорных домов. Но эта музыка им надоела. Одно и то же: рулетка, выпивка, бесплатная доставка домой проигравших. И тогда они затеяли игру между собой, и каждый раз ставят на кон человеческую жизнь. А женщин и старух выбирают, потому что они самая легкая добыча. Сперва эти подонки просто взбодрились: испытали страх во время убийства и после дела. А теперь, якобы, чувствуют себя сверхлюдьми: хочу - подарю жизнь, хочу - отниму. Люди боятся и сами не знают, чего именно боятся.

     - Да, наш Ирошников становится популярной личностью, - глаза Владыкина сделались грустными. - Время сейчас такое: газетам врать не запретишь. Чуть что, такая вонь поднимается, себе дороже с ними связываться, с газетами этими. Глядишь, они из Ирошникова ещё и героя сделают: он бросил вызов жизни, которая его не устраивала. Что-нибудь такое напишут, как только мы это дело размотаем.

     - А мы его размотаем? - Ливанский посмотрел на Владыкина с надеждой. - Я не карьерист. Но начать свою трудовую биографию с участия в деле о поимке серийного убийцы... А главное, если бы мы его задержали, меня бы наверняка поставили на должность следователя здесь, в межрайонной прокуратуре. Можно сказать, я бы своего добился... Черт, этот серийный убийца...

     - Ирошников не серийный убийца, - покачал головой Владыкин. - Он, как бы это точно сказать, грабитель любитель, хотя уже вошел во вкус, в образ убийцы. Сколько бы он не убивал, а серийным никогда не станет. Серийные убийцы - скрытные, чрезвычайно замкнутые люди, способные годами вести двойную жизнь. Они ведь не человека убивает, а фетиш, куклу, манекен. Их деньги меньше всего интересуют. Серийные убийцы это вроде идейных коммунистов. Вы, сволочи, все за деньги делаете, из корысти людей мочите, а я из идейных соображений. Они, как шахматисты, просчитывают каждый ход. Кроме того, серийные никогда, ни при каких обстоятельствах, не входят в контакт ни с преступниками, ни с перекупщиками краденого, ни со сбытчиками. Значит, следствие находится без воздуха, без оперативных данных. Никакой информации от осведомителей, внедренных в преступные группировки, или от сбытчиков. Поэтому серийных убийц ищут годами. А потом расстреливают невиновных.

     - Так все-таки, Ирошникова мы найдем? - упорствовал Ливанский.

     - Ну, ты приставучий, - Владыкин одобрительно улыбнулся. - Ирошников не поддерживает связей с преступниками - это плохо. На него некому стукнуть. На него нет оперативно-розыскных данных. Если бы мы их имели, давно бы его взяли. А тут ничего, ни от воров, ни от сбытчиков. Хочешь честно, только между нами? Этот Ирошников сейчас мне нужен больше, чем тебе. Хороший шанс подняться - громкое раскрытое дело. Иван Семенович, начальник нашего отдела, через два месяца уходит на пенсию. Появится шанс, что на его место не пригласят человека со стороны, а поставят своего, меня то есть. Это хороший вариант. Но может быть и плохой. Сейчас, когда мы в двух шагах от преступника, дело передадут какому-нибудь следователю по особо важным делам из Генпрокуратуры. Я выполню всю черновую работу и, как всегда, останусь ни с чем, даже без премии, а ему достанутся все лавры.

     - Я слышал, вам предлагали хорошее повышение.

     Ливанский почесал затылок, не хотелось говорить, откуда у него эта информация. Старший следователь Богомолов рассказал об этом по секрету, за кружкой пива.

     - Случайно в курилке услышал, сейчас уж и не помню кто. Ну, что вас приглашали в городскую прокуратуру на должность начальника отдела. А вы отказались. А теперь хотите получить повышение в межрайонной прокуратуре. Это как-то нелогично. Ведь в городской перспектив больше, звания и должности быстрее идут. Тем более в прокуратуре доплачивают за звания.

     Владыкин мрачно глянул на стажера.

     - Я просто поражен твоей осведомленностью, Юрий. С сегодняшнего дня в курилку больше не ходишь. А должность в городской прокуратуре мне и вправду предлагали. Звали начальником отдела по надзору за работой судов и следственных органов, плюс звание прокурора. Но ведь я розыскник. Какого черта я пойду на административную работу? Нет, это не для меня. А насчет карьеры ты прав, в городской прокуратуре возможностей больше. И деньги и вещевое довольствие. Все казенное получаешь. От кальсон до чисто каракулевой шапки. Но уж лучше я здесь, на живой работе буду носить свою шапку. Тоже каракулевую, но только с кожаным верхом. Кстати, этот гражданский костюм, что сейчас на мне, - Владыкин провел ладонью по лацкану пиджака, - я пошил пять лет назад на деньги, полученные на вещевое довольствие. Хороший костюм, но уже износился. Короче, хорошая премия сейчас совсем не помешает.

     - Правильно, что в горпрокуратуру не перешли, - одобрил Ливанский. - Вы настоящий сыщик. С большой буквы сыщик.

     - Все, Юра, не вылизывай мне, а то щекотно, - Владыкин снова сделался строгим. - Для тебя есть поручение, - нацепив на нос очки, он достал ручку и стал заполнять бланк. - Запрос пишу в ОВИР, поедешь получишь там справку, подавала ли покойная гражданка Карпова документы для получения загранпаспорта. Если подавала, то когда.

     - А почему это нас интересует?

     - Не в Сочи же она ранней весной собралась с тремя-то чемоданами и дорожными сумками? Затем отправляйся на Зеленый проспект в Мосприватизацию. Выяснишь, не совершали ли Карпова сделок с недвижимостью. Возможно, продала она свою квартиру. А вот в посольствах справок о получении Карповой визы можем не получить. Для посольств прокурорский запрос - лишь бумажка. Топай, Юра, а я перекушу, с утра не жравши.

     Закончив писать, Владыкин протянул Ливанскому два запроса.

     - А я на работу к Карповой, это на задах института Склиифасовского.

     Владыкин повернул голову на стук в дверь. Долговязый прапорщик внутренних войск, переступил порог, пригнув голову, чтобы не задеть верхом фуражки притолоку. Подойдя к столу Владыкина, он протянул следователю почтовый конверт.

 

***

 

     - Для вас на вахте письмо оставили, личное.

     - Кто оставил?

     Владыкин повертел в руках конверт, на котором в графе «адрес» ровным подчерком кто-то написал: «Владыкину Геннадию Ивановичу. Личное.»

     - Не могу знать, - тонким юношеским голосом ответил прапорщик - была пересменка, когда я заступил на пост, письмо лежало на тумбочке, где телефон.

     - Чай пьете целыми днями, - проворчал Владыкин, отрывая от края конверта узкую бумажную полоску и вытряхивая письмо на стол. - А преступники шастают взад назад, письма следователям оставляют личные. Все, свободен.

     - Да мое дежурство только началось, - прапорщик козырнул и вышел из кабинета, преодолевая пространство метровыми шагами.

     Не зная, торопиться ли теперь в ОВИР или лучше повременить с этим делом, Ливанский, уже одетый, топтался возле своего стола, комкая в руках вязаную шапочку. Сейчас лучше к Владыкину с вопросами не приставать, все скажет сам, если сочтет нужным. Закрыв тонкую папку с делом об убийстве Карповой, Ливанский положил её на край следовательского стола.

     - Сядь на место, Юра, - поднял глаза от письма Владыкин.

     - А как же ОВИР?

     - Подождет.

     Расстегнув «молнию», стажер скинул кожаную куртку, сел на место и стал бросать короткие взгляды на начальника. Что-то важное, это ясно. Следователь даже не скрывает заинтересованности, глазами ест письмо.

     - Ну, что я тебе только что говорил? - закончив чтение, Владыкин весело взглянул на стажера. - Говорил я тебе, что Ирошников любитель? Говорил, что он проколется именно потому что любитель?

     - Это убийство и письмо - звенья одной цепи? - робко поинтересовался Ливанский.

     - Брось ты этот лексикон: звенья цепи, - Владыкин не мог согнать с лица самодовольную улыбку. - Выражайся яснее. Да, скорее всего письмо и убийство вещи взаимосвязанные. Тут, - он ткнул пальцем в исписанный листок, - Ирошников пытается логично объяснить свои действия Я, мол, ни при чем, меня подставляют. А в конце письма обвиняет в преступлениях врача со своей подстанции некоего Вербицкого. Мол, именно Вербицкий и хочет честного Ирошникова утопить. Я разговаривал со всеми врачами с их подстанции, был в кадрах, личные дела смотрел. И Вербицкого хорошо помню. Отзываются о нем, как о прекрасном враче, семьянине образцовом. За глаза, правда, говорят, что он подкаблучник. Такой и мухи не обидит. И этого несчастного Вербицкого, кстати, своего хорошего приятеля, Ирошников пытается оговорить. А тот про Ирошникова худого слова не сказал. Я бы на месте Ирошникова, не стал называть Вербицкого, выбрал более подходящего кандидата. Лучше всего, постороннего человека, не из этой обоймы, не из врачей. В этом случае следователь должен был проверить сведения, установить личность и так далее.

     - А может, все-таки проверить этого Вербицкого?

     - В Москве народу десять миллионов, каждого не проверишь. Нам нужен Ирошников, и только он. Усек?

     - Само собой, - кивнул стажер. - Только не пойму, зачем он тогда это письмо написал? В чем его интерес?

     - Как в чем? - Владыкин продолжал улыбаться. - Он понял, что мы подошли слишком близко. И хочет выиграть время, сбить нас со следа и смотаться из города. Видимо, Карповой он предложил переехать из Москвы, скажем, в Петербург. Ну, сменить обстановку и все такое, пообещал жениться. Та и рада стараться. С работы уволилась: я готова, милый, упаковалась. При обыске мы не нашли у Карповой ни ценностей, ни денег. Видимо, она последняя московская жертва. А мне он через какого-нибудь пацана с улицы передает это письмо. Лови убийцу, Владыкин. Хитрый он все-таки малый, но с письмом перестарался.

     - А про Питер вы так сказали, к слову? - в эту минуту Ливанский испытывал безотчетное волнение.

     - Ирошников несколько лет жил в детдоме, - Владыкин сунул письмо обратно в конверт. - Кто отец - неизвестно. А мать какая-то пьянчужка, лишена судом родительских прав, когда сыну ещё и десяти лет не исполнилось. Спустя год умерла. Позднее сестра матери в Ленинграде отыскалась. Предложила Ирошникову, в то время шестнадцатилетнему подростку, перебраться к ней. Сейчас она на пенсии, живет одна. А прежде работала заместителем директора кинотеатра. Но Ирошников не огласился ехать к тетке. После детдома за ним закрепили комнату в Подмосковье. Служил в армии, потом поступил в первый мединститут, ныне университет. Потом работал на «скорой». Одно время перешел на труповозку, чтобы расплатиться за кооперативную квартиру. Он рассчитался за квартиру и вернулся на «скорую», а с недавнего времени, видимо, решил, что деньги можно легче зарабатывать.

     Владыкин набрал четырехзначный телефонный номер, спросил у секретаря, на месте ли прокурор и можно ли зайти к нему через полчаса. Получив утвердительный ответ, Владыкин спрятал конверт в кармане пиджака, пообещав стажеру дать почитать письмо позже.

     - Сейчас набросаем план оперативно-розыскных мероприятий, вместе поднимемся к прокурору и получим «добро», - Владыкин придвинул к себе чистый лист бумаги. - Вот ты, Юра, окажись на месте Ирошникова, куда бы направился?

     - Не знаю, - Ливанский натужно высморкался в платок. - Может, к тетке и поехал. А может, ещё куда. Но в Москве бы не остался. С другой стороны, у тетки можно засветиться.

     - Во-первых, Ирошников думает, что о существовании его тетки мы ничего не знаем, - Владыкин снял колпачок с ручки. - Во-вторых, он одинокая душа. Роднее этой бабы, тетки то есть, у него нет никого. Рубль за сто, что к ней он и поедет. Это, Юра, и есть любительщина. Ты бы не поехал, ты какой никакой сыщик, рассуждаешь трезво и логично, как профессионал. Ты бы и письмо в прокуратуру не написал. А он другой человек.

     - Конечно, вы правы, - польщенный Ливанский утонул в своем счастье.

     - Письмо принесли недавно, значит, Ирошников ещё в Москве, - Владыкин что-то записал на бумаге. - Начать надо сей же момент, с Ленинградского вокзала начать. Взять под контроль все поезда до Питера, всех пассажиров. Плюс аэропорт, хотя туда он вряд не сунется, слишком рискованно.

     - А что еще?

     - У прокурора узнаешь, - Владыкин встал и, собрав со стола все папки, запер их в сейфе. - Пойдем к начальству, доложимся. Знаешь, Юра, я не люблю громких слов, пафоса, высокого штиля, поэтических выражений. Но сейчас мне хочется кое-что сказать почти что стихами. И я скажу: яйца Ирошникова в наших руках.

 

***

 

     Через полтора часа Ливанский вышел из здания прокуратуры, посмотрев на часы, заспешил к троллейбусной остановке. Кто-то из встречных пешеходов больно толкнул Ливанского в плечо, назвал по имени. Остановившись, стажер увидел перед собой румяную физиономию следователя Богомолова.

     - Куда спешишь? - Богомолов, как всегда, улыбался.

     - Владыкин дал поручение за бумажкой одной съездить, - Ливанский потер ладонью ушибленное плечо. - Это дело по порезанной проститутке я в сейф запер. Если сейчас хотите забрать, ключи у Владыкина.

     - А, с этим успеется, - отмахнулся Богомолов. - Владыкин, смотрю, тебя совсем загонял. Потерпи, не долго уж тебе стажером осталось мучиться.

     - Я не мучаюсь, мне нравится с ним работать, - искренне признался Ливанский.

     - А с этим убийцей как дела продвигаются?

     - Ловим, - Ливанский решил не раскрывать подробностей дела.

     - Ловите, - усмехнулся Богомолов. - Владыкин спекся. Весь песок из него высыпался, а нюх сыщика пропал. А что делать? Как говориться, годы берут свое. Теперь он уже и собственную собаку не поймает, если она от него вдруг убежит. Не то что серийного убийцу, про которого уже вся Москва говорит.

     - Он не серийный убийца...

     - Да это без разницы, - лицо Богомолова стало недовольным, даже злым. - Вся эта терминология для меня - тьфу, - Богомолов и вправду пустил под ноги длинный тягучий плевок. - Это Владыкин большой спец по терминам, так сказать, теоретически подкован. А убийцу этого все равно не поймает. Завалит дело. Не тому человеку расследование поручили, не тому.

     - А кому, по-вашему, нужно было поручить?

     Ливанский, уже собравшийся рассказать Богомолову о письме, смолчал.

     - Кому поручить? - Богомолов удивился вопросу. - А что в следственном отделе нет достойных людей, молодых и толковых? А Владыкин пусть бы занимался своим любимым делом: раскручивал убийства на бытовой почве. Бытовуху он ещё потянет.

     - Извини.

     Ливанский повернулся и опрометью бросился к раскрытым дверям троллейбуса.

 

Глава 26

 

     Заканчивая завтрак, Романов поглядывал то в окно то на Ольгу Ивановну, приходящую кухарку из поселковых, сновавшую по просторной дачной кухне от стола к холодильнику, от холодильника к плите и обратно к столу. Романов, поднявшийся с постели чуть свет, раньше обычного на целый час, жевал домашние вареники, запивая их кофе. Он никуда не торопился, а с утра портить настроение мыслями о неудачных делах совсем не хотелось. Но и подходящего предмета для рассуждений приятных тоже не находилось. За окном валил мокрый тяжелый снег. Бесформенные слипшиеся хлопья исчезали в черных лужах, прилипали к оконным стеклам и таяли.

     Жена ещё спит, потому что легла заполночь, проснется не скоро, а пока не с кем даже словом переброситься. О погоде, о том, что поясница побаливает, простым человеческим словом переброситься не с кем. Он положил в рот сочный вареник, сделал глоток кофе из белой кружки с надписью «Нью-Йорк» и нарисованным небоскребом. А эта кухарка Ольга Ивановна все время молчит, как дохлая рыба, наверное, думает, что так скорее сойдет за умную. Впрочем, это даже хорошо, что молчит, хуже, когда она открывает рот. Такое ляпнет, хоть стой, хоть падай. В прошлые выходные во время обеда кухарка подробно в живописных деталях рассказала, как стая одичавших собак возле поселкового магазина в клочья разорвала двух симпатичных кошек.

     - Снег-то, какой валит, - сказал Романов. - Будто зима вернулась.

     - Растает, по колено воды будет, - Ольга Ивановна поставила перед хозяином блюдечко с кусочком сыра и ветчины. - Яичницу вам сделать?

     - Нет, что-то не хочется, - ответил Романов, привыкший завтракать основательно. - Хотя ладно, пожарь пару яиц. Сегодня день трудный, может, вообще вез обеда останусь.

     Кухарка устремилась к холодильнику, а Романов, наблюдая за ней, раздумывал, почему Ольга Ивановна остается такой худой и плоской, хотя все время трется на кухне и может есть, сколько захочет. То ли у неё конституция такая, астеническая, - раздумывал Романов, - то ли муж все соки высосал. О муже Ольги Ивановны Романов знал только то, что тот работает в бойлерной поселкового детского сада. Романов, почему-то живущий в убеждении, что у деревенских и поселковых баб все мужья горькие пьяницы, всегда готовые вынести из дома последнее, и худобу кухарки объяснил беспросветным пьянством её мужа. «Ясно, алкаш какой-нибудь, подзаборник, - думал Романов, разглядывая худосочную спину кухарки. Вытягивает из неё все, что баба здесь, у меня зарабатывает. При таком-то муже не зажируешь».

     Романов съел последний остывший вареник и, осененный новой идеей, посмотрел на кухарку уже подозрительно. «А, может, они с мужем того, - он потер ладонью чисто выбритую щеку - Может, они вдвоем керосинят? На пару? Оттого и худая, как палка, от пьянства? Глупости, - поправил себя Романов, - это уже глупости. Спиртное в доме стоит на виду, а Ольга Ивановна никогда к бутылке не прикасалась».

     - Как ваш муж поживает? - осторожно спросил Романов. - Наверное, все продолжает восьмое марта отмечать, женский день? Остановиться не может?

     - Я бы ему поотмечала, - Ольга Ивановна переложила яичницу со сковородки на тарелку. - Выпил на праздник - и хватит.

     Она поставила тарелку перед Романовым. Вытерев руки о фартук, вышла из кухни. Обиделась что ли? И черт с ней, - решил Романов. По душам с этой кикиморой все равно не поговоришь. Он прислушался: шаги на втором этаже, какие-то шорохи, женский разговор. Значит, супруга проснулась и уже о чем-то беседует с поднявшейся наверх кухаркой. У женщин почему-то темы для разговоров находятся легко, сами собой. Проглотив жареное яйцо, Романов снова уставился в окно. Снег валил и валил. Сквозь эту белую полупрозрачную пелену он наблюдал, как охранник вывел из гаража сначала джип, затем «Вольво», машину, в которой Романов ездил на работу.

     Доев яичницу, он глотнул кофе и, взяв в руки хромированный пузатый кофейник, оказавшийся неожиданно легким, открыл крышку. На донышке плескалась кофейная гуща. Точно, эта Ольга не удосужилась сварить свежий кофе, разогрела вчерашний, а того и оставалось на чашку. Вот так, время болтать с хозяйкой у неё находится, а исполнять свои обязанности - тут её нет. Романов хотел крикнуть кухарку и строгим голосом сказать ей пару слов, но посмотрел на часы и передумал, уже и так за столом засиделся. Времени на то, чтобы отчитывать кухарку, ждать, когда она приготовит кофе, потом, обжигаясь, пить его, на все это времени уже не остается. Вытащив из пачки сигарету и закурив, он снова посмотрел в окно. Ольгу он отчитает завтра, живо поставит на место, а если та вздумает возражать, рассчитает её в пять минут и выставит из дома на улицу. Утренний кофе она ленится варить, думает, если хозяйка разговаривает с ней как с равной, значит, поблажки ей по штату положены, можно филонить. Романов оборвал собственный ход мыслей, сказав себе, что день впереди тяжелый, а пустяками накручивать нервы, значит, здоровье не жалеть. Ну, её к бесу, кухарку.

 

***

 

     Стряхнув пепел в тарелку, Романов наблюдал, как из трубы соседнего, через забор, дома валит черный густой дым. Словно поселковый сторож, туговатый на ухо дядя Сережа Звонарев, живущий с многодетной семьей в просторном казенном срубе, топит печь не дровами, а старыми автомобильными покрышками. Тоже фрукт этот сторож. Отставной майор, долговязый, ещё относительно молодой мужик, а такое зловоние по участкам разводит. На редкость тупой, непонятливый. И вдобавок глухой, как пень, как колода, как Бетховен глухой. А ещё сторож.

     Вот, нашелся новый объект душевного раздражения, уже не кухарка, а сторож. Романову больше не хотелось ни о чем думать, ничего замечать. В следующий раз он скажет сторожу: люди сюда, на природу, приезжают чистым воздухом дышать, а не той вонью, что ты разводишь из своей трубы. Выпиши себе дров или на худой конец угля. Романов раздавил недокуренную сигарету в тарелке, так порывисто встал из-за стола, что едва не опрокинул стул. Перед тем, как покинуть кухню, он ещё раз выглянул в окно: «Вольво» подали к крыльцу, у ворот стоял джип. Два охранника Воронин и Костя Смирнов стояли на ступеньках, дожидаясь хозяина, не замечали тяжелого мокрого снега.

     Увидев Романова в окне, Воронин поднял руку и помахал растопыренной пятерней. Романов широко улыбнулся, помахал рукой в ответ. Отойдя от подоконника, он, окончательно раздраженный панибратским приветствием Воронина, решил, что охранники все как один ещё те дармоеды и, если разобраться, законченные наглецы. Всю эту стаю разогнать пора, - решил Романов, проходя через коридор в каминную, всех разогнать, начать же с кухарки.

     Он взял с журнального столика кейс с документами, шагнул к каминной полке, заставленной фарфоровыми фигурками животных и семейными фотографиями в рамочках, и провел пальцем по её гладкой поверхности. Подушечка большого пальца сделалась темной от пыли. Вот и дожил: целый дом прислуги, а пыль с полок смахнуть некому. Придется сменить всех работников, всех дармоедов. Он вытер грязный палец носовым платком, накрутил код на цифровом замке кейса, вышел в прихожую. «Нужно сегодня же вечером поговорить с женой насчет прислуги, - думал Романов, зашнуровывая ботинки. Конечно, всех сразу не уволишь. Но кухарку и уборщицу - этих обязательно, этих в первую очередь». Пусть побегают по поселку в поисках работы, пусть покланяются. И везде отказ получат. Слухом земля полнится. Владельцы всех домов уже будут знать, что Романов рассчитал своих бездельниц. А если кто и возьмет, то на самую захудалую, не денежную работу. Пусть тогда повертятся.

     Перекинув через шею шарф, просунув руки в рукава темно синего ратинового пальто, он потянулся рукой к кепке, но передумал, надел на голову меховую шапку, подошел к перилам лестницы и поднял голову.

     - Я поехал, - крикнул Романов так громко, чтобы жена и в дальней комнате услышала его голос. - Ольга Ивановна, - теперь он кричал уже кухарке. - Спасибо за кофе. Напился я кофе вашего.

     - Юра, сейчас я спущусь, - голос жены донесся издалека. - Подожди, пожалуйста.

     Но Романов не стал ждать. Подхватив кейс, он вышел на крыльцо, захлопнул за собой дверь. Костя Смирнов уже сидел за баранкой, а Воронин распахнул перед Романовым заднюю дверцу «Вольво». Мокрый снег все валил с неба, зловонная труба на участке сторожа извергала все новые клубы черного дыма. Спустившись с крыльца, Романов коротко ответил на приветствие, устроился на заднем сидении, положив кейс на колени. Воронин захлопнул за Романовым дверцу, сел на переднее сидение рядом с водителем. Машина тронулась с места, проехав немного, остановилась возле ворот, пропуская вперед себя джип с тремя охранниками.

     - Сколько раз я просил не подогревать заднее сидение, - обратился Романов к сидевшему за рулем Косте Смирнову. - Я, что по твоему какая-нибудь баба мерзлявая? Только и мечтаю задницу погреть.

     - Прошлый раз вы напомнили, чтобы я подогревал сидение, - сказал Смирнов, пристраиваясь сзади джипа и выезжая из ворот на занесенную снегом грунтовку с глубокими черными колеями, полными талой воды. - Говорили: обязательно подогревай сиденье: простужаться не хочу.

     - Так прошлый раз холодно было, - вспомнил Романов. - Минусовая температура в салоне, ты и машину тогда, как следует, не прогрел. У меня чуть зад не примерз к этому, - он похлопал ладонью по сиденью. - А сегодня теплынь, хоть и снег. А ты раскочегарил, как в бане. Соображать надо.

     - Но я только подумал, - видя, что джип, не успев набрать скорость, остановился, Смирнов выжал педаль тормоза.

     Воронин, сразу уяснивший себе, что начальник встал не с той ноги, значит, лучше помолчать дорогой и уж Боже упаси вступать в спор с Романовым, толкнул Смирнова кулаком в бок, мол, не возражай. Костя зло посмотрел на Воронина, чмокнул губами и помотал головой, молча не соглашаясь с упреками начальника.

     - Ну, чего там они остановились? - Романов постучал костяшками пальцев по кейсу. - Чего они застряли? - он наклонился вперед, стараясь понять, почему вдруг остановилась впереди идущая машина, но за высоким джипом с темными стеклами дорогу было не разглядеть.

     - Черт, весь обзор загородил, - проворчал Костя, опустил стекло и высунул голову из машины. - А, вот в чем дело. Там «Жигули» впереди, забуксовали что ли?

     - Откуда тут «Жигули» эти взялись? - проворчал Романов. - Тут и не ездит никто на «Жигулях». Разве что муж за моей кухаркой приехал, истопник? Правда, он сейчас в глубоком запое. Ну, может пьяный и приехал. На новую поллитру не хватает, и приехал.

     Тут Романов сообразил, что говорит он глупости, только сам себя снова заводит, себе же нервы портит. Если рассуждать не эмоционально, а рационально, причина душевного раздражения отнюдь не в безалаберности кухарки или горничной и уж не в Косте Смирнове, подогревшем заднее сидение. И нечего придираться к людям. Романов не довел мысль до конца, повертев головой, он заметил, что сзади его «Вольво» останавливаются ещё одни «Жигули», светлые, пятой модели с залепленным грязью радиатором и номерным знаком. Воронин, уловив движение сзади, тоже обернулся. Он стремительно рванулся назад, подскочив на месте, обеими руками ухватился за плечо Романова, повалил его на заднее сиденье.

 

***

 

     Романов, не понимая, что происходит, молча упирался, пытаясь снова сесть.

     - Ложись, ложись на пол, - заорал Воронин в лицо Романова.

     Лишь услышав первый сухой хлопок пистолетного выстрела, Романов понял, что следует делать и чего от него добивается Воронин, пригибавший тело шефа к полу. Вдребезги разлетелось разбитое пулями заднее стекло, рассыпалось мелкими осколками по полу и сиденьям. Воронин видел, что какой-то человек стоял, упираясь для равновесия левой ладонью в капот «Жигулей». Правую руку с пистолетом человек вытянул вперед, прицеливаясь, то ли в Воронина, то ли в Костю Смирнова. С водительского места вылезал второй мужчина.

     Воронин полез за пазуху, потянул рукоятку автоматического пистолета Стечкина, но зацепил защелкой магазина матерчатую подкладку куртки, снова, уже с силой, дернул рукоятку, отведя плечо назад, едва не вырвал клок ткани. Смирнов, видимо, уже справившийся с собой, включил заднюю передачу, до упора вывернул руль, стремясь съехать с дороги.

     - Стреляй, ну, стреляй, - крикнул Смирнов.

     Три выстрела почти одновременно хлопнули где-то впереди, послышались ответные пистолетные выстрелы из джипа. Две неизвестно откуда прилетевшие пули продырявили ветровое стекло «Вольво». Смирнов газанул, машину повело боком, но задние колеса так и не вылезли из рыхлой колеи. Воронин, успевший встать коленями на сиденье, вытянул вперед правую руку с пистолетом, согнутыми пальцами другой руки нащупал рычаг на левой стороне затвора, снял пистолет с предохранителя.

     Поворачивая рычаг против часовой стрелки до упора, установил его в положение автоматической стрельбы. Костя выжал сцепление, «Вольво» плюнул жидкой грязью из-под колес, двигатель заревел и заглох. Воронин спустил курок. Три выстрела прогремели один за другим, прошив «Жигули», как консервную банку. Человек с пистолетом упал на снег и, пятясь задом, отполз за машину. Второй мужчина, выбравшийся с водительского места, низко пригнулся и тоже побежал за машину.

     - Мы сели, - крикнул Смирнов, толкая Воронина локтем в бок. - Слышь, мы сели.

     Кто-то невидимый дважды выстрелил из салона «Жигулей» через занесенное снегом лобовое стекло. Воронин ответил тремя выстрелами.

     - Меня, кажись, задели, - сказал Костя Смирнов, пригнув голову и плечи книзу, он схватился рукой за левое плечо продырявленной пуховой куртки. - Выходим через твою дверь. Воронин, обхватив рукоятку пистолета двумя уками, выстрелил в раздолбанное ветровое стекло «Жигулей».

     Романов, лежавший на полу между сидениями, ещё не успевший по-настоящему испугаться, таращил глаза и ничего не видел кроме мокрого резинового коврика у своей щеки. Он прислушивался к звукам выстрелов и чувствовал, как под меховой шапкой щекочут кожу капельки пота.

     - Выбирайся через свою дверь, - крикнул Костя, но Воронин не пошевелился.

     - Где оружие? - подал слабый голос Романов. - Дайте мне хоть что-нибудь.

     - Там, в джипе оружие, - Костя поджал ноги, спускаясь ниже. - Ружья помповые, автомат семьдесят четвертый «сучка», там до хрена оружия, в джипе.

     - А почему оно в джипе? - Романов инстинктивно сверху закрывал себя кейсом, как щитом.

     - Откуда я знаю? - Костя застонал. - Меня вот подстрелили. Вот так, подстрелили. У меня у самого ничего нет, - неловко уперевшись простреленной ключицей в сиденье, Костя застонал от боли громко, почти во весь голос.

     - Хватит тебе стонать, - рявкнул Воронин, не снимая с прицела расстрелянные «Жигули».

     - Что мне, хрюкать перед смертью? - Костя снова застонал, не находя удобного места раздробленному пулей плечу.

     Воронин, так и не найдя цели, левой рукой нащупал ручку, толкнул дверцу от себя.

     - Слышь, Юрий Сергеич, - он постучал той же левой рукой по кейсу, прикрывавшему Романова. - Вылезай из машины. На обочину ползи, в кювет.

 

***

 

     Светлана Петровна Романова спустилась вниз, когда машина мужа, мигнув красным светом задних фонарей, выкатилась за ворота. Она наблюдала через окно, как оставшийся в будке у ворот единственный охранник, быстрым шагом вышел из своего помещения, бросил в снег сигарету и, вышел через калитку с территории участка, скрылся за глухим забором. Куда это он? Безотчетное беспокойство вытолкнуло Светлану Петровну из дома, за дверь, под покатый навес крыльца. Остановившись и замерев на минуту, она услышала выстрелы. Светлана Петровна зачем-то пошарила рукой в кармане яркого спортивного костюма, все ещё не смея поверить в страшную реальность происходящего, обернулась к выбежавшей вслед кухарке, слышит ли та выстрелы за забором. Но бестолковая Ольга, поняв, что происходит неладное, лишь таращила глаза, прислушивалась, склонив голову набок и выставив вперед правое ухо.

     Сорвавшись с крыльца, Светлана Петровна опрометью бросилась к воротам, добежав, толкнулась в полуприкрытую калитку, выскочила на дорогу и остановилась, хватая широко раскрытым ртом воздух вперемежку с мокрым снегом. Там, за белой снежной завесой метрах в двухстах от ворот, казалось, стояли какие-то машины, казалось, двигались тени людей. Там что-то происходило, но не разобрать что. Выстрел, два выстрела и ещё один. Светлана Петровна сделала пару шагов вперед, к этим машинам, к этим выстрелам, к мужу, но остановилась, бросилась назад, в дом.

     Проскочив калитку, она поскользнулась, сохраняя равновесие, замазала в воздухе руками, глянула себе под ноги. Оказалось, обута она вовсе не в ботинки или кроссовки, а в матерчатые домашние тапочки. Взбежав на крыльцо, она ворвалась в прихожую, столкнулась с дежурившей у двери кухаркой. Кажется, та что-то спросила, что-то прокричала. Это не важно. Вбежав в каминную, где в углу подпирал потолок металлический ружейный шкаф, Светлана Петровна остановилась возле кресел и чуть не расплакалась. На дверце шкафа блестел хромированный шведский замок.

     - Ольга, - голос Светланы Петровны сорвался на тонкий крин. - Ключи... Где ключи от этого замка?

     Ольга Ивановна, вбежав в каминную вслед за хозяйкой, встала рядом, задумалась на секунду.

     - Так у Юрия Сергеевича ключи. У него две связки. Одна от дома, другая от работы. Давайте я к сторожу сбегаю.

     - Я сама, - Светлана Петровна успела перевести дыхание. - Черт, зачем нужно оружие, если оно заперто.

     Резко повернувшись, он добежала до крыльца, вспомнила, что нужно поменять тапочки на ботинки, но времени переобуваться не оставалось. И еще, нужно было сказать кухарке, чтобы звонила в милицию. Но пока приедут, столько времени пройдет. И Ольга должно быть и сама догадается в милицию позвонить. Теперь Светлана Петровна знала, что делать.

     Свернув с тропинки к участку сторожа, она пробежала метров пятьдесят до калитки, ведущий с их участка к казенному срубу Звонарева и тут, наколов ногу обо что-то острое, сообразила, что осталась в тонких бумажных носках, тапочки потерялись где-то там, на снежной целине. «Лишь бы и он замок не повесил, - бормотала Светлана Петровна, - а то придется в обход, по забору». Но калитка сторожа, скрипнув проржавевшими петлями, отворилась. Смахнув с глаз липкий снег, Светлана Петровна побежала дальше, чувствуя предательскую слабость в ногах. Клубы дыма по-прежнему ползли из трубы сторожки, застилая своей чернотой полнеба.

 

***

 

     Романов лежал на боку в кювете у дороги, глубоко провалившись левым плечом в мокрый снег. В двух метрах от него распластался на животе Воронин. Между ними и машиной, издырявленной пулями, в двух шагах от обочины вытянулся поперек дороги Костя Смирнов. Его тело, обтянутое желтой пуховой курткой и уже густо припорошенное снегом, напоминало то ли осевший сугроб, то ли кучу мусора с человеческой головой. Романов приподнимался на локтях и видел проступающую сквозь снежный налет желтизну куртки, видел Костины волосы, спутанные мокрые волосы, розовый подбородок, раскрытые глаза, смотревшие куда-то в белую даль. Романов снял с головы шапку, все время наползавшую на лоб, отбросил её в сторону, на дорогу, сдернул шарф, распахнул пальто. Он снова высоко поднял голову, стремясь разобрать, что происходит там впереди с джипом, но увидел только тяжелый снег, все падавший и падавший на землю. Он повернулся к Воронину.

     - Надо бы вынести его, - Романов кивнул на Костю.

     - Лежи ты, - сморщился Воронин. - Лежи, где лежишь. Он готов.

     Романов долгим бессмысленным взглядом смотрел на Воронина, наблюдая, как на правом рукаве телохранителя медленно расплывается красное, вытянутое книзу пятно. Только тут Романов запоздало сообразил, что Воронин держит пистолет в левой руке, а красное пятно на рукаве - кровь.

     - Ты ранен? - в голосе Романова слышалось детское удивление.

     - Да, ранен. От меня, мать твою, пули не отскакивают.

     Воронин выстрелил, как показалось Романову, вникуда, в белую снежную завесу. Справа и слева грохнули ответные выстрелы. Романов вжался в снег, но лишь кончилась пальба, он снова поднял голову.

     - Ты хоть убил кого? - спросил он

     - Вроде завалил одного или двух. Не знаю. Не вижу ни хрена из-за снега.

     Чуть не застонав от бессилия, Романов положил голову на снег и услышал новые выстрелы, уже со стороны джипа. Один, второй, пятый... Но вот стало тихо, так тихо, что, казалось, можно услышать шорох падающего снега. А вот это уже другой звук, шаги, будто кто-то бежит к ним, прямо к ним Романов поднял голову. По обочине, шатаясь из стороны в сторону, очень медленно брел человек в серой плащевой куртке с большим кровавым пятном на груди. Человек прижимал к лицу залитые кровью раскрытые ладони. Романов догадался, что раненый один из охранников, сидевших в джипе. Как его там? Как его зовут? Романов хотел крикнуть охраннику, чтобы бежал к ним, прыгал с дороги на обочину.

     - Эй, эй, ты, эй...

     Романов так и не вспомнил имя охранника, замахал рукой, стараясь привлечь его внимание. Издав какое-то странное мычание, раненый охранник остановился посередине дороги в нескольких шагах от передка «Вольво», отнял руки от лица, и Романов во всех страшных деталях увидел это лицо: маленькую, совсем не похожую на человеческую кровавую мордочку, мясной обрубок с белыми глазами. Пуля совершенно обезобразила лицо, вырвав нижнюю челюсть. Охранник вращал белыми глазами и ничего вокруг не видел.

     Два выстрела прогремели ниоткуда. Трижды выстрелил в ответ Воронин. Человек с отстреленной челюстью, выбросив вперед руки, упал грудью в дорожную колею, затопленную талой водой. Воронин перевернулся с живота на спину, ловко действуя одной рукой, вытащил пустую обойму, достал из нагрудного кармана куртки снаряженную, сунул её в рукоятку пистолета. Он снова перевернулся на живот. Романов заметил, что кровавое пятно на рукаве Воронина выросло, вытянулось вдоль всего плеча до самого локтя.

     - Еще минут пять-десять - и перестреляют нас здесь, - не поворачивая головы к Романову, сказал Воронин. - Попробуй доползти хоть до того забора, хоть до тех деревьев доползи. Не лежи тут рядом со мной.

     - Доползти, - повторил Романов.

     Теперь он вдруг потерял ориентировку в пространстве, заработал локтями, выбираясь под пули, на дорогу, но снова съехал на обочину, чувствуя, что задрался вверх пиджак и рубаха, оголился живот. Тогда он поднялся на колени и на карачках пополз в противоположную сторону, к забору, но не успел проделать и пяти метров, как снова услышал пистолетную пальбу. Пуля обожгла бедро выше колена, свет в глазах померк, будто кто-то там наверху, выключил небесное светило. Романов повалился на бок, но тут открыл глаза и опять увидел свет.

 

***

 

     Светлана Петровна влетела на крыльцо сторожки, слыша, как с другой стороны дома залаяла, зазвенела цепью овчарка Рекс. Проскакивая темные сени, Светлана Петровна ударилась локтем о висевший на стене велосипед, уронила на пол жестяной таз и, споткнувшись о него и едва не упав, вбежала в комнату, остановилась посередине, дико озираясь по сторонам.

     Громко играло радио. Сторож Звонарев в душегрейке из щипаного кролика поверх клетчатой рубашки сидел на низкой скамейке возле печи, подкладывая в топку обрезки линолеума, оставшиеся ещё с осени от ремонта кухни и сеней. Увидев Светлану Петровну, Звонарев быстро поднялся, встал во весь свой двухметровый рост и вопросительно посмотрел на женщину.

     - А я детей с Дашей в город отправил на автобусе, - сказал Звонарев, решивший, что гостья пришла к его жене. - Автобус час как ушел.

     - Там, там, на дороге, - Светлана Петровна задыхалась, глотала слова. - Там Юру...

     - Что случилось? - Звонарев шагнул ближе, его лицо сделалось напряженным. Он смотрел на женщину сверху вниз, стараясь разобрать, понять её слова. - Что?

     - Там, на дороге, - Светлана Петровна задрала голову кверху, вспомнив, что сторож глуховат и ему нужно кричать. - Там, на дороге, Юру убили. Там Юру убивают.

     - Какого Юру? - не понял Звонарев.

     - Юру, мужа моего, - слезы бессилия и злости на глупого сторожа брызнули из глаз. - Понимаешь, мужа моего там убивают, - Светлана Петровна перекричала звуки радио. - Понимаешь?

     Звонарев шагнул к окну, но поменял решение, побежал в соседнюю комнату, вернулся с двустволкой в руке, на ходу заталкивая горсть патронов в карман брюк. Не обращая больше внимания на Светлану Петровну, стоявшую посередине горницы, он выбежал в сени, хлопнув дверью. Сапоги сторожа застучали по ступенькам крыльца. Светлана Петровна громко дышала, ладонью вытирая с мокрого лица талые снежинки и слезы, старалась сообразить, что же делать дальше. Бежать обратно в дом, к телефону, звонить в милицию или опрометью мчаться вслед за Звонаревым? Догадавшись, что кухарка, скорее всего уже позвонила в милицию, Светлана Петровна заспешила к выходу, чувствуя, что ноги стали совсем непослушными, ватными, а значит, быстро бежать она уже не сможет, сил не хватит.

     Успевший отвязать собаку сторож на своих длинных ногах, как на ходулях, странными прыжками добежал до калитки, размахивая ружьем, пропустил вперед Рекса и скрылся за глухим забором. Светлана Петровна на непослушных ногах поспешила за Звонаревым.

 

***

 

     Романов, волоча за собой простреленную ногу, отполз обратно к обочине, ближе к Воронину, оставляя за собой на снегу гладкую багровую полосу. Казалось, в бедро вогнали раскаленный штырь. Левая штанина стала влажной, тяжелой от крови. Перевернувшись на спину, Романов ощупал ногу. Кажется, кость задета, слегка задета. Но почему же тогда так много крови?

     - Что делать? - крикнул он Воронину.

     - Жгут надо наложить, - Воронин не обернулся, держа пистолет в левой руке, он смотрел вперед, в белую снежную муть, но почти ничего не видел. - Нож есть?

     - Есть, - Романов вспомнил о складном ноже, что подарил ему на день рождения Егоров.

     - Режь штанину и наложи жгут, - Воронин прислушался: ни выстрелов, ни человеческих голосов, тишина.

     Романов нашел в кармане пальто нож, зубами вытащил из ручки лезвие, поставил фиксатор. Другой рукой он натянул штанину, распорол её поперек, ниже кармана. Спустив отрезанную штанину, он увидел кровавое бедро, черное, неестественно большое отверстие от огнестрельного ранения и неровный ошметок артерии толщиной с большой палец, торчащий из этой черной дырки. Кровь не просто сочилась из раны, она била горячим обжигающим потоком, фонтанировала. Романов испытал страх и первую слабость в пальцах. Он вдруг вспомнил, что ранение в бедро врачи считают тяжелым, а кровью можно запросто истечь за три-четыре минуты.

     Он взглянул на рану и словно увидел себя, сидящего в луже крови, со стороны. Раскрытый нож выпал из руки, сердце забилось часто и неровно. Сердце вырвалось из груди, как засидевшаяся в клетке птица, взмыло в серое мглистое небо, вернулось на землю кусочком льда и разбилось, рассыпалось на мелкие осколки. Эти осколки налипали на ладони, на горячее лицо. Грянул выстрел, близко, почти над самым ухом. Романов пришел в себя. Что-то кричал Воронин, но слова почему-то звучали неразборчиво, до сознания доходило лишь одно единственное слово «жгут». Дрожавшими от слабости руками Романов развязал узел галстука, перекинул галстук через бедро, выше раны. Сделав узел, что есть силы, потянул в разные стороны концы галстука, сделал второй узел.

     Отыскав ладонью провалившийся в снег нож, Романов убрал фиксатор, закрыл лезвие, просунул длинную рукоятку между галстуком и бедром, несколько раз крутанул её по часовой стрелке, вложив в эти движения все силы, что ещё оставались. «Ничего, - попытался успокоить себя Романов, - раны заживают, кости срастаются. Все обойдется, все будет хорошо. Лишь снова пуля не попала». Он перестал чувствовать простреленную ногу, попытался перевернуться со спины на бок, чтобы снег не летел в лицо, но не смог.

     - Не стреляйте, дайте нам уйти, - услышал он крик с дороги.

     - Уходите, мы не стреляем, - крикнул в ответ Воронин. - Мы даже вас не видим. Уходите.

     - Так мы уходим? Мы не стреляем.

     - Уходите, - Воронин закашлялся. - Уходите. Мы тоже не стреляем.

     - Уходите, - прошептал Романов. - Уходите же.

     Голова скатилась на плечо, он снова потерял сознание. Полуприкрытыми глазами сквозь завесу летящего снега он увидел летнюю поляну. Девочка, почти ребенок, наклоняясь к траве, выбирала из неё желуди и складывала их в задранный фартук. Романов сделал несколько шагов к древнему дубу, любуясь игрой солнечных бликов в траве, вдыхая аромат коры и сохлых листьев, шуршавших под ногами. Девочка, переходя с места на место, остановилась, задрав голову кверху, вопросительно посмотрела на Романова голубыми, как небо, глазами. Но ничего не спросила, а продолжила делать наклоны, собирая желуди. Он вспомнил, что и сам мальчишкой мастерил из желудей человечков и забавных животных.

     Романов раскрыл рот, чтобы сказать добрые, идущие от сердца слова, но тут увидел, что задранный фартук девочки полон вовсе не желудей, а стреляных гильз. «Если тут лежал гильзы, рядом могут оказаться плохие дяди с оружием, - сказал Романов. - Лучше уходи домой. Кстати, зачем тебе гильзы?» «Вот, сами настреляют, а потом спрашивают», - девочка надула розовые губки, кажется, собираясь заплакать. «Еще спрашивают», - повторила она и действительно заплакала, но как-то тяжело, по-взрослому, со всхлипами и стонами. Край фартука выпал из руки, гильзы разлетелись по сторонам, потерялись в сухих листьях и траве. Девочка плакала, утопив лицо в раскрытых ладонях, плакала так горько, так пронзительно, что Романов решил утешить её, во что бы то ни стало.

     «Не плачь», - он присел на корточки, погладил ребенка по плечу. «Не плачь, я тебе денежку дам», - сказал он. Девочка всхлипнула, подняла голову. Но Романов увидел перед собой не детскую мордашку. Он увидел вместо лица кровавый обрубок размером с кулак. Кровавый обрубок без нижней челюсти, без зубов и носа. Круглые белые глаза, полные нечеловеческой боли, горели ненавистью и злобой. Романов закричал от неожиданности и очнулся, вытер с лица талый снег и испарину. Если уж девочки кровавые видятся, то уж точно сдохну, скоро уж сдохну, - решил он. Подняв голову, Романов убедился, что полулежит в кровавой луже. Зато кровь из бедра, плотно перетянутого галстуком, почти не сочилась. Романов застонал от боли, от собственного бессилия, снова опустил голову. А снег, густой мокрый снег, все падал и падал. Стало совсем тихо. Лишь Воронин громко сопел где-то рядом. И лаяла собака. Этот собачий лай все приближался, становился все отчетливее, все злее.

 

***

 

     Светлана Петровна, на поспевавшая за сторожем Звонаревым, бежала по дороге, что было сил, увязая босыми ногами в вязком месиве из земли и снега. Она несколько раз падала, перепачкав в грязи руки, грудь и даже лицо, вставала, хотя, казалось, сил для того, чтобы подняться, уже не осталось, снова бежала вдогонку за Звонаревым. Впереди сторожа мчался Рекс, готовый броситься на противника и выгрызть тому горло. «Фас, фас их», - кричал Звонарев. Он кричал ещё что-то, но Светлана Петровна не могла разобрать слов.

     В очередной раз поскользнувшись в дорожной колее, она сообразила, что легче бежать по снежной обочине, хоть в черную жижу не упадешь лицом. Наконец, она увидела метрах в двадцати от себя прямую спину сторожа. Собака пропала из вида уже давно. Звонарев стоял посередине дороги и, переломив ружье, загонял патроны в патронник. «Тьфу, он даже свою пукалку не зарядил», - Светлана Петровна была готова наброситься с кулаками на бестолкового сторожа, но вместо этого, она остановилась, замерла на месте, услышав несколько выстрелов, пронзительный лай и визг подстреленного Рекса, ещё два выстрела, ещё три. Собака перестала лаять и визжать.

     Светлана Петровна соображала, бежать ли дальше, к уже близким машинам или пока постоять здесь, на обочине. Она наблюдала, как Звонарев поднял ружье, плотно упер приклад в плечо и долго целился. Сторож выстрелил сперва из одного, потом из другого ствола. Он опустил ружье, переломил его надвое, выбросил под ноги стреляные гильзы и полез в карман брюк за патронами.

     Кто-то кричал с обочины, от автомобилей Светлане Петровне показалось, что она узнала голос Воронина. Тугой на ухо Звонарев продолжал вставлять патроны в патронник, а, зарядив ружье, начал ловить на мушку видимую ему одному цель.

     - Не стреляйте, - крикнул с обочины Воронин. - Не стреляйте же, мать вашу.

     Сторож и вправду не успел спустить курок. Несколько выстрелов почти одновременно прогремели с противоположной стороны. Звонарев выпустил из рук ружье, постоял секунду и, подломившись в коленках, повалился на бок. Светлане Петровне показалось, что она закричала в голос, но вместо крика из груди вырвался жалобный мышиный писк. С открытым в немом крике ртом она стояла на обочине дороги, слышала рядом беспорядочную пистолетную стрельбу, неожиданно возникшую и так же неожиданно оборвавшуюся, и даже не догадалась поберечься, лечь в снег.

     В голове били колокола, крупно дрожавшие руки вытирали с глаз влагу. Светлана Петровна лунатической походкой дошагала до тела Звонарева, опустилась на корточки, повернула к себе голову сторожа с большой черной дыркой над правым глазом, снова поднялась на ноги и побрела дальше. На дороге ей попалась собака, почти утонувшая грудью и мордой в глубокой колее. Рядом с собакой лежал, подобрав ноги к животу, незнакомый мужчина в серо-зеленой камуфляжной форме. Светлана Петровна снова выбралась на обочину, сделала несколько шагов вперед, увидела перед собой разорванную пулей шапку, показалось, шапку мужа. Теперь она закричала в голос. Она смотрела на расстрелянные машины, размазывая по лицу грязь. Там, в «Вольво» должен лежать Юра...

     - Эй, черт побери, я здесь, - Романов смотрел снизу вверх из кювета на жену, маячившую на дороге, как бесплотная тень. - Иди сюда.

     Романов видел, как Светлана Петровна, услышав его голос, оступаясь и припадая на одну ногу, стала спускаться вниз, к нему. Романову стало легче, отступила боль и смертная тоска неопределенности. Он понял, что выжил, спасся самым чудесным образом. Голова кружилась от слабости, белый, такой прекрасный снежный мир, похожий на балетную декорацию, плыл перед глазами. Романов испугался, что снова потеряет сознание и там, глядишь, умрет в беспамятстве. Он сжал слабые пальцы, стараясь остаться в этом реальном мире. Он понял, что Светлана Петровна сидит рядом с ним, подложив ладонь под его голову, другой рукой гладит мужа по лбу и щекам.

     - Кажется, помираю я, - сказал Воронин откуда-то издалека. - Кажись, сердце лопнуло. Жену со вчерашнего не видел. Записку ей оставил. Чтобы не волновалась. А меня вот убили. Вот и убили меня.

     - Потерпите, - Светлана Петрова повернула голову к Воронину. - Пожалуйста, потерпите. Все обойдется. Все будет хорошо

     - Сейчас умру, - сказал Воронин. - Мне в сердце попали. И в живот. Сейчас вот умру. Все, сейчас умру.

     Светлана Петровна гладила Романова по мокрым волосам, приговаривая: «Потерпи, приедет «скорая». Вот-вот врачи приедут». Она сидела на снегу, плакала и терзалась вопросом: догадался ли хоть кто-то из соседей эту «скорую» вызвать.

     - Не плачь, мне и так худо, - сказал Романов. - Теперь я не умру.

     И вправду, стало легче, мир перестал вертеться перед глазами, подул ветер, отгоняя прочь тяжелые снежные тучи. Романов поднял голову, посмотрел на Воронина.

     - Он смотрит на меня, - сказал Романов.

     - Он никуда не смотрит, он умер, - Светлана Петровна сдернула с себя испачканную грязью спортивную куртку, оставшись в одной майке с короткими рукавами. Свернув куртку вдвое, сунула её под голову мужа.

     - Пожалуйста, закрой ему глаза, - попросил Романов. - Он смотрит на меня

     - Это тебе кажется. Он умер.

     Светлана Петровна прислушалась. Сирены милицейских машин или «скорой помощи» приближались, становились все громче.

     Она снова заплакала, на этот раз от счастья.

 

Глава 27

 

     Егоров оставил свой джип на служебной стоянке и, засунув руки в карманы куртки, прошагал двести метров до входа в офис. Он уже прошел тамбур между дверей, хотел поздороваться с охранником, но не увидел знакомого лица. Дорогу Егорова преградили два коротко стриженных парня в одинаковых темных костюмах. Они плечо к плечу стояли перед Егоровым и улыбались. Он в замешательстве шагнул назад, сообразив: что-то не ладно, если начальника службы охраны не пускают в офис какие-то мордовороты. Немая сцена могла продолжаться бесконечно долго, но Егоров справился с замешательством.

     - Ну, что сей сон означает? - спросил он мрачно.

     - А вы, простите, Егоров? - вежливо спросил один из молодых людей. - Я не ошибся?

     - Ты не ошибся, - кивнул Егоров, сейчас не было времени на порожние разговоры. - А теперь можно пройти?

     - Очень сожалеем, но был приказ вас в офис не пускать, - сказал второй молодой человек. - Простите, но мы только выполняем приказ. Сейчас спустится наш начальник Васильченко Анатолий Сергеевич, он вам все объяснит.

     - Никакого Ваильченко не знаю, пока я здесь начальник службы безопасности, - проворчал Егоров, понимая, что препирательства не имеют смысла.

     - Очень сожалеем, но так получилось. У нас приказ. Вот дверь в комнату посетителей. Посидите пока там, а Васильченко спустится.

     Один из парней поднял трубку висящего на стене телефона.

     Другой парень распахнул перед Егоровым дверь в небольшую комнату, часто пустовавшую, со стоящими вдоль стен стульями и однотумбовым письменным столом. Егоров, поняв, что вразумительных объяснений все равно не получишь, придется ждать неизвестно откуда взявшегося Васильченко, переступил порог, огляделся по сторонам, повесил кепку на металлическую вешалку и расстегнул куртку. Он устроился за письменным столом, положив локти на столешницу, и минут пять развлекался, раскачиваясь на задних ножках стула. Когда это занятие надоело, Егоров закурил и, придвинув ближе пластмассовую пепельницу, уставился в зарешеченное окно, выходившее во внутренний двор.

     За этим окном решительно ничего не происходило, только какой-то мужик в ватнике расхаживал взад-вперед, неся на плече совковую лопату, как ружье. Егоров зевнул и отвернулся, испытывая тяжелую сонливость. Он чуть свет побывал в пустой квартире Лены Романовой, снял «жучки» и отогнал в гараж «Жигули» с записывающей аппаратурой.

     Затем он пересел в свой джип и с тяжелым сердцем поехал к вдове Воронина. Он сказал Марии Петровне все слова утешения, что смог вспомнить дорогой. Женщина, уже надевшая черное платье и вдовий платок, занавесившая зеркала тряпками, смотрела на Егорова сухими глазами. «Теперь я одна осталась, - сказала она. - А Илья... Я так и знала, что он плохо кончит. Сердце чувствовало: не сегодня, так завтра что-то случится, что-то страшное». «Это был день как день и ничто не предвещало плохого», - Егоров маялся, не зная, что ответить, страдал от своего косноязычия и от какого-то сладкого вонючего запаха, исходившего то ли от сухих веток ладана, то ли от ароматических свечей, зачем-то зажженных на столе. «Все материальные расходы возьмем на себя», - сказал он. «Чего уж вы там на себя возьмете? - отмахнулась Мария Петровна. - Я откладывала на черный день. И вот он наступил, самый черный день. Сегодня они там, в морге делают вскрытие, а похороны в понедельник. Только в понедельник выдадут тело». Егоров машинально кивал головой, все слова казались ему никчемными, пустыми. «Я ещё заеду вечером», - сказал он и ушел, чувствуя себя виноватым и стремясь понять природу этого чувства.

 

***

 

     - Добрый день, - невысокий худощавый мужчина в дорогом двубортном костюме вошел в комнату посетителей, подошел к Егорову и протянул руку. - Простите, что задерживаю вас. Срочные дела.

     Егоров раскачивался на задних ножках стула и делал вид, что не замечает протянутой руки.

     - Что это за цирк в коридоре устроили? - Егоров посмотрел в окно. - Кто эти люди? И вас не имею чести.

     - Анатолий Сергеевич, - мужчина убрал руку, придвинул к себе ближний стул. - Мне неприятно вести этот разговор именно с вами, с коллегой. Я не дипломат, а охранник, поэтому в риторике не силен.

     - Не нужно никакой риторики, - Егоров вытащил из пачки новую сигарету. - Только объясните, что все это значит?

     - Конечно, разумеется, - Васильченко завертелся на стуле, выбирая удобную позу. - Поймите, это не мое решение... Мне очень жаль...

     - Чего, собственно, жаль? - Егоров начинал терять терпение.

     - Дело в том, что вас, как бы это сказать помягче...

     - Что меня? Представили к правительственной награде? Или Нобелевскую премию выписали?

     - Я понимаю юмор, это хорошая вещь, юмор, - Васильченко все никак не мог удобно усесться. - Короче, так. Вчера поздно вечером Романов прямо в больнице подписал с моим шефом, с нашей фирмой, - Васильченко назвал имя фирмы, - договор о комплексном обслуживании. Охрана офиса, личная охрана самого Романова, его семьи и так далее. Ну, вы профессионал, понимаете, что значит комплексное обслуживание. Со вчерашнего дня службу охраны возглавляю лично я. Понимаю, это не слишком приятное известие.

     - Минуточку, - Егоров сделал протестующий жест, выставив вперед ладонь. - Я приезжал в больницу вчера, когда туда доставили Романова. Он был в сознании и неплохо выглядел для человека, потерявшего столько крови. Мы разговаривали минут пять. И он ничего не сказал о моем увольнении. И о договоре на комплексное обслуживании с вашей фирмой. Это как? Ни слова не было сказано.

     - Возможно, в то время, когда вы с ним виделись, Романов ещё не принял решения, - Васильченко пожал плечами. - Позже, видимо, после вашего ухода, он вызвал к себе в больницу своего юриста. А тот пригласил директора нашей фирмы. Составили договор, все оформили. Мы немедленно приступили к своим обязанностям. Признаться, я сам удивлен этой спешкой. Вероятно, Романов очень сильно испугался после этого покушения. А деликатную миссию, ну, сообщить вам это известие поручили мне. Не нашли другого дурака, - Васильченко досадливо крякнул, вытащив из кармана сложенную вдвое бумажку, он протянул её Егорову. - Вот официальное уведомление. - Там подпись Романова. Всю вашу команду уже поставили в известность. Кажется, люди не в обиде, они получат хорошее выходное пособие. А на словах Романов просил поблагодарить вас за службу. Он сказал, что с вами приятно было работать, ещё что-то сказал, я уж забыл.

     - Хороших работников не выставляют на улицу, - Егоров пробежал глазами уведомление и бросил его в мусорную корзину. - Странно все это.

     - Совершенно с вами согласен, - поняв, что самые трудные слова сказаны, Васильченко улыбнулся. - На меня вы не сердитесь? И правильно. Я ведь только озвучил... И не принимайте все это близко к сердцу. Хороший специалист, вроде вас, никогда не останется без дела.

     - Да уж, - Егоров почесал подбородок. - Могу я забрать из кабинета свои вещи?

     - Сожалею, - Васильченко поморщился. - Но вы порядки знаете. Допускать на рабочее место уволенных сотрудников строго воспрещается. Тем более бывшего начальника службы охраны. А то меня уволят вслед за вами. В ящике стола бумага, - Васильченко постучал пальцем по столешнице. - Составьте список ваших вещей, я поднимусь в кабинет и все соберу. Ручка есть?

     Егоров выдвинул верхний ящик стола, в котором и вправду оказалась стопка серой бумаги, взял верхний листок и вытащил из кармана ручку.

     - Если что-то забудете, - сказал Васильченко, - ничего, в следующий раз зайдете и заберете.

     - Я все помню, - Егоров почесал кончиком ручки за ухом, надел на неё колпачок и убрал обратно в карман, вытащил и положил на стол связку ключей. - От кабинета, от сейфов с бумагами, аппаратурой и оружием. А из личных вещей мне нужен блокнот с записями, он в верхнем ящике стола. В сейфе у окна мое личное оружие: пистолет Токарева, пистолет Стечкина, браунинг девятого калибра и коробки с патронами. Вот и все, что мне нужно.

     - Ого, у вас целый арсенал.

     - На оружие у меня лицензия.

     - Это не важно, есть лицензия или её нет, я это все принесу, - Васильченко взял со стола связку ключей и поднялся на ноги. - Я постараюсь быстро обернуться. Газету принести? Там о покушении на Романова пишут. Очень забавно, как всегда, все переврали, просто с ног на голову перевернули.

     - Не надо газеты, о покушении и так знаю все, что мне нужно знать, - помотал головой Егоров. - И что не нужно знать, тоже знаю.

     - Как хотите, - Васильченко закрыл за собой дверь.

     Егоров вытянул ноги и слегка оттолкнулся каблуками от пола, пытаясь удержать равновесие на задних ножках стула, но грохнулся бы на пол, не зацепись в последний момент носком ботинка за тумбу стола. Не зная, чем себя ещё занять, он побродил по комнате, уселся на широкий низкий подоконник и тусклыми глазами уставился на дверь. Он вспомнил, что ещё не завтракал, хотя время обеденное. Подумал ещё минуту, вспоминая, ужинал ли он вчера, но так и не вспомнил.

     Не прошло и получаса, как Васильченко появился в комнате, помахивая черной пластиковой сумкой. Следом за новым начальником службы охраны в комнату шагнул юрист Максименков. Он поздоровался с Егоровым, но руки не протянул. Встав возле письменного стола, он скорбно поджал губы, сплел пальцы рук под отвислым животом, выражая своим видом то ли скорбь по погибшим накануне людям, то ли сожаления по поводу несправедливого увольнения симпатичного ему человека. Васильченко передал сумку Егорову, уселся на стул и закинул ногу на ногу. Егоров поставил сумку на подоконник, убедился, что все вещи возвращены, включая даже распечатанную полупустую коробку с патронами к пистолету ТТ, прежде принадлежавшего Воронину.

     - Еще что-нибудь? - вежливо спросил Васильченко. - Если что, я снова поднимусь.

     - Все в порядке, - Егоров закрыл сумку.

     - Мне очень жаль, что так получилось, - вдруг заговорил хранивший умное молчание Максименков. - Чертовски жаль. Тем более что незавершенной остается кое-какая работа. Ладно, это доделают уже без вас. Люди готовы. Конечно, вы бы справились наилучшим образом, я уверен. Но, между нами, шеф напуган все происшедшим. Ведь вы набирали на работу этих людей, Воронина, Смирнова и других. А в критической ситуации они немного растерялись...

     - В критической ситуации они перестреляли всех, кто напал на Романова и сами погибли, - сказал Егоров. - А Романов, тоже между нами говоря, жив. Так ли уж плохи были мои люди, это ещё вопрос.

     - Я только сказал, что Романов напуган, - Максименков виновато опустил глаза. - Вот он и решил сменить охрану.

     - Да ему это бы в голову не пришло без постороннего совета, - Егоров достал носовой платок и с настроением высморкался. - Ясно, твоя работа. Успел нашептать. А теперь послушай сюда ты, промежность вонючая, - Егоров поднялся с подоконника и шагнул к юристу. Максименков сделал пару шагов назад.

     - Вот что я тебе скажу, - Егоров остановился. - Если ты когда-нибудь встретишь случайно меня на улице или ещё где, то беги без оглядки. А то один малый, такая же отрыжка как ты, после встречи со мной и шнурки не может завязать. Без посторонней помощи.

     - Но я...

     Максименков вытянул вперед руку, тронул за плечо Васильченко, ожидая защиты и поддержки. Но Васильченко словно не заметил прикосновения и жалобного возгласа юриста, а продолжал с отсутствующим видом смотреть в окно. Все происходящее в комнате лично его не касалось. Егоров снова сделал шаг вперед, а побледневший адвокат на ватных ногах отступал на шаг.

     - Ты слышишь меня? - спросил Егоров.

     - Слышу, - пискнул Максименков.

     - Так вот, тат парень после встречи со мной выглядит совсем неважно, как последний урод, - сказал Егоров. - А ведь он был сильным, независимым и весьма обеспеченным человеком. А теперь просто нищий урод. Его жена стала чье-то домработницей. И жить этому парню остается уже недолго. Да и что это за жизнь? Одно мученье. Уколы и таблетки.

     Максименков, поддавшись животному страху, потеряв способность трезво соображать, застыл у двери, не зная, что делать: то ли бежать опрометью по коридору, то ли, повалившись на колени, неизвестно за что просить прощения, то ли во весь голос закричать «караул».

     - Понимаете, понимаете, - забормотал он, не зная с чего начать и чем закончить фразу.

     - Иди, - сказал Егоров.

     Максименков развернулся и выскочил в коридор.

     - И мне пора.

     Егоров вынул из нагрудного кармана свое удостоверение и передал его Васильченко. Тот поднялся со стула и протянул Егорову плотно набитый конверт.

     - Ваше жалование за два месяца вперед. И ещё некоторая сумма. То ли премиальные, то ли подъемные.

     - И на том спасибо, - Егоров убрал деньги в карман, взял сумку и быстрым шагом вышел на улицу.

     Растопив высокие облака, показалось солнце. Кажется, наступала настоящая весна.

 

***

 

     Через два часа Егоров, наскоро перекусив по дороге, остановил машину на заднем дворе гостиницы небольшого подмосковного городка. Он вошел в здание с черного хода, поднялся по лестнице на нужный этаж и, постучав в дверь номера Лены Романовой, повернул ручку и оказался в тесной прихожей посередине которой стояла пузатая дорожная сумка с длинным наплечным ремнем.

     - Кто там?

     Небольшое замкнутое пространство гостиничного номера создавало странные акустические эффекты. Голос Лены, казалось, сочился сквозь вентиляционную решетку или исходил прямо с потолка. Егоров инстинктивно задрал голову кверху, осмотрел люстру, похожую на графин, но, наконец, сообразил, что Лена может находиться или в жилой комнате или в ванной.

     - Можно войти?

     Кашлянув в кулак, Егоров сделал несколько шагов вперед и тут увидел Лену. Разложив на кровати мягкий чемодан, она перекладывала в него вещи из шкафа.

     - А вы разве ещё не вошли? - она повернула голову на голос Егорова. - А, это вы...

     - Что, ждали не меня, кого-то другого? - он снял кепку и уперся плечом в дверной косяк.

     - Я никого не жду, - Лена бросила в чемодан какую-то маечку. - Я уезжаю отсюда. Мне здесь надоело. Душно в этом клоповнике. Весна на дворе, а я в этих казематах сижу, словно срок получила.

     - Охрану у вас уже сменили?

     - Да, сегодня с утра пришли два каких-то хмыря, знакомиться, - Лена, видимо, утомленная сборами, отошла от кровати и плюхнулась в кресло, вытянув вперед ноги. - Два таких сочных типажа, абсолютно гнусные типы. Это их появление меня окончательно доконало.

     - А сейчас они где?

     - Скорее всего, в местной пивной, в каком-нибудь шинке, там им самое место, - Лена потянулась, разведя локти в стороны. - Знакомиться они пришли... Похоже, у них одна извилина на двоих, и та уже давно выпрямилась, превратилась в морщину. Наверное, напьются и станут развлекаться. Пристрелят пару посетителей, хозяина заведения, а хозяйку просто изнасилуют. А потом вообще забудут, зачем их сюда прислали, явятся меня на куски резать. Такие рожи только на насилие и способны.

     - У вас богатая фантазия.

     - У меня плохое настроение, просто ужасное настроение. Садитесь, что вы встали, как немой укор? На подмогу что ли приехали к этим двум дегенератам? Учтите, даже если вы заколотите дверь этого номера, я все равно убегу. Спущусь из окна по этим серым не стираным простыням, хотя и брезгую к ним прикасаться. Интересно, что вы тогда станете делать? Ну, когда увидите, что я спускаюсь вниз по этим простыням? Откроете огонь на поражение? Или сперва сделаете предупредительный выстрел? Пальнете в воздух. А уж потом хорошенько прицелитесь и... Товарищи по оружию вас поймут. Как-никак, находились при исполнении, можно сказать, на боевом посту. Хотя, скажут, девочку жалко. Молодая, жить бы ей еще. К тому же беременная. А вы двоих одним выстрелом.

     - Я не очень люблю черный юмор, - Егоров отошел от двери и сел в кресло, надев кепку на свое колено. - И здесь вы находитесь не по моей злой прихоти. Вам грозила реальная опасность.

     - Грозила? Значит, теперь эта опасность мне больше не грозит? Так я понимаю?

     - В настоящее время этому человеку не до вас, - он полез в куртку и вытащил запечатанный почтовый конверт. - Сегодня с утра побывал на вашей квартире, так, на всякий случай.

     - А у вас что, есть ключи? - Лена высоко подняла брови.

     - Нет у меня ключей, - соврал Егоров. - И откуда им взяться? Просто осмотрел вашу дверь, вдруг есть следы взлома. А в дверной щели торчит этот конверт, - снова соврал Егоров, - но на конверте, который он сегодняшним утром вытащил из почтового ящика, не было штемпелей почты. - Я подумал, здесь что-то, решил передать.

     Егоров вскрыл и, прочитав, аккуратно запечатал письмо ещё утром, на квартире Лены. Письмо как письмо, ничего особенного, коротенькое. Обычная лирика, обещание скоро увидеться и все объяснить при встрече с глазу на глаз. Еще в письме содержалась просьба о прощении, правда, не известно за что. Егоров оставил этот вопрос без ответа, решив, что влюбленные люди вечно просят друг у друга прощения, а за что именно, спроси их - не ответят. Но крупицу полезной информации письмо все-таки содержало. Ирошников ни словом не упоминал о своем отъезде в Питер в будущее воскресенье. Значит, Лена не в курсе его планов. Сделав вид, что понимает деликатность момента, Егоров встал с кресла и быстро перекурил в ванной комнате.

     - За письмо вам спасибо, - сказала Лена, когда он вернулся. - Только все равно я здесь не останусь.

     Она порвала письмо и конверт в мелкие клочки, вышла в ванную, и Егоров услышал плеск воды в унитазе.

     - Вы всегда так обращаетесь с личными письмами. Или что-то неприятное прочитали? - спросил Егоров, когда Лана вернулась.

     - Отчего же неприятное? - она распахнула настежь дверцы уже пустого трехстворчатого шкафа. - Очень даже приятное письмо. А порвала его, потому что не хочу, чтобы всякие, с позволения сказать, сыщики копались в моей переписке, - она повернулась к Егорову и прищурилась. Под этим взглядом мягкое сиденье кресло показалось ему жестким и неудобным.

     - Вы меня имеете в виду? - он нахмурился.

     - Я никого не имею в виду, - Лена вынула из шкафа последнюю тряпку и швырнула её в чемодан. - Просто письма - это вещи сугубо личные. Жаль, что приходится это вам объяснять.

     - В письмо я не заглядывал.

     - А разве я сказала, что вы заглядывали в конверт? - Лена хихикнула. - У меня и в мыслях такого не было. А на некоторых господах шапка горит.

     - Вы намекнули - я ответил, - Егоров, наконец, сообразил, что по воле Лены, по её прихоти, ввязывается в пустой бесполезный спор. - Хочешь человеку приятное сделать, а выслушиваешь обвинения.

     - Не обижайтесь, я пошутила, - Лена закрыла дверцы шкафа на ключ, села на кровать рядом с чемоданом. - Вы такой доверчивый. И юмора совсем не понимаете. По вашему что, мне следовало оросить письмо слезами и спрятать его на груди?

     - Просто я никак не привыкну к вашему юмору, очень своеобразному, - честно признался Егоров.

     - Так привыкайте. Скажите, вы такую даль ехали только для того, чтобы привести мне письмецо? Как это благородно с вашей стороны. Я так тронута. Вы настоящий гусар, вам следовало родиться в девятнадцатом веке, - Лена засмеялась.

     - Вы даже не хотите спросить об отце? - Егоров, слегка раздраженный остротами, по его мнению, бестактными, попытался начать серьезный разговор.

     - Я звонила в больницу, и вчера, и сегодня, со Светланой Петровной разговаривала целый час, - Лена закрыла крышку, придвинула чемодан ближе к себе и стала возиться с замками. - И ещё отец посадил возле своей кровати какого-то неизвестного мне секретаря, видно, из охраны. Тот отвечает, когда звонишь на сотовый телефон. Голос гнусавый и тонкий, как у паршивого козла. Вообщем, настоящий секретарь. Кадровый.

     - Ну, а с отцом-то вы говорили?

     - Минут пять всего-то, - Лена надавила на крышку чемодана. - Сегодня во второй половине дня его перевозят в больницу четвертого управления. Там уже готовят палату. Светлана Петровна говорит, что там лучше врачи, обслуживание и все такое. А, главное, там безопасно. Ясно, если даже дочь к отцу не пускают. И увидаться с ним нельзя ещё как минимум неделю. Но отец, как всегда, харахорится. Говорит, что уже через неделю сам встанет на ноги, даже без помощи врачей. Вы хоть мне правду расскажите, что там произошло и как попала в отца эта пуля? Мне ведь толком ничего не сообщили.

     - А я и сам толком ничего не знаю, - Егоров отвел глаза. - Ваш отец выпишется из больницы и сам все расскажет.

     - А вы мне, между прочим, на вопрос не ответили.

     - На какой ещё вопрос? - Егоров разомлел в кресле, тянуло в сон.

     - Ну, для чего вы приехали? Правда что ли письмо передать? Или меня караулить?

     - Честно говоря, приехал предложить вам одну штуку, - он помотал головой, стряхивая сонливость. - Вы когда-нибудь в Питере были?

     - Когда в школе училась с классом ездила на белые ночи.

     - Хоть сейчас белых ночей ещё нет, предлагаю вам поехать в это воскресенье в Питер, - Егоров вытащил из кармана сложенный вдвое железнодорожный билет.

     - В очередную ссылку? И, конечно, под охраной? Не поеду. И не говорите мне, что так надо. Однозначно не поеду.

     - Без охраны, конечно, - Егоров загадочно улыбнулся. - В Питер едет Ирошников. Можно сказать, едет скрываться от правосудия. А вы поможете ему в этом. Станете следить, чтобы слежки не было, ну, оберегать его всячески станете, - Егоров улыбнулся. - Ваше место в поезде нижнее, как раз напротив места Ирошникова.

     - Вы что, серьезно? - Лена захлопала ресницами. - Теперь я вашего юмора не понимаю.

     - Серьезно, - кивнул Егоров. - Вместо вас должен был ехать один хороший человек, но он не смог. По объективным причинам не смог. Так берете билет? А то передумаю отдавать.

     - Ну, вы волшебником работаете, по совместительству, - Лена выхватила билет.

     Егоров хотел ответить, что волшебником он не работает, он теперь вообще нигде не работает, но промолчал.

     - Значит, вы поможете мне отсюда смотаться? - она спрятала билет в сумочку.

     - Без проблем. Моя машина сзади гостиницы, у черного хода.

 

Глава 28

 

     Егоров приоткрыл дверь на балкон, не переступая порога, высунул голову наружу и, сделав несколько глотков пьянящего, пропитанного солнцем весны воздуха, испытал легкое приятное головокружение. Такое светлое утро, что, казалось, вот-вот произойдет чудо из чудес: прорежутся зеленые листочки на банном венике, высохшем, почерневшем, ещё с осени забытым на балконе. Еще раз вдохнув весеннего аромата, Егоров вернулся в комнату, услышав, как копается в прихожей сын, уже готовый отбыть в неизвестном направлении. Егоров пошел на эти шуршащие звуки.

     Максим сидел на табурете и копался в галошнице.

     - Гуталин кончился, - он поднял голову.

     - Гуталин в нижней полочке справа, - наблюдая за манипуляциями сына, Егоров сложил руки на груди. - А ты, значит, на свидание собираешься? Одобряю. В такой день встреча с девушкой - святое дело.

     - С чего ты взял, что на свидание? - Максим, не вставая с табурета, ткнул щетку в баночку с гуталином. - Выдумываешь вечно...

     - Если спортсмен раз в полгода чистит обувь, значит, идет на встречу с малознакомой девушкой. Она ещё не знает твоей натуры, твоих привычек. А ты хочешь выглядеть в её глазах лучше, чем есть на самом деле, хочешь пыль в глаза пустить, что совершенно естественно.

     - В кино её, что ли отвезти? - Максим задумчиво посмотрел на отца.

     - Намек понял, - Егоров ушел в комнату, вернулся и протянул Максиму несколько крупных купюр.

     - Спасибо, батя, - Максим удивился щедрости отца, давно не баловавшего сына деньгами. - Что это ты вдруг меня озолотил?

     - Да меня вчера с работы поперли, - признался Егоров. - Сегодня ты будешь гулять на мое выходное пособие.

     - Значит, с работы выгнали? - переспросил Максим и начал чистить второй ботинок. - Надо же... Егоров прошел в комнату, сняв телефонную трубку, вернулся с ней в прихожую.

     - На, позовешь Чемоданова, - он протянул трубку сыну. - Если спросят, кто звонит, ответишь - знакомый.

     - Але, - Максим бросил ботинок, прижал трубку к уху. - А Чемоданова будьте добры. Его приятель. Спасибо, - он нажал кнопку отбоя. - Говорят, часа через два не раньше будет Чемоданов.

     Егоров ушел в комнату, взял с полки первую попавшуюся толстую книгу и вытянулся на диване. Пытаясь отвлечься чтением, он перепрыгивал через строчки и целые абзацы, пропускал страницу за страницей, зевал от скуки, широко раскрывая рот, и снова читал, быстро осилив первые три главы. Герой книги в поисках своего призвания много странствовал по свету, но, в конце концов, вернулся в родной город, к семейному очагу. Вернулся уже больным человеком, инвалидом. Да и семейный очаг погас и давно остыл. Егоров снова зевнул, отбросил книгу в сторону и сел на диване. «Вернулся инвалидом, - повторил он слова из книги, засунул пятерню в волосы, почесал затылок. - А что, хорошо придумано, грамотно: он вернулся инвалидом. Очень даже здорово, что он вернулся именно инвалидом».

     Егоров встал с дивана, распахнул шкаф и откопал на его дне старые, вытертые чуть не до дыр брюки, растянутый синтетический свитер с длинными рукавами, с верхней полки вытащил давно потерявшую первоначальную форму и цвет фетровую шляпу. В тумбочке нашел очки с простыми стеклышками в темной пластмассовой оправе, казалось, созданной именно для того, чтобы необыкновенно, до неузнаваемости изуродовать человеческое лицо. Скинув с себя одежду, Егоров примерил весь этот шутовской гардероб, рассмеялся, разглядывая себя в высоком зеркале. В надвинутой на уши фетровой шляпе и убогих очках его лицо приобрело какое-то непередаваемое, совершенно идиотическое выражение. Из-за толстых стеклышек на мир смотрели подслеповатые глазки человека, глубоко обиженного судьбой и людьми. «Инвалидом вернулся», - повторил он, засучивая рукава свитера.

     Он перерыл стенной шкаф, разыскивая плащ, в котором в прежние годы отправлялся на рыбалку и, наконец, нашел это брезентовое рубище туриста, заляпанное краской и прожженное у ночных костров. «Нет, не годится, слишком грубо, нарочито грубо, - рассуждал он вслух. - Перебарщивать тоже не следует». Скинув плащ, он порылся в старой обуви, выбрав короткие скособоченные сапожки со сбитыми на сторону каблуками и латками на задниках. «Отличная обувь, - похвалил сапожки Егоров. - А в какой же ещё одежде и обуви должен вернуться жизненный банкрот, к тому же инвалид? Ясно, только вот в таких сапожках с латками». Сапожки жали в мысках, поскрипывали при ходьбе, портили походку, вообщем, обувь то, что надо. Побросав в спортивную сумку шляпу и очки, Егоров надел поверх старого свитера длинную шерстяную куртку, запер квартиру и спустился к машине.

     Проехав пару кварталов, он остановился возле аптеки и купил дешевую черную трость с черной пластмассовой ручкой и резиновым набалдашником на конце. Не возвращаясь к джипу, он свернул в переулок, прошагал сотню метров и через минуту уже стоял перед прилавком магазина мужской одежды.

     - Вам чем-нибудь помочь? - улыбнулась молодая продавщица.

     - Тут у вас раньше был отдел подержанной одежды, а теперь, смотрю, все новое висит, - Егоров обошел прилавок и, приблизившись к кронштейну с плащами и матерчатыми куртками, стал двигать с места на место вешалки с вещами. - Мне бы подержанный плащ или, в крайнем случае, куртку поношенную.

     - Подержанный плащ? - окинув взглядом приличного посетителя, девушка пожала плечами и переглянулась с другой продавщицей, прыснувшей смешком. - Весна наступает, собираюсь дачу красить, нужен плащ, вроде как рабочая одежда, - развил мысль Егоров. - А, дачу красить, - продавщица стала серьезной. - В подсобке после распродажи осталось несколько тюков с каким - то старьем. Пойдемте со мной, может, что-нибудь себе подберете.

     Продавщица проводила Егорова в полутемный чулан, заставленный сетками, плотно набитыми верхней одеждой, огромными, как рыбачьи невода, высокими пластмассовыми корзинами, джутовыми мешками. Включив люминесцентную лампу, он показала пальцем на ближний к Егорову тюк с одеждой.

     - Вот здесь плащи и вон там тоже. Так себе одежка, но дачу красить и в такой можно. Выбирайте, а потом пройдете в торговый зал. Покопавшись в тряпках, пропахших пылью веков, Егоров нашел ещё приличный плащ светло синего, почти голубого цвета из синтетической, плохо мнущейся ткани, на тонкой подкладке, с блестящими пуговицами и большой декоративной пряжкой. Он примерил плащ и остался доволен вещицей. Егоров вышел в торговый зал, показал плащ кассиру и внес символическую плату. Передавая девушке за прилавком чек, он погладил переброшенную через руку обнову.

     - Между нам, ценная вещь, - сказал он. - Первое поколение рокенрольщиков не вылезало из таких плащей. Это я вам авторитетно говорю, как специалист. У Элвиса Пресли был точно такой же плащ, возможно, это он и есть. А что? Всякое бывает. Один бомж нашел на помойке подлинник Рембрандта. Теперь этот бомж стал рантье и живет он на французской Ривьере, на проценты с капитала живет.

     - Вот как, правда? - продавщицы переглянулись. - Надо же, как интересно, - они хотели продолжить разговор, но Егорова быстро утомило собственное вранье.

     Бросив плащ на заднее сиденье, Егоров заправился на бензоколонке и полчаса колесил по городу, пока, наконец, не припарковал машину в тихом дворе, вдали от шума и людских глаз. Не торопясь, он выбрался наружу, переоделся в голубой плащ Элвиса Пресли с блестящими пуговицами и пряжкой, нацепил на нос пластмассовые очки с круглыми стеклышками вместо линз, нахлобучил на голову бесформенную шляпу, состарившую Егорова сразу лет на пятнадцать, взял в руки палку с гнутой неудобной ручкой и запер машину.

 

***

 

     В магазине «Автозапчасти», принадлежавшему Владиславу Чемоданову, как обычно в первой половине дня, царило затишье, клиент до обеда шел плохо, словно нехотя. В торговом зале блуждал продавец, сопровождаемый женщиной, выбиравшей колесные диски. Перед прилавком и вовсе было пусто. Два продавца, устроившись на стульях, друг против друга, по очереди травили анекдоты. Один из них, сидевший лицом к входной двери, задержал взгляд на новом посетителе, сутулом мужчине неопределенного возраста в очках, шляпе и мятом плаще немодного фасона с блестящими пуговицами и пряжкой. Посетитель опирался на палку, сильно припадал на левую, видимо, больную ногу.

     Остановившись у прилавка, он стал сквозь мутные стеклышки стариковских очков щуриться на стеллажи с товаром. Один из продавцов толкнул другого коленом: «Ты только посмотри на это чучело». «М-да, какое-то ископаемое к нам забрело», - ответил шепотом другой продавец, поднялся со стула и обратился к Егорову.

     - Чем-то могу вам помочь?

     - Я у вас тут тассол брал, - посетитель говорил гнусаво, отклячивал нижнюю губу и брызгал слюной. Продавец отступил назад, чтобы брызги не долетали до него.

     - Тассол у вас брал, - посетитель поправил шляпу. - А на Лесной он дешевле. Да, в полтора раза дешевле. - Так тут дело добровольное, - улыбнулся продавец. - Хочешь - бери здесь, хочешь - на Лесную езжай.

     - Вы тут цены накручиваете, а люди страдают, - Егоров скорчил плаксивую гримасу. - Я вот, например, инвалид. Может, мне ездить тяжело. И машина моя совсем разваливается.

     - А у вас какая марка автомобиля?

     Продавцы, пряча улыбки, переглянулись.

     - Ты лучше спроси, какая у меня болезнь, - Егоров шмыгнул носом. - Спроси лучше, какой болезни у меня нет. А мне через весь город езди.

     - У нас дорогой магазин, - сказал продавец. - А цены на тассол сами знаете. Взяли, а теперь какие-то претензии.

     - Я инвалид, - веско заявил Егоров. - У меня тридцать две болезни хронических. А, может, и больше. В газете печатали, что инвалиды, автовладельцы скидками пользуются. Я эту статью вырезал, покажу вам. Там так и написано: скидки инвалидам-автомобилистам. А вы такую цену ломите. Позови мне директора. Я больной человек. Только четыре месяца как из больницы выписался, - гнусавил Егоров. - Меня от сифилиса там лечили, - кажется, готовый расплакаться, он вытер ладонью нос. - Принудительно.

     Продавец брезгливо поморщился и инстинктивно сделал ещё шаг назад.

     - Так что, вам скидку давать из-за того, что вы сифилитик?

     - Меня заразили, - покачал головой Егоров. - Умышленно. Ну, через кровь бациллу пустили.

     - Ладно, отец, чего ты хочешь? - продавец тяжело вздохнул.

     - Ты мне директора позови.

     - Директора нет на месте и сегодня уже не будет, - соврал продавец. - И чем он вам поможет?

     - Поможет, - Егоров нахлобучил шляпу глубоко на голову, так, что уши под её полями оттопырились. - Отдам обратно ваш тассол. В конце концов, я инвалид, я человек заслуженный.

     - Вы лучше вот что, - продавец потоптался на месте, но понял, что от странного посетителя просто так, влегкую, не отделаешься. - Лучше вот что сделайте. Я слышал, для вашего брата где-то в Теплом Стане магазин открыли инвалидский, то есть инвалидный, - продавец задумался. - Ну да, инвалидский магазин. Вот там скидки предусмотрены. И запчасти любые есть, уцененные, ну, бывшие в употреблении и реставрированные. Туда вам и нужно ехать отовариваться.

     - Теплый Стан большой, - Егоров сердито постучал палкой по полу. - Где я там искать твой магазин стану? Может, вы не верите, что я инвалид, - Егоров расстегнул плащ, принялся копаться в карманах мятых брюк. - У меня книжечка, удостоверение. Я сейчас покажу. У меня вторая группа. У меня удостоверение, если так не верите.

     - Верю, верю, - продавец, утомленный бестолковым разговором, поднял ладони вверх. - Я верю. Сразу видно, что вы инвалид как минимум второй группы. Вы только вошли, и я сразу подумал: вот инвалид вошел. Это за версту видно.

     - Я даже за стрижку деньги не плачу, - Егоров показал пальцем на шляпу. - Мне в собесе выдают бесплатный талон на парикмахерскую. Один раз в квартал. Раньше чаше давали. А вы такую цену за тассол ломите. Никакого снисхождения к больным людям, - он сделал ударение на последнем слоге.

     - Но, папаша, здесь же не собес, а коммерческий магазин, - упорствовал продавец. - И бесплатных талов мы не выдаем.

     - Значит на людей можно того... С высокой колокольни на людей можно...

     - Хорошо, подождите минуточку, - сдался продавец. - Постойте здесь.

     Он вышел из-за прилавка, прошел в служебное помещение и постучал в директорскую дверь. Чемоданов кормил рыб, бросая в аквариум щепотки перетертого в пальцах сухого корма. Наклонившись вперед, он наблюдал, как рыбки поднимаются на поверхность, хватают корм и уходят на глубину, в темную зелень водорослей. Чемоданов распрямился, обернулся к вошедшему продавцу.

     - Ну, чего тебе Костя?

     - Извините, Владислав Михайлович, там какой-то инвалид нарывается на неприятности, - продавец тепло улыбнулся начальнику. - Совершенно дикий тип, как сейчас говорят, отвязанный. Требует обратно деньги за тассол.

     - Ну, если он напрашивается, устройте ему неприятности.

     - Да он здоровый такой старикан, боюсь, перебьет много чего своей палкой.

     - Ну, тогда помогите человеку, - Чемоданов отвернулся к аквариуму, бросил в воду щепоть корма. - В смысле, помогите найти выход из магазина.

     Чемоданов отошел от аквариума, сел в кресло и тряпочкой смахнул пыль со стоявшей в правом углу стола фотографии жены, обрамленной перламутровкой рамкой. Затем стер пыль с фотографии любовницы, стоявшей в левом углу.

     - Что ты стоишь, Костя, иди. И не дергай меня по пустякам.

     Продавец вышел в зал и занял прежнее место за прилавком. Посмотрев на Егорова, не двинувшегося с места, продавец вздохнул.

     - Очень сожалею, но директора нет на месте, - сказал он. - Ничем не могу помочь.

     - Тогда вот что, передайте вашему директору, что я близкий друг его друга. Я друг Федора Михайловича Пахова. И именно Пахов посоветовал мне обратиться со своим затруднением прямо к вашему директору. Так и скажите: я друг Пахова.

     - Хорошо.

     Продавец Костя вздохнул и снова пошел в служебное помещение, постучался к директору.

 

***

 

     - Он, инвалид этот, говорит, что он друг какого-то Пахова, - Костя виновато опустил глаза. - Ничего не могу с ним поделать. Он говорит...

     - Говорит, говорит, - Чемоданов, раздраженный поведением подчиненного, хлопнул ладонями по крышке стола. - Запомни: ни у Пахова, ни у меня нет знакомых инвалидов. Если, конечно, не считать вас, продавцов.

     - И что же делать?

     - Веди его сюда, - Чемоданов матерно заругался. - Если я стану разговаривать с каждым уродом, который пришел в магазин, у меня язык отсохнет. На это продавцы поставлены, за это жалование получают. Ну, веди его. Но чтобы это в последний раз.

     Продавец Костя снова вышел в зал, махнул Егорову рукой, мол, идите сюда. Тяжело опираясь на палку, морщась и приволакивая ногу, Егоров заковылял по залу, проследовал за продавцом в кабинет Чемоданова.

     - Это вы директор? - закрыв за собой дверь, Егоров сделал несколько шагов вперед, остановился и часто задышал. Костя встал посередине кабинета, сплел руки на груди.

     - Не директор, а хозяин магазина, - поправил Чемоданов. - Чем могу?

     - А сказали, вас на месте нет, - качая головой, Егоров посмотрел на Костю. - Молодой, а врать уже научился.

     - Чем могу? - повторил Чемоданов и нетерпеливо застучал пальцами по крышке стола.

     - Я тут тассол купил у вас сдуру, - Егоров огляделся по сторонам, пристроил палку к спинке стула. - А на Лесной... Вообще-то, я инвалид. Вот и удостоверение у меня с собой...

     - Это я понял. Что вы хотите? - Чемоданов душевно страдал, выслушивая маразматические реплики инвалида.

     - Так же нельзя с людьми, - Егоров расстегнул плащ, потрогал поясницу, словно хотел почесать спину. - Короче, чего вы хотите? Я занятой человек, мне некогда.

     Чемоданов хотел встать из-за стола, распахнуть дверь перед этим дураком и выставить его вон, но остался сидеть, как сидел. В правой руке инвалид держал пистолет, направив ствол в грудь Чемоданова. Вдруг стихли все звуки, в кабинете установилась странная ни на что не похожая тишина. - Положи руки на стол, чтобы я их видел, - сказал Егоров и повернул голову к продавцу. - Запри дверь, ключ оставь в замке. И помни, одно неверное движение - и все.

     Продавец, ещё до конца не поняв, что же происходит, запер дверь, покосился на инвалида, ожидая дальнейших приказов.

     - Теперь встань у окна ко мне спиной, руки на подоконник и так замри, - Егоров дождался, когда продавец сделает то, что от него требуется. - Тебя как зовут?

     - Владислав Михайлович, - сказал Чемоданов. - Просто Владик.

     - Да не тебя.

     - Костей зовут, - сказал продавец Костя и услышал, как что-то громко заурчало, забулькало в животе, то ли вдруг разгулялся голод, то ли страх накатил - не понять. - Извините, пожалуйста.

     - Ничего страшного, - Егоров шагнул к письменному столу.

     - Кто это? - левой свободной рукой он указал сперва на одну, потом на другую фотографию на столе Чемоданова.

     - Это жена моя, - кивнул на правое фото Чемоданов.

     - А это кто?

     - Это так, знакомая одна, подруга.

     - Я вижу, в твоем вкусе толстые бабы?

     Егоров замолчал, и стало слышно, как урчит живот у продавца Кости.

     - Я ведь вопрос тебе задал.

     - Да, в кусе, во вкусе, - плохо соображавший Чемоданов с усилием шевелил занемевшими губами.

     - Жена у тебя толстая и здоровая, любовница тоже толстая. И что у тебя за вкус?

     - Не знаю, - Чемоданов почувствовал, как налилось краской, загорелось лицо. Он убрал руки со стола и намертво вцепился пальцами в подлокотники кресла. - Сам не знаю.

     - Наверное, в прошлой жизни ты был пастухом коровьего стада. Хорошим пастухом, прилежным, любящим своих животных.

     - Наверное.

     - А в прошлой жизни ты, случайно, не занимался скотоложеством? Ну, со своими коровами?

     - Не помню, то есть, не знаю...

     Чемоданов чувствовал, как сорочка под пиджаком сделалась влажной и прилипла к спине.

     - А сейчас, когда ты со своей женой, ну, как это сказать... Ну, когда ты со своей женой это самое... У тебя нет ощущения, что ты занимаешься скотоложеством? Ну, с коровой это самое...

     - Нет, - Чемоданов тупо вращал глазами по сторонам. - То есть, ощущение-то есть...

     - Значит, и в прошлой жизни ты занимался скотоложеством. Это уж совершенно точно. Ничего, что я с тобой об этом говорю? Или я коснулся слишком интимной темы?

     - Ничего. Говорите, о чем желаете Я ведь не какой-нибудь ханжа, - Чемоданов с ненавистью посмотрел в спину застывшего у подоконника продавца. - Говорите, пожалуйста. Очень даже интересно послушать.

     Ни с того, ни с сего, Чемоданов вдруг поверил, что умереть сегодня ему не дано. Спасение обязательно придет, ещё не понятно откуда, но придет обязательно. Надо только вытерпеть, вынести всю эту пытку унижением. Сейчас он имеет дело с сумасшедшим, так пусть дегенерат изгаляется себе в удовольствие.

     - Это хорошо, что с тобой можно о всяком поговорить. Что ты не ханжа - это хорошо. У нас ведь промеж собой разговор. Мужской. Никто лишнего чужим людям не сболтнет. Тем более что лично ты скоро помрешь. Прямо за этим столом и помрешь. Так что, можно о всяком поговорить. О всяком.

     - О всяком, - повторил Чемоданов, вдруг почувствовавший, что у него онемели ноги. Сперва пальцы ног, затем икры и вот теперь бедра. Он пошевелил под столом носком правой, потом левой ноги и убедился в том, что онемевшие конечности ещё послушны своему хозяину.

     - Скажите, вы ведь пошутили? Вы не застрелите меня? - нижняя челюсть предательски дрожала, голос звучал тонко, по-бабьи.

     - А чего тебе бояться? Умереть-то все равно придется. Сегодня или завтра - не велика разница. Между нами говоря, твои бабы, - Егоров показа стволом пистолета на фотографию любовницы Чемоданова, - они устроят тебе шикарные похороны, пышные. Чтоб у всех инвалидов России была такая жизнь, какие будут у тебя похороны.

     - Подождите, - Чемоданов, вяло выражая свой протест, помотал головой. - Мы сумеем договориться. Как деловые люди. У меня есть деньги. Ведь вам нужны деньги?

     - За здорово живешь, за так я денег не беру, - Егоров поправил очки на носу. - Вот если бы я тебе что-то продал. Тогда другое дело, договориться можно. Тогда возьму деньги. Вот хотя бы пистолет купи. Тогда, может, мы миром и разойдемся, - не снимая с прицела Чемоданова, Егоров достал из-под свитера пистолет ТТ, сделав шаг вперед, положил его на письменный стол. - Вот, купи.

     - Конечно, я возьму этот пистолет, за любые деньги...

     - Нет, я котами в мешках не торгую, - нахмурился Егоров. - Возьми пистолет в руки и убедись, что он в прекрасном состоянии.

     - Я вам и так верю, - упирался Чемоданов.

     - А ты все-таки убедись, что пистолет хороший, - настаивал Егоров.

     - Я возьму его в руки, а вы меня пристрелите, - не зная, как себя вести, сбитый с толку предложением купить пистолет, Чемоданов махнул в воздухе руками. - А на следствии вы скажете: самооборона.

     - Пистолет хоть и заряжен, но стоит на предохранителе.

     - Все равно я не хочу и не буду к нему прикасаться.

     - Не будешь? - Егоров направил ствол в лицо Чемоданова.

     - Хорошо, хорошо, - Чемоданов взял крупно дрожавшими руками пистолет, зачем-то повернул его дулом к себе, и снова положил на прежнее место. - Хороший.

     - Правда, хороший? - обрадовался инвалид, достал из брючного кармана целлофановый пакет и быстро, одним движением упаковал в него ТТ. - Если пистолет хороший, так лучше я его себе оставлю.

     Чемоданов готов был разрыдаться. Ощущение несправедливого, бессовестного, хамского обмана жгло душу, а слезы уже закипали на веках.

     - Но мы ведь можем договориться, - крупная слеза выкатилась из правого глаза Чемоданова, тронула щеку и упала на шелковый галстук.

     - Конечно, можем, - согласился безжалостный инвалид. - Вот сейчас ты мне покажешь свои зубы. Я взгляну на них и уйду.

     Чемоданов, парализованный страхом, поднял голову и оскалил пасть.

     - Фу, какие плохие зубу, - Егоров почмокал губами. - Ну, сейчас мы их исправим.

     Егоров резко поднял руку с пистолетом и пустил пулю в рот Чемоданова. Второй раз он выстрелил в сердце. Выпустив из мертвеющих пальцев подлокотники кресла, Чемоданов медленно съехал под стол. Продавец Костя повернулся к Егорову.

     - Боже мой, за что? - Костя крепко прижался ягодицами к подоконнику. - А за то, - Егоров сунул пистолет в карман плаща. - Эта сука теперь будет знать, как обманывать инвалидов второй группы.

     Егоров взял палку, постучал резиновым набалдашником об пол и, сильно припадая на левую ногу, покинул кабинет, оставив в нем продавца, и запер дверь снаружи. Тишина. Кажется, выстрелы никого не потревожили. Егоров вышел на улицу через черный ход.

 

***

 

     Через пару часов продавец Костя давал показанию следователю прокуратуры. «Этот дед, убийца этот, обвинил хозяина в скотоложестве», - говорил Костя. «Он что, деревенский, этот дед?» - следователь быстро измучился с бестолковым продавцом. «Может, и деревенский, - ответил Костя. - А потом он обвинил Чемоданова, что тот зубы не чистит. И предложил купить пистолет». «У кого купить пистолет, и кто зубы не чистит? - следователь решал и не мог решить, заносить ли это бессвязное бормотание в протокол. - Давайте все по порядку».

     «Да не знаю я ничего, - Костя тоже мучился, понимая, что несет какую-то чушь. - Они про коров говорили. А потом дед выстрелил. Честно говоря, я не очень-то прислушивался. У меня живот схватило. Я только о нем и думал, о животе. Я боялся, как бы не того... Как бы...» «Как бы не обделаться?» - нашел следователь искомое слово следователь. «Точно, - кивнул продавец. - Я такого страху натерпелся. Этот инвалид проклятый, он ведь совсем без тормозов. Запросто мог и меня уложить из своей пушки».

 

Глава 29

 

     Соседка Екатерина Евдокимовна смотрела на Ларионова жалостливо, морщинки в уголках её глаз обозначились резко, казалось, старуха вот-вот всхлипнет и пустит слезу. Ларионов, устроившись за кухонным столом, под этим скорбным взглядом жевал мало съедобный жирный бифштекс с макаронами, сдабривая кушанье бутылочным лимонадом.

     - Чего-то я смотрю, ты все дома сидишь, - сказала соседка. - Уже третий день все сидишь, не выходишь.

     - А куда мне теперь идти? - горько обронил Ларионов, наслаждавшиймся двухнедельным отпуском. Он припал к горлышку пластиковой бутылки, глотнул сладкого, пахнущего содой лимонада. - Некуда мне теперь идти, как тому персонажу Достоевского, - Ларионов подумал и решил, что старуха вряд ли имеет представление о Достоевском и его персонажах. - Ну, писатель такой был. Он книжку написал, так там один мужик все страдал оттого, что пойти ему некуда. И на этой почве все водку глушил, совсем спился.

     - А ты не пей водку, а то, как тот мужик, с круга сойдешь, - сказала баба Катя. - Ты на работу иди. Там тебе дело найдут.

     - Выгнали меня с работы, - Ларионов мрачнел и жевал бифштекс. - Совсем выгнали.

     - За что же это? - баба Катя всплеснула руками.

     - За правду, ясно, за что. Я ведь правду режу, не взирая на личности, в глаза режу. Ну, сказал пару слов, меня и поперли.

     - А ты обратно попросись, - посоветовала баба Катя. - Скажи, не буду больше.

     - Не могу я молчать, - Ларионов чуть не подавился макаронами. - Да и не примут обратно. Правду ведь никто не любит.

     - И что же теперь делать будешь? Плохо ведь без работы.

     - А правда мне дороже любой работы, самой золотой, - Ларионов почему-то решил, что баба Катя совсем отупела и при ней можно говорить любую чушь. - Что делать - это вопрос вечный. Ну, для начала соберу рюкзак и поеду куда-нибудь далеко-далеко, за романтикой, за туманом. В Сибирь, например, на великую стройку. Или в деревню глухую, в фольклорную экспедицию, слов разных набираться. Там обживусь, на новом месте, пущу тебе открытку с адресом. А ты ко мне в гости приедешь. Поживешь у меня в свое удовольствие, станешь в тайгу за грибами ходить, за морошкой. Места там грибные, ягодные.

     - Господь с тобой. Я дальше булочной не хожу. И тебе там делать нечего надо тут на работу проситься.

     - И то верно, - тут же переменил мнение Ларионов. - И чего в такую даль таскаться, в Сибирь эту, комарам на съедение? И строек великих не осталось. Может, на всю Сибирь и строят один какой курятник, так там своих работников хватает, местных. Нет, не поеду. Да и холодно сейчас там. Снег глубокий лежит, все в тайгу на лыжах ходят, ну, за пушниной. А у меня ни ружья, ни лыж нету. А без ружья там пропадешь ни за грош.

     - Я молодая была, так нас на торфоразработки посылали, - начала бабка, но, услышав звонок в дверь, прервала рассказ. - Два раза, значит, к тебе. Иди открывай.

 

***

 

     Ларионов прошел в коридор, не спрашивая, распахнул дверь и вопросительно посмотрел на незнакомого мужчину в темной куртке и кепке, вытиравшего ноги о резиновый коврик по другую сторону порога.

     - Я хотел поговорить насчет Ирошникова, - сказал мужчина вместо приветствия. - Можно войти?

     - Какого ещё Ирошникова? - Ларионов постарался сделать удивленное лицо.

     - А, виноват, - кивнул мужчина. - Не Ирошникова, а господина Шеваловского. Дело в том, что именно я помогал оформить ему новый паспорт и военный билет. А потом передал через Максименкова документы вам. Теперь можно войти?

     - Теперь можно, - Ларионов попятился задом, пропуская Егорова в прихожую.

     Сняв кепку и куртку, Егоров нашел свободный крючок на вешалке.

     - Ботинки не снимайте, - Ларионов распахнул перед гостем дверь в свою комнату. - Проходите.

     - Что гирей балуетесь? - Егоров увидел в углу комнаты зеленую двухпудовую гирю, похожую на незрелый арбуз с ручкой. - Похвально. Я вас искал на работе, но там сказали, что вы в отпуске.

     - Гирей я давно не балуюсь, - по прядку ответил Ларионов, не упустивший новой возможности соврать. - А с работы меня три дня как уволили, - он подумал несколько секунд и добавил. - За правду.

     - Разумеется, разумеется, за правду, - Егоров устроился на стуле за письменным столом. - За что же ещё могут уволить золотое перо газеты? Но это даже хорошо, что вас уволили. Много свободного времени появилось и вообще, - что «вообще» Егоров не пояснил. - Я начальник службы безопасности в фирме отца Романовой Лены. То есть бывший начальник. Меня уволили, как и вас. Кажется, тоже за правду. Впрочем, это не имеет значения.

     - Я вас слушаю, - Ларионов, решивший сразу перейти к делу, сел на диван и положил ладони на колени.

     - Вы тут один живете? - Егоров оглядел комнату.

     - А вы именно это пришли узнать? - снова насторожился Ларионов. - Этот же вопрос на прошлой неделе мне задавал участковый. Такое впечатление, что я занимаю не комнату, а роскошные апартаменты и меня собираются уплотнить.

     - Это я к слову спросил, без задней мысли, - стул тихо заскрипел под Егоровым. - Я по делу пришел, не то что участковый. Собственно, хотел вас попросить кое о чем. Дело в том, что вместе с Ирошниковым из Москвы уезжает и Лена, я передал ей билет. И я хотел, чтобы послезавтра вместе с Ирошниковым и Леной в Питер отправились и вы. Так получилось, что у меня оказались билеты на тот же поезд. Только в соседнее купе. Но, я думаю, вы поменяетесь с кем-нибудь местами и поедете втроем в одном купе. Как вам мое предложение?

     - Никак, - хмыкнул Ларионов. - Не могу его сразу переварить, предложение это. Если уж они едет вместе, зачем там я, третий лишний. Пусть в поезде шепотом обсудят свои дела, помирятся окончательно. Кстати, вы не знаете, почему между ними произошла ссора? Они долго не виделись и Ирошников узнал о беременности Лены, так сказать, задним числом. А ведь мог и вообще не узнать.

     - Рано или поздно они все равно бы помирились, - сказал Егоров. - Я так думаю. Тут мне на глаза попалось одно письмишко, Лена дала почитать, - Егоров не знал, как объяснить свою осведомленность. - Это письмо Ирошников написал ей перед отъездом.

     - И передал его мне, вставил Ларионов - Я опустил письмо в ящик, а вы, значит, прочитали.

     - С позволения Лены, - замялся Егоров. - Да это и не важно. Как я понял, Лена вычитала в одном журнале, который учит женщин ненавидеть мужчин, что сексуальные и человеческие отношения с партнером нужно время от времени прерывать. Так, на несколько недель. Тогда и любовь крепче станет и чего-то там еще. Полное дерьмо, а не теория. На этой почве, на пустом месте они и поссорились. Но когда Ирошников узнал о беременности Лены, он во всем стал винить не её, а себя самого. Вот и все. Можно сказать, недоразумение.

     - Ясно, - Ларионов покачал головой. - Тогда тем более мне не понятно, зачем переться в Питер вместе с ними? Только весь кайф людям поломаю. Пусть посидят, выяснят все между собой, выпьют пива. А там уж, совет да любовь. Жаль только, что на их свадьбе погулять не придется ни вам, ни мне.

     - Вы ведь не можете предупредить Ирошникова, чтобы он никуда не ехал? Не можете. Тогда ехать вам нужно. За последние дни кое-что изменилось. Отец Лены до сих пор уверен, что Ирошников убийца. Он хочет оградить от него Лену, защитить. Защитить любыми способами и методами. А я переубедить Романова я не могу Он сейчас в больнице. По телефону с ним созвониться нельзя - не соединяют. Увидеться тоже невозможно. Буду до конца откровенен: чтобы, так сказать, окончательно избавиться от вашего приятеля и была придумана вся эта поездка в Питер, новые документы и так далее. Ирошников не доехал бы до Питера. А поутру на путях нашли бы его тело, и все списали на несчастный случай. Поэтому я и попросил Лену поехать. Если она будет рядом, Ирошникова не тронут. Ну, и ваше присутствие не помешает.

     - Вот дела, - Ларионов поскреб пальцами затылок. - Ну и дела. А Максименков? Можно ведь связаться с отцом Лены через него, объясниться.

     - Сейчас Максименков играет не за нашу команду, - покачал головой Егоров. - Сначала и я полагал, что Ирошников убийца, а вы соучастник. Думал, что вашей следующей жертвой может стать Лена. Но для меня все разъяснилось. А Максименков, ему до лампочки, кто убийца. И в этом деле у него свой интерес. Он хотел, чтобы вместе с Ирошниковым исчезли и вы.

     - Знаете, а вы меня напугали, - Ларионов зябко поежился. - Это сволочизм. Приговорили меня ни за хрен собачий. Это хуже, чем человека в карты проиграть. А почему бы вам самому не поехать в Питер вместо меня?

     - У меня есть веские причины для того, чтобы остаться, - ответил Егоров. - И потом не забывайте: убийца-то на свободе ходит.

     - И что вы собираетесь делать?

     - Займусь святым делом: надо расправиться с врагом руками милиции и прокуратуры.

     - Жаль, что вы не можете поехать. А я бы заколотил дверь в свою комнату двумя досками, крест на крест, и подождал, пока все кончится. Вы все-таки профессионал и сможете защитить Ирошникова лучше, чем я.

     - Если вы останетесь дома, неделями не будете вылезать из норы, просто спятите от страха. Любого шороха станете бояться. Один мой знакомый сутками сидел дома и смотрел фильмы про мертвецов и вампиров, читал книжки про всякую нечисть и таким способом на свой лад развлекался: сам себя пугал до полусмерти. Может сперва это ему и нравилось, самозапугивание. Но, в конце концов, нервы у бедняги совсем расстроились, а позже и крыша поехала. На нервной почве он оглох.

     - А потом?

     - Его судили, - сказал Егоров. - Естественно, не за то, что оглох.

     - Значит, судили за то, что он смотрел страшные фильмы?

     - Он совершил преступление. Взял гвозди, сотку, и приколотил этими гвоздями к двери свою родную тетку, между прочим, заслуженную учительницу России. Он надел на неё собачий ошейник и намордник с шипами. Мучил её, стягивал ремень на шее. А потом отпилил ей ножовкой голову, а в грудь вогнал какую-то палку. А там и вовсе разошелся: взял топорик и накрошил кровавый винегрет. Не знаю уж, кем он себя воображал, великим инквизитором или ещё кем. Но в той учительнице он видел воплощение пришедшего на землю дьявола.

     - И какой срок получил ваш добрый знакомый? - Ларионов, погруженный в себя, хмурился.

     - Его лечили, но это лечение хуже, мучительнее реального срока на зоне. Можно сказать, он попал в ад на земле. Не советую вам идти его дорогой, жить наедине с собственными страхами. Мне лично ближе другая позиция: будь, что будет.

     - У вас просто дар художественного слова, вы все так здорово рассказали, выпукло, выразительно. Прямо видишь эту учительницу в собачьем ошейнике, приколоченную к двери длинными гвоздями. Пожалуй, я поеду в Питер, убедили. А то задохнусь в этой комнате собственными страхами. И, в конце концов, накрошу винегрет из соседки бабы Кати.

     - Вот и договорились, - Егоров положил на письменный стол конверт с билетами и деньгами. - Думаю, все закончится хорошо. В городе держитесь вместе, а в гостинице снимите соседние номера. К тетке Ирошникова лучше не суйтесь. А дня через три-четыре можете смело возвращаться. Здесь все уже успокоится. И ещё просьба: заберите у Ирошникова паспорт и военный билет на имя Шеваловского, порвите эти бумаги и утопите в унитазе. А то задержат с такой паспартиной - будут неприятности.

     - Хорошо, - кивнул Ларионов. - А с Максименковым вы, разумеется, хотите разобраться по-мужски?

     - Хочу, но не могу, не смею лишать вас этого удовольствия, - Егоров поднялся. - Можно сказать, это ваше семейное дело.

     - Вы правы, - Ларионов проводил гостя в прихожую, когда тот оделся, с чувством пожал руку. - Спасибо за то, что меня не шлепнули.

     - И вам спасибо за то, что вы живы, - ответил Егоров. - Мои извинения. Людям свойственно ошибаться.

     Заперев за Егоровым дверь, Ларионов вернулся в комнату, несколько минут расхаживал из угла в угол, наконец, сел, поставил на колени телефонный аппарат, набрал номер бывшей жены.

     - Максименкова нет дома? - спросил он, когда Вера подняла трубку.

     - Его нет, и даже не знаю, когда он вернется, - ответила Вера сонным голосом. - У них на работе какие-то важные дела. Возможно, его сегодня совсем не будет.

     - Тогда сделай мне одолжение, - попросил Ларионов. - Передай ему вот что. Передай, что я уезжаю в Питер вместе с Леной Романовой и Ирошниковым. Не перебивай, он знает, с каким Ирошниковым. Но я скоро вернусь. И как только у меня появится свободная минута, одна только минуточка, я к Максименкову непременно зайду. Чтобы в его морду плюнуть. А потом разобью эту харю всмятку. Именно всмятку - так и передай. Так разобью, что ни один косметолог не выправит. Пусть собирает своих друзей, адвокатов и прокуроров, и судится со мной за нанесение вреда здоровью. Только на этом суде твой засранец будет иметь очень бледный вид. А там, глядишь, и сам станет обвиняемым, а не потерпевшим. Передашь? Большое спасибо, - Ларионов положил трубку.

     Он заглянул в оставленный Егоровым конверт и полез в шкаф собирать вещи.

 

***

 

     Сев за руль, Егоров покружил по Москве, на полчаса завернул в гостиницу «Космос», где приобрел у знакомого перекупщика краденый сотовый телефон. Выехав на Проспект мира, он, сверившись с записной книжкой, набрал номер старшего следователя прокуратуры Владыкина, попросил позвать его к аппарату.

     - Я и есть Владыкин. Кто говорит?

     - Мое имя в данном случае ничего вам не скажет, - ответил Егоров немного гнусавым голосом. - Главное, я честный человек. Я честный предприниматель, бизнесмен. И хочу сделать важное заявление.

     - Слушаю вас, - голос Владыкина сделался напряженным, чувствовалось, что он навострил уши.

     - Это вы ведете дело об исчезновении доцента Олега Олеговича Десятникова? Он преподавал современную экономику в вузе, а недавно бесследно исчез. Вы этим делом занимаетесь?

     - Не я лично. Этим делом занимается милиция, ну и мы, прокуратура, следим за событиями. Могу соединить вас с нужным следователем.

     - Не надо, я хочу поговорить с вами. Я о вас в газете читал в связи с делом этого серийного убийцы и вообще, вам я верю. Но если вам не хочется разговаривать...

     - Нет, нет, я вас слушаю, - поспешил ответить Владыкин. - Мы ведь одно дело делаем, милиция и прокуратура. Какая разница, с кем именно разговаривать?

     - Вот и хорошо, - обрадовался Егоров. - У меня есть ещё и сюрприз лично для вас, но об этом позже. Так вот, я хочу заявить, что стал свидетелем убийства этого несчастного доцента. Можно сказать, его застрелили на моих глазах. В затылок ему пальнули.

     - Вы знаете имя убийцы?

     - Знаю, иначе не стал бы вас беспокоить, - Егоров проехал Крестовский мост и на красный сигнал светофора остановился на перекрестке возле Рижского вокзала. - Убийц было двое. Один - хозяин магазина автозапчастей Чемоданов Владик. А второй его друг, некто Пахов Федор Михайлович. За имя и отчество его ещё Достоевским называют. Так вот, убийцы - они. Каждый по разу выстрелил в затылок Десятникова из пистолета ТТ.

     - А какие-то доказательства их участия в преступлении у вас имеются? - спросил Владыкин. - И меня поймите. Я ведь не хочу, чтобы ваше заявление, безусловно, очень важное, оставалось голословным. Хотя лично я в ваших словах не сомневаюсь, нужно хоть какое-то подтверждение. Чемоданов был убит неизвестными в собственном магазине. Убийцу ищут. И ваше заявление приобретает особую ценность в этом свете.

     - Читал в газете о том, что Чемоданова шлепнули, - прогнусавил Егоров, делая поворот в Грохольский переулок. - Если бы Чемоданов здравствовал, я бы не стал вам звонить. Мне самому жить не надоело. Чемоданова я боялся: он большой и очень жестокий человек, с ним лучше не связываться. А его друга Пахова я не боюсь: он просто сутенер, хоть и богатый.

     - Так что вы ещё хотите показать по поводу исчезновения доцента Десятникова? Мы говорили о каких-то доказательствах. Ну, хотя бы мотивах.

     - С покойным доцентом я знаком не был, так, видел пару раз, - вырулив на ухабистую Большую Переяславскую, Егоров снизил скорость. - Говорили, он большой бабник. Ну, бабы его и сгубили. Десятникову все время нужны были деньги на развлечения. Такая жизнь: все дорожает, а женщины дорожают. Сейчас такие цены, что к приличным бабам и не подступишься, сами знаете. Десятников несколько раз одалживался то у Чемоданова, то у Пахова. Набежала круглая сумма. Они предупредили Десятникова, что включат счетчик, а позже и двойной счетчик, и двойной на проценты... А откуда у преподавателя вуза деньги возьмутся? Небось, он над каждым грошем трясся. В конце концов, Десятников испугался всерьез, хотел отдать им свою машину в счет части долга. Но тут одной машиной уже не отделаться. Тогда Пахов предложил расчет натурой. Два-три раза в месяц Десятников поставляет ему новую студентку на постоянную работу в это срамное бюро интимных услуг. Так они постепенно и рассчитаются.

     - То есть живым товаром? - переспросил Владыкин.

     - Точно, самым живым. Десятников говорил, что это не реально, две-три свежих девочки в месяц. Одна - ещё куда ни шло, одну можно. А Пахов говорил, что у него поток, конвейер, большой бизнес, а от одной в месяц ни вару, ни навару. Нужно, мол, хотя бы две, а для начала ты мне свою жену приведи. Она хоть и не первой молодости, но на любителя сойдет. И с пьяными ей можно случки устраивать. Тем все равно, старая или молодая. А этот хрен моржовый, Чемоданов, говорит, что жену сразу нельзя к людям допускать, даже пьяным. Ее сперва надо своим ребятам дать, на крепость проверить. И вообще от неё толку мало, хлипкая, такая через себя за ночь много клиентов не пропустит. Уставать сильно будет, пока привыкнет.

     - Откуда вам известны эти подробности? - перебил Владыкин.

     - Я присутствовал при разговоре, оттуда и известны, - Егоров миновал три вокзала и погнал машину к Сокольникам. - Еще мне известно, что вы дали указание в оперативную часть засечь мой номер телефона. Угадал? Только это напрасные труды. Сейчас я разговариваю с вами по мобильному телефону, я сижу в машине, а машина колесит по Москве. Оставьте попытки меня вычислить, иначе я прекращу разговор. Я ведь сообщаю ценную информацию, не требую за неё денег - и вот она, благодарность.

     - Хорошо, разговариваем в два уха, - пообещал Владыкин. - Итак, все происходило на ваших глазах?

     - Да, Чемоданов, Пахов и я играли в сику, а Десятников не играл, просто сидел за столом. Он пришел отсрочку по долгу просить. Так вот, мы сидим за одним столом, разговариваем. А Десятников закипает изнутри. Как сейчас помню, бледный, желваки на скулах так и играют, так и ходят. Я себе думаю: сейчас что-то будет. Десятников встает, наклоняется к уху Чемоданова, что-то шепчет и садится на место. Мы продолжаем играть. Смотрю, Чемоданов Пахову глазом мигает, зовет на кухню. Натурально, они выходят, а Десятников все сидит неподвижно, к двери спиной. Через пять минут они возвращаются, смотрю, в руке Пахова ТТ. Он прямо от двери стреляет Десятникову в спину и передает пистолет Чемоданову. Тот стреляет второй раз. А доцент уже повалился лицом на стол, уже готов. Я сижу, обалдел просто, клювом щелкаю. Вот так его и убили.

     - Но доказательства, - напомнил Владыкин. - Вы говорили о доказательствах.

     - Смотря что вы считаете доказательством, - Егоров зубами распечатал пачку сигарет. - Чемоданов и Пахов долго решали, что делать с телом доцента. Обсуждали разные варианты. Чемоданов предлагал распилить труп, а куски разбросать по городским помойкам, диким собакам на съедение. Я так понял, что опыта в таких делах у них маловато. А поручать постороннему человеку эту грязную работу они не хотели. Насколько я знаю, труп лежал где-то на подмосковной даче, у их общих знакомых. Те и знать ничего не знали, что труп у них на даче. А на днях Чемоданов и Пахов перепрятали тело. Перевезли его на дачу к Пахову, - Егоров подробно объяснил следователю, где именно находится дача Пахова и как туда подъехать на машине. - Там покойник и лежит, в гараже, в смотровой яме. И пистолет ТТ там же, то есть орудие убийства, по-вашему. Все в одном месте. Между собой они решили закопать доцента в лесу, как только земля оттает. Вот вам и доказательства. Выше крыши доказательств.

     - Значит, вы не связались с прокуратурой раньше, потому что опасались мести Чемоданова?

     - Само собой, - Егоров свернул на Маленковскую улицу. - Мне даже пришлось помогать Чемоданову, перевозить труп доцента с места на место.

     - Он вам доверял?

     - Никому он не доверял, - Егоров прикурил сигарету. - Чемоданов сказал: если кому проболтаешься, забью тебе рот дерьмом, выпущу кишки и на твоих же кишках тебя и удавлю. Говорю же, боялся я Чемоданова. А теперь его убили. И, слава Богу, мне жить стало легче.

     - А версий убийства Чемоданова у вас, случайно, нет? Хотя бы гипотетических версий, предположений?

     - Версий нет и предположений тоже нет, - Егоров повернул в сторону Рижской эстакады, решив там замкнуть круг автомобильного путешествия. - У Чемоданова было много врагов, и все они желали его смерти. Искать его убийцу, все равно, что на кофейной гуще гадать. Нашелся хороший человек - и ладно. А теперь вопрос к вам. Какой срок может получить Пахов за убийство доцента?

     - Если мы найдем тело и орудие убийства в его дачном гараже срок ему обеспечен. А сказать, какой именно, не могу. А вы заинтересованы, чтобы Пахов сел?

     - Я честный предприниматель, - повторил Егоров. - Личной корысти у меня нет, но когда убийца сидит там, где ему положено, мне как-то спокойнее на душе. Кстати, я вам сюрприз обещал. Завтра выходной, но иногда прокуроры работают и по выходным. Если вы завтра будете на месте, то обещаю сдать вам того серийного убийцу, про которого газеты пишут. Со всеми потрохами сдам. Назову конкретное имя.

     - Смотрю, вы очень осведомленный человек, - проурчал в трубку Владыкин. - С этим убийцей вы что, тоже в карты играли?

     - На вашем месте я не стал бы задавать всякие вопросики на засыпку, - Егоров выехал на рижскую эстакаду. - А просто сказал спасибо. Не каждый день вам называют имена убийц.

     - Откровенность за откровенность, - ответил Владыкин. - Я считаю, что те убийства, о которых газеты писали, они раскрыты. И хотя преступник пока не найден его имя нам известно.

     - Так назовите.

     - Не будьте ребенком, это тайна следствия.

     - Хорошо, тогда это имя назову я сам, ждите завтра моего звонка.

     Егоров опустил стекло и выбросил сотовый телефон на дорогу, под колеса идущей следом машины.

 

Глава 30

 

     Чуть свет начал трезвонить телефон.

     Выскочив из нагретой постели, из сладкой утренней дремы, Вербицкий схватил трубку. Шепотом, чтобы не разбудить жену, сказал «але» и услышал короткие гудки отбоя. Он взглянул на круглые настенные часы, охнул и полез под одеяло. Но заснуть не удалось, через четверть часа снова грянул телефонный звонок. Какой-то мужчина отвратительным гнусавым голосом настойчиво просил позвать Василия Васильевича, долго не мог сообразить, что не туда попал и спрашивал «Как же так?» Вербицкий снова занял место на кровати, долгов ворочался, не мог улечься удобно и, наконец, понял, что сон не вернется. Проснулась жена и тоже стала ворочаться и вздыхать. «Черт побери», - сказал Вербицкий, раздраженный этими беспричинными вздохами, сбросил с себя одеяло и сел на кровати.

     И тут телефон зазвонил снова. На этот раз соединили правильно. «Это вы Валерий Александрович?» - Вербицкий сразу узнал голос Галины Родионовны, хозяйки, у которой он снимал квартиру в Черемушках. Эта бестактная баба даже не подумала поздороваться или извиниться за ранний звонок. «Это я», - Вербицкий насторожился. Добрых вестей он не ждал, тем более не ждал их от квартирной хозяйки. Три месяца назад она тоже звонила чуть свет, не поздоровалась, и сходу объявила, что повышает цену за аренду квартиры. А если Вербицкий не желает платить по новому прейскуранту, то может съезжать с места хоть завтра же. Удивительно наглая особа и такая жадная, что можно только удивляться. Что на этот раз? Вербицкий оглянулся на жену и крепче прижал трубку к уху.

     - Я вас слушаю.

     - Слушает он, - передразнила хозяйка. - Мы, когда договор на квартиру заключали, то о чем речь вели? Что вы станете следить за состоянием жилплощади - вот о чем. Чтобы трубы и краны не текли. Говорили об этом? Говорили.

     Галина Родионовна обыкновенно задавали вопросы, и сама же на них отвечала. Вербицкий молча слушал хозяйку, стараясь догадаться, куда та клонит. Свободно разговаривать с Галиной Родионовной в присутствии жены он не мог.

     - И что сегодня? - задала очередной бессмысленный вопрос хозяйка. - Ночью труба протекла. Прорвало её что ли? Не знаю уж, как это называется. А вас, разумеется, на квартире не было. Мне звонят соседи снизу. Хотят дверь выламывать в мою квартиру. Хорошо я им свой телефон оставила и живу рядом. Помчалась туда, как паровоз. Стояк перекрыли, а трубу в квартире ещё и не чинили. Жильцы без воды сидят. Выходной день, что делать? То ли со слесарем договаривайся, то ли аварийку вызывай. Как вы сами на это смотрите?

     Вербицкий промолчал, ожидая, когда хозяйка сама ответит и на этот вопрос, но и она молчала.

     - Я на это просто смотрю: если потекла труба, надо её чинить, - Вербицкий снова обернулся на жену, кажется, она задремала. - А какие ко мне претензии? Я что ли эту трубу продырявил?

     - Какие претензии? И он ещё спрашивает. Обещал за квартирой следить. Сам все бросил, живет неизвестно где. Спросить не с кого. А кто за протечку нижним жильцам платить станет? РЭУ не станет, и я не стану. И я тут целый день сидеть не могу, слесаря дожидаться. У меня мать больная, я ехать сейчас к ней должна. Вот так, приезжай немедленно и жди водопроводчика. Я уж воду собирали, собирали... А он: какие претензии?

     - Хорошо это без проблем, - сказал Вербицкий, решивший сейчас не грубить хозяйке. Сперва нужно выяснить, не сунула ли она нос в вещи и вообще, все ли на месте. - Я приеду. Сейчас оденусь и приеду.

     - Не сейчас, а сейчас же, - протявкала хозяйка. - Я долго ждать не могу, у меня мать болеет.

     «Что б она сдохла», - подумал Вербицкий и чуть не скрипнул зубами от злости.

     - Хорошо, сейчас же, - поправился он. - Штаны хоть можно надеть?

     Он бросил трубку и чуть не разбил телефонный аппарат.

     - Куда это ты уже собрался? - спросила Таня сонным голосом.

     - Да пациентка одна беспокойная попалась, - ответил Вербицкий. - Ей кажется, что я не так, неправильно лечу. Надо ехать.

     - А что за труба? - жена повернулась лицом к Вербицкому. - Какая ещё труба?

     - Труба? - переспросил он. - Ну, обыкновенная, металлическая. Такая труба, которой не мешало бы этой стерве по башке шарахнуть. Со всего маху. Вот какая труба.

     - Мы же хотели сегодня сходить на Крымский вал в дом художника, - Таня села на кровати.

     - Значит, отменяется Дом художника, - Вербицкий, подтянув трусы, подошел к шкафу и начал копаться на полках. - В этот Дом одни придурки ходят, всякие бездельники, люмпены. Словом, вшивота одна. А мне некогда этой дурью заниматься, - хозяйка крепко завела Вербицкого, так крепко, что он больше не мог и не желал скрывать раздражения. - А ты спи. Сны смотреть интересней, чем по этому дому придурков шастать.

     - Да что с тобой? - Таня с тревогой посмотрела на Вербицкого. - Почему ты такой злой?

     - Потому что все такие добрые, - огрызнулся он, просовывая ноги в брючины. - Кому-то надо быть злым, раз все добрые.

     Вербицкий, наскоро умывшись, выскочил на кухню и влил в горло чашку чуть теплого кофе.

     - Ты свой чемоданчик не взял с лекарствами, - вслед за ним в прихожую вышла жена, стала наблюдать, как Вербицкий собирается. - Принести?

     - Не надо чемоданчика, - Вербицкий зашнуровал ботинки. - Сегодня я буду лечить словом. Добрым словом, психотерапией заниматься. А лекарства этой женщине все равно не помогут, пустой номер эти лекарства.

     - Что она при смерти, умирает что ли? - не могла сообразить жена.

     - От неё дождешься, умрет такая, - Вербицкий надел куртку.

     - Валера, какая муха тебя с утра укусила?

     - Иди спать, нечего тут слоняться. Хоть бы дело себе какое нашла, а не болталась целыми днями по квартире.

     Вербицкий чуть не назвал жену грубым словом, но сдержался, вышел на площадку и запер за собой дверь. Показалось, Таня заплакала. И черт с ней, может, со слезами немного дури выйдет.

     Сев в свои потрепанные, давно не мытые «Жигули», Вербицкий, чтобы отвлечься, включил радио, но по всем программам передавали такую чушь, что на душе сделалось совсем тошно. Он выключил радио, попытался сосредоточиться на собственных проблемах. Терпеть капризы сволочной хозяйки дальше нельзя: сегодня она приведет водопроводчика, завтра милиционера. Она слишком любопытна, сует свой нос во все щели, у неё хватает наглости спрашивать, что хранил жилец в трех чемоданах и нескольких сумках. «Может, хорошие вещи есть, на продажу?» - как-то спросила она. «Я не барыга с рынка и вещами не торгую, - резко ответил Вербицкий. - Да и вещи эти не мои». Но любопытство хозяйки только разгорелось.

     Не исключено, Галина Родионовна откроет квартиру своим ключом, как сегодня, попытается влезть в чемоданы. Но это очень хорошие, добротные чемоданы и сумки, с надежными замками, в одиночку баба их не откроет. Так пригласит какого-нибудь пьянчужку слесаря и тот ей в два счета... Вербицкий представил, как Галина Родионовна примеряет у зеркала роскошные норковые шубы из большого чемодана, сортирует на кухонном столе золотые кольца, броши, браслеты, высчитывает их стоимость и решает, как бы ловчее обуть квартиранта. Инсценировать кражу? Но такая инсценировка представляется более чем сомнительной. Квартиру за стальной дверью с сейфовыми замками обчистить затруднительно. Тут уж не до инсценировок, с такой-то дверью. Но, возможно, эта стерва осуществит какую-нибудь хитроумную комбинацию, каверзу которая нормальному человеку и в голову не придет.

     Раздраженному и взвинченному Вербицкому казалось, что хозяйка на все способна, на любую подлость и предательство. Большую часть ценностей и деньги Вербицкий хранил в ячейках, арендованных в двух разных банках. Но шубы и палантины в ячейки не засунешь и в камеру хранения не сдашь. Поэтому сегодня же следует заняться поисками новой надежной квартиры, а уже завтра съехать от этой Галины, будь она трижды неладна. Иначе жди беды.

 

***

 

     Припарковав «Жигули» между каким-то фургоном и ржавым гаражом, он вылез из машины, вошел в подъезд и пешком поднялся на третий этаж. Дверь квартиры оказалась приоткрытой, Вербицкий прошел внутрь, осмотрелся по сторонам, услышал доносившееся из ванной комнаты металлическое позвякивание слесарного инструмента.

     - Пришли уже? - из комнаты вышла Галина Родионовна, одетая в пальто, с лицом озабоченным и недовольным. - А я сижу, как на иголках. Мать болеет, сама еле на ногах держусь, такая слабость.

     Вербицкий снял куртку и ботинки, внимательно осмотрел пол в коридоре. - А ведь все сухо, - наконец, сказал он. - Видно, воды и вылилось две капли. - Господь с тобой, я уж собирала воду, уж собирала её, - хозяйка замахала руками. - На карачках целый час ползала, пока все собрала.

     - Хорошо, хорошо.

     Вербицкий кивнул, прерывая дальнейшие объяснения. Он прошел в комнату, распахнул створки шкафа, бегло, на взгляд, проверил, целы ли чемоданы, так ли стоят, как он их оставил в прошлый свой приезд. Кажется, все на месте. Раскрывать чемоданы и сумки, перебирать вещи, когда хозяйка дышит в спину, разумеется, нельзя. Говорить о том, что он решил съехать с квартиры, Вербицкий пока не стал, всему свое время, а Галине вперед уплачено.

     - Хозяйка, в кухне надо кран-буксу менять, - в дверях комнаты появился Егоров, небритый, в заляпанной маслом куртке армейского образца. - А в ванне прокладочки поменять надо и сифон посмотреть. Засор у вас. Делать или как? - Егоров икнул.

     - Делайте, все делайте, - закивала Галина Родионовна. - Раз уж пришли, делайте все, чтобы соседей больше не заливало.

     - Так прокладки мои личные и кран-букса моя, - слесарь повертел в руках гаечный ключ. - Делать?

     - Говорю же вам, делайте все, - хозяйка едва не притопнула каблуком. - Чините. А вот мужчина, - она показала пальцем на Вербицкого, - он с вами рассчитается.

     - Добро, - кивнул слесарь и удалился.

     - Что там прокладка, всю систему надо менять, - невесело сострил Вербицкий.

     - Кукую систему? - навострила уши хозяйка Поведение водопроводчика.

     - Это шутка.

     - Оставайтесь здесь и за всем проследите, - скомандовала Галина Родионовна. - И с нижними соседями придется вам объясняться, если они придут, - она повернулась, чтобы уйти.

     - Подождите, - остановил хозяйку Вербицкий. - Кажется, я вам плачу хорошие деньги, на них можно две такие квартиры снять. Поэтому я не обязан сидеть в свой выходной с водопроводчиком и объясняться с какими-то нижними жильцами. У меня другие планы.

     - Если ты снял квартиру, то именно ты за неё отвечаешь, а не Пушкин, - на этот раз Галина топнула каблуком об пол. - Я и так тут грязную воду языком вылизывала. А он не обязан. Совсем некоторые совесть потеряли, - она зыркнула на Вербицкого горящими злостью глазами, повернулась и быстро вышла из квартиры, хлопнув металлической дверью.

     - Вот же стерва, сука поганая, - Вербицкий пнул ногой шкаф. Выглянув в окно на темно-серый осевший снег, унылый пейзаж московского двора, он прошел коридор, остановился в дверях ванной комнаты и стал разглядывать свежие царапины на муфте водопроводной трубы. Слесарь, отклячив зад, копался под раковиной.

     - Долго еще? - спросил Вербицкий.

     - Это как получится, - запыхтел под раковиной мужик.

     - Значит, с меня причитается?

     - С тебя много чего причитается, - вежливый слесарь высунул голову из-под раковины и посмотрел на Вербицкого странным изучающим взглядом. - Ноги совсем затекли, - пожаловался он, сокрушенно покачал головой и поднялся на ноги. - Старею видно. Раньше мог на корточках целый день просидеть. Были времена.

     Егоров мечтательно посмотрел в потолок и, сделав полшага к Вербицкому, застывшему на пороге ванной, с силой ударил его кулаком в лицо. Поведение слесаря оказалось настолько диким, непредсказуемым, а удар настолько резким, что Вербицкий не успел защититься. Он успел лишь слегка отклонить голову в сторону. Кулак попал в верхнюю челюсть, Вербицкий шагнул назад, едва не оступился на порожке ванной. Егоров коротко развернулся и съездил Вербицкому в ухо.

     - Ты чего, чего ты? - ошалело пробормотал Вербицкий.

     Он, продолжая отступать в глубину коридора, увидел короткий замах правой руки сумасшедшего водопроводчика. Последний, удар, мощный, сокрушительный, пришелся в нижнюю челюсть, он просто срубил Вербицкого с ног, отбросил назад. Свет в глазах померк. Падая, Вербицкий зацепил затылком стену. Стало больно дышать, казалось, грудная клетка не поднимается, будто на неё свалили груду кирпичей. Открыв глаза, Вербицкий увидел перед собой потолок коридора. Гнусно плотоядно улыбающийся водопроводчик сидел у него на груди - Ты жив? - спросил водопроводчик.

     - Жив, - ответил Вербицкий и в ту же секунду получил тычок открытой ладонью по передним зубам.

     Вербицкий застонал. Напрягая спину и бедра, он постарался сбросить с себя нападавшего, но тат заломил Вербицкому кисть руки, до черноты в глазах, до хруста в суставах. Вербицкий чувствовал, как полость рта быстро заполняется густой сладкой кровью и острыми осколками зубов.

     - Говори, а то убью, - прорычал сверху водопроводчик. - Не молчи, сука.

     - Я не молчу, - подавившись кровью, ответил Вербицкий, только для того, чтобы хоть что-то сказать. Дикость происходящего, унижение, боль... Вербицкий снова попытался оттолкнуться ногами и выгнуть спину, и тут же получил справа и слева, в глаз и в челюсть.

     - Вот и не молчи, - казалось, голос водопроводчика доносился из далекой дали, откуда-то с поднебесья. - Не молчи только, сука.

     - Да я не молчу, - Вербицкий приоткрыл целый глаз, выплюнул изо рта мешавшую дышать кровь.

     - Вот и не молчи.

     Водопроводчик ударил Вербицкого кулаком в основание носа. Боль оказалась такой нестерпимой, что Вербицкий не смог сдержать крика, хлынувших слез. Эти слезы боли заволокли весь окружающий мир. Сквозь забытье Вербицкий чувствовал, что его волокут неизвестно куда, дергая сразу за обе руки, заламывают левую кисть. А слезы все лились и лились, их было так много, что Вербицкому казалось, он промок насквозь, что он захлебывается в собственных слезах, тонет в них.

 

***

 

     Он открыл глаз, обнаружив себя лежащим на полу, но уже не в прихожей, а в комнате у окна, рядом с батареей центрального отопления. Сумасшедший мужик стоял над ним и тонкой струйкой лил из графина воду на голову. Вербицкий попытался пошевелить левой, неудобно заломленной рукой, но лишь звякнули наручники, больнее стянул запястье стальной браслет.

     - Ожил? - спросил слесарь.

     - Ожил, - ответил Вербицкий, испугавшись своим молчанием вызвать новый приступ ярости сумасшедшего.

     - Поговорить хочешь?

     - Хочу говорить, - язык за что-то цеплялся, двигался совсем туго.

     - Тогда рассказывай, - мужик поставил пустой графин на подоконник.

     - Что рассказывать? - Вербицкий сплюнул кровь изо рта себе на рубашку.

     - Ну, чего-нибудь веселенькое расскажи. Например, сколько ты людей ухлопал из-за денег. А я послушаю и посмеюсь.

     - А, вон оно что, - смысл происходящего стал немного проясняться. - Вот, значит, как вышло... Тьфу, зараза. А ты кто? Откуда ты взялся?

     Голова Вербицкого шла кругом, пол и потолок менялись местами.

     - Ты лучше не задавай вопросов, - Егоров снял грязную армейскую куртку и бросил её на пол. - Вдруг я отвечу правду. Тогда придется тебя убить. А я обещал одному приличному человеку сдать тебя живым. Хочешь, ещё воды полью на голову?

     - Не надо, - Вербицкий прикоснулся свободной рукой к поврежденному глазу, но онемевшая вывернутая рука слушалась плохо, пальцы никак не находили глаза. - У меня глаз цел или как?

     - Цел.

     Егоров ногой придвинул себе стул.

     - Ты мне не ответил на вопрос. Сколько человек ты убил?

     - Я больше спас, чем убил. Я всю дорогу работаю на «скорой» и вернул с того света столько людей... Столько жизней спас, что, и числа не помню. Счет в мою пользу. И мне будет, чем оправдаться там... На небесах.

     - И ты действовал всегда один?

     - Один. На хрен мне помощники?

     - Я верю.

     - А мне срать, веришь ты или нет.

     Приподняв голову, Вербицкий посмотрел на свою голую грудь, на разорванную до пупа сорочку, пропитанную кровью и водой. Он выплюнул изо рта осколок мешавшего говорить зуба. В глазах Вербицкого Егоров, неподвижно сидевший на стуле, двоился, расплывался, превращаясь в мутное пятно, переворачивался с ног на голову. Вербицкий не хотел, боялся снова лишиться чувств.

     - Значит, ты заодно с ментами? - выдавил он из себя. - Тьфу. И сколько тебе заплатили за мою голову? Или просто премию в размере оклада пообещали?

     Неожиданно для себя Вербицкий рассмеялся в лицо Егорова, рассмеялся странным лающим смехом. Этот смех оборвался судорожным нутряным всхлипом.

     - Сейчас ждешь ментовской подачки? - Вербицкий сплюнул. - Решаешь, что на премию купить? Себе штаны или жене юбку.

     Вербицкий попытался улыбнуться, но улыбка быстро сошла с лица, любое движение причиняло боль.

     - Я не работаю на милицию, если тебе от этого легче, - сказал Егоров. - Хочешь сигарету?

     - У меня зубов не осталось, чтобы её во рту удержать, - Вербицкий чуть слышно застонал от боли. - Скажи мне... Просто ответь. За большие деньги с тобой можно договориться?

     - За твои грязные деньги - нет, - ответил Егоров.

     - Все деньги - грязные, - головокружение постепенно проходило, но Вербицкий чувствовал, что сил на долгий разговор все равно не хватит. - Мои деньги не хуже других, такие же.

     - У тебя мало времени. Не занимайся демагогией. Со мной многие пытались договориться и кое-кому это удавалось. Но твои деньги грязные и кровавые.

     - Ладно, умник. Дай хоть платок, а то я захлебнусь.

     - У меня нет платка, - Егоров склонил голову набок. - Удивляюсь, как это тебя, чистого мальчика, занесло такую грязь. Я сам убивал людей, я делал, что и похуже. Но я никогда не оказывался по уши в таком дерьме, как ты.

     - Да хватит... Хозяйка... Сколько ты ей заплатил? - в груди Вербицкого что-то клокотало - И что ты решил сделать со мной?

     Егоров не ответил. Он вышел из комнаты, плотно закрыл за собой дверь и с телефонного аппарата, стоявшего на кухонном столе, позвонил Владыкину. Весь разговор занял полторы минуты. Егоров перешел в прихожую, надел куртку и кепку, стал отпирать замок входной двери, но остановился и задумался. С порога он вернулся в комнату, подошел к лежавшему на боку Вербицкому.

     - Я тут подумал, ко мне одна мыслишка пришла, - Егоров вздохнул.

     - Хочешь ещё понаслаждаться? Почувствовать себя хозяином моей жизни?

     - Скажи, а каково тебе в шкуре жертвы? Я ведь могу разорвать тебя на части. Крупные или мелкие.

     - Да пошел ты. Если бы ты хотел меня убить, давно бы это сделал, а не трепался.

     - У меня богатая практика, но таких гнусняков как ты я ещё не встречал, - ответил Егоров. - В газетах про таких читал, но газетам я не верю.

     - Поговорил и иди. Чего вернулся?

     - Мне кажется, все это не по-человечески, - Егоров снова вздохнул. - Несправедливо это.

     - О справедливости мы порассуждаем с прокурором. И на зоне об этом подумаю. У меня теперь появится много свободного времени. Лет на десять вылезу, если заседатели судить станут. Вот я и подумаю о справедливости и прочей мутате.

     - Это хорошо, когда у человека много свободного времени и есть о чем подумать, - кивнул Егоров. - Может, так все и получится. По-твоему. Я дам тебе шанс, а там уж как фишка ляжет. Может, останешься жив и десять лет будешь размышлять о всяком таком, отвлеченном. А может, сдохнешь. Сейчас приедет милиция, а за ней «скорая». Если врачи подоспеют быстро - твое счастье. Если «скорая» задержится, значит, не повезло тебе. Шансов у тебя пятьдесят на пятьдесят.

     - Что-то не понимаю, - Вербицкий перешел на хриплый шепот. - Ты чего удумал?

     Вербицкий дико вытаращил глаза, понимая, что сейчас начинается самое страшное. Он хотел крикнуть во весь голос, позвать кого-нибудь на помощь или взмолиться о прощении. Он открыл рот и промычал что-то невнятное, дар речи пропал. Егоров взял с дивана легкую подушку в цветной наволочке, вытащил из-за брючного ремня пистолет. Он шагнул вперед, прижал подушку к стволу пистолета и спустил курок.

     Пистолетный выстрел прозвучал неожиданно громко, сухим эхом прокатился по полупустой квартире. Из разорванной пулей наволочки вылетел и поплыл по воздуху невесомый пух. Егоров отбросил подушку в сторону, наклонившись вперед, отстегнул наручники от трубы отопления, высвободил запястье Вербицкого, спрятал пистолет под ремень. В дверях он обернулся.

     Вербицкий перевернулся со спины на бок, обхватив руками живот, он постанывал и кряхтел.

     Через минуту Егоров вышел из подъезда. Он полквартала прошагал быстро, почти бежал. Он нашел машину там, где её оставил, в проходном дворе, под старым серым тополем. Егоров влез на сиденье, завел машину, но с места не тронул. Он сунул в рот сигарету, откинул колпачок зажигалки, посидел пару минут, глядя вперед себя пустыми глазами, выпустил носом табачный дым. «Вот все и кончилось», - сказал себе Егоров. Он только сейчас заметил, что на улице идет проливной дождь.

     Он включил «дворники», медленно проехал двор и вырулил на улицу.

 

Эпилог

 

     Перешагнув порог купе поезда Москва - Санкт-Петербург, Ирошников забросил вещи наверх, сел на нижнюю полку и начал разглядывать своих спутников, переводя глаза то на Лену, то на Ларионова. Минуту назад, только подали поезд, Ирошников вошел в вагон, потянул ручку закрытой двери купе, но тут кто-то дернул его за рукав куртки. Он обернулся, сзади торчала скучная физиономия Ларионова.

     - Проходи, не задерживай движения.

     Ларионов подтолкнул Ирошникова к уже распахнутой двери купе, но тот не двигался, будто врос в пол. За спиной Ларионова стояла Лена и хихикала. За несколько секунд Ирошников успел подумать о многом, успел сглотнуть слюну и сморгнуть глазами.

     - Давай, чего ты растабарился в проходе?

     Ларионов уже с силой толкнул Ирошникова в спину. Тот, наконец, передвинул тяжелые ноги, шагнул в купе, хотел сказать что-то подходящее случаю, но только тряхнул головой. Слов, подходящих именно к такому случаю, просто не нашлось. Он подумал, обернулся на Ларионова и раскрыл рот.

     - Чего это ты пришел?

     Вопрос остался без ответа. Ирошников, забросив вещи наверх, рухнул задом на нижнюю полку. Теперь он испытал нечто похожее на злость: Ларионов пообещал лишь передать письмо Лене, ни больше, ни меньше. А он пришел к поезду, да ещё Лену с собой притащил.

     - Да, друзья встречаются вновь, - сказал Ирошников.

     - А ты, как всегда, не доволен, господин Шеваловский? - Лена вновь захихикала, переглянулась с Ларионовым.

     - Проводить, что ли пришли?

     Ирошников попробовал улыбнуться, но испытал странное чувство. Казалось, вместо лица у него резиновая, неподатливая к движениям маска.

     - Ты удивительно догадлив, - сказала Лена. - У меня большая сумка, а у Димы чемодан. Вывод: мы пришли тебя провожать. А сейчас ты всплеснешь руками и спросишь: а вы понимаете, какой опасности себя подвергаете? А мы ответим, что понимаем, но ради тебя готовы...

     - На тяготы и лишения, - вставил Ларионов. - Готовы вместе с тобой перейти на нелегальное положение и даже сменить национальность.

     - Много шутишь - это к слезам, - Ирошников зло глянул на Ларионова.

     - Вопрос только, к чьим слезам, - Ларионов продолжал скалить зубы и переглядываться с Леной.

     Ирошников решил признать свое поражение.

     - Правда, я что-то не догоняю, - он пожал плечами. - Вам что, лишние неприятности нужны? Своих мало?

     - Значит, мало, - подтвердил Ларионов, догадавшись захлопнуть за собой дверь. - Между прочим, у Лены курица жаренная с собой, а у меня пиво. Поедем с комфортом, как полагается людям среднего достатка.

     - Так зачем вы здесь? - повторил Ирошников, но снова и не получив ответа, только запыхтел на своей лавке. - Все-таки, Дима, ты нехороший человек.

     - И это называется друг, - Ларионов ногой задвинул свой чемодан под столик. - Надрываешься для него, жизнью рискуешь. И вот мы имеем то, что имеем.

     - А он всегда такой был, эгоист, - сказала Лена.

     - Вы что тут, собрание решили устроить?

     Ирошников уже пришел в себя, но заразиться общим шутливым настроением ему мешало тянущее душу беспокойство. Когда дверь купе с металлическим лязгом откатилась в сторону, и старший следователь прокуратуры Владыкин, всмотревшись в лица присутствующих, остановил взгляд на Ирошникове, тот не испугался, не вскочил с места и вообще не издал ни звука. Ирошников даже не удивился. К встрече со следователем он был готов.

     - Все, шутки кончились, - сказал Ирошников. - Руки вверх.

     - Здравствуйте, Антон Васильевич, - Владыкин оглянулся на топтавшегося за спиной стажера Ливанского. - Подожди меня, Юра, там... На перроне подожди.

     Ливанскому очень хотелось зайти в купе вместе со следователем, чтобы присутствовать при разговоре, но он лишь молча кивнул и, вжимаясь в стенку, пропуская встречных пассажиров, стал пробираться к выходу. Владыкин же снял кепку, стряхнул с неё дождевые брызги, снова надел кепку на голову, держась за козырек двумя пальцами. Сев рядом с Ирошниковым, Владыкин, глядя пустыми глазами в противоположную стенку, объявил:

     - Обстоятельства складываются так, что в Питер вы можете не ехать, - Владыкин поправил кепку, повернул голову к Ирошникову. - В смысле, вы можете больше не бегать от следствия.

     Лена и Ларионов с напряженными лицами застыли на своих местах. Ирошников посмотрел на Лену и подумал, что, наверное, она его любит. Еще он подумал, что следователь Владыкин хороший дядька, хотя время от времени и претворяется сволочным мужиком. Ирошников подумал, что вот Ларионов сейчас заметно испугался, кажется, даже побледнел. Но не за себя испугался, за него, Ирошникова. Подумал, что в жизни случаются всякие странности, может, например, сказочно повезти, как сейчас. И вообще жизнь не такая уж дрянная штука, и стоит жить на свете, даже если иногда жить совсем не хочется.

     - Спасибо вам, - сказал Ирошников, глядя в глаза Владыкину.

     Ирошникову хотелось встать, но мешала теснота, мешала опущенная верхняя полка, мешали взгляды Лены и Ларионова.

     - Спасибо.

     - Это вам спасибо, это же вы прислали письмо, в котором указали имя преступника, - Владыкин как-то грустно усмехнулся. - Навели нас на правильный след... Так вы едете?

     - Едем, - решил за всех Ирошников.

     - Тогда вот вам повестка для памяти, - Владыкин протянул Ирошникову сложенную вдвое бумажку. - Во вторник жду вас у себя в десять утра. Побеседуем.

     - Спасибо, - повторил Ирошников. - Я-то увидел вас... Подумал - все. А для начала милицейские развлечения: лицом в грязь, ноги раздвинуть...

     - У меня давно уже другие развлечения, стариковские, - Владыкин взглянул на наручные часы на потертом кожаном ремешке. - Вот последние два дня развлекаюсь тем, что с женой не разговариваю. А у вас, похоже, есть человек, который вас защищает. И здорово защищает. Ну, что вы на меня так смотрите? Я ведь не буду слишком настойчив в своих расспросах.

     - Так вы арестовали Вербицкого? - Ирошников прижал руку к сердцу. - Простите мое любопытство.

     - Арестовали, - кивнул Владыкин и снова взглянул на часы. - Пора идти, а то уеду вместе с вами. И тогда вашей веселой компании станет скучно. В моем обществе почему-то все скучают.

     - А что с преступником, его посадили? - ожила Лена.

     - Сажают детей на горшок, - Владыкин вопросительно посмотрел на Ирошникова. - Ваша девушка?

     - Невеста.

     - Да, ещё бы немного, и свадьбу вы сыграли в местах лишения свободы, - покачал головой Владыкин.

     - А там что, можно? - завертелась на месте Лена

     - Допускается, в порядке исключения. Скажем, учитывая интересное положение невесты.

     Владыкин хотел встать и уйти, но Лена опять остановила его вопросом.

     - Так что с преступником? Не томите до вторника.

     - Его задержали, - Владыкин взглянул на Лену с интересом, она улыбнулась так мило, что следователь решил продолжить. - Когда мы прибыли на место, на квартиру, которую снимал ваш знакомый, он был не в лучшей форме. Сломан нос, верхняя челюсть, предплечье. И вообще... Но телесные повреждения это мелочь. У Вербицкого сидела пуля в животе. Это, знаете ли, очень болезненно, ранение в живот. Не мне вам объяснять такие вещи. Врачи сделали все, что могли. Но он потерял слишком много крови. Вообщем мы его арестовали, но уже мертвого. Может, оно и к лучшему, что он отмучился. И нам меньше бумажной работы, - Владыкин посмотрел на Лену. - Теперь я свободен?

     - Теперь свободны, - ответила Лена.

 

***

 

     Несколько секунд Егоров решал, снимать ли трубку зазвонившего тетефона. Наконец, дотянулся рукой до аппарата. Голос Лены Романовой звучал громко, совсем близко, будто она разговаривала из соседней квартиры.

     - Здравствуйте, Игорь Евгеньевич, я вас разбудила?

     - В половине первого дня я обычно уже на ногах, - Егоров хмыкнул. - А вы откуда звоните?

     - Из Москвы, конечно. Съездили в Питер, вернулись. Очень приятно провели время. Хорошо, что вы отправили меня в это путешествие. А вчера мы с Антоном подали заявление в загс. Отца я ещё не обрадовала, но с этим успеется. Свадьбы в июне. Приглашаю заранее.

     - Зачем же мне своим присутствием портить торжество? Я вообще-то рад за вас. Поздравляю. Законный брак это, так сказать, начало...

     - Начало всех жизненных неприятностей? Я вам верю, хотя судите вы по своему личному опыту. Но я все равно рискну.

     - Конечно, попробуйте. Приятно, что вспомнили обо мне. Спасибо.

     - Подождите минуточку, - голос Лены стал серьезным. - Я ведь звоню не для того, чтобы рассказать о том, как у меня все прекрасно складывается. Совсем не за этим. Мне кажется, у вас плохое настроение. Ну, меланхолия, что-то в этом роде.

     - И вы хотите меня развеселить, анекдот рассказать или байку?

     - Вы обижаетесь на отца, я понимаю, - Лена заговорила быстрее. - Мне так стыдно за него. Если бы вы знали, как мне за него стыдно. Я прошу за него прощения, но мои слова, я это понимаю, это только слова. Отец поступил с вами, как последняя... Вообщем, давно не было так стыдно за людей. Мне казалось, люди вообще не способны на такое предательство.

     - Вы плохо знаете людей. Они способны и не на такое. И зря вы отца ругаете. Мы ведь с ним не старые друзья-товарищи. Я выполнил кое-какую работу, он заплатил. И сверх этого выдал выходное пособие. Вот и все отношения, ничего личного.

     - И все-таки мне очень жаль, - голос Лены стал тоньше.

     - Закроем эту тему, по-моему, она давно исчерпана, - сказал Егоров. - Нужно уметь забывать. И, как ни банально это звучит, прощать людям всякие не очень хорошие поступки. Вы со мной согласны?

     - Я прощать ещё не научилась. Наверное, эта способность приходит с годами, не знаю. Скажите, а что вы сейчас делаете? То есть делали до моего звонка.

     - Я немного выпил. Посидел на кухне и выпил сам с собой. Больше все равно не с кем.

     - Это с утра-то?

     - Больше всего пить мне нравится с утра или ночью, - честно признался Егоров. - Когда пьешь с утра, чувствуешь полноту жизни. А ночью ощущения другие, но тоже очень интересные. Сейчас вот поговорю с вами и пойду гулять с собакой. Я завел собаку, кобеля, с улицы его привел, и теперь вот с этой собакой нужно гулять. Это совсем не обременительно гулять с собакой, а теперь у меня много свободного времени.

     - И как же зовут вашу собаку?

     - Вот имени я ещё не придумал, - вздохнул Егоров. - Пока ещё в поиске. Но у кобеля дурной характер. Я его понемногу воспитываю, но пока у меня получается. Туго идет воспитательный процесс. Сейчас собака, - Егоров обернулся, - лежит на моем диване и машет вам хвостом. Значит, привет передает.

     - И ему тоже привет. Вы знаете, - Лена замешкалась, выбирая слова, - у меня одна просьба к вам - посидите дома следующие полчаса.

     - Это ещё зачем?

     - Я послала вам роскошные цветы. Их должны принести до часу дня по вашему адресу.

     - Забавно, женщины ни разу не дарили мне цветы.

     - Я и сама никогда не дарила цветы мужчинам. Это мой первый опыт. Думаю, удачный.

     - Это уж точно, удачный опыт. Честно говоря, я тронут. Подожду ваших цветов, и собака подождет.

     - Я знаю, вы не можете, не захотите всего рассказать. Но спасибо за то, что вы для меня, для нас с Антоном сделали.

     - Обычно в таких случаях отвечают: всегда к вашим услугам. Но больше я не оказываю услуг, таких услуг. Ни за деньги, ни за «спасибо». С этим кончено.

     - И правильно, и молодец, что так решили. Вы же сами когда-то сказали мне, что крутые парни рано выходят на пенсию.

     - Точно, - кивнул Егоров. - На пенсию выходят рано. Если до неё доживают.

 



Полезные ссылки:

Крупнейшая электронная библиотека Беларуси
Либмонстр - читай и публикуй!
Любовь по-белорусски (знакомства в Минске, Гомеле и других городах РБ)



Поиск по фамилии автора:

А Б В Г Д Е-Ё Ж З И-Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш-Щ Э Ю Я

Старая библиотека, 2009-2024. Все права защищены (с) | О проекте | Опубликовать свои стихи и прозу

Worldwide Library Network Белорусская библиотека онлайн

Новая библиотека