На Тайвань в 1992 году мы летели сложно. Москва - Ташкент -
Дубай - Дели - Карачи - Бангкок, пересадка на самолет компании "Тай" -
полуторачасовой перелет над океаном и посадка в Тайбэе на островном Китае.
Всё вместе - около суток. Над Дели кружили минут сорок. Позже выяснилось:
на полосе загорелся наш "Ту-154" из Ташкента...
Уставшие и вымотанные болтанкой, перепутавшие все часовые пояса, мы
приземлились в Бангкоке, столице Таиланда... Единственное, что внесло оживление
в этот трудный перелет, так это бесконечные пересказы друг другу истории,
которая произошла с одним нашим народным артистом еще в Шереметьево. Очевидцев
было двое - Володя Козлов и я. Поведали мы ее двум нашим приятелям, способным
оценить пикантность ситуации, но театральная почта разнесла эту байку по
коллективу за полчаса. А дело было так.
Прошли мы таможенный и пограничный контроль. До вылета еще минут сорок.
Кто пивко попивает, кто просто так слоняется. Я сижу, ковыряюсь в видеокамере.
Вдруг в кресло рядом со мной падает Володя в приступе нездорового, с трудом
подавляемого смеха. Тычет куда-то пальцем и выдавливает из себя:
- Там такое... такое...
- Где?
- В сортире!
Я протянул ему бутылку пепси, он отхлебнул, отдышался:
- Войдешь в сортир - там наш слева стоит в предбаннике. Ты только не
расколись, не спугни чувака...
Вхожу в туалет. Слева у стены, спиной ко мне стоит наш и бубнит что-то
себе под нос. Ничего смешного. Рядом с ним, согнувшись, Толя Иксанов -
заместитель директора - завязывает шнурок на ботинке.
Видно, опоздал я на репризу. А наш бормочет одну и ту же фразу:
- Еле работает, твою мать, еле работает...
Толя вышел, а я решил по-бытовому оправдать свой приход и пошел в сторону
кабинки. В это время наш слегка повернулся, и я все увидел.
Знаете, бывают такие большие черные электророзетки на 380 вольт? В
них обычно включают полотеры. Розетка эта прикрыта крышкой на пружине -
от любознательных. Так вот, стоит наш и сушит руки под этой розеткой -
как бы подставляет ладони потокам воздуха. Мы встретились глазами, и наш
завелся:
- Ты представляешь, международный аэропорт называется! Сарай! Бардак!
Она же почти не работает, эта фигня. Е-е-е-л-е-еле! - И он начал щелкать
пластмассовой крышкой, будто это тумблер. - Нет, я тебе так скажу: не только
этого аэропорта и этого города - этой страны не должно быть на карте!..
Неужели нельзя было повесить табличку: "Извините, еле работает"?! Нужно
взять глобус, зарисовать нас белой краской и написать вместо названия страны:
"Не работает". И все, и нет нас ни географически, ни политически. И изъять
всякие упоминания о нас из всех энциклопедий. - И вдруг очень просто, без
пафоса добавил: - Да нет, она почти не работает... ну так - еле-еле...
Он продолжает делать пассы руками под электророзеткой, а я чувствую,
что сейчас начну ржать, поэтому направляюсь к выходу. И наш вдруг очень
строго и в то же время заботливо спрашивает меня:
- А писать не будешь?
Я, как на плацу в армии, отрапортовал:
- Буду!
Постоял я в кабинке, отдышался и бочком, бочком из туалета - в чрево
несуществующего аэропорта несуществующей страны...
До сих пор не дает мне покоя одна мысль: как понимать эти "еле работает"
и "почти не работает"? Значит ли это, что розетка пусть чуть-чуть, но работала,
хоть немного, но сушила? Вот в чем вопрос!
Пятьдесят лет работает у нас в театре артист Иван Иванович. За неделю
до поездки на Тайвань подходит он ко мне и спрашивает:
- Юрка, как ты думаешь, мне палочку брать с собой?
Иван Иванович еще во времена финской кампании ноги простудил и поэтому
без палочки ему трудно. Странно, почему это вдруг накануне гастролей возник
вопрос о палочке?
- Иваныч, а вы что, уже выздоровели?
- Какое там выздоровел!
И Иваныч продемонстрировал печальное состояние своих конечностей: прошелся,
сильно прихрамывая.
- Тогда не понимаю вопроса.
- Я боюсь, что эти, - он многозначительно показал на небо, - эти скажут:
ну его на хрен, этого хромого, здоровых девать некуда. И больше никуда
меня не возьмут.
Вообще-то, Иваныч - человек незаменимый. Точнее, не так: Иваныч - человек,
которым можно заменить любого актера. Он знает наизусть все роли из репертуара
маститых артистов театра. Особенно пристально Иваныч следит за творчеством
наших народных - Николая Трофимова и Евгения Лебедева. А поскольку и у
того, и у другого иногда возникают проблемы с запоминанием текста, Иван
Иваныч всегда на стреме. И если он идет по коридору и бубнит слова чужой
роли, значит сверкнул ему софитик надежды со сцены, значит кто-то приболел
или опаздывает на спектакль. При этом лично я не помню ни одного случая,
когда бы постоянная готовность Иваныча к творческому подвигу была реализована
в нашем театре. Тем не менее Иваныч, говоря словами персонажа, которого
он мечтал сыграть всю жизнь, "пошел другим путем". Нет в Ленинграде-Санкт-Петербурге
такой клубной площадки, такого красного уголка, цеха, жэка, где бы Иван
Иваныч ни подхалтурил от Ленконцерта.
Там-то ему и пригодился репертуар Трофимова - Лебедева. В общем, на
таких, как Иваныч, держится театр, а сам Иваныч держится за палочку...
Я в какие-то минуты бываю очень убедительным оратором. И все, что сам
побоялся бы сказать в глаза начальству, выговариваю Иванычу, готовящемуся
к поездке на Тайвань:
- Иван Иваныч, как вам не стыдно, елки-палки! Вы прошли две войны от
звонка до звонка и боитесь тех, ради кого воевали?! Вы один работаете в
театре столько лет, сколько все наше начальство вместе взятое! И вы, как
никто другой, имеете право посетить мавзолей генералиссимуса Чан Кай-ши
- практически вашего ровесника!
И полетел Иваныч на Тайвань с палочкой.
В аэропорту Бангкока выяснилось, что нам предстоит здесь кантоваться
часов восемь в ожидании самолета на Тайвань. Каждый был предоставлен самому
себе, но нас попросили далеко не разбредаться, потому что возможен завтрак
за счет проштрафившегося "Аэрофлота". Иваныч про халявный завтрак не расслышал
и исчез за ближайшим киоском. Когда Иваныч был на виду у всех, он поигрывал
палочкой, как будто это не подпорка, а так - реквизит заезжего жонглера.
На самом деле передвигаться на своих двоих ему было трудно, как никому.
Аэропорт в Бангкоке - это система длинных коридоров, находящихся на
разных уровнях. Перепад между ними составляет метр - полтора.
Преодолеть этот перепад можно на эскалаторе, а можно пешком по гладкому
некрутому пандусу, сделанному так, чтобы удобно было катить тележки и чемоданы
на колесиках. И на каждом углу стоят инвалидные коляски. Причем этих колясок
в аэропорту больше, чем инвалидов на всем Тайване...
Прошло какое-то время и представитель "Аэрофлота", сложив руки трубочкой,
выкрикнул:
- Артисты, пожалуйста, за мной, в кафе!
Разновозрастная толпа уставших мужчин и женщин тронулась за элегантным
молодым человеком и пошла вверх по длинному пандусу - в следующий зал.
И вдруг...
Из-за горизонта (говоря телевизионным языком, "из-за границы кадра")
появился Иваныч - как будто пророс из верхнего коридора.
Иваныч сидел в инвалидной коляске. Под ним находилась труппа БДТ -
сорок пар удивленных глаз. На лице Иваныча застыл ужас. Ведь его беспокоило
даже наличие у него тросточки, а тут он предстал перед всеми в инвалидной
коляске! Стало быть, он уже и ходить не может?!
Эта секундная немая сцена, этот стоп-кадр, вероятно, показались Иванычу
вечностью. Он не выдержал. Его руки, державшиеся за резиновые колеса, дрогнули,
и коляска с артистом покатилась вниз. С каждым мгновением набирая скорость,
она врезалась в толпу и начала ее рассекать. Кого-то Иваныч сбивал с ног,
кого-то успевал оттолкнуть руками. При этом вместо того, чтобы кричать
"Поберегись!", он выкрикивал: "Покататься! Покататься!" Это должно было
означать следующее: "Я - совершенно здоров, а в коляску сел для того, чтобы
покататься! Всего-навсего покататься!"
Иваныч повторял это слово, пока один из рабочих сцены не поймал злополучную
коляску...
И смешно, и грустно.
Обязательно сниму все это когда-нибудь. Желательно - в Бангкоке. По
дороге на Тайвань.
И вот мы наконец гуляем по Тайбэю, главному городу Тайваня.
И захотел Ник-Ник (Николай Николаевич Трофимов) купить в Тайбэе черный
чай. Подходит он ко мне и просит написать на листке по-английски слово
"чай". Я написал "пиеа", поскольку письменным английским владел еще хуже,
чем устным. Бумажку он потерял и, попав в огромный, многоэтажный универмаг,
стал вспоминать, как пишется этот самый "чай". И возникло в его воображении
некое сочетание букв, которое в звуковом выражении оформилось как странное
слово "мэа". Это слово он бережно понес на кончике языка к ближайшему продавцу.
Есть у Ник-Ника в театре прозвище - Великий немой. Дело в том, что,
забыв текст своей роли, он гениально компенсирует его отсутствие пластикой
и мимикой, как в немом кино. Он умеет создать у партнера и зрителя впечатление,
что тот либо чего-нибудь не расслышал, либо сам перепутал слова. В спектакле
"Смерть Тарелкина" он должен был спеть такую фразу (в роли Расплюева):
Легче с дьяволом в тарелке,
Все мертвы, а этот жив.
Великий немой выдал:
Легче... тушки-карабушки
тра-та-лай-ла марабу!!!
После этого "марабу" весь театр долго не мог прийти в себя.
Будучи феноменально музыкальным человеком, Ник-Ник замечательно уложил
свои "тушки-карабушки" в размер забытой фразы. Зритель ничего не заметил...
Положившись на свой опыт, Ник-Ник обратился к продавцу. Выяснилось,
что слова "мэа" в китайском языке не существует, но есть какие-то сходные
по звучанию слова. Служащие шестиэтажного универмага начали водить бедного
Ник-Ника по этажам. Все, что напоминает "мэа", было предложено потенциальному
покупателю вежливыми китайцами. Ему принесли подарочный набор засушенных
гадов, фломастеры, носовые платки и многое другое. Среди прочего был показан
и чайный сервиз. "Уже тепло!" - подумал Ник-Ник. Вспомнив то, что я ему
написал, он попросил фломастер - в некотором роде тоже мэа, как выяснилось.
Взяв листок бумаги, он изобразил наклоненный чайник, из которого льется
струйка прямо в чашку. От струйки он провел стрелочку и нарисовал восклицательный
знак.
- Это мэа. Мэ-а!
Китайцы радостно закивали и повезли Трофимова на эскалаторе на цокольный
этаж. Там продавались продукты. Ник-Ника подвели к витрине, где были выставлены
минеральные и другие воды.
- ...вашу мать! Это не мэа! - закричал Трофимов и в эту секунду на
соседних полках увидел упаковки с чаем.
- Вот оно мэа! Вот оно!
Ник-Ник пожал руки продавцам и помахал им ладошкой, мол, топайте, мэа
я нашел, спасибо, до свидания. Китайцы раскланялись и убежали.
Осталось выбрать именно черный чай (а не преобладающий здесь зеленый).
Но надписи-то все на китайском и английском языках! И снова пришлось Ник-Нику
идти к продавцу:
- Это - мэа, - сказал он, показывая на прилавок, - но мне нужен черный
мэа.
Продавец непонимающе закивал головой. Тогда Ник-Ник вспомнил, что обут
в ботинки черного цвета. Человек хоть и не молодой, но очень пластичный,
он начал вертеть носком ботинка почти у носа продавца, тыкать в ботинок
пальцем и приговаривать:
- Это - черный! Черный!
Продавец взял Трофимова под руку и повез на шестой этаж. Естественно,
что после этюда под названием "играю черный цвет", показанного Великим
немым, его привезли в обувной отдел и подвели к полке, где стояли только
черные туфли.
