Игорь Росоховатский. Древний рецепт.

Научно-фантастический рассказ

1

Послышался тихий и нерешительный стук в дверь… Василий Кузьмич постарался

представить человека, который сейчас войдет. Пока дверь медленно открывалась, он

успел подумать: «Загнанный и отвергнутый врачами или же один из местных

знахарей?»

Человек был и похож и не похож на тех, кого представлял себе Василий Кузьмич.

Худое, обветренное лицо. Болезненная бледность не смогла совсем смыть с него

загар. Резкие морщины у глаз, как у каждого, кто привык щуриться на южном

солнце. Веки полуопущены, и выражения глаз не увидеть. Нос с горбинкой. Больше

похож на араба, чем на таджика.

Василий Кузьмич ответил на приветствие и указал на стул:

— Слушаю вас…

И словами и всем своим видом он откровенно показывал, что у него очень мало

свободного времени. Посетитель понял это.

— Возьмите меня с собой в экспедицию.

«Откуда он мог узнать о моих планах?» — удивился Василий Кузьмич. Попытался

заглянуть в глаза посетителю, но тот почему-то упорно отводил взгляд.

— Я несколько раз водил на Памир геологов. Был проводником, рабочим, оператором…

— У вас язва желудка? — спросил Василий Кузьмич. Посетитель не удивился, что

врач сумел определить по его внешнему виду болезнь. Но он догадался, что

последует за этими словами, и предупредил последующую фразу Василия Кузьмича:

— Не беспокойтесь, я выдерживаю большие нагрузки.

— Этого и не следует делать,— поучительным, типичным для врача тоном сказал

Василий Кузьмич.

— Меня лечили два года, а болезнь обострилась,— объяснил посетитель, и теперь

его гортанный акцент прозвучал явственней.— Остается операция…

— Ну и что же? — пожал плечами Василий Кузьмич.

— Вы пойдете за ягодами галуб-явана? — вопросом на вопрос ответил посетитель. В

его голосе не осталось нерешительности.— Мне сказали, что вам удалось найти

записки Сейкила и вы проверите его рецепты.

— А вы знаете о Сейкиле, о сжигателях трупов? — заинтересовался Василий Кузьмич.

Он предполагал, что предками сжигателей трупов были греки — воины Александра

Македонского. Завоеватель поселил их в предгорьях Памира в качестве

колонизаторов. И если догадки верны, то медицина сжигателей трупов уходила

корнями в медицину древних греков.

— Кое-что знаю,— сказал посетитель.— Я хотел бы попробовать полечиться по их

рецепту. А не поможет — останется операция.

— Подождите моего возвращения. Если найду ягоды…

— Я помогу вам их найти.— В голосе посетителя слышалась странная уверенность.

— У меня есть один помощник. Больше мне никого не нужно,— нетерпеливо проговорил

Василий Кузьмич, придвигая к себе книгу.

Но посетитель и не думал уходить:

— Вам не придется мне ничего платить.

— Вы больны, ослаблены. Вам нельзя отправляться в такой путь,— раздраженно

сказал Василий Кузьмич.— Кстати, откуда вы узнали о моих делах?

— Слухи подобны воде, а человеческое молчание — решету.

«Он к тому же и скрытен,— подумал Василий Кузьмич.— Интересный типчик.

Авантюрист, что ли? Жаль, что у меня нет времени выяснить это». Открывая книгу,

он сказал:

— Извините, до свидания.

Посетитель сделал шаг к столу, впервые подняв глаза. Они оказались цепкими и

далеко не робкими.

— Все-таки вы возьмете меня. Я — правнук Сейкила. «Авантюрист!»—решил Василий

Кузьмич, уже соображая, как бы поскорее отделаться от посетителя. А тот достал

из кармана паспорт, положил на стол перед врачом. Василий Кузьмич прочел: «Руми

Сейкил».

— Почему сразу не сказали об этом?

— Боялся, что вы суеверны.

Василии Кузьмич вспомнил закон сжигателей трупов:

«Наши тайны живут с нами и уйдут с нами». Если кому-то из чужих удавалось

проникнуть в тайны племени, его убивали. Известны случаи, когда люди племени

находили такого чужака и в других странах, за много сотен километров. Они не

останавливались ни перед чем, чтобы уничтожить похитителя их секретов.

Руми подошел еще ближе к Василию Кузьмичу, заглянул в глаза:

— Думал, вы испугаетесь…

Прежде чем ученый понял, что это ловушка, он попался в нее:

— Ладно, раз вы — правнук Сейкила, имеете право идти со мной. Только не

подумайте, будто я доказываю свою смелость…

Руми улыбнулся:

— Все знают, что глупые обычаи умирают раньше людей.

— Оставьте заявление и документы, я попрошу оформить вас,— предложил Василий

Кузьмич.— А пока расскажите немного о племени и прадеде. Историки упоминают, что

Сейкил был когда-то знаменитым врачевателем. Я думаю, что он использовал знания

древних греков, объединив их с местной народной медициной.

— Очевидно, вам известно больше моего,— сказал Руми.— Я слышал от деда, что его

отец был великим лекарем. Но дед протоптал для себя иную тропу — стал охотником.

И мой отец принял от него ружье, но очень рано умер. За ним тенью ушла и мать. В

тринадцать лет я остался сиротой, воспитывался у деда, потом — у друзей отца.

Сейчас мне тридцать восемь, а я ничего не сделал в жизни. Был чужой тенью, шел

чужими тропами, даже гнезда не свил…— В его голосе звучало сожаление об

упущенном; — И книга прошлого раскрыта перед вами, а не передо мной. Записки

прадеда разыскали вы. Я лишь слышал о них. Мало быть потомком великого — надо

постигнуть величие.— Он быстро взглянул на ученого: — Говорят, вы большой

специалист не только в народной медицине, но и в истории Памира.

— Ну, слухи значительно преувеличены,— польщенно сказал Василий Кузьмич.

2

Василий Кузьмич и Руми вылетели вдвоем — помощник ученого неожиданно заболел.

Самолет нес их над степью, покрытой кустами янтака — верблюжьей колючки.

Маленькие, круглые, они с небольшой высоты были похожи на полчища ежей. Рядом с

аэродромом, куда приземлился самолет, журчала вода в арыке и сухо шелестел

песок. Вода журчала громче, песок лишь вкрадчиво напоминал о себе, ожидая, когда

люди выйдут в путь.

Мощный вертолет проглотил людей и в своем чреве легко перенес их через песок и

воду, промчал над берегами Сырдарьи, где, по преданиям, когда-то властвовали

тигры.

Василий Кузьмич показал вниз, на густо заросший камышом берег, и прокричал в ухо

Руми:

— Рассказывают, будто там можно поохотиться на тигров

— Я их не встречал,— ответил Руми. Неожиданно без тени улыбки добавил: —

Наверное, тигры превратились в кошек. Те, что решили уцелеть…

Василий Кузьмич засмеялся, представив себе этот процесс превращения под дулом

ружья.

Вертолет изверг людей из своей утробы уже за подножиями Памира, оглушительно

застрекотал и улетел…

Василий Кузьмич разложил на большом камне карту, вынул блокнот с записями.

— Если верить Сейкилу, то отсюда надо идти через Змеиное ущелье. Но разве нет

пути короче?

— Есть,— ответил Руми.— И не надо соваться в Змеиное.

Он показал путь на карте.

— Отлично! — обрадовался Василий Кузьмич.— Значительно короче и к тому же

безопаснее. Ведь ущелье не зря зовется Змеиным?

— Не зря,— подтвердил Руми.

— Значит, пойдем вот так…— Карандаш уже начал вести линию.

— Надо верить старому Сейкилу,— неожиданно сказал Руми.— Он знал много дорог, но

выбрал одну. Как думаете — почему?

— Не знаю,— растерянно сказал ученый.

— И я не знаю. Значит, надо идти по его тропе.

— Странная логика,— пожал плечами Василий Кузьмич.

— Хотите проверить его рецепт? Так идите его дорогой.

«Пожалуй, он прав. Во всяком случае, стоит рискнуть»,— подумал Василий Кузьмич.

Он был не из боязливых, но напрасного риска не любил.

Они переобулись в чокои — легкие охотничьи башмаки из сыромятной кожи — и

взвалили на плечи тяжелые рюкзаки. Тропа то круто уходила вверх, то петляла

между скал и камней. Василий Кузьмич и Руми не сворачивали с нее. Здесь нечего

мудрствовать: тропу проложил не один человек. Она прокладывалась и проверялась

тысячами людей на протяжении многих лет. И если тропа вьется змейкой, то значит,

так легче взбираться на гору. Если идет в обход камня через ручей, то ненадежен

камень, а если в обход ручья, то опасен ручей. Говоря точно, тропу не

прокладывают, а сочиняют как песню, как легенду.

Руми легко отыскивал неброские приметы тропы: вытоптанную или примятую траву,

следы на камнях. Вот тропа ринулась вниз. Руми предостерегающе поднял руку.

Перед ними лежало Змеиное ущелье. Оно ничем не отличалось от других ущелий —

яркая, будто рисованная зелень с густыми тенями, из которой подымаются

посеребренные зазубренные скалы. Оно ожидало людей молча — без пугающего шипения

и многозначительного шелеста.

Руми достал нож, срезал две ветки с развилками, обстругал. Одну дал Василию

Кузьмичу.

Опираясь на палки, они начали спускаться. Камешки не катились из-под их ног,—

значит, Руми верно ступал по тропе. Тени шли рядом с ними, то исчезая, то

появляясь.

Вот Руми нагнулся, проходя под свисающими ветками, подал знак, чтобы ученый

сделал то же. Василий Кузьмич приготовился отвести ветку в сторону и вздрогнул.

Ветка посмотрела на него блестящими глазами и зашипела. Это была змея. Она

взбиралась на дерево, видимо, чтобы полакомиться птичьими яйцами.

Василий Кузьмич инстинктивно поднял палку. Древесная гадюка проворно поползла по

ветке, стараясь побыстрее скрыться в листьях. Запоздалый луч блеснул в ее

ярко-зеленой, с желтыми крапинками, чешуе.

Василий Кузьмич опустил палку и пошел дальше по тропе. Руми быстро взглянул на

него, но ничего не сказал. Им пришлось двигаться гораздо медленнее и осторожнее.

Теперь змеи встречались на каждом шагу. Несколько раз Василий Кузьмич замечал

щитомордника, однажды на поляне увидел кобру. Хорошо, что она была достаточно

далеко и лишь повернула голову к людям. На ее коже не было характерного рисунка

очков. Василий Кузьмич знал о молниеносности нападений этой змеи. Она

выбрасывала голову так быстро, что на небольшом расстоянии даже опытный

путешественник не успевал защититься.

Внезапно с дерева на плечо Руми упала зеленая лента. Василий Кузьмич едва

сдержал крик. Как можно спокойнее, подавляя дрожь в голосе, сказал:

— Руми, старайтесь не делать резких движений. У вас на плече змея.

Руми чуть-чуть повернул голову, скосил глаза, затем быстро схватил змею за

голову. Зеленая лента изогнулась, забилась, силясь вырваться, но было поздно.

Руми ножом раскрыл змее пасть и сказал;

— Она не ядовитая. Довольно безобидное создание.

— Все же не рекомендую…— начал было Василий Кузьмич, но Руми ужо поднес змею к

ветке, и она исчезла в листьях.

— У сжигателей трупов есть поверье, что после смерти в змей превращаются добрые

люди, а в голубей — самые злые, чтобы скрыться от наказания за грехи,— как бы

между прочим сказал Руми.

— Это поверье они сохранили от древних греков,—подтвердил Василий Кузьмич.— У

многих древних змея олицетворяла не подлость, а мудрость.

Он сделал несколько шагов и неожиданно сказал;

— Человеку всегда было свойственно переносить свои качества на животных.

Руми поманил его к себе и показал на полянку, где резвилось несколько змей. Они

переплетались в живой канат, терлись головами друг о друга, будто целовались,

затем отводили головы, подымали их, раскачиваясь…

— Танец змей,— прошептал Василий Кузьмич, с интересом наблюдая за

пресмыкающимися.

— Они любят, как люди,— проговорил Руми и продекламировал: — «В любви и

ненависти змея сравнится с орлом, а орел — с человеком».

— И все-таки древние зря приписывали змеям мудрость,— сказал Василий Кузьмич,

вызывая Руми на спор.— В сущности, змеи и даже ужи довольно примитивные

животные.

— Вы правы,— вопреки его ожиданиям согласился Руми.— Но разве чувства людей

иногда не бывают примитивными? Разве голод—такой же примитивный, как у змей,— не

способен заглушить другие, сложные чувства?

— Не у всех,— насупился ученый.— Разница между людьми больше, чем между любыми

животными внутри вида. В этом как раз и состоит одно из главных отличий

человека.

— И в этом тоже,— как бы про себя проговорил Руми, ускоряя шаг.

Василий Кузьмич шел за ним и думал уже не о змеях, а о Руми. Этот человек

интересовал его — и чем дальше, тем больше. Иногда казалось, что знание леса и

гор он унаследовал, как инстинкты, от своих предков. Но Василий Кузьмич понимал,

что это только кажется. Правда, чувства Руми сохранились более обостренными, чем

у жителей городов: запахи и следы говорили ему больше, чем им, но в основе его

знания был опыт. «Какую же роль в данном случае играет инстинкт? Не преуменьшаю

ли я его значение?» — думал ученый.

Они прошли ущелье, и Василий Кузьмич достал карту. Теперь тропа круто уходила

вверх. «Будешь идти, карабкаться, оступаться, ползти,— писал Сейкил.— Глаза

дикого человека гор будут следить за тобой. Остерегайся разгневать его. Помни:

ты вошел в его дом и хозяин — он. Каким бы удивительным ни показалось тебе его

поведение, не обнаруживай удивления: он — у себя дома. Смиренно прими его

обычаи, и он не причинит тебе зла».

Василий Кузьмич дал Руми прочесть эту часть записок. Спросил:

— Вам приходилось видеть галуб-явана? Руми понял скрытый подтекст вопроса.

— Нет,— ответил он.— Но я не видел и далеких звезд. Мне говорят о них астрономы.

— Вы слышали о споре вокруг снежного человека,— с уверенностью сказал ученый.

— Если не можешь увидеть и не хочешь верить, не говори поспешно ни «да», ни

«нет». Сейкила вы тоже не видели. Но если идете за его лекарством по его пути,

то выполняйте его советы.

— Уговорили. Не будем дразнить галуб-явана.

— Не будем,— совершенно серьезно сказал Руми. И от этой его серьезности Василию

Кузьмичу стало не по себе. Показалось даже, что чувствует на себе чей-то тяжелый

взгляд из лесной чащи. И потом никак не мог отделаться от этого ощущения: не

помогали ни холодная рассудительность, ни обидные слова, обращенные к себе.

«Как мало нам нужно для тревоги,— подумал он.— Может быть, потому, что весь

процесс жизни — хождение по тонкому канату над пропастью. Чем больше знаешь, тем

больше тревожишься. Но погоди. Ведь должно быть наоборот. Бояться должен тот,

кто знает меньше о мире. Суеверный. А я свободен от суеверий. Во всяком случае,

мне так много говорили об этом, что я почти поверил. Чего же я теперь боюсь?

Если даже снежный человек существует, то он не обладает никакими

сверхъестественными силами.

У него нет даже ружья, а ведь человека с ружьем следовало бы бояться больше…»

Василий Кузьмич присмотрелся к Руми, и по его настороженной походке, по

напряженной шее понял, что он боится тоже и пытается скрыть свой страх.

Ученый услышал шорох за спиной, в чаще. Подумал:

«Чудится». Шорохи сопровождали его неотступно. Руми, очевидно, тоже слышал их,

но не решался оборачиваться. Василий Кузьмич стал за дерево — шорох затих, пошел

— шорох повторился. Что-то белое мелькнуло в зарослях, сверкнули двумя огоньками

глаза.

— Руми, кто-то идет за нами.

— Это галубяван. Не оборачивайтесь. Василий Кузьмич снял ружье:

— Кто бы там ни был, лучше всего отпугнуть. Руми поспешно напомнил:

— Вы сами говорили: не будем дразнить. Его охрипший от волнения голос

подействовал на Василия Кузьмича. Но ружье ученый не повесил опять за спину —

понес в руке.

Они вышли к горному озеру, расположились на привал. Руми развел костер,

вскипятил воду, бросил в нее тюбики концентрата. В чистый запах леса и гор

влился дразнящий аромат. Шорох в чаще усилился: как видно, преследователь стал

нетерпеливее.

— Вот что, Руми,— сказал Василий Кузьмич, зачерпывая ложкой суп,— надоели

загадки. Я выйду на свой след и посмотрю, кто идет за нами.

— Это делают, когда охотятся на тигра. Но мы ни на кого не охотимся,— возразил

Руми.

Он съел совсем немного супа — болел живот, язва все настойчивее напоминала о

себе. Иногда он кусал губы, чтобы не застонать.

— Да, да, мы сейчас не охотники, но я не согласен быть и дичью,— решительно

сказал Василий Кузьмич.— Как хотите, но я выйду на след.

Резкие складки у губ Руми показали, как глубоко он осуждает решение своего

начальника.

«Вот тебе и необычный человек! — подумал Василий Кузьмич.— А суеверия вполне

обычные. Неужели я ошибся в своих предположениях и он самый заурядный

полуграмотный бродяга?»

Василий Кузьмич встречал немало и таких людей. Каждый из них казался на первый

взгляд колоритной фигурой, но за этим колоритом и загадочностью, за

нахватанными, чужими манерами и фразами скрывались бессилие, лень,

неприспособленность к жизни.

Не глядя на сердитое лицо Руми, ученый вымыл свою чашку, собрал рюкзак и первым

тронулся в путь. Походка Руми была такой осторожной, что Василий Кузьмич не мог

разобрать, откуда слышится шорох. Он специально шел через заросли и несколько

раз сворачивал, чтобы, сделав петлю, выйти на свой след и неожиданно для

преследователя столкнуться с ним лицом к лицу.

Василий Кузьмич скорее ощутил, чем увидел опасность. Что это за снежная горка

выросла метрах в пяти впереди, почему она шевелится? Почему в ней сверкают

янтарные злобные глаза? В сотую долю секунды его мозг «проявил» принятое

изображение, и ученый различил впереди себя снежного барса, изготовившегося к

прыжку, оскалившегося, с подрагивающим хвостом. Ученый не успел вспомнить, что

за секунду барс одолевает прыжком пятнадцать метров, и значит, пять он одолеет

за треть секунды,— это сделало подсознание. И одновременно о тем, как он

молниеносно вскинул ружье, еще молниеноснее мелькнула мысль: «Поздно!»

В тот самый миг сзади него послышалось рычание. Удар в локоть, выстрел. Ружье

отлетело в траву. Барс почему-то не прыгнул, а тоже зарычал и попятился. Затем,

напуганный выстрелом, прыгнул в сторону, скрылся за деревьями.

Василий Кузьмич обернулся, увидел искаженное лицо Руми, его горящие глаза,

напряженное тело, словно он собирался прыгнуть навстречу барсу. Руми стоило

большого труда вернуться в прежнее состояние. Улыбка тронула его губы, а глаза

все еще меняли выражение. Наконец он улыбнулся по-настоящему и проговорил,

вспоминая только что пережитое, отвечая на свои мысли:

— Значит, не разучился…

— Чему? — спросил Василий Кузьмич.

— Слышали, как я крикнул? Этому меня научил дед. Он говорил: «Если сможешь так

крикнуть, и тигр и барс не тронут тебя — уйдут».

— Фирменный секрет племени? — пошутил Василий Кузьмич и, сразу став серьезным,

добавил: — Вы спасли мне жизнь, спасибо.

— Нет, это благодаря вам мы из дичи превратились в охотников,— ответил Руми.—

Если бы не вышли на след, зверь мог выбрать более удачный момент для прыжка.

Барс или очень голоден, или ранен. Иначе он бы не спустился с гор и тем более не

охотился за людьми.

Василий Кузьмич посмотрел вверх, на возносящиеся скалы, где в поисках пищи

бродят киики[1] и архары и где властвуют барсы и орлы. Он перевел взгляд на Руми

и впервые отметил, как весь облик этого человека соответствует окружающей

природе: выверенный прищур глаз и смуглая кожа, гибкая легкая фигура,

наклоненная вперед. Вот только болезнь слегка исказила его облик.

«Место, где живет человек, привязывает его к себе и накладывает свой отпечаток.

Оно проникает в человека, поселяется в нем навсегда, становится частью его,—

думал Василий Кузьмич.— Раньше так было всегда. Но теперь печать местности

затмевается печатью профессии. Все больше и глубже. Затрагивая даже интимные

стороны характера. Затушевывая и стирая национальные черты. Хорошо это или

плохо, когда работа, которую выполняет человек, постепенно становится самым

важным и определяющим в нем?..»

Его отвлекло от своих мыслей восклицание Руми. Над ними как раз пролетела

огромная птица. Она тяжело взмахивала крыльями, неся в лапах какую-то добычу.

— Сильная птица, однако! — с восхищением сказал Руми.— Это орел-ягнятник.

Молодого архара взял. В воздухе никому не хочет уступить власти. На самолет

нападает…

— А зайца взять не может,—засмеялся Василий Кузьмич.

— Да, волка берет запросто, а зайца — никак,— развел руками Руми.— Длинноухий

тактику против орла придумал: ложится на спину и барабанит ногами по воздуху.

Орел устанет низко над землей висеть, поднимется — заяц опять бежит. И так

повторяет свой прием, пока не доберется до укрытия. Охотники говорят: «Заяц

зенитки включил». Под удар его задних ног орлу лучше не попадать…

Руми умолк, нагнулся, поднял несколько камешков:

— А здесь, однако, имеются выходы медной руды. Надо эти места на карте отметить.

Он вытащил карту, а Василий Кузьмич раскрыл записки Сейкила:

— «…И земля становится желтой, и камни начинают сверкать по-особому. Ты

проведешь там ночь, и дикий человек с гор проведет ее рядом с тобой, не видимый

тебе…»

— Руми, смотри, что пишет Сейкил.

Руми задышал над ухом Василия Кузьмича. Ученый не сомневался, что сейчас его

спутник скажет о необходимости готовиться к ночлегу. А так как сам Василий

Кузьмич изрядно устал, то указания Сейкила его вполне устраивали.

«…Путь ты продолжишь за час до рассвета,—писал Сейкил.— Подымешься на гору. Там

увидишь поляну. Разденься и голым ползи по траве, не оглядываясь, но помни о

том, кто следит за тобой. И едва лишь первые лучи солнца коснутся травы,

загорятся каплями крови ягоды. Ешь их, если тебе разрешит хозяин — дикий человек

гор. Ешь, как ест архар, не срывай руками. Ешь, сколько сможешь, до икоты. Потом

сорви и возьми с собой на три дня. В это время ничего, кроме ягод, не ешь. И

болезнь оставит тебя навсегда…»

Руми после недолгих поисков нашел неглубокую пещеру. Они собрали сухие ветки и

разожгли костер. Ученый сразу же уснул и не слышал, как долго ворочался Руми,

корчась от боли, пытаясь найти позу, чтобы хоть немного успокоить зверя,

грызущего его внутренности.

Василия Кузьмича разбудил протяжный стон. Он приподнялся на локте, осмотрелся.

Костер горел маленьким ровным пламенем. Стонал во сне Руми. Крупные капли пота

стекали по его лбу.

«Бедняга,— подумал Василий Кузьмич.— Сдерживал стоны целый день».

Он прикоснулся ко лбу Руми, к горячей влажной коже.

«Он сам себе навредил этим путешествием,— подумал ученый.—Такое напряжение

нервов и мышц не может не сказаться при язве. Хорошо, что скоро конец пути».

Тени еще только начинали сбегать в ущелье. Время от времени слышалось два крика:

торжествующий — хищника и отчаянный, последний,— его жертвы. Живые существа

выполняли программу природы, охотясь друг на друга.

Василий Кузьмич и Руми двинулись в путь. Тропу едва можно было угадать по

незначительным приметам: ярче других блестел стертый камень, более низкая трава

казалась темнее… Василий Кузьмич испытующе поглядывал на спутника — одолеет ли

подъем? Но по гибкой фигуре Руми ничего нельзя было определить — он словно бы и

не делал особых усилий, чтобы взбираться на скалы. А его худое лицо в те минуты,

когда он поворачивал его к ученому, выражало лишь напряженность и желание

поскорее достигнуть цели.

Наконец подъем окончился, началось обширное плато.

— Здесь,— шепнул Руми и стал раздеваться.

Василий Кузьмич только пожал плечами: дескать, делай как знаешь; но опустился в

траву рядом с ним. Тревога спутника передалась ему. Снова слышал потрескивание

веток, чувствовал на спине чей-то следящий взгляд;

Трава была мокрой от росы, даже сквозь одежду проникал сырой холодок. Немного

впереди Василия Кузьмича бесшумно стлался по траве, как ночной хищник, Руми. Его

мокрая кожа блестела, будто чешуя.

Они передохнули не больше пяти секунд и снова поползли. Первые розовые лучи

пробились сквозь листву, пробежали по траве, и, когда Руми развел рукой кусты,

сверкнули кровавые капельки. Можно было подумать, что он сильно поранил руку и

на кусты брызнула кровь.

Руми сделал несколько быстрых движений и стал срывать ягоды губами и есть их.

Василий Кузьмич несколько секунд наблюдал эту комическую картину ночного выпаса,

затем решительно поднялся, сорвал несколько ягод и попробовал их.

Его губы запрыгали, лицо исказила гримаса, и он оглушительно захохотал. Ученый

видел удивленные, осуждающие глаза Руми, но не мог остановиться: смех переходил

в истерику. Он всхлипывал, пытаясь произнести какое-то слово, но звуки

сливались, и ничего нельзя было разобрать.

Наконец первый заряд был израсходован, и Василий Кузьмич проговорил, все еще

давясь смехом:

— Земляника!

Руми, продолжая есть ягоды, с недоумением посмотрел на него.

— Да, да, обычная земляника. И за ней—идти на Памир!

Василий Кузьмич кое-как справился со вторым приступом смеха и сказал:

— Великое открытие, а? В любом справочнике по лекарственным растениям сказано,

что земляникой лечат желудочные заболевания, в том числе и язвы. Естественно,

лечение длится годами и не всегда приносит результат. Позабавился над нами ваш

предок. Остроумным человеком, однако, был Сейкил!

Руми невозмутимо продолжал поедать ягоды.

— Да полноте вам, Руми! Пора и в обратный путь. Будем вспоминать эту экспедицию,

как забавный анекдот, рассказанный с помощью древнего юмора. Пошли!

Но прошло еще около часа, прежде чем Руми наелся ягод и нарвал их в корзину на

три дня пути, как советовал старый Сейкил. Василий Кузьмич продолжал

посмеиваться над ним, но чем больше времени проходило, тем серьезнее становился

ученый.

Руми менялся на глазах. Пот больше не бежал по его лбу, судороги страданий не

искажали лицо.

«Самовнушение,— думал Василий Кузьмич, но для самовнушения такой результат был

слишком эффективным. Изменилась даже окраска лица Руми, исчезла синева и

характерная желтизна.

А когда через несколько дней они добрались до города, рентген и исследования

показали, что язва начала зарубцовываться.

Василий Кузьмич вертел в руках фотопленку, глядя то на нее, то на Руми.

«Что же произошло? — напряженно думал он.— Острая язва. Заживление за три дня, о

которых говорилось в древнем рецепте. Обычная земляника и самовнушение… Погоди,

старина, не спеши. Вспомни еще раз рецепт…»

Слабый свет догадки вспыхнул в мыслях: «Земляника, растущая на горах. Там, где

имеются выходы медной руды. Может быть, у земляники есть особые свойства,

связанные с местом, где она растет. И еще — особые условия, в которые нас

поместил Сейкил: трудный путь, опасности, нервное напряжение на пределе…

Возможно, именно это учитывал старый мудрец. Весь комплекс. То, о чем иногда

забываем мы. А потом удивляемся, почему выращенный на плантациях женьшень не

приносит того эффекта, который ему приписывали древние лекари. И обвиняем

древних в излишней фантазии…»

Василий Кузьмич вынул записи Сейкила, перечитал их. Он так увлекся, что забыл о

присутствии Руми, и опомнился только тогда, когда услышал его голос:

— Если идешь по тропе мудреца, выполняй его советы. Василию Кузьмичу вдруг

захотелось возразить то ли Руми, то ли себе. Он уступил «бесу противоречия»:

— Не все советы надо выполнять. К чему, например,

Сейкил требовал раздеваться на поляне и ползти?

— Там была роса. Она тоже лечит,— уверенно сказал Руми.

«Он умеет думать, этот человек. Я не ошибся в нем.

И кто знает, кем бы он стал, если бы избрал другой путь в жизни и учился? Но

речь сейчас но о нем. И не о Сейкиле, который не мог ставить многих опытов,

доступных нам, но умел думать. Речь о нас — обо мне, о моих коллегах и

товарищах. Неужели все дело в том, что мы научились ставить опыты и разучились

наблюдать? Вернее, у нас уже не хватает времени на наблюдения, на пристальное

созерцание природы. А ведь она ставит в миллионы раз больше опытов, чем мы.

Каждое ее движение и дыхание — опыт. А мы так заняты экспериментами в своих

лабораториях, что у нас едва остается время, чтобы осмыслить их результаты.

Добиваясь объективности, мы делаем свое познание слишком субъективным, оставляя

ему один путь и отсекая все иные. Где же выход? Терять и приобретать,

приобретать и терять — и всегда терзаться сомнением: не теряем ли мы больше, чем

приобретаем?»

Он поднял взгляд на Руми, будто надеясь услышать от него ответ на свой немой

вопрос. А Руми с любопытством смотрел на него, ожидая, что скажет ученый человек

о чудесном исцелении. Он и сам не понимал, как же это его излечила обычная

земляника.

Они смотрели друг на друга, ожидая ответа…

[1] Киик — горный козел; архар — горный баран.



Полезные ссылки:

Крупнейшая электронная библиотека Беларуси
Либмонстр - читай и публикуй!
Любовь по-белорусски (знакомства в Минске, Гомеле и других городах РБ)



Поиск по фамилии автора:

А Б В Г Д Е-Ё Ж З И-Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш-Щ Э Ю Я

Старая библиотека, 2009-2024. Все права защищены (с) | О проекте | Опубликовать свои стихи и прозу

Worldwide Library Network Белорусская библиотека онлайн

Новая библиотека