Владимир Пузий (АРЕНЕВ), 2000
Разделенная любовь
Тьма.
Молочный луч прожектора холодным потоком льется через нее, высвечивает:
- высоченный забор - металлические квадраты секций, затянутые проволочной
сеткой; проволока блестит напряженными ниточками-нервами;
- черная бугристая земля - тянется куда-то к краю тьмы, придавленная,
расчерканная на клочья заборами; дыры в ней тихонько гудят - живые,
затхлые;
- ломаные силуэты повсюду - двигаются рывками, боязливо озираются,
некоторые собрались группками по двое-трое, некоторые - по
десять-пятнадцать...
Голос, глухой, горький, словно горсть черного перца: "...когда-нибудь. Я уже не доживу. Нормально. Так и должно быть.
Но когда-нибудь хотя бы кто-то из вас точно увидит звезды. И солнце.
Кто-нибудь обязательно увидит. Может, уже сейчас...
Я все-таки надеюсь, что те двое... Может даже, они не были первыми, на
этой равнине сложно что-то утверждать, загоны, конечно, общаются между
собой, но не все и не всё время. Не потому что некогда - с этим проблем
нет. Просто такие уж мы, сюда попавшие.
Многие из вас выросли здесь, и вы не помните того места, где мы жили
прежде. Я не говорю "планета", потому что не уверен. Ни в чем не уверен.
Может, ее уже давно не существует, той планеты. А может, мы сейчас
находимся на ней же. Я не знаю. Я даже не уверен в том, что мои
воспоминания правдивы, а не являются ублюдками Сна и Памяти, зачатыми в
этой проклятой полутьме, в этом загоне.
Я ни в чем не уверен, только одно знаю точно: те двое мною не выдуманы,
нет. Она - невысокая, тоненькая, с огромными, блестящими в свете
прожекторов глазами. Он - широкоплечий, с цепким острым взглядом, с
неожиданно изящными кистями рук. Разве могут эти двое, навсегда вросшие в
мою память, - разве могут они сравниться с мертвыми картинами Прежней
Родины, которые больше похожи на старые фотоснимки?
...Как мы жили тогда? Не в норах, точно. Но где?! В высоченных ли
блестящих коробках, тянувшихся к небесам (кажется, их так и называли -
"неборезы")? Или - в громадных каменных замках - с полотнищами
разноцветных флагов да гобеленов, с рвами позеленевшей воды, с тяжелыми
подъемными мостами? А может, в миниатюрных домиках, возведенных на
исполинских деревьях?.. в подземных городах, всегда ярко освещенных,
полных людьми?.. в ступенчатых пирамидах?.. на воздушных островах?.. в
подводных сферах?.. Странно, я помню их все - но лишь визуально, не
ощущениями.
Впрочем, где бы мы ни жили, жили мы скверно, вели себя скверно. В этом я
не сомневаюсь. Достаточно посмотреть на загоны, в которых мы оказались.
...Но как именно мы себя вели? Что случилось? Иногда вспоминается:
пылающий лес, стволы деревьев подпирают небеса, огонь же обугливает тучи -
и сверху, на крыши, на головы, в ладони падает пепел, пепел, пепел... А
потом и крыши, и головы, и ладони - их тоже охватывает пламя. ...Порой
вижу другое: вскипевшее море шипящей густо-черной волной ударяет в берег,
вымазывает его в своей нефти-крови; пар заполняет все пространство между
домами, ничего не видно, воздух опаляет кожу, кто-то кричит, что-то
падает, визжат псы - те, которые на цепях, которые не успели сбежать...
Или: мощнейший слой снега, холодные хлопья продолжают опускаться на плечи,
давят к земле; треск - то ли сломалось дерево, то ли не выдержал тяжести
снегового воротника электрический столб... или это провалилась крыша
соседней хибары? снег лежит на земле вот уже который год, последних ворон
съели, кажется, еще несколько месяцев назад, а крысы резко поумнели и
безнаказанно вынимают из ловушек последние куски кожаных изделий...
Одно точно - та земля и то море, которыми мы владели, уничтожены. Да и мы
- живы ли?
Вы сидите вокруг меня, на корточках или просто опустившись на землю; ваши
руки безвольно висят, лежат на коленях или слегка упираются в грунт
сжавшимися кулаками; ссутулившиеся, с длинными космами, вы все - живете
ли? О некоторых я мог бы сказать - "да" - потому что глаза у них еще горят
светом Солнца и звезд. В остальных царит тьма загонов.
Точно такая же тьма волнами прибоя накатывается на острова моей памяти - и
вымывает, с каждой секундой выламывает малые крохи. Когда-нибудь море
поглотит эти острова. И чтобы сохранить хоть что-то, я вновь заполняю
ковчег моего рассказа словами - и отправляю на поиски подходящей души.
Нас, выживших, тогда тоже погрузили на какой-то ковчег.
Ну же, моя память-островок, где ты?!
...Только размытый силуэт в тумане.
...Только тугие полоски пут - и не понять, то ли это для твоей же
безопасности, чтобы в испуге не навредил самому себе, рванувшись куда не
следует; то ли - чтобы обезопасить себя (кого "себя"?!) от твоей ярости.
Куда-то несут, мягко, почти без рывков. На лице - то ли слезы, то ли
дождь; а может, это, пока я был без сознания, какой-то начальник, брызгая
мне на лицо слюной, кричал носильщикам, что сектор переполнен и следует
тащить "этого" в сектор соседний? Вот и несут.
Принесли.
Болезненный блеклый свет тончайшими лезвиями рассекает слезные железы - я
тихо рыдаю, стыдясь самого себя. Душа рвется на клочья. Осознаю всю
непоправимость случившегося, понимаю, что и я частично причастен к нему.
Больно. Невыносимо больно. Дело не в свете, конечно. Просто...
Резкий рывок. Поехали, всем ковчегом. Куда, зачем?
Даже не задумываюсь. Рыдаю.
Выгружали нас ночью - так я тогда решил. Откуда ж было мне знать, что
здесь всегда ночь! Когда я очнулся, путы уже сняли. Я лежал на земле,
обнаженный, если не считать "набедренной повязки". Повернул голову -
рядом, выхваченные из тьмы указками прожекторов, лежали такие же, как я,
"провинившиеся"; мужчины и женщины, вперемешку, бессистемно - до самого
края видимости; поле непогребенных, этакий морг под открытым небом. Потом
многие начали подниматься, испуганно озираясь, и я с облегчением понял,
что не один.
Мы постепенно знакомились друг с другом, исследовали место, в котором
оказались. Вот тогда-то и выяснилось, что весь доступный нам мир разделен
сетчатым забором на загоны, испещрен норами - короче говоря, подходит для
жизни, но лишь на грани допустимого. Нас кормят, здесь есть емкости, в
которых появляются продукты, и емкости, в которых появляется вода для
купания и вода для питья. Всего вдосталь, никто не голодает и не умирает
от жажды.
...Тошно. Как же было мне тошно жить в этой черной дыре! И не мне одному -
многие из нас тогда словно потеряли смысл жизни; впрочем, у многих к
моменту их появления в загонах его уже не было.
В том, прежнем мире, мы жили сыто и безбедно: болезни сожгли на кострах
великой медицины, холод и стихию распяли на кресте урбанизации,
неравенство стесали рубанком всеобщей благоустроенности... Мы отвыкли жить
в борьбе, размякли, проросли в тепло и покой - намертво.
Вдруг выныривает из тумана забытья заблудшей чайкой фраза, брошенная
кем-то из тогдашних ученых-философов: "Когда уровень механизации сделает
возможным существование разумных машин-роботов, и когда количество
подобных роботов сравняется, а затем превысит численность населения, тогда
общий уровень умственного развития человека катастрофически снизится". Что
и случилось.
Я видел потом того ученого, в соседнем загоне. Он верховодил там группой
бездарных полурастений, которые не умели даже причесываться, не знали, как
постричь ногти или каким образом поддерживать тело в чистоте. Он - дитя
своего времени - тоже не знал этого, но, во всяком случае, он знал, каким
образом пытаться это делать. В нашем загоне, к счастью, похожих на него
людей было больше. Другое дело, что почти все они уже не хотели жить - а
полурастения не могли.
Однако природа и здесь взяла свое. Голод заставил искать еду, жажда - пить
воду из "корыт"; густой запах немытых человеческих тел вынуждал нас
стремиться поддерживать чистоту. И именно нас - тех, кто жить не желал. Ну
а полурастения - им было все равно; в конце концов они вымерли.
Иногда я думаю, что лучше было бы нам тоже умереть.
Тогда - вспоминаю тех двух. Вот как сейчас.
Они с самого начала вели себя странно. И он, и она оказались здесь
маленькими детьми и, вероятно, не помнили Прежней Родины. Дети... У нас,
попавших сюда уже половозрелыми, детей почему-то не бывает. Никогда. Ни у
кого. Я не знаю, почему - и никто из нас не знает. Те ребятишки, что
оказались здесь вместе с нами, возможно, были последними детьми, которых
мы видели. Не поэтому ли мы так бережно к ним относились? Вообще-то мы
ведем себя в загонах не слишком активно. Порой кажется, чувства у нас
атрофировались, эмоции обуглились, ничего от нас, прежних, не осталось.
Только с детьми мы и вели себя по-людски, словно переключалось что-то в
наших душах.
Тех двоих тоже любили все. Так сталось, что, оказавшись в загонах, почти
все мы разлучились с теми, кого знали прежде. В некоторых загонах,
случалось, вообще не было двух человек, знавших один и тот же язык. К
пониманию приходили с помощью жестов - да и, в общем-то, не очень
стремились к этому пониманию. Больше сидели по своим углам. Только забота
о детях нас и объединяла. У каждого ребенка оказывалось по несколько
матерей, а уж сестрами, отцами, братьями автоматически становились все
однозагонники.
...Может, дело в том, что мы здесь почти позабыли о творчестве? И как,
скажите, как и что творить?! В загонах не найдешь и клочка бумаги. К тому
же, света здесь практически нет. Прожекторы ни на минуту не
останавливаются, лучи скачут, бьют бамбуковыми палками по глазам, по
пальцам: и не думай о творении, тварь! Сгорбься, сожмись в клубок, сиди
тихо, ешь и пей, но не смей поднимать голову к небесам! Ты недостоин того,
чтобы созидать, воплощая себя в чем-либо; для того, чтобы самовыражаться,
нужно для начала иметь самость.
Вот так. А мы все-таки творили, все-таки воплощали себя - в этих детях.
Сперва, конечно, было сложно. Мало кто из нас вообще знал, с какого, так
сказать, бока подойти к двух-трехлетнему ребенку. Как и чем кормить?
(Другой вопрос, что и особенного выбора блюд у нас никогда не было). А
воспитывать как? Разноязыковая семья, которая сама еще не научилась
налаживать взаимоотношения с собственными членами, да и не стремилась к
этому; и дети у нас росли такими же. Малышка объяснялась на пальцах и
помогала себе взглядами - как и у всякой особы женского пола, последние
были у нее предельно выразительными. Бутуз же лопотал на каком-то своем
языке - диковинной, химерной смеси из слов, слышанных от нас, и слов,
выдуманных им самим. Удивительно, но все мы его понимали - а он, похоже,
почти всегда понимал нас.
Были, конечно, и другие дети. Разного возраста и характера, они казались
маленькими божествами, вдыхавшими в нас жизнь. Я помню их, всех до
единого. Некоторые из них сидят сейчас передо мной - повзрослевшие,
изменившиеся. Глаза у них - у вас глаза! - полны светом солнца и звезд.
Когда я вижу это, мне кажется, что все-таки мы жили не зря. Тьма и
скотские условия не вытравили еще наших душ, пусть и истончили их,
источили до дыр. Наши души горят в ваших взглядах!
Но нельзя сказать, чтобы только мы, взрослые, влияли на детей. Они тоже
изменяли нас, да еще как!
Вот я сейчас говорю, а вы понимаете меня. А "виноваты" - дети. Тот ученый
- помните, который был в соседнем загоне? - он создал Общий язык. Конечно,
с помощью многих других людей. Конечно, не сразу.
О да, как и каждый язык, Общий несовершенен. Но благодаря ему нам стало
значительно легче понимать друг друга. Вновь воплотилась в жизнь давняя
идея, изложенная когда-то в легенде о всемирной Башне. Вот только мы уже
низвергнуты, а вместо Башни - заборы.
Ученый составлял язык из обломков, фрагментов всех прочих языков, какие
только знали те, что жил в ближайших загонах. Слово оттуда, два отсюда. По
сути, к тому времени некая основа Общего уже существовала. Мы с первых же
дней контактировали друг с другом; в результате выделялись слова, которыми
мы обозначали самые элементарные вещи: "заборы", "прожекторы", "вода",
"еда", "норы", "он", "она"... Очень скоро мы выяснили, что одним языком
жестов мы не обойдемся. Слишком темно здесь, лучи прожекторов постоянно
скачут туда-сюда, поэтому увидеть, что именно показывает-"говорит" твой
собеседник, сложно. Разумеется, ты-то сам себя со стороны не видишь, тебе
кажется, что все в порядке, - и удивляешься потом, что тебя не так поняли.
До сих пор помню, как расстраивалась малышка, когда ее не так понимали. Но
она была той еще упрямицей - и не желала переходить на Общий, учить его
вместе со всеми. Мы "подкупили" ее совсем неожиданным образом - после
того, как Общий более-менее сформировался, когда мы начали довольно бегло
владеть им, мы дали малышке имя. Мы назвали ее Снежинкой. Это так
зачаровало ее - то, что теперь ей, только ей одной принадлежало целое
слово! - что малышка начала разговаривать. Сперва "Снежинка" было
единственным словом, которое она произносила. Потом девчушка вошла во
вкус, так сказать, разговорилась... уж простите за каламбур. Более того,
Снежинка со временем сама начала придумывать многие слова-неологизмы,
которые полноправно входили в нашу повседневную жизнь. Я и сейчас,
произнося некоторые из них, вспоминаю малышку.
Она настолько активно включилась в осваивание языка, что заразила и других
детишек. Этим стайкам сорванцов, не скажу, что избалованных, но любимых
всеми, нечем было заняться в загонах. Но они выдумывали самые
разнообразные игры, используя все, что только подворачивалось под руку. И
языковые забавы были у них одними из самых любимых.
Хотя, конечно же, главным объектом их внимания стали заборы.
Мы и сами давно интересовались заборами. Всякое ограничение почти
автоматически вызывает желание преодолеть, снять его. Сетка на заборах
мелкоячеистая, и подниматься, цепляясь за нее, сложно. Но мы пытались. И
неоднократно. Сперва, конечно, пробовали делать подкопы, но вскоре
переключились на восхождения. Хотя...
Задача практически невыполнимая... так решили мы тогда. Сейчас я не знаю,
ни в чем не уверен.
Сам я многажды совершал восхождения, испытал это, как говорится, на
собственной шкуре. Даже при хорошей физической подготовке долго
удерживаться на сетке сложно. А она все не кончается. Никто из тех, кто
вернулся, не видел ее предела.
...Пальцы устают где-то через час, а то и раньше. Ноги и остальное тело
начинают "жаловаться" чуть позже. Со временем мы придумали несколько
способов временного снятия напряжения. Использовали для этого "набедренные
повязки". Прежде всего - для фиксации на сетке, чтобы отдыхать.
Привязываем эту широкую полоску ткани одним концом к сетке, пропускаем в
районе пояса, со спины, другим концом привязываем с другой стороны сетки.
Получаем три точки опоры: ноги и поясница. Руки отдыхают. Ноги - почти
никогда. Мелкая ячейка, за нее трудно цепляться, хоть ты и босиком.
Соскальзываешь. И все время - страх высоты. Прожекторы кромсают темень
вечной ночи, внизу тающими льдинами плывут высвеченные ими фрагменты
земли.
Самые стойкие держались день-два. Брали с собой воду, немного еды - и
отправлялись. Очень многие, особенно поначалу, не рассчитывали своих сил и
падали, разбиваясь. Тут ведь вся сложность в том, чтобы учесть не только
путь вверх, но и обратный, который частенько оказывается более
изматывающим. И дело даже не в еде-питье. Просто наверх поднимаешься,
изматывая себя до предела, когда уже на обратный путь сил не остается. К
тому же иногда проклятые прожекторы играют с тобой в злую забаву - в их
химерном свете кажется, что где-то наверху проступают очертания Предела,
что там - конец забора. И ползешь из последних сил!..
А потом летишь...
Как же мы переживали за детишек, когда они карабкались наверх! Но эти
маленькие властители наших душ, вот что удивительно, никогда не
разбивались! Да и падали-то всего два раза, сорвавшись из-за баловства.
Я думаю (и ученый из соседнего загона, когда я поделился своими
предположениями, поддержал меня)... так вот, я думаю, что все дело в
воспитании. Ребятишки-то с самого детства занимались верхолазаньем,
поэтому и чувствовали себя на заборах увереннее, чем, подчас, на земле.
Разумом-то я это понимал, а сердце все равно бешено билось в груди всякий
раз, когда видел сорванцов на заборе!
Они всегда играли стайками, никогда поодиночке. И вот что странно: друг к
другу они относились с парадоксальной смесью товарищества и соперничества.
Ну, соперничество - это понятно; какие же детишки без вечного подначивания
на "подвиги". С товариществом тоже все ясно; по сути, они ведь были среди
нас словно некий отдельный народец - не то, чтобы чувствовали себя чужими,
но именно отделенными. И вот такое совмещение товарищества и соперничества
меня удивляло.
Снежинка среди прочих была едва ли не самой активной в проявлении и того,
и другого. Она заботилась о своих сверстниках так, наверное, как не всегда
о них пеклись собственные родители. Рыжань, был у нас такой мальчик,
как-то раз поцарапал ладонь. Ну и - мальчишечья бесшабашность! -
разумеется, хотел отправиться в очередное похождение с ватагой. Так
представьте себе, Снежинка на него налетела, разругалась так, что малый,
уж на что был рыжим, а и сам себя превзошел - так покраснел! И о других
заботилась не меньше. Частенько разнимала особо разошедшихся драчунов,
когда дело доходило до крови.
И вместе с тем - вот ведь в чем фокус! - она же и подначивала пацанят на
"подвиги". Дух соперничества, надо сказать, находил особо благодатную
почву, когда встречались несколько ватаг; хотя существовал и внутри них.
Снежинка предводительствовала в одной из таких стаек, а вот Музыкант был
вожаком другой.
Музыкант... никогда раньше не видел я детей, в которых бы настолько
естественно совмещались такие несоединимые черты! Иногда кажется, попав
сюда, мы перемешались - и внешне, и внутренне - сильнее, чем наши предки
из легенды про всемирную Башню. Как и всякий здесь, Музыкант получил свое
прозвище не просто так, а "за дело". Он был первым, кто нашел способ
создавать музыку в условиях загонов. Когда это случилось, многие из нас
хватались за голову: Господи, это же так просто, почему мы сами раньше не
додумались?! Заборы-то - вот они! Бери да играй на сетке, как на струнах!
Но этот мальчишка не только изобрел способ издавать музыку, он и создавал
ее, да еще как! Чтобы послушать Музыканта, люди в загонах собирались у тех
сеток, которые были ближе к играющему. Впрочем, благодаря вибрациям, звуки
по секциям распространялись очень далеко, так что музыку слышали даже те,
кто находился достаточно далеко от играющего.
Так вот, Музыкант славился не только своими исполнительскими и
композиторскими способностями. Он еще был одним из самых заядлых
заборолазов. Этот мальчишка однажды продержался на сетке почти три дня -
на то время рекорд для всех известных нам загонов. Снежинку сей факт задел
чрезвычайно. В Музыканте она видела вызов для себя. Сама Снежинка
считалась талантливой заборолазкой и до того восхождения Музыканта
рекордисткой была именно она.
Как это в определенном возрасте свойственно всем подросткам, особенно
лидерам соперничающих группировок, Музыкант и Снежинка демонстративно не
общались друг с другом. Но при этом, разумеется, вели себя соответствующим
образом: встречаясь, "не замечали" конкурента, в присутствии оного
говорили нарочито громкими голосами и вели себя вызывающе.
В результате случилось то, что можно было предсказать с самого начала:
соревнование. Не двух группировок, а только двух их лидеров.
Мы, взрослые, не могли вмешаться, запретить - к тому времени и Снежинка, и
Музыкант уже достаточно выросли, чтобы быть в состоянии самостоятельно
принимать решение и ни от кого не зависеть.
Дуэль, поединок... Оговорено было все, до мелочей: сколько возьмут с собой
еды и воды, сколько "набедренных повязок" и так далее.
Я пытался отговорить Снежинку от этой затеи. Понимал, что вряд ли
прислушается к моим словам, но не мог оставаться в стороне. Разумеется,
так все и случилось - она только фыркнула и заявила, что достаточно
взрослая для принятия подобных решений и что лучше бы ни мне, ни кому
другому не вмешиваться в это дело.
У нас не было ни официально признанной власти, ни вообще какой-либо
дисциплины, большей, чем диктовали границы крайней необходимости. Поэтому
так все и произошло.
Тем днем мы собрались у выбранного для поединка забора. Это была одна из
самых популярных для восхождения секций, на ней осталось с обеих сторон
множество "набедренных повязок", закрепленных там для отдыха лазающих.
Это, разумеется, облегчает процесс восхождения. Поэтому, кстати, многие из
нас не особенно беспокоились о результатах дуэли, нам она казалась
достаточно безопасной.
По сигналу Снежинка и Музыкант начали карабкаться вверх. Сперва мы следили
за ними, потом многие устали и, потирая затекшие шеи, расходились или
ложились прямо здесь на землю, с земли было удобнее наблюдать. Прожекторы
продолжали судорожно шарить своими лучами по покрывалу тьмы, изредка
высвечивая две маленькие фигурки, с каждой минутой все отдалявшиеся от
нас. В конце концов мы перестали их видеть.
Они были на заборе четыре дня. Некоторые из нас провели все это время у
забора. Когда на третий день сверху прилетела разорванная "набедренная
повязка", я едва не сошел с ума. С этого момента (или даже раньше) я
ежеминутно ждал, когда... когда они упадут.
Даже не удивился, когда это случилось.
Но сперва они спустились настолько, что их стало видно. Проклятые упрямцы!
Было заметно, как и он, и она истощены... При этом они... я почему-то
решил, они борются. Только потом сообразил: помогают друг другу!
Но сил у них не хватило. А те из нас, кто кинулся им на подмогу, не
успели.
Они сорвались. К счастью, обоих успели подхватить - и все равно они
получили травмы.
В загонах, как вы знаете, мы практически не болеем. В очередном разговоре
с ученым я поделился с ним своими догадками по этому поводу. Он, как и я,
считал, что нас при заселении напичкали какими-то профилактическими
средствами. И может даже, постоянно ими же подкармливают.
Но уж если ты по-настоящему заболел - считай, это конец. Два-три дня (или
больше, в зависимости от характера болезни) - и потом ты труп, и еще через
день исчезнешь из загона. Даже если рядом с твоим бездыханным телом будет
неотлучно дежурить толпа внимательных стражей - все равно пропадешь. В
какой-то момент в глазах бдящих помутится, а через мгновение окажется, что
твоего тела перед ними уже нет.
Снежинка и Музыкант - выжили. Мы уложили их рядом с той секцией, на
которую они совершали свое восхождение. Ухаживали за ними с невероятной,
невиданной здесь заботливостью, не отходили ни на секунду. Выполняли любое
их желание, даже самое сумасбродное.
То ли соревнование, то ли болезнь повлияли на их взаимоотношения: теперь
Снежинка и Музыкант были друзьями не-разлей-вода. Как только он стал
чувствовать себя получше, Музыкант частенько наигрывал ей разные мелодии.
Кстати, они очень отличались у него от прежних, которые мальчик создавал
до состязания. Появилось в них что-то такое, неуловимое. Словами не
передам, даже пытаться не буду. Те из вас, кто слышал эти мелодии, знают,
о чем я.
Когда Снежинка и Музыкант поправились, много времени они стали проводить
вместе. Обе ватаги, лишившись своих заводил, как-то постепенно распались.
Это по времени совпало с тем, что на Прежней Родине мы называли
"переходным возрастом" у подростков. Наложилась на это событие и очередная
Перетасовка.
...Знаете, когда она случилась в первый раз, многие из нас были в ужасе.
Вот уж воистину, достойное воплощение легенды о всемирной Башне! Мне не
довелось на собственной шкуре испытать все "прелести" Перетасовки, но -
наслышан, более чем! С ужасом думаю о том, что однажды это произойдет и со
мной: засну в одном загоне, а проснусь в другом, и вокруг будут совершенно
незнакомые люди, причем не только мне, но и друг с другом не знакомые.
Хаос, усугубляющийся еще и тьмой; невозможность в первые дни общаться
между собой, поскольку в одном загоне оказываются люди из самых дальних
краев, с различными диалектами Общего. Неудивительно, что у нас до сих пор
нет сколько-нибудь стойкой системы управления, и дисциплины - тоже нет;
неуверенные попытки организовать на общественных началах нечто подобное
были разрушены первой же Перетасовкой.
Я не знаю, зачем все это с нами происходит. Что делают хозяева загонов -
ставят ли эксперимент, забавляются, используют нас как некий источник
неведомой нам энергии? Не знаю и не хочу знать! Я хочу только одного:
освободиться от всего этого. Не зависеть от неизвестных благодетелей,
которые снабжают загоны едой и питьем. Жить в мире, где я смогу видеть
солнце и звезды.
...И снова море памяти соленой волной-мыслью плещет в лицо: погоди!
Задумайся: намного ли более свободен ты был на Прежней Родине? Точно так
же тебя ограничивали день и ночь, правила взаимоотношений в том обществе,
потребности твоего собственного тела и потребности тел тех людей, с
которыми ты взаимодействовал и от которых тоже зависел.
Может, все дело в видимости свободы, в иллюзии того, что она существует? И
вообще нет никакой свободы, кроме той, которая внутри нас самих? Или
существуют все-таки какие-то объективные параметры, нас ограничивающие?
Вот, например, заборы. Я всегда считал их непреодолимым барьером, и лишь
Снежинка с Музыкантом впервые показали мне, как можно лишить смысла само
понятие преграды.
Да, кстати, я говорил вам, что они с самого начала жили в разных загонах?
Однако, кажется, они никогда не позволяли заборам разделить себя. Еще с
самого начала, когда Снежинка и Музыкант, будучи заводилами в своих
ватагах, соперничали, они вызывающе вели себя друг с другом и заборы были
им не помехой в этой. Когда Снежинка и Музыкант совершали свое
восхождение-поединок, они карабкались с двух сторон одной и той же секции.
И потом, спускаясь, из последних сил пытались поддерживать друг друга - и
снова казалось, что нет между ними сетки!
После выздоровления почти всё свое время Снежинка и Музыкант проводили
вместе. Он еще с детства не очень любил пользоваться словами. Разговаривал
на Общем очень редко, лишь при крайней необходимости. И со Снежинкой тоже
общался больше с помощью языка жестов, взглядов и прикосновений - того
извечного языка, которым мы владеем с самого рождения. Да, еще с помощью
своих мелодий. А они отвечала ему словами, часто только что выдуманными,
имевшими смысл лишь для них двоих. Было забавно наблюдать за тем, как эти
двое общаются между собой. Казалось, ты стал свидетелем чуда, казалось,
они светятся ровным мерным свечением, которое было намного мягче и
приятнее, чем острые лучи-лезвия прожекторов.
Но, конечно же, Музыканту и Снежинке хотелось оказаться в одном загоне.
Увы, ни одна Перетасовка не воссоединила их - но и не разделила больше,
чем они уже были разделенными; Снежинка и Музыкант по-прежнему оставались
в соседних загонах. И я по-прежнему не покидал этого загона, так что мы со
Снежинкой и еще несколькими людьми были здешними старожилами. Поэтому я,
наверное, единственный человек, который собственными глазами видел все,
происходившее с ребятами. И поэтому сейчас я рассказываю вам эту
историю... да и все равно ведь ждем, нужно как-то скоротать время...
Кстати, о нем, о времени. Прошло не так уж много раз наполнений пищевых
емкостей, когда Снежинка и Музыкант, оправившись от травм, снова
возобновили свои восхождения. Но теперь уже не соперничая, а сотрудничая.
Им удалось добиться неслыханных результатов в этом деле. Пять или даже
шесть дней продолжались их восхождения. Теперь каждое готовилось
обстоятельнее, серьезнее. Снежинка предложила на определенной высоте
закреплять запасы еды и воды. Поэтому каждому собственно восхождению
предшествовало по несколько восхождений подготовительных.
Иногда у Музыканта и Снежинки появлялись добровольные помощники, но
никогда - надолго. Всё из-за Перетасовок. Детские стайки изменяли свой
состав, но по сути своей оставались стабильными образованиями, пребывали,
как говорится, в динамическом равновесии. Не то - когда речь заходит о
содействии в подготовке к восхождениям и участии в них. Многие молодые
люди, выросшие уже в загонах и не помнящие Прежней Родины, живут
растерянно и неуверенно. Ничто не может надолго завладеть их вниманием.
Отчасти я их понимаю. Хотя они похожи на бесцельные механизмы, враждебно
настроенные ко всему окружающему, я хочу помочь им. И кажется мне, сделать
это можно одним-единственным способом: показать и доказать, что есть,
есть, так его растак! путь для поиска смысла собственной жизни. Начало
этого пути - в них самих, просто не хватает света, чтобы отыскать его,
этот путь.
Я так мечтаю о солнце и звездах, и луне! Хочу, чтобы они отразились, как в
зеркалах, в душах тех, кто вырос во тьме загонов, кто зажат, скован лучами
прожекторов!..
Я - мечтаю. Некоторые из выросших здесь не умеют даже этого.
Наша ли в том вина? Ведь мы их так воспитали. Я их так воспитал!
И когда кажется, что вот-вот утону, ты, море моей памяти, спасаешь меня.
На самом горизонте - солнцем, луной, звездой моей путеводной! - появляется
остров-воспоминание! О Снежинке и Музыканте. О детях, которых я тоже
воспитывал.
У них - была мечта!
Они верили, что у заборов есть предел. И во что бы то ни стало
намеревались добраться до него.
Возможно, ничего этого и не произошло бы, если бы во время одной из
Перетасовок случай или наши неведомые "хозяева" поместили бы Снежинку и
Музыканта в одном загоне. Но этого не произошло; и вот ребята решили "не
ждать милостей от небес".
Иногда девочка приходила ко мне - поговорить или послушать мои байки. Я
уже тогда за свою любовь к длинным рассказам был известен во многих
загонах как Сказочник. Люди сходились, чтобы послушать меня - наведывались
и Снежинка с Музыкантом. Я специально всегда садился рядом с забором,
чтобы как можно больше желающих могло присутствовать при рассказах.
Снежинка порой оставалась после того, как я заканчивал и все расходились.
Жадная до любых знаний, она долго могла расспрашивать меня и оставляла в
покое лишь когда видела, что я уже начинаю засыпать и не способен
удовлетворить ее любопытство. Музыкант нередко присутствовал при наших
беседах, но вопросы никогда не задавал (как я уже упоминал, он вообще не
любил разговаривать).
- Привет, - сказал он в тот раз, и я сразу почувствовал, что что-то не так.
- Привет, - ответил я им.
- Мы пришли попрощаться, - тихо и просто сообщила Снежинка. - На всякий
случай. Разное может статься.
В принципе, скоро должна была произойти очередная Перетасовка, поэтому я
не удивился. Просто не знал, что ответить им. Решил, что ребятки надеются
на удачу, думают, что теперь-то им повезет и они попадут в один загон.
- Завтра мы уходим, - объяснил, заметив мою растерянность, Музыкант. -
Наверх, по забору. До самого Предела.
Я закашлялся, а прокашлявшись, осторожно спросил:
- Думаете, он существует?
- Мы видели его в прошлый раз, - восторженно блестя глазами, призналась
Снежинка. - Нам не хватило совсем чуть-чуть, надо было уже возвращаться,
поэтому мы не добрались до него. Но в этот раз мы лучше приготовились!
Я сразу же поверил им, хотя и знал: многие думали, что видят Предел, но
потом он оборачивался очередной иллюзией, обманом зрения. Однако Музыкант
и Снежинка забирались дальше, чем кто-либо до них. И с иллюзиями они тоже
были хорошо знакомы, так что, наверное, могли отличить от них настоящий
Предел.
- Какой он? - с замиранием сердца спросил я. И они рассказали.
Оказывается, Предел - широкая металлическая полоса, лежащая на заборе так,
что сбоку это бы выглядело следующим образом..."
Человек наклоняется и рисует на земле значок "Т". Потом, выпрямившись,
продолжает:
"Конечно, забраться на Предел будет нелегко, особенно после изматывающего
восхождения, но Музыкант уверял меня, что они знают способ. Охотно верю,
хотя в подробности не вникал, слишком уж я устал к тому времени. Вообще,
если кому-нибудь и суждено добраться до Предела, так как раз им.
...Конечно, я себя утешаю. А как же!
Ну, слушайте дальше. Осталось совсем немного.
...Мы долго еще говорили в тот раз; вернее, говорили больше они, а я
слушал. Идея эта, само собой, была у ребят давно, и они готовились к ее
осуществлению очень обстоятельно. Они верили, что у них все получится.
Кто же мог предположить, что на шестой день после начала их восхождения к
Пределу случится очередная Перетасовка!
Все это время все ближайшие загоны почти неотлучно сидели возле заборов и,
затаив дыхание, прислушивались к тьме над их головами. Затем кто-то один
сообразил - и мы начали напевать самую известную и любимую мелодию
Музыканта, сперва тихо, а потом всё громче и громче. Он ответил -
энергично, но коротко; правильно, ему нельзя было тратить слишком много
сил на это.
Да и мы скоро перестали петь, стараясь больше прислушиваться к
происходившему наверху. Разумеется, мы менялись друг с другом, уходили
поспать или поесть; но отсутствовавшего тотчас шепотом посвящали во все
подробности того, что случилось за то время, пока его не было.
Ну а потом произошла Перетасовка. И в этом загоне из прежних обитателей
нас осталось шестеро; да еще трое тех, кто был здесь когда-то, снова
вернулись. Остальные же - совсем не знакомые мне люди... которые
сроднились быстрее, чем когда-либо на моей памяти. А объединили их - вас
объединили! - Снежинка и Музыкант. Еще не зная всей их истории, вы
прониклись переживанием за их судьбу.
...Конечно, они перестал подавать нам знаки, что с ними все в порядке,
намного раньше этой проклятой Перетасовки. Но! Но после Перетасовки можно
было бы и дать нам знать, на самом-то деле!
Вот и сидим, ждем, переживаем. Догадки всякие строим. Известно, что
Перетасовка захватывает не всех - может, и Снежинку с Музыкантом оставила
в покое? И они сейчас по-прежнему карабкаются к Пределу. Или случилось то,
о чем они всегда мечтали, и ребятки наконец воссоединились. Если так, то
где именно? - на одной стороне секции или уже на земле в каком-то из
загонов, или на Пределе, или вообще "на небесах", в обители наших
"хозяев"?..
Я специально говорю тихо, чтобы своим голосом не заглушать знаков, которые
могли бы подать Музыкант или Снежинка. И вы слушаете меня, стараясь не
шуметь. Стараясь не спугнуть чудо, в которое нам всем хочется верить.
Я вот думаю... а может, все, что происходит с нами, просто испытание,
экзамен? Насколько мы, люди, как вид на что-то еще способны? Что в нас
преобладает, которое из начал: человечье или звериное?
Тогда поступок Снежинки и Музыканта, возможно, окажется тем решающим
аргументом, который перевесит одну из чаш весов. И... И, знаете, иногда
мне кажется, я вижу наше будущее: прожекторы один за другим постепенно
гаснут, а наступившая после этого тьма начинает таять в мягком свете,
идущем откуда-то сверху. Наши глаза, не привыкшие к нему, вынуждают нас
попрятаться в норы - и хорошо, потому что вскоре секции заборов,
разломанные на куски, искореженные, осколками начинают падать на землю; а
над всем этим пылает солнце!..
Иногда же взор мой застилает туман неопределенности, и последние островки
того, в чем я точно уверен, поглощают волны беспамятства, тьмы. Такое
случается с каждым из нас, с самого начала нашей жизни в загонах. Я
разговаривал с разными людьми - и все они, как один, утверждали, что с
каждой минутой забывают всё больше и больше. Некоторые уже не уверены даже
в том, что делали до того, как в последний раз попали в лапы Перетасовки.
Может, с помощью примесей в еде "хозяева" вместе с болезнями вытравливают
из нас и воспоминания?
Так вот, иногда мне начинает казаться, что никакой Снежинки не было, и
никакого Музыканта - тоже! Ведь никто не способен продержаться на сетке
целых девять дней. Ведь "хозяева" наверняка бы не допустили, чтобы
кто-либо достиг Предела. Ведь...
Но этот последний нерушимый утес моей памяти по-прежнему не сдается и не
опускается в глубины морские.
Наверное, именно для того, чтобы помочь ему продержаться, я и взялся
рассказывать вам эту историю. Теперь она закончена. И по-прежнему от
Музыканта и Снежинки нет ни весточки. Что ж, должно быть...
Смотрите! Смотрите, смотрите же! Неужели!.." Голос - глухой, горький, словно горсть черного перца, - неожиданно
прерывается. Говоривший подхватывается и показывает рукой куда-то вверх.
Но остальные уже и так видят:
- прожекторы, до сих пор непрестанно шарившие лучами по загонам, один за
другим постепенно гаснут;
- воцарившаяся на мгновенную вечность тьма начинает таять в мягком свете,
струящемся откуда-то сверху подобно теплому молоку;
- секции заборов, разломанные на куски, искореженные, покачиваясь, падают
на землю (слышны крики тех, кто не успел спрятаться в норы).
Те, кто успел, тоже кричат.
Ибо видят слезящимися глазами, как над равниной, расчерченной некогда на
квадраты загонов, восходят два солнца.
Полезные ссылки:
 Крупнейшая электронная библиотека Беларуси
 Либмонстр - читай и публикуй!
 Любовь по-белорусски (знакомства в Минске, Гомеле и других городах РБ)
| 
