Михаил Емцев, Еремей Парнов. 
                            Оружие твоих глаз
   -----------------------------------------------------------------------
   Сборник "НФ-7".
    & spellcheck by HarryFan, 25 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------

   Неповторимый запах железной дороги. Властный запах.  Он  уводит  назад,
назад. Заставляет припомнить давно пережитое, отшумевшее.  С  каждым  днем
оно уходило все дальше. И  всегда  возвращалось.  Еще  вчера  он  стоял  у
вагонного окна. Убегали столбы, и параллели  проводов  то  подымались,  то
опускались. Уносились деревья, стога сена и белые хатки.  Только  горизонт
оставался неподвижен. Будто он не подвластен ни времени, ни движению, этот
далекий и чистый горизонт.
   Сергей Александрович Мохов еще раз прошелся вдоль  путей,  взглянул  на
часы и не очень уверенно направился к вокзалу. Поравнявшись с  причудливым
кирпичным строением, на котором было написано "Кипяток",  он  остановился,
опять посмотрел на черный циферблат своих часов и долго глядел на  смутное
свое отражение. Он никуда не спешил. И если  бы  его  спросили,  зачем  он
пришел сюда, не смог бы дать ясного ответа.
   Когда-то он жил в этом городе. Помнил разрушенные его  дома  и  пыльную
листву высоких южных тополей.  Здесь  закончил  школу,  и  воспоминание  о
выпускном вечере все еще грустно и ласково сжимало сердце. Они  пришли  на
вокзал тогда прямо из  школы.  Разгоряченные,  чуточку  хмельные.  Куда-то
звали уходящие в ночь рельсы,  чуть  мерцали  фиолетово-синие  огоньки  на
путях.
   Родился он в Херсоне, эвакуирован был в Свердловск. Может быть, поэтому
и покинул без сожаления тихий украинский городок,  в  котором  прожил  три
года. Уехал учиться в Москву.
   Переписка с друзьями по школе быстро  оборвалась  -  мальчишкам  не  до
писем. Увлекли, закружили новые привязанности, Растерял,  позабыл  адреса.
Шутка ли! Почти два десятилетия... Целая жизнь.
   Он  никого  не  нашел  здесь  из  тех,  с  кем  хотел  повидаться.  Все
разъехались, разлетелись  по  огромной  стране  Исчезли  руины.  Появились
кварталы новых домов.  Сгинула  толкучка,  на  пустыре  построили  стадион
(товарищеская встреча между футбольными командами "Шинник" - "СКА" сегодня
в 18:30). Карлов замок превратился в краеведческий музей.
   А Юрка? Юрка уехал неизвестно куда. Что поделаешь?..
   Пора домой. К трудам и заботам.
   Но как тревожит душу этот догорающий день! Все ли он сделал  для  того,
чтобы отыскать стертые временем следы?
   Сладковато пахнет разогретый на солнце битум, ослепительный  блик  чуть
дрожит на горячем рельсе и ревет маневровый паровоз на запасном пути.
   Нужно взять билет, съездить в гостиницу за чемоданом, а не  ходить  тут
неведомо зачем. Поезд отправляется в 19:03.  Можно  успеть  перекусить  на
дорогу...  Взять  в  вагон  бутылку   минералочки,   купить   керамическую
свистульку сынишке...
   В воздухе уже летает прилипчатый тополиный пух. Пыльный закат пламенеет
в стеклах. Время почти не  движется.  Только  в  черном  циферблате  часов
появляется и исчезает слегка искаженное отражение немолодого уже человека.
   Сергей Александрович  чуть  наклонил  голову  и  решительно  зашагал  к
вокзалу. Но у буфета остановился, помедлил немного и  толкнул  обшарпанную
дверь.
   Он взял кружку пива и два бутерброда - с колбасой и  сыром.  Присел  за
круглый мраморный столик. На холодной кружке туманный налет. Медленно тает
пена. Сергей Александрович немного отпил и отодвинул кружку.

   На холодной кружке туманный налет. Медленно тает пена.  Сергей  немного
отпил и отодвинул кружку.
   - Твой Шкелетик снова загудел в больницу, - сказал Юрка.
   Они сидели в привокзальном буфете. Для Сережи это была первая  в  жизни
кружка пива. Горьковатый, терпко пахнущий хмелем напиток не нравился  ему,
но он не подавал виду. Пил и попыхивал сигаретой совсем как взрослый.
   - Что с ним?
   - Все то же. Голова, приступы.
   Они помолчали и приложились к кружкам.
   - И охота тебе с ним возиться, - лениво сказал Юрка.
   Охота? При чем тут охота? Но как объяснить это Юрке! Как объяснить...
   -  Месяц  проваляется,  придет  к  концу  четверти.  Отстанет  по  всем
предметам, - глядя в окно, сказал Сережа. Там  медленно  двигался  тяжелый
состав. На открытых платформах матово поблескивали груды угля.
   - Он не отстанет, - криво улыбнулся Юрка. - Вундеркинд.
   Да, вундеркинд. Ну и что? Это ему не даром дается.
   - Каждый из нас по-своему вундеркинд, -  философски  сказал  Сережа.  -
Просто другой он. Понимаешь? Другой. -  Сережа  с  трудом  находил  нужные
слова.
   Почему ты его не любишь? Почему вы все его не любите? За что? С  самого
начала настроились против парня. Почему, спрашивается?
   - А чем он, по-твоему, хорош? - вспылил Юрка. - Почему ты один из всего
класса с ним дружишь? Больше никто, только ты.
   Сейчас у Юрки противные нахальные  глаза.  Они  и  вообще-то  не  очень
скромны, эти голубые бусинки, но сейчас особенно. Неохота откровенничать с
человеком, когда у него такой взгляд. Все же  пиво  крепкое.  Забирает.  У
Сережи слегка шумело в ушах. Он улыбнулся. Не очень-то весело улыбнулся.
   - Пойдем отсюда, здорово паровозами воняет.
   Они поднялись. Вокзальный буфет  помещался  в  вагончике,  вкопанном  в
землю. Там же были касса и диспетчерская.  Разрушенный  прямым  попаданием
фугаски вокзал представлял собой аккуратно  прибранные  развалины.  По  ту
сторону железнодорожного полотна работала  камнедробилка.  Водопад  мелких
камней грохотал по металлическому желобу.
   Сошли с перрона и зашагали по мощеной дороге, обсаженной с двух  сторон
липами. Апрельское солнце и мартовское пиво размаривали. Юра сломал  ветку
и, ободрав с нее листья, получил длинную и тонкую хворостину. Он щелкал ею
себя по ногам и рассматривал небо.
   Не в настроении. Он всегда молчит, когда ему что-то не нравится. И чего
он злится?
   - Слушай, Юрко, - нерешительно начал Сережа.
   - Ну? - Юрка встрепенулся.
   Не злится, а ревнует. Ведь он тоже мой друг.  Он  хороший  парень  и...
умеет держать язык за зубами.
   - Я тебе кое-что расскажу, Юрко, только... Это история сложная... Одним
словом, надо молчать, понимаешь?
   Юрка кивнул. У него даже вспыхнули уши от любопытства.
   Сережа некоторой время шел молча.  Обдумал,  что  он  может  рассказать
Юрке. Пожалуй, все... Только об одном придется молчать.
   - Ты помнишь, как его к нам в класс привели? - спросил он.
   Юра улыбнулся. Как не помнить?
   - У нас над ним любят подшучивать, - сказал Сережа, - наши  мужички  не
очень-то народ соображающий. А зря. Сашка интересный человек.  -  И  опять
замолк.
   Они шли сначала по булыжнику, затем по асфальту. Аллея  лип  кончилась,
потянулись городские развалины. По обеим  сторонам  дороги  торчали  холмы
щебня и  голые  стены,  сквозь  которые  был  виден  горизонт,  скрученная
проволока, смятые, как вареные  макаронины,  рельсы.  Время  вершило  свой
однообразный уравнивающий суд. Лес наступал на  развалины  -  и  побеждал.
Первая зелень распустилась именно здесь, на щербатых холмах войны.
   Весна только еще начиналась, но все деревья уже были усеяны  крохотными
листочками. А через месяц городок  утонет  в  пыльной  листве.  В  степных
краях, где родился Сережа, такого не было, листва там редкая,  с  восковым
налетом, будто искусственная.
   - Так что ты хотел сказать о Сашке? - нетерпеливо спросил Юра.
   - Несправедливы мы к нему. Когда Алексей Иванович его привел, он  сразу
не понравился нашим. И с тех пор пошло...
   Когда Алексей Иванович ввел в класс нового ученика,  тот  поразил  всех
своей худобой и бледностью.  Мальчишки  настороженно  молчали,  и  Алексей
Иванович сказал:
   - Вот ваш новый товарищ, его зовут Саша.
   Зашумели, загалдели, и вдруг кто-то сказал:
   - Шкелетик прибыл.
   Алексей Иванович, очевидно, не расслышал, на лице Саши тоже  ничего  не
отразилось. Было непонятно, видит ли он то, что находится перед ним.  Было
непонятно, слышит ли  он  то,  что  произносится  рядом  с  ним.  Это  был
непонятный мальчик. Отсутствующее выражение его лица беспокоило учителей и
вызывало насмешки учеников. "Шкелетик" - это  не  самое  худшее  прозвище,
придуманное изобретательными ребятами.
   - А ты знаешь, что Саша с отцом  был  в  концлагере  у  фашистов?  Отец
погиб, а он выжил. Чудом выжил.
   - Вот как? - сказал Юрка. - Ну и что?
   - Ну, знаешь!
   Для него это ничего не значит. Тек, пустячок. Был или не был,  неважно.
Посмотрел бы я на тебя, каким бы ты стал после Освенцима.
   - Поэтому он и стал такой, - заключил Сережа.
   - Какой такой? - ухмыльнулся Юра.
   - Ну... больной и странный немножко. А наши  этого  не  понимают.  Даже
учителя некоторые. Не любят его. А за что?
   - Слишком умничает. Много из себя воображает. Генчик прямо ему  сказал,
что он выскочка. Разве неправда?
   - Неправда. Сашка и впрямь умный. Он хочет до всего сам докопаться,  он
не такой, как все остальные, он... - Сережа подумал и заключил: - А Генчик
сволочь. Фашист.
   - Нет. Генчик самый умный. Он еще при  панской  Польше  в  университете
преподавал. Его работы и за границей известны.
   - Что же он сейчас школьным учителем стал? - насмешливо спросил Сережа.
- Не признают его талантов? Или с немцами путался?
   - Он сам не хочет. Он дома работает.
   Сережа недоверчиво покачал головой. Юрка загорячился.
   - Не веришь? Я сам видел.  Мы  прошлый  год  в  Карловом  замке  яблоки
воровали, и я заглянул в окно на втором этаже...
   - Генчик живет в Карловом замке?
   - Ну да. И в комнате у него я видел приборы какие-то, колбы,  ну  чисто
наш физический кабинет.
   - Все равно он сволочь, - твердо заключил  Сережа.  -  И,  наверное,  с
бандеровцами связан. В таком месте живет,  не  может  быть,  чтобы  лесные
гости к нему не захаживали.
   - Ну, об этом оперативники лучше знают,  чем  мы  с  тобой.  Во  всяком
случае до сих пор его не забрали.
   - Потому что не накрыли. Может, он нужен им как  приманка.  Посмотришь,
еще накроют. Генчик фашист, помяни мое слово. Я фашиста за сто шагов  чую.
Недаром мой отец четыре года в плену провел. А Сашку Генчик  ненавидит  за
то, что еврей. Знаешь, как фашиста на чистую воду вывести? Столкни  его  с
умным евреем. Одолеть он его в честном споре не сможет и сразу начинает за
пистолет хвататься. А стрелять сейчас нельзя. Вот почему Генчик  не  любит
Сашку.
   - Нет, - сухо сказал Юрка. - Генчик настоящий  ученый.  Он  показухи  и
хвастовства не любит. А Сашка, неважно, еврей он или нет, всегда на первое
место лезет. Поэтому Генчик его осаживает. Не понимаю, почему ты со  своим
Сашкой, как с писаной торбой, носишься?
   Сережа насупился.
   - Он мой товарищ, да и твой тоже. С ним интересно. А Генчик... С девяти
до трех он учитель физики средней школы, а вот хотел бы я  знать,  чем  он
занимается с пяти вечера и до девяти утра.
   - Что ты хочешь сказать?
   - Ничего. Я уверен, что этот фашист  связан  с  бандеровцами.  И  места
лучше, чем Карлов замок, для этого вряд ли найдешь.
   Юра нахмурился. Он отвернулся и сплюнул.
   - Ерунда) Но если хочешь, мы можем проверить.  Подсмотрим,  что  делает
Генчик по вечерам и даже ночью. Не сробеешь? Я Карлов замок знаю.
   У Сережи перехватило дыхание.
   Вот оно что!  Это  интересно.  Скучноватый  субботний  день  наполнился
гремящими  звуками.  Ревели  сирены,   взрывались   гранаты,   рассыпались
пулеметные очереди.
   - Что ж, давай. Можно попробовать.
   Юра испытующе посмотрел на него.
   - Ты не бойся, мы не с пустыми руками пойдем. У меня есть "вальтер".
   У него есть "вальтер"! Да, конечно, Сережа сам  сколько  раз  держал  в
руках  эту  замечательную  штуку.  Темная  вороненая  сталь   с   голубыми
дымящимися разводами, рифленая рукоятка - именное оружие какого-то  фрица.
Юрка откопал его возле сгоревшего "Тигра".
   - А патроны есть? У тебя же не было патронов?
   - Достанем.
   Они помолчали.
   - Зачем нам это нужно? Ведь никто спасибо не скажет, а если узнают  про
оружие, здорово  погореть  можно,  -  Сережа  задумчиво  чертил  на  земле
замысловатые узоры.
   - Как знаешь, - Юрка встал со скамейки. - Я пойду, мне отец велел  быть
дома, дрова рубить надо. А ты куда сейчас?
   - Зайду Сашку проведаю. Как он и что. Может, ему чего надо.
   - Ладно. Бывай. - Юра ушел, насвистывая песенку.
   Сережа долго смотрел ему вслед. "И пока за туманами видеть мог паренек,
- подпевал он про себя уходящей мелодии, - на окошке на девичьем все горел
огонек..."
   В больнице Саши не было. Сестра сказала, что он провел у них всю  ночь,
утром ему сделали укол и он ушел домой.
   Сережа пошел на Здолбунивскую, где  в  маленьком  полуразвалившемся  от
старости домике жил Саша со своей теткой Зосей.  Впрочем,  какая  она  ему
тетка? Так, старая знакомая отца,  которая  из  жалости  приютила  сироту.
Приют этот был для Саши тяжелым испытанием. Тетка Зося пила.  В  свободное
от работы время она заливала неудавшуюся жизнь самогоном.
   Саша спал, накрыв лицо "Занимательной арифметикой" Перельмана.
   Сережа присел на краешек колченогого венского стула и огляделся.  Ну  и
конура! Маленькое окошко выходит в огород,  сквозь  пыльные  стекла  видны
скучные небрежно вскопанные грядки.
   В комнате всего и мебели, что  никелированная  кровать  с  отвинченными
шариками, стол, кухонный шкаф да два стула. Рисование обои давно стерлись,
и на Сережу глядели угрожающие лиловые пятна. Воздух затхлый, нежилой.
   Сережа прошелся по комнате. На столе аккуратной стопкой лежат учебники.
В открытой тетрадке размашистым  Сашиным  почерком  написано:  "Упражнение
N..."
   Ящик стола выдвинут, и в нем Сережа увидел темную  старинную  шкатулку.
Интересно! Сашка никогда не показывал ее. Сережа знал все Сашкино барахло:
коллекцию  карманных  фонарей,  набор  радиоламп  к  немецкому  приемнику,
оккупационные марки,  цветные  фотографии  прибалтийского  курорта,  серую
монету в 10 пфеннигов и несколько автоматных гильз. Но шкатулки раньше  не
было. Никогда Сережа не видел у него  шкатулки.  Или  он  до  сих  пор  ее
прятал, или недавно достал. Вряд ли он мог ее купить: на тети Зосины гроши
не развернешься. Скорей всего кто-то подарил ему эту красивую штуковину.
   Сережа приподнял  крышку.  Изнутри  на  ней  была  наклеена  фотография
немолодого мужчины с печальными глазами, на дне лежало...  Что  это  может
быть? Два черных полированных диска,  скрепленных  дужкой  посредине  и  с
проволочками по бокам.
   Сережа извлек странную штуковину. Похоже на очки. Очки для слепых.
   Сережа повертел их в руках, посмотрел на свет и поднес к глазам.  Самые
обычные темные очки! Он отвернулся от окна и уставился в  темный  угол.  И
тогда ему  показалось,  что  он  смотрит  сквозь  темное  стекло  на  ярко
освещенный киноэкран, где только что демонстрировался интересный  фильм  и
внезапно  оборвалась  лента.  Яркие  точки  и  полосы   прыгали,   образуя
причудливые узоры и разгорались все сильнее, сильнее... Грязные обои  едва
проглядывали сквозь это неожиданное сияние.
   - Ты что, обалдел!
   Разъяренный Саша  сорвал  диски  с  Сережиного  носа  и  спрятал  их  в
шкатулку. Руки у него тряслись.
   Сережа смущенно потер переносицу.
   - Что это за штука, Саша?
   - Что! Что! Не твоего ума дело. Как ты вошел"!
   Он постепенно успокоился и аккуратно уложил  очки  в  шкатулку.  Сережа
недоуменно глядел на его худую спину с острыми лопатками  и  тонкие  голые
ноги.
   Чего он так разволновался? Что-то здесь неладно...
   - Дверь не заперта, вот я и вошел.
   - У этой пьяной дурехи все нараспашку.  И  душа,  и  двери,  -  сердито
сказал Саша. Он забрался под одеяло и сурово посмотрел  на  Сережу.  Потом
улыбнулся.
   - Садись. Не  обижайся,  что  я  так...  Ты  меня  напугал.  Эта  штука
опасная... Что делал?
   - С Юркой ходил на вокзал пиво пить... Как здоровье?
   - Да ничего. Как обычно.  Думал,  будет  хуже,  но  сразу  после  укола
очухался и отпросился домой. Не люблю больницу. Что нового в школе?
   - Ничего особенного. Алексей Иванович велел узнать, что с тобой...
   Они перекинулись еще несколькими фразами, но разговор явно не  клеился.
Сережа через силу выдавливал из себя слова. Саша внимательно посмотрел  на
него. Сережа хорошо знал этот взгляд. Еще тогда, в первый раз, он  поразил
Сережу своей неподвижной безучастностью  к  внешнему  миру.  Только  позже
Сережа понял, что поверхностное равнодушие скрывало крайнюю уязвимость.
   - Слишком много хочешь знать, дружище, - сказал Саша.
   И Сережа вспомнил, что в первый же день Саша подошел к  нему  и  сказал
что-то очень похожее. Он сказал: "Хочешь поговорить со мной,  дружище?"  И
Сережа ответил тогда так же, как и сейчас.
   - Да, хочу.
   Саша улыбнулся и, заложив руки под голову, сказал:
   - Притащи-ка из кухни чайник и чашку для себя.
   Сережа прихлебывал холодный чай из кружки с обломанным краем, Саша  пил
из помутневшего от времени граненого стакана.
   Сереже показалось, что он не хочет рассказывать.
   Но когда они покончили с  чаем,  Саша  подобрал  колени,  уставился  на
лиловое пятно обоев и вдруг рассмеялся.
   - Ты знаешь, с этой штукой, которую ты только что  держал  в  руках,  у
меня связано очень многое... Если все рассказать...
   Он снова замолк.
   - Я об этом ни с кем не говорил. Почти ни с кем. Один раз  пытался,  но
мне не поверили, и я с тех пор - ни-ко-му. Ни слова. А  хочется...  Только
смотри - молчание. Даже Юрке. Понимаешь?
   - Ну?! - сказал Сережа.
   - Да, молчать ты умеешь. Я знаю, что ты умеешь  молчать.  А  я  вот  не
умею. Мне бы и сейчас помолчать... ну да все  равно.  Расскажу-ка  я  тебе
одну сказочку...
   - Сказку я тебе сам расскажу, - сердито сказал Сережа.
   - Это будет очень страшная сказка, - улыбнулся Саша.
   - Мы сегодня с Юркой повешенного бандеровца видели.
   - Э-э, - махнул рукой Саша, - я видел сотни повешенных.
   - Юрка в первый раз увидел.
   - Юрка хороший парень, - сказал Саша, - но ему еще до многого  придется
доходить. Ну ладно. Так хочешь слушать сказку-быль?
   - Сам знаешь, что хочу. Чего спрашивать?
   Саша опять улыбнулся, совсем как мудрый старик.
   - Время. Что есть время? По метрике  я  старше  тебя  на  три  года.  А
по-настоящему - на тридцать три. Ну так вот...
   Лицо  его  стало  серьезным  и  печальным.  Сереже  вдруг   вспомнилась
фотография внутри шкатулки.
   -  Дело  было  так.  В  одной  каменоломне,  где  работали  заключенные
концлагеря, упал человек.
   - Разве в Освенциме были каменоломни? - удивился  Сережа.  -  Я  читал,
что...
   - Кто тебе сказал, что это было в Освенциме? В  великой  Германии  было
много разных хороших мест, куда могли упрятать  неарийцев.  Итак,  человек
упал. Упал и скатился по склону.  Так  бывает,  когда  человек  слаб,  как
ребенок, когда его часто бьют и он живет в  напряженном  ожидании  смерти.
Когда он уже почти потерял все человеческое, он фактически  труп,  который
едва способен переставлять ноги, а его принуждают делать  работу  большого
крепкого здорового мужчины. Кстати, большинство входящих в газовые  камеры
были именно такие, потерявшие человеческий облик  полутрупы-полулюди.  Для
многих смерть стала избавлением от страданий. Ну ладно... Человек упал,  и
капо не забил его до смерти, и начальник команды не заметил, и часовой  не
выстрелил. Человек получил возможность пролежать несколько минут  на  куче
щебня, в углублении скалы, скрытый от лучей палящего солнца. Потом он  мне
рассказывал, что, открыв глаза, сразу увидел это.
   - Что это?..
   Саша посмотрел на него.
   - Не перебивай. Я рассказываю сказку-быль. Догадывайся сам. Сходи-ка на
кухню. Еще чайку хочется.
   Сережа быстро поставил чайник и вернулся. Саша продолжал свой рассказ.
   - Оно ослепило его.  Ему  показалось,  что  он  смотрит  на  солнце.  В
действительности он лежал,  уткнувшись  носом  в  черный  блестящий  кусок
породы. Человек ощупал его и отодвинул от  себя,  перевернулся  на  бок  и
снова посмотрел. Теперь оно не ослепляло его. Порода  эта  выглядела,  как
антрацит. Холодный металлический блеск, тонкая  радужная  пленка,  сложная
паутина поверхностных трещин. И в то же время она походила на друзу плотно
сросшихся кристаллов, на их гранях сверкало солнце,  далекое  безжалостное
солнце сорок четвертого года... Человек рассматривал неведомый  минерал  и
ждал, когда прозвучит выстрел. Впрочем,  он  знал,  что  не  услышит,  как
прозвучит смертный выстрел.
   Но выстрела не было, и человек встал. Он  подтянул  ноги,  опираясь  на
локти, приподнялся. А потом и выпрямился во  весь  рост,  как  и  подобает
человеку. И, пошатываясь, пополз вверх, туда, где его ждала смерть.
   А вечером, когда рабочая  команда  вернулась  в  свои  бараки  и  после
проверки разошлась по блокам, человек обнаружил,  что  нашел  удивительный
минерал. Он сразу понял это. Человек этот был геолог,  и  не  существовало
для него немых камней. Каждый камень сверкал и звучал для него  по-своему.
Он умел различать немую музыку камня. Но мелодия  черных  кристаллов  была
ему незнакома. Он услышал сильные красивые звуки, он услышал большую,  как
мир, музыку, но инструментовка ее была ему непонятна. Голод, страх смерти,
болезни и надругательства не убили в нем желания знать,  Желание  знать  в
нем было всегда не меньше желания жить. Он и жил для того, чтобы знать.
   Человек нашел себе игрушку, и она согревала его душу,  как  греет  душу
мальчишки выигранный в расшибалочку пятак. В долгие безрадостные вечера  и
ночи, лежа на голых неструганых нарах, человек ощупывал минерал  руками  и
вспоминал... Он вспоминал те сотни и  тысячи  образцов,  которые  когда-то
ощупывали его пальцы. Тупая тоска и  безысходное  отчаяние  отступали  под
натиском воспоминаний, разгорался тусклый огонек надежды и веры... Минерал
расслоился на несколько пластинок,  и  однажды  человек  заметил  странное
явление. Минерал начинал светиться, если его приближали к  глазам!  Накрыв
глаза пластинками, человек  лежал  в  темноте,  где  ворочались,  кашляли,
хрипели  и  умирали  люди,  а  перед  его  глазами  сверкал  ослепительный
солнечный свет. Просто свет в его чистом виде, свет и больше ничего, но  и
это было чудо!
   Еще одно удивительное свойство черного минерала обнаружил  человек.  Он
светился только в темноте или в тени, на ярком солнце свечение  меркло,  и
человек видел окружавший его печальный мир, как в темном стекле.
   Человек не разгадал тайны черных пластинок. Он решил  их  использовать.
От яркого летнего солнца,  от  страшной  известковой  пыли  каменоломен  у
заключенных гноились глаза,  они  слепли  и  попадали  в  газовую  камеру.
Человек сделал себе очки и надел их. К нему  подошел  капо  и  остановился
напротив него, закрыв собой солнце. У этого убийцы была увесистая дубинка,
которой он заколотил насмерть не одного заключенного. Человек стоял и ждал
удара. Возможно, последнего удара. И тогда к нему в сердце  хлынула  лютая
ненависть. Ненависть к палачам, истязателям детей и старцев. Ненависть  ко
всему, что обозначалось словом фашист. Ненависть ко всем тем, о ком  знал,
читал  и  чьи  портреты  видел  в  газетах  и  журналах.  Человека  душила
ненависть.   Она   была   стопроцентная,    чистая,    освобожденная    от
нерешительности или колебаний.
   Но человек стоял неподвижно и ждал удара. Он не мог даже пошевелиться и
уж, конечно, не мог нанести смертельного удара своему  истязателю.  Ярость
бушевала только в его голове и сердце.
   Сквозь черные пластины, как через толщу океанской воды, он видел темную
фигуру капо. Рука с палкой взлетела вверх... сейчас! смерть! Но неожиданно
удар получился слабый,  нерешительный.  Очки  слетели  с  носа,  упали  на
камень, от них откололся  кусочек,  это  и  теперь  заметно...  а  человек
остался стоять. Зато капо схватился за грудь, задохнулся и выронил  палку.
Несколько секунд этот зверь, эта горилла, тряс головой, словно  избавляясь
от навязчивого кошмара, потом повернулся и, пошатываясь, поплелся прочь.
   А на другой день человек узнал, что капо умер. Конечно, этот  капо  был
маловажной фигурой в блоке, он мог умереть от чего угодно  и  как  угодно,
но, когда за несколько часов скончался и штурмфюрер войск СС  Отто  Шромм,
человек задумался. Дело в том, что человек  и  на  Отто  Шромма  посмотрел
сквозь черные очки. Штурмфюрер выходил из  блока,  и  человек  увидел  его
жирный  затылок  в  нескольких  шагах  от  себя.  Секунды  ненависти  было
достаточно, чтобы, охнув, эсэсовец  схватился  за  затылок  и  застыл  как
вкопанный. Сопровождавший Шромма холуй отволок эсэсовца в штаб.  К  вечеру
штурмфюрер испустил дух. Сдох.
   Тогда человек понял, что у него есть оружие. Он мог убивать ненавистью.
Ненавистью, которая стала целью и смыслом его существования...
   Саша откинулся на подушку и вяло улыбнулся:
   - Ну, как сказочка?
   - Жаль, что это только сказочка, - тихо сказал Сережа. - Что же дальше?
   - Да, жаль. Человек, то есть... впрочем, пусть будет  человек.  Человек
начал мстить.  Не  было  для  эсэсовцев  страшнее  лагеря,  чем  тот,  где
находился этот человек. Фашисты умирали  от  мгновенного  кровоизлияния  в
мозг, паралича, менингита. К сожалению, это не могло  долго  продолжаться.
Очки действовали на близком расстоянии, и для каждого "выстрела"  человеку
приходилось  неимоверно  напрягаться.  Его  силы  были   на   исходе,   он
чувствовал, что малейшая неосторожность  выдаст  его  и  погубит  чудесную
находку.  На  выручку  пришел  случай,  и  человеку  удалось  связаться  с
подпольной группой сопротивления, действовавшей в лагере. Одним словом,  с
помощью черных очков семь человек бежали и скрылись а  предгорьях  Карпат.
Среди них был и этот человек.
   - А как очки оказались у тебя?
   - Очень просто. Мой отец был один из семерых беглецов.
   - И что же дальше? - нетерпеливо спросил Сережа.
   Саша  молчал,  на  бледное  лицо  легли  голубые  тени.  Оно   казалось
прозрачным и чистым, как фарфоровое.
   - Я очень устал, Сережа, доскажу в другой раз, - он закрыл глаза.
   Сережа осторожно встал. Что ж, надо  уходить.  Больняга  этот  Сашка...
Какой у него жалкий, несчастный вид. Сережа покачал головой и  выскользнул
из комнаты.
   На улице он вдохнул чистого весеннего воздуха. А что  если  у  Сашки  и
впрямь те очки, которые убивали фашистов? Было бы здорово...

   Этот Карлов замок так похож на замок, как я на средневекового рыцаря.
   Сережа стоял на валу и смотрел вниз. Перед ним лежало болотистое  поле,
поросшее  молодой  травой.  По  ту  сторону  луга  тянулась  развалившаяся
каменная ограда. За оградой - сад и двухэтажный старый домик. "Замком" его
прозвали  за  островерхую  черепичную  крышу,  увенчанную  тонким  высоким
шпилем.
   Сережа видел стеклянную  веранду,  выходящую  в  сад.  Окна  заколочены
фанерой. Между деревьями бродили куры с выводками цыплят.
   Над оградой появилась Юркина голова. Он замахал рукой: давай,  дескать,
живее сюда. Сережа неохотно спустился с вала и  направился  к  замку.  Под
ногами жадно чавкала мокрая трава.
   Глупости все это. Просто игра  в  сыщиков.  Юрка  любит  такую  чепуху.
Ничего не получится. Попадемся... И пистолета нет. Юркин отец нашел его  в
тайнике и забрал, Юрке влетело.
   - Давай, - зашептал Юрка. Он был возбужден, глаза горели. - Хозяев нет,
на рынок уехали. Сегодня воскресенье. А Генчик  на  конференции  учителей,
раньше вечера не придет.
   Сережа перелез через забор и спрыгнул в сад. Земля липкая,  как  тесто.
Сделав несколько шагов, он остановился.
   - Слушай, Юр, может не стоит, а?
   - Брось ты! Мы ж только посмотрим и сразу уйдем.
   - Так ведь двери заперты.
   - Э! На веранде все доски болтаются, я уже одну оторвал.  А  с  веранды
дверь ведет в комнаты нашего Ярослава. Мы только  посмотрим,  что  у  него
там, и сразу уйдем, ей-ей, ты не волнуйся.
   Они с трудом протиснулись в щель и оказались на  веранде,  заставленной
грудой пустых банок и битыми горшками. Садовая земля была  насыпана  прямо
на дощатый пол.
   - Хе,  не  очень-то  хозяйновитый  наш  преподобный  пан  профессор,  -
насмешливо сказал Юрка, озираясь по сторонам.
   - А что ему? Это дело хозяев уборкой заниматься. Смотри, какой  смешной
цветок!
   Сережа показал на ярко-красный, очевидно, недавно распустившийся цветок
с одним непомерно большим лепестком. Остальные  три  почему-то  не  успели
развиться. Вырванный с корнем цветок валялся в углу,  его  выдавал  только
яркий цвет.
   - А вон какая уродина! - Юра показал  на  толстый  ствол  без  листьев,
торчавший из старого горшка. Голубые и розовые прожилки напоминали рисунок
кровеносной системы из атласа анатомии.
   - А вот какой!
   - И здесь тоже...
   Мальчики осмотрелись и поняли, что это не простая свалка.
   - Больные растения. Наверное, хозяева... - предположил Юрка.
   Выходившая из комнат дверь вдруг скрипнула и стала отворяться. Мальчики
застыли. От страха Сережа даже вспотел.
   Влипли! В дырку двоим не пролезть, дверь в сад на замке.
   Юрка, с серым лицом, независимо заложил руки за спину.  Сережа  шмыгнул
носом. Стояла глубокая тишина, только поскрипывала медленно  открывающаяся
дверь.
   Из нее вышел кот. Мальчики дружно вздохнули. Кот был страшен на вид.  С
чудовищно раздутой головой, облезлой шерстью, затекшими глазами. Он поднял
голову и жалобно мяукнул.
   Юрка оттолкнул его ногой и просунул  голову  в  щель.  Затем,  осмелев,
вошел. Сережа послушно двинулся следом.
   Комната  чем-то  походила  на   веранду.   Заставленная   невообразимой
рухлядью, она напоминала мебельный склад, где хранят вещи,  обреченные  на
сожжение. Лестница в углу прихожей вела  на  второй  этаж.  Под  лестницей
стоял массивный кованый сундук.
   Из прихожей раскрытые стеклянные двери вели в гостиную.  Виднелся  лишь
край стола, покрытого  темно-красной  бархатной  скатертью,  и  старенький
диван с бугристым сиденьем.
   Мальчики переглянулись. Затаив дыхание, Сережа сделал  шаг  вперед.  Он
так и не понял, что произошло. Очевидно, он за что-то зацепился и  предмет
с грохотом покатился на пол.
   В гостиной раздались шаркающие шаги.
   - Кто здесь?
   Как гром  оглушил  оцепеневших  мальчиков.  Шаги  приближались.  Сережа
бросился к лестнице. Сзади раздавалось  прерывистое  Юркино  дыхание.  Они
вознеслись на второй этаж, как духи, гонимые петушиным криком.
   Внизу голос сказал несколько  слов  по-польски.  Послышалось  мяуканье,
затем грубая брань по-русски. Дверь на веранду  хлопнула,  щелкнул  засов.
Человек внизу прошаркал, что-то бормоча, и все стихло.
   Мальчики огляделись. Комната на втором этаже походила и на  лабораторию
и на кабинет. Здесь было много книг, некоторые  валялись  прямо  на  полу.
Большой письменный стол загроможден  приборами.  Перед  письменным  столом
огромное венецианское окно, за ним сад, зеленый луг и вал, приведший их  к
Карлову замку.
   - Что делать? - прошептал Сережа.
   - Тсс, - Юра прижал палец к  губам.  Они  стояли,  боясь  пошевелиться,
взволнованные, сознавая, что попали в скверную историю.  Они  забрались  в
чужой дом, как воришки, и каждую минуту их могли поймать.
   На цыпочках они подошли к письменному столу. Меньше всего он  напоминал
стол школьного учителя.  Скорее  это  было  рабочее  место  радиолюбителя.
Электрический паяльник, канифоль, олово, раствор кислоты в  бюксе,  старые
радиолампы и батареи. Несколько мудреных радиосхем с надписями на немецком
языке. Изорванные, закапанные иностранные журналы, чертежи, расчеты.
   Ох, и упрямый этот Юрка. Ведь могли же просто прийти к своему  учителю.
Задача трудная, никак решить не можем, объясните, пожалуйста. Сережа зябко
поежился.
   - Юрко, давай тикать.
   Юрка сердито посмотрел на него.
   - Накроют нас. Тикать надо, пока Генчик не вернулся.
   - Зачем? - горячо зашептал Юра. - Зачем тикать? Мы сейчас спрячемся,  а
когда придет Генчик, все подслушаем. Даром мы что ли сюда залезли?
   - Куда спрячешься?
   - Да хоть сюда! - Юрка указал на массивный темный шкаф.
   - А Генчик придет да откроет?
   - Он только посмеется над нами, - убежденно прошептал Юрка.
   Вдруг снова раздались шаркающие шаги.
   Мальчики бросились к большому платяному шкафу.  К  счастью,  дверца  не
заперта. Она скрипнула только один разик и, может, не было слышно, так как
лестница уже потрескивала под  тяжестью  грузного  теле.  В  шкафу  одежды
оказалось  немного,   и   два   друга   поместились   там   между   сильно
пронафталиненными костюмами. Дверцы остались  приоткрыты  ровно  на  Юркин
палец. Сережины ноги топтали мягкие податливые узлы с  бельем.  Юра  почти
вплотную придвинул лицо к щели. В комнате  щелкнула  зажигалка  и  запахло
табачным дымом.
   Сережа попытался придвинуться ближе, но потерял равновесие и  с  ужасом
подумал, что сейчас упадет.  Оперся  рукой  о  заднюю  стенку  шкафа  и...
провалился в пустоту. В шкафу не было задней стенки,  ее  заменяла  черная
плотная штора. Сережа попал в чуланчик, из которого можно  было  подняться
на чердак. Он просунул руку в шкаф, нащупал Юрку и потянул к себе.
   На чердаке они отдышались.
   - Ну и ну, - прошептал Сережа.
   Юрка ткнул пальцем вниз.
   - Бандит, - сказал он, прижавшись к самому уху Сережи.
   - Тикать надо, - тоскливо сказал Сережа.
   Юрка согласно кивнул головой.
   Они направились было к слуховому окну, но их внимание привлек  странный
предмет возле одного окошка.  Накрытый  темным  покрывалом,  он  напоминал
алтарь. Спутанные провода уходили от него в пол чердака и к шпилю  Карлова
замка. Юрка не утерпел, подошел и сдернул покрывало.
   Ребята ахнули.  Блестящая  штука  на  колесиках  походила  на  огромный
фотоаппарат. Ее объектив смотрел на городок,  который  громоздился  своими
развалинами сразу же за бывшим крепостным валом.
   Сережа прищурился и увидел вдали тонкую ленточку Главной улицы, зеленый
пух городского парка, готический остов костела.
   - Съемки ведет, - прошептал Сережа.
   Юрка скептически пожал плечами.
   - А чего там фотографировать? - прошептал  он  в  ответ.  -  Развалины?
Аэродром все равно сюда  не  попадает.  Нет,  тут  что-то  другое.  Пошли.
Накрой, а то заметит.
   Они высунули головы в слуховое окно и тотчас отпрянули. К Карлову замку
подъезжала машина. В виллисе сидели Генчик и  трое  военных  с  малиновыми
погонами. Они оживленно переговаривались, пока машина  въезжала  во  двор.
Сережа успел хорошо рассмотреть белокурый чуб Генчика, его  крепкие  белые
зубы. Он рассказывал что-то веселое. Военные  смеялись.  Голосов  не  было
слышно.
   Внизу, в кабинете Генчика послышались  польские  и  русские  проклятия,
упал стул. Человек тяжело затопал вниз.
   - Испугался энкаведешников, - сказал Юрка.
   - А как же нам?..
   - Погодим  малость.  Посмотрим,  что  будет.  Может,  этот  бандит  сам
забрался к Генчику.
   Сережа был здорово напуган, но сейчас ухмыльнулся.
   - Сам! Держи карман шире. Он Генчика поджидает.
   Двое военных вошли в дом. Третий остался за рулем. До ребят  доносились
глухие голоса и раскаты смеха.  Никогда  в  школе  не  видели  они  своего
учителя таким веселым. На уроках и на переменах он был ужас какой  постный
и серьезный.
   Сидели долго. Солнце склонилось к закату. Тени на лугу стали острыми  и
глубокими.  Похолодало.  У  Сережи  по  спине   побежали   мурашки,   руки
заледенели; Юра развлекался, ощупывая и разглядывая "фотоаппарат".
   Солдат в виллисе дремал, развалившись на сиденье. Внизу кто-то  пытался
запеть.
   - Выпивают, должно быть, - заметил Юрка. - Им сейчас не до  нас.  Давай
двигать, уже стемнело.
   - Только бы на глаза солдату не попасться, - сказал Сережа.
   - А мы спустимся с другой стороны, там я видел водосточную трубу.
   Путешествие по крутому скату крыши оказалось  нелегким  делом.  Хорошо,
что многие черепицы лежали неровно и было куда поставить ногу. Юра  первым
скользнул вниз.  Ржавая  труба  загромыхала.  Сережа  несколько  мгновений
болтал в воздухе ногами, затем  нащупал  трубу  и,  обдирая  ладони,  стал
спускаться. Жесть вибрировала и дрожала,  издавая  ухающие  звуки.  Сережа
спрыгнул и притаился. Рядом на корточках сидел Юрка.
   - Тихо!
   Несколько секунд, задержав  дыхание,  они  прислушивались.  Вокруг  них
стояла тишина, только из дома  доносились  приглушенные  возгласы  гостей.
Пригибаясь, чтобы их не могли увидеть из окон, они обогнули дом.
   И тут что-то заставило ребят обернуться. Прямо за их спиной  из  окошка
подвала смотрел человек. Стремясь  разглядеть  их  получше,  он  буквально
прилип к грязному стеклу. Ребята увидели широкий белый расплющенный нос  и
черные усы. И до того  был  страшен  этот  безмолвный  испытующий  взгляд,
шедший, казалось, из глубины земли, что Сережа, вскрикнув, бросился в  сад
Юрка затопал вслед за ним.
   Они перемахнули через ограду и побежали к валу, не разбирая дороги. Уже
совсем стемнело, и они порядком  забрали  в  сторону.  До  вала  добежали,
вымокнув по пояс, усталые, с дрожащими коленями.
   Погони не было. В Карловом замке зажглись огни.
   Юрка сел на землю, снял ботинки и вылил из них воду. Сережа проделал то
же самое.
   - Чтобы я еще раз играл в сыщики-разбойники... - раздраженно сказал он,
очищая со штанин комья грязи. - Что я скажу матери?
   - А я что скажу батьке и матери? - философски заметил Юре. - Что-нибудь
скажу. И ты что-нибудь скажешь. Придумаем. А наведаться в Карлов замок еще
придется.
   - Ты что?
   - А как же? Ничего не доказано.
   - Вот те раз! Как так не доказано? Ты видел бандита? Кстати, почему  ты
решил, что он бандит?
   - Ты на меня положись. Если я говорю, это уж точно.
   Они шагали по аллейке, ведущей к городу.
   - Это тот самый, что смотрел?
   - Не знаю, у того, наверху, я видел только  спину.  А  лица  не  видел.
Может, и тот, а может, и другой.
   - Ну, хорошо, - рассудительно сказал Сережа, - если это  бандит,  тогда
нужно пойти заявить на Генчика, и все в порядке.
   - Ты пойдешь?
   - Нет.
   - То-то. Надо же проверить, что  и  как.  Видишь,  у  Генчика  и  среди
военных есть друзья. Может, он для наших работает? А мы тут заявимся,  вот
выискались какие умные, умнее всех на свете,  скрытого  фашиста,  дескать,
обнаружили. Да нам, если что не так, потом на край света придется  бежать.
Ведь  засмеют.  В   школе   пальцами   будут   показывать.   Нет,   я   за
самодеятельность. Давай понаблюдаем. Что страшного?  Ну  руки  поцарапали,
ноги промочили. Эка невидаль!
   - Ладно, - сказал Сережа, -  занимайся  самодеятельностью.  Только  без
меня.
   - Как так?
   - А так! Я тебе не помощник.
   - Э, - сказал Юра, - я знаю, ты меня одного не бросишь.
   Сережа поморщился. Юрка был прав.
   - Как ты думаешь, что у него за аппарат? - спросил вдруг Сережа.
   - Не знаю.  Но,  по-моему,  -  сказал  Юрка,  -  преступник  не  станет
заниматься наукой. Ему не до радиосхем.
   - А может, у него шпионский радиопередатчик?
   - Давно бы засекли.
   Они вошли в город и, стараясь держаться подальше от света,  направились
по домам...

   Сережа принес для Саши домашние задания, чтобы он не отстал от  класса.
Тетя Зося, завитая, нарядная, даже красивая, встретила Сережу радостно:
   - Наш гарный хлопчик пийшов на шпацир! Йому покращало.
   - Где ж он шпацирует? - улыбнулся Сережа.  Ему  нравилась  эта  веселая
женщина. Как-то не верилось тому, что о ней говорили.
   - Так где завжды. На валах.
   Сережа нашел Сашу на скамейке под старым вязом.
   - Ожил?
   Саша сидел, запрокинув лицо к солнцу.
   - Греюсь, как видишь. Солнце меня не берет, зато я его беру  терпением.
Принес задания?
   Странное дело, почему с Сашкой всегда так тревожно? Может быть, за  это
его и не любят ребята. Их раздражает  его  внутреннее  напряжение.  Сидит,
молчит, а чем-то волнует. Что-то такое в  нем  происходит,  невидимое  для
глаза, но... Они его не понимают; они не понимают, а человек мучится у них
на глазах, и никто не хочет замечать. А я понимаю? Понимаю,  поэтому  я  с
ним, хотя и  не  знаю,  как  могу  ему  помочь.  Может  быть,  это  только
любопытство? Может быть... Ну и что? Это хорошее любопытство. Если  пойму,
сделаю что нужно. Он молчит, значит, так надо, пусть помолчит.
   Сережа вытянул ноги, теплые солнечные лучи навевали лень и покой.  Если
закрыть глаза, можно услышать, как поют деревья, земля  и  небо.  Особенно
небо. Песня неба была далекая и ласковая. Может, там поют птицы? Нет,  так
поет само небо. Облака и бездонная  синяя  глубина  звучали,  как  далекие
скрипки.
   - Как Юрка? - И в вопросе, простом и естественном, все  то  же  скрытое
напряжение.
   Почему он заинтересовался Юркой? Он никогда ни о ком не расспрашивал.
   - Ничего.
   - Не знаю, чего ты с ним водишься?
   - Он хороший парень. Надежный друг и... в общем, мне с ним нравится.
   - Он неплохой, - заметил Саша.
   Чего в нем Сережа терпеть не мог, так вот этого снисходительного  тона.
Тоже мне, бывалый человек.
   - Он не неплохой, он просто хороший, - сердито сказал Сережа.
   Саша чуть улыбнулся.
   И улыбка у него бывает иногда не очень приятная.
   - Пусть будет по-твоему. Юрка хороший. Только... он  еще  очень  сырой,
ему еще ой-ой сколько головой работать надо, пока он поймет,  что  это  за
штука жизнь.
   - Ну и пусть, - возразил Сережа, - у него еще есть время. А кто из  нас
не сырой? Я? Ты?
   - Ты не сырой, - засмеялся Саша, - ты мягкий, теплый и сухой.  Об  тебя
можно греться. И я не сырой.
   Он помолчал и добавил:
   - Я злой, Сережа, я очень злой. Потому, что у меня есть  одна  заветная
мечта и нету сил эту мечту исполнить.
   - Наговариваешь на себя, Сашок...
   - Брось ты! Не наговариваю, а недоговариваю.  Ты  меня  не  знаешь.  Ты
ребенок, мальчишка, а я старик. Мне с вами на одной парте  сидеть  смешно.
Все эти игры и забавы для меня так, тьфу! Да и сил у меня для них  нет.  Я
свои силы для другого берегу.
   - Поэтому на тебя ребята зуб имеют, что ты  перед  всеми  заносишься  и
самым умным себя считаешь.
   - Не заношусь я, просто мне не до них. А на уроках я  занимаюсь  делом.
Мне нужно получить четкие правильные знания. Мне  некогда  в  морской  бой
играть, я из-за своей головы да нервов месяцами в школу не заглядываю, сам
знаешь. У меня все рассчитано, у меня цель в жизни есть. А что у  вас?  Ну
что с вас спрашивать? Вам пятнадцать лет, а мне тридцать, сто тридцать!
   Саша замолчал, закрыл сверкающие черные глаза и подставил лицо  солнцу.
Они молчали, и молчание длилось бесконечно долго, время текло медленной  и
густой медовой струей. И не было конца вязкому молчанию,  льющемуся  теплу
из синих небес, назойливому жужжанию невидимых мух.
   - Саша, - робко попросил Сережа, - ты обещал досказать мне  про  черные
очки. Это те самые? Неужели они могут убивать? Ты пробовал?
   - Ишь ты какой... А впрочем, сказавший "а", да скажет "б".
   Он нахмурил брови.
   - Так получилось, что я был в другом лагере, не там, где отец.  И,  как
ни странно, ближе, чем он, к гибели. Я не изнывал от непосильного труда  в
каменоломнях, меня везли прямо в газовые камеры. Это был Освенцим, будь он
проклят отныне и навсегда! Спасло меня чудо - меня не сожгли сразу, а дали
возможность умереть от дизентерии и голода, ну, а если бы я это  выдержал,
тогда бы, конечно, сожгли. Потом  немцы  ударились  в  бегство,  не  забыв
прихватить с собой и уцелевших узников. Начались мои-скитания по  лагерям.
Но до окончательной ликвидации дело  не  дошло.  В  одно  прекрасное  утро
немецкая охрана исчезла. А вскоре подошли  американцы.  Я  тогда  уже  был
очень болен. А месяцы, проведенные  в  Западной  зоне,  меня  окончательно
доконали. Нервы стали совсем никудышные. Я не буду рассказывать,  что  мне
пришлось вынести потом, это слишком много,  да  и  вредно  слушать  детям.
Одним словом, я выбрался оттуда и вернулся  сюда,  подо  Львов,  в  родные
места. Я знал, что не найду своей матери, она погибла в газовой камере. Но
я не знал, что сталось с отцом. Он скрывался у чужих людей, он был блондин
с голубыми глазами, и его не могли схватить на  улице.  В  концлагерь  его
привело предательство. Вот так...
   Саша замолк.
   - Дай сигарету, Сережа.
   - У меня с собой нет.
   - Ладно, черт с ними, с сигаретами.  Да,  дома  меня  ожидала  огромная
радость. Это даже не радость, а  счастье.  Меня  встречал  живой  и  почти
здоровый отец. Что тут было! Я узнал, что своим  вызволением  из  Западной
зоны обязан в значительной мере  усилиям  отца.  Он  разыскал  меня...  Мы
попытались жить заново, Ведь мы были не только родственники, но и товарищи
по страданию. Все шло отлично. Отец с головой влез в  работу,  он  хорошо,
знал людей и наши условия. Выезжая в село, он не клал в коляску  мотоцикла
автомат, как это делает наш уполномоченный, что живет  напротив,  но...  в
кармане его лежали черные очки.
   - Как? Они же были у геолога?
   - Из семерых, покинувших  концлагерь,  в  живых  остался  только  отец.
Остальные погибли. Кто в партизанах,  кто  умер  в  дороге  от  истощения.
Геолог передал отцу очки как память о славном побеге.
   - Они ими пользовались?
   - Отец говорил,  что  пуля  в  тех  обстоятельствах  была  вернее,  чем
стреляющие очки. Тем более, что только  у  геолога  все  получалось  очень
здорово. Наверное, он был какой-то особенный. Так или иначе, отец возил  с
собой очки, как талисман. Но заклинания бессильны перед  коварством.  Отец
получил письменное  приглашение  от  старого  знакомого  из  одного  села.
Однажды он как раз проезжал мимо по райкомовским делам и  решил  навестить
своего бывшего приятеля. Он пошел один. Его уже там ждали "лесные братья".
Три часа они мучили...
   - Не рассказывай.
   - Нет, не думай, я уже прошел через это. Предатель  потом  рассказывал,
что слышал все, сидя в каморке, рядом с горницей, где бандеровцы  истязали
моего отца. Он слышал, как его били,  как  накачивали  водой,  как  ломали
ребра, раздавливали досками органы, он слышал все. Он поседел, потому  что
бандиты угрозой вынудили его написать записку и ему было жалко моего отца.
Но еще больше ему было жалко своих детей и жену, которым грозила в  случае
отказа смерть. Итак, однажды домой привезли тело моего отца,  которого  не
смог убить Гитлер и которого убили свои, а в кармане у него лежали  черные
очки. Я думаю, он просто не успел ими воспользоваться.
   Саша отвернулся. Сережа молчал.
   - Вот какой грустный конец у этой истории,  -  сказал  Саша.  -  Ты  не
горюй, Сержик. Теперь уж ничему не поможешь. А очки я тоже ношу с собой. В
нагрудном кармане. Вот здесь.
   Он хлопнул себя по груди.
   - Они... работают? - тихо спросил Сережа.
   -  Нет,  никогда  я  не  замечал,  чтобы  они  работали.  Впрочем,  сам
понимаешь, я не могу проверить их на людях.
   - На плохих можно, - убежденно сказал Сережа.
   - И на плохих нельзя. Только когда я встречу тех... я надену очки.
   - А что, очки ни разу не стреляли?
   - Нет, Сержик, может, они вообще никогда не будут  стрелять,  может,  в
них должен смотреть особый человек, как тот геолог, не знаю. Сколько я  на
кошек и собак ни смотрел, ничего с этой живностью не происходило. У нашего
Кабысдоха, по-моему, после выстрела из очков  только  аппетит  прибавился.
Жрать стал раза в полтора больше.
   - Слушай! - заволновался Сережа. - Нужно показать учителям, ученым, это
ж интересная штука!
   - Не надо, - жестко сказал Саша, - никому ничего  не  надо  показывать.
Сначала я посчитаюсь с отцовыми убийцами, а потом будем показывать.
   Они опять замолчали. И было в этом молчании какое-то затаенное кипение.
   - Я, Сережа, мечтаю быть прокурором. Большим прокурором.  Как,  скажем,
Руденко.  Выступать  на  международных  судах,  там,  где  судят  страшных
преступников, которых судили, например, на Нюрнбергском процессе. Я мстить
хочу, Сережа. Не только за отца, а вообще за всех  убитых,  замученных.  Я
вот думаю, поймают тех, кто истязал отца, и что  будет?  Что?  Ну,  может,
расстрел или там  двадцать  лет,  если  найдется  какой-то  оправдательный
повод. Пуля для убийцы?  Это  что?  Мгновенная  смерть,  почти  незаметное
избавление от страданий. У нас в лагерях люди мечтали о пуле! На совести у
преступников годы, не часы, а годы мучения людей, и мгновенная смерть -  в
расплату. Годы преступлений - и миг наказания. Тысячи, десятки тысяч часов
насилий и зверств  -  и  секунда  возмездия.  Несправедливо  это,  Сережа!
Наказание должно быть соизмеримо с преступлением! Преступник должен знать,
что возмездие - это всего  лишь  обмен  ролями,  и  чем  страшнее  мучения
жертвы, тем страшнее кара. Подумаешь, приговорили Геринга к виселице!
   - Он отравился, - тихо сказал Сережа.
   - Да. Это что? Насмешка над всеми павшими по воле этого выродка!  Когда
я найду отцовых убийц, они у меня  пройдут  все  ступени,  которые  прошел
отец. Три  года  постоянного  страха  смерти  и  три  часа  нечеловеческих
мучений. Они у меня узнают...
   Саша говорил отрывисто, взволнованно. Было странно, что белое лицо  его
даже не порозовело под солнцем.
   - Ты не прав, Саша, - тихо сказал Сережа, - мы не фашисты. Мы не  можем
мучить человека, даже если он большой преступник. А убийцам всегда  дорога
своя шкура, поэтому смерть для них - самое большое наказание.
   - Нет! - Саша отчаянно замотал головой. - Это  мы  так  думаем.  И  это
неправильно. Для того, чтобы скончался  Гитлер,  пришлось  смерти  скосить
пятьдесят  миллионов  человек.  За  одну  жизнь   сумасшедшего   пятьдесят
миллионов невинных? Нет, ты это понимаешь, Сережа?
   Он повернулся  к  Сереже,  его  широко  распахнутые,  как  окна,  глаза
излучали недоумение и боль.
   - Я  этого  не  понимаю,  -  говорил  Саша  уже  глухо,  устало,  почти
безнадежно, - я думаю, думаю и не понимаю. Но знаю, что если  б  Гитлер...
знаешь, смерть от пули, от цианистого калия для таких убийц все равно  что
палочка-выручалочка. Нагадил, накровянил, наследил и... на тот свет.
   Саша стукнул кулаком по колену. Словно  кастаньетами  щелкнул,  подумал
Сережа.
   - Теперь понял, почему я хочу выучиться на прокурора?
   - Почему? - наивно заметил Сережа.
   - Эх ты, детеныш. Я сделаю боль наказания равной боли преступления. Вот
тогда убийцы всех мастей и масштабов будут долго  чесать  затылок,  прежде
чем решиться на что-либо. Я их...
   Внезапно он задохнулся и схватился за виски. Лицо его помертвело.
   - Что с тобой?
   - Пойдем отсюда, - он медленно приподнялся, - немного перегрелся.
   Сережа проводил его домой. Руки у  Саши  были  холодные  и  липкие,  он
держался за Сережино плечо, тяжело дышал.
   В своей кровати он быстро успокоился и подмигнул Сереже:
   - Вот такой я, старик. Не гожусь ни к черту.
   - Чего там. Ты еще ничего, - неуверенно отозвался Сережа.
   Саша улыбнулся и закрыл глаза. Они молчали.
   Вот он, оказывается, какой, Сашка. Что ж, так оно и должно  быть.  Если
человек страдает, он быстро становится взрослым. Вот почему он так зол.  И
черные очки...
   Сережа взглянул на друга. У того  по-прежнему  веки  были  опущены,  но
глаза под ними шевелились, значит, не спит.
   - Саша, - тихо сказал Сережа, - дай мне посмотреть в очки.
   - Только на меня не смотри, гляди в  окно,  на  солнце,  в  угол,  чтоб
блестело, куда  хочешь,  -  улыбнулся  он.  Это  была  странная  улыбка  с
закрытыми глазами. Странная и немного жуткая.
   Сережа взял очки. Теперь он хорошо  рассмотрел  их.  Диски  шлифовались
вручную, края их в нескольких местах были отбиты. Сережа приблизил очки  к
глазам.
   - Слушай, а почему они светятся? Это тоже от солнца?
   - Нет, они светятся и ночью. И вечером, и утром. Если только не глядеть
прямо на солнце. Такое уж у них свойство. Я не знаю, почему они  светятся.
Свечение остается, даже если закрыть глаза. Попробуй, если хочешь.
   - Да, правда! Вот здорово! - воскликнул Сережа, прижимая диски к векам.
- Это необыкновенные очки!
   - Еще бы! Я часто так... смотрю в  них  с  закрытыми  глазами.  Похоже,
словно смотришь из-под воды на солнце. Правда?
   - Да,  вроде  того,  -  согласился  Сережа,  -  только  ярче.  Какие-то
маленькие молнии пробегают, и точки, и круги. Вот интересно!
   - Ты только не очень увлекайся, - сказал Саша, -  а  то  голова  начнет
болеть. У меня уже был приступ из-за них.
   Повертев еще очки, Сережа спрятал их в шкатулку.
   - Когда ты выйдешь?
   - Не знаю. Думаю, к майским праздникам. Ты уже пошел? Передавай  привет
своему Юрке.
   - Ладно.

   Маленькая трибуна и маленькая площадь перед нею были заполнены народом.
Шествие праздничных колонн еще не началось, знамена и транспаранты  лениво
покачивались, люди громко говорили,  пели  песни,  смеялись.  Школьники  в
ожидании парада бродили по улице, выходящей на площадь.
   Сережу кто-то дернул за рукав. Он резко обернулся.
   - А, это ты, Юрко? Чего тебе?
   У Юрки был загадочный вид.
   - Слухай, пошли отсюда, погуляем. Нас  пропустят  часа  через  два,  не
раньше.
   - Идет.
   Шли молча. Сначала вверх по Главной улице, затем у ресторана "Бристоль"
повернули направо и вышли на валы.
   - Куда мы идем?
   - К Генчику в гости.
   - Я не хочу! - Сережа остановился.
   - Ну что ты? - горячо  заговорил  Юрка.  -  Генчика  нет  дома,  он  на
демонстрацию пошел. Я видел, он на мотоцикле к  школе  подъезжал.  Хозяева
тоже, наверное, пошли посмотреть, так что...
   - А тот? Бандит с усами? Ты же сам говорил, что видел у  него  автомат,
когда подглядывал из шкафа. Загудим к нему прямо в лапы.  Пристрелит,  как
щенят.
   - Брось ты! Этого бандита там уже давно  нет.  Я  думаю,  он  не  имеет
никакого отношения к нашему Генчику. Он, должно быть, приходил к хозяевам.
   - Выгораживаешь ты своего Генчика!
   - Не похож Генчик на человека, у которого связь с бандеровцами. У  него
много знакомых среди военных, даже среди оперативников.
   - Генчик ведет двойную игру, - сердито сказал  Сережа.  -  И  нашим,  и
вашим. Хитрый он. А военные тоже, наверное, переодетые бандеровцы.  -  Ему
пришла в голову здравая мысль: - Юрка. А что нам делать в Карловом  замке,
если там никого нет? За кем следить?
   - Э! - махнул Юрка. - Нам не надо следить. Мы стащим ту штуку,  что  на
чердаке, и узнаем, передатчик это или нет.
   - Да ты в своем уме? Она полтонны весит, ее с места не сдвинуть!
   - Ну-ну, не полтонны, от силы центнер. Но мы ее трогать  не  будем.  Мы
вывернем кое-какие детали и покажем специалистам.
   - Ерунда это, - сказал Сережа, - я тебе  без  специалистов  скажу,  что
ничего мы не узнаем. Пустая это затея. Ребячество.
   - Ты что, боишься?
   Сережа помолчал. Потом тряхнул головой. Знала б мама...
   - Ладно, пошли.
   В Карлов замок они проникли уже  опробованным  путем:  через  пролом  в
каменной ограде. Юрка заметил возле  одного  дерева  небрежно  присыпанный
землей труп кошки.
   - Смотри, Сережа, это тот кот, что был в прошлый раз.
   - Да. Ну и страшилище. Кто мог его так замордовать?
   На этот раз они не полезли на веранду, а обошли замок со  всех  сторон.
Все двери были закрыты. Юрка присаживался и осторожно заглядывал в  окошки
подвала.
   - Ну, что?
   - Ничего не видно. Дрова да уголь.
   Сережа взобрался на дерево и заглянул в окно второго этажа.
   - Кто-нибудь есть?
   - Ничего. Никого.
   Они потоптались перед  парадной  дверью.  Постучали.  Позвонили.  Снова
постучали, снова позвонили. Молчание.
   - Ну, ладно, пошли на веранду.
   На  веранде  оказалось,   что   дверь   в   комнаты   заперта.   Ребята
переглянулись.
   - Что делать?
   - Пошли домой, - сказал Сережа.
   - Я придумал. - Юрка подошел к водосточной трубе. - Полезли?
   - Соседи увидят...
   - Где те соседи? За километр? Увидят, если будут  смотреть  в  бинокль.
Полезли.
   Труба скрипела и стонала, но выдержала. Через несколько минут  они  уже
были на крыше и, распластавшись, поползли к слуховому окну.
   - Юрко, окно закрыто!
   - А, сто чертей ихней маме! Разбей стекло, только осторожно, локтем, не
поранься.
   Дзень!.. Черная звезда вела в пыльную темноту  чердака.  Юрка  легонько
обломал острые края.
   После солнечного дня чердак показался им черным подземельем.  Некоторое
время они приглядывались. Ничего не изменилось,  возле  одного  из  окошек
темнела массивная установка.
   - Ну, давай, - шепнул Юра, - нужно действовать быстро.
   Они начали стаскивать чехол. Вдруг сзади раздался голос:
   - Осторожно! Поломаете аппарат. Не оборачиваться! Стреляю.
   Затем голос скомандовал:
   - Поднимите руки вверх  и  сделайте  шаг  назад!  Еще  шаг,  еще,  так,
ложитесь.
   На головы ребят упала черная тряпка.  Кто-то  прошел  рядом  с  ними  и
сказал:
   - Будете так лежать. При попытке двинуться стреляю без  предупреждения.
Молчать, не переговариваться, отвечать на мои вопросы. Отвечайте: фамилия,
имя?
   Они сказали.
   - Учитесь, работаете?
   На это ответил только Юра, Сережа не  мог,  он  задыхался  под  тяжелой
накидкой.
   Юра начал врать. Сереже  показалось,  что  он  врет  довольно  складно.
Забежала, дескать, любимая мамина кошка, и они отправились ее  искать.  Им
сказали, что ее видели рядом с Карловым замком, и они решили...
   - Врешь,  -  прервал  голос,  -  лежи,  молчи  и  постарайся  придумать
что-нибудь поинтереснее. А правду я из тебя все равно добуду.
   Сережа лежал, уткнувшись носом в пол, и слышал,  как  рядом  посапывает
Юра.
   - Я задыхаюсь, - сказал Сережа. - Можно лечь удобнее?
   - Ложись, - ответил голос, - но  не  пытайся  бежать  или  подсмотреть,
пристрелю.
   Сереже казалось, что уши у него заложены  ватой.  Голос  едва  проникал
сквозь сукно. Бу-бу-бу.
   На кого он похож? Говорит по-украински с едва уловимым акцентом, скорее
немецким, чем польским. Но это не тот, с усами. У того голос был хриплый и
акцент чисто местный, галицийский...
   Сережа повертел головой, освобождаясь от тяжести тряпки. Юркино сопение
резко усилилось, и Сережа понял, что он находится совсем рядом  под  одним
воздушным колоколом со своим испытанным другом. Страшная слабость, которая
владела его телом с той минуты, как они услышали голос, стала уходить,  на
смену ей пришло напряженное нервное возбуждение.
   Он почувствовал удар по ногам.
   - Ты что, не слышишь? Я сказал тебе, вытяни руки по швам!
   Сережа вытянул, и от этого лежать стало еще неудобнее. Щека упиралась в
какой-то колючий предмет, который вонзался в тело, как нож.
   Почему я не услышал, что сказал бандит? Это тряпка... Она  мешает,  она
изолирует голос, вот в чем дело. Недослышишь, в он тебя пристрелит, с него
станется. Нужно было сказать ему, что я не слышу, а то всадит пулю. Но раз
так, можно говорить тихо, и он тоже не услышит...
   - Юрко... Юрко, ты меня слышишь?
   - Да...
   - Что нам делать?
   - Не знаю.
   Они замолчали. Раздался шум, на чердаке появился еще кто-то. Два голоса
забубнили по-польски. Сережа услышал, как назвали его  и  Юркину  фамилии.
Топот ног. Ругань. Опять шаги. Кто-то бегал по чердаку.
   - Это Генчик, - зашептал Юрка, - тот ему сказал, что задержал  нас  при
очень странных обстоятельствах. Генчик ругается. Говорит, не до  нас,  уже
началась демонстрация. Сейчас пойдут летчики. Нужно начинать...
   Сережа слышал,  как  двое  мужчин,  переговариваясь,  суетились  где-то
совсем рядом. Послышался скрип открываемого окна.  Генчик  (теперь  Сережа
узнал его голос) бросал короткие фразы на немецком языке.  Второй  отвечал
на смеси украинского и польского.
   - Ну, что они говорят, Юрка?
   - Сейчас... плохо слышно, я немецкий хуже знаю,  чем  польский.  Вот...
второй  хочет  нас  пристрелить,  а  Генчик  говорит,  что  сейчас  нельзя
привлекать внимания и времени нет, пусть  лежат...  После  опыта...  Волна
пройдет по Главной улице до площади, трибуны тоже захватит... Это  все  же
не луч,  а  волна...  Конечно,  жертвы  будут  и  среди  населения...  Это
посильнее атомной бомбы, за нее там руками и  ногами  ухватятся...  Но  мы
должны навести сначала порядок здесь... Первый опыт  на  такое  расстояние
может и не удасться. Он что-то включил.
   Ребята услышали гудение высоковольтного трансформатора, Генчик крикнул,
и его помощник бросился в дальний угол чердака.  Пробегая  мимо  ребят  на
обратном пути, он  наступил  на  тряпку,  покрывавшую  их  головы.  Завеса
сползла с их глаз, и они увидели...
   Ярослав Генчик без  пиджака,  в  праздничной  рубашке  и  новых  брюках
яростно вертел сверкающий штурвал установки. Окно на крыше было открыто, и
никелированный  ствол  аппарата  смотрел  на  город.  Помогавший   Генчику
бандеровец был в форме сержанта войск НКВД. Он присел  возле  аппарата  на
корточки и смотрел в бинокль.
   Генчик снова сказал что-то непонятное, гудение усилилось. Сережа  видел
только напряженные спины людей, возившихся у аппарата.
   - Они там и  не  подозревают,  что  уже  умерли,  -  сказал  человек  с
биноклем.
   - Бесшумная и невидимая, - отрывисто бросил Генчик.
   Гудение в аппарате усилилось, оно постепенно перешло в вой.
   Генчик только пожимал плечами, его слов уже  не  было  слышно.  Аппарат
визжал, как пила на лесопильном заводе. Визг вздымался выше, выше,  чердак
наполнялся воем, воздух густел и сотрясался, на головы мальчишек  сыпалась
пыль и куски черепицы.
   Генчик рявкнул и взмахнул рукой. Из аппарата вырвалась  короткая  белая
молния и ударила учителя физики в грудь. Корпус аппарата краснел, краснел,
словно наливался кровью, и вдруг лопнул. Вспыхнуло яркое пламя,  и  Сережа
закрыл глаза. А когда открыл, увидел над собой Юрку в клубах дыма.
   - Давай, давай. Дом горит...
   Мальчишки кубарем скатились с крыши. Они  бежали  еще  быстрее,  чем  в
прошлый раз.
   - Проклятый замок, все время из него драпать  приходится,  -  прокричал
Сережа на бегу. На валах они впервые перевели  дух.  Тонкие  струйки  дыма
соединялись над домом в большое синеватое облако.
   К замку уже мчалась пожарная машина.
   Дойдя до дома, Сережа спросил:
   - Так кто, по-твоему, Генчик?
   - Фашист, - убежденно сказал Юра.
   Дома Сережу ждала неприятная новость. Мать сказала  ему,  что  с  Сашей
случилось несчастье...
   - Когда? - удивился Сережа. - Он же все время лежал дома?
   - А сегодня взял и вышел на демонстрацию, и с ним там случился приступ,
не то еще что-то, какой-то взрыв... Я точно не  знаю,  но  он  очень  плох
сейчас. Ты сходил бы, проведал его, как-никак без отца и матери.

   - Меня все же впустили в палату к  Саше,  -  рассказывал  потом  Сережа
Юрке. - Тетя Зося поплакала и ушла. Я  долго  сидел  у  него.  Голова  вся
забинтована, он ничего не видел, но говорил довольно внятно, только  голос
был глухой и слабый.
   Говорил он очень медленно. Слова падали, как капли из закрытого  крана.
Я и сейчас помню каждое слово. Я держал его за руку и чувствовал  неровный
пульс.
   В тот  день  Саша  очень  хорошо  себя  чувствовал  и  решил  пойти  на
демонстрацию.
   Из  дому  он  вышел  часов  около  десяти.  Захотелось   побродить   по
праздничному городу, потолкаться среди людей, смотреть, смеяться.  Был  он
еще очень слаб, голова кружилась от крепкого воздуха.
   На Главной улице было еще шумнее, еще веселее  и  теснее,  изредка  его
окликали знакомые. От света и  гама  у  него  кружилась  голова,  заболели
глаза. Он достал черные очки и надел. Сразу стало легче.
   Парад уже начался, шли летчики. Торжественно играл духовой оркестр.  Он
повернулся и  посмотрел  вверх,  туда,  где  Главная  улица  переходила  в
разрушенный пригород. Деревья над далекими  домами  казались  похожими  на
темные облака. Оттуда, из-за города,  веяло  душистой  прохладой  весенней
земли.
   Он стоял, наслаждаясь  теплым  весенним  днем  и  близкой  человеческой
радостью.
   Внезапно все  изменилось.  На  горизонте,  куда  он  смотрел,  возникла
ярко-красная  точка,  от  нее   побежали   концентрические   кольца,   они
становились все больше, больше... Вскоре он очутился внутри огромной трубы
из плотных разноцветных колец. Все вокруг - люди,  дома,  мостовая,  небо,
деревья,  машины  -  пришло  в  движение  и,  сплющиваясь,   деформируясь,
вытягивалось в виде колец, превращалось в стенки этой трубы.
   Он сорвал очки в испуге. Рядом бурлил людской  поток.  Никому  не  было
дела до его странной галлюцинации.
   Он опять надел очки. Видение повторилось. Он  встревожился,  потом  его
охватил настоящий  страх.  Он  понимал,  что  происходит  что-то  ужасное.
Опасное для людей, которые беззаботно смеялись и весело шли,  взявшись  за
руки. Ведь этого раньше не было. А потом оно возникло. И оно менялось.
   Он видел, как концентрические круги пришли в движение. Они перемещались
с бешеной скоростью. Наслаивались друг на друга, уменьшались, уменьшались,
пока не обратились в дьявольскую красную точку. Труба, в которой он стоял,
вертелась, ввинчивалась в горизонт. Его затошнило, и он вновь снял очки, а
потом вновь их надел и вновь попал в гигантский водоворот, в  котором  уже
ничего  нельзя  было  различить:  ни  земли,  ни  неба.  Перед  ним   была
суживающаяся воронка, и он стоял внутри нее.
   Тогда он решил, что мираж рожден его больным мозгом.  Он  подумал,  что
так начинается безумие и он сейчас сойдет с ума.
   Стиснув зубы, он заставил себя бороться  с  миражем.  "Тебя  нет,  тебя
нет", - твердил он, уставившись в точку, откуда ползли кольца.  Он  собрал
всю волю, он напряг все силы. Он неистово желал исчезновения  дьявольского
видения. Он заклинал и молил его исчезнуть.  Но  труба  не  исчезала.  Она
становилась плотнее и уже.
   Его  охватило  отчаяние  и  злость,  что  он  не  может  справиться   с
собственной слабостью.
   И вдруг из центральной точки вырвался тонкий, как игла,  луч  и  ужалил
его. Больше он ничего не помнил. А люди потом говорили, что у  него  вдруг
взорвались черные очки.
   Юра слушал, не перебивая. Они только что похоронили Сашу и подавленные,
суровые возвращались домой. День угасал. Ржавое небо  и  багровый  осколок
солнца только  подчеркивали  немоту  и  неподвижность  черных  станционных
столбов...

   День угасал. Ржавое небо и багровый осколок солнца только  подчеркивали
немоту и неподвижность черных станционных  столбов.  Сергей  Александрович
невидящим взглядом уставился в окно. Недопитое пиво осело.  В  нем  угасал
последний свет дня.
   Что же тогда произошло? Какая битва  состоялась  не  глазах  ничего  не
подозревающих зрителей?
   После смерти Саши он долго ломал над этим голову, но, увы, наука  в  те
дни еще не  занималась  подобными  вещами.  Да  и  где  им  с  Юркой  было
разобраться во всем! А потом было  недосуг,  и  все  постепенно  забылось,
сгладилось, быльем поросло.
   Но однажды совершенно случайно Сергею  Александровичу  попалась  статья
видного советского биолога. В ней шла речь о  взаимодействии  радиоволн  и
живого организма. Сначала Сергей Александрович лениво пролистал ее,  потом
заинтересовался. Даже сделал некоторые выписки:
   "...В биологической активности электронных полей главную роль играет не
энергетическое взаимодействие (преобразование энергии в другие  формы),  а
какое-то иное.
   ...Мы сталкиваемся здесь со взаимодействием  электромагнитных  полей  и
химической информации живых  организмов,  то  есть  с  влиянием  полей  на
преобразование, передачу, кодирование и хранение биологической информации,
ответственной за воспроизводство белковых структур.
   ...Периодически изменяющиеся  электромагнитные  поля  различных  частот
могут навязывать биологическим процессам несвойственный им ритм или, иначе
говоря, вводить в организм вредную  информацию.  Она  искажает  нормальные
информационные  процессы.   Вместе   с   тем   периодически   изменяющиеся
электромагнитные  поля  определенных  частот  могут   служить   источником
полезной для организма информации (такими,  наверное,  являются  природные
поля).
   ...Сантиметровые же волны вызывают колебания частиц в едином  ритме,  а
следовательно, не только увеличивают общее тепловое движение частиц, но  и
навязывают им несвойственный  режим  движения.  А  это  может  привести  к
нарушению  нормального  порядка  перемещений  ионов  и  молекул,  которыми
обусловливаются  информационные  процессы   (например,   возникновение   и
распространение биотоков в нерве).
   ...дают   основание    полагать,    что    периодически    изменяющиеся
электромагнитные волны в большей степени влияют на информационные процессы
в живых организмах, чем поля, хаотически изменяющиеся..."
   И события двадцатилетней давности ожили и  предстали  перед  внутренним
оком Сергея Александровича, будто все случилось вчера.
   Прошлое выросло вдруг и вытеснило и привычные заботы, и  тот  несколько
ленивый скептицизм, который приходит вместе с жизненным опытом.
   Строй его мыслей был прост. Он подумал тогда, что аппарат  Генчика  мог
быть  именно  таким  электромагнитным  излучателем,  обладающим   вредным,
смертельно опасным для человека действием. Может,  Генчик  и  не  сам  его
придумал, ведь он во время войны, как потом выяснилось, работал в Яновском
концлагере, а там нацисты ставили опыты на людях. Какие опыты,  это  и  до
сих пор не известно, но  Генчик  имел  к  ним  отношение.  После  разгрома
фашизма он притаился и решил совершенствовать новый вид оружия.
   Очевидно, он продолжил эти опыты на растениях, животных, на  том  самом
несчастном коте, который сначала  напугал  их,  а  потом,  уже  мертвый  и
полузасыпанный  землей,  вызвал  смутное  чувство  страха  и   отвращения.
Конечно, Генчик мог бы работать и на Западе. Но он был  ярый  националист,
ему нужна была победа дома.
   Черные очки тоже могли быть своего рода излучателями, созданными  самой
природой. Они усиливали радиоизлучение мозга  и  превращали  его  в  пучок
направленных радиоволн.
   Если это действительно так, то становились понятны все чудеса,  которые
геолог  проделывал  с  нацистами  в  лагере.  У  него   был   своеобразный
гиперболоид  инженера  Гарина,  только  работающий  не  в  световом,  а  в
радиодиапазоне.
   Что же произошло тогда, 1 Мая, в тихом закарпатском городке?
   Странное, почти невероятное совпадение. Но сколько в жизни  бывает  еще
более странных  и  невероятных  совпадений?  Итак,  поединок  между  двумя
излучателями. Генчик направил искусственно  на  первомайскую  демонстрацию
генерируемый пучок радиоволн,  который  встретился  с  волной,  идущей  от
черных очков. Саша победил ценой колоссального нервного напряжения,  ценой
жизни...
   Конечно, рассуждения Сергея Александровича могли быть ошибочными. Он не
ученый. И все же  на  чердаке  Карлова  замка  не  мог  взорваться  просто
какой-нибудь миномет неизвестной конструкции или сверхдальний огнемет,  по
тем  или  иным  причинам  оказавшийся  у  бандеровцев.   Конечно,   насчет
"невидимой или бесшумной смерти" они с  Юркой  могли  ослышаться.  Слишком
перепугались. Но вот все остальное... И эти больные растения, и несчастный
покалеченный кот...
   Сергей Александрович взял отпуск на несколько дней, простился с женой и
семилетним сынишкой и сел в поезд Москва - Ужгород, отходящий с  Киевского
вокзала в 17:36.
   Вот и сидит он теперь за кружкой  пива,  смотрит  в  окно,  за  которым
садится солнце, и думает, как быть дальше. По лицу его пробежал  оранжевый
отсвет, потом опять тень и снова свет. Все быстрее, быстрее... Это  отошел
поезд 19:03 на Москву.
   Буфетчик отворил дверь и придержал ее,  чтобы  дать  пройти  помощнику,
согнувшемуся под тяжестью металлических сеток с  бутылками.  С  последними
прямыми лучами; солнца в дверь ворвался запах железной дороги.
   И, как живой, встал перед ним Сашка! Худой нервный "шкелетик" с черными
очками - последним оружием обреченных.
   Вспомнил он Зосю, ее соседей, Юркиных родителей... Не может быть, чтобы
не осталось никаких следов! Не может быть. Надо задержаться хотя бы еще на
один день. Может, кто и отыщется...
   Последнее оружие обреченных, последнее оружие твоих глаз, Саша.