Виктор ПРОНИН

БАНДА 4

Анонс

     "Банда-4" - это продолжение нашумевших романов В. Пронина о следователе Пафнутьеве, его друзьях и врагах. И снова схватки на грани жизни и смерти и снова борьба, и победа, когда казалось бы нет уже никаких сил, никакой надежды.

     И снова любовь, тяжелая, вымученная, но все-таки выжившая. Она не принесла Андрею радости и счастья, но дала надежду.

     А "банда", захватившая город... С каждым новым романом В. Пронина эти банды становятся все более ожесточенными, изощренными, неуязвимыми - в полном соответствии с тем, что мы видим за своими окнами каждый день.

Часть первая.

ВСЕ ОНИ ПОЧЕМУ-ТО УМИРАЛИ...

     Не верь, не бойся, не проси.

     Народная мудрость 1996 года

     Весна наступила ранняя, причем какая-то бурная, самоуверенная, и уже через несколько дней после первого мартовского потепления по улицам бежали пружинистые, мускулистые ручьи, а солнце играло в лужах, обещая горожанам все, чего только они сами могут себе пожелать. На то и весна, чтобы обещать несбыточное. А того, чего можно добиться легко и просто, никому не хотелось.

     Хотелось чего-то из ряда вон - почувствовать себя молодым и встревоженным, увидеть улыбку на лице встречной красавицы, посетить человека, который давно тебя ждет и готов принять в любом виде, придешь ли ты с бутылкой водки, или же ему придется доставать свою, вручишь ли ты букетик жеванной мимозы, доставленной в город кавказскими беженцами, или раскошелишься на розочку, которая по цене явно тянет на пенсию средних размеров.

     Ручьи бежали по обочинам дорог, посверкивая радужными от бензиновых разводов бликами, бесстрашно уходили в темноту канализационных люков, выбирались на поверхность где-то за городом среди заснеженных еще полей и лесов, ныряли в тяжелые серые сугробы и продолжали, неудержимо продолжали свой путь к далекой речке, чтобы влиться в нее и исчезнуть в мутных весенних водах, наполненных щепой, прошлогодними прелыми листьями, а то и жутковатыми какими-то предметами, которые каждую весну неизбежно появляются из-под тающего снега, из-под сошедшего льда.

     Да, напряженная криминальная жизнь в городе не затихала и зимой, поэтому многие зловещие отходы этой жизни возникали перед глазами только по весне, когда весело журчали ручьи, блистало в лужах солнце и хотелось пусть самого малого, но несбыточного.

     Павел Николаевич Пафнутьев, гладко выбритый, но сонный и не вполне причесанный, медленно брел по улице, щурился на солнце, поддавал ногой камешки, которые изредка попадались на его пути, а сам напряженно и опасливо всматривался в себя, прислушивался к себе - отзовется ли в душе хоть что-нибудь, хоть маленькая какая-нибудь несчастная струнка на приход весны.

     Почему-то всегда это его волновало - вздрогнет ли нутро, запросит ли несбыточного?

     И не сразу, далеко не сразу смог он себе ответить: что-то отозвалось, что-то слабо, почти неслышно зазвенело в его истерзанной кровавыми преступлениями душе - захотелось теплой лунной ночи, узкой девичьей ладошки, мерцающего в темноте взгляда захотелось и собственного страха. Но не того, когда холодит тебе висок ствол бандитского пистолета или пляшет у горла лезвие ножа, захотелось страха, который испытываешь, столкнувшись лунной ночью в зарослях сирени со взглядом таинственным и зовущим...

     - Ох-хо-хо! - вслух простонал Пафнутьев и тут же оглянулся по сторонам - не застал ли кто его за мечтаниями глупыми и запоздалыми. Но нет, никто не смотрел в его сторону, никого не интересовал странный тип с припухшей после сна физиономией, с выражением, которое если не было туповатым, то каким-то простоватым наверняка. Такое лицо может быть у сантехника, которого собираются выгнать за пьянство, у ночного вахтера к концу смены, у водителя тяжелого грузовика, переночевавшего у спущенного колеса, у пустого бензобака.

     Но Пафнутьев не был ни сантехником, ни вахтером, ни водителем, он был начальником следственного отдела прокуратуры, и ему, наверное, положено было иметь выражение лица совершенно другое - быстрое, уверенное, пристальное. Во всяком случае так думали многие из тех, с кем ему приходилось сталкиваться по службе, в какой бы роли они не выступали. Однако Пафнутьева устраивала собственная физиономия, и он не торопился подстраиваться под убыстряющийся бег жизни, и, как ни странно, ему удавалось поспевать даже там, где другие, шустрые и несущиеся, постоянно запаздывали и растерянно хлопали глупыми своими глазами.

     Весеннее настроение затронуло Пафнутьева куда сильнее, чем ему вначале показалось. Прошло совсем немного времени как он, сам того не замечая, запел, замурлыкал себе под нос что-то давнее, полузабытое...

     - Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя приводил, и все биндюжники вставали, когда в пивную он входил, - Пафнутьев улыбнулся, осознав вдруг ясно и четко, куда он идет, к кому и по какому поводу...

     Шаланда сидел за своим столом и, уставившись в пыльное стекло, под которым были выложены календари за последние несколько лет, телефоны начальства, морга, странная девица, вырезанная из какого-то журнала - видимо, чем-то тронула она сердце Шаланды, чем-то она его растревожила. Отвлекаясь на секунду от своей опасной многотрудной деятельности, Шаланда встречался с ней взглядом, и глаза его теплели, в них снова возвращалась жизнь. Девица была почти раздета, а обильные ее формы уже не первый год утешали Шаланду и давали ему какие-то надежды на будущее. Судя по тому, что снимок был достаточно замусоленным, Шаланда общался с девицей не только через стекло.

     - А, Паша, - Шаланда со вздохом оторвал взгляд от красавицы и накрыл ее папкой уголовного дела. - Как поживаешь, Паша?

     - Весна, - ответил Пафнутьев, присаживаясь у стены. - Природа оживает от зимней спячки... Душа выбрасывает робкие зеленые побеги... Всем хочется любви и ласки...

     - Это хорошо, - кивнул Шаланда. - Вчера из-под снега вырыли два трупа.

     - И что же?

     - Опознаем. О чем и сообщаю. Тебе положено об этом знать. Какой-никакой, а все следователь, - не удержался, кольнул Шаланда.

     - Да уж сообщили, порадовали.

     - Это только начало. Еще одного выловили в речке. Но тот хоть с документами.

     - Везучим оказался, - сказал Пафнутьев.

     - Не очень... Сообщили родне... А те ни в какую не хотят своим признать.

     Не похож, говорят. А как он может быть похожим, если всю зиму в речке отмокал?

     Он и в самом деле не похож ни на одно земное существо. Не хотят забирать.

     - Почему?

     - Хоронить не на что, обычная канитель. Сейчас вот начнут из-под снега показываться руки-ноги, они ведь, Паша, того... Не все убитые, не все замученные. Половина своей смертью померла. Хоронить дорого, разорение...

     Вынесли, снегом присыпали и будь здоров, не кашляй, как говорится.

     - Значит, и до таких времен дожили мы с тобой, значит, и в этих временах нам побарахтаться придется.

     - А дальше? Паша, что будет дальше? - Шаланда поднял на Пафнутьева маленькие глазки и посмотрел на него с нескрываемой растерянностью. - Это же ведь полный отпад, а?

     - Еще не полный, - усмехнулся Пафнутьев.

     - Будет круче?

     - Конечно! - беззаботно ответил Пафнутьев. Поднявшись, он подошел к столу Шаланды, сдвинул уголовное дело в сторону, всмотрелся в игривую улыбку красавицы под стеклом. - Пора менять, - сказал он. - Не надоела? А то нынче другие в моде... Показывали вчера по телевизору - сиська в ведро не помещается, на полтора ведра сиська. Одна!

     - Да я к этой уже привык, - смутился Шаланда и снова сдвинул серую папку, будто стесняясь показывать чужим людям наготу своей избранницы. - Пусть будет.

     - А то мне недавно попали очень смелые снимки, - улыбнулся Пафнутьев. - Могу подарить.

     - Не надо, - нахмурился Шаланда, словно его склоняли к чему-то дурному, безнравственному. - И оставим это. Тут у меня другое... Я тебе поэтому и звонил, - Шаланда испытующе уставился на Пафнутьева, словно все еще колебался - стоит ли говорить все, что знает, не проболтается ли, не выдаст ли важную государственную тайну.

     - Давай, Шаланда, не тяни, - сказал Пафнутьев. - Можешь мне довериться...

     Шаланда смахнул со стола какие-то крошки, видимо, перед приходом Пафнутьева перекусывал наспех, положил тяжелую руку на папку с уголовным делом, подержал ладонь на картонном переплете, как бы наливаясь какой-то злой силой, и, наконец, в упор посмотрел на Пафнутьева.

     - До чего, Паша, дело дошло, не поверишь...

     - Поверю.

     - Старики звереют.

     - В каком смысле?

     - В самом прямом. Пацаны - уж ладно, к этому я привык... Все эти юные алкоголики, наркоманы, нюхачи... Ладно. Злобное племя растет. Не представляю даже, что будет делать, как будет вертеться тот мужик, который когда-нибудь на мое место сядет... Ошалеет.

     - Не ошалеет, - Пафнутьев махнул рукой. - Он будет из той же стаи. Он сам из них будет, из юных и злых... Поэтому не надо его жалеть. Пусть вертится. Так что твои старики?

     - Один старик, Паша. Но до чего злобный... Я его боюсь. Он и меня чуть не порешил. Глаза у него вроде даже подслеповатые, но до того звероподобные, Паша... - большое лицо Шаланды выражало искреннюю растерянность.

     - Что же он натворил, этот дед?

     - Человека хотел зарезать.

     - И все? - усмехнулся Пафнугьев. - Читай оперативки, Шаланда! Нет ночи, нет дня, чтобы кто-то кого-то по пьянке не зарезал, не зарубил, не расчленил. И тут всего лишь попытка?

     - Подожди смеяться, Паша. Попытка ладно, но это... Есть труп в наличии, и шило, которое отняли у старика, очень уж хорошо входит в ту дырку, которую на трупе обнаружили. Так хорошо входит, так хорошо, что просто лучше не бывает.

     - А что говорят эксперты?

     - Вот то и говорят, что я тебе доложил.

     - А старик?

     - Молчит. Ни слова, Паша, ни звука.

     - И ни взгляда? - усмехнулся Пафнугьев.

     - А вот тут ни фига, Паша! Взгляды он такие бросает, что я не решаюсь с ним в кабинете один на один оставаться.

     - Крепкий старик? Гигант? Монстр?

     - Опять же, ни фига. Хилый старикашка, занюханный дальше некуда, пенсионер, бывший дорожный рабочий. Живет здесь недалеко, шатается по этим же вот улицам.

     - Обыск?

     - Пусто.

     - Оружие? Наркотики? Взрывчатка? - перечислил Пафнутьев обычные находки, с которыми он сталкивался едва ли не каждый день, едва ли не при каждом обыске.

     - Коробка из-под фотоаппарата "Зенит", а в ней ордена и медали. За взятие Будапешта, Варшавы, Берлина, Парижа, Лондона, не знаю, что он там еще брал в своей жизни. Если бы не остановили, наверняка и Вашингтон бы взял запросто. И это... победитель соцсоревнования... Большим ударником был, оказывается, Сергей Степанович Чувьюров. Ты когда-нибудь слышал такую фамилию - Чувьюров? Что-то в ней слышится чреватое, а, Паша? - Шаланда приник тяжелой грудью к столу и уставился на Пафнутьева с таким напряжением, будто и в самом деле фамилия задержанного таила в себе опасность.

     - А ты когда-нибудь слышал фамилию Пафнутьев? - спросил Пафнутьев. - А фамилию Шаланда слышал?

     - Да ладно тебе! - Шаланда махнул тяжелой ладонью. - Старику седьмой десяток. Парень, который его скрутил и доставил, настаивает, что тот порешил и его друга. Неделю назад. Понимаешь? Друга зарезал, а теперь и за ним охоту начал. Безнаказанность, она, знаешь, к чему приводит?

     - К чему? .

     - К беспределу! Она толкает все на новые и новые преступления. Понял? - сурово спросил Шаланда.

     - Понял. Значит, что же получается? - медленно проговорил Пафнутьев, начиная, наконец, проникаться заботами Шаланды. - Выходит, оба пострадавших - и тот, недельной давности труп, и свеженький, который доставил к тебе этого страшилу - знакомы друг с другом?

     - Да, - кивнул Шаланда. - Очень хорошо знакомы. И оба знают старика. Паша, я тебе сейчас такое скажу... Такое скажу... Эти ребята под два метра... Амбалы, понял? Самые настоящие амбалы.

     - Какие ребята?

     - Ну эти... Труп и тот, который притащил старика к нам. У парня в боку дырка от штыка, но он смог. Дырка оказалась несерьезной... Малость промахнулся старик, понял? Промахнулся. А намерения были еще те... - Шаланда выдвинул ящик и со стуком положил на стол длинный черный штык времен второй мировой войны. Штык был заточен до такой остроты, которую можно было сравнить разве что с игольной.

     Лишь у самого основания оставались ребра бывшего штыка, только по этим выступающим ребрам и можно было установить, что это все-таки не заточенная арматурная проволока, а самый настоящий штык, боевое оружие. Рукоять представляла собой намотанную на утолщенную часть штыка изоляционную ленту. Но она была очень удобна, поскольку позволяла обхватить рукоять намертво. Лента просто прилипала к руке, сливаясь с ладонью, и заточенный штык становился смертельно опасным оружием даже в немощной руке старика. Нетрудно было себе представить, как он входил в тело - с такой легкостью, будто проникал в подтаявшее масло.

     Пафнутьев взял штык, взвесил на руке, повертел перед глазами, а когда положил на стол, увидел на своих пальцах черные следы изоляционной ленты.

     - На экспертизу отдавал? .

     - Никаких следов крови... Прежней крови, - уточнил Шаланда. - Лента совсем свежая. Если это действительно он, то старик сменил ленту. Представляешь, Паша, какая хитрость, какая сатанинская предусмотрительность! Мы ищем следы крови, а их и быть не может! Лента-то новая.

     - А при обыске?

     - Нашли ленту, эту самую. Но Чувъюров и не отрицает, что это его штык. Он ничего не отрицает. И ничего не подтверждает. Он молчит. И сверкает глазами. И все. Да, и желваками ворочает. У него такие бугристые, выступающие желваки. По ним только и можно догадаться, что он все-таки слышит мои вопросы.

     Пафнутьев помолчал, что-то прикидывая про себя. Мелькнувшая невнятная мысль тут же ускользнула, и он мучительно пытался понять, вспомнить - что же промелькнуло сейчас перед ним? Не то догадка, не то вопрос, который мог бы все поставить на места...

     - Значит, ты говоришь, - начал он медленно, но Шаланда, не поняв его состояния, перебил:

     - Старика сейчас доставят сюда. И ты можешь сам с ним поговорить, если тебе, конечно, это удастся.

     - Подожди, Шаланда, заткнись, - поморщился Пафнутьев. Приближающаяся догадка опять растворилась в воздухе. - Не суетись. Значит, ты утверждаешь, что труп... Что старик был знаком с трупом? Разумеется, когда тот еще был живым человеком? И со вторым пострадавшим, которого он поцарапал, тоже знаком, так?

     - Да. Он знал обоих.

     - Хорошо. Идем дальше... Оба парня тоже были друг с другом знакомы?

     - Да, Паша! Ты правильно понял. Они, можно сказать, друзья.

     - Что же объединяло двух молодых амбалов и старика? Почему они все оказались знакомы? Что их связывало? И нет ли в этой связке кого-либо еще?

     Может, они все друг за дружкой охотятся?

     - Оба парня работали в одной фирме. "Фокус" называется.

     - И оба под два метра?

     - Да.

     - В эту фирму набирают людей по росту?

     - Паша! - Шаланда неожиданно обиделся и покраснел, решив, что его недооценивают или же пытаются выставить придурком. С кем бы ни разговаривал Шаланда, он постоянно подозревал, что с ним хотят поступить именно так - выставить придурком. - Если ты не знаешь, так я тебе скажу... Сейчас в любой фирме набирают по росту. И чтоб были у людей твердая рука и верный глаз. И чтоб знали они десяток-другой приемов из разных там единоборств. Эти ребята служили в "Фокусе" не то телохранителями, не то снабженцами, а скорее всего занимались и тем, и другим.

     - Может быть, в этом фокус?

     - Паша, ты так удачно шутишь, что общаться с тобой - сплошное райское наслаждение. Но ты вот что пойми: этот старик - маньяк. Злостный убийца, который просто тронулся умом, крыша у него поехала. Он зарезал одного человека, пытался зарезать другого. По чистой случайности парни оказались из одной фирмы.

     Я наводил справки - фирма в порядке. Все в норме - лицензии, допуски, регистрации.

     - И с налогами полный порядок?

     - Да. Я специально наводил справки.

     - Но так не бывает! - усмехнулся Пафнугьев.

     - Бывает, Паша, все бывает! - с неожиданной горячностью заверил его Шаланда. - Бывает. Эти ребята жили в одном подъезде и только поэтому стали жертвами маньяка.

     - Они братья? - спросил Пафнутьев.

     - Нет.

     - Родственники?

     - Нет.

     - Квартиры по соседству?

     - Они жили в одной квартире.

     - Понял, - кивнул Пафнутьев. - Гомики.

     - Нет! - выкрикнул Шаланда с таким гневом, будто его самого заподозрили в позорном мужеложстве. - Они просто жили в одной квартире. Так бывает.

     - В этой квартире еще кто-то живет? Кроме них?

     - Не знаю, - покраснел Шаланда. - Не устанавливал. Пока не занимался этим. В конце концов, они пострадавшие. Жертвы. Меня больше интересовал преступник. Вот о нем спрашивай, о нем могу рассказать побольше.

     Пафнутьев подошел к окну и долго вслушивался в перезвон капель, которые срывались с мокрой крыши и падали на жестяной карниз. Эти весенние звуки, видимо, нравились ему, что-то напоминали или пробуждали в его душе, и он простоял так несколько минут, склоняя голову то к одному плечу, то к другому.

     - Весна, - наконец, выдохнул Пафнутьев с печалью в голосе. - Ручьи бегут, девушки прыгают через лужи... Ты заметил, Шаланда, как укоротились юбки за последний год?

     - Я заметил, как с каждым годом укорачивается у людей жизнь, - мрачно ответил Шаланда, не желая поддаваться на весенние призывы Пафнутъева.

     - Все в мире взаимосвязано, Шаланда, - вздохнул Пафнутьев и вернулся на свой стул. - Не замечая укороченных юбок, Шаланда, ты очень многое упускаешь в своей жизни и в своей служебной деятельности. Печально, Шаланда, но это так.

     - Ты убедился в этом на собственном опыте? - усмехнулся Шаланда, радуясь, что и ему удалось укусить Пафнутьева.

     - Ну, не на твоем же, - Пафнутьев поставил локти на колени и подпер щеки кулаками. - Где нашли труп?

     - На лестничной площадке. Он истек кровью. Его утром обнаружил какой-то жилец, который первым собрался на работу.

     - А где было совершено нападение на второго амбала? На той же лестничной площадке?

     - Откуда ты знаешь? - подозрительно спросил Шаланда. - Я тебе этого не говорил.

     - Почему-то подумалось... Странный маньяк у тебя завелся... Обычно маньяки так себя не ведут. Знаешь, как они себя ведут? Никогда не догадаешься, что разные нападения совершает один и тот же злодей. Эти маньяки, оборотни, нетопыри, вампиры меняют районы города, меняют оружие - то удавкой сработают, то ножом, то вдруг туристский топорик на работу прихватят... Кошмар какой-то! А этот... Одним и тем же штыком, в одном и том же, причем, своем подъезде, на одних и тех же ребят, которые его хорошо знают... Как понимать?

     - А вот так и понимай! Жизнь, она, знаешь, какая бывает?

     - Какая?

     - Непредсказуемая.

     - Да? - удивился Пафнутьев. - Ну, ладно. Наверно, ты прав. Труп давно нашли?

     - С неделю, - вяло ответил Шаланда, видимо, осознавший странности преступления. - Я уже тебе говорил.

     - Зачастил твой старик, зачастил... Так нельзя. Это плохо.

     - Да уж хорошего мало.

     - А как он у тебя оказался? Как ты вышел на этого злостного вампира?

     - Да не выходил я на него! - отчего-то разозлившись, закричал Шаланда.Говорил же тебе! Он напал на парня, тот увернулся, скрутил старика, отобрал штык и приволок сюда. Затолкал в мой кабинет, положил штык на стол, задрал свой пиджак... А там рана. Проникающая, между прочим, рана. Вызвали врача, составили протокол, изъяли штык... Со свидетелями опять же, с понятыми. Не сомневайся, все сделано, как положено.

     - А как положено?

     - По правилам! - Шаланда вынул из тумбочки стола рыхлый уголовно-процессуальный кодекс и с такой силой бросил его на стол, что из кодекса выползло медленное облачко пыли.

     - Ох, Шаланда, - вздохнул Пафнутьев и опять направился к окну, но на этот раз оставался там недолго. - Старик один жил в квартире? - неожиданно обернулся он.

     - Откуда знаешь? - подозрительно спросил Шаланда. - Ты уже занимался этим делом, а? Признавайся, Паша.

     - Я всю жизнь этим делом занимаюсь, Шаланда. Что там у тебя намечено? На какое мероприятие ты меня зазвал?

     - Очная ставка. Хочу провести допрос старика в присутствии потерпевшего.

     Может, он при нем заговорит, как ты думаешь?

     - Может и заговорит, - пожал плечами Пафнутьев. - Кто ж его знает... Чужая душа потемки.

     - Глядишь, и ты какое словечко кстати вставишь, - усмехнулся Шаланда, словно заранее был уверен в том, что уж от Пафнутьева-то наверняка никакой помощи он не дождется.

***

     Пользуясь своим положением, Пафнутьев мог, конечно, сесть за стол Шаланды, принять начальственный вид и взять очную ставку в свои руки, провести ее так, как сам счел бы необходимым. Но он поступил иначе - зажался в угол между батареей парового отопления и фанерным шкафом вдали от стола, за которым неприступно возвышался сам Шаланда. Для постороннего человека Пафнутьев мог вообще показаться случайным здесь человеком. Может быть, водителем, который дожидается Шаланду, может быть, дальним родственником, которому позволили поприсутствовать при необычном для него деле - очной ставке между опасным преступником и невинной жертвой. Мешковатый костюм, сонная физиономия, простоватое выражение надежно маскировали начальника следственного отдела.

     Первым пришел пострадавший.

     И хотя Пафнутьев в упор, не отрываясь, рассматривал его, гость скользнул по нему равнодушным взглядом, сразу вынеся Пафнутьеву приговор как человеку недалекому, ненужному, незначительному. На госте был малиновый пиджак, черные брюки, лакированные туфли на тонкой кожаной подошве, из чего Пафнутьев заключил, что гость прибыл на машине - невозможно было в такую мокрую, сочащуюся снегом погоду пройти даже несколько шагов в таких вот туфельках.

     Гость был и без пальто, конечно же, пальто осталось в машине. Машину тоже представить было нетрудно - какой-нибудь "джип" или, на худой конец, "мерседес". Любая другая машина унизила бы достоинство этого амбала. Пожав руку Шаланде, он тут же болезненно скривился, напоминая, что человек он раненый, что перенес опасное для жизни бандитское нападение и нуждается во внимании и сочувствии.

     И Шаланда, о, простая, бесхитростная душа, дрогнул, склонился в поклоне, руку пожал полыценно, и даже в улыбке его, во взгляде промелькнула зависимость.

     Он хотел было представить потерпевшему Пафнутьева, но тот успел замахать руками - не надо, упаси Боже, дай посидеть спокойно и неузнано. Шаланда недоуменно пожал плечами, как хочешь, дескать. И, выйдя из-за стола, с какой-то слоновьей галантностью предложил гостю стул. Тот сел, небрежно закинул ногу на ногу, но, вспомнив, что у него страшная рана в боку, тут же прижал к ней ладонь и закусил губу, сдерживая готовый вырваться стон.

     Пафнутьеву достаточно было бросить беглый взгляд на двухметрового детину, чтобы сразу понять, что за человек пожаловал в кабинет Шаланды. Малиновые пиджаки отошли года два назад, но парень, видимо, не мог насладиться им в то время, не позволяли финансовые возможности. Скорее всего, деньги у него появились недавно, и, конечно же, он немедленно исполнил свою мечту, не считаясь с тем, что ни один уважающий себя фирмач такой пиджак не наденет.

     Значит, со вкусом у него дела неважные, со здравым смыслом тоже, да и умишко, похоже, слабоват. Декоративный малый, решил про себя Пафнутьев. Скорее всего, шестерка, даже на семерку не тянет. Но тогда как понимать Шаланду, который уж не знает, каким боком повернуться к гостю, какой улыбкой его одарить, о чем таком трепетном спросить?..

     Не вслушиваясь в вежливую беседу Шаланды со своим уважаемым гостем, Пафнутьев поднялся, бочком протиснулся к окну и выглянул во двор. Так и есть - на служебной площадке стоял "мерседес" цвета мокрого асфальта. На месте водителя сидел еще один малиновый пиджак в черных очках и с таким же тяжелым, выстриженным затылком. "Видимо, и труп, который лежал где-то в морге, был таким же, разве что без малинового пиджака", - подумал Пафнутьев, но тут же устыдился, осознав, что не ощущает жалости к безвременно погибшему молодому парню от руки престарелого маньяка.

     - ...рана оказалась глубокая, но хирург сказал, что ничего важного не затронуто, - донеслись до Пафнутьева слова парня. - Я об одном только жалею - что не добил этого поганого старикашку там же, в подъезде! - неожиданно громко произнес парень и оглянулся на Пафнутьева - хоть и пустой человечишко сидит где-то в углу, но пусть и он знает, кто пожаловал к начальнику милиции, пусть и он оценит силу его гнева и ненависти.

     - Не стоило пачкаться, - заметил Шаланда, - Это был бы самосуд. Вы правильно поступили.

     - Я полностью уверен, что и Коляна он порешил!

     - Этим занимается следствие, - проговорил Шаланда, смущенно косясь в сторону Пафнутьева, который, конечно же, слышал этот пустой разговор. "Откуда у Шаланды, самолюбивого и тщеславного, может быть зависимость от этого красавца?

     - озадаченно думал Пафнутьев. - Наверняка тот что-то подарил моему другу Шаланде, наверняка что-то сумел ему сунуть. Или поприжал? Нет, из-за подарка Шаланда не станет вот так пластаться... И запугать его непросто".

     - А если будет доказано, что именно старикашка Коляна убил, что ему?

     Расстрел?

     - Суд решит, - промямлил Шаланда, хотя мог бы совершенно твердо сказать, что за подобное расстрела не полагается, за подобное можно, в худшем случае, получить лет десять. Но, видимо, не хотел расстраивать гостя.

     - А я бы таких стрелял на месте! - парень оглянулся на Пафнутьева, догадавшись, наконец, что не зря сидит в углу этот человек, не зря его терпит Шаланда.

     - Кажется, ведут, - сказал Шаланда и выразительно посмотрел на Пафнутьева - для него он произнес эти слова, хотел предупредить, дать время подготовиться.

     Но Пафнутьев никак на его слова не отозвался - его лицо оставалось таким же сонным. Откинув голову к шкафу, он, кажется, даже немного подремывал.

     - Ваш человек? - вполголоса спросил парень у Шаланды, кивнув в сторону Пафнутьева.

     - Наш, - сдержанно ответил тот.

     В это время открылась дверь, и на пороге возникла сухонькая фигурка невысокого человека со сведенными назад руками. Был он сутул, седые волосы всклокочены, смотрел исподлобья из-под густых, кустистых бровей. Конвоир, видимо, подтолкнул его сзади, и старик резко шагнул в кабинет, но тут же попятился.

     - Ну что, батя, фазу тебя добить или постепенно? - поднялся парень во весь свой громадный рост.

     Старик не ответил, но и не отвел глаза в сторону, не попятился.

     - Спокойно, спокойно, - Шаланда наконец проявил решительность и, выйдя из-за стола, оттеснил парня от старика.

     - Все равно ему не жить! - во весь голос заорал парень. - Найду и через десять лет, и через двадцать... Вот этими руками задушу, чтоб знал, от кого смерть принимает и за что! - парень потряс растопыренными ладонями перед лицом старика.

     - Начнем очную ставку, - проговорил Шаланда, усаживаясь за стол.Потерпевший, скажите, этот ли человек совершил на вас нападение в подъезде дома, где вы живете?

     - Он самый! - кивнул парень. - Этого вонючего старикашку я и среди ночи узнаю. Я его на ощупь узнаю! Почему мне не удавить его там, на лестнице, понять не могу!

     - Не все же тебе давить, - хрипло проговорил старик. - И на тебя управа найдется.

     - Ха! Заговорил! - не столько возмутился, сколько обрадовался парень.Надо же! Голос прорезался!

     - Скажите, гражданин Чувьюров, - вмешался Шаланда. - Признаете ли вы, что совершили нападение на присутствующего здесь Оськина Евгения Николаевича?

     В этот момент старик пошатнулся и, чтобы не упасть, оперся рукой о спинку стула. Справившись со слабостью, он снова распрямился.

     - Сядь! - Шаланда властно указал на стул, за который только что держался старик. Не глядя, тот нащупал спинку стула и осторожно опустился на него, сложив руки на костистых коленях. - Отвечайте, Чувьюров! Это вы нанесли рану гражданину Оськину?

     - Было дело, - кивнул Чувьюров.

     - И Коляна ты убил, дерьмо собачье? - взвился Оськин. - Признавайся, сучий потрох! Ты убил Коляна неделю назад?!

     Старик поднял голову, в упор посмотрел на красного от злости Оськина и негромко, почти шепотом произнес:

     - Сам ты сучий потрох.

     Оськин, не сдержавшись, вскочил, шагнул к старику, захватил на его груди все одежки, приподнял так, что ноги старика оторвались от пола, и прошипел в лицо:

     - Я тебе этого не забуду! Понял? Подыхать будешь, а меня вспомнишь!

     Собственными кишками удавишься!

     Рванувшийся из-за стола Шаланда разнял их и снова усадил на стулья.

     - Предупреждаю! - заорал он. - Друг друга не касаться! Иначе обоих рассажу по клеткам. - Понял? - обернулся он к Оськину, решившись, наконец, повысить голос. Но тот, кажется, не заметил перемены в поведении Шаланды. - Повторяю - рассажу по клеткам!

     Шаланда с грохотом выдвинул ящик стола, вынул штык с черной ручкой и припечатал его к столу рядом со стеклом.

     - Твой штык? - спросил он у Чувьюрова.

     Тот в ответ лишь криво усмехнулся и отвернулся к окну, где сидел Пафнутьев, молча наблюдавший происходящее.

     - Отвечай - твой штык?

     - У тебя же спрашивают, пидор ты позорный! - Оськин опять вскочил, бросился к старику, но тот увернулся, попытался было шагнуть к двери, но Оськин догнал его, схватил сзади за лицо и поволок обратно к столу Шаланды. Он так захватил старика, что ладонью перекрыл ему и рот, и нос. Не в состоянии вдохнуть, тот лишь умоляюще вращал глазами. Но Шаланда, видимо, решив проучить гонористого преступника, не торопился придти ему на помощь.

     И тут произошло нечто совершенно неожиданное - когда парень волок старика мимо стола, тот в последний неуловимый момент успел схватить штык со стола и, не глядя, наугад, с силой несколько раз ткнул им за спину, в то место, где должен был находиться Оськин.

     То ли старик так удачно рассчитал направление ударов, то ли находился в таком положении, что просто не мог промахнуться, но все три или четыре удара достигли цели - штык каждый раз до рукоятки погружался в полноватое, мясистое тело Оськина, мимо распахнутого малинового пиджака, сквозь белую рубашку, уже после первого удара покрасневшую от хлынувшей крови.

     Оськин замер на какой-то миг, на лице возникло выражение бесконечного удивления, которое тут же сменилось гримасой страшной боли. Выпустив Чувьюрова, он схватился руками за то место, куда несколько раз вошло длинное, отточенное лезвие штыка. Постояв несколько секунд, медленно опустился на колени и тут же, смертельно побледнев, опрокинулся навзничь вдоль прохода, у самого стола Шаланды.

     Кровь продолжала хлестать из ран, подбежавший Пафнутьев вырвал штык у Чувьюрова, впрочем, тот и сам протянул штык, с облегчением освобождаясь от этого самодельного, но страшного оружия.

     Шаланда в полной растерянности, постанывая, метался по проходу, потом опустился на колени перед Оськиным, попытался перевернуть его на спину, но тут же вскочил, бросился в коридор, заорал, что было мочи, призывая в кабинет всех, кто оказался поблизости.

     Когда вбежавший дежурный увидел дергающегося на полу, залитого кровью человека, он тоже остолбенел, не зная, что делать, как себя вести. Кажется, один лишь Пафнутьев сохранил хладнокровие. Сунув штык обратно в ящик стола, он поднял трубку, набрал номер и вызвал "скорую помощь".

     Когда два врача вошли в кабинет Шаланды, было уже поздно. Оськин умер в луже собственной крови, так и не отняв руки от ран. Чувьюров сидел в углу на том самом стуле, который недавно освободил Пафнутьев, и почти в такой же позе - вжавшись между батареей парового отопления и фанерным шкафом. Прошло еще какое-то время, пока Шаланда догадался вызвать конвоира и тот защелкнул на руках убийцы стальные наручники.

     Ко всему происходящему Чувьюров отнесся, казалось, совершенно спокойно.

     Лишь выходя из кабинета, осторожно переступив растекшуюся по полу кровь, он оглянулся и произнес странные слова:

     - Дело прочно, когда под ним струится кровь...

     И вышел, ссутулившись, глядя себе под ноги.

***

     Санитары вынесли охладевшее тело Оськина в малиновом пиджаке, залитом кровью, конвоиры увели старика, Шаланда еще раз убедился, что штык спрятан в ящике письменного стола. Повертев в руках серую папку с несколькими страничками уголовного дела, он и ее сунул в стол. Посидел, нависнув над столом, и принялся медленно рисовать толстым пальцем причудливые узоры на пыльном стекле. Вздохнул раз, другой, все тяжелее, безысходнее и лишь после этого решился поднять глаза на Пафнутьева, вернее, на его спину - тот стоял у окна и вслушивался в перезвон весенних капель по жестяному карнизу.

     - Что скажешь, Павел Николаевич? - спросил Шаланда каким-то осевшим голосом.

     - Если такая погода простоит еще неделю - деревья зазеленеют, травка покажется.

     Пафнутьев повернулся, окинул взглядом кабинет, где только что разыгрались кошмарные события, и присел там же, у окна, поджав под себя ноги, как бы опасаясь впачкаться в густую оськинскую кровь.

     - И это все, что ты можешь сказать?

     - Ты знаешь, Шаланда, что есть жизнь человеческая?

     - Ну?

     - Жизнь человеческая - это яркий, благоуханный цветок на солнечном весеннем лугу... Пришел козел и съел.

     - Ну? - не понял Шаланда.

     - Убрать бы надо, - проговорил Пафнутьев. - В кровище тут все у тебя...

     Ступить негде.

     Шаланда мгновенно обиделся, налился краснотой, но сдержался, промолчал.

     Через некоторое время, видимо, дошло до него, что не издевается Пафнутьев, не насмехается над его бестолковостью, а дело предлагает, единственное, что сейчас действительно необходимо сделать.

     Подняв трубку, Шаланда набрал короткий номер внутренней связи и, дождавшись, когда кто-то откликнется на том конце провода, коротко бросил:

     - Зайди.

     Через минуту вошел дежурный и остановился в дверях, стараясь не опускать взгляда, чтобы не видеть залитого кровью пола.

     - У нас там есть кто-нибудь, в клетке? - спросил Шаланда.

     - Сидят двое...

     - Бомжи?

     - Не похоже... При галстуках.

     - Это хорошо, - мрачно кивнул Шаланда. - Аккуратные, значит.

     - Да, чистоту любят. Жаловались, что в камере не очень чисто. Грозились прокурору жалобу накатать. Блефуют, говноеды вонючие. Нет у них оснований для жалоб и нареканий.

     - Дадим, - сказал Шаланда, не отрывая взгляда от собственного пальца, который продолжал выписывать на поверхности настольного стекла заковыристые узоры, отражающие сложный, непредсказуемый внутренний мир начальника милиции.

     - Простите?

     - Основания, говорю, надо бы им дать... Чтоб было что прокурору написать!

     - вдруг рявкнул Шаланда, подняв голову. - Живут, понимаешь, у нас, пользуются нашим гостеприимством, кров у них над головой, скамейка под жопой... Пусть поучаствуют в наших хлопотах. Дай им по швабре и приведи сюда. Убрать надо!

     Павел Николаевич, вот, тоже жалуется - грязно, говорит, тут у вас, кроваво, говорит.

     - Вы имеете в виду... - побледнев, дежурный замолчал.

     - Кровь положено смывать!

     - Это... Один из них доцент, второй вчера диссертацию защитил... Вот и расслабились ребята... Может, не надо их, а? Неприятности могут быть...

     Нарекания опять же...

     Шаланда некоторое время молча смотрел на дежурного, перевел взгляд на сидевшего в углу Пафнутьева, потом, обхватив голову руками, начал раскачиваться из стороны в сторону, производя какие-то странные звуки - не то плакал, не то смеялся, не то завывал по-звериному, тоскливо и безнадежно, как может завывать одинокий волк в ночной заснеженной степи.

     - Неприятности, говоришь? - Шаланда оторвал руки от лица и посмотрел мокрыми глазами на дежурного. - Нарекания? А это, по-твоему, что? - он указал коротким пальцем, покрытым редкой жесткой растительностью, на кровавую лужу, растекшуюся на полу. - Что это?

     - Кровь, - неуверенно произнес дежурный. - Вроде как кровь... Во всяком случае похоже.

     - Значит так, - Шаланда выпрямился в кресле и сложил по-школьному руки на столе. - Давай сюда своих доцентов-шмоцентов вместе с их галстуками, запонками и прочими знаками отличия! Со всем, что у них есть. И каждому по швабре. Они надолго запомнят эту свою защиту диссертации, долго она им икаться будет! Ха! - Шаланда горько расхохотался своей шутке. - Паша, скажи, я прав?

     - Ты всегда прав.

     - Да? - Шаланда остановил на Пафнутьеве долгий подозрительный взгляд, но, видимо, решил на этот раз не обижаться. - Пошли, Паша, в другой кабинет, пока тут ученые люди займутся устранением следов преступления...

     - Часто у тебя такое случается? - невинно спросил Пафнутьев, когда они вышли в коридор.

     - Каждый день, - не задумываясь, ответил Шаланда. - А в некоторые дни и по несколько раз! - Шаланда опять громко расхохотался на все отделение милиции.

     Это было настолько неожиданно, что из распахивающихся дверей начали выглядывать озадаченные лица паспортисток, секретарей, учетчиков. Пафнутьев понял - у Шаланды начиналась истерика.

     В конце коридора им встретились два странных существа. Робко прижимаясь к стенам, они шли, держа в руках швабры, причем, держали их как-то кособоко, было ясно, что до этого дня никогда в жизни швабрами они не пользовались и вряд ли подозревали, что есть в мире такие вещи. Оба действительно оказались при галстуках, зеленовато-бледные их лица и неуверенные движения говорили о бурно проведенном вечере. Один был с рыжевато-седой бородкой, щеки второго покрывала клочковатая щетина. Увидев Шаланду и сразу угадав в нем начальство, оба задержанных остановились, почтительно отступили в сторону, прижавшись спинами к стене и взяв швабры, как новобранцы впервые берут в руки винтовки - прижав стволами к груди.

     - Здравствуйте, - почтительно поздоровались существа.

     - Здравствуйте, граждане алкоголики! - весело приветствовал их Шаланда, и в той его неуместной радости Пафнутьев опять услышал истерические нотки.Творческих вам успехов! Радости бытия! Пусть всегда ваши уста украшает счастливая улыбка!

     - Спасибо, - прошелестело за спиной, и Шаланда первым шагнул в небольшую комнату, которая, видимо, служила ему для отдыха. Убедившись, что Пафнутьев прошел вслед за ним, Шаланда запер дверь, дважды повернув ключ. После этого шагнул к столу, распахнул дверцу тумбочки и вынул початую бутылку водки. Бросив мимолетный взгляд на этикетку, Пафнутьев с облегчением убедился, что водка хорошая, местная водка. Больше всего он опасался всех этих голландских, бельгийских, немецких водок с этикетками, исполненными на серебристой, золотистой и прочей фольге, призванной одурачить простодушного выпивоху заморским шиком. Видимо, учитывая наклонности потребителя, алчные европейские бракоделы назвали свою отраву именами значительными и достойными - "Орлов", "Распутин", "Демидов", "Потемкин"... Но обман немедленно раскрылся, и теперь эти выжимки импортной жизни уже никто не хочет брать, несмотря на соблазнительно низкие цены. Разве что у совсем уж отощавшего бомжа душа потянется к прекрасному и дрогнет перед посверкивающей этикеткой или литровой емкостью посудой.

     - По глоточку? - мрачно спросил Шаланда.

     - Надо, - коротко ответил Пафнутьев.

     - За упокой невинной души, которая, наверное, все еще мечется по этим коридорам, - проговорил Шаланда. И невозможно было понять - шутит ли он, всерьез ли озабочен блужданиями оськинской души в его милицейских владениях или продолжает терзаться и маяться собственной виной в случившемся.

     - Не знаю, насколько невинна его душа, но водка у тебя, похоже, неплохая.

     Где брал? - спросил Пафнутьев.

     - Сама пришла! - не задумываясь, ответил Шаланда, и опять не понял Пафнутьев - шутит ли потрясенный начальник милиции или уже дает показания.

     Вслед за бутылкой Шаланда вынул из тумбочки стола банку с солеными огурцами, со стуком поставил ее на стол, развернул пакет с подсохшими кусками хлеба. Разлив водку в два подвернувшихся на подоконнике стакана, Шаланда поднял свой и остро взглянул на Пафнутьева.

     - Удачи тебе, Оськин, в неземных условиях! - и, не дожидаясь согласия Пафнутьева на столь своеобразный тост, Шаланда залпом выпил водку до дна. После этого опустил толстые свои пальцы в банку, нащупал там в соленом растворе огурец, вынул его и тут же сунул в рот, не обращая внимания на Пафнутьева, которому пришлось добывать себе закуску точно таким же способом.

     - Хорошие огурцы, - сказал Пафнутьев.

     - Можешь и рассолу выпить, - Шаланда невидяще смотрел в стену и яростно жевал похрустывающий огурец.

     - Так ты же вроде пальцы там помыл! - усмехнулся Пафнутьев.

     - Тогда не пей, - Шаланда равнодушно передернул плечами, взял банку и сделал несколько больших глотков, показывая безвредность напитка. - Как ты думаешь, Паша, меня выгонят?

     - За что?

     - Не уследил... Смертоубийство в собственном кабинете... Это тебе не хвост собачий, не ус моржовый!

     - Убийца задержан? - спросил Пафнутьев.

     - Ты же видел.

     - Спрашиваю - задержан?

     - С поличным! По горячим следам! - воскликнул Шаланда, и во взгляде его возникла слабая надежда на понимание.

     - Тогда все в порядке, - успокоил Пафнутьев. - Преступник задержан, орудие убийства изъято, труп увезли, кровь смыли. Ты чист, Шаланда, и можешь дальше исполнять свои служебные обязанности. Орден за заслуги перед Отечеством вряд ли получишь, но звезда на погоны тебе обеспечена. Твои действия отличались грамотностью, оперативностью, решительностью. И потом, в конце концов, во время схватки с убийцей ты рисковал 'собственной жизнью. На это не каждый способен. А ты подтвердил высокое профессиональное мастерство и личное мужество.

     - Ты же видел, Паша! - плачущим голосом проговорил Шаланда, растроганный пафнутьевским сочувствием. - Ты же все видел... Подтвердишь?

     - Заметано, - Пафнутьев похлопал осунувшегося за последние полчаса Шаланду по плечу.

     - Повторим? - Шаланда протянул руку к бутылке.

     - Чуть попозже, чуть попозже, - остановил его Пафнутьев. - А то, не дай Бог, я рухну на то самое место, куда упал несчастный Оськин.

     - Как знаешь, - обиделся Шаланда и спрятал бутылку в стол, со стуком захлопнув дверцу.

     - Пошли в кабинет, я задам тебе один вопрос, - сказал Пафнутьев, направляясь к двери.

     - А здесь не можешь?

     - Уголовное дело там осталось? Пошли, Шаланда, пока у тебя его не сперли прямо со стола.

     - Что ты хочешь узнать?

     - Оба трупа работали в фирме "Фокус"?

     - Ну? - Шаланда исподлобья взглянул на Пафнутьева, и в глазах его промелькнула настороженность.

     - У тебя есть данные об этой фирме?

     - Зачем они тебе?

     - Тебе известно, кто ее владелец, телефоны знаешь, адреса... Способ сокрытия доходов, налоговые хитрости... Ты же все это знаешь?

     - Ничего я не знаю! - резко ответил Шаланда, и Пафнутьев в ответ лишь удивленно вскинул брови. Если до этого выкрика Шаланды между ними было понимание и желание помочь друг другу, то последними словами Шаланда как бы отрекался от всего, ранее сказанного. - На фига мне знать что-то об этой фирме, если ее сотрудники не убийцы, а жертвы?

     - И тебе неважно, кого убили? - вкрадчиво спросил Пафнутьев.

     - Мне важно, кто убил.

     - Но зная, кого убили, ты можешь установить причину.

     - Это, Паша, уже твое дело. Устанавливай!

     - Пошли в кабинет, - настойчиво проговорил Пафнутьев. - Мне надоело в этой твоей забегаловке. Вилки бы завел, что ли! Так и будешь заставлять гостей пальцами огурцы из рассола вылавливать?

     - Будут тебе вилки, - проворчал Шаланда. - Все тебе будет, - он открыл дверь, выпустил Пафнутьева в коридор и повернул ключ в двери.

     Не успев сделать несколько шагов по коридору, они увидели идущую навстречу процессию. Впереди с двумя швабрами в руках шел бородатый доцент, а следом дежурный волок, подхватив под мышки, второго алкоголика. Лицо его было серовато-зеленым, руки-ноги безвольны и расслаблены.

     - Что с ним? - спросил Шаланда.

     - Вырубился, - пояснил дежурный. - Кровь увидел и по стенке на пол соскользнул. Кажется, немного в штаны наделал. Неприятно...

     - Кому?

     - Ему, - почему-то оправдываясь, пояснил дежурный.

     - А второй? - Шаланда спрашивал напористо, громко, пытаясь погасить в себе неуверенность и ужас от разыгравшейся в его кабинете трагедии.

     - Держится.

     - А дело сделали?

     - Да, кровь смыли. Мы с Петром. Эти ученые мужи чуть было сами не улеглись в лужи.

     - Наука, - с издевкой протянул Шаланда и, не оглядываясь, прошел в кабинет.

     Пол был влажный, но чистый. Плотно усевшись, Шаланда решительно вынул из стола папку уголовного дела, полистал ее, шумно переворачивая страницы, поднял глаза на севшего напротив Пафнутьева. - Так что тебя интересует?

     - "Фокус".

     - Телефоны, адреса, имена, банковские счета?

     - Примерно так.

     - Теперь послушай меня, Паша, - Шаланда сцепил пальцы и положил сдвоенный кулак на папку уголовного дела. - Когда к врачам попадает раненный, умирающий бандит, что они делают?

     - Лечат его, охламона, - улыбнулся Пафнутьев, сразу представив все, что скажет Шаланда, к какому выводу придет.

     - Правильно. Когда престарелый убийца, отсидевший десять или двадцать лет, входит в троллейбус, где все места заняты, ты что делаешь?

     - Я уступаю ему место.

     - Молодец. Когда ко мне обращается человек с сомнительной репутацией и просит защитить, сохранить жизнь, рассказывает об угрозах и преследованиях, я что делаю?

     - Ты бросаешься его спасать.

     - Паша, я просто обязан защитить этого человека.

     - У тебя, правда, это получилось не очень хорошо.

     - Да. Упущение. Не учел, что этот дряхлый преступник столь злобен и свиреп. Впервые в жизни увидел старца, который бросается на людей с ножом даже в кабинете начальника милиции. И ты тоже раньше не видел такого, Паша. Не пудри мне мозги и не говори, что ты все бы предусмотрел. Не надо! Все предусмотреть невозможно. Можешь мне поверить.

     - Верю, - кивнул Пафнутьев. - Но упрекнуть тебя можно.

     - В чем? - вскинулся Шаланда.

     - Ты допустил избиение подозреваемого со стороны потерпевшего. Если бы твой Оськин не трогал старика, тот бы не схватил со стола штык. А он его тронул. Ты же при этом спокойно оставался в своем кресле, полагая, что пара лишних зуботычин поможет тебе разговорить старика.

     - Так, - крякнул Шаланда. - Понял. Мнение твое уяснил.

     - Ни фига ты не уяснил. Я сказал все это только для того, чтобы ты не думал, что чист и ясен, как месяц в лунную ночь. Ты должен был ждать неожиданностей. И получил.

     - А ты уж и рад!

     - Возвращаемся к моим вопросам. Ты даешь сведения о "Фокусе"? Я не настаиваю, только спрашиваю.

     - Паша... Послушай меня... Это очень крутые ребята. Среди твоих клиентов таких еще не было. Прекрасно понимаю, что во всей это истории есть второе дно...

     - И третье тоже.

     - Может быть... Чувьюрова я задержал и спрятал за решетку только для того, чтобы его не пришили в том же подъезде. Но видишь, как получилось.

     - Так что "Фокус"?

     - О "Фокусе" я тебе ничего не скажу! Ни единого слова! - к удивлению Пафнутьева, Шаланда, произнеся эти суровые слова, приложил палец к губам, дав знак молчать. - Не твоего ума это дело! Позволь мне самому с ними разобраться! - Шаланда опять приложил палец к губам. Потом этим же пальцем показал на папку уголовного дела и многозначительно подмигнул, желая, видимо, дать понять, что там Пафнутъев найдет все необходимое.

     - Подожди меня здесь, - сказал Шаланда, направляясь к двери. Обернувшись, он опять указал на папку, оставленную на столе. И лишь после этого вышел, заперев дверь на ключ со стороны коридора.

     - Так, - крякнул Пафнутьев. - Крепко же эти оськины запугали бедного Шаланду, если он в собственном кабинете не решается говорить вслух, если он только в своей забегаловке осмеливается произнести что-то внятное.

     Пафнутьев подошел к столу, уселся в шаландинское кресло, вынул свой блокнот и раскрыл уголовное дело. Ему хватило десяти минут, чтобы выписать данные об Оськине, о его убитом приятеле, о старике - адреса, служебные и домашние телефоны, место работы. Все сведения были на первых страницах протоколов допросов, очных ставок, свидетельских показаний.

     Хорошую работу провел Шаланда, полную и добросовестную. Трусоват он всегда был, но обвинять его в этом Пафнутьев не торопился, неизвестно, какому давлению тот подвергся, как разговаривали с ним и чего требовали. Может, и в самом деле "жучок" установили с согласия хозяина кабинета, а то и без такового.

     Минут через десять ключ в двери повернулся, вошел сумрачный Шаланда, молча сунул папку уголовного дела в стол, потер ладонями не очень выбритые щеки и показал Пафнутьеву на дверь. Тот молча пожал Шаланде руку, крепко, сочувствующе и благодарно. Уже выходя, оглянулся и со значением потряс в воздухе кулаком.

     "Не дрейфь, дескать, МЫ им еще покажем!"

     Поддавшись его настроению и довольный, что ему удалось выпроводить настырного гостя, Шаланда в ответ тоже поднял над головой плотно сжатый кулак.

     Его жест означал несколько иное: "Держись, Паша! Можешь на меня надеяться!"

***

     Обыск заканчивался, но ничего интересного обнаружить не удалось. Квартира старика представляла собой настолько обычное нищенское жилище, что здесь, собственно, и искать-то было негде - все на виду, все открыто. Правда, в диван-кровати можно было что-то спрятать, но его нутро вскрывали уже дважды - когда Шаланда был здесь со своими ребятами и вот сейчас, все с тем же результатом.

     Худолей уныло переходил из прихожей в комнату, кухню, щелкал фотоаппаратом, но не потому, что увидел нечто любопытное, нашел, обнаружил, а просто для того, чтобы потом не упрекали за бездействие. И он покорно снимал кухню со старым холодильником, вешалку, встроенный шкаф, в котором на гвоздях висели старые пиджаки, фуфайка, замусоленная нейлоновая куртка, заношенное пальто с длинными, кажется, уже вечными вертикальными складками. Скорее из чувства добросовестности, чем из служебной надобности Худолей сфотографировал кухню, стараясь захватить и холодильник, и угол газовой плиты, и мойку, чтобы дать о помещении представление хотя и полное, но никому не нужное.

     Повинуясь какому-то внутреннему, не до конца осознанному порыву, Худолей заглянул в холодильник. Лампочка перегорела, внутри мерзлого железного ящика было сумрачно и пустынно. Покрытые плесенью сосиски, початая бутылка кефира, куски селедки в стеклянной банке, закрытой капроновой крышкой - это все, что он увидел. Была у Худолея слабая надежда, что найдется здесь и бутылка водки, но его ожидало жестокое разочарование. А глоточек холодной, пусть даже и не очень хорошей водки очень бы ему сейчас помог, просветлил бы его разум, прибавил сил и желания послужить на пользу правосудию.

     - Пусто? - услышал он за спиной голос Пафнутьева.

     - Кефир, Паша, только кефир, - Худолей понял, что Пафнутьев прекрасно знает его самочувствие, может быть, даже соболезнует, но помочь не может.

     - Это печально, - произнес Пафнутьев до обидного равнодушным голосом, видимо, тайные муки Худолея нисколько его не тронули. - Это печально, - повторил он, думая о чем-то своем.

     - Не в тех домах мы, Паша, обыски проводим, не в тех! - горько простонал Худолей, захлопывая дверцу холодильника.

     - А где надо проводить?

     - Помнишь, на прошлой неделе у одного хмыря оружие искали? Оружия, правда, не нашли, но холодильник, Паша, его холодильник до сих пор стоит у меня перед глазами как голубая мечта. И выпить там было, и закусить, и запить, и похмелиться, а хозяин-то какой хороший попался, какой хороший хозяин! Я сразу почувствовал к нему непреодолимое душевное расположение.

     - Чем же он тебе так понравился? - спросил Пафнутьев, заглядывая в кухонный шкафчик, в котором не было ничего, кроме нескольких тарелок и чашек с отбитыми ручками, надколотыми краями, стершимися рисунками - каждая вещь в квартире, каждая подробность выдавали жизнь бедную, непритязательную, если не сказать полуголодную.

     - Умом он мне понравился, - ответил Худолей, чуть повысив голос.Проницательностью. Высокими человеческими качествами, которые никому бы из нас не помешали в этой трудной жизни, полной тягот и невзгод! Да, Паша, да!

     - Красиво говоришь! - восхитился Пафнутьев.

     - Ведь он тогда сразу догадался, зачем я фотографирую внутренности его холодильника, Паша, сразу! Я не успел щелкнуть ни единого раза, а уж все, что требовалось, стояло на столе! Налитое, нарезанное, обильно поданное! В этом, Паша, проявился не только финансовый достаток, но и настоящая душевная щедрость!

     - Хороший был человек, - вздохнул Пафнутьев. - Почему был?

     - Взорвался вчера вместе со своей машиной.

     - Сам или...

     - Конечно, помогли.

     - И тебе сразу все стало ясно? - тонким от внутреннего волнения голосом спросил Худолей. - И не осталось ни единого вопроса? Никаких сомнений и колебаний? - продолжал наворачивать обличения Худолей, явно намекая на поверхностность Пафнутъева, на его пренебрежение к истине.

     - Не понял, к чему ты клонишь?

     - Как к чему? У него надо срочно провести повторный обыск! Мы наверняка что-то упустили! Не может такого быть, чтобы человек взорвался вместе с машиной, а у него дома не осталось никаких следов! Мой многолетний опыт старого сыщика подсказывает мне, что...

     - Все понял, - перебил Пафнутьев. - Опыт подсказывает тебе, в его холодильнике еще много чего осталось. Примерно, этак обысков на пять-семь, а?

     - Как ты можешь, Паша, так думать обо мне, о старом твоем и самом верном соратнике? - плачущим голосом спросил Худолей. - Ты не поверишь, у меня руки дрожат от нетерпения, когда мы идем с тобой на дело!

     - Почему же, охотно верю! рассмеялся Пафнутьев. - У тебя руки дрожат задолго до того, как мы идем на дело! Я даже знаю причину этой дрожи. Сказать?

     - Горько, как горько к концу жизни встретить такое вот непонимание, такое оскорбительное пренебрежение! - разновеликими своими шагами Худолей отошел к окну и ссутулился там, не оборачиваясь, чтобы не видели люди его лицо, лицо человека, потрясенного равнодушием и черствостью ближних.

     - Не переживай, - Пафнутьев положил руку на сухонькое плечо эксперта.Сегодня же исправлюсь.

     - Да? - живо обернулся Худолей. - Сегодня же?! - его глаза радостно сверкнули, в них вспыхнули огонь жизни, готовность все перевернуть вверх дном, но найти хоть что-нибудь такое, что порадовало бы любезного гражданина начальника и позволило бы ему, талантливому и неутомимому работнику правосудия, разоблачить страшные преступления, которые...

     Ну, и так далее.

     Андрей в это время, не торопясь, перебирал содержимое книжного шкафа.

     Собственно, его-то и книжным можно назвать лишь условно, поскольку из нескольких полок лишь одна оказалась занятой книгами - все они были изданы лет двадцать, тридцать назад, все о войне, в которой, судя по коробке с орденами и медалями, хозяин квартиры Чувьюров Сергей Степанович принимал активное участие от подмосковных до берлинских схваток. Среди книг была засунута картонная папка, тоже сработанная, видимо, не менее тридцати лет назад, когда жизнь и у старика, и в стране была повеселее, а здоровье позволяло зарабатывать чуть больше, чем требовалось на хлеб, и он мог купить дешевенький фотоаппарат и снимать домочадцев, когда еще были у него эти самые домочадцы. Теперь же, судя по содержимому кухонных шкафчиков, встроенного шкафа, старик жил один, или, лучше сказать, доживал один.

     Раскрыв папку, Андрей присел на диван и принялся перекладывать снимки, внимательно всматриваясь в каждый из них. Ничего особенного они не представляли. Чувьюров, как фотограф, не достиг вершин мастерства, и все снимки хотя и были достаточно большими, размером в школьную тетрадь, выглядели сероватыми, нерезкими, с обломанными, надорванными краями.

     И вдруг Андрей наткнулся на снимок, который явно отличался от прочих, он был новее, с четкими фигурно обрезанными краями, а изображена на нем была девушка или, скорее, молодая женщина. Снимок сделали, похоже, в каком-то ателье. Так и есть, перевернув фотографию, Андрей увидел фиолетовый! штамп - телефон и адрес ателье. Глядишь, кто-то обратит внимание, кому-то понравится, и он тоже придет сфотографироваться. Но больше всего зацепил Андрея взгляд женщины - уж больно он был какой-то подавленный, хотя сама она выглядела достаточно броско - подсвеченные волосы, правильные черты лица, тоже вырисованные грамотно установленным светом. Да, снимал человек с профессиональной хваткой.

     И еще одно обращало внимание: грудь у женщины была обнажена гораздо смелее, чем это обычно бывает на подобных фотографиях. "И очень неплохая, между прочим, грудь", - подумал Андрей. Сам того не замечая, он тянулся к таким вот женщинам - с некоторым нервным надломом. А здесь это просто невозможно было не заметить. Кто она старику? Родственница? Знакомая? Соседка? Дочь? Подруга дочери?

     - Какая красавица! - сказал Пафнутьев, беря снимок в руки. - Крутая. Можно даже сказать, отчаянная. Где взял?

     - В этой папке. Там на обороте адрес ателье и телефон.

     - Хочешь заняться? - спросил Пафнутьев, возвращая снимок.

     - А надо ли?

     - Конечно! - усмехнулся Пафнутьев. - Такая женщина! Украшение любого уголовного дела, - но тут же спохватился, увидев, как замкнулось лицо Андрея.Сможешь раскрутить?

     - Ателье найду, наверняка и фотограф ее запомнил... А если нет...

     Что-нибудь придумаю. Негативы у них хранятся достаточно долго.

     - Можно и у старика спросить.

     - Если заговорит.

     - Куда он денется, конечно, заговорит. Шаланда не с того конца начал. Он ведь уличал его, а тут другая история... У меня такое ощущение, что он из категории народных мстителей. Их с каждым годом становится все больше...

     Объединяться им пора и начинать широкомасштабные военные действия по освобождению занятой врагом территории. Мужики они отчаянные, опыт есть, терять нечего. Справятся. А?

     И только сейчас Пафнутьев обратил внимание на тишину, наступившую в квартире. Обычно Худолей достаточно шумно исполнял свои служебные обязанности, всегда находя повод чем-то восхититься, возмутиться или на что-то обидеться.

     Воодушевленный обещанием Пафнутьева сегодня же исправиться и восполнить Худолею все, чего ему не хватало для жизни и счастья, а в этот день ему не хватало пары глоточков водки, так вот, подстегнутый обещанием Пафнутьева, он с удвоенной бдительностью принялся осматривать все, что уже осмотрел не один раз. Едва Пафнутьев ушел в комнату, как Худолей опять распахнул холодильник, словно подтолкнула его к этому какая-то сатанинская сила. И снова, в который раз, он сфотографировал початую бутылку кефира, стеклянную банку с кусками нарезанной селедки, подвядшие сосиски, создав еще один натюрморт, который вряд ли когда-нибудь ляжет в том уголовного дела по причине полнейшей своей ненужности.

     Закончив с этим делом, Худолей распахнул дверцу морозильника. Но и тут его ожидало разочарование. Сначала он вынул завернутую в газету высохшую тараньку, которая, похоже, не один год ожидала, пока у старика появятся деньги на бутылку пива. Тем не менее, он сфотографировал и недожеванную рыбешку. В глубине морозильника остался еще один сверток. Худолей, не задумываясь, выволок наружу и его.

     Развернув сверток, он онемел, зажал рот обеими своими красноватыми полупрозрачными ладошками, чтобы готовый сорваться крик не получился слишком уж кошмарным. В газету была завернута высохшая человеческая рука. По всему было видно, что от туловища ее отделили не скальпелем, руку просто отрубили топором.

     Но больше всего Худолея потрясло не это - пальцы мертвой руки были свернуты в кукиш, смотревший прямо ему в глаза.

     Прошло не менее минуты, прежде чем Худолей смог оторвать руки ото рта, и тогда небольшую однокомнатную квартиру огласил его тонкий, истошный вопль, на который тут же прибежали Пафнутьев и Андрей, готовые спасать эксперта от неведомой опасности. Но и они замерли в дверях, уставившись на ссохшийся мертвый кукиш, лежавший на полу в комке старой газеты, - Ни фига себе, - прошептал потрясенный Пафнутьев и обессиленно опустился на кухонный табурет.

* * * Фотоателье располагалось на первом этаже длинного дома, который все в округе называли не иначе, как "крейсер". Весь его первый этаж занимали всевозможные маленькие магазинчики, аптека, часовая мастерская, винно-водочный отдел, пошивочная, где можно было укоротить или удлинить штаны, наложить латку на шапку или заменить стершийся зад на старой шубе. Среди всего этого разнообразия втиснулось и фотоателье с витриной, где были выставлены изделия, которые выполнялись в его красноватых сумерках при свете фотофонаря - снимки для документов, свадебные фотографии, портреты на керамических плитках для могил.

     Протиснувшись сквозь тесный коридорчик, Андрей оказался перед прилавком, за которым сидела Девчушка с невероятно пышной прической - во все стороны от ее головки торчали мелко-мелко завитые волосы откровенно рыжего цвета. В ее задачу входило оформление заказов. Тут же висело кривоватое зеркало, в котором можно было увидеть себя во весь рост и попытаться срочно исправить недостатки, допущенные природой и родителями.

     - Слушаю, - сказала девчушка, не отрывая взгляда от толстой амбарной книги с данными о заказчиках.

     - Ваша работа? - Андрей положил на прилавок фотографию, найденную при обыске у старика.

     Не взглянув на портрет, девчушка перевернула снимок и, увидев фиолетовый штамп, равнодушно отодвинула фотографию подальше от себя.

     - Наша... А что?

     - Кто это?

     - Понятия не имею.

     - Где мастер?

     - Николай Иванович! - громко крикнула девчушка куда-то в темное пространство ателье. - К вам из милиции!

     - С чего ты решила, что я из милиции? - спросил Андрей, невольно оробев от такой потрясающей проницательности.

     - Да ладно тебе! - махнула рукой девчушка и скривилась с этакой милой вульгаринкой. - Не надо мне мозги пудрить. Понял? - наконец-то она подняла голову и взглянула на Андрея.

     - Я бы тебе другое место напудрил, - проговорил тот с досадой. - С помощью хорошего ремня.

     - Другим будешь пудрить! - девчушка явно нарывалась на знакомство.

     Откинув черное покрывало, из лаборатории вышел мастер - с тяжелым лицом, потный от духоты где-то там, в маленькой комнатушке без окна. На мастере был серый халат с выжженными растворами пятнами, в руке он держал мокрый отпечаток, с которого падали капли воды. Он подошел к окну и, внимательно рассмотрев снимок, снова унес его за черную ширму. И лишь через несколько минут, когда он появился снова, взгляд его остановился на Андрее.

     - Ну? - спросил он и устало опустился на стул. - Чего случилось в жизни?

     Андрей протянул ему снимок. И мастер тоже, как и девчушка, прежде всего взглянул на обратную сторону снимка. Узнав свой штамп, всмотрелся в портрет.

     - А, - протянул он. - Помню. Так что случилось?

     - Ничего, - Андрей как можно равнодушнее пожал плечами. - Найти надо эту красавицу.

     - Зачем?

     - Познакомиться хочу.

     - Не надо с ней знакомиться.

     - Почему?

     - Не советую. Могу я тебе посоветовать? Могу. Вот и советую. Открытым текстом говорю - не надо. Хлопотно тебе будет с ней. Чревато. Может быть, даже опасно.

     - Спасибо, конечно... Но совета принять не могу.

     - Обязанности не позволяют?

     - Вроде того.

     - Ладно, зовут ее Надя. Это все, что я знаю. Мне пришлось несколько раз переснимать... Сам видишь, в таком жанре я не работаю. Так что справился я с заданием не с первого раза. То грудь недостаточно видна, то недостаточно хороша, то...

     - А было именно задание? - уточнил Андрей.

     - Да, - усталый мужчина вытер ладонью пот со лба и твердо посмотрел на Андрея.

     - Чье?

     - Ха! - мастер покачал головой.

     - У вас ведь заказы регистрируются?

     - Не все.

     - Почему?

     - Коммерческая тайна.

     - Ну, а все-таки?

     - Господи... Молодой человек, зачем нам говорить о таких вещах? Все вы знаете и без меня... Самая простая причина - чтобы уменьшить налоги, утаить хотя бы часть доходов... Потому что, если я не буду этого делать, то заведение мне придется закрыть с завтрашнего утра. Меня постигнет полное и окончательное разорение.

     - Есть и другие причины?

     - Конечно, - мастер вынул из нагрудного кармана мятую пачку сигарет, выловил одну, сунул в рот, протянул Андрею, но тот отрицательно покачал головой. - И правильно, - сказал мастер, - Одобряю. А что касается причин... Не все хотят оставлять о себе какие-то сведения, адреса, телефоны... Я и не настаиваю.

     - Мне необходимо ее найти, - Андрей положил руку на снимок, найденный при обыске у старика Чувьюрова.

     - Они у меня даже негативы изъяли, - сказал мастер.

     - Кто?

     - Заказчики.

     - Выходит, она не сама к вам пришла, а был заказ некоей фирмы или отдельного человека?

     - Оплата пришла по перечислению, - неожиданно влезла в разговор кудрявая девчушка из-за прилавка. Она, похоже, чувствовала себя уязвленной - разговор проходил без нее, ею как бы пренебрегли, вот она и решила напомнить о себе.

     - У вас и такое бывает? - удивился Андрей. - Обычно за фотографии расплачиваются наличными, разве нет?

     - Когда заказчиком выступает частное лицо, то наличными. Если же заказ делает организация, фирма... Мы не возражаем против перечислений. А им это гораздо проще.

     - И часто такое случается?

     - Чрезвычайно редко. Школа может заказать альбом для выпускников, завод - по случаю какого-нибудь своего юбилея, - фотограф был несколько растерян неуместным вмешательством рыженькой приемщицы. Но вскоре оправился, и к нему вернулась обычная его устало-безразличная манера разговора. - Если у вас больше вопросов нет, - фотограф поднялся, снова всмотрелся в мокрый отпечаток и уже хотел было скрыться за черной шторой, но Андрей остановил его.

     - Простите, - сказал он торопливо, пока фотограф не успел скрыться. - Если, как вы говорите, подобные заказы случаются чрезвычайно редко... - он говорил медленно, подбирая слова, понимая, что каждое его неосторожное слово может попросту оборвать разговор. - А на этом снимке не завод, не школа, здесь полуголая красавица... То вы наверняка запомнили, кто же захотел иметь такие снимки, какая-такая организация пожелала украсить стены подобными произведениями...

     - Не могу припомнить...

     - Господи, Николай Иванович! - опять влезла в разговор приемщица из-за прилавка. - "Фокус" оплатил нам эти снимки, вы что, забыли? Два месяца тянули, пока я сама к ним не пошла! Такие жмоты! Ужас! - от охватившего ее гнева девушка резко отвернулась - есть такая манера у девушек, которые считают себя красивыми и во всем правыми. Сказав что-либо, они тут же отворачиваются, давая понять, что нет у них никаких сил разговаривать с такими бестолковыми собеседниками, обсуждать эту тему, объяснять очевидное.

     - Да? - переспросил фотограф, и лицо его на какое-то мгновение окаменело.Может быть, не знаю... Мое дело - фокус навести. А кто платит, - он развел руками, - так ли уж это важно, - и поспешил нырнуть за черную занавеску.

     Психологом стал Андрей в последнее время, чертовски проницательным психологом - по одному только движению сероватой, размокшей в растворах ладони фотографа, которой он бросил за собой шторку, понял, что тот находится в крайней степени раздражения. Не понравился ему Андрей со своими вопросами и поведение глуповатой подчиненной, которая сует свой конопатый нос во все щели, тоже не понравилось.

     - Чего это он? - спросил Андрей у девушки, кивнув в сторону дернувшейся занавески. В голосе его прозвучали чисто пафнутьевские простоватые нотки, в которых можно было уловить и наивное удивление, и сочувствие девушке, которой приходится работать с таким грубым человеком, и раскаяние в собственной настырности, если таковая будет ею замечена и осуждена.

     - А! - и девушка пренебрежительно махнула ручкой. - Старость не радость! - она шало сверкнула подведенными глазками.

     Простые вроде бы, непроизвольно сорвавшиеся слова с ее почти детских, неумело, но ярко накрашенных уст, но все понял Андрей и даже устыдился. Почти открыто сказала ему девушка, что уж он-то, Андрей, никак не стар, он молод и нравится ей, не то что прокисший в этих проявителях и закрепителях склеротик, который не помнит даже того, что с ним случилось вчера.

     - А то я уж подумал, может, сказал чего не того, - растерянно пробормотал Андрей и опять слукавил, понимая, что колется приемщица, на глазах раскалывается.

     Девушка поманила Андрея пальцем, подзывая его поближе, а когда он приблизился, прошептала на ухо:

     - Чем-то припугнули его эти "фокусники". Он в штаны и наделал.

     - Может, заплатили маловато? - тоже вполголоса предположил Андрей.

     - И это тоже, - заговорщицки кивнула девушка и в этот свой кивок сумела вложить даже восторженность проницательностью Андрея, дескать, уж мы-то с тобой прекрасно понимаем, в чем тут дело.

     - Валентина! - раздался из глубин лаборатории нарочито требовательный голос фотографа. - Иди сюда!

     - Сейчас такое начнется, - сказала она Андрею на ухо и уже громко крикнула:

     - Иду!

     - Пока! - Андрей от двери махнул рукой, но Валя и здесь сумела пойти дальше - послала воздушный поцелуй. И уже когда он хотел выйти, настигла его с ручкой и клочком фотобумаги.

     - Запиши свой телефон! Мой у тебя же на фотке. Если чего узнаю про красотку - позвоню.

     - Тоже верно, - согласился Андрей и быстро нацарапал на полоске бумаги домашний телефон. И приписал внизу имя.

     - Андрей! - восторженно прошептала Валя. - Ой, до чего мне нравится это имя! Балдею! Представляешь? От одного имени балдею!

     - У тебя тоже имя ничего, - улыбнулся Андрей.

     - Нравится?!

     - Балдею!

     - Жди! Позвоню! Сдохнуть мне на этом месте, позвоню! - и, озорно подмигнув чуть ли не половиной лица, девушка скрылась за черной занавеской.

***

     Направляясь в морг, Пафнутьев и так, и этак прикидывал события, происшедшие в последние несколько дней. Он оказался втянутым в них так быстро и необратимо, что не успел даже спохватиться, оглянуться по сторонам.

     Убийство в кабинете начальника милиции... Такого действительно еще не было. Какую нужно иметь ярость в душе, злобу, ненависть, чтобы, не заботясь о собственной судьбе, заколоть человека, который наверняка втрое крупнее старика, втрое моложе. Эти удары за спину, наискосок, чуть вверх оказались столь убийственно точными, что громадный, полный сил детина рухнул на пол и умер в течение нескольких минут. Да, конечно, штык был довольно длинным, и хотя сантиметров десять пришлось на рукоять, все равно в нем оставалось не менее тридцати сантиметров. А если учесть ту остроту, до которой он был доведен, то от Чувьюрова много сил и не требовалось. В рыхловатое тело Оськина штык входил почти без сопротивления.

     Но и это не все, далеко не все... Дело идет к тому, что первого парня тоже заколол старик. Что могло его заставить? Жил себе и жил, кефир хлебал, но праздникам плавники тараньки сосал, орденами любовался... Вот и все. Больше ничего по результатам обыска о старике сказать было невозможно.

     Теперь эта кошмарная находка в холодильнике... Может, он людоед?

     Но где остальные части тела?

     Съел?

     А почему пальцы свернуты в кукиш?  Это что, такие забавы нынче пошли?

     Может, он и первого парня заколол, чтобы обеспечить себе пропитание на весну, а учитывая, что тот оказался при теле, да с жирком, старику на все лето его хватило бы при скромном расходовании...

     Если все это так, то тогда понятно, почему он заколол парня в собственном подъезде - старик попросту не смог бы притащить его с улицы, силенок бы не хватило. Атак - дверь рядом. Но почему все-таки не затащил? Кто-то помешал? Ну да, Оськин и помешал. В первом случае старик успел скрыться, но, когда вышел на второго парня, удача ему изменила.

     А рука? Как понимать руку в холодильнике?

     От нищеты и беспросветности сейчас многие умом трогаются, людоедов отлавливают по всей стране едва ли не каждый день - то детишек кушают, то девиц забивают, то собутыльников на закуску зазывают... Говорят, счастливые времена настали, свобода слова наступила, теперь каждый может о ком угодно самое разное произнесть... Теперь уж никого за крамольные мысли и безнравственные желания не посадишь, да и надобности нет, все мысли, самые дикие, дозволены, все желания, самые злобные и продажные, законны... В этом нас убеждают с утра до вечера все телевизионные дивы... Ладно, разберемся с дивами. Нам бы только людоедов маленько отловить.

     Шагая по лужам, Пафнутьев некоторые слова проговаривал вслух, прохожие оглядывались на него с улыбкой, повело, дескать, мужика. А Пафнутьев никого не замечал, он перепрыгивал через ручьи, когда успевал их заметить, а если запаздывал, то шагал прямо по сверкающим солнечным бликам, сунув руки в карманы куртки, натянув клетчатую кепку на брови, снова и снова прокручивая в уме все те сведения, которые удалось ему получить за последние два дня.

     Единственный просвет, который удалось высмотреть Пафнутьеву, был связан с фирмой "Фокус" - оба убитых парня были сотрудниками этой фирмы, и опять же "Фокус" оставил свои следы в квартире Чувьюрова, да фотография красотки, слишком легкомысленная для домашнего снимка, каким-то образом оказалась в семейном альбоме.

     Ничего, успокоил себя Пафнутьев, заговорит Чувьюров, никуда не денется.

     Пройдет шок, он успокоится, не надо только слишком уж давить на него, торопить, требовать показаний полных и чистосердечных. "Завтра же с утра возьмусь за старика", - решил Пафнутьев и рванул на себя тяжелую низкую дверь морга.

     Патологоанатом, или, как его называли проще, эксперт, был на месте и встретил его обычным своим взглядом - громадные белесо-голубого цвета глаза, увеличенные до кошмарных размеров толстыми стеклами очков, смотрели не то осуждающе, не то изучающе - будто видел не живого человека, а труп на каменном своем столе.

     - Здравствуйте, - сказал Пафнутьев гораздо громче, чем требовалось, чтобы хоть самим голосом разрушить мертвенную тишину помещения и как-то расшевелить этого маленького человека с печальными глазами и пересохшими от частого мытья руками.

     - Здравствуйте, - ответил тот и почтительно склонил голову.

     - Я не слишком рано пришел? - произнес Пафнутьев дежурные слова, но уже потише, поняв, что криками он здесь никого не расшевелит и не поднимет.

     - В самый раз, - ответил эксперт. - Знаете, у меня для вас хорошая новость.

     - Боже! - вскричал Пафнутьев. - Хорошая новость из морга? Мне страшно.

     - Обнаружилась вполне определенная вещь, - впервые в глазах эксперта Пафнутьев увидел искорки радости, будто тот действительно хотел сообщить нечто забавное.

     - Говорите же, - простонал Пафнутьев.

     - Оказывается, руку, которую вы мне принесли, отделили от туловища, когда человек был уже мертв.

     - Думаете, это хорошо? - осторожно спросил Пафнутьев, боясь обидеть этого странного человечка.

     - Конечно! Представьте себе, что руку отрубили бы у живого.

     - В самом деле, - согласился Пафнутьев. - Скажите, это совершенно точно, что руку именно отрубили, а не отделили скальпелем, что проделали это с мертвецом, а не с живым человеком, что...

     - Остановитесь, пожалуйста, а то я забываю ваши вопросы. Да, можно сказать вполне определенно, что рука отрублена. Топор ли это, или что-то другое, но оборванные мягкие части тела, сосуды... Все это позволяет мне сделать достаточно уверенное предположение.

     - И когда это произошло?

     - Сие есть тайна великая. Непознаваемая.

     - И даже предположить нельзя?

     - Предполагать можно все что угодно, но ведь вам нужны даты, цифры, имена... Дело в том, что после отделения от туловища рука хранилась несколько небрежно, в неприспособленных для этого условиях.

     - В холодильнике лежала. В морозильном отделении.

     - В таком случае, холодильник был не очень хорош.

     - Да, холодильник следовало давно выбросить.

     - Должен вам заметить, что нынешние холодильные установки, в том числе и импортного производства, внешне могут выглядеть довольно привлекательно, но с другой стороны...

     - Простите, а можно что-нибудь сказать о хозяине этой руки, если можно так выразиться?

     - Хозяином ее был мужчина. Он не чурался физического труда ни в молодые годы, ни в более старшем возрасте...  - А сколько ему было лет?

     - Сие есть тайна великая.

     - Да, я знаю, тайна сия непознаваема! - Пафнутьев начал раздражаться, но все-таки держал себя в руках и ему воздалось, потому что эксперт вдруг произнес и нечто существенное.

     - Согласен с вами, уважаемый Павел Николаевич, - эксперт так проникновенно посмотрел на Пафнутьева, что тот устыдился своей короткой вспышки, - Есть одно обстоятельство, которое позволяет если и не установить точный возраст хозяина руки, то достаточно обоснованно об этом судить, - глаза эксперта колыхнулись за стеклами очков, как две медузы в аквариуме.

     - Вам удалось...

     - Удалось, - кивнул человечек. - Видите ли, мне пришла в голову удивительная мысль... Я просветил эту руку на рентгеновской установке. Вы ни за что не угадаете, что я увидел на экране! Я был потрясен!

     - Что-то таинственное? - слабым голосом спросил Пафнутьев.

     Не отвечая, медэксперт полез в свой стол, вынул небольшой бумажный пакетик и осторожно, боясь дохнуть на него, развернул и короткими движениями руки придвинул к Пафнутьеву. Заглянув в пакетик Пафнутьев увидел что-то маленькое, черное, продолговатое, неопределенной ломанной формы.

     - Что это? - спросил он.

     - Осколок.

     - Не понял, какой осколок?

     - Это осколок времен Великой Отечественной войны, которая закончилась полным и сокрушительным разгромом фашистской Германии в тысяча девятьсот сорок пятом году. Тогда наши доблестные войска взяли Берлин и заставили агрессора подписать акт безоговорочной капитуляции.

     Все это эксперт произнес негромко, но торжественно, а при последних словах даже встал, словно говорить о такой войне сидя было кощунством. Подчиняясь его волнению, поднялся и Пафнутьев и невольно склонил голову.

     - Садитесь, - скорбно сказал эксперт и первым опустился на свое место.Правда, несколько лет назад нашелся предатель, враг нашего народа, которому удалось свести на нет эту великую победу...

     - А не мог ли этот осколок попасть в руку позже? - спросил Пафнутьев, боясь оскорбить чувства этого человека.

     - Характер шрама позволяет утверждать, что ранение получено все-таки в сороковые годы. Шрам был почти незаметен, он зарос за полвека. Этот человек был ветераном второй мировой войны.

     - Так, - протянул Пафнутьев. - Значит, ему было где-то около семидесяти?

     - Если мне позволительно предположить, то я бы еще пяток лет добавил.

     Семьдесят пять.

     - Так, - снова протянул Пафнутьев. Его подозрения о том, что этот человек был съеден, пошатнулись. Вряд ли Чувьюров, который на глазах у кучи народа заколол амбала из "Фокуса", стал бы на пропитание заготавливать такого старца.

     - Напрашивается еще одно предположение, если позволите, - эксперт несмело заглянул в глаза Пафнутьеву.

     - Слушаю вас внимательно.

     - В руке, в предплечье, остался еще один осколок, поменьше этого.

     - И что же следует?

     - Если вам удастся найти оставшееся тело, то появляется надежда установить родственность руки и других частей. Не только по анализам, которые не всегда убедительны и достоверны, а по осколкам. Дело в том, что этот человек попал в действие разрыва снаряда или гранаты, которые разлетаются чрезвычайно маленькими осколками. И в его теле наверняка остались такие осколки. И еще...

     Между большим и указательным пальцами просматриваются очертания небольшого якорька... Вполне возможно, хозяин этой руки имел отношение к флоту.

     - Так, - опять крякнул Пафнутьев.

     - Уважаемый Павел Николаевич, у меня к вам просьба, если позволите...

     - Конечно! - воскликнул Пафнутьев, - Я буду рад выполнить любую вашу просьбу!

     - Когда что-либо выясните о судьбе этого человека, о его личности... Не сочтите за труд, сообщите мне хотя бы по телефону... Если, разумеется, это вас не слишком затруднит, - глаза эксперта за толстыми стеклами колыхнулись и замерли, уставившись на Пафнутьева.

     - Договорились. Я сделаю это обязательно. Сразу, как только что-нибудь станет известно.

     - Благодарю вас. Искренне вас благодарю.

     - Тогда я напоследок тоже задам один вопрос, - Пафнутьев помолчал, - Пальцы руки были свернуты в кукиш... Что бы это могло означать?

     - Сие есть тайна великая и непознаваемая, - скорбно произнес эксперт, и после этих его слов Пафнутьев заторопился уходить. - Буду ждать вашего звонка.

     - И вы его дождетесь! - заверил Пафнутьев, уже сбежав по ступенькам крыльца.

     - Такие вещи нельзя оставлять безнаказанными.

     - Полностью с вами согласен!

     Перепрыгнув через лужу, Пафнутьев тут же попал еще в одну, но это его даже не огорчило. Сведения, которые он получил, показались ему обнадеживающими, Что-то впереди забрезжило, появился какой-то просвет, пока еще сумрачный и непонятный, но он уже был. Пафнутьев и самому себе не смог бы объяснить, откуда у него появилась уверенность в успехе. Может быть, странная просьба эксперта так повлияла на него, может быть, тот неожиданный порыв, когда, казалось бы, омертвевший среди бесконечного потока вскрытых, развороченных трупов человек вдруг встал при упоминании о прошедшей войне. Может быть, может быть...

***

     Вернувшись в прокуратуру, Пафнутьев молча и тяжело прошествовал по коридору в свой кабинет и плотно закрыл за собой дверь. И все сотрудники поняли - к начальнику следственного управления сейчас заходить не надо. По-разному может закончиться такой визит, но вряд ли итог будет хорошим, желанным.

     Бросив куртку на диван, запустив вслед за ней кепку, Пафнутьев прошел к столу и основательно уселся, нависнув над полированной поверхностью. Но раздумья его оказались куда короче, чем он сам предполагал. Уже через десять минут Пафнутьев поднял трубку и несколькими звонками включил в работу все службы, которые только мог - Шаланду, налоговое управление, Андрея, Худолея, двух оперативников. Задание всем было дано одно - выяснить все, что касается фирмы "Фокус".

     И каждый раз, с кем бы ни говорил, Пафнутьев повторял с небольшими отклонениями одни и те же слова:

     - Все! Ты понимаешь? Абсолютно все. Слухи, сплетни, домыслы, факты, имена, даты, жены и любовницы, дети и родители, города и веси! Номера и марки машин, телефоны, факсы, пейджеры-шмейджеры! Кредиторы и должники! Банковские счета!

     Куда кто ездил, когда и сколько отсутствовал! Повторяю - все!

     Положив разогревшуюся трубку, Пафнутьев некоторое время сидел, молча прикидывая - всех ли задействовал, не упустил ли кого. И вспомнил-таки еще одного человека, его он не мог не вспомнить. И тут же набрал еще один номер телефона.

     - Пафнутьев беспокоит!

     - Это прекрасно! - ответил знакомый голос. - Всегда рад слышать тебя, Паша, всегда рад видеть! Более того, готов наполнить твою рюмку! И чует мое сердце - очень скоро, может быть, даже сегодня мне представится такая возможность. А, Паша?

     - Представится, - добродушно проворчал Пафнутьев. - Все тебе представится.

     - Сегодня?! - захлебнулся от счастья Халан-довский.

     - Только сегодня!

     - Паша... С этой вот самой секунды жизнь моя обрела смысл. Кончилось прозябание, кончилось существование, мыканье и смыканье! Я снова почувствовал себя нужным человечеству! Я снова молод и влюблен!

     - Как, опять?

     - Паша... Не обижай меня в эти святые минуты! Я ни в кого не влюблен, никто не потревожил покой моего сердца, я о другом... Общее состояние моего организма - влюбленное! И я, кажется, ко многому готов.

     - Вот это уже хорошо, вот это уже по делу! - подхватил Пафнутьев, поймав Халандовского на первых же неосторожных словах. - Именно это от тебя и потребуется.

     - Паша, мне страшно... Это не очень круто?

     - Для тебя? Аркаша, для тебя есть что-либо слишком крутое?

     - Есть, но когда я с тобой, Паша...

     - Мы вместе, Аркаша! Мы опять вместе!

     - И что... Опять разворачиваем знамена? - спросил Халандовский, и в голосе его прозвучала тревога.

     - Да! - закричал Пафнутьев в трубку. - Разворачивай знамена, Аркаша! И не только!

     - А еще что?

     - И шашки вон!

     - Паша, - осторожно проговорил Халандовский. - А не хочешь мне сказать, о чем мы с тобой будем говорить при нашей дружеской встрече?

     - О жизни, Аркаша. О чем же еще?

     - Я жду тебя, Паша. Приходи.

     - Буду, - сказал Пафнугьев и положил трубку.

     Недолгий разговор с Халандовским придал сил Пафнутьеву, ушли угнетенность, подавленность, он распрямился за столом, в окно посмотрел ясно и твердо, ощутив готовность действовать. Неопределенность, разорванность всего, что он знал о Чувьюрове, о событиях, связанных с ним, уже не давили его. Казалось бы, он не узнал ничего нового, но Пафнутьев явственно почувствовал идущую откуда-то изнутри теплую волну уверенности. Скоро должны пойти первые телефонные звонки, и с каждым звонком он будет узнавать о "Фокусе" все больше и больше.

     Но первым оказался не звонок, первым пришел Худолей.

     Осторожно приоткрыв дверь, он просунул в щель свою тощую, измятую жизнью и пороками мордочку и в скорбном молчании смотрел на Пафнутьева до тех пор, пока тот не поднял голову и не увидел его.

     - Входи! - сказал Пафнутьев.

     Худолей приблизился к столу, оставляя на полу за собой редкие капли влаги - с мокрых еще снимков падала вода.

     - Извини, Паша, я тут нагадил у тебя, - извиняюще пробормотал эксперт. - Я больше не буду.

     - Что там у тебя?

     - Снимки, Паша... Очень хорошие получились снимки... Вообще-то в приличных конторах за такую срочную и качественную работу платят премиальные...

     - И что?

     - Я не намекаю, я понимаю, где работаю. Надеяться здесь на что-то не приходится...

     - Почему же? Надейся!

     - Я действительно могу надеяться? - в глазах Худолея сверкнула робкая искорка зарождающейся жизни.

     - Можешь.

     - Господи! - Худолей подкатил глаза к потолку. - Как хорошо жить на свете, когда тебя окружают добрые, нравственные, отзывчивые люди, всегда готовые придти на помощь в трудную минуту, когда тебе тошно, свет не мил, а в душе адский огонь, который жжет и испепеляет все, что осталось в тебе чистого и трепетного...

     - Снимки на стол! - приказал Пафнутьев, понимая, что только такие вот команды, не допускающие никаких других толкований, могут сейчас подействовать на Худолея. И действительно, он тут же четко и быстро разложил на столе несколько довольно прилично сделанных снимков. - Что это? - спросил Пафнутьев.

     - Это, Паша, фирма "Фокус"... Вот их главное здание...

     - Особняк в три этажа?!

     - Да, Паша, да... Они его отремонтировали, обязались сохранять как памятник архитектуры прошлого века... Украсили кованными решетками, внутри восстановили мраморные камины, на двери навесили бронзовые ручки с львиными мордами...

     - Ни фига себе!

     - А это машины перед их подъездом... Обрати внимание, Паша, на эти машины...

     - Уже обратил.

     - Ни единого "жигуленка". Некоторые я вообще никогда раньше не видел.

     Сплошные "роллс-мерсы". Или "мерс-ройсы", как скажешь.

     - А это что за хмыри? - показал Пафнутьев на нескольких амбалов, которые прохаживались вдоль особняка, лениво прохаживались, это было заметно даже по снимкам.

     - Наверное, Паша, охрана. Я поснимал их немного, думаю, вдруг тебе пригодятся их физиономии. Они довольно тупые, эти физиономии, на них даже смотреть противно. Я с трудом заставил себя навести на них фотоаппарат и установить резкость. Но ты же не будешь вешать их портреты в собственной спальне? А для дела... Чего не бывает - сгодятся.

     - А морду они тебе не набили?

     - Пытались.

     - Отбился?

     - Нет, дураком прикинулся.

     - А зачем тебе прикидываться?

     - Не обижай, Паша. Я жизнью рисковал, а ты всякие слова непотребные в мой адрес произносишь. Так это... Ты же ведь хозяин своего слова?

     - Хозяин.

     - Тогда, Паша, я буду надеяться, начиная с этого вот самого мгновения, ладно?

     - Ладно, - ответил Пафнутьев, всматриваясь в снимки, принесенные Худолеем.

     Они и в самом деле были необычно крупные, размером со стандартный лист писчей бумаги. На снимках можно было рассмотреть и модели машин, и их номера, и смурные морды амбалов, охраняющих вдоль особняк. Стоянка перед домом была огорожена невысокой кованной решеткой, и посторонних машин здесь быть просто не могло. К тому же, в сторонке был установлен небольшой шлагбаум, который поднимался автоматически, по команде из самого особняка - будки вахтера возле шлагбаума не было. Значит, действительно все машины, стоящие на площадке, имели отношение к фирме "Фокус".

     - Хорошая работа? - Худолей безошибочно уловил тот момент, когда он мог задать вопрос без риска вызвать раздражение Пафнутьева своей настырностыо.Нравится?

     - Катись. Все помню, все знаю и ничего не забываю. Ты что, засомневался?

     - Упаси Боже! - в ужасе замахал руками Худо-лей и даже попятился к двери, будто само лишь это подозрение Пафнутьева повергло его в ужас. - Упаси Боже!

     - Забери снимки, высуши, отглянцуй... А потом приноси. Только это...

     Смотри, чтобы пленка не пропала.

     - А может?

     - У тебя? Конечно.

     - Горько, как горько слышать такие слова, Паша, от человека, которого любишь давно, искренне и преданно, - последние слова Худолей произнес уже в коридоре, по взгляду Пафнутьева поняв, что нельзя бесконечно злоупотреблять его терпением. Осторожно прикрыв за собой дверь, он быстро зашагал по коридору обычной своей походкой - все шаги у него получались разной длины, то он делал рывок вперед, то топтался на месте, а иногда его резко бросало к стене.

     Следующим заглянул опер, который посетил налоговое управление. Короткая стрижка, худощавое лицо, натруженные, сухие руки боксера сразу выдавали в нем профессии телохранителя, опера, бандита - что-то в этом роде.

     - Что скажешь, Олег? - Пафнутьев показал на стул у приставного столика.

     - Все в порядке, Павел Николаевич. В налоговом управлении о фирме "Фокус" самого лучшего впечатления. Налоги платят своевременно, без задержек и опозданий.

     - Так не бывает.

     - Конечно, - усмехнулся опер, показав ряд железных зубов - видимо, не во всех схватках он одерживал победы, ему тоже случалось пропускать удары. - Они охотно платят и дорожные поборы, и за милицейское обслуживание, и в пенсионный фонд вносят все, что положено...

     - Так не бывает, - повторил Пафнутьев еще более твердо.

     - Бывает, - поправил опер, - но только у очень уж крутых мошенников.

     - Ты их расколол?

     - Немножко, - улыбнулся опер.

     - Как?

     - Приемчик довольно простой... Я вошел к начальнику налогового управления с небольшой сумкой. А в ней магнитофон. Самый обычный, на стандартных кассетах работает. Сумка, естественно, закрыта на замочек, а магнитофон, естественно, включен. Наш разговор продолжался пятнадцать минут, а кассета работает все сорок пять.

     - Неплохо, - одобрил Пафнутьев.

     - Когда он ответил на все мои невинные вопросы, я раскланялся и вышел; А вернулся через десять минут. Извинился за оставленную сумку... Ну, и так далее.

     - Он удивился?

     - Он сделался белым, как... Как дерьмо.

     - Белое дерьмо? - удивился Пафнутьев.

     - Чего не бывает, Павел Николаевич... А сумку я положил на стул у самого стола. Он ее даже не увидел. Простак.

     - Дурак, - поправил Пафнутьев.

     - И не без этого, - согласился опер. - Запись получилась отличная. Причем, я вставил в разговор сегодняшнее число, собственное имя, название его должности...

     - И он не врубился?  - Как вы правильно заметили, Павел Николаевич, он немного дурак. Сразу, едва я вышел, он позвонил некоему Борису Эдуардовичу и доложил, что его фирмой интересуется прокуратура. Тот, конечно, поблагодарил.

     - Откуда ты знаешь, куда он звонил?

     - Из слов того же начальника. Сначала он нарвался на секретаршу.

     Спрашивает, это "Фокус"? Попросил к телефону Бориса Эдуардовича... И опять понес дурь... Не за что, говорит, дорогой Борис Эдуардович. Все равно, говорит, я ваш должник, дорогой Борис Эдуардович... Ну, и так далее.

     - Кто такой этот Борис Эдуардович?

     - Не знаю, не успел. Но мой аппаратик записал набор номера, треск телефонного диска... Отдайте экспертам, они вам через пять минут скажут, по какому номеру был сделан звонок. Вот телефон этого налогового проходимца, Фильчиков его фамилия. Фильчиков Александр Яковлевич.

     - Он знает, что ты записал его разговор?

     - Вряд ли, может только догадываться. Я ему ни на что не намекал.

     Извинился, улыбнулся, поклонился на прощание... Ну, и так далее.

     - Чем занимается "Фокус", на чем деньги делает?

     - В его уставе упомянуты все виды человеческой деятельности, от разведения крокодилов до издания книг. По городу разбросана сеть киосков. Торгуют жвачкой, шоколадными яйцами, презервативами, газовыми баллончиками, женскими титьками, мужскими делами... Ну, и так далее. Но самое главное - ремонт квартир.

     - Это уже кое-что, это уже всерьез. Как ты думаешь?

     - Согласен, Павел Николаевич.

     - Пленка, - напомнил Пафнутьев. Опер молча вынул из внутреннего кармана кассету в прозрачной коробочке и положил на стол.

     - Здесь и ваш разговор, и его звонок?

     - Да.

     - Копию снял?

     - Конечно, - улыбнулся опер, опять сверкнув металлическими зубами.

     - Береги ее. И себя береги!

     - Стараюсь.

     - Пройдись по киоскам... Поговори о том, о сем... Только осторожно.

     Смотри, не подставься.

     - Намечается что-то крутое?

     - Боюсь, что да.

     - Это хорошо.

     - Да? - удивился Пафнутьев.

     - Руки чешутся, Павел Николаевич.

     - Это хорошо, - на этот раз те же слова произнес Пафнутьев. - Предложи киоскерам товар, поговори о ценах, о поставщиках, взаимоотношениях с начальством...

     - 3наю я эту систему, - сказал опер, поднимаясь.

     - Звони мне сразу, как только что-то засветится. Сразу, понял? В ту же минуту.

     - Усек.

     Пафнутьев уже был хорошо наслышан о новом промысле - состоятельные люди, побывав за рубежами, насмотревшись заморских чудес, повально принялись ремонтировать свои квартиры, переделывать их на западный манер. Меняли двери, устанавливая вместо картонных дубовые, линолеум заменяли паркетом, ванные и туалеты покрывали испанским, итальянским кафелем, хрустальные люстры заливали комнаты радужным переливающимся светом, глубокие кожаные диваны звали к себе в объятия.

     Но деньги, деньги на это требовались несопоставимые ни с годовыми зарплатами, ни с годовыми пенсиями и пособиями. Внешне, вроде, немногое менялось в городе, но за старыми стенами шла непрерывная работа, невидимая, а то и попросту криминальная. Европейская отделка требовала куда больших площадей, нежели стандартные квартиры, и денежные мужики, не стесняясь, предлагали соседям выбираться, сулили им другие квартиры, деньги, дачи, машины.

     Все это Пафнутьев прекрасно знал и, едва только опер обмолвился о ремонте квартир, которым занимается "Фокус", все в нем напряглось, он сразу почувствовал, как по уголовному делу пробежала искра, объединившая в одно целое разрозненные подробности, подозрения, улики, обстоятельства...

     Перед самым обедом пришел Андрей и молча положил перед Пафнутьевым портрет красавицы, найденный в квартире Чувьюрова.

     - Ну как? Удалось познакомиться? - спросил Пафнутьев, ожидая разговора легкого и необязательного.

     Андрей так же молча перевернул снимок вверх оборотной стороной и показал Пафнутьеву фиолетовый штамп фотоателье.

     - Вот эта контора получила заказ от "Фокуса" на снимок. И оплатила заказ.

     Все снимки и негативы изъяты. В ателье говорить на эту тему опасаются.

     Пафнутьев выслушал, всмотрелся в лицо женщины, взяв снимок и отведя на вытянутую руку, всмотрелся пристальнее и дольше.

     - Ты что-нибудь понимаешь? - спросил он у Андрея.

     - В фотоателье работает девица, не столь, конечно, хороша, как эта, но она положила на меня глаз и, наверное, захочет еще что-нибудь рассказать.

     - Так, - проговорил Пафнутьев.

     - Надо старика раскручивать.

     - Думаешь, пора? - с сомнением спросил Пафнутьев. - А знаешь, кому принадлежала рука из холодильника? Ветерану войны... Не то моряку, не то десантнику. Так примерно. И было ему за семьдесят. Как рука могла оказаться у старика в холодильнике?

     - Скорее всего, он сам ее туда положил. Потому и молчит. Раскалывать его надо.

     - Значит так, Андрюша, - Пафнутьев помолчал, посмотрел в окно, вслушиваясь в весенний звон капель. - Добивай фотоателье, любезничай с девицей, которая положила на тебя глаз, ты тоже можешь на нее глаз положить, но выпытай все, что удастся. Чую, что "Фокус" - фирма еще та...

***

     Поздно вечером, когда Андрей уже засыпал, неожиданно раздался резкий телефонный звонок. В темноте он с трудом нашел трубку, поднес ее к уху вначале не той стороной, потом повернул и, наконец, услышал возбужденный девичий голос.

     - Ты что, уже спишь? - в вопросе была и насмешка, и робость, Андрей это почувствовал.

     - Да как сказать...  - Все понятно. Дрых!

     - Виноват.

     - Узнаешь?

     - С трудом, - попытался выкрутиться Андрей - он никак не мог сообразить, с кем говорит.

     - Ты! Не узнаешь? Меня?! - голос сорвался на крик, но теперь в нем была и радость. - Меня невозможно не узнать! Ты сам сказал, что балдеешь от одних только звуков моего голоса!  - Я сказал, что балдею от имени, - Андрей понял, наконец, кто звонит - это была Валя из фото ателье.  - Вообще-то да... Ты прав. Но ничего, еще и от голоса обалдеешь.

     - Да я уже, - улыбнулся он в темноту.

     - Почему не заходишь?

     - Только вчера же у тебя был!

     - А с утра уже обязан в окна заглядывать! Только так! И никак иначе!

     Значит, заскочишь?

     - Конечно.

     - Слушай, я чувствую, что ты еще не проснулся. Значит, так... Жду. Кое-что покажу.

     - Да, я заметил... Тебе есть что показать.

     - Тю, дурной! Не ожидала от тебя такой пошлости... А с виду ничего так, вроде даже воспитанный. Местами, правда.

     - Виноват, - Андрей был посрамлен.

     - Значит, так. У меня есть для тебя что-то очень интересное, очень важное, я бы сказала неожиданное. Просто обалдеешь. С места не сойдешь от потрясения. Я чувствую, что в твоей деятельности тебе нужен хороший, надежный помощник. Считай, что он у тебя есть.

     - Он или она?

     - Помощник, конечно, он, но я имею в виду себя.

     - Я так и понял.

     - Придешь?

     - Обязательно.

     - Прямо с утра, понял? К открытию. Понял?

     - Целую! - и Валя положила трубку.

     К открытию Андрей не успел.

     Сначала забежал в прокуратуру, потом дожидался Пафнутьева, тот подробно разжевывал ему какое-то задание, и когда добрался, наконец, до фотоателье, то увидел картину, которая потрясла его больше всего за последний год.

     Вместо громадного витринного стекла зиял черный провал и оттуда тянуло едким, желтоватым дымом, видимо, горели какие-то химикалии. Мелкие осколки стекла покрывали асфальт на десяток метров вокруг и уже по этому можно было догадаться - внутри прогремел взрыв. Судя по всему, это случилось совсем недавно - толпились люди, невдалеке стояла машина скорой помощи. Внутри, в том помещении, которое вчера еще было фотолабораторией, трепетали мелкие язычки пламени, в дымном полумраке смутно различались человеческие фигуры.

     Не раздумывая, Андрей шагнул через подоконник внутрь. Воняло гарью, но дышать было можно и он сделал несколько шагов, пытаясь понять, что произошло.

     - Чего стоишь... Бери носилки! - услышал он какой-то злобный крик и, обернувшись, увидел, что кричал человек в белом халате, стоя у носилок. Андрей подхватил рукоятки и шагнул к выходу, снова напрямик, через подоконник. Он понимал, что идти надо к белой машине "скорой помощи" и быстро, почти бегом направился туда. И лишь, когда поставил носилки на асфальт и обернулся, увидел, что нес Валю. Лицо ее было черным, волосы дымились, видимо, и от них мало что останется, правая рука была залита кровью и по странному неестественному изгибу ее он понял, что переломано предплечье. Девушка была в сознании и, увидев его, попыталась приподняться с носилок. Но у нее ничего не получилось, голова обессиленно упала на подушку. Уже теряя сознание, она протянула к нему левую руку - в ней была зажата свернутая в трубочку газета, тоже залитая кровью.

     Наклонившись над девушкой, Андрей услышал, едва услышал шепотом произнесенные слова:

     - Это тебе...

     Два санитара подхватили носилки и быстро задвинули их в машину, захлопнули дверцу.

     - Выживет? - спросил Андрей.

     - Может и выживет, но это уже не имеет значения... Калека.

     Андрей проводил взглядом рванувшую с места машину и снова направился к черному провалу в доме. Совершенно потерянный, с пустым взглядом из дыма вышел фотограф. Полы халата его тлели, в руках он держал ящик, видимо, с негативами.

     Увидев Андрея, замер, лицо его напряглось, он пытался вспомнить, кто же стоит перед ним, наконец, вспомнил.

     - Принесло тебя на нашу голову, - проговорил он и прошел мимо. Поставив ящик прямо на подтаявший снег, фотограф тут же снова шагнул в черный дымящийся провал и скрылся там среди языков пламени и ядовито-желтого дыма.

     Ревя мощными моторами, подъехали две красные машины. Пожарники в нескладных брезентовых куртках начали разматывать шланги. Тут же подскочил верткий милицейский "газик", из него тяжело вывалился Шаланда и, хрустя осколками стекла, решительно шагнул в дымящийся провал, словно надеясь застать там виновников происшествия. Оперативник, прибывший с ним на машине, направился к толпе в поисках свидетелей.

     Проводив взглядом фотографа, который опять показался из провала с деревянным ящиком, Андрей пошел в прокуратуру. Пафнутьев выслушал его, не перебивая, не переспрашивая. Нависнув над столом плотным телом, он смотрел на Андрея устало и равнодушно, будто тот рассказывал вчерашний сон.

     - Все? - спросил он, когда Андрей замолчал.

     - Вроде.

     - Давай сюда газету.

     Осторожно вынув из кармана пропитанную кровью газету, Андрей бережно развернул ее на столе. Это было полубульварное, полурекламное издание, полное каких-то странных сведений, гороскопов, рассказов о мертвецах и снежных людях, которые в конце концов оказывались инопланетянами. Тут же выяснилось, что газета довольно старая - номер вышел месяца три назад.

     - Сейчас этот листок уже не выходит... Спеклись ребята... На колдунах и мертвецах нынче больших денег не заработаешь. Серьезные фирмы в такие издания рекламы не дают. Уже месяц, как закрылась.

     - Зачем-то она мне дала эту газету...

     - Будешь читать ее каждый вечер перед сном, пока не обнаружишь причину,усмехнулся Пафнутьев и вдруг замер, замолчал. - Ни фига себе, - произнес он врастяжку и ткнул пальцем в один из снимков, наполовину залитый кровью.Видишь?

     - Что? - не понял Андрей.

     - Твоя красотка с обнаженной грудью.

     - Точно она, - ошарашено произнес Андрей. - Та же самая фотография.

     - Интимные услуги, так это называется. Тут и телефончик есть.

     Андрей вынул из кармана снимок и положил рядом с газетой. Теперь стало совершенно очевидно, что это один и тот же снимок, одного и того же человека.

     - Не понимаю, - проговорил Андрей озадаченно. - Если снимок опубликован в газете, если эта газета разошлась по всему городу, то зачем было взрывать фотоателье... Ведь Валя ничего такого уж тайного и не открыла, а, Павел Николаевич?

     - Открыла, - ответил Пафнутьев. - Она сказала тебе самое важное...

     Оказывается, за всеми этими услугами - ночными, интимными, сексуальными, назови их, как хочешь, стоит фирма "Фокус" ...

     - Крутые ребята, - проговорил Андрей.

     - Многостаночники какие-то... Торговля, ремонт квартир, интимные услуги...

     Так не бывает. Вернее, бывает, но только в одном случае...

     - Банда?  - Похоже на то, Андрюша, похоже на то.

     - Дело разрастается, Павел Николаевич.

     - Да уж... Два трупа в малиновых пиджаках, рука в холодильнике, взрыв в фотоателье... Уверен, что на этом события не закончатся.

***

     Многое изменилось в жизни за последние год-два, очень многое. Стали другое есть, другое пить, сменили одежду, джинсовые штаны, которые совсем недавно сдергивали с трупов, чтобы тут же надеть на себя и отправиться на танцы, теперь пылились ненужными стопками во всех киосках. Срамные безделицы, только посмотреть на которые ездили в Париж и Амстердам, теперь навалом гнили на складах и никого не интересовали, кроме психов да семиклассников, у которых просыпалась жажда ночной жизни и половых свершений.

     А сверкающие лимузины!

     Государство рухнуло, наверно, только от того, что миллионы вдруг почувствовали себя обделенными и несчастными без этих лимузинов. Теперь же они, ободранные, облезлые и простреленные во многих местах, месили отечественную грязь и при ближайшем рассмотрении оказались такими же тачками, какие болтались по улицам и раньше, разве что более слабыми на наших дорогах, требующих мужества и сноровки.

     Появились, правда, и машины в самом деле неплохие, с тихим ходом и большой скоростью, с затемненными стеклами и мощными моторами, с телевизорами и барами.

     Но одновременно возникла и какая-то напасть - почему-то они время от времени взрывались, почему-то падали с мостов, загорались сами по себе, а если им удавалось избежать всего этого, то в них обязательно обнаруживались трупы, которые неизменно оказывались хозяевами этих самых машин. Видимо, вместе с машинами в страну был завезен какой-то страшный вирус, видимо, какая-то еще неоткрытая зараза просочилась сквозь границы и принялась уничтожать граждан влиятельных, состоятельных и достойных. А если с их машинами ничего не случалось, то обязательно что-то случалось с ними самими - то пуля их настигала в тот самый момент, когда они своим невероятным красавицам открывали шампанское, вручив предварительно неплохое колье с камушками, билет на Канарские острова или еще что-нибудь более заковыристое.

     А еще эти надоевшие всем контрольные выстрелы в голову! Не обходилось ни одной ночи, ни одного вечера, чтобы не прозвучали опостылевшие до самых печенок контрольные выстрелы в голову. Нет, чтобы бабахнуть в живот и уйти восвояси, нет, чтобы перерезать горло и смыться побыстрее, нет, чтобы пырнуть ножом в спину и дать деру, нет! Обязательно им требуется этот идиотский выстрел. Что делать, высокое искусство профессионалов начало проникать в самые неожиданные области человеческой деятельности.

     Банковское ли дело, торговля, строительство, морские круизы или сухопутные посещения бардаков и казино, даже любовь, пусть оплаченная, пусть продажная, но все равно любовь, так вот все это стало обязательно сопровождаться контрольными выстрелами в голову.

     Да, многое изменилось в жизни горожан!

     Обычные картонные двери начали заменять на стальные, чтобы никакой взрыв не смог их сокрушить, противоугонные устройства, изготовленные из медвежьих капканов, заменили электронными, которые сами откликались на приближение хозяина, за сотни километров слышали крики о спасении, и хозяин, услышав их отчаянные вопли, нанимал чеченскую бригаду или славных грузинских ребят, или приобретал по случаю в соседней молочной лавке неплохой гранатомет с боевым запасом и несся, сломя голову, вызволять свою машину, которая из последних сил орала в пространство, оглашая эфир криками бели и страдания.

     В карманах у прохожих уже не позвякивали медные монетки, поскольку исчезли они из обращения, теперь в кармане у каждого прохожего сжатый горячей ладошкой, потел совсем маленький баллончик, готовый каждую секунду выплеснуть в морду обидчику смертоносную струю газа и навсегда вырубить его из числа здоровых и сильных, навсегда превратить румяного детину, обронившего неосторожное слово, в парализованного калеку, стонущего, плачущего, сочащегося слезами и слюнями.

     Многое изменилось в жизни людей, но только не застолье у Халандовского.

     Как и прежде, как И годы назад, на маленьком журнальном столике, потрясая невероятным своим запахом лежала свернутая крутыми плотными кольцами домашняя колбаса, красные помидоры, в которые, казалось, были вживлены маленькие электрические лампочки, отчего помидоры светились даже в темноте. Да, и холодное мясо с хреном, домашнего посола огурцы, хруст от которых был слышен в самых отдаленных уголках квартиры и...

     Да, конечно. И бутылка запотевшей водки, вынутая из холодильника в тот самый момент, когда раздавался звонок долгожданного гостя. И Халандовский, старый пройдоха, плуг и мошенник, бросался не к двери, нет, упаси Боже! Он бросался к холодильнику, вынимал литровую бутылку лучшей в мире водки производства местного завода и устанавливал ее в середине стола. И лишь потом, не торопясь, чтобы не запыхаться, чтобы выглядеть достойно и невозмутимо, шел открывать дверь гостю, который уже измаялся на площадке, не зная, что и думать, начав терять надежду встретить и обнять любимого хозяина этой квартиры...

     - Здравствуй, Паша, - произнес Халандовский и отступил в глубь коридора.Как я рад!

     - Если бы ты не открыл еще минуту, - проворчал Пафнутьев, сдергивая с себя куртку, - если бы я не услышал твоих шагов, - он бросил кепку на крючок, - если бы я не так устал и не был так разочарован в жизни...

     - То что было бы, Паша? - проникновенно спросил Халандовский, медленно открывая и закрывая большие печальные глаза.

     - Я бы выстрелами из пистолета высадил все твои замки! И вошел бы, невзирая ни на что!

     - И правильно бы сделал, Паша, - тихо проговорил Халандовский. - Следующий раз, когда меня не застанешь дома - высаживай смело. И входи. Как бы ты ни вошел - с помощью отмычки, гранатомета или просто позвонишь в дверь, я всегда буду рад видеть тебя! Проходи, Паша, в комнату... Можешь не разуваться.

     - А если разуюсь?

     - Разуйся, Паша. Вот шлепанцы. Я поставлю твои туфли в сушилку, и ты уйдешь от меня в сухих туфлях. Вижу, вижу, Паша, как тяжело тебе сегодня жилось, как ты день-деньской бегал по улицам за преступниками... А что творится на улицах, я знаю...

     - Ладно. Понял.

     Сковырнув с ног туфли, Пафнутьев в носках прошел в комнату. Увидев стол, он остановился и закрыл глаза. И тихий, еле сдерживаемый стон вырвался из его груди.

     - О, Боже... Неужели это еще возможно? - спросил он слабым голосом,Неужели, Аркаша, жизнь продолжается?

     - Я скажу тебе, Паша, больше... Она будет продолжаться еще некоторое время. И этого времени нам вполне хватит, чтобы насладиться плодами земли, воды и неба. А также дружеским общением.

     - Иногда мне кажется, что все давно кончилось, что жизнь на земле прекратилась и...

     - Остались только мы с тобой? - подсказал Халандовский, воспользовавшись заминкой Пафнутьева. - И ты прав, Паша. Меня иногда посещают точно такие же мысли.

     Пафнутьев опустился в низкое, продавленное кресло, откинулся на спинку, положил руки на подлокотники. Сделав несколько глубоких вдохов, он посмотрел на Халандовского, расположившегося в соседнем кресле.

     - Кажется, выжил, - выдохнул Пафнутьев.

     - Не сомневайся, Паша. Ты выжил. Меня всегда удивляла, Паша, твоя потрясающая способность произнести тост не просто уместный, а новый, свежий, дерзкий. Давай выпьем, Паша. Чтоб мы выжили!

     - А меня просто потрясала твоя способность все, что угодно, превращать в тосты.

     - Вперед, Паша! - и Халандовский бестрепетной рукой наполнил крутобокие стопки, в каждую из которых наверняка помещалось не менее ста граммов водки.

     Рюмки тут же окутались влажной дымкой, покрылись мельчайшими капельками, один вид которых в душе усталой и разочарованной рождает надежды и возвращает к жизни.

     Друзья чокнулись. Звук получился сильным и содержательным. Не было в нем легкомысленного перезвона хрустальных фужеров, многозначительного и пустоватого стука шампанского, не было мелочного дребезжания рюмок маленьких и спесивых.

     Выпив, Пафнутьев снова откинулся на спинку и некоторое время прислушивался к себе, с каждой секундой убеждаясь в том, что водка прекрасна, закуска на столе, что жизнь и в самом деле продолжается. Нет, с халандовской закуской не сравнятся никакие угощения из вымороченных салатов, тягучих соусов, вываренных непонятно из чего, шевелящихся в животе устриц и дергающихся, царапающих по стенкам желудка лягушачьих лапок...

     Положив на ломоть срезанного мяса щедрую порцию хрена, Пафнутьев сунул его в рот и застонал от наслаждения. А когда все прожевал, все проглотил и уже ощутил праздничный фейерверк в своем организме, он поднял глаза и наткнулся на черный, громадный взгляд Халандовского.

     - Тебе чего? - спросил Пафнутьев.

     - Паша... Ты не поверишь... Но ведь ты и в самом деле выжил, а! Столько раз за последние годы ты мог сгореть, утонуть, расчлениться... Паша, ты ведь и спиться мог! Что же тебя уберегло?

     - С такой водкой, Аркаша, с такой закуской, в такой компании... Разве можно погибнуть? Что ты несешь?

     - Ну, что ж... Тоже хороший тост, - Халандовский снова наполнил рюмки.

     Опять выпив до дна, Пафнутьев похрустел огурцом, отломил домашней колбасы, отведал и ее, почтительно склонив голову к плечу.

     - Что скажешь? - спросил Халандовский, который похвалу принимал вроде бы и равнодушно, но ждал, когда похвалят его угощение, а если гости молчали, то начинал нервничать и переживать.

     - Ничего, что я беру колбасу прямо руками? - спросил Пафнутьев.Понимаешь, в такую колбасу грешно втыкать железную вилку, ее надо нетронутой, неповрежденной донести до самого рта.

     - Не переживай, Паша, - успокоил его Халандовский. - Короли едят руками.

     - Да? - удивился Пафнутьев. - А, знаешь, кажется, ты прав.

     - Я всегда прав.

     - Почему же в таком случае не делаешь ремонт в квартире? - спросил Пафнутьев. - Твоя квартира, конечно, прекрасна, но она станет еще лучше, если... - Пафнутьев замолчал, предлагая хозяину самому решить, что менять в его квартире, а что оставить как есть.

     Халандовский замер на мгновение от столь резкой перемены темы, внимательно посмотрел на Пафнутьева, поднял бутылку, прикинув количество оставшейся водки, снова поставил ее на место.

     - Я сделал ремонт в своей квартире. Но не в этой.

     - У тебя есть еще одна?

     - Две.

     - Разумно.

     - Я купил две квартиры на одной площадке, объединил их и сделал ремонт.

     - Но живешь здесь?

     - Да. Говори, Паша... Я чувствую холодок в душе, когда вижу, как подбираешься ты к чему-то главному... Мне страшно, Паша.

     - Кому ремонт заказывал? - беззаботно спросил Пафнутьев.

     - Это уже горячее, - проговорил Халандовский. - Есть такая фирма - "Фокус".

     Халандовский взглянул на Пафнутьева и тут же опустил глаза, словно опасаясь, что его друг увидит в них больше, чем следовало. Он взял бутылку, разлил остатки водки. Убедившись, что бутылка пуста, поставил ее у окна за штору, как это делали в столовых в период жестокой борьбы с алкоголизмом.

     Тяжело поднявшись из кресла, сходил на кухню, хлопнул дверцей холодильника и тут же вернулся еще с одной бутылкой, тоже покрытой матовым, серебристым инеем.

     - Хорошо сидим, да, Паша?

     - Я вышел на них.

     - Понял.

     - И не отстану.

     - Знаю. Но победить, Паша, не сможешь. Не потому, что ты стар, слаб или смелости в тебе недостаточно. Дело в другом. Это. спрут. У него много щупальцев. И стоит отрубить одно, как на его месте вырастает другое, а все остальные остаются целыми.

     - Ты знаешь, чем они занимаются?

     - Всем.

     - В каком смысле?

     - В самом прямом. Они занимаются всем. Все, что придет тебе в голову, самое кошмарное - можешь быть уверенным, что и этим они занимаются.

     - Младенцами торгуют? - произнес Пафнутьев самое несусветное, что только могло прийти ему в голову.

     - А, так ты об этом знаешь, - проговорил Халандовский без удивления. - Ну, что ж... Тогда ты много знаешь. Мне и добавить нечего.

     - Не понял?! - откинулся Пафнутьев на спинку стула. - Я от фонаря брякнул... И что, попал?

     - В десятку. Выпьем, Паша... За то, чтоб и на этот раз ты выжил. Такой тост будет кстати, как никогда.

     Друзья чокнулись, подмигнули друг другу, выпили. Пафнутьев уже привычно потянулся к домашней колбасе, а Халандовский., увидев, что пошла его колбаска, сходил на кухню и принес еще один кружок.

     - Знаю, что ты меня не послушаешься, но для очистки совести скажу...

     Отступись, Паша. Не надо. Это даже не банда... Это государство. Бандитское государство, которое захватило город. Если ты о младенцах действительно брякнул от фонаря, то... Подозреваю, в руках у тебя оказался кончик нити. Не тяни его, Паша. Ты никогда не будешь знать, что вытянешь. Думаешь, что на том конце нити воздушный шарик, а там окажется бомба, в которой уже сработал взрыватель.

     Надеешься, что ведешь на поводке кошку, а за тобой идет тигр. Остановись, Паша.

     Никто тебя не упрекнет. Ни у кого язык не повернется. Ты уже что-то нашел?

     - Руку нашел.

     - Где?

     - В холодильнике.

     - А, ты в прямом смысле... Я подумал, что ты где-то нашел поддержку, помощь, содействие. - А рука, - Халандовский пренебрежительно скривил губы. - В городе каждый день из-под снега показывается и кое-что посущественней. Во дворе моего магазина голову нашли. С осени в листьях пролежала.

     - И сколько ему было лет? - спросил Пафнутьев, вспомнив просьбу медэксперта.

     - Почему ему? - пожал плечами Халандовский. - Голова-то бабья. А было ей...

     Лет двадцать. Двадцать пять... Не больше, Паша... У них свои боевые отряды, наемные убийцы, у них везде свои люди. Ни один твой шаг не останется незамеченным. Могу тебе сказать еще одно... Если им кто-то не нравится, они делают предупреждение. Одно-единственное. Вежливое, спокойное... Если человек не внял, его убирают.

     - Без следа? - усмехнулся Пафнутьев.

     - А что тебе следы? Ты нашел руку? А дальше? Я предпочитаю находить в холодильнике другие вещи, - Халандовский широким жестом показал на стол.

     - Значит так, Аркаша... Ты обо всем предупредил. Твоя совесть чиста,Пафнутьев помолчал. - Но вот, что я тебе скажу... если отступлюсь, не смогу жить, понимаешь? Я должен уважать себя. Слиняв, я не смогу себя уважать, не смогу к тебе приходить к такому вот застолью, не смогу к жене в постель Лечь.

     Ничего не смогу. Во мне останется только этот мой позор. Я буду думать только о нем. И ни о чем больше. Это отравит мне всю жизнь. А я хочу еще немного пожить, Аркаша, хочу еще пожить на этом свете, - повторил Пафнутьев, исподлобья глядя на Халандовского. - И только поэтому не отступлюсь. Не могу! - с надрывом простонал Пафнутьев. - Понимаю бесполезность, опасность, безнадежность, все понимаю! Но не могу, - повторил он почти плачущим голосом и, взяв бутылку, с хрустом, одним движением свинтил пробку. Разлив водку по стопкам, Пафнутьев поставил бутылку на стол и, кажется, в первый раз обратил внимание на ее этикетку - она была совершенно черного цвета и только название водки было выдавлено маленькими золотистыми буквочками. - Видишь, и этикетка черная, траурная какая-то... Но я все равно не отступлюсь.

     - Ты на этикетку бочку не кати, - строго сказал Халандовский. - В черном и в гроб кладут, и на свадьбу идут. Ты, Паша, на меня надейся, но не очень. Ладно?

     Даже нашего с тобой сегодняшнего милого разговора достаточно, чтобы меня убрать. Даже этой малости, Паша!

     - Как его зовут? - спросил Пафнутьев.

     - Кого? - невинно вскинул брови Халандовский.

     - Аркаша... Мне больше ничего не надо... Скажи, как его зовут?

     - Хорошо... С одним условием...

     - Принимаю.

     - Никогда, никому, ни во сне, ни наяву ты не скажешь...

     - Не скажу.

     - Хорошо... Этим маленьким щупальцем, которое называется "Фокусом", заворачивает некий человек по фамилии Шанцев. Борис Эдуардович Шанцев. Бывший спортсмен, участвовал в каких-то соревнованиях, получал медали... Он и сейчас следит за собой, не пьет, в отличие от некоторых моих друзей, что заранее дает ему хорошие шансы на победу.

     - Не дает, - перебил Пафнутьев.

     - Почему?

     - Как говорят хохлы... Если человек не пьет, то он или хворый, или подлюка. Нас с тобой это не касается. Непьющий человек ограниченнее в своих поступках.

     - Не надейся на это, Паша. У Шанцева нет ограничений ни в чем. Полный беспредел.

     - Беспредел - это тоже ограниченность.

     - Хорошо, что ты так думаешь, хорошо, что водка не лишила тебя ясности мышления, твердости убеждений, благородного безрассудства. Значит, ты настоящий человек. Значит, я угощаю тебя хорошей водкой. Если не возражаешь, я наполню наши дружеские бокалы.

     - Не возражаю. А самый главный?

     - Зачем он тебе, Паша? Ты вышел на "Фокус" - вот и воюй с ним, одерживай заслуженные победы, получай награды...

     - Как его зовут?

     Халандовский молча разлил густую холодную водку по стопкам, не торопясь завинтил крышку на бутылке, основательно установил ее на столе, втиснул между тарелок, вздохнул и, словно решившись прыгнуть в холодную воду, произнес:

     - Бевзлин. Анатолий Матвеевич Бевзлин.

     - Председатель правления банка?

     - Да, - кивнул Халандовский. - Это он.

     - Надо же...

     - Знаешь, Паша, - медленно проговорил Халандовский, - у меня такое чувство, что начиная вот с этой минуты жизнь моя пойдет иначе. Печальнее и беспросветнее. И твоя, Паша, тоже.

     - Ты забыл о Бевзлине... А как пойдет его жизнь?

     - Немного хлопотнее, нежели прежде... Но его хлопоты будут не слишком продолжительными. У него давно нет врагов, Паша. Его окружают одни друзья. А врагов нет.

     - Куда же они подевались?

     - Знаешь, все они почему-то умирали.

     - Съедали, наверное, что-нибудь плохое?

     - Свинцом давились. Иногда Бевзлин позволяет себе немного пошалить - дает возможность милиции найти голову того, руку другого, ногу третьего... Шутки у него такие. Юмор. Понимаешь, Паша, природа юмором его наделила. Своеобразным таким, неподражаемым юмором. Будем живы, Паша! - Халандовский поднял стопку, подождал, пока к нему присоединится Пафнутьев и, чокнувшись, решительно опрокинул ее в рот, выпив одним глотком.

     - Будем, - согласился Пафнутьев. - А он тебе не мешает жить? Не мешает радоваться весне, солнцу, пробуждающейся после зимней спячки природе?

     - Бевзлин? Нет. Нисколько. Скажу больше - он мне очень помогает.

     Дороговато, правда, берет за это, почти все забирает, но и помощь его неоценима.

     - В чем же она выражается?

     - Жить дает.

     - Да на такого человека молиться надо! - воскликнул Пафнутьев.

     - Молюсь.

     - Ну, что ж... Постараюсь повидаться. О впечатлениях доложу.

     - Не доложишь, - тихо, но твердо проговорил Халандовский. - Вашего брата он не принимает.

     - Примет.

     - Считай, что тебе крупно повезет, если удастся связаться с ним хотя бы по телефону.

     - Тогда придется его банк брать штурмом.

     - Не возьмешь. Его оборонительные силы превосходят твои возможности.

     - А танки, самолеты?

     - Предусмотрено, - сказал Халандовский без улыбки. - Предусмотрено, Паша.

     - Даже так, - озадаченно проговорил Пафнутьев. - А иногда, говоришь, у него возникает желание пошутить?

     - Возникает.

     - Так вот откуда появилась рука в холодильнике...

     - Не понял?

     - Да это я так, с собой беседую.

     - С собой можно, - кивнул Халандовский. - Это безопасней.

     - А с тобой?

     - И со мной можно... Но уже не так безопасно. Я, ведь, Паша, живой человек. Я и дрогнуть могу.

     - Врешь, - с неожиданной жесткостью проговорил Пафнутьев. - Не можешь ты дрогнуть. И мне не позволишь. И нечего мозги пудрить.

     - Спасибо, Паша, - Халандовский приподнялся из кресла, дотянулся до Пафнутьева и поцеловал его в щеку. - Спасибо, - повторил он, опустившись в кресло и незаметно смахнул слезинку со щеки. Постарел Халандовский, постарел, чувствительным сделался, каждое доброе слово вызывало в нем такую волну искренней благодарности, что доводило до слез, причем, этих своих слез он даже и не стеснялся. Значит, постарел.

***

     Чувьюров настороженно вошел в кабинет, исподлобья осмотрелся по сторонам и остановился, сделав два шага от двери. В глазах его можно было увидеть лишь усталость и боль. И ничего больше. Ни страха, ни надежды. Руки, сцепленные наручниками, он держал за спиной, но как-то естественно, казалось, ему самому так захотелось сложить их, чтобы было удобнее стоять. Скользнув взглядом по Пафнутьеву, он отвернулся к окну, словно лишь там было что-то достойное внимания.  - Сними наручники, - сказал Пафнутьев конвоиру.  - А мне и с ними неплохо, - произнес старик.

     - Сними, - повторил Пафнутьев. - И выйди погуляй, мы тут побеседуем немного.  Старик действительно оказался не то упрямым, не то капризным - несмотря на то, что наручники были сняты, он продолжал держать руки за спиной. Не надо мне, дескать, вашей свободы, перебьюсь. Пафнутьев усмехнулся, и такое ему уже приходилось видеть.

     - Садитесь, Сергей Степанович, - сказал он, показывая на стул у стены.

     - Спасибо, постою.

     - Долго стоять придется.

     - Не привыкать.

     Пафнутьев молча поднялся, подошел к старику и, взяв его за руку, чуть ли не силой подволок к стулу, усадил, надавив на плечи. Вернувшись к столу, увидел, что старик опять стоит, заведя руки за спину. Смотрел он все так же в окно, будто видеть следователя у него не было никаких сил.

     - Так, - Пафнутьев выдвинул ящик стола, вынул оттуда руку, найденную в холодильнике, и положил на стол. Он долго думал, как бы расшевелить старика, заставить хоть что-нибудь сказать, и, в конце концов принял решение, может быть, не слишком гуманное, но действенное. Сходив к медэксперту, взял у него руку, которую тот для сохранности обработал какими-то своими растворами.

     В кабинете некоторое время стояло молчание. Пафнутьев, сложив руки на столе, смотрел на Чувьюрова сонным своим равнодушным взглядом, а старик, продолжая упорствовать, уставился в окно, на весеннюю капель. Его задержали, когда еще стоял мороз, и оттепель он видел уже из кабинета Шаланды, а теперь вот из этого кабинета. Пафнутьев его не торопил вовсе не потому, что отыгрывал какой-то свой хитрый прием, он понимал, что старик должен сам созреть, что именно неспешность действует на него сильнее всего.

     Наконец, не выдержав, старик медленно повернул голову, и тут его взгляд, скользнув по столу, остановился на руке, которую Пафнутьев положил с самого краю, подстелив под нее газету. Старик впился глазами в руку, даже сделал шаг к столу, но остановился. Казалось, ничего в нем не изменилось, но теперь перед Пафнутьевым стоял совершенно другой человек - встревоженный, беззащитный, растерянный. А дальше произошло то, чего Пафнутьев никак не ожидал, - старик подошел к стулу и сел, прижав ладони к глазам. Сквозь корявые пальцы старика просочились несколько слезинок.

     - Мы отдали эту руку на экспертизу, - негромко проговорил Пафнутьев.Хотели узнать, кому принадлежала, кто хозяин... Удалось кое-что прояснить,Пафнутьев замолчал, давая возможность старику вмешаться. Но тот, не двигаясь, все так же сидел у стены, закрыв лицо руками. - Так вот, выяснилось, что рука эта принадлежала при жизни человеку достаточно пожилому, где-то за семьдесят ему было... Поэтому первоначальное предположение... О том, что вы, Сергей Степанович, являетесь людоедом... Это предположение отпало, почти отпало,уточнил Пафнутьев. - Стариков не едят. Мясо жесткое.

     Старик поднял голову, посмотрел на Пафнутье-ва мокрыми от слез глазами и, ничего не сказав, опустил голову. И столько было в его глазах обычной человеческой обиды, что Пафнутьев устыдился. Однако деваться было некуда, и он решил продолжить, хоть и не упоминать людоедство. Но тут и сам почувствовал обиду. Так бывает, человек часто обижается на то, что кто-то обиделся на него.

     В самом Деле, чего это задержанный, который на его глазах убил человека, будет обижаться? В чем, интересно, я перед ним провинился? - обиженно подумал Пафнутьев. Ни фига, Сергей Степанович. - Ты, как я заметил, сохранил в себе некоторые мужские качества, я тоже... Продолжим.

     - Руку нашли в холодильнике, где обычно хранятся мясные продукты. - В морозильнике. Поэтому и возникла такая версия. И она еще не отброшена. Вы меня слышите?

     - Слышу, господин хороший.

     - Так вот, господин хороший... - передразнил Пафнутьев. - Мы установили, что этот человек участвовал в войне, был ранен, скорее всего не один раз...

     Возможно, он был как-то связан с морем, на руке обнаружена наколка, маленький якорек. Сейчас я дал задание многим людям искать остальные части тела. Снег стаивает, и появляются многие интересные предметы. Найдут, если, конечно, никто его не съел, этого старого морячка.

     - Его звали... Это... Петр Иванович Спиридонов, - проговорил старик несколько смазанно, не отрывая рук от лица. - В Севастополе его ранило.

     - Так, - кивнул Пафнутьев, тут же записав имя, произнесенное стариком. - А где он жил?

     - Сосед мой... Я в тридцать пятой квартире, а он в тридцать седьмой.

     - Ага, - Пафнутьев с трудом воспринимал то, что говорит Чувьюров. Все было как-то смещено, он никак не мог уловить основной стержень, на который нанизывались события последних дней, они для него до сих пор были разрознены, единой картины не складывалось. Хотя какие-то связки наметились, что-то забрезжило и даже, те немногие слова, которые удалось вытащить из старика, позволяли работать дальше. Можно раскрутить Спиридонова - связи, соседи, образ жизни, друзья. Много чего можно. - Возникает естественный вопрос... Каким образом рука Петра Ивановича Спиридонова оказалась в вашем холодильнике? Мы нашли ее именно там, завернутую в газету, среди других продуктов. Как ее туда занесло?

     - Подбросили.

     - Кто?

     - А вот те хмырюги, которых я заколол.

     - Следовательно, вы признаете, что закололи обоих? Одного неделю назад, а второго в кабинете начальника милиции? Я правильно вас понял? Вы закололи обоих?

     - Да. И продолжал бы колоть, если...

     - Хорошо, - Пафнутьев потряс головой - мысли, которые приходили, были настолько бестолковы и бессвязны, что он не мог даже задать сразу нужный вопрос. - Хорошо... Зайдем с другой стороны... Если рука гражданина Спиридонова в холодильнике, где же он сам?

     - Далеко, - махнул рукой Чувьюров. - Отсюда не видать.

     - Не понял?

     - Там уж Петр Иванович, - старик показал рукой в потолок. - Чего тут непонятного... Сами же говорили - ищем остальные части тела. Ищите. Сказано ведь... Ищущий да обрящет.

     Задать следующий вопрос Пафнутьев не успел - раздался телефонный звонок.

     - Да! - сказал он отрывисто.

     - Паша? Шаланда звонит.

     - Слушаю тебя внимательно.

     - Звоню из автомата. Иначе не могу. Причины знаешь.

     - Догадываюсь.

     - Значит так, Паша... Тобой заинтересовались мои клиенты в малиновых пиджаках. Будь осторожен.

     - Они тебя маленько потормошили?

     - Было дело.

     - И ты дрогнул?

     - Паша... Если звоню, значит, не очень. Понял? Все гораздо серьезнее, чем тебе кажется.

     - Вас понял.

     - У меня вопрос... Скажи, старик заговорил?

     - И даже очень, - Пафнутьев сознательно говорил невпопад, чтобы Чувьюров не догадался, кто звонит и о чем речь, не нужно ему этого знать.

     - Ну, что ж, в таком случае я позвонил не зря, - сказал Шаланда. - Если старик заговорил, значит, ты многое знаешь и становишься опасным для пиджаков.

     Значит, тем более тебе нужно быть осторожным. Береги себя, Паша. И еще...

     Догадываюсь, что старик сейчас у тебя?

     - Да, - кивнул Пафнутьев.

     - И его береги.

     - Понял. Спасибо. До скорой встречи.

     Пафнутьев ожидал, что Шаланда что-нибудь скажет на прощание, но тот, помедлив, повесил трубку. Похоже, он действительно звонил из автомата. "Неужели его так плотно обложили, что он не может позвонить из своего кабинета?" - озадаченно подумал Пафнутьев и впервые осознал, что и он может оказаться в кольце. Как бы там ни было, пока жив он, пока жив старик, допрос надо провести не откладывая.

     - Продолжим, - сказал Пафнутьев. - Руку Спиридонова вам подбросили два амбала в малиновых пиджаках. Я правильно понял?

     - Не совсем... - Чувьюров некоторое время сверлил Пафнутьева своими серыми глазами из-под кустистых бровей, словно не решаясь произнести что-то важное.Они не подкинули мне руку. Они мне ее вручили.

     - Это как? - откинулся Пафнутьев на спинку стула.

     - Очень просто. Позвонили в дверь, я открыл, они стоят... Вот, говорят, возле вашей двери какой-то предмет валяется, может быть, это вы потеряли. И протягивают мне этот сверток. Я вернулся в квартиру, развернул... Сами понимаете, чуть было не отрубился. Но отошел, рассмотрел повнимательнее. И, конечно, увидел якорек, чего уж там, увидел. И сразу все понял.

     - А скажите, - помялся Пафнутьев... - Пальцы найденной руки были сложены в кукиш... Это что-то значит или случайно они так сложились?

     - Это надо понимать так, что Петр Иванович мне с того света кукиш посылает... Добить меня этим хотели. А наутро я достал штык и начал его готовить к работе.

     - К какой работе?

     - Серьезной. Я сделал то, что хотел. Петр Иванович не будет на меня в обиде. Я и за него рассчитался, и за себя.

     - В каком смысле за себя?

     - Мне не жить, я знаю... Не вы, так они добьют. Для меня это без разницы.

     Добивайте. Чтоб руки у вас остались чистыми, можете меня даже выпустить...

     Тогда добьют они, - Чувьюров произнес все это без обиды, без гнева, будто говорил о чем-то само собой разумеющемся. - У них это хорошо отлажено.

     - Круто... - Пафнутьев помолчал. Наконец он начал понимать то, что произошло и, записывая слова старика в протокол, уже знал вопрос, который надо задать, чтобы вся картина происшедшего выстроилась без просветов и неясных пятен. - А что случилось с Петром Ивановичем?

     - Вы что, в самом деле не знаете?

     - Понятия не имею.  - Убили Петра Ивановича.

     - За что?

     - Подзадержался он на этом свете, подзатянул с уходом. Вот его и поторопили.

     - А вам кукиш от него?

     - Да... Намекнули, что и мне пора в дорогу. А я не внял. Не пожелал их намеки понять.

     - А штык откуда?

     - С войны еще остался, - голос Чувыорова неожиданно потеплел. - Он был в хорошем состоянии, я его берег. Все-таки память... А тут еще и для дела сгодился, - старик улыбнулся и не было в его улыбке ни сожаления, ни раскаяния.

     Так может улыбаться человек, который, сделав большую тяжелую работу, усталый и спокойный присел отдохнуть.

     - А теперь, дорогой Сергей Степанович, расскажите толком, что произошло, что за всем этим стоит?

     - А скажите и вы, мил человек, откровенно... Мне что, расстрел светит?

     - Нет, - твердо сказал Пафнутьев.

     - Почему? Ведь я сознательно и злоумышленно отправил на тот свет двух молодых здоровых членов общества? - в глазах у старика засверкали озорные огоньки.

     - А потому, мил человек, - ответил Пафнутьев, - что следствие веду я, я же буду писать и обвинительное заключение. И пока не вижу необходимости предлагать высшую меру наказания.

     - Прокурор вас поправит.

     - А поправит - будет другой разговор.

     - Ну, что ж, - Чувыоров вздохнул. - Вы и сами обо всем догадываетесь, но если уж требуется для протокола... Дом наш видели? Сталинской еще постройки.

     Когда-то он был на окраине города, а сейчас оказался в самом центре. Большие квартиры, высокие потолки, удобное расположение... Хороший дом. И жили в нем люди, которые очень давно, за какие-то свои смешные заслуги, вроде спасения Родины или разгром фашизма получили там жилье. А сейчас, когда состарились, многим и жить оказалось не на что, поскольку пришли такие счастливые, такие свободные времена, что можно и не питаться вовсе. Пенсии хватает на неделю... И появляются однажды молодые, улыбчивые люди, долго извиняются за беспокойство и, в конце концов, говорят... Петр Иванович, ну что ты, бедолага, маешься? Хочешь жить по-человечески? Без забот и хлопот? Хочешь? Живи. Каждую неделю будешь получать коробку с продуктами, с хорошими продуктами. Штаны прохудились - вот тебе штаны. Шапка протерлась и облезла - бери новую шапку. И пусть твои последние годы будут светлы и веселы. А ты сделай самую малость - завещай нам свою квартиру. И долгих тебе лет жизни. Так примерно говорили очаровательные молодые люди. Подсунули моему Петру Ивановичу какие-то бумаги, подписали какие-то обязательства, договоры составили... Туфта все, липа. Да и эти документы почему-то стали пропадать. То одной не найдет, то другая затеряется...

     - А коробки с продуктами? - спросил Пафнутьев.

     - Приносили. Все честь по чести. Первый месяц, второй... Полгода... Цветет Петр Иванович, щечки румянцем налились, голосом окреп, сделался бодрым, уверенным. К нему уж и другие старички потянулись, дескать, и нам бы так устроиться в жизни. А эти самые молодые да улыбчивые уж тут как тут... Ради Бога, говорят, всегда готовы, понимаем ваши жизненные трудности. И опять бумаги, договоры, коробки с кефиром и сосисками, мороженной рыбой да пряниками к чаю.

     - А вы, Сергей Степанович, не хотели коробки получать?

     - Не хотел. Не хотел и все. Знаю давно и накрепко - бесплатным сыр бывает только в мышеловках. Признаюсь, была мысль, были колебания, да и Петр Иванович доставал меня уговорами... А вот что-то в душе стало комом и ни в какую. Вокруг на площадке уже все договоры позаключали и жили припеваючи, пряниками меня угощали, когда зайду. Да и эти улыбчивые проходу не давали - моя квартира у них, как кость в горле... Вся площадка уже, считай, ихняя, можно стены между квартирами рушить, а моя комната, как помеха непреодолимая. Потом пошло чудное...

     - Что чудное? - негромко спросил Пафнутьев.

     - Все они начали умирать...

     Пафнутьев замер от напряжения - он совсем недавно слышал эти же слова, произнесенные с таким же выражением. Где? Кто ему их сказал? Прошло еще какое-то время, старик продолжал невеселый свой рассказ, магнитофон исправно записывал каждое его слово, и, наконец, Пафнутьев вспомнил - Халандовский.

     Аркаша во время их дружеского застолья произнес эти же слова - все они почему-то умирали. Но тогда речь шла о врагах Бевзлина Анатолия Матвеевича.

     - Вы говорите, что все они почему-то умирали... А как они умирали? - спросил Пафнутьев. - Что было причиной?

     - По-разному... Двое поехали на дачу и угорели. Так было сказано в заключении. Один утонул. Пошел за грибами и непонятно зачем решил в речке искупаться... Одежда осталась на берегу, а он остался в речке. Старушку из соседнего подъезда машина сшибла. Водитель с места происшествия скрылся, его так и не нашли. Двое исчезли.

     - Как исчезли?

     - А вот так! Вышли из дому и не вернулись. И никаких следов. И до сих пор.

     А Спиридонов вот изловчился с того света весточку прислать, напомнил о себе.

     Еще один вроде бы к родне в деревню поехал. Нет его и нет... Приезжает родня, выясняется - не было его в деревне. Не доехал, видать.

     - А улыбчивые?

     - А им что? Быстренько оформляют документы, есть у них шустрый такой юрист, все ходы-выходы у него, везде друзья-приятели... И на законных основаниях вступают во владение.

     - Так это вы улыбчивых порешили? - спросил Пафнутьев.

     - Их, родимых, их, касатиков. Ну что, - старик усмехнулся, - задал я вам работы?

     - Разберемся, - Пафнутьев выглянул в коридор и позвал конвоира. - Завтра опять встретимся, Сергей Степанович.

     - Бог даст, встретимся... - Чувьюров тяжело поднялся со стула и заведя руки за спину, протянул их конвоиру для наручников.

***

     Старика Чувьюрова убили в камере в первую же ночь после его разговора с Пафнутьевым.

     Когда он не поднялся утром, на это никто не обратил внимания, лежит старик и лежит. Значит, так ему хочется. Но когда и к баланде он не спустился с нар, кто-то позвал его, кто-то попытался растолкать и только тогда обнаружилось, что вместо зека Чувьюрова лежит холодное мертвое тело. Глаза его были раскрыты и смотрели в потолок, руки прижаты к груди, рот полуоткрыт, железные вставные зубы в тусклом свете камеры посверкивали мертво и жутковато.

     При первом осмотре никаких видимых причин насильственной смерти не обнаружили. Труп положили на носилки и снесли в тюремный морг. Глаза прикрыли, подбородок подтянули, чтобы придать лицу выражение, приличествующее смерти.

     Пафнутьев примчался туг же, едва ему позвонили из СИЗО. Вначале он не мог поверить в случившееся, но когда перед ним отдернули сероватую простыню, и он увидел старика, всякие сомнения отпали.

     - Так, - крякнул он потрясенно. - Так... Не уберег я тебя, Сергей Степанович, оплошал. И ведь был звоночек, предупредили меня - проговорил он вслух.

     - Кто предупредил? спросил начальник тюрьмы, стоявший рядом.

     - Свыше был звонок, - Пафнутьев посмотрел на начальника, протяжно посмотрел, тот даже смешался, будто его в чем-то заподозрили. - Так, Сергей Степанович, - снова повернулся к мертвому Пафнутьев. - Одно утешает...

     Расквитался ты за себя, успел... А я вот оплошал.

     - Кто же мог знать, - проговорил начальник.

     - Я знал, - жестко сказал Пафнутьев. - Может быть и ты знал.

     - Павел Николаевич! - воскликнул начальник, - Не гневи Бога! Не видишь, сердце не выдержало у старика!

     - Разберемся, у кого тут чего не выдержало!

     И тут же, не покидая здания тюрьмы, выслал машину за экспертом. Тот приехал через полчаса со скорбным своим черным чемоданчиком. Увидев Пафнутьева, поклонился, не протягивая руки, видимо, сознавал, что не всем приятно пожимать руку, которая каждый день с утра до вечера копается в мертвецах.

     - Я выполнил вашу просьбу, - сказал ему Пафнутьев вместо приветствия, - Рука принадлежала Спиридонову Петру Ивановичу. Защитнику Севастополя. Преступники известны.

     Принимаются меры для их задержания, - последние слова он произнес не столько для эксперта, сколько для начальника и еще нескольких человек, которые без дела маячили за его спиной.

     - И вы их задержите? - спросил эксперт, - подняв к Пафнутьеву свои громадные глаза, напряженно замершие за толстыми стеклами очков. Очки, видимо, были у него не очень хорошего качества, зеленоватые, как в бутылках с плохой водкой.

     - В ближайшее же время.

     - Вам не трудно будет сообщить мне?

     - Я буду счастлив сделать это! - зло ответил Пафнутьев, видя, как за его спиной напряженно прислушиваются к разговору. - А теперь я прошу вас осмотреть... - Пафнутьев помялся, не хотелось ему Чувьюрова называть трупом.Осмотрите, пожалуйста, этот объект... Может быть, что-то покажется странным.

     Медэксперт осторожно подошел к столу, обошел вокруг, всмотрелся в лицо старика. Потом вынул из чемоданчика халат, резиновые перчатки, надел все это и подошел к трупу уже решительнее. Он расстегнул рубаху, осмотрел грудь, шею, потом перевернул его на живот, обнажил спину и тут же хмыкнул, издал какой-то торжествующий звук.

     - Не берусь утверждать окончательно, - сказал он, - но у меня, с вашего позволения, складывается такое впечатление, что этот человек был убит.

     - Этого не может быть - воскликнул начальник тюрьмы - молодой, мордатый, с бесконечной уверенностью во всем, что делает и говорит.

     - Может, - спокойно ответил эксперт. - Прошу обратить внимание на эту подробность, - он указал резиновым пальцем на небольшое пятнышко ниже лопатки старика. - Мне кажется, что сюда был нанесен удар тонким острым предметом. Удар был направлен в сердце и, по всей видимости, достиг цели.

     - Достиг, если уж человек мертв, - проворчал Пафнутьев, рассматривая пятнышко. - Что это могло быть?

     - Что угодно... Велосипедная заточенная спица, вязальная спица, длинная стальная игла, тонкая отвертка, которая при обыске всегда может сойти за невинный инструмент... И так далее.

     - И каждый может вот так легко и просто убить человека? - почему-то с возмущением спросил мордатый начальник.

     - О, нет, человека убить непросто. Жизнь его защищена надежно. И сие есть тайна великая, непознаваемая. Чтобы вот так нанести удар, нужны опыт и сноровка. Я бы, с вашего позволения, назвал убийцу профессионалом. Нужны дополнительные исследования, вскрытие, но если мое предположение верно, то удар пришелся в самое сердце, смерть наступила мгновенно, этот человек не мучился, хотя, конечно, некоторые неприятные ощущения ему пришлось перенести.

     - О, Боже! - Пафнутьев с облегчением вздохнул, дождавшись этого затянувшегося предположения.

     - Сейчас же проведу обыск в камере! - решительно заявил начальник тюрьмы.Я переверну все! Не то что человека, каждого клопа обыщу!

     - Хорошее дело, - согласился Пафнутьев. - Особенно советую заглянуть клопам под мышки.

     - А что там может быть? - не понял начальник.

     - Запах.

     - Какой запах?

     - Потеют клопы под мышками. Как и люди... Значит так, мне нужен список всех, кто был в камере этой ночью.

     - Видите ли, Павел Николаевич, дело в том, что у нас там кое-кто сменился с утра... Как бы не вышло накладки...

     - Обязательно, выйдет, - серьезно произнес Пафнутьев.

     - Почему вы так думаете?

     - С ваших слов, мил человек, - Пафнутьев невольно закончил разговор словами, которые еще вчера слышал от старика Чувьюрова. Разговаривать с начальником не было никакого смысла, хотя, конечно, список он представит. Может быть, когда-нибудь, когда все прояснится и хоть кто-нибудь останется в живых, вот тогда этот список может и пригодиться. А сейчас... Только очередная страница в уголовном деле и не более того, страница, которую он потом будет пролистывать легко и бездумно, заранее зная, что никаких сведений в ней нет.

     Так, пустая бумажка.

***

     Возвращаясь в прокуратуру, Пафнутьев попытался еще раз проговорить самому себе все, что ему стало известно за последние дни. Он отпустил машину с экспертом, а сам пошел пешком.

     Весна набирала силу, ручьи становились все более говорливыми, во многих местах появились проталины, запахло корой оттаявших деревьев. Да, наступила весна, все-таки она наступила. Пафнутьев каждый раз всматривался в нее с невольным удивлением. После долгой зимы, после снега и мороза просто не верилось, что деревья снова могут покрыться листвой, что эти корявые, промерзшие, заляпанные городской грязью ветки кустов оживут и вытолкнут из себя клейкие, зеленые побеги. И когда почки показывались из почерневших ветвей, когда они распускались чуть ли не на глазах, он подходил к кустам, касался их пальцами, удивляясь случившемуся чуду...

     - Итак, - пробормотал про себя Пафнутьев, надвинув кепку на глаза и сунув руки в карманы. - Итак... Полторы недели назад в подъезде дома убит амбал из фирмы "Фокус". Некий малиновый пиджак, больше центнера живого веса. Спустя неделю в том же доме, в том же подъезде при попытке убить второго амбала задержан преступник, Чувьюров. Задержан и доставлен в милицию вместе с орудием преступления - штыком, заточенным руками умелыми и старательными. При допросе в кабинете начальника милиции Шаланды вышеупомянутый Чувьюров, проявив пренебрежение к человеческой жизни, в том числе и к своей собственной, закалывает второго, еще одного человека, того самого, который и доставил его в милицию. Кошмарная сцена, Шаланда в истерике, а ты, Павел Николаевич, в состоянии очень близкому к такой же истерике.

     - Так, - произнес Пафнутьев и перепрыгнул через лужу, которая показалась ему слишком глубокой, чтобы рискнуть перейти ее вброд. - Так... При обыске в доме убийцы Чувьюрова обнаружена человеческая рука, спрятанная в холодильнике.

     Пальцы вышеупомянутой руки, отделенной от туловища с помощью топора, свернуты в кукиш, что по утверждению эксперта есть тайна великая и непознаваемая.

     - Так, - на этот раз мысль Пафнутьева прервалась, он вынужден был пропустить мимо мамашу с коляской, в которой отчаянно кричал ребенок. Его пронзительный визг все еще стоял в ушах у Пафнутьева, а он уже излагал события дальше. - Во время допроса Чувьюров над некоторыми тайнами приоткрыл завесу загадочности. Оказывается, существует фирма "Фокус", которая берет у стариков квартиры в обмен на пожизненную заботу о них, в обмен на кормежку, если уж назвать вещи своими именами. И некоторые клюнули. Но потом со стариками стали происходить всякие неприятности, клиенты "Фокуса" начали вымирать. Естественно, оставляя свои квартиры, согласно завещанию, опять же "Фокусу". Чувьюров оказался слишком недоверчив, подозрителен и хитер - квартиру свою завещать кому бы то ни было отказался. Это вызвало недовольство "Фокуса" и старик вскорости ощутил давление. В качестве угрозы ему была подброшена рука его соседа Спиридонова. Узнав руку друга, поняв суть угрозы, Чувьюров не испугался, а наоборот, наточив свой военный штык, вышел на охоту. Охота оказалась удачной, он насмерть заколол двух человек, тех самых, которые, собственно, и пытались его запутать рукой мертвеца...

     - Так, - на этот раз Пафнутьев остановился перед красным светофором, и, щурясь на яркое весеннее солнце, терпеливо пережидал поток машин. Когда вспыхнул зеленый свет, он оглянулся и, убедившись, что водители тоже увидели зеленый, двинулся через улицу. - Старик Чувьюров убит в камере предварительного заключения, куда был доставлен по распоряжению одного придурка по фамилии Пафнутьев. Этого придурка люди добрые предупредили, чтобы он пуще глаза берег Чувьюрова, чтобы принял все меры по охране старика от всевозможных случайностей. Однако, врожденная придурковатость Пафнутьева перешла все мыслимые границы. В результате он лишился обвиняемого, обвинителя, свидетеля и единственной своей надежды на то, что удастся распутать дело. Придурок ты, Пафнутьев, и нет тебе другого имени. Истинно, придурок.

     Пафнутьев плюнул с досады в ближайшую лужу, его кулаки в карманах куртки побелели от напряжения. За поворотом показалось здание прокуратуры, и он замедлил шаг, чтобы успеть договорить себе все, что ему стало известно.

     - Так, - крякнул Пафнутьев, все еще досадуя на самого себя. - При обыске у Чувьюрова найдена фотография странной девицы необыкновенной привлекательности и, не побоимся этого слова, красоты. Фотография сделана в фотоателье, которое взлетело на воздух сразу же, как только там побывал твой человек, Павел Николаевич. А сотрудница фотоателье, вызвавшаяся помочь твоему человеку, с тяжелыми травмами и ожогами доставлена в больницу, откуда выйдет нескоро и далеко не в столь блестящем состоянии, в каком пребывала до этих печальных событий. Как выяснилось в результате тщательного и настойчивого расследования, снимок сделан для рекламы интимных услуг. И тут же стало известно нечто озадачивающее - портрет красавицы заказала фирма "Фокус", следовательно, поместила в газете и оплатила рекламу опять же фирма "Фокус". Не нужно быть слишком уж проницательным, чтобы сообразить - интимные услуги населению оказывает все та же фирма. А если принять к сведению, что всего за несколько дней расследования, Павел Николаевич, ты имеешь двух зарезанных, труп в камере предварительного заключения, взрыв в фотоателье, убийство в кабинете начальника милиции, искреннее предупреждение твоего лучшего друга Халандовского, человека далеко не чужого в криминальном мире города, панический звонок от начальника милиции Шаланды, то возникает вопрос... На кого ты вышел, уважаемый Павел Николаевич? На кого бочку катишь? На кого зуб имеешь? Содрогнись, Павел Николаевич, содрогнись и повесь себе пистолет на одно место, пока не поздно.

     С этим решением и вошел Пафнутьев в свой кабинет. Заперев дверь, он снял с себя пиджак, достал из сейфа пистолет в ременной упряжи и влез в кожаные петли, расположив кобуру под мышкой. Подвигал плечами, находя для пистолета наиболее удобное место, надел пиджак.

     В этот момент в дверь постучали.

     - Да! - крикнул Пафнутьев и только тогда вспомнил, что дверь заперта. Он тут же открыл ее - на пороге стоял Андрей.

     - Всегда рад! - Пафнутьев пожал парню руку. - Что нового?

     - Павел Николаевич, скажите.,. Вы спросили у Чувьюрова о том снимке, который мы нашли при обыске?

     - Нет, - быстро ответил Пафнутьев, направляясь к своему столу. - Забыл.

     - Надо бы спросить, Павел Николаевич... Это все упростит.

     - Невозможно. Нет старика. Помер.

     - Как помер? - не понял Андрей.

     - Насильственной смертью, - Пафнутьев сел в кресло и потер ладонями лицо.Да, Андрюшенька, у нас чрезвычайное происшествие. Сегодня ночью в камере предварительного заключения убит Чувьюров Сергей Степанович. Ударом иглы в сердце.

     - Кто? - спросил Андрей, присаживаясь у стены.

     - Не знаю. Наверное, и не узнаю. В камере семнадцать человек, все в равных условиях, всех можно подозревать. Все будут колотить себя кулаками в грудь и обижаться на мою подозрительность. На всякий случай велел составить список тех, .кто был в камере, но надежд немного.

     - Как быть со снимком?

     - Зацепил он тебя?

     - Дело не в этом... Пострадал человек, который пытался мне помочь... Я должен отработать.

     - Отрабатывай. Телефон у тебя есть, в газете указан.

     - Нет у меня телефона, Павел Николаевич. - Андрей помолчал. - Эта фотография безымянная. Поднимет трубку совсем не тот человек, который на снимке. Это, так сказать, обобщенный образ. Только Чувьюров мог сказать, кто именно на фотографии.

     - Тоже верно, - согласился Пафнутьев. - Эта женщина наверняка имеет к старику какое-то отношение. Пройдись по квартирам, поспрошай - кто на фотографии? Это один ход. Или позвони по телефону, который указан в газете, скажи, что хочешь говорить именно с этой женщиной и ни с какой другой. Третий ход...

     Закончить Пафнутьев не успел, - в дверь протиснулась физиономия Худолея и, уставившись в глаза Пафнутьеву, замерла в ожидании - как, дескать, дальше быть?

     - Входи, - сказал Пафнутьев.

     - Представляете, Павел Николаевич, - возбужденно начал Худолей, приближаясь к столу разновеликими своими шагами, - включаю я вашу пленку, а в голову мне в этот момент приходит совершенно потрясающая мысль о том...

     - Остановись! - Пафнутьев поднял руку. - Я догадываюсь, о чем была эта мысль. Тебе каждый раз приходит в голову одна и та же мысль. Во всяком случае, последние лет десять-пятнадцать.

     - И это вы говорите мне? - Худолей прижал красноватые ладошки к хилой своей груди и так обиженно заморгал глазами, что смотреть на него не было никаких сил.

     - Виноват, - сказал Пафнутьев. - Согласен, у тебя бывают разные мысли. Очень отличающиеся одна от другой. Правда, об одном и том же.

     - О чем же? - спросил Худолей, бесстрашно уставившись Пафнутьеву в глаза.

     - Да все о том же... Ладно, замнем для ясности. Ты же знаешь, за мной не заржавеет.

     - Павел Николаевич! Я всегда верил, всегда в моей душе теплилась надежда!

     Когда я думаю о вас, все мое существо...

     - Слушаю тебя. Очень внимательно слушаю.

     - Значит так... Я прослушал пленку, которую вы мне дали и понял все, о чем там говорится.

     - Слава тебе, Господи! - вырвалось у Пафнутьева.

     - Не спешите, Павел Николаевич, произносить такие жестокие слова, не спешите. Я расшифровал треск набираемого телефона. Вас, конечно, интересует, какой номер набрал злоумышленник? Ему не удалось замести следы. Когда дело попадет к эксперту Худолею, все уловки бесполезны и тщетны. Вот номер, по которому звонил злодей некоему Борису Эдуардовичу, - и Худолей, приблизившись к столу Пафнутьева с каким-то вычурным телодвижением, положил на стол кассету и небольшой листок бумаги с цифрами. На Андрея он взглянул с нескрываемой горделивостью - вот так, дескать, надо работать.

     - Удалось, значит, - пробормотал Пафнутьев.

     - Вы сомневались?! - взвыл Худолей и на этот раз обернулся к Андрею, ища сочувствия.

     - Родина тебя не забудет, - сказал Пафнутьев деловым тоном, давая понять, что разговор окончен.

     - Надеюсь, - и Худолей холодновато окинув взглядом кабинет, вышел, плотно закрыв за собой дверь.

     Наступил момент, которого Пафнугьев ждал, которого опасался, но который, тем не менее, поторапливал. Пора было объявить противнику, что он принял вызов и готов к схватке. Здесь важно было не заявить о себе преждевременно, не сорваться. Но для того, чтобы напрямую выйти на фокусников, как выразился Андрей, нужны были сильные козыри, а их не было. Взорванное ателье, старик, убитый в какой-то камере - этим их не возьмешь. И фотография в газете не может быть козырем. Пока в более выигрышном положении сами фокусники - они потерпевшие, они потеряли двух человек, и правосудие не смогло достойно покарать кровавого маньяка.

     Но знал Пафнутьев и не один раз испытывал надежный прием - не надо давить, уличать, обвинять. Достаточно поинтересоваться, напомнить о себе, простовато и неуклюже, глуповато и безобидно. И не вытерпит противник, не сможет сохранить спокойствие и невозмутимость - обязательно покажет зубки, коготки, торжествующе и хищно сверкнет глазками. Не подводил еще Пафнутьева этот простенький прием, да никого он никогда не подводил и не мог подвести, поскольку выверен веками, поскольку великий народ, прошедший через тысячелетия, освятил этот прием своим характером, нравами, привычками, сделал формой общения, как с друзьями, так и с врагами, как с начальством, так и с подчиненными. Хороший прием, в любую секунду он позволял и проявить твердость, и слинять, когда к этому вынуждают обстоятельства. И Пафнутьев, глядя на ряд цифр, написанных неуверенной, подрагивающей рукой Худолея, уже прикидывал будущий разговор, и струились, струились в его сознании вопросы-ответы. Опыт, какой-никакой умишко, сохранившаяся непосредственность позволяли Пафнутьеву худо-бедно предвидеть события, содержание предстоящих разговоров, результаты будущих допросов. Когда Пафнутьев взглянул на Андрея, тот подбадривающе кивнул, вперед, дескать, Павел Николаевич.

     - Ни пуха! - сказал он.

     - К черту! - и Пафнутьев набрал номер. Гудки пошли какие-то разноголосые - все ясно, телефон с определителем, и хозяин кабинета уже пытается вспомнить номер, вспыхнувший на табло. Не вспомнит, потому что Пафнутьев звонил ему первый раз.

     - Да! - раздалось, наконец, в трубке басовито и напористо.

     - Здравствуйте, - произнес Пафнутьев улыбчиво.

     - Слушаю вас! - собеседник не пожелал принять благодушный тон.

     - Простите, я хочу поговорить с главой фирмы "Фокус".

     - Слушаю вас!

     - Это Борис Эдуардович? - терпеливо спросил Пафнутьев, прекрасно сознавая, какое раздражение он вызывает там, в неведомом ему кабинете.

     - Да! Что вам угодно?

     - Еще раз простите... Скажите, пожалуйста, как ваша фамилия?

     - Шанцев.

     - Вас беспокоит Пафнутьев. Наверное, вы меня не знаете?

     - Впервые слышу.

     - Пафнутьев Павел Николаевич... Запишите, пожалуйста, вполне возможно, что это вам пригодится.

     Вязкая настойчивость Пафнутьева сделала свое дело. Борис Эдуардович Шанцев на том конце провода понял, что не станет случайный человек говорить столь бесцеремонно, а если ведет себя вот так, значит, есть у него на то основания.

     - Записал.

     - Теперь должность... Начальник следственного отдела прокуратуры.

     - A! - радостно закричал Шанцев. - Павел Николаевич! Господи! Есть у меня ваш телефон, есть все ваши данные... Я сам собирался звонить вам, хотел пригласить к себе для разговора!

     - И я хотел пригласить вас к себе для разговора, - улыбнулся Пафнутьев в трубку. - Давайте встретимся, если уж наши желания совпадают. А? Приходите завтра с утра, Эдуард... Простите Борис Эдуардович! Сможете?

     - Уезжаю, Павел Николаевич! Простите великодушно! Никак не смогу!

     - Надолго?

     - Неделя, полторы... Дела... А тут еще двое погибших... Это такая трагедия для всего нашего коллектива... Мы в ужасе! Можете поверить? Остановилась вся работа. Только и разговора... Отличные были ребята, Павел Николаевич! Остались семьи, малые дети, юные жены... Что делать - ума не приложу! Если уж в нашем городе такой разгул бандитизма... Голова идет кругом! До чего дошло - престарелые ветераны берутся за ножи! Что же будет завтра?! Кстати, когда суд?

     Ведь ему же расстрел положен, не меньше!

     - Не будет расстрела, - тихо обронил Пафнутьев.

     - Пожизненное?

     - И пожизненного не будет.

     - Почему?! Павел Николаевич?!

     - Помер старик. Этой ночью в камере помер, - последние слова Пафнутьева были ловушкой. Нужно было обладать настоящим талантом актера, чтобы ответить непосредственно и легко. Человеку, непричастному к кровавым событиям последних дней, человеку совершенно постороннему это сделать нетрудно - он может и замолчать, и ужаснуться, и воскликнуть что-нибудь заурядное. Но человек, хоть как-то замешанный в преступлении, все-таки должен обладать особыми способностями, чтобы вывернуться и не выдать себя неуместным словом, тоном, замечанием. И похоже, Шанцев обладал ими в полной мере.

     - Помер? - воскликнул радостно. - Свершилась, значит, кара небесная?

     - Свершилась, - кивнул Пафнутьев разочарованно. Шанцев из подготовленной западни сумел выскользнуть.

     - От чего помер?

     - Бог его знает... Сердце, наверное.

     - Неужели у такой сволочи может быть сердце? - спросил Шанцев с нескрываемой ненавистью и только после этих слов к Пафнутьеву вернулась его обычная настороженность, а то уж больно ласков был его собеседник.

     - Повидаться бы, Борис Эдуардович.

     - Зачем? О чем говорить будем, Павел Николаевич?

     - Мне непонятно, почему Чувыорову так хотелось убить именно ваших ребят.

     - А что тут непонятного - маньяк. Умом старик тронулся. Крыша поехала.

     - И дело закрыть?

     - Конечно!

     - Так не бывает. Чувьюров не показался мне сумасшедшим.

     - А мне показался! - брякнул Шанцев и этим допустил ошибку.

     - Вы были с ним знакомы?

     - Я сужу по его действиям, Павел Николаевич, - назидательно произнес Шанцев, и Пафнутьев понял, что легкой победы не будет. - Уж если он в кабинете начальника милиции за нож хватается, о чем говорить? Маньяк он и есть маньяк.

     Поступки непредсказуемы, поведение злобное, сознание сумеречное. Человек явно опасный для общества. Удивляет меня во всей этой истории только одно - почему его не изолировали раньше? Раньше надо было к психам посадить.

     - Видимо, не сочли нужным, - вяло проговорил Пафнутьев, понимая, что эту схватку проигрывает. Позиция Шанцева оказалась достаточно надежной. С налету, с повороту его не возьмешь, тут нужна подготовка основательная, обкладывать его нужно, как медведя в берлоге. - А вам не кажется странным, что Чувьюров совершает одно убийство, затем через неделю пытается совершить второе и в обоих случаях жертвами оказываются сотрудники фирмы "Фокус"?

     - Нет, Павел Николаевич, не кажется! - твердо заявил Шанцев, не задумавшись ни на секунду. - Он ведь по дурости своей, или по болезни, называйте как хотите, заранее был обречен на разоблачение, поскольку орудовал в собственном подъезде. И мои ребята жили в этом же подъезде. Чувьюров не считал нужным даже следы заметать! Он не просто маньяк, это злобный, сутяжный, завистливый тип. Сейчас таких развелось столько, что их уже давно пора прореживать! Ребята прилично одеты, подстрижены, ухожены... А маньяки, вроде этого Чувыорова, зубами от зависти скрежещут, когда видят молодых, здоровых, красивых, модно одетых... Вот он и выбрал их, чтобы добиться социальной справедливости! Он же всю жизнь за справедливость боролся и так увлекся к старости, что уже не мог остановиться. Вы согласны со мной, Павел Николаевич?

     - Знаете, мне ничего не остается, как признать вашу правоту. Все это звучит убедительно.

     - Ну вот! - обрадовался Шанцев. - А вы говорите - расследование! Закрывайте дело, Павел Николаевич! Не морочьте себе голову. Кстати, вы знаете, чем занимается наша фирма?

     - Приблизительно.

     - Мы ремонтируем квартиры. Мы очень хорошо ремонтируем квартиры. На европейском уровне! Дубовые полированные двери, перепланировка комнат, испанская плитка, итальянский кафель! Не поверите, но мы даже в обычных хрущевских домах камины ставим!

     - Не может быть! - восхитился простодушный Пафнутьев.

     - Могу доказать. Знаете, как? Скажу, хотя вы можете мои слова истолковать как угодно... Так вот, мы готовы отремонтировать вашу квартиру. Да!

     - Разорите, - засомневался Пафнутьев.

     - Ничуть! Плата будет чисто символическая. Даже вашей зарплаты хватит.

     - Вы знаете, какая у меня зарплата?

     - А! - отмахнулся Шанцев. - Представляю. К тому же вы расплатитесь иначе...

     Вы пообещаете мне, что, показывая квартиру, будете всем своим друзьям говорить, кто такое чудо сотворил, как этих чудесников найти, где они находятся. А эти чудесники - мы!

     - Фокусники, - невольно вырвалось у Пафнутьева, и он тут же пожалел об этом.

     - Что? - не понял Шанцев.

     - Да так, сорвалось... Вы назвали себя чудесниками, а я добавил - фокусники. От названия фирмы.

     - Но не иллюзионисты, Павел Николаевич! - расхохотался Шанцев. - Все, что мы делаем - грубо и зримо, как сказал поэт! Вы принимаете мое предложение?

     - Надо бы с женой посоветоваться, - промямлил Пафнутьев.

     - Тоже хорошее дело, - согласился Шанцев.

     Пафнутьев догадался - это были завершающие слова, сейчас шеф "Фокуса" произнесет нечто прощальное.

     - Я рад, что позвонил вам, - сказал Пафнутьев.

     - Звоните, Павел Николаевич! Будем дружить квартирами, если можно так выразиться.

     Пафнутьев в ответ произнес нечто совершенно бестолковое и с облегчением положил трубку.

     Впечатление от разговора осталось тягостное. Ни в чем не дрогнул его собеседник, ни в чем не прокололся, не выдал себя. И взятку предлагает не робея - уверенно и напористо. Потому что это уже не взятка, а естественная и единственно правильная форма общения. Но его совет закрыть дело и забыть о случившемся прозвучал, как жесткое, неприкрытое требование. Да, это было его условием. Закрывай дело, Павел Николаевич, и поехали дальше.

     Жизнь продолжается. Наслаждайся немецкими дверями, испанской плиткой, итальянским кафелем. Короче, балдей на доброе здоровье.

     - Крепкий орешек? - подал голос Андрей, понявший состояние начальства.

     - У нас с тобой таких еще не было. Представляю, каков у него шеф, если этот в шестерках ходит.

     - А шеф-то может оказаться и попроще.

     - Не думаю, Андрюша, не думаю. Знаешь, в чем его сила? Он вписался в нынешнюю систему ценностей. Он не борется с общественной моралью, он ей служит.

     Соответствует. Больше того - он нужен. И знает это. Он хорошо это усвоил.

     - А мы, Павел Николаевич? Мы нужны нынешнему обществу?

     - Я в этом не уверен, - негромко проговорил Пафнутьев. - Я не уверен в этом, Андрюша, - повторил он. - Может быть, нас держат или лучше сказать, нас содержат только для того, чтобы создавать видимость некоей борьбы с преступностью, вроде бы озабоченности. Мы похожи на декоративных собак. Лежит такая собака на диване, ухоженная, причесанная, с бантиком на шее... Может гавкнуть на кого-нибудь, может нерасторопного гостя за пятку схватить, но не больно, играючи, чтобы напомнить о себе, чтобы о ней на забыли, когда кости со стола сгребать будут. Так примерно.

     - Что же делать?

     - Делать свое дело. Тихо, спокойно, изо дня в день, изо дня в день, изо дня в день. Иногда и комнатная собака может в горло вцепиться. Если, конечно, ее довести до такого состояния.

     - Вцепимся? - спросил Андрей с улыбкой.

     - Я уже вцепился. Уже не смогу разжать зубы, даже если мне этого и захочется. У меня их судорогой свело, - проговорил Пафнутьев, не разжимая зубов, будто их и в самом деле свело намертво.

Часть вторая.

КУПИТЕ ДЕВОЧКУ!

     Крутой мужик был Шанцев Борис Эдуардович, достаточно крутой. Ничто в жизни его не удивляло, не озадачивало, все ему было ясно раз и навсегда. Не потому, что был глуп или слишком уж прост, нет-нет. И образование в свое время получил, что-то педагогическое, и по спорту прошелся, медали до сих пор болтались в его квартире на самых видных местах, и кубки стояли на книжном шкафу, посверкивая хромом, никелем, бронзой. Оставив спорт, Шанцев за несколько лет погрузнел, потяжелел, но сохранил в движениях и живость, и быстроту. Если возникала неприятность - Шанцев ее устранял и знал твердо, что все средства для этого хороши. Если же появлялся человек, который мешал, значит, он должен исчезнуть с его пути. Нет человека - нет проблемы, как сказал однажды очень умный человек.

     Лишенный всяких сомнений и колебаний, Шанцев был постоянно уверен в себе, готов к общению дружескому и открытому. Однако же, если человек не ценил такого к себе отношения, пренебрегал Борисом Эдуардовичем или, еще хуже, начинал мешать и строить козни, Шанцев искренне огорчался, но ненадолго, ровно настолько, сколько требовалось времени на устранение невежи. Способ устранения не имел ровно никакого значения - его можно было разорить, сделать калекой, вообще убрать с лица земли. И в этом случае не было у Шанцева колебаний. Жизнь, которая установилась вокруг, убеждала его в том, что иначе поступать просто невозможно. А раз Нет выбора, то нет и угрызений.

     Поговорив с Пафнутьевым и весело положив трубку, Шанцев придвинул к себе папку, чтобы заняться текучкой, уже перевернул несколько страничек, как вдруг почувствовал, что не может отдаться делу легко и увлеченно. Что-то его тяготило, что-то мешало радоваться жизни и упиваться работой.

     Шанцев еще пошелестел бумагами - договоры, деловые предложения, какие-то рекламные листки... Но снова что-то его отвлекло. Он с удивлением прислушался к себе. Постарался вспомнить, что произошло в этот день, что выбило его из колеи и лишило привычной уверенности. Перебрал всех посетителей, которые за день побывали в его кабинете, перебрал телефонные звонки, доклады и наткнулся наконец на недавний разговор с Пафнутьевым. И что-то щелкнуло в нем, что-то вспыхнуло, еле слышный звоночек подсказал - здесь!

     Захлопнув папку, Шанцев встал и подошел к окну. Белые жалюзи из тонких пластинок позволяли увеличивать, уменьшать количество света в комнате - Шанцев любил, когда света много, когда кабинет залит солнцем, поэтому жалюзи были открыты в небо, но при всем старании невозможно было заглянуть в кабинет с улицы, из окон соседних домов.

     - Пафнутьев, - проговорил Шанцев вслух. - Что-то не нравишься ты мне, Пафнутьев... Не так ты со мной говорил, как-то вот не так...

     Прошло еще какое-то время, и Шанцев понял, что Пафнутьев говорил с ним несерьезно, дурачился, подыгрывал, а он, Шанцев, вертелся, как вошь на гребешке, потешая следователя. Да, он его отшил, отказался от встречи, но Пафнутьев не выглядел удрученным. Похоже, его даже устраивало течение разговора.

     Шанцев уже достаточно много знал о Пафнутьеве, навел справки по своим каналам, сделал запросы. Все эти сведения вписывались в их разговор, не противоречили ему, а все-таки, какую-то занозу он чувствовал. Угрозы? Нет, угроз не было. Просьбы? И здесь все чисто, Пафнутьев ни о чем не просил.

     От ремонта квартиры не отказался, но и не принял предложения. С женой, мол, надо посоветоваться. О чем? Нужен ли ремонт? Ремонт всегда нужен, а советоваться можно лишь о том, где взять деньги.

     Значит, не принял Пафнутьев предложения?

     Значит, затаил недоброе?

     Значит, надо принимать меры.

     И Шанцев, не колеблясь, поднял трубку.

     - Анатолий Матвеевич... Повидаться бы.,.

     - Есть проблемы? - раздался голос молодой и напористый. Даже нетерпеливость прозвучала в этом коротком вопросе.

     - Могут быть. Дело в том, что...

     - Приезжай.

     И тут же гудки отбоя.

     Шанцев скривил гримасу, изображающую примерно такие слова: "Вот так-то, брат, учись..." И тут же поднялся, окинул стол быстрым взглядом и вышел из кабинета. Секретарша, светлая девчушка с большими ясными глазами, вопросительно посмотрела на него.

     - Сегодня больше не буду.

     - Хорошо, Борис Эдуардович.

     Проходя мимо, Шанцев остановился на секунду, наклонил голову девушки, отвел в сторону волосы с затылка и осторожно поцеловал в ямочку. И, не добавив больше ни слова, вышел, подмигнув секретарше уже от двери...

     Банк Бевзлина занимал два верхних этажа двенадцатиэтажного здания. Попасть на эти этажи можно было только с помощью лифта, у которого дежурили два молодца с короткими черными автоматами. Они проверяли всех, кто приближался к лифту.

     Рядом стоял столик с телефоном, и, если сверху не поступала команда пропустить того или иного человека, увидеть Бевзлина у него не было никакой возможности.

     Хотя оба охранника прекрасно знали Шанцева, иногда приходилось пропускать его наверх по несколько раз на день, но документы они проверяли каждый раз все с той же старательностью, если не сказать подозрительностью. Они словно догадывались, что кто-то мог замаскироваться под этого человека и обмануть их.

     Как-то Шанцев, торопясь, решил пройти мимо охранников, но тут же наткнулся на короткий ствол автомата. С тех пор он больше не пытался упростить правила, введенные Бевзлиным.

     Поднявшись на двенадцатый этаж, Шанцев прошел в конец коридора и снова уперся в автоматчика. Проверив его документы, тот пропустил Шанцева за железные двери, обитые кожей. За ними начинались апартаменты Бевзлина - короткий коридор с несколькими дверями по обе стороны.

     - Здравствуйте, Борис Эдуардович, - приветствовала его секретарша без улыбки. - Входите, - она не дала ему возможности произнести ни единого слова, сразу ответив на все возможные вопросы.

     - Здравствуй, Надя. Что хорошего в жизни?

     - Ничего.

     - Да? - удивился Шанцев, - Что так?

     - А вы знаете что-то хорошее в жизни? Поделитесь.

     - А весна?  - Весна - это для общего пользования.

     - Вообще-то да, - согласился Шанцев. Он избегал затягивать разговоры с секретаршей Бевзлина, чувствуя, что та его переигрывает. Последнее время появилась в ней какая-то жесткость, холодность. Впрочем, Шанцев знал причину этих перемен.

     Бевзлину было где-то около тридцати. Порывистый, улыбчивый, готовый весело рассмеяться самой непритязательной шутке, он казался еще моложе. Люди, не очень близко его знающие, полагали, что у него постоянно приподнятое настроение.

     Увидев входящего Шанцева, Бевзлин отодвинул бумаги, поднялся и, пока тот закрывал за собой дверь, успел пересечь половину просторного кабинета, залитого солнечным светом.

     - Привет, Шанец! - приветствовал он его, протягивая сухую узкую ладонь.Жив?

     - Местами.

     - Возникли проблемы?

     - Пока нет, но возможны...

     - Правильно. Проблемы надо устранять до того, как они возникли, до того, как они проявили свою силу и власть, - Бевзлин сел в кресло у окна.Присаживайся, - рядом стояло такое же кресло. - Хочешь выпить? - он указал на бутылку с минеральной водой.

     - Воздержусь, - Шанцев осторожно опустился в кресло, уже этим выражая уважение хозяину и признавая его первенство. Хотя смертельно хотелось ему просто упасть на мягкое податливое сидение и провалиться в него до самого пола.

     Бевзлин выглядел беззаботным, смешливым, его белые зубы сверкали, глаза светились участием, легкая свободная одежда создавала впечатление молодости и уверенности. Но Шанцев знал, хорошо знал, насколько все это далеко от истинного Бевзлина. А впрочем, нет, он и истинный был такой же, смешливый и легкий в поведении, но это не мешало ему принимать решения, которые не то чтобы оказывались жестокими или безжалостными, просто они были нечеловеческими. Он не обладал качествами, которые принято ценить - сочувствие, готовность помочь или хотя бы понять. Бевзлин не умел прощать, не то чтобы не хотел, не умел. Его решения были быстры и правильны, но опять же с точки зрения робота, который выбирает наиболее рациональный путь, не считаясь ни с чем, кроме конечного результата.

     - Говори, Шанец... Слушаю.

     - Этот старик, который зарезал двух наших ребят...

     - Я уже принял меры. Его нет.

     - Знаю... Следователь доложил.

     - Следователь? Он наш человек?

     - Не думаю.

     - Мешает?

     - Пока нет... Но может.

     - Помочь убрать?

     - Рановато... Пока он ничего не сделал. Но заинтересовался. Его человек работает в домоуправлении... Выясняет, какие квартиры кому принадлежали, с каких пор, на каком основании.

     - Ишь ты! - не столько возмутился, сколько изумился Бевзлин.Любознательный, значит?

     - Да. Очень. Дело еще вот в чем... Он успел раскрутить старика. И теперь, вполне возможно, знает гораздо больше, чем ему положено.

     - Шустрый, значит? Наш пострел везде поспел? - весело спросил Бевзлин.Сказано, давно сказано, еще в Библии... Знания рождают скорбь. Чем больше знаний, тем больше скорби.

     - Хорошая мысль, - согласился Шанцев.

     - Ты с ним разговаривал?

     - Да.

     - Он как, поддающийся?

     - Мне показалось, что с ним можно договориться... Но слава у него дурная.

     - Патриот?

     - Энтузиаст. Фанатик.

     - Законы уважает?

     - Не всегда... Иногда не прочь все законы послать подальше и сделать, как сам считает нужным.

     - Это же прекрасно! Значит, наш человек!

     - Сомневаюсь, Толя... Сомневаюсь.

     - Кто его окружает?

     - Есть жена...

     - Хороша собой?

     - Достаточно хороша.

     - Лишить жены. Хотя бы на время. Эти следователи очень привязчивы, они страшно переживают, когда лишаются детей, жен, любовниц... Еще кто есть?

     - Друг, директор гастронома...

     - Хороший гастроном?

     - Ничего... В порядке заведение.

     - Купи его. Не нужен ему гастроном. Перебьется.

     - Есть парнишка... Помощник, юный друг, как говорится.

     - Пусть исчезнет! - рассмеялся Бевзлин. - Для начала. Тебя что-то смущает?

     - Толя, послушай меня... Я навел справки об этом Пафнутьеве. Крутой мужик, оказывается. Он побывал в хороших переплетах...

     - Круче нас с тобой? - радостно удивился Бевзлин. - Неужели такое возможно?

     - Не круче, конечно...

     - Но где-то рядом? - подсказал Бевзлин. - Слушай меня, Шанец. Если он крутой, но не наш - убрать. Если крутой, но наш - приблизить, нагрузить работой, поощрить. Ведь он начальник следственного отдела? Хорошо бы на этом месте иметь своего человека, а?

     - Хорошо бы, - согласился Шанцев.

     - Значит, так... При малейшем сомнении - убирай. Без следов. По нашему законодательству, если есть труп - есть убийство, если трупа нет, то и убийства нет. Помочь? - Бевзлин улыбнулся белозубо, широко.

     - Справлюсь, - Шанцев прекрасно понимал, что за предложением помощи скрывается обыкновенное подзуживание, подзадоривание, которое не будет продолжаться слишком долго. Бевзлин хочет убедиться - действительно ли он справится или же ему придется помогать. Знал Шанцев - дорого обходится помощь Бевзлина, слишком дорого для любого, кто на нее соглашается.

     - Еще... Он знает только о старике и обо всем, что с ним связано? Больше он ничего не знает?

     - Я подробно с ним поговорил. Ни малейшего намека на остальное не было. Он бы дал понять. Очень уж хотелось ему прищучить меня... Нет, он бы не удержался.

     - Хорошо. Приму меры. Но основное лежит на тебе. Вопросы есть?

     - Вопросов нет.

     - Будь здоров, дорогой друг! - весело рассмеялся Бевзлин и, легко, пружинисто поднявшись из кресла, протянул Шанцеву узкую ладонь.

***

     Андрей не сразу понял, что с ним происходит. Какая-то непривычная раздраженность сменялась неуверенностью, уже вернувшись вечером домой он неожиданно спохватывался, одевался и выходил в весенний город. Мать смотрела на него озабоченно - она тоже не понимала, что с парнем. Отшагав по улицам час-полтора, Андрей возвращался молчаливый и сосредоточенный, быстро принимал душ и ложился спать, так и не обронив ни слова.

     - У тебя все в порядке? - спросила как-то мать, не выдержав тягостного его состояния.

     - Конечно, нет, - улыбнулся Андрей. - Разве может быть у человека все в порядке? Так не бывает.

     - Что-то тебя водит, Андрюша...

     - Поводит-поводит и перестанет, - успокоил он мать и, коснувшись рукой ее плеча, ушел в свою комнату. И только там, наткнувшись взглядом на фотографию женщины, он как бы встряхнулся. И понял, что дело в ней, в этой красавице со строгим, печальным взглядом, обнаженной грудью и распущенными волосами. Андрей взял портрет в руки, всмотрелся в ее лицо, глаза и вдруг осознал, что, никогда не видя ее живой, смертельно по ней соскучился, что хочет ее видеть.

     Так бывает - замкнутая жизнь рождает в юных душах желания, на первый взгляд, странные, хотя на самом деле ничего столь уж удивительного не происходит - женщина понравилась Андрею настолько, что он, похоже, влюбился.

     Ну, что ж, влюбляются в актрис, в актеров, дело обычное. И письма пишут, и в любви объясняются, и встречи назначают. Да что там письма - с собой, случается, кончают, кончают, в петлю лезут от неразделенной любви к какому-нибудь экранному красавцу, к какой-нибудь эстрадной диве с длинными ногами и чулочками в сеточку. Было, все это уже было, и Андрей, волею судьбы своей непутевой оказавшийся в следственном отделе прокуратуры, прекрасно это знал, сталкивался, как говорится, по месту работы.

     Если бы дело касалось только служебных его обязанностей, Андрей давно бы разыскал красотку и доставил бы ее к Пафнутьеву в наилучшем виде. Но он понимал, что начинается нечто личное, и уверенности его или, скажем, служебной бесцеремонности явно не хватало. Несколько вечеров он всматривался в газетный снимок, залитый кровью непутевой фотографички Вали, всматривался в телефонный номер, напечатанный под снимком и, наконец, понял, что позвонит. Не сможет не позвонить.

     В красавице на снимке Андрей чувствовал какой-то надлом, не может быть у этой молодой девушки благополучной, спокойной жизни. По глазам было видно, что пережила она передряги, что доставалось ей крепко, что и при съемке грудь она обнажила чуть ли не сцепив зубы.

     Может быть, Андрей все это додумывал, но знал он и то, что фантазии возникают не сами по себе, что-то за ними стоит или кто-то за ними стоит, невидимый и могущественный, что и мысли приходят к человеку не случайные что-то вызывает их из глубин его мозга. А уж если появилась в его жизни эта женщина, пусть призрачно и неосязаемо, - не случайно и это. Что-то будет, что-то должно у него с ней произойти.

     Несколько месяцев общения с мудрым китайцем не прошли для Андрея зря. Не только ударам тот его научил, не только спокойствию, но и еще кое-чему, что не имело названия - Андрей стал иначе относиться к жизни вообще и к своей собственной жизни в частности. Китаец вложил в него некое равнодушие к исходу, спокойное безразличие к уходящему времени - оно все равно уйдет, его не остановить. И еще китаец убедил его в чудной мысли, с которой Андрей долго не мог согласиться - если что-то случилось, то иначе и быть не могло, что любое событие готовится некими силами, именно для этого события подбираются люди, выжидается время, создаются обстоятельства. На это могут уйти годы и годы, и, наконец, когда все готово, когда все готовы, вспыхивает некая искра, и событие взрывается. А простаки руками всплескивают - Боже, как это удивительно, как неожиданно и странно!

     А иначе и быть не могло.

     Такое отношение к жизни утешало и обессиливало, давало уверенность и понимание того, что от тебя мало зависит, что свершить тебе удастся только то, для чего ты предусмотрен, предназначен, но сделаешь ты это в любом случае, какие бы помехи не стояли на пути. И не удастся тебе, как бы ты не юлил, уклониться от той роли, ради которой тебя извлекли из небытия, вытолкнули на ярко освещенную сцену жизни. Поэтому будь спокоен, уверен и послушен обстоятельствам.

     Еще раз проговорив все это, еще раз согласившись со всем этим, Андрей набрал номер телефона, который был указан в газете. Разговор получился настолько непривычным, диким, что он несколько раз порывался бросить трубку, но какая-то сила удерживала его и он продолжал разговаривать с женщиной, поднявшей трубку.

     - Здравствуйте, - сказал Андрей несколько скованно, поскольку не знал, с кем он говорит.

     - Здравствуй, мой милый, - услышал он ласковый, с хрипотцой голос. - Вот наконец-то ты и позвонил!

     - Простите, - Андрей смешался, - вы, наверное, меня с кем-то путаете, я звоню первый раз.

     - Тебя как зовут, любимый мой?

     - Андрей...

     - Я так и знала, мой мальчик... Тебе нравится имя Наташа?

     - Да, нравится...

     - Вот и зови меня Наташей. Как я ждала тебя, как я о тебе мечтала, ты не представляешь! Положи руку мне на грудь... Подожди, я сниму этот дурацкий лифчик... Вот сейчас положи... Тебе нравится моя грудь? Она совсем юная...

     Осторожней, ты можешь уколоться о сосок... Ты в рубашке?

     - Да, да...

     - Я помогу тебе снять ее... Ты чувствуешь, как я расстегиваю пуговицы одну задругой? Теперь я сдергиваю с тебя рубашку и забрасываю в угол - нам она будет только мешать... О, если бы ты знал, как волнует твое тело! Ты сильный, ты молодой и красивый... Ты чувствуешь прикосновение моей груди, скажи, чувствуешь?

     - Чувствую, - пробормотал Андрей, не зная, как выкрутиться из дурацкого положения, в котором оказался. Голос женщины был настолько искренним и взволнованным, что он невольно поддался гипнозу и, кажется, в самом деле ощутил прикосновение сильных, упругих сосков.

     - А теперь помолчи, не говори ничего... Я расстегну пряжку твоего ремня, и моя рука скользнет к тебе, в твою темноту, в твою густоту... Ладно? Тебе так хорошо? Ты чувствуешь мою ладонь... Как там хорошо... О, какой он у тебя... Я коснусь его осторожно, возьму в руку, сожму ладонью... О... - женщина застонала, и Андрей, не выдержав, бросил трубку.

     Некоторое время он сидел молча, с колотящимся сердцем, и лишь через несколько минут стал приходить в себя. Он с удивлением обнаружил, что пуговицы на его рубашке расстегнуты, что и ремень, его брючный ремень из толстой кожи висит свободно, пряжка отброшена...

     - Ни фига себе, - пробормотал он и начал спешно приводить в порядок рубашку и брюки. Только сейчас он понял, по какому телефону позвонил, куда попал, с кем разговаривал, на чьи чары так неосторожно поддался. Это был телефон бюро интимных услуг. Ну, что ж, у них там наверняка есть определитель номера, и вскорости надо ожидать счет за доставленное удовольствие.

     Но звонок раздался уже через минуту.

     - Да! - отрывисто сказал Андрей.

     - Ну что, мой мальчик, тебе было хорошо со мной? - спросил тот же голос с хрипотцой.

     - Да, спасибо, - пробормотал Андрей, - Я могу задать вопрос?

     - Слушаю тебя, любимый!

     - Меня интересует женщина, изображенная на снимке в газете... Я бы хотел поговорить с ней.

     - Она тебе понравилась? Считай, что это была она. Позвони мне как-нибудь, ладно? Меня зовут Наташа, не забудь, Андрюшенька. У тебя совершенно потрясающее тело, а твои соски я готова целовать всю ночь...

     - Я тоже! - Андрей положил трубку, поняв, что так он ничего не добьется.

     Пафнутьев предложил ему другой путь, более короткий, надежный и не столь авантюрный. Да и дешевле - на подобных звонках можно запросто разориться.

***

     Уже вечерело, когда Андрей вышел из дому. Солнце село, и лужи на асфальте тут же затянулись легким хрупким ледком. Ледяные иглы как бы пронзали лужи из конца в конец и посверкивали в свете уличных фонарей. Большой дом, облицованный керамической плиткой, был недалеко, Андрей добрался до него пешком за пятнадцать минут. За это время у него сложился план действий. Надо пройтись по тому подъезду, в котором жил старик, причем выбирать квартиры, в которых обитали еще прежние хозяева, знавшие старика.

     Положив фотографию в наружный карман куртки, чтобы она была под рукой, Андрей вошел в подъезд, сверив по своему списку, составленному в домоуправлении, какие квартиры ему требуются. Поколебавшись, нажал кнопку звонка на первом этаже. Дверь долго не открывали, в квартире слышалась возня, будто там готовились к отражению нападения, и, наконец, густой мужской голос произнес из-за двери:

     - Кто?

     - Андрей.

     - Какой Андрей?! - его настороженно рассматривали в глазок, явно ожидая какой-то пакости.

     - Хороший Андрей.

     - А чем докажешь?

     Подумав, Андрей вынул из кармана фотографию И поводил ею перед глазком.

     Человек за дверью наверняка ничего не видел, но дверь приоткрыл. Правда, совсем немного да еще подстраховавшись стальной цепочкой. Это был громадный детина в растянутой тельняшке и штанах на резинке. Из-за его спины выглядывала женщина со спутанными волосами, а уже у ее подола посверкивали детские глаза.

     - Ну? - сказал мужик.

     Андрей молча показал фотографию.

     - Порнуха? - спросил мужик, смягчаясь. - Снимки продаешь? Почем? - он протянул руку.

     - Ищу эту красавицу... Ты не на грудь смотри, ты в глаза ей смотри. Она бывала в этом доме. В этом подъезде. Узнаешь?

     - Грудь, вроде, знакомая, - ухмыльнулся мужик. - Где-то я видел эту грудь, может быть, даже в руках держал...

     Договорить он не успел - кудлатая женщина с неожиданной силой и решительностью отодвинула его в сторону, выхватила у Андрея снимок, всмотрелась в него и тут же протянула обратно.

     - Надька, - сказала она. - Надька Чувьюрова. - Отец ее живет здесь на два этажа выше... Замели недавно за попытку убийства.

     - А она?

     - Одного поля ягода.

     - Так, - Андрей даже не заметил, как в затруднительных случаях стал произносить словечко Пафнутьева "так". - А вы давно ее видели?

     - Не живет она здесь. Съехала.

     - А она...

     - Не бедствует. В мехах ходит, в "мерседесах" ездит, шампанское пьет. Сама видела. Вот тебе крест! - и женщина яростно перекрестилась, с силой тыкаясь пальцами, собранными в щепотку, в лоб, в плечи, в живот.

     - И вы можете сказать...

     - Могу. Холостая. От ребенка избавилась. То ли сунула кому-то на прокорм, то ли еще что сотворила... У нас, вон, в мусорном ящике недавно младенца нашли.

     Вынули - еще дышал. Потом помер. Не выдержал, бедолага, суровых жизненных условий.

     - Чего не выдержал? - Андрей чувствовал, что теряет нить разговора, что рыжекудрая тетка явно опережает его по скорости произнесения слов.

     - Жестокого обращения. А кто выдержит? Ты выдержишь? И я не выдержу. И он не выдержал. В целлофановом мешке нашли. Мешок фирменный, Алла Пугачева на нем изображена в лучшие свои годы, еще когда пела и плясала, а не якшалась с этим мохнатым... Как его... Каркающая у него фамилия...

     - А Надежда...

     - Чувьюрова? Надежда умирает последней, - произнесла тетка странные слова и расхохоталась, показав желтоватые пеньки зубов. - Не пугайся, пошутила. В соседнем подъезде есть квартира, семьдесят первая. Там живет ее подруга... Та еще подруга, но ты не пугайся. Дуй к ней, может, повезет. Как в песне поется...

     Пусть кому-то повезет, а кому-то нет. Тебе повезет, ты везучий.

     - Вы так думаете?

     - Колдунья я. Понял? Могу приворожить, сглаз снять, порчу навести... И беру недорого. Можно натурой. Ну, как? Сговоримся?

     - Если прижмет - приду, - улыбнулся Андрей.

     - Жду! - и колдунья с грохотом захлопнула дверь перед самым его носом...

     Подруга Надежды Чувьюровой оказалась не столь подозрительной, впрочем, причина того, что она сразу открыла дверь, могла быть и в другом - ей нечего было бояться, квартира была почти пуста, а сама она недостаточно хороша, чтобы внешние данные могли причинить ей в жизни какие-то неудобства. Широко распахнув дверь, она отступила в глубину коридора и сказала, почти не взглянув на Андрея:

     - Входите.

     И он вошел, проследовав вслед за женщиной в комнату.

     - Вы, наверное, от Нади? Это она вас прислала?

     - Можно и так сказать, - Андрей мучительно пытался найти нужные слова, но женщина поняла свою ошибку и насторожилась.

     - Вы кто?

     - Меня зовут Андрей, - он улыбнулся, почти как в прежние годы, смущенно и доверчиво. Надо же, улыбка подействовала. Значит, что-то в нем осталось живого, значит, не все еще вымерло в нем.

     - Не сразу, но я догадалась, что вы из других... - она помялась. - Вы немного не такой.

     - Обычно приходят другие?

     - Скажите уже, наконец, кто вы и что вам нужно? - женщина улыбнулась, пытаясь смягчить жесткость своего вопроса. Она была светлой, с гладкими короткими волосами, смотрела чуть исподлобья, может быть потому, что была слегка сутуловата. Впрочем, сутуловатость ее была скорее не в фигуре, а от незначительности в жизни, это тоже придавливает.

     - Я ищу Надю, - сказал Андрей.

     - Вы ее друг?

     - Честно говоря, я хотел бы стать ее другом... Мы познакомились как-то...

     Совсем недавно... Она показала этот дом, но как-то невнятно, дескать, вот мой дом...

     - Она здесь не живет, - сказала женщина, и Андрей похвалил себя за осторожность - он ведь не сказал, что Надя здесь живет, нашел какие-то обходные слова.

     - Я поспрашивал соседей, они мне и посоветовали заглянуть к вам.

     - Ко мне?!

     - Да, женщина одна направила к вам. Зайдите, говорит, в семьдесят первую квартиру.

     - Не представляю даже, кто мог вам такое сказать? - она с явной подозрительностью посмотрела на Андрея.

     - Она назвала себя колдуньей и предложила даже приворожить кого-нибудь, если, конечно, мне очень нужно. Причем, согласилась плату взять натурой...

     - A! - рассмеялась женщина облегченно - ее сомнения разрешились легко и просто. - Рыжая-кудлатая? - спросила она, хохоча.

     - Точно! - кивнул Андрей. - Я еще подумал, что, если мне совсем тяжко будет, пусть приворожит...

     - Она приворожит! Она вам такое приворожит, что ни один священник никакими молитвами не поможет. Мы обходим ее десятой дорогой.

     - Она и в самом деле что-то может?

     - Знаете, может, - женщина быстро взглянула на Андрея: не смеется ли он над ней. - Как-то вышла утром на работу, встречаю ее во дворе. Зыркнула на меня и прошла мимо. Потом окликает... Подхожу, она и говорит... Не ходи, говорит, сегодня никуда. Отсиди дома. Беда над тобой кружит. Закройся, говорит, на все замки, выключи телефон и сиди.

     - И вы послушались?

     - Конечно, нет! Но в троллейбусе у меня сумочку срезали. Денег там не было, а вот серебряные серьги, кольцо, кулон... Все ахнулось. Да вы садитесь! - спохватилась женщина и указала Андрею на диван. - Пришла на работу, а у нас секретарша заболела... Начальник велел отпечатать какой-то документ, а я не там запятую поставила. А запятая очень принципиальной оказалась - в десять раз завысила какие-то показатели. Схлопотала выговор. Пришла домой, а квартира водой залита. У нас воду отключали, а я оставила кран открытым. Такие дела.

     - Простите, как вас зовут? - спросил Андрей.

     - Света. Хорошее имя? - во взгляде, в голосе, во всем поведении хозяйки Андрей ощущал беззащитность, она как бы постоянно хотела получить подтверждение, что правильно говорит, правильно себя ведет, что в ней самой нет ничего смешного.

     - Хорошее, - кивнул Андрей. - У меня, правда, с этим именем связаны печальные воспоминания, но имя хорошее.

     - Девушка ушла? - сочувствующе улыбнулась Света.

     - Ушла.

     - Вернется, - успокоила женщина.

     - Не вернется. Погибла.

     - Ой, простите, ради Бога! - она прижала ладони к груди. - Я такая дура! Не обижайтесь, ладно?

     - Не буду, - улыбнулся Андрей и вдруг остро и явственно почувствовал, что лучшего момента не подвернется. - Вы дадите мне хотя бы телефон Нади?

     - Конечно, - засуетилась Света. - Вам домашний или служебный?

     - Да любой... Дайте оба, где-нибудь да найду.

     И Света простодушно набросала на клочке подвернувшейся газеты два номера телефона. Андрей взял, всмотрелся в них, убедился, что все цифры внятны, и, сложив клочок бумаги пополам, сунул его в карман.

     - Может быть, отсюда и позвоните? - предложила Света. - Она в "Фокусе" работает, здесь недалеко.

     - Что вы! - испугался Андрей. - Да я два часа буду собираться, вокруг телефона ходить и думать, чего сказать... Спасибо, - сказал он, поднимаясь. - Раз уж так получилось, раз уж мы и про колдовство поговорили, и про чудеса всякие... Дайте мне и свой телефон, чего не случается, скоро Восьмое марта...

     Поздравлю.

     - Поздравьте, - и Света набросала на той же газете свой номер. Она замялась, и Андрей понял причину - все складывалось так, что и он должен был оставить свой номер, но не мог он этого делать, а давать ложный не решился, это было бы уже слишком.

     - Обязательно позвоню, - заверил он уже из коридора. - Проверьте краны!

     Вдруг опять открыты.

     - Уже ученая! - улыбнулась Света. - Всего доброго, - и она закрыла за ним дверь. Услышав скрип засова, Андрей усмехнулся про себя - чего стоит такая осторожность, если хозяйка открывает дверь по первому же звонку.

     Выйдя из подъезда, Андрей поторопился подальше уйти от этого чреватого дома, где так быстро и разнообразно мрут старики, где на лестницах люди охотятся друг на друга с отточенными кинжалами, где живут колдуньи, предупреждающие людей о троллейбусных кражах, но не в состоянии предвидеть смертоубийство, где дочки работают на тех самых фирмах, сотрудников которых убивают их отцы, а в холодильнике лежат мерзлые руки мертвецов, которые тянутся к живым и, самое страшное, дотягиваются, все-таки дотягиваются.

***

     Пафнутьев давно заметил странную закономерность, с которой он сталкивался при каждом расследовании - до какого-то момента дело, кажется, топчется на месте, добытые сведения не связываются, не соединяются в одну картину, свидетели поют каждый на свой голос, ни в чем не подтверждая друг друга, а документы, которые удается добыть чуть ли не рискуя жизнью, выглядят совершенно чужими и ненужными. Помня об этом, Пафнутьев терпел, стараясь не делать поспешных выводов. Он знал, что будет невинный телефонный звонок или придет по почте пустая, вроде, бумажка, брякнет новое словечко свидетель - и все соединится, свяжется в единый узел, из которого нельзя будет выдернуть ни единой нитки. А до этого момента надо просто работать, посылать запросы, звонить, допрашивать, совать свой нос во все дыры, куда он только может протиснуться. И воздается.

     Ищущий да обрящет - эти слова знал и Пафнутьев, верил в их справедливость.

     Не догадываясь о том, он был согласен с Бевзлиным - знания рождают скорбь. Но понимал эту мысль иначе - чем больше он узнает о преступлении, тем больше подлости и злодейства перед ним открывается. Но был готов к этому, зная, что в его работе иначе не бывает. В конце концов, он добивается от людей не признания в любви, не описания красот земных или небесных, он добивается все новых и новых подробностей об убийстве, насилии, мести...

     Стоя у окна и глядя в темнеющее весеннее небо, Пафнутьев не думал об этом, надо быть дураком, чтобы постоянно думать о чем-то важном и возвышенном. А поскольку Пафнутьев круглым дураком все-таки не был, то думал он о том, что вечером, когда уже нет солнца, начинают замерзать лужи и потеплее одеваются прохожие, что в этой прохладе и синеве сильнее чувствуется весна. Так, наверное, острее ощущаешь холодноватый поцелуй в синих сумерках, нежели жаркий и обильный во время шумного застолья...

     - Ну, ты даешь, Павел Николаевич, - пробормотал он пристыженно, осознав, какие шальные мысли вдруг полезли из него при первых проявлениях весны. - Что же, Павел Николаевич, попрет из тебя, когда травка зазеленеет?

     И тут прозвенел звонок.

     Пафнутьев удивился, потому что рабочее время закончилось, по делу звонить никто не станет, разве что произошло нечто чрезвычайное. Да и задержался он в кабинете случайно, уже давно должен был выйти из прокуратуры.

     Звонила Вика, звонила жена, к которой он до сих пор испытывал какую-то робкую влюбленность. Вика же если не робела перед Пафнутьевым, то жила с непроходящим удивлением, озадаченностью: "Ну и откололи мы с тобой, Паша, номер, когда расписались всем на удивление, ну и откололи... Гаси свечи!"

     - Паша? - голос ее был встревоженным.

     - Слушаю вас внимательно, - проговорил Пафнутьев, узнав жену. - Говорите.

     Следственный отдел прокуратуры к вашим услугам.

     - Кончай, Паша... Звоню из универмага, автомат сейчас отключится, а у меня больше нет жетонов.

     - Говорите, - повторил Пафнутьев.

     - Паша, наверное, я ни фига не понимаю в ваших прокурорских делах, но тут вот какое дело... Один тип предлагает купить девочку...

     - Что купить?

     - Не что, а кого... Девочку. Хорошенький такой ребенок, я посмотрела, и просит недорого... Может, взять? За три бутылки водки отдает, а, Паша?.. Паша, ты меня слышишь?

     - Хорошо тебя слышу, - ответил Пафнутьев.

     - Что же ты молчишь?!

     - Думаю.

     - Давай, только не слишком долго...

     - А то что?

     - Перехватят девочку! Тут многие интересуются, уже толпа собралась.

     - Толпа или очередь?

     - Не отвлекайся, Паша. Думай.

     - Ну что ж, если перехватят... Сами сделаем.

     - Это все, что ты можешь сказать?

     - Значит, так... Буду через семь минут. Держи этого хмыря под прицелом. Не отпускай. Начнет смываться, иди за ним. До конца. Чтобы знала, где его берлога.

     - Поняла, - успокоение сказала Вика, убедившись, что Пафнутьев все понял правильно и решение принял вполне соответствующее событию.

     - Поторгуйся, может, за две бутылки уступит. Третью Худолею отдам.

     - А если уступит, брать?

     - Бери, но его подзадержи. Спроси, что она ест, в какие часы, когда писает, когда какает.

     Пафнутьев мог бы, конечно, послать и Андрея или кого-нибудь из оперативников, мог бы подключить Шаланду - тот сумел бы быстрее добраться к универмагу, но что-то остановило. Андрей и оперативники отпали сразу, их просто не было на месте. А вот подключить Шаланду поостерегся. Не нравился ему последнее время Шаланда, поплыл, каким-то размазанным выглядел. Похоже, фокусники его крепко достали.

     Уже через минуту после того, как Пафнутьев положил трубку, он быстро шел по двору к дежурной машине. Распахнув дверцу, упал на сиденье и, еще до того, как захлопнул дверцу, успел выдохнуть одно слово:

     - Универмаг.

     - Может быть, стоит заправиться, у нас...

     - Универмаг!

     Водитель поперхнулся от резкого слова и только тогда в полной мере оценил настроение Пафнутье-ва - сощурив глаза, поигрывая желваками, он смотрел прямо перед собой, и сосредоточенность его была настолько полной, что не было у него времени повернуть голову, чтобы взглянуть на водителя.

     - Дуй на красный! - сказал Пафнутьев, увидев впереди вспыхнувший желтый.

     Машина резко рванула вперед, к тому же водитель для подстраховки еще и сирену включил. Перекресток они проскочили перед самыми радиаторами устремившихся на зеленый свет машин. Раздался истеричный визг тормозов, но это уже сзади, это уже в прошлом.

     - Что-то серьезное? - спросил водитель.

     - Да.

     Ответ Пафнутьева был настолько короток и отрывист, что водитель не решился задавать следующие вопросы и лишь еще прибавил скорость.

     - Вот так, - одобрил его Пафнутьев. - Пусть знают, кто в городе хозяин.

     - А кто в городе хозяин? - усмехнулся водитель.

     - Я.

     Юные охламоны, усевшись в мягкие кресла иномарок и почувствовав под задницами трехсотсильные моторы, взялись обгонять на оживленных улицах и справа, и слева, подрезая и подсекая. Старые водители, выросшие в других условиях, усвоившие другие законы дороги, матерились, видя это безрассудство, и невольно, сами того не замечая, усваивали волчьи законы дороги, а опыт позволял им выделывать номера куда круче, чем могли только вообразить эти молодые владельцы страны.

     Водитель Пафнутьева тоже был не чужд новых веяний и, помня о том, что он все-таки работник прокуратуры, а его шеф - начальник следственного отдела, ощущал даже некоторую безнаказанность. Да что там некоторую, он был уверен в полной безнаказанности, особенно, если рядом сидел Пафнутьев. И за те три минуты, которые они мчались по главной улице, по проспекту имени Карла Маркса, поставил на место не один "мерседес" и не одну "вольво". Обнаглевшие качки с тяжелыми выбритыми затылками лишь злобно визжали и гудели вслед пафнутьевской "Волге".

     - Останови у гастронома! - приказал Пафнутьев.

     - А универмаг...

     - Гастроном.

     Машина резко остановилась как раз напротив главного входа в гастроном Халандовского. Пафну-тьева здесь все знали, и он надеялся не потерять слишком много времени. Подойдя к винному отделу, он улыбнулся по-свойски полной женщине в белом кокошнике, стоявшей за прилавком.

     - Алла! Я тебя приветствую!

     - А Халандовского нет... Он сказал, что...

     - Три бутылки водки!

     - Нам завезли вчера такой товар, Павел Николаевич! Вы умом тронетесь.

     - Я уже тронулся! Три бутылки водки, и подешевле. И побыстрее.

     Пафнутьев вел себя не так, как обычно, и озадаченная женщина молча поставила на прилавок поллитровки.

     - Аркаша, привет! - успел выкрикнуть Пафнутьев и, подхватив бутылки, побежал к выходу, - Универмаг! - снова сказал он водителю, бросив бутылки в багажник.

     - Я вижу, и в самом деле намечается что-то серьезное? - ухмыльнулся водитель.

     - Да, дорогой, да! - Пафнутьев не стал ничего объяснять. Сейчас ему было не до таких тонкостей, как проницательность водительской мысли...

     Приблизившись к универмагу, водитель снизил скорость и вопросительно посмотрел на Пафнутьева.

     - Медленно вдоль тротуара, - сказал он. - Где-то здесь должна быть Вика...

     Может быть, ты ее заметишь.

     - А вон она! У второй колонны... Она увидела нас.

     "Волга" прижалась к тротуару и остановилась. Вика была уже рядом. Глаза ее возбужденно блестели. Не дожидаясь, пока Пафнутьев выберется из машины, она сама распахнула дверцу.

     - Опоздали? - спросил Пафнутьев.

     - Здесь он! Пошли быстрей!

     И Пафнутьев, выйдя из машины, зашагал вслед за Викой, которая легко заскользила сквозь толчею людей. Пафнутьев не был так увертлив, поэтому просто раздвигал толпу плечом, стараясь не потерять Вику из виду. Вскоре они наткнулись на сгусток, люди здесь стояли гораздо плотнее и неподвижнее. В центре стоял подвыпивший детина. Расслабленно улыбаясь, он держал в руках запеленутого ребенка. Причем, держал как-то странно - ребенок оказался лицом к толпе, а не к мужчине. Кто-то возмущался, кто-то хохотал, прицениваясь, продавец терпеливо отвечал, что, дескать, за бутылку ребенка не отдаст, а вот за три бутылки хоть сию минуту.

     Пафнутьев протиснулся вперед, постоял, рассматривая не столько ребенка, сколько развеселившегося мужика. Протянув руку, отогнул белую простынку, закрывавшую часть лица младенца.

     - Чего смотришь? Хорошая девочка! Бери, пока отдаю!

     - А здорова? - спросил Пафнутьев.

     - Как лошадь! - заверил мужик, вызвав беззлобный смех в толпе.

     - И прививки сделаны?

     - Какие, прививки?

     - Слушай... Я собаку покупаю, и то мне показывают свидетельства о прививках. А тут человеческий все-таки детеныш...

     - Не нравится - не бери, - и мужик отвернулся от Пафнутьева к людям, которые, как ему казалось, уже настроены были купить девочку. А Пафнутьев, ох, этот хитрый и дурной, ленивый и проницательный Пафнутьев с обычным своим не то сонным, не то заспанным лицом, не отставал от мужика, тянулся за ним, опасаясь, что тот может попросту скрыться.

     - Ладно, беру, - сказал Пафнутьев, потянув мужика за рукав.

     - Расчет сразу, - быстро повернулся тот.

     - Пошли к машине, там у меня водка...

     - А где машина? - насторожился продавец.

     - Да вот же она! - Пафнутьев показал на "Волгу", крыша которой поблескивала в свете вечерних фонарей.

     - "Волга"? - медленно произнес мужик. - Черная?

     - Я тебе не машину предлагаю, а водку! - резко сказал Пафнутьев. - Так что, договорились? Или как?

     - Тут одна баба приценивалась, - мужик в растерянности пошарил глазами по толпе.

     - Моя баба приценивалась! - заверил его Пафнутьев. - Вот она... Вика, скажи ему, что ты берешь детеныша!

     - Да, мы вместе, - подтвердила Вика, и только после этого мужик неуверенно двинулся к машине. Чтобы окончательно успокоить продавца, Пафнутьев подвел его к багажнику, прошел к водителю за ключом.

     - Выйди, - успел прошептать он. - Захвати наручники. Будем брать... - и уже с ключом вернулся к багажнику. - Вика! - обернувшись, он нашел взглядом жену.Бери ребенка, а то у него руки заняты.

     Пафнутьев откинул крышку багажника, и мужик увидел внутри несколько бутылок. Он успокоился окончательно и с облегчением отдал ребенка Вике. А Пафнутьев с туповатым выражением лица наклонился к багажнику, взял в руки две бутылки водки и протянул их мужику. Тот простодушно потянулся к ним, а едва его пальцы сомкнулись на поллитровке, водитель, вынырнувший откуда-то сбоку, защелкнул наручники.

     Некоторое время мужик, ничего не понимая, стоял с бутылками в руках и с наручниками на запястьях. Наконец он сообразил, что произошло. Выпустив бутылки, он грохнул ими об асфальт и, развернувшись, бросился бежать. Пафнутьев не пошевелился, только в последний момент, когда мужик повернулся к нему спиной, он легонько подсек его, заведя носок правой ноги за левую. И продавец всем телом грохнулся о гранитные блоки бордюра. Скованные наручниками руки не позволили ему опереться, и он ткнулся лицом в асфальт. И тут же с обеих сторон стали Пафнутьев и водитель. Не поднимаясь, мужик посмотрел в одну сторону, в другую и, убедившись, что шансов у него нет, начал, покряхтывая и постанывая, подниматься. Сначала он встал на четвереньки, потом на колени и лишь после этого смог распрямиться. Вся его решимость, все непокорство были подавлены, и он, кажется, смирился со своей участью.

     - Прошу! - сказал Пафнутьев, распахивая перед ним заднюю дверцу машины.

     - Влип, значит, да? - пробормотал мужик недоуменно.

     - Немножко, - успокоил его Пафнутьев, легонько подтолкнув к машине.

     - Надо же, влип, - не переставал удивляться мужик. - На ровном месте, средь бела дня...

     - С кем не бывает, - произнес Пафнутьев утешительные слова. - Не переживай, все утрясется... Жизнь продолжается.

     - Это, конечно, да... Но уже без меня, - задержанный сел на заднее сиденье, и Пафнутьев тут же захлопнул дверцу. Водитель, дотянувшись, опустил кнопку запора.

     Вика с ребенком расположилась впереди, сам Пафнутьев уселся рядом с задержанным.

     - Поехали к нам, - сказал Пафнутьев водителю. - Послушаем этого господина, а там уж будем решать, что с ним делать. Казнить или миловать... Ты где ребеночка-то взял? - повернулся он к мужику.

     - Где взял, там уж нет, - ответил тот, вытирая выступившую на лице кровь.

     - Ловкач, - усмехнулся водитель.

     - Нашел, - сказал задержанный, спохватившись, дошло до него, что здесь ерепениться не следует, надо бы сбавить обороты.

     Через несколько минут машина въехала во двор прокуратуры. Пафнутьев подождал, пока задержанный выберется, и тут же повел его в свой кабинет, наказав, чтобы Вику с ребенком водитель отвез домой...

     - Прошу! - повторил Пафнутьев, распахивая дверь кабинета. Поколебавшись, мужик вошел вовнутрь, опасливо огляделся. Пафнутьев включил свет, задернул шторы, поставил перед столом стул и показал рукой, садись, дескать.

     - Это куда ж я попал, на ночь глядя? - мужик продолжал озираться по сторонам.

     - Докладываю, - сказал Пафнутьев, усаживаясь за стол и вынимая бланки протокола допроса. - Ты находишься в городской прокуратуре. Перед тобой начальник следственного отдела Пафнутьев Павел Николаевич. Это я, получается.

     Ты задержан при попытке продать ребенка по явно завышенной цене - за три бутылки водки. Объясни мне, пожалуйста, как это все понимать?

     - Что понимать? - угрюмо спросил задержанный.

     - Хорошо, зайдем с другой стороны... Кто ты есть?

     - Человек... А что, не видно, что ли? Человек, - повторил мужик, видимо, и сам в этом уверившись.

     - Сомневаюсь. Но это, как говорится, мои личные проблемы - сомневаюсь я или нет.

     - Это уж точно.

     - Тебя как звать-то? - спросил Пафнутьев доверительно.

     - Михаил.

     - А по батюшке?

     - И по батюшке я тоже Михаил.

     - Михаил Михайлович... Красиво звучит. А фамилия?

     - Вам-то зачем?

     - Ну, ты даешь! - воскликнул Пафнутьев. - Я назвался, как положено... И должность свою скрывать не стал, и фамилию... А ты, вроде, как не родной... Ну?

     - Самохин.

     - Должность?

     - Сантехник.

     - Хорошая работа, - одобрил Пафнутьев, занося данные в протокол.

     - Это чем же она вам так понравилась?

     - Ну, как... Во-первых, очень нужная. Без сантехника жизнь в городе остановится через три дня.

     - Это уж точно.

     - Заработать опять же можно, правильно?

     - Бывает, - Самохин пожал плечами.

     - На нескольких работах можно устроиться, частной деятельностью заняться... И потом надо быть мастером в своем деле. Все эти винтики, краники, прокладочки, все этичервяные передачи... А сейчас у людей появилась испанская сантехника, итальянская... Темный лес!

     - Это уж точно, - Самохину, видимо, понравилось, что о его работе отзываются так уважительно, с таким знанием дела. - А вы что же, сантехником работали?

     - Почему работал? возмутился Пафнутьев. - Я и сейчас работаю. Каждый день что-нибудь ломается то в квартире, то здесь, в прокуратуре... Не звать же вашего брата... Разорите!

     - Это уж точно! - усмехнулся Самохин.

     - Документы при себе есть? - неожиданно спросил Пафнутьев.

     - Что? - Самохин не мог так быстро переключаться с одной темы на другую.А, документы... Не знаю, - он поднял скованные наручниками руки и снова уронил их на колени.

     - Что ж, мужик ты свирепый, боюсь я тебя, снимать наручники погожу...Пафнутьев вышел из-за стола и приблизился к Самохину. - Обшарить тебя надо...

     - Если надо - обшарьте. Только денег при мне нет.

     - Перебьюсь, - ответил Пафнутьев и, пробежав пальцами по карманам, извлек удостоверение, затертое, залитое чем-то жирным и липким, что, тем не менее, подтверждало его подлинность. Была там и фотография владельца. Торжественный, при галстуке, в белой рубашке, но самое главное - Самохин. И тут же были указаны его фамилия, имя, отчество. Пафнутьев убедился, что тот не соврал. - Где работаешь, господин Самохин?

     - Ладно, начальник... Допрашивать - допрашивай, а чего обзываться? Не надо меня оскорблять.

     - Как же это я тебя оскорбил? - удивился Пафнутьев.

     - Какой я тебе господин? Издеваетесь?

     - А как же тебя называть?

     - Товарищем называйте, гражданином... Можно и Мишей, - Самохин улыбнулся.

     - Ладно, - согласился Пафнутьев. - А мама тебя как в детстве звала?

     - Да ну, - застеснялся Самохин, - Мих-Мих... Так она звала, царство ей небесное.

     - Где работаешь, Мих-Мих?

     - Семнадцатое домоуправление.

     - Кем?

     - Говорил же, сантехником.

     - Ребенка там спер?

     - Нет. Какие дети в домоуправлении? Там другого добра навалом.

     - А где?

     - Сколько мне светит?

     - Сколько... - Пафнутьев подумал, посмотрел в окно, пожевал губами. - Года три - это точно. А если у тебя еще и слава дурная, то все пять.

     - Это что такое - дурная слава?

     - Раньше сидел?

     - Сидел.

     - Значит, слава у тебя дурная. Готовься пять лет отсиживать.

     - Многовато...

     - Согласен. Но тут от меня уж ничего не зависит.

     - Зависит, - упрямо повторил Самохин. - Все от тебя зависит. Не надо мне мозги пудрить. Может, договоримся, а?

     - Согласен, - ответил Пафнутьев, не задумываясь ни на секунду. - Готов поторговаться. Что ты предлагаешь?

     - Я отвечаю на все ваши вопросы, а вы отпускаете меня на все четыре стороны, - твердо заявил Самохин. - По рукам?

     - По ногам, - ответил Пафнутьев и набрал номер Шаланды. Тот оказался на месте. Что-то странное происходило последнее время с Шаландой - он не торопился домой, никуда не торопился, стараясь подольше задерживаться в кабинете.Пафнутьев беспокоит!

     - Чем могу? - сдержанно произнес Шаланда.

     - Ты в самом деле чем-то можешь?

     - Не понял? - обиделся Шаланда.

     - Слушай меня, Шаланда... По твоей службе не было сообщения о пропаже ребенка?

     - Какого ребенка? - не понял Шаланда.

     - Двуногого. И руки у него тоже две. Два уха, два глаза... Ну, было сообщение?

     - Сколько лет ребенку?

     - Года нет. Похоже, ему и месяца нет.

     - Совсем крошка? - заулыбался Шаланда, но тут же опять сделался серьезным. - Не было.

     - Но мимо тебя такие вещи не проходят?

     - Никогда!

     - Рад был слышать тебя, Шаланда! - и Пафнутьев положил трубку. Но тут же снова поднял ее и набрал номер телевизионных новостей. Был у них там верный человек, который иногда брал на себя смелость посылать в эфир сообщения, позарез необходимые Пафнутьеву. Иногда это были рискованные сообщения, иногда откровенно провокационные, но каждый раз за ними стояли интересы очередного расследования. Валентин Фырнин когда-то работал в Москве, но времена изменились. В журналистике понадобились другие люди - шустрые, наглые, без всяких там угрызений, сомнений, колебаний. И Фырнин оказался не ко двору.

     Выгнали Фырнина из редакции. Пафнутьев перетащил его в свой город, запихнул на телевидение и получил надежного соратника и собутыльника.

     Тайный агент Пафнутьева оказался на месте. Он и не мог не оказаться, поскольку через полчаса должны были выйти новости.

     - Валя? - вкрадчиво спросил Пафнутьев. - Здравствуй, дорогой. Паша тебя беспокоит.

     - Какой Паша? - не сразу сообразил тот.

     - А их у тебя много, Паш?

     - Все! Врубился! Записываю!

     - Записывай... Полчаса назад возле центрального универмага задержан некий Самохин Михаил Михайлович, который продавал девочку, не имея на это соответствующей лицензии.

     - А что, на это дают лицензию? - ошалело спросил Фырнин.

     - Нет, - ответил Пафнутьев. - Не дают. Поэтому у него и не было такой лицензии. Продолжаю... Родители, у которых был похищен ребенок, могут обратиться на телевидение по телефону... Номер сам назови, который считаешь нужным.

     - Сколько же он просил за девочку?

     - Он заломил кошмарную цену... Три бутылки водки.

     - Надо же, жлоб какой! - пробормотал Фырнин. - Записал. Дальше?

     - В настоящее время продолжается допрос задержанного в городской прокуратуре. Получены первые чистосердечные показания. Задержанный вины своей не отрицает, однако же и не раскаивается.

     - Раскаиваюсь! - подал голос Самохин.

     - Валя... Исправь последние слова. Он уже раскаивается и заверяет правосудие, что воровать девочек больше не будет.

     - Кстати, а сколько красавице?

     - Думаю, меньше месяца...

     - Младенец?! - не то ужаснулся, не то восхитился Фырнин.

     - Потому и цена такая, - ответил Пафнутьев. - Валя, ты меня понял? Это очень важно.

     - Будет, Паша. Мы начнем новости с этого сообщения, а в конце еще раз повторим. Включай телевизор. Через три минуты город вздрогнет от ужаса и возмущения. Через три минуты! Пока!

     Пафнутьев положил трубку, некоторое время смотрел на нее, прикидывая, все ли сказал, не упустил ли чего.

     - Напрасно вы это, - проговорил Самохин обиженно. - Не надо было... На весь город ославите...

     - Слушай! - возмутился Пафнутьев. - Ты ребенка спер! Надо же родителей найти!

     - Не найдете, - произнес Самохин так тихо, что Пафнутьев с трудом разобрал эти странноватые слова.

     - Почему?

     - Потому, - Самохин исподлобья взглянул на Пафнутьева. - Потому, - повторил он. - Я же предлагал договориться... Вы отказались. Как будет угодно, - добавил Самохин.

     - Думаешь, поздно нам с тобой договариваться? - спросил Пафнутьев, обеспокоенный последними словами Самохина. Было в них что-то истинное, Самохин не пытался выкрутиться, он просто предложил уговор, и что-то важное стояло за этим предложением. Люди в его положении могут предложить деньги, много денег, но он вел себя иначе.

     - Поздно, Павел Николаевич. Теперь я буду молчать, как асфальт. Нет, как бетон. Нет, как железобетон.

     - Разберемся, - пробормотал Пафнутьев. - Искреннее раскаяние, помощь в поисках родителей ребенка... Это тебе помогло бы.

     - Вы не найдете родителей.

     - Почему?

     - Их нет.

     - В каком смысле? - насторожился Пафнутьев, опять остро почувствовав второй смысл в словах Самохина. - Они умерли? Их убили?

     - Они живы... Может быть, и живы... Но их нет.

     - А ты не хочешь выразиться понятнее?

     - Может быть, потом. Сейчас не могу.

     - Как знаешь.

     Неожиданно резко зазвонил телефон. Звонил Шаланда.

     - Паша? - спросил он. - Все еще на службе?

     - А ты, Шаланда, почему домой не идешь? Не любишь дома бывать? Службу полюбил? Или опасаешься чего-нибудь? Признавайся, Шаланда? - у Пафнутьева не было серьезных оснований для подобных слов, но он чувствовал перемены в Шаланде, и что-то подсказывало ему, что сейчас попал в цель.

     - Много вопросов, Паша. А у меня к тебе один... Только что по телевизору сказали про ребенка... С твоей подачи?

     - Да.

     - А этот идиот Самохин у тебя?

     - Вот он, передо мной.

     - Береги его, Паша, - и Шаланда положил трубку.

     Пафнутьев почувствовал, как несколько раз тяжело дрогнуло его сердце. Как бы не влип Шаланда, но он продолжает оставаться твоим другом, проговорил Пафнутьев про себя. Он тебя предупредил, чтоб ты берег старика? Предупредил. Ты его не уберег. Теперь он говорит открытым текстом - береги Самохина. От кого беречь? Ему тоже угрожает опасность? Но откуда это известно Шаланде? Хорошо, там "Фокус", там квартиры, старик с двумя малиновыми трупами и рукой в холодильнике... А здесь сантехник решил на опохмелку достать денег несколько необычным путем - ребеночка продать в центре города...

     Хорошо, Самохин от пьянства умом тронулся, сместились у него какие-то там ценности в мозгах или еще в каком-то месте организма... Но опасность? От родителей? Они пока не обнаружились... А Самохин открытым текстом говорит, что и не обнаружатся... Какая связь между всеми этими событиями? А Шаланда дает понять, что связь существует... Что это все они взялись на что-то намекать!

     - Значит, так, - неожиданно заговорил Самохин. - Я пошутил.

     - Да? - удивился Пафнутьев. - Скажи, пожалуйста, в чем заключается твоя шутка?

     - Я не продавал ребенка. Пошутил. Мне было интересно, как люди отнесутся... Вот я и того... Проверил. А вы, не разобравшись, надели наручники, притащили сюда... Это беззаконие. Отдайте мне моего ребенка.

     - Так, - крякнул Пафнутьев от столь резкого поворота. - Ты что же, отец этой девочки?

     - Опекун, - помолчав, ответил Самохин.

     - Есть документы?

     - Нет, я на общественных началах. Из сострадания и жалости решил взять опекунство над ребенком. Может быть, моя шутка неудачная, ну что ж... Виноват.

     С юмором у меня всегда были накладки. Сколько сейчас дают за глупые шутки?

     - Так, - повторил Пафнутьев в полной растерянности. - Так... Как же нам с тобой быть-то?

     - Я же говорю... Верните мне сироту, отпустите с ней на свободу. А водку, которую вручили возле универмага, можете оставить себе. Пейте на здоровье,произнес Самохин с обидой.

     - Ни фига себе! - воскликнул Пафнутьев в полной растерянности. - Да ты же разбил обе бутылки!

     - Не надо было железки на руки цеплять!

     - Значит, девочка - сирота?

     - Да, - помедлив, ответил Самохин.

     - При живых родителях?

     - Это уж точно, - несколько невпопад ответил Самохин обычной своей поговорочкой.

     - Хорошо, - Пафнутьев поднялся, приняв наконец решение, - Пусть будет по-твоему. Разбираться будем утром. А сейчас отвезу я тебя на ночевку в одно место. Пошли, - и он, распахнув дверь кабинета, выпустил Самохина в коридор.

     Оглянулся и, увидев недописанный протокол, вернул Самохина обратно в кабинет.Подписать надо наши с тобой поиски и находки, - сказал он, придвигая листки к краю стола.

     - Ни в коем случае! - ответил тот с вызовом. - Никаких протоколов, никаких подписей. Я устал, плохо себя чувствую, у меня шоковое состояние, меня силой разлучили с младенцем... Ничего подписывать не буду.

     Пафнутьев постоял в растерянности, потом медленно сложил протокол пополам и старательно засунул во внутренний карман пиджака. Самохин, увидев блеснувшую рукоять пистолета, усмехнулся.

     - Это правильно, - сказал он. - Одобряю.

     - Хоть в чем-то мы с тобой сошлись, - проворчал Пафнутьев и, выключив в кабинете свет, запер дверь. Машина с водителем была во дворе, и уже через пять минут он вталкивал Самохина в кабинет Шаланды.

     - Принимай пополнение, Шаланда! - весело сказал Пафнутьев. - Его зовут Самохин, Михаил Михайлович. Девочками торгует.

     - Я знал, что ты его сюда притащишь, - вздохнул Шаланда, даже не взглянув на Самохина.

     - Откуда? - удивился Пафнутьев. - Я сам этого не знал!

     - Я так подумал... В чем будет самая большая пакость от Пафнутьева, что он может сделать такого, чтобы испортить мне жизнь? И ответил себе... Он притащит этого алкаша ко мне... И только я так подумал, распахивается дверь, и вваливается хмырь в наручниках... - Шаланда устало развел руками, с укором посмотрел на Пафнутьева. - Хоть позвонил бы... Дал бы время смыться.

     - Поэтому и не позвонил. Не хочешь задать ему пару вопросов? Может быть, тебя что-то интересует?

     - Ни единого вопроса у меня к нему нет.

     - Почему? - простодушно улыбнулся Пафнутьев.

     - Жить хочу, Паша. Единственная причина - хочется жить, - Ты хочешь сказать, что над нами кружится опасность?

     - Она не кружится, Паша. Она уже пикирует, - Шаланда быстро взглянул на Пафнутьева и тут же опустил глаза. - Оставляй этого типа. Здесь он будет целее.

     Пока он у меня, его жизни ничто не угрожает. Но завтра с утра надо его куда-то определять.

     - Определим. А пока запри на пару замков.

     - А перед этим не забудьте в туалет сводить, - добавил Самохин, молча сидевший у стены.

     - Сводим, - кивнул Шаланда.

     - А ты не хочешь со мной пошептаться? - спросил Пафнутьев у Шаланды.

     - Паша... Я сказал тебе все, что мог... Так же буду поступать и в дальнейшем.

     - И на том спасибо.

     - Пожалуйста, - обиженно произнес Шаланда, навалившись тяжелой грудью на стол. - И не думай, что я говорю тебе мало. Будь здоров, Паша.

***

     Пафнутьев застал Вику в полной растерянности. Девочка лежала на диване, запеленутая в новые уже простынки, которые Вика сделала, разорвав две большие наволочки. Не раздеваясь, он прошел в комнату, убедился, что жена на месте, девочка жива - и облегченно перевел дух. После загадочных предупреждений Шаланды, Пафнутьев стал всего опасаться.

     - Паша, она спит, - сказала Вика, когда Пафнутьев, раздевшись в прихожей, снова вернулся в комнату.

     - Это прекрасно!

     - И ни разу не просыпалась, Паша... Это ненормально... Она уже намочила под себя, но даже после этого не проснулась.

     - Значит, крепкий, здоровый ребенок, - Паф-нутьев не желал проникаться какими-то невнятными опасениями Вики. - Значит, есть надежда, что и у нас с тобой сон будет здоровым, крепким, целебным. А завтра, утром отнесем в роддом.

     Там у них есть отделение брошенных детей, пусть решают.

     - Думаешь, стоит?

     - А мы не имеем права поступить иначе.

     - Знаешь, Паша... Странный какой-то ребенок... То, что она спит уже несколько часов, не просыпаясь... Ладно. Дело в другом. Это не домашний ребенок, Паша. Тот алкаш взял его где-то в другом месте, не дома, не у матери.

     - Почему ты так решила?

     - Девочка во всем казенном... Смотри, в чем она была... На простынках, на пеленках больничные штампы, в одеяло вшит лоскуток, которым обычно помечают солдатские вещи... Дома детей иначе одевают... Что-то голубенькое, розовенькое, какие-то кружевца, носочки... Здесь ничего этого нет. Она, как из казармы...

     - Тогда родители и в самом деле могут не позвонить, - Пафнутьев подошел к вороху белья, которое было на девочке, приподнял за уголок одну пеленку, вторую, всмотрелся в белый лоскут, вшитый в самый угол синего спецовочного одеяла, но ни единой буквы разобрать ему не удалось - лоскут был каким-то выжженным, видимо, стиральными порошками, химическими травлениями...

     Пафнутьев подошел к телефону и набрал номер телестудии. Фырнин был еще на месте, видимо, дожидался ночного выпуска новостей и скучал, поглядывая на часы.

     - Валя, опять я, верный твой сокамерник... Новостей нет? Кто-нибудь спрашивал о девочке?

     - Нет, Паша. Никто.

     - Ни единого звонка?

     - Один был, но человек интересовался не столько девочкой, сколько задержанным мужиком... Я сказал, что ничего определенного ответить не могу, попросил оставить телефон, мы, дескать, перезвоним.

     - Молодец! А он?

     - Повесил трубку.

     - Так, - огорчился Пафнутьев. - Ну хоть позвонил, и то хорошо. Послушай, Валя... Я уже дома, если будет что-то новенькое, звякни, ладно?

     - Заметано, - и Фырнин положил трубку...

     Девочка проспала всю ночь, так ни разу и не проснувшись. И всю ночь над ней стояла, сидела рядом, ходила вокруг Вика, понимая, что происходит нечто из ряда вон. Время от времени к ним подходил заспанный Пафнутьев. Постояв, так и не проронив ни слова, уходил в спальню.

     А утром, так же молча выпив чашку крепкого чая с соленым сыром, он побрился, оделся, вошел в комнату.

     - Все, - сказал он. - Хватит. Упаковывай это существо, и поехали. И так много времени потеряли.

     - Куда? - вскинулась Вика.

     - К Овсову, - Пафнутьев по памяти набрал номер телефона, долго ждал, пока поднимут трубку. Наконец, в динамике раздался заспанный голос хирурга.

     - Да... Слушаю.

     - Разбудил? - спросил Пафнутьев.

     - Паша? Ты? О, Боже... - Овсов, видимо, не совсем еще пришел в себя...Подожди, ни фига не понимаю... Полчаса назад заснул... Ночью двух простреленных привезли...

     - Выжили?

     - Один выжил, телохранитель... А хозяин его помер. Обычная картина - контрольный выстрел в голову. А у тебя что? Надеюсь, без выстрелов?

     - Еду к тебе, Овес.

     - Едь... Только не очень быстро, я еще немного подремлю.

     - Буду через десять минут.

     - Ну ты, Паша, даешь... Ладно, едь... Я за это время хоть воды в морду плесну.

     - Во что плеснешь?

     - В морду, Паша, в морду... От лица у меня давно уже ничего не осталось.

     Все, отвали.

     Пафнутьев подошел к окну - черная "Волга" стояла на своем обычном месте.

     Стекло водителя было приспущено, и из машины поднимался еле заметный голубоватый дымок.

     - Паша, что ты задумал? - спросила Вика.

     - Пусть с этим существом разбираются знатоки матери и ребенка. Если она не просыпается целую ночь, значит, может вообще не проснуться. С ней что-то сделали, это не простой ребенок, это еще тот ребенок! И надо от нее избавиться, пока жива, а то потом на скамью подсудимых с тобой рядышком усядемся, как вампиры и детоубийцы. - Пафнутьев набрал номер дежурного милиции. - Алло! Шаланда на месте?

     - Скоро будет.

     - Были звонки по поводу пропавшей девочки?

     - Не было. Были звонки по поводу пропавшего мальчика.

     - Что за мальчик?

     - А Бог его знает... Двенадцать лет, ученик, светлые волосы, джинсовые штаны, плащевая куртка...

     - Все понял, - перебил Пафнутьев. - Придет Шаланда - передайте привет.

     Скажите, что я всегда о нем помню. Именно эти слова - я постоянно помню о нем.

     - Передам! - рассмеялся дежурный. - Ему, наверное, будет приятно.

     - Поехали, - и Пафнутьев рванулся в прихожую. Вику с девочкой он пропустил вперед и, пока она спускалась по лестнице, запер дверь на несколько замков - это стало нормой, стальные двери надо было запирать на засовы, чтобы никакой взрыв не выворотил их вместе с рамой. - К Овсову! - бросил он водителю, падая на сиденье рядом с ним.

     - И до этого дошло, - рассудительно заметил водитель.

     - Дошло, - кивнул Пафнутьев.

     - Набираем обороты?

     - Набираем, Володя, набираем.

     - А то, я смотрю, вы уже с пушкой не расстаетесь... Скоро стрельба?

     - Предупрежу тебя заранее.

     - Есть один человек... Гранатомет предлагает...

     - Надежный человек?

     - Вполне.

     - Бери, не раздумывая.

     - Я не шучу, - водитель искоса взглянул на Пафнутьева.

     - Мне тоже, Володя, не до шуток.

     - Быстрей, пожалуйста, - сказала Вика, дождавшись паузы в разговоре.Ребенок, мне кажется, стал синеть...

     - Поздно прибавлять скорость, - сказал водитель.

     - Почему? - вскинулась Вика.

     - Уже приехали.

     Овсов ждал их, лежа на кушетке. Лицо его было заспанным, седые волосы всклокочены, халат распахнут. Пафнутьев не видел его несколько месяцев и теперь всматривался в лицо хирурга, пытаясь найти следы прошедшего времени, - Сдаю, Паша, сдаю, - сказал Овсов, взглянув на Пафнутьева. - Особенно по утрам.

     - Хороша была ночка?

     - Слава Богу, что кончилась, - вздохнул Овсов. - Что у вас?

     - Ребенок, - Вика положила сверток на стол и развернула. Девочка продолжала спать, но губы у нее действительно приобрели фиолетовый оттенок.

     - Как идет время, - протянул Овсов, потирая лицо руками, - как идет время, Паша! Вот ты уже с дочкой...

     - Вчера купил, - быстро вставил Пафнутьев, не дожидаясь следующих вопросов. - Возле универмага. Три бутылки водки просил мужик.

     - И ты отдал три бутылки водки? - ужаснулся Овсов.

     - Конечно, нет, - успокоил его Пафнутьев. - Пообещал, но не отдал.

     Злоупотребил служебным положением. Мужика сдал в милицию, а дите забрал себе.

     - Тогда ладно... А то ведь цена-то завышенная... Мне такого же младенца отдавали всего за две бутылки водки, и то я отказался. Дороговато.

     - Давно это было?

     - С полгода назад. Видишь ли, Паша; такие предложения не редкость, время от времени они поступают.

     - От кого?

     - От разных людей, так или иначе связанных с роддомом. Человек у меня есть свой в роддоме, так что, если желаешь, только скажи. Мальчика подберем, девочку... Можно рыженьких, темненьких, белесых... Даже вес можешь заказать...

     Желаю, дескать, приобрести рыженького мальчонку не менее пяти килограммов весом.

     - И раздобудут?

     - На дом доставят! - заверил Овсов. - А с этой хиленькой что случилось?

     - Она за всю ночь ни разу не проснулась, - сказала Вика. - И вечером спала.

     И сейчас не просыпается. С ней что-то случилось, Степа!

     Овсов подошел к девочке, попробовал пальцами живот, приподнял веко, разжал сжатый кулачок, всмотрелся в ладонь...

     - А это видели? - спросил он, показывая ладошку Вике. - Младенец номер тринадцать.

     И в самом деле, на ладошке явственно просматривались цифры, наведенные каким-то едким фломастером, таким обычно помечают посылки, отправляя их за три моря.

     - Я боялась разбудить... - оправдываясь, произнесла Вика и виновато посмотрела на Пафнутьева.

     - Меченый ребеночек, - пробормотал Овсов и решительно направился к выходу.

     Выглянув в коридор, он крикнул чуть ли не на все этажи больницы:

     - Вера! Давай сюда!

     Когда через минуту вошла сестра, Овсов не дал ей произнести ни слова.

     - Срочно! В реанимацию! Анализы! Похоже, в дите вогнали какую-то заразу...

     - Опять? - спросила Вера, молоденькая сестричка с круглыми глазами и вскинутыми бровями.

     - Вера, ты не на митинге! Мы не выбираем президента, мы спасаем людей! От тебя не требуется слишком много слов! От тебя вообще никаких слов не требуется!

     - Овсов был явно сбит с толку и раздражен единственным словечком, которое обронила сестричка. Лицо ее покрылось красными пятнами, она, видимо, и сама не могла понять, в чем допустила промашку. Взяв ребенка, она быстро вышла за дверь, успев напоследок, уже из коридора, бросить на Овсова взгляд, полный слез и обиды.

     - Опять? - вкрадчиво спросил Пафнутьев, хорошо расслышавший единственное слово, которое успела произнести девушка. - Значит, это правда? Значит, попадают к тебе такие вот спящие царевны, которые никак не могут проснуться? А, Овес?

     - Я же тебе все сказал, Паша, - вздохнул хирург и опустился на кушетку. - Я все тебе сказал, - повторил он. - Случается, Паша... Скажи, ты в самом деле купил девочку?

     - Мне действительно предлагали ее за три бутылки водки.

     - Надо же, - Овсов протянул руку к тумбочке стола и вынул оттуда початую бутылку. - Ты, Паша, пил когда-нибудь финскую водку?.. Должен тебе сказать,продолжал Овсов, не дождавшись от Пафнутьева ни согласия выпить, ни возражения, - должен тебе сказать, Паша, - Овсов неторопливо достал стаканы, - это очень неплохой напиток. Наши северные соседи, похоже, разбираются...

     Овсов замолчал, пораженный поведением Вики - она вынула из его тумбочки третий граненый стакан, спокойно налила в него из бутылки, украшенной северным оленем, налила столько же, сколько было у Пафнутьева и Овсова, и присела на кушетку. Овсов справился с удивлением, довольно быстро придя в себя, чокнулся с Викой и Пафнутьевым и, как ни в чем не бывало, поднял стакан в приветственном жесте.

     - За здоровье младенца! Ей не помешает наш тост! - когда все вылили, Овсов поставил стаканы опять в тумбочку, убрал пустую бутылку, закрыл дверцу. - Не смотри, Паша, так пронизывающе... Отвечу я на твой вопрос, куда же мне деваться, отвечу. Такой вот случай у меня второй... Очень похожий... Помнишь сестричку Валю, при виде которой содрогалось мое уставшее сердце и начинало работать, как у молодого козла... Ты ее помнишь?

     - Она так же хороша? - спросил Пафнутьев.

     - Она стала гораздо краше, - грустно ответил Овсов. - Но меня это уже мало радует.

     - Но кого-то радует?

     - Да, Паша, да. Так вот Валя... Как-то осенью она принесла мне в казенных пеленках... Тогда это был мальчик. Он тоже не мог проснуться.

     - Долго? - спросила Вика.

     - Он вообще не проснулся. Но девочки более жизнестойки... более живучи, я бы сказал. Думаю, не все потеряно. Хорошо, что ты занялся этим, Паша.

     - Почему?

     - Есть надежда, что это прекратится.

     - Что прекратится? - уже чуть раздраженно спросил Пафнутьев, придвигая к себе телефон.

     - Ко мне в больницу перестанут поступать беспробудные младенцы.

     Пафнутьев набрал номер Шаланды, тот оказался на месте. Да, все-таки что-то произошло с Шаландой, он постоянно находился на месте, его можно было застать в кабинете в любое время. Или же он состарился и перестал ловить мышей, или же открылось ему, что в мире есть не только мыши, но и крысы, ядовитые змеи, крокодилы и удавы. А он привык иметь дело с мышами...

     - Пафнутьев тебя тревожит.

     - Тревожит, - хмуро ответил Шаланда.

     - Младенца кто-нибудь ищет?

     - Нет.

     - Ничего больше не хочешь сказать? - спросил Пафнутьев. Что-то в голосе Шаланды заставило его насторожиться, что-то у него внутри поскуливало жалобно и виновато.

     - Сегодня утром я отпустил Самохина, - сказал Шаланда. - Он дал подробные объяснения случившемуся. Они показались мне искренними и убедительными.

     - Он пообещал, что больше не будет торговать младенцами?

     - Да, именно так.

     - И ты ему поверил?

     - Я вообще верю людям. И тебе, Паша, верю.

     - Ответь мне, Шаланда, на маленький вопрос... Невинный такой вопросик без имен, адресов, дат и телефонов... За него кто-то просил?

     - Да.

     - Ты влип, Шаланда?

     - Да, - голос майора был тусклым и каким-то мертвым, в нем не играла обычная напористая обида, не чувствовалось готовности отстаивать уязвленное достоинство, нападать и подзуживать. Все это исчезло, испарилось из Шаланды, и Пафнутьев в какой-то момент вдруг понял, что разговаривает не с живым человеком и даже не с роботом. На том конце провода был угасший, смирившийся старик.

     - Тебе плохо, Шаланда?

     - Да.

     - Я могу помочь?

     - Нет.

     - А если попытаюсь?

     - Не стоит, Паша. Пустой номер.

     - Нет, все-таки попытаюсь.

     - Ну что ж... Ни пуха, - и уловил, все-таки уловил Пафнутьев в последнем слове Шаланды робкую благодарность, чуть забрезжившую надежду на избавление от чего-то тягостного, непреодолимого. - Младенец жив? - помолчав, спросил Шаланда.

     - Да.

     - Береги его, - и Шаланда положил трубку.

     Услышав последние слова, Пафнутьев, кажется, вздрогнул. Не первый раз Шаланда предупреждает об опасности, и каждый раз оказывается, что не зря.

     Первый раз он предупредил, когда у Пафнугьева оказался Чувьюров. "Береги его",сказал Шаланда. А наутро старше был мертв. Не уберег. Второе предупреждение прозвучало, когда Пафнутьев допрашивал Самохина... А сейчас он на свободе...

     - Самохин! - воскликнул Пафнутьев, поняв вдруг, что у него нет ни единой минуты, чтобы оставаться здесь. - Значит так, Овес... Я ухожу. Вика, если нужно, останется здесь отвечать на твои вопросы и поднимать тосты. Позвоню в течение дня. И не один раз. Спасай ребенка. Авось, удастся. Ему грозит опасность.

     - Я знаю, - кивнул Овсов.

     - Опасность не только от той заразы, которую в него вкатили. Могут найтись, якобы, мама, якобы, папа... Гони всех в шею. Стреляй из чего можешь!

     - Я могу в них только бутылками запускать, - усмехнулся Овсов.

     - Смело кроши бутылками их головы!

     - Ясно, Паша, - Овсов полез в тумбочку. - Кажется, ты созрел.

     - И самое главное... Назначь мне встречу с красавицей Валей. В любом удобном для нее месте, в любое удобное для нее время.

     - Валя не будет отвечать на твои вопросы, Паша.

     - Почему?

     - Молодая, красивая... Ей жить надо. Она и мне ничего не сказала.

     - Заговорит, - уверенно заявил Пафнутьев. - Пальцы в дверь зажму - еще как заговорит!

     - У нее очень ласковые пальцы, - некстати сказал Овсов и плеснул водки в свой стакан. - Не переживай, Паша... Мои ребята уже занялись девочкой. С Божьей помощью разбудят. Главное, Паша, ты не отвлекайся, делай свое дело и делай. И слава тебя найдет, - Овсов помедлил, подмигнул Вике, прощально махнул рукой Пафнутьеву и выпил большой глоток финской водки, очень неплохой, кстати, водки.

***

     Домоуправление, которое разыскивал Пафнутьев, оказалось рядом, чуть ли не в двух кварталах. В пятиэтажном блочном доме, которые с некоторых пор, подзажравшись, стали называть "хрущобами", причем, те самые люди, которые, не жалея ни глотки, ни живота, пробивались в эти дома совсем недавно, а пробившись, балдели в них по двадцать-тридцать лет, так вот, в таком доме на первом этаже прорубили между двумя квартирами проходы и отвели их под домоуправление. С туалетом, кухней, ванной - даже душ можно было здесь принимать в летнюю жару или на жестокое похмелье. Здесь же домоуправленцы готовили себе обеды, поскольку посещать кафешки и забегаловки было им не по карману, кипятили чай, пили водку, запершись после работы и отгородившись от назойливых пенсионеров, одиноких стариков и старух, у которых вечно что-то протекало, дуло в разных местах, замыкало и сквозило. А одиноких стариков и старух почему-то становилось с каждым годом все больше, будто молодое народонаселение попросту вымерло или зараза их какая косила, оставив в неприкосновенности опять же стариков и старух.

     - Здравствуйте! - громко произнес Пафнутьев, чтобы его услышали сразу в двух квартирах. - Есть кто живой?

     - Неприемный день! - с непонятной озлобленностью выкрикнула высохшая женщина в растянутой кофте, в которой явно не хватало нескольких пуговиц. И чтобы подтвердить свою решимость, начала тут же выталкивать его за дверь своими сухонькими злобными ладошками.

     - А мне плевать, приемный у вас сегодня день или неприемный! - взъярился Пафнутьев, как он ярился всегда, сталкиваясь с откровенным хамством.

     - Ради вас открывать? - женщина изогнулась, уперев коричневые кулачки в провалы боков.

     - Ради меня! - рявкнул Пафнутьев, и только сейчас женщина сообразила, что перед ней не простой квартиросъемщик и уж никак не ветеран всех войн пришел клянчить кусок стекла или обрезок трубы. - Кто есть из руководства?

     - Начальник... - сбавила тон женщина. - Но она занята.

     - Кем?

     - У нее посетитель... - женщина начала заискивать.

     - Из прокуратуры? - продолжал сотрясать воздух Пафнутьев, уже наслаждаясь положением, в котором оказался.

     - Из милиции...

     - Правильно! За вас давно пора взяться!

     - Видите ли, Тамара Леонидовна наказала, чтобы ее не беспокоили, она скоро освободится, и тогда...

     - Пьет?!

     - Простите?

     - У себя в кабинете - пьет?!

     - Там какое-то событие... Ее дочь закончила...

     - А милиция? Помогла? Теперь обмывают? - и Пафнутьев, не задерживаясь больше на пустые разговоры, с силой рванул на себя дверь, украшенную табличкой с единственным различимым словом "начальник". Жиденький крючочек, сработанный из гвоздика каким-нибудь слесарем-неумехой, тут же отскочил и обнажил тайную жизнь начальницы. Пафнутьев оказался прав - на столе стояли бутылка водки, два стаканчика, а на газетке мелковато, явно женской рукой, был нарезан помидор, и хлеб был нарезан плохо, рвано как-то, и колбаса была нарезана просто отвратительно - крупноватыми несъедобными кусками. Что-то проступало в этой стыдливой пьянке недостойное тостов высоких и любвеобильных. Умильная, немного жалостливая от обилия помады улыбка начальницы на его глазах необратимо и страшновато превратилась в гримасу ненависти и .недовольства. Милиционер, поняв, что пробил его час, гневно повернулся к Пафнутьеву вместе со стулом. Но Пафнутьев не дал ему возможности произнести ни слова.

     - Безобразие! - пророкотал он и, взяв у стены стул, придвинул его к столу и сел. В упор посмотрел на начальницу, которую стоявшая на шухере женщина назвала Тамарой Леонидовной. - Администрация пьет! Милиция пьет! А прокуратура?

     Хуже? Чем для вас прокуратура хуже?

     - Простите, - пролепетала подавленная таким напором начальница. - Может быть, вы...

     - Пафнутьев Павел Николаевич. Начальник следственного отдела прокуратуры.

     Прошу любить и жаловать!

     - Очень приятно, - улыбнулась, наконец, начальница, показав красные от помады зубы.

     - Слышал, - кивнул и милиционер, одергивая китель.

     - Присоединяйтесь, - женщина молниеносно вынула из тумбочки третий стакан, не очень свежий - мимолетно отметил Пафнутьев как бы даже помимо своей воли.

     Тяжело пить из такого стакана - между гранями на дне скапливается всякая грязь от жирных пальцев, помидорного сока, колбасных отложений. Правда, все это с внешней стороны, но, когда пьешь, грязь видна увеличенно, дно стакана становится лупой.

     - Спасибо, только что от стола, - отказался Паф-нутьеь, но его уже не слушали. Милиционер придвинул ему самый красный кусочек помидора, женщина плеснула в стакан водки, наполнив его почти наполовину. Неважная водка, отметил про себя Пафнутьев, но в смеси с финской, которой его угостил Овсов, авось, она окажется и не столь смертельной, не столь. - Ну, что ж... Тогда за содружество трех ветвей власти! - брякнул Пафнутьев и даже сам удивился ловкости, с которой у него вырвались эти слова. "Мастак ты, Паша, стал тосты толкать, не каждый за тобой угонится, не каждый".

     Стаканы глухо звякнули, и все трое выпили. "Может быть, водка отмоет помаду с ее зубов", - успел подумать Пафнутьев, но, когда женщина выпила и улыбнулась, он убедился, что надежды его были напрасны - зубы у нее сделались еще краснее, теперь к ним прилипла еще кожица помидора.

     - Значит, так, - сказал Пафнутьев, закусив колбасой, которую ему выделили случайные собутыльники. - Самохин. Меня интересует гражданин Самохин Михаил Михайлович.

     - О, Боже! - простонала начальница. - Опять влип?

     - Да.

     - Что на этот раз?

     - Вчера задержан возле универмага. Продавал девочку. А лицензии на право продажи при себе не имел.

     - Как не имел? - ужаснулась начальница, имея в виду, что не бывает лицензий на подобную торговлю. Но Пафнутьев пожелал понять ее иначе.

     - И меня удивило! Ни справки, ни лицензии... Кошмар какой-то! Что происходит в стране?!

     - Наверное, в роддоме спер, - мрачно проговорил милиционер, из чего Пафнутьев заключил, что парень этот, красномордый и непритязательный, судя по невысокому качеству водки и вампирьим зубам начальницы, знает Самохина достаточно хорошо.

     - А причем тут роддом? - спросил Пафнутьев.

     - Роддом у нас за забором... Вот Самохин и взялся по совместительству обслуживать. Он там больше пропадает, чем на основной работе. Вечно у них что-то ломается, ремонт требуется только срочный, терпеть они не могут, дети кричат, матери, естественно, матерятся... И спирт опять же у них бывает, и сестрички бегают по коридорам без присмотра... Вот Самохин там и сшивается. В мастерской не застанешь.

     - И что... Можно вот так запросто спереть ребенка?

     - Сами видите, - печально кивнула женщина и разлила остатки водки.

     Порывшись в тумбочке стола, она вынула еще один помидор, и милиционер тут же разрезал его ножом, сработанным из обломанного полотна. Похоже, заточка была хорошая, из разрезанного помидора не выдавилось ни капли сока.

     - Будем живы! - поднял стакан милиционер.

     - Не возражаю, - Пафнутьев чокнулся, выпил, помолчал, прислушиваясь к себе, к тому, как встретил его организм водку. Резких протестов он не услышал и потому с облегчением бросил в рот кусочек помидора. - А где его мастерская, этого Самохина?

     - Вряд ли вы его застанете там.

     - Хотя бы отмечусь!

     - По этой улице двенадцатый дом, - сказала начальница неохотно. - В полуподвале. Кавардак у него там, но вы уж простите... Даже такого сантехника найти непросто... Да, а что с ребенком? - вспомнила она. - Ему удалось продать девочку?

     - Удалось.

     - И сколько же он запросил? - спросил милиционер, сдергивая с себя форменный галстук - становилось жарко, а уходить он не собирался.

     - Три бутылки водки.

     - Мог и больше запросить, - сказал милиционер раздумчиво, что-то прикинув про себя. - Но это надо на любителя нарваться, не каждый возьмет, покупатель нынче капризный пошел, переборчивый.

     - Он нарвался, - успокоил его Пафнутьев, поднимаясь. - Спасибо, ребята, было очень вкусно. До скорой встречи! - произнес он обычные свои прощальные слова, но начальница поняла его буквально.

     - Вы еще придете к нам?

     - Обязательно.

     - Ждем, - она улыбнулась со всей доступной обворожительностью, даже привстала, но Пафнутьев поспешил к выходу, чтобы не видеть еще раз жутковато-красноватую улыбку домоуправительницы.

***

     На улицу он вышел с облегчением. Весна продолжала набирать силу, ручьи радовали глаз солнечными бликами, в воздухе разливался запах теплой коры, оттаявшей земли, в прогретых дворах жгли костры из прошлогодней листвы, просохшего мусора. Запах дыма волновал и тревожил Пафнутьева, будто было ему лет двадцать, будто шел он глупый и влюбленный, раздвигая собой весенний воздух и улыбаясь встречным зажигалочкам, как когда-то называл он юных и дерзких.

     Но нет, не улыбался Пафнутъев встречным девушкам, никому он в это утро не улыбался, а шел озабоченный и хмурый, глядя себе под ноги и лишь иногда поднимал голову, чтобы взглянуть на номер дома.

     Сам того не желая, продолжал Пафнутьев странный свой разговор с Шаландой.

     Жалким показался ему сегодня начальник милиции, беспомощным. Ни былого гонора, ни обидчивости, словно сам, по доброй воле он согласился терпеть все, что о нем скажут, подумают, как с ним поступят. Такое положение не могло продолжаться, что-то должно было произойти. Шаланду нельзя было унижать слишком долго, как бы его не прижали обстоятельства. Никого нельзя унижать слишком долго, это просто опасно. Или же человек взорвется и разнесет все вокруг, или же что-то сотворит с собою. Нынешнее положение Шаланды - шоковое, он наверняка скоро из него выйдет, во всяком случае он уже находит в себе силы, чтобы время от времени посылать Пафнутьеву предупреждающие сигналы...

     Двенадцатый дом ничем не отличался от прочих на улице. Пять этажей, сложен из серых бетонных блоков, все этажи, кроме первого, украшены маленькими балкончиками, над которыми бестолковые жильцы соорудили козырьки и навесики, причем, кто во что горазд - из железных листов, шифера, разноцветной ребристой пластмассы, из деревянных реек, металлических уголков, цементных труб. На навесах за зиму собирался снег, к весне тяжелел и продавливал, прогибал все эти жиденькие козырьки, придавая всему дому вид запущенный, потрепанный, чуть ли не размокший, поскольку со всех балкончиков текли ручейки, игриво посверкивая на солнце.

     В торце дома был сделан вход в полуподвал. Вниз вели разбитые, сглаженные ступеньки. Пафнутьев осторожно, стараясь не поскользнуться, спустился по льдистым, не оттаявшим еще выступам на залитую стекшей водой площадку. Дверь была обита ржавыми железными листами, причем, обивали ее не впервые и каждый раз поверх предыдущих листов. От этого дверь выглядела слегка припухшей.

     Поперек проходила мощная железная скоба, которая свободным своим концом надевалась на петлю. В петле болтался громадный амбарный замок.

     Пафнутьев озадаченно потрогал его пальцем, поприкинул, что бы такое предпринять, но потревоженный замок вдруг открылся, под собственной тяжестью откинувшись в петле. Пафнутьеву ничего не оставалось, как снять скобу. Ручки на двери не было, открывали ее, видимо, просовывая пальцы в щель.

     Дверь поддалась.

     Пафнутьев открыл ее как можно шире, чтобы осветить сырую внутренность подвала. Помещение представляло собой нечто вроде свалки - раскладушки с прогнившим брезентом, сломанные стулья, кухонные шкафчики с жирно поблескивающими дверцами, мятые бидоны - все это хозяин, видимо, стаскивал с соседних дворов.

     Пафнутьев озадаченно прошел вдоль блочных стен. В глубине подвала слышался звук падающей воды, какое-то движение - не то крысы спасались от наводнения, не то коты выясняли свои весенние отношения, а может быть, юные наркоманы балдели вдали от глаз людских.

     Вдруг он увидел еще одну дверь, среди хлама она была почти незаметна.

     Подойдя, дернул за болтающуюся на одном гвозде ручку. И эта дверь оказалась незапертой. Открыв ее, Пафнутьев шагнул в полную темноту. Не решившись идти дальше, чтобы не напороться на рваное железо или битое стекло, он принялся шарить по стене в надежде найти выключатель. И он его нашел.

     Раздался щелчок. Комната оказалась залитой неожиданно ярким светом.

     Пафнутьев некоторое время стоял, зажмурившись, ослепленный неестественно громадной электрической лампочкой, болтающейся на проводе прямо перед ним.

     Когда через некоторое время он смог осмотреться, то первым его желанием было снова закрыть глаза и не открывать их, пока не выберется на улицу, подальше от этой мастерской, от всех ее свалочных сокровищ, от всего, что он увидел.  А зрелище предстало перед ним настолько жуткое, что ему пришлось приложить немалые усилия, чтобы не повернуться и не бежать сломя голову. У противоположной стены был установлен верстак с непомерно большими, тоже, видимо, украденными где-то тисками. Они были бы куда уместнее в кузнице, на заводе металлоконструкций или в авторемонтных мастерских. К тискам был придвинут стол на жиденьких ножках с голубым пластмассовым верхом. Скорее всего хозяин стащил его в каком-нибудь летнем кафе. На столе, свесив ноги, лежал человек. Руки его были заведены под стол и скручены проволокой. Но голова, голова человека затылочной частью была зажата в тисках, причем с такой силой, что металлические бруски вдавились в череп. Даже беглого опасливого взгляда было достаточно, чтобы понять - человек мертв. И еще одно можно было сказать - звали его Самохин Михаил Михайлович.

     Пафнутьев пошарил рукой за спиной, нащупал спинку стула. Подволок его к себе и обессиленное опустился, чувствуя, как тошнота подступает к горлу. Потом сунул руку под мышку - убедиться, что пистолет при нем.

     - Ни фига себе, - пробормотал он потрясенно. И через некоторое время повторил, не находя других слов:

     - Ни фига себе...

     Прошло несколько минут, прежде чем Пафнутьев нашел в себе силы подняться и подойти к тому, что осталось от Самохина. Из-под тисков выступала еще не подсохшая кровь, на лице бедолаги была такая страшная гримаса нечеловеческой муки, которой Пафнутьеву никогда до сих пор видеть не приходилось. В мертвых глазах Самохина стоял какой-то застывший ужас и светились в них маленькие четкие отражения лампы, которая заливала все ослепительным, неживым светом...

     Осмотревшись по сторонам, Пафнутьев увидел телефон. Подошел, постоял над ним, колеблясь - брать или не брать трубку. Решил взять, но осторожно захватил трубку куском алюминиевой проволоки, подобранной на полу, и, подняв ее за эту проволочную петлю, набрал номер.

     - Худолей? Записывай адрес... Срочно сюда со своим чемоданчиком. Все.

     Потом Пафнутьев набрал еще один номер.

     - Шаланда? Записывай адрес... Срочно сюда с операми!

     - Самохин? - спросил Шаланда негромко. Не отвечая, Пафнутьев положил трубку и набрал еще один номер.

     - Андрей? Записывай адрес... Жду.

     После этого Пафнутьев, не выключая света, вышел на улицу и набрал полную грудь весеннего воздуха, в котором так явственно чувствовался запах разогретой коры, оттаявшего снега, дымок первых костров...

     - Хорошо-то как, Господи! - вырвалось у Пафнутьева. Стараясь подавить в себе подвальные впечатления, он поднял лицо к солнцу и блаженно зажмурил глаза.

***

     Диковатый разговор с неизвестной красоткой, на которую напоролся Андрей, не отрезвил его, не образумил. Ему захотелось приблизиться к тому миру безумной любви, глоток которой достался ему так неожиданно. Звонить снова по тому же телефону он не решился, зная, какой получится разговор. Почему-то была уверенность, что разговаривал он совсем не с Надей. Не вписывался ее облик в те бесстыдно-игривые слова, которые повергли его если не в панику, то в спасительное бегство - когда он, не в силах произнести больше ни слова, положил трубку. Впрочем, точнее будет сказать, что он отбросил трубку, как можно отбрасывать нечто пугающее, что неожиданно оказалось в руках.

     Теперь у него был телефон Нади более надежный, не с газетной рекламы списанный, а полученный из рук подруги. Может быть, он поступил лукаво, не сказав, кто он на самом деле, но она ведь этого и не спрашивала. Он не сказал всего, но всего и она не сказала. Он попросил телефон, сразу открыв свои намерения - хочу, дескать, познакомиться. А это полностью соответствовало истине. Значит, он может чувствовать себя уверенным и чистым.

     Это для него было важным, именно это внушал ему китаец - прежде чем браться за что-то всерьез, прежде чем вступать в самую безобидную или смертельную схватку, надо привести себя в состояние уверенности и чистоты.

     Только тогда ты сможешь победить, потому что на твоей стороне будут высшие силы. А они всегда рядом, всегда вокруг тебя, как неуловимый запах мощи и справедливости. И твоя задача убедить себя, убедить высшие силы, что ты достоин их помощи. А для этого нужно быть свободным от злобы, зависти, ненависти. И взгляд твой, и поступки, и цель должны быть светлыми. Лишь тогда ты можешь бросать вызов и принимать бой, только в этом случае ты победишь, и победа твоя будет угодна Богу, угодна людям.

     Авдрей давно бы позвонил Наде по телефону, который дала ему Света, но одно обстоятельство озадачивало его и настораживало - Надя работала в "Фокусе", а Пафнутьев, как дикий зверь, вцепился именно в "Фокус". Но с Андреем случилось то, что обычно и происходит в таких случаях - чем больше разумных и убедительных предостережений приходило ему в голову, тем тверже он убеждался в том, что рано или поздно все-таки позвонит.

     "Сказать Пафнутьеву?" - мелькнула опасливая мыслишка.

     "Скажу. Чуть попозже. В конце концов я звоню ей не по служебной обязанности, а по личному делу".

     ""Фокус" - опасная контора?"

     "Ни фига, ребята... Я тоже опасный".

     "Могу сломать Пафнутьеву игру?"

     "Не сломаю. Меня интересует только эта женщина, а не ее тайны, в чем бы они не заключались".

     Андрей мог часами вести такие разговоры, то убеждая себя, то, наоборот, запрещая себе даже думать о чем-то подобном. Но, в конце концов, чувство сообщности, верности в общем деле взяло верх, и Андрей отправился к Пафнутьеву.

     Тот встретил его сдержанно, без обычных возгласов и размахивания руками.

     - Привет, - сказал Пафнутьев, едва взглянув, кто вошел в кабинет.Присаживайся. Есть дело? Андрей понял, что помешал, что сейчас не до него.

     - Да. Небольшое.

     - Слушаю.

     - Павел Николаевич, вы помните ту женщину? Ее портрет мы нашли...

     - Помню.

     - Она работает в "Фокусе".

     - Хорошо работает? - спросил Пафнутьев, думая о чем-то своем. - Где она работает? - он словно проснулся, впервые проявив интерес к разговору. - Где она работает? - в третий раз он почти выкрикнул свой вопрос.

     - "Фокус". Фирма так называется.

     - Кем?

     - Не знаю.

     - А что ты знаешь? - раздраженно спросил Пафнутьев.

     - Я знаю только то, - медленно, негромко, ставя начальство на место, заговорил Андрей, - я знаю только то, - повторил он, глядя на Пафнутьева исподлобья, - что мне нужно с ней встретиться.

     - Зачем?

     - Весна, Павел Николаевич. Как вы говорите, душа выбрасывает зеленые побеги, - Андрей усмехнулся.

     - Если душа выбрасывает зеленые побеги, значит, будут цветочки?

     - Но это будут только цветочки.

     - А ягодки?

     - А ягодки потом.

     - Понял, - кивнул Пафнутьев. - Ты с ней познакомился?

     - Собираюсь.

     - Так... Нужна поддержка?

     - Нет.

     - А чего ты хочешь от меня? В чем моя задача?

     - Я хочу, чтобы вы знали... Я буду на нее выходить.

     - Зачем?

     - Весна.

     - Ах, да! - Пафнутьев потер ладонями щеки. - Я и забыл. Да-да, конечно.

     Душа выбрасывает все, что ей мешает после зимних холодов. Значит так, Андрюша, давай определимся... Ты знаешь, что вокруг нас уже куча трупов? Два амбала из "Фокуса", старик, теперь этот бедолага Самохин...

     - А он тут при чем?

     - Значит, все-таки при чем. Иначе бы жил и попивал водочку. Прошло уже достаточно дней, но ни один папаша, ни одна мамаша о пропавшем ребенке не обеспокоились. Тишина. Ни одного звонка. В роддоме у меня есть верный человечек... И она, этот человечек, доложила, что и там спокойно. Скандала нет.

     Скажи, пожалуйста, как это может быть, чтобы пропал ребенок, а пострадавших-потерпевших, обворованных-ограбленных не оказалось? Это же не граната, не автомат Калашникова, не атомная бомба, чтобы вот так пропадать...

     Как это можно объяснить?

     - Очень просто, - Андрей передернул плечами, будто и в самом деле вопрос был простым. - Родители уехали на Черное море, ребенка поручили няньке, а та по бестолковости своей и слабоумию проворонила... И теперь сама прячется, не зная, что делать.

     - Хороший ответ, - кивнул Пафнутьев. - Убедительный. Но есть одна закавыка, которая сразу отметает такую вероятность.

     - Возраст ребенка?

     - Совершенно правильно. Девочке неделя-полторы... И какая же мать согласится отдать своего дорогого ребенка, как сказал классик... Дальше ты знаешь. Значит, так... Встречайся, общайся, но при этом помни, что некий Бевзлин, который к "Фокусу" имеет некоторое отношение...

     - Я знаю.

     - Да? Так вот, Бевзлин является спонсором роддома.

     - Поставляет беременных женщин?

     - Он поставляет тряпье! - резко сказал Пафнутьев. - Тряпья нет в роддоме.

     Нет ваты, пеленок, клеенок, пипеток... Ну, и так далее. И он взял на себя труд всем этим роддом обеспечить. А кроме того, помогает с ремонтом - стекла вставить, крышу починить, трубы водопроводные заменить... Сечешь?

     - Да, Самохин жил на его деньги.

     - Совершенно верно. А когда он попытался продать ребенка, ему голову в тиски засунули и раздавили, как орех.

     - Я знаю одну типографию, - сказал Андрей, - где по ночам наладили выпуск детективов, помимо законного тиража... А в одном цехе по ночам собирали холодильники... Помните дело - на водочном заводе тоже организовали ночные смены? Но роддом - это не то место, где по ночам можно выпускать детишек сверх нормы, я правильно понимаю?

     - Но там нет скандала, - задумчиво проговорил Пафнутьев. - Хотя, знаешь...он помолчал. - Есть странный такой мистический закон... К примеру, совершено преступление. Допустим, убийство. Допрашивают свидетелей. Все они видели, как в дом входил почтальон, но клянутся, что никто не входил. Все свидетели видели дворника, подметающего дорожки, но потом заверяют, что во дворе никого не было... Есть профессии или, скажем, положения, когда человека никто в упор не видит. Он становится невидимкой для окружающих, хотя сам ничего для этого не предпринимает. Невидим киоскер, хотя он наверняка все замечает из своего окошечка, регулировщик в центре перекрестка, мороженица со своим мерзлым сундуком... Есть такой фактор... Назови его психологическим, криминальным, дурацким... Но он существует. И работает, - Пафнутьев продолжал бормотать, не заботясь о том, понимает ли его Андрей, согласен ли с ним. Это не имело значения, поскольку Пафнутьев разговаривал с самим собой. - Согласен? - неожиданно обратился он к Андрею.

     - Конечно, - улыбнулся тот.

     - Ладно, замнем, - смутился Пафнутьев. - Твои планы?

     - Выхожу на эту женщину.

     - Будешь стоять у подъезда и высматривать, поджидать, бежать навстречу?

     - Нет, позвоню ей.

     - Есть телефон?

     - Да.

     - Молодец, - Пафнутьев взял аппарат и сдвинул его на край стола. - Звони!

     - Отсюда?

     - А почему нет? Позвони, назначь встречу, повидайся. Это лучше, чем пытаться дозвониться из сиплых, хриплых, алчных уличных автоматов. Обберут, как липку, и слова сказать не дадут. Звони! Ты же не будешь говорить о чувствах?

     Если хочешь, я выйду?

     Андрей помолчал, прикидывая слова, которые он собирался произнести, посмотрел на Пафнутьева, на телефон и, усмехнувшись, подсел к столу.

     - Ну, что ж, может быть, так и в самом деле лучше... В крайнем случае подскажете, как обращаться с прекрасным полом, а, Павел Николаевич?

     - Это я могу, можешь на меня положиться. Я такие слова знаю, такие слова, что сердце девичье тает, как мороженое на сочинском пляже! Дай Бог вот только вспомнить... Редко употреблять приходится. Другие слова на кончике языка пляшут, но они, боюсь, тебе не подойдут.

     Андрей взглянул на Пафнутьева, требуя тишины, и тот послушно умолк, раскрыл какую-то папку и, вроде бы, ушел в нее с головой. Можешь, дескать, говорить, сколько угодно. Но не мог, не мог старый пройдоха Пафнутьев оставить разговор Андрея с криминальной красавицей без внимания - уж слишком зацепил его этот "Фокус", чтобы упустить малейшую возможность узнать о нем хоть что-нибудь.

     Андрей положил на стол бумажку с номером и медленно набрал все цифры, одну за другой.

     Трубку долго не поднимали, из микрофончика слышался лишь какой-то разноголосый писк, гудки, наконец все стихло, и прозвучал женский голос. Андрею он показался спокойным, даже холодноватым.

     - Слушаю вас... Говорите.

     - Надя? - замешкавшись, произнес Андрей.

     - Д... да... А кто это?

     - Андрей. Вряд ли вы меня помните, но мы встречались как-то... Достаточно давно... Я бы хотел вас видеть.

     - Зачем?

     - Это не телефонный разговор... Можно сказать, по личному делу.

     - А какие у нас могут быть личные дела?

     - Я должен сообщить вам нечто важное.

     - В чем суть вашего сообщения? - голос женщины оставался таким же сдержанным, разве что в нем появилась нетерпеливость, было такое впечатление, будто она каждую секунду может просто положить трубку.

     - Я не могу этого сказать.

     - Где вы взяли мой номер телефона?

     - В справочнике, - ответил Андрей и тут же пожалел об этом. Он сделал явную ошибку, и женщина тоже это заметила. В голосе ее появилась улыбка.

     - Ни в одном справочнике этого телефона нет. Его знают всего несколько человек, и мне нетрудно будет выяснить, кто вам его сообщил. Впрочем, я, кажется, догадываюсь, кто это мог сделать.

     - Тем лучше. Если вы в самом деле догадываетесь, то должны согласиться, что опасаться меня не надо.

     - А я и не опасаюсь, - уже открыто улыбнулась женщина, но тон ее Андрею не понравился, в нем сквозило какое-то превосходство, сознание того, что она делает одолжение, разговаривая с ним. В ее словах прозвучало еще что-то, чего Андрей не мог понять, но уже через секунду догадался - похоже, женщина говорила не только с ним, ее слова звучали еще для кого-то, кто, может быть, стоял рядом и внимательно слушал. Да, она была несвободна в разговоре, голос ее, кроме всего прочего, выдавал напряжение.

     - В таком случае... Давайте увидимся сегодня вечером.

     - Хорошо, - согласилась женщина. Согласие было достаточно неожиданным, все сказанное ею до этого было как бы с другим знаком, женщина явно его отшивала. А тут вдруг сразу согласие да еще уверенное, без оговорок и колебаний.

     Андрей понимал, что он не произнес новых доводов, вообще не сказал ничего внятного, убедительного, а тем не менее женщина вдруг согласилась на встречу.

     Объяснение этому могло быть только одно - ее подруга рассказала о нем, описала его, и Надя, наконец, вспомнила, кто мог дать Андрею телефон, откуда он его знает. Да, прошло уже несколько дней, и подруги вполне могли встретиться и поболтать о девичьих своих секретах.

     - Скажите, где вам удобно, когда... Я подойду.

     - В двенадцать часов ночи на кладбище, - сказала женщина, смеясь.

     - Хорошо. У какой могилки?

     - Шучу! Извините... Давайте так... За универмагом есть сквер, знаете? Там светло, торгуют книгами, ухаживают за девушками... Как я вас узнаю?

     - Светлая плащевая куртка, такая же кепка, джинсы... Усов нет, бороды нет.

     А я как вас найду?

     - Вы же сказали, что мы встречались?

     - Может быть, вы изменили прическу, одежду...

     - Нет, - резковато ответила женщина. - Я осталась прежней. Вы легко меня узнаете. В двадцать часов годится?

     - Давайте в двадцать, - согласился Андрей и не успел больше ничего добавить - в трубке прозвучали короткие гудки. Некоторое время он сидел молча. Его охватило острое чувство совершенной ошибки, но сколько Андрей не прокручивал в уме состоявшийся разговор, он не мог обнаружить явно ошибочные, ложные слова.

     Разве что спросил, как женщина выглядит, хотя раньше настаивал на том, что они когда-то встречались... "Да, наверное, тут я прокололся, - облегченно подумал Андрей. - Но ведь она не отменила встречу, она просто не стала себя описывать.

     Это тоже понятно, не скажет же она, что красива, что стройна, что волосы ее вьются и она ходит с непокрытой головой... Ладно, авось обойдется", - успокоился Андрей и поднял глаза на Пафнутьева.

     - Порядок? - спросил он. - Тебя ничего не насторожило?

     - А что могло насторожить?

     - Это был личный разговор? Ты не почувствовал вредной примеси? Она не лукавила, ничего не выпытывала, это был просто сговор мужчины и женщины?

     - Как-то уж слишком неожиданно она согласилась придти... Долго колебалась, я уже подумал, что отбой сыграет, дескать, за мной, мальчик, не гонись... А тут вдруг - хорошо, согласна, - Андрей недоуменно посмотрел на Пафнутьева.

     - Старик, - Пафнутьев похлопал парня по плечу, - таковы женщины. Они долго убеждают тебя в том, что ты хвост собачий, ты уже готов поверить им и слинять, но тут вдруг выясняется, что они мурлыкают у твоих ног.

     - Откуда вы все это знаете, Павел Николаевич?

     - Как откуда! - возмутился Пафнутьев. - Да я каждый день сталкиваюсь с этим на работе! Половина всех преступлений замешана на непонимании того, о чем я тебе сказал. Больше половины! Если бы мужчины и женщины лучше понимали друг друга, я бы давно остался без работы, мой юный друг! - воскликнул Пафнутьев, дурачась. - Вперед, старик! Вперед без страха и сомнений! Но! - Пафнутьев поднял указательный палец. - Не забывай, кто есть ты, а кто есть она!

     - Не понял? - обернулся Андрей уже от двери.

     - Ты работник прокуратуры, а она представительница фирмы "Фокус", к которой мы в данное время присматриваемся с подозрением и опаской. Глядишь, словечко какое неосторожное обронит, историю расскажет из жизни "фокусников", сомнениями поделится... Усек?

     - Все понял, Павел Николаевич. До скорой встречи! - с легкой руки Пафнутьева с некоторых пор все в прокуратуре стали прощаться именно так: "До скорой встречи!" С этими словами можно было и уйти в любую минуту, и тепло попрощаться, и на будущее надежду оставить - встретимся, дескать, никуда не денемся.

***

     В сквер за универмагом Андрей пришел без четверти восемь. Знал, что рановато пришел, но сделал это сознательно. С некоторых пор появилась у него привычка - приходить на место встречи заранее, осмотреться, чтобы стало это место немного своим, немного родным, будь то комната, поляна, берег реки.

     Наступили вечерние сумерки, зажглись первые фонари, из сквера постепенно исчезали суматошные прохожие, старухи с сумками, задерганные чиновники с портфелями и появились люди, которые никуда не спешили, которые пришли в сквер, чтобы походить, подышать, побалдеть. Присыпанные ракушечником дорожки неожиданно оказались почти сухими, снег с них сошел быстро, вода впиталась, и здесь можно было ходить в летних туфлях. Лужи уже не замерзали к вечеру, с каждым днем становилось теплее, а луна, поднявшаяся над темными крышами, еще раз убеждала, что наступили новые времена, полные трепетных надежд и радостных свершений.

     Сквер был небольшой, и обойти его весь с несколькими дорожками и отсыревшими за зиму беседками можно было минут за пять, за семь. Поглядывая на прохожих, Андрей убедился, что в светлой плащевой куртке да еще при джинсах он был один, спутать его ни с кем было просто невозможно. Он понимал, что рекламная фотография может лишь отдаленно напоминать живого человека, к тому же женщину неузнаваемо изменяет одежда, а Надя на том снимке вообще была почти обнажена.

     Разговаривая с ней по телефону, Андрей убедился, что на этот раз голос и выражение лица на фотографии как бы совпадали, это был один человек, во всяком случае, ему хотелось в это верить. И лицо ему понравилось, и голос женщины. Это были далеко не те эротические всхлипы, потрясшие его недавно каким-то своеобразным беспределом.

     Часы показывали без пяти восемь.

     Надя уже могла бы и появиться, но ее не было или же она присматривалась к нему со стороны. Несколько раз Андрей обеспокоенно оглянулся, возникло смутное ощущение, будто за ним кто-то наблюдает. Но нет, все было спокойно, никто не обращал на него внимания. На скамеечке мужички разливали в пластиковые стаканчики водку, а между ними на мятой газете лежала нехитрая закуска - хлеб, нарезанная колбаса, луковица. Эти вообще никого не замечали вокруг и наслаждались весной, как они ее понимали. Прошли мимо парень с девушкой, молчаливые и насупленные, явно недовольные друг другом. Неторопливо проковылял седой старик с палочкой. Распахнутый плащ позволял желающим видеть десятки медалей на его груди - они тихо позвякивали, и звук этот вызывал жалость, только жалость.

     Дойдя до конца сквера, до самой проезжей части, Андрей уже повернул в обратную сторону, к универмагу, как вдруг его остановил возглас.

     - Эй, мужик! - раздалось за спиной. По каким-то признакам мы всегда понимаем, что окликают именно нас, хотя не произносится при этом ни имени, ни фамилии.

     Андрей оглянулся. На дороге стояла какая-то иномарка, как ему показалось, достаточно потрепанная. Возле нее возились не то двое, не то трое незадачливых пассажиров.

     - Вы ко мне? - уточнил Андрей.

     - Помоги толкнуть... Что-то мы засели тут некстати... Час уже толчемся...

     - А что у вас? - Андрей подошел. Все дверцы машины были распахнуты, возле заднего колеса лежал домкрат, тут же валялся в грязи насос. Грузный водитель судорожно двигал рычагами, нажимал педали, вертел головой, но усилия его были тщетными. Едва Андрей подошел к машине, как один из пассажиров, зайдя сзади, со спокойной неторопливостью опустил кулак ему на голову. Удар был не слишком сильный, но неожиданный. Потрясение продолжалось секунд пятьдесят, не больше, но этого времени хватило, чтобы затащить Андрея в салон, подобрать инструменты с земли, захлопнуть дверцы и рвануть с места. Когда Андрей пришел в себя, то увидел, что сидит на заднем сиденье, зажатый с двух сторон мощными телами похитителей, а водитель, наклонившись к рулю, ведет машину по ночному уже городу.

     - Спокойно, дружок, спокойно, - проговорил один из амбалов, увидев, что Андрей пришел в себя. Тот дернулся и только тогда увидел, что на руках у него наручники.

     - Куда едем? - спросил он.

     - Тут недалеко... Скоро будем на месте.

     - А как понимать?

     - Какой-то ты любопытный... Всему свое время. Сиди молча.

     Первое, что пришло Андрею в голову - его с кем-то спутали. Но он тут же отверг это объяснение. Так не бывает, так не делается. Кто знал, что в восемь часов он будет в сквере? Знали два человека - Пафнутьев и Надя. Пафнутьев отпадает, он не стал бы так развлекаться. Надя... Вот это уже близко. "Она же "фокусница", - подумал Андрей. - Да, все ты, парень, учел, кроме одного - твоя красавица работает в фирме "Фокус". Ты думал, главное то, что она женщина. Нет, главное в том, что она "фокусница". И ради какого-то воздыхателя не станет...

     Господи, да ничего она не станет делать ради воздыхателя. И твоя ошибка, Андрюшенька, заключается в том, что ты, по тупости своей, по самонадеянности, решил, что Наденька обрадуется, услышав рассказ подруги о твоем визите. А она вовсе даже не обрадовалась, наоборот, она испугалась, насторожилась. Наверняка с кем-то посоветовалась и звонка ждала вовсе даже не в девичьем трепете. Если и екнуло ее сердечко, то опять же не потому, что услышала твой взволнованный голос, Андрюшенька, не потому".

     И еще об одном подумал Андрей, вернее, не столько подумал, сколько вспомнил, выстроился у него перед глазами не очень длинный, но достаточно убедительный ряд - Чувьюров с шилом в сердце, Самохин с головой в тисках, ребенок, который никак не может проснуться... Опять же рука в холодильнике...

     На какую-то секунду мелькнуло лицо возбужденной кудлатой колдуньи, но уже фоном, колдунья выпадала из этого зловещего ряда, хотя как знать, как знать...

     Андрей откинулся назад, на мягкую спинку сиденья, закрыл глаза, лишь изредка приоткрывая их, чтобы следить за дорогой, чтобы знать хотя бы, где он находится, куда его везут.

     "Так, Андрюшенька, все это очень печально. Соберись, дорогой, соберись, как ты еще не собирался, потому что никогда смерть твоя не была так близка. Это нужно знать совершенно твердо. Ты попал в руки к ребятам, которые если и оставляют следы, то лишь в виде отдельных частей человеческого тела. Не так уж много ты знаешь, не так уж опасен, а хлопнут тебя по единственной причине - сделать серьезное предупреждение Пафнутьеву. Получит он твою непутевую голову в авоське, утром, у двери... То-то удивится. Подумает - чья это голова валяется у моего порога? Ба, да это Андрюшенькина голова! Здравствуй, Андрюшенька!

     Соберись, Андрей, соберись.

     Вспомни своего учителя, китайца Чана, вспомни, Андрей, все вспомни - его глаза, фигуру, голос, движения. Вспоминай, вспоминай и набирайся его силы и спокойствия, его страшного в своей невозмутимости гнева. И еще: Чан видел невидимое, общался с мертвецами, знал прошлое и будущее... Ты был рядом, ты не мог ничего от него не взять. Ты взял, Андрей, и ты тоже можешь... Ты можешь, все можешь! Их трое, пусть пятеро, это не имеет значения, пусть семеро...

     Соберись, дорогой, соберись".

     Андрей и в самом деле почувствовал, как по телу пробежал озноб, какая-то изморозь на секунду охватила его и тут же наступил жар, но тоже ненадолго. Он ощутил каждую клеточку своего тела, каждый палец, мышцу. Тело сделалось по-кошачьи податливым, обмякшим.

     Но Андрей знал, чувствовал - наступила высшая степень готовности. Его отчаянные призывы к самому себе, к китайцу Чану, к его тени, к теням близких людей, которые ушли, но оставались рядом, были услышаны.

     Андрей полулежал с закрытыми глазами, а когда открыл их, столкнулся взглядом со Светой, с ее чуть сонным, шалым, влюбленным взглядом, каким смотрела она на него в самые счастливые их дни, в самые счастливые, давние, невозвратные дни...

     "Почему ты не касаешься меня? - прозвучал в машине ее голос. - Почему ты не говоришь, что я красивая?" - спросила Света, и это не было бредом. Чувствуя боль от наручников, вслушиваясь в рев мотора, в гул ночной улицы, среди всего этого шума он сумел различить, выделить ее голос. Он звучал даже чуть сильнее, чем Света обычно говорила, она хотела перекричать посторонние звуки, чтобы он услышал ее.

     И он услышал.

     Машина остановилась перед высокими железными воротами. Их, видимо, ждали - ворота тут же начали раскрываться, обе их половинки медленно пошли в стороны.

     Машина въехала на просторный асфальтированный двор.

     В глубине стоял дом.

     Красный кирпич.

     Три этажа.

     Крыша зеленая, - отмечал Андрей про себя, пока двое амбалов выволакивали его из машины. Он споткнулся, упал, скованные наручниками руки не позволяли ему подняться, перевернуться на живот, каждое движение давалось с трудом. Его несколько раз пнули под ребра, пытаясь поторопить, но добились обратного, он опять упал, распластавшись на асфальте.

     Потом Андрей услышал скрип - ворота медленно, необратимо смыкались за его спиной.

     - Да сними ты с него эти браслеты! - раздраженно сказал один из амбалов.Никуда он не денется.

     - А зачем мне об этом думать - денется, не денется... Положено в наручниках - пусть идет в наручниках, - амбал сам взял Андрея за плечи и, оторвав от земли, поставил на ноги, подтолкнул к дому.

     "Везучие, гады", - подумал Андрей.

     Сними они с него наручники, он бы обоих надолго, если не навсегда оставил бы лежать посреди двора. В этом он не сомневался. Оба были моложе его, вряд ли им было больше двадцати, двадцати двух, но выглядели громадными и раскормленными, как того требовала какая-то странная мода, которой подчинялись в их среде покорно и неукоснительно.

     Да, амбалы были тяжелы и неповоротливы. И мозги у них работали тоже тяжело и неповоротливо. Андрей вошел в дом, прекрасно понимая, что шансы на спасение у него резко уменьшились. Что будет там, сколько их там, и вообще, что будет с ним самим... Но чувство уверенности, та светлая и святая злость, которую он сам вызвал в себе, не ушла, и голос Светы не замолк в нем. "Не дрейфь, Андрей! Я с тобой!" - услышал он слова, которые произносила Света еще при жизни. И он не удержался, повторил их вполголоса:

     - Не дрейфь, Андрей...

     Поднявшись на крыльцо, он вошел в дверь, спокойно шагнул в тускло освещенный коридор.

     - Стой! - раздалась сзади улыбчивая команда. - Ты куда разогнался, придурок?

     Андрей остановился. Прислонился спиной к стене, поджидая постегавших своих похитителей. Один из них подошел к двери, обитой кожей, и постучал. По стуку Андрей понял - стальная дверь, кожа для маскировки. Надеяться на эту дверь не надо. Похоже, в этом доме ему ни на что не следует надеяться. Только на самого себя и на высшие силы, которые откликнулись сегодня на его призывы.

     Не услышав ни звука в ответ, амбал сам открыл дверь, убедился, что внутри все так, как он и ожидал, втолкнул Андрея. Оба амбала вошли следом и остановились сзади. Андрей, кажется, спиной чувствовал жар их молодых мясистых тел, слышал тяжелое дыхание. "А чего это они так дышат? - удивился он. - Только и того, что поднялись на несколько ступенек? А!" - вдруг осенило его, он догадался: от усердия у них такое учащенное дыхание. Так бывает - усердие сверх меры приводит к перерасходу кислорода.

     Комната оказалась неожиданно большой, неожиданно светлой, она была просто залита светом. Вдоль стен стояли мягкие кресла, обтянутые пестрой ворсистой тканью, журнальный столик, в глубине, в углу светилась стойка бара. Над ним было устроено странное сооружение, которое позволяло подвешивать над головой рюмки и фужеры вверх донышком. За стойкой Андрей увидел девушку, но рассмотреть ее было невозможно. Его внимание привлек человек в кресле. Был он худощав, во всем его теле ощущалась легкость - ему легко сиделось, он мог без усилий подняться из низкого кресла, снова упасть на его сиденье. И взгляд его был ясен, светел, будто он только что узнал что-то радостное.

     - Привет, Андрей, - сказал он. - Как поживаешь?

     - Очень хорошо.

     - А здоровье?

     - С каждым днем все лучше.

     - Это прекрасно! - обрадовался парень. - Выпить хочешь? Что ты пьешь, когда у тебя хорошее настроение?

     - Минералку.

     - Да? - разочарованно удивился парень. - Надо же... Ну, что ж... Пусть будет минералка... Тебе с газом?

     - Да, с газом и охлажденную, - Андрей решил, что раз уж предлагают, то он хотя бы напьется воды.

     - А мне шампанского, - сказал парень, повернувшись к бару.

     Девушка подошла тут же, словно поднос ее был приготовлен заранее, расставила на столике бутылки, стаканы и тут же отошла, бросив на Андрея внимательный взгляд. И он, заметив это, отчего-то заволновался. Что-то здесь было не так, ощущалась продуманность, будто разыгрывается перед ним спектакль, в котором все слова, поступки расписаны, отработаны заранее.

     Андрей посмотрел в сторону бара - девушка протирала стаканы, это было нормально, она и должна этим заниматься. Парень в светлом костюме открывал шампанское, и это тоже нормально. Рядом стояла слегка заиндевевшая бутылка минеральной воды. Значит, в баре есть холодильник. Туг же, на столе, железная скобка, которой, очевидно, можно было открывать бутылки...

     - Тебе открыть? - спросил парень, подставляя хрустальный стакан под пузырящуюся струю шампанского.

     - Спасибо, лучше я сам.

     - А сможешь?

     - Если снимите наручники... смогу.

     - А ты будешь хорошо себя вести?

     - Как можно вести себя за стальной дверью?

     - Откуда ты знаешь, что она стальная? - весело удивился парень.

     - Догадался.

     - Догадливый, значит... Но не очень. Иначе бы здесь не оказался.

     Андрей промолчал. Слова парня не требовали ответа, и он решил не навязываться. Это совпадало с его обычным поведением. Где бы он ни был - дома, в прокуратуре, в кабинете Пафнутьева, Андрей предпочитал сидеть в сторонке и молчать. Он хотел было прислониться к стене, но один из амбалов резко оттолкнул его, и Андрей понял: это его положение у двери, со скованными руками, с амбалами за спиной - тоже продумано. Ну, что ж, усмехнулся он про себя, пусть так.

     Вид у Андрея был неважный - его светлая плащевая куртка оказалась вывалянной в грязи, кепка осталась валяться посреди двора, волосы всклокочены, похоже, в машине эти амбалы все-таки не удержались, съездили ему пару раз по физиономии.

     - Что же это ты в таком виде на свидание собрался? - парень в кресле, видимо, тоже подумал о внешности Андрея.

     Андрей промолчал - и эти слова не обязывали к ответу.

     - У тебя же спрашиваю!

     - А что ты хочешь услышать? - Андрей и сам не заметил, как перешел на "ты", и парня это тоже позабавило. - Твои амбалы? - он кивнул за спину. - Вот они и поработали надо мной. Задание такое получили, наверное. Справились. Награды ждут. Видишь, как дышат тяжело?

     - Да? - парню что-то не понравилось в словах Андрея, он сделал глоток, второй. Оставив стакан, повернулся к бару и сделал приглашающий жест рукой.

     Девушка снова подошла, на этот раз без подноса. - Ты знаешь этого человека? - спросил он, указывая на Андрея.

     - Нет.

     - Когда-нибудь с ним встречалась?

     - Нет.

     - Почему же он назначает тебе свидание?

     - Спросите у него, Анатолий Матвеевич! Откуда мне знать?

     Андрей взглянул на девушку внимательнее и невольно вздрогнул - да, это ее он увидел на фотографии, а потом на рекламе в газете. Сейчас на ней были джинсы и белый свитер с высоким воротником. И вдруг он понял, вдруг осознал, что сейчас она нравилась ему даже больше, чем на том снимке. Он, не отрываясь, смотрел на Надю с какой-то полузастывшей улыбкой и веря, и не веря в то, что увидеться им пришлось в столь необычной обстановке. Андрей даже хмыкнул над собственной дуростью - так подзалететь на ровном месте! Так оплошать!

     Наверное, что-то передалось Наде от его настроения, она явно была в растерянности, почувствовав бабьей своей душой, что не по заданию он вышел на нее, было что-то более отчаянное, может быть, даже весеннее в его безрассудной попытке найти ее.

     - Отвечай, дорогой, зачем ты ей назначил свидание?

     - А тебе невдомек, зачем люди свидания назначают? Самому не приходилось?

     - Слушай! Кончай с этим тоном... Он мне не нравится! Ты меня понял? Веди себя прилично! Повторять не буду!

     - А что, можно прилично вести себя в наручниках?

     - А, - улыбнулся парень, - ты еще окольцованный... Гена, сними с него эти украшения... Посмотрим, насколько улучшатся его манеры.

     Детина, который все это время тяжело дышал, потел и сопел за спиной, вставив ключик в наручники, повернул его и снял железные кольца. Андрей брезгливо стер с запястий потные пятна, которые тот успел оставить, пока снимал наручники. Он боялся поднять глаза, опасаясь, что тощий начальник, которого Надя назвала Анатолием Матвеевичем, догадается о его намерениях. Он потер места, сдавленные наручниками, повертел сжатыми кулаками и с облегчением убедился, что та готовность, которую он вызвал в себе, пока ехал в машине, не исчезла. Медленно-медленно Андрей сдвинулся с места, сделал несколько шагов, выводя тело из оцепенения. Все настороженно замерли, готовые каждую секунду броситься на него, едва заметят какое-нибудь резкое движение.

     - Обыщите его, - приказал Бевзлин.

     Охранники подошли к нему с двух сторон, обшарили карманы. Кроме мелких денег и удостоверения, в которое были вложены автомобильные права, ничего не нашли. Все это они положили на стол перед Бевзлиным. Тот лениво полистал их, вчитался в надписи, подписи, улыбчиво посмотрел на Андрея.

     - Что же ты мозги нам пудришь? В прокуратуре работаешь? А то, видишь ли, он свидание девушке назначает... Ну? Слушаю тебя!

     - Ты не все прочитал, - сказал Андрей. - И ни фига не понял. Посмотри, что там написано мелким шрифтом.

     - Где? - Бевзлин склонился над удостоверением. Это был удобный момент, и Андрей решил, что сможет приблизиться, не вызывая подозрений телохранителей.Ничего не вижу такого уж интересного, а? - Бевзлин поднял голову.

     - А вот здесь, - Андрей шагнул к нему и наугад ткнул пальцем в печать удостоверения. А едва Бевзлин склонился над его корочками, он почти незаметным резким движением нанес удар ладонью по тонковатой шее Бевзлина. Тот без стона клюнул носом и сполз с диванчика на пол, покрытый ковром. Андрей, не оборачиваясь, взял свои документы, не торопясь, сунул их в карман, задернул молнию и только тогда повернулся к телохранителям. Его расчет оказался точным - амбал уже несся на него, размахивая руками и тяжело сопя. Андрей шагнул в сторону и в тот момент, когда набравший скорость центнер проносился мимо, подставил ножку. Амбал врезался лицом в столик. И пока постанывал, покряхтывал и матерился, Андрей повернулся ко второму детине - тот тоже бесстрашно бежал к нему от двери. Андрей прижался спиной к стене, а когда до противника было полметра, резко отступил в сторону. Тот влип в стену, а едва оттолкнулся от нее, Андрей взял его за голову и резко крутнул. Где-то в глубине организма телохранителя раздался глухой, еле слышный треск. После того Андрею оставалось только выронить обмякшее тело на ковер.

     - Дай Бог тебе здоровья, - проговорил он и повернулся к поднявшемуся амбалу. Тот был в полной растерянности - двое лежат без признаков жизни, а он с расквашенной об стол мордой стоит перед этим парнем. - А теперь слушай меня,сказал Андрей негромко. - Давай сюда наручники... Давай, давай, не то ляжешь рядом.

     - Бери, - амбал протянул наручники, однако, в последний миг хотел воспользоваться моментом и смять Андрея. Но тот был готов к этому - отпрыгнув в сторону, он нанес удар ногой под дых, а когда амбал согнулся пополам, коротким резким движением ладони ударил по открытой шее телохранителя. Хрюкнув, тот плюхнулся лицом в ковер. Андрей, не торопясь, поднял с пола наручники, защелкнул одно кольцо на руке амбала, второе на руке Бевзлина.

     Надя все это время сидела на диване, поджав под себя ноги, и наблюдала за расправой, которую устроил Андрей в этом логове.

     - Кетчуп есть? - спросил Андрей.

     Надя кивнула, не сводя с него испуганных глаз.

     - Неси.

     Стараясь не сводить с Андрея глаз, женщина подошла к бару и вернулась с литровой бутылкой мексиканского кетчупа. Андрей сдернул колпачок и, подойдя к Бевзлину, оттянув его брючный ремень, выдавил ему в штаны полбутылки вязкой, липкой, красной массы. Остальные поллитра он размазал по его физиономии, выдавил за пазуху, в волосы. Отбросив пустую бутылку, он обшарил его карманы и, не глядя, сунул себе в карман какие-то документы, плотный кошелек, карточки, бумажки, блокнот с телефонами.

     И только после этого, осмотрев комнату, в которой он учинил погром, Андрей столкнулся взглядом с Надей - она смотрела на него с каким-то застывшим ужасом.

     - Зачем же ты так, а? - спросил он. - Я ведь в самом деле хотел с тобой увидеться.

     - Увидимся... Если захочешь.

     - Опять амбалов пришлешь?

     - Сам виноват.

     - В чем?

     - Ты звонил из прокуратуры... А у нас в конторе телефон с определителем.

     Через десять минут Анатолий Матвеевич, - она кивнула на сочащегося красной пастой Бевзлина, - знал, что им интересуется правосудие.

     - Точно? - недоверчиво спросил Андрей, начиная понимать, что Надя права.

     - Ты сам описал, как тебя можно узнать... Они тебя и узнали. Меня вообще не выпустили из конторы.

     - Надо же, - пробормотал он подавленно. - Мы увидимся?

     - Если выживешь.

     - Могу и не выжить?

     - Скорее всего, не выживешь. И я честно тебе об этом говорю. После такого... - Надя кивнула на обесчещенного Бевзлина, - выжить просто невозможно.

     - Разберемся, - сказал Андрей. - До скорой встречи, - и шагнул в коридор.

     Подойдя к выходу, он остановился перед запертой дверью. Со стула лениво поднялся охранник с коротким автоматом.

     - Шеф зовет, - небрежно сказал Андрей. - Но сначала меня выпусти.

     Не смог он, не сумел все это произнести легко и свободно, что-то насторожило охранника, и он некоторое время молча сверлил Андрея маленькими глазками.

     - Пропуск, - он протянул громадную свою лапу.

     И в ответ получил мощный удар в подбородок. Знал Андрей, что и у самых сильных людей есть на подбородке маленькая точка, настолько чувствительная, что даже не слишком сильный, но точный удар в эту точку может надолго вывести человека из нормального состояния.

     Получив такой удар, охранник удивленно посмотрел куда-то в пространство.

     Прислонился к стене и медленно сполз на пол. Андрей взял у него из рук автомат, отстегнул с пояса кольцо с ключами и открыл дверь.

     На улице было уже темно, но двор ярко освещался двумя прожекторами. Перед воротами стоял белый "мерседес" и, кажется, даже сам излучал свет. Мотор работал, это Андрей понял по еле заметному дымку из выхлопной трубы. Закрыв за собой дверь, убедившись, что замок по ту сторону двери защелкнулся, он сбежал по ступенькам вниз.

     Водитель сидел за рулем, видимо, поджидая Бевзлина. Включив свет в салоне, он читал детектив. Увидев совсем рядом ствол автомата, он даже не сразу понял, что происходит. Но когда ствол ткнулся ему в челюсть, он понял, что это не шутка истомившихся от безделья охранников.

     - Вылезай! - сказал Андрей, показывая автоматом, куда именно тому следует вылезти. - Ключи не трогать! - крикнул он, заметив, как рука водителя потянулась к приборной доске. - Ложись!

     Водитель, видимо, привык к тому, что человеку с автоматом надо подчиняться молча и немедленно. И потому послушно улегся в самую середину неглубокой лужи, оставшейся на асфальте после недавнего дождя. Андрей сел за руль и несколько раз требовательно погудел. Что-то было, видимо, не очень отлажено в охранной системе Бевзлина, или же вахтер так и не понял, что происходит, но ворота медленно, как бы колеблясь, пошли в сторону, открывая широкий проезд.

     Андрей тронул машину и выехал со двора. Ворота тут же закрылись за ним, не оставив ни малейшей щели, куда мог бы заглянуть любопытный прохожий. Проехав несколько кварталов, Андрей убедился, что погони за ним нет. И тогда он повел белоснежный "мерседес" уверенно и целенаправленно. Он знал, куда ему надо ехать и что делать с этой потрясающей машиной, напичканной всей аппаратурой, которую только придумало человечество. Дело в том, что прокуратуру последние несколько дней осаждали жители одной улицы, где прорвало городскую канализацию. Вот туда Андрей и направил единственный в городе белоснежный "мерседес" шестисотой модели.

     - Слишком много трупов, - пробормотал он про себя, как бы оправдываясь за то безнравственное деяние, которое совершил, и за то, которое собирается совершить. - Слишком много трупов, так нельзя, - повторил он и въехал на улицу, один запах которой разогнал прохожих и заставил жильцов близлежащих домов задраить форточки и окна.

     В конце улицы, в нижней ее части, для каких-то надобностей был вырыт котлован, в котором и собралась вся жижа из прорвавшейся трубы канализации.

     Остановившись на краю котлована, Андрей вышел из машины и, оставив раскрытыми все четыре дверцы "мерседеса", поднатужившись, столкнул его в котлован.

     Освобожденные от тормозов колеса, оснащенные великолепными скользящими подшипниками, позволили машине соскользнуть легко, почти без усилий. Зловонная лужа тут же хлынула в салон, заполняя все щели, впадины, просачиваясь в самые неприметные швы, в ковровую обшивку, впитываясь в кожу роскошных кресел.

     Навсегда впитываясь - Андрей это знал, машине после такой "грязелечебницы" понадобится не просто чистка, а самый настоящий капитальный ремонт, да и вряд ли он вытравит ту вонь, которая сейчас заполняла салон.

     - Слишком много трупов, - повторил Андрей в третий раз, удаляясь от мерцающей в весенних сумерках белой крыши "мерседеса". - Так нельзя, ребята, это нехорошо.

***

     Едва Пафнутьев вошел в кабинет, раздался телефонный звонок - видимо, не первый раз.

     - Вас внимательно слушают, - проговорил Пафнутьев весь еще в весеннем настроении, охватившем его, пока он шел в прокуратуру, похрустывая ледком луж, вдыхая прохладный воздух, ощущая в теле нечто волнующее.

     - Паша? Овсов звонит.

     - Приветствую тебя, Овсов.

     - Ты хотел поговорить с одной красивой девочкой? Твоя мечта близка к исполнению.

     - Ты имеешь в виду...

     - Да, - повысил голос Овсов, не дав возможности Пафнутьеву произнести слова легкомысленные и потому опасные. - Ты не передумал?

     - Куда мне мчаться, Овес?

     - Ко мне, - сказал хирург и положил трубку.

     Пафнутьев озадаченно пожал плечами - странной показалась ему спешка Овсова, его пугливость, будто он чего-то боялся, будто уже прозвучали в воздухе какие-то настораживающие звуки, сигналы, вспышки.

     - Ну, что ж, - вздохнул Пафнугьев, с сожалением расставаясь с утренним настроением. - Пусть будет так... "Стоял январь суровый, и тяжкий гроб качался на руках", - всплыли из памяти давние слова, но он даже не заметил их, пробормотал и забыл. - Пусть будет так...

     Черная пафнутьевская "Волга" уже стояла на своем обычном месте, и Андрей сидел за рулем. Такие, вроде бы, незначительные подробности всегда радовали Пафнутьеваи внушали ему уверенность в том, что он может что-то изменить в этом взбесившемся мире, когда родственники не хотят признавать своего же убитого отца, брата, деда, чтобы не разориться на похоронах, когда алкаши торгуют в центре города живыми младенцами, когда из-под снега торчат руки-ноги-головы, а прохожие проходят мимо, не удосуживаясь даже подойти к автомату и позвонить в милицию. Впрочем, их можно понять - автоматы не работали, хотя жетоны проглатывали охотно и безвозвратно в неограниченных количествах. Да и руки-ноги из-под снега по весне не такая уж редкость, чтобы об этом говорить на службе или за домашним столом - разберутся, кому надо.

     - К Овсову, - сказал Пафнугьев, падая на сиденье рядом с Андреем.

     Андрей молча тронул машину, выехал со двора, влился в утренний торопящийся ряд машин и лишь тогда подал голос, заговорил, не отрывая взгляда от дороги.

     - Значит так, Павел Николаевич... Докладываю обстановку... Вчера я позвонил из вашего кабинета и назначил свидание одной красивой женщине...

     - Сотруднице фирмы "Фокус"? - уточнил Пафнугьев.

     - Да, она числится в "Фокусе". Где она работает и работает ли вообще - вопрос сложный, требующий для выяснения больших дополнительных усилий.

     - Ты ее видел?

     - Да.

     - Это была ошибка с твоей стороны?

     - Да. Вы что-нибудь уже знаете?

     - Ничего, кроме того, что эти "фокусники" - чреватая публика. Я прав?

     - Они засекли телефон, с которого я звонил, установили, где этот телефон находится, кому принадлежит. И когда я пришел в назначенный час в назначенное место, меня встретили два амбала, оглушили, доставили в какой-то особняк...

     - Ты сможешь его узнать?

     - Смогу. Я кое-что запомнил. Это какая-то тихая улица в районе рынка.

     Железные ворота, кирпичный дом, зеленая крыша... Суть не в этом... Я не должен был оттуда выйти живым. Тем более, что мое удостоверение подтверждало их худшие опасения - там стоит штамп прокуратуры.

     - Но ты выжил?

     - Да, я выжил, - Андрей невольно выделил короткое словечко "я". - Хотя до сих пор в этом сомневаюсь.

     - Но выжили не все?

     - Думаю, не все. Один амбал наверняка... - Андрей помолчал, обгоняя слишком уж назойливого "жигуленка" с немытыми стеклами. - Один амбал, думаю, ушел.

     - Куда?

     - Далеко. Допрашивал меня некий Анатолий Матвеевич.

     - Бевзлин? - невольно крякнул Пафнугьев. - Это круто.

     - Они тоже сделали одну ошибку... Сняли с меня наручники.

     - И выпустили на волю восточного тигра? - усмехнулся Пафнугьев.

     - Примерно. Бевзлина я оставил обесчещенным.

     - Как?! - ужаснулся Пафнугьев. - Ты его... Это самое... Да?

     - Ему в штаны выдавил почти литр кетчупа. Хорошего, острого, мексиканского соуса. Этот кетчуп, наверное, до сих пор лезет изо всех щелей его одежды, из ушей, ноздрей, из всех его дыр. А его белый "мерседес" я утопил в говне.

     - Белый шестисотый "мерседес"?! - ужаснулся Пафнутьев. - Где же ты взял столько говна?

     - А! - усмехнулся Андрей собственной шалости. - Знаете, по улице Луначарского уже неделю течет... По Луначарского вечно что-то течет... На этот раз там трубу городского значения прорвало... Весна, - произнес Андрей, словно одно это слово все объясняло. - Вырыли какой-то котлован, там все это и собралось... Я раскрыл дверцы и столкнул "мерседес" с горки... Он быстро наполнился, прямо на глазах. Думаю, все жильцы сейчас настолько счастливы, что забыли о запахе, которым дышат уже вторую неделю.

     - Почему ты так думаешь?

     - Люди всегда радуются, когда что-то случается с шестисотыми "мерседесами".

     - В этом что-то есть, - согласился Пафнутьев. - Андрей... Но это... Это называется объявлением войны.

     - Ну, что ж... К этому шло. Мне кажется, всегда лучше самому объявить войну, чем ждать, пока войну объявят тебе. Как сейчас говорят... Хорошо смеется тот, кто стреляет первым.

     - Правильно говорят, - кивнул Пафнутьев.

     - Там, в бардачке, посмотрите... То, что мне удалось изъять у бесчувственного тела Бевзлина.

     Пафнутьев глянул на Андрея, осторожно открыл ящичек и вынул оттуда сверток в целлофановом пакете. Внимательно пролистнул блокнотик с телефонами, адресами, именами. Блокнотик был маленький, но заморская отделка, тонкая тисненая кожа, похрустывающая бумага подтверждали, что блокнотик этот не для общего пользования, сюда заносились сведения действительно важные. Какие-то карточки, сложенные листки, бумаги Пафнутьев просмотрел бегло и наспех, отложив все это до того момента, когда он вернется в кабинет. Но толстая пачка новых уже долларов его озадачила.

     - А с этим что делать? - спросил он у Андрея.

     - Поделим, - тот передернул плечами.

     - Но это же грабеж!

     - Конечно.

     - Нехорошо. - Почему?

     - Мы не должны опускаться до такого уровня, - произнес Пафнутьев без большой уверенности.

     - Если мы не можем опуститься до их уровня, давайте до их уровня поднимемся, - усмехнулся Андрей. - А потом, Павел Николаевич, нам все равно придется как-то уравнивать наши уровни. Иначе, как мы сможем приблизиться к ним, как выйдем на них и вступим с ними в контакт? А не вступив в контакт, как мы сможем положить их на лопатки?

     - Ладно, разберемся, - Пафнутьев принял, кажется, единственно верное решение. - Документы я забираю, деньги оставляю. Пусть здесь пока полежат, в бардачке.

     - Пусть полежат, - усмехнулся Андрей. - Приехали, Павел Николаевич.

     - Вижу, - проворчал Пафнутьев, выбираясь из машины.

     Каждый раз с приближением развязки Пафнутьев становился сумрачным, даже ворчливым, старался подольше побыть один. Все, что можно было узнать, он уже узнал, и оставалось лишь связать разрозненные показания, свидетельства, подозрения, чтобы получить картину полную и ясную. Сейчас он был хмур и сосредоточен. И Андрей вывалил на него кучу совершенно свежих сведений, неожиданных и чреватых, и Овсов вдруг вспомнил о нем. Все это настораживало и требовало времени, чтобы разобраться, понять происходящее и найти собственное место во всех этих событиях.

     Слишком уж быстро взбежав на третий этаж, Пафнутьев почувствовал, что дыхание его сбилось, сделалось тяжелым, и он замедлил шаги, чтобы в кабинет к Овсову войти спокойно и достойно.

     - Здравствуй, Овсов, - сказал он. - Вот и я.

     - Здравствуй, Паша... А это Валя. Как видишь, она если и изменилась, то только в лучшую сторону.

     - Изменилась - это хорошо, - разулыбался Пафнутьев, увидев красавицу на кушетке у Овсова. - Лишь бы не изменила.

     - Ох, Паша, - простонал Овсов и больше ничего не добавил, а Пафнутьев понял, что предложенная им тема не совсем удачна здесь. - Валя от нас ушла.

     Теперь она работает в роддоме.

     - Роддом - это прекрасно! - с подъемом воскликнул Пафнутьев и опять почувствовал, что его восторги неуместны. - Кстати, а как наша младеница? Она проснулась, наконец?

     - Прекрасно себя чувствует и передает тебе привет.

     - Выжила, значит? - уточнил Пафнутьев.

     - Пока - да. В реанимации.

     Валя сидела на кушетке, забросив ногу на ногу, и ее округлые коленки выглядели вызывающе и дерзко. Куда бы ни смотрел Пафнутьев, как бы он ни вертел головой, но взгляд его неизменно возвращался к ним, спотыкался о них, будто какая-то сила исходила от этих коленок. А, впрочем, может быть, и исходила.

     Посмотрев на Овсова, он усмехнулся, заметив, что и тот находится в таком же смятенном состоянии. Коленки притягивали взоры и лишали, лишали мужичков привычной уверенности. А Валя, видя это, чуть посмеивалась, курила сигаретку, пускала дым к потолку, а отведя руку в сторону, любовалась не то ухоженными пальцами, не то самой сигареткой с золотистым мундштуком.

     - Паша, - проговорил, наконец, Овсов, вынимая из тумбочки бутылку какого-то виски с заковыристыми наклейками и разливая в непонятно как возникшие на столе стаканы. - Есть маленькое предупреждение...

     - Внимательно тебя слушаю, - улыбнулся Пафнутьев.

     - В уголовном деле, в устных разговорах, в пьяном трепе и интимном шепоте ты должен исключить всякое упоминание о Вале, о том, что ты ее знаешь, разговаривал с ней.

     - Валя, вам что-то угрожает? - спросил Пафнутьев.

     - Как и всем нам, - ответила девушка.

     - Откуда опасность?

     - У вас есть ко мне вопросы? - не отвечая, проговорила красавица. - Давайте приступим.

     - Давайте, - и Пафнутьев, соглашаясь с молчаливым предложением Овсова, взял стакан с виски, чокнулся с хирургом и выпил. С некоторым недоумением заглянул в пустой стакан, оставил его и взял протянутую Овсовым шоколадку.

     - Простите, - сказал он Вале. - Я немного отвлекся. Итак, вопросы. Овсов рассказывал вам о девочке, которую я только что упомянул?

     - Да, рассказывал.

     - Как вы объясняете то, что ее до сих пор никто не хватился, никто не ищет?

     - Списанная девочка, - Валя затянулась и выпустила к потолку струю дыма.

     - В каком смысле? - Пафнутьев отшатнулся, услышав такое простое, спокойно произнесенное объяснение.

     - В самом прямом смысле слова, Павел Николаевич. В списанные попадают дети, от которых отказались мамаши. Причины самые разные... Некоторые отказываются по малолетству, если бабе двенадцать, тринадцать, даже пятнадцать лет - какая из нее мамаша? Отказываются. И возвращаются в свои подвалы, на свои чердаки, где их уже заждались юные отцы. Некоторые отказываются от собственных детей по причине полной испитости. Бомжихи часто не хотят забирать детей, беженки всех стран и народов... Ей самой деваться некуда, а уж с ребенком и подавно. Одна она и под мостом переночует... Ну, и так далее, - Валя опять затянулась, потом погасила сигарету о блюдце, в котором Овсов подал конфетки к столу, подняла на Пафнутьева глаза. - Что-нибудь неясно?

     - Мне неясно одно... Что вы, Валя, имеете в виду, когда говорите "и так далее"?

     Валя некоторое время молча смотрела на Пафнутьева. А потом перевела взгляд на Овсова - как, дескать, быть?

     - Говори, Валя, - сказал Овсов. - Раз уж начала.

     - Хорошо... - девушка тронула пальцем свою сигаретку в блюдце, передернула плечами, как бы говоря, что, мол, она готова продолжить, но за последствия не отвечает. - Слова "и так далее" означают следующее... Детишки остаются не только от бомжих и пятиклассниц. Остаются и от тех, кто не в состоянии их прокормить или считает, что не в состоянии прокормить ребенка и одновременно обеспечить себе ту жизнь, к которой призывают ваши телевизионные рекламщики, дикторы, дикторши, подохнуть бы им всем! - в сердцах закончила Валя.

     - Почему? - наивно удивился Пафнутьев.

     - А потому, что они показывают жизнь, которой никто, нигде в мире не живет. И убеждают этих дурех в том, что только такая жизнь и может называться жизнью. И наши писухи покарябанные стремятся к ней, несутся куда-то, ищут вокруг причины, которые мешают им жить такой вот раскрашенной телевизионной жизнью. И, конечно, такие причины находят. Чаще всего получается, что именно младенец стоит на пути к такой жизни. Значит, надо от младенца избавиться. Одни его душат, другие топят, выбрасывают еще живых, некоторые, кто половчее, продают...

     - И находятся покупатели?

     - Сколько угодно. Покупателей столько, что на всех и младенцев не хватает.

     Чтобы всех обеспечить, приходится списывать младенцев.

     - Это как?

     - Наутро после родов матери говорят, что ребеночек, дескать, помер. Она поплачет-поплачет и смирится. А ребеночек жив и здоров, еще покрепче прочих будет. В некоторых городах прошли судебные процессы над торговцами детьми... У нас еще нет. Дело за вами, Павел Николаевич, - улыбнулась Валя и, щелкнув зажигалкой, закурила следующую сигаретку.

     - За мной не заржавеет, - заверил Пафнутьев.

     - Сомневаюсь.

     - Не сомневайся, деточка моя! - сказал Пафнутьев неожиданно жестко, неожиданно холодно, даже Овсов удивленно вскинул брови. Такого тона от Пафнутьева он не слышал. - Скажите мне вот что... Чтобы признать ребенка умершим, нужны ведь и заключения, и экспертизы, и подписи... То есть, в этом участвуют многие люди, я правильно понимаю?

     - Почти. Многим в этом деле делать нечего. Достаточно главного врача. А уж он поставит в нужные места своих людей. Доказательств, следов, как выражаются в ваших кругах, не остается. Мертвые младенцы уничтожаются.

     - Фамилия главного врача?

     - Я не назову ни одну фамилию.

     - Почему?

     - Жить хочется.

     - Кто-то мне постоянно говорил примерно эти же слова.

     - Наверное, не только мне хочется жить, - улыбнулась Валя.

     - А покупатели? Кто покупатели?

     - Спонсором нашего роддома является некий... Простите, вы знаете, кто спонсор нашего роддома. Если вы обратитесь к нему, то это будет... По адресу.

     - Чем-то, кроме пеленок и пипеток, он вас снабжает? - спросил Пафнутьев все еще раздраженным тоном.

     - Да. Кадрами.

     - Ага, - Пафнутьев склонил голову, осмысливая услышанное. - Так. Если я правильно понимаю... Главврач - его человек?

     - Разумеется.

     Пафнутьев хотел было еще что-то спросить, но тут вдруг увидел совсем рядом покачивающийся стакан с виски, который протягивал ему Овсов. Это была уважительная причина, чтобы промолчать, и он был благодарен Овсову за неожиданную паузу. Пафнутьеву все-таки требовалось время, чтобы осмыслить услышанное, слишком шокирующие сведения прозвучали. Он молча чокнулся с Овсовым, выпил, прислушался к себе и, убедившись, что все в порядке, что виски прибыло по назначению, осторожно поставил стакан.

     - Ладно, - сказал Пафнутьев. - Обойдемся без фамилий, - Я могла бы назвать одну, - смущенно проговорила Валя. - Это наш спонсор, в этом нет никакой тайны. Мы все его любим и надеемся, что он не откажется от нас и в будущем.

     Пафнутьев некоторое время смотрел на Валю в полном недоумении - ее слова настолько расходились с предыдущим разговором, что он впал в какое-то оцепенение и только странные жесты Овсова убедили его, что он не совсем сошел с ума - тот показывал на собственное ухо, потом на вентиляционную решетку - дескать, в этой связке надо искать отгадку. И Пафнутьев сообразил наконец - Валя опасается, что ее слова записываются и могут принести неприятности.

     Странно, но именно эта маленькая заминка, эта дурацкая опасливость, уверенность, будто они живут в страшном окружении, которое всесильно и всеохватно, больше всего взбесило Пафнутьева.

     - Знаете, ребята, кончайте дурака валять! Страшно им, видите ли, боязно им, видите ли! Я на острие ножа, я! А Андрей, мой водитель, вчера вашему спонсору, этому вонючему Бевзлину, в штаны выдавил бутылку мексиканского соуса, который по остроте может сравниться только с серной кислотой. До сих пор, наверное, отмывается ваш любимый спонсор! Но и это еще не все - его белоснежный шестисотый "мерседес" Андрей доверху наполнил говном из городской канализации.

     И после всего этого прекрасно себя чувствует!

     - Этого не может быть, - побледнев, сказала Валя.

     Пафнутьев, не говоря ни слова, выхватил из кармана документы Бевзлина, которые передал ему Андрей, и бросил всю пачку на стол.

     - Смотрите! Вот его записная книжка со всеми адресами! Вот его удостоверение! Вот его международные карточки, по которым он может, не тратя ни копейки, совершать кругосветные путешествия, жить на виллах Испании и Таиланда!

     Андрей попросту набил ему морду как последнему шибздику и отобрал все эти бумажки! Это было вчера вечером. А сегодня утром Андреи привез меня сюда и в данный момент сидит в машине и поджидает, пока мы тут с вами перестанем шептаться и на решетки, на дырки, на щели в стенах оглядываться!

     Длинным перламутровым ноготком Валя осторожно подцепила обложку какого-то банковского удостоверения и, увидев портрет Бевзлина, подняла на Пафнутьева изумленные глаза.

     - Никогда бы не поверила, - прошептала она.

     - А теперь, когда поверила, ответь мне, пожалуйста, на три вопроса. Только на три, не больше. Годится?

     - Заметано, - кивнула Валя.

     - Вопрос первый. Куда идут эти младенцы, кому они нужны в таких количествах, для каких таких целей?

     - На запчасти идут. На Запад. На цивилизованный, культурный, благоустроенный Запад. Там люди тоже иногда болеют, а спасти их может только настоящий человеческий орган - печенка, почка, глаза, сердце... Состоятельные люди готовы платить любые деньги... Любые, в самом прямом смысле слова.

     Оставшаяся часть младенца идет на всевозможные инъекции, сыворотки, выжимки...

     Некоторым престарелым гражданам какой-нибудь Германии или какой-нибудь Голландии очень помогает. Не всегда, не всем, но помогает. Надежда умирает последней, - без улыбки закончила Валя.

     - Хорошо, - кивнул Пафнутьев, хотя вертелись у него на языке десяток уточнений, хотелось ему все выяснить до конца, но надо было соблюдать уговор.Вопрос второй... Как мог ребенок попасть в руки этого пропойцы и прохвоста Самохина?

     - Трудно сказать, - Валя повела плечом, словно отгораживаясь от этого вопроса. - Можно только предположить... Дети были подготовлены к отправке, законсервированы...

     - Это как? - не удержался Пафнутьев.

     - Что-то им вводят в организм, чтобы они какое-то время спали. Другими словами, чтобы вели себя смирно, не кричали, не визжали, не поднимали шум. Мало ли - таможня, досмотр, проверка... А они, возможно, упакованы в ящики, контейнеры... Об этом можно только догадываться. Так вот, дети, возможно, были законсервированы, подготовлены к отправке потребителю или заказчику, называйте его, как хотите... А тут подвернулся Самохин... И он попросту украл ребенка.

     Это одно из предположений. Другие можете придумать сами.

     - Понял, - Пафнутьев помолчал, бросил взгляд на невозмутимо сидящего Овсова - он вертел в руках бутылку из-под виски, пытаясь прочесть многочисленные наставления потребителю как пить, сколько, из какой посуды, в каком обществе - все это, оказывается, имело очень большое значение. - И последний вопрос, Валя... А кто вы там, в роддоме?

     - Секретарь главврача.

     - Там лучше, чем здесь?

     - Это уже четвертый вопрос, но я отвечу... Там нет ночных смен...

     - Разве? - обронил Овсов.

     - Там нет обязательных ночных смен, если тебе так больше нравится, - Валя растрепала седые волосы Овсова. - Не думай об этом, Овес, не давай волю воображению.

     - Если бы я давал волю воображению, то я, наверное, дал бы волю и рукам.

     - У тебя руки и так заняты, - усмехнулась Валя. - Не отвлекайся. Мне пора,она поднялась. - Не вздумайте мне звонить, Павел Николаевич. У нас это не поощряется. Будьте осторожны, берегите себя.

     Мужчины молча проводили взглядом девушку, одновременно вздохнули, посмотрели друг на друга. Валя уже от двери махнула им рукой, улыбнулась подбадривающе и плотно закрыла за собой дверь.

     - Ну что, Паша, - проговорил Овсов, встряхивая почти опустевшую бутылку виски. - Надо бы по глоточку... Как сейчас говорят, за успех нашего безнадежного предприятия. Не возражаешь?

     - Девочка в самом деле жива?

     - Да, с ней все в порядке. Оклемалась.

     - Тогда наливай, - устало проговорил Пафнутьев.

***

     Может быть, Пафнутьев не был тонким и проницательным человеком, тонким и проницательным следователем, может быть. Но шкуру он имел чрезвычайно чувствительную и ощущал приближение событий задолго до того, как они созревали и валились ему на голову. Покидая выгороженную шкафами конурку Овсова, он вспоминал не жутковатый рассказ Вали, не девочку, которую чуть было не купил за несколько бутьшок водки, и даже не виски, которым потчевал его хирург. Сидя рядом с Андреем и вдыхая весенний воздух, свежей струей врывающийся в салон машины, он мучительно пытался вспомнить несколько слов, которые больно царапнули его сознание. Произнес ли он их сам, или лениво и хмельно обронил Овсов, а может, Валя скороговоркой выпустила их на волю...

     И Пафнутьев начал перебирать весь разговор с начала до конца, потом еще раз, и, наконец, нащупал он эти царапающие слова, нащупал в самом конце беседы с Валей. И, облегченно откинувшись на спинку сиденья, с блаженной улыбкой закрыл глаза. Теперь он ни за что не забудет их ни при каких обстоятельствах.

     Это были последние слова, которые произнесла Валя, уже прощаясь. "Берегите себя", - сказала она.

     Слишком часто эти слова звучали последние дни, чтобы можно было пройти мимо них, не услышав, не оценив. Несколько раз их повторил Шаланда, он просил беречь старика Чувыорова, пьяницу Самохина, младенца, который спал гак крепко и беспробудно, что мог и в самом деле не проснуться. На сегодняшний день только младенец пока и уцелел, остальных Пафнутьеву спасти не удалось. Теперь, дай Бог, выжить самому. Что-то последнее время слишком часто ему советуют беречь то одного, то другого... Теперь вот и сам получил серьезное предупреждение...

     - Слишком часто, - пробормотал Пафнутьев вслух.

     - Не понял? - спросил Андрей, скосив глаза в сторону начальства.

     - Это я с собой все отношения выясняю, это все с собой треплюсь, никак не успокоюсь.

     - Я тоже могу вставить словечко... Слишком много трупов столпилось последнее время вокруг нас, Павел Николаевич.

     - Да, многовато. На каждом шагу, можно сказать.

     - Боюсь, еще появятся.

     - Очень даже может быть.

     - Причем, что самое интересное, Павел Николаевич... Трупы-то с обеих сторон... И противная сторона несет потери.

     - Какие? - встрепенулся Пафнутьев.

     - А эти амбалы...

     - Крутовато с ними, старик, обошелся, крутовато.

     - Есть еще и третья сторона, самая печальная...

     - Ты о чем? - не понял Пафнутьев.

     - Я ведь выполнил ваше задание, Павел Николаевич, сходил в домоуправление.

     Семь стариков и старух завещали свои квартиры фирме "Фокус". Пятеро из них умерли.

     - От чего умерли? - почти без интереса спросил Пафнутьев, уже зная ответ, старик Чувьюров подробно рассказал ему об этом, успел рассказать.

     - По разным... Двое на даче угорели... Второй во сне умер, по старости, даже вскрытие не делали. Сосед Чувьюрова просто пропал, одна рука нашлась, и та в неважном состоянии... Все они почему-то умирали... И "фокусники" на полном и законном основании вступали во владение их квартирами.

     - И сами там поселялись?

     - Нет, сначала ремонт делают по высшему разряду, а потом продают, сдают.

     Цены несусветные.

     - Представляю, - проговорил Пафнутьев и вдруг почувствовал, как что-то в нем еле слышно зазвенело, как будильник за тремя дверями, что-то тихонько заскулило, как при воспоминании о давней любви, что-то застонало, будто сквозь сон... Квартиры, ремонт, продажа, бешеные деньги, европейский стандарт... И вдруг, как вспышка фонарика в темной комнате - Халандовский! Ха! Опять Аркашка на горизонте, да какой там горизонт, прямо под ногами путается.

     И Пафнутьев, не раздумывая, прямо в машине набрал номер гастронома. Трубку подняли тут же, и Пафнутьев радостно узнал голос самого надежного своего друга и собутыльника.

     - Здравствуй, Аркаша! - проговорил он вкрадчиво.

     - Здравствуй, Паша. Давно жду твоего звонка. И вот радость нечаянная - дождался.

     - И о чем я собирался с тобой поговорить?

     - О моих квартирах.

     - Да? - озадаченно пробормотал Пафнутьев, сбитый с толку нечеловеческой проницательностью Халандовского. - Надо же... Я сам об этом не знал минуту назад...

     - Значит, медленно доходит, - усмехнулся Халандовский.

     - Скажи, Аркаша...

     - Не скажу, - перебил Халандовский. - Приезжай, поговорим. С некоторых пор я избегаю говорить по телефону. И тебе не советую.

     - Буду через пять минут, - сказал Пафнутьев...

     Когда он вошел в кабинет директора гастронома, у того на столе стояли две запотевшие бутылки пива, а на тарелке лежали совершенно потрясающие куски вяленой рыбы. Сам Халандовский возвышался на обычном своем месте в углу комнаты, и глаза его сверкали радостно и возбужденно.

     - Здравствуй, Паша, - приподнявшись, он протянул мохнатую свою ладонь, и рука Пафнутьева утонула в ней, как в громадной постели может утонуть уставшее тело. - Если бы ты знал, как я рад видеть тебя молодым, красивым, здоровым... А главное - как я рад видеть тебя живым, Паша. Ты любишь пиво?

     - Я тебя, Аркаша, люблю, - Пафнутьев тяжело опустился в продавленное кресло, потер ладонями лицо, подержался за бутылку и, убедившись, что она влажная, холодная, готовая поделиться всем, что имеет, отставил ее в сторону.Ты купил свои квартиры у "фокусников"?

     - Да, Паша, - Халандовский смиренно потупил глаза.

     - Почему же не сказал этого раньше?

     - Ты меня не спрашивал, Паша, - укоризненно произнес Халандовский. - Знаешь, Паша, я много чего такого знаю, о чем ты меня не спрашиваешь... Если бы я начал тебе все это выкладывать... Мы бы с тобой, Паша, никогда не расстались, даже на пять минут, чтобы посетить жизненно важные места.

     - Что за места? - хмуро спросил Пафнутьев.

     - Туалет, - смущенно ответил Халандовский, разливая пиво в высокие узкие бокалы. Пена поднялась до самого верха, но, подчиняясь воле хозяина, чуть приподнявшись над краем стакана, остановилась.

     - Ты знаешь, откуда у "фокусников" квартиры?

     - Догадываюсь. Они заключают договоры с престарелыми гражданами, с теми, кто злоупотребляют спиртными напитками, наркотиками и вообще ведут нездоровый образ жизни. И получают эти квартиры по наследству в случае смерти хозяина.

     - А что происходит с этими гражданами после заключения договора?

     - С ними происходит то, что обычно случается со всеми людьми, Паша... Они умирают.

     - Они умирают со страшной скоростью! Они умирают так быстро, будто их кто-то очень торопит.

     - Пей пиво, Паша, пока пена стоит... Без пены пиво теряет свой вкус, запах и цвет. И пить его становится неприятно. А при наличии пены в организме происходят очень благотворные превращения.

     - Аркаша... Из семерых стариков и старух пятеро в могиле. Все договоры с ними заключены в прошлом году.

     - Да? - удивился Халандовский и придвинул стакан к Пафнутьеву. - Надо же...

     Я не думал, что все происходит так быстро... Жадничают ребята. Я с тобой согласен, Паша, это плохо. Жадность фраера погубит.

     Пафнутьев выпил залпом весь стакан, и Халандовский, вскрыл вторую бутылку, тут же наполнил его снова. Пена, как и в первый раз, послушно остановилась, едва приподнявшись над срезом.

     - По твоей квартире, Аркаша, бродят тени мертвецов. Ты их там не встречал?

     - Я там не живу, Паша, я говорил тебе об этом. А тени... Пусть бродят.

     Меня там не застанут. Они встретят там других людей.

     - В каком смысле?

     - Я купил у "фокусников" две смежные квартиры, но, когда узнал некоторые подробности, о которых ты мне сегодня говорил... Решил эти квартиры продать.

     Уже дал объявления, - Халандовский тоже залпом выпил свой стакан, оставив на дне тонкий слой пены. - Понимаешь, Паша... Боюсь мертвецов, - Халандовский виновато поморгал глазами. - Это только с виду я такой большой да румяный... А на самом деле, внутри, я бледный и немощный, вздрагиваю от резкого звука, от скрипа половицы, от тени, от колыхания шторы... Однажды я переночевал в той квартире... Там действительно что-то шевелилось, шелестели шторы, в шкафу что-то шуршало... И это... Шум, понимаешь? Шум в ушах. А в туалете кто-то покряхтывал и шумно спускал воду.

     - Прежний хозяин нужду справлял, - без улыбки сказал Пафнутьев. - Будешь свидетелем?

     - Не буду, - твердо сказал Халандовский-Свидетели живут еще меньше, чем твои старики и старухи.

     - С кем ты подписывал договор о покупке квартиры?

     - Его фамилия Шанцев. Он глава "Фокуса". Но Шанцев - это шестерка.

     Истинный главарь - Бев-злин. Я тебе это уже говорил.

     - Помню. А ты знаешь, что он младенцами торгует?

     - Знаю.

     - И молчишь?!

     - Я очень переживаю, Паша, по этому поводу, - Халандовский прикрыл глаза стаканом. - Все время думаю, как помочь несчастным малюткам... Просто ума не приложу. И так товар выложу на прилавке, и эдак разложу... Ничего не помогает, Паша. Даже кассиршу заменил в зале.

     - Понял, Аркаша, - кивнул Пафнутьев. - Виноват. Прости великодушно. Конечно, каждый должен заниматься своим делом. Если я доживу до конца этой недели, то буду жить еще долго и счастливо. Если доживу до конца недели.

     - Обострение болезни? - участливо спросил Халандовский.

     - Приступ.

     - Может быть, тебе просто скрыться на это время? У меня есть хорошее местечко. А?

     - Квартира от "фокусников"? - усмехнулся Пафнутьев.

     - А ты не смейся... Это единственное место, где тебя не будут искать. И это... Ты извини, Паша, что я с тобой так невежливо поговорил, но... Бевзлин - не человек. Я не говорю, что он плохой, в носу ковыряется при людях, что у него хромает нравственность или еще что-то... Я произношу нечто иное - он не человек. И люди, которые оказываются у него на пути, просто исчезают.

     - Я знаю одного, который оказался у него на, пути и не исчез, - усмехнулся Пафнутьев. - Ты знаешь, где сегодня утром нашли его роскошный "мерседес"?

     - Об этом уже весь город знает... Тысячи людей побывали возле этого несчастного "мерседеса". Там, на Луначарского, запах крутой, но это никого не остановило, Паша.

     - Так уходят кумиры, диктаторы, властелины... Под смех толпы.

     - Да, - согласился Халандовский. - Но при этом они успевают немало людей прихватить с собой. Уходя. Исчезая. Это твой парнишка устроил? Он Бевзлину в штаны наделал?

     - Он ему туда бутылку соуса выдавил. Мексиканского, между прочим.

     - Мексиканского?! - ужаснулся Халандовский. - У Бевзлина наверняка сейчас сплошное воспаление яиц!

     - Умрет он от другого, - жестковато сказал Пафнутьев. Странные слова произнес, без угрозы, без желания взбодрить себя или придать смелости Халандовскому. Просто вдруг выскочили откуда-то эти жутковатые слова, и Халандовский понял, что за эти слова Пафнутьев отвечать не может, они принадлежат не ему. Скорее всего, высшие силы выбрали Пафнутьева, чтобы озвучить свое решение. А может быть, Пафнутьев сам уловил носящийся в воздухе приговор...

     Открыв маленький холодильник за спиной, Халандовский поставил на стол еще одну бутылку пива. И она сразу же, прямо на глазах, помутнела, окуталась туманом, который через несколько секунд превратился в мелкие искрящиеся капельки. Оба приятеля зачарованно смотрели за превращениями бутылки и, наконец, одновременно взглянули друг другу в глаза. В них было согласие и предвкушение блаженства.

     - А парнишку своего береги, - сказал Халан-довский, вскрывая бутылку.

     - Стараюсь, - ответил Пафнутьев.

     - Стараться мало, Паша.

     - Знаю.

***

     Наконец-то Пафнутьев добрался до своего стола и углубился в работу.

     Сначала он разложил снимки, сделанные в подвале, где нашли несчастного Самохина, тут уж Худолей постарался - со всех сторон заснял он раздавленный череп, устремленный в небеса мертвый взгляд незадачливого торговца детьми, полки с запасными гайками, прокладками, унитазами, угол, заваленный пустыми бутылками, и прочие прелести сантехнической мастерской. Были и отпечатки, много и разных - они остались на рукоятке тисков, на куске стекла, валявшегося на столе, на никелированном патрубке, который использовали в качестве подсвечника - видимо, в доме иногда выключали свет.

     Отдельной стопкой лежали копии договоров, которые фирма "Фокус" заключала с престарелыми гражданами, позарившимися на ежедневную бутылку кефира, булку хлеба и пачку пельменей - это был обычный набор, который поставляли "фокусники" своим клиентам. Тут же лежали копии свидетельств о смерти. На отдельном листке Пафнутьев выписал даты договоров и даты смертей, они различались в полгода, иногда месяцев в девять - клиенты умирали, даже года не попользовавшись даровым кефиром.

     В дверь раздался негромкий осторожный стук, и, когда она чуть приоткрылась, в щель протиснулась печальная мордочка эксперта Худолея.

     - Позвольте, Павел Николаевич?

     - Входи.

     - Спасибо, Павел Николаевич... Это очень любезно с вашей стороны.

     - Что любезно? - хмуро спросил Пафнутьев.

     - То, что вы позволили мне войти... Знаете, не в каждый кабинет можно вот так запросто зайти и встретить самое радушное, самое теплое человеческое отношение. Помню, как-то оказался я в кабинете...

     - Заткнись.

     - Хорошо, - кивнул Худолей. - Знаете, если человек без церемоний, глядя в глаза, говорит все, что он о тебе думает, высказывает свое отношение... Это хороший, прекрасный, душевный человек. Вы знаете, кого я имею в виду, Павел Николаевич...

     - Себя?

     - Нет, я имею в виду вас, с вашего позволения, - Худолей прижал к груди ладошки, розоватые, как мороженые тушки морского окуня, склонил головку к плечу и посмотрел на Пафнутьева с такой трепетной преданностью, что тот не выдержал, сжалился, усмехнулся, - Как вам понравились снимки? - спросил Худолей, увидев на столе разложенные фотографии. - Мне кажется, удались, а?

     - Очень красивые, - похвалил Пафнутьев. - Когда закончится дело, я возьму их себе и повешу над кроватью.

     - А что, - охотно согласился Худолей, - они украсят любую квартиру. А что касается вашей, то каждый гость сразу догадается, к кому он попал.

     - О, Боже, - простонал Пафнутьев. - Остановись... Нет больше сил.

     - А я могу эти самохинские портреты на фоне тисков увеличить, поместить в рамку, украсить собственным автографом... Хотите анекдот? - без всякого перехода спросил Худолей, - Хочу.

     - Похороны. Вырыта могила, рыдают родственники, оркестр стонет и плачет, покойник весь в черном лежит в гробу, безутешная вдова бьется лицом о землю...

     Гробовщики берут крышку, молоток, гвозди и собираются заколотить гроб. И тут один из них замечает, что из кармашка покойника торчит купюра в сто тысяч рублей. Воспользовавшись тем, что все убиты горем и на него никто не обращает внимания, гробовщик быстренько эту купюру из кармашка и выхватил. И тут же - о ужас! - покойник цепко хватает его за руку. Представляете, какой кошмар? Так вот, хватает за руку и говорит человеческим голосом... Контрольное захоронение, говорит.

     - Действительно, - покачал головой Пафнутьев.

     - Я так смеялся, до слез, можете себе представить?

     - Могу. Что у тебя в конверте?

     - Снимки, - Худолей запустил в конверт розовую свою ладошку и вынул несколько снимков. Прежде, чем отдать их Пафнутьеву, он сам полюбовался каждым, словно бы не в силах расстаться с ними.

     Пафнутьев взял снимки. На всех была изображена девочка, которую он всего несколько дней назад пытался купить возле универмага. Она уже не спала - глаза ее были открыты, причем, как ему показалось, радостно блестели. На одном снимке крупно, очень крупно Худолей отпечатал руку девочки выше локтя - на ней можно было различить небольшую припухлость и след укола.

     - Как она себя чувствует? - спросил Пафнутьев, всматриваясь в портрет девочки. Он только сейчас увидел между бровей еле заметную родинку.

     - Прекрасный ребенок! Вы знаете, как только я ее увидел, в сердце у меня будто отозвалось что-то... Представляете, ведь и я таким был когда-то. А?

     - Да? - удивился Пафнутьев. - Странно... Мне всегда казалось, что ты все-таки мужского рода. Долго же ты скрывался, долго таился.

     - Павел Николаевич! - в ужасе закричал Худолей. - Как вы могли подумать?!

     Неужели вы ничего не видите во мне мужского?

     - Вижу... А ты? Видишь иногда на себе что-нибудь мужское?

     - А штаны! - вскричал Худолей.

     - Ах, да... Действительно. Виноват, - Пафнутьев взял конверт со снимками и бросил их на угол стола. В этот момент раскрылась дверь, и вошли трое довольно упитанных молодых людей.

     - Слушаю вас, ребята, - сказал Пафнутьев.

     Однако его слова не произвели на вошедших ни малейшего впечатления. Закрыв за собой дверь, они прошли в глубину кабинета. Один из них занялся Худолеем - оттеснил его в угол и быстро прошелся по карманам. Его, видимо, интересовали не деньги, не документы, он искал оружие. Когда возмутившийся Худолей попытался было оттолкнуть тяжелые мясистые руки парня, тот легонько тыльной стороной ладони ударил его в солнечное сплетение. Поперхнувшийся Худолей не мог продохнуть, только вращал глазами не то гневно, не то жалобно, а парень той же рукой двинул его в подбородок. Худолею сделалось плохо, он побледнел и медленно опустился на пол. Прижавшись спиной к батарее парового отопления, он почувствовал, что только в таком положении и сможет выжить.

     Два других амбала подошли к Пафнутьеву с двух сторон и, когда он попытался было встать, снова усадили его в кресло. Пафнутьев смотрел на них с нескрываемым удивлением, возникающая время от времени улыбка на его лице тут же гасла. Он не мог понять, что происходит - кто-то его разыгрывает, с кем-то спутали, или вообще уже началось самое-самое... Когда он попытался встать более решительно, его усадили на место еще решительнее, и, чтобы уже не было никакого недопонимания, один из амбалов рявкнул мощно и глухо:

     - Сиди, начальник.

     Второй в это время обшарил Пафнутьева и, обнаружив под мышкой пистолет, вынул его из кобуры и положил себе в карман.

     - Послушайте, ребята, что происходит? - спросил Пафнутьев, все еще не зная, смеяться ему или возмущаться.

     - Молчи, начальник.

     Убедившись, что Пафнутьев уже никакой угрозы для них не представляет, оба парня отошли от него, причем, один из них выглянул в дверь и сделал знак рукой, дескать, все в порядке, можно войти. И тут же, отойдя в сторону, амбал с мощным голосом пропустил в кабинет худощавого человека в светлом плаще, великоватых брюках, да и пиджак на молодом человеке сидел свободно и легко. Едва взглянув на него, Пафнутьев понял, что этот его гость находится в крайней степени раздражения. Он быстро пересек кабинет, на секунду задержавшись у все еще сидевшего у батареи Худолея, отбросив полу широкого плаща, сел у приставного столика. Один из амбалов подошел и положил перед ним пистолет Пафнутьева. Гость в светлом плаще взял пистолет, повертел его, игриво посмотрел на Пафнутьева, дескать, знаю, чем вы тут балуетесь, и вернул пистолет амбалу.

     - Здравствуйте, Павел Николаевич, - сказал он, обернувшись, наконец, к Пафнутьеву.

     - Здравствуйте, - охотно ответил Пафнутьев. - Чем могу служить?

     - Служить? - удивился гость. - Вы готовы служить?

     - Только этим и занимаюсь.

     - Кому служите?

     - Правосудию, если позволите так выразиться.

     - Выражайтесь, Павел Николаевич, как вам будет угодно. Даже в моем присутствии.

     - А вы, простите, кто будете? - спросил Пафнутьев и, взглянув на себя со стороны, остался доволен. Несмотря на необычность положения, в которое он попал, оказавшись чуть ли не заложником в собственном кабинете, голос его не дрожал, руки спокойно лежали на столе, на лице ему удалось даже держать улыбку.

     И сонное выражение лица не покинуло его, и это ему удалось сохранить.

     - Моя фамилия Бевзлин, - ответил гость. - Слышали?

     - А, - протянул Пафнутьев. - Так это вы и есть... Очень приятно. Давно хотел с вами познакомиться. А тут вы сами, да еще и с друзьями, - он оглянулся на амбалов, замерших у двери.

     - Вы хотели со мной познакомиться? Зачем? - по лицу Бевзлина пробежала тень не то недоумения, не то легкого гнева.

     - Я следователь и по долгу службы вынужден знакомиться... с некоторыми гражданами... Хочу я того или нет. Но в данный момент я чувствую себя пленником, может быть, даже заложником, жертвой неожиданного, но очень успешного налета на прокуратуру.

     - За прокуратуру не беспокойтесь, Павел Николаевич. Пусть она себе небо коптит. Мне она, во всяком случае, не мешает.

     - Чем же это я успел помешать вам, господин хороший? - только по последним двум словам знающие Пафнутьева люди сразу бы догадались - заводится Пафнутьев, заводится, и терпение его кончается. Он даже глаза опустил, не желая показывать гостю истинного своего состояния.

     - Меня зовут Анатолий Матвеевич, - холодно сказал Бевзлин, и остренькие его желваки нервно дернулись - он тоже мог сорваться каждую секунду.

     - Ну и пусть зовут, - сказал Пафнутьев с некоторой небрежностью. - Зачем мне это знать? Как понадобитесь, я вас приглашу. Пока не вижу в этом надобности.

     - А если я не приду?

     - Доставим. С помощью наряда милиции.

     - А если...

     - Никаких если, - твердо произнес Пафнутьев. - Доставим. Можете в этом не сомневаться.

     - Ладно, - проговорил Бевзлин, и уши его нервно дернулись назад. - Замнем.

     Не хотите с нами проехаться, Павел Николаевич? Здесь недалеко... А?

     - Нет. Не хочу.

     - А придется.

     - Не придется.

     - Вы уверены? - весело спросил Бевзлин и оглянулся на своих телохранителей. И каждый из них сделал шаг к столу. Все трое как бы заключили Паф-нугьева в живое, враждебное кольцо.

     - Уверен, - сказал Пафнугьев. - И вообще этот треп мне надоел. Или выметайтесь отсюда ко всем чертям собачьим, или выкладывайте, зачем пожаловали, - поднималась в груди Пафнутьева темная неуправляемая волна, он уже чувствовал легкое покалывание в губах, уже не очень хорошо ими управлял, губы задеревенели, как бывает после обезболивающего укола.

     Скосив глаза в сторону, Пафнутьев поискал какие-нибудь тяжелые предметы, но, кроме глиняных горшков с цветами на подоконнике, не увидел ничего подходящего. А к подоконнику еще пробиться нужно. Нет, не пробиться, с сожалением подумал он, подоконник был отгорожен от него мощным центнером мяса одного из амбалов. И к двери не пробиться - прямо перед его столом стоял еще один детина с каменным выражением лица.

     - Вчера меня оскорбил ваш водитель, - вымученно сказал Бевзлин, поскольку он вынужден был все-таки объяснить, зачем пришел, по какому поводу, а дальнейший разговор без этого объяснения вообще терял всякий смысл.

     - Сильно оскорбил? - уважительно поинтересовался Пафнутьев.

     - Такое не прощается.

     - Я обязательно с ним поговорю. Скажу ему, чтобы он больше вас не обижал.

     Сделаю ему очень строгое внушение, - добавил Пафнутьев, чтобы уж совсем успокоить Бевзлина. - Очень строгое.

     - Не надо со мной так разговаривать, Павел Николаевич, - произнес Бевзлин с трудом. Лицо его покрыла неестественная бледность, глаза остекленели, рука, уверенно лежавшая на столе Пафнутьева, начала вздрагивать от нервной дрожи.

     - Что же он такого с вами сделал? - невинно спросил Пафнутьев, понимая, что держится неплохо, что в этом разговоре он явно переигрывает Бевзлина.

     - Он утопил в говне мою машину, - ответ был глуповатым, но ведь и невозможно постоянно говорить умные вещи при умственных способностях среднего уровня.

     - Хорошая машина? - сокрушенно произнес Пафнутьев.

     - Да.

     - Это сколько же говна нужно, чтобы утопить в нем вашу машину? У Андрея никогда не было столько говна, - Пафнутьев принялся осторожно собирать бумаги и фотографии, разложенные на столе, надеясь, что в бешенстве Бевзлин может и не заметить его невинных движений. Но Пафнутьев ошибся. Бевзлин мгновенно оценил положение и сам собрал все документы со стола в одну стопку. Быстро перебрал бумаги, всмотревшись в каждую фотографию, в каждый договор о наследовании квартир, остановился взглядом на сморщенном личике проснувшейся, наконец, девочки, и после этого поднял на Пафнутьева глаза, в которых явно прочитывалась скорбь.

     Бевзлин принял решение.

     - Неплохо работаете, Павел Николаевич... Материал собрали достаточно полный и убедительный.

     - Спасибо на добром слове, но, должен вам сказать, работа еще не закончена. В уголовном деле еще не назван главный герой... Это я собирался сделать сегодня.

     - Кто же он, Павел Николаевич? - посеревшие губы Бевзлина все-таки растянулись в улыбку, но она более напоминала оскал. Пафнутьев как никогда раньше почувствовал, что опасность совсем рядом. Но ощущение смертельного риска его лишь подстегнуло. Темная волна неуправляемого гнева в его душе поднималась, вот-вот могла достигнуть глаз, и тогда уже Пафнутьеву никак не удалось бы скрыть злость и ненависть. - Так как же зовут главного героя вашего уголовного дела?

     - Его зовут Анатолий Матвеевич Бевзлин.

     - Ответ правильный. Честный. Мужественный. Одобряю. Приветствую. Ваш ответ нравится мне еще и тем, что он подтверждает правоту моих слов, произнесенных несколько минут назад.

     - Что же за слова такие? Я чегой-то и не уловил в ваших словах какого-никакого смысла? - Пафнутьев растерянно моргал глазами.

     - Я сказал, что вам придется поехать с нами, - Бевзлин оглянулся на телохранителей, и все они сделали еще по шагу к Пафнутьеву.

     И тот спохватился, понял, что надо выигрывать время, только время сейчас может его спасти. В коридоре прокуратуры никто не остановит этих амбалов, и выведут они его легко и просто, усадят в машину быстро и ловко и увезут, ведь увезут, и никто не сможет им помешать. И кто знает, может быть, сжалятся и подбросят куража ради его правую руку или левое ухо...

     - Вы мне так и не сказали, чем вас обидел мой водитель? - спросил Пафнутьев. - Машина - ладно... Может быть, он машину обидел? Выгрести из нее говно и снова можно ездить, а? - это был удар, это было оскорбление, но Пафнутьев уже не мог себя сдержать, он уже не отвечал за свои слова. И где-то в самой глубине сознания брезжило понимание - он правильно себя ведет. Ни в чем, даже в самом малом, нельзя сейчас уступать. Он в своем кабинете, за своим столом, а перед ним сидит разоблаченный бандюга. Как он ни крут, как ни силен, но жилки в его поганом нутре дрожат, поскольку понимает, что находится в кабинете начальника следственного отдела.

     - Он нанес мне и личное оскорбление, - подавив истерику, ответил Бевзлин.Он меня ударил.

     - По морде? - спросил Пафнутьев. - Ох, простите, по физиономии?

     - Можно и так сказать.

     - Надо же, какой пакостник, - огорченно покачал головой Пафнутьев. - А меня он заверил, что всего лишь наделал вам в штаны... А в штаны он вам не наделал?

     - сочувственно спросил Пафнутьев.

     - Оставим это, - Бевзлин поднялся.

     - А где это происходило? Неужели он все это проделал публично? Неужели люди видели, как он наделал вам в штаны? - это тоже был удар, и Пафнутьев прекрасно это сознавал.

     - Я понял вас, Павел Николаевич, - сказал Бевзлин. - Исправить вас может только могила.

     - Совершенно с вами согласен! - широко улыбнулся Пафнутьев. - Могила она такая, она хоть кого исправит, хоть кому мозги выправит.

     - Вы мужественный человек, Павел Николаевич, - сказал Бевзлин, запихивая в черный конверт фотографии, собранные со стола документы, договоры. Он оглянулся на телохранителей, и те вплотную подошли к Пафнутьеву. - Только без глупостей, ладно? - попросил Бевзлин. - Вы должны меня понять... Не могу же я отвечать на оскорбление какому-то водителю... А ответить должен. Кроме того, мне не нравится ваша деятельность по сбору этих вот бумажек, - он повертел в руке черным конвертом.

     И в этот момент произошло нечто совершенно неожиданное, что не вписывалось ни в зловещие планы Бевзлина, ни в отчаянные надежды Пафнутьева. В разговоре все забыли о распростертом на полу Худолее. А тот потихоньку пришел в себя, но виду не подал, на это у прожженного выпивохи хватило и хитрости, и осторожности. Сквозь прищуренные веки он внимательно наблюдал за происходящим и слышал, впитывал каждое произнесенное слово. Когда напряжение достигло высшей точки, Худолей вскочил на свои не больно крепкие ноги и заорал так, как не орал никогда в жизни и, наверное, уже не заорет. Это был визг, вой ужаса и безнадежности, вопль отчаяния и самоотверженности, в этом крике при желании можно было даже расслышать предсмертный хрип умирающего человека.

     Секунду-вторую все пребывали в каком-то оцепенении, но и этого времени хватило Худолею. Он рванулся к двери, на ходу выхватил у Бевзлина из его куражливо протянутой руки черный пакет, всем телом, как на амбразуру, упал на дверь, распахнул ее и, не прекращая кричать, завывать и всхлипывать, понесся по коридору, заставляя распахиваться все двери, люди бежали по лестницам, спешно покидали кабинеты и туалеты. На своих чудесным образом окрепших ногах Худолей пронесся полыхающей шутихой по коридору, опять же всем телом ткнулся в дверь своей каморки, распахнул ее, проскользнул вовнутрь и набросил жиденький крючочек из гвоздика, полагая в последней надежде, что этот крючочек его спасет.

     Воспользовавшись секундной растерянностью своих гостей, Пафнутьев вскочил и, не в состоянии сделать ничего другого, поскольку был плотно сжат телохранителями Бевзлина, захватил нижний край своего стола и, приподняв его, бросил на середину кабинета. И тут же, без роздыха, без размаха со всей вдруг пробудившейся в нем силой двинул кулаком в подвернувшийся подбородок одного из амбалов. Тот рухнул, рухнул тут же. Это был сильнейший нокаут. Амбал, ворочая мутными глазами, попытался было приподняться, но не смог и снова опрокинулся на пол.

     - Уходим, - сказал Бевзлин и, не оглядываясь, шагнул к двери - легкий, стремительный, в развевающемся плаще и с выражением полнейшей невозмутимости на лице. Два амбала, подхватив под руки своего незадачливого товарища, поволокли его в дверь, по коридору, во двор, запихнули в уже распахнутую дверцу серого "мерседеса". Тот рванул с места, выехал со двора, влился в поток машин и исчез, растворился, пропал.

     Пафнутьев вздохнул, потер ладонями лицо, оглянулся. И только тогда увидел на полу у двери свой пистолет. То ли он выпал в суматохе из кармана амбала, то ли он его выбросил. Пафнутьев подошел, наклонился, чтобы поднять пистолет, но отчаянный крик остановил его.

     - Не прикасаться!

     Пафнутьев с недоумением обернулся - неужели опять вернулся Бевзлин со своей бандой? Но нет - в дверях стоял Худолей. Глаза его были безумны, он пошатывался, в руках вздрагивал фотоаппарат. Видимо, эксперт еще надеялся застать здесь гостей и сфотографировать их. Это было уже легкое помешательство, нормальный человек не должен был так поступать.

     - Почему? - распрямился Пафнутьев.

     - А отпечатки?!

     Да, что-то чисто профессиональное сработало в Худолее, и он успел остановить Пафнутьева, когда тот наклонился к пистолету - он мог стереть отпечатки пальцев Бевзлина, который держал в руках пистолет, вертел его перед глазами, наслаждаясь собственным могуществом. Худолей еще раз доказал, что не тронулся умом, что самое важное, что в нем было, осталось в целости и сохранности.

     - Тоже верно, - согласился Пафнутьев и, не в силах противиться усталости, которая вдруг непреодолимой тяжестью навалилась на него, опустился в кресло.

     Худолей пробежался по кабинету, сфотографировал Пафнутьева, обессиленно сидевшего в кресле, пистолет на полу, перевернутый стол, разбросанные по полу бумаги...

     - Ну, что сказать, Паша... Дикие орды изгнаны с нашей священной земли!

     - Надолго ли...

     - Но сегодня, сейчас отсюда изгнаны?

     - Похоже на то...

     - И о чем тебе это говорит?

     - А тебе? - бездумно спросил Пафнутьев, все еще пытаясь придти в себя.

     - Говорит и очень внятно, - произнес Худолей хриплым, сорванным от нечеловеческого крика голосом.

     - Господи, - простонал Пафнутьев. - Скажи, наконец, о чем тебе все это говорит?

     - Паша! - озаренно воскликнул Худолей. - Ты не знаешь? Не догадываешься? Не чувствуешь? А я сразу сообразил... Обмыть все это надо, Паша, хорошо обмыть!

     Чтобы никогда в жизни, никогда в будущем не случилось ничего подобного! Ни с кем, Паша!

     - Согласен.

     - Немедленно?

     - Прям счас... - с трудом проговорил Пафнутьев, но улыбка, правда, несколько растерянная, но пафнутьевская, шалая и глуповатая улыбка, осветила его лицо.

     - Так я пошел? - обернулся от двери Худолей.

     - Дуй... Только это... Нигде не задерживайся. Ни на минуту!

     - Ох, Паша... Если б ты только знал... Твои слова вызывают в моей душе неподдельный трепет!

     - Дуй... Встрепенемся вместе. Только это... Конверт цел?

     - Паша!

     - Вовнутрь не заглядывал?

     - Паша!

     - А то ведь на снимках отпечатки Бевзлина-шмевзлина...

     - Паша! - с каждым возгласом в голосе Худолея было все больше гнева и оскорбленности, но это был восторженный гнев и счастливая оскорбленность.

     - Все, иди, - Пафнутьев махнул рукой, и воодушевленного Худолея мгновенно вьюесло из кабинета волной, порожденной слабым движением пафнутьевской руки.

Часть третья.

КОНТРОЛЬНЫЙ ВЫСТРЕЛ В ГОЛОВУ

     Рабочий день закончился, кабинеты и коридоры прокуратуры опустели, и лишь уборщица, громыхая ведрами и шваброй, медленно передвигалась по этажам, очищая пол от окурков, скомканных бумажек, конфетных оберток и прочих отходов, которые оставляли здесь жалобщики, истцы и ответчики. Пафнутьев и Андрей сидели в кабинете, не зажигая света и заперев дверь на ключ - с некоторых пор выяснилось, что это просто необходимо. Время от времени долго и назойливо звонил телефон, но Пафнутьев не поднимал трубку. Нет, дескать меня, не ищите, не найдете.

     Андрей расположился в жестковатом кресле возле простенка, Пафнутьев остался на своем месте, он уютнее и увереннее чувствовал себя именно за столом, где под рукой были ящики с документами, телефон, бумага, ручка. Оба поделились испытаниями, вьшавшими на их долю за последние несколько дней, и теперь молча осмысливали происшедшее.

     В кабинете давно уже наступили сумерки, и лишь по вспышкам света, пробегавшим по шторам, можно было догадаться, что машины на улице уже включили фары. Пафнутьев надсадно вздыхал, громоздко и неуклюже ворочался в кресле и снова затихал, найдя позу, в которой он мог просидеть еще какое-то время.

     - Ну что, Андрюша... Как дальше жить будем? - спросил он негромко - полумрак в комнате вынуждал говорить тише, да и не было надобности повышать голос, замершее здание прокуратуры позволяло разговаривать даже шепотом.

     - Как жили, так и дальше будем жить.

     - Поприжало нас маленько... Тебе не кажется? И пожаловаться некому...

     Засмеют. Нет, скажут, такой опасности, черти нам мерещатся, креститесь чаще, скажут нам... Но мы-то с тобой знаем, что все всерьез.

     - Знаем, - кивнул Андрей.

     - Да, Бевзлин звонил... Один из его телохранителей, который тебя обижал...

     Помер.

     - Знаю. Он и должен был помереть.

     - Почему?

     - Я немножко ответил ему..! После таких приемов не живут.

     - А ты не погорячился?

     - Или он меня, или я его. Мне повезло больше, ему тоже повезло, но меньше.

     - А знаешь, Андрей, какой наиболее вероятный исход из всего, что случилось за это время? Меня выгонят.

     - За что?

     - За что угодно. Например, за то, что у меня в носу две дырки, а не три.

     За то, что пупок в нижней части живота, а не в верхней. Бевзлин подарил по хорошей машине нашему губернатору и всем его заместителям. И они не смогут отказать ему в маленькой просьбе. Его фирма потеряла трех человек - налицо разгул преступности. А кто, кого, за что... Все это не так уж важно.

     - Значит, надо опередить Бевзлина.

     - В чем?

     - Как всегда, Павел Николаевич, как всегда... В нанесении удара. Пока мы будем опережать, остается шанс выжить. Надо лишить его возможности высказать губернатору свою просьбу. Пусть он не успеет ни о чем попросить.

     - Как?

     Андрей молча передернул плечами. Ответ напрашивался сам собой, а произносить очевидные слова он не любил. Да и Пафнутъев прекрасно знал ответ на собственный вопрос. В кабинете наступило долгое молчание, но не сонное, нет, это было сосредоточенное молчание. Пафнутьев даже ни разу не заворочался в своем жестком кресле, не поменял позы. Время от времени вспыхивал свет фар на занавесках, слышался визг трамвая на повороте, но приглушенно, терпимо. Потом появился несильный ритмичный шум в коридоре - приближалась уборщица, ее швабра натыкалась на ножки стульев, билась о плинтуса, о запертые двери кабинетов.

     Дойдя до пафнутьевской двери, уборщица подергала ручку и двинулась дальше, она была даже рада пройти мимо запертого кабинета.

     - Надо выманить его из берлоги, - негромко произнес Андрей, чтобы даже уборщица не догадалась, что в кабинете кто-то есть.

     - Как? - повторил Пафнутьев.

     - Большая рыба клюет на живца.

     - Не понял? - Пафнутьев повернулся, пытаясь рассмотреть выражение лица Андрея, но тот сидел в тени и тусклый свет из окна не достигал его.

     - Большая рыба клюет на живца, - повторил Андрей. На этот раз Пафнутьев не стал переспрашивать. Днем, когда прокуратура гудела от страстей, от горя и ненависти, когда он сам был взвинчен и раздражен, Пафнутьев заставил бы Андрея выразиться подробнее, но сейчас у него не возникло даже такого желания, и так все было ясно. - Как вы думаете, Павел Николаевич, - заговорил Андрей, осторожно подбирая слова, - как вы думаете, есть ли у Бевзлина сейчас человек, которого он ненавидит больше всех на белом свете?

     - Есть, - сказал Пафнутьев, помолчав. - И я знаю этого человека. Ты его тоже знаешь. Он так его ненавидит, так ненавидит, что теряет самообладание при одном только упоминании о нем. Бевзлин покрывается красными пятнами и начинает биться в мелкой дрожи, едва лишь вспомнит этого человека, Андрюшенька.

     - Ну вот, видите, как хорошо, - по голосу Пафнутьев понял, что Андрей улыбается.

     - Что же тут хорошего?

     - Из этого человека можно изготовить прекрасного живца.

     - Это не просто, - заметил Пафнутьев.

     - А у нас, Павел Николаевич, нет выбора, - произнес Андрей. - Мы можем, конечно, поплясать немного вокруг да около, но рано или поздно все равно придем к этому решению. Сделать все надо, не откладывая. Времени нет, Павел Николаевич.

     В кабинете опять наступила тишина. За окном стемнело, и все ярче становились уличные огни. Теперь проносящиеся на повороте машины изредка светом фар выхватывали из сумрака лицо Пафнутьева, и оно вспыхивало ярким розовым пятном.

     - Что будем делать, Павел Николаевич? - спросил Андрей из темноты своего угла.

     - Будем думать.

     - Я тоже могу кое-что поприкинугь, да, Павел Николаевич? - спросил Андрей.

     - Конечно.

     Андрей настойчиво вел свою линию, более того, в этом разговоре его настрой был более решительным. Пафнутьев колебался, сомневался, пытаясь найти решение, которое хотя бы немного вписывалось в требования закона. Но он не видел такого решения, а Андрей его и не искал. Недавнее происшествие, когда он чуть было не лишился жизни, развязало ему руки, и он готов был действовать быстро и жестко.

     Пафнутьев тоже прошел через некоторые испытания и, хотя не предлагал ничего сам, не останавливал и Андрея.

     - Мне кажется, Павел Николаевич, что, если мы не уничтожим его, он уничтожит и меня, и вас. Он не остановится, пока не пришлет Вике вашу правую руку, свернутую в кукиш. Или левое ухо, надетое на шампур.

     - Мне хочется тебе возразить, Андрюша, но нечего, - сказал Пафнутьев. Не было сейчас в его голосе обычной дурашливости, готовности посмеяться поиграть словами. Пафнутьев говорил тише и печальнее, чем обычно. И понял Андрей - созрел Павел Николаевич, кажется, созрел.

     Раздался телефонный звонок - в этот вечер они казались резкими и раздражающими. Но этот звонок отличался от прочих - прозвучав единственный раз, он смолк. Пафнутьев придвинул аппарат поближе к себе. Через минуту телефон зазвонил снова, и тогда он поднял трубку. Это был их с Викой условный сигнал - когда жена хотела дать знать, что звонит именно она, то, набрав номер и дождавшись одного звонка, опускала трубку. И тут же звонила снова. Если Пафнутьев был на месте, он сразу догадывался, кто к нему ломится.

     - Да! - сказал он преувеличенно бодрым голосом.

     - Паша... Это... У нас кое-что случилось, - голос Вики оборвался, она замолчала, видимо, разговаривая с кем-то, прикрыла трубку рукой. Потом Пафнутьев снова услышал ее учащенное дыхание.

     - Вика! - крикнул он, сразу предположив худшее, - Что там у тебя? Говори!

     - У нас гости, Паша...

     - Кто?

     - Он говорит, что его фамилия Бевзлин, Анатолий Матвеевич.

     - Зачем ты открыла дверь?! Зачем ты его впустила?! Мы же договаривались - никого! Ни под каким предлогом! Ни днем, ни ночью!

     - Паша... Остановись... Я его не впускала.

     - Как?!

     - Я пришла домой, а он уже сидит в квартире... И с ним еще двое. Они смотрели телевизор и пили кофе. И шампанское вот... И еще, Паша... Только ты не расстраивайся, ладно? Не будешь?

     - Ну?

     - Они тут небольшой беспорядок устроили... Не буду рассказывать об этом подробно, сам увидишь...

     - Так, - выдохнул Пафнутьев чуть слышно. - Дай этому Бевзлину трубку.

     - Он и сам просит.

     - Что там? - спросил Андрей, почувствовав напряжение в голосе Пафнутьева.

     - Бевзлин у меня дома. Вошел, когда там никого не было. Вика вернулась, а он со своими костоломами шампанское пьет. Сейчас возьмет трубку. Со мной хочет поговорить, - все это Пафнутьев произнес странным мертвым голосом, даже не прикрывая трубку рукой. Бевзлин перешел границу, и теперь не было ничего, что могло бы остановить Пафнутьева, образумить, заставить подумать о последствиях.

     Теперь последствия не имели для него ровно никакого значения.

     - Алло! - раздался в трубке молодой оживленный голос Бевзлина. - Павел Николаевич?

     - Да, это я, - односложно ответил Пафнутьев, не в силах произнести еще хотя бы несколько слов.

     - Рад вас слышать! Давно жду вашего звонка... А вы все не звоните и не звоните... Я начал беспокоиться. Думаю, уж не случилось ли чего...

     - Ничего не случилось, - ответил Пафнутьев, дыша широко открытым ртом и пытаясь как-то совладать с собой.

     - Как я рад! Я действительно счастлив тому, что с вами ничего не случилось! - Бевзлин весело рассмеялся. - Мне бы хотелось лично участвовать во всем, что с вами происходит, Павел Николаевич! Я даже испугался, неужели, думаю, меня опередили! Представляете мой ужас?

     - Ужас впереди, - без выражения произнес Пафнутьев.

     - Да! - обрадовался Бевзлин. - Конечно! Хорошо, что вы это понимаете!

     - Что вам нужно в моем доме?

     - Решил встретиться... А тут ваша жена... Знаете, я был приятно удивлен...

     Совершенно очаровательная женщина! Причем, в моем вкусе! Знаете, таких называют женщина-подросток... Есть в них и некоторая неловкость, и непосредственность, мальчишеская порывистость... Да и фигура подростковая - узкие бедра, высокая шея, маленькая грудь...

     - Вы напрасно это сделали, Анатолий Матвеевич.

     - О, Павел Николаевич! Если бы вы только знали, как много в жизни я делаю ошибок! В некоторых даже раскаиваюсь, их немного, но бывают. Такие ошибки вызывают в моей душе чувство горечи и скорби.

     - Вы напрасно это сделали, - повторил Пафнутьев без выражения. Не смог он сейчас придать своему голосу ни гнева, ни раздражения, ни злости На все это у него не было сил.

     - Да ладно вам, Павел Николаевич! Напрасно, напрасно... Мы вот тут познакомились с вашей женой, Вика согласилась даже позвонить. Она у вас просто очаровашка. Я предложил ей поехать с нами, обещала подумать... Надеюсь, подумает-подумает и согласится. А, Вика? Мы хорошие ребята и не сделаем тебе больно. Мы сделаем тебе хорошо и приятно. Ну?.. Согласна? Вот и отлично.

     Пафнутьев слушал, не перебивая, и спадали, спадали с его души последние оковы. В эти мгновения он был даже благодарен Бевзлину за те слова, которые тот произносил в трубку. Пафнутьев не перебивал его, внимательно слушал, кивал головой, и, будь сейчас в кабинете посветлее, Андрей мог бы даже заметить на его лице улыбку. Но вряд ли он захотел бы, чтобы Пафнутьев вот так посмотрел на него. Наверное, и Пафнутьев содрогнулся бы, увидев в зеркале гримасу, которую лишь с большой натяжкой можно было назвать улыбкой.

     - Знаете, Анатолий Матвеевич... Хотел у вас спросить... Как вы объясните тот факт, что отпечатки пальцев на тисках, которыми была раздавлена голова Самохина, и отпечатки пальцев на фотографиях, которыми вы любовались недавно в моем кабинете... Да, они совпали. Может быть, вы не поверите, но точно такие же отпечатки пальцев мы обнаружили в квартире старика Чувьюрова. Вам это не кажется странным?

     - Ай-яй-яй! Павел Николаевич... И это все, что вы можете мне сказать? Вам ответить, или вы сами извинитесь и отзовете свои слова?

     - Ответьте, пожалуйста, если это вас не затруднит.

     - Вика, дорогая, свари еще кофе... У тебя это получается неплохо. Ладно?

     Умница... Дай я тебя поцелую! - Все это Бевзлин проговорил в прекрасном актерском исполнении, и, если бы Пафнутьев услышал эти слова в другом месте, в другой обстановке, он легко принял бы их за искренние и непосредственные. - Так вот, отпечатки на фотографиях... Признаю, я в самом деле держал их в руках, когда заглянул на минутку к вам в прокуратуру. Вы мне их показали, поделились поисками и находками... Я благодарен вам за доверие. Тиски? Но, надеюсь, вы знаете, что я являюсь спонсором в роддоме... Представляете, Павел Николаевич, до чего дошла Россия... Бабам рожать негде. На соломе и то чище, безопаснее, нежели в той конюшне, которую представляет этот, так называемый, родильный дом!

     - Может быть, потому им негде рожать, что появились состоятельные граждане, которым срочно понадобились виллы в Испании?

     - О, вы знаете о моих недавних приобретениях? Весьма рад, весьма польщен.

     Так вот, о тисках... Помнится, как-то меня провели по всем подсобным помещениям роддома, заглянули мы и к сантехнику. Мастерская мне понравилась, правда, запасных частей там совершенно не было, пришлось помочь, подбросили ему запчасти. И в роддоме появилась горячая вода. Вполне возможно, что я коснулся и тех злополучных тисков. Не знаю, не помню... Но, возможно.

     - Этими тисками была раздавлена голова Самохина.

     - Какой ужас! Не говорите мне больше о таких вещах, Павел Николаевич!

     - А квартира Чувьюрова?

     - Моему другу Шанцеву, владельцу фирмы "Фокус", в этом доме принадлежит несколько квартир... Как-то он пригласил меня посмотреть их... Вполне возможно, что мы были и в квартире человека, которого вы называете... Я не помню его фамилии.

     - Придется вспомнить, - ответил Пафнутьев, горько сознавая, что не удалось ему прижать Бевзлина к стене, что он, Пафнутьев, выглядит сейчас жалко и беспомощно.

     - Не старайтесь, Павел Николаевич, не тужьтесь... Что бы вы там ни придумали, как бы ни ловчили, поверят мне. Не сомневайтесь в этом - мне поверят, а не вонючим бумажкам.

     - Вонючим? - смог, наконец, усмехнуться Пафнутьев. - Воняет последнее время совсем не от меня.

     - Не надо так, Павел Николаевич, - голос Бевзлина мгновенно изменился. - Не заставляйте меня поступать плохо по отношению к близким вам людям. Вы должны извиниться за свой хамский намек. Извинитесь, Павел Николаевич... Прошу вас.

     - Да, действительно, я сказал, не подумав, какую-то глупость... - произнес Пафнутьев легко и даже охотно, чем озадачил Бевзлина. - Извините меня, ради Бога, дорогой Анатолий Матвеевич. Я готов поклясться чем угодно, что больше никогда не позволю себе чего-либо подобного! Еще раз прошу меня извинить и постараться забыть об этом досадном недоразумении. Простите, Анатолий Матвеевич!

     Извинение было столь охотным, многословным, самоуничижительным, что Бевзлин не сразу смог понять, что же произошло. Но его просьба была выполнена, и ему ничего не оставалось, как принять извинение.

     - Не надо так унижаться, Павел Николаевич. Мне достаточно было и двух слов. Унижения впереди, как вы понимаете. Я ухожу из вашего дома. Вика меня проводит до двери, надеюсь, поцелует на прощание. Все наши встречи с ней впереди... Вы, надеюсь, понимаете, что на полпути я не остановлюсь, что ваши многословные извинения касаются только сегодняшнего вечера...

     - Да-да, конечно, дорогой Анатолий-Матвеевич.

     - Прекрасно. Вика, не переживай, он извинился и заверил меня, что в будущем будет вести себя прилично. Павел Николаевич, тут Вике предстоит небольшая уборка, к вашему приходу она вряд ли успеет справиться со всем... Но вы уж ее простите, как простили ее мы, да, Вика? Запах хорошего парного говна будет теперь знаком и вам, Павел Николаевич.

     Слышимость вечером была гораздо лучше, чем днем, и Пафнутьев явственно услышал рыдания Вики. Вот этого он переносить не мог, потому что в таких случаях считал себя единственным виновником всего, что происходит. Не усмотрел, не предусмотрел, не справился. Оплошал.

     - Я хочу, Павел Николаевич, чтобы вы знали свое место. Не думаю, что вы на нем, на этом своем месте, задержитесь долго, что вы вообще здесь задержитесь, но сегодня вам должно вести себя скромно. Вы меня поняли?

     - Да, очень хорошо понял.

     - И сделаете выводы?

     - Можете в этом не сомневаться.

     Что-то в последних словах, видимо, насторожило Бевзлина, и он, помолчав, спросил:

     - Простите, как вы сказали?

     - Я заверил вас в том, что сделаю все необходимые выводы и в дальнейшем вам не придется уделять мне столько своего драгоценного времени, дорогой Анатолий Матвеевич.

     - Вы меняетесь прямо на глазах, Павел Николаевич! Это радует.

     - Стараюсь.

     - До скорой встречи, Павел Николаевич, - сказал Бевзлин.

     - До скорой встречи, - проговорил Пафнутьев в трубку, из которой уже неслись короткие гудки. И только после этого, совершенно обессилевший, тяжело опустился в кресло. Подняв через некоторое время голову, он тяжело вздохнул.Предстоит большая работа.

     - Поработаем, - откликнулся из темноты Андрей.

***

     Наутро Пафнутьев пришел в кабинет более обычного сонный, более обычного непричесанный и какой-то ссутулившийся. Он почти не спал в эту ночь. Сначала Вика, рыдая и повторяясь, рассказывала о том, как, открыв дверь своим ключом и войдя в квартиру, она застала толпу народа, а в спальне на их кровати, не раздеваясь, в плаще сидел какой-то моложавый тип и пил шампанское из ее бокала.

     Вся квартира была в полном смысле слова загажена, и вычищать ее пришлось чуть ли не до рассвета. И только потом Пафнутьев смог прилечь и поспать два часа, да и то он постоянно просыпался, прислушивался к каким-то невнятным звукам, хотя раньше никогда их не замечал. Вика расталкивала Пафнутьева, едва хлопала дверь подъезда, раздавались гудок машины или громкий голос во дворе.

     Когда Пафнутьев уже сидел одетый на кухне и пил крепкий чай с лимоном, раздался звонок.

     - Звонят! - прошептала Вика, не смея прикоснуться к трубке.

     - Надо ответить, - с хмурой рассудительностью проговорил Пафнутьев и, пройдя в комнату, поднял трубку.

     Звонил Бевзлин.

     - Доброе утро, Павел Николаевич! - раздалось радостное приветствие.

     Чувствовалось, что отдохнул Бевзлин куда лучше, чем Пафнутьев. - Как вы себя чувствуете?

     - Спасибо, хорошо.

     - Извините, что повторяюсь, но мне бы хотелось надеяться, что вы сделали правильные выводы из нашего вчерашнего разговора?

     - Можете в этом не сомневаться, Анатолий Матвеевич.

     - И в дальнейшем у нас с вами не будет неприятностей?

     - Как я могу это обещать... Это не в моей власти.

     - Но усилия приложите?

     - И в этом не сомневайтесь.

     - Знаете, Павел Николаевич, в ваших словах мне все время видится второе дно... Вы отвечаете не только на мои слова, но и еще на какие-то свои мысли...

     Вам не кажется?

     - Мало ли чего мне кажется... В данный момент мне кажется, что я опаздываю на работу.

     - Так есть второе дно?

     - И третье тоже.

     - Вы шутник, Павел Николаевич!

     - Тем и жив.

     - Вы заметили, что я ничего не говорю о вашем водителе?

     - Заметил.

     - Считайте, что его нет.

     - В каком смысле?

     - В прямом. Я не делаю намеков, не говорю иносказательно, не пытаюсь дать понять, я всегда говорю прямо и открыто.

     - Это делает вам честь. А как поживает белый "мерседес"?

     - Я вижу, вы тоже не склонны выражаться намеками... "Мерседес" восстановлению не подлежит. А если его и отмоют, то сесть в него я все равно не смогу. Он всегда для меня будет вонять городским говном. До тех пор, пока ваш водитель... Вы меня поняли?

     - Да. И после этого запах говна в вашем "мерседесе" исчезнет? Или вы перестанете его замечать?

     - Там воцарится другой запах. Более мне приятный.

     - Какой, интересно?

     - Говно можно смыть только кровью, Павел Николаевич.

     - Мысль интересная. Я ее запомню. Похоже, не только говно, но и все остальное вы предпочитаете смывать исключительно кровью.

     - Забавное наблюдение, - усмехнулся Бевзлин. - Я как-то не задумывался об этом... Может быть, вы и правы. Знаете, какой вывод я сделал из этой нашей беседы?

     - Скажите, пожалуйста, буду премного благодарен.

     - Дерзите, Павел Николаевич. Следовательно, урок не усвоили. Проявляете непокорность, оставляете за собой право поступать, как считаете нужным... Кровь играет в ваших жилах, Павел Николаевич?

     - Да, пока она еще там.

     - Кто? - не понял Бевзлин.

     - Кровь.

     - А! - Бевзлин рассмеялся. - Шутите? Это хорошо! Прекрасное качество. Павел Николаевич, вы поставили меня в сложное положение... Я не могу жить спокойно в этом городе, пока вы сидите в своем кабинете. И потому вынужден спасаться.

     - Хотите написать явку с повинной?

     - Чуть попозже, Павел Николаевич, чуть попозже... - голос Бевзлина сделался холодньм, из него исчезли добродушные интонации. - Всего доброго.

     - Будьте здоровы, - ответил Пафнутьев. - До скорой встречи, - не удержался он от обычного своего прощания.

     И положил трубку.

     И вернулся на кухню допивать свой чай.

     - Что он сказал? - спросила Вика - она стояла рядом и слушала весь разговор.

     - А! - Пафнутьев махнул рукой. - Дурака валял.

     Такой разговор состоялся утром, и хмурый, нечесанный Пафнутьев, нависнув над своим столом, медленно перебирая слово за словом, все больше убеждался - схватки не избежать.

     - Можно? - в дверь заглянул Андрей.

     - Входи. Дома ночуешь?

     - А где же еще?

     - Завязывай. Сегодня утром звонил Бевзлин... Он сказал, что тебя уже нет.

     Кровью, говорит, буду отмывать свой "мерседес".

     - Значит, достал я его.

     - Да, это тебе удалось. Теперь вот что... Дуй к Овсову, забирай младенца и вези вот по этому адресу, - Пафнутьев набросал на бумажке несколько слов.Спросишь Антонину Ивановну... Ей и вручишь. Бумажку тут же проглоти. Адрес забудь.

     - Так круто?

     - Видишь ли, охота идет не только за тобой, но и за младенцем... Он может выступить в качестве вещественного доказательства, если ты мне позволишь так выразиться. В нем, в младенце, остались следы предварительной обработки.

     - Значит, и на этом зарабатывают...

     - И очень неплохо. Если, конечно, удастся переступить через кое-что в себе самом. Товар хорошо сохраняется, причем, с каждым днем цена его растет. Стоит он... Ничего он не стоит. Сообщат матери, что умер ребенок, она поплачет-поплачет да и успокоится. Нового зачнет. А многие мамаши и рады избавиться - эти европейско-американские хмыри с помощью российского телевидения убедили их, что живут они хуже некуда, что ребенка позволить себе не могут. Наши дуры и поверили. Если на Канарские острова поехать она, видите ли, не может, то и ребеночка вырастить ей не под силу. Опять же зеленоглазые телевизионные задрыги об этом талдычат ей с утра до вечера. Ну ничего, помолясь, доберемся и до них, расчистим их вонючие конюшни.

     - А почему зеленоглазые? - улыбнулся Андрей.

     - От непомерного употребления внутрь долларовых вливаний. Ладно, задача ясна?

     - Овсов все знает?

     - Он тебя ждет.

     - Тогда я уже в дороге, - Андрей направился к двери.

     - Постой! - успел крикнуть Пафнутьев. - Значит, так... Готовность номер один. Понял?

     - Уже провел мобилизацию, - усмехнулся Андрей.

     - Пройди к нашему завхозу, или как он там у нас называется... И получи пистолет. Команду я уже дал.

     - Даже так? Вообще-то я противник оружия...

     - Давно? - спросил Пафнутьев и уставился на Андрея долгим взглядом.

     - Виноват, Павел Николаевич. Намек понял.

     - Получи и делай с ним, что хочешь. Я не о тебе думаю, думаю о себе. Я должен знать, что сделал все возможное, чтобы избежать людских и материальных потерь. Вопросы есть?

     - Все понял, Павел Николаевич, - и Андрей вышел.

     Пафнутьев снова навис над столом и в какой-то момент вдруг понял, что похож сейчас на Шаланду, который, вот так же нахохлившись, рисовал толстым пальцем узоры на пыльном стекле - узоры подробно отражали смятенное состояние шаландинской души. Пафнутьев тоже попытался что-то изобразить на полированной поверхности стола, но, поймав себя на этом странном занятии, убрал руки со стола.

     - Здравствуйте, Павел Николаевич! - дверь распахнулась, и на пороге возникла тощеватая фигура Худолея. Обычно он тихонько просовывал голову в приоткрытую дверь и молча дожидался, пока Пафнутьев посмотрит на него, пригласит в кабинет. А чтобы войти вот так... "Это что же должно случиться, чтобы Худолей врывался, не спрашивая разрешения и хлопая дверью?" - подумал Пафнутьев, не изменив ни позы, ни взгляда. - Я пришел к тебе с приветом рассказать, что солнце встало! - продолжал орать Худолей.

     - Что у тебя встало? - хмуро спросил Пафнутьев. - Ну-ка, ну-ка, интересно даже.

     - Солнце, Павел Николаевич, солнце! - Худолей не пожелал услышать срамного намека в словах Пафнутьева. - Я пришел к вам с радостным сообщением, Павел Николаевич! Веселитесь, Павел Николаевич! Танцуйте!

     - Прям счас? - поинтересовался Пафнутьев.

     - В гастрономе напротив появилась водка под названием "Золотая рожь".

     Бутылки литровые. Пробка винтовая. Вкус - потрясающий. Хмель - как в юные годы, как после первой в жизни рюмки.

     - И что же из этого следует?

     - Дуйте за бутылкой, Павел Николаевич! - нахально заявил Худолей и изогнулся в горделивой позе, выпятив грудь и вскинув подбородок.

     - Так... - протянул Пафнутьев. - Круто. Надо же, как, оказывается, весна на тебя подействовала... Ты так ведешь себя, будто познакомился с прекрасной девушкой, и она ответила тебе взаимностью.

     - Насчет взаимности не знаю, не уверен, но с одним человеком я познакомился. Только сейчас. Вы слышали такую фамилию - Бевзлин? Слышали?

     - Ну, слышал, - насторожился Пафнутьев.

     - Забудьте. Нет такого человека, нет такой фамилии.

     - Куда же все это подевалось?

     - Ушло в небытие. Безвозвратно. Раз и навсегда. Будто никогда и не было.

     - Ну, что ж... Спасибо. Рад слышать.

     - За бутылкой смотаетесь, Павел Николаевич?

     - Смотаюсь, - Пафнутьев тяжело кивнул головой, с трудом снова ее подняв,Говори уже, наконец.

     - Отпечатки пальцев на тисках, в которых быта зажата непутевая голова Самохина Михаила Михайловича. Отпечатки пальцев на снимках, которые недавно мусолил здесь вонючий Бевзлин, мир праху его!

     - Он помер? - с надеждой спросил Пафнутьев.

     - Нет, он исчез. Вместо него появился другой человек, по фамилии Бевз.

     Именно Бевзу принадлежат и те, и другие, и третьи отпечатки пальцев.

     - А третьи где? - не понял Пафнутьев.

     - Да на самих же пальцах! - расхохотался Худолей. - Пришел ответ на запрос, Павел Николаевич! Работаем, между прочим, не думая о наградах, но и не забывая о них! Работаем! Эти отпечатки принадлежат вору, грабителю и убийце Бевзу.

     - Так... - протянул Пафнутьев, нависая над столом. - Это все точно? Надежно?

     - Павел Николаевич! - вскричал Худолей оскорбленно.

     - Ладно-ладно... Расшумелся, понимаешь, как холодный самовар...

     - Брать надо, Павел Николаевич! Брать!

     - Кого?

     - Бевза!

     - Нельзя.

     - Почему?! Вы уже помирились? Нашли общий язык? Не разлей вода, да?

     - Он депутат.

     - Ну и что?

     - Депутатская неприкосновенность, - Лишить! - отчаянно заявил Худолей.

     - Это невозможно... - вздохнул Пафнутьев. - Все руководство нашего депутатского корпуса в полном составе вернулось недавно с острова Кипр.

     Недельное турне по злачным местам...

     - Я, кажется, догадываюсь, - просветленно воскликнул Худолей. - Эту поездку организовал Бевз?

     - И оплатил тоже он, - добавил Пафнутьев. - Ладно, давай сюда свои ответы-приветы... Какой-никакой, но все-таки козырь. А козыри должны играть.

     - Вы имеете в виду "дурака"? - осторожно спросил Худолей.

     - И дурака тоже.

     - Вы правы, Павел Николаевич, как вы правы! Самая поганая шестерка, и та, бывает, переломит весь ход игры!

     - Шестерка? - переспросил Пафнутьев, и взгляд его, устремленный в окно, залитое солнечным светом, остановился. - Ну что ж, пусть так.

     Худолей, не решаясь нарушить начальственные раздумья, пятясь, отошел к двери, неслышно отворил ее и выскользнул в коридор. И даже, удаляясь от кабинета, шел осторожно, большими шагами, стараясь ступать на носки.

***

     Андрей вел машину по улицам города, время от времени бросая взгляды В зеркало - на заднем сиденье сидела выделенная Овсовым сестричка с младенцем на руках. Девочка спала, но на этот раз сон ее был вполне нормальным - она посапывала, постанывала во сне, пыталась пошевелиться, плотно запеленутая умелыми руками овсовских подчиненных.

     Была еще одна причина, по которой Андрей настороженно поглядывал в зеркало заднего обзора - он опасался "хвоста". Несколько раз менял направление, въезжал во дворы, выезжал с противоположной стороны, пока, наконец, не убедился, что может спокойно ехать по указанному Пафнутьевым адресу.

     - Кажется, мы уже проезжали по этой улице? - недоуменно спросила девушка.

     - И еще поедем, - усмехнулся Андрей.

     - Почему?

     - Так ближе.

     - Надо же, - удивилась девушка. И пока Андрей делал еще одну петлю по городу, она то хмыкала себе под нос, то краснела, то поглядывала в зеркало с каким-то игривым интересом. Не сразу, но Андрей догадался, в чем причина - сестричка решила, что он специально колесит по городу, надеясь подольше побыть с ней, с красавицей.

     - У вас такая улыбка, будто хотите что-то сказать, но не решаетесь,сказала она, взглянув на него в зеркало.

     - А что, бывают такие улыбки?

     - Разные улыбки бывают, - девушка почему-то покраснела.

     - Приехали, - проговорил Андрей.

     - В каком смысле?

     - В прямом, - Андрей остановил машину во дворе, заросшем кленовым кустарником. Девушка надула губки - он не поддержал ее готовности познакомиться, не увидел ее красоты, не пожелал переброситься шаловливыми словами. Поводов для обиды у нее действительно было более, чем достаточно.

     Выйдя из машины, Андрей распахнул заднюю дверцу, чтобы помочь девушке выйти с ребенком, но что-то там у нее случилось - не то колготки пошли-поехали, не то с каблуком беда стряслась, не то обида приняла такие странные формы.

     - Помоги же! - сказала она, протянув ребенка, и Андрею ничего не оставалось, как взять девочку. Пока сестричка выкарабкивалась из машины, он успел рассмотреть сморщенное личико младенца размером, как ему показалось, не более кошачьей морды. Андрей видел ребенка в таком возрасте едва ли не впервые в жизни и смотрел на это чудом выжившее существо с какой-то пристальностью, отмечая и вздернутый нос, и лиловый цвет лица, и родинку между бровями.

     Почему-то именно эта родинка привлекла его внимание - маленькая, еле заметная, он даже решил поначалу, что прилипла какая-то крошка, и попытался ее снять мизинцем, но тут решительно вмешалась сестричка.

     - Вы с ума сошли! - воскликнула она почему-то резко, с легкой девичьей злостью.

     - А вы раньше этого не замечали?

     - Можете уезжать, я сама отдам ребенка кому надо.

     - Когда родите, милая девушка, - жестковато проговорил Андрей, - тогда и отдавайте кому надо. А этого ребенка поручено отдать мне. Я это и сделаю.

     - Какой деловой! - воскликнула девушка опять с еле заметной злостью.

     Андрей с любопытством посмотрел на нее, усмехнулся. Первым войдя в подъезд, он нашел нужную дверь, позвонил. Им открыла пожилая женщина в белом халате и тут же замахала рукой, торопя гостей быстрее проходить в дом.

     Это были частные детские ясли.

     В период начавшихся долгожданных общественных преобразований миллионы людей оказались выброшенными из привычной жизни, и вынуждены были заняться самыми неожиданными делами - сколачивали гробы на балконах, заводили коз в собственных спальнях, летали в Арабские Эмираты за лифчиками и трусами, случали породистых собак и торговали щенками в подземных переходах... Некоторым повезло больше, они находили дело не столь хлопотное - превращали свои квартиры в ясли на пять-десять детей и тем жили. В такую квартиру и попали Андрей с сестричкой и младенцем.

     - Мне звонил Павел Николаевич, - сказала женщина, принимая ребенка. - Все в порядке, скажите ему, чтобы он не беспокоился.

     - Беспокойство его пройдет, когда я ему позвоню, - Андрей слегка уколол сестричку, дав понять, кто здесь главный. Прямо в прихожей он набрал номер телефона и связался с прокуратурой. - Павел Николаевич? Докладываю обстановку...

     Задание выполнено.

     - Все, что нужно, доставил куда нужно и у тебя не возникло никаких неприятностей? - спросил Пафнутьев. Андрей лишь по этому его вопросу понял, насколько усложнилось положение - даже Пафнутьев из своего собственного, служебного прокурорского кабинета не решается говорить открыто.

     - Да, - ответил Андрей.

     - Ты ничего не заметил... Такого-этакого?

     - Нет.

     - Значит, все в порядке?

     - Да... Я вам нужен?

     - Подъезжай, там будет видно.

     - Понял, - Андрей положил трубку.

     Выйдя на улицу, он подождал замешкавшуюся сестричку. Похоже, она задержалась нарочно, чтобы заставить его помаяться на улице. Выйдя из дверей, девушка сбежала по ступенькам и, не взглянув в сторону машины, в которой сидел Андрей, пошла в противоположную сторону - видимо ждала, что он окликнет ее, догонит на машине, уговорит сесть. Но Андрей не окликнул, не позвал. Смотрел вслед удаляющейся девушке и не мог заставить себя произнести ни слова. Она замедлила шаги, оглянулась, бросив через плечо взгляд на его "Волгу".

     Андрей не сдвинулся с места, пока девушка не скрылась за углом. Он наверняка знал, что она наблюдает сейчас за ним из-за киоска или автобусной остановки, но оставался на месте. Что-то мешало ему броситься вслед за девушкой, неплохой в общем-то девушкой. "Возраст? - спросил себя Андрей.Неужели возраст? Не должно бы..." Он знал, ясно понимал, как сильно изменился за последнее время. Суровее стал, молчаливее и спокойнее. И к себе относился уже без прежнего трепета. Будь, что будет - так примерно можно было объяснить его состояние.

     Только теперь он понял слова китайца, который на каждом занятии напоминал о спокойствии. И вот пришло спокойствие, но с налетом какого-то пренебрежения, безразличия к самому себе. Да, Андрею стало не очень важно все, что с ним происходит и произойдет. И тогда он понял, что стал сильнее. Дошло до него еще одно - в любой схватке, кровавой или бескровной, он готов идти дальше, чем другие, он готов идти до конца, что бы его не ожидало - смерть, кровь, преступление... Противник это всегда чувствует, и, если у него нет такой готовности, он уклоняется, он не может бросаться в схватку, зная, что не готов к самому страшному.

     А Андрей был готов.

     И сейчас, вслушиваясь в себя, всматриваясь в себя, он осознавал перемены, которые с ним произошли, и был доволен этими переменами. Он нравился себе обновленным.

     - А ты, наверное, думал, что уже навсегда от меня избавился? - распахнув переднюю дверцу, сестричка упала на сиденье рядом с Андреем, - Признавайся!

     - Признаюсь, - он скупо улыбнулся и понял, что ему стало легче оттого, что девушка вернулась. Так лучше. Не для него, и не для нее - в мире от этого стало спокойнее. - Тебе куда?

     - В больницу, куда же еще! Только без этих петляний по городу, ладно?

     - Как скажешь, - кивнул Андрей.

     - Ох, чует мое сердце, ничего у нас с тобой не получится, - сказала девушка, вскрывая пачку сигарет, - Угрюмый ты какой-то, насупленный.

     - Не угрюмый, а сосредоточенный.  - На чем же тебя сосредоточило?

     - На правилах дорожного движения... Еду, вот, и думаю - как бы довезти тебя в целости и сохранности. Да еще и вовремя.

     - Я не возражаю против некоторого опоздания. Начальство меня простит.

     - За что?

     - За все простит. А тебя?

     - А меня выгонит, - Андрей и сам не заметил, как втянулся в разговор далеко не легкомысленный, он понял вдруг, что ему откровенно предлагают уединиться где-нибудь на часок-второй. И если у него есть, где уединиться, то все остальные вопросы сняты. Подождет начальство, ничего с ним не случится.

     - Трусоват ты, как я вижу.

     - Это есть, - согласился Андрей, въезжая во двор больницы. - До скорой встречи! - он и сам не заметил, как выскочили у него прощальные слова Пафнутьева.

     - Ха! - бросила Оля, захлопывая за собой дверцу машины. Не то презрительно произнесла, не то с надеждой на то, что поумнеет он, повзрослеет, а может, вынесла ему приговор. Андрей только хмыкнул про себя, его устраивали все варианты, которые могли вместиться в этом "Ха!"

     Но был, все-таки был в их коротком разговоре или перебрехе, что более верно, смысл куда более значительный, чем это могло показаться человеку постороннему. Андрей получил толчок к действиям, на которые долго не решался.

     Выехав со двора больницы, Андрей направил машину к дому, где жил старик Чувыоров. Это был хороший дом, в центре города, и добираться до него было и недолго, и несложно. Остановив машину за углом, Андрей, стараясь не задерживаться во дворе, шагнул в подъезд, где жила подруга Нади Чувьюровой, женщина, с которой он так неожиданно познакомился несколько дней назад. Он решил не звонить, не предупреждать о своем приходе, чтобы избежать неожиданностей - мало ли какие связки действуют в этом кругу - Бевзлин, Надя, Света, амбалы...

     Кроме того знал Андрей и то, что нужно сохранять повышенную осторожность, Пафнутьев сказал открытым текстом - на него объявлена охота. Никогда не простит Бевзлин мексиканского соуса в собственных штанах, набитой морды, оскверненного "мерседеса". И успокоится он, лишь когда сможет послать Пафнутьеву руку Андрея со свернутым кукишем из мертвых пальцев. Сколько бы не прошло времени, какие бы не произошли события, но прощения Андрею не будет никогда. Никто так не унижал Бевзлина, и пока он не расправится с Андреем, все вокруг будут посмеиваться за его спиной. Только уничтожение, предельно жестокое уничтожение может восстановить его достоинство.

     Андрей остановился у двери, прислушиваясь к тому, что происходило в квартире. Там стояла тишина. О том, что он мог появиться здесь, Бевзлин мог без труда просчитать и оставить здесь на всякий случай пару амбалов.

     - Ладно, - пробормотал Андрей. - Разберемся, И нажал кнопку звонка.

     В квартире раздался едва уловимый шорох. Потом Андрей увидел потускневший глазок - его рассматривали с той стороны двери. Дверь открылась - на пороге стояла Света.

     - Вы? - прошептала она, побледнев.

     - Да, это я, - сказал Андрей как ни в чем не бывало и шагнул в квартиру.Разрешите? - спросил он уже в прихожей.

     - Да, конечно, проходите... - пролепетала совершенно потрясенная Света.

     - Я некстати?

     - Да, нет, нормально...

     - Вы не одна в квартире?  - Одна.

     - Тогда вообще все прекрасно, - Андрей мимоходом заглянул в ванную, на кухню, в комнату. - Я ненадолго. Хорошо?

     - Пожалуйста, - девушка стояла в домашнем халатике, прижав руки к груди, нервно перебирая складки дрожащими пальцами.

     - Вы, вроде как, не ждали меня? - усмехнулся Андрей.

     - Не ждала, - Света в состоянии была произносить лишь односложные слова, на большее у нее попросту не было сил.

     - У меня есть немного времени?

     - Совсем немного.

     - Вы кого-то ждете?

     - Да, - она молча показала рукой у себя над головой - дескать, жду кого-то очень большого, громадного, сильного.

     - Передайте, пожалуйста, Наде, что я буду ждать ее сегодня возле универмага. У витрины с видеотехникой. В восемь часов вечера. Сможете?

     - Постараюсь.

     - Постарайтесь, пожалуйста, Света, ладно. У нее телефон на контроле, и я не могу с ней связаться.

     - Она не придет... Не сможет.

     - Сможет и придет, - твердо сказал Андрей. - Сможет и придет.

     - Вы же знаете... Это невозможно.

     - Восемь часов вечера. Центральный универмаг. Витрина с видеотехникой. Я буду ждать ее десять секунд. Каждая секунда сверх этих десяти опасна. Она это знает, и я знаю. И вы знаете. И все у нас получится. Можете подойти вместе с ней.

     - Ни за что! - в ужасе прошептала Света, прижимая вздрагивающие руки к груди.

     - А и не надо за что-то... Сделайте это просто так, даром, - усмехнулся Андрей.

     - Все, уходите, я не желаю больше с вами разговаривать! - неожиданно резко проговорила Света. Вытолкав Андрея на площадку и прикрыв за собой дверь, она наклонилась к нему и прошептала:

     - Андрей, вы не знаете, что происходит... За вами охотятся. Все охранники имеют ваш портрет, адрес, телефон... Знаете, как прозвучал приказ Бевзлина? "Только живым! Мертвый он мне не нужен!"

     - Значит, у меня есть надежда! - воскликнул Андрей тоже шепотом. - Меня не настигнет шальная пуля, не задавит машина, не пырнут ножом в толпе...

     - Мне больше нечего вам сказать, - прошептала Света чуть слышно. - Извините.

     - Больше и не надо говорить. Остальное скажите Наде. До скорой встречи! - он коснулся рукой плеча девушки и, наклонившись, осторожно поцеловал ее в щеку.

     - Вы просто не представляете, - проговорила она сквозь слезы, - вы просто не представляете... Они не люди, Андреи... Это пришельцы какие-то...

     - Разберемся, - Андрей подмигнул Свете и быстро сбежал по лестнице, стараясь ступать по ступенькам бесшумно. Он уже знал, что чуть ли не треть квартир в доме принадлежит "фокусникам" и удара можно ожидать чуть ли не из-за каждой двери.

     Но все обошлось. Машина стояла на месте, никто его не остановил, никто не вызвал подозрений. Он выехал со двора и сразу же влился в поток машин. Только на оживленной улице, окруженный со всех сторон несущимися машинами, зажатый ими так, что невозможно было свернуть ни вправо, ни влево, Андрей почувствовал себя в безопасности.

     Андрей понимал, что поступает опрометчиво и рискованно. Наверное, он мог бы отказаться от задуманного, но не хотел. Он наказал Бевзлина, ему удалось то, что не удавалось никому, и Андрей решил, что может проделать это еще раз.

     Однако была причина и более важная - он увидел Надю живой, и живой она ему понравилась больше, чем на фотографии. Да, она выглядела испуганной и бледной, в ней было что-то нездоровое - то ли сказывалась перенесенная болезнь, то ли общение с такими людьми, как Бевзлин, накладывало отпечаток страданий. Но те несколько слов, которыми они обменялись у загаженного тела Бевзлина, ее взгляд, голос подсказали ему, что не подлая она, все-таки, не подлая. Она не стала оправдываться, хотя вполне могла допустить, что, расправившись с Бев-злиным и охранниками, он точно так же поступит и с ней. Надя сказала лишь, что он сам виноват, а он и в самом деле виноват - нельзя было звонить в это логово из прокуратуры. Он должен был сообразить, что "фокусники" постарались обеспечить себя всей записывающей, прослушивающей, пронюхивающей техникой, которую только можно было достать за деньги. А денег у них, похоже, достаточно.

     Да, он оплошал и получил по ушам.

     Во всем его плане было только одно слабое звено - Света. Если Света знает, кто такие "фокусники", то, вполне возможно, работает на них. Да, Света ее подруга, да, они могут и пошептаться, и поделиться девичьими своими секретами, но это вовсе не исключало того, что Света вначале поделится не с Надей, а с тем же Бевзлиным.

     - Ладно, где наша не пропадала, - усмехнулся Андрей и свернул на проспект.

     Через несколько минут он был возле универмага. Остановившись в переулке, прошел к витринам - он хотел еще раз осмотреть место встречи. Да, это будет явный, вызывающий риск, единственное, что может его спасти, это предусмотрительность.

     Все должно быть рассчитано до секунды. Амбалы Бевзлина, конечно, крутые ребята, они ни перед чем не остановятся, но соображают медленно, туго соображают, в этом Андрей уже убедился. У них не только на задницах наросли десятки килограммов жира, у них и мозги жиром заплыли. Эти ребята годились, когда требовалось запугать, надавить, прижать животом к стене, отодвинуть в сторону престарелую вахтершу, пройти мощным малиновым строем в какую-нибудь контору, которая отказывается платить дань... Но в уличных условиях, в толпе, среди хлопающих дверей и визжащих от ужаса женщин... Здесь они вряд ли будут так же сильны и убедительны.

     Впрочем, Андрей остановился от внезапно пришедшей мысли - а может быть, у Бевзлина для других дел есть другие исполнители? Нет, вряд ли, ведь и несколько дней назад тоже были бы более уместны другие, ловкие, жесткие и натасканные.

     И было еще одно обстоятельство, которое подогревало решимость Андрея найти Надю - он понимал, что это важно для Пафнутьева. Поэтому ему предстоит не просто рискованное свидание с красивой женщиной, которая приглянулась на рекламе и в которую он, похоже, влюбился, это еще и оперативная работа...

     Андрей медленно прошел вдоль витрин, постоял у той, где была выставлена видеотехника. Тут всегда толпились люди, которые мечтали обо всех этих видиках, камерах, телеках, в основном молодежь - парни с девушками, которые считали, что настоящая счастливая, интересная жизнь у них начнется, когда они смогут смотреть половые шалости негров с белыми, детей с животными, толстых с тонкими, а без всего этого жизнь их представляет собой сплошное прозябание, жалкое, унылое существование.

     Еще раз пройдя вдоль всех витрин, Андрей вернулся к оставленной за углом машине и, уже не отвлекаясь, направился в прокуратуру - Пафнутьев наверняка выглядывает в окно: не приехал ли он, не вернулся ли с опасного задания по перевозке младенца с места на место.

***

     Пафнугьев вышел из прокуратуры, оглянулся по сторонам, с некоторых пор он постоянно оглядывался - ему не нравилось установившееся вдруг затишье. Так не бывает, так никогда не бывает, когда дело имеешь с хорошо организованной бандой. Если тишина - запирай окна и двери, вызывай милицию, если, конечно, удастся уговорить ее приехать спасать тебя, или же вообще высылай верного человека за билетом на вокзал, в аэропорт.

     И сматывайся, смывайся, линяй!

     И лучше до обеда, чем после, лучше до того, как выпьешь чашку чаю, чем после. Другими словами - немедленно в дверь, и сразу включай четвертую скорость. Хватай случайную машину, в твою наверняка заложена бомба, добирайся окраинными улицами, избегай тех, к которым привык, и мотай вместе с ближними своими, иначе удар придется на них.

     Вокруг Пафнутьева с некоторых пор наступила вполне осязаемая тишина. Он чувствовал ее шкурой, и с каждым часом она угнетала его все больше. Резко уменьшилось количество телефонных звонков - люди словно поняли, увидели его обреченность. И посетителей стало меньше, и сослуживцы посматривали на него с явным недоумением - дескать, неужели он еще жив?

     Полностью уйти в подполье Пафнугьев мог.

     Но не хотел.

     Что-то его останавливало, может быть, сохранившаяся где-то в самых отдаленных уголках души гордость - качество ныне странное, редкое, вызывающее у окружающих неприятие, а то и откровенную ненависть. И это справедливо - гордый человек непредсказуем, он подвергает опасности не только себя, но и окружающих.

     Под ним взрываются гранаты, вокруг него вьются шальные пули и вертятся люди, каждую минуту готовые на контрольный выстрел в голову.

     Как-то к нему забрел Худолей. Вошел, потоптался у двери, не дождавшись, пока Пафнугьев закончит телефонный разговор, сам сел к приставному столику.

     - Паша, - сказал он, когда Пафнугьев положил трубку, - я на два слова...

     Если не возражаешь.

     - Валяй.

     - Тут вот такое деликатное дело... Слухи разные ходят, люди впадают в недоумение... Это тебя касается, Паша.

     - Ну? - насторожился Пафнугьев.

     - Говорят, снимают тебя, - Худолей поднял воспаленные глаза и посмотрел на Пафнутьева.

     - Так... Снимают меня, это я уяснил. А назначают кого?

     - И об этом говорят, Паша. Якобы, человека подобрали. Опыт, правда, у него не больно велик, но образование есть, юридическое образование, характер, жизненная закалка... Понимание задач... Ты же знаешь, Паша, что понимание задач, стоящих перед должностным лицом - это главное.

     - Поддержка влиятельных людей? - подсказал Пафнутьев.

     - Да, Паша, да.

     - Откуда слухи?

     - От Невродова. С той стороны ветер дует. Областная прокуратура.

     - Кого же подобрали?

     - Его фамилия Шанцев.

     - Знаю такого.

     - Кто он, Паша?

     - Бандюга.

     - Я так и знал, - Худолей поднялся. - Если понадобится, Паша, скажи... У меня руки не всегда дрожат. Пришли времена, Паша, когда каждая контора должна подумать о самообороне.

     - У всех окон автоматчиков поставить? - усмехнулся Пафнутьев.

     - А ты не смейся, Паша, до этого не так уж и далеко. Одно окно я готов на себя взять. И я тебе обещаю, в мое окно никто не влезет.

     - Ну ты даешь, Худолей!

     - Паша, давно у тебя гости были? Давно у тебя по карманам шарили и документы изымали? Давно я в бессознательном состоянии на этом полу валялся?

     Это было совсем недавно. И будет опять. Лед сломан, почин сделан, брачная ночь позади.

     - Какая ночь? - переспросил Пафнутьев, не сразу поняв причудливую мысль Худолея.

     - Брачная, - твердо повторил тот. - Тебя не увезли в прошлый раз? Увезут в следующий. Не я тебя спас, случай подвернулся, судьба уберегла.

     - Шанцев - это человек Бевзлина, - сказал Пафнутьев. - Президент фирмы "Фокус". Рука в холодильнике - его работа.

     - У меня нет больше слов, Паша, - Хуцолей развел руки в стороны и, повернувшись, побрел к двери.

     Пафнутьев его не останавливал.

     Странно, но разговор с Худолеем не столько насторожил его, сколько успокоил. Если подобран человек, если этот человек Бевзлина, значит, снятие его, Пафнугьева, и назначение Шанцева должно быть проделано с некоторой служебной осмотрительностью, без трупа, без крови. Сначала пройдет быстрая, короткая газетная подготовка. Десяток позорящих статей при нынешней свободной прессе и наличии демократически мыслящих журналистов изготовить несложно, да и обойдется не очень дорого. Потом несколько интервью с Шанцевым по телевидению, его решительное заявление о необходимости жесткой борьбы с организованной преступностью...

     Ну, и так далее.

     Пафнутьев не стал даже додумывать эту мысль - все здесь было очевидно и многократно опробовано. Выйдя со двора прокуратуры на улицу, он остро глянул в одну сторону, в другую и зашагал к своему дому. Но не успел пройти и сотни метров, как возле него со скрежетом тормозов остановился старенький "жигуленок". В первое мгновение Пафнутьев отшатнулся, рука его нырнула под мышку, и, уже нащупав рукоятку пистолета, он узнал человека за рулем - это был Халандовский.

     - Садись, Паша, - сказал тот. - Быстрее!

     Пафнутьев бухнулся на сиденье, захлопнул дверцу, и Халандовский тут же рванул с места. Некоторое время он молчал, втискиваясь в плотный поток машин, чтобы затеряться, раствориться и исчезнуть для того наблюдателя, который, возможно, подсматривал за ним, следил и замышлял что-то поганое.

     - Как понимать? - спросил Пафнутьев.

     - Вот так и понимай. Слышал, у тебя были в гостях крутые ребята? - он быстро глянул на Пафнугьева и тут же снова повернулся к дороге.

     - Были.

     - Выжил?

     - С трудом.

     - А после этого по улицам разгуливаешь? Не надо, Паша, с ними шутить. Они не понимают шуток. Они смеются только после удачно сделанного выстрела. Вот тогда они смеются весело и непосредственно. Как дети. Они и есть дети, только больно уродливые какие-то, неудачные дети. Глупые, наивные, злобные. До умопомрачения. В последнее время они понесли небольшой урон в живой силе и теперь ищут человека, который бы взял вину на себя. Такого человека они нашли.

     - Андрей?

     - Нет, он не сможет оправдать их потери, хотя тоже обречен. Им нужна фигура покрупнее, чтобы все вокруг раз и навсегда заткнулись и не путались у них под ногами. Цель в этом, а не в том, чтобы свести счеты с каким-то наглецом... А знаешь, город гудит в радостном возбуждении, - усмехнулся Халандовский, сворачивая в какой-то неприметный переулок с выщебленным асфальтом и ямами, залитыми мутной весенней водой. - Весь город, Паша, смеется до упаду. Куда бы ни позвонил Бевзлин, на другом конце провода он слышит смех.

     По телевидению показали его "мерседес", полный говна, собранного со всего города. Раньше он дал команду доставить к нему твоего Андрея живым или мертвым.

     А после телепередачи, когда и его самого показали, какую-то старую запись нашли, он прежний свой приказ отменил и дал другой - только живым.

     - Мудрость военачальника заключается в том, - медленно проговорил Пафнутьев, - чтобы не отдавать приказов, которые не могут быть выполнены.

     - А Бевзлин и не отдает таких приказов. В этом смысле он достаточно мудрый военачальник, Паша.

     - Его настоящая фамилия Бевз, - несколько невпопад произнес Пафнутьев.

     - Знаю, - кивнул Халандовский.

     - Почему же молчал?

     - Я узнал об этом чуть позже, чем ты. На несколько часов позже. В моем кругу тоже налажена система оповещения, Паша.

     Халандовский подъехал к краю дороги, почти прижавшись колесами к остаткам бордюра, машину последний раз тряхнуло на залитой водой яме, и она остановилась. Улица была совершенно пустынна, разве что изредка на мокром тротуаре появлялась какая-нибудь старуха с сумкой и, не обращая ни на кого внимания, семенила в магазин или же из магазина.

     - Выпить хочешь? - спросил Халандовский таким тоном, будто сидел у себя дома в низком кресле перед журнальным столиком и принимал дорогого гостя.

     - Хочу, - кивнул Пафнутьев, глядя перед собой в мутное ветровое стекло, пронзенное несколькими трещинами. - Почему машину в порядок не приведешь?

     - Чтоб не угнали. Иногда я даже открытой ее оставляю - ни одна собака не желает иметь такую машину. А за мотором я слежу. Это очень хорошая машина, Паша. Ты не кати на нее бочку, - он достал из бардачка бутылку водки, как заметил Пафнутьев, бутылка эта лишь пятнадцать минут назад вынута из холодильника - она была влажной. С кряхтеньем запустив мохнатую руку в глубину бардачка, Халандовский вынул что-то, завернутое в фольгу, и два хрустальных стаканчика. Когда он развернул шелестящий металлом пакет, внутри оказались тонко нарезанное мясо, пучок зелени, большой помидор и кружок домашней колбасы, при виде которого Пафнутьев не смог сдержать восторженного стона. - Да, Паша, да, знаю я твою слабость и потому позаботился. Ты ведь ощущаешь иногда мою заботу?

     - Очень явственно, - кивнул Пафнутьев.

     Халандовский с хрустом свинтил пробку и разлил водку в стаканы, щедро разлил, граммов по сто двадцать, как прикинул Пафнутьев.

     - Это не мешает тебе вести машину?

     - Такие машины не останавливают. Гаишники знают, кого останавливать. В таких машинах ездят пенсионеры, ветераны, бывшие ударники труда, жертвы будущих преступлений... Вперед, Паша... Будем живы! - Халандовский поднял стакан в приветственном жесте, подмигнул Пафнутьеву громадным своим, черно-лукавым взглядом и выпил. Пожевал травку, разломил помидор, одну половину сунул в рот, вторую протянул Пафнутьеву.

     - Говори, Аркаша... Чего там у тебя за новости? Не зря ведь ты похитил меня средь бела дня, а? - рука Пафнутьева помимо его воли потянулась к кружку домашней колбасы.

     Халандовский снова наполнил стаканы, помолчал, глаза его подернулись легким хмелем, заблестели, будто в него только что была впрыснута жизнь, глубоко вздохнул.

     - Тебя снимают, Паша? - прямо спросил он.

     - По слухам, да.

     - И ты знаешь, кого тянут?

     - Да.

     - Бевзлин не всем нашим ребятам нравится. Последнее время он слишком много о себе понимает... Некоторые наши ребята им недовольны. А если нашим ребятам по-настоящему кто-то не понравится...

     - Считай, что я тоже им недоволен.

     - О том, что он детишками торгует, ты знаешь?

     - Знаю. И целыми, и по частям.

     - На этом его связи с роддомом не ограничиваются.

     - Что еще?

     Халандовский взял свой стакан, некоторое время задумчиво его рассматривал, потом как-то неприметно, буднично выпил, сунул в рот пучок зелени.

     - Не знаю, насколько это важно для тебя, но... В роддоме он снимает несколько комнат, нынче модно для поддержки штанов сдавать в аренду собственные помещения состоятельным фирмам... Некоторые утверждают, что в этих комнатах можно найти забавные вещи.

     - Оружие?

     - И оружие.

     - Это интересно, - равнодушно проговорил Пафнутьев.

     - Другими словами, это для тебя не новость? - чуть обиженно спросил Халандовский.

     - Новость, но не очень важная... Аркаша, у меня есть его отпечатки пальцев, оставленные на трупе. А я не могу его взять, потому что он депутат.

     Депутаты не лишат его неприкосновенности, потому что он всех их с потрохами купил.

     - В подвалах роддома может обнаружиться еще кое-что, - неуверенно проговорил Халандовский. - И потом, если застать его там...

     - Он там не бывает.

     - Откуда ты знаешь?

     - Это было бы неграмотно. А он ведет себя нагло, но грамотно. Понимаешь? В роддомовском арсенале мы можем застать его водителя, но не более.

     - Наши ребята им недовольны, - повторил Халандовский.

     - Пусть наймут убийцу, - невозмутимо проговорил Пафнутьев, принимаясь за холодную свинину.

     - Пробовали. Он осторожный, как черт. Не смог парень к нему подобраться.

     Долго охотился, но, в конце концов, вернул деньги. Все, до последнего доллара.

     - И что же ваши ребята?

     - Удвоили гонорар. Но парень отказался. Не мой, говорит, клиент. Все правильно, Паша... Этот хмырь на бронированной машине въезжает в подвал дома, специальным лифтом поднимается в свою контору... Такая же система у него дома.

     Все эти хохмы, когда убийца поджидает клиента в подъезде дома... Для Бевзлина это не подходит. Он не шастает по казино и ночным ресторанам, "девочек" к нему доставляют тем же путем, каким он пользуется сам... Невозможно даже установить, кто у него бывает...

     - Живец нужен, - сказал Пафнутьев.

     - Не понял?

     - Большая рыба ловится на живца... Так мне сказал один человек. И я все больше убеждаюсь, что он прав. Вези меня, Аркаша, обратно в прокуратуру. Я, можно сказать, пообедал, мы с тобой прекрасно провели время... Поехали,вздохнул Пафнутьев.

     - Подыскать живца? - осторожно спросил Ха-ландовский.

     - Есть живец, - коротко ответил Пафнутьев и не стал пояснять, что он имеет в виду.

***

     Первый раз Андрей проехал мимо универмага без четверти восемь. Ничто не насторожило его, не привлекло внимания. Машины в этом месте шли медленно, как всегда здесь было оживленно и бестолково. Возле витрины с видеотехникой толпились мальчики, постанывающие от восторга, девочки, постанывающие от нестерпимой жажды увидеть запретные картинки, молча и сосредоточенно стояли в сторонке дяденьки посолиднее.

     Проехав мимо ряда машин, он не увидел ни "джипов", ни "мерседесов" - это его немного успокоило, но, с другой стороны, он понимал, что амбалы Бевзлина, наученные горьким опытом, будут вести себя осторожнее.

     Второй раз он проехал мимо универмага без пяти восемь. И опять все было спокойно, опять ничто не привлекло его внимания.

     И Андрей решился.

     Когда до восьми оставалось меньше минуты, где-то секунд сорок, он подъехал к тротуару, остановился, взглянул на часы. До восьми оставалось меньше десяти секунд, но и этого времени было достаточно. Мотор он не выключал, ключи оставил в замке зажигания. Переднюю дверцу тоже оставил открытой, но кнопку замка опустил - достаточно будет с силой захлопнуть ее, и машина окажется запертой. И левую дверцу он оставил приоткрытой. То есть все было сделано так, чтобы можно было сорваться с места за три-пять секунд. Уже отходя от машины, Андрей вспомнил еще об одном - включил магнитофон, чтобы не делать это потом, на глазах у Нади. Если, конечно, она подойдет.

     До восьми оставалось пять секунд. И Андрей решительно шагнул к витрине.

     Быстро окинул взглядом всех, столпившихся у освещенного стекла, но Нади не увидел. Не было ее и среди людей, стоящих чуть поодаль. Прошло уже секунд пять-семь, пора было уходить, он сам ограничил время. Все еще глядя на толпу зевак у витрины, Андрей попятился к своей машине. И вдруг почувствовал, что кто-то взял его за локоть. Он резко обернулся, готовый к отпору, вырвал руку, сделал шаг назад...

     - Здравствуйте, - перед ним стояла Надя. В черном плаще под темным зонтиком, она казалась неестественно бледной.

     Не отвечая, Андрей взял ее под локоть, сделал два шага к машине. Бросив женщину на сиденье, он тут же с силой захлопнул дверцу. Выскочить немедленно Надя не могла, ей понадобилось бы время, чтобы найти кнопку замка, поддернуть ее, распахнуть дверцу...

     Машина тем временем уже мчалась в общем потоке. Андрей глянул в зеркало - на дороге метались, бестолково размахивая руками, два амбала явно бевзлинского набора -. громоздкие и растерянные. Несколько раз Андрей проскакивал на желтый свет светофора и, оглядываясь назад, не видел, чтобы его кто-то преследовал.

     Значит, оторвался, если преследователи и были. Он въехал в какой-то двор и сделав круг, выскочил в арку с противоположной стороны, потом еще дважды повторил этот же прием Оказавшись, наконец, уже в четвертом дворе, втиснулся в длинный ряд машин и выключил мотор. Здесь найти его было невозможно, даже если вся гаишная служба города бросится на поиски. К тому же, он изменил номера, воспользовавшись старым своим испытанным приемом - изоляционной лентой, из тройки сделав восьмерку, из единицы - семерку. И номер стал совершенно неузнаваем.

     Надя сидела молча, глядя прямо перед собой, и на губах ее играла еле заметная улыбка - то ли забавляла ее вся эта история, то ли посмеивалась над наивностью Андрея, решившего перехитрить самого могущественного человека в городе.

     - Опять с амбалами пришла? - спросил Андрей.

     - Нет, на этот раз ты поступил осторожнее... Никто не знал, куда я иду.

     - Кроме твоей подруги.

     - Света? - Надя повернулась к Андрею, внимательно посмотрела на него. - Не может быть.

     - Когда мы отъехали, двое выскочили на дорогу, - заметил Андрей. - Они даже пробежали несколько шагов вслед...

     - Значит, им повезло, - улыбнулась Надя. - Если бы они тебя догнали, с ними наверняка что-то случилось бы, а?

     - Возможно.

     - Ты знаешь, что у Бевзлина сейчас единственная цель в жизни?

     - Какая?

     - Снова с тобой встретиться. Ни о чем думать он не может. Похудел, побледнел, перестал улыбаться, его уже не интересуют ни деньги, ни "девочки".

     - Ты тоже перестала его интересовать?

     - Это произошло без твоих подвигов.

     - Сама справилась?

     - Все сложнее, Андрей, все гораздо сложнее, чем ты думаешь. А в общем, да, я перестала его интересовать.

     - Но он держит тебя при себе?

     - Он держит меня при фирме, - поправила Надя. - Бевзлин не любит отпускать людей. Или они продолжают служить ему, или он избавляется от них.

     - Как это происходит?

     - Есть много разных способов, но каждый раз он выбирает самый надежный.

     Одного достаточно припугнуть, другому дать денег, третьего женить на своей девушке, которая его уже не волнует.

     - Тебя ждала именно эта судьба?

     Надя достала из сумочки пачку сигарет, прикурила, чуть опустив стекло.

     Выдвинув из дверцы пепельницу, она стряхнула туда пепел и некоторое время молчала, глядя в ветровое стекло. Андрей сидел вполоборота к женщине - ему представилась, наконец, возможность внимательно ее рассмотреть. Ничто не разочаровало его, а он этого боялся. У нее были ровные белые зубы, сдержанная улыбка, может быть, даже полуулыбка.

     - Ты крутовато начал, Андрей, - сказала Надя и улыбнулась извиняюще, как бы прося прощения за слова, которые собиралась произнести. - Не надо так...

     Попридержи коней. Ты не знаешь той жизни, которая там протекает. Тебе немного повезло, но ведь никакое везение не может продолжаться слишком долго. Оно кончится, может быть, уже кончилось. Зачем ты привез меня сюда?

     - Посмотреть, полюбоваться, - Андрей улыбнулся, сбитый с толку ее напором.

     - Посмотрел?

     - Да.

     - Я могу идти?

     - Можешь.

     Теперь уже растерялась Надя. Она нервно докурила сигарету, выбросила ее в щель окна, повернулась к Андрею.

     - Зачем ты меня нашел? Зачем назначил встречу? Что происходит, можешь сказать?

     - Попытаюсь... При обыске у старика Чувьюрова...

     - Это мой отец.

     - Я знаю... Так вот, при обыске в его квартире мы нашли твою фотографию.

     - С титьками? - усмехнулась Надя.

     - Да, с ними. И я... В общем, я захотел тебя увидеть. Провел некоторые оперативные меры... И вот, пожалуйста, ты сидишь в моей машине.

     - Значит, ты тоже участвовал в обыске?

     - Немного. На подхвате.

     - А после этого отец умер в тюрьме, - Надя в упор посмотрела на Андрея.Значит, и ты принял небольшое участие в его добивании.

     - Твой отец не умер. Его убили. В тюрьме.

     - Нет, - упрямо повторила Надя, - он умер от разрыва сердца... Или, как сейчас говорят... Инфаркт.

     - Его сердце было проткнуто шилом. Вполне возможно, что это была заточенная велосипедная спица - укол был очень глубоким. Сердце оказалось пробитым насквозь.

     Надя быстро взглянула на Андрея и снова вынула сигарету. Зажигалка в ее пальцах вздрагивала, вздрагивал огонек, но, наконец, над сигареткой поднялся дымок.

     - Это совершенно точно?

     - Есть акт вскрытия.

     - Мне сказали, что с ним поработали ваши костоломы, все пытались выбить из него какие-то страшные тайны... А после этого он умер на нарах от сердечного приступа.

     - С ним не работали никакие костоломы. Все было так, как я сказал. Скажи, среди способов, которыми Бевзлин избавляется от ненужных или опасных людей...

     Есть такой - удар иглой в сердце?

     Надя медленно повернула голову к Андрею. Теперь она казалась еще более растерянной.

     - Да, такой случай был... Но там все произошло случайно, никто этого не хотел...

     - Кроме исполнителя, - поправил Андрей. - Только исполнитель знал, чего он хочет.

     - Его-то за что, Господи! - выбросив сигарету в окно, Надя закрыла лицо руками.

     Андреи прислушался к себе - он оставался настолько спокойным, что даже устыдился своего спокойствия. Он рассматривал тонкие, длинные пальцы Нади, ногти были не слишком длинными, но ухоженными, видимо, за руками женщина следила постоянно. Браслет был явно золотой, хотя и тонкий, но с причудливой вязью и с тем лимонным оттенком, который говорил о золоте очень высокой пробы.

     Потом Андрей увидел, как сквозь пальцы просочилась слезинка, но и это нисколько его не взволновало. Единственное, что он себе позволил, это осторожно положил ладонь Наде на голову. Его движение означало лишь сочувствие и просьбу взять себя в руки, ничего более.

     - При обыске в его квартире мы нашли в холодильнике отрубленную руку,сказал Андрей. - Она лежала в морозильном отделении, завернутая в газету с подсохшими пятнами крови.

     - У него в холодильнике?! - забыв о слезах, о размазанной по щекам туши, Надя уставилась на Андрея. - У него в холодильнике лежала человеческая рука?!

     - Человеческая, - кивнул Андрей. - Наш эксперт потом нашел на ней татуировку... Небольшой якорек... Между большим и указательным пальцами. И еще в этой руке был обнаружен маленький осколочек. Наши ребята сделали вывод, что человек этот участвовал в войне и имел отношение к морю.

     - Спиридонов... - шепотом произнесла Надя. - Петр Иванович Спиридонов. Это он...

     - Сосед? - спросил Андрей.

     - А ты откуда знаешь?

     - У твоего отца многие соседи почему-то умирали... По разным причинам. Ты этого не знала?

     - Анатолий обещал отца не трогать.

     - Анатолий - это кто?

     - Бевзлин.

     - Надо же, - удивился Андрей. - У него, оказывается, имя вполне человеческое.

     - У него и фамилия человеческая, - повысила голос Надя, почему-то ей захотелось защитить Бевзлина.

     - Нет, - твердо сказал Андрей. - Фамилия у него совершенно нечеловеческая.

     Это уж точно. К тому же, еще и фальшивая. Настоящая его фамилия - Бевз. И очень многие люди хотели бы с ним встретиться и поговорить. О многом они хотели бы с ним поговорить. Что касается твоего отца... Бевзлин не мог его не тронуть по той простой причине, что ваша квартира оставалась единственной на площадке, которая не принадлежала твоему Толику. А сделай он на всей площадке одну квартиру, ее цена подскочила бы очень сильно. Отдельный лифт, отдельная площадка, бронированная дверь, автоматчики у входа, полная безопасность... Это сейчас дорого стоит. Есть люди, которые готовы платить любые деньги за такие квартиры.

     - Он обещал не трогать отца, - повторила Надя, как заклинание. - Он обещал мне это и дал слово.

     - Бевзлин дал слово? - усмехнулся Андрей.

     - Наверное, Анатолий не очень хороший человек, наверное, его можно назвать плохим человеком, но слово свое он держит. И я прямо тебе об этом говорю. И поэтому жизнь твоя в опасности.

     - В мире кое-что изменилось, Надя. Жизнь Толика в неменьшей опасности.

     Толик Бевзлин тоже пусть пораскинет умишком, тоже пусть поостережется.

     - Откуда же ему грозит опасность?

     - Он обидел очень крутого человека... Его зовут Пафнутьев Павел Николаевич.

     - Это тот самый прокурорский чиновник, который...

     - Да, это он, - Андрей не позволил Наде произнести обидные для Пафнутьева слова.

     - Оставим это, - женщина устало махнула рукой. - Знаешь... Ты, конечно, парень ничего так... И, возможно, в другой жизни у нас с тобой могло бы что-то получиться... Но здесь, сейчас... Слишком многое стоит между нами. Слишком многое, Андрей.

     - А что между нами стоит?

     - Если сказать одним словом... Бевзлин.

     - А кто это? - спросил Андрей с серьезным видом.

     - У меня такое чувство, что у тебя будет возможность познакомиться с ним поближе.

     - Я сам этого хочу!

     - Да? - улыбнулась Надя. - Ладно, Андрей, оставим это... Знаешь, отвези меня домой или хотя бы поближе к дому... Я плохо себя чувствую. Мне плохо, Андрей...

     - Что-то случилось?

     - Да...

     - Я могу помочь?

     - Исключено.

     - А я ведь и в самом деле могу помочь, - настаивал Андрей, почувствовав колебание в голосе Нади.

     Женщина посмотрела на него, но ничего, кроме усталости не было в ее взгляде. Она помолчала, потом, видимо, решившись, вздохнула, закурила новую сигарету, выдохнув дым наружу.

     - У меня умер ребенок, - сказала она негромко. - Соврем недавно... Месяц еще не прошел.

     - Сколько было ребенку? - механически спросил Андрей, чтобы не молчать, чтобы заполнить паузу, если не словами, то хотя бы звуками.

     - Неделя, - сквозь слезы проговорила Надя. - Ему было около недели.

     - А что с ним случилось?

     - Что случается с детьми в первые часы после рождения? Этого никто не знает, но время от времени дети почему-то умирают. Поэтому я сейчас не в самом лучшем виде, не в самом лучшем расположении духа... Ты уж меня прости... В другое время мы поговорили бы иначе... Не обижайся, ладно? - она беспомощно улыбнулась сквозь слезы.

     Так, наверное, бывает в жизни, так бывает со многими - человек вдруг начинает ощущать, понимать, чувствовать гораздо больше обычного. То ли проницательность его повышается, то ли обретает он способность улавливать из пространства какие-то волны, несущие мысли, энергию боли и радости. И, получив такой толчок, человек начинает осознавать то, мимо чего совсем недавно проходил равнодушно, не видя, не слыша.

     Что-то произошло в сознании Андрея, и все те разрозненные сведения, которые он впитывал в последние дни, все, что услышал краем уха в кабинете Пафнутьева, в логове Бевзлина, в больнице у Овсова, вдруг выстроилось в какую-то зыбкую цепочку, дрожащую от внутреннего напряжения, пульсирующую так, будто в ней билась живая кровь. Но как всегда бывает в подобных случаях, человек не верит в прозрение, опасается не оправдать собственных надежд на себя же... И невольно ищет хоть какое-нибудь подтверждение своему провидческому мигу...

     И пока Андрей молчал, охваченный непривычными, может быть, бесовскими чувствами, Надя достала из сумочки и протянула ему небольшой снимок, сделанный "полароидом", квадратик цветной бумаги. На снимке была изображена улыбающаяся Надя и на руках у нее крошечный, отчаянно орущий младенец. Кто-то, видимо, посетил Надю в роддоме, сделал снимок счастливой мамы и тут же вручил ей на добрую и долгую память, не подозревая даже, что это первая и последняя фотография только что родившегося человека. Андрей всмотрелся в фотографию, глянул на Надю, опустил стекло, чтобы лучше видеть снимок, и снова всмотрелся в сморщенное, как печеное яблоко, лицо ребенка.

     - Твой ребенок... Девочка? - спросил он напряженным голосом.

     - Да... А как ты узнал? Неужели по этому снимку можно определить - мальчик или девочка?

     - Почему-то подумалось, - Андрей опять взглянул на снимок. - Послушай, а что это у нее между бровями? Грязь вроде какая-то, а?

     - Родинка, - с улыбкой ответила Надя и тут же отвернулась.

     - Так, - протянул Андрей почти попафнутьев-ски. - Так... А как это произошло? Как она умерла?

     - Ее унесли на ночь в инкубатор... Почему-то решили, что ей лучше переночевать в инкубаторе, заподозрили что-то... А утром сообщили, что спасти не удалось.

     - Ты ее мертвой видела?

     - Нет, - сказала Надя. - Мне сказали, что не положено. И потом, я была в таком состоянии, что даже не хотелось... Наверное, это плохо, но не до того было.

     - Родинка, говоришь, между бровями?

     - Поехали домой, Андрей. Я же сказала тебе... Мне плохо.

     - А отец кто?

     - Извини, но это уже не твое дело! - резковато ответила Надя.

     - Бевзлин?

     - Да! - неожиданно заорала Надя, глядя на Андрея бешеными от злости глазами.

     - Я так и думал, - сказал он спокойно.

     - Это почему же ты так думал?

     - Ты сама сказала... Что с некоторых пор он потерял к тебе интерес, но еще не прогнал, а как прогонит, когда, за что - еще не знаешь. Но прогонит обязательно.

     - Теперь я убедилась, что ты и в самом деле работник прокуратуры! Если даже водитель, которым ты представляешься, вот так рассуждает...

     - А я не рассуждаю. Я слушаю. И вина моя только в том лишь, что я слышу тебя.

     - Но при этом еще делаешь какие-то выводы!

     - Живой человек... - усмехнулся Андрей. - Извини.

     - Все ясно, - Надя откинулась на спинку сиденья и скрестила руки на груди.

     В позе ее были и вызов, и оскорбленность, и беззащитность. - Поехали, Андрей.

     Хватит. Я сыта сегодняшним вечером.

     - Поехали, - он с трудом протиснулся между машинами, стоявшими по обе стороны проезда, поколесил по двору и выбрался, наконец, на улицу. Не спрашивая у Нади, куда надо ехать, Андрей вел машину медленнее, чем позволяли условия, машине словно передалось его раздумчивое состояние.

     - Ты всегда так ездишь? - спросила Надя, и в ее голосе прозвучало раздражение. Она, похоже, устала за этот вечер, какая-то взвинченность повисла в воздухе, с трудом сдерживаемое недовольство друг другом.

     - Всегда, - ответил Андрей. - Когда везу особо опасный груз.

     - Это я - опасный груз?

     - Конечно.

     - В чем же моя опасность?

     - Связи у тебя чреватые... Знакомства еще те...

     - Вообще-то да, - Надя опять закурила.

     - Много куришь, - заметил Андрей.

     - Жизнь вынуждает. А куда мы, вообще-то, едем?

     - Да так, в одно место.

     - Там не опасно?

     - Тебе нигде не опасно. Кроме места работы.

     - Андрей, куда мы едем? - уже требовательно, с беспокойством спросила Надя.

     - Уже приехали... - проговорил Андрей ворчливо и свернул во двор, каких были тысячи в городе - три пятиэтажных дома ограничивали заросшее кленовыми зарослями небольшое пространство, в центре которого располагался небольшой пятачок, где можно было посидеть на скамейке и подождать, пока твоя собака погадит где-нибудь в сторонке, пока твое дите натешится в песочнице, пока твоя жена закончит стирку и из квартиры выветрится вонь распаренного белья.

     - Я не выйду из машины, - твердо сказал Надя, с тревогой всматриваясь в темные заросли, сквозь которые кое-где просвечивали окна.

     - Разберемся, - спокойно сказал Андрей, выходя из машины и запирая дверцу.

     Потом обошел вокруг капота и открыл дверцу, предлагая Наде выйти, - Ты выйдешь, потому что это очень важно.

     - Для кого?

     - Для тебя.

     - А если не выйду?

     - Я вытащу тебя силой. И никто мне не помешает. И мне действительно никто не сможет помешать, ты это знаешь.

     - Да, имела удовольствие убедиться! - сказала Надя с вызовом, но все-таки вышла из машины. - Скажи хотя бы, где мы находимся?

     - Это неважно. Пошли, - он взял женщину под локоть, и она почувствовала такую силу в его руке, возражать которой не было никакого смысла.

     - Андрей, я боюсь, - умоляюще сказала Надя.

     - Не стоит, - твердо сказал он.

     - Ты не сделаешь мне ничего плохого?

     - Пошли-пошли! Не дрейфь.

     Андрей ввел Надю в полутемный подъезд, пропахший кошачьей и человечьей мочой, не выпуская локтя, провел ее на третий этаж и позвонил. Здесь было сумрачно, грязновато, но другие подъезды в городе были такие же, поэтому неудобства почти не замечались. В дверной глазок их долго рассматривали, но, наконец, Андрея узнали. Щелкнули замки, и тяжелая, стальная дверь, обтянутая коричневым дерматином, открылась. На пороге стояла пожилая женщина в белом халате.

     - Здравствуйте, - сказал Андрей. - Я был у вас сегодня... Помните, ребенка привозил? Меня зовут Андрей. Мы были с девушкой...

     - Помню-помню, проходите, - женщина пропустила Андрея и Надю в квартиру и тщательно заперла за ними несколько замков. - Вы разденетесь?

     - Да, лучше раздеться, - Андрей сбросил с себя куртку, взял у Нади ее черный плащ, повесил все на вешалку здесь же, в коридоре. - Как поживает наш ребеночек? - спросил он, выходя на освещенное пространство.

     - В порядке ребеночек, - улыбнулась женщина устало, день, видимо, был у нее достаточно хлопотный. - Садитесь, и я присяду, - сказала она, проходя в комнату.Ноги уже не держат к вечеру.

     - А взглянуть на ребеночка можно? - спросил Андрей, нервно передернув плечами. Сейчас может произойти нечто такое, что, возможно, перевернет многие события последних дней. Или же его прозрение, его догадка подтвердятся, или же придется пережить тяжелый конфуз и оправдываться, объясняться и беспомощно разводить руками.

     - Спит ваш ребеночек, спит сладким сном.

     - А мы и не будем его будить.

     - Да? - женщина внимательно посмотрела на напряженно замершего Андрея, на бледную Надю - ничего не понимая, она лишь молча переводила взгляд то на Андрея, то на женщину. Странный разговор о каком-то ребеночке, темный двор, женщина в белом халате за бронированной дверью, нервная улыбка Андрея - во всем этом было смутное значение, что-то тревожное, касающееся ее, Нади. - Хорошо,сказала женщина, но в голосе ее оставалось сомнение. - Вы что... Оба хотите посмотреть?

     - Да, если вы не возражаете.

     - Хорошо, - повторила женщина, не двигаясь с места... - Может быть, сюда принести ребенка?

     - Если это удобно, - согласился Андрей.

     - Хорошо... Я принесу сюда.

     Она поднялась, прошла ко второй комнате, постояла, опустив голову, оглянулась на Андрея и Надю, пожала округлыми плечами, как бы снимая с себя ответственность. Просьба Андрея была не совсем обычной, и время было позднее, и Надя вела себя странно, явно не понимая, где находится, зачем, что вообще происходит. Но, в конце концов, женщина вошла в комнату - там было почти темно, только маленькая лампочка торшера создавала полумрак. Выйдя через минуту со свертком в руках, женщина приблизилась к столу, присела на стул, откинула с лица ребенка кружевной треугольник.

     - Я что-то должна делать? - нервно спросила Надя. Она машинально достала сигареты, но тут же снова сунула их в сумочку. - Андрей, я ничего не понимаю!

     - Посмотри на ребенка, - сказал он. - Это, между прочим, девочка. Подойди и посмотри, - сказал он уже раздраженно, видя, что Надя все еще чего-то опасается. - Подойди и посмотри. Это совсем недалеко и совсем нетрудно. Ты даже не успеешь вспотеть от этой работы, - жестковато добавил он, исподлобья глядя на Надю.

     Надя поднялась, обошла вокруг стула, на котором сидел Андрей, и приблизилась к женщине с ребенком. Некоторое время она смотрела на сморщенное личико все с тем же выражением непонимания, даже неприятия. Но вот что-то вздрогнуло в ее лице, оно напряглось. Склонившись ближе к ребенку, она всматривалась в каждую складку, морщинку, и, наконец, глаза ее сошлись на еле заметной темной точке между бровями. Надя побледнела, сделала шаг назад и вдруг, вся обмякнув, опрокинулась на ковер.

     - Все, - сказал Андрей. - Хватит. Хорошего понемножку. Отнесите ребенка, займемся мамашей. - Попросив женщину открыть ему дверь, Андрей поднял бесчувственную Надю и снес на первый этаж. Без спешки, но и не медля, он усадил ее в машину на прежнее место, осторожно выбрался со двора и, промчавшись минут за десять в другой конец города, въехал точно в такой же двор. Остановившись у похожего подъезда, он опустил стекло со стороны Нади, скрестил руки на груди и откинулся на спинку сиденья.

     Надя пришла в себя минут через пять. Вначале она открыла глаза, некоторое время пыталась понять, где она, что с ней, потом порывисто распрямилась, повернулась к Андрею.

     Тот молча смотрел на ветровое стекло, залитое дождевыми потеками. Капли на стекле искрились, отражали окна домов, уличные фонари.

     - Что это было? - спросила Надя.

     - Ты о чем?

     - Я потеряла сознание... Извини, пожалуйста. Мне стало плохо.

     - Пустяки, не обращай внимания. Это бывает со многими.

     - Я не помню, как снова оказалась в машине.

     - Просто я взял тебя на руки и вынес. И ты сразу пришла в себя.

     - Я снова хочу подняться... Давай поднимемся в ту квартиру, а, Андрей!

     - Это невозможно.

     - Почему?

     - Все боятся твоего Бевза.

     - Это была моя дочка?

     - Нет, это ты мне скажи!

     - Мне кажется, да... Но я не уверена... Эта родинка между бровями... И потом возраст... Ведь и возраст совпадает... Как девочка там оказалась?

     - Это мой шеф, Пафнутьев Павел Николаевич, выменял ее у одного хмыря за три бутылки водки.

     - Какой ужас! Но ведь она умерла!

     - Ты видела ее мертвой?

     - Нет.

     - Кто тебе сказал, что она умерла?

     - В роддоме сказали... Я уже не помню, кто...

     - Кто отец ребенка?

     - Мы с тобой уже говорили об этом, - Повторим. Кто отец?

     - Бевзлин.

     - Кто спонсор роддома? Кто принес тебе первые утешения и соболезнования?

     Кто попытался скрасить твои первые печальные дни? Он тебя никуда не отправлял на недельку-другую в себя придти?

     - Почему ты так решил? - беспомощно спросила Надя.

     - У тебя загар совсем даже не мартовский. У тебя августовский загар. Где сейчас август, Надя? Канары? Кипр? Хургада? Ну? Скажи, пожалуйста.

     - В Хургаде сейчас август, Андрей.

     - Поскупился Бевзлин, он мог бы и на Канары отправить.

     - Я слышала объявления по телевидению о том, что какой-то пьяница продавал девочку возле универмага... Значит, это была моя дочь... А я даже не откликнулась.

     - Все было сделано для того, чтобы ты не откликнулась.

     - Но это и его дочь... Как он мог?

     - Что мог? Если он торгует детишками, если распродает их и целыми, и по частям, в виде выжимок и отдельных органов... Он, скорее всего, подумал, что пусть, дескать, она выносит, как положено, родит, как положено, а он уж распорядится ребенком по своему усмотрению. Девочки, тем более хорошо выношенные и нормально рожденные от трезвых родителей, ценятся очень высоко.

     - Не верю. Этого не может быть. Бевзлин сволочь, но не настолько.

     - Надя, ты знаешь, что он сделал с мужиком, который у него украл товар, то есть твою дочку? Зажал голову в тиски и медленно-медленно давил эту несчастную голову, пока из нее не потекли пьяные мозги. Ты сама говоришь, что у вас испортились отношения. А зачем ему сложности, ребенок, какая-то девица... Ведь он знал, в тебе завелся ребенок? Знал. Ты ему об этом давно сказала?

     - Сразу.

     - Он не склонял к аборту?

     - Нет.

     - Тебе что-нибудь непонятно?

     - Я не могу поверить, что все это так.

     - А что нужно, чтобы ты поверила? Для большей достоверности ты хочешь родить от него мальчика и посмотреть, за сколько бутылок водки его будут продавать на местном базаре?

     - Я его убью, - тихо, почти неслышно, одними губами проговорила Надя.

     - Вот это уже разговор, - одобрил Андрей. - Твоя девочка была приготовлена к отправке в невероятно гуманную европейскую страну, куда именно, не знаю. В девочку ввели какую-то заразу, и она несколько суток не могла проснуться.

     - Боже! - простонала Надя сквозь зубы.

     - Последнюю неделю она провела в реанимации. Ее вытащил с того света один хороший человек, когда-нибудь я тебя с ним познакомлю. Он ничего мужик, пафнутьевский приятель.

     - Я его убью, - повторила Надя, и Андрей понял, что она не слышала ничего, что он говорил. - Сама убью. Никому не позволю это сделать. Он мой. Понял? - она резко повернулась к нему, и Андрей в свете фонаря еще раз убедился, что все-таки она красива. Надя, не мигая, смотрела на Андрея широко раскрытыми глазами, и они были до самых краев полны ненавистью. - Не вздумай с ним что-нибудь сделать. Понял?!

     - Посмотрим, - неопределенно проговорил Андрей.

     - Я не буду повторять все его слова, обещания, заверения, не буду перечислять его подарки. Но все это придает его подлости такой чудовищный смысл, что только я, только я могу вынести приговор и исполнить его.

     - Ты меня извини, Надя, - Андрей помялся, - но мне кажется, что не следует тебе этим заниматься. Тебя нет в его поле зрения уже несколько часов. И он понимает, что это означает. Теперь он и близко не подпустит тебя к себе.

     Знаешь, японские камикадзе набивали самолеты взрывчаткой и пикировали на американские корабли, но не могли пробиться сквозь стену заградительного огня.

     Ты сейчас напоминаешь этого отчаянного японца в самолете, напичканном взрывчаткой... Тебе не пробиться сквозь стену заградительного огня.

     Надя помолчала, включила дворники, и они двумя взмахами сняли с ветрового стекла сверкающие капли дождя. Дождь и сейчас еще барабанил по крыше, первый весенний теплый дождь, который смоет остатки снега, сугробов, смоет остатки зимы с улиц города.

     - А ведь это не тот подъезд, - сказала вдруг Надя. - Мы не здесь были, когда ты повел меня к той женщине в белом халате. Ты привез меня в другое место, Андрей.

     - Конечно.

     - Зачем?

     - Мне бы не хотелось, чтобы ты знала, где девочка.

     - Почему?

     - Я не был уверен, что ты не захочешь сообщить этот адрес Бевзлину.

     - Ты считаешь меня идиоткой?

     - Я не знал, как ты воспримешь мой маленький сюрприз, - улыбнулся Андрей.Но не переживай. Ты увидишь ее, как только пожелаешь.

     - Я его убью. Вот увидишь, все газеты об этом сообщат.

     - Решение правильное, но поспешное. Есть опасность того, что он убьет тебя раньше. Ты уже не союзник ему, сейчас ты улика. Самое большее, что ты сможешь сделать, чтобы уничтожить Бевзлина, это остаться живой.

     - Ты и в самом деле думаешь, что мне что-то угрожает?

     - Я в этом уверен. И ты тоже. И не надо пудрить мне мозги. И себе тоже.

     Надя положила прохладную ладонь на горячую руку Андрея и легонько похлопала по ней, не переживай, дескать, я смогу за себя постоять.

***

     Увидев появившуюся в дверях Надю, Бевзлин вскочил, выбежал из-за своего стола и бросился навстречу с распростертыми объятиями. На лице его играла счастливая улыбка, глаза сверкали радостно и озорно, белые зубы блестели и вызывали нестерпимое желание улыбнуться в ответ.

     И Надя улыбнулась, прижалась к груди Бевзлина, на глазах ее невольно выступили слезы.

     - Неужели нашлась! - воскликнул Бевзлин. - Неужели цела и здорова?!

     - Жива, Толик, жива, - сказала Надя и, отстранившись, посмотрела на него ясными глазами.

     - Куда же ты пропала? Я обзвонился, обыскался, изрыдался!

     - Меня похитили, - Надя пожала плечами, как бы говоря, что Бевзлин и сам мог бы догадаться, нечего спрашивать о таких очевидных пустяках.

     - Кто? - улыбка сползла с его лица. - Неужели он?

     - Да, Толик, да. Твой лучший друг - ассенизатор.

     - Я же приставил к тебе двух ребят!

     - Твои ребята - дебилы. Я не ругаю их, нет, не обзываю. По отношению к ним это просто медицинское определение. Они дебилы, Толик. Этот тип запихнул меня в машину, захлопнул дверцу и уехал.

     - А дебилы? - мрачно спросил Бевзлин.

     - Они выбежали на дорогу и долго, старательно махали руками. И кричали.

     Что-то очень громкое и гневное. Я слышала их крики, пока Андрей не повернул за угол.

     - Его зовут Андрей? - Бевзлин посмотрел на Надю исподлобья, будто хотел в ее словах услышать нечто большее, о чем она сказать не хотела.

     - Ты и раньше это знал, - Надя опустилась в кресло у журнального столика, вынула из сумочки пачку сигарет, закурила.

     Бевзлин молча прошел за свой стол, отодвинул от себя телефон, попробовал вчитаться в какую-то бумагу, но отодвинул и ее. Нервно постучал пальцами по столу, не выдержав, подошел к Наде и сел рядом, в соседнее кресло.

     - Куда он тебя повез? Ты выглядишь бледной...

     - Мало бываю на свежем воздухе, - Надя услышала только последние слова Бевзлина.

     - Я спросил, куда он тебя повез?

     - Не надо об этом, Толик. Мой рассказ не доставит тебе много радости. Мне кажется, кое-что тебя даже огорчит. Хотя мы с тобой немного разошлись, ты ко мне охладел, и я к тебе тоже, хотя у тебя появилась девочка не в пример моложе и краше меня, и ты постоянно именно с ней находишься на связи, на горячей линии связи... Я не буду говорить тебе об этой ночи. Это тебя огорчит.

     - Неужели он и здесь успел? - проговорил Бев-злин каким-то мертвым голосом.

     - Успел, Толик, успел. И здесь тоже. Беспризорную девочку кто угодно может обидеть, беспризорная девочка к любому плечу прислонится... И ее трудно винить за это, Толик.

     - Он знал о наших с тобой отношениях?

     - Не знал, но теперь знает. Я сама рассказала ему об этом. Правда, не сказала, что все это в прошлом, я заверила его, что наши лучшие дни с тобой - это нынешние дни. Ты не обижаешься на меня за это?

     - И что же он?

     - Мне показалось, что после этого он воспылал ко мне какими-то чуть ли не исступленными чувствами.

     - Когда ты ушла от него?

     - Как только он меня отпустил, так я сразу и ушла. Было уже утро.

     - Значит, ты говоришь, - медленно протянул Бевзлин, - что когда он узнал, что ты... что ты моя женщина... Это его не остановило?

     - Остановило?! - расхохоталась Надя. - Ты спрашиваешь, не остановило ли? Да он после этих моих слов озверел от счастья!

     - Да, ты выглядишь бледновато, - произнес Бевзлин, думая о чем-то своем.

     - Ночной образ жизни, - усмехнулась Надя. - Мало бываю на солнце. Мало дышу свежим воздухом.

     - И ты пришла, чтобы рассказать мне обо всем этом? О том, с кем и как ты проводишь ночи, кто звереет в твоих объятиях от счастья? Ты для этого пришла?

     - Я не должна была тебе всего этого рассказывать? Ты же сам спрашивал!

     - Да нет, все правильно... Все правильно, Надя... Извини, меня занесло.

     Когда ты сказала о том, что он начал звереть... Я, кажется, тоже немного озверел.

     - Может быть, ты ко мне еще что-то питаешь? И душа твоя трепещет при звуках моего голоса?

     - Не надо, Надя, так шутить. Этим не шутят. Тем более со мной. Я тебе обещаю, Надя, что он в твоем обществе, вернее, в твоем присутствии еще не раз озвереет. И заверяю тебя - не от счастья.

     - Увы, он счастия не ищет, - проговорила Надя нараспев.

     - Что же он ищет?

     - И не от счастия бежит.

     - Ага... Понял. После такой ночи на стихи потянуло, да? - Бевзлин сощурился, кожа на его лице натянулась так, что даже зубы показались, но это была не улыбка, он ощерился, как это делают собаки перед отчаянным броском.

     - Ладно, Толик, хватит глазками играть... Пора поговорить о деле,суховато произнесла Надя, как бы забыв обо всем, что было только что сказано.

     - Я его найду, - прошептал Бевзлин. - Я его найду на противоположном конце земного шара!

     - Не надо. Во-первых, потому что у шара нет конца, он круглый, шар-то, ты знал?

     - И у твоего Андрея очень скоро не будет конца. Я заставлю его проглотить собственный член у тебя на глазах!

     - А я-то при чем здесь?

     - А ты здесь и ни при чем! Это представление будет для него.

     - Ладно, Топик, хватит. Поговорим о деле. Тебе не придется огибать землю в поисках обидчика, он здесь, в городе, в пяти минутах ходьбы. Примерно в пяти минутах ходьбы. Через два дня у меня с ним встреча. Любовное свидание, если хочешь. Тебе это интересно?

     - Надька! - Бевзлин вскочил, обежал вокруг журнального столика, присел на колени перед женщиной и смотрел на нее такими радостно-влюбленными глазами, будто она наконец-то согласилась подарить ему неземное наслаждение, в котором долго отказывала. - И ты мне его сдашь?

     - Конечно! - Надя запустила пальцы в волосы Бевзлина и легонько потрепала их. - Если ты не будешь сдавать меня каждому встречному-поперечному.

     - Я буду просто уничтожать каждого, кто приблизится к тебе на расстояние меньше десяти метров.

     - Это меня вполне устраивает.

     - Где у вас встреча?

     - У него дома. Как обычно, - улыбнулась Надя.

     - Не шути! - строго сказал Бевзлин. - Мне плохо от таких шуток, Надя. Где он живет?

     - Не знаю, не запомнила... Где-то рядом... Он встретит меня на улице.

     - Отлично! - воскликнул Бевзлин. - Если он похитил тебя, почему бы нам не похитить его? Это будет даже справедливо, как ты считаешь?

     - Я считаю очень хорошо, - серьезно произнесла Надя. - И всегда хорошо считала, ты это знаешь. Сейчас вот я иду тебе навстречу в самом заветном твоем желании, в самом сильном стремлении - наказать ассенизатора. И надеюсь на взаимность, - Надя в упор посмотрела на Бевзлина.

     - Неслабо, нехило! - смеясь воскликнул Бевзлин. И поняла Надя, почувствовала - надсадно рассмеялся Бевзлин, неискренне. И в чем дело, поняла - не хочет он взаимности и с расплатой не будет торопиться.

     - Насчет взаимности, - сказала она, - успокойся, пожалуйста, я имею в виду совсем не ту взаимность, о которой ты подумал. Я тебе помогу, но и ты мне поможешь.

     - Чего же ты хочешь?

     - Это в твоей власти, это не потребует от тебя больших денег, усилий, не потребует никаких жертв... Так, немного великодушия... Найдется для меня немного великодушия?

     - Я всегда хорошо к тебе относился, - произнес Бевзлин с некоторой вымученностью.

     - И в будущем готов быть не менее...

     - Готов, - Бевзлин посерьезнел. - Так чего же ты хочешь?

     - Я даю тебе прекрасную возможность проявить свое могущество, талант, силу, превосходство над всей этой шелупонью, которая тебя окружает...

     - Так что же?! - потеряв терпение, закричал Бевзлин.

     - Что бы ни случилось, ты оставишь меня в живых.

     Бевзлин вскинул брови и некоторое время молча рассматривал Надю. На лице его играла привычная улыбка, но он был озадачен, он не ожидал столь скромной и столь дерзкой просьбы.

     - Разве у тебя есть основания думать, что я...

     - Да! - перебила его Надя.

     - И для тебя имеет значение то, что я сейчас отвечу?

     - Да.

     - Хорошо... Я обещаю, что не причиню тебе ни малейшего вреда. Ты можешь оставаться в моей фирме, можешь уходить... Ты свободна. Нас слишком многое связывает, чтобы...

     - Ладно, - Надя поднялась. - Договорились. Я сообщу, когда буду что-то знать. Когда мы с ним встретимся, где, зачем...

     - Зачем - я догадываюсь, - улыбнулся Бевзлин. - Но постараюсь вмешаться.

     - Не оплошай! А то до сих пор у тебя случались срывы с этим парнем, досадные срывы, Толик! - Надя поцеловала Бевзлина в щеку и, махнув рукой уже от двери, вышла из кабинета.

     Бевзлин проводил ее улыбчивым взглядом и, лишь когда дверь за женщиной закрылась, сделался озабоченным. Прошелся по кабинету, легкий, стремительный, молодой, остановился на секунду у громадного окна, окинул взглядом простирающийся внизу город, снова пересек по диагонали весь кабинет и, наконец, смог сесть за стол. Потерев тонкими пальцами виски, он похрустел теми же пальцами, как бы переламывая их, и с облегчением откинулся на спинку стула.

     - Все ясно, - проговорил он. - Будет денег просить. Ну, что ж, пусть просит.

     Пообещаю. А если станет плохо себя вести, обещать перестану.

***

     Странный телефонный звонок прозвучал вечером в кабинете Пафнутьева.

     Рабочий день закончился, наступили ранние весенние сумерки, в раскрытую форточку стекал прохладный воздух. Откинувшись на широкую спинку скрипучего своего кресла и закрыв глаза, Пафнутьев пытался лицом ловить свежие потоки воздуха, улыбаясь расслабленно и благодушно. Еще один день окончился, он выжил, только что Вика сообщила по телефону, что зажарила на сковородке кусок мяса размером в две ладони и ждет его с нетерпением.

     В этот момент и раздался резковатый в комнатных сумерках звонок. Пафнутьев уже не ждал никаких вестей, и сердце его сразу отозвалось несколькими тяжкими ударами - не к добру звонок. По каким-то ему самому неведомым признакам он всегда знал заранее, будет ли разговор приятный или же нервный, тревожный.

     - Да! - сказал он в трубку. - Слушаю.

     - Павел Николаевич? - голос был знакомый, но Пафнутьев никак не мог вспомнить - кто же это? Но телефонный гость сам назвался. - Невродов тебя беспокоит, на ночь глядя. Не возражаешь?

     - Всегда рад! - как можно приветливее отозвался Пафнутьев. Но понял, догадался, почувствовал - тяжелый будет разговор, не звонят областные прокуроры в такое время, чтобы сообщить нечто радостное не звонят, чтобы спросить о самочувствии или поздравить с днем свадьбы. Другие у них поводы, другие задачи и требования.

     - Как жив-здоров? - продолжал спрашивать Невродов, оттягивая главное, ради чего он и позвонил.

     - Очень хорошо! - не сбавляя темпа, отрапортовал Пафнутьев.

     - Судя по твоему тону, тебя и сновидения посещают самые счастливые, добрые, полные радостных предзнаменований, а, Павел Николаевич?

     - Мне снятся большие ласковые собаки, они лижут меня своими розовыми, влажными, горячими языками, трутся об меня своими мордами и по-кошачьи мурлыкают мне прямо в ухо.

     - А мне снятся пауки, лягушки, змеи и прочая нечисть, - грустно поделился прокурор.

     - Что-нибудь съел и, наверное, плохое? - предположил Пафнутьев.

     - Ладно, Павел Николаевич... Мое меню обсуждать не будем. И без того есть, о чем поговорить... Один человек был у меня недавно... О том, о сем поговорили.

     Ничего так, парень, башковитый. И дела умеет делать, и законы соблюдает, и налоги платит исправно.

     Эти слова никак не вписывались в облик Невродова. У прокурора должен быть обвинительский уклон в словах, мыслях, поступках. Такая у него работа, за это он деньги получает. А тут прямо адвокат, а не прокурор. Не должен он хвалить человека вот так взахлеб, не станет ради этого звонить старому своему соратнику Пафнутьеву. Если же он это делает, значит, есть у него для этого причина, а причина может быть только одна...

     - Он у тебя сейчас сидит? - прямо спросил Пафнутьев.

     - Да, - замявшись, ответил Невродов.

     - Меня не слышит?

     - Нет. Кстати, он знает тебя, хорошего о тебе мнения... Бевзлин его фамилия. Слышал?

     - Приходилось.

     - Жалуется Анатолий Матвеевич, нехорошо ты себя ведешь. Обижаешь. И сотрудники твои ведут себя неуважительно по отношению к Анатолию Матвеевичу.

     - Виноват, - сказал Пафнутьев. - Я уже провел с ними работу, одного даже уволил.

     - Уволил? - удивился Невродов, явно не для Пафнутьева, для Бевзлина, который сидел в его кабинете, было предназначено это восклицание. Пафнутьев хорошо представил себе, как тот развалился в кресле, забросив ногу на ногу, как радостно улыбается и как молодо лучатся его глаза.

     - Да! Я не намерен работать с людьми, которые не умеют прилично себя вести! - продолжал Пафнутьев угодливо и усердно.

     - Правильно, от таких надо избавляться! - подыграл ему Невродов. Но в голосе его оставалось беспокойство, может быть, зависимость - такие нотки в разговоре Пафнутьев чувствовал остро и безошибочно. Юлил Невродов, это было совершенно очевидно. Но когда перед тобой юлит большой человек, это чревато.

     Опасно держать слона за хвост, даже когда он удирает от тебя сломя голову. И Невродов недолго будет юлить, спохватится, вспомнит, кто он, как называется его должность, и голос его окрепнет, зазвенит в нем металл, гневно и яростно. Но пока, похоже, до этого дело не дошло. - Павел Николаевич, - проговорил Невродов несколько смущенно. - Анатолий Матвеевич уважаемый человек, его знают в нашем городе давно и с самой лучшей стороны...

     - Брать его пора, - ответил Пафнутьев, отбросив все дипломатические обороты.

     - Ни в коем случае!

     - Он оставил следы на трупе.

     - Сейчас это не имеет слишком большого значения. Дошли слухи, что ты плетешь вокруг него свои сети, это правда?

     - Да.

     - Не надо, Павел Николаевич. Это все недоразумение. Я во всем разобрался, у меня нет никаких сомнений в том, что Анатолий Матвеевич...

     - Валерий Александрович! Вы решили позвонить мне в присутствии этого хмыря. Как я понимаю, не по своей воле. До сих пор мы с вами работали вместе, были единомышленниками и не подводили друг друга. Я правильно понимаю положение?

     - Да, вполне.

     - Я остался один?

     - Нет, Павел Николаевич. Все осталось по-прежнему.

     - Я могу ваши последние слова принять всерьез?

     - Да. Вы обязаны это сделать.

     - Он торгует младенцами, умерщвляет стариков, завел бордель, вокруг него постоянно гибнут люди...

     - Возможно. Видите ли, Анатолий Матвеевич намерен выставить свою кандидатуру в губернаторы нашего города. И у меня нет сомнений в его победе. Он депутат, проявляет большую заботу о горожанах, можно сказать, содержит роддом, заасфальтировал рынок, оплатил новую крышу на здании школы... Кроме того, он три месяца платил зарплату учителям, без него они попросту все бы вымерли от голода.

     - Так, - крякнул Пафнутьев.

     - Я хочу, чтобы вы все это знали, - произнес Невродов тем странным голосом, который позволял толковать его слова по-разному - то ли он сообщал сухую информацию, то ли предупреждал, или же хотел насторожить. - Прошу обратить внимание, Павел Николаевич, на еще одно важное обстоятельство... Анатолий Матвеевич вхож в ближайшее окружение президента. Вам это о чем-нибудь говорит?

     - Да, и очень много. О президенте, в основном.

     - Завтра-послезавтра забросьте мне все бумажки, которые у вас собрались. Я сам поговорю с Анатолием Матвеевичем и задам ему вопросы, которые покажутся мне уместными.

     - Нас двое? - снова спросил Пафнутьев.

     - Да.

     - Мы вместе?

     - Да.

     - Я вас правильно понял?

     - Я в этом уверен. Учитывая сложившуюся обстановку, я прошу вас, требую, в конце концов, прекратить копать под этого человека. Не позволю! - в голосе Невродова прозвучали гневные нотки, но Пафнутьев, о, этот старый пройдоха, шут и хитрец Пафнутьев явственно уловил в словах областного прокурора второе дно,Вы меня хорошо поняли?

     - Очень хорошо понял. Главное то, что мы, как и прежде, вместе, мы с вами последние воины и продолжаем наше святое дело. В прокурорских кабинетах, на городских свалках, в подворотнях и бардаках мы продолжаем, Валерий Александрович, выполнять нелегкие свои обязанности!

     - Совершенно правильно, Павел Николаевич. Понадобится помощь - звоните.

     Возникнут сложности - поможем.

     - И не тянуть? - подсказал Пафнутьев.

     - Ни в коем случае. Скоро выборы губернатора, и Анатолий Матвеевич должен предстать перед народом в истинном своем облике. - Невродов помолчал, видимо, сообразив, что выразился слишком откровенно. - Чистым и светлым.

     - Как ангел?

     - Да!

     - Предстанет! - заверил Пафнутьев.

     - Закон остается законом, Павел Николаевич, не забывайте об этом. Но и наш уговор в силе - победа моя, поражение ваше.

     - Я помню об этом.

     - Будьте здоровы, - сказал Невродов и положил трубку. Наконец-то он эти последние слова смог наполнить и холодом, и властностью. Его сипловатый голос прозвучал истинно по-прокурорски.

     Пафнутьев некоторое время сидел, уставясь в диск телефонного аппарата, словно ожидал еще одного звонка, потом усмехнулся и поднялся из-за стола.

     Шагая из прокуратуры домой, Пафнутьев полной грудью вдыхал весенний воздух. Лужи уже не подмерзали к вечеру, они совсем обмелели, асфальт просох, и только в выбоинах собиралась вода, выдавая огрехи дорожников.

     Значит, и к Невродову, областному прокурору, подобрался Бевзлин. Значит, и в его кабинет он может входить, распахивая дверь ногой. Шаланда - ладно, этот попроще, да и должность у него не столь высока, но Невродов... Пафнутьев покрутил головой, усмехнулся про себя. Влип, значит, Валерий Александрович, затянуло его в водоворот сатанинской обольстительности Бевзлина, клюнул на открытую его улыбку, на расчетливую благотворительность. А, может быть, на открытый кошелек?

     Но и Бевзлин подзалетел, Невродов облапошил его, играючись. Однако же, и в самом деле нельзя быть таким самоуверенным - решить вдруг, что все тебе позволено, все двери открываются, все жадно смотрят на содержимое твоих карманов.

     Невродова этим не возьмешь.

     Да и ничем не возьмешь.

     Фанатик, недалекий и усердный служака, на которых, между прочим, держится жизнь. Да, не на вдохновенных, дерзких и отчаянных, не на изящных и воспитанных, не на галантных обладателях тонкого вкуса и высоких манер, нет.

     Жизнь все-таки держится на таких вот дундуках, как Невродов, или опять же, как Пафнутьев, - подумал с улыбкой Пафнутьев.

     Скорее всего, Невродов дрогнул на открытости Бевзлина, откликнулся на радостную его улыбку и на новую крышу для протекающей, мокнущей, сыреющей школы. А когда тот показал первые свои маленькие, но остренькие коготки, Невродов спохватился, отшатнулся, ужаснулся. И теперь, когда Бевзлин, ввалившись к нему в кабинет, легкий и улыбчивый, потребовал поприжать настырного Пафнутьева, Невродов не стал отнекиваться.

     "Ты хочешь, чтобы я поговорил с Пафнутьевым? В твоем присутствии? Ты хочешь, чтобы я это сделал немедленно? - такие примерно вопросы задал себе Невродов, услышав просьбу или даже требование Бевзлина. - Хорошо!" - сказал он шало и решительно, самому себе сказал.

     И позвонил.

     И уважил дорогого гостя, будущего губернатора города, молодого и кудрявого. Красивый губернатор будет в городе, первый жених, предмет ночных стенаний местных красавиц, тайная причина их мокрых подушек и нервозных дней.

     Невродов блестяще провел этот разговор. И пригрозил, и потребовал, и пальцем по столу постучал, что там пальцем, он нашел возможность даже кулаком грохнуть об стол, мысленно, конечно. Но и Пафнутьеву сумел сказать - знамена расчехлить, шашки вон, не то получим такого губернатора, такого губернатора...

     Да, ведь он еще и из окружения президента!

     Там, видимо, тоже компашка подобралась еще та...

     - Ладно, - крякнул Пафнутьев. - Разберемся.

***

     Андрей принарядился, что бывало с ним нечасто. Обычно он обходился рубашкой, свитером, курткой. Но сегодня пришлось надеть галстук. Он не нравился себе при галстуке, было в этом его облике что-то чиновничье, желание уравняться с обитателями кабинетов, контор, канцелярий, которых он опасался и подсознательно избегал. Но тут уж ничего нельзя было поделать - требовалась именно нарядность, и Андрей не придумал ничего лучшего, как надеть белую рубашку, галстук и серый костюм.

     Получилось достойно, а когда он на все это великолепие набросил еще и куртку, надел кепку, получилось даже терпимо.

     До свидания оставалось еще достаточно времени, часа полтора, и он, не торопясь, шел по улице, выдерживая лишь общее направление к тому месту, где должен был встретиться с Надей.

     Жаждущие вечерних приключений девушки проносились мимо, озабоченные и заранее недовольные помехами, которые возникнут, наверняка появятся на их пути к счастью, неслись туда, где их ждут, где они смогут быть веселыми и беззаботными, где позволено говорить все, что взбредет в голову, и весело смеяться, вскидывая юными ногами, поводя юными плечами. А в отставленной руке будет дымиться диковинная сигарета, а во второй руке будет посверкивать хрустальными бликами бокал с диковинным опять же напитком, сулящим истинно райское наслаждение, как выражаются телевизионные зазывалы.

     Почти вдоль всех улиц стояли иностранные машины выше средней изношенности, но попадались и совершенно новые, последних моделей "джипы" и "мерседесы", "вольво" и "бээмвэшки" - самые дорогие и роскошные. Причем, было их здесь гораздо больше, чем можно встретить в Париже или Лондоне, Нью-Йорке или в Гамбурге. Крутые ребята торопились заявить о себе, о безграничных своих возможностях, о заработках, которые и не снились целым заводским, больничным или учительским коллективам, всем их членам, вместе взятым.

     Киоски сверкали подсвеченными изнутри напитками всех цветов радуги, создавая на улице праздничное, радужное, но все-таки обманное впечатление. Не всем, далеко не всем удавалось наутро проснуться после употребления этих вот наливок и настоек каких-то несъедобных цветов - синих, зеленых, молочно-белых, а то и вообще землисто-серых.

     Андрей шел сквозь всю эту скороспелую мишуру новой жизни, снова и снова просчитывая сегодняшнюю свою затею. Прекрасно знал он, помнил, что случаются свидания, плавно и незаметно переходящие в смертельную поножовщину, трепетные и взволнованные встречи, которые опять же плавно и незаметно переходят в перестрелку, в погоню, а то и в... Чего не бывает - в расчлененку.

     - Авось, - пробормотал Андрей и, сжавшись, ощутил каждую свою мышцу, каждую частицу тела. Это было как бы боевым смотром, и он остался доволен, почувствовав, что находится в форме, в неплохой форме.

     Он прошелся вдоль универмага, постоял у витрины, у которой несколько дней назад назначил Наде первое свидание. Опять здесь толпились юноши и девушки, ахали и вздыхали по недоступно-счастливой жизни на других берегах, куда если и удастся попасть, то нескоро. И все годы, которые пройдут до этого упоительного момента, будут наполнены ожиданием, томлением и стонами у таких вот витрин.

     До назначенного времени оставалось полчаса.

     Андрей зашел в будку телефона-автомата, потом во вторую, в третью - возле универмага их был выстроен длинный ряд. Дозвониться до Пафнутьева удалось из седьмой.

     - Павел Николаевич? Это я, Андрей. Какие новости?

     - Новости просто потрясающие! - заорал в трубку Пафнутьев с такой силой, будто долго не мог произнести ни слова и вот, наконец, вырвался, сбросил путы и смог заговорить. - Ты, судя по голосу, жив. Я жив. Шаланда жив. Худолей пьян в стельку. Разве это не прекрасно?

     - Значит, с Шаландой все в порядке? - сдержанно спросил Андрей.

     - Ты не поверишь! Шаланда - полная кефали!

     - Да, действительно, это неплохо, - произнес Андрей, поглядывая по сторонам.

     - А ты как?

     - Иду на свидание.

     - Ни пуха!

     - К черту! - проговорил Андрей и повесил трубку.

     До свидания оставалось пятнадцать минут.

     Андрей решил не идти по главной улице, а добраться к нужному переулку дворами. Это было гораздо безопаснее, да и появиться он мог неожиданно, в последний момент. Пробираясь между детскими площадками, песочницами, размокшими за зиму беседками, в которых пенсионеры отчаянно сражались во всевозможные задумчивые игры, Андрей безошибочно вышел к автобусной остановке, где и была назначена встреча.

     До восьми оставалось несколько минут, не то две, не то три. Автобус ждали женщина с двумя детьми и вжавшийся в угол мужичок, не выдержавший, видимо, последнего тоста. Сквозь стеклянные кирпичи остановки его темная фигура казалась бесформенным сгустком. И только по тому, что мужичок время от времени шевелился, выглядывал на дорогу в ожидании автобуса, можно было догадаться, что это все-таки живой человек.

     Начал накрапывать дождь.

     Андрей спрятался под грибом, расписанным под мухомор. Здесь была врыта в землю маленькая размокшая скамейка, на ней он и расположился. Похоже, местные выпивохи частенько навещали этот скромный грибок, все вокруг было усеяно пробками - жестяными, пластмассовыми, фольговыми. На земле можно было рассмотреть и белесый хребет рыбешки, и куриную косточку, обглоданную до белизны зимними морозами, и конфетные обертки.

     Посмотрев на часы в очередной раз, Андрей увидел, что уже восемь. И в ту же секунду к автобусной остановке подъехал зеленый "жигуленок" чуть ли не первого выпуска. Из него вышла Надя. Как и прошлый раз, она была в черном плаще. Оказавшись на тротуаре, щелкнула зонтиком, и он распахнулся над ней красно-перепончатым крылом. "Жигуленок" отъехал, и Надя, оставшись одна, обеспокоенно оглянулась по сторонам.

     "Черный плащ, красный зонтик, - отметил Андрей. - Мрачновато получается, траурное какое-то сочетание... Но, что делать, что делать..."

     Он вышел из-под грибка и шагнул к автобусной остановке.

     - А вот и я, - сказал Андрей, беря ее под локоть.

     - Надо же... А я была уверена, что ты не придешь, - сказала Надя.

     - Почему?

     - Ой, для этого столько может быть причин, что их даже перечислять неинтересно. Куда мы идем?

     - Для начала лучше спрятаться где-нибудь от дождя, - Андрей окинул взглядом улицу, прилегающий тротуар, сквер. Ничего подозрительного, настораживающего он не заметил. У киоска стояли под навесом два мужичка, рядом на земле лежал рулон рубероида - дачники собирались открывать сезон. На подошедшем автобусе отъехали и женщина с детьми, и пьяный мужичок. Он с трудом подошел к автобусу, протянул в беспомощности руки, и его просто втащили вовнутрь. Двери тут же захлопнулись за его спиной.

     Надя выглядела лучше, чем в прошлый раз, но вела себя как-то встревоженно.

     Несколько раз Андрей поймал ее взгляд, брошенный вдоль улицы, назад, она вздрогнула, когда из кустов неожиданно выскочила промокшая под дождем собака.

     - Ты чего-то опасаешься? - спросил Андрей.

     - Я уже знаю, что с тобой можно ничего не опасаться.

     - А мне? Мне нужно чего-то опасаться? Твои знакомые - крутоватые ребята, а?

     - Не столь, не столь, Андрей.

     - И они вот так легко смирились с твоим уходом?

     - Каким уходом? - удивилась Надя. - Я ни от кого не ушла, ни от чего не ушла.

     - И ни к кому не пришла?

     - К тебе вот пришла, но зачем - не знаю.

     - Темнишь, - сказал Андрей. - Знаешь.

     Надя отвернулась, помолчала, чуть сильнее сжала руку у локтя.

     - Извини, - сказала она. - Слукавила. Невольно. Слова подвернулись... Я и не заметила, как они выскочили. Как с горки соскользнули.

     - Бывает.

     - Скажи... Я тебе нравлюсь?

     - Да.

     - Но ты же меня совершенно не знаешь?

     - Я говорю о том, что знаю.

     - Не боишься разочароваться?

     - Если это придет, значит, придет, - Андрей спокойно посмотрел Наде в глаза. - Ты волнуешься? Нервничаешь?

     - Не каждый день приходится ходить на свидания... Куда идем?

     - Здесь недалеко есть квартира, от которой у меня в кармане ключи.

     - А мне там ничего не угрожает?

     - Почему... Угрожает. Но гораздо меньше, чем здесь, на улице.

     - Это твоя квартира?

     - Почти.

     - Явочная? - усмехнулась Надя.

     - Называй ее, как хочешь... Но там не капает с потолка, не дует из окон, не течет из кранов. Там тепло, мурлыкает холодильник, и в холодильнике кое-что есть.

     - Ты ведешь себя уверенно... Привык к победам?

     Андрей усмехнулся. Этот облегченный, игривый разговор был не для него. Не любил он произносить слова ради забавы, а если и срывались невзначай, он сам же потом их стыдился и старался побыстрее забыть об этой своей нечаянной слабости.

     - Ну, хорошо... Скажи тогда, где моя девочка? Как я найду ее?

     - Скажу... Чуть позже.

     - А вдруг с тобой что-нибудь случится?

     - А что со мной может случиться?

     - Все, что угодно, - сказала Надя твердо. - Может упасть кирпич на голову.

     Трамвай может переехать. Настигнет карающая рука моего любимого начальника...

     Ведь может?

     - Тогда обратись к Пафнутьеву. Начальнику следственного отдела прокуратуры. Он поможет.

     - А если и с ним Бевзлин разберется?

     - Что-то, я смотрю, у твоего Толика большие планы?

     - Он всегда этим отличался.

     - А при появлении дочки слинял? Как последний фраер?

     - Он принял целесообразное решение, - без выражения произнесла Надя. - Ему показалось, что так будет лучше.

     - Кому лучше?

     - Всем.

     - И для девочки, из которой сделают инъекцию для немецкой, английской, американской старухи?

     - Пафнутьев мне поможет? - Надя перевела разговор в другое направление.

     - Да.

     - Вот и хорошо. И закончим на этом.

     - Свернем сюда, - Андрей резко шагнул в заросли кленовых кустарников, сквозь которые вела почти неприметная в сумерках тропинка. Надя не успела опомнится, как оказалась скрытой от дороги, и Андрей уводил ее все дальше.

     Тропинка эта, видимо, пользовалась успехом у местных жителей - не успели Андрей с Надей пройти двадцати метров, как услышали, что за ними еще кто-то решил воспользоваться этой короткой дорогой к дому.

     - Сюда, - сказал Андрей и вышел на освещенную проезжую дорогу, идущую вдоль дома. Здесь они были видны со всех сторон. На расчерченном на квадраты асфальте прыгали, вертелись, скакали, гоняя шайбы девочки, а те, что постарше, стояли в тени и делились весенними тайнами, которыми им удалось овладеть к этому вечеру.

     Их шепот был таинственен и тревожен, в нем уже слышались раскаты будущих страстей, бед и счастливых свершений, правда, счастье было наименее вероятно, так уж случается в жизни - все, что угодно, но только не счастье.

     Андрей так замысловато провел Надю с главной улицы через дворы, переходя из одного в другой, что она уже совершенно не представляла, где находится.

     - Далеко еще? - спросила она.

     - Почти пришли.

     Во дворах, через которые они проходили, было достаточно оживленно.

     Нетерпеливые пенсионеры уже засели за доминошные столы. Уже носились дети с пистолетами в руках, и треск автоматных очередей раздавался в самых неожиданных местах, беспрестанно въезжали и выезжали машины, маршруты их были причудливы и неожиданны. Поскольку жильцы, борясь с автомобильным нашествием, в самых удобных переходах устанавливали фундаментные железобетонные блоки, вынуждая чертыхающихся водителей описывать круги, без всякой надежды выбраться на улицу.

     Если бы кто-нибудь вздумал проследить за Андреем и Надей, это не составляло бы никакого труда, но, похоже, они не опасались слежки и шли, не торопясь, изредка обмениваясь незначащими словами, приберегая главное до того момента, когда смогут сесть за стол и посмотреть друг другу в глаза.

     Подъезд, в который Андрей ввел Надю, ничем не отличался от остальных.

     Разболтанные двери с выбитыми стеклами, вонь мусорных ящиков, расположенных в ряд через дорогу, конфетно-сигаретный хлам на подоконниках. Но, поднявшись на третий этаж, можно было убедиться, что здесь было что-то не так, чище, ухоженней, сквозь открытое окно втекал свежий воздух, чувствовался запах костра, горевшего посредине двора - жильцы сжигали прошлогодние листья, мусор, собравшийся за зиму, отходы от ремонтов, которые, кажется, беспрерывно шли то в одной квартире, то в другой. А поскольку во двор выходили сотни квартир, то возле мусорных ящиков всегда валялись деревянные рейки, куски фанеры, бесформенные комки старых обоев. Все это хорошо горело на радость мальчишкам.

     Квартира, в которую Андрей привел Надю, тоже не отличалась от всех прочих.

     Правда, дверь была бронированной, обтянутой дерматином, чтобы не так уж она походила на стальной сейф. Запоры на ней были какие-то неудобные, входы для ключей представляли собой маленькие круглые дырочки. И пока Андрей возился с замком, входная дверь внизу несколько раз хлопнула, вырываясь из рук нерасторопных жильцов. При всей хилости, она была снабжена мощной пружиной, которая просто вырывала дверь из рук.

     - Прошу, - сказал Андрей, справившись, наконец, с замками. Дверь открывалась на себя, что вполне соответствовало современным представлениям о безопасности. Дверь, которая открывается в квартиру, куда легче высадить и мощным плечом, и хорошим грамотным взрывом.

     Не раздеваясь, Надя прошла через прихожую, с интересом осмотрела комнату, задержавшись взглядом не на шторах или ковре - она оценила размеры окна, встроенных шкафов, расположение кухни. Потом толкнула дверь во вторую комнату.

     Она оказалась запертой.

     - А там что? - спросила Надя у Андрея.

     - Не знаю... Хозяйка снесла туда свои вещи и заперла. А в этой разрешила жить.

     - Так ты снимаешь эту квартиру? А говорил, что это явочная база?

     - Это ты говорила, - усмехнулся Андрей.

     - Но ты не возразил!

     - А я еще не знаю - можно ли мне возражать. Не все терпят слова, сказанные поперек.

     - Почему же здесь нет твоих вещей?

     - Откуда тебе известно, где вещи мои, а где чужие?

     - Не узнать казенные вещи невозможно. Они криком кричат о себе.

     - Ну и пусть кричат, - проворчал Андрей. - Раздевайся, а я пока кое-что приготовлю.

     - Приготовь, - разрешила Надя и, вернувшись в прихожую, повесила на крючок свой плащ. На вешалку тоже посмотрела с насмешкой - она была совершенно пуста.

     Из дюжины крючков занятыми оказались только два - на одном висела куртка Андрея, а на другом его кепка.

     "Суду все ясно и понятно", - проговорила про себя Надя и повесила свой плащ рядом с курткой.

     Заглянув на кухню и понаблюдав, как Андрей режет сыр на голом столе, как пытается открыть бутылку вина с помощью ножа, как хлопает дверцами в поисках хлеба, хотя хлеб хозяева обычно берут, не глядя, не задумываясь, просто протянув руку в нужном направлении. Вернувшись в комнату и подойдя к окну, Надя отдернула штору. Окно выходило на улицу, залитую неоновыми рекламами, освещенную радужным светом из киосков. Под самыми окнами Надя увидела две большие темные машины - "джип", опутанный сверкающими никелированными трубами, и "мерседес" со звездочкой над радиатором.

     - Вот дебилы-то, Господи! - вырвалось у нее, и она поспешно задернула штору.

     В комнату вошел Андрей и расположил на журнальном столике красное грузинское вино, сыр, апельсины и коробку конфет в хрустящем целлофане. Коробка была настолько нарядна, настолько ярко расписана цветами, что Наде сразу стало ясно - какая-нибудь голландская отрава из гороха вместо шоколада. Нечасто, значит, приходится Андрею угощать женщин конфетами, иначе сообразил бы, что заморские заменители лучше использовать в других случаях.

     За окном трижды прогудела машина.

     И хотя ни Андрей, ни Надя вроде бы не ждали гостей, оба почему-то обратили внимание на эти гудки и настороженно взглянули друг на друга.

     - Там что, улица проходит? - задала Надя странный какой-то вопрос, будто имело значение - проходит за окном улица, переулок, простирается площадь или городская свалка.

     - Проходит, - Андрей махнул рукой. Нашла, дескать, о чем спрашивать, - Как ты относишься к красному вину?

     - Так же, как и оно ко мне! - рассмеялась Надя. - Наливай!

     Вынуть пробку Андрей так и не сумел и потому просто протолкнул ее внутрь подвернувшейся вилкой. Вино оказалось густого красного цвета с душным, терпким запахом. В хрустальном стакане оно смотрелось празднично и многообещающе.

     - Будем живы! - Андрей поднял свой стакан, коснулся им стакана Нади и подмигнул ей, не робей, дескать.

     - Ну, что ж, - в голосе Нади прозвучала настороженность, она словно прислушивалась, словно ждала кого-то. Но стояла тишина, и, отпив несколько глотков, она поставила стакан на стол.

     Ив этот момент прозвучал звонок в дверь.

     И Андрей, и Надя быстро взглянули друг на друга - в их взглядах было понимание, они будто ждали чего-то подобного.

     Звонок прозвучал еще раз, настойчивее и длиннее, но ни Андрей, ни Надя не поднялись со своих кресел.

     - Еще по глоточку? - спросил Андрей.

     - Чуть позже, - ответила Надя, напряженно глядя в прихожую.

     Убедившись, что на звонки никто не отвечает, гости принялись колотить в стальную дверь ногами - металлическая плита отзывалась глухо, в ее сдержанном гуле чувствовалась надежность. На площадке слышались возбужденные голоса, говорили мужчины крупные и гневные, перебивая друг друга. Иногда все они замолкали, но тут же снова начинали не то ссориться, не то убеждать в чем-то друг друга.

     - Что будем делать? - спросила Надя.

     - Ждать, - спокойно ответил Андрей. - Это самое прекрасное состояние - ждать.

     - Чего?

     - Развития событий.

     - И долго?

     - Думаю, не очень, - Андрей очистил апельсин и протянул Наде, но та отрицательно покачала головой. И тогда Андрей съел апельсин сам. Потом съел еще один. Грохот продолжался, иногда в него вплеталась пронзительная трель звонка.

     Потом наступила тишина, особенно пугающая оттого, что секунду назад квартира чуть ли не содрогалась от грохота. И в этой тишине вдруг раздался дребезжащий звонок телефонного аппарата. Звонки были разной длины - то совсем коротенький, то длинный, но все они какие-то слабенькие, негромкие.

     Надя смотрела на телефон с немым ужасом, потом поднялась, чтобы взять трубку, но Андрей остановил ее и снова усадил в кресло.

     - Что это значит?

     - Ничего особенного... Телефон у нас спаренный, поэтому, когда сосед набирает номер, здесь звенит нечто, вроде эха... Не обращай внимания.

     - У меня тоже спаренный телефон, но такого перезвона нет, - с сомнением проговорила Надя. - Значит, тебе повезло, - поднявшись, Андрей переставил столик в глубь комнаты, почти к самому окну.

     - А это зачем? - удивилась Надя.

     - Мне кажется, тут будет уютнее... Там, в прихожей, шумно. Тебе не показалось?

     - Да, немного есть, - ответила Надя. - Это у тебя часто?

     - Первый раз.

     Странный происходил между ними разговор. Оба вели себя так, будто все происходящее вполне естественно, что так и должно быть - к ним обязательно будут ломиться, сотрясая стальную дверь, будет дребезжать телефон, хотя по всем телефонным законам звенеть он не должен, даже если и спаренный, что придется отодвигать столик с вином в самый дальний угол комнаты и говорить при этом о чем-то постороннем, а о самом главном, что между ними происходит, что действительно стоило обсудить подробно, об этом ни слова - ни о девочке, чудесным образом воскресшей из мертвых, ни о людях, громыхающих на площадке и уже, наверное, поднявших на ноги весь дом, ни о больших черных машинах под окнами, машинах явно бандитского пошиба...

     И наступил момент, когда оба замолчали, осознав бессмысленность и пустоту разговора. Время от времени Надя подносила к губам стакан и отпивала вино маленькими глотками.

     Андрей подошел к окну, поддернул шпингалеты. Теперь он мог выпрыгнуть из окна в течение нескольких секунд - достаточно было сдвинуть штору и рвануть на себя раму окна. Он даже попробовал, как открывается рама, не заклинивает ли ее, посмотрел вниз - там был мелкий кустарник, травянистый покров - хорошая почва для приземления.

     Надя, внимательно проследив за всем, что делает Андрей, ничего не спросила, будто и это все было в порядке вещей.

     А потом прогремел взрыв.

     Вначале ни Андрей, ни Надя ничего не поняли. И лишь через некоторое время осознали - раздался мощный, невероятной силы оглушительный взрыв. Воздух в комнате вздрогнул, звякнула посуда, что-то упало в прихожей. И тут же потянуло запахом гари, пылью, свежим воздухом.

     - Взорвали входную дверь, - сказал Андрей, не поднимаясь из кресла.

     - Да, скорее всего, - ответила Надя почти спокойно.

     - Сейчас придут...

     - Пусть, - ответила Надя, оставаясь в кресле. Единственное, на что ее хватило, это закинуть ногу на ногу.