Виктория ПЛАТОВА

ПОБЕДНЫЙ ВЕТЕР, ЯСНЫЙ ДЕНЬ. ЧАСТЬ 2

МИСТРАЛЬ

     ...Ну, конечно же, он назывался совсем по-другому, этот ветер.

     Он назывался совсем по-другому, и в нем не было никакого намека на седловину между Тулоном и Монпелье. И никаких запоздалых зимних сожалений о кипарисовых аллеях. Которые так и не смогли защитить от холодов долину Роны.

     Но на долину Роны вкупе с горами Севенны Лене Шалимовой было ровным счетом наплевать. До зимы было далеко, до Франции - еще дальше. А городишко Ломоносов, где на рынке всегда можно было достать роскошные морские раковины по бросовой цене, - городишко Ломоносов был под боком. Каких-нибудь сорок минут от Обводного канала - и готово. В своих бесчисленных театрально-челночных поездках они неоднократно протыкали насквозь его центральную улицу (закостеневшую в своей гордыне, как Дворцовый проспект), но так ни разу и не остановились на ней. Теперь придется остановиться. Свернуть налево, взобраться наверх. Спросить у зазевавшегося прохожего, где находится больница. Там, в больничном морге, и лежит сейчас Афа Филипаки.

     В Ломоносов они поехали втроем - Лена, Гжесь и Маслобойщиков, специально для такого случая прервавший тур вальса с белой горячкой. Светаня от поездки отказалась, сославшись на слабые нервы и общее, весьма плачевное состояние организма.

     - Климакс, мать моя, - доверительно сообщила она Лене по телефону. - Климакс - вещь серьезная. Климакс - это тебе не прокладки на трусы клеить.

     - Объясни, что происходит?

     - Вот доживешь до моих лет...

     - Я не об этом, - невежливо прервала Лена Светаню. - Что случилось с Афой?

     И как вы об этом узнали?

     - Представь себе, эта идиотка написала заявление об увольнении из театра. На имя моего забулдыги. Со всеми данными.

     Как будто кто-то просил ее об этом. Вроде бы эту бумажку и нашли на теле.

     - Несчастный случай?

     - Они ничего не говорят. Во всяком случае - по телефону. Тело обнаружили в понедельник где-то под Ломоносовом, у железнодорожного полотна. Думаю, вы все узнаете на месте.

     Господи, что за прихоть с заявлением?

     Их помятый "Глобус" существовал только в больном воображении мэтра. Даже Гжесь, с непонятным пиететом относившийся к старому пьянице, не воспринимал школьную антрепризу всерьез. И вдруг какое-то заявление! Афу нашли в понедельник, а Маслобойщиковым позвонили во вторник вечером. Все правильно, им нужно было время, чтобы найти концы. А концов-то как раз и не было: мать и две сестры Афы еще в середине девяностых уехали в Грецию. На историческую родину, как принято выражаться. Афина же осталась в Питере - она мечтала о карьере танцовщицы. Бедная Афа, Афина Парфенос, Афина Промахос... Последний всплеск карьеры - тело у железнодорожного полотна. И даже оплакать его некому.

     На то, чтобы найти больницу и морг при больнице, им понадобилось пятнадцать минут. Еще столько же ушло на поиски пива для мэтра. И когда "шестерка" Гжеся наконец-то прибыла на место, их уже ожидали.

     Плотный, замотанный жизнью дядька, представившийся капитаном Целищевым, и поджарый щенок, представившийся врачом-патологоанатомом Луценко.

     - Вы Масленников? - хмуро спросил капитан.

     - Маслобойщиков, - вступился за мэтра Гжесь. - Гавриил Леонтьевич Маслобойщиков.

     - А вы кто?

     - Это мои ученики. Актеры. Друзья покойной, - теперь уже Маслобойщиков вступился за Гжеся. - Ведите нас к ней!

     От Гавриила Леонтьевича так сильно пахнуло настоянной на водке системой Станиславского, что капитан Целищев стушевался и юркнул за облезлую, крашенную охрой дверь морга. Маслобойщиков с Гжесем последовали за ним.

     - Я не мог видеть вас раньше? - спросил у Лены щенок-патологоанатом, галантно придерживая дверь, - Здесь - вряд ли.

     - Нет, правда... Может быть, в театре?

     - Ну, разве что в последнем фильме Спилберга. У меня был там довольно приличный эпизод.

     Патологоанатом засмеялся, показав крепкие молодые зубы: он оценил шутку.

     - Что произошло?

     - Убийство произошло, - железобетонный врачишко по-прежнему улыбался. - И все-таки я вас где-то видел.

     - Убийство? Кому понадобилось убивать Афу?

     - Как вы сказали? Афу? Забавное имя...

     Вообще-то, само убийство - не моя парафия. Увы. Ничего не могу сказать по этому поводу. Физиологические подробности - пожалуйста, но не больше...

     Лену мало интересовали физиологические подробности, и она, отделившись от патологоанатома, почти побежала по коридору.

     - Крайняя дверь направо! - успел крикнуть он.

     Крайняя дверь с правой стороны коридора оказалось распахнутой настежь, и из нее неслись нечленораздельные звуки, вопли и завывания. К началу Лена опоздала, но зрелище, представшее перед ней, было страшным, смешным и завораживающим одновременно. Маслобойщиков стоял на коленях перед мертвым, распластанным на столе телом. Волосы на голове мэтра зашевелились, а семинаристская, жесткая, как веник, борода встала колом. Мэтр хватал воздух скрюченными пальцами и голосил, как последняя плакальщица на сельском погосте. Капитан Целищев и Гжесь жались у стены.

     - Сделайте что-нибудь, - жалобным голосом попросил у Гжеся капитан. - Ведь кончается человек... Может, ему водички, а?

     - Ничего. Если что и кончится, так только текст. Это, видите ли, монолог короля Лира, - флегматично заметил Гжесь. - Он не очень длинный, но еще минуту потерпеть придется.

     И действительно, ровно через минуту, обрубив фразу на полуслове, Маслобойщиков уронил голову на грудь и затих. Но не прошло и нескольких мгновении, как он снова вздернул бороду и обвел присутствующих победным взглядом.

     - Да-а... Талант не пропьешь! - заключил он.

     - Вы того... - пролепетал, с трудом приходя в себя, капитан Целищев. - Пожилой человек, а устраиваете... Нехорошо...

     Морг все-таки, а не цирк-шапито. Узнаете покойную?

     - Подойди сюда, друг мой, - Маслобойщиков подозвал Гжеся слабым голосом монарха, умирающего от гемофилии. - И ты, Елена. Проститесь с актрисой. Без нее театр опустеет, и лишь ветер воспоминаний будет бродить по пыльным кулисам.

     Там, где еще совсем недавно слышалось ее прерывистое учащенное дыхание...

     - Значит, вы признаете в покойной гражданку Филипаки? - Грубый солдафон Целищев самым бесцеремонным образом прервал полет поэтической мысли Гавриила Леонтьевича.

     - Да. Это она.

     Гжесь коротко кивнул головой, а Лена закусила губу, чтобы не расплакаться. Это действительно была Афина. Прикрытая казенной простыней, она казалась еще миниатюрнее, чем была при жизни, еще беспомощнее. Левая половина ее лица была стесана, очевидно, вследствие удара о землю, на виске зиял небольшой пролом, но правая сделалась еще привлекательнее: сходство с древнегреческой статуей, почти " неуловимое при жизни, стало теперь абсолютным. Ежедневная изматывающая борьба за выживание закончилась, теперь можно и передохнуть. А передохнув, отправиться в свой собственный, краснофигурный, растрескавшийся мир и снова стать силуэтом на вазе. Лене на мгновение показалось, что и похорон-то никаких не будет, что бедняжку Афу Филипаки просто закроют досками, как скульптуру в Летнем саду: на долгую, бесконечно долгую зиму.

     Она до сих пор не могла понять, каким образом Афа прибилась к бродячей труппе Маслобойщикова. Со Светаней, Гжесем да и с ней самой все было ясно. Но Афа!..

     Нельзя же в самом деле считать достаточным основанием недолгую работу в ТЮЗе под началом мэтра. А постылое джусерство, все эти ежедневные унизительные рейды по электричкам!.. У них было слишком мало времени, чтобы сблизиться по-настоящему, и теперь Лена жалела об этом. Нет, она успела кое-что узнать об Афине, но это "кое-что" складывалось из случайно оброненных фраз, из интонаций, из собственных Лениных догадок и умозаключений.

     В свое время Афа училась в хореографическом училище где-то на периферии - то ли в Перми, то ли в Казани. Но пермский (или казанский) финал был смазан, во всяком случае, Афа никогда не говорила о нем.

     Окончила ли она училище или ушла с последнего курса, поняв, что балетная карьера ей не светит? Но, в конце концов, классический балет - не единственный свет в окошке, а с профессиональной подготовкой Афины можно было устроиться в любое шоу. Почему же она не сделала этого, почему выбрала пропахшее портвейном стойло Маслобойщикова? Лена несколько раз видела, как исступленно тренируется Афина: у станка, в своей комнате на Лиговке.

     Красоты в этих тренировках на маленьком пятачке было немного, гораздо больше - изощренной, лишенной всякого чувства техники. Как будто внутри у маленькой гречанки все уже давно перегорело, но тело продолжало жить отдельно от нее, И выполнять привычную работу. Судя по всему, в жизни Афы была какая-то трагедия, ее отголоски докатились и до Лены. Фотография в рамке у кровати: Афина и молодой человек, оба в легких ярко-оранжевых куртках, на которых лежит тень от паруса.

     - Твой парень? - спросила Лена без всякого умысла.

     - Просто приятель, - равнодушно ответила Афа, разминая ноги у станка.

     - Очень симпатичный.

     - Обыкновенный...

     Больше этой фотографии Лена не видела, хотя довольно часто забегала к Афе: от "Маяковской" до Лиговки, где жила Афина, было рукой подать. Снимок, осененный парусом, очень долго не давал Лене покоя. Для просто приятеля молодой человек стоял слишком близко. Для просто приятеля он казался слишком уж счастливым. Для просто приятеля он слишком нежно обнимал за плечи Афину. И сама Афа была слишком яркой. Нестерпимо. Но развивать бабскую тему о молодом человеке с фотографии Лена не решилась, чтобы не сбить ноги о подводные камни. Возможно, они расстались. Даже скорее всего. И Ленин невинный вопрос был последним звеном в уже перетершейся цепи. "Просто приятель" - и с глаз долой. "Обыкновенный" - и вон из сердца. Публичная точка поставлена, и сооружать из нее многоточие - бессмысленно. Так же бессмысленно, как и набивать бесконечными батманами и аттитюдами <Основные позы классического танца.> маленькую комнатку...

     В последние несколько недель Афина изменилась. Лена подумала даже, что обаяшка со снимка снова бросил якорь в тихой гавани на Лиговке. Они сидели в кофейне на Марата, когда Афа сказала ей:

     - Теперь все будет по-другому. К черту электрички, к черту старого пропойцу... Теперь все будет по-другому.

     - Ты нашла работу по специальности? - высказала предположение Лена.

     Вместо ответа Афа подняла скрещенные пальцы и рассмеялась.

     - Тогда я тоже держусь за дерево!

     - Ты даже не представляешь себе... Нет, не сейчас... Ты сама скоро все узнаешь.

     - Шанс? - Лена редко произносила это слово, но сейчас не удержалась.

     - Один из тысячи. И он - мой. Кажется...

     Один из тысячи, один из миллиона...

     А все кончилось тем, что поезд, набитый шансами под завязку, столкнул Афину с подножки. И бросил тело под насыпь.

     ...Формальности заняли несколько часов - из-за неторопливости и обстоятельности капитана Целищева и излишней экзальтированности Гавриила Леонтьевича Маслобойщикова. Оставаться один на один с сумасшедшим режиссером Целищев наотрез отказался, и Лене с Гжесем пришлось выступить в роли группы поддержки. Капитан списал все паспортные данные, задал несколько ничего не значащих вопросов о самой "гражданке Филипаки" и о том, когда "уважаемые артисты" видели свою коллегу в последний раз. Отвечал по большей части Гжесь: в последний раз ее видели на прошлой неделе, она отработала спектакль в понедельник. В четверг же сослалась на занятость, и пьесу откатали без нее.

     Следующий спектакль должен был быть в субботу, но связаться с ней не удалось.

     Пришлось срочно вводить другую актрису (кивок в сторону Лены), это обычная театральная практика. А что, собственно, произошло?..

     А произошло, со слов капитана Целищева, следующее. В понедельник, во второй половине дня, забредшие на перегон Ораниенбаум - Мартышкино дачник, его малолетняя дочь и собака обнаружили труп девушки. Вся троица развлекалась тем, что бросала друг другу пластиковую летающую тарелочку. Зеленого цвета, уточнил почему-то капитан Целищев. То ли девчонка оказалась слишком мала ростом, то ли собака не проявила должной собачьей расторопности, но тарелочка, посланная могучей рукой дачника, оказалась в тихой, ничем не примечательной канаве у железнодорожной насыпи. От посторонних глаз канава была надежно скрыта зарослями лопухов и крапивы, так что обнаружение трупа можно смело отнести к разряду счастливых случайностей. Если бы не собака, отправленная на поиски тарелки, тело могло пролежать в прохладной глубине канавы несколько недель. А то и несколько месяцев, вплоть до наступления холодов.

     - Значит, вы утверждаете, что гражданка Филипаки работала так называемым джусером на нашей железнодорожной ветке? - спросил Целищев.

     Лена и Гжесь согласно закивали головами.

     - Это многое объясняет.

     - Что же это может объяснить? - Лена была удивлена столь быстрым восстановлением причинно-следственных связей.

     - Беда с этими джусерами, - вздохнул капитан. - Третий случай за последние полтора года. В самом ремесле, как и в любом другом, ничего криминального нет...

     Но что вокруг творится... Есть хлебные маршруты, есть хлебный товар, один может за день сто рублей заработать, а другой - и всю тысячу... Или своему хозяину не отстегиваешь сколько положено, часть выручки утаиваешь. А если еще и с конкурентами схлестнешься!.. Беда. От хорошей жизни на электричку не пойдешь, верно? Вот и шастают там всякие опустившиеся элементы, не про вашу коллегу будет сказано...

     Делят сферы влияния в масштабе ветки...

     Что ж, будем расследовать. Возможно, и товарищи из Питера подключатся.

     Больше об убийстве Целищев не распространялся, было видно, что оно ему как кость в горле, это убийство. И после окончания неприятной для него обязательной программы перешел к показательным выступлениям. Из худенькой стопки вещей, некогда принадлежащих Афине, он вытащил пухлую расхристанную тетрадь, достал из нее листок и протянул заскучавшему режиссеру.

     - Адресовано Маслобойщикову Гавриилу Леонтьевичу. То есть вам.

     - А я, как на грех, очки забыл. Прочти, друг мой, - обратился мэтр к Гжесю.

     - Вслух?

     - Вслух, конечно.

     - Но, может быть.., это личное?

     - Деяния мертвых, друг мой, всегда публичны. И это единственная тайна, покровы с которой срывает смерть.

     Гжесь развернул сложенную вдвое тетрадную страницу, прокашлялся и с выражением прочел:

     - "Маслобойщикову Гавриилу Леонтьевичу, худруку театра "Глобус", далее адрес... От Филипаки Афины, далее адрес...

     С радостью спешу сообщить вам, козел вы драный, что прекращаю свою смехотворную деятельность в вашей пародии на театр. Горите вы синим пламенем, старый маразматик..." Дальше читать? Тут еще три абзаца.

     Капитан Целищев хмыкнул, Лена улыбнулась, и лишь Маслобойщиков сохранял олимпийское спокойствие.

     - Пожалуй, я сам прочту. На досуге.

     А вам, господин капитан, я бы не советовал зубоскалить. Мнение ушедших в мир иной нужно уважать. Даже если оно ошибочно. Бедное, заблудшее дитя... ;

     Маслобойщиков с неожиданной для его студенистого тела ловкостью подскочил к Гжесю и вырвал листок из его рук.

     - Теперь мы можем быть свободны?

     Целищев замялся.

     - Вскрытие и экспертиза проведены, и тело нужно похоронить, - начал он.

     - Так в чем же дело? Хороните.

     - У покойной есть родственники, проживающие в России? Может быть, близкие люди...

     Близкие люди. Был ли парень с фотокарточки близким Афине человеком? Или он так же равнодушно продолжит закреплять парус, когда узнает о ее гибели: "просто приятельница", "обыкновенная". А это вытянет разве что на одинокую поминальную гвоздику, не больше.

     - Откуда же мы можем знать? - снисходительно удивился Маслобойщиков. - Вы компетентные органы, вы и должны это установить.

     - Все верно. Но связаться с ее родными в Греции пока не представляется возможным. А тело, сами понимаете, ждать не будет.

     - Может и подождать, ничего с ним не сделается. Здесь у вас прохладно. Или вы... - До Маслобойщикова наконец-то дошел смысл экивоков капитана Целищева. - Вы предлагаете обстряпать похороны за наш счет?

     - Ну, если никого из близких не найдется... Это было бы по-христиански...

     - Я сам православный и глубоко верующий человек. - Мэтр лживо скосил глаза к переносице и вытащил из-под рубахи огромный медный крест. - Вот, освящен самим патриархом. И сам я благословлен им же... А как насчет муниципального предприятия? Существуют же квоты для таких случаев! Подхороните к какой-нибудь благообразной могилке, и вся недолга. От нас требовалось опознать тело, мы его опознали. Что же еще?!

     Спутанные волосы на голове Маслобойщикова потрескивали: верный признак того, что мэтр подсчитывал, во сколько бутылок портвейна и водки могут обойтись ему незапланированные расходы на погребение.

     - Конечно, - не выдержала Лена. - Конечно, мы сделаем все, что нужно.

     - Вот и хорошо. - Капитан Целищев облегченно вздохнул. - Поговорите с патологоанатомом, он все вам оформит...

     Выйдя на свежий воздух и избавившись от капитана, Маслобойщиков сразу же повеселел. И пока Лена договаривалась с начинающим жуиром Луценко о выдаче тела, успел хлебнуть припасенного заранее пивка. Появившуюся в дверях морга Лену он встретил бурными восклицаниями:

     Вот она, наша добрая самаритянка!

     Вот она, юдоль всех скорбящих! Целую ручки и преклоняюсь перед величием души!

     - Ну, что? - Гжесь, судя по его хмурой физиономии, был не особенно доволен Лениным порывом, но открыто возражать не решился.

     - Похоронить можно здесь, на местном кладбище. Ритуальные услуги я уже заказала. Завтра привезем деньги...

     - А вещи? - не выдержал Маслобойщиков.

     - Какие вещи?

     - Ну, как же? Я сам видел. Лежали на столе у этого жандарма... Кошелечек голубенький, пояс-портмоне и цепочка с кулоном золотая... И еще что-то. Кажется, кольцо. Разве они не отдали тебе вещи, раз уж ты взялась за сей скорбный плуг?..

     - Пока нет. Это же вещественные доказательства по делу. А если и нет, то их, скорее всего, передадут родственникам, когда те объявятся.

     - Отговорки, - неожиданно взбеленился мэтр, переходя с высокого штиля на извозчицкий жаргон. - Замылят, вот увидишь. Креста на них нет!.. Родственникам передадут! Как хоронить, так чужие люди, а как у наследства руки греть, так сразу родственники материализуются!

     - Да полно вам, Леонтьич! - попытался урезонить мэтра Гжесь. - Лучше поедем обратно, торчать здесь до вечера нет никакого смысла...

     Стоило им только выехать за пределы Ломоносова, как Маслобойщиков нахохлился и нервно заерзал на заднем сиденье.

     - А ведь он прав! - произнес мэтр, пристально вглядываясь в окрестности.

     - Кто? - не отрываясь от дороги, спросил Гжесь.

     - Жандарм. Не по-христиански все это.

     Ушла актриса, ушла красивая, молодая девушка, в сущности, дитя... Ушла нелепо, трагически. И никого рядом с ней не оказалось. Чтобы помочь, чтобы протянуть руку... А мы делаем вид, что ничего не произошло.

     - Никто не делает вид, - обиделся Гжесь - и за себя, и за Лену, и за самого мэтра. - Просто все переживают молча.

     - Вот именно - молча! А надо вопить, кричать, бить во все колокола, посылать проклятья равнодушному небу!.. Господи Иисусе, ну что за трасса! Как в тайге, как на Чуйском тракте! Ни одной забегаловки!

     Ну-ка, что там такое?

     За железнодорожным переездом, перед которым стоял теперь Гжесь в ожидании зеленого сигнала, дорога раздваивалась: нижнее шоссе вело на Петергоф (именно по нему они и добрались в Ломоносов), а верхнее делало резкий поворот в сторону от Залива.

     - Наверх! - скомандовал Маслобойщиков. - Должно же быть здесь что-нибудь, в конце концов!

     - А куда, собственно, мы едем? - поинтересовался Гжесь, послушно сворачивая на верхнюю дорогу.

     Маслобойщиков благоразумно промолчал.

     Цель неожиданного маневра стала ясна, как только "шестерка" проплыла мимо железнодорожной платформы с посеревшими от времени буквами: "МАРТЫШКИНО". Эту часть Ломоносова бродячая труппа "Глобуса" уже посещала: весной в мартышкинской школе Маслобойщиков давал премьеру "Маленькой Бабы-яги".

     - Теперь направо и до перекрестка. За перекрестком остановишься, - мэтр уже включил автопилот, и спорить с ним было бессмысленно.

     За перекрестком "шестерку" Гжеся поджидала халупа с многообещающей вывеской "ЛЕТО". Покосившиеся буквы рекламного щита, прикрученные ржавой проволокой к поручню у витрины, обещали "бизнес-ланчи по умеренной цене" и "спиртное в разлив".

     - Вот и островок цивилизации, - сразу оживился Маслобойщиков. - Думаю, никто не будет возражать, если мы помянем покойную Афиночку, пусть земля будет ей пухом. Посидим, подумаем в тишине о бренности всего сущего...

     - Я за рулем, - мрачно напомнил Гжесь.

     Но режиссер уже не слушал его. Он выпал из машины и через секунду скрылся в кафе.

     - Что будем делать? - спросил Гжесь у Лены, выключая двигатель.

     - Давай уедем отсюда к чертовой матери. Пусть сам выбирается.

     - С ума сошла! Он и так как ребенок, а когда за воротник зальет... Сама знаешь.

     Светаня нам этого не простит.

     - Еще как простит! - вырвалось у Лены.

     - В любом случае одного я его не оставлю.

     - И что ты предлагаешь?

     - Может быть, и вправду помянем?

     - Ты за рулем, - мрачно напомнила Лена. - А я пить с твоим алкашом мэтром не собираюсь.

     - Ну и замечательно. - Гжесь даже рассмеялся от простоты осенившей его идеи. - В конце концов, у тебя тоже есть права. Ты и поведешь.

     - Это ничего не значит. Ты же знаешь, машины я боюсь. И ни за какие деньги за руль не сяду.

     - А сто долларов, которые ты профукала на курсы вождения? Их вписать в счет или нет?

     Курсы вождения были зимним Лениным кошмаром. Она окунулась в этот кошмар добровольно, чтобы пореже встречаться с сексуально озабоченным Гжесем по вечерам. Для этого все средства были хороши, к тому же автошкола располагалась под боком, на Пятнадцатой линии, стоило только перейти Малый проспект. Откуда ей было знать, что скромная табличка "АВТОШКОЛА № 4" окажется приглашением в хорошо закамуфлированный ад. А преподаватель теории Николай Петрович Поклонский возьмет на себя неблагодарную роль Вельзевула. Со второго занятия Лену стали преследовать ужасающие в своих натуралистических подробностях сны. В этих снах она лизала раскаленные сковородки с клеймом "Запретительные знаки", поджаривалась на вертеле, отдаленно напоминающем гаишный жезл, и получала свою порцию раскаленного свинца под табличкой "Стоянка по будним дням запрещена". В реальности дело обстояло не лучше. Любая разметка сливалась для Лены в одну сплошную линию, а безобидный параграф "Проезд нерегулируемых перекрестков" прямо на глазах трансформировался в новую Книгу мертвых. Достаточно было прочесть первую строку, чтобы выпустить на волю всех демонов. К тому же Вельзевул Поклонский взял дурную моду каждое занятие вызывать Лену к доске, и от всех этих встречных и попутных трамваев вкупе с правыми и левыми поворотами у нее темнело в глазах и подгибались колени. Так, на полусогнутых, она и доплелась до окончания теоретического курса, после чего начались муки практического вождения. От нее отказались два инструктора, и лишь третий (в прошлом гонщик-экстремал) сумел научить ее кое-как переключать скорости и не путать педаль тормоза с педалью сцепления. Экзамены в ГАИ Лена сдала только с четвертого раза, наглотавшись перед сдачей успокоительных таблеток. А заработанные потом и кровью права были заброшены в рюкзак и благополучно забыты. Да и табличка "АВТОШКОЛА № 4", изредка появляясь в поле Лениного зрения, больше не вызывала нервной дрожи и приступов головокружения.

     И вот теперь, в самый неподходящий момент, Гжесь напомнил ей о правах. Да еще попрекнул ста долларами.

     - Ты можешь говорить что угодно, но машину я не поведу.

     - Давай хотя бы зайдем, посмотрим, что там с мэтром...

     Препираться с Гжесем было бесполезно, оставалось только следовать в его кильватере. Что Лена и сделала, опрометчиво ступив под своды кафе "Лето".

     "Островок цивилизации" оказался самой обыкновенной рыгаловкой с липкой клеенкой на столах и декоративным панно во всю стену. Панно откликалось на имя "Родные просторы", но с тем же успехом могло называться "Сбор колхозного урожая". С толстомясыми краснокирпичными труженицами полей мирно уживалась бесстыжие самки "Плейбоя", развешанные над стойкой. А о том, чтобы "подумать в тишине о бренности всего сущего", сразу же пришлось забыть, - из двух косо висящих колонок горланил во всю луженую эмигрантскую глотку Михаил Шуфутинский.

     Маслобойщиков пристроился непосредственно под колонками и с завидной скоростью поглощал портвейн. Появление Гжеся и Лены было встречено царственным кивком головы и революционным призывом:

     - Выпьем!

     И тотчас же сальный голос Шуфутинского грянул: "За милых дам, за милых дам!"

     - Актуально, - хэкнул мэтр, опрокидывая стакан и закусывая собственной бородой. - Присоединяйтесь к тосту.

     Гжесь с сомнением посмотрел на чернильного цвета бурду:

     - Я, пожалуй, лучше водочки.

     ...На то, чтобы упиться, Гжесю хватило сорока минут: мэтр погонял тосты, как лошадей, пускал их галопом, аллюром и иноходью, брал с места в карьер, пришпоривал, когда нужно, или вообще отпускал поводья. Сначала шел тематический блок: "за невинно убиенную Афину Филипаки", "за нашу Афиночку", "за почившую актрису", "за солнце русской сцены", "за темперамент, который даже смерти не по зубам".

     Блок закончился призывом "Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке", после чего Гжесь был послан за очередной дозой водки и портвейна. Второе отделение марлезонского балета тоже не отличалось особым разнообразием: "за актерское товарищество с неограниченной ответственностью перед будущим державы", "за пыль кулис", "за огни рампы", "за мизансцену по имени жизнь" и почему-то "за день театра, не к столу будет сказано". После этого распаренный "Тремя семерками"

     Маслобойщиков перешел на личности. Стаканы были сдвинуты "за Стрелера", "за Штайна", "за Гришку Козлова, он теперь премии получает, подлец, а я ему сопли вытирал вот этой самой рукой" и "за Маркушу Захарова, царствие ему небесное".

     - Так ведь он жив и здоров, - тихо ужаснулась Лена, давясь томатным соком.

     - Да? - расстроился Маслобойщиков. - Тогда за него не пьем.

     Мэтр выглядел молодцом, тосты произносил хорошо поставленным голосом провинциального трагика, но, когда приобнял Гжеся и принялся декламировать монолог Катерины из "Грозы", Лена не выдержала:

     - Может быть, пора уходить, Гавриил Леонтьевич? Неудобно. Люди оглядываются...

     Это было художественным преувеличением. Людей в рыгаловке собралось не так уж много: хмурая буфетчица за стойкой, хмурая официантка в затрапезном фартуке посудомойки и алкаш за столиком у выхода. Алкаш был такой же краснорожий, как и Маслобойщиков, только без бороды. Во всем остальном тоже наблюдалось пугающее сходство: от пористого носа до складок у губ. Что и говорить, мэтр и безымянный алкаш казались близнецами, разлученными в детстве.

     - Пойдемте, Гавриил Леонтьевич, - продолжала увещевать Лена.

     - Цыц! - мэтр стукнул кулаком по клеенке с такой силой, что из стакана едва не выплеснулся портвейн.

     - Цыц, женщина! - поддержал Маслобойщикова встрепенувшийся Гжесь. - Знай свое место! Кирха, кюхен и киндер <Церковь, кухня и дети (иск, нем.).>!

     Это было слишком. Лена отодвинула сок и поднялась из-за стола, прихватив лежащие рядом с Гжесем ключи от "шестерки".

     - Пошли вы к чертовой матери! Оба!

     - Да она у тебя змея, друг мой! Забыл только, какой породы...

     - Кобра, - подсказал Гжесь. - На хвосте.

     Нет, она вовсе не собиралась этого делать, но напившийся до безобразия дуэт просто вынуждал Лену поступить именно так. Именно так, как и положено кобре на хвосте. Тем более что возле "шестерки" уже крутилось несколько подозрительных подростков: из тех, которых Гжесь, сам выросший где-то на окраине отнюдь не мирного Новокузнецка, называл "гопота". Несколько метров, отделяющие ее от машины, оказались самыми сложными. Топота тихонько подсвистывала, цокала языками и даже продемонстрировала Лене парочку общеизвестных непристойных телодвижений.

     Отдышаться удалось только в салоне.

     Лена вставила ключи в замок зажигания и принялась взвешивать все "за" и "против".

     Водитель из нее никакой, это правда. Вельзевул Поклонский называл ее не иначе, как "смерть на перекрестке": "Так и напишите себе помадой на лбу, Шалимова: смерть на перекрестке". Да и оставлять в разбойной придорожной корчме двух подвыпивших мужиков в окружении гопоты... Но и выслушивать их пьяные артистические бредни и сексистские оскорбления тоже радости мало. В конце концов, они не малые дети. И железнодорожная платформа под боком. Доберутся как-нибудь.

     Она осторожно сдвинула машину с места, неловко развернулась, сбив щит с "бизнес-ланчами" и "спиртным в разлив", и, отчаянно сигналя редким прохожим-камикадзе, покатила вниз под горку, на основную трассу.

     О своем решении Лена пожалела уже через триста метров. Она как-то совсем выпустила из виду, что отрезок пути Ломоносов - Петродворец был самым паскудным, особенно с точки зрения водителя-неумехи. Извилистый и неширокий, он изобиловал леденящими душу знаками "Крутой поворот", "Крутые повороты", "Ограничение скорости" и "Обгон запрещен". Господи, какой уж тут обгон, только бы живой добраться! Лена сбросила скорость почти до тридцати и плелась, километр за километром съедая расстояние. Еще пара прихотливых изгибов дороги, и она выберется на более-менее ровный участок и спокойно покатит к Питеру.

     Эти мечты разлетелись в прах, когда из-за поворота выскочил ярко-желтый бензовоз с проблесковым маячком над кабиной и надписью "NESTE" на борту. Лена шарахнулась в сторону, с перепугу вместо тормоза нажав на газ. Ее выбросило почти в кювет, но не это было самым страшным.

     Самым страшным оказался глухой стук о передний бампер. И скрежет железа.

     Машина остановилась, ткнувшись носом в обочину, Лену бросило на руль, а в грудной клетке сразу же возникла довольно ощутимая боль от удара. Но что значила какая-то боль по сравнению со стуком, который она скорее почувствовала, чем услышала. Она... Она сбила кого-то! Может быть, даже насмерть! Она сбила ни в чем не повинного человека! Она, Лена Шалимова, убийца!.. От ужаса произошедшего Лена на несколько секунд спряталась в обмороке, но, когда пришла в себя, ничего не изменилось. Машина по-прежнему стояла у обочины, грудная клетка по-прежнему саднила, а сквозь приоткрытое боковое стекло слышались редкие приглушенные стоны.

     Ломая ногти, она открыла дверцу и бросилась к кювету. В кювете валялся велосипед со смятым и покореженным задним колесом и такая же смятая и покореженная картонная коробка весьма внушительных размеров. Сам велосипедист сидел рядом, держась за голову и раскачиваясь из стороны в сторону. Что ж, если Лена и не была убийцей, то совершила полноценный наезд.

     - Эй, вы живы? - севшим голосом прошептала она.

     Велосипедист, находящийся, очевидно, в состоянии шока, не обратил на Лену никакого внимания. Он потряс головой, на которой болтались бесполезные теперь наушники, посмотрел на ладонь, испачканную кровью, а потом, как будто что-то вспомнив, потянулся к коробке. И принялся методично сдирать с нее скотч.

     - Эй, вы живы?!

     Скотч никак не хотел отставать от помятого, измочаленного картона, из наушников неслось что-то уж совсем допотопное, ссадина на лбу велосипедиста медленно наливалась кровью; словом, положение было совсем безрадостным.

     - Помогите мне, - с трудом разжав зубы, сказал велосипедист.

     - Да, конечно... Я сейчас сбегаю за аптечкой.

     Лена снова бросилась к машине, но голос велосипедиста остановил ее и заставил вернуться:

     - Нет... Помогите мне.., открыть...

     Он просил ее открыть коробку, вот что!

     - Сначала я перевяжу вас... Продезинфицирую рану. Я умею.

     - Сначала коробку. - Он все еще был в шоке от происшедшего.

     - Ну, хорошо. Если вы настаиваете.

     Скотч поддался не сразу. Но когда поддался...

     - Что там? - слабым голосом спросил раненый велосипедист.

     - Не знаю... Куски ткани, нитки, какие-то палки сломанные...

     От слабости, секунду назад пригнувшей велосипедиста к земле, не осталось и следа. Он отшвырнул Лену от коробки с таким остервенением, что она прикусила язык и едва не лишилась двух передних зубов. Но велосипедисту было начхать на Ленины зубы. Он вынимал и вынимал из коробки мелкие детальки, гладко заструганные и ошкуренные палочки, прошитые куски парусины. Последним был извлечен деревянный корпус. Вернее, часть корпуса. Велосипедист прижал его к груди, а потом поднял глаза и в упор посмотрел на Лену. Впервые.

     - Вы меня убили, - громко и отчетливо произнес он.

     Лене стоило немалых душевных сил, чтобы выдержать этот взгляд.

     - Ну, это преувеличение. У вас шок, я понимаю. Но вообще-то вы живы. Честное слово.

     - Три месяца работы... Я ехал... Я должен был подарить ее самому важному для меня человеку. Вы меня убили.

     После этой отчаянной тирады велосипедист заплакал. Заплакал, Лена могла бы в этом поклясться! Заплакал беспомощно, по-детски, размазывая по щекам слезы и кровь.

     - А что это? - осторожно спросила Лена, кивнув на обломки.

     - Это? Это яхта. Разве вы не видите?

     Яхта в обломках не просматривалась.

     Но теперь, во всяком случае, стало понятно, что куски плотного материала - не что иное, как паруса. А нитки еще несколько минут назад были снастями. Так же как ошкуренные палочки - мачтами. А на обломке корпуса, который сжимал теперь уже неизвестно кто - велосипедист? судомоделист? - виднелись крохотные медные буковки: "ЭДИТА".

     - Вашу девушку зовут Эдита? - сказала Лена. Только для того, чтобы хоть что-то сказать. Чтобы отвлечь взрослого мужика от детских слез. И похоже, ей это удалось.

     - Мою девушку? - Владелец обломков яхты подтер кровь под носом и уставился на Лену. И слезы, забуксовавшие на его лице, тоже уставились, застыли в изумлении. - Мою девушку? Если бы.., да вы знаете, кто это?! Это... Это...

     Он запнулся на полуслове и принялся раскачиваться из стороны в сторону, прикрыв глаза и что-то бормоча. А из наушников, соскочивших на шею бедолаги, чуть приглушенно неслось:

     Где-то есть город, тихий, как сон,

     Пылью тягучей по грудь занесен.

     В медленной речке вода как стекло.

     Где-то есть город, в котором тепло.

     Наше далекое детство там прошло.

     - Подождите, - Лена недоверчиво улыбнулась, уж слишком нелепым показалось ей собственное предположение. - Это... Она? В наушниках?

     Жертва наезда заскрежетала зубами.

     - И вы везли ей яхту?

     Скрежет усилился.

     - А зачем ей ваша яхта? - Черт, надо бы остановиться, учитывая тяжелое физическое и психическое состояние жертвы.

     Но остановиться Лена уже не могла. - Что она будет делать с яхтой? На шкаф поставит?

     - Вы не понимаете. Это подарок. От всего сердца. А-а, что говорить!

     С подобным дикорастущим фанатизмом Лена не сталкивалась никогда. Да и предмет обожания!.. С другой стороны, ее и саму пучило от Альфреда Шнитке и Софьи Губайдуллиной, да и от безмозглых и безголосых эстрадных выхухолей тоже. А тут "пам-пам-пам-па-ра-ру-пам-пам, в нашем доме появился замечательный сосед". Очень миленько, хотя и безнадежно устарело. Зато велосипедиста-судомоделиста не причислишь к старикам. Нет, он стоил того, чтобы приглядеться к нему повнимательнее.

     На вид несчастному фанату было никак не больше тридцати. Возраст солидный, чтобы бросить дурить и заняться делом более серьезным, чем изготовление моделей яхт. И езда на велосипеде по опасным участкам трассы. Да еще в костюме с галстуком!

     Только теперь Лена обратила внимание, что велосипедист был облачен в стиляжий костюмчик времен раннего триумфа "Битлз".

     Картину довершали узкий, сбившийся набок галстук и остроносые ботинки. Все это, перепачканное в земле и травяном соке, представляло собой жалкое зрелище. Сам же велосипедист был коротко пострижен, большеголов, круглолиц и круглоглаз. Из таких большеголовых и круглоглазых получаются хорошие отцы и плохие любовники. И ничего-то особенного в них нет, кроме их придурочных хобби. Вот и этот... Лена вдруг с удивлением обнаружила, что в ней поднимается глухая злость на стилягу-велосипедиста. Мало того, что он испугал ее до смерти и заставил (пусть на очень короткое время) поверить в то, что она убийца. Так еще и выскочил со своим велосипедом, как дурак из конопли. А теперь еще и компенсации потребует или, чего доброго, по судам ее затаскает. А наезд на человека - это статья...

     - Вы простите меня, ради бога, молодой человек... Я даже не знаю, как это произошло... У меня сегодня очень тяжелый день. Умерла подруга. Я еду из Ломоносова, из морга...

     Это была правда, но не вся. Смерть Афы больно ранила ее, но совсем не так больно, как смерть Романа Валевского. В Афиной гибели было что-то устало-обыденное, смерть же Валевского казалась потрясением основ. И в то же время - грандиозным обманом, цирковым трюком. Он пообещал ей ночь и не сдержал обещания. Афа же ничего и никогда не обещала, но по первой просьбе ссужала деньги. Лена до сих пор должна была ей сто рублей. Но если бы ей самой, Лене, пришлось решать, кому умереть, а кому остаться жить... Еще неизвестно... Именно эти гаденькие мысли Лена и пыталась отогнать от себя весь сегодняшний день.

     - И этот бензовоз... Он вылетел прямо на меня...

     Велосипедист, казалось, даже не слушал ее сбивчивого лепета. Он все крепче и крепче прижимал к себе изуродованный корпус. И судорожно поглаживал медное название.

     - Я заплачу вам... За разбитую модель...

     Сколько это может стоить?

     Если он заломит цену и начнет шантажировать ее судебным разбирательством - придется продавать дедушку. Это последнее, что у нее осталось. Одна рама от дедушки может вытянуть долларов на двести - двести пятьдесят. Господи, только бы рамой и обошлось! А если он отправится в больницу, а если он, не дай бог, что-нибудь себе повредил? Хотя; чему повреждаться, и так все давно повреждено... Господи, как не хочется в тюрьму из-за какого-то фанатика, как не хочется... Господи, если пронесет, клянусь больше никогда, никогда не садиться за руль...

     - Как вы себя чувствуете, молодой человек?

     - Уходите, - прошептал он, все еще сжимая тельце яхты.

     - То есть как это - уходите? - опешила Лена.

     - Уходите. Убирайтесь. Садитесь на .свою тачку и проваливайте отсюда...

     - Я не могу... Я не могу оставить вас здесь одного. В таком состоянии...

     - А я не могу вас больше видеть. Вы уберетесь или нет?

     Велосипедист закрыл глаза, давая понять, что разговор закончен. Но вместо того чтобы уйти, Лена уселась на траву рядом с ним. От таких бескорыстных фанатов с бескорыстными яхтами можно ожидать чего угодно. Если она даст сейчас слабину и отчалит, то уже ничто не помешает велосипедисту в самый последний момент открыть глаза и запомнить номер ее машины. А потом он стукнет куда следует, что преступница бежала с места происшествия, не оказав пострадавшему первой доврачебной помощи. Нет уж, дудки-с! , - Вы еще здесь? - спросил велосипедист, не открывая глаз.

     - Здесь, - подтвердила Лена. - И я с места не сдвинусь, хоть вы меня на части режьте!

     Больше коротко стриженный стиляга неудовольствия не выказывал и признаков жизни не подавал. Ссадина на лбу трансформировалась в шишку, но хотя бы перестала кровоточить. Грязь на коленях и на полах пиджака подсыхала. И, когда она подсохла совсем, Лена не выдержала.

     - Послушайте, мы же не можем сидеть тут вечность. Это просто глупо! Внешне вы вроде бы не сильно пострадали, но кто знает... Может быть, доберемся до ближайшего травмпункта? Или до больницы. - Господи, ну кто тянет ее за язык?! - В Ломоносове вполне приличная больница... Как вас зовут?

     - Гурий, - машинально произнес он.

     Надо же. Гурий! Забавное имя, хотя оно и идет вразрез с узким галстуком. В любом случае он пошел на контакт, и теперь надо закрепить успех.

     - А меня Лена. Вот и познакомились, - сказала Лена. Преувеличенно бодрым тоном сиделки при тихопомешанном.

     - Да уж. Познакомились...

     - Голова не болит? Руки-ноги целы?

     Подвигайте-ка ими!

     Гурий действительно принялся двигать руками и ногами. И даже чересчур активно. Не глядя на Лену, он поднялся с земли, сложил бренные останки суденышка в бренные останки коробки, пнул ногой бесполезный теперь велосипед и на несколько секунд задумался. Уносить нужно было что-то одно: или целехонький велосипед (не считая убитого заднего колеса, перекосившегося седла и слегка погнутой рамы). Или коробку с мощами яхты. Лена поставила одну символическую у.е. на коробку. И выиграла сама у себя. Гурий и вправду оказался тихопомешанным. Но смотреть, как он, прихрамывая, движется в сторону Ломоносова, было выше ее сил.

     - Эй! - закричала она, вскакивая. - А велосипед?!

     Гурий даже не оглянулся.

     Проклиная на чем свет стоит и припадочного велосипедиста, и предмет его обожания, и репертуар предмета обожания - от "Разноцветных кибиток" до идиотически-радостного "Манжерока", Лена подтащила велосипед к "шестерке" и открыла багажник. После того, как туда было водружено столь легкомысленное средство передвижения, багажник категорически отказался закрываться. Но Лене уже не было дела до его капризов: Гурий мог скрыться из виду в любую минуту. Прямо на трассе она сделала разворот (автошкола № 4 могла бы ею гордиться!) и через секунду нагнала Гурия. Теперь они оба двигались с крейсерской скоростью три километра в час.

     - Эй, ненормальный! А велосипед?

     Гурий ускорил шаг.

     - Но это же глупо! Я же не могу ехать за вами всю оставшуюся жизнь!..

     Гурий перешел с шага на трусцу.

     - Послушайте! Я извинилась, я готова заплатить за моральный и материальный ущерб... Чего еще вы хотите?! Упечь меня в каталажку?! - Лена с трудом подавила в себе желание вывернуть руль и переехать упрямца.

     Она так и сделает, видит бог, она так и сделает, если чертов Гурий решит, что трусцы недостаточно, а вот марафонский бег - самое то. Чтобы не допустить развития событий по столь жесткому сценарию, Лена прибавила скорости, обогнала Гурия и остановилась метрах в десяти от него.

     И принялась отчаянно сигналить. Как ни странно, это возымело действие. Гурий подошел к машине, открыл заднюю дверцу и втиснулся в салон.

     - Подача звуковых сигналов в населенных пунктах запрещена, - хмуро сказал он. - За исключением экстренных случаев.

     - Считайте, что это - экстренный случай. Куда вас отвезти?

     - Теперь все равно... В Пеники.

     - Где это - Пеники?

     - За Ломоносовом - налево. И вверх по трассе. Я покажу.

     Пеники оказались никчемной деревушкой, кишкой вытянувшейся вдоль наспех заасфальтированной дороги. Пеники изнемогали от ленивых, кое-как сколоченных домишек, ленивых собак, ленивых гусей, ленивых палисадников с ленивой, поздно зацветающей сиренью. И никак не хотели монтироваться с большеголовым ретро-Гурием. И его эксцентричной ретрострастью.

     - Это здесь, - сказал Гурий, указывая на дом, оттяпавший высшую точку Пеников.

     Дом Гурия (ничем, впрочем, не отличающийся от соседних) подпирал редкий штакетник. За штакетником виднелись теплица, загончик с поросенком, старый яблоневый сад, с десяток рассудительных куриц и грядки с зеленью. На одной из грядок копошилась пожилая женщина.

     Гурий не произнес больше ни слова.

     Ни "спасибо", ни "до свидания", ни даже сакраментального "вы меня убили". Он вылез из машины и скрылся в калитке. На Лену он ни разу не оглянулся. Ну что ж, тем лучше, тягостная история с наездом подошла к своему логическому завершению, арриведерчи, Пеники!.. Но стоило ей только дернуться с места, как в багажнике что-то загрохотало: это напомнил о себе велосипед. Велосипед, о котором обидчивый придурок позабыл напрочь. Чертыхаясь и проклиная свою горькую судьбу, Лена вылезла из машины, подхватила велосипед и направилась к штакетнику. Сейчас она швырнет эту груду железа на доски, и инцидент будет исчерпан. Она навсегда забудет о деревне Пеники. И о раскуроченной ею яхте. И о Гурии, будь он неладен!

     Но легко отделаться от Пеников не удалось. Пожилая женщина, еще секунду назад сосредоточенно копавшаяся в огороде, уже открывала калитку.

     - Здравствуйте, - женщина обнажила бледно-розовые десны в самой радушной улыбке. - А я слышу, вроде машина подъехала... Это вы Гурия привезли?

     - Да, - призналась Лена. - Это я.

     Женщина обшарила Лену взглядом и улыбнулась еще шире.

     - Что ж не заходите?

     - Я, собственно...

     - Отец! - зычным, хорошо поставленным голосом корабельного боцмана крикнула женщина. - Отец! Гости к нам, а ты возишься!

     - ??

     - Я - мама Гурия, Клавдия Петровна.

     А тебя как зовут, деточка? - мать Гурия шла на сближение семимильными шагами.

     - Елена.

     - Красивое имя. А вы давно с Гурием знакомы?

     - Как вам сказать... - замялась Лена.

     - А он ни словом о тебе не обмолвился, надо же! О такой красавице - и молчок! Он всегда был скрытным, наш Гурий, с самого детства... Отец, да иди же ты сюда!

     Только теперь до Лены стала доходить двусмысленность ситуации. За кого они ее принимают, в самом деле? Судя по тому, как неистовая Клавдия пялится на ее безымянный палец (очевидно, в поисках обручального кольца); судя по тому, как хищно вытянулся ее нос и как, подчиняясь охотничьему азарту, вибрируют ноздри... Судя по всему этому, сейчас сюда припожалует главный егерь с английским рожком, соколом на запястье и мотыгой вместо вабила <Вабило - два скрепленных вместе птичьих крыла, которые сокольничий кружит на веревке у себя над головой, приманивая сокола назад.>.

     Он протрубит в рожок, снимет колпачок с головы ловчей птицы, и... Бедная, бедная Лена, до норы ей не добежать! Тем более что престарелая такса Клавдия Петровна уже вцепилась мертвой хваткой в растерявшийся Ленин хвост.

     - Вообще-то, Гурий у нас замечательный, ничего дурного про него не скажу. Не курит, в рюмку не заглядывает, а это по нынешним временам редкость...

     - Редкость, - безвольно подтвердила Лена.

     - А безотказный! И дров поколет, и баню натопит, а уж как на работе его ценят!

     Вот на повышение недавно пошел. А работа у него ответственная, все с людьми да с людьми. Нет, у меня к сыну претензий нету. Старшие что? Старшие - отрезанные ломти. О родителях только по праздникам вспоминают. Да к зиме ближе, как поросенка закалываем... А Гурий только о нас и печется. Мы при нем как сыры в масле катаемся. Иногда смотрю на него, как он ловко с хозяйством управляется, слезы на глаза наворачиваются. Веришь?

     - Отчего же не верить? Верю. - Вот тут Лена была вполне искренней: такого инвалида детства, как Гурий, только и остается, что обнять и плакать.

     - Вот, думаю, повезет той девушке, которая женой ему станет. Уж он-то на нее не надышится, уж он-то в шелка ее оденет, соболя к ногам кинет, пылинки будет сдувать... Я своего сына знаю. А ты, Еленочка, - Клавдия набрала в рот побольше воздуха и округлила глаза, - не замужем?

     - Нет.

     Господи, зачем она соврала? Или это сработал инстинкт самосохранения, - чтобы в самый последний момент успеть увернуться от острых и безжалостных зубов таксы?

     - Отец!!! - снова завопила Клавдия.

     Ждать появления папаши Гурия Лена не стала - из все того же инстинкта самосохранения. И с Клавдией, нагулявшей мышцы на тяжелом пейзанском труде, справиться весьма проблематично, а если уж они навалятся вдвоем...

     - Знаете, Клавдия Петровна, я, пожалуй, поеду.

     - То есть как это? И в дом не зайдешь?

     - Мне ведь в Питер возвращаться. Я и так крюк сделала ради Гурия... Как-нибудь в другой раз.

     - И не поужинаешь с нами? - Клавдия Петровна весьма красноречиво помахала тяпкой, которую держала в руках.

     - Не получится. - Лена уже отступала к машине.

     - А что Гурию передать?

     - Привет, - ляпнула Лена первое, что пришло в голову. - Я заеду на днях...

     - Когда? - не унималась Клавдия. Когда тебя ждать-то?

     - Послезавтра. - На то, чтобы, взвизгнув тормозами, сорваться с места, у Лены ушло ровно полторы секунды - абсолютный рекорд автошколы № 4.

     В последующие пять минут Лена побила еще несколько рекордов: ловко обставила "МАЗ", не забыв при этом включить поворотники, прошла на бреющем в пятидесяти сантиметрах от не ко времени выползшей на дорогу козы и на ровном участке дороги развила скорость в восемьдесят километров. Она перевела дух только тогда, когда кошмар по имени Пеники исчез из зеркала заднего вида. Перевела дух и рассмеялась. Ну и семейка, ничего не скажешь!

     Больной на голову сыночек и несчастные родители, не чающие, кому бы сбагрить такую радость. И на работе пошел на повышение, надо же! Не иначе как нейтральный диагноз "вялотекущая шизофрения" сменился на узкопрофильный и многообещающий "истерическое сужение сознания на почве idee fixe"...

     Развить психиатрическую тему не удалось: за Лениной спиной громко чихнули.

     - Правда, - машинально сказала Лена.

     Чиханье повторилось.

     Что за бред, ведь если чихала не она (а она не чихала!), то кто может чихать в пустом салоне?! Вцепившись в руль одеревеневшими пальцами и глядя прямо перед собой, Лена мгновенно перебрала в уме все варианты: от группы одичавших террористов и маньяка на пленэре до так и не увиденного ею папаши Гурия с вилами и мотыгой. Что ж, в данной конкретной ситуации она предпочла бы террористов. С ними еще можно поторговаться. Маньяк, а уж тем более папаша Гурия - дело другое, от них просто так не отвертишься.

     - Кто здесь? - спросила Лена, ногой нащупывая монтировку, которую Гжесь (умница!) возил специально для таких вот экстренных случаев.

     За спиной было тихо.

     - Кто здесь?..

     А может, ей просто показалось? После всего того, что произошло с ней за последние несколько дней, и свихнуться немудрено. Лена откинулась на сиденье и тихонько засвистела начальные такты увертюры к "Детям капитана Гранта". Не выпуская, впрочем, из поля зрения монтировки. Когда мажорные "Дети" закончились, наступил черед минорной "Ой, цветет калина".

     Затем последовала никогда не удававшаяся ей рулада альпийского йодля.

     Не удалась она и сейчас. Зато на заднем сиденье кто-то громко завозился. Резко (в который раз!) нажав на тормоз, Лена остановила машину. И уставилась в зеркало заднего вида. Черт возьми! На нее в упор смотрели два глаза: опушенные короткими прямыми ресницами, светло-карие в рыжую крапинку. Точно такие же глаза были у нее самой. Еще совсем недавно, до проклятой благословенной пятницы. До того, как она променяла их на мертвого Романа Валевского.

***

     ...В последнее время Бычьему Сердцу не везло с понятыми.

     Непруха началась сразу же после незабвенного коитуса в чуланчике квартиры с двойным убийством. Бог, науськиваемый сворой целомудренных апостолов, больше не посылал Бычьему Сердцу грешниц детородного возраста. На смену им пришли козлоногие сатиры с полинявшей татуировкой "За Ленина, за Сталина!" на груди.

     Не стала исключением и обитель покойного Ромы-балеруна. Здесь майора Сиверса поджидали два чахлых старикана и один (но довольно неприятный) сюрприз: квартира Валевского оказалась незапертой. Дверь не вскрывали, ее отперли ключом, но закрыть почему-то позабыли. Возможно, это был сам Валевский. Возможно, кто-то другой, что в свете убийства хозяина приобретало ярко выраженный оттенок взлома. От идеи взлома, впрочем, пришлось сразу же отказаться. Из квартиры не было унесено ничего: ни дорогая бытовая техника, ни дорогие вещи, которыми был набит шкаф покойного Валевского. Фотоаппарат "Nikon" и цифровая видеокамера "Sony" тоже оказались нетронутыми, а вместе они потянули бы на приличную сумму в несколько тысяч долларов. Еще несколько тысяч были найдены на одной из полок в шкафу - вместе с россыпью кредиток, двумя серебряными браслетами, перстнем и цепочкой с кулоном-монограммой. Затейливое монограммное "АК" моментально воскресило в памяти Бычьего Сердца образ стервозной балеринки Лики Куницыной. Образ засиял еще нестерпимее, стоило только майору прослушать автоответчик. В недоеном вымени автоответчика оказалось ровно двадцать одно сообщение. Пятнадцать из них не представляли никакого интереса для следствия. Это были деловые звонки, настойчивые напоминания о встречах, смиренные просьбы об интервью, легкомысленные приглашения на фуршеты, банкеты и пати. Сюда же затесались казенные требования сдать книги в библиотеку и взять белье из прачечной. С остальными шестью сообщениями дело обстояло сложнее. Два из них были изложены сатанинским английским, еще одно - тонкоголосым тявкающим китайским. Оно начиналось дурацким "Мосимоси" и заканчивалось не менее дурацким "Огата но курой суцукэсу дэс". Три других телефонных послания принадлежали одному и тому же человеку, а именно - Лике Куницыной. Этот голос Бычье Сердце мог узнать из тысячи голосов. Как оказалось, за то недолгое время, что они виделись, балеринка успела отпечататься в известняке сиверсовского сердца ископаемым трилобитом. Довольно агрессивным трилобитом, если исходить из последней тирады. Бычье Сердце прослушал ее четырежды, и с каждым разом тирада нравилась ему все больше. "Ты перезвонишь, как же, - верещала балеринка. - Ты уже два дня перезваниваешь. Если твоя маленькая сучка сейчас под тобой, пусть тоже послушает, ей полезно. У вас ничего не выйдет с Сильвией, и не надейся. Сильвия - моя.

     Четверг я проглотила, но дольше терпеть эту сучку не намерена. Ты и так сделал из меня посмешище. Но ты кое о чем забыл, а я помню. Я молчала, потому что между нами существовало джентльменское соглашение. Но не думай, что я буду придерживаться его из-за твоей дряни-протеже. Пораскинь своими поехавшими мозгами, у тебя осталось не так много времени. Можешь считать это ультиматумом, скотина!"

     Вопли Лики Куницыной выводили Бычье Сердце на такой оперативный простор, что просто дух захватывало. И в этом просторе существовало сразу несколько воздушных коридоров. Во-первых, сам Роман Валевский, имеющий за душой какую-то не совсем приятную тайну. Именно этой тайной и шантажировала его бывшая жена.

     Во-вторых, дрянь-протеже, которая прямо из-под носа уволокла у Куницыной роль.

     Имя дряни благодаря стараниям Лу Мартина тоже было известно Бычьему Сердцу: некая Афина Филипаки. И в-третьих, автор ультиматума Анжелика Куницына.

     Теперь чертову плясунью можно было смело объявлять подозреваемой № 1. И картина в связи с этим вырисовывалась следующая: Роман Валевский на протяжении довольно длительного времени руководил коллективом продвинутого балета "Лиллаби". Его жена, Лика Куницына, подвизалась в этом коллективе на первых ролях, за ней же были закреплены все ведущие партии. Сверхвыдающимся талантом она не обладала, но трудолюбие и фанатизм свое дело сделали: вода камень точит. Куницына осталась примой и после того, как ушла от Валевского. Возможно, в результате соглашения, которое сама же назвала "джентльменским": работа в обмен на тайну. На протяжении довольно длительного времени этот паритет сохранялся. Он нарушился только тогда, когда появилась новая звезда ("дрянь-протеже"), Афина Филипаки, и позиции Куницыной в "Лиллаби" резко пошатнулись. Шустрая Филипаки заняла место балеринки не только на сцене, но и в постели. Неизвестно, какое обстоятельство подтолкнуло Куницыну к столь недвусмысленным угрозам - первое или второе. Да это по большому счету и неважно; важно то, что Лика поставила ультиматум бывшему мужу. Важно то, что она открыто угрожала ему. Важно то, что от смерти Валевского она выиграла больше всех. Мюрисепп, единственный достойный кандидат на должность худрука "Лиллаби", по выражению Лу Мартина, - "известный куницынский подкаблучник". Следовательно, со смертью Валевского Куницына не просто укрепляет свои позиции в труппе, она становится ее некоронованной королевой.

     Вчерашняя версия Бычьего Сердца, таким образом, не просто подкрепляется. Она утверждается, она становится чуть ли не единственной. Новая звездочка так запудрила мозги Роме-балеруну, что он наплевал на все угрозы. Или посчитал их не стоящими внимания. Или срок годности самой тайны вышел, о чем он и сообщил бывшей жене.

     И тогда Куницына вкупе с бородатым Мюрисеппом решили действовать: чужими руками, естественно.

     Звонок шантажистки занимал в общем списке звонков шестнадцатую позицию, и на то, чтобы установить, когда и с какого телефона он был сделан, понадобится некоторое время. Хорошо, если Куницына звонила Валевскому до роковой пятницы. Но даже если и позже, это не снимает с нее подозрений. Наоборот, усиливает их, поскольку может являться частью хорошо продуманного плана. Если следовать этому плану, то звонок, вроде бы обличающий Куницыну, неожиданно становится ее алиби: не будет же убийца звонить убитому, зная, что он убит. С точки зрения кондовой логики такой звонок бессмыслен. Именно на кондовую логику следствия и рассчитывала Куницына, когда звонила. Шантаж еще не убийство, а в телефонных куницынских воплях имел место как раз шантаж, причем в самом гнусном, бабском, базарном его варианте. Бессильный, а потому - яростный.

     Бессильную же ярость к делу не пришьешь...

     Размышления о преступной балеринке были прерваны самым неожиданным и грубым образом.

     - Спустись на землю, Антоша. - Мягкая ладонь следователя Дейнеки легла на плечо Бычьего Сердца. - Ты уже десять минут на это пялишься. Могут возникнуть кривотолки.

     - На что на это? - удивился Бычье Сердце.

     - На это.

     Только теперь Бычье Сердце обнаружил у себя в руках маленький пластиковый альбом с фотографиями. Добро бы это были просто фотографии: крестины, поминки, дни рождения, сабантуи с горой пельменей посередине стола. Добро бы это были пасторальные виды боев без правил или Сионской пустыни! Так нет же, Бычье Сердце сжимал в пальцах снимок, распротак его, "Лиллаби"! И не просто "Лиллаби", а, распротак его. Романа Валевского со товарищи. И не просто со товарищи, а с, распротак его, одним-единственным на снимке товарищем. Лу, распротак его, Мартином, вот кем!.. Педрила Лу Мартин стоял рядом с Ромой-балеруном на фоне какого-то западного собора, очевидно, поощряющего однополые (мерзость какая!) браки. На голове Лу Мартина красовалась кожаная педриликанская тюбетейка, на шее болтались с десяток педриликанских цепей и амулетов, а бедра обтягивали узенькие педриликанские джинсики. Большего бесстыдства, чем эти джинсики, Бычье Сердце в жизни своей не видел. А повидал он немало, включая блатхаты, притоны самого низкого пошиба и псевдосауны с псевдотайскими массажистками, которые рекрутировались из уроженок Калмыкии и Ямало-Ненецкого автономного округа.

     Как альбом оказался у него и почему открылся именно на этой странице, а не на любой другой, Бычье Сердце объяснить не мог. Ни себе, ни Дейнеке, что было самым неприятным. А Дейнека, судя по его залоснившемуся от любопытства носу и затуманившимся зенкам, на объяснения намекал.

     - Есть у меня кое-какие мыслишки, - дрогнувшим голосом сказал Бычье Сердце. - Насчет ближайшего окружения покойного.

     - Ну-ну. - Дейнека прикрыл веки и многозначительно улыбнулся.

     - Кстати, дата тебе о чем-нибудь говорит? - Бычье Сердце пошел ва-банк и ткнул пальцем в числа, проставленные умным фотоаппаратом в углу снимка: 28.06.

     - Нет, - озадачился Дейнека. - А что?

     - Возможно, это преступление не единственное, - дал волю фантазии Бычье Сердце. - И связано еще с одним...

     - Дело в нашем производстве?

     - Буду уточнять. Все остальное - тоже Бычье Сердце осторожно вытащил проклятую фотографию из пластикового гнезда и сунул ее себе в карман. Наглая ложь и последовавшая за ней несанкционированная выемка документов произвели должное впечатление на Дейнеку, и следователь разочарованно хмыкнул:

     - Ну, пока не уточнил, займись лучше уликами. Кое-что нашли.

     Уликами оказались бутылка из-под грузинского вина "Мукузани", валявшаяся возле тахты на импровизированном втором этаже. И носок, валявшийся непосредственно у входной двери. Оба этих предмета экзотическая квартира-студия Романа Валевского явно отторгала. Дешевое винишко вступало в противоречие с изысканным баром на кухне, а носок, если исходить из размера, был женским. Белый хлопчатобумажный носок "адидас". Пары к нему после трех часов обыска найдено не было, зато обнаружилось большое число отпечатков, несколько волос на подушке и несколько записных книжек. Все книжки начинались с домашних телефонов губернатора и министра культуры и потому были почтительно отложены.

     Квартира Валевского раздражала Бычье Сердце размерами, бесшабашностью архитектурного замысла и показным аскетизмом. В складках этого аскетизма пряталась недопустимая по нынешним тяжелым временам роскошь. Мраморный, чисто вылизанный пол за кухонной выгородкой; сама кухня в стиле кантри, склепанная из дорогих пород дерева; вызывающе дорогая утварь, каждый предмет которой смело тянул на месячный оклад майора Сиверса. А плоский телевизор с диагональю в полтора метра! А музыкальный центр с восемнадцатью колонками! А махровые полотенца в шкафу, на неоторванных ценниках которых маячили лютые цифры $ 215!.. Какие части тела можно вытирать полотенцем за двести пятнадцать долларов. Бычье Сердце представлял себе слабо.

     Судя по обстановке, Роман Валевский был довольно своеобразным человеком.

     В его квартире не было ни одной книги, включая самые ходовые - Библию и телефонный справочник. Зато имелось в наличии около сотни видеокассет. Но и фильмами на кассетах не пахло, все больше рабочие моменты репетиций и записи балетных спектаклей. Не было в квартире и ни одной приличествующей обстановке картины, а вот плакатов оказалось целых три.

     И подходили они скорее к комнате общежития чулочно-носочной фабрики, чем к жилищу преуспевающего балетмейстера.

     В платяном шкафу балетмейстера висели смокинг, кашемировое черное пальто и черный, отлично сшитый костюм. Судя по материалу - очень и очень недешевый. Весь остальной гардероб тоже был удручающе дорогим и удручающе однообразным: пятнадцать одинаковых кожаных жилеток, родных сестер жилетки, в которую был облачен покойный. Пятнадцать пар черных джинсов; пятнадцать пар туфель - точно таких же, какие красовались на Роме-балеруне.

     Черных футболок тоже оказалось немерено, в отличие от рубашек, которых не было вовсе. А если нет рубашек, то зачем тогда смокинг, скажите на милость?.. Подбор одежды наталкивал на простую мысль: педантизм Романа Валевского и его рабская привязанность к определенному стилю граничат с идиотизмом. Или с определенной фобией, прояснить которую вряд ли удастся. Конечно, попытаться можно, тем более что в рукаве у Бычьего Сердца имелся джокер с колокольчиком - Лу, распротак его, Мартин.

     Бычье Сердце так озадачился проблемами туалета Романа Валевского, что не заметил старикашку, вот уже добрых пятнадцать минут отиравшегося поблизости.

     Старикашка был одним из понятых, приглашенных в квартиру. И раздражал Бычье Сердце не меньше апартаментов Ромы-балеруна хотя бы потому, что был тем, кем был, - слабосильным старикашкой, а не грешницей детородного возраста.

     - Вы ко мне? - отрывисто бросил Бычье Сердце.

     - Вы старший? - Старикашка взглянул на майора с достоинством Людовика Шестнадцатого, взошедшего на гильотину.

     - Ну, я. Майор Сивере.

     - У меня глаз наметан, - старикашка удовлетворенно хихикнул. - А по батюшке вас как?

     - Антон Александрович.

     - А я - Пупышев Иван Трофимович.

     Сам в прошлом имел отношение.., к органам. Вышел в отставку в чине капитана.

     - У вас ко мне дело, Иван Трофимович? - Перспектива выслушивать бредни отставника вовсе не грела Бычье Сердце.

     - Имею сообщить следствию. Важную информацию, - раздельно произнес Пупышев.

     - Сообщайте.

     - Только для начала один, вопросик.

     Если вы уж здесь... Что с хозяином? Порешили?

     Проницательность старого шелудивого пса была достойна куска сахара, но с сахаром Бычье Сердце решил повременить.

     - А вы знакомы с ним?

     - Лично знаком не был, он тут недавно появился, года два назад. А я в этом доме, почитай, с пятьдесят третьего года. В двадцать четвертой квартире проживаю, этажом ниже. А здесь коммуналка была, пять семей, он их и расселил...

     - Ближе к делу, Иван Трофимович.

     - А ты не торопи меня, сынок. Что нужно сказать, я скажу. В свое время. Стало быть, порешили хозяина? Если бы не порешили, он бы сейчас здесь присутствовал, правильно я понимаю? Все-таки обыск с понятыми - дело серьезное. Сам в органах работал.

     - Ну, допустим, - сломался Бычье Сердце. - И что?

     - Он здесь с конца недели носа не кажет, а так я его часто видел. И машина у него всегда под цирком стоит. Большая такая, черная. - Пупышев раздул щеки, усеянные склеротическими прожилками. - А0280А. Правильно?

     - Правильно. - Бычье Сердце был не сколько удивлен цепкой памятью старика. - Вы наблюдательный человек.

     - В маразм еще не впал, хотя некоторые намекают. И в богадельню меня впихнуть не удастся, хотя некоторые очень стараются. Они стараются, а я им - вот! - Пупышев потряс перед носом Бычьего Сердца высохшим маломощным кукишем.

     Бычье Сердце отвел кукиш от лица и попытался вернуть старикашку к магистральной теме.

     - Значит, хозяина квартиры вы не видели с прошлой недели?

     - Ни хозяина, ни машины, - подтвердил старик. - Зато в понедельник, утречком, из его квартиры выходили.

     Это был неожиданный поворот, и Бычье Сердце мысленно благословил милицейского архангела, принесшего такую благую весть.

     - Кто выходил?

     - В пять двадцать я вывожу свою собаку. - Пупышев не торопился выкладывать карты на стол. - Каждый день - в пять двадцать, как бы некоторые по этому поводу ни изгалялись. Собака моя им, видите ли, спать мешает, когтями по коридору цокает.

     А я ему когти лично постригаю! Лично!..

     - Иван Трофимович!

     - Лифт у нас останавливается на площадке между этажами, как вы заметили. Но я не спускаюсь вниз, я наверх поднимаюсь, совершаю моцион. Опять же для сердца полезно. Ровно одиннадцать ступенек, можете сами посчитать. Я и в то утро поднялся. На площадку между нашим этажом и вот этим. Вызвал лифт, стою, жду. И что бы выдумали... - Старик надолго замолк.

     - Что? - выдохнул Бычье Сердце.

     - Может, поговорите с соседями? Они смерти моей хотят, пакости подстраивают...

     Третьего дня дымовую шашку под дверь бросили. Почтовый ящик подожгли, пакет перловки украли... Я уж и к участковому обращался, а у него одно: такие дела не рассматриваем, решайте сами, по-соседски...

     Поговорите?

     - Поговорю. Так что с лифтом?

     Старикашка выдержал мхатовскую паузу.

     - Ну, так вот. Стою у лифта и вижу, что из этой квартиры выскакивает девчонка. И несется по лестнице сломя голову.

     В лифт она не зашла...

     - Девчонка каких примерно лет?

     - Каких еще лет? Может, ваших. Молодая и молодая. Для меня все, кто после целины в рост пошел, - молодые.

     - Значит, говорите, что видели ее в понедельник рано утром?

     - Да.

     - Вы точно запомнили?

     - У меня с памятью все в порядке, хотя некоторые и намекают, - обиделся старик. - Мол, свет я за собой в туалете забываю погасить...

     Показания старого пня могли оказать следствию неоценимую услугу. Ведь в понедельник утром Роман Валевский был уже мертв. И не исключено, что женщина, побывавшая в квартире, знала об этом. Более того, не исключено, что она и пришла туда именно потому, что Ромы-балеруна не было в живых. И Бычье Сердце дорого бы дал, чтобы женщиной оказалась Лика Куницына.

     - Опознать ее смогли бы?

     - А чего ее опознавать? Стриженая, в штанах с лямками, они сейчас все на одно лицо.

     - И никаких особых примет?

     - Носок торчал из кармана, это было.

     Белый носок. А сама рыжая. Я еще подумал, что за мода такая - носки в карманы запихивать...

     Белый носок! Уж не родной ли братец носка "адидас", найденного в прихожей?

     Носок в кармане неизвестной посетительницы несколько озадачил Бычье Сердце.

     Трусики, в крайнем случае бюстгальтер - еще куда ни шло, но носок!.. И почему второй "адидас" оказался брошенным в предбаннике? Оплошность, непростительная для криминального визита. Да еще помноженная на бутылку из-под грузинского вина!..

     - Как вы сказали, Иван Трофимович?

     Рыжая и стриженая?

     - Коротко стриженная, - уточнил Пупышев. - Почти как ты, сынок. Только еще короче. И два пейса по бокам.

     - Каких пейса?

     - Обыкновенных, длинных. Как у раввина.

     Не далее как вчера вечером Бычье Сердце имел беседу с одной рыжей стильной дамочкой. И дамочка эта активно ему не понравилась. На фотографии с покойным реагировала неадекватно и вообще вела себя слишком подозрительно для случайной свидетельницы. А две длинные, узкие, как листья ириса, пряди дамочки и сейчас стояли у майора перед глазами. Сходства с пейсами в них было немного, но капитану в отставке простительно не разбираться в модельных женских стрижках.

     - Я, как вышел, сразу же к цирку направился, где этот парень.., хозяин.., свой автомобиль ставит. Может, думаю, приехал вечером. Или ночью, вместе с девчонкой.

     Но машины не было. А девчонка - была.

     Вот я и думаю, что она могла там делать в отсутствие хозяина? Может, воровка?

     - Почему вы так решили?

     - А зачем тогда бежать сломя голову?

     Зачем, я вас спрашиваю? Она из квартиры как пробка выскочила, как будто за ней гнался кто...

     Бычье Сердце засопел. Он почти не сомневался, что парфюмерная мамзель и ночная гостья Валевского - одно и то же лицо.

     Точнее, морда. Рыжая наглая морда. Но если Куницына вошла в преступный сговор с продавщицей, польстившись на ее дельтапланеристское прошлое, то она поставила явно не на ту лошадь. Дамочка оказалась на редкость впечатлительной и могла бы запросто разрушить самую хитроумную комбинацию. А если Куницына в преступный сговор с продавщицей не входила и продавщица действовала на свой страх и риск?

     То есть была самостоятельной фигурой?

     Или, в худшем случае, пешкой в руках кого-то другого. Тогда в игре могут быть задействованы не два участника, а больше, как в старинных индийских шахматах. Эта мысль заставила Бычье Сердце инстинктивно прикрыть рукой пах: побочных версий он боялся ничуть не меньше, чем удара в драгоценную мошонку. Побочные версии он ненавидел. Так же, как и новых фигурантов, всплывающих, подобно утопленникам, в самых непредсказуемых местах.

     - Ну что ж, Иван Трофимович, вы нам очень помогли, - ловко скроил дежурную фразу Бычье Сердце. - Будем разбираться.

     - А со мной что? Пособишь старику, сынок?,.

     При всех своих недостатках Бычье Сердце был человеком слова и потому после окончания следственных действий в квартире номер двадцать семь переместился в квартиру номер двадцать четыре. Двадцать четвертая квартира оказалась самой рядовой коммуналкой - склочной, визгливой и жаждущей крови. Она напомнила Бычьему Сердцу детство - с точно таким же осиным гнездом на проспекте Газа. Втянув ноздрями спертый воздух коммуналки, Бычье Сердце сразу оживился: он знал толк в разорении осиных гнезд.

     - Кухня прямо по коридору? - отрывисто спросил он у замшелого отставника.

     Старик кивнул головой и посмотрел на майора с одобрением.

     Бычье Сердце двинулся в указанную сторону, сметая все на своем пути. Первой жертвой пал низенький антикварный столик с таким же антикварным телефоном, За телефоном последовала пара вешалок, детский трехколесный велосипед, не ко времени выставленный за дверь, детские же салазки, лыжи "Alpina", гора картонных коробок, три пластмассовых тазика и один эмалированный. Ровно через тридцать секунд тайфун с нежным именем Бычье Сердце докатился до береговой полосы кухни.

     Три газовые плиты и семь столиков с грязной и чистой посудой притихли в ожидании ударной волны. Наметанным глазом старого коммунальщика Бычье Сердце осмотрел кухню и ткнул пальцем в тумбу, зажатую между черным ходом и батареей.

     Черный ход был заставлен ведрами и швабрами, а на батарее сушились отвратительного вида половые тряпки.

     - Ваш стол? - зычным голосом спросил он у Пупышева.

     - Мой, - подтвердил старик.

     - Очень хорошо. Приступим.

     Для начала Бычье Сердце снес пару прибрежных веревок с бельишком, затем наступил черед посуды, чистой и грязной. Она полетела на пол с одинаковым, радующим сердце звоном. Покончив с посудой, Бычье Сердце перешел к плитам. На конфорках побулькивали борщ красный, борщ зеленый, щи с квашеной капустой и большой таз с вареньем. Бычье Сердце окунул в таз указательный палец и быстро облизал его.

     - Сливовое, - заметил он. - А сахару переложили.

     После этой сакраментальной фразы таз разделил участь посуды, загадив крашенные суровой охрой стены густым сиропом.

     Через секунду к сиропу присоединились мелко нарубленная свекла, щавель и квашеная капуста. А Бычье Сердце пододвинул к себе колченогий табурет и уселся на него. Прямо посередине выпотрошенной кухни.

     - Будем ждать, - глядя в пространство, сказал он.

     Ждать пришлось недолго. В коридоре послышались крики и угрожающее потрескивание; осиный рой приближался, обрастая по ходу все новыми и новыми перепончатокрылыми. Наконец в дверном проеме показался передовой отряд шершней: два мосластых мужика в майках и трениках, три бабенки в домашнем сатине и один тинейджер с порочной физиономией начинающего вуайериста. Кухонный разгром поверг присутствующих в ступор. Лишь тинейджер сохранил присутствие духа и даже позволил себе хихикнуть.

     - Все собрались? - добродушно поинтересовался Бычье Сердце. - Проходите, не стесняйтесь, места хватит.

     Голос майора, исполненный ласковой угрозы, вернул присутствующих к реальности.

     - Это что же такое?! - выдавила из себя первая бабенка. - Это что же... Это...

     Это что же ты, гад, сделал?! Погром среди бела дня!..

     - Варенье, - просипела вторая. - О, господи!!! Ах ты, паскуда!!!

     - Мужчины, - воззвала третья. - Мужчины, сделайте же что-нибудь!!! Так и будете смотреть на это безобразие?!

     - Зови Шулькисов и Петровича, Костян, - обратился один из мужиков к тинейджеру. - И Степку прихвати, он вроде дома...

     - Ага, - промурлыкал тинейджер, но с места так и не сдвинулся.

     Оба мужика синхронно подтянули треники и сделали шаг в направлении Бычьего Сердца. При этом в руках первого невесть как оказалась скалка, а в руках второго - корпус от мясорубки.

     - Не советую. - Бычье Сердце аккуратно сжал пудовые кулаки и аккуратно водрузил их на колени. На коленях они явно не помещались.

     Мягкие увещевания майора вкупе с кулаками, сломанным носом и свирепой физиономией возымели действие: мужики остановились в нерешительности, посчитав, что сил для лобовой атаки явно недостаточно. Ситуация выглядела патовой, во всяком случае, до прибытия Петровича, Степки и неведомых Бычьему Сердцу Шулькисов.

     - Милиция... - осенило вдруг одну из женщин. - В милицию звони, Костян!

     - Ага, - промурлыкал тинейджер, но с места так и не сдвинулся.

     - Там тебя быстро окоротят, голубчика! Там тебе пообломают рога-то! Там тебе так мозги промоют, что не обрадуешься, хулиганье! Звони в милицию, Костька!

     - Не советую. - Бычье Сердце широко улыбнулся всей коммунальной кодле, демонстрируя зубы волкодава. - Я сам милиция. И в отличие от вашего толстозадого участкового цацкаться с вами не буду. Так что если кто рыпнется, будет у меня кровью харкать всю оставшуюся жизнь. Есть желающие?

     Желающих не нашлось, и Бычье Сердце приступил к изложению программных требований.

     - Значит, так. Старика Ивана Трофимовича не обижать, выказывать ему почет и уважение. И побольше искренности на харях. Проверять буду лично. Стол у окна " сегодняшнего дня тоже принадлежит ем;

     Что еще? Ага. От дежурств по коммуналке Иван Трофимович освобождается. Собаку его... Как зовут вашу собаку, Иван Трофимович?

     - Черчилль... Английский бульдог, - тряся головой, зачастил старик. - Я его потому так и назвал, что английский...

     - Так вот, Черчилля встречать пионерским салютом. И чтобы без глупостей, а то я вас в бараний рог сверну. Вы у меня по этапу в кандалах пойдете. Грешков у вас, как я посмотрю, на десяток статей наберется. Так что сушите сухари, господа хорошие. Все ясно?

     На кухне воцарилась гробовая тишина.

     - Значит, все, - констатировал Бычье Сердце. - Просьба передать вышеизложенное господам Шулькисам, Петровичу и Степке, чтобы не было вони, что кто-то чего-то не знал. Или не слышал... Кто у вас там еще в квартиросъемщиках, Костян?

     Прыщи на подбородке тинейджера запылали ярким верноподданническим огнем.

     - Еще Яцура, но она второй месяц в больнице... А Гарик не считается. Гарик сам комнату здесь снимает.

     - Молодец, - похвалил смышленого тинейджера Бычье Сердце. - Соображаешь.

     Костян порозовел и даже шмыгнул носом от полноты чувств.

     - Ну, что ж. Инцидент, как говорится, исчерпан. Не смею больше задерживать.

     Или есть вопросы?

     Сбившееся в кучу сатиновое бабье молчало. А вышедший вперед делегат со скалкой примирительно пробухтел:

     - Вы тово... Могли бы спокойно обо всем сказать, а не погром устраивать. Мы ведь не дети малые, понимаем. А Иван Трофимович пусть не волнуется. Все будет в лучшем виде. Освобождай стол, Татьяна, - обратился он к бывшей хозяйке варенья.

     - То есть как это - освобождай?! - взвилась та.

     - Освобождай, я сказал! - Очевидно, за мужиком в трениках водились дела посерьезнее, чем травля одинокого пенсионера, и испытывать судьбу он не решился. - Переносите свои вещи, Иван Трофимович...

     - А вы как же? - пролепетал обмякший старик.

     - Ничего. Как-нибудь устроимся.

     В садке с коммунальными пираньями наступило затишье, и Бычье Сердце посчитал свою миссию завершенной. Он с чувством пожал руку Пупышеву, по-свойски подмигнул Костяну и направился к выходу.

     И только возле самой двери остановился.

     - Буду вас навещать, - проникновенным голосом пообещал Бычье Сердце. - Очень уж вы мне понравились.

     Кто-то из слабонервных коммунальщиц охнул, а до сих пор остававшийся за кадром второй мужик выронил мясорубку.

     В сопровождении восхищенного Костяна Бычье Сердце продефилировал по коридору, дружелюбно раскланиваясь с опоздавшими на представление обитателями коммуналки. Уже в конце коридора Костян прошмыгнул вперед и широко распахнул перед Бычьим Сердцем створку двери.

     Майор потрепал услужливого мальца по загривку и напутствовал его грозным: "Следи за порядком!" Вот тут и произошла заминка, а все из-за того, что Бычье Сердце нос к носу столкнулся с молодым человеком, собиравшимся войти в квартиру номер двадцать четыре.

     - Привет, Гарик! - почему-то обрадовался тинейджер. - А у нас тут такое!..

     - Здравствуй, Костя! - бросил молодой человек, пропуская Бычье Сердце. На слова Костяна он не обратил никакого внимания и сразу же скрылся в комнате - крайней от двери.

     Ничего выдающегося в молодом человеке не было, но у Бычьего Сердца сразу же зачесалось в носу. Так было всегда, стоило только ему обнаружить изъян в стройной картине мира. Изъян мог быть самым невинным, незаметным человеческому глазу; он мог не портить картину, а, наоборот, украшать и дополнять ее. Так витражи украшают узкие бойницы нефов, превращая крепость в храм. И все же изъян оставался изъяном, инородным телом, соринкой в глазу, тополиным пухом в ноздре, вишневой косточкой в горле. Вот и сейчас вишневая косточка по имени Гарик прилепилась к сиверсовскому кадыку и никуда не желала двигаться. А все потому, что холеный, начищенный до блеска молодой человек наотрез отказался стыковаться с оголтелой коммуналкой Пупышева. Квартира на верхнем этаже подошла бы ему больше. Да и в самом Гарике прослеживалось некое сходство с мертвым Валевским; во всяком случае, Рома-балерун мог пройти мимо Бычьего Сердца именно так: брезгливо ускорив шаг. Он бы и нос зажал, если бы воспитание ему позволило. С точно такой же брезгливостью местный чистоплюй Гарик поздоровался с вертким прыщавым Костяном. И не проявил никакого интереса к волнующей душу склоке на кухне, что противоречило главному закону любой коммуналки. А Бычье Сердце хорошо знал этот закон: без драк, препирательств, мелких гадостей и крупных стычек по поводу замызганного очка в сортире коммуналка тотчас же испустит дух. Гикнется, скопытится, преставится, покончит жизнь самоубийством.

     Бычье Сердце подождал, пока за Костяном захлопнется дверь, и прокашлялся.

     От одного инородного тела в гортани избавиться удалось (и верно, какое дело Бычьему Сердцу до постояльца левой коммуналки?), зато напомнили о себе другие. А именно - рыжая дельтапланеристка, не очень удачно мимикрировавшая под продавщицу ларька.

     Пришло, пришло время заняться ею вплотную. Так же как и несостоявшейся звездой Афиной Филипаки. Да и тушка примы-балерины Лики Куницыной тоже требовала разделки. Три грации, ничего не скажешь!.. От этих трех граций у Бычьего Сердца воротило с души, он бы с большим удовольствием занялся бы какими-нибудь железобетонными вымогателями или второразрядной перестрелкой в сауне при туберкулезном диспансере. Но выбирать не приходилось, тем более что кто-то из троих должен привести его к убийце. Это майор Сивере знал наверняка. И это несколько приподняло ему настроение, подпорченное коммунальной квартирой № 24. Согласившись пойти туда с Пупышевым, Бычье Сердце рассчитывал на полноценную, широкомасштабную, веселую и отчаянную драку, возможно, с применением подручных средств. Вот уж где бы он потешился! Вот уж где почесал бы заскучавшие кулаки! Но в коммуналке его нагло продинамили, а подобные обломы майор Сивере переносил тяжело. От подобных обломов не спасала даже дешевая мастурбация на пару с боксерской грушей.

     С такими невеселыми мыслями Бычье Сердце покинул Фонтанку, 5, напоследок остановившись у парапета. Отсюда хорошо просматривалась квартира Валевского: четыре окна и башенка. Над башенкой плыли беспечные летние облака, в цирке Чинизелли играли туш, по мазутному лону Фонтанки, покряхтывая, сновали пароходики, - словом, денек был что надо! Но Бычьему Сердцу было не до красот. Окаянный танцзал с надстройкой все еще не отпускали его. В них тоже был какой-то изъян, какая-то червоточинка. И Бычье Сердце обязательно докопался бы до нее, если бы не старый пень со своими проблемами. Теперь же остается ждать, когда червоточинка вылезет наружу и сама напомнит о себе.

     ...Остаток дня Бычье Сердце провел за составлением очередного отчета. Дело двигалось туго, поскольку отчетов майор Сивере не любил. Во-первых, потому, что был не чужд орфографических ошибок и до сих пор писал "потерпевший" через "и", а "сведетель" через "е". Во-вторых, толстые пальцы Бычьего Сердца и миниатюрные блондинистые клавиши печатной машинки находились в состоянии конфронтации, так что и без того хромая сиверсовская орфография частенько подкреплялась новообразованиями типа "ьоцп новждагигв N".

     Особо впечатлительные сотрудники отдела находили в этой абракадабре монгольские корни и даже романтический намек на эсперанто. На поверку же оказывалось, что степной посвист потомков Чингисхана ничего общего с экзерсисами Бычьего Сердца не имеет, а "ьоцп новждагигв N" есть не что иное, как банальное "труп гражданина N".

     Дейнека появился в комнате Бычьего Сердца, когда тот в красках расписывал набег на парфюмерную кибитку Сулеймана-оглы и давал краткие характеристики рыжей дельтапланеристке.

     - Хорошо, что пришел, - сказал Бычье Сердце, выстукивая одним пальцем сомнительное слово "одеколон". - Одеколон через "о" или через "а"?

     - Через "о".

     - Там два "о" или "а" тоже есть?..

     - Все через "о". А зачем тебе понадобился одеколон?

     - Не мне, а покойному Роме.

     - Ты о Валевском?

     - О нем, родимом...

     - Значит, еще не знаешь, - Дейнека распялил губы в улыбке и тяжело опустился на стул. - Дело-то от нас забирают. Дело Валевского - я имею в виду.

     Несколько секунд Бычье Сердце по инерции продолжал печатать. Но когда из "одеколона" вылупилось непроизносимое "лдкулдог", поднял косматую голову и уставился на Дейнеку.

     - То есть как это забирают?

     - Молча.

     - И кому отдают? - В голосе Бычьего Сердца послышались ревнивые нотки.

     - Бауману и Сальниковой.

     - Кому?! - изумился Бычье Сердце.

     С тем же успехом расследование дела об убийстве можно было поручить супружеской паре белых медведей. Или попугаям-неразлучникам. Или подуставшим от долгой слякотной жизни коняшкам с Аничкова моста. За Бауманом и Сальниковой уже давно и прочно закрепилась репутация "заматывателей". К ним обращались только тогда, когда что-то нужно было элегантно спустить на тормозах. Или начальство имело свой шкурный интерес в деле. С синим чулком Сальниковой Бычье Сердце только здоровался, да и то сквозь зубы, когда деться в узком коридоре было некуда.

     Зато Андрея Баумана знал довольно хорошо. Некоторое время они работали вместе, и даже столы их стояли рядом. Тихий Бауман на работе особо не напрягался и к тому же каждую субботу отмечал священный день отдохновения. Из-за этого баумановского шаббата у Бычьего Сердца несколько раз срывались операции, но Сивере не роптал: он умел уважать религиозные чувства других людей. Бауман же не уважал никого и ничего (кроме священной субботы, разумеется), но был неизменно корректен. Что не мешало ему регулярно постукивать начальству на методы работы Бычьего Сердца. Поток сигналов усилился после того, как Бычье Сердце пообещал "дать в дыню фискалу, мешающему следственным действиям". Начальство благоразумно развело Баумана и Бычье Сердце не только по разным комнатам, но и по разным этажам. Теперешний оскорбительный переход дела к Бауману означал, что в нем открылись новые обстоятельства.

     - Что, открылись новые обстоятельства?

     - Как тебе сказать... Они были и раньше, только мы о них не знали. Ходят слухи, что папаша у девицы, под которую ты так усердно копаешь, - большой чин в ФСБ.

     - У какой из девиц?

     - Их у тебя несколько?

     - Давай колись! - Бычье Сердце оставил вопрос без ответа.

     - Анжелика Куницына, примадонна "Лиллаби". Ходят слухи, что был звонок оттуда, - Дейнека поднял глаза к потолку.

     - Мне пока никто ничего не сообщал, - продолжал упрямиться Бычье Сердце.

     - Завтра утром сообщат, - клятвенно пообещал Дейнека, и майор Сивере сразу же поверил ему. У Дейнеки был надежный источник информации в лице секретарши непосредственного начальника Бычьего Сердца - полковника Соловейчика.

     Бычье Сердце вздохнул и вынул из машинки бесполезный теперь лист; парфюмерная сага так и осталась незаконченной.

     - Да не расстраивайся ты так! - подбодрил приятеля Дейнека. - Сколько на тебе дел помимо этого?

     - Восемь, - сделал несложные подсче, ты в уме Бычье Сердце.

     - А у меня - пятнадцать. Так что баба с возу, кобыле легче... Слушай, а может, у тебя личный интерес?

     - Какой еще личный интерес? - Бычье Сердце вдруг снизил голос до шепота и пошел красными пятнами, - Ну, не знаю. - Следователь подмигнул майору краем толстого вавилонского века. И похлопал ладонью по левой стороне груди.

     По той самой стороне, где у Бычьего Сердца покоилась фотография с датой в уголке - 28.06. До сих пор подметный снимок с Ромой-балеруном, собором и педрилой Лу Мартином ни разу не напоминал о себе. Но теперь вдруг заворочался, как скунс в капкане, и даже попытался выпустить струю зловонного газа.

     - Нет никакого личного интереса... - , стушевался Бычье Сердце, осторожно принюхиваясь к пиджаку. - А в общем, ты прав. Я с самого начала говорил, что это дело тухляк. Пусть теперь Бауман корячится...

     Оставшись один, Бычье Сердце забросил ноги на стол и глубоко задумался. Ничего экстраординарного в том, что дело передавали другой группе, не было. Подобные вещи практиковались, хотя и редко, и только в том случае, когда следствие по той или иной причине заходило в тупик. Но такому шагу обычно предшествовали осторожные перестановочки, рокировочки, укрепления, вброс дополнительных сил.

     Особенно если дело касалось громкого убийства. А убийство Ромы-балеруна было достаточно громким, уж против этого факта не попрешь. Нет, странным было не то, что дело передавалось, и передавалось стервецу Бауману. Странным было то, что передавалось оно так скоропалительно. Прошло лишь двое суток со времени обнаружения трупа, рабочие версии только наметились... Вернее, одна рабочая версия. Именно ее и изложил Бычье Сердце на сегодняшней утренней летучке. И даже получил благословение от полковника Соловейчика на ее разработку. И вот теперь пожалуйста, поворот на сто восемьдесят градусов. Ничего удивительного, если учесть, что папаша стервы-балеринки занимает высокий пост в Конторе. В этом отношении Дейнеке и его гражданскому браку с секретаршей Соловейчика Люсей можно доверять абсолютно. Люся с детской непосредственностью шпиона-любителя прослушивала раз-, говоры начальства, и об этом знали все, за исключением самого Соловейчика. С легкой и блудливой Люсиной руки по кабинетам кочевали хохмы о том, что собака Соловейчика жрет дерьмо; что сын Соловейчика спит со стодвадцатикилограммово негритянкой и к тому же исполнительницей песен в стиле "госпелс"; что дочь Соловейчика прижила ребенка от дуэта "Чай вдвоем"; что жена Соловейчика принадлежит к секте "Общество друзей духа" и активно проповедует культ сутры лотоса; что сам Соловейчик... Впрочем, о Соловейчике шалава Люська, нужно отдать ей должное, до сих пор не сказала ни одного дурного слова.

     В любом случае завтра дело уплывет от него, а дарить собственные наработки Бауману Бычье Сердце не собирался. Шиш тебе, Андрюша!

     - Шиш тебе, Андрюша! - выпалил в пространство Бычье Сердце.

     Слова ударились в стену, поскакали по шкафам и сейфу, задели календарь с видом Мариинского театра (новогодний подарок Дейнеки) и мягко спланировали к часам, висящим на стене.

     Часы показывали пятнадцать минут восьмого.

     И Бычье Сердце тотчас же сбросил ноги со стола. Весь сегодняшний день он гнал мысли о предстоящей Голгофе с Лу Мартином. Теперь, в свете принесенной Дейнекой информации, Голгофа становилась вовсе необязательной, но... Пока еще никто официально не сообщил Бычьему Сердцу, что дело у него забирают. Следовательно все остается так, как было еще пятнадцать минут назад, до визита Дейнеки. А пятнадцать минут назад он собирался вплотную заняться Афиной Филипаки, личность которой до сих пор не установлена. Также остается неустановленной угроза, которой Лика Куницына потчевала по телефону своего бывшего муженька. А обо всем этом можно узнать только в окрестностях "Лиллаби". И нигде больше.

***

     ...Вот уже вторую ночь подряд Пашке снились кошмары.

     Это были не обычные кошмары, которые изредка навещали Пашку, нет. В обычных кошмарах орудовали распоясавшиеся вурдалаки, похожие на Фредди Крюгера, и зомби, похожие на Виташиного батяню дядю Васю. С этими деятелями Пашка справлялся достаточно легко: взмывал ввысь, размахивая руками, - и только его и видели.

     Вурдалаки и зомби в Пашкиных кошмарах не летали, в отличие от самого Пашки. Так что гнусным мертвякам оставалось только клацать челюстями. И бессильно грозить Пашке кухонными ножами, остро заточенными топорами и окровавленными стамесками. Но последние две ночи...

     Последние две ночи к Пашке являлся Нео.

     Нет, Нео не угрожал Пашке. И никакого топора у него не было, не говоря уже об окровавленной стамеске. Напротив, Нео был ласков, он пытался приручить Пашку, он вел с Пашкой долгие разговоры. То есть он думал, что ведет, и Пашка так думал, вот только понять эти разговоры было нельзя.

     Ни одно слово до Пашки так и не долетело.

     Улыбка - долетала, прохладное дыхание Нео - долетало, а слово - нет. В какой-то момент это понял и сам Нео. И изменил тактику. Он больше не говорил понапрасну, он экономил - и силы, и слова. Как будто точно знал, что времени у него осталось немного. Нео стал приближаться к Пашке: осторожно приближаться, боясь вспугнуть. Поначалу Нео это удавалось, и в конце концов он приблизился бы к Пашке так, что не отвертишься. Пашка ничего бы и не заподозрил, если бы... Если бы не дырка на лбу Нео. Дырка увеличивалась! Дырка увеличивалась, грозилась превратиться в воронку и засосать в себя Пашку со всеми потрохами. Тогда, стоя на самой кромке сна, Пашка попытался взлететь, ускользнуть из-под носа Нео, как это случалось не раз с вурдалаками и зомби. Взлететь и помахать Нео с безопасной высоты. Но взлететь не получилось: руки, такие пернатые, такие легкие и бесстрашные, вдруг отказали Пашке. Тогда Пашка попытался просто убежать - как в жизни, - отталкиваясь носками и высоко подбрасывая зад, но из этого тоже ничего не вышло: ноги налились свинцом, корнями вросли в землю и предали хозяина. И Пашка понял, что это - конец.

     Что спрятаться от ласкового Нео не удастся.

     И когда он понял это, он проснулся.

     Пробуждение особого облегчения не принесло. Пашка точно знал, что следующей ночью Нео объявится снова, как объявлялся в предыдущую. Так он и будет приходить, каждый раз подступая все ближе.

     И когда-нибудь - завтра, послезавтра, через неделю - подойдет совсем близко. А дырка на лбу - дырка на лбу уже знает, что делать. Она сожрет Пашку и даже косточек не выплюнет. Можно, конечно, попытаться не спать совсем, но Пашка был вовсе не уверен, что способен на такой подвиг. Нет, Нео все равно его достанет, и к гадалке ходить не надо, как бабка говорит. А все из-за проклятого шарфа-рыбины. Черт дернул Пашку отнять шарф у Нео. Если бы он знал, что все так обернется! Он бы и пальцем шарфа не коснулся!..

     Если Нео был ночным кошмаром Пашки, то шарф Нео стал кошмаром дневным.

     Несколько раз Пашка перепрятывал чертов шарф: сначала он засунул рыбину между журналами на этажерке, потом воткнул в белую вазу, которой бабка никогда не пользовалась. Потом пришел черед курятника, потом Пашка зарыл шарф в огороде, под грядкой с укропом. Но толку от этого было мало: шарф тянул его к себе. И бабка! Бабка с ее длинным носом и нюхом, как у охотничьей собаки, в любой момент могла обнаружить рыбу с завязочками! Из-за этого Пашка два дня просидел дома как привязанный, чего за ним отродясь не водилось.

     Даже бабка забеспокоилась.

     - Ты чего это? - спросила она у Пашки. - Сиднем сидишь? Сходи погуляй.

     Пашка кивал головой, соглашаясь, но со двора никуда не уходил. И даже обложился книгами для конспирации, пускай бабка думает, что Пашка наконец-то взялся за ум. Через десять минут выяснилось, что с книгами Пашка явно перестарался, и бабка забеспокоилась уже по-настоящему.

     - Ты что это? Читаешь?!

     - Угу-м... "Осциллограф - ваш помощник", автор Б. Иванов. Очень интересно. А что?

     - Да я тебя отродясь с книжкой не видела!

     Это была чистая правда. Единственная книжка, которую Пашка прочел от корки до корки - "О разведке для мальчиков" великого Би-Пи, - была надежно спрятана, а остальные книжки интересовали Пашку мало.

     - А ты не заболел, часом? - приставала бабка. - А то давай касторки хлебни.

     Касторка любую хворь как рукой снимает.

     - Да здоров я! - не выдерживал Пашка. - Все в порядке, бабуля!

     - Что-то не похоже. А может, у тебя глисты?

     - Какие еще глисты?

     - Точно, глисты, - обрадовалась бабка. - То-то, я смотрю, ты такой бледненький. Книжки вздумал читать. И сахар не крадешь. И за вареньем в буфет не лазишь.

     - Нет у меня никаких глистов!.. А за вареньем я уже два года как не лазю!

     Вот здесь Пашка врал. Ну, не врал, так, слегка подвирал. Во-первых, вареньем он иногда баловался. А во-вторых, если распрямить скатанную в комок рыбину и вытянуть ее, то как раз и получился бы самый настоящий глист, тонкий и длинный. Зачем только он вынул шарф из рук Нео?!

     Была же какая-то причина, была! Но Пашка совсем позабыл о ней, вконец заморенный Нео. И еще - батяней Виташи, дядей Васей Печенкиным.

     Тогда, сидя рядом с Нео на "Такарабунэ", Пашка совсем потерял счет времени.

     А вот Виташа, которого Пашка поначалу принял за труса, быстро оклемался и времени зря не терял. Он вернулся в эллинг, но не один, а с батяней. До сих пор Пашка относился к дяде Васе вполне нейтрально и даже со знаком плюс. Дядя Вася был человеком незлобивым, в отличие от Виташиной матери, тети Веры. Тетя Вера вечно орала, что не нанималась кормить пьянчугу-мужа, а также лоботряса-сына и его дружков без роду-племени, которые без толку гоняют видак и толкутся в их доме, как будто у них своего дома нет. Это была страшная несправедливость, потому что Пашка бывал у Виташи крайне редко и по самым уважительным и неотложным поводам. Таким, как "Матрица", например. Виташу мать охаживала кухонной тряпкой, дядю Васю - половой, иногда переключаясь на веник.

     Дядя Вася на все выпады тети Веры реагировал со здоровым юмором, от веника уворачивался с ловкостью циркового медведя, после чего забирался на старую разлапистую яблоню у колодца и кричал оттуда, что он инвалид-чернобылец, потерял на ликвидации зубы и половину легкого и что не позволит всяким б...ям издеваться над героем-пожарником. На это тетя Вера резонно отвечала, что знает-де, какой он пожарник и в каком месте у него горит. После получасовых препирательств и взаимных веселых оскорблений дядя Вася засыпал прямо на яблоне, а тетя Вера, приставив лестницу, снимала его оттуда. Без всякой посторонней помощи, поскольку была женщиной недюжинной физической силы.

     А дядя Вася был мужчиной хлипким, вся его жизненная энергия сосредоточилась в глотке, способной выдуть все, без разбору, горючее. От постоянных тренировок глотка у дяди Васи развилась чрезвычайно, загордилась собой и существовала теперь вне всякой зависимости от хозяина.

     Пашка иногда даже любовался глоткой старшего Печенкина, похожей на таинственный морской грот. В этом гроте плавали Осколки зубов и наверняка проживало сильное эхо. Сам Пашка, конечно, резонанс от эха не проверял, но почему-то был уверен, что эхо существует.

     Окончательно он убедился в наличии эха, когда дядя Вася в сопровождении Виташи поднялся на "Такарабунэ", где сидели они с Нео. Некоторое время дядя Вася постоял на корме, привыкая к парусу и изглоданным снастям. И только после этого обратил внимание на Пашку.

     - И ты здесь?

     Вопрос был явно риторическим, и Пашка ограничился кивком. Дядя Вася перевел взгляд на Нео и спросил, но уже не у Пашки, а у Виташи:

     - Этот?

     - Этот, - подтвердил Виташа. - Я первый его нашел.

     - Молодец, прощелыга! - Дядя Вася одобрительно щелкнул языком и двинулся к Нео.

     Пашка оказался досадной помехой на крестовом пути дяди Васи Печенкина, и после секундного раздумья дядя Вася прикрикнул на Пашку:

     - Нишкни!

     Вот тут-то эхо и заявило о себе в полный рост. Вылетев из глотки дяди Васи, эхо смело Пашку долгим и протяжным "нишкнинишкнинишкнинишкни" и растворилось под сводами эллинга. Пашка сам не помнил, как оказался на корме, за спиной у дяди Васи. И даже за спиной у Виташи.

     Что ж, он перестал быть номером один в сумрачной истории Нео, и придется с этим смириться. Он был рядом с Нео, но так ничего и не узнал о нем. И придется с этим смириться.

     - Ты смотри, какой фраер! - шумно удивился дядя Вася, нависая над Нео. - Вот у кого бабки столбом стоят...

     Последующие манипуляции Виташиного батяни Пашка помнил смутно. Ему показалось только, что дядя Вася вдруг превратился в огромного паука, обхватил несчастного Нео мохнатыми лапами и принялся окукливать. Впрочем, испугаться по-настоящему Пашка не успел. Дядя Вася отпрянул от Нео довольно быстро, что-то торопливо рассовал по моментально вздувшимся карманам и повернулся к ребятам.

     - И чтобы цыц! - громко сказал он. - Ясно?

     - Ясно, - тоненько проблеял Виташа.

     А Пашка промолчал.

     Такая строптивость не понравилась дяде Васе, но никаких санкций против Пашки он не предпринял. Напротив, заискивающе улыбнулся, порылся у себя за пазухой и достал упаковку жевательной резинки:

     - Вот. Держи.

     Пашка отпрянул от паука дяди Васи и взять жвачку решительно отказался.

     - Ну и дурак. Ему-то больше не понадобится.

     Пашка понимал, что происходит что-то не правильное, но сделать ничего не мог.

     Да и дядя Вася бочком подкатился к Пашке. И прошептал:

     - Смотри, вычадок! Вякнешь кому-нибудь - удавлю!

     От устрашающих слов дяди Васи разило застарелым перегаром, и Пашка едва не потерял сознание. Но чертов паук не дал ему так просто уйти от ответа: он приподнял Пашку над палубой и потряс.

     - Будешь вякать?

     - Не буду, - икнув от беспричинного ужаса, просипел Пашка.

     - То-то. Ладно, вам с трупаком делать нечего, малы еще. Порешим так. Я со своим прощелыгой в ментовскую отправлюсь, все равно заявлять надо. А ты, Пашка, дом постережешь. Снаружи. И чтобы сюда ни ногой. Следы затопчешь. Усек?

     - Усек...

     На Пашку вдруг накатило безразличие.

     Из-за плеча дяди Васи он видел Нео. Обиженного Нео, околпаченного Нео. Нео, за которого даже заступиться некому. Рука Нео, на которой еще несколько минут назад посверкивали кольцо и браслет, осиротела. Голой и слабой была рука без кольца и браслета. Но слабеть она начала еще раньше, когда Пашка вынул из пальцев шарф.

     А дядя Вася был уже потом. Он сделал ровно то же самое, что сделал сам Пашка, чего уж тут нос воротить! И нити, связывающие Нео с миром живых, порвались одна за другой. Конечно, Нео сделал все от него зависящее, чтобы хоть ненадолго задержаться: он запасся шарфом и браслетом, которые могли послужить якорями; он запасся кольцом, потому что окольцованных птиц найти легче, чем не окольцованных. Он еще на что-то надеялся. Но появились Пашка с дядей Васей - и отняли у Нео опознавательные знаки...

     И надежды не стало.

     Кажется, Пашка всплакнул, дожидаясь прибытия ментовской. А простая мысль вернуть шарф Нео даже не пришла ему в голову. Мент поначалу объявился только один.

     Большеголовый и добродушный, с круглыми, как у совы, веселыми глазами. После того как эллинг был осмотрен, он подозвал Пашку и Виташу и поставил их перед собой:

     - Ну, отличные парни отличной страны, рассказывайте.

     Дядя Вася за спиной большеголового сделал Пашке страшные глаза и провел ребром ладони по шее: мол, помни уговор, вычадок!..

     - Пусть он рассказывает, - нахмурился Пашка, кивая на Виташу. - Он нашел, он пусть и рассказывает.

     - А ты где же был? - удивился большеголовый мент подобной безынициативности.

     - А я и вовсе не входил, - соврал Пашка. - Я темноты боюсь.

     - Такой большой и боишься?

     - Он не входил. - Виташа раздулся прямо на глазах, затряс шеей, сразу же превратившейся в зоб, и бросил торжествующий взгляд на Пашку. - Я нашел! Я!..

     Все последующие часы были наполнены унизительной для мертвого суетой. Людей в "Селену" понаехало тьма-тьмущая, и все завертелось вокруг Нео. Ну и Пашке с дядей Васей перепало, ведь они некоторое время тоже состояли в свите мертвеца. Но самым главным человеком после Нео оказался Виташа. Виташа стал героем дня, тут и к гадалке ходить не надо, как бабка говорит. Пашке было на это глубоко начихать.

     Даже если бы Виташу наградили медалью за обнаружение Нео и показали бы по телику в связи с такой выдающейся находкой. Уж он-то знал, что дружба с Виташей закончилась. Просто так закончилась, без всяких к тому толчков и предпосылок. Какая уж тут дружба, когда между ними стоял паук дядя Вася. И собственное вранье. Виташа никогда не простит ему своего вранья. Каждый раз, встречаясь с Пашкой, он будет помнить, что соврал, а Пашка подыграл ему. И Пашка будет помнить, что соврал, а Виташа подыграл ему. И оба они развалили, растоптали, раздраконили основополагающие принципы великого Би-Пи.

     Совместными усилиями. Оба они вели себя недостойно скаутов. Впрочем, Пашка подозревал, что с сегодняшнего дня ни в каких скаутах нужды у Виташи не будет. И что с сегодняшнего дня Виташа стал сам себе Би-Пи. И увековечил свое имя на скрижалях истории Мартышкина - как человек, обнаруживший труп на территории лодочного кооператива "Селена". А если и не навечно, то, во всяком случае, до осени, до школы, когда к Виташе будут подходить взрослые пацаны и, ткнув его в грудь, спрашивать:

     "Это ты нашел мертвеца, баклан?" Остается слабая надежда, что за остаток лета случится еще что-нибудь выдающееся, что-то такое, что перекроет легендарную Виташину находку. Атомная война, например. Или землетрясение, перекочевавшее прямиком из китайской провинции Хэйлунцзян. Но в атомную войну и землетрясение в окрестностях Мартышкина Пашка верил слабо.

     И нисколько об этом не сожалел.

     Близость с Нео - вот о чем он сожалел по-настоящему.

     На какой-то (очень короткий) момент, под заиндевевшим парусом "Такарабунэ", Пашка стал главным человеком в жизни Нео. Или в смерти Нео, что, в общем, одно и то же. Никогда и ни для кого Павел Кирста-Косырев не был главным человеком в жизни. Кроме бабки, разумеется, но кому нужна морщинистая и немощная бабкина любовь, разъедаемая к тому же ржавчиной скандалов по самым ничтожным поводам?

     Пашкина бабка была скандалисткой по определению, склоки разводила со знанием дела. И затихала только в те редкие минуты, когда вспоминала свою непутевую дочь, умотавшую за любовником через полгода после рождения Пашки. Больше Пашкина мать в Мартышкино не объявлялась, писем не писала и телеграмм не слала. Бабка и в розыск подавала: сначала во всероссийский, потом - в узбекский и туркменский, поскольку любовник непутевой бабкиной дочери был родом то ли из Туркмении, то ли из Узбекистана. Но концов найти так и не удалось, и малолетний Пашка быстро перекочевал в разряд сироток (когда у бабки бывало хорошее настроение). А также в разряд байстрюков-басурманов (когда настроение портилось). Байстрюком-басурманом Пашка бывал чаще, потому что не очень-то ладил с бабкой.

     А вот с Нео они поладили бы обязательно.

     Пашка думал об этом весь остаток дня, и волнующая процедура снятия показаний и отпечатков прошла для него незамеченной. Незамеченным прошел и тот момент, когда Нео переложили в черный пластиковый мешок. Никакого знака Нео Пашке не подал, хотя тот и вертелся поблизости. Пару раз его шугали замотанные местом происшествия менты, но и это не отрезвило Пашку. В дело пришлось вмешаться Главному Менту - огромному, как идейный негр Морфиус, и страшному, как соседский козел Митрофан. И даже страшнее, поскольку уши и нос у мента были сломаны, а губы наляпаны на лицо кое-как. А подбородком можно было заколачивать сваи.

     Морфиус-Митрофан, наткнувшись на Пашку, легонько сдавил пальцами Пашкин затылок. Легонько - с его морфиус-митрофановской точки зрения. У самого же Пашки шейные позвонки отделились один от другого с громким писком новорожденных котят.

     - Как зовут?! - рыкнул Главный Мент.

     - Меня?

     - Ну, не меня же!

     - Павел.

     - Ты почему еще не в тюрьме?

     Пашка едва не потерял сознание от страха, несчастные шейные позвонки его бросились врассыпную, и голова держалась теперь только на пальцах Главного Мента.

     Стоит Главному Менту разжать их, и она скатится с плеч прямо в объятья пластикового мешка с Нео. Но Главный Мент пальцы не разожмет, с какой стати ему отпускать вора и преступника?! Его посадят в тюрьму, как вора и преступника, дадут за краденый шарф на полную катушку, и бабка будет говорить всем знакомым, что "байстрюк-басурман допрыгался". А в тюрьме...

     Представив, что будет с ним в тюрьме, Пашка начал рыдать.

     - Ты чего это? - Мент ослабил хватку. - Шуток не понимаешь?

     Хороши шуточки!.. Склизкий призрак тюрьмы отступил, но рыдания от этого только усилились. Теперь в них вплелась сладкая нота безнаказанности.

     - К мешку не подходить, - извинительно понизил голос Главный Мент, выпуская шейные позвонки на свободу. - Тоже, нашел развлечение!..

     Оставив в покое Пашку, он переключился на большеголового. Большеголовый и Главный Мент оказались старинными приятелями и называли друг друга "Гурий" и "Антоха". Как оказалось, Главный Мент прибыл за Нео из самого Питера, а большеголовый Гурий все время кивал на населенный пункт Пеники, в котором вроде бы проживал. Пашка про Пеники слыхал, но никогда до них не добирался: ему вполне хватало окрестностей Ломоносова и Петродворца.

     Теперь, спустя два дня, Пеники всплыли сами по себе.

     Сначала в виде неоформившейся идеи покаяния, ведь о шарфе-рыбине Пашка не забывал ни на минуту. Не зря, ох, не зря Главный Мент заговорил о тюрьме! Да еще ночные кошмары с Нео! Быть может, Нео хочет, чтобы Пашка вернул шарф? Быть может, именно это он и хотел сказать Пашке? И если Пашка вернет злополучный кусок ткани, то Нео отступит, и дырка на лбу Нео отступит. И Пашка останется цел и невредим, назло бабке с ее любимым всепогодным лозунгом "И когда только тебя черти заберут!".

     Вопрос был только в том, кому возвращать. И вопрос этот грозил оказаться неразрешимым.

     Кандидатуру Главного Мента Пашка отмел сразу же: одно лишь воспоминание о его железных пальцах на затылке вызывало дрожь. И желание навеки поселиться в их с бабкой дощатом покосившемся туалете (с ведром вместо цивилизованного унитаза). Нет, пощады от Морфиуса-Митрофана ждать не приходится, Морфиус-Митрофан спит и видит, как бы засадить его, Пашку, в тюрьму. И оснований у него для этого больше чем достаточно. С этими основаниями Главный Мент мог нарисоваться у Пашкиного дома в любой момент. И на веревочке притащить за собой "раковую шейку", как называл ментовской транспорт дядя Вася Печенкин. А никого другого из людей, суетящихся вокруг мертвого Нео, Пашка не запомнил. Никого, кроме... Кроме большеголового Гурия!

     В разбуженном Нео и яхтой "Такарабунэ" воображении Пашки голова Гурия выросла до размеров средней руки крепости. в которой можно спрятаться и переждать напасти. Или в крайнем случае оставить трофейный шарф у крепостных ворот. У Гурия были круглые ласковые глаза совы, а сова, как всем известно, птица мудрая и не станет хватать мышь-полевку Павла Кирста-Косырева прежде, чем не выслушает ее. К тому же Гурий был добр к Пашке, с ходу назвал отличным парнем отличной страны. А это что-нибудь да значит.

     Для принятия окончательного решения Пашка отправился на чердак, где на вечном приколе стоял старый, видавший виды сундучище. Сундучище исполнял роль потерянного ковчега и чаши Святого Грааля по совместительству и хранил в себе все главные Пашкины богатства: книжку "О разведке для мальчиков", тетрадь по русскому с автографом Актрисы и фотокарточку матери Пашки. Фотокарточка была маленькой, неясной, сделанной для какого-то документа и к тому же всегда лежала в конверте. Пашка открывал конверт строго три раза в год: на собственный день рождения, на день рождения матери и на новогодние праздники. Вот и сейчас он не решился достать фотокарточку из конверта, он просто положил его перед собой.

     - Ну, - требовательно спросил Пашка у черно-белого с книжной желтизной Би-Пи, автографа Актрисы и конверта. - Что скажете?

     - Be prepared! <Будь готов! (англ.)> - призвал Пашку Би-Пи. Заглавными буквами своего великого имени.

     - Радуй близких!.. - посоветовал автограф Актрисы.

     А конверт приподнял сдобренный почтовым клеем язык и, как всегда, промолчал.

     Суровое be prepared означало: любишь кататься - люби и саночки возить, посему будь готов к любым испытаниям. Нежное радуй близких означало: признайся, пока не поздно, юный Павел, вот близкие и порадуются. А молчание конверта означало: что бы ты ни сделал, Пашка, ты все сделаешь правильно.

     Теперь, когда с главным было покончено, Пашка перешел к частностям. То есть частность была только одна: где, когда и как выловить Гурия. Отправляться в пасть ментовской Пашке вовсе не улыбалось, и для решительного разговора были выбраны Пеники. Пашка поехал туда на электричке, не имея никакого сколько-нибудь продуманного плана. Судя по названию, Пеники были маленькой, несерьезной деревушкой, так что найти в них милиционера по имени Гурий не составит труда. Нужно просто подловить какого-нибудь пацана (в любой, даже несерьезной, деревушке есть пацаны) и хорошенько расспросить его о Гурии. Так, во всяком случае, думал Пашка.

     Но все обернулось иначе.

     Коротенькое путешествие из Мартышкина в Пеники (вернее, на железнодорожную платформу "Кронштадтская колония", к которой примыкали Пеники) стоило Пашке больших трудов. Во-первых, ему все время казалось, что за ним следят люди, посланные коварным Главным Ментом. Они только и ждут, что Пашка вытянет шарф, чтобы зацапать его. Во-вторых, приходилось все время быть настороже из-за снующих, как челноки, контролеров. И на платформу "Кронштадтская колония" Пашка выгрузился с таким чувством, как будто пропахал на животе все саванны и джунгли Би-Пи, включая Индию, Ашанти и городок Мафекинг.

     Поначалу Пашке решительно не везло: пацаны не попадались ему вовсе. Щетинистые дядьки на велосипедах и толстоногие тетки с авоськами попадались, а пацаны - нет. Через полчаса бесплодных скитаний по горбатым холмистым Пеникам Пашка набрел-таки на парнишку, отдаленно напоминающего Виташу. Во всяком случае, по повадкам. Парнишка за умеренную мзду в два рубля и указал Пашке дом на самой верхотуре Пеников. Из-за штакетника проглядывала асфальтового цвета крыша, под которой проживал Гурий. И Пашка решительно направился в сторону дома. Но по мере того, как крыша приближалась, решимость потихоньку оставляла Пашку. И возле самой калитки исчезла совсем. К тому же за штакетником энергично махала тяпкой женщина, а к женщине Пашка готов не был. Да и сама затея с Гурием, такая привлекательная в тенистом Мартышкине, в Пениках вдруг съежилась и потеряла всякий смысл. Главный Мент и Гурий были друзьями, и Пашка совсем выпустил это из виду. Позабыл. Позабыл, а сейчас вспомнил!

     Очень вовремя.

     Нужно убираться отсюда. И чем скорее, тем лучше.

     Но пока Пашка прикидывал, как бы половчее сигануть от дома, в конце улицы, являющейся также и трассой, показались "Жигули". "Жигули" тащились довольно медленно, норовили забрать вбок и вообще вели себя, как пьяный дядя Вася Печенкин. Если бы Пашка не схоронился за бесхозной сосной, они наверняка ткнулись бы ему в живот. Или в саму сосну.

     Но до сосны машина не доехала. Она остановилась против калитки дома Гурия, и спустя минуту из "Жигулей" вывалился сам Гурий. Поначалу Пашка даже не узнал его: Гурий был в костюме, а не в форме.

     А голова Гурия, оставшаяся без присмотра милицейской фуражки, даже обидно уменьшилась в размерах. Прижимая к груди картонную коробку (очевидно, с оружием!), Гурий скрылся за калиткой.

     А потом...

     Как и в тот, первый раз, явление Актрисы Пашка пропустил. Иначе и быть не могло, ведь Актриса все это время существовала в Пашкиной жизни, хранила невесомые ладони на Пашкиных плечах, легонько дышала в макушку и только теперь, когда глупый Пашка попал в переплет, вышла из тени. Но сейчас вместо лопуха в руках Актрисы оказался велосипед. Она подтащила его к калитке дома Гурия, и дом Гурия сразу же перестал казаться опасным, перестал казаться живым - он превратился в декорацию. И все из-за Актрисы, такой живой, такой настоящей, что рядом с ней блекла любая реальность. Актриса о чем-то поговорила с вышедшей на улицу женщиной; женщина держалась почтительно и так заглядывала в глаза Актрисе, как будто от Актрисы зависело ее будущее. Ничего другого Пашка и не ожидал - ничего, кроме поклонения и обожания. Авантюра с шарфом Нео сразу же вылетела из Пашкиной головы вместе с остальными мыслями, мыслишками и мыслищами. И голова, освободившись от Пашки и полностью перестав ему подчиняться, дала команду ногам. И ноги, освободившись от Пашки и полностью перестав ему подчиняться, понесли его к машине. Пашка забрался на заднее сиденье, скорчился на полу, прижал колени к и подбородку и затих. Он не знал, что произойдет, когда Актриса обнаружит его. И когда она его обнаружит: через пять минут, через час или через год. Теперь это не имело никакого значения. Важным было то, что он - пусть даже тайком, ценой нахрапистого, злостного обмана - пробрался в мир Актрисы. Вернее, в осколок мира. Железный, нагретый солнцем осколок вмещал в себя множество разных запахов, и не все они принадлежали Актрисе. Прежде чем добраться до нужного, Пашка едва не заблудился в массе побочных. Крепкий пот, спертый винный привкус, разжиженные прогорклые духи... Продравшись сквозь этот частокол, Пашка уловил нужный запах и настроился на него. Спустя несколько минут запах усилился, забрался в ноздри, соскользнул за пазуху, заполнил каждую клеточку Пашкиного тела. А это могло означать только одно - Актриса вернулась.

     Она так резво взяла с места, что Пашка едва не прикусил себе язык. Актриса умеет водить машину, ничего удивительного, она ведь Актриса! И наверняка ей подвластны не только машины, но и лошади с тиграми, и бипланы с катамаранами. И с яхтой "Такарабунэ" она справилась бы в два счета:

.просто посмотрела бы на парус, улыбнулась ему - и парус сразу бы наполнился ветром, затрепетал и подставил тугую щеку для поцелуя... Но паруса не было, а была машина.

     И машина эта летела по воздуху, машина эта парила над дорогой - и лучше не задумываться над тем, что будет в конце пути.

     Главное - не выдать себя, как и полагается скауту, ведь чему-то же научил его великий Би-Пи!.. Но с надеждой остаться незамеченным пришлось распрощаться. И очень скоро. От пыли, влетевшей в приоткрытое окно машины, Пашка чихнул.

     - Правда, - сказала Актриса, отделенная от Пашки водительским сиденьем.

     Звук ее голоса - нездешний, ни на что не похожий - заставил Пашку вздрогнуть.

     Ты в машине Актрисы - и это правда. Незваный, непрошеный, ты едешь с ней - и это тоже правда. Не удержавшись, Пашка чихнул еще раз.

     - Кто здесь?..

     Так и не получив ответа, Актриса засвистела какой-то беспечный мотивчик. Она здорово умела свистеть, в чем Пашка нисколько не сомневался! Интересно, прищуривает ли она глаза, когда свистит? Пашка - прищуривает, и он должен во что бы то ни стало посмотреть на Актрису! Пашка осторожно приподнялся, и в ту же секунду Актриса затормозила. И в зеркале над лобовым стеклом машины он увидел ее лицо.

     Такое же прекрасное, но только чуть изменившееся.

     Глаза.

     Ну, конечно же, все дело в глазах! Тогда, весной, глаза у Актрисы были темно-рыжими, под цвет волос. А теперь они стали зелеными. И не просто зелеными, а ярко-зелеными и такими прозрачными, что на дне их явно просматривался не Пашка, нет, кто-то другой. Пашка был слишком мал для слова "ревность" и неприятный холодок в животе отнес за счет резкого торможения. Несколько мгновений Пашка и Актриса рассматривали друг друга в зеркале.

     - Ты кто? - спросила Актриса.

     Пашка молчал.

     - Ты как здесь оказался?

     Пашка молчал.

     - Может, ты немой?..

     Ну, конечно же, Актриса не вспомнила его. Пашка сильно удивился бы, если бы все было по-другому.

     - "Юному Павлу от актеров театра "Глобус". Хорошо учись и радуй близких", - шепотом процитировал он.

     - Подожди. - В зеркале было видно, как Актриса сморщила лоб, но воспоминание по-прежнему не давалось ей. - Подожди-ка...

     - Автограф...

     - Точно! - Она повернулась к Пашке.

     Наконец-то! - Я давала тебе автограф! Зимой...

     - В апреле, - трепеща, поправил Пашка.

     - Ну да, в апреле! А.., что ты здесь делаешь? Ты как забрался в машину?

     Нет, Пашке не удержаться. Что бы он ни сказал, ему не удержаться. Через секунду его вышвырнут из машины... Но, странное дело. Актриса не торопилась вышвыривать Пашку.

     - Постой... Ты ведь из Мартышкина, правда?

     Она вспомнила! Она вспомнила даже этот ничтожный факт о ничтожном Павле Кирста-Косыреве, и от полноты чувств Пашка едва не заплакал.

     - Это судьба, - сказала Актриса. Сама себе.

     "Судьба", - подумал Пашка.

     - Если тебе нужно в Мартышкино...

     "Не нужно", - подумал Пашка.

     - ..то я тебя не повезу.

     Вот и сказочке конец. И никакого чуда не произошло. Приехали, Павел Константинович, слазьте. Пашка едва не заплакал во второй раз - теперь уже от обиды.

     - Водитель я никакой и ответственность за малолетнего взять на себя не смогу, ты уж извини. Хватит мне одного.., приключения.

     Должна быть, у Пашки сделалось такое лицо, что ровно через секунду Актриса передумала. Она коснулась кончиками пальцев Пашкиного подбородка (здесь уж Пашка совсем голову потерял от радости) и сказала:

     - Хорошо. Поедем потихоньку. Тебе сколько лет?

     Прибавить пару годков к своим несерьезным одиннадцати Пашка не решился; глупо начинать с вранья, тем более что мудрая Актриса все равно его раскусит.

     - Одиннадцать.

     - Остаешься на заднем сиденье, если одиннадцать.

     Пашка согласно закивал, стараясь хоть на мгновение задержать ее пальцы, а Актриса рассмеялась. Именно так, как и представлял себе Пашка, - запрокинув голову и сомкнув повлажневшие ресницы.

     - А я-то, дура, чуть с ума не сошла от страха! Подумала, что это... Да ладно, плевать теперь, что я подумала!.. Значит, тебя Павел зовут.

     Пашка замотал головой в знак согласия: говорить он не мог.

     - А я - Елена Анат... Можно просто - Лена.

     Просто Лена - это было здорово! Актриса протягивала Пашке свое имя, она доверяла его Пашке просто и безыскусно, как драгоценность, истинной цены которой не знала. Но Пашка-то, хитрюга, Пашка знал!

     Драгоценные камешки имени можно было нанизывать друг на друга в самой разной последовательности и снова собирать в горсть; среди камешков было даже два куриных бога - "е" и "а", так что исполнение желаний Пашке обеспечено...

     На одном из поворотов "жигуленок" резко тряхнуло, и Пашку бросило вперед, к коротко стриженному затылку Актрисы. И он сразу же воспользовался этим, намертво приклеившись к волосам. Жесткие, похожие на стрелки дикого лука пряди защекотали Пашкины губы, от чего по телу сразу же разлилось тепло и сердце забилось - часто-часто. А потом и вовсе провалилось в желудок.

     - Тебе плохо? - неожиданно спросила Актриса. - Тошнит?

     Пашка промычал что-то нечленораздельное.

     - Может быть, остановиться?

     - Нет... Все в порядке...

     Мартышкино показалось на горизонте предательски быстро, втиснулось между Пашкиными губами и затылком Актрисы - и замерло.

     - Ты на какой улице живешь?

     Пашка жил на улице Связи, в стареньком бревенчатом доме. Углы дома почернели от времени, по фасаду шли три подслеповатых окна, а сквозь обветшалый толь крыши пробивались трава и мох. До сих пор Пашке было глубоко начихать на это - дом и дом, но теперь он вдруг устыдился его, как стыдятся заячьей губы. Никогда, ни при каких обстоятельствах Актриса не должна увидеть заячью губу!

     - Можно и здесь... Остановиться... - почти прорыдал Пашка. - Дальше я сам...

     Доберусь...

     - Как хочешь. - Актриса, похоже, не очень огорчилась.

     Она припарковала машину рядом с кафе "Лето", известным мартышкинским гадюшником, и кивнула Пашке: выбирайся, Пашка, общий привет. И Пашка выбрался бы, чего там, вытряхнулся, как будьте-нате, если бы не ноги. Ноги - совсем как в ночном кошмаре с Нео - налились свинцом. Они вовсе не хотели покидать салон, но и оставался было нельзя.

     - Это я Я нашел Нео, - отчаянно выдохнул Пашка.

     Мертвый Нео был его единственным козырем, ничего более выдающегося в Пашкиной жизни не просматривалось.

     - Молодец, - Актриса нетерпеливо забарабанила пальцами по рулю. - А кто такой Нео? Твой пес?

     - Нео - человек, - обиделся Пашка. - Только мертвый.

     - Вот как! - В голосе Актрисы забрезжило вялое любопытство. - И что?

     Действительно, что? Предъявить Нео все равно не удастся, а самого Павла Кирста-Косырева не сегодня-завтра посадят в тюрьму за кражу важной для следствия улики... Страхи, исчезнувшие было с появлением Актрисы, снова навалились на Пашку.

     - Ничего. Я просто нашел его, вот и все.

     - А ты забавный парнишка... Ну, прощай, Павел.

     Пока Актриса закрывала машину, Пашка вертелся неподалеку. Он остался у "Жигулей" и тогда, когда Актриса исчезла в кафе, остался с дальним умыслом: она все равно выйдет, она не будет сидеть в этом гадюшнике вечность. Нет, ему ничего не нужно от Актрисы, он получил все, что хотел, и даже больше - он получил в подарок ее имя. Но уйти вот так, зная, что она еще некоторое время пробудет здесь, совсем рядом... Чтобы не попасться Актрисе на глаза, Пашка покинул окрестности "Жигулей" и скромно пристроился на лавочке у кафе.

     Ничего дурного он не делает, просто сидит и отдыхает, никому не запрещено сидеть и отдыхать.

     Неизвестно, сколько Пашка просидел на подступах к вонючей забегаловке, прежде чем его скаутское долготерпение было вознаграждено. Тихие шаги, раздавшиеся за его спиной, развязали язык воображению. И как же оно залопотало, просто спасу нет: Актриса, ну, конечно же, это Актриса!

     Она вернулась, заинтригованная Пашкой, заинтригованная Нео. Да, мертвый Нео - неубиенная карта, против мертвого Нео не попрешь, с мертвым Нео он вскроет любые двери и любые сердца!..

     - Ну, вычадок! - раздался над ухом голос дяди Васи Печенкина. - Насвистел-таки, сучье вымя! А ведь я предупреждал тебя, что удавлю!..

***

     ...Ей не нужно было знать всего этого.

     Бесполезное, горькое, ни к чему не применимое знание. Если бы не оно, Лена еще смогла бы вернуться в свою неказистую и почти анекдотическую жизнь. Но вернуться не представлялось никакой возможности, равно как и установить, кто послал ей мальчишку по имени Павел: крыльев за спиной у мальчишки не было, но и хвоста с копытами тоже не наблюдалось. В любом случае теперь она знала правду о Романе Валевском. Ту самую правду, о которой позабыл сообщить ей детина из органов.

     Роман не просто погиб, Роман был убит.

     Мальчишка по имени Павел назвал Романа Нео. Дурацкое имя, больше подходящее говорящему скворцу. Или черепахе, купленной за тридцать рублей на Птичьем рынке. Или двум вечным шавкам, приписанным к проходной завода "Рассвет", - дворняге и одичавшему шпицу. Почему он вдруг сказал ей о Нео.., черт, о Романе, конечно же, о Романе!.. Просто потому, что хотел похвастаться? Я, Павел, нашел чужую смерть, как находят денежку на автобусной остановке, как находят блестящую гайку в густой траве... Да, ничего не скажешь, в ее собственном детстве были совсем другие развлечения. - Мальчишка по имени Павел так трогательно, так жарко дышал Лене в затылок, что она даже не рискнула подробнее расспросить его, как он оказался в машине.

     Должно быть, увидел приоткрытую дверцу и влез, решил прокатиться на дурик, уж таких-то развлечений и в ее детстве было достаточно. Самое удивительное, что она даже обрадовалась ему - не террористу, не маньяку, не оглашенным родственникам Гурия - обыкновенному мальчишке. Не совсем, конечно, обыкновенному, учитывая весенний автограф и местность, из которой он произрастал, - Мартышкино. Только час назад Лена оставила мартышкинские территориальные воды, в которых покачивались одуревшие от алкоголя головы мэтра и ее собственного мужа, - и вот пожалуйста! Ее снова сносит к общепитовскому буйку под сакраментальным названием "Лето".

     Что ж, это судьба, а она никогда не противилась судьбе.

     ...За то недолгое время, что Лена отсутствовала, рыгаловка не претерпела никаких изменений. В динамиках все так же гнусавил приправленный загустевшим куриным жиром голос Шуфутинского, писанные водоэмульсионкой пейзанки все так же сливались в экстазе с самками из "Плейбоя", вот только ландшафт за столиком Гжеся и Маслобойщикова заметно оживился. Теперь участников портвейно-водочной вакханалии было не двое, а трое.

     Третьим, по всем законам жанра, стал краснорожий алкаш, выползший из своего убежища у двери и присоседившийся к мэтру на правах брата-близнеца. Замордованный водкой Гжесь спал, уронив голову в тарелку с остатками маринованной свеклы, отчего классический пьяный треугольник из разряда равносторонних перекочевал в разряд равнобедренных. Но братья-близнецы не замечали геометрической шаткости фигуры, они были слишком увлечены друг другом. И предметом, который стоял на столике между ними, в окружении пересохших бутылок и выцеженных до последней капли стаканов.

     - Ну, так как, Леонтьич? - фамильярничал алкаш, кивая на предмет. - Ведь недорого прошу, а?

     Мэтр подергал себя за бороду и, как на скипетр, оперся рукой на бутылку.

     О, Симон-волхв, о присных сонм злосчастный,

     Вы, что святыню божию, добра

     Невесту чистую, в алчбе ужасной

     Растлили ради злата и сребра... -

     укоризненно протрубил он.

     - Ну, ты это... Хватил... - перепугался алкаш. - Сразу и растлили!.. И как только язык повернулся?.. Ты говори, да не заговаривайся! Ладно, черт с тобой, за сотку отдам! Как деятелю искусств!

     - Заслуженному, друг мой! Заслуженному деятелю искусств! Чувашской Республики и Бурятско-Агинского автономного округа... Меня вся Россия знает, я ее, голубицу кроткую, вдоль и поперек исходил босыми ступнями... От Калининграда до Владивостока. За Полярным кругом "Макбета" ставил!

     - Уважаю. - "Макбет" за Полярным кругом произвел на алкаша такое впечатление, что он даже икнул. - Вот за это - уважаю! Но меньше сотки никак.

     О г импровизированного торжища за версту несло цыганщиной, а почтенному алкашу не хватало только дутой серьги в ухе, жилетки с косовороткой и плисовых сапог.

     - Я ведь дешевле отдаю, чем сам взял, Леонтьич! От жены отрываю, от детушек...

     В силу стесненных материальных обстоятельств...

     - За пятьдесят сторговались бы... - осторожно начал мэтр, но алкаш не дал ему закончить:

     - И-эх! Уломал-таки, язви тебя в душу!

     Согласен!..

     И в воздухе сразу же разлились звуки скрипок и цимбал, и грянула жаркая южнославянская медь - с гиканьем, посвистом и английским "yes-yes-yes" в припеве.

     Оставалось только ударить по рукам и послать за ручным медведем, чтобы освятить сделку. Вот тут-то строптивый мэтр и сломал всю малину.

     - Ты не торопись, Вася. Это я так, гипотетически прикинул... Я ведь человек искусства, мятущаяся душа. А откуда у мятущейся души деньги, ты сам посуди!

     - Нет? - На алкаша было жалко смотреть. - Как же - нет?.. А у него - есть?

     И алкаш скосил мутный, цвета рябины на коньяке, глаз в сторону спящего Гжеся.

     - Сие мне неведомо, друг мой.

     - Может, спросить?

     Маслобойщиков с сомнением посмотрел на пребывающего в алкоголической коме Гжеся и покачал головой: никакого ответа от слабосильного ученичка ждать не приходится. Во всяком случае, в течение ближайшего часа.

     - Может, посмотреть тогда? - продолжал искушать мэтра брат-близнец. - Самим?

     Мэтр гневно зыркнул бородой в сторону искусителя.

     Я так глубоко брошен в яму эту

     За то, что утварь в ризнице украл! -

     нараспев процитировал он.

     Угрожающая цитата повергла алкаша Васю в уныние. Но ненадолго.

     - Это ты загнул, Леонтьич, - прогнусавил алкаш. - Я чужого не то что в ризнице, господи прости, я и на базаре не возьму.

     И в дорожной пыли лежать оставлю. Мне, чем чужое брать, лучше свое отдать. Вот такой я человек, Леонтьич. Все, кто знает меня... А меня здесь все знают... Так и говорят: Василий Печенкин - святой. Василий Печенкин - бескорыстный, что бог-отец, бог-сын и дух святой!..

     - Не спорю, друг мой, не спорю. Но пятидесяти рублей у меня нет... Ну их к черту, пятьдесят рублей?.. Какие уж тут пятьдесят рублей, когда vinum non habent! <Вина нет у них (лат.).>.

     И мэтр с тоской осмотрел бесплодную пустыню стола и даже поднял очи горе. Но манна крепостью хотя бы в семнадцать градусов падать с липких сводов не торопилась. Брат-близнец Вася, имевший о латыни самое отдаленное представление, тем не менее чутко уловил настроение Маслобойщикова. Он по-матерински прильнул к Гжесю и пробежался по его бесчувственному корпусу, как по клавишам рояля. Результатом экзерсиса в легком шопеновском стиле стало вытертое портмоне из кожзама.

     А спустя секунду из портмоне была извлечена купюра достоинством в десять рублей и жалостливая мелочь в пятьдесят копеек.

     - Ну, ты скажи! - шумно возмутился алкаш. - Десятка... Курам на смех, честное слово! А с виду - приличный человек. Что делать будем, Леонтьич?

     Маслобойщиков ухватился за бороду так, как будто хотел отодрать ее вместе с кожей и нижней челюстью. Глаза его совершили круг почета по орбитам и остановились на предмете, который пытался втюхать ему алкаш Вася. Предметом этим был параллелепипед мечтательного нежно-зеленого цвета. Крутые бока параллелепипеда были засижены иероглифами, по нижней их кромке сновали стилизованные лодчонки, а по верхней - ветвились сосны.

     - Говоришь, одеколон? - выдохнул мэтр.

?; - Чудный одеколон, - снова оживился алкаш, машинально засовывая десятку себе в карман. - Хочешь - жене дари, хочешь - любовнице. Хочешь - сам обливайся. Хочешь - магнитофон протирай.

     Французы, они толк знают! Они дерьма не подсунут!

     - Ты прав, друг мой, ты прав! - Маслобойщиков согласно закивал головой. - Вива Франс! Я ее, голубицу кроткую, вдоль и поперек исходил босыми ступнями... От Дувра до Марселя. В Авиньон "Макбета" привозил...

     - Уважаю. - "Макбет" в Авиньоне произвел на алкаша такое впечатление, что он даже икнул. - Вот за это - уважаю!..

     - Может, хряпнем его? - решился наконец-то на поступок Маслобойщиков. - За Францию... За колыбель Мольера и Расина? Она того стоит, поверь мне...

     - Кого хряпнем? - бесцеремонно перебил мэтра брат-близнец.

     - Его, - Маслобойщиков шумно выплюнул забившуюся в рот бороду и ткнул дрожащим от вожделения пальцем в стильную коробочку. - За Францию, за знакомство и вообще...

     Подобная эксцентричность вкупе с алкоголической всеядностью повергла в ступор даже видавшего виды алкаша Васю.

     - Ну, ты даешь, Леонтьич! - только и смог выговорить он, аккуратно подтягивая одеколон к себе: от греха подальше.

     Конец этой мизансцены и застала Лена, подойдя к столику. Пригорюнившийся мэтр отнесся к ее появлению спокойно, зато алкаш заметно оживился.

     - Купите, девушка, - сделал он второй заход. - Дешевле отдаю, чем сам взял. От жены отрываю, от детушек... В силу стесненных материальных обстоятельств...

     - Что это? - спросила Лена.

     - Чудный одеколон... Хочешь - мужу дари, хочешь - любовнику. Хочешь - сама обливайся. Хочешь - магнитофон протирай. Французы, они толк знают! Они дерьма не подсунут!..

     Но Лена уже не слышала заискивающего голоса алкаша. Она, не отрываясь, смотрела на запакованную в целлофан коробочку нежно-зеленого цвета. У тисненных золотом иероглифов имелся подстрочник, хорошо ей знакомый, - "100 views of Edo".

     "Сто видов Эдо".

     Те самые сто видов. Одеколон, сочиненный английской парфюмерной компанией и переведенный на русский ленивыми поляками или ушлыми венграми с максимально возможным нарушением технологического процесса.

     Те самые сто видов. Точно такие же, какие она продала в прошлую пятницу Роману Валевскому. Точно такие же...

     - Можно взглянуть? - слабым голосом спросила Лена.

     - Отчего же не взглянуть, - засуетился алкаш. - Взгляните. И недорого прошу - всего двести...

     И, самым бесцеремонным образом покопавшись в Ленином - вполне благополучном и даже зажиточном - лице, вынес окончательный вердикт:

     - ..двести семьде.., двести девяносто... пять!

     "Сто видов Эдо" перекочевали в повлажневшие от воспоминаний руки Лены. Она взяла их без всякой задней мысли, подчиняясь безотчетному порыву и холодея от почти мистического совпадения. Но открытие, совершенное через секунду, потрясло ее. Это был не одеколон, идентичный тому, от которого она избавилась в прошлую пятницу, нет, - это был тот самый одеколон!

     Она отдала Валевскому именно эту коробочку. Она запомнила ее в самых мельчайших деталях, как запомнила все, что касалось так неожиданно появившегося в ее жизни Романа Валевского: картон на днище с одной стороны был слегка помят, а на целлофане... На целлофане довольно отчетливо просматривался смазанный чернильный отпечаток ее большого пальца!

     С трудом оторвавшись от отпечатка, Лена уставилась на алкаша. На приятеля знаменитого танцора Roman Walevsky он не тянул. Он не тянул даже на водопроводчика, который мог бы заменить прохудившуюся прокладку в ванной у приятеля знаменитого танцора Roman Walevsky. Он не тянул даже на сторожа при театре "Лиллаби". Между саксаулом и анютиными глазками было больше сходства, чем между Романом и алкашом. Этот окаменевший от паленой водки моллюск существовал в придонном иле, в то время как беспечная форель Роман Валевский плескалась в чистейших горных ключах.

     - Откуда у вас эта вещь? - прерывающимся голосом спросила Лена.

     Вполне невинный вопрос вызвал странную реакцию у алкаша. Нос его прямо на глазах увеличился в размерах и лживо раздвоился на конце, а брови наперегонки бросились к самым корням пегих волос. Алкаш скуксился и жалобным голосом профессионального юродивого загнусил:

     - Вам-то какое дело? Будете брать или нет? Не будете, так и голову не морочьте...

     - Откуда она у вас?! - проявила Лена завидную настойчивость.

     - Премировали... К профессиональному празднику вручили... Как герою-пожарнику... Как чернобыльцу-инвалиду...

     Если что-то в облике алкаша и напоминало о пожарниках, так это цвет лица. Столь богатую цветовую гамму - от свекольно-фиолетового до карминно-красного - мог создать только полноценный пожар на складе горюче-смазочных материалов. Или на нефтехранилище.

     - Зачем вы лжете?! Где вы взяли этот одеколон? - продолжала напирать Лена.

     - А ты кто такая, чтобы меня допрашивать? - трусливо схамил алкаш. - Понаедут, понимаешь ли, и права качают. Не нравится - не бери...

     Алкаш сделал робкую попытку вырвать из рук Лены одеколон, но она держалась за коробочку мертвой хваткой.

     - Это что же такое делается, люди добрые?! - воззвал брат-близнец Маслобойщикова к пейзанкам с панно и к кокоткам из "Плейбоя". - Это же грабеж форменный! Среди бела дня собственности лишают. Я сейчас милицию позову, посмотрим, что тогда запоешь!

     - Зовите, - сказала Лена. - Зовите, или я сама позову.

     Мэтр, до этого с любопытством наблюдавший за происходящим, страдальчески поморщился.

     - Зачем нам здесь жандармы, друзья?

     Зачем нам держиморды? Давайте выпьем сей нектар, сию амброзию... И возлюбим друг друга, чада мои!..

     - Зовите милицию, - Лена была непреклонна.

     - Сука, - алкаш с тоской посмотрел на одеколон, зажатый в Лениной руке. - Ну, ничего, попадешься ты мне на кривой дорожке...

     Не договорив, он попятился от стола и стал бочком пробираться к выходу. И спустя несколько мгновений растворился за дверью кафе, в пыльном мареве улицы. На то, чтобы принять решение, у Лены ушло совсем немного времени: как бы там ни было, этот человек что-то знает о погибшем Романе. Недаром он так испугался огласки.

     Недаром он предпочел исчезнуть, не затевая с ней особого скандала. Но как вещь, купленная в центре Питера, могла оказаться за городом, в ничем не примечательной дачной местности?.. Ответа на этот вопрос не было, ответ, поджав хвост, потянулся за алкашом. И ответ этот нужно догнать во что бы то ни стало, ведь подарок, купленный Романом для своего приятеля, ничего ей не скажет... Даже если она не будет выпускать его из рук всю оставшуюся жизнь.

     Только бы проклятый мартышкинский пьянчужка не скрылся за горизонтом прежде, чем она до него доберется! Нет, предпринимать она ничего не будет, но может проследить, куда подастся похититель одеколона. А в том, что одеколон был похищен, Лена не сомневалась ни секунды. Она помнила, сколько стоила вещица. Тысячу восемьсот. И помнила, как выглядел алкаш: не первой свежести ковбойка под кургузым пиджачишкой, потрепанные брючата и сандалеты "прощай, молодость!" на босу ногу. Все это секонд-хендовское гуманитарное тряпье не стоило и упаковки от "Ста видов Эдо".

     Оставив парфюм под присмотром Маслобойщикова (развязывать рюкзак, чтобы бросить в него "Сто видов", означало потерять несколько драгоценных секунд), Лена выскочила из кафе.

     ...Пьянчужка, слава богу, никуда не исчез. Он довольно резво удалялся в сторону железнодорожной платформы. И удалялся не один: рядом с ним шел мальчишка" которого она подвезла на "Жигулях" и с которым рассталась всего лишь десять минут назад. Алкаш придерживал мальчишку за плечо. Они, оказывается, знакомы, кто бы мог подумать! Это открытие неожиданно кольнуло Лену в самое сердце. А что, если появление мальчика в ее машине совсем не случайно? Что, если мальчик работает с благословения алкаша?.. Что, если и сам алкаш работает с чьего-то благословения?..

     Продолжить эту - вполне здравую - мысль Лена не успела. Зато успела понять, что отношения между алкашом и мальчишкой вовсе не такие безоблачные, как ей показалось на первый взгляд. Мальчишка вдруг стал вырываться из рук похитителя одеколона. Чтобы приструнить взбрыкнувшего юнца, алкаш даже потряс его за шиворот.

     Голова мальчишки беспомощно закачалась на тонкой шее, и Лене на секунду показалось, что она оторвется и скатится на обочину дороги.

     - Эй! - крикнула она в спину уходящим. - Постойте!!!

     Все дальнейшее произошло почти мгновенно: алкаш вздрогнул от неожиданности и ослабил хватку. Этим-то и воспользовался юный Павел. Он вырвался из цепких лап алкаша и бросился наутек. Его бегство не было осмысленным - но только до того момента, как он увидел Лену. Теперь он бежал прямо к ней. Нет, "бежал" было не совсем точным словом. Он несся, он летел, он почти не касался ногами земли. Надо бы посторониться, а то он собьет ее, чего доброго!.. Но Лена не посторонилась - уж слишком отчаянным был этот бег. Отчаянным и полным надежды. Предать его не представлялось возможным.

     Мальчик влетел в Лену, как в спасительное убежище, в самый последний момент захлопнув за собой дверь и избежав опасности.

     - Я не хотел... Не хотел, - ткнувшись ей в грудь и изо всех силенок обнимая руками, прошептал он. И заплакал.

     ...Теперь, сидя в машине у злополучного лодочного кооператива, она знала ровно столько же, сколько знал Пашка. Это было странное, детское знание, причудливый мальчишеский взгляд на происшедшее. По нему совершенно невозможно было определить, где кончалась правда и начинались вариации на тему смерти Нео. Нео, а не Романа. Запротоколированная и разложенная по полочкам смерть Романа Валевского не имела ничего общего с поэтической гибелью Нео, пришпиленного к мачте и укрытого парусом - от посторонних глаз.

     В сбивчивом, размытом слезами рассказе Пашки Нео представал лучшим другом; лучшим и таким близким, что просто дух захватывало. Лена вдруг поймала себя на мысли, что Нео сыграл с Пашкой в ту же запрещенную игру, в которую сыграл с ней самой Роман Валевский: он подменил их прошлую жизнь. И без всяких усилий наполнил собой настоящую. Теперь, куда бы они ни двинулись - вперед, назад, вверх, вниз, - всюду был Нео. Это Нео подсунул Пашке книгу "О разведке для мальчиков". Это Нео не позволил Лене уехать из Питера, когда она уже готова была плюнуть на все и сломя голову бежать от Виктории Леопольдовны. Это Нео рассорил ее с мужем и сделал их совместную жизнь невыносимой. Это Нео наблюдал за боевыми действиями Лены и Гжеся, развалившись на нейтральной полосе. Это Нео спал в проходной комнате ее питерской квартиры, это Нео первым занимал ванную по утрам... И если бы среди пожухлых фотографий в семейном альбоме Шалимовых Лена наткнулась бы на изображение Нео, датированное твидовой и фетровой серединой века, - она бы нисколько не удивилась.

     Она даже не особенно удивилась той цепи случайностей, которая привела ее к Пашке. Или Пашку к ней - от перестановки слагаемых сумма не менялась. Хотя задуматься было о чем: несколько месяцев назад она дала автограф мальчишке, который теперь оказался в ее машине. А если бы она не поехала в город одна, то никогда бы не сбила велосипедиста и никогда бы не завернула в Пеники. А если бы она не завернула в Пеники, то никогда бы не обнаружила Пашку на заднем сиденье. Но просто Пашка на заднем сиденье - это было бы еще полбеды, подумаешь, еще одна сомнительного качества иллюстрация на тему "как тесен мир!". Пашка оказался не просто Пашкой, он оказался недолгим хранителем и посмертным другом ее собственного посмертного друга. Так что простое арифметическое "как тесен мир!" здесь не годилось. Формула была сложнее и относилась к высшей математике, с которой у Лены всегда были нелады. Отец - вот кто бы все ей объяснил!.. Хотя и без объяснений ясно, что формула (кто бы ее ни сочинил - бог или дьявол) еще даже не написана на доске до конца... И что адресована она Лене. И что Нео.., черт, Роман, конечно же, Роман не захотел так просто расстаться с ней и потому послал Пашку. И лучше не думать, почему все произошло так, а не иначе - ведь у случайностей существуют свои собственные законы, которые можно проверить экспериментально. Вот она и проверяет...

     Покаянному рассказу Пашки о краже дурацкого газового шарфа Лена тоже не удивилась. Она и сама украла квартиру Романа Валевского: пусть на одну сумасшедшую ночь, но украла!.. За каких-нибудь полчаса Роман-Нео сделал их с Пашкой сообщниками, крепко пристегнул - друг к другу и к себе. Нео сложил Пашкины одиннадцать и ее двадцать шесть, а потом разделил поровну. Вот именно - поровну, теперь они были на равных. И называли друг друга на "ты". И Лена даже не заметила, как это произошло...

     - Вот, возьми, - всласть выплакавшийся и абсолютно опустошенный Пашка протянул ей шарф. - Возьми, пусть у тебя будет.

     Шарф, стилизованный под рыбу, вовсе не выглядел женским. Он вообще не был похож на шарф - Пашка в силу своего возраста не понимал этого. А Лена поняла сразу. Рыба больше походила на вымпел, пусть скроенный из не самого подходящего материала, но вымпел. Но что бы это ни было, оно помнило Романа, оно принадлежало Роману. И потому Лена не бросила посмертный привет Нео в рюкзак. Она намотала его на запястье и приступила к самому неприятному - для Пашки.

     - Значит, его зовут дядя Вася...

     - Дядя Вася Печенкин, - с готовностью подтвердил Пашка.

     - И он оказался на месте раньше милиции.

     - Да... Но это Виташа...

     О приятеле Виташе, сыне дяди Васи, Пашка говорил с неохотой и даже какой-то скрытой неприязнью. Интересно, какая кошка между ними пробежала? Или это постарался все тот же властитель дум Нео?..

     - Виташа его и позвал...

     - Виташа позвал своего отца, - уточнила Лена. - И он что-то взял.., у твоего Нео. Что именно?

     - Я не знаю... У Нео были браслет и кольцо...

     Пашка не знал, а Лена знала. Омерзительный стервятник-алкаш украл у мертвого по меньшей мере три предмета - кольцо, браслет и одеколон. Но вряд ли общий список ограничится только этим. Лена помнила, как Роман Валевский расплачивался за "Сто видов Эдо" - он доставал деньги из портмоне. Довольно упитанного портмоне.

     Глупо думать, что Печенкин польстился на одеколон и прошел мимо денег.

     - Почему же ты не рассказал об этом в милиции?

     Пашка бросил долгий взгляд на запястье Лены, и глаза его снова налились слезами.

     - Ну, ладно, - смягчилась Лена. - Не реви. Лучше покажи мне это место.

     Путь от шоссе к дому, где, по словам Пашки, он нашел тело, занял довольно продолжительное время: идти напрямик, через символическую проходную, мальчишка отказался наотрез, и они довольно долго плутали в зарослях бузины и дикого шиповника. А остаток пути прошли по заболоченному берегу Залива. Как бы то ни было, но Пашка, ведомый своим скаутским божком по имени Би-Пи, в конце концов вывел Лену прямо на дом.

     Дом - трехэтажный краснокирпичный таунхауз - стоял метрах в десяти от воды и был снабжен тремя небольшими причалами. У среднего причала покачивалась внушительных размеров яхта, и Лена сразу же вспомнила о незадачливом судомоделисте Гурии из деревни Пеники. И до этого он казался ей жалким типом, с жалкими, почти непристойными парусными фантазиями, а теперь и вовсе упал до нуля. Абсолютного нуля. В названии пришвартованной к пирсу красавицы не было никакой эксцентрики, она называлась просто и незатейливо - "Посейдон". И это звучало гораздо лучше, чем закатанная в медь лилипутская "Эдита".

     - Она? - тихо спросила Лена, кивнув на яхту.

     - Нет. Та, которая Нео.., она в эллинге.

     Вот в этом.

     И Пашка ткнул пальцем в крайние от них воротца. Воротца были заперты наглухо, так что марш-бросок в лодочный кооператив "Селена" потерял всякий смысл.

     Впрочем, он изначально был лишен смысла, стоило только вспомнить о визите на "Маяковскую" песьеголового опера. Уж он наверняка все здесь вынюхал, вылизал и подчистил. И пометил территорию. И задавил своим тяжелым мужицким духом сдержанный и изысканно-терпкий запах Романа Валевского.

     - Смотри, она открыта! - шепнул Лене Пашка. И ухватился за штанину ее комбинезона.

     - Кто - она?

     - Дверь!..

     Дверь в дом, находящаяся рядом с эллинговыми воротцами, была не открыта, скорее - приоткрыта. С ребра двери свешивался язык какой-то белой бумажки, при ближайшем рассмотрении оказавшийся строгим предупреждением "Опечатано" - отрыжка следствия, не иначе. Именно перед этим предупреждением и остановились в нерешительности Лена с Пашкой. Пашка - потому, что не знал, как поступит Лена, а Лена...

     Лена не могла отвести взгляд от тонкой полоски, охраняющей вход в убийство. Если до этого Пашкин рассказ выглядел самой обыкновенной страшилкой на ночь, детсадовским мифом, то теперь крохотная полоска бумаги придала ему пугающую взрослую достоверность. Пашка не соврал и ничего не приукрасил. А если и приукрасил - то только частности. Главное же осталось неизменным - место преступления.

     Но почему Роман Валевский приехал сюда, ведь он собирался на вечеринку? Из рассказа Пашки следовало, что дом был не обжит и пребывал в запустении, так что вряд ли танцевальное пати проходило здесь.

     А впрочем, что она может знать о Романе и об увеселениях Романа?.. И все-таки кое-что Лена знала. Он не просто исчез в тот вечер - он ушел, потому что был по-настоящему взволнован. Кто-то или что-то привело его в состояние крайнего возбуждения. Она видела это, но так ничего и не сказала низколобому оперативнику. Какая глупость с ее стороны, какое помрачение, но разве могла она представить, что Романа убили?! Скот из органов "даже не удосужился поставить ее в известность. И если бы не случайно подвернувшийся Пашка, она никогда бы не узнала об убийстве!.. Об убийстве, которое произошло здесь. Здесь, совсем рядом. И возможно, Роман Валевский стоял именно на том месте, на котором сейчас стоит она... Глупейшая из женщин, чего только стоил один ее визит на Фонтанку, 5! Лена толкнула дверь в квартиру Романа, когда его уже не было в живых. Когда его уже не было в живых, она рассматривала плакаты на стенах, валялась на тахте и исподтишка слушала автоответчик.

     Автоответчик.

     Женщина из автоответчика откровенно угрожала Роману. Угрожала заброшенной тайной. Быть может, убийство так же крепко держится за эту тайну, как малолетний Пашка держится сейчас за ее штаны...

     Пашка, как будто услышав Ленины мысли, тотчас же напомнил о себе.

     - Ну! Мы зайдем?

     - Не знаю, - засомневалась Лена. - Ты же видишь, опечатано.

     Пашка наконец-то отцепился от Лениной штанины и вплотную приблизился к двери.

     - Уже нет, - сказал он и потрогал пальцем отклеившийся бумажный кончик.

     - Может быть, не стоит?..

     "Стоит", - сказали Лене короткие Пашкины ресницы. "Стоит", - сказала "Лене выгоревшая, кое-как постриженная Пашкина челка. "Стоит", - сказали Лене приоткрытые от нетерпения Пашкины губы.

     Разве ты не понимаешь, что я хочу показать тебе главное свое сокровище? Такое.., такое главное, что его не всякому доверишь!..

     Лена и глазом не успела моргнуть, как Пашка скрылся за дверью. И она последовала за ним, ничего другого ей больше не оставалось.

     Небольшой предбанник, в который они попали, был абсолютно пуст, и в него выходили две двери. Одна - дубовая, украшенная витражными стеклами - вела в сам дом. За другой, попроще, очевидно, и находился эллинг.

     - Это там, - Пашка понизил голос. - Там я его нашел...

     Лена поежилась.

     - Не бойся, - успокоил Лену затрясшийся, как осиновый лист, Пашка. - Его ведь там нет...

     В эллинге и вправду никого не было, если не считать стоящей на небольшом стапеле яхты; Третьей за сегодняшний длинный день. Ничего общего у этой яхты не было ни с обломками судомодельной "Эдиты", ни с натруженными парусами "Посейдона". Если на ней и плавали, то очень давно: яхта успела обветшать, обрюзгнуть и обрасти жирком. И все же она была элегантна. Да, именно элегантна. И еще... Лена не сразу подыскала нужное определение, и, когда нашла, все встало на свои места. Соседний "Посейдон" тоже был элегантен, но выйти на нем в море мог кто угодно. Даже Лена при большом желании.

     А эта яхта - эта яхта пустила бы на свой борт не всякого. "Посейдон" строил ремесленник, а эту яхту строил поэт.

     - Как ты думаешь, "Такарабунэ" - это птица или ветер? - спросил Пашка, на секунду отвлекшись от мыслей о Нео.

     - Не знаю... Может быть, течение. Теплое или холодное, - ответила Лена, на секунду отвлекшись от мыслей о Романе.

     - Я тоже... Я тоже так думал...

     С кормы свисала веревочная лестница, и по ней они забрались наверх: сначала Пашка, потом Лена. Забрались и остановились у борта.

     - Это здесь, - сказал Пашка.

     Теперь и Лена увидела, что это - здесь.

     Белый мелованный контур на палубе, темные, неопределенной формы пятна - на самой мачте и возле ее основания. Вот и все, что осталось от Нео.., черт, от Романа, конечно же, от Романа!

     - Не надо, пожалуйста, - попросил Пашка, и Лена вдруг поняла, что плачет.

     Роман Валевский не успел стать единственным важным для нее человеком, - не об этом ли она плакала? Он не успел сделать Лену другой, счастливой или несчастной - неважно, но другой, - не об этом ли она плакала? Он умер здесь, на яхте, предназначенной для чего угодно, но только не для убийства, - не об этом ли она плакала?

     - Хорошо, я не буду. Я...

     Договорить Лена не успела, - прямо над их головами послышались шаги. Кто-то ходил по дому - ходил бесстрашно, по-хозяйски, ничего не опасаясь, имея право.

     Кто-то имел, а они - не имели. Хорошо, если это неожиданно объявившийся хозяин, а если не хозяин? Если это оперативный урод, который вяло допрашивал ее на "Маяковской"? Разве она сможет объяснить свое здесь присутствие?.. А если это убийца? Ведь убийц всегда тянет на место преступления...

     - Ты слышишь? - Лена сразу же забыла о своих слезах.

     Пашка поднял голову вверх и коротко кивнул.

     - Я же говорила, не нужно было сюда входить...

     Но мальчишка, похоже, ничего не боялся. Он дернул себя за нос, раздул ноздри и почти плашмя упал на палубу. И знаком приказал (кто бы мог подумать, одиннадцатилетний мальчишка - приказал!) Лене сделать то же самое.

     - Такие игры в моем-то возрасте, - недовольно пробормотала Лена, но все же подчинилась.

     Неизвестно, сколько они просидели под защитой рассохшегося борта - скорчившись в три погибели и в абсолютном молчании. Хозяин, мент или убийца?.. А если он не один, что будет тогда?.. Чтобы отогнать от себя готовые запаниковать мысли, Лена принялась изучать редкие веснушки на облупленном Пашкином носу - их было ровно семь. А шагов наверху было тридцать пять - она тоже сосчитала их, машинально, от нечего делать. Тридцать шестого не последовало, и вообще, наверху все было тихо. Выждав для верности еще несколько минут, она дернула Пашку за рукав футболки:

     - Давай-ка выбираться отсюда.

     Пашка приложил палец к губам, что на ветхом, давно истлевшем в могиле языке Би-Пи, о котором он прожужжал Лене все уши, должно было означать: не торопись, нужно уметь ждать. Но ждать Лена не хотела, ей было не по себе - и от чужого присутствия в доме, и от своего собственного присутствия в доме, и... Она слишком хорошо помнила смерть. Пашка в силу своего возраста не помнил, а она помнила. Сначала отец, потом Виктория Леопольдовна, потом - пустота, потом Гжесь, вытеснивший своей несерьезной матрешечной пустотой ее собственную пустоту, - нет, лучше уж держаться подальше от всего этого, во всяком случае, не докучать смерти чрезмерным детским любопытством. Суеверный страх заставил Лену спуститься вниз и направиться к двери. Но и здесь Пашка опередил ее. Он проскользнул вперед, принял позу индейского "Зоркого глаза" или зулусского "Видящего под землей" и приложил ухо к обшивке.

     - Ну, что? - спросила Лена.

     - Тихо. Можем идти.

     Следопытом Пашка оказался никаким.

     Это стало ясно, как только он открыл дверь и высунул нос в предбанник.

     Их ждали.

     Пашка отшатнулся и рухнул прямо на Лену, а Лена тихонько вскрикнула, зажав рот рукой. Прямо перед ними стоял мужчина самого угрожающего вида. Лена инстинктивно попыталась спрятать Пашку у себя за спиной, Пашка инстинктивно попытался защитить Лену, выдвинувшись вперед, и руки их самым дурацким образом запутались. А мужчина, вместо того чтобы скрутить малолетнего сопляка и великовозрастную дуру, улыбнулся.

     - Вы кто? - спросил он.

     Нет, не таким уж угрожающим он был - просто глаза у страха оказались велики, как это обычно и бывает. Нападать мужчина не собирался, цеплять наручники на запястья - тоже, и Лена немного успокоилась.

     И даже осмелилась спросить:

     - А вы?

     Мужчина не торопился с ответом, он с любопытством разглядывал обоих. На вид ему было лет тридцать пять, никак не меньше. Смуглое, почти черное лицо резко контрастировало с выгоревшими волосами, что придавало их обладателю неуловимое сходство с фотографическим негативом. Интересно, как выглядела бы эта фотография в цвете? И для какого журнала была предназначена? Наверняка для глянцевого "Спорта и отдыха". Или "Гранд-вояжа". Или вообще - для пустоголового каталога какого-нибудь раздувшегося на ровном месте кутюрье типа Кристиана Лакруа. Это как раз в стиле pret-a-porter - осмысленные и не слишком рельефные мышцы, вполне терпимый разворот плеч и узкий таз. Ничего гипертрофированного, ничего качкообразного, стероиды с армрестлингом здесь и не ночевали. Идеальная вешалка для приталенного двубортного костюма. Впрочем, двубортного костюма на мужчине не было - всего лишь шорты и ветровка на голое тело. К тому же на ногах у него красовались шлепанцы, что совсем успокоило Лену.

     Вряд ли представители закона заседали бы здесь в шлепанцах и клоунских трусах с постыдно-анилиновым портретом Мэрилин Монро на причинном месте. И с такими же анилиновыми раскоряченными надписями "Hollywood".

     - Я здесь живу, - сказал мужчина.

     - Здесь?

     Неужели это и есть хозяин? Счастливо избежавший подозрений в соучастии в убийстве, не тронутый следствием? Если так, то его самообладанию можно позавидовать: топтаться в шлепанцах по месту преступления и не выражать особого беспокойства по поводу визита странной парочки непрошеных гостей - такое не каждому по плечу.

     - В соседнем блоке, - уточнил мужчина, и все стало на свои места. Он в этой части дома такой же скорбный посетитель, как и Лена с Пашкой.

     - Понятно.

     - А вы? - еще раз поинтересовался фотографический негатив, переводя взгляд с Лениного лица на ботинки.

     Ботинки выдали Лену с головой: на них налипли свежая грязь, глина и ил с Залива.

     Пашкины кроссовки тоже выглядели не лучше. Уж про Лену с Пашкой никак нельзя было сказать - "по соседству". И поэтому Лена выбрала самый нейтральный вариант.

     - Вы же знаете, что здесь произошло?

     - Вы имеете в виду... - мужчина сделал паузу.

     - Убийство, - выпалила Лена.

     Столь неприятное и даже пугающее слово не произвело на мужчину никакого впечатления. Наоборот, в улыбке, намертво присосавшейся к его губам, появилось нечто саркастическое.

     - Да, мне об этом уже сообщили. А вы...

     Так сказать - на экскурсию? Приобщиться к месту преступления? Что-то я не видел вас здесь раньше.

     Пассаж об экскурсии прозвучал как хорошо завуалированное оскорбление. С другой стороны, манекен от Кристиана Лакруа имел право на такую реакцию. Тем более если он и вправду обитал по соседству.

     - Мы не на экскурсию, - вступился за Лену, а заодно и за себя Пашка. - Это я нашел Нео. Я!..

     - Поздравляю.

     Вот ведь сукин сын! Он откровенно издевался над ними, он сомнительно шутил - вместо того, чтобы накричать на непрошеных гостей, вторгшихся в privacy <Частная собственность (англ.).>, и выгнать их в три шеи.

     - Человек, который погиб здесь несколько дней назад, - мой близкий друг, - соврала Лена, холодея от одной только мысли, что все это могло быть правдой.

     - Простите, - смягчился мужчина. - Соболезную.

     - Ничего...

     Лена надменно отодвинула глумливого сукина сына и прошествовала к выходу - ни дать ни взять безутешная вдова. Пашка последовал за ней - ни дать ни взять воспитанник кадетского корпуса, бедная сиротка на государственном довольствии.

     Они устроились на берегу, но не у пирса, к которому был пришвартован "Посейдон", а у заброшенных свай, с которых спускали на воду "Такарабунэ" (если ее вообще когда-нибудь спускали на воду).

     - А я знал, что он твой друг... Нео, - после продолжительного молчания сказал Пашка.

     - Правда? - У Лены даже не было сил удивляться. - И откуда же ты знал?

     - По запаху, - Пашка пару раз шумно втянул воздух для убедительности. - Когда я.., встретил Нео, там, возле мачты... Он пахнул так же, как ты. Тогда, весной...

     - Что ты такое говоришь, Пашка?

     - Правда. Я в запахах здорово секу, даже бабка удивляется. У меня нюх как у собаки. Пограничной.

     Какие глупости, что общего может быть между Леной, пусть даже весенней, и телом мертвого Романа Валевского?

     - А сейчас ты пахнешь немножко по-другому, правда, - не унимался Пашка.

     - Может быть. - Лена взяла в руки горсть песка и принялась рассеянно пересыпать ее.

     Может быть, все может быть. Может быть, все из-за духов? Сколько же она их перепробовала, сидя в своем ларьке и пользуясь служебным положением!.. Сейчас Лена выливала на себя остатки "Шамада" - под глухой ропот Гжеся, который ненавидел жасминно-ванильную барабанную дробь отступающих армий. А до этого - почти всю весну - был "Пуазон"; Гжесь тоже терпеть его не мог, но гораздо более аргументирование: чрезмерно сладкий, тяжеловатый запах "Пуазона" вызывал в нем стойкую ассоциацию с разлагающейся плотью.

     Лена относила эту патологическую неприязнь к разряду причуд заигравшегося в войнушку мужа. Но, оказалось, так думал не только Гжесь. И возможно, он был не совсем уж не прав.

     - Это произошло в понедельник? - спросила Лена у Пашки.

     Пашка закивал головой: да, он нашел Нео в понедельник. И запах уже витал над ним... Для того, чтобы он возник (учитывая относительную прохладу ангара с яхтой), понадобилось бы какое-то время. Может быть - несколько дней. Эти несколько дней легко укладывались в промежуток от конца недели до ее начала. Именно в пятницу Роман Валевский исчез на "Маяковской", чем-то страшно взволнованный. Наверняка он кого-то увидел в толпе у метро... Скорее всего убийцу. Или человека, который привел его к убийце. То есть сюда, в заброшенный эллинг лодочного кооператива...

     - Простите, - голос, раздавшийся у них над головами, заставил Лену вздрогнуть. - Возможно, я вел себя не совсем корректно...

     Опять чертов манекен!

     Лена обернулась. Клоун в шортах и ветровке стоял совсем рядом. На свету он не казался таким взрослым, с тридцатью пятью Лена явно погорячилась. А может, всему виной были жесткие и прямые морщины у глаз и жесткого рта - светлые солнечные бороздки на абсолютно темном лице?

     В любом случае теперь ему можно было дать не больше тридцати.

     - Поверьте, я искренне соболезную...

     Я знаю, что такое терять близких людей. - Он в упор смотрел на Лену, пытаясь поймать ее взгляд.

     - Да нет, все в порядке. - Лена чувствовала себя девчонкой, которую вот-вот уличат во лжи. Бессмысленной, а потому особенно гадкой лжи.

     - Может быть, зайдете ко мне?

     - Зачем?

     Он не нашелся что ответить. А Пашка придвинулся к Лене и угрожающе засопел: не нужны нам такие утешители, плавали, знаем.

     - У вас не найдется стакана воды? - неожиданно для себя сказала Лена.

     - Конечно. Пойдемте в дом...

     Ветровка раскаявшегося сукина сына оказалась эксклюзивной: стилизованная яхта в центре такого же стилизованного спасательного круга и надпись по внешней стороне: "BALTIC WIND S. - PETERBURG". Идя за бледными и кое-где уже начавшими стираться буквами, Лена на ходу пыталась объяснить себе, зачем она это делает. Этот парень жил рядом, а значит, был знаком с хозяином или хозяевами эллинга и яхты "Такарабунэ". Возможно, они даже приятельствовали. А если так, то он сможет (если, конечно, захочет) рассказать ей о соседях.

     И о Романе, если сильно повезет, ведь почему-то же Роман оказался здесь. Именно здесь.

     - Меня зовут Сергей, - представляясь, парень даже не обернулся.

     - Я - Лена. А он - Павел.

     Новый и такой неожиданный знакомый уже взбегал на крыльцо. Он действительно жил по соседству от эллинга, где произошло убийство, да что там, он жил в пугающей близости от него. Его дверь была следующей, она почти вплотную примыкала к ангару с "Такарабунэ". А "Посейдон" стоял прямо напротив, из чего Лена сделала вывод, что яхта, скорее всего, принадлежит Сергею.

     - Это ваша яхта? - Пашка в который раз озвучил ее собственные мысли. Пора бы к этому привыкнуть, а не вздрагивать, как будто тебя застали за чем-то непристойным.

     - Моя. А что?

     - Просто. Красивая...

     - Мне тоже нравится. - Сергей толкнул дверь и посторонился, пропуская Лену и Пашку. - Прошу вас.

     Это был точно такой же предбанник, какой они покинули всего двадцать минут назад. Дверь в эллинг была приоткрыта, и Лена увидела небольшую лодку с подвесным мотором. И широкий стапель - очевидно, место для зимовки "Посейдона".

     - Нам прямо, - мягко сказал Сергей, прикрывая дверь в эллинг.

     Наверх, в жилые помещения, вела неширокая деревянная лестница. Поднявшись по ней, Лена с Пашкой оказались в просторной комнате с окном во всю стену. Из окна открывалась широкая летняя панорама на Залив - она-то и сглаживала впечатление от суровой обстановки: никаких фитюлек, никаких утепляющих моментов, никаких занавесей с рюшами, скатерок и салфеточек. Ковра на полу тоже не было, но светлые, хорошо подогнанные друг к другу доски пола от этого только выигрывали.

     Часть стены напротив окна занимал камин с парой фотографий в солидных рамках.

     Между фотографиями разместилась довольно сложная конструкция, которую Лена почему-то приняла за астролябию: ничего другого в голову ей не пришло. Еще одна стена была отведена под стеллажи с книгами, в основном, как успела заметить Лена, - по кораблевождению, навигации и судовым механизмам. Отдельную полку занимали внушительного вида атласы и лоции. А всю картину немудреного обветренного быта дополняли кресло-качалка, круглый стол и жесткий диван у стола. Ну, и еще морские приборы на стенах - тоже довольно экзотические. Лене вдруг на секунду показалось, что это не просто суровая обстановка, а хорошо продуманная суровая обстановка, рассчитанная на экзальтированных любительниц малого каботажа. И незабываемых уик-эндов в акватории Маркизовой Лужи.

     Ведь есть еще и третий этаж, а уж там дамочек, загипнотизированных волоокими барометрами и гирокомпасами, наверняка ждет сексодром с золотыми рыбками в чреве водяного матраца. С тюленьими шкурами вместо простыней. И кожей электрических скатов вместо наволочек.

     Пока Лена размышляла о лукавых внутренностях дома, Пашка бросил равнодушный взгляд на приборы с лоциями (что было довольно странно, учитывая его так склонный к мужской романтике возраст) и устроился в кресле-качалке. Лене достался диван, но садиться на него она не спешила.

     - Кофе? - спросил хозяин, позабыв, что заманил их в дом стаканом воды.

     - Если можно...

     Сергей направился было к лестнице, но на полпути остановился.

     - Вы знаете, а кофе нет... Я ведь только сегодня здесь появился, в доме шаром покати.

     - Тогда просто воду, - вернулась к первоначальному варианту Лена.

     - Да, конечно... Сейчас принесу.

     Они с Пашкой остались одни.

     - И чего пришли? - сказал Пашка ворчливо.

     На Лену он даже не глядел, из вредности раскачиваясь на кресле. И что у него только на уме, господи прости! Лена вдруг вспомнила, как он бросился к ней, вырвавшись из лап мародера Печенкина, как он отчаянно цеплялся за нее, как длинно и сладко плакал, сидя в машине и уткнувшись ей в колени. А автограф почти трехмесячной давности, а запах уже давно забытых ею духов, который так и не выветрился из стриженой Пашкиной головы!.. Похоже, все это время он не забывал о Лене. А она даже понятия не имела о его существовании. Если бы Пашка был старше - хотя бы лет на шесть-семь, - вот тогда бы она знала, как называется эта тихая цепкая память.

     И это позабавило бы ее. И, возможно, даже развлекло. Но Пашке всего лишь одиннадцать, а все отношения в этом возрасте - серьезны и исключительны. Все отношения в этом возрасте - почти навсегда. Если их не перебьет новый Би-Пи или поездка в дельфинарий с группой продленного дня.

     - Чего приперлись, спрашивается, - маленький ворчун все еще не Хотел сдаваться.

     - Сейчас уйдем. Потерпи.

     - Сейчас - это когда? Сейчас - это сейчас или потом?

     - Мы же не можем исчезнуть просто так. Это было бы невежливо. Дождемся хозяина, поблагодарим и уйдем. г, - За что будем благодарить?

     Г Простой вопрос поставил Лену в тупик и вызвал легкое раздражение. С горе-скаутом из Мартышкина они знакомы без году неделя, и трех часов не прошло, а он уже качает права! И позволяет себе поддевать взрослого человека. И диктовать ему, что делать, а что - нет. Лена решила пообижаться (в воспитательных целях) и даже отошла к камину, под сень псевдоастролябии и двух фотографий в солидных, сработанных под светлый орех рамках. На одной из фотографий была снята двухмачтовая яхта, идущая вдоль океанской волны. Яхта была больше, чем "Посейдон", и намного больше, чем "Такарабунэ". Разноцветные шары ее парусов были преувеличенно раздуты, океан преувеличенно штормил, а сама фотография скорее смахивала на рекламный постер. На второй фотографии, слава богу, не было ни яхты, ни океана. То есть все это подразумевалось, - но за рамкой из светлого ореха. В центре же композиции были двое - сам хозяин дома, Сергей, такой же темнокожий и светловолосый, и молодой человек в бейсболке козырьком назад. Снимок, очевидно, был сделан на палубе - на заднем плане просматривались детали какой-то оснастки. А оба героя фото, стоящие в обнимку, держались за штурвальное колесо.

     От бездумного созерцания фотографий ее отвлек голос вернувшегося хозяина. Прямо перед собой Сергей нес круглый жестяной поднос с двумя стаканами. Он подошел к Лене и с видом заправского официанта нагнул голову:

     - Прошу вас.

     Лена сняла с подноса высокий стакан, а Сергей двинулся к Пашке: второй стакан, очевидно, предназначался ему.

     - А я не просил, - тут же обхамил заботливого хозяина Пашка.

     И заботливый хозяин не обиделся.

     - Как хочешь, приятель...

     Приятель, ну конечно же, - приятель!

     А еще лучше - "просто приятель". Где-то она уже слышала это необременительное словосочетание. И в не очень приятном контексте. Она потому и запомнила, что контекст оказался неприятным и двусмысленным. Вот только от кого она могла это услышать?..

     Стакан выскользнул из ее рук и со звоном разбился о доски пола. Но Лене было уже не до стакана.

     Афина.

     Афина, которая лежит сейчас в морге города Ломоносова.

     Теперь она узнала и молодого человека со снимка на камине - это был "просто приятель" Афины, "ничего особенного".

     Вот почему он с самого начала показался ей смутно знакомым! У Афины тоже была фотка в рамке, пусть и не такой добротной.

     И на фотке тоже были двое; но место модели из каталога Кристиана Лакруа занимала Афина! Параноидальный бред, запущенный рукой Романа Валевского, продолжался, пора бы уже смириться с этим. Бред, бред, бред!.. Она принимает приглашение случайного человека, и дом этого случайного человека оказывается опосредованно связанным с мертвой греческой богиней!

     Здесь не только стакан разобьешь!..

     Лена присела на корточки и принялась собирать осколки. Через секунду к ней присоединился Сергей. Теперь его лицо оказалось совсем близко, довольно симпатичное лицо. Не жалящее в сердце, не сражающее наповал, подобно лицу Романа-Нео, но способное увлечь экзальтированных любительниц малого каботажа. На целый уик-энд.

     Или подбить на замужество девиц из хорошей семьи. Прямые брови папочки - строгого, но справедливого; твердый рот старшего брата - не строгого и не справедливого, но позволяющего тебе флиртовать со своими дружками; и шалые глаза бойфренда, отчаянного малого, подцепившего где-то хроническую гиперсексуальность. Все это было совершенно взаимоисключающим, но тем не менее мирно уживалось на одной физиономии.

     - Простите меня, ради бога, - пробормотала извинения Лена. - Как неловко все получилось.

     - Ничего, - его великодушию и долготерпению не было конца. - Я понимаю ваше состояние.

     Скажите пожалуйста, он понимает!

     - Нет, вы не понимаете... Сегодня днем я была на опознании.

     - Ваш близкий друг...

     - Нет. У нас в театре работала актриса, - господи, какая чудовищная ложь - "театр"! Назвать театром доморощенную халтуру спившегося мэтра можно было только с большого бодуна. Халтура не тянула даже на площадной балаган в черте оседлости. - Она.., умерла, эта актриса. Ее звали Афина, красивое имя, правда?..

     - Мне не нравится. Слишком претенциозно. - Развивать тему с Афиной он не спешил.

     - ..и редкое, - продолжала упираться Лена.

     - Не такое уж редкое. У меня, например, тоже была знакомая Афина.

     - У вас?

     - Ну, не у меня лично. Так звали девушку моего друга.

     "Моего друга", того самого, который держался за штурвал на фотографии. "Мой друг" Сергея и "просто приятель" Афины были одним и тем же человеком. Теперь Лена знала это точно.

     - Звали? Они расстались? - Вопрос сам по себе не мог вызвать подозрений: обыкновенное праздное любопытство девицы, способной сострадать любовным историям с плохим концом.

     - Да нет. Тут все сложнее. Он погиб в прошлом году.

     Лена глубоко вздохнула. Еще одна смерть, которая, слава небесам, не имеет к ней никакого отношения. Но сейчас хотя бы понятно, почему Афина так расстроилась, когда она обратила внимание на фотографию, и почему фотография так быстро и так бесповоротно, исчезла. Лимит верности покойнику был исчерпан, и возвращаться к прошлому она не хотела, только и всего.

     - А девушка? Что с ней случилось потом?

     - Откуда же я знаю? Это ведь была не моя девушка. Она исчезла. Даже на похороны не пришла. Я, во всяком случае, больше никогда ее не видел.

     По лицу Сергея промелькнуло брезгливое выражение: не ту девушку выбрал себе его друг, ох, не ту. Оказаться такой дрянью, чтобы даже не исполнить необременительного последнего долга перед покойным! Уж его, Сергея, девушка была бы в этой ситуации на высоте. Уж его девушка бросилась бы в могилу вместе с гробом возлюбленного, предварительно порвав на себе все волосы. Или совершила бы харакири прямо у кладбищенской ограды.

     - А ваш друг - почему он погиб?

     - Несчастный случай на регате. Он был яхтсменом, так же как и я. Часть дома.., где мы встретились с вами, она принадлежала ему. А в эллинге до сих пор стоит его яхта.

     Вот это да! Новости валились на Лену со всех сторон, и клубок из мертвых тел сворачивался все туже. Афа любила (или была увлечена) яхтсменом, тут все понятно, такое с каждой может случиться. В Лениной жизни, как раз перед Гжесем, тоже был недолгий период токования с перворазрядником по настольному теннису. Это, конечно, не яхта, но тоже впечатляет. Другое дело - Роман Валевский. Вот уж кто был далек от парусного спорта!.. Или все-таки не так далек, как ей показалось на первый взгляд?

     - Вы знали Романа? - напрямик спросила Лена.

     - Какого Романа?

     - Его нашли в понедельник в доме вашего друга.

     - Значит, его звали Роман...

     - Да.

     - У меня есть несколько знакомых Романов, но я вернулся только сегодня утром и никому еще не звонил.

     Он сказал это совершенно бесстрастным голосом. Похоже, мысль о том, что жертвой убийства мог оказаться кто-то из друзей, нисколько не взволновала его.

     - Роман Валевский, он известный танцовщик.

     - Нет, я не знал Романа Валевского, известного танцовщика. Извините.

     - А ваш друг?

     Сергей укоризненно посмотрел на Лену: ну, вы даете, девушка! Не слишком ли много казенных вопросов для человека, пережившего несколько смертей и вернувшегося с опознания? Лена и сама понимала, что взяла не совсем верный тон.

     - Для меня это очень важно, поймите!.. - Она попыталась максимально смягчить ситуацию.

     - Я ничем не могу вам помочь.

     - А как звали вашего друга?

     - Зачем вам это?.. Вадим. Вадим Антропшин.

     В разговор неожиданно вклинился Пашка, до этого молча наблюдавший за происходящим.

     - А что такое "Такарабунэ"? - спросил он.

     Сергей набрал в рот воздуха.., и ничего вразумительного не ответил.

     - Я не помню. По-моему, что-то японское. Связанное с каким-то ритуалом. Или сам ритуал.

     Засиживаться у яхтсмена дальше не имело никакого смысла. Они и так злоупотребили его гостеприимством, расколотив стакан.

     - Мы, пожалуй, пойдем, - сказала Лена.

     - Да, конечно... Извините, что задержал.

     - Это вы извините.

     Дознаватель из тебя никакой, подумала Лена, когда за ними захлопнулась входная дверь. И аналитик тоже. И на языке образовался мозоль от томительных и никому не нужных расшаркиваний: извините за беспокойство, извините за стакан, извините за наглеца-мальчишку, извините за выуженное имя друга... Извините, извините, извините... Извини и ты, Роман, но связать тебя с этим задымленным парусами местом тоже никак не получается. С Афой и яхтсменом все более или менее понятно: она была его девушкой, он - ее парнем. Тут уж ни убавить, ни прибавить. Но Роман...

     Порыв влажного горячего ветра заставил Лену поежиться: пока они сидели у Сергея, погода испортилась. Горизонт заволокло облаками, Залив потемнел и распух от волн, а окрестности оглашало равномерное тихое постукивание: это билась о пирс яхта "Посейдон".

     - Пойдем, - поторопила Пашку Лена. - Нужно успеть к машине до дождя.

     Иначе промокнем до нитки, а у меня предрасположенность к простудным заболеваниям.

     Но Пашка и не думал никуда уходить.

     Он не спускал глаз с яхты.

     - Ты видишь? - страшным голосом прошептал он.

     - Что?

     - Вон там, на мачте!

     Но Лена и сама уже увидела это. На мачте "Посейдона" развевался флаг. Впрочем, не флаг даже - вымпел. Узкая длинная рыбина. Той же фантастической, невообразимой породы, которую выловил из рук Нео Пашка. И которой было обмотано сейчас ее запястье...

***

     ...Непруха началась сразу же, как только Бычье Сердце покинул Управление. Он так долго и мучительно раздумывал, ехать ли ему в "Лиллаби" на встречу с Лу Мартином или мысленно послать его подальше, что в конечном итоге пришлось брать тачку, чтобы не опоздать. С тачкой тоже вышла заминка: никто не хотел брать в салон громилу со свирепой физиономией серийного убийцы. Наконец над ним смилостивился какой-то хрен на "Ауди" с побитым передком. Хрен запросил неподъемную сумму в семьдесят рублей, хотя красная цена променада к "Лиллаби" составляла полтаху. Деваться было некуда, и Бычье Сердце согласился с грабительской таксой. Но всю дорогу шумно вздыхал: то ли из-за пущенного на ветер кровного семидесятника, то ли из-за репутации, над которой нависла реальная угроза, то ли из-за непрочности джинсовой ткани, изготовленной турецкой артелью "Коне". Не-ет, на встречу с такими педриликанскими отбросами, как Лу Мартин, нужно надевать глубоководный водолазный скафандр. И минировать гульфик - только так можно обезопасить себя от грязных поползновений.

     Бычье Сердце десантировался у "Лиллаби" в восемь часов две минуты, но Лу Мартином в окрестностях и не пахло. Это обстоятельство привело Бычье Сердце в неописуемую ярость (не хватало еще, чтобы жертва в семьдесят рублей была принесена напрасно!). Костеря гнойного пидора на все лады, Бычье Сердце плюхнулся на ближайшую скамейку в садике у особняка и закинул ногу за ногу. Ну что ж, какое-то время он подождет. Непродолжительное. Минут пятнадцать, не больше.

     Пятнадцать минут плавно перетекли в следующие пятнадцать, и за это время Бычье Сердце успел вспомнить все известные ему ругательства. Даже те, о существовании которых позабыл в пятом классе средней школы. Майор так увлекся нецензурными эпитетами в адрес Лу Мартина, что даже не заметил, как из дверей "Лиллаби" выпорхнула какая-то балетная девица. В любое другое время Бычье Сердце по достоинству оценил бы ее точеную фигурку и узкое личико, но из-за гниды Лу Мартина прелести красотки оказались невостребованными. Даже тогда, когда она вплотную подошла к Бычьему Сердцу. Несколько секунд канарейка, выпорхнувшая из "Лиллаби", разглядывала Антоху, а потом спросила:

     - Вы Антон Сникерс?

     - Реверс, - раздраженно ответил Бычье Сердце, не обратив никакого внимания на слегка вздернутый нос девицы. И на ее губки - как раз той степени припухлости, которой он всегда восхищался.

     - Вас-то мне и нужно, - обрадовалась девица.

     После такого многообещающего вступления балетная моль сообщила Бычьему Сердцу, что подлец Лу Мартин задерживается на репетиции, просит его извинить и подождать полчаса, если имеется такая возможность. И если Бычье Сердце не возражает, она может проводить его на малую сцену, где как раз вышеозначенная репетиция и идет... Пространная речь девицы сопровождалась многозначительными взглядами, ужимочками и ухмылочками: мол, не тушуйся, майор, не ты первый, не ты последний, вон Петр Ильич Чайковский тоже грешил содомией, но любим мы его не только за это. От эскорта Бычье Сердце благоразумно отказался, с тоской подумав, что Лу Мартин, чтоб ему ни дна ни покрышки, уже успел сделать ему, майору Сиверсу, - кондовому гетеросексуалу, брутальному мачо, - такую рекламу в "Лиллаби", что отмываться придется до конца жизни.

     Исполнив поручение, девица скрылась в стенах танцхрама, а спустя несколько минут за ней потянулся и сам Бычье Сердце.

     Сидеть на юру, оплеванному и подозреваемому в несуществующих грехах, ему вовсе не улыбалось.

     Бесцельно пошатавшись по пустым коридорам "Лиллаби", майор свернул в административное крыло, прошелся по ковровой дорожке, очевидно, выклянченной в американском консульстве, и оказался возле кабинета Максима Леонидовича Векслера.

     Дверь в нору империалистического подпевалы оказалась прикрытой неплотно, и Бычье Сердце оперативно вспомнил об Афине Филипаки, нигде и никем еще не засвеченной. И о Лике Куницыной заодно. Теперь он знал об экс-приме несколько больше, чем в свой первый визит в "Лиллаби". Возможно, и пухлый директор поведает ему что-нибудь новенькое, так сказать, в свете открывшихся обстоятельств. Не сразу, конечно, он еще тот угорь, но, вздрюченный Лу Мартином, Бычье Сердце был исполнен решимости припереть к стенке хоть кого-нибудь. И глава "Лиллаби" в этом плане был не самой бросовой кандидатурой.

     Бычье Сердце сделал несколько глубоких вдохов, подтянул живет, поиграл застоявшимися бицепсами и коротко стукнул в дверь. И вошел, не дожидаясь ответа.

     Картина, открывшаяся глазам Бычьего Сердца, привела майора в секундное замешательство. Максим Леонидович сидел в кресле с несколько отрешенным взглядом, лоб его был покрыт испариной, по толстым щекам стекали капли пота, шейный платок сбился набок, а полы пиджака распахнуты.

     Максим Леонидович издавал булькающие звуки и раскачивал кресло, а в области стола наблюдалось едва заметное движение.

     - Вы ко мне? - просипел Максим Леонидович, окидывая Бычье Сердце мученическим взглядом.

     - Похоже, что к вам.

     - Подождите минутку...

     - Минутку подожду, - легко согласился Бычье Сердце, но с места так и не сдвинулся.

     - Вы не могли бы... Ах ты господи!..

     Директор "Лиллаби" скосил глаза вниз, потом снова посмотрел на майора: сам должен понимать, старичок, такое дело, все мы живые люди. Но Бычье Сердце понимать отказывался, уж слишком сильно задел его проклятый выкормыш из гнезда современного балета. Поняв, что чертов мент никуда не уйдет, Максим Леонидович нагнулся и почти исчез из поля зрения Бычьего Сердца. После непродолжительной возни он снова возник над столешницей - в застегнутом на все пуговицы пиджаке. И возник не один: следом за тушей Векслера показалось субтильное тельце молодой девушки.

     Девушка держала в руках папку, которую тотчас же бросила на стол.

     - Спасибо, Ольга, - пролепетал Векслер.

     Не говоря ни слова, девушка вышла из-за стола и направилась к выходу.

     - Жена? - невинно поинтересовался Бычье Сердце, когда за ней захлопнулась дверь.

     Максим Леонидович посерел и сглотнул слюну.

     - Ну, это, как говорится, ваше личное дело... А меня привели к вам совсем другие дела. Я бы сказал - общественные.

     - Я слушаю.

     Бычье Сердце шлепнулся в гостевое кресло и принялся бесцеремонно разглядывать зажиревшего ловеласа.

     - Я слушаю, слушаю, - заискивающе пробормотал Векслер.

     - Афина Филипаки. Наслышаны о ней?

     - А...

     "Откуда вы знаете?" - хотел, видимо, сказать Векслер. Но промолчал.

     - Ей вроде бы прочили главную роль в новой постановке, - подбодрил директора Бычье Сердце. - Или нет?

     - Я не в курсе дела, - наконец-то промямлил Максим Леонидович. - Во всяком случае, в штате "Лиллаби" Афина Филипаки не состоит.

     - Значит, не в курсе.

     - Не то чтобы совсем не в курсе, - пристальнее взглянув на крепко сбитую фигуру майора, Векслер решил пойти на попятный. - Ходили слухи, что Роман подыскал новую исполнительницу для одной из главных ролей. Но это были лишь предварительные переговоры, и я к ним никакого отношения не имел...

     - Не имели, значит.

     - Видите ли, "Лиллаби" работает на контрактной основе... И администрация подключается только тогда, когда художественный руководитель принимает окончательное решение - брать или не брать того или иного артиста в постановку. Никаких данных об Афине Филипаки Роман мне не предоставил. Из чего я делаю вывод, что вопрос с приглашением этой актрисы оставался открытым...

     - Легко свалить все на мертвого, а, Леонидыч? - дружески подмигнул Бычье Сердце директору.

     - Вы... На что вы намекаете? - взвился директор.

     - Ни на что. - Куснув Векслера, Бычье Сердце снова вернулся в порядком пересохшее официальное русло. - В конфликте между Валевским и Куницыной участия не принимали?

     - Какой конфликт? Не было никакого конфликта. Я уже говорил вам, у нас работают единомышленники, сотворцы. Это - основа процветания "Лиллаби"...

     - Да бросьте вы, Максим Леонидович.

     Следствию известно, что в последнее время Валевский и Куницына, мягко говоря, не очень-то ладили. И яблоком раздора послужила как раз Афина Филипаки. Валевский прочил ей главную роль в новой постановке, с чем Куницына была категорически не согласна. Главную, а не одну из главных, как вы изволили здесь заметить.

     Гла-вну-ю.

     Векслеру наконец-то удалось взять себя в руки. Шейный платок был заново повязан, пот с брылей испарился, а лоб очистился от порочных морщин вожделения.

     - Возможно, Роман и предложил этой девушке главную роль, - с достоинством произнес директор. - Так сказать, кулуарно. Но теперь это не имеет никакого значения, как вы понимаете. Романа больше нет.

     И спектакль будет ставить другой человек.

     Если этот человек решит, что лучшей кандидатуры на Сильвию Баррет не подобрать, протеже Валевского получит роль. Если нет - то нет. Я не вмешиваюсь в творческий процесс.

     - И кто же этот другой человек? - поинтересовался Бычье Сердце. - Евгений Мюрисепп, не так ли?

     - Евгений Мюрисепп был вторым балетмейстером, он стоял у истоков проекта.

     Естественно, что руководство будет поручено ему. Во всяком случае, на данном этапе.

     - Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло, - сделал простодушный вывод Бычье Сердце. - При Валевском у Мюрисеппа не было никаких шансов возвыситься, а теперь, пожалуйста, постановка переходит под его полный контроль.

     - Это не совсем так, майор. Роман был человеком с именем и, я бы даже сказал, - с харизмой. Женя... Евгений Мюрисепп таким влиянием не обладает. Даже в "Лиллаби". Думаю, все вопросы по шоу будут решаться теперь коллегиально.

     Коллегиально, коню понятно. И состав коллегии тоже определен: толстопузый шалун, стерва-балеринка и балеринкин подкаблучник. Рома-балерун, равно как его потенциальная пассия Афина Филипаки, не имеет отныне права голоса. Отныне они никто, ничто и звать никак.

     - Мне нужен адрес Афины Филипаки, - сказал Бычье Сердце.

     - Помилуйте, майор! Откуда же я могу знать ее адрес?.. Я ведь уже говорил вам, в штате она не числится.

     Глаза Векслера сделали очередную попытку вырваться из клети орбит. В них было столько преувеличенного недоумения и детской обиды, что Бычье Сердце сразу же понял: добрейший Максим Леонидович лжет. Неважно - по принуждению или по собственной инициативе, но лжет. Сюжет с новой примой был более разветвленным, чем могло показаться на первый взгляд.

     Очевидно, Роману Валевскому удалось отстоять свою протеже и на административном уровне. И Лика начала действовать и угрожать своему бывшему мужу, когда узнала об этом. И уж не сам ли засланный казачок Максим Леонидович сообщил ей об этом?

     Бычье Сердце легко поднялся, обошел стол и вплотную приблизился к расплывшемуся в кресле директору "Лиллаби". Через секунду он уже наматывал на кулак концы векслеровского щегольского платка.

     - Значит, так, лосяра, - почти любовно прошептал Бычье Сердце, глядя в жидкую сморщившуюся переносицу директора. - Со мной такие вещи не проходят, заруби это на своем вялом члене. Или ты бросаешь фуфло засаживать и сообщаешь мне все, что знаешь об Афине Филипаки, или через десять минут тебя увозит отсюда карета "Скорой помощи". С паховой травмой.

     И конец твоим забавам. И с женой, и с любовницами, хоть коллегиально, хоть как.

     - Отпустите, - прохрипел Максим Леонидович. - Я буду жаловаться вашему начальству!

     - Ах, ты будешь жаловаться, дятел, рвань дохлая, - несказанно обрадовался майор, еще туже сжимая концы платка. - Ну, тогда сюда не "Скорая помощь" приедет, а труповозка. Катафалк. Что решаем?

     - Хорошо... Я покажу...

     Бычье Сердце ослабил хватку, а потом и вовсе отпустил Максима Леонидовича. Несколько секунд Векслер просидел, хватая воздух посиневшим ртом, после чего полез в стол. И на свет божий была извлечена тоненькая папка.

     - Вот. Это все.

     В папке оказался трехстраничный контракт, где сторонами выступали театр современного балета "Лиллаби" в лице его художественного руководителя Романа Валевского и Афина Филипаки. На последней странице маячили реквизиты сторон и подписи. Вернее, подпись была только одна - самого Романа Валевского. Автограф же Афины Филипаки отсутствовал.

     - Она его не подписала? - удивился Бычье Сердце.

     - Она должна была его подписать. В этот понедельник.

     - И?..

     - Мы договорились с ней на одиннадцать утра. Я специально передвинул несколько встреч ради этих одиннадцати часов...

     - И?

     - Она не приехала. Ни в одиннадцать, ни в двенадцать. Дольше ждать я не мог, уехал по делам. Ну, а во вторник... Вы сами знаете, что происходило в "Лиллаби" во вторник. Тут уж было не до какой-то там артисточки.

     - Вы хотите сказать, Максим Леонидович, что актриса в "Лиллаби" не появлялась и к контракту проявила завидное равнодушие?

     - Хочу, - подтвердил Векслер.

     - А сами вы не пробовали с ней связаться? Все-таки - главная роль. Ведь Роман Валевский протащил ее на главную, да?

     - Вот именно - протащил. Продавил.

     Я с самого начала не очень одобрял эту затею... Человек со стороны, тем более - на ведущую партию... Тем более не звезда, это было бы понятно, а девчонка с улицы...

     А ведь у нас работают суперпрофессионалы, даже в кордебалете. Некоторые ждут своего шанса годами. А здесь какая-то пришлая актрисулька, которая нигде до этого толком не работала... Ни в одном из известных мне коллективов, я имею в виду... Это могло вызвать недовольство труппы, вот чего я опасался. Теперь, слава богу, все вернулось на круги своя... - Векслер осекся.

     - Теперь тишь, гладь и божья благодать? - закончил вместо Векслера Бычье Сердце. - Все довольны, все смеются.

     А Сильвия Баррет снова перешла к Куницыной, так?

     - Почему же перешла? Лика репетировала ее с самого начала...

     Детский лепет директора "Лиллаби" больше не волновал Бычье Сердце. В конце концов, он узнал главное - адрес Афины Филипаки. Другое дело, что Филипаки не явилась на подписание контракта. Найти объяснение этому легкомысленному поступку майор не мог. Лу Мартин сказал ему, что девчонка пробовалась в кордебалет и пришла на отбор в третьей сотне. Смутно надеяться на крохотную, малозаметную ролюшку и получить вместо нее главную роль в широко разрекламированном проекте...

     С перспективами триумфа не только в родном отечестве, но и на проклятом Западе - это даже не один шанс из тысячи, это один шанс из миллиона. И потерять этот потрясающий шанс, не придя на подписание контракта? Это не укладывалось даже в голове далекого от мира шоу-бизнеса Бычьего Сердца. Впрочем, он в самое ближайшее время посетит несостоявшуюся Сильвию Баррет и узнает все из первых рук. Не только относительно контракта, но и относительно самого Романа Валевского. Ведь если верить звериному чутью Куницыной и ее воплям на автоответчике, у Валевского и Филипаки наметился адюльтерчик.

     И адюльтерчик этот по времени вплотную примыкал к убийству. Не исключено, что таинственная Филипаки сопровождала танцевального божка как верный паладин и даже грела ему постель. А в постели можно многое поведать друг другу, это Бычье Сердце знал на своем опыте.

     - Теперь-то вы оставите меня в покое, я надеюсь? - снова напомнил о себе Векслер.

     - Почти. Только один вопрос.

     Максим Леонидович осторожно снял шейный платок. А потом так же осторожно отодвинул ящик стола и принялся исподтишка сбрасывать туда ручки, карандаши, ножницы и пару степлеров - все то, что могло составлять потенциальную угрозу для мягких и не очень частей тела. Последним в недра стола полетело пресс-папье. Обезопасив себя таким незамысловатым образом, Максим Леонидович снова воззрился на Бычье Сердце.

     - Какой вопрос, господи?

     - Как вы думаете, почему она не явилась на подписание контракта? Это странно, согласитесь. Главная партия в спектакле популярного балетного коллектива... С дальнейшей перспективой творческого роста, я так понимаю. От подобного не отказываются и уж тем более не исчезают в самый последний момент...

     - Знаете, у меня слишком много дел, чтобы все бросить и заниматься анализом поведения какой-то взбалмошной девчонки. Я и видел-то ее всего один раз.

     - И тем не менее...

     - Если она круглая дура, то кто же виноват? А может быть, у нее изменились обстоятельства. Например, пьяному папаше отрезало руку на лесопилке в глухой провинции. Или мать слегла с воспалением желудочно-кишечного тракта. Или брат на мотоцикле разбился. Да мало ли найдется поводов... А если кто-то из известных постановщиков предложил ей более выгодные условия? Такое тоже может быть. Не было ни гроша, да вдруг алтын. Такое у нас сплошь и рядом бывает - попал в обойму, называется.

     - Ну, да бог с ней, с Филипаки, - бросил Бычье Сердце, чем привел Векслера в изумление, - Теперь Валевский и Куницына. Куницына была недовольна выбором Валевского и даже устроила разборки по этому поводу. Не так ли?

     - Разборки - это громко сказано. Выяснение отношений было, конечно, но понять Лику можно. Когда Роман задумывал эту постановку, она была единственной кандидатурой...

     - И пошла бы на все, чтобы сохранить существующее положение вещей?

     - Погодите... Что значит - "пошла бы на все"?

     - Угрозы, шантаж, публичные обещания выцарапать глаза и вырвать яйца... Дамочки любят сотрясать небеса... А может быть, и сам Валевский был удобным объектом для угроз и шантажа? Может быть, в его прошлом было нечто такое, что он хотел бы скрыть? И чем могла бы воспользоваться Куницына.

     Максим Леонидович нервно хихикнул:

     - У каждого в прошлом есть нечто такое, что хотелось бы скрыть.

     - Вы же умный человек, Максим Леонидович, - грубо польстил директору "Лиллаби" Бычье Сердце. - Я не беру принудительный кроличий трах на производстве, в обход, так сказать, жены и новорожденного младенца. А если что-нибудь более серьезное...

     - Более серьезное? - Векслер пропустил едкое замечание Бычьего Сердца мимо ушей и даже позволил себе улыбнуться. - Торговля наркотиками, вы это имеете в виду? Торговля оружием? Торговля донорскими органами? Или, не дай-то бог, студия по производству детских порнофильмов?.. Чего еще я не упомянул?

     - Содержание борделя, - подсказал Сивере. - Содержание наркопритона. Содержание подпольного казино. Содержание подпольной клиники пластической хирургии. Уклонение от налогов. Пособничество международным террористам. Склонность к насилию в быту. Садизм. Эксгибиционизм. Трансвестизм. Педофилия. Эфебофилия. Зоофилия. Алкоголизм. Пиромания. Жестокое обращение с животными...

     Леденящий душу список не произвел на Векслера никакого впечатления.

     - Вынужден вас разочаровать, майор.

     Характер у покойного был не сахар, это правда. Но гениев с идеальным характером не бывает. Для Романа существовала только работа. Только работа и больше ничего.

     Четырнадцать-пятнадцать часов изнурительного труда ежедневно, выматывающие гастроли, множество людей вокруг... Да-да, он постоянно был окружен людьми... Множество проблем. Да у него бы просто не хватило бы времени на какие-нибудь сомнительные делишки. Вот так-то.

     - Считайте, что я вам почти поверил.

     Терзать директора дальше не имело никакого смысла. Бычье Сердце оперативно свернул беседу, сухо попрощался с любителем секса на скорую руку и вышел из кабинета.

     Лу Мартин.

     Воспоминание о проклятом голубом отдалось радужными кругами в глазах и покалыванием в пальцах. Ни разу в жизни Бычье Сердце еще не чувствовал себя так паршиво; даже когда ему разворотили живот на прошлогоднем задержании банды преступного авторитета Росомахи, ощущения были невыразимо приятнее. А теперь еще придется искать малый зал, возможно, даже спрашивать о нем аборигенов, что тоже радости не прибавляет...

     Но зал искать не пришлось. Это стало ясно, как только майор Сивере вывернул из административного крыла. Навстречу ему катилась волна флюидов, тех самых, которые едва не поймали на кукан заглотнувшего наживку доверчивого майора. Волна обдала Бычье Сердце солеными брызгами нетерпения, сразу же за ней последовала вторая, из чего следовал вывод, что Лу Мартин находится где-то неподалеку.

     Так оно и оказалось.

     Лу Мартин сидел в фойе, прямо напротив входа. Слава богу, он был один, без роя любопытствующих дружков и подружек обоего пола. Чертов балетный опирался на туго набитый рюкзачишко крикливого оранжевого цвета и легонько подрыгивал ногой - он слушал плейер. Влажные волосы Лу Мартина были зачесаны назад и перехвачены узкой лентой. Кожаная жилетка, надетая прямо на голое тело, была такой же гребано-оранжевой, как и рюкзачишко. А татуировка на правом предплечье и вовсе показалась Бычьему Сердцу издевательством: вместо мужественного дракона, мужественного питона или, на крайняк, пары мужественных самурайских мечей гладкая кожа Лу Мартина была осквернена цветным изображением немощного цветка ириса. Бабского по самой своей сути.

     При виде Бычьего Сердца Лу Мартин широко улыбнулся и развел полы жилетки, демонстрируя безволосый торс.

     - Привет, - сказал он. - Рад вас видеть. Жарко сегодня, правда?

     - Разве? - удивился Бычье Сердце, застегивая пиджак на все пуговицы.

     - Куда двинем?

     - Вы, кажется, хотели со мной поговорить.

     - Ну, да. Но ведь не здесь же мы будем разговаривать. Поедем куда-нибудь, поужинаем.

     - Может быть, можно обойтись без ужина?

     - Лично я целый день ничего не ел.

     Умираю от голода. А если я умру, то кто же вам расскажет всю правду о Романе Валевском?

     Аргумент был убийственным, и Бычье Сердце притих.

     - Хорошо.

     - Ужин за мой счет, - чирикнул Лу Мартин и двинулся к выходу, забросив за спину рюкзак.

     ...Парковка находилась наискосок от "Лиллаби". Бычье Сердце уже был здесь, когда осматривал "Лексус" Романа Валевского. Теперь "Лексус" со стоянки убрали, чтобы не приводить в уныние мнительную ,балетную общественность. Оставшиеся машины были попроще, да и вообще их можно было пересчитать по пальцам: две "девятки", "Победа" образца 1957 года, скромная "бээмвушка", подержанный "опелек" и горбатый "запорик", прозванный в народе "жидовским броневиком".

     Бычье Сердце сделал ставку на броневик.

     И проиграл. Лу Мартин, паскудно виляя бедрами, обогнул все транспортные средства и остановился перед.., мотоциклом, который до самого последнего момента скрывала одна из "девяток". Мотоцикл - это было что-то! Роскошная, почти новенькая "Ямаха" самого что ни на есть космического дизайна. Темно-синий корпус, малиновая кожа сиденья, изощренной формы лобовое стекло. А колеса!.. За такую красавицу Бычье Сердце не задумываясь отдал бы всех своих одноразовых баб и мизинец левой ноги в придачу.

     - Ваш? - сглотнув слюну, спросил майор.

     - Мой, - Лу Мартин нежно похлопал "Ямаху" по вздернутой заднице.

     - Шикарная вещь.

     - Два карбюратора, пять скоростей, стольник набирает за пять секунд.

     - Круто.

     - А я вообще люблю ощущать мощь между ног. Прокатимся? - задал риторический вопрос змей-искуситель, доставая из рюкзака блестящий, под стать адской машине, шлем.

     Спустя секунду шлем свалился прямо в руки Бычьему Сердцу:

     - Прощу.

     Пока Бычье Сердце вертел в руках шлем с многозначительной надписью "Simpson SuperBandit", Лу Мартин успел угнездиться в седле и завести двигатель.

     - Ну, что же вы, майор? Садитесь.

     Только одно останавливало Бычье Сердце, только одно: сплошное, без всяких разделительных полос, сиденье не давало майору никаких шансов. Чтобы удержаться на нем, придется ухватить за талию педрилу.

     А это может быть дурно истолковано, прежде всего самим Лу Мартином.

     - Да я не кусаюсь, - подбодрил балетный Бычье Сердце. - Садитесь.

     Он взял с места сразу же, как только майор Сивере неосмотрительно воткнул зад в седло. Зверь-машина набрала стошку даже не за пять, а за три секунды, порадовала Бычье Сердце намеком на перегрузки и заставила прильнуть к узкой спине Лу Мартина. Прямо в рот Бычьему Сердцу полезли наглые лумартиновские патлы, а колокольчик в ухе вырос до размеров церковного колокола и мог означать теперь все, что угодно: ход времени, покорность судьбе, конец испытаний. Или хрип проповедника, талдычащего Бычьему Сердцу с амвона: опасно, опасно, опасно!!! Бычье Сердце прислушался к предостережению и наглухо захлопнул шлем. Теперь он существовал отдельно не только от шального голубоватого юноши, но и от своих собственных рук, которые сжимали острые локти Лу Мартина. Именно локти не давали Бычьему Сердцу насладиться полетом над пыльной мостовой и оценить машину по достоинству.

     Приходилось утешать себя мыслями о том, что эта поездка когда-нибудь кончится.

     ...Она кончилась даже раньше, чем предполагал Бычье Сердце. Не прошло и двадцати минут, как "Ямаха" ткнулась носом в тротуар у заведения с ничего не говорящей Бычьему Сердцу вывеской "Military".

     - Приехали, - сказал Лу Мартин.

     Вывеска была довольно скромной, а крутые ступеньки вели в полуподвал, из чего Бычье Сердце сделал вывод, что "Military", скорее всего, клуб, а не ресторан. Неясно только, какой может быть кухня в местечке с таким воинственным названием: без пушечного мяса здесь наверняка не обойтись.

     Внутренности "Military" оказались вскормленными на воспоминаниях о Первой мировой войне, такой, какой она виделась хозяевам заведения. Затянутые в черную рыхлую ткань стены украшали фотографии танков, пушек и покачивающихся на отретушированных волнах субмарин, было даже несколько снимков пугающе натуралистической газовой атаки, призванных, очевидно, улучшать аппетит посетителей.

     Барная стойка оказалась стилизованной под кабину аэроплана, а официанты, все, как на подбор, рослые парни, щеголяли в форме солдат немецкой армии и примкнувших к ним венгерских гонведов.

     Лу Мартина здесь знали. Во всяком случае, ему приветливо кивнули и бармен (летчик в кожанке, шлеме с очками и щегольским шарфом), и официанты (фельдфебель, вахмистр и вольноопределяющийся). Вольноопределяющийся даже проводил их к столику в углу, отгороженному от остального зала высокой перегородкой.

     - Выпьете чего-нибудь? - спросил Лу Мартин у майора.

     Распивать спиртные напитки с голубым не входило в планы Бычьего Сердца, и он отрицательно помотал головой.

     Лу Мартин настаивать не стал, углубился в изучение меню с изображением Schwere Feldhaubitze <Тяжелой полевой гаубицы (нем.).> на обложке и через минуту выдал официанту заказ. Один только перечень блюд вызвал у Бычьего Сердца изумление: он не представлял, каким образом тщедушный Лу Мартин собирается переваривать такое количество пищи.

     - Люблю вкусно поесть, - прокоммонтировал свои неумеренные аппетиты Лу Мартин. - Могу справиться с любой массой. И никогда и ни в чем себе не отказываю.

     "Справиться с любой массой", очевидно, касалось не только еды. И Бычье Сердце в очередной раз пожалел о водолазном скафандре для глубоководных работ.

     Заказ принесли довольно быстро, Лу Мартин оприходовал гору телячьих потрохов еще быстрее и перешел к окороку со стручковой фасолью. Самое время для начала беседы.

     - Итак, - Бычье Сердце поощрил балетного вымученной улыбкой. - Роман Валевский. Вы обещали рассказать мне о Романе Валевском.

     - Я помню. Что вас интересует?

     - Все. С самого начала и, пожалуйста, поподробнее.

     - С самого начала не получится, поскольку в момент зачатия гения меня, как вы понимаете, рядом не было. Но последние семь лет я находился неподалеку. Так что спрашивайте.

     - Яхты, - неожиданно для себя выпалил Бычье Сердце. - Имел ли Валевский какое-нибудь отношение к яхтам?

     Лу Мартин настолько озадачился, что даже бросил недоеденный окорок.

     - В каком смысле - яхты?

     - Яхты как хобби, - сказал Бычье Сердце первое, что пришло ему в голову.

     - Сомневаюсь.

     - Слишком дорогое удовольствие?

     - Да нет, дело не в дороговизне или дешевизне. Роман был человеком далеко не бедным, так что такую невинную шалость, как яхта, он вполне мог себе позволить. Но, видите ли... Как хобби яхты не годятся, этим надо заниматься серьезно... Всякие там гроты, бизани и стаксели. И прочие ходовые концы вкупе с мушкелями и слаблинями. Другое дело, когда тебя вывозит зафрахтованное судно с командой профессионалов. Девочки там, танцы-шманцы, шампанское рекой. Но боюсь, на это у Романа никогда не хватало времени.

     - Так уж и не хватало?

     - Это честно. Он был одержим тем, что считал современным балетом. По семь шкур спускал со всех. Ну и с себя в первую очередь. Он вообще никогда не расслаблялся и другим не позволял расслабиться.

     Арбайтен, нихт шлафен, как говорят немцы. Работать, не спать. Только работа его и возвышала, поскольку человеком он был не очень интересным.

     - В каком смысле?

     - В смысле дураком. - Изрыгнув подобную крамолу, Лу Мартин извинительно улыбнулся.

     - Лихо вы о покойном, - не удержался от упрека Бычье Сердце.

     - Может быть, я не правильно выразился, - Лу Мартин тотчас же пошел на попятный. - Не дураком, а малообразованным человеком. Нет, что касается балета, тут он был на высоте. А во всем остальном... Он не знал даже простейших вещей.

     - Каких?

     - Ну, например, когда была англо-бурская война.

     - А что, была такая война? - безмерно удивился Бычье Сердце.

     Лу Мартин шмыгнул точеным носом и подергал колокольчик в ухе.

     - Н-да... Неудачный пример, согласен.

     Но он понятия не имел, кто такой Фрейд, а уж о папе Фрейде даже грудные младенцы наслышаны. Про Хемингуэя думал, что это марка машины, а про Скотта Фицджеральда - что команда национальной хоккейной лиги. И так далее... Дремучее невежество, одним словом. И не только искусства это касалось, заметьте. Всего, что было не танцем.

     - И никто его не просвещал?

     - Просвещали, наверное. Но это такой специфический сорт людей... Он просто не запоминал то, что не было ему нужно здесь и сейчас. Или тотчас же из головы выбрасывал. Я даже сомневался некоторое время, умеет ли он читать и писать.

     Бычье Сердце вдруг вспомнил подпись Валевского на несостоявшемся контракте с Афиной Филипаки - маловразумительная закорючка, достойная ученика младших классов, но никак не двадцатисемилетнего мужчины, художественного руководителя большого творческого коллектива.

     - И что?

     - Ошибался, каюсь. Прошлым летом, когда во Франции были, он все с путеводителем бегал. Проявил вдруг недюжинный интерес к достопримечательностям... Но это был, так сказать, одномоментный выхлоп. Больше я его с печатной продукцией не видел.

     - Понятно. А Куницына?

     - А что - Куницына?

     - Когда она выходила за него замуж, о чем-то же они разговаривали?..

     - Ну, положим, Лика выходила замуж не за Романа, а за "Лиллаби". Очень уж ей заездить хотелось. И потом, когда Валевский танцевал, он был просто неотразим.

     Тут любой бы повелся. А поскольку он танцевал большее время суток... Сами понимаете. Красавец-мужчина, хотя и не в моем вкусе... Мне нравится скандинавский тип...

     Викинги, варвары... Грубо сколоченные мужественные мужчины с открытыми лицами.

     Мужчины опасных профессий... С твердыми кулаками, твердыми глазами, твердыми ч...

     Бычье Сердце нахохлился и сжал кулаки, те самые, которые так живописал Лу Мартин. Но балетный и сам понял, что хватил лишку.

     - Мы, кажется, отвлеклись, - невинным голосом произнес он, на полуслове обрывая сагу о великом скандинавском герое Сигурде, великом скандинавском молоте Мьелльнире и великом скандинавском копье-Гунгнире.

     - Отвлеклись, - подтвердил Бычье Сердце.

     - Простите, майор.

     - Вернемся к Куницыной. Как вы думаете, могла ли Куницына шантажировать Валевского? И если да - то чем?

     - Может быть, вы спросите об этом у нее?

     - А вы сами что думаете?

     - Ничего, - Лу Мартин хихикнул. - Последние семь лет он вел себя идеально, не давал никаких поводов. С точки зрения шантажиста, я имею в виду. И если Лика и докопалась до чего-то, то ей нужно работать не в "Лиллаби", а у вас, майор. Заведовать аналитическим отделом.

     - До чего? До чего она могла докопаться?

     Чертов Лу Мартин!.. Вся тщательно продуманная Бычьим Сердцем оборона и гроша ломаного не стоила. И даже если бы сейчас майор был действительно облачен в водолазный скафандр, пользы от него было бы немного. Не больше, чем от туалетной бумаги, обмотанной вокруг бедер. А все из-за того, что гомик держал его за штаны, не прибегая к помощи наманикюренных ручонок. Он все рассчитал, он не пытался соблазнить майора своими прелестями (это мероприятие было связано с риском для жизни), он не спешил подсунуть спекулятивные брошюрки сексолога Игоря Кона - он завлекал Антоху Сиверса гипотетической тайной. Которой, возможно, и сам не обладал. А если обладал? Это "если" и держало на привязи Бычье Сердце. И заставляло терпеливо сносить ужимочки, взглядики, двусмысленные фразочки и плохо завуалированные грязные намеки.

     - Роман ведь не всегда был худруком "Лиллаби", правда? Только в последние годы он стал богат и знаменит, а до этого была еще целая жизнь.

     - Целая жизнь? - Бычье Сердце недоверчиво хмыкнул. - Вы смеетесь? В двадцать лет - и целая жизнь?

     Лу Мартин лучезарно улыбнулся, он смотрел на окружающий мир со своей собственной колокольни, по цвету сливающейся с небом. На колокольне Лу Мартина ценились упругая кожа, зубы без пломб, нерроговевшие ногти, отсутствие трещин на пятках, едва проклюнувшиеся мускулы, нежная поросль на лобке и почти воздушная, не отягченная никакими житейскими проблемами сперма. На колокольне Лу Мартина двадцать лет были довольно приличной цифрой. Самой подходящей - для того, чтобы побродить по смотровой площадке, показать язык всем колоколам, спугнуть всех жирных голубей и начать утомительный спуск - к старости и смерти.

     - Это балет, дорогой мой майор. Год в нем идет за два, а то и за три. Поройтесь в прошлом, ваша работа к этому располагает.

     - А у вас есть что рассказать об этом прошлом?

     - Видите ли... - Лу Мартин залпом выпил бокал вина и уставился на Бычье Сердце слегка поплывшими глазами. - Я очень дорого беру за информацию.

     Бычьему Сердцу вдруг стало жарко. Да что там жарко - даже дышать было невозможно. До сих пор Лу Мартин не позволял себе подобных откровений. Майор сбросил пиджак, расправил квадратные плечи и вернул Лу Мартину его взгляд.

     - Хотите поторговаться со следствием?

     - Нет. С вами лично.

     - Я тебя урою, - пообещал Бычье Сердце и сжал в руках приблудную соусницу.

     Соусница оказалась хлипкой и треснула прямо в сиверсовских руках.

     - Буду счастлив, - прошептал Лу Мартин. - Тем более что мы так естественно перешли на "ты". Тебе нужно вымыть руки.

     Туалет направо, за стойкой бара.

     С пальцев майора капал загустевший ткемали, так что совет был далеко не лишним - даже несмотря на то, что исходил он от Лу Мартина. Бычье Сердце поднялся из-за стола и двинулся в сторону, указанную балетным. За то время, что они с Лу Мартином просидели в отгороженной от остального зала кабинке, "Military" заполнился народом. Ничего экстраординарного в этом не было - вечер трудного дня, почему не расслабиться, если есть деньги? И все же Бычье Сердце забеспокоился; поначалу беспокойство было смутным, но по мере того, как перед взором майора открывались потаенные уголки "Military", обрело вполне конкретные очертания.

     Поганый кабак был набит мужиками!

     Ни одной, пусть даже плохонькой, бабы в ранге посудомойки или уборщицы.

     И шлюх, как моллюски налипающих на днище любого сомнительного заведения, шлюх не было тоже! Зато в избытке имелись жеманные мальчики (и помоложе, и постарше Лу Мартина - в маечках, курточках и жилеточках), взрослые парни в коже, замшевые полубогемные деятели средних лет и старперы в костюмах-тройках, с трудом прикрывающих расползшиеся зады.

     Подлец Лу Мартин заманил простодушного майора в родовое гнездо гомосеков!

     Это открытие так потрясло Бычье Сердце, что он даже не сумел вовремя отреагировать на щипок какого-то хрена в майке и галифе. Так, с горящей от унижения задницей, он и добрался до злополучного туалета. Но на этом мучения майора не закончились: в туалете, отделанном под отсек субмарины, Бычье Сердце поджидало нечто неопределенного возраста с перманентом на голове и татуировкой на слабосильной кадыкастой шее.

     - Новенький? - спросило нечто, одергивая кургузый детсадовский топик. - Развлечемся? Беру недорого.

     Отказать было мало, отказать было бы слишком просто! И Бычье Сердце окунул сортирную кошелку головой в писсуар, испытывая чувство, близкое к оргазму. Потом, после показательной порки, он наскоро вымыл руки и вернулся к Лу Мартину.

     - Валим отсюда по-скорому, - отрывисто бросил Бычье Сердце балетному, натягивая на себя пиджак.

     - Так быстро? - удивился Лу Мартин. - Вечер только начался...

     - Вечер закончился, не начавшись. Ты куда меня привел, падаль?..

     Не договорив, Бычье Сердце ринулся к выходу, тараня толпу гомоупырей подобно Schwere Feldhaubitze. И перевел дух только на улице, в ближайшей от "Military" подворотне. Встревоженный Лу Мартин юркнул следом и загарцевал у мусорного бака.

     - Ты еще здесь? - спросил Бычье Сердце тусклым голосом.

     - Я всегда буду поблизости, - заверил майора Лу Мартин, на всякий случай схоронившись за мусорник.

     - Если я тебя еще раз увижу рядом с собой... Урою, клянусь господом.

     - Не клянитесь. Клятвопреступники горят в аду.

     Ах, ты!.. Бычье Сердце пошарил глазами в помойке в поисках тяжелого предмета. Мараться о Лу Мартина лично у майора не было никакого желания. Но ничего подходящего не нашлось, и воинственный пыл угас сам собой. В конце концов, отправляясь на встречу с непоседливым педиком, он был вправе ожидать такого развития событий. Не мальчик, слава богу!.. Досадливо сплюнув себе под ноги, Бычье Сердце покинул подворотню и дошел почти до угла квартала, когда его окликнул голос Лу Мартина:

     - Эй! Майор! Так и уйдете, ничего не узнав?

     Не узнав прелестей мохнатого однополого секса, коню понятно!

     - Пошел к черту, - на ходу бросил Бычье Сердце.

     - Я бы мог сообщить вам одну фамилию...

     Это резко меняло дело, и Бычье Сердце остановился. И даже сделал несколько шагов в сторону Лу Мартина.

     - Какую фамилию?

     - Фамилию из прошлого. Я, между прочим, тоже поклялся. Ее не вспоминать...

     Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Но ради вас, майор...

     - Короче, - совсем невежливо оборвал юнца Бычье Сердце.

     - Короче не получится. Видите ли...

     Я сегодня хватил лишнего, а управление , транспортным средством в нетрезвом состоянии чревато... Сами понимаете. Может быть, добросите меня до дому?

     - Пошел к черту! - Господи, какое это было наслаждение - посылать наглеца куда подальше!

     Но Лу Мартин нисколько не смутился.

     - Фамилия, - напомнил он. - Фамилия, майор. Она стоит дороже, чем десять минут езды до Нарвских ворот. Кстати, я там живу... А фамилия... Думаю, Роман тоже клялся себе никогда не вспоминать ее.

     Ни при каких обстоятельствах. Она смогла бы вам помочь. Не самый плохой чендж <Обмен (иск, англ.).>, соглашайтесь. Ну, так как?

     - Хорошо, - пробубнил Бычье Сердце.

     В ранней юности у Антохи (тогда еще Бычкова) был старенький "Урал", так что справиться с механикой труда не составляло. Бычье Сердце взгромоздился на "Ямаху", ухватил руль за ветвистые рога и сразу понял, что пропал. Спекся, погорел, как герой Союза Николай Гастелло. Чужая, ветреная тачка будет отныне преследовать его по ночам, оглашая сны ревом мотора, шуршанием шин и резким запахом кожи. А ее вытянутое, без единого угла, совершенное тело сделает бессмысленной близость с другими телами. Коечная эквилибристика не шла ни в какое сравнение с возможностями, которые открывала перед майором Сиверсом "Ямаха". С ней можно было с чистой совестью послать на любое количество букв все нераскрытые дела и очередное звание в придачу. И отправиться на край света по гулким пустынным автобанам, останавливаясь только для того, чтобы залить бензин, выпить пивка в закусочной или, на худой конец, умереть...

     - А вы смотритесь, - польстил Бычьему Сердцу Лу Мартин. - Как влитой сидите. Ваша модель, без дураков.

     - Да ладно... Садитесь, так и быть, довезу вас до Нарвских ворот.

     Прирученная "Ямаха" слушалась Бычьего Сердца идеально. И майор был бы почти счастлив, если бы не Лу Мартин, присосавшийся к его спине, как пиявка. Первые три минуты Лу Мартин сидел смирнехонько и держался за круп Сиверса довольно аккуратно: никаких лишних движений, только то, что предписывают правила безопасности. После трехминутного табу начались неприятности: Лу Мартин оккупировал поясницу, потом всем телом навалился на лопатки, потом пришла очередь плечевого пояса, за ним последовал затылок. Лу Мартин обволакивал Бычье Сердце, как паук шпанскую мушку. В последнем акте - уже на подъезде к Нарвским воротам - ружье наконец-то выстрелило, и губы Лу Мартина уперлись в жесткий подшерсток майора.

     И затихли.

     Для того чтобы двинуть Лу Мартину промеж глаз за такие майсы, нужно было как минимум остановиться и бросить руль.

     А это означало, что восхитительный, упоительный, сногсшибательный полет "Ямахи" будет прерван. И Бычье Сердце сделал вид, что не заметил шалостей балетного.

     А балетный сделал вид, что не заметил, что Бычье Сердце сделал вид. Так, в смутном, покрытом тонким ледком единении они добрались до дома Лу Мартина. Дом оказался самой обыкновенной кирпичной "хрущобой" в глубине утыканных старыми тополями дворов.

     Бычье Сердце и Лу Мартин спешились у крайнего подъезда. Лу Мартин - с сожалением отрываясь от затылка майора, а Бычье Сердце - с сожалением отрываясь от седла "Ямахи".

     - Поможете мотик затащить? - Лу Мартин благоразумно ни на чем не настаивал, он просто просил, застенчиво опустив глаза и подбивая носком ботинка пандус у подъезда.

     - Куда?

     - На первый этаж. Я на первом этаже живу. Не оставлять же его на улице...

     Действительно, "Ямаха" была слишком хороша для этого задрипанного райончика, для этих приземистых пятиэтажек, для суковатых тополей и тлеющей в нескольких метрах от подъезда помойки. Бычье Сердце вкатил мотоцикл на пандус и довольно легко поднял "Ямаху" на первый этаж, к двери под номером тринадцать.

     - Может, кофейку? - сказал Лу Мартин, звякая ключами.

     - Обойдусь.

     - Как хотите...

     За открытой дверью Бычье Сердце ждал узкий, обитый вагонкой коридор и подрывные вопли сатанинской группы "Kiss". И мадам пенсионного возраста в тельняшке и рэперовских штанах с накладными карманами. Мадам была стрижена а 1а Боб Дилан периода песни "Like a Rolling Stone", и в зубах у нее торчала погасшая "беломорина". Подобного чуда Бычье Сердце в жизни своей не видел, а потому остановился в нерешительности.

     - Привет, Натик, - сказал Лу Мартин, целуя великовозрастную рэпершу в щеку.

     - Хеви-метал форэва, - ответила Натик, перекатив папиросу в уголок губ. И бросила долгий взгляд на Бычье Сердце. - А это что за перец?

     - Это Антон Сивере, - спохватился Лу. - А это моя мама, Наталья Сергеевна.

     - Очень приятно, - выдавил из себя Бычье Сердце, парализованный штанами, тельником и папиросой.

     - Я бы не стала торопиться с выводами. - Натик осмотрела Бычье Сердце с головы до ног, цинично остановившись на области сиверсовского паха. - Поживем - увидим.

     - Это не то, что ты думаешь, Натик! - Лу Мартин почему-то заволновался.

     - Да ладно тебе. А то я не знаю своего сына!..

     - Антон работает в уголовном розыске.

     Расследует дело об убийстве Романа.

     - Ну и что? Опера - тоже люди, - не сдавалась Натик. - Вы проходите, Антон.

     - Да нет, мне пора. Поздно уже, - промямлил Бычье Сердце, делая маленький шажок к двери.

     - А он у тебя скромник. И, судя по фактуре, однолюб. Вы однолюб, Антон?..

     Расстояние до спасительной утробы подъезда Бычье Сердце преодолел за полсекунды. И только на улице пришел в себя.

     Семейка Ебейкиных, право слово, по-другому и не скажешь! Сумасшедшая мамочка и извращенец-сынок! Это будет покруче, чем десять вместе взятых "Military"!.. Натик, оказывается, не только в курсе дела, но и поощряет порочные наклонности сына...

     - Извините, майор, - раздался прямо над ухом голос Лу Мартина, и Бычье Сердце вздрогнул. - Первое знакомство с Натиком не для слабонервных, я понимаю.

     Но она чудный человек, лучше не бывает...

     В нее нельзя не влюбиться, честное слово!

     Все мои.., друзья ее боготворят.

     - Ты что-то обещал мне, - прервал поток панегириков Бычье Сердце.

     - Да, я помню. Неплох Владимир Евгеньевич. Его звали именно так. Думаю, это вам поможет...

     - Он где-нибудь засветился, этот Неплох?

     - Думаю, да. И как раз по вашему ведомству... Не обижайтесь на Натика, майор, вы ей очень понравились. Вы первый, кто понравился ей по-настоящему. Кульный тип, так и сказала, просто рулезз!.. А ей можно доверять, она - натура возвышенная, несмотря на хеви-метал... Интеллигентка в пятом поколении. Всю жизнь проработала в Публичке...

     - Счастлив за нее, - процедил Бычье Сердце сквозь зубы. - Ладно. Пока.

     ...Наконец-то! Наконец-то он избавился от липучки-голубого! Двадцать минут Бычье Сердце бродил в окрестностях Нарвских ворот, не веря своему счастью. Никогда, никогда в жизни он и на пушечный выстрел к Лу Мартину не подойдет! К Лу Мартину и его припадочной рэперше-мамаше!

     Бывают же такие ошибки природы... Тельняшка, "беломорина" и группа "Kiss" в ее-то годы, а еще интеллигентка в пятом поколении, в Публичке работала...

     Бычье Сердце вдруг остановился.

     "Публичка" есть не что иное, как публичная библиотека имени Салтыкова-Щедрина.

     Библиотека имени...

     Библиотека.

     А один из звонков на автоответчике настоятельно требовал от Романа Валевского сдать книги в библиотеку. Вот что показалось майору изъяном в стройной картине мира. Вот что подспудно не давало ему покоя и только теперь вылезло наружу! В доме у Ромы-балеруна не было ни одной книги, ни единой! А Лу Мартин вообще охарактеризовал покойного босса как человека малообразованного. Интересно, с каких пирогов Роме, при всей его занятости и нелюбви к культуре, понадобилось записываться в библиотеку и брать там книги? И какие именно книги?.. И связаны ли они с гибелью Валевского?

     Что ж, сегодняшний день можно считать удавшимся, несмотря на моральные издержки. Во-первых, он имеет на руках адрес Афины Филипаки, которую можно навестить в самое ближайшее время. Во-вторых, Валевский и библиотека, что тоже может принести свои плоды. И, наконец, фамилия, с такими трудами выуженная из Лу Мартина. Неплох Владимир Евгеньевич. Как сказала бы монструозная Натик:

     "А это что за перец?" Не исключено, что перец Владимир Евгеньевич в прошлом был связан с Романом Валевским и именно из этой переспелой связи Лика Куницына и состряпала лечо шантажа. А установить личность Владимира Евгеньевича Неплох(а) при его, майора Сиверса, связях не составит особого труда.

***

     ...Все было кончено.

     "Шестерка" рыжей гадины катком проехалась по мечте Гурия Ягодникова. И не оставила на ней ни одного живого места.

     Крейсерская "Эдита", на которую он потратил последние три месяца, восстановлению не подлежала. Не подлежал восстановлению наборный, из ценных пород дерева, корпус. Не подлежало восстановлению легкое, как пух, перо руля. Не подлежало восстановлению якорное устройство, которое Гурий сам выточил на токарном станке.

     А безнадежно загубленные рангоут с такелажем! А крошечные и бесполезные теперь кошки, брашпиль и шторм-трапики - предмет гордости все того же токаря-любителя Гурия Ягодникова! А бензели и кнопы, которые он вывязывал при помощи лупы и цыганской иглы!.. Все, все было загублено безвозвратно!

     И вот сейчас, вместо того чтобы сидеть в "Октябрьском" на двадцать четвертом месте в третьем ряду, он вынужден болтаться в Пениках со ссадиной на лбу и рассеченной бровью... Пережить это Гурий не мог. Он забился в дальний угол кушетки, сунул в уши "Антологию советского шлягера" и впал в глубокий анабиоз. И неизвестно, сколько бы световых лет это продолжалось, если бы не мать, заглянувшая к Гурию в половине десятого вечера.

     - Все лежишь? - спросила она, впрочем, без обычной желчи.

     - Лежу, что мне сделается, - вяло отозвался Гурий. - Отдыхаю.

     - А я тебе перекусить принесла, сынок.

     Это было что-то новенькое. С тех пор, как вскрылась порочная страсть Гурия к Эдите, горемыка-лейтенант и родители столовались отдельно. По инициативе самого Гурия, уставшего выслушивать немудреные оскорбления в адрес певицы: как раз между щами и рагу из кабачков.

     - Да не хочу я есть.

     - Варенички с вишней, твои любимые времена детских вареников с вишней давно канули в Лету, по крайней мере, последний раз подавались к столу лет семь назад, когда в Пеники впервые приехал Виктор. Муж старшей сестры Гурия - Наташки. Виктор был чинушей районного масштаба, и мать искренне полагала, что лучшей партии для Наташки и сыскать невозможно. Выше по рангу мог быть только госсекретарь Соединенных Штатов, но в Штатах никто из Ягодниковых отродясь не бывал.

     - ..Скушай, сыночек, - продолжала уламывать Гурия мать.

     - Потом, может быть... Поем.

     - Вот и хорошо. - Мать поставила миску с варениками на тумбочку рядом с кушеткой, но уходить не торопилась. - А она очень даже ничего. Симпатичная.

     - Кто?

     - Еленочка.

     - Какая еще Еленочка? - Гурий даже привстал с кушетки от удивления.

     - Как же, какая? Девушка твоя, вот какая! Которая тебя, дурака беспросветного, сегодня привезла. На "Жигулях".

     Напоминание о гадине, поставившей крест на самых трепетных ягодниковских мечтах, отозвалось резкой болью в области солнечного сплетения. И почти сразу же засаднила рассеченная бровь.

     - С чего это ты взяла, что она моя девушка?

     - Ну, как же... Ради тебя такой крюк сделала... И так тепло о тебе отзывалась...

     Сразу видно, что любит тебя, дурака беспросветного... Уж я-то чую, не первый год на свете живу. Материнское сердце не обманешь. А ты, вместо того чтобы к венцу ее вести, кобенишься.

     - Да пропади она пропадом, эта Еленочка! - в сердцах бросил Гурий. - Чтоб ее черти взяли, эту Еленочку! Глаза бы мои ее не видели. Чтобы ей и не родиться никогда, гадине!..

     Мать, до этого взиравшая на Гурия с робкой надеждой, подобралась, нагнала в легкие воздуха и огрела сына тяжелым полотенцем, в котором принесла вареники.

     - Ты что ж это такое говоришь, стервец?

     - Что думаю, то и говорю.

     - После подобного заявления в воздухе повисла такая тишина, что стало слышно, как в хлеву повизгивает поросенок.

     - Может, ты больной? - предположила мать. - Может, тебя лечить надо?

     - Не надо. Я здоровый.

     - Может быть, у тебя там не в порядке? - Глаза матери стыдливо прикрылись, а на темные от загара щеки взошел девичий румянец.

     - В порядке.

     - Вот что я скажу тебе, дорогой сынок.

     Уж не знаю, что у тебя в башке и каким образом эта сучка там хозяйничает... Которая мне ровесница, - мать выразительно обвела взглядом плакаты Эдиты. - Но либо ты бросаешь эту дурь и женишься на Еленочке...

     - Либо?

     - Либо ты не сын нам больше! - выдохнула мать. - Езжай к ней, в ногах валяйся, а хочешь - вместе повалимся... И не встанем, пока она за тебя пойти не согласится. Я невестку хочу - живую, а не эту... мумию с плаката! И больше весь этот дурдом я терпеть не намерена! Допрыгаешься, Гурий, в психушку тебя увезут!..

     - Высказалась? - поинтересовался Гурий, когда мать закончила свой страстный спич. - А теперь попрошу покинуть апартаменты.

     - Я сама санитаров вызову!..

     В спину взвившейся матери Гурий на полную врубил "Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу", но на душе от этого легче не стало. Мало того, что проклятая рыжая фурия, гарпия, Медузагоргона сорвала встречу, к которой так тщательно готовился Гурий, - она еще и насмерть рассорила его с матерью. Их отношения и без того не были безоблачными, но мать все это время держалась в рамках приличий. Теперь же она просто с цепи сорвалась, и катализатором всего этого безобразия послужила Еленочка, чтоб ей и не родиться никогда, гадине!.. Не-ет, она не фурия и не гарпия. И не Медуза-горгона, это было бы слишком невинно. Она - василиск! Василиск, вылупившийся на свет из снесенного старым петухом в навозной куче яйца, которое высиживала жаба! И теперь этот жуткий гибрид всерьез угрожает существованию беспечного грешника с лейтенантскими погонами - Гурия Ягодникова!..

     Всю ночь Гурия терзали кошмары. Вместо обычных - черемуховых, жасминовых, лилейных - видений красавицы Эдиты его преследовали адские картинки с изображением василиска Еленочки. Василиск свивал тело черными змеиными кольцами - и в просветах этих колец мелькали головы отца и матери. А также сестры Наташки и ее мужа Виктора. А также брата Сашки и двух гурьевских племянников. Да и голова самого Гурия просматривалась тоже. Но это еще можно было вынести, покрепче сжав синие от удушья губы. А вот крошечную, разломанную на части восковую фигурку Эдиты вынести было нельзя. Василиск из сна коснулся фигурки кончиком дрожащего раздвоенного хвоста, а потом повернул морду к Гурию и обдал его смрадным дыханием.

     - Я заплачу вам... За разбитую модель...

     Сколько это может стоить? - прошипел он.

     Именно в этом месте кошмара Гурий проснулся. И до самого рассвета проворочался на жесткой кушетке. Но и утро, на которое так надеялся Гурий, облегчения не принесло. Вяло поковыряв в свалявшихся за ночь варениках с вишней и забыв побриться, Гурий отправился на работу. Мать не вышла его провожать, как обычно, и даже дворовый пес Жулька отвернул от, несчастного лейтенанта физиономию.

     В отделении пришлось задержаться: его вызвал к себе капитан Целищев. Последние несколько дней Целищев ходил как в воду опущенный - и все из-за девушки, тело которой было найдено на перегоне Ораниенбаум - Мартышкино. Над телом витал призрак убийства, и это резко портило картину колченогой и стыдливой ломоносовской преступности. Убийств здесь не случалось уже давно, и оперативный состав заметно разленился и даже успел нарастить лишние килограммы.

     Войдя в кабинет Целищева, Гурий заметил благотворные изменения в поведении капитана. Целищев пребывал в хорошем настроении, а это могло означать только одно: убийство девушки раскрыто по горячим следам.

     - Что это с тобой? - удивился капитан, разглядывая ссадины на лице Ягодникова.

     - Ничего. С лестницы свалился неудачно.

     - А почему небритый?

     - Свет с утра отрубили, - без всякого энтузиазма соврал Гурий. - А у меня электробритва. "Бердск".

     - Электробритвы - вчерашний день.

     А участковый должен выглядеть образцово, поскольку он единственный представитель закона, с которым население общается ежедневно. Должен соответствовать, лейтенант.

     - Должен - значит, буду, - пообещал Гурий и, не удержавшись, спросил:

     - А что с убийством?

     - Каким убийством?

     - Девушки.

     - Вот поэтому я тебя и вызвал. Не было никакого убийства.

     - То есть как это - не было?

     - А вот так. Несчастный случай был, а убийства не было.

     Так вот почему капитан Целищев сиял, как начищенная бляха! Убийство (к тому же нераскрытое) портило показатели, а несчастный случай никак на них не влиял, что, безусловно, было только на руку Целищеву, известному патриоту отделения.

     - Это точно?

     - А ты сомневаешься? - Целищев нахмурился.

     - Нет, но...

     - Несчастный случай, по уточненным данным экспертизы, - припечатал капитан. - В крови потерпевшей содержался алкоголь, признаки насильственной смерти отсутствуют. Скорее всего она просто выпала из вагона.

     - Выпала из вагона? Как можно выпасть из вагона?

     - Представь себе, такое случается. Тем более если на грудь примешь сверх всякой меры... Где произошло несчастье? На самой середине перегона, следовательно, электричка набрала максимальную скорость.

     Рельеф местности там сам знаешь какой - дуга. Вот на этой дуге ее и подкосило...

     - Ну, не знаю... Между Ораниенбаумом и Мартышкином всего-то четыре минуты, - Ты смотри, какая осведомленность, - недовольно проворчал Целищев. - В любом случае существует заключение экспертизы. Девушка была нетрезва. Да я бы и без всякого заключения это бы определил. Она кто? Джусер. А я, сколько по электричкам ни езжу, ни одного трезвого коробейника не видел. Обязательно подшофе... Но дело даже и не в этом. В поясной сумке покойной обнаружили таблетки нитроглицерина.

     А что это значит?

     - Что? - поинтересовался восхитительно здоровый Гурий, за всю свою жизнь видевший вблизи только три медикаментозных средства - лейкопластырь, йод и зеленку. , - А это значит, что у нее были проблемы с сердцем. Возможно, ей стало плохо, она вышла в тамбур, глотнуть свежего воздуха...

     Из последующего, весьма приподнятого монолога Целищева стало ясно, что причиной смерти потерпевшей послужил удар о сосну, росшую прямо у насыпи. Дерево было мертвым и обугленным - когда-то в него попала молния. И лично капитану Целищеву (которому до рези в глазах не хотелось вошкаться с убийством) пришла в голову счастливая мысль это дерево осмотреть, поскольку находилось оно в непосредственной близости от места, где было обнаружено тело. И на единственном, но довольно плотном суку, обращенном к насыпи, тотчас же отыскались следы удара: свежий надлом и мелко раздробленные, почти незаметные глазу осколки кости.

     Данные экспертизы легли на стол Целищеву только сегодня и резко изменили картину происшествия.

     - Но ведь ее могли и сбросить с поезда, - не сдавался Гурий. - Подгадать удобный момент и сбросить...

     - Тебе, как я посмотрю, неймется, - по-отечески пожурил Ягодникова капитан. - Тебе, как я посмотрю, преступление подавай. А преступления-то как раз и не выходит. Следов борьбы не обнаружено?

     Не обнаружено. Но даже если допустить мысль, что ее столкнули... Нормальный человек не в состоянии так точно просчитать траекторию. Чтобы столкнуть девушку в нужный момент, учитывая скорость поезда и прочие побочные вещи. Столкнуть так, чтобы виском она зацепила именно этот сук. Это, знаешь ли, даже не секунда, это доли секунды. Доли долей... Да только на одной бумаге считать умаешься. А тут условия, приближенные к боевым. И сосну эту нужно было бы засечь вовремя... К тому же обнаружились два свидетеля, которые видели девушку в электричке...

     - Не густо.

     - А что ты хочешь? Электричка-то была последней. Один вышел в Дубочках, за три остановки, другой доехал до Ленинского проспекта, а это уже черта города. И оба независимо друг от друга утверждают, что девушка была одна, без спутников.

     - А что за свидетели? И можно ли °им доверять?

     - Ты губу не раскатывай. Оба пожилые, женщина и мужчина... В общем, так, лейтенант. Мартышкино - твоя территория, правильно? А поскольку никакого криминала в этом происшествии нет, как оказалось... Так сказать, несчастный случай...

     В общем, дело поступает тебе. Оформи все как следует. Там и осталось-то с гулькин нос. Заключения подошьешь, и вся недолга.

     - Хорошо.

     - И вот еще что. Сегодня как раз похороны.

     - Чьи? - перепугался Гурий.

     - Потерпевшей. - Целищев порылся в бумажках на столе и с выражением зачитал:

     - Филипаки Афины Витольдовны. Хоронить будут у нас в Ломоносове в час дня.

     - Она из Ломоносова?

     - Из Питера, но родственников в России у нее нет, все на Запад умотали. Возможно, подтянутся умалишенные из ее бывших сослуживцев.

     - Умалишенные?

     - Умалишенные актеры. Она ведь актрисой была, как оказалось. По основной специальности. Ты их успокой, сообщи, что первоначальная версия не подтвердилась и с потерпевшей произошел несчастный случай.

     - Так, может, их официально вызвать?

     А то странно как-то - я людей на кладбище ловить должен, в самый неподходящий момент... Нехорошо. Несолидно.

     - Ты бы их видел! - с собачьей тоской в голосе произнес Целищев. - Такие есть экземпляры... За сто первым километром им самое место... Но это так, мои собственные впечатления... Дело-то к тебе перешло.

     Хочешь - вызывай, хочешь - действуй, как я сказал. А вообще, я тебя очень прошу, лейтенант, подъедь и проследи за порядком. И в форму переоденься.

     - Это еще зачем?

     - А затем, что больные люди. Еще устроят из похорон балаган, стыда не оберемся. А форма на них повлияет, приструнит, если что. Окажет психологическое воздействие. - Целищев с сомнением подергал себя за усы. - Может быть.

     - Понятно. Оружие брать?

     - Зачем?

     - На случай балагана.

     - Это лишнее. Еще не удержишься, палить начнешь... Они кого хочешь спровоцируют. В общем, к часу будь на кладбище.

     Потом мне доложишь.

     - И кого мне там искать?

     - Свяжешься с Гришей Луценко, патологоанатомом, он все тебе объяснит.

     ...Ну что ж, кладбище так кладбище.

     Кладбище сегодня было в масть, учитывая препаскуднейшее настроение Гурия Ягодникова. Он даже был склонен видеть в этом перст судьбы. Тем более что похороны Афины Филипаки были сегодня не единственными. Ранним утром, шарахаясь от кур, лейтенант закопал в дальнем углу огорода останки яхты "Эдита". А чтобы место не потерялось, водрузил над могилкой небольшой флажок международного сигнального свода - серый с белым угловым крестом:

     "Мое судно остановлено и не имеет хода".

     Последующие несколько часов Гурий знакомился с материалами никому не нужного теперь дела. Все вместе и каждый в отдельности они подтверждали немудреную версию капитана Целищева. Смерть Афины Филипаки была мгновенной и наступила в результате проникающего ранения в височную область. В ране обнаружены мелкие щепки и древесные волокна (привет погубленной грозой сосне). И тэ дэ, и тэ пэ, и др-р. В общем, как цинично сказал бы в этом случае приятель Гурия, забубенный опер Антоха Бычье Сердце: "На сук напоролась. Здравствуйте, девочки!" В деле имелись также показания свидетелей - Веры Ивановны Панайоти и Артура Фроловича Левченко, соответственно 1935 и 1937 года рождения. Артур Фролович проживал в Сосновом Бору, а Вера Ивановна - в Петербурге, на Ленинском проспекте. Они были единственными, кто откликнулся на телевизионный призыв следствия (фото покойной было оперативно показано по областному телевидению). Гурий пробежал глазами их жиденькие показания за несколько минут. Из них следовало, что Артур Фролович вышел на станции Дубочки, в то время как Вера Ивановна на этих же Дубочках вошла. Приснопамятные Дубочки были хорошо известны Гурию Ягодникову: от расположенной в низине станции прямо на холм карабкались садовые кооперативы. Садоводств в окрестностях было как грязи, и они вплотную примыкали к деревенькам - Бронкам, Дубкам и родным ягодниковским Пеникам.

     Левченко покинул электричку за три остановки до перегона Ораниенбаум - Мартышкино, так что его показания не значили ровным счетом ничего. Если капитан Целищев ошибся или слукавил и в случае с Афиной Филипаки действительно имело место убийство, убийца мог сесть на электричку в тех же Дубочках, на пару с Верой Ивановной Панайоти. Или в следующей за Дубочками Бронке. Или, на худой конец, в самом Ломоносове, он же Ораниенбаум...

     Хотя вариант с Ораниенбаумом Гурий после недолгих размышлений отверг. Между Ломоносовом и Мартышкином и вправду было лишь четыре минуты езды. Только для того, чтобы просто найти Афину Филипаки в электричке, потребовалось бы примерно столько же времени. А уж найти, заманить в пустой тамбур и сбросить... Нет, четырех минут для подобного убийства явно недостаточно. Отставной моряк-подводник Левченко показал, что купил у девушки несколько журналов с кроссвордами - для зятя и плюшевую собачку - для внучки. Девушка вошла в вагон перед самыми Дубочками, так что Левченко едва успел рассчитаться за покупки. А до этого девушку он не видел, хотя ехал от Соснового Бора. В вагоне, кроме Левченко, находилась еще и молодая пара. Им Афина Филипаки тоже что-то предлагала. Но что именно, похоже, останется тайной: пара, о которой упомянул Левченко, так и не объявилась. Не нашлась и сумка Филипаки, довольно подробно описанная отставником, - большой матерчатый баул, оставшийся в наследство от челночного бума начала девяностых. Скорее всего, ее кто-то подмел на выходе из электрички. Гурий вздохнул: ничто, ничто не может запугать наш народ - тянут все, что под руку попадется.

     Невзирая на предупреждения властей о террористических актах и заложенных где ни попадя взрывных устройствах.

     Покончив с Левченко, Гурий перешел к Панайоти. Сбивчивое кряхтенье Веры Ивановны, а также поэтические вольности, которые она допустила в официальном документе, его дружок, забубенный опер Антоха Бычье Сердце, наверняка определил бы как "Туши свет". Панайоти заприметила девушку после станции Кронштадтская Коления. Что из товаров предложила ей девушка - не помнит. Кто еще находился в вагоне - запамятовала. Может быть, никто не находился? Нет, кто-то все-таки был...

     Вера Ивановна помнила только одно - девушка ушла вперед, по ходу поезда. Потом спустя несколько минут вернулась и, пройдя вагон, двинулась в хвост состава. И больше она девушку не видела, какая жалость, такая молоденькая, такая миленькая, кто бы мог подумать, что все так обернется...

     Ничего нового не прибавили к кудахтанью горе-свидетелей и показания милицейского сержанта по фамилии Плужник, сопровождавшего последнюю.

     Гурий сложил показания в папку и перемотал на начало песню "Я сама тебя придумала, стань таким, как я хочу..." В свете нынешнего дела эти слова показались ему пророческими. Вот уж действительно, падкий до грязной работы лейтенант Ягодников вбил себе в голову, что это - убийство, и теперь пытается притянуть к убийству все имеющиеся в наличии факты. А фактов-то как раз и нет. Прав капитан Целищев.

     С подвыпившим джусером Афиной Филипаки произошел несчастный случай. Несчастный случай - и точка. Сегодня же он подобьет бабки и отправит дело в архив.

     Вот так.

     ...На кладбище лейтенанта ждал сюрприз. Впрочем, назвать сюрпризом свинью, которую в очередной раз подложила Гурию его гнуснейшая планида, не поворачивался язык. Несчастный случай с Афиной Филипаки (если это был несчастный случай) прямиком вел к несчастному случаю с Гурием Ягодниковым. Убийство Афины Филипаки (если это было убийство) прямиком вело к убийству Гурия Ягодникова.

     Ну, если уж не к убийству, то к самоубийству - точно.

     Как только Гурий увидел малочисленную стаю "бывших сослуживцев", провожающих в последний путь Афину Филипаки, ему сразу же захотелось застрелиться.

     И все из-за того, что среди них оказалась рыжая гадина. Тот самый ужасающий василиск Еленочка, который преследовал лейтенанта последние сутки. Природа слепила Еленочку на погибель Гурию Ягодникову, ничем другим объяснить ее присутствие здесь, на далеком от катаклизмов ломоносовском кладбище, было нельзя. Это присутствие не поддавалось никакой логике, это присутствие было происками сатаны, - и атеист Гурий сдуру осенил себя крестным знамением. И даже удалился за соседнюю могилу (Морозова Татьяна Николаевна, 1949 - 1999, "Спи спокойно, дорогая жена, мама и бабушка"), чтобы лишний раз не наступать на хвост василиску. Именно оттуда безвольный лейтенант и пронаблюдал похороны Афины Филипаки.

     Самые эксцентричные похороны в мире, прав был капитан Целищев.

     Кроме Еленочки, у свежевырытой могилы присутствовали брюнет возраста Гурия, потасканная бабенка с чрезмерно крикливым макияжем и старый хрыч, изъеденный водкой до последней возможности.

     Воздух вокруг хрыча был заметно плотнее и по консистенции напоминал застоявшийся в мензурке девяностошестипроцентный спирт. Нетрудно представить себе, что будет, если зажечь спичку в радиусе трех метров от хрыча - он вспыхнет сразу же, как кусок пакли. И сгорит за считанные секунды, весело потрескивая.

     Очевидно, хрыч пил за рабу божию Афину Филипаки с самого утра: в руках его была зажата литровая бутылка "Столбовой", к которой он время от времени прикладывался. Он давно бы свалился с копыт, если бы не опирался на чахлый венок с белой, наспех прикрепленной лентой - с таким же, наспех, вкривь и вкось, написанным текстом: "ДОРОГОЙ АФИНЕ ОТ КОЛЛЕКТИВА ТЕАТРА "ГЛОБУС". Судя по фактуре ткани и качеству надписи, лента делалась в домашних условиях. А сам венок с искусственными цветами, скорее всего, был куплен тут же, у кладбищенских ворот.

     Хрыч опрокинул в себя очередную порцию "Столбовой" и занюхал ее оторванным от венка бутафорским листиком. После чего вместе с венком прошествовал к гробу.

     Бабенка с макияжем и брюнет двинулись за ним. На месте осталась одна лишь рыжая гарпия, и Гурий с удивлением обнаружил, что в руках у нее безвольно висит букет роскошных, мертвенно-бледных лилий.

     Не бутафорских, а самых что ни на есть настоящих.

     - Прощай, дитя! - заголосил хрыч таким зычным голосом, что над кладбищенскими березами взмыла стая потревоженных ворон. - Прощай, о дева!.. "Virum non cognosco!"... <"Мужа не знаю" (лат.).>.

     - Ну, это ты загнул, Гавриил, - довольно громко осадила хрыча бабенка. - Ей все-таки не пятнадцать лет. И замуж сходить успела. Какое уж тут "Virum non cognosco!".

     - Цыц, женщина! - отмахнулся от бабенки бородатый отвязный Гавриил. - Душа ее была девственна, вот оно что! О горе, горе!..

     Чтобы не дать заявленному с такой помпой горю овладеть им окончательно, хрыч снова припал к живительной влаге. Но последняя доза оказалась чрезмерной и едва не свела его в могилу. В самом прямом смысле - не удержавшись на ногах, пропойца рухнул на кучу разрыхленного кладбищенского суглинка. И спустя мгновение принялся шарить по нему руками. А потом поднял голову и обвел спутников безумным взглядом. Таким безумным, что Гурий забеспокоился, как бы впечатлительный пьянчужка не сиганул в яму вместо Афины Филипаки.

     - Увы, бедный Йорик! - неожиданно продекламировал Гавриил, поднося к глазам выковырянный из земли обломок кирпича. - Я знал его, Горацио!.. Здесь были эти губы, которые я целовал не знаю сколько раз!.. Где теперь твои шутки? Твои дурачества? Твои песни? Твои вспышк...

     - Ну, не идиот ли?! - Крашеная спутница Гавриила ринулась поднимать бедолагу-декламатора. - Надо же, как водка мозги засрала! Встань, не позорься!..

     На помощь бабенке поспешил брюнет.

     - Не та реплика, мэтр, - заявил он. - Вставайте.

     - Не та? - озадачился хрыч, послушно поднимаясь.

     Сказанное, видимо, произвело на него сильное впечатление. Он затих и больше не пытался вырваться из рук брюнета. И оживился только тогда, когда на заколоченный гроб полетели первые комья земли.

     - ..Опускайте гроб! - взревел Гавриил, пугая вздыбившейся бородой двух опухших кладбищенских могильщиков.

     - Опомнился, - меланхолично заметила бабенка. - Опустили уже.

     - И пусть из этой непорочной плоти взрастут фиалки!.. - не унимался пропойца. - Слушай, черствый пастырь!..

     - Как же ты всех заколебал! Заткни его, Гжесь, или я за себя не ручаюсь...

     Бабенка с проклятьями отошла от могилы и примкнула к василиску Еленочке, а обладатель странного имени "Гжесь" вытащил из кармана брюк жестяную баночку водки "Клюковка". При виде "Клюковки" хрыч задергал кадыком и пустил скупую слезу.

     - Vexilla regis prodeunt! <"Близятся знамена царя" (лат.).> - пробормотал он. - Помянем Афиночку, земля ей пухом...

     Все последующее действо мягко перешло из разряда фарса в разряд аляповатой пасторали. При помощи волшебной жестяной баночки бородатого Гавриила удалось отлучить от могилы и на время устроить за столиком, принадлежащим ритуальному участку Татьяны Николаевны Морозовой, 1949 - 1999. Именно в тылу этого участка и находился сейчас Гурий, который мучительно соображал, к кому бы из бывших сослуживцев Афины Филипаки обратиться, От имени органов правопорядка.

     Справедливости ради, наиболее достойной из всей шоблы выглядела василиск Еленочка. Она не устраивала свистопляски у места последнего упокоения потерпевшей. Она вообще не проронила ни одного слова. Она не набрасывалась на гроб, как на недопитый стакан с мадерой (подобно бородатому Гавриилу), она не поджимала презрительно губы и не отпускала порционные ругательства (подобно бабенке с макияжем), она не портила воздух сомнительными хохмами (подобно парню со странным именем Гжесь). Она была единственной, кого смерть Афины Филипаки задела по-настоящему. Впрочем, в эту - ничем с первого взгляда не разбавленную - скорбь примешивалось что-то еще. Так и не поняв, что именно, Гурий сосредоточился на лилиях, которые Еленочка положила на свежий холмик. Но даже они не смягчили сердце лейтенанта: рыжая так и осталась для него фурией, гарпией и василиском. И он скорее дал бы себя кастрировать, чем приблизился бы к Еленочке.

     Другое дело - спутница василиска: присутствующие называли ее Светаней. Нужно только выждать момент, когда она останется одна.

     Но момент никак не наступал - крашеная не хотела отрываться от коллектива.

     Просвет возник минут через семь: рыжая неожиданно покинула всю компанию и исчезла среди могил. Гурий тотчас же выдвинулся из своего укрытия.

     Появление человека в милицейской форме произвело на крашеную не самое радостное впечатление.

     - Лейтенант Ягодников, - представился Гурий.

     - Сама вижу, что не подполковник, - крашеная Светаня за словом в карман не лезла. - И что дальше?

     - Как вас зовут, простите?

     - Это еще зачем?

     - Видите ли... В деле вашей знакомой...

     Афины Филипаки.., появились новые обстоятельства, и я хотел бы вас с ними, ознакомить.

     - А почему именно меня? Я тут человек случайный. Вон к мужикам обращайтесь. Они вас внимательно выслушают.

     Гурий с сомнением посмотрел на присоседившихся к чужому столику коллег покойной: Гавриил время от времени прикладывался к жестянке с "Клюковкой", как к материнской груди, и в перерывах отчаянно размахивал бородищей. А парень по имени Гжесь пялился на старого хрыча, как на икону священномученика митрополита Петра Александрийского.

     - Я бы все-таки хотел побеседовать с вами... Дело в том, что...

     Ввести в курс крашеную бабенку так и не удалось: за спиной Гурия послышались шаги. И по тому, как засаднила рассеченная бровь и заныл ушибленный лоб, лейтенант понял, что это Еленочка.

     Василиск обманул бдительность Гурия Ягодникова и вернулся.

     - Слушай, возьми у Гжеся ключи от машины... - бросила рыжая, приближаясь к Гурию и несговорчивой бабенке. - Не хочу подходить к этим скотам...

     - Думаешь, я горю желанием? - Бабенка перевела взгляд с Гурия на Еленочку и моментально оценила обстановку. - Ладно, сейчас схожу. А ты поговори пока с представителем власти. У него для нас имеется информация... Рекомендую, лейтенант, лучшая подруга покойной Афины. Ей будет интересно все, что вы скажете.

     Представив Еленочку напрягшейся спине Ягодникова, крашеная ходко затрусила к распивочному столику.

     - Я вас слушаю. - Василиск пощелкал погремушками на конце раздвоенного хвоста, призывая Гурия к общению.

     Придется оборачиваться, даже под страхом кастрации. Стоять к женщине (пусть фурии, пусть гарпии, пусть Медузе-горгоне) спиной - невежливо. А лейтенант Ягодников был вежливым милиционером. Натянув фуражку поглубже на лоб. Гурий развернулся на сто восемьдесят градусов, за чем последовала немая сцена. Сцена продлилась дольше, чем он предполагал.

     - Вы?! - Она даже зажмурилась в детской надежде, что Гурий растворится в воздухе. - Это вы!.. Какого черта... Я так и знала, что добром не кончится.

     - Лейтенант Ягодников, - второй раз за сегодня пробубнил Гурий.

     - Черт! Только со мной могло это случиться...

     Она вдруг засмеялась. Это был нервный истерический смех - такой неуместный в кладбищенской тишине, что казалось, что он развалит сейчас все памятники, ограды и обелиски. Но с памятниками и обелисками все было в порядке.

     - Что же вы от меня хотите? - бросила рыжая, с трудом приходя в себя. - Арестовать? Посадить в кутузку за наезд?

     - Я хотел бы поговорить с вами об Афине Филипаки.

     - Вы?! Вы-то к Афе каким боком?

     - Как вы сказали? - удивился Гурий.

     - Какое вы имеете отношение к Афине? - сразу же поправилась Еленочка.

     - Я веду ее дело.

     - Только не это! - вырвалось у нее, и Гурий уловил в тоне василиска что-то оскорбительное. Для себя лично.

     Посмотри на себя, трепетали ноздри Еленочки, посмотри на себя, суконное рыло, фанат реликтовой попсы, - какие дела ты можешь вести? О краже двух ливрей из костюмерной киностудии "Ленфильм"?

     О порче кресельной обивки в БКЗ "Октябрьский"? О мелком хулиганстве у служебного входа Ледового дворца?..

     - Я веду ее дело, - упрямо повторил Гурий.

     - Есть подвижки?

     - Кое-какие, - Гурию хотелось поскорее отвязаться от Еленочки, и потому он перешел на телеграфный стиль дятла-вертишейки.

     - Нашли убийцу?

     - Нет. Но дело в том, что убийства не было.

     - Как это - не было?

     - Произошел несчастный случай. Вы знали, что у нее было больное сердце?

     - Понятия не имела. Впервые слышу - от вас. Она что, умерла от сердечного приступа?

     - Не совсем так. До приступа дело не дошло. Очевидно, у нее просто прихватило сердце, и она вышла в тамбур - подышать. - Гурий по собственной инициативе несколько приукрасил официальный бред капитана Целищева. - Сорвалась с подножки электрички, упала очень неудачно, в результате чего оказался пробитым висок.

     "Оказался пробитым висок!" - неужели подобное чудовищное словообразование родилось в недрах его горла, воспитанного на безупречных и почти хрестоматийных текстах венценосной Эдиты?

     - Значит, оказался пробитым висок, - эхом откликнулась рыжая. - Значит, вышла в тамбур подышать. Открыла дверь, значит?

     - Да, - прошептал окончательно сбитый с толку Гурий.

     - И как же она открыла дверь? Ведь двери в электричках открываются и закрываются автоматически. Это даже дети знают.

     - Что вы хотите этим сказать?

     Она больше не смотрела на него, - впрочем, она и до этого особенно на него не смотрела, - но теперь в этом игнорировании было гораздо больше смысла, чем секунду назад. Секунду назад Гурий все еще пребывал в своем милицейском статусе - пусть и незавидном, пусть и для кресельной обивки концертного зала "Октябрьский".

     Теперь же он превратился в пигмея, в головастика, в садовую улитку, раздавленную чьей-то неосторожной пяткой. Ничтожность лейтенанта Ягодникова была сопоставима.., была сопоставима... Вот черт, ее даже не с чем было сопоставить!

     - Что вы хотите этим сказать? - повторил свой ничтожный вопрос ничтожный Гурий.

     - Ничего. Я просто не думаю, что это - несчастный случай. Я думаю... Нет, я точно знаю, что это - убийство...

***

     ... Она оказалась идиоткой.

     В квадрате, в кубе, в п-ной степени.

     Главным действующим лицом заведомо провальных математических формул. Каким образом получилось, что она - внучка академика, дочь профессора и выпускница мехмата - не смогла решить простенький пример на вычитание? Но случилось то, что случилось, - пример решили без нее.

     А чахлым иксом оказался в результате флакон дорогого одеколона "Сто видов Эдо".

     Найдя его, она... Впрочем, ей еще придется осмыслить всю цепочку, последовавшую за флаконом. И попытаться связать все звенья - не пропустив ни одного.

     Переполовиненный флакон - это было первое, что увидела Лена, когда вернулась в гадюшник за Маслобойщиковым и Гжесем. Прямо на глазах у потерявшей дар речи Лены мэтр вылил очередную порцию "Ста видов" в стакан. И отправил густо пахнущие миндалем и гибискусом миллилитры себе в пасть.

     - Что вы делаете, Гавриил Леонтьевич?! - пролепетала Лена, когда к ней вернулась способность говорить.

     - Раре Satan, pape Satan aleppe! - выдал очередную латинскую абракадабру мэтр, заглатывая содержимое стакана.

     - Паразит! Забулдыга! - Лене не оставалось ничего другого, кроме бессильной констатации в духе Светани.

     - Прощаю! Всех прощаю! - Маслобойщиков задрал бороду перпендикулярно потолку и разразился демоническим хохотом. - Всем - индульгенции!.. Раре Satan, pape Satan aleppe!.. Этой биксы груди, груди, мы, поверьте, не забудем!!!

     От его рыка затрясся стол, а стаканы и бутылки в ужасе прильнули друг к другу.

     А до сих пор спокойно наблюдавшая за происходящим буфетчица даже вышла из-за стойки. И поманила Лену пальцем.

     - Вы бы увели безобразника этого, - сказала она. - Я здесь семь лет уже, всякое перевидала, - у нас тут гоп-компании собираются, будь здоров. Но такого...

     - Да, конечно, - Лена залилась румянцем. - Простите, ради бога... Я сейчас...

     Сейчас что-нибудь придумаю.

     - Он что, артист, да?

     - В некотором роде.

     - Вот и я смотрю... Шебутной какой-то... А известный артист?

     - Известный... Был когда-то.

     - И в кино снимался?

     - Может быть...

     - Собачья работа. То-то спиваются все, через одного... Артисты... Мы могли уже сто раз милицию вызвать. Но не стали, - задумчиво протянула буфетчица, глядя в пространство.

     - Я понимаю... Спасибо... Извините за неудобства...

     Лена вытащила из кармана три мятые десятки и трясущимися руками всучила их буфетчице. Та презрительно приподняла лысоватую, небрежно подведенную карандашом бровь, но деньги взяла. И снова удалилась в императорскую ложу прилавка - чтобы оттуда пронаблюдать, что же предпримет несчастная Лена Шалимова.

     Нет, у нее не было ровным счетом никакого плана. В клиническом случае с мэтром мог помочь только один план, вот уже на протяжении длительного времени разрабатываемый Светаней: ломом по башке, молотком по пяткам, ножом по сердцу, - но таких полномочий у Лены не было. И потому она, стараясь не глядеть на осовевшего, окончательно запутавшегося в переложенных на латынь Шекспире и матерных ругательствах Маслобойщикова, принялась расталкивать Гжеся. Ровно через полторы минуты ей это удалось. Гжесь оторвал голову от стола, захлопал глазами и непонимающе посмотрел на Лену.

     - Проспался? - зло бросила она. - С добрым утром!

     - А! Ты чего?!

     - С добрым утром, говорю!.. Поднимай этого... Эдмунда Кина <Эдмунд Кин - английский актер.>, чтоб ему пусто было... И сам поднимайся!

     К чести моментально протрезвевшего Гжеся, он сразу же оценил обстановку.

     И прибегнул к самому эффективному средству в борьбе с закидонами мэтра. Средство это было взято напрокат у основателя МХАТа Станиславского, до сих пор почитаемого в среде раздатчиц театральных биноклей и распространителей театральных билетов. Очередная тирада мэтра (в духе злодея-аристократа японского театра кабуки) была встречена Гжесем громогласным:

     - Не верю!!!

     Суровый глагол подействовал на Маслобойщикова как удар бича. Мэтр скуксился и затих. Теперь его можно было брать голыми руками.

     - Нам пора, - добил лежачего Гжесь. - Засиделись.

     - Да-да, ты прав, друг мой... - пролепетал стреноженный Маслобойщиков. - "Adhaesit pavimento anima mea!" <"Прилипла к праху душа моя!" (лат.)>. Сейчас отправимся по тракту всех скорбящих...

     "Сейчас" растянулось на несколько минут. Маслобойщиков высосал горестные остатки "Ста видов Эдо", отрыгнул ярко-фиолетовым драконьим пламенем и вручил бренное тело Гжесю.

     Через пять минут едва шевелящий плавниками мэтр был погружен в пыльный аквариум "шестерки". Гжесь устроился спереди, на пассажирском сиденье, и, дождавшись неровного, с перебоями, стука двигателя, произнес:

     - Ну, поехали, смертнички!..

     Затасканно-издевательская реплика предназначалась Лене: как персональный шофер его жена была бесперспективна, а путешествие с ней в одной машине было сродни купанию в бассейне с нильскими крокодилами - шансы остаться в живых были примерно одинаковыми.

     Еще несколько часов назад и сама Лена думала точно так же. Но теперь, когда безразмерный, полный странных, пугающих открытий день перешел в заключительную фазу, - теперь все изменилось. Изменилась и сама Лена. Изменилась настолько, что лихо сорвать машину с места ей не составило никакого труда. Как не составило бы труда съехать на раздолбанной таратайке по ступенькам королевского дворца в Бангкоке или по Потемкинской лестнице.

     Как не составило бы труда пройтись на двух колесах, перемахнуть через пяток выстроенных в ряд "КамАЗов" или устроить автослалом на какой-нибудь экстремальной трассе.

     - Ну, ты даешь, мать, - меланхолично булькнул Гжесь, когда Лена лихо, один за другим, обставила джип "Паджеро", джип "Фронтера" и фуру с финскими номерами.

     Булькнул - и покрылся нежными зеленоватыми пятнами.

     Нежно-зеленый перешел в насыщенный, когда Лена - в самый последний момент - удачно вписалась в поворот на скорости в 100 километров. Этот ее маневр Гжесь, повисший как окорок на ремне безопасности, прокомментировать так и не смог, зато прорезался Маслобойщиков.

     - Эй, потише, не дрова везете! - подал реплику мэтр с заднего сиденья.

     Лена и ухом не повела, да и плевать ей было и на Маслобойщикова, и на Гжеся заодно. Нет, она везла не дрова.

     Она везла что-то совсем другое. Совсем.

     Это "другое" она вытащила, выудила, вырвала из пасти гиеноподобного алкоголика Печенкина. Не сама, конечно, а с помощью малолетнего Пашки. После визита в "Селену", а еще больше после разговора с яхтсменом Сергеем, а еще больше - после просмотра фотографии с Афой в главной роли Лена вдруг открыла в себе качества, до сих пор ей несвойственные. А именно: жгучее любопытство и такую же жгучую решимость. Неизвестно, прорезались бы они, если бы у истоков всего этого парусно-железнодорожного кошмара не стоял Роман.

     Но Роман стоял.

     Вернее, сидел, пришпиленный к мачте.

     Чертов Пашка с его не в меру подвижным скаутским воображением описал мертвого Нео так явственно, что представить его иначе, чем сидящим в "Такарабунэ", Лена уже не могла.

     Мертвый бог на мертвой яхте.

     Мертвый бог настоятельно требовал жертвоприношений. И агнец для заклания был выбран немедленно. Вернее, не агнец даже, а воняющий портянками козел, настоянная на спирте гиена с гнусным именем Василий Печенкин. Мысль о визите к Печенкину возникла сразу же, стоило им с Пашкой покинуть таунхауз у Залива - с яхтой "Посейдон" и развевающимся на ее вершине вымпелом-рыбой. Точно такой же (или почти такой) был сейчас в руках у Лены. А до этого - был в руках у Пашки. А до этого...

     До этого он был в руках у Нео.

     От этой мысли у Лены кружилась голова.

     Нехорошо кружилась: неужели это и есть первое прикосновение руки Романа к Лениной руке?.. Пусть опосредованное, но прикосновение. Что бы она только не отдала, чтобы прикосновение было другим!..

     Но ничего другого уже не будет.

     Никогда.

     Это "никогда" и заставило ее действовать.

     - Вот что, Пашка, - сказала Лена, как только они добрались до машины. - Сейчас...

     - Что?.. - выдохнул Пашка полным отчаяния голосом. И посмотрел на Лену полными отчаяния глазами.

     "Только не говори: "Сейчас я отвезу тебя домой". Только не говори, только не говори. Все, что угодно, только не это..." - явственно прочла Лена в потемневших Пашкиных зрачках и моментально слипшихся ресницах.

     - Сейчас ты мне покажешь логово этого своего Печенкина.

     - Зачем?

     - Нужно, - отрезала Лена. - Хочу с ним потолковать.

     - Но...

     Теперь Пашкины зрачки без всякого видимого усилия отделились от глаз и так же без видимого усилия зависли над Леной.

     Пашка боялся. По-детски, безоглядно боялся. Впрочем, он и был ребенком, вот черт, одиннадцатилетним мальчишкой, которому по возрасту положены всяческие мальчишеские страхи. И демон-надомник Василий Печенкин - не самый последний из них. Во всяком случае, легко объяснимый.

     Лена протянула руку и легонько погладила сразу же присмиревшего Пашку по щеке.

     - Не бойся, - сказала она. - , Не бойся. Все будет хорошо.

     Ее слова произвели странное впечатление на мальчишку: слезы, готовые брызнуть из глаз, брызнули. Но это были слезы негодования и ослепительной ярости.

     - Я боюсь?! - взвился Пашка. - Я боюсь?! Да ничегошеньки я не боюсь. Вот еще!.. Поехали...

     ...Через двадцать минут они уже катили по улице Дюма: именно здесь, если верить Пашке, и проживал опереточный злодей Печенкин. Легкомысленно-французистое название улицы так и не смогло отвлечь Лену от довольно неприятных переживаний. Во-первых, сам Печенкин: до сих пор непонятно, как строить разговор с проклятым забулдыгой. И какими клещами вытаскивать у тщедушного барыги краденые вещи. Во-вторых - Пашка. Даже пропивший последние мозги алконавт Печенкин легко свяжет ее появление с мальчишкой, и Пашке может не поздоровиться... С другой стороны, она сама вступила в близкий контакт с пьянчугой в забегаловке "Лето", она сразу же признала одеколон и вела себя вполне адекватно, не прибегая к свидетельствам мальчика. А узнать адрес Печенкина она легко могла бы и в забегаловке. Построение довольно хлипкое, но ничего другого Лене на ум не пришло. А что касается предстоящей беседы, то здесь придется положиться на наитие. И импровизировать на ходу, ведь не зря же она столько времени проболталась в дурацкой "школьной антрепризе"!..

     Успокоив себя подобными выкладками, Лена оставила Пашку в машине и, чтобы хоть как-то успокоить его, всучила собственный рюкзак: присмотри, мол, Павел.

     Расчет оказался верным - Пашка моментально обхватил кожаную драгоценность обеими руками, коротко сопнул и затих.

     А Лена направилась к печенкинскому дому.

     Первое, что она увидела, без всякого почтения распахнув слегка покосившуюся, но все еще крепкую калитку, оказалось кряжистой старой яблоней. А второе - сам Печенкин, на яблоне восседавший. Глаза Печенкина были прикрыты, и он довольно громко мурлыкал себе под нос что-то похожее на "пора-по-барам, пора-по-барам...".

     Зрелище было столь феерическим, чтобы не сказать - сюрреалистическим, что Лена на секунду лишилась дара речи.

     - Эй! - негромко позвала она спустя эту самую контрольную секунду. - Эй!..

     Никакого ответа.

     После этого ей ничего не оставалось, как подойти к яблоне вплотную и, ухватившись за ствол, потрясти его. Произведенные Леной действия имели неожиданный эффект: "пора-по-барам..." неожиданно прервалось, и после непродолжительного затишья вдруг раздался трубный глас:

     - Да пошла ты, сука! Ты еще мне будешь указывать!!! Мне, герою-чернобыльцу! Ты где была, когда я там геройствовал, я у тебя спрашиваю?! Где?!

     - Послушайте, - Лена наконец-то отлепилась от ствола и задрала голову вверх. - Послушайте, мне нужно с вами поговорить...

     - Да о чем мне с тобой говорить?! - продолжал кликушествовать Печенкин. - Уж наговорились за столько-то лет! С души воротит!.. Ты мне, мать твою, не указ...

     - Послушайте...

     Ее последующее жалкое лепетанье потонуло в лавине сомнительного качества ругательств, куцей матерщины и трусливых угроз. Судя по неослабевающему накалу страстей, глотка у Василия Печенкина была луженая, так что показательные выступления имели шанс затянуться надолго. И тогда Лена решила действовать. Как раз в духе незабвенного мэтра Гавриила Леонтьевича Маслобойщикова. Его первая заповедь гласила: ошеломи зрителя. За ней следовала вторая: сбей зрителя с ног. Картину же театрального мира венчала третья: добей лежачего.

     Покрутив головой в поисках реквизита, Лена тотчас же наткнулась на яблоки, засевшие в плотной листве - как раз на расстоянии вытянутой руки. Яблоки были качественными: тугими, уже налитыми и весьма внушительных размеров. Пожалуй, они способны ошеломить. И даже сбить с ног.

     Если уж не самого Печенкина, то, во всяком случае, его худую бесплотную задницу.

     Сорвав пару штук, Лена безошибочно выхватила из листвы искомое, тщательно прицелилась и пульнула плодом вверх. Потом наступила очередь второго малокалиберного снаряда. Печенкин громко ойкнул, потом взвыл и затих, из чего Лена сделала вывод, что снаряды легли точно в цель.

     Теперь можно было выходить из укрытия и разговаривать с Печенкиным напрямую. Если получится.

     Что Лена и сделала. И тотчас же наткнулась на мутный взгляд алконавта.

     - Узнаете? - медленно растягивая буквы, спросила она.

     - Ты что ж это, прошмандейка, делаешь, а? - нараспев произнес Печенкин. - Ты что ж это делаешь, кошка драная?

     - Узнаете?

     По сморщившемуся лицу Печенкина пробежала судорога: ну, конечно же, он сразу узнал ангела мщения из рыгаловки "Лето", гнусную рыжую гейшу, ни за хрен собачий отнявшую у него "Сто прекрасных видов Эдо".

     - Да я тебя в тюрягу упеку за нарушение неприкосновенности жилища и на жизнь мою покушение! - проявил недюжинные познания в Уголовном кодексе Печенкин. - Кошка драная, а!!!

     - Я сама вас упеку. - Сохранять достоинство, глядя на алконавта снизу вверх, было весьма проблематично.

     - Это еще почему? - сразу же поджал хвост Печенкин.

     - Потому, - припечатала Лена. - Сами знаете почему... Верните все, что забрали...

     - Где забрал?

     - Сами знаете где...

     - Ничего я не забирал...

     - Забирали! А если будете отпираться...

     - То?..

     - Через двадцать минут я вернусь сюда с милицией. И еще неизвестно, чем для вас закончатся ваши шалости... Думаю, пятнадцатью сутками не обойдется...

     Печенкин не отвечал.

     Он не отвечал так долго, что Лена начала беспокоиться - уж не заснул ли он.

     Но Печенкин не заснул. Совсем напротив: там, на верхотуре яблони, шла жестокая внутренняя борьба. Ее результатом явился скромный узелок, упавший прямо к Лениным ногам.

     - Чтоб ты сдохла! - напутствовал грехопадение узелка Печенкин. - Чтоб ты сдохла! Вот ведь навязалась на мою голову, тварюга!!! Глаза б мои тебя не видели!

     - И не увидите, - вполне искренне пообещала Лена. - Если только...

     - Если только что?

     - Если вернули все, что было...

     - Да пошла ты!!! Нету у меня больше ничего!!! Нету, говорят тебе! Могу разве что трусы свои тебе отдать, может, хоть тогда отвяжешься!

     - И вот еще что... Не вздумайте по этому поводу кому-то угрожать... Иначе дело окончится для вас весьма плачевно, обещаю...

     Осыпаемая проклятьями Печенкина, Лена ретировалась, подпихнула задом калитку и, крепко сжимая узелок в руках, помчалась к машине. И, только плюхнувшись на сиденье, перевела дух.

     - Ну что? - поинтересовался выросший за ее спиной Пашка.

     - Кое-что есть...

     Узелок при ближайшем рассмотрении оказался грязным носовым платком огромных размеров: теперь в нем покоились серебряный перстень, серебряный браслет, серебряная цепочка с затейливым медальоном и расхристанный бумажник. При виде всех этих вещей, некогда принадлежавших Роману-Нео, у Лены потемнело в глазах и сразу же стало трудно дышать. Перебирать их в машине не было никакой возможности, вот только бумажник... Мельком заглянув в сдержанно-щегольское портмоне, она не обнаружила там ни одной купюры, ни одной монеты, - только несколько визиток и билет на электричку. И все. Ничего другого и ожидать не приходилось: падальщик Печенкин поработал основательно.

     Трясущимися руками Лена открыла бардачок и спрятала туда трофеи. А потом повернулась к Пашке.

     - Я отвезу тебя домой, - сказала она.

     Пашка молчал.

     - Я отвезу тебя... Мне нужно возвращаться в Питер, мой хороший...

     Пашка молчал.

     - Вот что... Я отвезу тебя домой. Сейчас. И оставлю адрес и телефон... Если что...

     Ч-черт, я сама приеду.., очень скоро. Обещаю...

     Пашка молчал.

     Так, в полном молчании, они добрались до улицы Связи и остановились перед Пашкиным домом. Но он так и не подумал выйти из машины. Даже тогда, когда Лена открыла ему дверцу. Он так и сидел, впаявшись в сиденье и прижав к груди Ленин рюкзак. Как будто этот рюкзак был его последней надеждой, последним оплотом.

     - Выходи, - теряя терпение, сказала Лена.

     Пашка помотал головой и еще крепче прижал рюкзак к себе.

     - Павел, ну ты же взрослый парень... ну нельзя же так...

     Она потянула за лямку: напрасный труд - Пашка скорее расстался бы с жизнью, чем с проклятым рюкзаком. Глупее ситуации и придумать было невозможно.

     Лена тянула рюкзак к себе, а Пашка отчаянно сопротивлялся. А потом...

     Она даже не поняла, как произошло это "потом": должно быть, Пашка ослабил хватку, или она потянула слишком уж сильно...

     Но рюкзак неожиданно вывалился из рук мальчишки и упал. И все его немудреное, знакомое до последней шпильки содержимое вывалилось на землю. Вот только...

     Вот только...

     - Что это? - прерывающимся шепотом спросила Лена у Пашки, присев на корточки и разглядывая вещь, которая никогда ей не принадлежала.

     Никогда.

     - Что это? - еще раз переспросила Лена, а Пашка молча сглотнул.

     Рядом с машиной, в пожухлой от пыли придорожной траве, лежал пистолет...

Часть III

КАРТАХЕНА

     ...Ну, конечно же, он назывался совсем по-другому - этот ветер.

     Он назывался совсем по-другому, ив нем не было никакого намека на бреши в унылой груди Монсеррат - гор, которые втюхиваются мирно пасущимся стадам туристов как национальная святыня. И никаких запоздалых зимних переживаний по поводу косноязычной каталонской поговорки: "Тот не будет счастлив в браке, кто не приведет свою невесту в Монсеррат".

     Но на чертовы горы вкупе с поговоркой Бычьему Сердцу было ровным счетом наплевать. Перспектива женитьбы была самой туманной из всех туманных Антохиных перспектив. Представить себя с кольцом на толстом безымянном пальце было так же нереально, как представить себя в постели с Мадонной. Или - с Уитни Хьюстон. Или... Или с сэром Элтоном Джоном на худой конец... Мысль об Элтоне Джоне, который до сих пор рифмовался лишь с резиновым изделием № 2 да еще с уничижительным эпитетом "штопаный", не на шутку обескуражила Бычье Сердце. Да что там, она просто с ног его сбила. До сих пор педрилы-мученики всплывали, как утопленники, лишь в мутной воде его ментовских угроз задержанным, в качестве портяночного фольклора - и вот, пожалуйста...

     В постели с сэром Элтоном Джоном, мать его за ногу!

     Не думать о такой хрени, не думать!

     Это - провокация!

     И чтобы не поддаться на провокацию, Бычье Сердце резко переключился на вполне благостные, густо заросшие кувшинками, пасленом и резедой vulgaris мысли о таком же благостном и безупречном с точки зрения сексуальной ориентации убийстве Романа Валевского, после чего спланировал на мужественно-прошлогоднюю, без всякого подвоха, смерть Вадима Антропшина. Тут-то его и поджидала неожиданность: покойный яхтсмен предстал перед незатейливым Антохиным воображением в ореоле снастей, шкотиков и парусов, отдаленно напоминающих китайские переносные ширмы; со спасательным жилетом, надетым на обветренный тельник. И этот тельник... Этот тельник сразу же напомнил ему...

     Сразу же напомнил... Вот ч-черт, он напомнил Антохе престарелую рэпершу Натика!

     Дражайшую мамочку гнуснеца Лу Мартина.

     Да, именно так.

     А потом из широких штанин Натика вывалился и сам Лу. Лукавый хлыщ, извращенец, самая подходящая кандидатура на роль рваной грелки для сэра Элтона Джона... Круговорот дерьма в природе, ничего не скажешь. За что боролись, на то и напоролись.

     Здра-а-авствуйте, девочки!..

     Бычье Сердце бессильно выругался про себя. С такими гнилозубыми ассоциациями недолго и в психушку угодить. Кыш, голубиная стая, кыш!

     Но прогнать тщедушный призрак Лу Мартина удалось только с третьей попытки: первые две, ознаменовавшиеся зуботычиной и хуком в скулу, бесславно провалились. Потеряв всякое терпение, Бычье Сердце отшвырнул стул и принялся колотиться дурной башкой в тонкую стену кабинета.

     Полегчало не сразу, но полегчало: Лу Мартин - с вещичками-на-выход - наконец-то убрался из воспаленных извилин майора Сиверса. А вместо фантомного Лу в дверном проеме кабинета нарисовался вполне реальный череп.

     Череп был гладко выбрит и принадлежал оперу Рамилю Рамазанову, сентиментальному татарину со слегка косящими глазами дамского угодника и вероломной бороденкой Чингисхана.

     - Ты чего это? - спросил Рамазанов.

     - Ору тебе, ору, не слышишь, что ли? - тотчас же выкрутился Бычье Сердце, на секунду и сам удивившийся этой своей лихости.

     Постыдная тайна (а, как ни крути, Лу Мартин уже успел стать его постыдной тайной) сделала простодушного майора не в меру изворотливым.

     - И чего орешь? - Сонные зрачки Рамазанова демонстративно не хотели замечать благоприобретенной сиверсовской изворотливости.

     - Дело есть. Поможешь по дружбе?

     Рамазановская дружба была товаром сомнительным и к тому же - скоропортящимся, и к тому же - измерялась в декалитрах: за мелкие и крупные услуги сослуживцам не правильный татарин Рамазанов брал водкой. И не просто водкой, а дорогим матово-импортным "Абсолютом". Бычье Сердце сильно подозревал, что запасов "Абсолюта" у ушлого Рамиля скопилось на несколько бутлегерских войн: уж слишком часто к нему обращались за информацией конфиденциального характера. В отделах ходили мутные слухи о некоей мифической картотеке Рамазанова, в которой были собраны x-files на всех и вся. И если покопаться, то там наверняка можно было бы отрыть компромат не только на всех начальников жэков, депутатов Законодательного собрания и отцов города, но и на Иисуса Христа и примкнувших к нему апостолов.

     - Дубль два, - промямлил Рамазанов.

     "Дубль два" на рамазановском жаргоне означало две бутылки "Абсолюта".

     - Идет, - легко согласился Бычье Сердце.

     - Кто тебя интересует?

     - Неплох Владимир Евгеньевич.

     - У нас проходил?

     - Нет...

     Это была чистая правда: ни в каких трениях с законом таинственный Неплох В. Е. замечен не был, более того, человека с такой жизнеутверждающей фамилией, казалось, вовсе не существовало. Во всяком случае, все запросы майора Сиверса так и остались без положительного ответа. Неплох В. Е. оказался фантомом, Казанский собор тебе в зад, чертов Лу, убедительно ты соврал, ничего не скажешь. Вопрос только в том, случайно или нарочно ты это сделал...

     - Хорошая фамилия, - походя заметил татарин.

     - Неплохая, - опять легко согласился майор. - Так сколько тебе понадобится времени?

     - А что, срочно надо?

     - Срочно. - Бычье Сердце вздохнул: за чертову срочность чертов Рамиль брал по двойному тарифу.

     - Сегодня вечером, и то - тебе как другу. Дубль три.

     Это была хорошая скидка, и Бычье Сердце оценил красоту жеста.

     Еще больше он оценил информацию, которая приплыла к нему в руки, освободившиеся от груза трех бутылок "Абсолюта". Впрочем, самым ценным в ней было то, что Неплох В. Е. и в самом деле существовал. И даже какое-то время числился в руководителях небольшой, но довольно процветающей фирмы, которая занималась оборудованием яхт, продажей спортивных судов и снаряжения для дайвинга. Фирма называлась вполне подходяще и даже романтично - "Солинг", что не помешало ей самым примитивным образом развалиться и уйти в небытие вместе со своим горе-директором господином Неплохом. После того как "Солинг" прекратил свое существование, с горизонта исчез и сам Владимир Евгеньевич. Из города он испарился, как кучевое облако в летний полдень, да так больше нигде и не всплыл, даром что был крупным специалистом по дайвингу. Во всяком случае, в акватории Российской Федерации его следов обнаружено не было.

     К информации, выуженной из Рамиля Рамазанова за три бутылки "Абсолюта", прилагались также бесполезные реквизиты разоренной фирмы и стоящая особняком визитка с довольно изысканными контурами яхты. Визитка эта привела Бычье Сердце в такое возбуждение, что он отпустил в адрес татарского мага и кудесника нечленораздельный возглас: "Уй, шайтан, маладца, маладца".

     И тотчас же забыл о нем.

     В визитке значилось три телефона: один совпадал с телефоном почившего в бозе "Солинга", другой был давно отключенным мобильным. А третий... К третьему прилепилось обнадеживающее "дом". "Дом" - телефон начинался на тройку, из чего Бычье Сердце сделал вывод, что в свое время господин Неплох обитал в центре города. Сама же фирма, исходя из реквизитов, располагалась на Крестовском острове, на задворках набережной Мартынова, в непосредственной близости от городского яхт-клуба.

     Городской яхт-клуб, надо же!

     Здра-авствуйте, дева-ачки!..

     Бычье Сердце поморщился и откинулся на стуле с такой экспрессией, что его спинка предательски затрещала. А все потому, что с цитаделью швертов и килей у майора Сиверса были связаны не самые приятные воспоминания: не далее как в начале прошлого лета он получил от снобистского запарусиненного клубешника переходящий вымпел в виде "глухаря".

     Яхт-клубовский "глухарь" попал к Сиверсу в самом непрезентабельном виде, ничего другого ожидать от трупа с отрезанной головой и кистями рук не приходилось. Тело, прибитое водой к одному из пирсов, было обнаружено сторожем яхт-клуба, он же и заявил о страшной находке в компетентные органы. Компетентные же органы отправили на отлов "глухаря" майора Сиверса со товарищи. И даже беглого взгляда на размокшее и вздувшееся, как печенюшка, тело Бычьему Сердцу хватило, чтобы вынести свой неизменный для таких случаев вердикт: "Здравствуйте, девочки!"

     При жизни тело было мужчиной средних лет, с едва наметившимся брюшком и классическим шрамом от аппендицита. Никаких особых примет, кроме пресловутого шрама, на теле не нашлось, да и одежда была безлико-демократичной: джинсы "Lee", подпоясанные ремнем с тем же лейблом, шелковая майчонка и такие же шелковые носки белого цвета. Туфли и рубашка отсутствовали: очевидно, их, постигла участь головы и кистей. Экспертиза показала, что труп пробыл в воде не менее недели и что перед смертью покойный хорошо и плотно поужинал (позавтракал, пообедал). Ничем другим эксперты утешить Бычье Сердце не могли, а недостающие фрагменты тела найдены так и не были. Ремень и джинсы тоже не привнесли ничего нового в вялотекущее дело: таких ремней и штанов завались в каждом уважающем себя джинсовом магазинчике, коих в городе - как собак нерезаных. Разве что полустертый мазок белой масляной краски на левом бедре. Но на этом индивидуальность джинсов "глухаря" начиналась и заканчивалась.

     Ничего не дал и оперативно проведенный опрос персонала яхт-клуба и его членов. Так же плохо монтировались с безголовым трупом и заявления о пропавших без вести: ни под одно из описаний, ни под одно из опознаний труп не подходил. Единственной стоящей уликой мог оказаться сильно пострадавший от воды листок с кропотливо восстановленными остатками цифр - 34587698. Мог - но не оказался. Проклятые цифры просто не к чему было присобачить, они рядились в любые личины и откровенно глумились над операми. И, проколотившись над висяком контрольные несколько недель, майор Сивере с тяжелым сердцем сдал дело о яхт-клубовском трупе в архив. И постарался забыть о нем.

     И дал себе клятву никогда впредь не приближаться к обители яхт на пушечный выстрел.

     И вот, пожалуйста, спустя год он дважды стал клятвопреступником.

     Сначала - труп Ромы Валевского в эллинге на берегу залива. А теперь вот, правда, опосредованно, разорившаяся фирма "Солинг".

     Именно туда, в ее бывшую резиденцию, и направился Бычье Сердце на следующее утро - с больной от ночных кошмаров головой. Главным героем кошмаров (вернее - одного кошмара) выступил Лу Мартин. Ипостаси проклятого педриликана в сиверсовской ночной страшилке просто поражали воображение своим количеством: за самое короткое время Лу Мартин успел побыть Ликой Куницыной, полковником Соловейчиком, полузабытой и знатно оприходованной Сиверсом понятой из чуланчика, старинным приятелем Гурием и даже ангелом на шпиле Петропавловки. Все эти вполне невинные персонажи, стоило только Сиверсу приблизиться к ним, перевоплощались в Лу Мартина и начинали приставать к майору с непристойными предложениями. Впрочем, предложение в кошмаре Бычьего Сердца было только одно: "Нашли Неплоха? Давайте поищем вместе..."

     И замотанный Лу Мартином майор в конце концов не выдержал и проснулся.

     "Хрен тебе, - мрачно изрыгнул Бычье Сердце, поднимаясь с кровати. - С тобой только вшей на лобке искать, мудило!"

     Будильник на прикроватной тумбочке майора показывал половину пятого, но спать больше не хотелось. Прокантовавшись до восьми и выдув семь чашек сомнительного растворимого кофе, Сивере отправился на Крестовский.

     Здание, на которое указывали реквизиты "Солинга", было надежно спрятано в глубине огороженного высоким забором двора и представляло собой почти точную копию фасада Новой Голландии: жуткая помесь продуктового склада, конюшен и оружейного арсенала. Подступы к арсеналу охраняли два шелудивых пса, которые встретили появление майора хриплым лаем. Цыкнув на зарвавшихся дворняг. Сивере прошел к зданию, снабженному небольшими зарешеченными бойницами и железной дверью. Справа от двери белела кнопка звонка, а чуть выше расположилось несколько ничего не значащих вывесок: "ИНТЕР-КОМПЬЮТЕР: МОНИТОРЫ, ПРИНТЕРЫ И КОМПЛЕКТУЮЩИЕ", "ООО ЮПИТЕР", "ДОМОВОЙ: товары для дома и сада". Судя по всему, это были склады вышеозначенных фирм, ничего другого, глядя на неприступную, как старая дева, дверь, Бычье Сердце предположить не мог. Как не мог предположить, что прямо под "Юпитером" его будет ожидать скромная, но полная скрытого достоинства могильная плита: "СОЛИНГ" - все для ваших яхт, катеров и дайвинга. Оборудование и экипировка".

     Ободренный таким неожиданным поворотом дела, Бычье Сердце кашлянул в кулак и решительно нажал на кнопку звонка. Дверь отозвалась не сразу: поначалу в ней оживился крошечный глазок, а потом - из-за железа - раздался чей-то недовольный голос:

     - Кого еще там черти несут?

     - Милицию, - гаркнул майор и для пущей убедительности сунул в глазок свое удостоверение.

     Удостоверение, как и следовало ожидать, произвело магическое действие на человека по ту сторону двери: загремели замки и щеколда, и через пару секунд дверь распахнулась. И на пороге предстал щуплый мужичонка лет пятидесяти с гаком. На мужичонке оказался продвинутый комбинезон "Katti Sark" c эмблемой яхты на груди, почему-то подпоясанный шерстяным платком. И платок поменьше, болтавшийся на кадыкастой, заросшей седой щетиной шее.

     - Майор Сивере, уголовный розыск, - гаркнул Сивере, не давая мужичонке опомниться. - А вы кто?

     - Лопата, - пробормотал мужичонка, сделав круглые глаза.

     - Какая такая лопата? Где?

     - Лопата Семен Игнатьевич, - терпеливо пояснил мужичонка. - Сторож местный. А что случилось-то?

     - Что случилось?.,.

     Бычье Сердце со всей дури ткнул пальцем в вывеску "Солинга" и перевел взгляд на сторожа Лопату.

     - Вот что меня интересует. "Солинг".

     Лопата, проследив за пальцем Бычьего Сердца, пожевал бледными губами и наконец изрек почти философскую фразу:

     - Ну-у.., вы даете! Вспомнила бабка, как девкой была!..

     - А что такое?

     - Дык нету уж давно "Солинга" этого самого. Ни болта от них не осталось, ни гаечки, а все туда же.., идут и идут... Прям наказание какое-то!..

     - Куда идут? Кто идет?

     Бычье Сердце сделал шаг вперед, а сторож, сразу оказавшийся в опасной близости от милицейской туши, откровенно струхнул:

     - Дык это ж я так... Уже никто никуда не идет... Только первое время все наведывались, интересовались, а теперь... Давно затишье...

     - Затишье?

     - Угу.., как на кладбище в будний день...

     - И давно вы здесь.., сторожите?

     - Давненько.., а что?

     - И "Солинг", стало быть, помните?

     Продолжая напирать на Лопату, Бычье Сердце загнал его вовнутрь здания. Внутренности псевдоконюшни оказались именно такими, какими и предполагал увидеть их майор: длинный, тускло освещенный аварийными лампочками коридор, идущий по обе стороны довольно широкой, пологой лестницы. Лестница вела на второй этаж, а прямо под ней располагалась небольшая каморка: очевидно, это и был блокпост сторожа Лопаты.

     - Здесь обитаете, отец? - поинтересовался Бычье Сердце.

     - Здесь, здесь... Не хоромы, конечно, - почему-то зарделся Лопата.

     - Может, там и поговорим?

     - Поговорим... Отчего бы не поговорить... Только, если вы "Солингом" интересуетесь, сразу скажу: тут вам и господь бог не поможет... Как разорились они, - а это, считай, больше года назад было, - так оборудование все повывозили, и причиндалы всякие...

     - И долго вывозили?

     - Ну.., в один день управились...

     - И это все на ваших глазах происходило?..

     Финальную часть реплики Бычье Сердце произнес уже в просторной, как филиал платяного шкафа, каморке сторожа. Каморка, не рассчитанная на габариты майора, стала еще меньше; странно, как в ней вообще помещались маленький столик, пластмассовый стул, перекочевавший сюда прямиком из летнего кафе, узкий топчан и радиоточка. Почетное место на столике занимали кипятильник, чашка с отбитой ручкой, сахарница и пухлый том в глянцевом переплете: "Энциклопедия промышленного шпионажа". Мимоходом подивившись буколическим книжным пристрастиям Лопаты, Бычье Сердце рухнул на топчан, который тотчас же угрожающе под ним закачался.

     - На глазах?..

     Лопата устроился на стуле против Бычьего Сердца и с тоской взглянул на готовое рухнуть под тяжестью опера ложе.

     - Ну да.

     - Почему - на глазах? Зачем - на глазах? Я ведь сторож-то ночной: вахту сдал - вахту принял... С ночи ушел - все на местах было, к ночи пришел - через сутки то есть - как и не было ничего... Один склад их разоренный и остался... Так-то... Говорю ж, ни болтика, ни гаечки...

     - Ну да. Интересные книжки читаете, Семен Игнатьевич.

     - Не моя это, - неожиданно и с харом принялся вдруг отпираться сторож.

     - А чья?

     - Сменщика моего... Он с прошлой ночи забыл - вот и лежит...

     - Ясно. А сами что читаете?

     - Что? - Невинный, не имеющий никакого отношения к "Солингу" вопрос застал сторожа врасплох. - А ничего не читаю. В мои годы уже ничего в голову не лезет... Отчитался я... Точку вон слушаю... Да сплю... В мои-то годы...

     Бычье Сердце прищурился и окинул Лопату испытующим взглядом. Кургузый сторож кого-то очень сильно напоминал майору, сильно до неприличия. Кого-то, виденного совсем недавно и оставившего в душе Бычьего Сердца склизкий, как тельце головастика, след. Еще секунда - и он вспомнит, кого... Еще несколько секунд...

     Но голова, совсем недавно исправно служившая хозяину, а теперь посаженная на именной кол Лу Мартина, подчиниться отказалась. И Бычье Сердце, вздохнув, переместил взгляд с сомнительной физиономии сторожа на его почти безупречный комбинезон.

     И вдруг понял, что и яхта на нагрудном кармане тоже кое-что ему напоминает. Да не "кое-что", а другую яхту. И не просто напоминает - она является точной копией той.., виденной им на визитке главы фирмы "Солинг".

     Господина Неплоха Владимира Евгеньевича.

     Ну да, а эпитафия при входе гласит:

     "СОЛИНГ" - все для ваших яхт, катеров и дайвинга. Оборудование и экипировка".

     Оборудование и экипировка.

     Экипировка.

     - Хороший у вас комбинезон, - промурлыкал Бычье Сердце. - Фирменный.

     Дорогой, наверное?

     - - А я почем знаю? Племянник подарил, - неожиданно взволновался Лопата.

     - Яхтсмен?

     - Кто - яхтсмен?

     - Племянник...

     - Почему яхтсмен? На заводе он... Который турбинные лопатки выпускает...

     - Ясно.

     Эх, Семен Игнатьич, бедолага, ты и представить себе не можешь, как далек завод турбинных лопаток от дайвинга и яхт.

     И от знаменитой парусной регаты "Катти Сарк". И от фирмы "Солинг". Он - далек, а ты - совсем близко. Как крыса к помойке, как свинья к желудям, как мародеры к трупам...

     Стоп.

     Ну, конечно же, конечно же...

     Теперь Бычье Сердце вспомнил, чью расплывчатую, изборожденную пороками физиономию напоминала ему физиономия Лопаты.

     Печенкин. Василий Васильевич Печенкин, гнусный червь, успевший порыться в плоти вещей покойного Ромы-балеруна.

     И ловко выскользнувший из пальцев Бычьего Сердца. И вот теперь прямо напротив майора сидит такой же червь, сколопендра, мокрица, платяная вша... Сходство было столь явным, что у Бычьего Сердца сразу же засаднили кулаки.

     Совершенно беспричинно.

     Никаких поводов к этому Лопата не подавал, совсем напротив, был тих, как майский вечер, и покладист, как кастрированный кот. Вот только дорогущий фирменный комбинезон на субтильных плечиках Семена Игнатьича... Чертов комбинезон не давал Бычьему Сердцу продохнуть, хотя особых поводов к беспокойству не было.

     Ну, прикупил человек шикарную прозодежду, и что? Возможно даже - все в том же "Солинге", чтоб ему ни дна ни покрышки...

     И все же, все же...

     Щегольской комбез, предназначенный для молодых, мускулистых и загорелых плеч, шел престарелому Лопате как корове седло. Такие вещи люди в возрасте не покупают специально, а если и покупают - то это не Лопатин случай, на проскочившего жизненный экватор плейбоя он не тянет. И потом... Если присмотреться... Комбинезон сторожу явно велик, на пару размеров больше как минимум. Но и это ничего не значит...

     Так же, как и сходство с мародером Печенкиным.

     Вот только... Вот только распухшие от жажды блеклой крови кулаки никак не унять.

     Чтобы не доводить себя до крайности, Бычье Сердце взял со стола "Энциклопедию промышленного шпионажа" и вцепился в страницы одеревеневшими пальцами.

     - Главу фирмы знали? - хмуро спросил он у Лопаты, не отрывая взгляда от первого попавшегося изображения индуктивного датчика "Трамплин".

     - Какого главу?

     - Фирмы "Солинг", господина Неплоха. Владимира Евгеньевича. - Глупее вопроса и придумать было невозможно, и Лопата приободрился.

     - Да вы что... Откуда... Я ж сторож ночной, шутите, что ли? И потом - этих фирм здесь больше десятка будет, вы же сами видели...

     - Видел. А комбинезон вам в "Солинге" подарили? На поминки фирмы? Их всем раздавали или только вам?

     - С чего это вы, товарищ начальник? - прошипел Лопата неожиданно севшим голосом. - Я ж говорю, племянник...

     - Племянник, говоришь. - Вот оно и накатило, обычное сиверсовское бешенство, веселое и угрожающее. - Еще раз про племянника заикнешься - наизнанку выверну и заставлю печень собственную сожрать, даром что ты мне в отцы годишься...

     Бычье Сердце наконец-то отлепился от созерцания "Трамплина" и сфокусировал взгляд на стороже. Воображение у майора, обычно неповоротливое и хромающее на обе ноги, теперь сработало четко: физиономия Лопаты совместилась с физиономией Печенкина и стала восхитительно открытой для удара в переносицу.

     Но к крайним мерам прибегать не пришлось: Лопата оказался не таким крепким орешком, как настоянный на спирту Василий-сучий-потрох-Васильевич.

     - Да ладно вам... - булькнул Семен Игнатьевич. - Ну взял... Забыли они его в офисе своем.., который рядом со складом...

     Там он на вешалке и висел. А вещь хорошая, добротная... Не пропадать же... Вот, взял, для работы... Уж больше года прошло... А вы... Пожилому человеку с утра пораньше тыкаете... Нехорошо, товарищ начальник.

     - Ладно, Семен Игнатьич... - Бычье Сердце неожиданно подмигнул сторожу налитым кровью глазом. - Погорячился я...

     Работа нервная... Вы уж не сердитесь... И вот еще... Может, что еще прихватили... Из офиса.., мало ли...

     - Да ничего там больше не было, - неуверенно начал Лопата. - Так, бумажки какие-то, проспектики... Взял пару.., с яхтами.., красивые уж очень...

     - А посмотреть можно?

     - Отчего ж...

     - А сам офис? - сморозил глупость еще не отошедший от ненависти к мародерам Бычье Сердце.

     - Дык там все на ключи запирается...

     Они только к десяти приходят. Да и фирма там другая... Давно уже... Компьютерная, кажется...

     - Ну, тогда проспекты давайте... Полистаю на досуге...

     Лопата поднялся со стула и подошел к противоположной топчану стене, которая до сих пор казалась Бычьему Сердцу глухой. Кто бы мог подумать, что она подаст признаки жизни и за ней окажется что-то, отдаленно напоминающее небольшой встроенный шкаф, забитый маленькими и большими картонными коробками и коробочками с аккуратно присобаченными к ним бирками.

     - Трофеи? - съязвил Бычье Сердце.

     - Макулатура. - кротко ответил Лопата. - У нас здесь такого добра тонны...

     Но тонны добра мало интересовали Бычье Сердце. А вот бренные бумажные останки "Солинга" - за это можно было бы и преставиться пожилому хомяку Лопате.

     Но проставляться не пришлось.

     Спустя минуту Бычье Сердце получил на руки "пару проспектов" неплоховской фирмы, едва вместившиеся в небольшую коробку из-под масла "Valio". А спустя еще десять минут Бычье Сердце вышел за складские ворота, меланхолично пересек дорогу, едва не попав под колеса нахрапистой "бээмвушки" с доской для серфинга на багажнике, и спустился к воде.

     Здесь, присев на первую попавшуюся корягу, он аккуратно снял скотч и настежь распахнул картонные двери в прошлое "Солинга". Ничего интересного в нем не оказалось, во всяком случае, на предвзятый милицейский взгляд Бычьего Сердца. Коробка и вправду была забита проспектами с шикарными яхтами, шикарными катерами и не менее впечатляющим снаряжением для подводного плавания. Были там и ворох бесполезных уже прайс-листов с астрономическими ценами на плавсредства, несколько платежек, полуистлевшие ведомости по зарплате, путеводитель по странам Юго-Восточной Азии из широко распространенной серии "Ле Пти Фюте".

     И все.

     Ничего, что могло бы пролить свет на директора "Солинга", так широко разрекламированного сволочным Лу Мартином.

     Сплюнув в воду, Бычье Сердце машинально принялся листать путеводитель: в странах Юго-Восточной Азии он не был никогда, их сомнительную легковесную кухню не переносил, фильмы про якудзу <Якудза - японская мафия.> терпеть не мог, филиппинским хилерам не поверил бы и на смертном одре, про "культурную революцию" и слыхом не слыхивал, а цветы лотоса и сакуры могли вдохновить его разве что на крепкий послеобеденный сон...

     Тайский массаж - дело другое... Раскосые цыпочки, вот кому бы Бычье Сердце отдался бы безраздельно, раскосые цыпочки, похожие на...

     На кого могли быть похожи миниатюрные массажистки, Бычье Сердце додумать не успел. А все потому, что неожиданно наткнулся на фотографию, мирно прикорнувшую на странице 134. И принялся изучать ее, сначала просто так, из мимолетного любопытства, а потом...

     Фотография, щелкнутая мыльницей, представляла собой многофигурную композицию на фоне замерших парусов. Почти все ее персонажи стойко держались на среднем плане, их было человек шесть.

     Вернее, не так.

     Их было ровно шесть.

     Четверо молодых загорелых людей - явно яхтсменов и два мужика крепенько за сорок. Очевидно, фотограф застал всех шестерых врасплох, самый случайный снимок из всех случайных, ничего не скажешь. Не иначе как начало какой-то регаты.

     Или - ее окончание.

     Один из мужиков - с кардинально выбритой головой - сидел за столом, устланным бумагами, его окружали трое яхтсменов, один из них склонился над столом и, похоже, что-то доказывал бритому. Еще один парнишка в ветровке сидел на корточках неподалеку от стола. Ближе всех к объективу оказался мужчина с роскошной шевелюрой и умным волевым лицом. Он, единственный из всех, смотрел прямо в объектив.

     И улыбался.

     Неизвестно, сколько Бычье Сердце просидел над карточкой, выуженной из путеводителя. Да это было и неважно, поскольку кое-кто на фотографии был ему знаком.

     Человек, которого он никогда не видел в жизни, но о котором был наслышан. И с матерью которого встречался не так давно.

     Калиствиния Антоновна, он до сих пор помнил это имя. А яхтсмен с фотографии был не кем иным, как Вадимом Антропшиным.

     Бычье Сердце видел его фотографию на Сенной - такие отважные открытые лица невозможно забыть...

     Интересное кино;

     Хотя, с другой стороны...

     Почему бы Вадиму Антропшину не оказаться на этом снимке среди других яхтсменов? "Солинг" занимался оборудованием для яхт и экипировкой спортсменов, так что ничего удивительного в этом нет, совсем напротив...

     И фотография - ее можно считать подарком небес, благой вестью, принесенной Бычьему Сердцу в клюве голубя по фамилии Лопата. Во всяком случае, свет в конце тоннеля забрезжил... Да что там забрезжил, он почти ослепил майора, и в этом свете все выстроилось в логическую цепочку, на одном конце которой была прошлогодняя смерть Вадима Антропшина, а на другом - совсем свежая кончина Ромы-балеруна. Середина цепи просматривалась плохо, в ней сверкало лишь одно звено - "Солинг" и его исчезнувший директор В. Е. Неплох.

     Это имя возникло на погруженном в уныние горизонте Бычьего Сердца с подачи Лу Мартина, работавшего в одной упряжке с покойным Валевским. Лу Мартин понятия не имел об Антропшине, зато был наслышан о Неплохо. И вот теперь, разбирая фирменный хлам "Солинга", Бычье Сердце натыкается на Антропшина. Теперь оба имени можно смонтировать вместе, у них появилась точка пересечения - "Солинг".

     А это уже кое-что...

     Кое-что.

     Бычье Сердце хотел было сунуть фотографию в путеводитель и захлопнуть его.

     Но не сунул и не захлопнул. А все потому, что увидел... Увидел то, от чего у него сразу же зачесалось в носу. Так было всегда, стоило только ему обнаружить изъян в стройной картине мира.

     Мужчина на переднем плане.

     Нет, с ним было все в порядке - роскошная шевелюра, умное волевое лицо...

     С ним было все в порядке, не все в порядке было с одеждой.

     Джинсы и ремень.

     Таких ремней и штанов завались в каждом уважающем себя джинсовом магазинчике, коих в городе - как собак нерезаных.

     Но мазок белой масляной краски на левом бедре... Мазок на фотографии был свежим, во всяком случае - ярким. Но это был тот самый мазок.

     Тот самый.

     Хлопанье крыльев "глухаря" было таким сильным, что у Бычьего Сердца заложило уши. А выуженный из прошлогодней воды труп вдруг приобрел так и не найденную голову - во всяком случае, на этой окаянной фотографии.

     Возможно, это совпадение - мазок масляной краски. Возможно. Вот только воспрянувшая и загарцевавшая сиверсовская интуиция принялась шептать майору на ухо: таких совпадений не бывает...

***

     ...Ничего общего. Она не может иметь с ним ничего общего. И не будет. И никто ее не заставит.

     Никто.

     - Что это? - еще раз переспросила Лена, а Пашка молча сглотнул.

     Пистолет - тускло-блестящий, свеженький и упитанный - представлял собой разительный контраст с пожухлой травой. Он притягивал взгляд, не отпускал, гипнотизировал, он искривлял вокруг себя пространство.

     - Что это?

     - Пушка... Вот это да! - выдохнул Пашка. - Вот это да! Твоя?!

     Он хотел было протянуть к пистолету руку, но срывающийся Ленин шепот остановил его:

     - Не трогай его!

     - Почему? - удивился Пашка, не спуская глаз с пистолета. - Ведь это же твоя...

     Я просто посмотрю... Она настоящая, да?!

     Хороший вопрос. Хороший вопрос, ответа на который она не знает. Как не знает ответа еще на несколько не менее ударных вопросов. Каким образом этот чертов пистолет появился в ее рюкзаке? И как давно он там появился? И почему она до сих пор не обнаружила его?

     Лена вдруг поймала себя на мысли, что все эти вопросы настойчиво и сурово озвучиваются голосом мурла, которое допрашивало ее совсем недавно - по поводу Романа. Тогда прибившееся к ее парфюмерной точке мурло было в штатском, но Ленине живое воображение тотчас же нарядило его в эксклюзивную милицейскую фуражку, китель мышиного цвета, вот только в количестве звезд на погонах запуталось: при таком хамстве звезд не получают, а довольствуются лычками рядового состава. В любом случае, при звездах или при лычках, мурло вещало из недр воображения трубным гласом. А Лене только и оставалось, что блеять универсальное "не знаю".

     - Настоящая? - еще раз переспросил Пашка.

     - Не знаю...

     - Ну, ты даешь! - близость к стрелковому оружию сделала Пашку фамильярным. - У нее в рюкзаке такая вещь лежит, а она не знает...

     - Понятия не имею, как она там оказалась.

     - Да ладно тебе... - И Пашка предпринял новую попытку поднять пистолет с земли.

     - Не трогай! - проклиная себя и собственную рассеянность, Лена перехватила Пашкино запястье. - Я сама.

     - Подумаешь, - похоже, Пашка всерьез обиделся: надул губы и состроил старательно-безразличную мину. - Я только посмотреть хотел... Не съел бы я твою пушку... Что бы ей сделалось...

     - Не обижайся... Я пошутила. Это зажигалка.

     - А ты разве куришь?

     - Иногда... Когда доводят... Некоторые... Прыткие молодые люди.

     Пашка был так увлечен лежащим в пыли пистолетом, что пропустил едкое Ленино замечание мимо ушей.

     - Ну, пожалуйста...

     - Я сама...

     - Ну это же просто зажигалка... А выглядит... Прям как настоящий...

     Полузадушенная фраза "Прям как настоящий" подхлестнула Лену; в жизни своей она не держала в руках никакого оружия, пистолеты видела разве что в огрызках боевиков, которые не любила за их непреходящую тупость, - но то, что лежало сейчас перед ней в траве...

     Будь ситуация не такой расплывчато-идиотической, будь Лена Пашкой - одиннадцатилетним мальчишкой со склонностью к авантюрам, - она бы наверняка восхитилась такой игрушкой. Она бы просто с ума от нее сошла. Фантастической красоты арабская вязь на рукоятке была приглушенно-женственной, но эта женственность уравновешивалась коротким, по-мужски решительным дулом. И чем дольше Лена смотрела на пистолет, тем больше ей хотелось взять его в руки.

     В конце концов, все равно придется это сделать. Все равно. Не оставлять же такую красоту в пыли, в обществе раздувающего ноздри Пашки. А то, что Пашка повелся на пистолет, было видно невооруженным глазом. Если бы сейчас Лена исчезла, прихватив рюкзак и машину, но отдав ему на растерзание арабскую вязь, он бы и ухом не повел. И не вспомнил бы о ней. И эта мысль...

     Эта мысль вдруг вызвала в ней легкий приступ такой же легкой ревности.

     Маленький Пашка, которого она и знала-то всего лишь полдня, стал неожиданно дорог ей. Друг, оставленный в наследство Нео.., да нет же, черт возьми... Романом Валевским. Верный рыцарь, наперсник, паладин.

     Нет, надо закрывать эту проклятую оружейную лавчонку, где пистолеты выдаются только так, без всякой лицензии.

     И, закусив губу, Лена приподняла пистолет за дуло и бросила его обратно в рюкзак.

     - Все. Концерт окончен, - сказала она Пашке строгим голосом.

     - Подумаешь, - снова пробубнил Пашка, возвращаясь в реальность, где безраздельно властвовала его рыжая сумасшедше-взрослая привязанность. - И не очень-то нужно было...

     - Вот и хорошо. Мне пора.

     Пашка снова нахохлился.

     - Я тебе оставлю адрес и телефон... Даже два телефона - мобильный и домашний.

     - Как хочешь...

     - Не обижайся... Мне действительно пора.

     - Как хочешь...

     Стараясь не смотреть на мальчика, Лена вырвала из записной книжки листок и торопливо нацарапала на нем короткие, но исчерпывающие сведения о Четырнадцатой линии с видом на три кладбища. И протянула листок Пашке.

     Пашка листок не взял.

     - Это нечестно, - тихо сказал он.

     - Нечестно? Почему же - нечестно?

     - Я.., я все тебе рассказал... И отдал рыбу... И мы все делали вместе... И я думал... А теперь ты уезжаешь.

     - Я уезжаю, потому что должна уехать.

     - Но я думал... Мы будем искать...

     - Что - искать?

     Вопрос оказался для Пашки таким неподъемным, что он даже засопел. Впрочем, неподъемным он был и для Лены: что искать - она не знала, да и нужно ли это кому-то... Единственный, кого она хотела найти и кого почти нашла, был мертв. Он мертв, и его не вернешь, им теперь занимаются совершенно другие люди. Она даже не думала о том, что что-то можно искать и что-то найти, а то, что нашла, оказалось случайным. И потому - зловещим.

     Чертов пистолет.

     Узелок, который она вырвала зубами у алкоголика Печенкина, не внушал ей никакого ужаса, острая, впивающаяся в сердце грусть, - так будет вернее. Но пистолет...

     - Я вернусь, - нетвердо сказала Лена.

     - Когда?

     - Очень скоро. Обещаю. И ты мне пообещай.

     - Что?

     - Ничего без меня не предпринимать.

     И никуда не соваться.

     - А куда это я могу сунуться, интересно? - живо заинтересовался Пашка: он как будто ждал инструкций.

     И Лене это активно не понравилось.

     - В том-то и дело, что никуда.

     - А как же Нео?

     Это был запрещенный прием. И Лена оказалась к нему неготовой: целая минута ей понадобилась на то, чтобы унять боль в сердце и выудить на свет божий первый попавшийся ответ:

     - Думаю, того... Того, кто его убил, найдут и без нас.

     Вот черт. Не самое лучшее решение она нашла. Не самое лучшее. От последней фразы за версту несло предательством, тухлым запашком "Пуазона", ну что ж, чем хуже - тем лучше. Так она быстрее отклеит от себя мальчишку, пусть он думает о ней все, что угодно.

     Вот так.

     Вот так, именно так он и подумал. Мысли, так и не озвученные Леной, пронеслись по Пашкиному лицу и напрочь смыли с него тоску по ее уходу и щенячью преданность. Теперь Пашка был спокоен. Абсолютно.

     - Мне пора, - произнесла Лена. На этот раз - заискивающе.

     - Ага.

     - Давай-ка я тебя поцелую...

     - Да ладно... Без этого обойдемся.

     - Как знаешь. Ну, пока.

     - Пока.

     - Увидимся.

     - Ага.

     Лена сунула листок с адресом в карман Пашкиных штанов и направилась к машине, подгоняемая в спину безразличным "ага". А Пашка так и остался стоять на обочине. На секунду он мелькнул в зеркале заднего вида, а потом исчез окончательно.

     Зато появились Гжесь с пьяным мэтром.

     Операция по передислокации пьянчужек из гадюшника в "шестерку" отвлекла Лену не только от грустных размышлений о Пашке, но и от гораздо более тревожных - о пистолете, который лежал на дне ее рюкзака. Но стоило ей только взять с места, как арабская вязь на рукоятке снова всплыла у нее перед глазами. Не запутаться в ней было невозможно, и, сосредоточившись на пистолете, Лена выказала чудеса экстремального вождения, небрежно обойдя джип "Паджеро", джип "Фронтера" и фуру с финскими номерами. Сидящий рядом с ней Гжесь Отделался возгласом "Ну, ты даешь, мать!", а осточертевший хуже горькой редьки мэтр выдал сакраментальное:

     - Эй, потише, не дрова везете!

     Стоило только Маслобойщикову распахнуть украшенную вставной челюстью пасть, как винные пары заволокли салон, а окна мгновенно запотели. И Лена вдруг с яростью подумала, что пришел момент испытать вороненое арабское сокровище на неуемном Маслобойщикове: на предмет принадлежности к семейству огнестрельных.

     А заодно и проверить, не зажигалку ли ей подсунули, не муляж ли, не макет 1:1.

     Хорошая мысль.

     И почему она так взвинтилась, в самом деле? Не стоит забывать, что муж у нее хотя и редкостный мудак, но все же актер. И играет он в пьесах хотя и бесхитростных, но все же требующих реквизита. Хотя бы минимального. Возможно, именно он и бросил пистолет ей в рюкзак, забыв предупредить об этом. Правда, в нынешнем репертуаре "Глобуса" нет и намека на детектив или драму на охоте, но чем черт не шутит.

     И - главное - все это можно выяснить сейчас же, не сбрасывая скорости.

     - Это ты сунул его мне в рюкзак? - спросила Лена у Гжеся, на секунду отвлекаясь от шоссе.

     - Кого? - Гжесь все еще не мог прийти в себя от нового стиля Лениной езды. - И смотри на дорогу, я тебя умоляю... Не хотелось бы.., во цвете лет...

     - Так это ты положил его мне?

     - Да что положил?

     - Пистолет.

     - Какой еще пистолет?

     - Обыкновенный.

     Несколько секунд Гжесь раздумывал.

     - А что, у тебя есть пистолет? - наконец выдавил он.

     - Ну.., как тебе сказать... Это я, собственно, и пытаюсь выяснить... Так ты или не ты?

     - Террористка...

     Слово "террористка" Гжесь в последнее время употреблял только в контексте их редких сексуальных ристалищ, и Лена поморщилась.

     - Просто скажи...

     - Ничего я не клал. Я что - сумасшедший, по-твоему? Подбрасывать тебе оружие при наших нынешних отношениях...

     Еще пристрелишь, с тебя станется...

     - Значит, не ты...

     Значит, не ты, дорогой муженек, значит, не ты... Что-то похожее на этот ответ Лена втайне и ожидала услышать, но нельзя сказать, что он обрадовал ее. Ситуация резво катилась под горку и из разряда почти безнадежных грозила перейти в безнадежную абсолютно. Да еще сдобренную тяжелым, как завшивленная окопная шинель, перегаром сивухи: очевидно, мэтр краем уха услышал их разговор и оживился. И интимно свесил голову в просвет между сиденьями.

     - Зачем оружие, цветов мы дети, да здравствуют любовь и героин! - пропихнул замшелый психоделический тезис Вудстока Гавриил Леонтьевич.

     - Вы бы заткнулись, мэтр, - совсем невежливо перебила Маслобойщикова Лена. - Иначе придется вас высадить. Или - в лучшем случае - пристрелить.

     Пристрелить - и дело с концом, на радость Светане. И всей пекинской опере, не говоря уже о театре кабуки. Заодно будут спасены и несчастные, ни в чем не повинные детишки, которым Маслобойщиков исправно скармливал драматургическую, сикось-накось склепанную тухлятину. Но это не решит ни одной Лениной проблемы, не решит... А их с каждым часом становится все больше. Сначала - узелок с живыми вещами мертвого Романа, потом - пистолет. Интересно все же, как он...

     - Ты меня разыгрываешь, - донесся до Лены голос Гжеся. - Какой пистолет?

     Откуда у тебя может быть пистолет? Ну, скажи честно - ты меня разыграла?

     - Разыграла, - буркнула Лена только для того, чтобы отвязаться от Гжеся.

     - Я так и подумал... Ты у меня фантазерка...

     В другое время Гжесь схлопотал бы по физиономии: за годы позиционной войны Лена научилась бить наотмашь полным глухой неприязни взглядом. В другое время, но только не сейчас: ведь пистолет действительно тянул на чью-то нехорошую фантазию, бред, паранойю. И тем не менее он был. Оставалось только выяснить, как чертова пушка оказалась в закрытом Ленином рюкзаке. Если бы не ее дурацкая привычка никогда не заглядывать в него, если бы не ее дурацкая привычка перетряхивать содержимое только по пролетарским и профессиональным праздникам! Интересно, когда последний раз она производила там ревизию? Ага, в середине прошлой недели, ориентировочно в среду-четверг, когда самым предательским образом прорвался пакет с сахаром и ей пришлось вынимать оттуда все вещи, включая карманное издание "Хазарского словаря" Павича, которое несколько месяцев считалось безвозвратно утерянным. Нашлись также и просроченные пригласительные билеты в галерейку "Лавиль", на дегустацию австралийских вин.

     Никакого пистолета в рюкзаке не было и в помине. Пятница ознаменовалась появлением Романа Валевского, и ей вообще было не до рюкзака. То же можно было сказать и о субботе, вернее - о ночи с субботы на воскресенье, которую она провела в доме Валевского. А потом случилось известие о его смерти. И все это время рюкзак был предоставлен сам себе.

     Но...

     Ясно только одно: пистолет появился именно в этот - недельный - промежуток.

     Лена почти не выпускала рюкзак из поля зрения, даже на опознании тела Афы, даже на кладбище, у Афиной раскрытой могилы.

     Рюкзак всегда был с Леной - за исключением того времени, когда спала. И - за исключением единственной ночи на Фонтанке, 5 - спала она дома. Если исключить Гжеся (а исключить его придется, как ни прискорбно это сознавать), остается дом Романа. Ведь... Ведь недаром же ей показалось, что в квартире кто-то был, когда она проснулась...

     А если и правда кто-то был?

     Кто-то, ночным татем прокравшийся по студии и аккуратно захлопнувший за собой дверь.

     Осознание этого заставило Лену вздрогнуть. Запоздало вздрогнуть и запоздало пережить запоздалый страх. Оставался, правда, еще один вариант: с Пашкой, ведь Пашка оставался в машине, пока Лена выбивала признательные показания у засевшего на яблоне Печенкина. Но Пашка не знал о пистолете, не мог знать, и уж точно не подбрасывал его: во-первых, его изумление при виде пушки было неподдельным. И во-вторых, он был мальчишкой. Обыкновенным одиннадцатилетним мальчишкой, для которого оружие так же свято, как для женщины средних лет - крем от морщин.

     Нет, он никогда бы с ним не расстался.

     Никогда.

     И уж наверняка не стал бы прибегать к дешевой мистификации.

     Ну что ж, придется остановиться на варианте Фонтанки, 5, раз уж ничего другого в голову не приходит. И...

     И - решить, что делать дальше. И с пистолетом, и с вещами покойного Романа-Нео заодно. Самым лучшим был вариант, который она озвучила Пашке: делом Романа должны заниматься те, кому положено заниматься этим по статусу.

     А именно - родная милиция.

     За последние несколько дней Лена столкнулась с некоторыми ее представителями, и все они были один другого краше: чего стоило одно только жутковатое мурло, которое допрашивало ее в ларьке у Гусейна, - шишковатый, не в меру раздувшийся череп перекочевал к мурлу прямиком из кинематографической страшилки, из какого-нибудь "Носферату - симфония ужаса": в естественной среде подобных черепов не сыскать по определению. За мурлом следовал капитан Целищев из Ломоносова, больше похожий на домашнего осла или перезревший кабачок, нужное подчеркнуть. Был еще проходной патологоанатом из морга, фамилию которого Лена забыла напрочь.

     Что-то непередаваемо хохляцкое, кажется - Луценко....

     По этой галерее можно было бродить, зажав в руке бокал вполне легального шампанского и тарталетку, но приближаться к выставленным на всеобщее обозрение портретам и скульптурным группам не стоило: еще стошнит, чего доброго. А вот от кого следовало бы бежать без оглядки - так это от мурла с низким лбом, за которым сидела в засаде вся доблестная правоохранительная система. Что ж, у Лены были все поводы бежать. Ведь она уже один раз сделала это - наспех покинув студию Романа. Не без потерь, правда.

     Совсем не без потерь.

     Она до сих пор хорошо помнила о носке, который забыла на Фонтанке, вернее - потеряла, слишком увлекшись бегством.

     Забавный чендж, ничего не скажешь: профукать носок и получить взамен пистолет с арабской вязью. А чего стоил старикашка с бульдогом и глазами вертухая. Сто против одного, что он не только запомнил ее, но и сфотографировал в фас и профиль, изучил все особые приметы и снабдил инвентарным номером. И наверняка с соответствующими комментариями сунул все это добро в пасть следствию.

     А следствие...

     Следствие вело то самое мурло, кто же еще, не такая уж Лена идиотка, чтобы не понять. Да и мурло не такой уж идиот, чтобы не связать беседу с ней (довольно скользкую и всю пропитанную тоской по Роману) с ее появлением на Фонтанке... И если она когда-нибудь возникнет в поле зрения мурла, их встреча будет совсем не томной...

     - Эй, ты чего! Глаза разуй! - вывел Лену из транса голос мужа.

     Очень вовремя: увлекшись своими мыслями, она едва не протаранила задний бампер какой-то ушлой иномарки. И лишь в самую последнюю минуту ей удалось затормозить и избежать столкновения.

     - Ты хоть на дорогу смотри изредка. - Гжесь все еще не мог прийти в себя от близости аварийной ситуации.

     - Дорога наша тяжела, ведь мы бродячие актеры, - снова вклинился с ненужным пьяным резонерством мэтр. - И вдохновения крыла на землю спустят нас не скоро...

     - Помолчали бы, Гавриил Леонтьевич! - Гжесь вовсе не был расположен к выслушиванию скоморошьего фольклора. - Неизвестно, доберемся ли мы живыми с таким водилой... А вы еще под руку каркаете...

     ...Но живыми они все же добрались.

     И даже благополучно сдали мэтра на руки полумертвой от приступа почечных колик Светане. После чего Лена отвезла Гжеся домой, на Четырнадцатую. Но до того, как покинуть салон, муженек успел изрядно потрепать ей нервы..

     - Иди, - напутствовала Лена Гжеся, выключив двигатель и уставившись прямо перед собой.

     - А ты?

     - Я приду позже.

     - Почему?

     Поводов оставаться в опостылевшей тачке не было никаких, и Лена ляпнула первое, что пришло ей в голову:

     - Мне еще нужно заехать к подруге.

     - К какой?

     - К подруге... По институту. Ты ее не знаешь...

     - Да? - искренне удивился Гжесь. - А мне казалось, что я знаю всех твоих подруг.

     Это была чистая правда: еще в полузабытый период окучивания профессорской дочки Гжесь перезнакомился со всеми ее немногочисленными подругами. Это было частью плана: продвигаться к крепости по имени Лена Шалимова, один за другим отвоевывая у нее форпосты. И форпосты складывали оружие, раз за разом попадаясь на удочку гжесевского брутального обаяния.

     И дудели оторопевшей Лене, как ей, дуре, повезло с мужем.

     - Нет... Вряд ли ты ее видел...

     - Ну и отлично... Мы можем поехать вместе, заодно и посмотрю на нее... Если тыне против...

     - Против.

     - Ну, как знаешь... Тебя хоть ждать сегодня? Или как в прошлый раз...

     Лишнее напоминание о ночи с субботы на воскресенье, проведенной в доме Романа, подстегнуло Лену.

     - Нет. Как в прошлый раз не будет...

     - Надеюсь. Я все-таки твой муж. И прошу об этом не забывать.

     - И захочешь - не забудешь, - вполне искренне бросила Лена.

     - И, заметь, муж лояльный. Другой бы тебя за такие финты за волосы бы оттаскал, а я...

     - А ты?

     - А я тебя люблю... - И Гжесь потянулся к Лене мягкими, засиженными дешевым портвейном губами.

     - Вот только без этого... Я тебя умоляю...

     - Ну, раз ты умоляешь... Просьба женщины... - Гжесь открыл дверцу и вывалился из машины. И, уже нагнувшись к опущенному стеклу, сказал:

     - Только будь осторожна за рулем. Водитель ты никакой, любовь моя...

     Никакой.

     И - не только водитель.

     Собственная никчемность предстала перед Леной во всей красе, стоило ей только отъехать от дома пару кварталов и припарковаться у входа на Смоленское кладбище.

     Не самое лучшее место, особенно в свете сегодняшнего опознания несчастной Афы, но здесь, во всяком случае, тихо. И никто не потревожит, да и время подходящее: рабочий день у нищих и священнослужителей давно закончился. Включив в салоне маленький свет, Лена несколько минут просидела с закрытыми глазами. Слишком длинным был день, слишком много событий он в себя вместил. Опознание тела маленькой балерины, бесчинства мэтра в забегаловке "Лето", наезд на несчастного дебила Гурия, встреча с Пашкой, яхта, на которой был убит Роман, еще одна яхта и ее хозяин по имени Сергей, дождь, который так и не пошел, вещдоки, выуженные из пьянчуги Печенкина...

     И пистолет.

     С пистолета, пожалуй, она и начнет.

     И нечего бояться. Нечего.

     Так, тихонько уговаривая себя, она открыла рюкзак и заглянула в него: как в пропасть, как в готовую разверзнуться перед ней морскую бездну. На самом дне этой пропасти, этой бездны лежал пистолет. Дорого бы она отдала, чтобы его там не оказалось.

     Но он был.

     И Лена, собрав в кулак всю свою волю, подняла пистолет за дуло и принялась его рассматривать. Ничего нового за это время в пистолете не появилось, разве что теперь явственнее проступили детали, впадины и выпуклости, не замеченные ею прежде.

     Крошечная, почти кокетливая, мушка на дуле.

     Спусковой крючок, на который так хотелось положить палец.

     И небольшой хвост внизу рукоятки. Хвостик. Хвостец.

     Скорее повинуясь непреодолимому желанию дернуть за этот хвост, чем преследуя какие-то цели, Лена нажала на него. И - прямо на колени ей упала обойма. Самая настоящая обойма с самыми настоящими патронами. В ней не хватало только одного патрона.

     Только одного.

     Все остальные были на месте: отливающие красноватой медью, с тонким узорчатым рисунком, в миниатюре повторяющим вязь на рукоятке.

     Или это ей только показалось?

     В любом случае никакая это не зажигалка. А вполне боеспособное оружие. Конечно, можно пойти до конца, сунуть обойму обратно и все-таки положить палец на курок, но... Испытывать судьбу Лене не хотелось. Как не хотелось думать о судьбе недостающего патрона. Хорошо, если его выпустили в стоящую на каком-нибудь пне пустую банку из-под джин-тоника. Или сбили им бейсболку, заброшенную на верхотуру чахлой дачной сосны. Или отправили его в белый свет, как в копеечку - под вопросительные взгляды ворон.

     А если нет? Что тогда?

     Лучше будет, если об этом подумает кто-то другой. Не она. Не сейчас.

     А сейчас - ей остается только сунуть пистолет обратно в рюкзак. И переключиться на что-нибудь более невинное. Более безопасное. Более приближенное к действительности, чем это почти инфернальное дитя песков.

     Более невинное лежало в бардачке, но для этого невинного потребовалось унять бешено колотящееся сердце. Сосредоточившись на пистолете, она почти забыла об узелке с вещами Романа. А ведь они были последними, кто видел его живым, и первыми, кто увидел его мертвым. Конечно же, они сами предпочли бы другую судьбу, совсем другую, но теперь им ничего не остается, как сжимать кольцо вокруг Лены.

     Серебряный перстень, серебряный браслет, серебряная цепочка с затейливым медальоном. И в обратном порядке: медальон, цепочка, браслет, перстень.

     И бумажник.

     В бумажнике не было ничего, кроме визиток и билета на электричку: упырь Печенкин вылизал все углы кожаного портмоне, как хорошая хозяйка вылизывает квартиру перед Новым годом. Единственное, до чего не добрались его вездесущие грабли, были визитки. Впрочем, это легко объяснить: за визитки не выручишь ни шиша, не то что за изделия из драгметалла. Странно, что Печенкин не заложил их в ближайшем к дому ломбарде, а начал с сомнительной продажи одеколона в ближайшей к дому рыгаловке. Лену не особенно интересовали побудительные мотивы пьянчуги, главное - вещи Романа, в конечном итоге, не попали в чужие руки.

     В чужие, н-да...

     Как будто ее, Ленины, руки были так уж близки к Валевскому.

     Как будто они обвивали его, спящего; как будто они варили ему кофе по утрам и ерошили волосы на затылке вечером; как будто они стряхивали пепел забытой им сигареты себе в ладонь... Как будто они... Нет, лучше не думать об этом. Лучше не думать.

     Визитки - совсем другое.

     Визитки были безликими, несмотря на тиснение и вычурный дизайн, и принадлежали в основном иностранцам: у Лены даже дух захватило от этой почти всеобъемлющей географии, продублированной на английском, - азиатские иероглифы, упитанные подсвечники иврита, полуготический романский... И среди всего этого великолепия вдруг выскочила одна-единственная русская: маленькая яхта под грифом "Солинг" и прилепившаяся к "Солингу" фамилия.

     Совсем уж невообразимая: неплох в, е. (директор) Но странным было не то, что визитка была на русском, нет.

     Визитка была перечеркнута самым безжалостным образом, отчаянно продирающей ламинированную поверхность чернильной ручкой. Диагональная линия была жесткой - вполне в стиле жестких темных волос Нео и его жесткого, с установкой на жизненный успех подбородка. Нужно было очень не любить человека с фамилией Неплох, чтобы так яростно перечеркнуть его.

     И все равно - оставить при себе.

     Интересно, для чего?

     Никаких более-менее приличных мыслей по этому поводу в Ленину голову не пришло, да и не стоило заморочиваться подобными пустяками. Не пустяк - пистолет, не пустяк - носильные серебряные вещи Романа, окольцевавшие Лену. Знакомство с ними оказалось короче, чем она ожидала, но от этого стало не менее болезненным.

     И никуда от этого не деться, она просто перехватила потрепанное в боях за чужую собственность мародерское знамя Печенкина, самым банальным образом выхватив его из слабеющих рук. Бежать бы куда глаза глядят от этого знания, бежать бы куда глаза глядят.

     Но Лена не побежала.

     Совсем напротив, она аккуратно сложила вещи обратно в носовой платок и водрузила его на прежнее место. Вряд ли она оставит их при себе, нужно только придумать, как передать их тем, кому нужно передать. И вряд ли кольцо и браслет скажут ей больше, чем уже сказали... Да и сказать-то было особенно нечего, ведь ее с Романом история так и осталась непрожитой.

     Во всем остальном Ленина невыполнимая миссия оказалась законченной.

     До свидания, Нео.

     Возвращаться домой, под плотоядную сень Гжеся, ей не хотелось. А услужливый разум подсказал: еще не все дела ты завершила, девочка, далеко не все. Оставалось только повернуть ключ в замке зажигания и отправиться на прирученной "шестерке" куда глаза глядят.

     Без всякой цели.

     Просто - чтобы измотать мысли о Романе и заставить их уснуть без всякой сказочки на ночь.

     Так она и сделала: проехав по Шестнадцатой линии и выскочив на набережную, Лена разом промахнула мост Лейтенанта Шмидта, свернула с площади Труда на Конногвардейский и оказалась в центре. И лишь углубившись в него, порядком поплутав и намотав не один десяток километров, поняла, что выписываемые ею круги не так уж концентричны и уж тем Солее не абстрактны. И стягиваются к Лиговке. Той самой Лиговке, где жила Афа Филипаки.

     Слава богу, она наконец-то нашла, чем занять, чем остудить собственную, раскалывающуюся от напряжения голову. Благо, ключи от Афиной комнаты были при ней.

     Конечно же, Лена могла перенести тягостный визит за вещами покойной на завтрашнее утро, но лучше сделать это сейчас.

     ...Афина коммуналка, непонятно кем и когда зараженная вирусом человеколюбия, являла собой образец интеллигентской благости. Здесь никто и никогда не устраивал склок по поводу не выключенного в туалете света, не закрытого в ванной крана и не подтертых вовремя грязных следов в прихожей, Здесь всегда царила такая музейная или, скорее, филармоническая тишина, что Лена нисколько не удивилась бы, если бы ее приход был встречен арфой-соло или квинтетом струнных инструментов, наяривающих "Адажио" Альбинони.

     Но на этот раз обошлось без арфы. Впрочем, как и всегда.

     Квартира образцово-показательно спала, и спали все ее обитатели: от бывшего! билетера бывшего кинотеатра "Арктика"

     Корытова до сотрудницы библиотечного коллектора Милены, периодически забегавшей к Афе на сигаретку. Интересно, знают ли они о гибели соседки? И к кому теперь будет ломиться Милена, чтобы выкурить свою неизменную "Золотую Яву"?..

     И поведать о неизменных любителях раритетного драматурга Кукольника.

     Спросить об этом было не у кого.

     И, на цыпочках пройдя по коридору, Лена остановилась перед Афиной дверью.

     Сколько раз она приходила сюда, господи ты боже мой! И сколько раз Афа ветре-, чала ее - иногда оторвавшись от малогабаритного телевизора "Sony", но чаще - от своего небольшого, почти бутафорского хореографического станка. Возможно, это ее последний визит на Лиговку, в комнату, все еще принадлежащую Афе. Через несколько дней сюда въедет кто-нибудь из тишайших членов коммунального сообщества и станок будет разобран и выброшен за ненадобностью. Или приспособлен под более низменные хозяйственные нужды. Такая же участь постигнет и фотографии знаменитых балерин, оккупировавшие стены комнаты на правах членов Афиной семьи,..

     Впрочем, гадать об этом - дело неблагодарное.

     Такое же неблагодарное, как копаться сейчас в вещах покойной. Остается утешаться тем, что делать это ее заставляет крайняя необходимость.

     Открыв комнату и включив большой свет, Лена обессиленно опустилась на стоящий у двери стул: в Афиной комнате не изменилось ровным счетом ничего. Кто бы мог подумать, что вещи, такие же хрупкие, как и сама Афа, - все эти вазочки, салфеточки и накидки на подушки, - кто бы мог подумать, что все они равнодушно переживут хозяйку?

     Переживут, так же как и кружевное белье из верхнего ящика комода.

     Комод шел в списке под номером два - сразу же после шкафа, из которого Лена выудила платье для предстоящей церемонии погребения. Не очень-то оно и подходило, это платье - веселый белый горох на синем фоне, но все остальные вещи были еще легкомысленнее, они, так же как и Афа, меньше всего были готовы к такому досадному повороту событий, как смерть. С бельем было проще, нашлось и беспробудно с налетом эротизма, черное, - вот только зачем Афе кружевное белье? Но отказать маленькой неудавшейся балерине в белье...

     Той самой, которая терпеливо выслушивала все ее жалобы на Гжеся, никогда не жаловалась сама и которая всегда одалживала ей сотенные до получки...

     В самой сердцевине стопки из невесомых трусиков обнаружилась фотография, с которой Афа в свое время так демонстративно-безжалостно расправилась: теперь Лена благодаря стараниям владельца яхты "Посейдон" знала, кто был изображен на снимке.

     Ее, Афин, парень.

     Настолько ее, что Афа ненадолго пережила своего яхтсмена.

     Лена провела рукой по фотографии, и фотография поддалась, слегка сдвинувшись, соскользнув с шелковой поверхности белья. И под ней обнаружился листок бумаги.

     Вернее, несколько листков официально-делового размера.

     Три, если уж быть совсем точной.

     Три соединенных степлером листа, на которые она бросила взгляд просто из любопытства, оказались не чем иным, как контрактом. И не просто контрактом, а контрактом между Афиной Филипаки и театром современного балета "Лиллаби".

     Театром Романа Валевского.

     Несколько секунд Лена стояла как громом пораженная.

     Как же она заблуждалась насчет Афины, как же она заблуждалась! "Неудавшаяся маленькая балерина" - это было вовсе не про нее: в самый последний момент Афе улыбнулась удача.

     И именно на нее намекала Лене покойная подруга! Так вот о чем она не хотела говорить из чисто актерского, растворенного в крови суеверия! Перед тем как умереть, перед тем, как быть сброшенной с электрички, она подписала контракт!

     А значит, она знала Романа.

     Мертвая Афа знала мертвого Романа.

     И не только как художественного руководителя "Лиллаби"! Афа была джусером и работала на электричках. На электричке.

     Возможно, на той самой электричке, билет на которую валялся у Романа в портмоне.

     И две смерти близких ей людей, поплутав немного во тьме Лениного тела, неожиданно слились воедино. А слившись и исполнив пропитанное горечью фуэте, шепнули Лене на ухо: таких совпадений не бывает...

***

     ...Вот уже несколько минут Бычье Сердце тупо стоял перед обитой войлоком дверью под номером 17. К этой двери его привел номер на визитке Владимира Евгеньевича Неплоха с интимной припиской "дом", Установить адрес по номеру телефона не составило особого труда, но абсурд ситуации заключался в том, что этот адрес оказался хорошо знаком майору. Более того, совсем недавно он посетил вышеозначенный дом. И не просто из праздного любопытства, а по делу.

     По делу Романа Валевского.

     Покойный Рома-балерун оказался соседом исчезнувшего В. Е. Неплоха, одно время проживавшего несколькими этажами ниже.

     Это было слишком.

     Это было откровенным вызовом ему, майору Сиверсу, привыкшему топтаться вокруг одной-единственной, иногда призрачной версии. И цепко держать одну-единственную, иногда готовую расползтись под руками нить. Теперь же нитей оказалось несколько. И не нитей даже, а пеньковых веревок, на которых Бычье Сердце готов был не только повеситься сам, но и вздернуть всех остальных, включая извращенца Лу Мартина, принесшего в клюве имя Неплоха.

     Но для начала нужно было узнать, кто же скрывается за дверью таинственной квартиры номер 17. И почему ее обитатели не хватились Владимира Евгеньевича и даже не подали заявления в соответствующие инстанции.

     А то, что за дверью кипела неведомая Бычьему Сердцу жизнь, даже догадываться не пришлось. Сквозь войлок проникали удушающе-резкие звуки скрипки. Какая-то тварь усиленно, с каким-то тупым ученическим наслаждением рвала струны. Именно тварь, именно: тех, кто пиликал на скрипулечках всякое дерьмо, начиная от гамм и заканчивая "Чардашем" Ференца Листа, Бычье Сердце априори причислял к тварям - таково было тяжелое наследие мудрого папы, признающего только баян.

     Пора прекращать эту пытку для нежных милицейских ушей.

     И Бычье Сердце, прокашлявшись, громыхнул в дверь кулаком: звонка на монолитной поверхности двери и в окрестностях не просматривалось. Стучать пришлось долго: сначала одним кулаком, затем двумя, затем - в ход пошли ноги.

     И - о слава яйцам святых и мучеников - пытка рвущими кожу звуками прекратилась.

     В наступившей тишине Бычье Сердце услышал шаги. Шаги приблизились к двери и замерли. Замер и майор.

     Но то, что он услышал спустя секунду, заставило его оторопеть.

     - Пошли вон! - раздался из-за двери нежный женский голос.

     - Не понял, - сказал Бычье Сердце сразу же истончившимся басом. - Вы кому это?

     - Вам.

     - Это еще почему?

     - Потому, - отрезал голос. - Играл, играет и будет играть. А кому не нравится, пусть заткнет уши и не слушает. Как же вы достали, ей-богу!.. И вообще, я сама могу на вас ментов натравить! Тоже мне!..

     - Да играйте себе на здоровье, - покривил душой Бычье Сердце.

     - Да? - удивился голос.

     - Угу... Я совсем по другому поводу.

     - По какому же?

     - Нужно поговорить.

     - С кем?

     - С вами. Если вы хозяйка квартиры.

     - А вы кто?

     - Майор Сивере. Уголовный розыск.

     - Только этого нам не хватало... И что же вам нужно, майор-Сиверс-уголовный-розыск?

     - Да вы откройте, дамочка!

     - Дамочка... Ну надо же...

     Очевидно, сам того не желая, он задел лучшие чувства голоса из-за двери, и спустя несколько секунд она распахнулась настежь. И Бычье Сердце оторопел. Перед ним стояло воздушное созданье, над которым трудилось не одно поколение художников и поэтов, продукт поднаторевшего за тысячи лет естественного отбора и гордость селекционеров. И Бычье Сердце со всей очевидностью понял, что такое существо вряд ли могло произойти от душного соития примитивных, как соха, мужчины и женщины, скорее от легкого, как бриз, союза морской пены, нежнейших лепестков и пернатых птичьих следов на песке.

     - Значит, дамочка, - весело произнесло созданье, снизу вверх глядя на Сиверса.

     - Антон, - севшим голосом произнес Бычье Сердце совсем уж глупую фразу.

     И сиверсовские флюиды, обычно нахрапистые и шустрые, впав в кататонический ступор, вдруг отказались его поддержать: они не хотели ничего - ни нового одеколона, ни новой безопасной бритвы, ни перемены носков. Разве что перемены участи. Флюиды жаждали перемены участи для своего хозяина, они молча, но вполне красноречиво намекали на алтарь, тихое "да", музыку сфер и благословенное обручальное кольцо на безымянном пальце.

     - А что он еще натворил? Ну, подумаешь, взял ребенок в магазине пару дисков...

     Ну, пусть не пару.., так что - и уголовный розыск нужно подключать? Вы бы лучше преступников ловили, чем на несовершеннолетних отрываться. И учтите, ни к каким психологам я его не пошлю. Через мой труп... Ясно?..

     - Да нет... Вы не поняли... Это я - Антон. Антон Сивере. Старший оперуполномоченный уголовного розыска.

     Несколько секунд созданье сверлило Сиверса нестерпимо яркими глазами, берущими начало из васильков, незабудок и анютиных глазок, а потом рассмеялось.

     - Вот оно что! Ну надо же! А моего брата тоже зовут Антон.

     - Совпадение, - прошептал Бычье Сердце в момент пересохшими губами.

     И едва удержался, чтобы не добавить: "Это нужно отметить".

     - Так что же вы хотите от нас, Антон Сивере, старший оперуполномоченный уголовного розыска?

     Положим, именно сейчас Антон Сивере хотел только одного: надеть на шею несколько томов Уголовного кодекса - для тяжести, прибавить к ним все управленческие висяки - для верности - и... И шагнуть в омут этих васильковых глаз.

     Чтоб никогда больше не всплыть.

     - Эй! - Созданье самым бесцеремонным образом пощелкало пальцами перед застывшим, как соляной столп, майором. - Реагируйте... Так что вам нужно?

     - П-поговорить...

     - Говорите.

     Интересно, зачем он пришел сюда? Ведь он зачем-то же пришел?..

     - Неплох... Владимир Евгеньевич, - наконец-то выдоил из себя Бычье Сердце.

     Созданье рассмеялось - смехом, берущим начало из колокольчиков, кувшинок и ослепительно белых лилий.

     - Владимир Евгеньевич, может, и не плох... Спорить не буду. Вот только кто это?

     - А вы не знаете?

     - Понятия не имею...

     После такого вердикта Бычье Сердце вдруг почувствовал странное облегчение: цветочная фея по определению не могла иметь ничего общего с фирмой "Солинг" и ее директором, от которого за версту несло перегноем нераскрытого преступления.

     - Неплох - это фамилия, - пояснил Сивере.

     - Что вы говорите! А мы здесь при чем?

     - Кто это - мы? - В голову Сиверсу вдруг ударила волна непонятной ревности.

     - Я и брат.

     - Ага. Брат... Антон...

     - Именно...

     - Дело в том, что некоторое время назад этот господин проживал в квартире 17 по Фонтанке, 5. Ваш адрес?

     - Не совсем.

     - То есть что значит - не совсем?

     - Видите ли... Это не наша квартира.

     Мы ее снимаем. Почти год.

     - Так... А предыдущий квартиросъемщик?

     - Ну откуда же я могу знать о предыдущем квартиросъемщике? Вы лучше у хозяина спросите.

     - Спрошу. Если вы дадите мне его координаты...

     - Дам, конечно... Вы подождете?

     - Подожду, куда ж я денусь...

     О, как бы Бычье Сердце хотел, чтобы фея пригласила его хотя бы в прихожую...

     Уж он бы знал, что делать... Уж он бы выбрал для себя место - где-нибудь возле божественных, с золотыми пряжками, туфель феи... Он бы стек в них, пробрался, просочился, проник - и остался бы навсегда...

     Но фея и не подумала впустить мешковатого майора в свой грот под дивным номером семнадцать. Она просто исчезла в его недрах, а спустя минуту на пороге нарисовался мальчишка лет тринадцати с самой гнусной физиономией, которую только можно было представить. Блудливые глаза мальчишки выдавали в нем записного клептомана, готового обчистить любой мало-мальски приличный магазин "Аудио-Видео" и к тому же прихватить из него кассовый аппарат и пару плафонов с потолка. После "Аудио-Видео" наверняка последует фирменный салон "Бирюза", затем - районное отделение Сбербанка, затем - Эрмитаж с развесившей уши сигнализацией и такой же беспечной картиной "Мадонна Бенуа": вот тут-то тебя и заметут, голубчика!.. Но пока будущее малолетнего воришки было в тумане, он без всякого почтения осмотрел тушу майора. И таким же блудливым, как и глаза, голосом ляпнул:

     - Спекся.

     - Не понял?

     - Спекся-спекся... Все спекаются...

     - Не понял?

     - Только учти - шансов у тебя нет...

     К ней такие мэны подкатывают.., ты бы знал... Не, тебе ловить нечего...

     Впервые в жизни Бычье Сердце оставил безнаказанной уничижительную реплику, отпущенную в его адрес. Будь на месте мальчишки кто-нибудь другой, он бы давно жрал первый попавшийся крем для обуви активного черного цвета и закусывал бы его шнурками от ботинок. А потом Бычье Сердце вывернул бы его наизнанку и скормил бы рыбам-мутантам, приписанным к Большой Неве... Но, судя по всему, это был не кто-то другой, это был Антон, чумовой братец лучезарной сестры.

     - Антон? - елейным голосом спросил Бычье Сердце.

     - Угу.

     - Я тоже - Антон...

     - Бывает...

     - А ее... Как зовут ее?

     - Ирина.

     Ирина, надо же! Восхитительное, волшебное, единственное в своем роде имя!

     Кажется, именно так звали Божью Матерь!..

     - А хочешь, я тебе пистолет покажу? - Опомнись, Бычье Сердце, неужели это ты?..

     Мальчишка посмотрел на Бычье Сердце без всякого интереса. Почти непристойное предложение майора не произвело на него никакого впечатления.

     - Не-а... Мне уже показывали... И "винчестер" тоже... И коллекционные ружья...

     Из Каринхалле. Этого.., как его... Германа Геринга.., но не впирает...

     - Да, - сразу же потух Бычье Сердце. - Не впирает. Ясно.

     - А ты кто - бандюхай или мент?

     Если бы ответ мог что-то изменить, Бычье Сердце с ходу бы признался, что состоит в преступном сообществе с пятого класса средней школы, имеет с десяток ходок, а воровскую корону надел в Ростове-папе в благословенно-дефолтовском 1998 году.

     Но ответ ничего изменить не мог, и Бычье Сердце как на духу вывалил худосочную правду:

     - Мент.

     - Ясно... Хотя все вы на одну физию...

     Но...

     - Что - "но"?

     - Ты мне нравишься, - неожиданно сказал мальчишка, - так что приходи в гости.., только без всяких там цветочков, шампусиков и прочей фигни... Цветочки она терпеть не может, а от шампусика у нее изжога, учти.

     - Учту, - выдохнул едва не потерявший сознание Бычье Сердце.

     Нет, сознание он все-таки не потерял, но самым пошлым образом потерял голову.

     Это стало ясно, как только на пороге вновь возникло воздушное созданье с воздушным именем Ирина.

     - Вот, возьмите, - сказала она, протягивая Бычьему Сердцу листок бумаги. - Там телефон хозяина. Свяжитесь с ним...

     - А вы, стало быть, не...

     - Нет... Я ничем не могу вам помочь, увы... Антон...

     И фея рукой, берущей начало из жимолости, жасмина и китайской сирени, захлопнула перед несчастным Бычьим Сердцем дверь в сказку...

     Сколько он простоял в подъезде, наплевав на свои профессиональные обязанности, несчастный майор вспомнить не мог.

     Сначала он спустился на этаж ниже, потом поднялся на три этажа выше, выкурил пачку сигарет, но так и не смог найти себе места. И это, как ни крути, суровая реальность сегодняшнего дня, которая отныне будет преследовать его, где бы он ни находился: в обществе терпил, в обществе свидетелей, в обществе отчетов, в обществе коллег по работе, возглавляемых полковником Соловейчиком... Нигде он больше не найдет себе покоя.., разве что в тени ресниц феи с воздушным именем Ирина...

     - Суровая реальность, - вслух произнес майор и только теперь сообразил, что сказал это двери под номером 24, перед которой оказался.

     Что-то у него было связано с этой квартирой.., что-то было связано...

     Ага.

     Осиное коммунальное гнездо, безжалостно им разоренное.

     А потом из толщи прошлой жизни, которая теперь не имела никакого значения, выплыло имя старикашки, ради которого и были все старания, - Пупышев Иван Трофимович. А уж Пупышев потянул за собой рыжую пейсатую дельтапланеристку, до которой у Бычьего Сердца никак не доходили руки. И всю оголтелую коммуналку, коллективно откликающуюся на фамилию Шулькисы. И что-то еще.., там было что-то еще, вишневой косточкой застрявшее в мощном сиверсовском горле.

     Вернее, не что-то, а кто-то...

     Бычье Сердце попытался сосредоточиться на вишневой косточке и с ужасом обнаружил, что она выпустила корешки: сначала бледные, как нитки, потом упругие, как синтетическое волокно, потом из косточки вылез ствол, от ствола взметнулась крона - только для того, чтобы покрыться мелкими цветами в предутренней легкой росе... И с каждого лепестка прямо в ноздри Бычьему Сердцу стекал волшебный запах по имени Ирина...

     - Спекся, - повторил Бычье Сердце правдивые в своей безнадежности слова малолетнего скрипача-клептомана. - Спекся, мать твою... Спекся.

     Кажется, он прокричал на весь подъезд это чертово "спекся" - вот только голос его потонул в лязге подъехавшего лифта.

     Лифт остановился прямо перед Бычьим Сердцем, и из него выпала женщина средних лет в безнадежно застрявшем в начале восьмидесятых кримпленовом костюме, с безнадежным газовым шарфиком, тщательно маскирующим плоскую грудь. И с безнадежными диоптриями в очках.

     Тогда Бычье Сердце и предположить не мог, что ангел следствия явится к нему в таком непрезентабельном виде, да еще и с хозяйственной сумкой на руке.

     - Вы отсюда? - тусклым голосом спросил ангел следствия у Бычьего Сердца.

     - Ммм... - Майор был так занят своими мыслями, что пропустил вопрос мимо ушей.

     - Второй раз сюда приезжаю... А у меня, между прочим, подагра и варикозное расширение вен.

     - Ммм, - снова отозвался Сивере.

     - Так вы из этой квартиры? Из 24-й?

     - Ммм. - Расплывчатое междометие Бычьего Сердца можно было принять и за "да", и за "нет", и ангел выбрал для себя наиболее подходящий вариант.

     - Вот что... Мне больше сюда приходить не с руки, - сказал он. - Письмо-то возьмите...

     - Какое письмо? - наконец-то пришел в себя Сивере.

     - Заказное. Мельничуку Игорю Владиславовичу. Есть у вас такой?

     - Мельничуку, - как эхо повторил Бычье Сердце. - Есть такой. Отпираться не буду.

     - Вот. Возьмите и распишитесь.

     - Давайте.

     Порывшись в сумке. Ангел протянул Бычьему Сердцу узкий конверт, такую же узкую книжку, похожую на чековую, и шариковую ручку самого простецкого вида.

     После того как майор поставил в книжке ничего не значащую закорючку, конверт перекочевал в его руки. А Ангел прошел в лифт и с силой захлопнул за собой дверь.

     Уже потом, восстанавливая события, Бычье Сердце мог поклясться, что лифт не пошел вниз, а взмыл вверх. Но сейчас ему не было никакого дела до лифта. Как и до заказного письма неведомого ему Мельничука Игоря Владиславовича.

     Просто сработал автопилот.

     Будь Бычье Сердце в здравом уме и трезвой памяти, он бы и внимания на ангела не обратил и даже посторонился бы, пропуская его к двери квартиры № 24. Но в здравом уме и трезвой памяти Бычье Сердце не был, и автопилот, понукаемый интуицией, взял все в свои руки.

     В том числе и заказное письмо.

     Некоторое отрезвление наступило к концу второго часа. И Бычье Сердце обнаружил себя сидящим на парапете набережной - как раз напротив цирка Чинизелли.

     С конвертом в руках. Странно, что он не расстался с конвертом, не сделал из него голубя или, напротив, кораблик. И вместо того чтобы плыть сейчас по мутным водам Фонтанки, конверт покоился в мощных сиверсовских пальцах. И Бычье Сердце от нечего делать стал изучать его.

     В правом верхнем углу красовалась несколько вымученная блекло-голубая марка, рисунок на которой не просматривался из-за расплывчатого штемпеля, а края конверта порядком измахратились. Если бы Бычье Сердце узнал, что заказное письмо отправлено адресату из окопов Первой мировой войны, аккурат с линии Мажино, он бы нисколько не удивился. Но в обратном адресе линия Мажино не значилась, а значились малопонятные иероглифы, для убедительности подкрепленные парой цифр.

     Слава богу, что хоть фамилия получателя была написана по-русски.

     Мельничук Игорь Владиславович.

     Мельничук И. В.

     Черт возьми, Мельничук И. В.!

     Где-то он уже видел это дивное, ни на что не похожее сочетание букв. И совсем недавно. Напрягшись и порывшись в памяти, Бычье Сердце наконец-то выудил из нее нечто похожее на решение простенькой задачки.

     Мельничук И. В, стоял под номером 3 в ведомости по зарплате разорившейся фирмы "Солинг". Уже ради одного этого стоило сунуть нос в конверт.

     Что Бычье Сердце и сделал, наплевав на тайну переписки.

     И...

     Не то чтобы содержимое конверта так уж сильно разочаровало его, нет. Скорее, привело в недоумение. Никакого письма, никакой почтовой карточки, ни единого слова - ни на русском, ни дурацкими иероглифами. Ничего, кроме любительской, неровно обрезанной по размеру конверта фотографии. Фотография была такой же малопонятной, как и иероглифы, чем привела Бычье Сердце в крайнюю степень замешательства. Он вертел ее то так, то этак, но от перемены мест слагаемых сумма не менялась и всеми фибрами стремилась к абсолютному нулю.

     Точно таким же нулем чувствовал себя и Бычье Сердце: ясно, что изображенное на фотографии было не чем иным, как максимально крупно взятой объективом деталью какого-то механизма или соединения, вот только какого именно? И где искать более общие планы гнусной детали? Ответа на этот вопрос у майора Сиверса не было.

***

     ...Выносить это дальше было невозможно.

     Любому терпению приходит конец, даже такому ангельскому, каким обладала Лена. Правда, в последнее время это терпение, взращенное еще упрямым параличом Виктории Леопольдовны, начало давать сбои. Оно подтачивалось исподволь - и экспансивным короедом Гжесем, и сборищем безмозглых личинок под феерическим названием "Театр "Глобус", и самим руководителем "Глобуса" - Гавриилом Леонтьевичем Маслобойщиковым, название которого в реестре насекомых не значилось.

     Зато оно значилось в лексиконе портовых грузчиков, солдат срочной службы, обитателей зоны и модных до поросячьего визга писателей. Этого лексикона Лена тщательно избегала, предпочитая пастись на истоптанном множеством ног выгоне нормативной лексики.

     И все же, все же...

     Происходящее на кладбище под категорию нормативной лексики не подпадало.

     Благодаря стараниям мэтра скорбный ритуал превратился в фарс самого низкого пошиба, черную комедию, бал вампиров.

     Главный вампир - он же хронь, пьянь, мразь, забулдыга Маслобойщиков начал козлить еще в машине, на пути на кладбище. Этому немало способствовала бутылка "Столбовой", которую мэтр время от времени с размаху насаживал на глотку. Как и предполагала Лена, апофеоз пьяной гнусности пришелся на саму церемонию похорон. Гнусность была столь омерзительна, что, не выдержав, Лена отошла от могилы: только бы не иметь с происходящим ничего общего. Ей было безумно стыдно перед покойной Афой - до слез, до искусанных губ, до истерики. И вдвойне стыдно, что она не в состоянии положить конец всему этому безобразию. Скрывшись за ближайшим обелиском, она горько расплакалась - впервые за долгое время.

     А потом ландшафт изменил свои очертания, и мэтр, привлеченный жестяной банкой водки, наконец-то отлип от могилы Афы.

     Можно было возвращаться.

     И она вернулась. И тотчас же наткнулась на Светаню, вяло беседующую с каким-то милиционером. Милиционер стоял к ней спиной, и она видела лишь его слегка сутулую спину, совсем не богатырские плечи и круглую, большую, как у младенца, голову, на которой покачивалась форменная фуражка. С такими внешними данными милиционеру можно было дать максимум лейтеху, хотя Лена и поставила на старшего сержанта патрульно-постовой службы. Очевидно, блеклый мент был направлен сюда капитаном Целищевым следить за порядком. Что после финтов мэтра в ломоносовском морге совсем не удивительно. Удивительным было другое: почему капитан ограничился только одним представителем закона, а не прислал сюда все отделение в полном составе.

     Впрочем, теперь это было неважно.

     Над могилой Афы возвышался свежий холмик земли, и по сравнению с этим холмиком все остальное было неважно. Настолько, что ей мучительно захотелось уехать отсюда, уехать самой, оставив театральную компашку, глаза бы ее не видели. Нужно только забрать у Гжеся ключи от машины...

     Повертев головой, Лена тотчас же нашла мужа у ближайшей к Афе могилы.

     Гжесь как раз окорачивал мэтра, развалившегося у скромной стелы, как за ресторанным столиком. На секунду Лене показалось, что мэтр сейчас защелкает пальцами и потребует от проходящего мимо официанта графин водки, мятых малосольных огурцов вперемешку с солеными груздями, цыган с медведями и стриптизерку у шеста - для улучшения пищеварения. Нет, подходить к Гжесю не имеет никакого смысла, иначе она не выдержит...

     И население кладбища увеличится еще на одного человека, а именно - на Гавриила Леонтьевича Маслобойщикова. Эта перспектива показалась Лене вполне реальной - ведь за ее плечами болтался рюкзак с пистолетом.

     Избавиться от пистолета не удалось, так же как не удалось надежно его спрятать.

     Полночи Лена пыталась пристроить пушку в самых разных углах квартиры - от сливного бачка в туалете до академического задника портрета академика Аристарха Шалимова кисти художника Павла Корина.

     И ни одно место не показалось ей достаточно безопасным, чтобы доверить ему такую тревожную вещь, как пистолет. В результате Лена не нашла ничего лучшего, как прихватить пистолет с собой, чтобы теперь пожалеть об этом. Хотя большеголовый мент и не выглядел угрожающим, но кто знает, что придет ему в голову.

     В любом случае обыскивать себя она не даст.

     Укрепившись в этой здравой мысли, Лена решительно направилась к Светане.

     - Слушай, возьми у Гжеся ключи от машины... - приблизившись к Светане и милиционеру на расстояние трагического полушепота, сказала она. - Не хочу подходить к этим скотам...

     - Думаешь, я горю желанием? - проворчала Светаня и на секунду задумалась.

     И по ее виду стало понятно, что разговор с милиционером она воспринимает с еще меньшим энтузиазмом, чем перспективу близких контактов с Гжесем и упившимся вдрабадан муженьком.

     - Ладно, сейчас схожу, - наконец-то снизошла она. - А ты поговори пока с представителем власти. У него для нас имеется информация... Рекомендую, лейтенант, лучшая подруга покойной Афины. Ей будет интересно все, что вы скажете...

     Выплюнув изо рта эту тираду, Светаня - едва ли не с низкого старта - сорвалась с места и прошмыгнула мимо Лены со скоростью цунами. Очевидно, цунами задел и лейтенанта: спина его мелко затряслась, а фуражка самопроизвольно съехала на затылок.

     - Я вас слушаю, - обреченно воззвала к фуражке Лена: не очень-то вежливо пялиться на женщину сутулой спиной, не очень-то вежливо.

     Недоделанный райцентровский лейтенантишко и сам понял это. Через секунду он повернулся и...

     Даже если бы сейчас из гроба восстала Афа, Лена поразилась бы меньше.

     Прямо перед ней, переминаясь с ноги на ногу, стоял недавно сбитый ею на шоссе буйнопомешанный Гурий. Но вместо смирительной рубашки на нем красовался кителек и мелкотравчатые погоны.

     - Вы?! - Лена даже зажмурилась в детской надежде, что Гурий растворится в воздухе. - Это вы!.. Какого черта... Я так и знала, что добром не кончится.

     - Лейтенант Ягодников, - пробубнил неудавшийся пациент психиатрической клиники.

     Лена все еще не могла поверить в реальность происходящего.

     - Черт! Только со мной могло это случиться...

     Действительно, черт.

     Достойное пополнение запасников милицейской галереи. И это пополнение вполне способно затмить все предыдущие. Она пропала, неизвестно, какая еще эксцентрическая идея придет в голову этому дауну при исполнении. Ему ничего не стоит организовать привод в отделение со всеми вытекающими, включая шмон личных вещей.

     И шмон этот будет весьма красноречивым, если учесть содержимое Лениного рюкзака.

     Нет, она не даст себя обыскивать, во всяком случае, не этому... Этому... Только через ее труп, только ее трупа сейчас и не хватает... Но даже если она выживет... В любом случае перспектива еще одного лобового столкновения с поклонником мумифицировавшейся эстрадной дивы была такой безрадостной, что Лена нервно рассмеялась.

     - Что же вы от меня хотите? - спросила она. - Арестовать? Посадить в кутузку за наезд?

     Если бы только за наезд! Если бы только за наезд, о господи!.. Но Гурий, казалось, пропустил Ленине замечание мимо ушей.

     А то, что он произнес через секунду...

     - Я хотел бы поговорить с вами об Афине Филипаки, - сказал он.

     - Вы?! Вы-то к Афе каким боком? - не удержалась Лена.

     - Как вы сказали?

     - Какое вы имеете отношение к Афине?..

     - Я веду ее дело, - прогнусил Гурий, слегка раздувшись от собственной значимости. И даже детские погончики на его кургузом кительке стали колом.

     - Только не это!..

     Только не это, господи!.. Если бы сейчас произошло невероятное и Афа все-таки восстала бы из гроба, она немедленно плюхнулась бы обратно. И умерла бы во второй раз. Потому что пережить этого клинического идиота, меланхолично жующего силос из улик и версий, невозможно. Да и не нужно обладать буйным воображением, чтобы представить качество этого силоса. Афа, Афа, видимо, твои дела и правда из рук вон, если уж тебя передали на попечение такому типу.

     Святотатство. Вандализм. Надругательство.

     - Я хотел бы поговорить... Тем не менее... - снова напомнил о себе осквернитель праха.

     Очевидно, Ленины глаза отразились в ягодниковских зрачках: на их мутном, засиженном обломками игрушечных яхт дне явственно проступила цитатка из раннего творчества дивы: "ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу".

     Ей бы сейчас развернуться и уйти, но нет никаких гарантий, что дохляк Гурий не ухватится за рюкзак, как совсем недавно за него ухватился Пашка. А рюкзак, до недавнего времени служивший Лене верой и правдой, как оказалось, живет своей тайной жизнью и привечает что ни попадя.

     И в следующий раз она вполне может обнаружить там гранатомет. Или тактическую ракету с ядерной боеголовкой. Или сбившееся с курса звено бомбардировщиков "Стелле". Нет, на рюкзак, как и на профессионального жиголо, положиться невозможно.

     Придя к таким неутешительным выводам, Лена решила, что дешевле будет все-таки поддержать беседу, начатую Гурием.

     - Есть подвижки? - выдавила из себя она.

     - Кое-какие...

     - Нашли убийцу? - Спрашивать об этом было так же бесперспективно, как покорять Северный полюс в бикини, ластах и с аквалангом за спиной.

     - Нет.

     Ну вот, что и требовалось доказать: в одних бикини Северный полюс не покоришь.

     - Дело в том, что убийства не было...

     - Как это - не было? - безмерно удивилась Лена.

     Хотя чему тут удивляться, если дело поручили этому недотепе, этому дурачку-подпаску, перекочевавшему сюда прямиком из пасторали. От неудобного во всех отношениях трупа хотят отвязаться, никто им и заморачиваться не будет в заросшей самодовольным провинциальным шиповником глуши. И лучший способ позабыть о нем - вот этот велосипедный херувим, судомоделист-надомник, по совместительству оказавшийся еще и лейтенантом милиции.

     Ее простодушной ряхой.

     Такой ряхе можно поручить разве что волнующее кровь расследование кражи двух ливрей из костюмерной киностудии "Ленфильм". Или не менее пафосное дело о порче кресельной обивки в БКЗ "Октябрьский". И - как венец оперативного доверия - разбор завалов мелкого хулиганства в Ледовом дворце.

     - Произошел несчастный случай. Вы знали, что у нее было больное сердце? - так же простодушно продолжил Гурий.

     - Понятия не имела. Впервые слышу - от вас, - неожиданно для себя начала заводиться Лена. - Она что - умерла от сердечного приступа?

     - Не совсем так. До приступа дело не дошло. Очевидно, у нее просто прихватило сердце, и она вышла в тамбур - подышать... - Лейтенант почему-то зачастил и скосил глаза в сторону. - Сорвалась с подножки электрички, упала очень неудачно, в результате чего оказался пробитым висок.

     "Оказался пробитым висок"! Ну да, Лена помнила эту аккуратно выдолбленную точку на правом виске: крошечный пролом, лаз в царство мертвых - для тех, кто никак не может попасть туда с центрального входа... "Оказался пробитым висок" - об этом могли перешептываться боги, перед тем как принять Афину Парфенос, Афину Промахос в свою краснофигурную олимпийскую жизнь. Боги, но не этот олух царя небесного...

     - Значит, оказался пробитым висок, - эхом откликнулась Лена. - Значит, вышла в тамбур подышать. Открыла дверь, значит?

     - Да, - съехал на шепот Гурий.

     Съехал на шепот - и правильно сделал.

     Такую ахинею можно нести только шепотом. Но ведь она сама - она сама вообще молчит; молчит, как партизан, и писка не издает. А ей было бы что сказать следствию, если бы его не вел этот малахольный. И про Афино близкое знакомство с убитым Нео, и про билет на электричку, найденный ею в портмоне Романа Валевского (а Афа работала на электричках), и про яхту "Такарабунэ", покойный владелец которой был бойфрендом ее подруги... И про писто...

     Нет, чертов пистолет лучше не трогать.

     Лучше с ходу перескочить на что-то нейтральное, малодушно не касающееся ее самой...

     - И как же она открыла дверь? Ведь двери в электричках открываются и закрываются автоматически. Это даже дети знают.

     - Что вы хотите этим сказать? - напрягся Гурий.

     Только одно, райцентровский законник, жалкий придаток к мышиному сукну и кокарде: уж слишком хлипкой выглядит формулировка "несчастный случай" с Афой Филипаки на фоне с чувством выполненного монументального задника "убийство"

     Романа Валевского. Впору потрясти головой и изрыгнуть из себя знаменитое "Не верю!". Афа знала Романа, и теперь они оба мертвы. И прежде чем умереть, она сунула в стопку с бельем контракт с театром современного балета "Лиллаби". Звездный билет, которым ей так и не удалось воспользоваться. Афа знала Романа, возможно, она была его протеже...

     Стоп.

     Протеже. Она слышала это слово совсем недавно... Совсем. И к нему было пристегнуто еще одно: дрянь. "Дрянь-протеже", именно так. И что-то еще, в таком же уничижительном контексте.

     Ага. Маленькая сучка.

     Автоответчик. Автоответчик в студии Романа. От которого невозможно было скрыться, даже засунув голову под подушку. Женский голос угрожал Нео и ненавидел "дрянь-протеже". Теперь некому угрожать и некого ненавидеть. Вот только что ей, Лене, делать с этим так странно упавшим на нее знанием? Не делиться же им с первым попавшимся сумасшедшим...

     А сумасшедший смотрел на Лену округлившимися глазами. Он все еще ждал ответа.

     И тогда...

     Лена и сама не понимала, как из нее вырвалась эта фраза. Но факт оставался фактом: фраза слетела с ее губ и мягко спланировала прямо на лейтенантские погоны:

     - Я просто не думаю, что это - несчастный случай. Я думаю... Нет, я точно знаю, что это - убийство...

     - Что вы сказали? - переспросил Гурий.

     - Это - убийство, - упрямо повторила Лена. Скорее - из глухой неприязни к недоразвитому лейтехе, чем преследуя какую-то цель.

     - Вы думаете?

     - Ничего я не думаю...

     Вот-вот, угу-угу, сейчас она задвинет что-нибудь типа: "Пусть лошади думают, у них голова большая", и с чувством выполненного долга развернется и уйдет, оставив шальное "Это - убийство" клевать звездочки на милицейских погонах. Вот-вот, угу-угу, сейчас-сейчас... Но, вместо того чтобы уйти, Лена осталась. И все из-за того, что сдвинуться с места оказалось непосильным трудом. А уж тем более - отвести взгляд...

     Отвести взгляд от неказистого гурьевского лица.

     А с ним происходило что-то странное и волнующее одновременно. До сих пор физиономия Гурия казалась Лене апофеозом даунизма и яркой иллюстрацией к малотиражному изданию "Практическая психиатрия". И ничего выдающегося в этом лице не было: круглые птичьи глаза, глуповатый вздернутый нос, слегка скошенный безвольный подбородок и кое-как налепленные на череп уши, созданные только для того, чтобы поддерживать фуражку.

     Но слово "убийство" преобразило это неказистое, заштампованное лицо: глаза Гурия вдруг лениво потекли к вискам, в них засветилась азиатская мудрость неизвестных изобретателей бумаги и азиатское же вероломство неизвестных изобретателей пороха. Нос тоже модернизировался, очевидно, благодаря раздувшимся ноздрям, а подбородок... Подбородок больше не выглядел безвольным. Наоборот, он вдруг приобрел античную законченность и даже лихо раздвоился.

     - Вы думаете, что это убийство?

     - Да...

     - А знаете... Я тоже так думаю...

     - Правда? - безмерно удивилась Лена, все еще не в силах оторвать взгляда от трепещущих лейтенантских ноздрей.

     - Правда... Вот только.., улик маловато... Но я найду, не сомневайтесь... Буду зубами землю грызть, а найду...

     Лена все еще не могла прийти в себя от метаморфозы, произошедшей с Гурием. Новоиспеченный Адонис - Лао-цзы от сыска явно искушал ее: теперь ему можно было доверить не только завалящие дела в Мартышкине и окрестностях, но и гораздо более серьезные вещи: убийство американского президента Джона Фицджералда Кеннеди, заиндевевшее в шестидесятых. Или убийство шведского премьера Улафа Пальме - чуть позже и чуть потеплее.

     Он бы справился. Он бы сумел.

     Симпатяга. Душка. Еще не краснофигурный, но все же - полубог.

     Вот черт, Гжесь, с его обугленной нагловатой красотой, и в подметки Гурию не годился. Не говоря уже об оперативном питекантропе из ларька, которому так понравилось тянуть из Лены жилы. Он бы вполне мог сунуть Лену в КПЗ на всю оставшуюся жизнь без суда и следствия - именно это было написано тогда на его грубо сколоченной физии: попалась, сукина дочь, попалась, коготок увяз - всей птичке пропасть, дай только время, я и до тебя доберусь.

     - Может, не стоит зубами? - едва слышно промямлила Лена.

     - Стоит. Не нравится мне это дело.

     Слишком все просто. Слишком.

     - Да... Но все равно... Грызть зубами землю - это чересчур... Тем более что...

     - Что?

     Если она сделает это... Если она скажет... Если доверит мертвую тайну мертвой Афы Гурию, а заодно принесет на блюдце узелок, собранный Печенкиным, - неизвестно, - как все обернется. И прежде всего - для нее самой. Но и молчать невозможно. Тем более когда прямо перед тобой такое лицо.

     Та-акое...

     - Мне нужно поговорить с вами...

     - Да, конечно.

     - Об Афе... Об Афине.

     - Я, собственно, за этим сюда и пришел.

     Лене даже в голову не пришло попенять Гурию, что на кладбище приходят совсем за другим. К тому же стремительно меняющееся русло их беседы оказалось внезапно перегороженным Светаней. Ощипанная жена мэтра-экстремала наконец-то притаранила трофейные ключи от "шестерки".

     - Держи... Поедем, что ли?.. Мне здесь все тоже остобрыдло. Хотя, казалось бы, такое место философическое... Тишина, покой... С каким удовольствием я бы посещала сей дивный погост... Хоть каждый день...

     При других обстоятельствах. - Она бросила полный тайных, невысказанных желаний взгляд на реющую вдали вечнозеленую бороду Маслобойщикова. - А ему здесь было бы хорошо...

     Если сейчас Светаню не окоротить, то через секунду она начнет обсуждать размеры памятника отцу-основателю школьной антрепризы, а также конфигурацию могильной решетки. Хотя Лена сильно подозревала, что при Светаниной любви к проспиртованному мэтру дело ограничится наспех вырытой неглубокой могилой и фанерной табличкой "Собаке - собачья смерть". На растушеванном сленге актеров Пекинской оперы.

     - Простите, нам пора, - обратилась Светаня к Гурию, небрежно скосив рот. - Я забираю у вас девушку, уж не взыщите.

     - Не сейчас. - Лена посмотрела на Светаню с укоризной. - Не сейчас. Потом.

     Мне необходимо поговорить с э-э.., лейтенантом.

     - Да? - озадачилась Светаня и перевела взгляд с Лены на Гурия. - Вообще-то я думала, что...

     - Подходи к машине минут через пятнадцать...

     - Ладно... Через полчаса подойду, - проявила неожиданное великодушие обычно склочная экс-прима. - Только сомневаюсь, что вы уложитесь...

     - Идемте, лейтенант, - скомандовала Лена, и Гурий послушно стартовал в сторону выхода.

     Лена двинулась было за ним, но через пару секунд вернулась к Светане.

     - Что ты имеешь в виду? - спросила она. - Что значит "уложитесь"?

     - Да ладно тебе. - Светаня обнажила в бледно-розовой улыбке бледно-голубые, побитые сибирскими морозами зубы пристяжной кобылы. - У меня глаза не на затылке растут... Я же вижу, что тебя от страсти прям наизнанку выворачивает... Вот уж не подозревала, что форма тебя заводит.

     Только милицейская или как?

     - Еще спортивная. И железнодорожная, - по инерции парировала Лена и только потом неожиданно покраснела. - Что за чушь ты несешь? Какая страсть?

     - Ладно-ладно... Беги к своему лейтенанту, нимфоманка. Когда закончите, дашь отмашку. Я неподалеку буду, веночки посмотрю на продажу... Чудные веночки видела, а такие к ним ленточки можно будет присобачить... Атласные, с позументом...

     Хотя этой скотине атласные... Сатиновыми обойдется, подлец! Я ему из старых трусов понашиваю... Я ему понашиваю... Я ему понавешиваю... Всех собак, алкоголику!

     - Это не то, что ты думаешь... - прервала полет Светаниной фантазии Лена. - Как тебе такое вообще могло в голову прийти? Это совсем, совсем не то...

     - Конечно, не то... Поражаюсь твоему вкусу... Добро бы морским офицером был при кортике... А так... Нет, Ленка, ты меня удивляешь...

     Препираться со Светаней дальше означало бы попусту терять время. И Лена, махнув рукой на подругу, побежала догонять Гурия.

     ...Через десять минут они уже сидели в машине.

     - Ну? Стало быть, у вас для следствия кое-что имеется? - начал Гурий казенным голосом заседателя народного суда, что несколько не вязалось с его новым имиджем.

     - Кое-что... - подтвердила Лена. И замолчала, мучительно решая для себя - да или нет. Да - или нет? Да - или нет?

     Если сейчас она расскажет Гурию о бумажнике Романа и контракте с "Лиллаби", найденном в Афином доме, то придется говорить и обо всем остальном. Иначе никак не объяснить появление у нее всех этих вещей. Вещей, с которыми ей одной явно не справиться. А они - ощущая собственную безнаказанность - тащат за собой другие вещи. Покрупнее и помасштабнее. Яхты, например. С не правдоподобно красивыми именами. Таким же не правдоподобным, сбивчивым и фантастическим будет выглядеть объяснение, но он поверит, он должен поверить...

     Лена еще раз исподтишка взглянула на профиль Гурия: теперь он выглядел пугающе медальным. Что ж, такому человеку можно доверить не только тайны следствия, но и собственную жизнь. Где-нибудь среди колец питона, непролазных, кишащих всякой нечистью дебрей Амозонки, в ручищах мента - низколобой антропологической ошибки, тупиковой ветви в развитии... Или в самой гуще террористов, захвативших какой-нибудь рейсовый самолет.

     Кстати, о самолетах.

     Интересно, от чего она идет, легкая турбулентность, заставляющая подрагивать самые кончики пальцев? А впрочем, все и так ясно: она готова совершить затяжной прыжок в тайну гибели Нео, осененную узким и легким вымпелом-рыбой...

     Готова.

     - Что же вы хотите рассказать мне, Лена? - мягко напомнил о себе Гурий. От народного заседателя и следа не осталось.

     И Лена решилась.

     - Не только рассказать... Я сейчас покажу вам кое-что. Только обещайте выслушать меня до конца. И...

     - Что - "и"?

     "И не упечь меня за решетку", - едва не вырвалось у нее. А впрочем, по здравом размышлении, не стоит пугать полубогов, они и сами могут испугаться и таких дел натворить, что не расхлебаешь.

     - Что - "и"?..

     - Ничего... Просто выслушайте до конца. Обещаете?

     - Конечно.

     Обстоятельства, при которых они познакомились, напрочь вылетели из Лениной головы. Прихватив с собой целый шарабан самых разнообразных персонажей - начиная от эстрадной дивы (на козлах) и заканчивая гурьевской сельскохозяйственной мамашей (на запятках). Туда же были погружены обломки маленькой яхты - почему-то о ней Лене не хотелось вспоминать больше всего.

     Тем более что начала она тоже с яхты.

     Большой.

     Известие о "Такарабунэ" странно взволновало Гурия. Как будто Лена говорила не о плавсредстве, на котором произошло убийство, а о женщине, которая оставила несчастного провинциального мента по причине несчастной провинциальной зарплаты. И ушла к более перспективному, с ее точки зрения, хозяину пивной палатки.

     Глухая ревность, смешанная с таким же глухим отчаянием, на секунду исказила новоиспеченный медальный профиль лейтенанта.

     - Стало быть, вы в курсе того, что произошло в лодочном кооперативе, - выдоил из себя Гурий.

     - А вы? - выдоила из себя Лена.

     - Мне по должности положено. А вот откуда вам это известно?

     - Известно...

     - Да... Интересно, членов переходного правительства в Эфиопии об этом тоже проинформировали? .

     Напрасно, совершенно напрасно она решила покаяться в старенькой исповедальне с номерным знаком "Р371КИ". Слишком дорого ей будет стоить внезапный приступ откровенности. И что за помутнение на нее вообще нашло?..

     Но углубиться в эти запоздавшие мысли Лене так и не пришлось. Гурий взял себя в руки и вполне деловым тоном спросил:

     - И какое же отношение имеет убийство в "Селене" к смерти вашей подруги?

     Пора.

     Не говоря ни слова, Лена расстегнула рюкзак и извлекла на свет божий то, что, по ее мнению, могло иметь отношение к убийству Романа: контракт с "Лиллаби", подписанный Афой. Контракт, которому так и не суждено будет вступить в силу.

     Спустя секунду бумага перекочевала в руки Адониса - Лао-цзы, и он принялся изучать ее, изредка шевеля безупречными, с точки зрения какого-нибудь древнегреческого ваятеля, губами.

     - Ни фига себе, - вынес свой вердикт Гурий ровно через десять минут. - Значит, они были знакомы. Интересная киношка.

     Но...

     - Что - "но"? - по инерции спросила Лена, хотя и так было ясно, что Гурия явно не устроил жанр киношки.

     - Это можно рассматривать только как косвенную улику. И то...

     - Но они знали друг друга...

     - Мало ли кто был с кем-то когда-то знаком. За такие вещи не убивают, согласитесь. А от случайностей никто не застрахован. Хотя факт примечательный...

     - Есть еще один... Может, не такой примечательный... Вот...

     Билет на электричку, следующий подпунктом номер два, произвел на Гурия гораздо большее впечатление и потребовал гораздо больше времени на изучение. Гурий, перекрывая свой же собственный рекорд, ползал по нему глазами около двадцати минут.

     - Тэк-с... Наша ветка... Наша зона. Судя по дате - прошлая пятница. Вечер. Как раз тогда ваша подруга и... Откуда у вас этот билет?

     - Это - его билет.

     - Кого - "его"?

     - Романа. Романа Валевского. - Имя, совсем недавно такое дорогое, слетело с Лениного языка, как птица, оставив после себя странный пернатый привкус легкой грусти.

     И больше ничего. Теперь она точно знала, что, произнесенное еще и еще раз, оно больше не будет причинять ей боль. Сожаление о несбывшемся, но не боль.

     - Интересная киношка, - еще раз повторил Гурий. Но - с гораздо большим энтузиазмом. Жанр, в котором был выполнен злосчастный билет, на этот раз оказался его любимым. - Откуда вы знаете, что билет принадлежал.., м-м.., убитому?

     - Знаю.

     - Откуда?

     - Это билет... Это билет из его портмоне.

     - Вот как? - Гурий, до этого державший Лену на периферии зрения, повернулся к ней всем корпусом. - И каким же образом он оказался у вас?

     - Оказался.

     - Так не пойдет. Либо вы рассказываете мне все...

     - Либо?..

     "Либо" не предвещало для Лены ничего хорошего, даже полубоги умеют сводить классические брови к классической переносице и классически испепелять взглядом, но ведь она сама влезла в эту авантюру. И теперь нужно идти до конца, ничего не попишешь.

     - Хорошо. Я скажу. Я получила его от одного человека.

     - От какого человека? Знакомого... м-м.., покойного?

     Представить алконавта Печенкина знакомым балетной знаменитости можно было только в горячечном бреду или во время приступа острого психоза, и Лена хмыкнула:

     - Это вряд ли... Скажем, я вырвала зубами... Он случайно оказался поблизости от места.., где все это произошло... Он был там... И...

     - Был там? Когда?

     - Думаю... Еще до того...

     - Так. Подождите. - На бледное лицо Гурия моментально вскарабкался азартный румянец. Сейчас он крутанет колесо навязшей на зубах дурацкой игры "Поле чудес" и начнет угадывать. По буквам. - Я, кажется, знаю, о ком вы говорите...

     - Даже так?

     - Печенкин!.. Точно - Печенкин!

     Прав я?

     Вместо буквы он угадал целое слово - с первой попытки, с первого захода, как и положено полубогу. Так что Лена даже не удивилась, лишь спросила для проформы:

     - Интересно... Каким образом?

     - Каким? Да будь на его месте кто-то другой... - по лицу Гурия вдруг пробежала судорога. - Будь на его месте кто-то другой, более серьезный, - вы бы здесь не сидели... Вы хоть это понимаете, девушка? Вы понимаете, куда вы влезли?.. Тоже, деятели... Улика не последняя - и вот так, без изъятия, без оформления протокола...

     - Да ладно вам... - огрызнулась Лена, вспомнив обстоятельства, при которых ей достался узелок с места преступления. - Вы-то сами... Вы сами даже не почесались, чтобы что-то там изъять...

     - Зато вы... - огрызнулся Гурий. - Ладно... И что вы прикажете со всем этим делать?

     Хороший вопрос.

     - Делайте, что считаете нужным... - Силы неожиданно покинули Лену.

     - Вы же понимаете, я должен составить протокол... Приобщить улики к делу...

     Которое веду даже не я... А...

     Ничего нового, а уж тем более - радостного в этом известии не было, и за чеканным, но нежным профилем Гурия нарисовался совсем другой профиль: неумеренно-каннибальский, с лучевой костью в носу и берцовой - в жестких вихрах. С перепугу Лена даже вспомнила выходные данные дикаря, запечатленные в его корочках: Сивере Антон Александрович.

     - Сивере Антон Александрович, - закончила за Гурия она.

     - Майор Сивере. Вы и это знаете? - У лейтенанта из провинциального Мартышкина отвисла челюсть.

     Что ж, если у нее и были какие-то сомнения насчет собственной судьбы, то теперь их не осталось вовсе.

     - А вы? - пролепетала Лена.

     - А мне по должности положено... И потом... - Гурий раздул щеки, - ..это мой старинный приятель. Антон Сивере.

     - Приятель?..

     Только этого не хватало!

     - Приятель. Друг даже... Да. Друг - это вернее...

     - Вот как. - Губы больше не слушались Лену. Адонис - Лао-цзы на поверку оказался троянским конем - в полном соответствии с древнегреческой мифологией.

     - Значит, вы знаете Антона.

     - Виделись...

     - Даже так? И при каких обстоятельствах?

     Вот сейчас она и начнется, троянская резня. От нее не спрячешься в укромном уголке, лучше уж сразу упасть на колени и в такой неудобной позе ожидать лодчонку через приснопамятный Стикс. А еще лучше - камень на шею. И утопиться во все том же Стиксе.

     Но топиться Лена не стала.

     - Это та самая случайность, - сказала она. - О которой вы говорили... И от которой никто не застрахован...

     - Валяйте про случайность, - выдохнул Гурий после паузы. - Люблю слушать про случайности. Тем более что...

     Он осекся, сдвинул фуражку на затылок и почесал не успевшие состариться ссадины: впечатляющий итог их недавнего знакомства. Ссадины намекали на кривую дорожку, в самом конце которой столкнулись Лена и участковый из Мартышкина; дорожка была вымощена случайностями на совесть: совершенно случайно Лена нагнала Гурия на шоссе, непреднамеренно сбила его и, поддавшись порыву, отвезла в населенный пункт с ласковым названием Пеники. В Пениках - и тоже случайно - в ее машине образовался Пашка. Сам Пашка совершенно случайно обнаружил на яхте тело Нео, с которым Лена - по странному стечению обстоятельств - познакомилась в день убийства. Венчал же всю эту шаткую конструкцию сам Гурий, волею судьбы расследующий дело ее подруги Афы Филипаки. Гурий же восседал на крупе каннибала Сиверса... Расследующего соответственно убийство Романа Валевского. А если вспомнить ее визит на Фонтанку и приплюсовать сюда контракт Афы с "Лиллаби"...

     Не спятить бы, господи, от таких совпадений!

     - Хорошо, - согласилась Лена. - Я расскажу все, что знаю. С условием, что... Ладно, об условиях - потом...

     - Как знаете...

     - Только начинать придется с весны...

     Иначе проследить всю цепочку будет достаточно трудно.

     - Надеюсь, с этой весны? - напрягся Гурий.

     - Да.

     - Ну слава богу... А то я уж подумал...

     Нет, начинать сагу с непорочного зачатия Христа Лена не собиралась, ограничившись первым знакомством с Пашкой в апреле.

     Или это был март?..

     Спутанные месяцы оказались единственным, о чем Лена не могла сказать ничего определенного. Дальше дело пошло живее, хотя в месте их первой встречи с Нео она снова забуксовала: внезапно вспыхнувшая страсть к красавцу-покупателю одеколона показалась ей несколько порочной, мелодраматической и нестерпимо киношной. Именно так ее мог воспринять Гурий, взращенный на целомудренном молоке деревни Пеники. И на таких же пеньюарно-целомудренных припевах своей обожаемой дивы - что-то вроде "А ты любви моей не понял, и напрасно, и напрасно...". Так что, прошмыгнув через переулок с покосившейся табличкой "Хотите быть моей любимой девушкой?" (эта фраза, вскользь оброненная Романом, до сих пор звенела в ее ушах), Лена перевела дух.

     Все последующие события были изложены достаточно точно, за исключением визита в танц-студию Валевского на Фонтанке, который она малодушно скрыла: чертов пистолет прожигал ей колени даже сквозь толстую свиную кожу рюкзака. Она не забыла ни о чем: ни о фотографии navyboy <Морячка (англ.).> в ящике Афиного комода, ни о его же фотографии, окопавшейся в соседней с убийством секции таунхауза. Ни о хореографическом прошлом покойной, ни о переполовиненных "Ста видах Эдо", которые вывели ее прямиком на экстремиста Печенкина...

     - Н-да, - только и смог вымолвить Гурий, когда Лена закончила рассказ. - Будем сажать.

     - Кого? - В горле у Лены мгновенно пересохло.

     - Как кого? Печенкина. - Царапины на лице у Гурия вспыхнули, а едва пробивающаяся щетина встала дыбом. - Сукин сын, простите за грубость... Мародер. Подлец, еще раз извините...

     - А...

     - А вам - спасибо за содействие.

     - И все?

     - Ну... - засопел лейтенант. - А что же вы еще хотели?

     - Ну... Не знаю...

     - А улики... - Гурий скосил глаз на бумажки, которые все еще держал в руках. - Улики я передам по назначению. Думаю, кое-кто очень сильно ими заинтересуется.

     - Кое-кто - это кто? - Лена вдруг почувствовала, как у нее неприятно засосало под ложечкой.

     Из-за спины многозначительного лейтенантского "кое-кто" явно просматривалась фигура майора Сиверса, которую Лена боялась до обморока. Пожалуй, только Николай Петрович Поклонский, преподаватель по теории вождения из автошколы №4, вызывал в ней столь мистический ужас.

     - Человек, который занимается этим делом, - снова неприятно раздулся Гурий.

     - Майор? - Она все-таки пропихнула это сквозь намертво сцепленные зубы. - Сивере?

     - Он. Кто же еще.

     - Ясно... А...

     - Я понимаю... Время сейчас не самое подходящее, но... Надо будет проехать в отделение. Если вы не возражаете.., э-э... Лена.

     - Зачем?

     - Оформим улики. Напишете, как дело было... Ну то, что мне рассказали...

     Лучше бы Гурию было не произносить этих слов, хотя ничего другого звездочки на погонах и мышастый китель нашептать не могли.

     - Все, что рассказала, - повторила Лена слабым голосом. - Все?

     - Ну да...

     - И как вы себе это представляете?

     Последующие несколько минут Лена с интересом наблюдала за очередными метаморфозами, происходящими с лицом Гурия. Для начала оно вновь ненадолго сделалось круглоглазым и глупо-милицейским (как раз для составления протоколов), затем в нем появилось что-то мальчишеское (как раз для стрельбы из рогатки по воронам), и, наконец, - о, счастье! - опять оказалось заваленным терракотой и мрамором (как раз для выделки полубогов).

     Гурий решал.

     - И как вы себе это представляете? - повторила Лена.

     - Никак, - честно признался он. - Боюсь, что это никому не понравится... Целищеву - в первую очередь...

     Целищев, Целищев... Ну, конечно, Лена помнила это имя - вполне вегетарианское и далеко не такое кровожадное, как "майор Сивере". Целищев - тот самый милицейский капитан, дядька с галерки, насмерть запуганный импровизациями Гавриила Леонтьевича Маслобойщикова на благодатной сцене ломоносовского морга!..

     - Целищев - это?..

     - Неважно, кто это... - нахмурился Гурий. - Есть здесь один деятель...

     - И что?

     - Ничего... Как насчет того, чтобы прокатиться в Питер?..

***

     ...Во всем была виновата бумажка с адресом.

     Она и сейчас лежала в заднем кармане Пашкиных джинсов - аккуратно сложенная вдвое. Если бы не она, с Пашкой не случилось бы того, что случилось. И он бы не сидел сейчас в кромешной тьме. И на голову ему не давил бы низкий потолок, а в бок не упиралось бы нечто, похожее на рукоять бейсбольной биты. Впрочем, бейсбольной биты Пашка никогда и в глаза не видел, разве что - по телику, в качестве любимой игрушки маньяков всех мастей, да и не увидел бы при любом раскладе: уж слишком здесь было темно.

     И - неизвестно.

     Не то чтобы неизвестность пугала Пашку (в этом он не признался бы и самому себе), скорее, вызывала странное чувство веселой злости пополам с любопытством. Иногда злость брала верх над любопытством, обставляла его у самого финиша, и тогда Пашка начинал самозабвенно злиться на:

     1. Лену, которая уехала в тот самый момент, когда больше всего была нужна ему.

     2. Пистолет, который остался у нее в рюкзаке, хотя должен был перекочевать в его руки, просто потому, что женщина, какой бы красивой она ни была, и оружие - две вещи несовместимые.

     3. Би-Пи, который не оставил никаких указаний о том, что же делать одиннадцатилетнему мальчику на борту яхты.

     4. Низкий потолок.

     5. Бейсбольную-биту-или-что-то-вроде-того.

     6. Тошноту, периодически подкатывающую к горлу. Пока ему удавалось справляться со столь унизительными позывами собственного организма, но дальше будет только хуже, тут и к гадалке ходить не надо.

     Справедливости ради, тошнота иногда отступала, прихватив с собой злость, и тогда Пашку начинало обуревать любопытство. Во-первых, на яхте он оказался впервые. Окопавшаяся в эллинге "Такарабунэ" - не в счет, ее душа, так рвавшаяся к морю, была навсегда прикована к земле.

     А это...

     Это была совсем другая яхта, землю она презирала и хорошо чувствовала себя, только когда ей в бока и днище били волны.

     Сейчас волны были совсем рядом, за перегородкой, Пашка ощущал их сонное дыхание. И думал о странной последовательности событий, которая привела его сюда и заставила спрятаться в маленьком, похожем на чулан отсеке на носу.

     Нет, он не был похож на мертвую красавицу "Такарабунэ" - этот живой мосластый "Посейдон". Сходство заключалось лишь в наличии двух мачт и вымпела на главной из них - того самого брата-близнеца вымпела, найденного в руках у Нео.

     Не шарф, не платок - вымпел, флаг, осеняющий путь корабля, теперь Пашка знал это точно. Но от подобного знания радости не было никакой.

     Этой яхте нельзя было доверять.

     Ей нельзя было доверять так же, как и ее хозяину, гнуснейшему обветренному типу в штормовке и дурацких шортах с дурацкой телкой и дурацкой надписью "Hollywood".

     Ничего против Голливуда Пашка не имел, вот только шортоноситель не нравился ему абсолютно.

     Он не понравился Пашке сразу, еще тогда, когда они столкнулись с ним в предбаннике эллинга с "Такарабунэ". От такого типа можно было ожидать всего, чего угодно. И как ловко он заманил Лену к себе в дом посредством стакана с водой! И как он пялился на Лену такими же обветренными лживыми глазами, только что не облизывался, гад!.. И все эти его морские штучки, и книжки, и лоции - все это было насквозь не правдой.

     Насквозь.

     То есть, столкнись Пашка с яхтсменом по имени Сергей при других обстоятельствах, совсем не исключено, что он напрочь забыл бы и про Би-Пи, и про оскорбительно-сухопутное Мартышкино, и про назойливую, как муха цеце, бабку, и про весь остальной мир. И только спал бы и видел, как бы взглянуть на этот остальной мир через какой-нибудь из диковинных приборов...

     Или - с разрешения хозяина - похлопать парус по жесткой холке, но... Между ними сидел прислонившийся к мачте мертвый Нео.

     И стояла Лена.

     Пашка до сих пор это помнил. Как она стояла в похожей на раздувшуюся каюту комнате яхтсмена - спиной к Пашке, невыразимо прекрасной спиной. И как рассматривала фотографии на камине, а потом уронила стакан с водой. И Пашка тогда втайне порадовался: и разлитая вода, и осколки стекла - все это выглядело пощечиной чистенькой прилизанной каютке.

     Правда, все последующее Пашке активно не понравилось: они оба - и Лена, и хозяин дома - присели на корточки и принялись собирать осколки, и руки их то и дело оказывались в опасной близости друг от друга - и тогда сердце у Пашки начинало громко стучать и раскачиваться, почти как кресло-качалка, в которой он сидел. Из-за этого так не к месту вылезшего сердца он прощелкал весь разговор Лены и задрыги-яхтсмена. Кажется, там было что-то о фотках с комода и о какой-то Лениной подруге со странным змеиным именем Афа, а потом разговор перескочил на Нео, а потом...

     Потом Пашка почувствовал настоящее облегчение: Лена собралась уходить. И морские цацки на нее никак не подействовали, так что хрен тебе, задрыга!..

     ...Но полирующим кровь визитом к яхтсмену день не закончился. Да и не мог закончиться, и Пашка вдруг понял почему: все дело было в самой Лене. Она притягивала события точно так же, как притягивала людей, события выстраивались перед ней по ранжиру, отдавали честь и так назойливо лезли в глаза, что пройти мимо них было невозможно. Весь мир хотел ей понравиться, весь мир хотел коснуться ее руки - точно так же, как хотел коснуться ее руки несчастный маленький Пашка.

     Коснуться получилось только перед самым расставанием.

     А до этого был кавалерийский наскок в логово паука Печенкина. Из рейда Лена вернулась с трофеями и еще больше возвысилась в Пашкиных глазах, хотя возвышаться дальше было уже некуда: она и так сияла на недосягаемой высоте, где-то там, где пролетали сверхзвуковые истребители, воздушные шары в обнимку с воздушными змеями и где парила сейчас душа Нео. Теперь она могла быть спокойна и не терзать Пашку ночными кошмарами: все его вещи были собраны вместе и находились на хранении у темно-рыжего солнца. А уж солнце разберется, как с ними поступить, солнце всегда знает, что делает.

     Хотя...

     Хотя с последними действиями солнца Пашка оказался категорически не согласен. Как раз в тот самый неожиданный момент, когда Лена сказала ему:

     - Я отвезу тебя домой.

     Нет, что-то подобное он подозревал, не могла же Лена остаться в Мартышкине и уж тем более свалиться на голову бабке и сортиру в глубине сада (пережить это не представлялось никакой возможности), но все же он оказался к этому не готов. И не смог выдавить из себя ни слова. И так и сидел, прижав к груди Ленин рюкзак - в полном молчании.

     - Я отвезу тебя... Мне нужно возвращаться в Питер, мой хороший... - еще раз повторила Лена.

     И снова Пашка ничего не ответил. И чем дольше он молчал, тем глупее становилась ситуация. Но сил для того, чтобы расстаться не только с Леной, но даже с ее рюкзаком, - сил на это у Пашки не было. Он вдруг понял, каким длинным получился день и как тяжело будет заканчивать его в одиночестве.

     - Вот что... Я отвезу тебя домой. Сейчас. И оставлю адрес и телефон... Если что...

     Ч-черт, я сама приеду.., очень скоро. Обещаю...

     Вряд ли он слышал, что именно говорила ему Лена. Все это время он приказывал рукам разжаться - кому охота выглядеть идиотом! - но они все не разжимались, цепляясь за лямки рюкзака мертвой хваткой.

     И ему не оставалось ничего другого, как умоляюще смотреть на Лену: помоги же, ты ведь можешь мне помочь, тебе ничего не стоит это сделать.

     И милосердная Лена все-таки пришла на помощь: в полном молчании она добросила Пашку до улицы Связи, припарковалась недалеко от дома и, выйдя из машины, открыла дверцу пассажирского сиденья. А затем потянула к себе рюкзак, стараясь именно таким макаром выманить Пашку из "жигуленка".

     - Выходи, - сказала она.

     Пашка, ведомый собственными загребущими руками, помотал головой и еще крепче прижал рюкзак к себе.

     - Павел, ну ты же взрослый парень... ну нельзя же так...

     Последующие за этим препирательства разрешились самым неожиданным образом: рюкзак выскользнул из рук Пашки, но в Ленины руки так и не перешел, а шлепнулся наземь. И из него вывалилось все содержимое.

     Включая пистолет.

     Это было так неожиданно, что Пашка даже опешил. Еще более неожиданной оказалась реакция самой Лены. Она так удивилась, как будто видела пистолет впервые.

     - Что это? - прерывающимся голосом спросила она.

     Последующие десять минут заняли препирательства по поводу пушки и обсуждение ее достоинств. Бедная Лена, ей было невдомек, что всю эту возню Пашка затеял исключительно для того, чтобы потянуть время и остаться с Леной подольше. Но маневр не прошел, и пистолет, сверкнув напоследок маслянистым вороненым боком, снова занял свое законное место в недрах рюкзака.

     А потом Лена уехала.

     И он снова остался один, в обществе бумажки с ее адресом и телефонами, совершенно бесполезной, если учесть, что домашнего телефона, хотя и проживал он на улице Связи, у Пашки отродясь не было.

     Сожаления по этому поводу заняли остаток вечера, пока их не перебил сумеречный страх, замешенный на близости паука дяди Васи Печенкина. Только теперь Пашке пришло в голову, что Лена заполучила вещи мертвого Нео не просто так. И что Печенкин, если не будет дураком, сразу же поймет, откуда ноги растут. Тонкие, как стебли, покрытые цыпками и царапинами Пашкины ноги. И есть совсем не маленькая вероятность, что дядя Вася пожалует к Пашке.

     Удавить за распустившийся не в меру язык, как и было обещано.

     Перспектива быть удавленным вовсе не улыбалась Пашке: не улыбалась настолько, что находиться в доме не представлялось возможным. В доме, самым неожиданным образом превратившемся в мышеловку, было тихо, признаки жизни подавала только кухня. Там, на яростно выскобленном колченогом столе, стояла миска с остывшими оладьями, как салфеткой прикрытыми бабкиной запиской: "Ушла за пенсией. Не балуй, холера ясная, ухи надеру". Почерк у бабки был раздражительным и воинственным, острые концы букв покалывали глаза, да что там - протыкали насквозь, и так и норовили насовать пенделей под ребра! Пенсионная эпопея была любимым бабкиным развлечением и занимала почетное второе место. На первом, с большим отрывом, держались показательные выступления в главном мартышкинском продмаге - по поводу цен, канувшего в Лету социализма, восторжествовавшего капитализма, сдачи хохлам Крыма и неизбежной победы Коммунистической партии Российской Федерации на местных выборах. Радость свободного волеизъявления выпадала бабке нечасто, раз в месяц, так что она использовала трибуну местного отделения связи на полную катушку, сидя там до самого закрытия.

     А до закрытия оставалось прилично, и все это время ему придется трястись в ожидании карающей десницы дяди Васи.

     Непрестанно думая об этом, Пашка сожрал пару оладьев, но корм оказался не в коня: оладьи самым бессовестным образом подпитали еще не оформившиеся Пашкины страхи, придав им пугающую законченность. И призрак паука дяди Васи снова поднялся во весь рост. Оставаться в доме одному, ожидая, пока дядя Вася не накроет его, тепленького, паутиной, не окуклит и не сунет в пасть, было выше Пашкиных сил.

     И потому, наскоро проглотив еще одну бабкину оладью, Пашка проскользнул на соседний участок, принадлежавший отставному артиллеристу Кикнадзе, после чего оказался на идущей под тупым углом к улице Связи улице Кипренского. Улица Кипренского плавно перешла в Лесную, и дядя Вася несколько отдалился.

     Еще больше он поблек после железнодорожного полотна и нижнего шоссе на Сосновый Бор. А на подступах к лодочному кооперативу "Селена" исчез вовсе. И только теперь Пашка сообразил, что машинально повторяет путь, который они совершили с Леной несколько часов назад. Он даже нашел следы их собственных ног в вязкой, но уже подсохшей глине возле залива:

     Би-Пи мог быть им доволен. Там в тени вислоусого бульдожистого вояки он просидел над следами довольно продолжительное время, отметив про себя, что нога у Лены совсем маленькая, ненамного больше его собственной ноги. Странные чувства теснились в его груди, он отдал бы все, чтобы защитить эти неуверенные отпечатки, вот только таких подвигов от него не требовалось.

     И последующего шага от него не требовалось тоже - но все же он совершил его.

     Он и сам не мог объяснить себе, почему так произошло: уж слишком внезапно закончилась полоса прибрежного кустарника, уж слишком неожиданно в глаза ему ударило низкое закатное солнце, уж слишком притягательным выглядел в его лучах "Посейдон".

     Ну да.

     Лучшего укрытия от дяди Васи и придумать было невозможно.

     Конечно, оставалась еще "Такарабунэ", но где гарантии, что там не бродит дух Нео?

     Или дух приятеля яхтсмена-задрыги, погибшего во время регаты, - кажется, именно о нем Лена говорила с Сергеем сегодня днем. А встречаться с духами вовсе не входило в Пашкины планы. "Посейдон" - дело другое, никаких духов на нем отродясь не водилось, романтическим "летучим голландцем" это на совесть сработанное корыто не станет никогда. А вот временным пристанищем для Пашки - вполне-вполне.

     Странное дело, "Посейдон" отталкивал Пашку и притягивал одновременно. Быть может, все дело было в вымпеле, развевающемся на мачте? Он так живо напомнил Пашке Нео, что на глаза навернулись слезы, которые Пашка, устыдившись, отнес к прихотям ветра с Залива. Ветер и правда усиливался, он пригибал к земле кустарник и почти сдувал Пашку с насиженного места.

     Но сдуть так и не успел: в таунхаузе зажгли свет.

     Стало быть, Сергей там, и на яхте никого нет. А стало быть, путь свободен.

     Согнувшись в три погибели и петляя как заяц, Пашка добрался до яхты и вскарабкался на нее, ухватившись за свисающий конец каната. И сразу почувствовал себя как дома.

     Яхта.

     Вот этого ему и не хватало.

     Держась руками за борта и замирая от сладкого покалывания в сердце, Пашка прочесал почти всю яхту - до самого носа - и вернулся по противоположному борту. Сумерки только спустились, и он без труда нашел вход вовнутрь, отмеченный крутыми ступеньками. Но благопристойно спуститься по ним не удалось: на второй у него соскользнула нога, и Пашка ввалился в салон, протаранив лбом дверь. В узеньком коридорчике было тихо и одуряюще пахло каким-то ароматизированным табаком. Этот запах сразу же шибанул Пашке в голову и на секунду отвлек от внутренностей яхты, слабо проступающих в сумерках. Справа от него находилась небольшая кухонька с самой настоящей газовой плиткой, а чуть дальше, по обеим бортам, - каюты. Вернее, отсеки, отделенные от коридора узкими фанерными перегородками. Пройдя вперед, Пашка заглянул в один из них.

     Отсек напоминал маленький кабинет небольшой, привинченный к полу стол, книжная полка над ним, стопки каких-то брошюр, развернутая карта, небольшой магнитофон "Sony" и маленькая, тускло блестящая коробочка, которую Пашка вначале принял за плейер. Наверное, это и был плейер, вот только наушников к нему не просматривалось. Пашка повертел диковинку в руках, что-то нажал, и передняя панелька отскочила, явив на свет божий небольшую кассету. То есть кассету, гораздо меньшую, чем обыкновенная аудиокассета.

     Далеко шагнула техника, ничего не скажешь.

     Расстаться с чудной коробочкой у Пашки не хватило сил, очевидно, бациллоноситель Печенкин заразил его страстью к чужим симпатягам-вещам, гад такой! Нет, о том, чтобы красть плейер, Пашка и не помышлял, он просто обнаружил себя с ним в отсеке напротив кабинета.

     В этом отсеке находилась кровать, покрытая веселеньким разноцветным пледом. А прямо над изголовьем была привинчена небольшая полка с крошечной моделью корабля.

     Здесь он и останется, пожалуй! Шиш тебе, паук Печенкин, попробуй-ка найди!..

     Подогреваемый этой мыслью, Пашка плюхнулся на койку, пристроил плейер на груди, забросил руки за голову и принялся думать о сегодняшнем дне, в котором он наконец-то нашел Лену. Правда, плата за этот день оказалась слишком высока - бедолага Нео! - но с другой стороны, встретились-то они не случайно. Нео был другом Лены, а теперь и Пашка стал ее другом: вот и выходило, что как будто Нео завещал Лену Пашке.

     Беречь и охранять.

     Осознание этого обдало Пашку горячей волной, тут же смешавшейся с волнами, ласково облизывающими корпус за обшивкой.

     Должно быть, это и подействовало на Пашку, и он, наплевав на по-кошачьи вкрадчивые следопытские заветы Би-Пи, заснул.

     Самым предательским образом.

     А проснулся от голосов наверху, какого-то подозрительного стука о борта и приглушенных шагов. Звук шагов усилился; очевидно, кто-то, как совсем недавно Пашка, спускался в жилой отсек. На то, чтобы сообразить, что он попал в ловушку, у Пашки ушло несколько секунд. Еще столько же занял стремительный марш-бросок под кровать: щель между полом и койкой была узкой, и Пашка протиснулся в нее - с трудом, но все-таки протиснулся. И едва успел распластаться по полу, как вспыхнул свет.

     Мимо него продефилировали женские ноги в аккуратных перепончатых босоножках без каблука. Что-то такое было в этих ногах - завораживающее, иначе не скажешь.

     Им как будто хотелось оторваться от земли и взлететь, им как будто было скучно и приходилось самим себя развлекать. Что ноги и проделали прямо перед Пашкиным замершим носом: они сделали несколько довольно странных движений, подпрыгнули и хищно вытянули носок - как раз в сторону койки, под которой хоронился Пашка.

     Потом он услышал звук открываемого ящика, легкий стеклянный звон и звук наливаемой жидкости. И - голос, идущий с той стороны, откуда только что появились эти чудные птичьи ноги.

     - Мне баккарди, бэби!

     - Пошел к черту, - парировала владелица ног. - Руки есть, сам и нальешь!

     - Да что ты злишься, в самом деле? Все же хорошо, за это стоит не только баккарди хряпнуть.

     - Идиот. Вы оба - идиоты.

     - Ну, успокойся, пожалуйста!

     - И не подумаю успокаиваться, Игорек! Если ты думаешь, что мы проскочили, ты глубоко ошибаешься. Я видела этого волкодава, он так просто не отцепится.

     - Я тоже видел, ну и что. - В мужском голосе сквозила какая-то хмельная испуганная отвязанность. - Прост, как правда.

     И никакой фантазии. И лоб в два пальца.

     Да и потом - у тебя железное алиби.

     При слове "алиби" Пашка дернулся, попытался сжаться в комок и подпихнул задом низкую койку. И тотчас же над его головой тонко звякнула пружина, а под боком - что-то тихо щелкнуло. Совсем неплохое звуковое сопровождение для пугающего "алиби". "Алиби" всегда паслось неподалеку от места преступления, прятало клыки и притворялось парнокопытным - и было связано с опасностью для жизни.

     Картины из жизни алиби Пашка неоднократно наблюдал по Виташиному видаку, и от него же, от видака, знал простое правило: чем железобетонное выглядит алиби, тем оно подозрительнее и тем больше вероятность, что к титру "THE END" от него камня на камне не останется.

     Продолжить вереницу мыслей об алиби Пашке не удалось, а все потому, что женский голос бичом хлестнул по голосу мужскому:

     - Кретин! Какое алиби? Я ничего не знала об этом, ровным счетом ничего!

     - Ну ты же не будешь отрицать, что все к лучшему? Ты сохранила работу, а могла бы пролететь со свистом. А так - ты белая и пушистая и к тому же примадонна. И все это - заметь, все, сделано не твоими руками. Зачем же так возмущаться? Наоборот, нужно в ножки поклониться нашему санитару леса...

     - Кстати, где он?

     - Кто?

     - Да санитар этот хренов.

     - Паруса ставит. Не ты же будешь это делать, правда?..

     Только теперь Пашка сообразил, что качка усилилась, а волны стали бить в борт настойчивее: яхта набирала ход.

     - Дурацкая идея с этим выходом... Как будто нельзя было на берегу поговорить.

     - Можно. На берегу поговорить можно. - Мужской голос не покидало горячечное веселье. - Вот только вокруг дома вся время какие-то люди вертятся... Живо интересующиеся происшедшим. Серж как раз сегодня двоих таких выпроводил - бабу и мальчишку. Назвалась хорошей знакомой покойного Ромы, между прочим.

     - Что ты говоришь? И как же зовут эту хорошую знакомую?

     - Не помню точно.., кажется, Лена...

     Упоминание о Лене, к тому же идущее из чужих и явно враждебных уст, заставило Пашку вздрогнуть: нет, не зря ему с самого начала не понравился задрыга-яхтсмен, не зря!

     - Лена? - злобно озадачился женский голос. - Что-то я не припомню таких червонных дам в его колоде... И когда только успевал, подлец... Скотина... Сукин сын!

     Мужской голос выдержал паузу, после чего разразился совсем уж непотребным, почти бабьим хихиканьем:

     - А ведь ты его до сих пор ревнуешь...

     Даже мертвого... А ведь столько лет прошло. Пора бы успокоиться, Лика.

     После столь умиротворяющего призыва в помещении наступила долгая тишина, которую нарушило легкое позвякивание: очевидно, бутылки о край стакана.

     - Что ты можешь знать обо мне, идиот? - процедила женщина между глотками. - Я его любила. И что вы вообще можете знать о чувствах? Мужики...

     - О-о... Прямо мексиканский сериал, домохозяйки будут рыдать, плакать и обрывать пуговицы на халатах! Возможно, ты его и любила, но это не мешало тебе использовать его вслепую.

     - Но ты же знал его... Знал... Он никогда бы не согласился. Никогда. А у кого еще не было проблем с таможней... При его-то славе...

     - При его славе и твоей сообразительности...

     - Скажи ей спасибо. Вы оставили мне не так много времени, чтобы ее проявить.

     - Я-то при чем? С Сержа и спрашивай...

     - Что именно?..

     Пашка даже мигнуть не успел, как в разговор вплелся еще один голос. На этот раз - знакомый: задрыга-яхтсмен, кто же еще!

     - А-а.., вот и ты, душа моя. - Получив новый объект для желчных высказываний, женщина по имени Лика заметно приободрилась. - Спасибо тебе за эту хренову овсянку... Неизвестно еще, сколько мы будем ее расхлебывать.

     - А что я должен был делать, скажи?

     После того, как он накрыл меня в электричке? И еще эта стерва Афа...

     - Одно к одному, - прокомментировал второй парень. - Лихо ты с ними. Классически.

     - Просто привык принимать решения.

     - Не задумываясь о последствиях, - вклинилась Лика.

     - Нет... Там все должно быть чисто.

     - Чисто?

     - Максимум, что они могут выдоить, - это несчастный случай на железнодорожном транспорте.

     - Несчастный случай?

     - Ну да... Ее не сбросили, вот в чем дело. Она выпала на ходу и ударилась виском о сосну.

     - Откуда ты знаешь? - синхронно спросили Лика и Игорь.

     - О сосне? Это профессиональное.

     Я столько раз ездил на этой электричке - вполне можно было изучить окрестности.

     А все остальное - дело техники. Простой расчет. Умение математически просчитывать все факторы и точно определять расстояние... Как у любого яхтсмена. Хорошего яхтсмена. Могу поставить свою долю, что дальше несчастного случая дело не пойдет.

     - Да кто спорит... - обрубила Сержа решительная Лика. - Только лучше в тот, раз ты поехал бы на машине.

     - Я не мог светиться, ты знаешь. Машина на стоянке, они легко бы это установили... Пойдемте-ка на воздух, что здесь сидеть... Да и ночь теплая. И за парусом следить надо...

     Спустя минуту стойкое преступное сообщество двинулось наверх, оставив Пашку в полной растерянности. Единственное, что он вынес из всего этого странного и малопонятного разговора, было то, что эти люди.., вернее, человек.., были причастны к смерти Нео. Да что там причастны - они и были ее виновниками. Вернее, виновник был один - задрыга-яхтсмен, стремительно переквалифицировавшийся в матерого и безжалостного убийцу. От осознания этого у Пашки затрещали волосы и вздулась кожа - даже голый среди волков в свете луны чувствовал бы себя в большей безопасности. Если бы только ему представилась возможность, он бы бежал отсюда куда глаза глядят под ироническую ухмылку Би-Пи ("слабак ты, Пашка, слабак"), но такой возможности не было.

     Яхта все еще скользила по волнам.

     И оставаться под кроватью тоже казалось проблематичным: в любой момент троица вернется, и кто-то из них обязательно завалится сюда, под веселенький и уже опробованный Пашкой плед. И нет никаких гарантий, что его худая острая задница тотчас же не вскроется. Вскроется - и еще как.

     А если еще Пашка надумает чихнуть, как это обычно и бывает в детективах, больше смахивающих на фильмы ужасов, - вот тогда ему точно не отвертеться. И жалкая Пашкина жизнь, не идущая ни в какое сравнение с блестящей жизнью Нео, - она и гроша ломаного стоить не будет. И не окажется такой же красивой, как блестящая смерть Нео. Его просто утопят как щенка - и все.

     И все.

     Подстегиваемый безысходностью ситуации, Пашка выскочил из-под кровати и на четвереньках двинулся к носу. И почти сразу же нашел то, что могло бы скрыть его от посторонних глаз: маленькая фанерная дверца, за которой вполне можно перекантоваться. Ведь не полезут же они сюда среди ночи!

     ...Так он и оказался здесь, в маленьком чуланчике с бейсбольной битой в боку.

     Приспособиться к бите удалось только к утру, когда стал проступать прямоугольник двери - сначала неясный, а потом все более отчетливый. Пашка периодически впадал в полудрему, несколько раз он готов был даже вывалиться в проход, но в самый последний момент что-то спасало его. Быть может, то, что он постоянно думал о Лене, о далекой, оставшейся в Питере Лене, которая наверняка сейчас спала и видела сны, и (чем черт не шутит) по краешку этих снов бродил и Пашка.

     И уже перед самым утром, когда прямоугольник двери стал особенно явственно резать глаза, Пашка все-таки заснул; опустился на пол, свернулся калачиком и заснул. И даже не помнил, как проснулся - от самого прозаического желания на свете: ему захотелось в туалет. Сейчас он встанет, пройдет несколько шагов - как раз до срамного ведра, которое ставила на ночь бабка, чтобы каждый раз не таскаться к сортиру посреди грядок с кабачками.

     Все еще не разлепляя глаз, он выполз в коридорчик. Но ведра так и не нашел.

     И только потом сообразил, что находится он вовсе не дома, под ворчливым бабкиным крылом, а в осином гнезде преступников со стажем. Впрочем, соображать было уже поздно. Глаза открылись в самом неподходящем месте - как раз между кухней и отсеком с койкой.

     Неизвестно, что случилось бы с Пашкой, если бы революционная тройка продолжала заседать. Но в наличии имелось только одно ее звено - да и то крепко спящее. Крепко спящее звено было накрыто пледом почти по самую макушку и было черноволосым и явно мужеского полу, из чего Пашка сделал вывод, что это не могут быть ни яхтсмен, ни Лика. Что это - третий: живчик с бабьим смехом по имени Игорь. На крючке перед отсеком болталась одежда живчика: джинсы, футболка и жилетка - почти такая же, какая была у Нео.

     А из верхнего кармана жилетки выглядывал телефон.

     Мобильный телефон, если верить все тем же детективам, так похожим на фильмы ужасов. Вожделенная близость телефона напрочь вышибла из Пашки мысль о "пи-пи", и он, трясясь от страха и все время оглядываясь на черноволосую макушку, вытащил мобилу из гнезда.

     Если владелец мобилы проснется - ему несдобровать.

     Но владелец и не думал просыпаться.

     Более того, он сладко причмокивал во сне, источая вокруг себя свежескошенный запах перегара. Остатки бурно проведенной ночи тоже впечатляли: несколько переполовиненных бутылок с дорогим спиртным, парочка - пивных с непонятным названием "Оболонь" и пепельница, полная тонких белых окурков. Оценив все эти прелести бестрепетным взглядом разведчика, Пашка с телефоном в зубах затрусил к своему укрытию. Неизвестно, как работает эта маленькая адская машинка, но попытаться все же стоит.

     Забившись в каморку, Пашка перевел дух и принялся изучать небольшое табло.

     Табло оказалось включенным, на нем чернели буквы "NWGSM", в левом углу покоилось время (06:03), а справа находилась надпись "меню".

     После бесплодного тыканья на кнопки, которое заняло 25 минут, Пашка наконец-то въехал в систему. Он набрал номер домашнего телефона Лены и нажал кнопку с зеленой приподнятой трубкой. И едва не сошел с ума от радости, когда на том конце послышались длинные, умиротворяющие гудки. Пашка насчитал их ровно семь, прежде чем трубку сняли.

     - Это Пашка, - задыхаясь бросил он.

     - Какой Пашка? - Сонный мужской голос сразу же отправил Пашку в глубокий нокаут.

     - Пашка, - дрожащим голосом повторил он.

     - Да пошел ты в жопу, Пашка! Ты хоть на часы-то смотришь, пацан? Совсем офонарели, сволочи, поспать людям не дают.

     Короткие гудки довершили картину полнейшего Пашкиного разгрома, хотя оставалась еще надежда на второй номер. Но спустя несколько секунд исчезла и она, когда приятный женский голос сообщил Пашке, что "абонент временно недоступен или находится вне зоны действия сети".

     Впрочем, и сам Пашка находился "вне зоны". Об этом ему напомнили голоса, заполнившие каюту. Их опять было три: владелец трубки проснулся и тотчас же заныл, что мобила, которая до сих пор мирно покоилась в кармане его жилетки, исчезла.

     Вот он, час расплаты!

     Сейчас они примутся искать чертов телефон и обязательно наткнутся на Пашку.

     И все поймут. Что ж, сегодня рыбам, снующим в Заливе, будет чем поужинать. Пашка отдал бы все на свете, чтобы перенестись сейчас в родной дом на улице Связи, а еще лучше - непосредственно в вдвойне родной сортир с видом на грядку с кабачками.

     Даже дядя Вася Печенкин выглядел сейчас гораздо более предпочтительно, и по здравом размышлении Пашка согласился бы и на дядю Васю. Вся его коротенькая и не очень радостная жизнь пронеслась перед Пашкиными глазами со скоростью электрички Калище - Санкт-Петербург, не остановившись даже под украшенными вымпелами-рыбинами сводами полустанка по имени Нео. Не остановившись даже на освещенной множеством ослепительных огней станции по имени Лена.

     Пашка уже прощался с бабкой, когда услышал рассудительный голос Лики:

     - Да ты его наверняка утопил, идиот.

     Утопил - и нечего теперь ныть.

     - То есть как это - утопил?

     - Блевал ночью? Блевал... Через борт перегибался? Перегибался. Вот он и выскользнул. Ничего, деньги небольшие, новый себе купишь...

     - Но...

     - Или ты прикажешь нам бросить все, надеть акваланги и искать его на дне? Проще уж тебя туда сбросить... За компанию...

     Много себе позволяешь в последнее время!

     А Серж у нас руку набил на буре и натиске.

     Правда, Серж?

     - Да ладно.., ладно... - Голос у Игоря истончился до самой последней возможности. - Черт с ней. С трубой... И правда - новую куплю... Просто у меня там телефонная книжка, полторы сотни номеров...

     Жалко...

     Под причитания Игоря троица испарилась, над Пашкиной головой снова послышались шаги, а яхта набрала ход.

     "Посейдон" возвращался.

     Он ударился о доски пирса спустя полчаса - ровно в семь, если верить часам на мобиле. А в семь ноль восемь на борту уже никого не было. Выждав еще пятнадцать минут, Пашка покинул гостеприимную каморку и направился к выходу.

     Именно здесь его и поджидало главное разочарование: дверь оказалась запертой на замок.

     Немного посокрушавшись по этому поводу и даже побившись глупой головой о переборки, Пашка успокоился. В любом случае время у него есть. А Лене он будет звонить через каждые полчаса. Главное, чтобы в мобиле не сели батарейки.

***

     ...Бычье Сердце вот уже несколько минут переминался с ноги на ногу у дверей квартиры Афины Филипаки. Давно пора было посетить эту девицу, жаль, что руки у него не доходили. Но, с другой стороны, сегодняшний день нельзя было назвать неудачным. Самым главным было в нем то, что он нашел наконец, что искал.

     Не убийцу Ромы-балеруна. Пока.

     Но он нашел книгу, которую так настоятельно ему рекомендовали сдать в библиотеку. Он нашел ее именно там, где искал: в позабытом и увядшем без хозяина "Лексусе", аккуратно завернутую в кальку. Книга покоилась в чемоданчике с инструментами, в самом низу. Она не пряталась, нет, она была почти на виду, даже странно, что ее не обнаружили раньше. Впрочем, джип никто досконально не осматривал, он не имел никакого отношения к убийству Валевского, не был, не состоял, не участвовал.

     Книга, а вернее - каталог оказался фолиантом внушительных размеров, страниц эдак на шестьсот. И назывался весьма красноречиво: "Все о яхтах". Это было нечто среднее между курсом по навигации, математическим справочником и сводом таблиц Добрую половину книги занимали приложения: эскизы и фотографии корпусов, парусов, узлов и отдельные детали механизмов. А на странице 786-й Бычье Сердце ждала настоящая удача: именно здесь он обнаружил ничего не подозревающее изображение поворотной рулевой колонки.

     Изображение почти в точности соответствовало фотографии, которая упала Сиверсу на руки прямиком из заказного письма, адресованного Мельничуку Игорю Владиславовичу.

     И было обведено гелевой ручкой.

     После длительного изучения каталога Бычье Сердце обнаружил еще несколько подобных обводок: в основном они касались деталей судового оборудования, но были вещи и вполне экзотические, способные взволновать не одно заросшее шерстью сердце: в основном это относилось к рангоуту и стоячему такелажу.

     Но начинать следовало все-таки с поворотной рулевой колонки. С поворотной рулевой колонки и Игоря Владиславовича Мельничука. А перед тем, как заняться им вплотную, Бычье Сердце решил навестить балеринку Филипаки. Промахнуть ее на скорости в 40 узлов и больше уже не отвлекаться на мелочи.

     Именно с таким чувством Бычье Сердце откашлялся и нажал на третий снизу звонок с полустершейся надписью под ним:

     "В. Е. Филипаки". "В. Е.", очевидно, был папашей балеринки, в контракте с "Лиллаби" она фигурировала как "А. В.". Но до папаши Бычьему Сердцу не было никакого дела, даже тогда, когда за дверью раздался осторожный мужской голос:

     - Вам кого?

     - Афину, - рыкнул Бычье Сердце.

     - А вы кто?

     - Дед Пихто. - Вот черт, как же ему надоело декламировать из-за дверей все свои звания, регалии и места работы.

     - Ясно. - Голос мужчины слился с лязгом открываемого замка, и...

     И Бычье Сердце едва не рухнул на площадку.

     Прямо перед ним, при полном параде, и даже при погонах, и даже в фуражке, стоял не кто иной, как его закадычный дружок по школе милиции Гурий Ягодников. С абсолютно не милицейской, нежной и поцарапанной мордой.

     - Ты что это здесь? - пробасил Бычье Сердце, с трудом приходя в себя.

     - А ты? - в свою очередь поинтересовался Гурий. - Хотя... Я понимаю...

     - А я - ни черта.

     - Ясно. Тебе нужна...

     - Афина Филипаки.

     - Увы. Ее нет...

     - Нет? А где же она?

     - На кладбище, - Гурий скорбно шмыгнул носом.

     - То есть... В каком смысле - на кладбище?

     - В самом прямом... Сегодня как раз похоронили... Я к тебе по этому поводу как раз собирался... Нет ее... Зато есть один человек... Который очень сильно может нам помочь... Вернее, уже помог... Я тебя с ним познакомлю, послушаешь... Будет интересно. Как раз для твоего дела с этим балеруном...

     "Один человек" не заставил себя дол ждать: он появился на пороге как раз в тот самый момент, когда Бычье Сердце уже оправился от неожиданной встречи с корешем и даже подумал о том, что хорошо бы выпить с Гурием обещанного пивка. И этот "один человек" оказался куда неожиданнее, чем несколько Гуриев, вместе взятых.

     Рыжая дельтапланеристка, специалистка по конкуру и альпинистским связкам - вот кто это был!

     Рыжая не обратила на майора никакого внимания: она разговаривала по мобильному и была явно чем-то взволнована.

     - Да. Я поняла. Поняла. Успокойся и ничего не предпринимай. Я буду. Буду скоро. Забейся куда-нибудь и не высовывайся.

     Умоляю тебя... Пожалуйста... Я тоже тебя люблю...

     Отключив телефон, она взглянула на Бычье Сердце бестрепетным и полным решимости взглядом.

     - Это вы, - сказала дельтапланеристка. - Очень хорошо, что вы. Нам понадобится помощь.

     - А что случилось-то? - Решимость рыжей неожиданно смутила Бычье Сердце.

     - Мальчик в опасности. И довольно серьезной. Едем, майор. Я расскажу по ходу...

Эпилог

     ...Они сидели в кафе "Лето".

     В довольно странной компании - во всяком случае, с точки зрения буфетчицы:

     Гурий, Лена, малолетний герой Пашка и Бычье Сердце. И на правах малолетнего героя Пашка держал Лену за руку. И почти не слышал, что говорит присутствующим Бычье Сердце.

     - Эта штуковина, которую мы нашли под кроватью, она называется диктофон.

     Усек, пацан?

     - Да я знаю, - потупился Пашка.

     - Да знаю, что ты знаешь. И молодец, что догадался его включить.

     Даже под страхом расстрела Пашка не признался бы, что врубил диктофон случайно, неловко повернувшись и задев нужную кнопку тыльной стороной ладони.

     - В любом случае - это неопровержимая улика. И они уже начали давать показания. Все трое. И Куницына, и Кулахметов, и этот педрила Лу Мартин.., ч-черт...

     Игорь Соллертинский. Язык сломаешь, пока такую фамилию выговоришь.

     - Так это они убили Романа? - спросила Лена.

     - Ну, убили... Убили спонтанно, у них другого выхода не было. Вернее - у него.

     У Сергея Кулахметова. Это старая история.

     Необработанные алмазы и наркотики.

     - И между этим есть что-то общее?

     - Курьеры. Вот что общее. Я вам говорил уже о человеке по фамилии Неплох. Он был руководителем фирмы, которая занималась оборудованием для яхт. А до этого носил совсем другую фамилию и промышлял алмазами. От алмазного прошлого у него остались каналы поставок. Перевозить алмазы в яхтах - это была его идея.

     Не такая уж оригинальная, но вполне практичная, если учесть, что промышляли они этим на протяжении нескольких лет. Но для того, чтобы все это успешно проворачивать, Неплоху необходимы были сообщники среди яхтсменов. Кулахметов оказался самой подходящей кандидатурой. И на протяжении некоторого времени действовал один. Но объем партий возрастал, и вскоре ушлому яхтсмену понадобились сообщники. Тогда-то он и обратился к Вадиму Антропшину, скорее всего - на дружеской попойке. Возможно, Антропшин отказался заниматься этим - об этом мы не узнаем никогда. Известно только то, что он был знаком с Романом - они встретились на приеме в российском консульстве в Марселе. В той самой книге из библиотеки, на последней странице, было несколько заметок по этому поводу. И фамилия Кулахметов там тоже фигурировала. В любом случае Антропшин погиб, но кое-что успел рассказать Роману. В ту пятницу, в метро, Роман заметил Кулахметова и поехал за ним, он знал, что на многих регатах они выступали в одном экипаже. Он нашел пустой тайник в мачте "Такарабунэ", он наверняка подозревал, что точно такие тайники есть в нескольких яхтах. Здесь-то Кулахметов и накрыл его. И пристрелил из пистолета,; который привез из Марселя. Коллекционного, между прочим, его цена колеблется от 15 до 20 тысяч долларов. Ручная работа...

     - А как же он оказался у меня в рюкзаке? - спросила Лена.

     - Кулахметов передал пистолет Лу Мартину.., тьфу ты черт.., чтобы тот подбросил его в квартиру Валевскому. Что Лу Мартин и сделал, приняв ваш открытый рюкзак за вещь Валевского. Ему и в голову не могло прийти, что кто-то там заночует в отсутствие хозяина.

     - Но зачем он убил Афу?

     - Только потому, что знал ее. А она - знала его. И могла стать нежелательным свидетелем. Как он от нее избавился - вы уже знаете. Роман и Афа столкнулись в электричке, и из их разговора Кулахметов понял, что Филипаки не только знает Валевского, но и собирается работать у него.

     Роман же догнал яхтсмена только для того, чтобы заполучить ключи к яхте. Он был приятелем Антропшина, и Кулахметов знал это.

     - А Лика? При чем здесь Лика?

     - Лика как раз и занималась наркотиками - это была вторая статья доходов Неплоха. Она пользовалась известностью мужа, чтобы провозить наркотики. Как они познакомились с Кулахметовым, еще предстоит выяснить. Известно только, что эту предприимчивую девицу в какой-то момент перестала устраивать роль курьера и она вышла на каналы Неплоха, а потом и сама заказала его. Партнеры Владимира Евгеньевича были им не очень довольны, так что убийство пришлось как нельзя кстати. А когда ей позвонил Кулахметов с известием о том, что Валевский убит, она решила воспользоваться мертвым, чтобы прикрыть живых. И не одним, а двумя. Отсюда ее ночной звонок на автоответчик Валевского.

     Отсюда и засланный казачок Лу Мартин...

     Сукин сын... Это он нашептал.., следственным органам о туманном прошлом Валевского и сдал фамилию мертвого Неплоха... - Бычье Сердце даже стукнул кулаком по столу от возмущения. - Им важно было завязать обоих мертвых, чтобы они утопили друг друга, так и не вытащив концы наружу.

     - А письмо?

     - Этот парень... Гарик... Он был мелкой сошкой в фирме Неплоха и вряд ли знал о делах, которые проворачивает босс.

     Помешанный на яхтах романтик. А фотография, которая была ему прислана, - это усовершенствованный дизайн рулевой колонки. Которую Гарик собирался поставить на своей яхте. Ну ладно... Мне пора. - Бычье Сердце поднялся и оглядел всех присутствующих торжествующим взглядом. - У меня свидание. Через два часа. Так что...

     Уже в самых дверях Бычье Сердце лоб в лоб столкнулся с алконавтом Печенкиным.

     Алконавт торжественно вступил под сень "Лета", неся прямо перед собой электрическую кофемолку.

     - Возьмешь? - спросил он у Бычьего Сердца. - Недорого совсем. 100 рублей. Тебе, как земляку, - скидка...