Генри Лайон Олди

Последний

     - Дзегай! - равнодушно сообщило табло.
     Дзегай - значит, выход за татами. Покрытие  пола  за  красной  линией
мгновенно вздыбилось, отрезая бойцу путь к отступлению, лишая  возможности
избежать боя... Он секунду помедлил, тяжело дыша, и вернулся на площадку.
     - Хаджимэ! - привычно повышая голос, сказало табло. - Начинайте!
     Речевой аппарат  электронного  рефери  был  традиционно  настроен  на
старояпонский, но тысячи зрителей, беснующихся за  защитными  экранами,  и
миллионы зрителей  перед  визорами  и  сенсами  прекрасно  понимали  любую
команду. Необходимый  перевод  совершался  автоматически.  Мало  кто  знал
сейчас старые языки... Слишком сложно, слишком неоднозначно, слишком много
разных слов для обозначения одного и того же...
     - Хаджимэ! - нетерпеливо повторило  табло,  и  легкий  электроимпульс
хлестнул по спинам медливших бойцов. Бой продолжился.
     Красный пояс, высокий черноволосый юноша с  тонкими  чертами  лица  и
хищным взглядом ласки, кружил вокруг соперника, отказываясь от  сближения,
и постреливал передней ногой высоко  в  воздух,  не  давая  тому  подойти,
прижать к  краю,  вложиться  в  удар...  Соперник,  низкорослый  крепыш  в
распахнутом кимоно со  сползшим  на  бедра  белым  поясом,  неуклонно  лез
вперед, набычившись  и  принимая  хлесткие  щелчки  высокого  на  плечи  и
вскинутые вверх руки. Это грозило затянуться.
     "Баловство, - подумал Бергман, машинально тасуя  перед  собой  бумаги
судьи-секретаря. - Глупое бестолковое баловство. Цирк".
     Он остро почувствовал собственную ненужность. Вся судейская  коллегия
была лишь данью  традиции,  анахронизмом,  аппендиксом,  неспособным  даже
вмешаться  в  ход  поединка  и  лишь  покорно   регистрировавшим   решения
электронного рефери. Бойцы помещались в  пространство  боя,  и  больше  ни
одному человеку не было хода за защитные экраны. Даже врачу.
     Бергман попытался туже затянуть  пояс,  с  недоумением  уставился  на
выданный утром костюм-тройку и, вздохнув, стал следить за схваткой.
     Белому поясу все же удалось прижать  противника  к  краю  и  войти  в
серию. Высокий плохо держал удар, хотя поле, излучаемое форменным  кимоно,
анализировало каждое попадание и ослабляло любой удар, нанесенный с  силой
выше критической.  На  тренировках  таким  порогом  служили  травмоопасные
движения, на соревнованиях  рангом  повыше  -  угроза  инвалидности...  На
международных  турнирах  класса   "фулл   контакт"   ограничивались   лишь
смертельные попадания. Это был именно такой турнир.
     Высокий  попытался  было  уйти  в  сторону,   споткнулся   и,   чудом
удержавшись на ногах, выбросил левую ступню, целясь противнику в пах. В ту
же секунду его  одежда  превратилась  в  бетонный  панцирь,  а  из  татами
поползли липкие нити, охватившие лодыжки нарушителя. Увлекшийся крепыш уже
налетал на парализованного партнера,  но  невидимый  поводок  натянулся  и
оттащил его к краю татами.
     - Хансоку-чуй! - громко объявило табло. - Сикаку! Дисквалификация!..
     И на нем появилось условное обозначение запрещенного приема.
     Бергман встал из-за стола и медленно прошелся  в  узком  пространстве
между столами судейской коллегии и возвышением, где  сидели  спортсмены  и
представители команд.
     "А на улице, наверное, снег сейчас идет, - думал  Бергман.  -  Тихий,
ласковый... Вот странно - вроде почти тропики, а снег... Климат,  что  ли,
меняется? И города далеко... города..."
     О городах вспоминать не хотелось. Бергман перевел  взгляд  на  ровные
ряды скамеек и подмигнул скуластому хмурому парню в черном халате. Это был
его ученик. Хороший парень, и техника нормальная, и психика в  порядке,  а
чемпионом ему не быть. Злости не хватает, холодной  упрямой  злости...  Не
научил, значит... не сумел...
     Бергман  повернулся  и  пошел  обратно.  На  татами  уже   вызывалась
следующая пара, когда он споткнулся о приставной стул и увидел сидящего  в
проходе  пожилого  -  очень  пожилого  -  полного  человека  в  заношенной
ветровке. Сначала Бергман не узнал его, а потом узнал и долго стоял молча,
чувствуя себя мальчиком.
     - Здравствуйте, Мияги-сан... - тихо сказал Бергман. И поклонился.
     - Здравствуй, Оскар, - улыбнулся человек  и  неуверенно,  даже  робко
огляделся  по  сторонам.  -  А  я  вот,  как   видишь...   Пригласили,   а
регистрационный код выписать забыли. Ты же знаешь, я  редко  выезжаю...  А
тут думаю - поеду, неудобно... Приехал, а они мне говорят, что я  умер.  У
них так в картотеке записано. С машиной не  поспоришь...  Умер  -  значит,
умер. Уезжаю завтра...
     - Как же так, - растерянно начал было Бергман,  -  Мияги-сан,  вы  им
скажите, они же про вас только в книжках, да и то не все... вы же...
     - Спасибо, Оскар,  -  снова  улыбнулся  человек.  -  Хорошее  у  тебя
сердце... Зря ты тогда ушел от  меня,  Бергман-сан,  чемпион,  заслуженный
тренер, 7-й дан Сериндзи-рю...
     Он встал  и  легко  поклонился  Бергману.  Сзади  зашикали,  и  Мияги
повернулся, извиняясь. Краем глаза Бергман видел, что на них  уже  смотрят
из-за судейских столиков, и седой  Ван  Пэнь  возбужденно  шепчет  на  ухо
толстому Вацлаву, бледнеющему и озирающемуся по сторонам.
     В проход влетел разъяренный представитель команды, плюхнулся на  стул
Мияги и стал что-то громко  доказывать  судье-информатору.  Бергман  узнал
его. Это был представитель Евразийской региональной сборной,  куда  входил
высокий юноша, дисквалифицированный в прошлом поединке.
     Мияги осторожно тронул его за плечо.
     - Это мой стул, - сказал Мияги. - Но если вы хотите...
     - Убирайся к дьяволу! - не оборачиваясь, заорал представитель.  -  Не
видишь, люди делом заняты...
     -  Люди...  -  усмехнулся  Мияги,  и  Бергман  замер  в  предчувствии
страшного. - Здесь машины делом заняты.  А  люди  для  них  дерутся.  Вещи
следят, контролируют, стравливают, разводят - а люди дерутся...
     Представитель начал оборачиваться, недобро щуря глаза.
     - А что касается дьявола, - продолжал Мияги,  -  так  я  к  нему  уже
убрался... Та же машина и отправила. С легкостью...
     Звонкая пощечина разнеслась по залу. Мияги  отшатнулся,  хватаясь  за
щеку, и Бергман прыгнул вперед - но опоздал. Вся судейская  коллегия  была
уже на ногах. Десяток рук вцепился в белого,  как  кимоно,  представителя,
кулак Вацлава уже завис  над  его  головой,  старый  Ван  Пэнь  прорывался
поближе, опрокидывая столики, а сбоку набегали, спешили Экозьянц, Ли  Эйч,
всклокоченный Эйхбаум...
     Часть спортсменов Регионалки ринулась с возвышения на  помощь  своему
представителю, и Бергман с ужасом подумал  о  том,  что  будет,  если  эти
крепенькие самоуверенные мальчики... Он с интересом обнаружил,  что  успел
сбросить пиджак и прикидывает расстояние между собой и  ближайшим  парнем,
непозволительно  выпятившим  подбородок,  а   дряхлый   сонный   Ван   уже
запрыгивает на стол, сжимаясь в страшный воющий комок с дикими,  тигриными
глазами...
     - Извините, - сказал Мияги, и  все  как-то  сразу  стихло.  -  Это  я
виноват. Я сейчас уйду, и все будет в порядке. Собственно  говоря,  я  уже
умер, так что вам не на кого обижаться...
     Он прошел между застывшими людьми, неловко толкнул дверь левой рукой,
и она захлопнулась за его выцветшей ветровкой.
     - Я учился у него, - задумчиво сказал Бергман, глядя вслед ушедшему.
     - Я учился у него, - повторил маленький Ли Эйч, поправляя бабочку.
     - Я учился вместе с ним, - сказал Ван Пэнь, старея на глазах.
     - Позвольте, - удивленно  заметил  приходящий  в  себя  представитель
команды. - Кто это был?
     - Это был Гохэн Мияги, - ответил ему  понурый  Вацлав,  с  сожалением
разглядывая свой кулак.
     - Который? - попытался улыбнуться представитель. - Привидение?
     - Который на III-х Играх в Малайзии убил Чжэн  Фаня.  -  Бергман  все
искал на возвышении своего ученика, искал - и не мог найти...
     - Как же, как же... - силился вспомнить  представитель.  -  Писали  в
прессе... Защитное поле отказало, что ли...
     - Не отказало. - Ван Пэнь слез со стола и пригладил остатки волос.  -
Просто Чжэн оскорбил учителя Мияги, покойного Эда Олди. Прямо на татами.
     - Ну и что?
     - Ничего. Дело в том, что Мияги пробил защитное поле.  Ладонью.  Руку
после этого пришлось ампутировать. А Чжэн - умер.
     ...Когда Бергман выбежал на улицу - там шел снег.  Мягкий,  бережный,
баюкающий снег, и в его пушистых хлопьях далеко впереди  мелькала  бегущая
фигура юноши в черном шелковом  халате  с  развевающимися  полами.  Юноши,
которого Бергман так и не смог научить злости. Вот он у поворота,  вот  он
поскальзывается, падает, снова вскакивает и скрывается  за  углом,  что-то
крича вслед...
     Бергман вытер мокрое лицо, и тяжелая,  как  пропущенный  удар,  мысль
вошла ему в голову: что, если там, за углом, так и не услышав утонувшего в
снегу окрика, уходит последний?..
     Совсем-совсем последний...