Библиотека художественной литературы

Старая библиотека художественной литературы

Поиск по фамилии автора:

А Б В Г Д Е-Ё Ж З И-Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш-Щ Э Ю Я


Читальный зал:

Н. ОГНЕВ

КРУШЕНИЕ АНТЕННЫ. Рассказ.

А.М. Зайцеву. Глава стремоуховская. МЕРИН ХИТРЕЙ. (О том, как Иван Петров Стремоухов не захотел быть бараном.) 4 Ав. 914 г. 12 ночи. Марсельезу я не пелъ а немцевъ долой кричалъ у сербскаго посольства зачто меня назвали бараномъ и велели кричать долой Австрию Я хотелъ было объяснить что не Австрия молъ виновата а больше немцы но в ето время ка- кой то хлюстъ меня порядочно толкнулъ и сказалъ что я баранъ и ничего не понимаю. Были и такие бараны которые кричали долой Сербию но такимъ за- тыкали моментально ротъ было ето 16-го июля я былъ изрядно выпивши и стехъ поръ маковой росинки небыло ворту до 2-го Августа а 2-го вечеромъ нашелся одинъ добрый человекъ разыскать выпивки и нашелъ какого то со- бачьяго пойла точно названия незнаю вроде кюмель-дюпель чтоль хорошо незнаю стоитъ онъ не въ военое время 65 а заплатили мы 1 р. 40 к. и ве- лели намъ еще приходить но я решилъ пойти в Аптеку купить цытрованили. вчера одинъ носачь знакомый моимъ хозяевамъ приносилъ бутылку коньяку зимулина но нечисто переправилъ на ярлыке стоимость изъ цыфры 3 зделалъ 8 а изъ одного 2 и хоть и хотелось выпить но бараномъ быть незахотелъ Война мне уже давольно таки надоела куда ни придешъ все провойну гово- рятъ живутъ больше слухами нежели газетами. Хорошо бы теперь уснуть не- дели на две а потомъ проснуться и купивъ газету прочитать (Разгромъ Германской армии Германский флотъ лишенъ рокировки матъ близокъ) Пишутъ ли у васъ тамъ какие утки какъ вотъ на етомъ листочке газеты которую здесь 2 дня печатаютъ (Вырезка из газеты): ЗАЯВЛЕНИЕ ГЕНЕРАЛА РЕННЕНКАМПФА. "Ран. Утру" телеграфируют, что генерал Ренненкампф, уезжая из Вильны, заявил: "Отсеку себе руки, если в течение полугода не донесу о взятии Берлина". Не писалъ я потому что со дня на день собирался удирать ксебе вдерев- ню то послучаю забастовки нанашемъ заводе и потомъ войны. Немцевъ унас уволили остались полунемцы Досвидания наша беретъ не смотря на слухи что у нашихъ рыло вкрови А я теперь переехалъ живу не в Петербурге а въ Пет- рограде. И. Стремоуховъ. Теперь - рассказ: Сергеичев помирал трудно и долго, тяжко раскарячив ноги. Положили его у окна, все просил свежего духу. Сергеичева старуха, Настя, плакала за печкой тихо, по-старчески. Деревенский председатель, Малина Иваныч, во- шел в избу, сел, закурил. Спохватился, погасил курево о подошву валенка: и так воздух наперделый. - Говорил я тебе, Власуха, не гоняйси за девками. А ты все гоняисьси да гоняисьси. А? Власух! Сергеичев растопырил белесый рот, стал цеплять воздух зубами, руки заскребли по подстилке. Грикуха, сын, как стал с утра посреди избы, упершись макушкой в пото- лок, так все и стоял; неподвижно смотрел на отца белыми матреньими гла- зами. - Посылали за попом-то, Насть? - скучно спросил Малина Иваныч и вдруг хлопнул по желтому, пахучему тулупу: - Власух, а Власух! А советску власть сшибать собиралси? Вставай, штоль? Сшибем - не житье, малина бу- дет, а? Вла-сух! Сергеичев икнул предсмертно, и председателю стало скукотно и тяжко; встал, вышел на волю. Здесь, на морозе, томились, но в избу не входили, страшно: Сергеичев был колдун. Всем известно было, что помирает Сергеичев от сердечной водянки; сердце, будто бы, распухло и налилось водой. Это сказал не доктор - до доктора много верст, никем не меренных - это сказал Шкраб. На горбачевс- кий хутор, в колонию к Шкрабу стали ходить лечиться с тех пор, как он дал бабке Пыхтелке пилюль от животного перебоя задором; пилюли не помог- ли; но, ведь, это давно известно, что не всякое лекарство помогает, тем более - по кучевлянским болезням; а болезни у кучевлян особые: Черная тырьва. Попрыгун. Репей в мозгах. Волосень. Нутряная глиста. Родимчик. Конский чох. Есть еще болезнь бардадым, но про нее на людях не выражаются; а поче- му не выражаются - сглазу боятся. Про болезнь сердечную водянку и слыхом не слыхано. Сергеичеву болезнь об'ясняли так: раньше был ломовым в горо- де; надорвался; приехал в деревню, стал колдуном, спутался с ненашими, служил им верой и правдой; а потом захотел взять над ними силу, - ненаши и припомнили ему ломовой надрыв. - Ну, что? Как? - подскочила к председателю Пыхтелка. - Дышит ощо? - Ощо-ощо! Пай, самогон кури скореича. Икает. А Пыхтелка, когда вино было открыто - все, бывало, пых-пых-пых, - в кабак, за вином. Принесет двадцать косух, припрячет в клеть и ждет, аки паук: какая-такая муха перьвая в сети залетит. Закрыли вино, а у Пыхтел- ки - ханжа готовая. Закрыли ханжу - самогон стала курить. На все у Пых- телки ответ припасен. Продовольствие пыхтелкино - кровь людская. Стояли по-двое, по-трое, толкался шопот: - Вот, - колдун-колдун, а к ответу и его тянут. - Да хто тянет-то? - Бог. - Чорт. - Ни черта вы не понимаете, как вижу, - важно сказал Малина Иваныч. - Ни бог, ни чорт, а полукрест. - Эт-то, сталбыть, где же полукрест, Малина Иваныч, - робко зашептала Пыхтелка. - Про полукрест ощо не слыхано. - Ощо-ощо! Крест - видала? - Ды... госссподи ж, батюшка, царица небесная... ды... неужли ж нет? - А леший тебя знает, может и ты с нечистым спуталась. Где крест, по- кажи. В стороне загрохотала безотцовщина, держалась отдельно, кучкой, - Ма- лину Иваныча все же побаивались: председатель. - Хи-хи-хи. - Хррры... х. Пыхтелка крест показывать будет. - Ррробя, не зевай, вылупливай зенки. - Ну, вы, цыть, - огрызнулся Малина Иваныч. - Што, всамделе: человек помирает, а они в смехи. - Во-отын, батюшка, трисвятая богородица, - закрестилась Пыхтелка на дальнюю церковь в селе. - Во-отын, спаситель наш, спасе-Христе-боже. - Стало, ты крест знаешь, - подтвердил Малина Иваныч. - Так. Ну, а там, гляди, что? И пхнул рукой в сторону колонии, горбачевской дачи. Дача запуталась в лесах, в оврагах, словно паутиной ее оплело кружевом осинника и темными пятнами елей. Из Кучевки виднелась только крыша, - зеленая, острая, а за крышей впивалась в небо тонкой и хрупкой буквой Т - радио-мачта, антен- на. - Ну, и штож такоя таперь будет, родненький? - зашептала Пыхтелка, - ето таперь к чяму жа? - К чяму жа, к чяму жа! Это и есть полукрест, - хмуро ответил Малина Иваныч. - Противоцерковная вещь. - Дык, ведь, там телеграф, - робко сказали в стороне. - Мачта телег- рафная ето. - Уч-чоны больно стали, - брякнул небрежной издевкой председатель. - Неш телеграф такой бывает? Неш не видал на чугунке? Мне и в городу ска- зывали: телеграф. Да толькя это не телеграф! К телеграфу полагается про- волока. А игде она? Нукася? Противоцерковная вещь это... в обще-госу- дарственном масштабе. - Сказывали, будто без проволоки действовает. - Думаешь, - бога отменили, так и проволоку отменили, - со злобой ог- рызнулся Малина Иваныч. - Ма-лина вам, безотцовщине: знай, отменяй, боле никаких! - Гли-кось, никак Марфутка Сергеичева из колонии идет. - Она и есть. - А ты ее спроси. Нябось, знает. А Марфутка - колдунова внучка. Отца в германскую войну ухрокали, мать умерла от стрекучего волоса, вот Марфутка и попала в колонию на воспита- ние. Четыре года уж в колонии живет, - по-немецки да по-собачьи лопотать может, про жаркие страны рассказывать умеет; известно: - в колонии делу не обучают, а все пустякам. В церковь их, конечно, не водят, такой дек- рет есть: называется отделение церквы от государства, но про бога Мар- футка помалкивает. - Нехорошо. Чать, она к деду. - Шшшшши! - Марфутка! Ма-арфутк! - Тише, ты, лешай! Неш не знаешь, опрошлый раз приходила, дык не ве- лела Марфуткой звать. Зови ее Марочкой. - Ма-арочкой. Хррры... - По-советски. А Марфутка, - да какая она Марфутка, когда Мара, - шла, усупившись в землю, - не сметь меня трогать, не сметь на меня глядеть, не сметь про меня шушукаться; что это, на самом деле; только в колонии чувствуешь се- бя человеком, а на деревню хоть не показывайся; сейчас и "Марфутка", и "опосля", и "докелева", и словно ты не человек, а замызганная белобрысая девчонка, да вдобавок колдунова внучка; поэтому тому, кто Мару любит, - а это - Коля Черный, - провожать Мару на деревню строго запрещено. У крылечка расступились, пропустили. Мара вошла в избу, сморщила нос от воздуха, сказала: - Бонжур. Это по-французски здравствуйте. Дедушка, вы не грустите. Я вам от Шкраба лекарство принесла. Вынула бутылочку с темной водой; в избу, нагибаясь, шагнул Малина Иваныч. Сергеичев глядел на внучку, а видел другое, страшное. Ноги в холстин- ных гультиках напружились, раскарячились еще больше, - вот, вот, сейчас лопнут и потечет вода. Руки стали ручищами, пальцы коричневыми корешками впились в пестрядину. Малина Иваныч слюняво глянул на Мару, сказал: - А с парнями гулять - вас тоже в колонии учат? Житье ваше, вижу, ма- лина. Дед помирает, а она по-хранцузски. Сергеичев потянулся, враз подпрыгнули раскаряченные, как у битой ля- гушки, ноги, выпрямились. Рот блеснул смертной улыбкой, рука колотнулась и затихла. В углу затикал будильник, старуха за печкой плакала, изредка икая. Малина Иваныч взял Сергеичева за руку, подержал, отпустил. Перекрес- тился, нерешительно сказал: - Помер, должно... - Нет пульса? - глотая слезы, спросила Мара. Грикуха шагнул вперед, стал на колени, засопел: - Про мерина-то, про мерина-а-а... - Ну, и парень у вас, малина, - надгробным шопотом председатель, - Отец помер, а он про мерина! Насть, а Насть, - зови прибирать, што ль... Это он про какого мерина, ась? - Мерину, грит, в обиду себя не дава-ай, - глупым голосом затянул Грикуха. - Мерин, он, грит, умней тебя-ааа... Малина Иваныч вышел в сенцы, шагнул на крылечко, и - строго: - Наро-од! Помер Сергеичев-то наш! Снял шапку, перекрестился. Пыхтелка змеей скользнула в избу. Безотцовщина враждебно посторонилась, когда председатель прошагал до- мой. Кто-то пустил: - Как он таперь, без сердечного дружка? Таперь черти забижать будут, в одиночку-та. - А мне чорт с вами, - в сердцах выругался Малина Иваныч, и услыхал за спиной: - Рррробя... Кто со мной в осинник? - Ну, пом. - Девок, девок зови! - Пойдут они, как не так! - Трогай, убогай. Вста-ва-ай, проклятьям заклейме-енай. - Дура, человек помер, а ты шо поешь? - Надоть не ето, надоть похороннай. - Вали похороннай. Атец, па-пируям в роскошным дварце, Трявогу вином залива-а-ая... А бабок в Кучевке - множество, не одна Пыхтелка. Взять Домовиху; всех чертей по именам-отчествам знает; как пойдет перебирать: - тут тебе и водяной, тут и дворовой, и лесной, и болотный, - срамотища. Кажное поме- ло у ней - чорт. Ее и полечить от чертей подумакивали - где! Возили еще к земскому фершалу Игнат Семенычу; так она от него турманом: - это, - орет, - самый главный чорт и есть. А уж как поселился на горбачевской даче Шкраб, тут она совсем ополоумела. - Энтот, - говорит, - главней всех чертей и анчуток. ОН. А лекарства там всякие выходят по-домовихино- му - зелия смрадные. Вот она какая. Это - из рассказов Стремоухова. Ночь. Мара провела все в той же старой, знакомой избе, рядом с мерт- вым телом. Покойного деда она не боялась, привыкла к мертвым и к падали еще с детства, как привыкает всякий крестьянский ребенок. Но спать не могла - кусали клопы и было душно, не так, как в колонии, где форточки в спальнях открыты и днем и ночью, и летом и зимой. На утро деда Сергеиче- ва повезли на кладбище, в село. В сани Грикуха сел задом наперед, так научила Домовиха. В сани же, в гробовую подстилку, сено, - насовала Домовиха полыни, на случай - выско- чит колдун, услышит запах полынный, и тогда - опять в гроб. Кроме Малины Иваныча, Пыхтелки и Домовихи, никто из чужих провожать покойника не пошел. Двинулись было шагом, да Домовиха велела Грикухе ме- рина подстегнуть: колдунов возят рысью. Мороз был сумрачный и серый. Солнце, - может, его давно уж и не было, - погасло где-нибудь в недвижном закатном провале, - не показывалось це- лый месяц; а может, ползло по самому краю закатной стороны на костылях, подбитое в германскую войну. Такие знакомые летние овраги нахмурились сердито. Понуро, как весенняя скотина, торчали скелеты деревьев. До кладбища было далеко - три версты по косогорам. Пахло широко, так, что грудью не охватишь, - снежным морем и лошадью. Под гору Грикуха уезжал далеко вперед; в гору провожатые его нагоня- ли, почти вплотную подходили к широкому тесовому гробовому изголовью - покойник лежал головой назад. Грикуха сидел неподвижно, не моргая мат- реньими глазами, как сидят в санях крестьяне вообще, когда дорога и пок- лажа легкие, когда нет заботы о лошади. - А ты, Марфутка, складна такая стала - малина, - внезапно сказал Ма- лина Иваныч над ухом. - Пожалуй, с парнями гуляешь, так и замуж пора. Тебя летось в лесу не с одним видали. - И ни с кем меня в лесу не видали, и отстаньте, - загораясь злобой, трепыхнулась Мара. - И ну вас, сами к девкам пристаете все... И потом - я мужичкой не буду, в прислуги тоже не пойду, учиться буду, и... и... и... и все. - Скла-адно, - вздохом в ответ Малина Иваныч, и перегорелой махоркой потянуло в Марин рот. - Это, сталботь, са-ветское мясо. Рыфысыры. А деньги плотют вам?.. парни-то? Марочка остановилась и - с ненавистью: - Дурак ты. Облом деревенский, чорт, чорт, чорт... хоть и председа- тель! - и дальше, за гробом. А сзади - по-матерному. И потом, издалека, ста- рушечий шопот: - Ты, касатка, на то не гляди, что он у вас с дурцой; таперь его оже- нить, сам за хозяина будет, все изделает. Пых-пых-пых... - Таперь вас и соседи сторониться не будут, ранее все ненаших пужа- лись. А ты на ето не гляди-и-и... - Пых-пых-пых... Вместе с гробом в санях лежал куль овсяных отрубей, поэтому от церкви навстречу покойнику вышел поп в камилавке, с крестом в руке, тусклая епитрахиль, колыхаясь, в'едалась в черную гладь надетого на полушубок подрясника. Спросил Грикуху: - С собой захватил, аль на дом приходить? - и затянул: - ...тый бо-о-же, ...тый кре-е-епкий... - Не поможет, касатка, не поможет. Оно надо бы ув святой воде ополос- кать, пых-пых-пых, а то усе равно, пропащая его душенька... За попом шел человек в протертой до дыр кожаной куртчонке; большая кудлатая голова как-то странно качалась в такт похоронной песне, кадило не шло к коротким штанам, обнаруживавшим высокие вязаные чулки, да и во- обще было трудно поверить, что это был дьякон Сергей Афанасьич, - конеч- но, тому, кто давно его не видел. Дьякон с попом тянули свое похоронное, а Грикуха вылез из саней и со всей силы нахлестывал мерина по спине: не хотел мерин итти в высокую кладбищенскую гору, да и только. Грикуха обозлился, сломал елочку, стал елочкой лупить мерина по бедрам, но мерин все не шел. Тогда дьякон, бе- режно прикрыв кадило, передал его Маре и взялся за оглоблю, Грикуха за другую, поп стал сзади саней и уперся в гроб. - Ну-ка, навались-навались разом, - сказал Малина Иваныч, напирая плечом в ременную перетяжку дуги, - ну-ка еще разик, ну-ка - дружней. Поп, кряхтя, заскреб валенками по снегу, все по тому же месту; сани не двигались. Поп выпрямился: - О, чтоб тебя розорвало, - светски, в нос. - Что он у вас, норовной, что ли? Гор не любит, должно быть? Малина Иваныч схватил мерина под уздцы, потянул к себе. Мерин шагнул - и тоже остановился; повел ухом, словно спрашивая: - а дальше что бу- дет? Постояли, посмотрели друг на друга, на мерина. И - внезапно сорвав- шись с мест - все разом - заколотили, захлестали, задубасили по мерино- вой спине чем ни попало. Мерин попробовал брыкнуться - ноги не достали даже до передка саней; тогда стал смирно, философски, думая и показывая свои думы: - сколько ни лупите, когда-нибудь перестанете... - Надоть, видать, на руках, - полувопросом Малина Иваныч. - А я-то в рясе как же? - недоуменно-жалобно поп. - Заплетаться бу- дет. - Нябойсь, не пьянай, берись, - решительно Малина Иваныч, заходя сза- ди, к гробовому изголовью. - Это тебе не при царизме, носильщиков нету. Кряхтя, подняли гроб на руки - впереди Грикуха и дьякон, сзади пред- седатель и поп; тронулись в гору. Стремоухов написал на фронте целую поэму о похоронах мужика; в поэме говорилось, как умирает крестьянин, земля-матушка плачет по нем синими слезами, а он - мужик-то - уж идет к ней, к землице-то и сам становится землицей. Подал поэму знакомому писарю. Писарь читал три дня, потом вместо стремоуховских выражений вставил некоторые свои. Вышла такая по- хабщина, что полковая канцелярия целую неделю грохотала особым, писарс- ким смехом, а писаришки помельче до самого конца фронта задевали Стремо- ухова цитатами из поэмы. На петроградском заводе и на фронте Стремоухов жил мечтами о деревне, тянулся к ней; а приехал домой, в деревню, повер- нулась она к нему бальшущим кукишем. В гору поднялись не сразу, с остановками - Пыхтелку оставили при ло- шади. В гору шла дорога, поэтому нести тяжелый - для попа тяжелейший - гроб было споро; а вот, как свернули с дороги, - - Эт-то што ж, земля-матушка не примат, вот они, ненаши-то, - ворчала Домовиха, - нарушился тот обычный ход, каким несут всегда покойников, - в ногу; затяпали как попало валенищами по глубокому, хоть и подмороженному, сне- гу, проваливаясь; закачался Сергеичев в гробу; закряхтел поп под невыно- симой ношей: плечи поповские - нежные, просвирные. С крестов смотрели надписи - деревенские, немудрящие: Подсим крестом погребе но тело убiвше- го Iеле- сiя де- ревни Горшкова убивец Павил Лепехин деревенской дубров- ской убил его в лесу уетаго дуба из котора- го изде- лан сей крест 1 908-го Апр. 23. На одной из могил - должен бы уж знать свои могилы наперечет, - поп оступился, запнулся о рясу и упал вперед; гроб, падая, гардарахнул попа по спине. Тогда поп - гнусаво и тонко: - Да что ж вы, чорт дери вашу душу, хоронить хороните, а доставить к могиле не можете?! С мерином справиться не можете, а туда же, хоронить! Да распрострели вашу печенку селезенкой! Может, могилы еще рыть застави- те?!! Да... пропади вы пропадом вместе с усопшим своим!.. - Легше, батя, легше, - успокоительно Малина Иваныч. - А ты не споты- кайся; могилы-то, нябойсь, должон знать, у кажной попито было. Кое-как дотащили гроб до неглубокой могилы, закидали землей. Малина Иваныч на прощанье придержал Марочку за рукав: - А ты не забижайси, Марфутк! Я ведь, к слову... - Да ну вас совсем, - ответила Мара и - скорей домой, домой, дальше отсюда, прочь, нет силы больше терпеть, дышать одним воздухом с ними. - Две бутылки самогону с тебя, сверх нормы, - угрюмо поп Грикухе. - Ну, чего уставился, как бык на рогожу. Отруби за священнослужение, а водка за пронос гроба. Учить вас, чертей-дураков... - М...м...мне т...т...там п...п...полбутылки захвати, - внезапно встрепенулся дьякон Сергей Афанасьич; тем Сергей Афанасьич всегда и сла- вился: как в церкви служит или поет - голос, как голос, и выговор тоже хороший. А уж как по-житейски придется заговорить - заикается, сил нет никаких, до чего смешно. Так и остался старик Сергеичев лежать один под тонконогими соснами среди убогих облупленных крестов, торчавших из снежных могил; голубой снег кругом светил соснам. Могила, засыпанная кое-как, была глиняная, в щелеватых мерзлых катышках, - ярко-коричневая среди снежного света. Откуда же взялся высокий осиновый шест, загнанный плотно в могилу, почти что до самого гроба, и с поперечной дощечкой и с надписью: Главнаму Калдуну вогнат сей черенок вганял придсидатель дерев гаршко- ва Малина черти маченые примите дух яво смиром. Глава шкрабья. ВИЛА ЗЛОЧЕСТА. Вечером электро-магнитные волны пели: Кацман-Кацман-Кацман - выезжаю за получкой - ждать дольше не могу - Кацман-Кацман-Кацман - Пиииии-пипипи-пи. Пи. Пиии. Тэээ-тэ-тэ-тээээ. Тэ-тэ. Полухрипло (простуженно, словно с завязанным горлом): точ-ого-о-чк-бо-слив-лоз-ото-го-го. Высоко-пискливо-неясно: Рас-рас-рас, Смоленск, слушай, наука, Смоленск: пересадка гла- за-глаз-глаз и головы делал опыт крыс от мыша и лягушки рыбы-рыбы-рыбы, Нежно-музыкально (стало быть, Эйфель, длина 2900): как дама, принимающая гостей и желающая быть очаровательной: 13700-13713, 13714-13755. Это - метеорологический бюллетень. Очень громко, скоро, высоко, с хрипом: как скандалист какой-нибудь, подступив с кулаками к самой физиономии и рад - дорвался: Шумельман-Шумельман-Шумельман - письмом подробности хинин максимум половина неустойки подтверди отправляй лично Харьков Пи-пи-пи-пи-пи. Тээээ-тэ-тэ-тэ-тээээ. В эфире - волны - самые короткие во много сотен тысяч раз длинней волн света - стремились - облетали кругом пустяковый земной шар - ррраз! - разбивались, рассыпаясь о встречные антенны, дробясь мгновенно на электрические линии (оболочка) и магнитные волны (нутро) необ'ятной мас- сой сведений снабжали дежурных телеграфистов и устремлялись - - только что разбившиеся и уже снова слитные - куда-то дальше-дальше, - дальше! - в Египет; в океан; в Огненную зем- лю; к мысу Доброй Надежды; к ново-земельской радио-станции; за полярный круг; в Нью-Йорк; и снова в океан - туда, где Маркони принимает сигналы - странные, непонятные, нечеловеческие (тоже ненаши), предполагая, что сигналы эти - с Марса. Центральная телефонная: Слушай-те. Слушай-те. Слушай-те. Алло-алло-алло. - голосом графа Вит- те, приятного барина-собеседника после кофе в своей компании, с барито- нальной этакой хрипотцой: - В Америке область земледелия обслуживается радио. Там в лесничествах - имеются - радио-станции - главное назначение которых - извещать соот- ветствующие центры о начавшихся лесных пожарах и затребовать помощь на места - в штате Миссури - - - алло, алло, слушайте-слушайте-слушайте-те. В штате Миссури дают ежедневно бюллетень о ценах рынка, что удобно для фермеров, которые узнают - создавшуюся торговую кон'юктуру. Произво- дится - также - передача метеорологических - наблюдений, - необходимых - для земледельца. Предсказание - погоды. Алло, алло. Предсказание - погоды. Циклон - движущийся по направлению - - - На той же волне - позывные: Лм - Лм - Лм - мешают дослушать центральную. В это самое время Вила Злочеста сидела на добруджинском пике у Черно- го моря и странную - непонятную Виле - азбуку Морзе - - слушала. Вила Злочеста попала, - а может быть, и не попала, - в сказки Кар- мен-Сильвы, слепой королевы, но это не важно: важно то, что сидела она и слушала сигналы Шумельмана и Кацмана и басовые ноты - мощные - ходынской радио-станции. Конечно, Вила Злочеста этих нот не понимала; должно быть, поэтому, а может, и по другой причине, хватала она радио-слова и бросала в море; или швыряла в свой колдовской костер, который моряки принимали иногда за огонь св. Ульма и о подножие пика разбивали свои корабли; и броненосец "Потемкин" когда-то, увлеченный этим огнем, взял ложный путь, свой красный огонь погасил и ударился в ложный фарватер, в румынское ра- зоружение и покорение, - - вместо того, чтоб взорваться и красный, мгновенный памятник вечный воздвигнуть себе, головой достигающий неба. - Это Вила Злочеста его обманула; только - вот удивительно: эти стран- ные знаки в воде не тонули и в огне не горели; из воды; из огня - - выпрыгнув, дальше неслись и около Вилы Злочесты кружились, словно над ней насмехаясь и над ее колдовством. Надо бы, надо бы - ей перехва- тывать знаки, враждебные ей, непонятные: Вила Злочеста держала кордон - - да они не давались, стремглав облетая весь мир, - и, залетев на се- кунду с милым приветом к Маркони, на океан, - уносились все дальше и дальше - в звезды, в небо, в те провалы, о которых подумать, представить себе - и то холодеешь от ужаса, сердце дрожит, замирает: а что, если прыгнуть туда? Средне, музыкально: гээээ-тэ-тэт-э-тэ-тэ-тэээээ словно скрипку хороший скрипач пробует перед концертом: пароходам-пароходам-пароходам за пароходами - оставленный в канале - буду поочередно буксировать - и до конца канала тчк внуро Святогора на створе Кронштадтского рейда. Хрипло-низко-слабо-часто - заговорщически: рап-рап-рап - папа - умер - поздравляю с новорожденным папа - папа - папа следи радио - остерегайся карманников - папа-папа-папа (Это шифр в Константинополь) Тэээээ-тэ-тэ-тэ. Тэ-тэ-тэ-тэээээ. Пииии-пи-пи-пи. Вила Злочеста знала звуки ветра, бури, затишья, знала тихий разговор волн у подножия пика, а этих звуков понять не могла. Ну, как же держать пограничный кордон? И зеленые волосы, длинные солоноватые космы с утеса спустив, - думала, думала, - думала Вила Злочеста, закрыв бледное, длин- ное, ненаше лицо всеми семью пальцами правой руки. - - - Пиии-пи-пи-пи - Тэээ-тэ-тэ-тэ-тэ. По по-ста-новле-нию Треть-его кон-гресса Треть-его Интер-нацио-нала - - - Шлет при-вет ра-бо-чим все-го ми-ра - - - Высоко. Чисто. Ясно. Резко. Как высочайшая - стальным сопрано - нота рахманиновского романса - - - В этих звуках, несмотря на их ясность и чистоту, было тревожное. Вила Злочеста встала (привидение на пике, - говорили в туманные утра моряки) - и рупором длинные пальцы - все четырнадцать пальцев - - О-гэй! Синебородый Рауль на вершинах французских Вогезов; и великан двухго- ловый в туманных равнинах туманного острова; и королева снегов в сканди- навских фиордах (на зимней яхте из синего льда); и Рюбецаль, весь избитый маркграфом лотарингским, считающий жалкие репы свои; и легендарный рыбак Урашима (он вечно из моря удит луну - иногда уда- ется); все, все, кто держал кордон, - услышали это "Огэй" и в тревоге к вет- ру приникли: - Нет, ничего. Ничего? - Ничего. Только чистые - резкие - ясные звуки: Тээээ-тэ-тэ-тэээ, тэ-тэээ тэ-тэээ, тэ-тэ-тээ-тэ, тэ-тэээ-тэ перелетали кордон и неслись к встречным антеннам, рассыпались о про- волоку, входили в нее, и - в уши приемщикам: Привет. Привет. Привет. Рабочим. Рабочим. Рабочим. Всего. Всего. Всего. Мира. Мира. Мира. Всем - всем - всем. А утром: из слухового окна на крыше криком - фейерверком - рыданием на весь двор: - Кто сломал антенну? Кто смел сломать антенну?! Будь проклят тот, кто сломал антенну!! Стремоухов, Иван Петров, чорт!! Кто сломал антенну? Ты сломал антенну?!! Понурые дворовые постройки почесали в затылках, сдвинув пушистые, нежные кроличьи шапки на слепые брови окон; утро подумало, помолчало, вгляделось в грязный дворовый снег, в конский неубранный навоз, в глу- хой, неуклюжий поворот лесной дороги, и вдруг - рывком, отдаваясь в ни- зеньких стенах домиков - прыгая по крышам и разбегаясь куда-то в груст- ную ткань нагих деревьев - закувыркались слова: - Да провались вы вместе с вашей антенной, на кой она мне прах, сто- рожить я ее вам нанялся, едреныть, что ли?! Па-ду-маешь! И-и вылупили в небо кукиш с маслом, и-и думают нивесть что! Ан-тенна! Теле-граф! Штаны бы себе раньше починили, едреныть! Тогда из слухового окна выдвинулась всклокоченная рафаэлистая голова и визгом надрывным заколотила о пушистые, покорные крыши: - Да ка-ак ты смеешь по-матерному ругаться, а? Ты знаешь, что за это - расчет, а? Ты пойми, - ведь, здесь - дети! Дети! Дети! Человек в грязной серой шинели выскочил в ответ из конюшни, поднял голову вверх: - Вот дак дети! Вот дак дети! Кажного женить пора. Детский до-ом! У Виктора усы в поларшина, девок на кажном шагу прихватывает! Детский до-ом! Ка-лония! Тьфу! - и, вглядевшись в свой плевок, спокойно: - А расчет без месткома не имеете крепостного права. Прошли эти времена. Слуховое окно с шумом захлопнулось, потом опять открылось, и - злове- ще: - Я созову школьный совет, Стремоухов. Ты так и знай. Управа найдет- ся. По-матерному ругаться нельзя. - Созывай. Человек в слуховом окне оглядел окрестности, пробормотал: - "все ж таки, кто сломал антенну", - и, толкаясь головой о балки чердака, полез вниз, в дом. А там уже - в клубах холодного пара громыхала в столовой очередь - за хлебом - стучали кружки, надувался пыхтеньем громадный самовар и за обычным: - С добр-утром! - Не толкайся. - Отстань. - Не пищи. - А ты не лезь. - Холодно-то как. - Добр-утро. чей-то визгливый голосок в хвосте очереди пропел: - А Шкраб опя-ать френч разорвал! Но Шкраб торжественно и не обращая внимания: - Дети! Кто сломал антенну?!! Кто смел сломать антенну?!! не получив ответа: - Антенна сломана и лежит на земле. Стеклянная изоляция, конечно, лопнула. На кой шут учить тогда азбуку Морзе, не понимаю. - Кто ломает антенны? Какая нечистая сила ломает антенны? Это уж вторая сломанная ан- тенна. Грузно сел за деревянный пропаренный стол, уткнул бородку в руку, ус- лыхал приказ: "локти снять со стола", сдернул локти и ощутил перед собой большую обычную кружку с горячим чаем; большим куском хлеба тюкнули об стол. Тогда, словно вспомнив что-то, поднялся, подошел к другому столу: - Агния Александровна, опять Стремоухов дерзит. Подействуйте хоть вы на него, бога ради. Сил никаких нет. Агния Александровна встала, закуталась крепче в потертый платок, выш- ла наружу. Утро еще не веяло весной, грозилось морозом, метелью. Прошла в дворницкую, там у стола сидел Стремоухов и писал. Смутился, написанное спрятал. Спросила грустно: - Опять у вас, Иван Петрович, нервы шалят? В ответ - грубо: - А какого чччорта он лается? - Это Леонид Матвеич-то лается! Стыдно вам так говорить. - Конечно, лается. Будто я у него антенну сломал. Стану я антенны ло- мать, как же. И без того - делов, делов... не оберешься. - Вы ему должны простить; ведь, издерганный, нервный человек, всем известно. - А я не издерганный? А я - не нервный? И потом... да ну его к чччор- товой матери! - Если будете ругаться, я уйду. - Не буду я ругаться. - Вы - словно ребенок; с вами и нужно поступать, как с ребенком. Подошла, погладила по голове. - Ну, Иван Петрович, ну, Ванюша: извинитесь вы перед ним: ну, что вам стоит? - Ладно, извинюсь. А жить не буду. - Куда же... в деревню? - Хоть в деревню. - Деревня вам ничего не дает, сами говорили. И потом... С кем вы в деревне в шахматы будете играть; Леонид Матвеич в деревню ходить не бу- дет. - И леший с ними, с шахматами. Все равно: сказал уйду - и уйду. В минуте напряженного молчания заколебалась-заискрилась-замучи- тельствовала странная линия; казалось, перешагнешь ее - и нет возврата, все пойдет по-новому, да так, как не шло никогда в мире: широко - вольно - просторно, легко задышит грудь... Но - - Что ж? Вольному воля, Иван Петрович. - Вольному воля, Агния Алексанна. Вышла, постояла на крылечке дворницкой, вдохнула крепкий, с морозом, ветер, пошла в дом. Чаепитие кончалось: - Ты приготовил по математике? - А я историю не сделала. - Передай кружку. - Дежурный, чаю. - Я думаю, все-таки, что царь Борис играл личность в истории... - Личность в истории... Роль, роль личности в истории... Дурак! - Сам тетеря. - Ба-атюшки! А у меня реферат не кончен. Ну вот, пол-странички не до- писала... И совсем забыла. - Деж-журный, чаааю! Подошла, нагнулась к лохматой голове: - Он извинится, только больше служить не будет, уйдет. Шкраб вскочил: - А это еще хуже, - кем его заменить? Лучше пусть не извиняется... Сорвался с места, хотел бежать в дворницкую, да окликнули с дальнего стола: - Леонид Матвеич, пробуйте радио. Не понял: - Какой там радио, когда антенна... - Антенну водрузили, все в порядке. - А... в изоляция? - Изоляция цела. Подошел поближе, не шутят ли; нет, спина у Коли Черного такая надеж- ная, крепкая; пятнадцать лет парню, а хоть сейчас в солдаты: просмоле- ная, морская кость, от погибшего на фронте отца-матроса в наследство досталась. Набил полные щеки хлеба, жует-торопится: боится, до звонка не поспеет. - Почему же... так быстро? - А разве долго нужно? Позвал Сережку, набили поперечину на запасной шест, я слазил, да и прикрепил. А проволока цела. А Сережка - напротив, тоже жует словно на перегонки: - Фик ли копаться... ням-ням-ням... На урок опоздаешь. Агния Александровна сзади: - Сережа, сколько раз говорено, чтобы не произносить слова "фик". - Я и не произношу... ньгам-ньгам-ньгам... я только так сказал... Но уже с чердака, из слухового окошка, выглянул Шкраб: верно, антенна высилась на ближайшей сосне, гвоздила хмурое, смутное небо, чуть заметно покачиваясь от ветра. Бросился в телефонную; как всегда наедине, любовно погладил самодельный распределитель, надел на ухо подвязанную на веревке телефонную трубку с ненужной разговорной чашкой и тотчас же в трубке - запищало, затэнькало, запело: - Тэээээээ-тэ-тэ-тэ... Пиии-пи-пи... Пи-пи... Сошел в столовую, там ватажно, с грохотом вставали из-за стола, крик- нул в гам: - Дежурные, к радио! Кто дежурный? - Коля Черный и Мара. - Коля Черный и Мара, к аппарату. - Действует, Леонид Матвеич? - Работает... Молодцы, ребята. Первый разговор в телефонной. Комариным писком: Вагоны-вагоны... погрузили-погрузили... в Петроград... доставлены в Москву... Низко, часто, ясно, без хрипа: Стокгольм-Стокгольм... следите радио... лед начинается у Гохланда... задание не может быть выполнено... комра-комра-комра... - Коля, что это за слово: комра? - Не знаю, Марочка. - Я не Марочка, а Мара. Сколько раз говорила. - Мара. Успеваешь записывать? - Кое-что пропускаю. ...ледоколы могут встретить вас не раньше марта тчк... советую в лед не входить, а ждать на якоре в безопасном месте прихода ледоколов... со- ветую слушать - отвечать на вызовы. - Это пароходы предупреждают. - А кто предупреждает? - Не знаю... Должно быть, главнокомандующий. Мара, ты обдумала, что я тогда говорил? - Ннну... обдумала. - И что? - Так себе, ничего. - Должна сказать. - Вот. Помнишь... приставал ко мне с дружбой... - Ну, помню. Дальше. - А я еще ответила, что дружба обязательно перейдет в более сильное чувство, потому что... между мальчиком и девочкой. - Ну? - Ну, и рано. Надо школу кончить. Записывай, пропускаешь. - Вовсе не рано. Очень ты уж... умная. - А чего ж глупой-то быть? Я, ведь не маленькая. Неясно, полухрипло: Рай-рай-рай-рай... - Мара, ктой-то рай вызывает, боженьку тревожит. Вот ад, так, небось, никто... - Не смеши, мешаешь. Рай-рай... Старайтесь соблюдать осторожность... осторожность... осто- рожность... Пролетал над добруджинским пиком циклон - старый седой и лохматый, - где-то в южных снегах проводивший каникулы, Вила Злочеста - рупором руки и крикнула что-то циклону. Тот ее подхватил и помчал. Пролетал над Веной, - стонут предместья голодные Вены; зато с Пратера сотни рук протянулись с бокалами ввысь, в честь Вилы Злочесты. Летели над грозным когда-то Берлином, - и Берлин затуманился весь ис- париной нездоровых, голодных людей; а среди испарины - танцы, цветы и огни, словно венчик в цветке из тумана (венчики смерти тоже бывают - кладут их на лбы мертвецам). Летели в снежном, морозном тумане, - вились, извиваясь, падая в про- пасть, взлетая в бездонное тусклое небо; снова летели в тесном об'ятии, снежно прижавшись друг к другу; далеко - внизу - по земле - волочились лохмы циклона; он встряхивал лохмами - и пушистые листья снега плавно ложились, ложились на землю; но старый, мудрый и древний старик многое видел; любил он лишь мимолетных любимых - - - Бензинным дизелем зазвенел пропеллер встречного аэроплана; срыву ша- рахнулся в сторону мудрый старик: сидя в каникульных южных тысячелетних снегах все двенадцать последних веков, не видал он дизелей - в сторону, в сторону, - врысссь! Вила Злочеста: о-гэй, это люди! - Люди?! Арррр-га, - и, присев, от земли прянул прямо на аэроплан. Крылья в острых колючках снега взметнулись, но бодрый упрямый мотор заревел, загудел, приказал, - приказал! - и пропеллер сквозь длинные белые космы прямо в сердце цикло- на всверлился. Упрямой бензинной струей. Где твоя мудрость? Врысссь твоя древность, мудрый старик! - И выстрел с аэроплана, обыкновенный винто- вочный выстрел, быстро и тускло сверкнув, потонул в нераздельных: вое циклона и реве мотора... С визгом взвился в извилины злобного зева, - язвя, извиваясь, старик; и белую, длинную Вилу, так мимолетно любимую, - взвил, завил, закрутил - - снежные, жгучие искры посыпались в стороны, вниз - веером, бурей, метелью - и с великанской своей высоты швырнул старикашка Вилу на снежный вос- ток, в равнины, в равнины и вслед ей провыл: - Смотри, потеряешься там, - дороги назад не найдешшшшь... Второй разговор в телефонной. - Агния Алексанна - в будке? - Здесь. Я дежурная. - Поговорить бы надо... только с вами... - Пожалуйста. Виктор, ступайте на урок. Я одна запишу. Садитесь, Иван Петрович. Только извините, буду слушать. В чем дело? - Вот что, Агния Алексанна. Идите... за меня замуж. - Замуж?! За вас?! - Да что вы... так удивляетесь? Разве... непонятно было? - Не-ет, понятно. Только... как-то сразу. - Вот дак сразу! Ну, единым словом: идете или нет? - Да почему вам пришло в голову? - Па-нимаю. Я - мужик, рабочий, а вы - барышня, интеллигентка, значит - не пара. Хорошо-с. Прощайте. - Да погодите вы, чудак какой. Вы не то... Стойте, погодите, не ухо- дите, тут телефонят... Центральная телефонная (басом): Слушай-те, слушай-те, слушай-те, алло-алло. Религия и радио. Ре-лигия и радио. В Америке - в одной часовне, - в которой не полагается пастора - пришли к такому - заключению. В часовне этой около органа - поставили радио-телефонную установку... ...изголодалась... измучилась за последние годы... он хоть и грубый, а любящий... - с громко говорящим - аппаратом и таким образом - прихожане - этой часовни могут слушать - проповедь пастора - другой церкви - - ...нужно согласиться... нужно-нужно-нужно согласиться. - известны - случаи - венчания - по радио - при расстоянии - между женихом и невестой в несколько тысяч - километров - - ...да, расстояние порядочное... - Дак как же, Агния Алексанна? - Ну, что же? Я... согласна. - Значит, так. Ладно. Ну... пока. А в деревне - будете жить? - Мне все равно. - Учительницей. Нужно, ведь, и им... культуру. - Идите... мне нужно остаться одной. Вечером горбачевская дача погрузилась в темноту: не хватило керосину; горели коптилки (каганцы) только в телефонной будке, в столовой, да в одном из классов топилась печка. У печки: - Ничего ты, Мара, не понимаешь. Что ты со своей литературой сдела- ешь?.. Только языком трепать. - А ты с математикой что сделаешь? - Без математики - ни машин, ни паровозов, ни радио, ни аэропланов, - ничего не было бы без математики. И дома-то построить нельзя. А с лите- ратурой что построишь? - Коля, ты, все-таки... говоришь глупости. Литература развивает чело- века. Захочется тебе выразить свои чувства, ты и не можешь, а я могу. Я вышла из дома. Было уже поздно. Луна освещала своим серебристым светом сад, и ее нежный свет так и переливался на снегу. В воздухе чувствова- лась нега... - А вот и могу! А вот и могу! Я вышел из дому в семь с половиной ча- сов вечера. Луна светила под углом в 45 градусов и освещала квадраты и кубы усадьбы. В воздухе носились незатухающие колебания... - Не то это. Не то, не то и не то. - Нет, то. Если тебе охота размазывать - размазывай, а я не хочу. - Нет, это не то. - Мара встала во весь рост - высокая, сильная, стройная; желтый, зловещий свет печки покрыл тенью ее лоб и глаза. - В замке был веселый бал, музыканты пели... Ветерок в саду качал легкие ка- чели... Прелесть, правда? - И это скажу, - с нежным упреком Коля. - В замке был бал, играла му- зыка, и ветер скоростью в четверть лошадиной силы раскачивал качели, Ма- ра... Милая Мара... все равно ты меня не переспоришь... Леонид Матвеич - мимоходом - остановился, усмехнулся, бросил собесед- никам: - "дурашки, дело во взаимном равновесии", прошел к себе, в одино- кую темную комнату. Немного погодя, постучался Стремоухов, и, подавая рукописную газету, угрюмо: - Ребята, вам велели дать... для прочтения. Потом... извините, что ругался. - Ну, ничего, ерунда, пустяки. Я сам виноват. Садись в шахматы, кага- нец сейчас зажжем. - Не-ет, я сегодня на деревню обещался, там поминки. (И насчет земли потолковать с председателем, - это про себя.) Знакомого схоронили. Шкраб остался один, зажег маленький, синий огонек и прочел в конце газеты: Шарада. В шипящих первый слог найдем За вторым с тобой пойдем К морю. Там после отлива Мы тогда его найдем. Целое - слово в колонии звучное. И подчас для нас научное. Подумал, усмехнулся; разгадка - ш-краб. Глава так себе. ГВОЗДЕМ В НЕБО. Ночью Сергеичев полез из могилы проветриться. Захотелось свежего ду- ху, кладбищенского простора, запаха сосен и конского навоза. Полез, заскреб когтями по твердой глине, - крышку сбил с гвоздей, - поднял спи- нищей, - стал на карачки, забарабанили в гробовое дно земляные крошки: ему нипочем, ломовым один еграль подымал, на спор. Вроде еграля и была крышка гроба, припертая к спине землей и еще чем-то тяжелым и острым. Стал на карачки, качнулся немыслимым подземным раком, набрал духу в се- бя, в грудь, в живот - не надорваться бы! - а ну, еще разок! - уперся натугой - ладонями в отвес могилы - малый засыпал, работа липовая! - дерганул левым плечом, упруго качнулась земля, плакучей осиной заскрипе- ло острое надгробие. Шваркнул правой ногой, разогнулось колено, екнуло, - стой, не сразу, дух спустить надоть. - Так на площадках барских лест- ниц передых бывал, с егралью на спине. Перепер ладони повыше, одну за другой, когти воткнул в мерзлый, осы- пающийся отвес, - - который человек не верит ни в бога, ни в чорта, - в себя, дискать, верит, - тоему человеку смерти нет, тоему человеку все возможно, - - да ка-ак аррррванет спинищей назад, кверху, - это еграль надобно спущать с себя аккуратно, струна чтоб не лопнула, - а уж могильное надг- робие безо всякой великатности - назззад его - плюх! Высунул морковное лицо из могилы, вдохнул снег, над землей свистала морозом ночная поземка. Дыханул - могильный дух выдохнул - сел на краю могилы, обряженный к последнему странствию в разлезлый лохмотный саван. - Ээээй, ка-торые... Снежище глянул сквозь поземку смутным белесым рылом: - тебе чего по- кою нет? - спросонья. - Вы-ползай, ребятищ-щи... ребятищ-щи... Мудрого нет, когда кругом - все свои; кресты-то пообломались, жаль, струменту не захватил, починить бы ребятам: все хозяева лежат, други, кряжи. А все некогда-некогда, глядишь - и смерть пришла, и та чуть-что не за делом застала... да не в этом толк. - Вылезай, ребяты-ы-ы... Мужики-и-и-и... Серой строгой смутью поглядели сверху сосны, качнулись, тряханули снегом, подвыли в лад: и-и-и-и... - поземка пошла крутить, завиваясь, плотней да плотней, белей да белей, хороводом. А в хороводе уж двига- лись... ходили... шли... собирались, прячась за соснами: знать, искали. - Здеся, здеся, ребятищ-щи... Обрадовались, подошли, затолпились кругом. Лаптев Митроха первый: - Ку-ум! И ты тута! А признать можно, хоть и дырья заместо глаз: бородища седая, до земли оказывает. Вместе пили, вместе гуляли. Ерофеев Микитка - пьянчуга пер- востатейный: тот же, только вырос, под сосны головой уперся: вместе пи- ли, вместе гуляли. Кум Елисей, убитый под дубом пьяным Павлушкой ломом по затылку: та же бородка реденькая, а лица не видно; подходи, подходи: вместе пили, вместе гуляли. - Ну, поздоровкаемся! Кумовьев-то, кумовьев. Да одни ли кумовья: и братья подходят: и Семен, и Терентий. - Брата-ан! - И сразу: - Сынам нашим зачем дозволил, сына-ам... - Противу церьквы, противу кряста... А поземка взвилась, зверем Арысь-поле свистнула: врыссь! Густей да густей закачались мертвецы, саваны за поземкой, поземка за саванами, по- гост проснулся, ожил погост, - беда, коль на Руси очнется погост! - сос- ны со страху затолкались верхушками... затолкаешься, коль полезут обни- маться покойники, да в саванах, да в венчиках, да с белыми смертными соплями - ба-тюш-ки! Но Сергеичев топнул кривой разбухлой ножищей: - Аррр-га! Кррру-жи, кря-жи! Закружились ввысь, нелепо толкаясь в соснах; застучали о деревья кос- ти, - серо-зеленые, с черными крапинками тления: заходили по небу белые волокна, одно за другим, другое за одним, за ними всссе - ввыссссь! - Врыссссь, Арысссь-поле! Арысь-поле - зверюга. Одну губу ведет по-земи, а другую - крышей расставит. Ходит в снегах, ждет мороза, ветра, бури. Тихонечко-тихонечко подкрадется, а там - пиши пропало. А Сергеичев все еще на земле, чего-то ждет: - Ат-цыыыы-ы! Сынов отняли, самиии за дело берисссь! Вот, дождался: встала над церковным крестом белая - длинная - ненаша; недвижной воронкой завертелась, колеблясь, на месте, а вокруг нее - ка- руселью - бледные полы саванов, поземка за саванами, со свистом, с ги- ком, с ревом, со звоном, быстрей да быстрей, - сорвалась ненаша с места, старик Сергеичев за ней, подобрались под самое небо - одни клочья серой, мерзлой воды кругом, задержались-задержались, да как ухнут. Ка-ак ухнут в поле, в луга, в овраги, в снега голубые, белесые, се- рые, за зверюгой, за Арысью-полем - - - а там - пиши пропало: размыкает Арысь-поле добра-молодца по полю: где оторвется нога, там станет кочерга, где рука - там грабли, где голова - там куст да колода; налетят птицы, мясо поклюют, поднимутся ветры - кос- ти размечут; и не останется от добра-молодца ни следа ни памяти. С овражьего дна, с медвежьих глухих берлог, из-под снега, из-под суг- робов, белых этих гробов, поднимается, поднимается, шевеля набухлыми бе- лыми, до полусмерти заспанными буркалами, в повойнике из еловых снеговых нахлобученных шапок, в гробовом сарафане полинялых, серых, смутных кра- сок, подыма-ается Арысь-поле, подыма-ается Старая Русь. Эх, старуха, ведь ты умерла - спала бы себе да спала сном непробуд- ным, последним, - тебе ли гоняться в метели да в бури, в снега да в ту- маны за быстролетной Вилой Злочестой? Да нет - вылезла, встала, распластала руки, пошла. Губу ведет по земи, другую - крышей расставила - вот завыли сверху и снизу!!! вот завертелись саваны, саваны, сава- ны!!! и, скорей, туда, где гвоздилось чужое, странное, вражье. Третья антенна давно уж качалась, скрипя, от буйных вихорных налетов, но из-за тысячи верст долетели космы циклоньих бород и грив, а за ними, за ними, за ними - - - Третий разговор в телефонной. - Леонид Матвеич, а какая цель в жизни? - Цель жизни, деточка, это - вопрос сложный. На этом вопросе себе многие головы сломали. - У нас вот с Колей постоянный спор: он говорит, что цель жизни - жить; а я думаю по-другому, только об'яснить не могу. - Почему ж ты думаешь по-другому? - Да как же? Если цель - жить, то ведь, в конце - смерть. Значит, цель - смерть? - Конечно, чепуха. По-моему, человечество стремится к тому, чтобы преодолеть мировое движение, ну, перегнать его, что ли. Заметь, Мара, что все человеческие усилия направлены к движению: сейчас век машины, а машина и есть душа человеческого движения, в противовес мировому. Поня- ла? - Ну, пожалуй, поняла. - Погоди, две тысячи двести работает. Записывай. Высоко, хрипло, с перебоями: рах-рах-рах... третий конгресс... Третьего Интернационала... капита- листические державы всего мира... что изнеможденный... в цепях рабства... пролетариат... рах-рах-рах... - Почему такие перебои? - На дворе метель, Леонид Матвеич. Может, поэтому. ...Пролетарии... пролетарии - пролетарии... всех стран - всех стран - всех стран... соединяйтесь - соединяй... - Кажется, перервалось, Леонид Матвеич. - Да, почему-то кончилось. Так вот, человечество идет к тому, чтобы покорить все силы природы, а главное, преодолеть мировое движение. Ты заметь, Мара, что все, что ни создается, направлено к достижению наи- большей скорости в движении при наименьшей затрате сил. И вот, настанет время, может, через несколько тысяч лет, станет погасать солнце, а земля - ты представь себе, какая роскошь, - управляемая мощнейшим мотором в своем центре, - двинется в путь по своей орбите, а не по предписанной солнцем. Вот где величайшая цель человечества... - Ну, хорошо. Это человечество. А я? - Что ты? - Ведь, я до этого умру? - Ну, что ж, что умрешь, зато своими усилиями поможешь человечеству, свой камешек положишь в общее здание. - Нет, мне не это нужно... Мне нужно... практическое. - Ну, уж не знаю, что тебе практическое. Иди-ка спать, давно звонок был. - У-у, метель-то как завывает... Так и грохочет по крыше... Распахнул дверку и откачнулся; отвык: в голову шибануло; потом - ни- чего, обрадовались, тем более, все уже пьяные, и не знал, сколько време- ни прошло - сидел за столом, тыкал вилкой в лохмотья говядины, заправлял разваленный студень в рот руками, как все, как дикарь: все же - свое, родное, старое. Когда-то проклинал, уничтожал, кипел, рипался. А теперь - вроде как все равно; надоело попусту тратить заряды. Когда шел - одно- го боялся: как бы с женой не встретиться. А теперь - увидел ее - и ниче- го. Врешь, книзу не потянешь, нет. - Сидит, опустив глаза; набелилась, нарумянилась. Чорт с тобой. Была паскуда - и осталась паскудой. - Гам не мешал мыслям. - Вас-силь Семенов, в память... - Аль ощо по стакану? - На-асть! На-асть! Помяни покойника. - Грикуха, а Грикух! Расскажь про мерина-та... - А бог - есть. Взглянул - дьякон, Сергей Афанасьич; спорил с ним раньше о боге, те- перь - надоело: бессмысленно: тратишь слова, а толку нет ни на грош. - Ну, и что? - Н...ничего. Й-есть бог и ба-ба-ба-бажественное йесть. Глаза злые, пьяные. По кожаной куртчонке сразу и не поймешь: дьякон или не дьякон. - Ну, и ступай к ляду. - Н...нет, т-ты за это ответишь... за свои с-слова. - За какие слова? - А... что б-бога нет. - Не лезь, дьякон, в рыло хрокну. - Бро-осьте, ребята... гражданин Стремоухов... Ванькь, Иван Пятров! - Это бородастый, соловый Малина Иваныч. - Ва-анькь, а Ванькь, ты докажи, как в колоние... ребят голодом морите... - И верно: чай, голодают, болезные? - Хлеба-то, грит, по осьмушке в день? - Водой больше поят. - К-каниной. - Па-шел Ленин с каниной, давай Миколку со свининой. - Хррры... Озлился, стукнул кулаком, задребезжали стаканы, вилки, тарелки. - С ветру, сукины дети, с ветру, с ветру, с ветру!!! Натрепала баба подолом, а они - и-и уши развесили. - А што, - скажешь, - убойное лопают? - Б-бог йййесть. - Ни черта не убойное, а... дают им жрать, вполне. - Эт-то, гражданин Стремоухов, ты врррешь. - Я - вру? - Ты врррешь. Захотелось развернуться и стукнуть... разик, да сдавил себя: не все ли равно: пил мало, не действовало; не до драки. - Ну, и ступай к ляду. - Ннннет... ты докажи... свои сла...сла...слава. - А-аставь ты яво, Малин Иваныч, лучше ощо по стакану. - Ощо-ощо. А он... должон доказать. - Йййесть бог... и вся святая его. - Эт-то верно, дьякан... Выпьем. И не успели выпить, как затюкало, забоцало, забрякало в сенцах, рас- пахнулась дверь, и в горницу полезло соломенное чучело с красным языком, белый лист с черными буквами колебался на чучельном животе: - Попу в падарок на паминки. Малина Иваныч вскочил: - Безззотцовщина, сукины дети!!! В ответ - гармошка, песня: Святый божа, святый крепкай, Поп в чужих карманах цепкай, Тыгаль-тыгаль-тыгаля. Да тыгаля-растыгаля. Бабы визгнули разом, Настя, дрожащими руками за лампу - не опрокинули б - и во время - дьякон лез драться - задел скатерть - на пол полетели тарелки, студень, бутылки - - - Стремоухов продрался к выходу, кто-то орал: - лошадь-та, лошадь-та не угнали б, - выскочил в мороз, в колючие взвизги метели; схватили за ши- нель, за грудки: - Стой... хто... свойскай? - Да пусти к ляду... ну вас всех. - А, да ето никак Стремоухав? - радостно, удивленно. - Ну да, я. Пусти пройти. Чего беснуетесь? - А поп - сволачь, контра... Иди, самогон есть! Рррробя, Стремоухову самогону! - Да ну вас и с самогоном-то, пусти пройти. - Рробя, гражданину... товарищу Стремоухову пройтить. Пропускай- тя-ааа... Свернул за плетень, метель ударила в глаза - слепая, бессмысленная, тупая, морозная, злая, как деревня; схватила шинель, стала драть с тела, - врысссь! - - Этак и к утру не дойдешь! - Повернулся, вдохнул ледяную воду ветра, и вдруг - из метели на него: - Ваань. Вгляделся - знакомое беленое лицо с приплюснутым носом: словно часть белесого метельного савана. - Ваань! Ивааан Петрович, да кады ты воротисьси-ты? Ды болюшка ты моя! Да што ж ты меня терзаешь-ты!.. - Отлипни ты от меня, ради дьявола. Ведь, сказано тебе... - Ды Ваань... Ды... неш я... какая... Обозлился, где-то в груди стародавнее заходило, больно толкаясь в стенки, но сдержался: - Баба - баба и есть. С вами свяжись... Не нужно мне... семьи... По- нимаеш, што ль... - Ды Ваничкяаааа... Ды неш я не понимаааю... Ды вернись ты ко мне хучь теперь, голубонь-каааай... - Уйди... стерва... Схватил за плечи, повернул, наподдал кулаком в шею; баба плюхнулась в снег, завыла. Быстро пошел прочь, с ветром донеслось: - Связалси с какой-никакой сууу-кай... Ды неш я не знааааю... Крепко захотелось вернуться и взбутетенить, вздуть, измордовать до кровей, до мозгов, до полусмерти; остановился; кулак заходил вдоль бед- ра, как у кошки хвост. Нет; - фуу! - нельзя. Культура. Быстро пошел, наперекор метели. Не заметил, как дошел до перелеска, прижался лбом к ледяному стволу березы. - Думал так, а вышло не так. Думал вон как, а вышло вон как. Вот-те и переговорил о земле. И все так будет. Все так будет. Хорошо, что пил ма- ло. Деревня. Вот те и деревня. Спохватился: - Да ты что, раньше не знал, што ль, ду-рак? Сразу не переделаешь. Ку-да там! Агния... тоже еще... на кой чорт связался. Вот-те и не приз- нал семью. От одной бабы к другой... Как кот... или любитель кипящих са- моваров... Тьфу, пакость! Шаах-маты... Повернулся лицом к деревне, и тотчас же встала в глазах распаренная беленая маска с приплюснутым носом. - Врыссссь! - взвыла метель и концами косм захлестала по лицу. - Куда ж итти-то? В колонию... аль опять в деревню? А, к ляду. К ним с добром, а они с дубьем. К ним с культурой, а они с самогоном. И та, - вспомнил опять про Агнию, - тоже... хороша. Не любит ни черта, а тоже: са-гласна. Баба, баба и есть. От нее самая главная гнусь и идет: семья. Долго бродил по перелеску - между деревней и колонией; к утру реши- тельно пошел на дачу. Собрал вещи, связал. Вышел наружу - утро голубело, обещало быть ясным, светлым. Глянул вверх, выругался скверно, дико, злобно: антенны снова не было на месте. Подошел ближе - антенна вместе с верхушкой сосны висела перекладиной вниз; проволока провисла, осела. Сходил за топором, скинул шинель, полез на сосну; обрубил дерево, антенна рухнула вниз, что-то треснуло, дзенькнуло об мерзлый снег. Спустился, осмотрел - лопнуло стеклянное кольцо на мачте; другое уце- лело. - А чорт с ним, сойдет и так! - Выбрал другую сосну, рядом. Слазил на нее, вернулся за мачтой; обмотался проволокой, потащил мачту кверху. Долго не давалась мачта - сучья мешали. Яростно принялся охаживать их топором. Втащил, наконец, мачту, пригладил к верхушке кое-как. Проволока натянулась - почти, как была. Слез, облегченно вздохнул, оделся, забрал вещи, написал на старом конверте: - Прощайте, чорт с вами со всеми, ухожу, как лев толстой, в питере пишут завод открылся. Стремоухов Иван Петров чорт. Пришпилил конверт старым гвоздем к парадной двери, пошел на станцию. По дороге обернулся - антенна высилась почти как раньше. Бодро зашагал старинной мужицкой походкой - всегда мужики ходят так за сохой, вдавли- вая ноги по-очереди в землю. Через десять минут в баню обливаться побежали Сережка и Коля Черный; бежали вприпрыжку, в накинутых прямо на нижнее белье арестантских ка- ких-то бушлатах. Сережка остановился и ткнул пальцем вверх. - Коля, глянь-кось! Чтой-то с антенной. - И верно, кривая какая-то! Опять кто-то начудил. В бане, фыркая и кривляясь, облились водой с ледышками. Дома, не шу- мя, - не полагается будить других до звонка, - оделись, вышли наружу. - Ты, что ль, Коля, слазаешь? - Нук что ж. Полез, хватаясь голыми пальцами за сучья. Хорошо - фррр! - лазать мо- розным утром по деревьям. В небе голубела еще далекая весна, зимняя заря матово стелилась по снегам. - Эй, Сережкаааа!.. - Чтооо? - Какой шут тут хозяйничааал?.. Дерево-то, ведь, не то... - Кааак не то? И верно не то. - Одного изолятора нееет... - А гдееее ж он? - А шууут его знааа-ет... Коля слез с дерева: - Проволока запутана, изоляция неполная, чудеса в решете, да и только. - Что ж, давай чинить. - Успеем до чаю-то? - Мы, да не успеем? Эх, ты!.. - А изолятор? - Башка! Ведь, можно не кольцо и даже не стекло! А хочешь стеклянный, битых стекляшек навяжем. - И верно! Да тут хоть все черти соединись и пакости, - все одно вгвоздим антенну... Ты у меня, Сережка, ум-наааай. - Главное дело, Шкраб не узнает и злиться не будет. - Давай. - Понес. И - на Колиных плечах, - рысью, рысью, рысью, - Сережка торжественно в'ехал в дом. Искра. Март 1923 г. -------------------------------------------------------------------- "Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 08.04.2002 14:52



Полезные ссылки:

Крупнейшая электронная библиотека Беларуси
Либмонстр - читай и публикуй!
Любовь по-белорусски (знакомства в Минске, Гомеле и других городах РБ)



Поиск по фамилии автора:

А Б В Г Д Е-Ё Ж З И-Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш-Щ Э Ю Я

Старая библиотека, 2009-2024. Все права защищены (с) | О проекте | Опубликовать свои стихи и прозу

Worldwide Library Network Белорусская библиотека онлайн

Новая библиотека