О'ГенриЧья вина?
Горящий светильник – 6
* * *
В качалке у окна сидел рыжий, небритый; неряшливый, мужчина.
Он только что закурил трубку и с удовольствием пускал синие клубы дыма. Он снял
башмаки и надел выцветшие синие ночные туфли. – Сложив пополам вечернюю
газету, он с угрюмой жадностью запойного потребителя новостей глотал жирные
черные заголовки, предвкушая, как будет запивать их более мелким шрифтом
текста.
В соседней комнате женщина готовила ужин. Запахи жареной
грудинки и кипящего, кофе состязались с крепким духом трубочного табака.
Окно выходило на одну из тех густо населенных улиц Ист-Сайда,
где с наступлением сумерек открывает свой вербовочный пункт Сатана. На улице
плясало, бегало, играло множество ребятишек. Одни были в лохмотьях, другие – в
чистых белых платьях и с ленточками в косах; одни – дикие и беспокойные, как
ястребята, другие – застенчивые и тихие; одни выкрикивали грубые, непристойные
слова, другие слушали, замирая от ужаса, но скоро должны были к ним привыкнуть.
Толпа детей резвилась в обители Порока. Над этой площадкою для игр всегда реяла
большая птица. Юмористы утверждали, что это аист. Но жители Кристи-стрит
лучше разбирались в орнитологии: они называли ее коршуном.
К мужчине, читавшему у окна, робко подошла двенадцатилетняя
девочка – и сказала:
– Папа, поиграй со мной в шашки, если ты не очень
устал.
Рыжий, небритый, неряшливый мужчина, сидевший без сапог у
окна, ответил, нахмурившись:
– В шашки? Вот еще! Целый день работаешь, так нет же, и
дома не дают отдохнуть. Отчего ты не идешь на улицу, играть с другими детьми?
Женщина, которая стряпала ужин, подошла к дверям.
– Джон, – сказала она, – я не люблю, когда
Лиззи играет на улице. Дети набираются там чего не следует. Она весь день
просидела в комнатах. Неужели ты не можешь уделить ей немножко времени и
заняться с ней, когда ты дома?
– Если ей нужны развлечения, пусть идет на улицу и
играет, как все дети, – сказал рыжий, небритый, неряшливый мужчина. –
И оставьте меня в покое.
– Ах, так? – сказал Малыш Меллали. – Ставлю
пятьдесят долларов против двадцати пяти, что Энни пойдет со мной на танцульку.
Раскошеливайтесь.
Малыш был задет и уязвлен, черные глаза его сверкали. Он
вытащил пачку денег и отсчитал на стойку бара пять десяток. Три или четыре
молодых человека, которых он поймал на слове, тоже выложили свои ставки, хотя и
не так поспешно. Бармен, он же третейский судья, собрал деньги, тщательно
завернул их в бумагу, записал на ней условия пари огрызком карандаша и засунул
пакет в уголок кассы.
– Ну и достанется тебе на орехи, – сказал один из
приятелей, явно предвкушая удовольствие.
– Это уж моя забота, – сурово отрезал
Малыш. – Наливай, Майк.
Когда все выпили, Бэрк – прихлебатель, секундант, друг и
великий визирь Малыша вывел его на улицу, к ларьку чистильщика сапог на углу,
где решались все важнейшие дела Клуба Полуночников. Пока Тони в пятый раз за
этот день наводил глянец на желтые ботинки председателя и секретаря клуба, Бэрк
пытался образумить своего начальника.
– Брось эту блондинку, Малыш, – советовал
он, – наживешь неприятностей. Тебе что же, твоя-то уже нехороша
стала? Где ты найдешь другую, чтобы тряслась над тобой так, как Лиззи? Она
стоит сотни этих Энни.
– Да мне Энни вовсе и не нравится, – сказал Малыш.
Он стряхнул пепел от папиросы на сверкающий носок своего башмака и вытер его о
плечо Тони. – Но я хочу проучить Лиззи. Она вообразила, что я – ее
собственность. Бахвалится, будто я не смею и заговорить с другой девушкой.
Лиззи вообще-то молодец. Только слишком много стала выпивать в последнее
время. И ругается она неподобающим образом.
– Ведь вы с ней вроде как жених и невеста? –
спросил Бэрк.
– Ну да. На будущий год, может быть, поженимся.
– Я видел, как ты заставил ее в первый раз выпить
стакан пива, – сказал Бэрк. – Это было два года назад, когда она,
простоволосая, выходила после ужина на угол встречать тебя. Скромная она тогда
была девчонка, слова не могла сказать, не покраснев.
– Теперь-то язык у нее – ого! – сказал
Малыш. – Терпеть не могу ревности. Поэтому-то я и пойду на танцульку
с Энни. Надо малость вправить Лиззи мозги.
– Ну смотри, будь поосторожнее, – сказал на
прощанье Бэрк. – Если бы Лиззи была моя девушка и я вздумал бы тайком
удрать от нее на танцульку с какой-нибудь Энни, непременно поддел бы
кольчугу под парадный пиджак.
Лиззи брела по владениям аиста-коршуна. Ее черные глаза
сердито, но рассеянно искали кого-то в толпе прохожих. По временам она
напевала отрывки глупых песенок, а в промежутках стискивала свои мелкие белые
зубы и цедила грубые слова, привнесенные в язык обитателями Ист-Сайда.
На Лиззи была зеленая шелковая юбка. Блузка в крупную
коричневую с розовым клетку ловко сидела на ней. На пальце поблескивало кольцо
с огромными фальшивыми рубинами, а с шеи до самых колен свисал медальон на
серебряной цепочке. Ее туфли со сбившимися на сторону высокими каблуками давно
не видели щетки. Ее шляпа вряд ли влезла бы в бочку из-под муки.
Лиззи вошла в кафе «Синяя сойка» с заднего хода. Она села за
столик и нажала кнопку с видом знатной леди, которая звонит, чтобы ей подали
экипаж. Подошел слуга. Его широкая улыбка и тихий голос выражали почтительную
фамильярность. Лиззи довольным жестом пригладила свою шелковую юбку. Она
наслаждалась. Здесь она могла давать распоряжения и ей прислуживали. Это было
все, что предложила ей жизнь по части женских привилегий.
– Виски, Томми, – сказала она. Так ее сестры в
богатых кварталах лепечут: «Шампанского, Джеймс».
– Слушаю, мисс Лиззи. С чем прикажете?
– С сельтерской. Скажите, Томми, Малыш сегодня заходил?
– Нет, мисс Лиззи, я его сегодня не видел.
Слуга не скупился на «мисс Лиззи»: все знали, что Малыш не
простит тому, кто уронит достоинство его невесты.
– Я ищу его, – сказала Лиззи, глотнув из
стакана. – До меня дошло, будто он говорил, что пойдет на танцульку с Энни
Карлсон. Пусть только посмеет! Красноглазая белая крыса! Я его ищу. Вы меня
знаете, Томми. Мы с Малышом уже два года как обручились. Посмотрите, вот
кольцо. Он сказал, что оно стоит пятьсот долларов. Пусть только посмеет пойти с
ней на танцульку. Что я сделаю? Сердце вырежу у него из груди. Еще виски,
Томми.
– Стоит ли обращать внимание на эти сплетни, мисс
Лиззи,
– сказал слуга, мягко выдавливая слова из щели над
подбородком. – Не может Малыш Меллали бросить такую девушку, как вы. Еще
сельтерской?
– Да, уже два года, – повторила Лиззи, понемногу
смягчаясь под магическим действием алкоголя. – Я всегда играла по вечерам
на улице, потому что дома делать было нечего. Сначала я только сидела на
крыльце и все смотрела на огни и на прохожих. А потом как-то вечером
прошел мимо Малыш и взглянул на меня, и я сразу в него втюрилась. Когда он в
первый раз напоил меня, я потом дома проплакала всю ночь и получила трепку за
то, что не давала другим спать. А теперь… Скажите, Томми, вы когда-нибудь
видели эту Энни Карлсон? Только и есть красоты, что перекись. Да, я ищу его. Вы
скажите Малышу, если он зайдет. Что сделаю? Сердце вырежу у него из груди. Так
и знайте. Еще виски, Томми.
Нетвердой походкой, но настороженно блестя глазами, Лиззи
шла по улице. На пороге кирпичного дома дешевых квартир сидела кудрявая девочка
и задумчиво рассматривала спутанный моток веревки. Лиззи плюхнулась на порог
рядом с ребенком. Кривая, неверная улыбка бродила по ее разгоряченному лицу, но
глаза вдруг стали ясными и бесхитростными.
– Давай я тебе покажу, как играть в веревочку, –
сказала она, пряча пыльные туфли под зеленой шелковой юбкой.
Пока они сидели там, в Клубе Полуночников зажглись огни для
бала. Такой бал устраивался раз в два месяца, и члены клуба очень дорожили этим
днем и старались, чтобы все было обставлено парадна и с шиком.
В девять часов в зале появился председатель. Малыш Меллали,
под руку с дамой. Волосы у нее были золотые, как у Лорелеи. Она говорила с
ирландским акцентом, но никто не принял бы ее «да» за отказ. Она путалась в
своей длинной юбке, краснела и улыбалась-улыбалась, глядя в глаза Малышу
Меллали.
И когда они остановились посреди комнаты, на навощенном полу
произошло то, для предотвращения чего много ламп горит по ночам во многих
кабинетах и библиотеках.
Из круга зрителей выбежала Судьба в зеленой шелковой юбке, принявшая
псевдоним «Лиззи». Глаза у нее были жесткие и чернее агата. Она не кричала, не
колебалась. Совсем не по-женски она бросила одно-единственное
ругательство – любимое ругательство Малыша – таким же, как у него, грубым
голосом. А потом, к великому ужасу и смятению Клуба Полуночников, она исполнила
хвастливое обещание, которое дала Томми, исполнила, насколько хватило длины ее
ножа и силы ее руки.
Затем в ней проснулся инстинкт самосохранения или инстинкт
самоуничтожения, который общество привило к дереву природы?
Лиззи выбежала на улицу и помчалась по ней стрелою, как в
сумерки вальдшнеп летит через молодой лесок.
И тут началось нечто – величайший позор большого города, его
застарелая язва, его скверна и унижение, его темное пятно, его навечное
бесчестье и преступление, поощряемое, ненаказуемое, унаследованное от времен
самого глубокого варварства, – началась травля человека. Только в больших
городах и сохранился еще этот страшный обычай, в больших городах, где в травле
участвует то, что зовется утонченностью, гражданственностью и высокой
культурой.
Они гнались за ней – вопящая толпа отцов, матерей,
любовников и девушек, – они выли, визжали, свистели, звали на подмогу,
требовали крови. Хорошо зная дорогу, с одной мыслью – скорее бы конец – Лиззи
мчалась по знакомым улицам, пока не почувствовала под ногами подгнившие доски
старой пристани. Еще несколько шагов – и добрая мать Восточная река приняла
Лиззи в свои объятия, тинистые, но надежные, и в пять минут разрешила задачу,
над которой бьются в тысячах пасторатов и колледжей, где горят по ночам огни.
Забавные иногда снятся сны. Поэты называют их видениями, но
видение – это только сон белыми стихами. Мне приснился конец этой истории.
Мне приснилось, что я на том свете. Не знаю, как я туда
попал. Вероятно, ехал поездом надземной железной дороги по Девятой авеню, или
принял патентованное лекарство, или пытался потянуть за нос Джима Джеффриса[1], или предпринял еще какой-нибудь
неосмотрительный шаг. Как бы то ни было, я очутился там, среди большой толпы, у
входа в зал суда, где шло заседание. И время от времени красивый,
величественный ангел – судебный пристав – появлялся в дверях и вызывал:
«Следующее дело!»
Пока я перебирал в уме свои земные прегрешения и раздумывал,
не попытаться ли мне доказать свое алиби, сославшись на то, что я жил в штате
Нью-Джерси, – судебный пристав в ангельском чине приоткрыл дверь и
возгласил:
– Дело № 99852743.
Из толпы бодро вышел сыщик в штатском – их там была целая
куча, одетых в черное, совсем как пасторы, и они расталкивали нас точь-в-точь
так же, как, бывало, полисмены на грешной земле, – и за руку он тащил…
кого бы вы думали? Лиззи!
Судебный пристав увел ее в зал и затворил дверь. Я подошел к
крылатому агенту и спросил его, что это за дело
– Очень прискорбный случай, – ответил он, соединив
вместе кончики пальцев с наманикюренными ногтями. – Совершенно
неисправимая девица. Я специальный агент по земным делам, преподобный Джонс.
Девушка убила своего жениха и лишила себя жизни. Оправданий у нее никаких. В
докладе, который я представил суду, факты изложены во всех подробностях, и все
они подкреплены надежными свидетелями. Возмездие за грех – смерть. Хвала
создателю!
Из дверей зала вышел судебный пристав.
– Бедная девушка, – сказал специальный агент по земным
делам, преподобный Джонс, смахивая слезу. – Это один из самых прискорбных
случаев, какие мне попадались. Разумеется, она…
– …Оправдана, – сказал судебный пристав. – Ну-ка,
подойди сюда, Джонси. Смотри, как бы не перевели тебя в миссионерскую команду да
не послали в Полинезию, что ты тогда запоешь? Чтобы не было больше этих
неправых арестов, не то берегись. По этому делу тебе следует арестовать рыжего,
небритого, неряшливого мужчину, который сидит в одних носках у окна и читает
книгу, пока его дети играют на мостовой. Ну, живей, поворачивайся!
Глупый сон, правда?
Полезные ссылки:
Крупнейшая электронная библиотека Беларуси
Либмонстр - читай и публикуй!
Любовь по-белорусски (знакомства в Минске, Гомеле и других городах РБ)
|