Юрий НЕВСКИЙ
В СТОРОЖКЕ, В ПАРКЕ, В ЧЕРНОМ СЕЙФЕ...
Фантастический рассказ
Я не был членом Правительства. Я хорошо помню. Я дружил с капитаном
Арсаланом Ринчиновым. Он был в отставке из другой эпохи и работал у нас
электронщиком, за спиной клубилось тишайшее безмолвие тридцати прыжков в
Абсолютное Не... Но на защитной куртке еще был виден полустертый номер "девять". В мочке левого уха он носил серебряную радиоклипсу - знак особой
надежности. Обычно он слушал по ней виолончельную музыку.
Я хорошо помню, я помню несколько раз, что смерть пролетала мимо -
она попала в "девятку". Кто мог знать, зачем у капитана на защитной
куртке, на спине, выбит этот полустертый порядковый номер? Как может
защитить защитная куртка, если она пронумерована, будто специально для
кого обрывком мишени, да еще черно-желтого резкого обозначения? Она
пролетела мимо - поколебала пламя наших свечей и улыбок: у кого-то
перегорели лампочки и приборы, у кого-то засвечены лучшие кадры с тещей,
сломались "молнии" на дорожных саквояжах, перекипел кофе, случились
преждевременные роды, а может быть, кто-то просто прикрыл форточку,
распахнутую случайным сквозняком... Она была среди нас - говорили ли мы
полушепотом или судорожно смеялись в кафе, прикуривая бесконечные
сигареты, неразборчиво признавались в любви осенним шапочкам случайных
попутчиц в полночи грохочущих поездов или по сто раз обламывали спички,
зажигая все свечи в Храме Падающих Свеч (вблизи вечной лихорадки
Ракетопарка-1). Магнитофоны, работающие на "запись", уловили в то время
неясную тонкогорлую песнь бессмертника, один синти-саксафонист говорил
мне, что как раз тогда сгорело у него четыре синти-сакса, прежде чем он
изобразил нечто, отдаленно напоминающее "Стразтиз" Ч. Маркера. Все, все
было у нас наперекосяк! Один биг-прыгатель "Синий протест" - как прыгнул!
задрейфовал, свернул с курса, скукожился в пространстве...
Два Космоса лежали передо мной, два Космоса: белый и синий. И если
белый - это молчаливый бегун от инфаркта трусцой... (радостно быть мне
обманутым первым снегом) - то синий? - ...это когда между ней и Августом
ничего нет, она плывет по августовской воде... Но я понял их
предназначение: мое прошлое и будущее - выдавил из тюбиков белила цинковые
и ультрамарин, разбросал географические карты с разновеликой глыбью морей
и новобрачной белизной простынок неопознанных континентов, перечитал
заново белые стихи в синей обложке ночи, стряхнул с сигарет великих
снежных равнин, тоской замкнувших горло, белоснежный пепел чаек в
лазоревую майолику океана... - да и перевил это всетаинственной лентой
Мебиуса, ей же и подвязал волосы китайской косицей, чтобы по технике
безопасности не выбивались из-под термической каски.
...ты говоришь, что я пытал пространство, ушел за горизонт вслед
за серым портфелем агента Госстраха - Крысолова, извлекающего
тонкогорлую песнь бессмертника? что я брел наизусть тридцать
километров от трактора, от всех этих сигнализейшен - спешил, что
только через сутки меня в бреду и рвоте обнаружила поисковая группа
вертолетов? - да, в черную вену пустыни, в рубчатый желудок песков...
а знаешь ли ты, что у меня образовалась ужасная рвота, я блевал
целыми кусками Времени? из меня извергались проклятые пространства,
события, эпохи... ну, потом, все эти крючки, квадратики, колесики,
пружинки, минутки, секундочки, травинки, муравьишки... это - Время
блевать, да? ты протягиваешь мне руки через мраморное отчуждение
утреннего столика кафе, но тебе не надо... знать, что там была только
грязная мыльная пена и отовсюду падали, зачарованно кружась, бритые
чайки и подержанные корейские велосипеды, только чайки и
велосипеды... - нет, дорогая, не все так просто! это орбитальный сон,
что?! орбитальный сон, я говорю: С! - О! - Н!.. а? да, да, я слышу,
говорите громче, алле-о?!.. дайте мне комнату с серым потолком с
запада на север, алле-о! - ну что ж, пожалуй, я пойду, дорогая,
оставляя тебя в этом каменном кафе... привет! на этом заканчиваю свое
письмо, передавай приветы всем нашим близким и знакомым, всего тебе
наилучшего... целую, конечно!
Да, так было, эпоха всех Свершений, мы ломились в самую глубь плато
Хурамчир. Мы делали дорогу, мы были первыми, мы глотали пространство,
просто упивались им... За нами, параболически сходя на нет у горизонта,
млечно дымилась стальная и бетонная магистраль. Где-то там по сто в ряд
гудели и рвались, мчались и лопались автомобили. Рыдали от счастья
красивые женщины, захлебывались в слезах и умирали. Росли беспричинные
дети. Правительство башляло деньги лопатой. Я очень любил наш трактор.
Жизнь меня не печалила. Впереди только ненасытный зной и суриковые горы.
Плато Хурамчир. Я работал на раздаче-загрузке в автоматической столовой. В
другое время бродил по темным переходам, гоняя вверх и вниз на лифте,
купался в бассейнчике с прохладной водой или слушал маленькие человечьи
истории, если кому поболтать захотелось. Вообще-то я придумывал разные там
секреты, чтобы люди подолгу вдали от дома не сатанели от автоматической
еды. Капитану Арсалану я всегда заряжал на две-три бутылочки побольше его
любимого соусированного пивка. Я хотел бы прожить его походку и взгляды,
его руки, особенно - как он держит голову. Может, в том и отгадка, что там
- в Абсолютном Не..? Ведь не говорят и не пишут в учебниках. Вообще, никто
не знает. Прыжки в Абсолютное Не... закрыли. Я бы хотел написать с него
портрет. Задание в школе на лето - "типаж в интерьере". Это капитан
Арсалан сидит во всегдашнем своем шезлонге в интерьере плато Хурамчир в
своей заслуженной куртке, с оптическим дальнобоем на коленях, смотрит
вдаль на суриковые горы. "Постигший Тишину" - так бы я его назвал.
Однажды я попросил у него примерить себе радиоклипсу: там жила
тишина, маленький Дацан тишины... Богомольные травы клонились под тайным
причастием ветра, серебристо держала Луну ковыльная стража, тонкогорлую
песнь выводил бессмертник. Там жили и лошади: волооко стекали туманы с их
грив, переговаривалась хрустом осыпь камешков под стертыми копытами, медно
плескались кольца сбруи. И птицы: ночная омутная глыбь скрипела и терлась
о шероховатость их крыл. Там... кривая Стена рубанула коростой полосующего
удара самое сердце глубиной Азии, под ней ничком жил человек-трава с болью
и гудением во всем позвоночнике - из него росла прямая и твердая стрела с
шелестением желтых буддистских ленточек на вечном сквозняке проклюнутого
азиатского сердца... Вот что я узнал. И с сожалением отдал радиоклипсу.
Обычно я писал пейзажи, маленькие картонки пейзажиков, расположившись
подле монументальной гусеницы нашего трактора: тент, мольберт, стульчик,
коробки с красками, столик с журналами и альбомами - люблю я рисовать, а
во время размышлений полистать литературу, посмотреть работы мастеров или
старые фотографии. Люблю к тому же попивать брусничный морс с планеты
Капель - эдакие причуды... На выходные все улетели по домам, было
спокойно, капитан Арсалан дежурил, и я остался вместе с ним. По привычке
он дремал, весь распространившись в биосенсорном шезлонге, вместо
предполагаемого дальнобоя баюкал в ладонях бутылочку любимого пивка
"Маркет" и на суриковые горы не смотрел. Я смотрел и рисовал закаты, а они
были дремучие, обморочные какие-то закаты: вакханалия
убийственно-багрового и багрового цвета. Больше ничего. Тревожно. Горы
тогда становились горчишными.
Работалось мне покойно и споро, искоса я выхватывал куски сна
капитана, помечал их карандашиком для своей вселетней картины. Особенно
мне было отрадно попивать морс, ведь он с планеты Капель, а там, говорят,
брусничники по грудь и спелые охапки ягод собирают поющие девушки в
разноцветных индейских повязках на волосах. Как раз туда и преобразовалась
одна моя хорошая знакомая, с которой я только и собирался задружить как
художник с художником... Может, в этом греющем душу напитке - тепло и
ласка и ее верных рук? Я, кажется, вполне прилично передал всю эту массу
давящего пространства и то, что мы черт знает когда доберемся до всего
этого беспредела. Но это показалось чересчур напыщенным, до того
просторным и одичалым: распахнутая пустынность, крутолобые лики гор,
тяжелые приливы заката... Я подрисовал на одном из горбатящихся холмов
маленькую, злую и напряженную фигурку всадника на взъерошенной лошаденке.
Железной скобкой впившись в ветряные дали, он смотрел миры: разведчик,
впередсмотрящий, гонец... Стало просто и сурово, как в шахматах - он
предназначенно заполнил клетку пространства давно решенной комбинации.
Откинувшись самым вальяжным мэтром, я небрежно перелистывал любимые
журналы. Морс терпко и влажно туманил мои воспоминания обещанием еще
несбывшихся рук... Это все дурацкая картина сводила с ума, одного
древне-заслуженного художника: "Сбор брусничного урожая на планете
Капель", что издавна своей незабвенной помпезностью украшала якобы
вестибюль нашей школы, то-то и мнится мне все, то-то и помнится...
Что-то сломалось в вечере, щелкнуло, какой-то выключатель...
рассыпалось. Тонко въелся в воздух и оборвался сверлящий перелив,
встрепенувшийся ропот... трепет - ...стон? Я оглянулся - шезлонг капитана
смяло, бросило назад - сам он выкрутился, вывернулся на песок, но
привскинулся на колени, злым и темным лицом как прицелом оптического
дальнобоя с тусклой игрой закатных бликов что-то искал, выслеживал в
графленых линиях шахматного горизонта... Что?! - я оторопело переживал
этот, вмиг перемешанный сердитой рукой, фотографический коллаж. Он прямо
поднялся с колен, мне показалось: ритуально поцеловав край закатного
знамени, но стер с лица дальнобойную озлобленность, с губ песчинки - или?
мне послышалось... какой-то чревовещательный морок, молитву, проклятие..?
- А?! - вновь не уразумел я, но капитан шел к входному люку с пугающей
неровностью начинающего канатоходца или так, словно путь его был тщательно
заминирован и каждую секунду следовало ожидать взрыва. И я ничего не понял
в его судьбе, но вечер мне был испуган. Собирая вещи, я думал об этой
тарабарской фразе, чертовщине ли какой-то? - "Тень стрелы Отца"... - вот
что он сказал. Сдвинул и оставленный им шезлонг, в песке блеснула
серебристая рыбка радиоклипсы, наверное, выпала при падении. Не удержался,
поднес ухо к замочной скважине Вселенной. Мне показались разноголосые
инструменты, как настраивается перед игрой оркестр, невпопад
переговаривались музыканты - их голоса шуршали твердой смятой бумагой -
или это ветер перебирал нотные листы? Чьи-то пальцы тайным причастием
пробежались по богомольным струнам... тонкогорло пропела неясная
дудочка... медно расплескались ударные тарелки и колокольчики... пианола
шелестела ленточками на ветру... Было слышно, осязаемо, реально - кто-то
подошел, пощелкал в микрофон, сказал: "в сторожке, в парке, в черном
сейфе...", а ревербераторное эхо подхватило, разнесло, озвучило - "...в
сторожке, в парке... в сторожке..." Откуда это? Что так захолостнуло по
сердцу? Не белый ли это и синий Космос настиг и отозвал меня? - ведь было
же такое, было... Но что там, как дальше? Отчего же не вспомнить... - или?
- нет, заново перевью и расправлю таинственной лентой сине-белую повязку
для китайской косицы...
Нагруженный всем скарбом, нагнал капитана в холле, протянул на ладони
дивный светлый зрачок. Он мучительно вспомнил меня, потрепал по плечу,
уехал на лифте. Ужинать не стал, закрылся в каюте, передал по связи, что
плохо себя чувствует. Но ладно.
И вот что-то сломалось в нашей жизни, щелкнуло, какой-то
выключатель... капитан Арсалан похудел и осунулся, перегорали лампочки и
приборы, сверлящим переливом въедалось сигнализейшн-спешиал-сирена,
кому-то вечно не хватало то завтрака, то обеда... Перекипал кофе, все были
с усердно-рассерженными лицами, в бассейне я замечал только что брошенное
мокрое полотенце или волглый, неведомо чей, халат. Даже справился у
начальника смены: сколько человек экипажа на борту? - Семь, как всегда...
- ответил он мне, решив, очевидно, что очередные мои секреты дизайнера
нечаянной радости - это задавать идиотские вопросы. Но не такой уж я
негодяй и двоечник, чтобы исправлять каждый раз какую-то нелепую ошибку, и
хорошо все обдумав, я отправлял восемь порций и девять порций... - а
робот-доставщик разносил все.
Он пришел ко мне.
Я сразу узнал его. Это был человек-трава: маленький пожухлый монгол в
лоснящемся кожаном халате, в лохматой шапке с тесемками, носки его мягких
сапог смотрели в наше линолеумное небо.
Я в это время был один, в нашем малютке-баре наводил лоск на
старенький, но верный мой шейкер, развешивал разноцветные фонарики.
- Ты кто? - спросил я завороженно.
- Я Гэсэр-хан.
- Чего ты хочешь?
- Дай мне водки.
Я плеснул ему в подвернувшуюся рюмаху, но он отстранил локтем, принял
лишь полный бокал и безмятежно-коротко выпил его. Стоял покачиваясь,
занюхивая травяным и мятным рукавом.
- Ты любишь овсяные оладушки? - еще спросил я.
- Да... - он мутно покачнулся, выпростал что-то из недр своей кожаной
обители, положил на полированную стойку. Это была темная и древняя широкая
ложечка с длинной ручкой.
- Что это?
- Это лопаточка для переворачивания оладушек, - ответил он, широко и
привольно швыркнув носом. - Моей бабушки... - добавил еще тише и пошел,
охватывая аркой всадниковых ног далекое и близкое, дико пахнущее медом
вскопытенных трав и пряной пыли, время сигнальных костров и кочевий.
Как раз прилетел к нам Батхитхван Чумпура, исполнитель на народных
индийских инструментах (из-за чего и генеральный порядок), все стали
заходить и рассаживаться в баре. Он долго настраивал ситар, он пел и играл
свою музыку, запалил морок благовонных палочек, весь потел, посерел и
осунулся лицом, раскачиваясь маятником литого просолнечного тела. -
...чайки над морем, вы - белые чайки над синем морем, - говорил он, или
кричал? - нам откуда-то издалека снизу, - вам нечего бояться,
расслабьтесь, спокойно, все спокойно... - и мы все еще больше становились
чайками над морем и летели, летели... - музыка ли летела, слова его,
чревовещательный морок какой-то? - пел ли это человек-трава? богомольные
пальцы на струнах тайного причастия ночи, тонкогорлая весть бессмертника,
шероховатый трепет стекающих с грив туманов, шелестение азиатских
тесемочек, плеск медных колечек... - или это звон колокольцев - браслетов
на смуглой излучине запястья равномерно выгибаемого из августовской воды,
когда она плыла из моего орбитального сна к области берега,
невозвращаемого всего лишь из-за невозможности вспомнить фразу, ясно конец
ее: "...в сторожке, в парке, в черном сейфе". Так настиг меня белый и
синий Космос, вбирал в себя: ...между ней и Августом - ничего нет, она
плывет по августовской воде, не слыша как тихо звенит браслет - плачет
космонавт в орбитальном сне... в орбитальном полете, космонавт - это я, а
она - это то время, та песня, что не могу, или не смею? - вернуть я, ведь
я помню, хочу вспомнить - и боюсь, и не смею, смею и боюсь из того,
уплывающего от меня по августовской воде, мира, убегающего молчаливым
бегуном от инфаркта трусцой... (- ну зачем он сегодня бежал? - толстой
строчкой следов, как сапожной дратвой, первый снег до весны пришивал).
Или, это все - ПОРА СЕНОКОСА?
ты уезжаешь в деревню,
а когда возвращаешься -
женщины носят разные туфли:
на одной ноге золотую,
на другой - пурпурную...
Нет, как же мне додумать до конца, виноват ли я, что забыл? А музыка
летела, вбирала в себя, вибрировала - и шла тяжелыми приливами заката,
посвистом стрелы, тарабанящим чревовещательным мороком... и кончилась
быстро, оборвалась, вздрогнула и погасла, задрейфовала, свернула с курса,
скукожилась в пространстве... Глубинный удар потряс наши тракторные недра,
какие-то родовые схватки двигателя, вой расходящегося кругами сиренного
эха... Погас свет. Мы определенно встали, упершись в давление невидимого
предела. Все расхватались в тревожную мглу по своим местам вдоль
путеводных нитей аварийного световода.
Мне бежать было некуда, с великим заклинателем чаек над морем мы пили
чай в тусклом мерцании авариек.
- Плохое место, безотчетное... - булькал он уже от многих чашек.
Какой-то впитыватель энергии, вся мелодия Космоса уходила в него, как вода
в песок. - Я очень устал, очень... Никогда так плохо не играл! - Он
помолчал, впитывая в себя чай и добавил: - Словно бы здесь есть еще
кто-то... И ходит там, и бродит...
- Вот так вдарило! Авария, что-то случилось, - говорил я, отходя от
заговора сигарных благовоний
- Да я не о том... - махнул рукой маг и чародей индийских народных
инструментов.
- Вертолет скоро прибудет, заберет вас.
- Я хотел сказать...
Да так запоясал меня белый и синий Космос двумя змеями: белил и
ультрамаринил из сжимающихся тюбиков Вселенной, замотал новобрачными
простынками неопознанных географических континентов и голубыми шарфами
разновеликой глыбы морей, заморочил птицами белых стихов из синей обложки
ночи, стряхнул белоснежный пепел чаек с сигарет великих снежных равнин на
мою майоликовую голову... Так предвещал меня орбитальный сон,
предназначенно двигая белыми и синими фигурками событий в шахматных
клетках багровых горизонтов давно решенной комбинации.
И на другое утро мы стояли. Усердная рассерженность лиц замкнулась на
каких-то предродовых схватках. Прогресс недоуменно топтался у нас за
спиной. Налетели специальные команды. Черт принес и компетентные органы.
Один спец вызвал меня в библиотеку, где они расположились со своей
канцелярией. Борода его победно кучерявилась черными и жесткими
параграфами.
- Известно ли было вам, - начал он после сопутствующих недомолвок и
околичностей, - что на тракторе находился и восьмой человек, не член
экипажа?
Я слегка окосел. Да, здесь не представить себя глупой чайкой над
глупым морем, они могли расшифровать записи компьютера.
- Правильно! - он будто подцепил крючком своего пальца пугливый
шепоток моих мыслей. - Мы просмотрели записи компьютера, даже маршруты
доставки пищи роботом! Значит... - теперь он выудил и свою рыбешку
догадки, - вы были в преступном сговоре с видеоштурманом Изей
Файбушевичем, который нелегально провез и содержал в нарушение штатного
распорядка, свою э-э-э... любовницу! некую, некую... - Он стал ловить на
столе какие-то худющие, разлетающиеся от работы вентилятора, бумажки. - А
впрочем, это неважно, мы еще сами до конца не разобрались... Как говорят,
"женщина на корабле - к несчастью"? - Он слегка хохотнул, не нарушая при
этом, понятно, штатного распорядка, а я понял, что влип! Изя Файбушевич...
- и черт его дернул?!
- Но это еще не все, - продолжала крючкотворная спецборода, -
посмотрите на эту развертку. Он протянул мне лист графической бумаги. -
Остановка двигателя произошла из-за внедрения в ротор некоего постороннего
предмета. Местная ЭВМ не смогла определить ни состав, ни происхождение, ни
назначение его, этого э-э-м... объекта. Он был расщеплен на атомные
частицы перед тем, как сработала защитная блокировка. Вот его графическая
расшифровка, - он стал тыкать и носиться вездесущим пальцем в сплетении и
хаосе разноцветных линий и цифр. От всяческих формул и чертежей меня с
детства тошнило, но тут я смог разобрать, точно, эдакую вытянутую,
наподобие луковицы и с длинным горлом, штуковину.
- Вы видите, вы чувствуете.?! - священно шептал спецдотоха, брызгая
слюной и крючками, - больше всего это напоминает космический летательный
аппарат, явно чуждого нам происхождения! Возможно... инопланетное
вторжение? - как вы думаете?
Я вернулся в свой отсек, закрылся и лежал. Я ничего не думал, мне
было просто смешно: ...инопланетяне! вторжение! Больше всего этот э-э-м...
объект напоминал мне л о п а т о ч к у д л я
п е р е в о р а ч и в а н и я о л а д у ш е к! Я достал эту далекую от
нашей жизни, черную и высохшую косточку столетий, сравнивал зрительно с
обтекаемыми линиями графического чертежа. Сомнений быть не могло! - точь в
точь такая и есть, но для чего понадобилось запускать это странное
послание в наш двигатель? Я привязал неведомый подарок на проводок и
повесил на грудь под курткой.
Все новоприбывшее люди и наши собрались в середине дня лететь на
завод - или куда еще? - по своим делам. Или меня попросили подежурить
(может быть, приказали?), или наоборот, запамятовали в суматохе, а
возможно, мест не хватило, как это бывает - одним словом, остался на этой
остывающей от гула и зноя работы, громадине. Провожал, когда они садились
в оранжевую вертолеху специальной команды. С ними была и женщина, но черт
бы меня побрал, если это не самая, что ни на есть, элементарнейшая, родная
жена Изи! Раз или два бывал у них в гостях, вот и сейчас она улыбнулась
мне блекло, печально махнула рукой. Что это за штучки такие!
И что бы я ни делал, время мое не заладилось. Машинально я
перелистывал журнальчики, мок под дождиком душа, бродил по бесцветным
коридорам, чирикал карандашиком на картонке, придумывал какую-то еду, но
все это было тоскливо и никчемно, все пустое... Вечер свалился на меня,
как картонный парашютист, закупорив и окружив переливами тугой парусящей
ночи мое одинокое времяпрепровождение. Я стоял на самой верхней палубе - и
жизнь моя клубилась вокруг, летела тишайшим безмолвием. До ужаса сладко
любил я свое время, что узнавал беспрерывным клубком событий и
происшествий, примет и тайных знаков, которые многие и многие не
проживали, лишь давили тяжелым трактором или мчались - куда? - неизвестно!
- в лопающемся автомобиле. Но дивная замочная скважина Вселенной блеснула
мне - сигнальный костер?! Кому он? Кто там может быть? - впереди только
ненастный зной и суриковые горы. Ничего. Плато Хурамчир.
Вот втемяшилось в голову, застрекотало камерой для съемок
экстраважных событий с заново заряженной кассетой, я вбирал в себя
происходящее, будто оптическим видоискателем, пленка звуков и голосов
вращалась во мне изнутри. Ответный сигнальный огонь зажегся на сторожевой
башне давнего предчувствия - или ожидания? - что я не мог не откликнуться
на него, я шел, с хрустом шел по песку, уминая все эти ковыли и травы,
возгласы давних кочевий - путаясь в звездном шелке парашютной ночи,
дивными глазами хотел высмотреть, сухим горлом - выпить этот мираж... И
через тридцать лет и три года той ночи я добрался до него - живого
взаправдашнего огня, там сидели люди: мой старый знакомец человек-трава и
еще один, его не знаю - распятый солнцем и черным ветром на кресте всех
пыльных дорог, ведущих в пресвятые места, в затерянную золотую Мекку
всепрощения, так мне показалось... Они жарили на рожне рыбу... Почему я
знаю, что на рожне? - почему это был огонь, а они грелись подле него,
коротали ночь, готовили еду? Возможно, это дурацкая картина сводила с ума,
одного древнезаслуженного художника... одного художника... - вот стоит
перед глазами, вот все и мнится мне, вот все и помнится... Они пластали ее
на камне, они разгадывали серебристые знаки подводной жизни, открывали
розовое дыхание над огнем, над самоцветными бликами истомившихся углей - и
все это на заструганных палочках-рогульках, древних, как орудия пытки,
крупно посолив раззявленные ломтики - движения их были как танец, некое
общение немых - понятное и родное чем-то, забытое... - забытые глубинные
краски, запахи, звук...
- Ты принес нам водки? - гортанно спросил меня над степью травяной
товарищ-монгол, слизывая обжиренные пальцы и переставляя палочки для их
огненного удобства.
- Да... - обрадовался я полезности вопроса, добывая, и вправду, из
сумки "Аэрофлот" ртутно ослепившую всех, вневременную бутыль.
Он угостил всех духов на четыре стороны света по капле и разлил нам в
тяжелые медные ступочки для растирания минеральных красок. Мне дали место
у огня, дали водки - и закопченную палочку с насаженным тяжелым куском,
клубящимся жиром, - и я его ел, как бесконечное духмяное пространство этой
ночи, памяти, былого...
- Это, знаешь, - говорил монгол, - это байкальский омуль, свежак! А
это, - он указал на молчаливого распятого, черного, странного, - это...
этот, как его? А, бродяга, человек из песни, он Байкал переплыть хочет.
- Да как же, Байкал?
- Что, Байкал не знаешь?
- Нет...
- Ну ты..! - они посмотрели враз с сердечной недостаточностью и
продолжали впиваться в дымные куски пространств, эпох и событий.
Здесь раньше Байкал был. Огромное море. Священное. Светлое. Давно
когда-то. Зыбкая память столетий. И не вспомнить теперь. Тысяча веков.
Гены и кровь человечества. Околоплодные воды цивилизации. Жидкие извилины
волн. Хмарь. Ледяная качель. Дом. Песня, слова такие помнишь? Да твердые
шарики слов сумеречного Космоса, переталкиваясь, бегут в твоей крови.
Планета. Байкал. Звезда. Бродяга. Звездное скопление. Нерчинский Завод.
Ну?! По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах... Степь. Канун.
Биг-прыгатели. Смеющиеся бомбы. Смутное время. Раскольников с ракетным
топором. А?! - помню, помню... да! Вот он - бродяга. Он к Байкалу
подходит, рыбачию лодку берет, унылую песню заводит, о родине милой
поет... Да хре-на вам? А мне-то что... Смотри, какая Тишина." Байкал
расстреляли как Царя (в подвале замороченных времен, забросали гранатами,
залили кислотой). Ну точно, я помню: вонючая яма, полигон для испытаний,
каменистое плато, дорога... - все прошло на моих глазах, так и скитаюсь
неприкаянный. Песня-то осталась, да. Какое плато, Хурамчир? какой трактор?
Магистраль, автодром, ракетопарк, биг-порт, авиадорога,
алюмохромселикатофосфат, чертечтознаеткуда... Снег пошел. Что?! Светлый
снег пошел, я говорю. Здесь Байкал должен быть, золото, горы, рыбачьи
лодки... Но шел сильный снег и, зачарованно кружась, падали мертвые чайки
и подержанные корейские велосипеды. Мыльная пена, грязная мыльная пена по
колено. Она затягивала, вбирала, было трудно идти. Всюду валялись
покореженные милицейские мегафоны, но они работали. Я подобрал один,
крикнул: "Что вы делаете? Опомнитесь!" Он не обратил внимания, ловил
некоторых чаек за крыло, брил их наголо опасным лезвием, отшвыривал в
сторону. Те трепыхались, елозили - он бил их в голову тяжелой рукояткой
пистолета Макарова, пистолет он держал наготове, но приходилось еще
отмахиваться от падающих велосипедов, пишущих машинок, обручей для
хула-хупа. Я видел его так же отчетливо, прямо, вблизи - как и тебя. Он
был вспотевший, в засаленной сиреневенькой майке, но тут зазвонил
телефон-сентябрь.
...да все это снится тебе, ведь это орбитальный сон, ты долго
летел, слышал неясные вскрики, шорохи, треск, голоса... и щебетание
моря, тяжелые вздохи птиц, шепот женщин, молитвы, позванивание
ложечки в стакане, медных тарелочек, колокольцев, браслетов - мы
отматывали из тебя целые километры пленки со всем этим тарахтением,
ты был будто магнитофон, работающий на "запись"... да тебя и рвало
целыми кусками Времени, ты извергал пространства, проклятые эпохи,
вневременные события... да, точно! - ты висел в воздухе посреди
высокого и светлого Храма, подходили улыбчивые и обеспокоенные люди,
смотрели, смеялись легко и плакали, переговаривались, где-то внизу и
далеко Батхитхван Чумпура играл на стройном ситаре и поджигал
благовонные палочки... поисковая группа вертолетов обнаружила тебя в
самом сердце песков - куда ты продвигался? к чему? я протягиваю тебе
руки через это каменное кафе, я преобразовалась с планеты Капель - и
это в разгар сбора брусничного урожая! - который непременно собирают
поющие девушки - все нецелованные, девственницы - и это конкретно, в
разноцветных индейских повязках на волосах... и у тебя был потертый
дорожный саквояж со сломанной "молнией", полный бутылок..! гулких
пустозвонных бутылок всех форм, размеров, времен и народов - откуда
это? что ты хочешь сказать?
Да, да! ведь звонил телефон-сентябрь, я поднял трубку - так и есть,
они искали меня, ведь литые синие и белые фигурки событий передвигались
легко в предназначенной партии, что мудрствуя лукаво, игроки участливо
склонились и надо мной. Это был и сам председатель Совета ветеранов
Прыгунов в Абсолютное Не... - и с ним мне была назначена встреча. И смерть
уже пролетела над нами... Нас так долго готовили к этому, но все уже
произошло, я чувствовал это, я видел перегоревшие ламночки и приборы,
перекипевший кофе, обгорелые и скукоженные трупики синти-саксов...
Передавали виолончельную музыку, сумбурные и бессвязные известия - и
главное готово было сорваться с губ замороченных дикторов беспричинными
серыми колесиками, квадратиками, палочками, травинками. Медленно я
приходил в себя от отчаяния, медленно привыкал к кафе и смеялся на улицах,
заматывал себе уши грохотом полночных поездов, поджигал сигарету или свечи
в Храме... Все. Смерть попала в "девятку"!
Я с трудом отыскал его, он жил под бетонным мостом развязки
авиадороги в проржавевшем и сгоревшем когда-то автобусе. Удивился ли я,
когда увидел романтический парус рубахи, многосложный ситар, палочки
дымящихся благовоний и просторное, как небо с чайками улыбчивых бликов,
лицо Батхитхвана Чумпуры? Так вот он кто - председатель Совета мифических
ветеранов..! В автобусном животе было нагрето, ржавлено, полутемно - тихо
там росло дерево, под которым прозрел Будда. Нет, там была мыльная серая
равнина, которая накренилась, как стол - и пена стала захлестывать,
скользко, не за что держаться... Он обернулся, увидел меня, бросил конец
альпийского рапшнура. Кое-как я ухватился за него, повис, елозя в пене,
ошметках перьев, велосипедах... Он привязал веревку к столу, там был и
стол, очень канцелярский официальный стол: несколько телефонов, письменный
прибор, телефакс, бумаги. Надел вполне приличную рубашку в мелкую полоску,
галстук, пригладил волосы, сунул пистолет за пояс, сел за стол, включил
лампу. И было непонятно, как он сидит там? - ведь было все очень косо,
сильный крен.
- Ну что, - обратился он ко мне, - удивлен, что мне приходится всем
этим заниматься? А что же, тысячу лет вашего благоденствия слоняюсь без
роду, без племени, а? Ты пытаешься вспомнить всего лишь одну только
строчку, вернуться во времени - и не можешь, а мне каково? Да знаешь ты
этот бесконечно тоскливый напев, выдох этот, рвущий душу, стон-ли? морок?
- молитву, проклятие... - знаешь, мы сидели в ту ночь у костра, пели
песню. Ну что за Время, что за песня? Тогда к тебе приходили друзья, много
друзей, ты работал художником-оформителем по свободному найму в парке... В
ветхой сторожке вы пили вино, теплое вино с приставшими травинками,
листиками, муравьями. А в углу сторожки непонятно отчего торчал огромный
черный сейф... ну? - "в сторожке, в парке, в черном сейфе - я буду хранить
бутылки, что выпил за это лето..." ведь так? Точно?
...это было тебе видение. Светлое видение, орбитальный сон не
случается просто так, в этих местах люди издавна ставили Храмы - там
сумеречный Космос запросто входит в человека... ты уже знаешь, все
произошло, смерть пролетела над нами, капитан Арсалан не зря носил
куртку с выбитым полустертым номером "девять", он мертв... он
повернул трактор когда остался один, он повернул ваш проклятый
трактор и двинулся назад, он съел это пространство ночи, эту дорогу -
замкнул плато Хурамчир, теперь там опустилось Абсолютное Не... -
никто не сможет проникнуть туда, узнать, изменить что-то... так ему
было назначено, это последняя привилегия Прыгуна В Абсолютное Не...
но перед смертью он велел передать тебе свою радиоклипсу - вот она,
это знак особой с в е р хпосвящениости! и странно, что это ты -
хм... дизайнер нечаянной радости... говорят, ты писал какую-то
картину, "Постигший Тишину", да? интересно... но ты можешь теперь
быть в Абсолютном Не... можешь воспользоваться каналом телепортации
"Всем! всем! всем!" если тебе это нужно, конечно, если ты знаешь
зачем? а настигнет тебя белый и синий Космос, задушат неопознанные
континенты и голубые шарфы разновеликой глыбы морей, заморочат белые
стихи, подступят тоской к горлу сигареты великих снежных равнин - ты
будешь знать, что делать, будешь знать...
Завершил я свои тревоги и дела, раздал долги, написал смертные
письма. От радиоклипсы в голове носились режущие лезвия чаек, скрипел и
шоркал прибой, задыхался с надрывом стеклянный ветер.
Так оказался я в Абсолютном Не...
Ничего, собственно, не произошло: реяли ненастные закаты, стоял
багровый зной и наш трактор в самом начале плато, откуда мы и двинулись в
аппокалипсический путь - кривая короста полосующего удара рубанула самое
сердце глубинной Азии, раскаленным батискафом солнце опускалось в медную
машинную гору. Я бродил в зарастающих уже травой коридорных недрах - везде
царила Тишина, по стенам пробились плети растений, приборы и пульты
курчавились мхом, цветущий сумрак заполонил все вокруг. Бассейн растекался
озером с зеленой водой, с небольшим журчащим водопадиком, нижний машинный
зал болотился, рос унылыми березками, там и сям как серые валуны были
раскиданы роботы... А мы-то молились этим набитым электроникой идолам,
этому линолеумному небу, пластмассовым мыслям..! - а ты гляди-ко, стоило
лишь отстранить свое вездесущее влияние, как они стали ровным счетом
ничего! - нуль, тлен, морок.
Да не это меня занимало, я думал о другом, почти уже свыкся с этим и
приготовил себя...
Да, на верхней палубе вертолетной площадки - там только небо
облокотилось на стальные ограждающие леера... Его уже можно было не
заметить, так он пророс пожухлой северной травкой - если бы не эта его
зловещая куртка. Он сомкнулся в странной и жалкой позе ребенка,
стягивающегося, сжимающегося в комочек, пружинку еще не запущенной жизни,
да так и застигнутого врасплох - прямая и твердая стрела точно пробила ему
скрещение шахматных линий между лопаток, раскроив дурацкую цифру, невесть
для чего - или для кого? - приделанную, в точке низвергающейся Тишины.
Все зажмурилось: небо, область, трактор, закат... Я сидел и думал о
нем. Едва шелестели уже выцветшие ленточки, очень по-тибетски любовно
завязанные у самого истрепанного оперения, или так шелестели листочки
заветного дерева, под которым прозрел Будда..! - в проржавевшем автобусе,
под мостом, в смертном узле авиадорог... Едва-едва, рассветно, сверху-вниз
старомонгольскими письменами пошел снег, он падал лишь в столбе Тишины,
распространявшемся от смуглой кровяной точки, где начиналась стрела. Я
открыл потертый саквояж, что с той поры неустанно таскал за собой, я знал,
что это нужно сделать в каком-то определенном месте, в этом самом
шахматном квадратике, а тут-то как раз и подошло. Доставал эти
разноголосые бутылочные конверты и как последний потерпевший
кораблекрушение засылал их в океанскую пасть молчаливо осклабившегося
Космоса с теплыми приветами прощального лета: засохшими травинками,
веточками, муравьишкиными трупиками на самом донце - пусть припомнят
видимые и невидимые друзья, живущие на планетах Прежнего Предела, пусть их
отловят другие капитаны биг-прыгателей и межзвездных Солнцекаров, а может
быть, даже хорошая девушка с брусничной планеты всплакнет, рассыпав охапку
драгоценного урожая... Остановятся теленовости, радиоприказы,
интерком-переговоры, спецболтовня, все приникнут к оставшимся лампочкам и
приборам, включат магнитофоны на "запись" - я передам им по каналу "Всем!
всем! всем!": Эй, слышите меня?! Если у вас есть что-нибудь самое дорогое,
пришлите мне запечатанным в бутылке. Пожалуйста: кроху слез или серебряный
иней с планеты Мороз, брызги прибоя и цветочную росу с планеты Тропикаль,
брусничные кровинки с планеты Капель, эй, хоть что-нибудь! Где вы там? -
Роза, Циклон, Синий, Мираж, Сто Лет Одиночества, Лес, Чарли Паркер,
Байкал, Бродяга, Нерчинский Завод, На Варшаву Падает Дождь... - куда вы
все подевались?!
Я все точно рассчитал: в самом столбе Тишины, в действии Абсолютного
Не... мои бутылки благополучно уплывали вверх, во Вселенную. Снег засыпал
вертолетную палубу. Спи спокойно, прорастай травой уважаемый капитан
Арсалан, выпью на помин души брусничного морсу, поставлю и твой стаканчик
полнехонький незабвенного соусированного пива. А сам пойду.
Я не был членом правительства. Я хорошо помню. Я нашел это место в
тридцати километрах от трактора, ведомый лишь твердыми сумеречными
шариками, несущимися в моей крови. Забил приметные колышки, натянул по
памяти бечевку, да, так оно все и должно было быть. Завязал покрепче
волосы на затылке, перекрестился на Север, Запад, Юг, Восток, поплевал на
ладони и стал рыть Байкал.
Особенно мне нравилась моя лопата: четкая гравировка по неведомому
космическому лезвию - "Постигшему Тишину от Совета ветеранов Прыгунов в
Абсолютное Не...".
__________________________________________________________________________
В 11. Вдова колдуна: Сборник фаитастики. / Сост. И. О.
Игнатьева. - М.: Молодая гвардия, 1991. - 688 с.
ISBN 5-235-01952-0
Сборник составлен по материалам семинаров, проводимых Всесоюзным
творческим объединением молодых писателей-фантастов ври ИПО ЦК ВЛКСМ
"Молодая гвардия".
ИБ 7575
На 1-й странице обложки: Отарий Кандауров. "Молчание ночи" Тираж 150 000 экз.
Составитель И. О. И г н а т ь е в а
Ответственный редактор В. И. П и щ е н к о
Ответственные за выпуск Е. А. Г р у ш к о, Ю. А. И в а н о в
Редактор Е. Н. К р ю к о в а
Оформление Л. А. К о л о с о в а
Технический редактор О. В. В о л к о в а
Корректор И. Г. Д е м е н т ь е в а
__________________________________________________________________________
Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 21.02.2002
О найденных в тексте ошибках сообщать по почте: vgershov@chat.ru
Новые редакции текста можно получить на: http://vgershov.lib.ru/
Полезные ссылки:
 Крупнейшая электронная библиотека Беларуси
 Либмонстр - читай и публикуй!
 Любовь по-белорусски (знакомства в Минске, Гомеле и других городах РБ)
| 
