Библиотека художественной литературы

Старая библиотека художественной литературы

Поиск по фамилии автора:

А Б В Г Д Е-Ё Ж З И-Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш-Щ Э Ю Я


Читальный зал:

Владимир Иванович НЕМЦОВ

КОГДА ПРИБЛИЖАЮТСЯ ДАЛИ

Роман о реальной мечте ОТ АВТОРА В этой книге, где в подзаголовке стоит "Роман о реальной мечте", я прежде всего вспоминаю В. И. Ленина. "Надо мечтать!" - писал он и, развивая эту мысль, приводил высказывание Писарева: "Если бы человек был совершенно лишен способности мечтать... если бы он не мог изредка забегать вперед и созерцать воображением своим в цельной и законченной картине то самое творение, которое только что начинает складываться под его руками, - тогда я решительно не могу представить, какая побудительная причина заставляла бы человека предпринимать и доводить до конца обширные и утомительные работы в области искусства, науки и практической жизни..." (В. И. Ленин. Что делать? Полное собрание сочинений, том 6, стр. 172). В романе "Когда приближаются дали..." мне очень хотелось рассказать о людях - мечтателях и творцах, тех, что ясно представляют себе, каким может быть их творение, видят поставленную перед собой цель. Рассказать, как вера и убежденность помогают им преодолевать все препятствия на сложном и трудном пути. Здесь вы можете встретиться с некоторыми моими героями. Они путешествовали из книги в книгу ("Семь цветов радуги", "Альтаир", "Осколок солнца", "Последний полустанок"). В первой из них, например, Багрецову было всего восемнадцать лет. Если дотошно подсчитывать, сколько ему и другим персонажам лет, то сейчас они достигли уже среднего возраста. Правда, если пользоваться приемами фантастики, то можно изобрести эликсир вечной молодости, но это мне не по нутру. Людей, похожих на моих героев, я встречал неоднократно, и мне хочется оставить их молодыми, одержимыми. О таких интереснее рассказывать. Такими же одержимыми остаются учителя юных героев, упорные в борьбе с "временно прописанными" в нашем обществе. Один из таких, которого я страстно ненавижу, пролез и в новую книгу. Как и раньше, здесь много приключений, есть и фантастика. Но она вполне может стать осязаемой реальностью, если жизнь поставит такие проблемы, а мы приложим достаточно усилий, чтобы их разрешить. Работая над этой книгой, я частенько вспоминал слова Маяковского: "Хорошо начинать писать стих о Первом мае атак в ноябре, когда этого мая, действительно, до зарезу хочется". И май этот обязательно будет. Так будем же мечтать о мае и делать все, чтобы его приблизить. Бывает так, что лежишь в густой траве и видишь перед собой чахлые корешки, букашек и всякую малоприятную мелочь. И если даже приподнимешь голову - опять перед глазами бурьян, крапива, трухлявые пни. Приподнимись повыше - увидишь немного подальше: кусты, низкорослые деревья. Привычная картина... Но поднимись во весь рост или, еще лучше, взберись на горку - и тебе откроется линия горизонта. И хрустит под ногами бурьян, рассыпаются в прах трухлявые пни, что скрывали от глаз манящие дали. Вот они, совсем рядом, светлые, близкие. Глава первая ОБЫКНОВЕННАЯ НЕОЖИДАННОСТЬ С самого первого дня, как только Багрецов появился в пограничном районе, предъявил свой пропуск и командировку, он чувствовал себя в постоянной тревоге. Ходил озираясь, прислушивался, не хрустнет ли сучок за кустами, не промелькнет ли чужая тень. Злился на себя: наивно, глупо. Но что поделаешь? С раннего детства начитался всяких приключений. Его удивляло, что здесь, неподалеку от заставы, никто не следит за ним, не спрашивает документы. Неужели такой беспечный народ пограничники? Где бы ни появлялась эта долговязая фигура в берете, с модным галстуком, с платочком, торчащим из бокового кармана, солдаты подсмеивались: и перед кем он так вырядился! А для Багрецова это был обычный костюм, и лишь в случае крайней необходимости - чтобы, скажем, подняться на мачту автоматической метеостанции для проверки какого-нибудь нового прибора - Вадим надевал комбинезон. Интересная у него профессия: конструировал специальные телеметрические приборы для метеорологов, сам устанавливал их, проверял. Часто ездил в командировки, вместе со своим другом Бабкиным побывал в среднеазиатской пустыне, в горах Алтая, повидал камчатские сопки, даже участвовал в экспериментальном космическом полете. Сюда, на южную границу, Багрецов приехал проверять приборы, которые устанавливал здесь года три назад. Кому же, как не самому конструктору, заниматься этим делом? А кроме того, не так уж давно он усовершенствовал кое-какие приборы радиометеостанции и решил в комбинации с ветряком использовать солнечные батареи. Как они себя здесь поведут? Все расчеты и лабораторные опыты говорили, что такая комбинация целесообразна. Работа эта не казалась Багрецову особенно увлекательной, но что поделаешь - дисциплина. Вот уже несколько дней, как он поднимался на холм, где стояла мачта радиостанции, и, производя нужные измерения, трудился дотемна. Сквозь по-весеннему прозрачные ветви бука видел он реку, маленький, заросший рыжими травами островок, видел кусочек чужого берега, который казался унылым, пустынным, будто и люди там никогда не бывали. Багрецов брал с собой бинокль, чтобы, не поднимаясь на мачту, наблюдать за солнечными батареями. Хотелось посмотреть в бинокль на тот берег, где другой мир. Странный и непонятный, он волновал Багрецова, как все неизвестное. Вскоре Багрецов увидел "чужих", но не в бинокль, а на заставе. Наши пограничники привели двух крестьян, задержанных при попытке перейти речку и поискать свою скотину. Крестьяне были почти раздеты, рваное тряпье едва прикрывало тело. Эту страшную бедность и потом наблюдал Багрецов: жалкие хижины, кое-где пасутся тощие коровы. На полях согбенные фигуры с мотыгами. Вечерами там стоит нерушимая тишина. Темно, в редких окнах мерцают огоньки. А здесь, на склоне горы, светились огни колхозного селения, оттуда слышался голос радио, рокот автомобилей, и Багрецов все чаще и чаще думал о затаенной тишине чужого берега. Однажды на той стороне в будку, над которой болтался вылинявший флаг, вошли три офицера в щеголеватой военной форме, знакомой Багрецову по фотографиям и кинофильмам. Брюки, заправленные в башмаки, короткие куртки, пилотки. ...Завтра Багрецову надо уезжать. Работа закончена. Завтра он сядет в самолет и, возможно, никогда не вспомнит о днях, проведенных на границе. Однако события развернулись иначе. Уже смеркалось, когда он в последний раз взобрался на холм, туда, где стояла мачта радиостанции. Закатные лучи играли на зеркале солнечной батареи. Шумели лопасти ветряка, гудел генератор... Вадим опустился на землю, сел, но тут же приподнялся и, чтобы не испачкать плащ, снял его и повесил на нижнюю крестовину мачты. Захотелось испробовать силу. Багрецов подпрыгнул и подтянулся на руках, затем полез на мачту: надо посмотреть, не греются ли подшипники у ветрогенератора. Ветерок приличный, за все дни такого не было. Почти у самой вершины мачты ветер сорвал с Вадима берет. Вадим проследил за ним взглядом, вытягивая шею. До реки берет не долетел, застрял где-то в кустах. Перед глазами Вадима замаячил заросший камышом и болотными рыжими травами островок. Будто в зеленой рамке виднелся он между деревьями. Вполне возможно, что островок никому не принадлежал, был, так сказать, нейтральной почвой, если считать за почву тинистую отмель, наполовину залитую водой. Рыжая трава напоминала лисий мех, взъерошенный ветром. Сильный порыв - и Вадим совершенно ясно увидел человека. Человек лежал на животе, мокрый. Наверное, ждал темноты, чтобы переплыть на нашу сторону. Его можно было заметить только с большой высоты, болотные травы скрывали надежно. Вадим навел бинокль, но рука дрожала, и горизонт прыгал, все расплывалось. Наконец навел на резкость. Теперь стало видно четко и ясно: вода, стебли - огромные, как бамбук... И высоко поднятое лицо с закушенными от боли губами, широко раскрытые светлые глаза, раздвоенный подбородок... Голова стриженая. Ворот гимнастерки разорван, на шее кровь... Багрецов не помнил, как спустился с мачты. До заставы далеко, километров пять. Время бежит. Вадим жадно хватает воздух. Сердце готово разорваться не только от бега, но и от волнения. Багрецов выскочил на открытое место и чуть не задохнулся. Холодный упругий ветер дул вдоль реки. Казалось, будто мчится навстречу бушующий водопад... - Стой! Кто идет? Для Вадима это был спасительный оклик. Он уже совсем выбивался из сил. ...Рано утром, когда привезти его плащ и потерянный берет, Вадим не удержался и спросил, чем закончились вчерашние поиски. Посыльный развел руками: - Мы больше по хозяйственной части. Нам про такие дела не докладывают. Но, видать, пока еще не поймали. На том и закончился разговор. Глава вторая ЗАГАДКА "МЕРТВОГО САДА" Прошло полгода. Все реже и реже Багрецов вспоминал случай на границе. А командировка в новый район, где Вадим никогда не бывал, совсем вытеснила старые воспоминания. Вадима предупредили, чтобы он захватил с собой телеметрические приборы, которые только-только начинали применяться в строительной технике. Это показалось странным. Ехать за тридевять земель и тащить с собой уникальные приборы на какую-то неизвестную стройку. Таких приборов нет еще, наверное, ни на одном московском строительстве. Впрочем, начальству виднее. А кроме того, интересно посмотреть новые, еще не обжитые места, повстречать новых людей и... давнишнего друга Надю Колокольчикову. Оказывается, она уже находится там, на строительстве, с аппаратами для телевизионного контроля. Не нужно ворошить былое. Рана еще не зажила, обида помнится. А ведь три года с тех пор прошло, когда Вадим чувствовал себя самым несчастным человеком в мире, если Надя не могла с ним встретиться. Сейчас другое. Встретились и сразу же заспорили. И чтобы Надя не подумала, будто Вадим все это время страдал в разлуке, Багрецов ни в чем не хотел уступать, проявляя свой жесткий, мужской характер. Он доказывал, что технику двигают не инженеры-исследователи, к коим принадлежит сама Надя, а люди творческие, то есть инженеры-конструкторы. И что женщинам не свойственно конструкторское мышление. - Как так? - возмутилась Надя. Спор происходил возле проходной будки стройучастка, куда сегодня ранним утром приехал Багрецов. Пропуск еще не был готов. Место и время для такого спора были явно неподходящие. Боясь запачкать белое пушистое пальто, Надя подстелила газету на железной бочке, а Багрецов кое-как примостился на маленьком чемоданчике. За высоким забором гремела лебедка, гудели моторы, слышалось шипение выпускаемого пара, звон металла, грохотали камни в железном кузове самосвала. Надя, маленькая, со стриженой медноволосой головкой, отчего Вадим называл ее "щегленком", в минуты раздражения ударяла каблучками по гулкой бочке. - У женщин нет конструкторского мышления? Ужасно! И ты это посмел сказать? - старалась она перекричать шум. - А тысячи женщин-конструкторов на заводах?! - Да ведь это же деталировщики, - усмехался Вадим. - Ты мне назови женщину, скажем, авиаконструктора, кораблестроителя, видную изобретательницу. Нет, не исследовательницу, не математика... - Погоди, погоди... - Надины и без того прищуренные глаза превратились в черточки. - Сейчас вспомню... "Щегленок", - ласково поглядывая на нее, думал Вадим. Ей немало доставалось на уроках: чертит что-нибудь, рисует и вдруг забудется, начнет насвистывать. Всегда выступала на школьных вечерах. Хороший слух, музыкальность. Пророчили консерваторию, а кончилось дело радиотехникой. Увлеклась приемниками, телевизорами, поступила в техникум связи, показала недюжинные способности в области радиоизмерёний, затем приняли ее в Научно-исследовательский институт электроники и телевидения лаборанткой. Училась заочно, и теперь она инженер, а для Вадима все-таки маленький "щегленок". - Оставим, Надюша, бесполезный спор. Будущее все-таки во многом принадлежит технологии. Но не технологам-ремесленникам, а настоящим изобретателям. Но изобретатели, как правило, работают не в исследовательских институтах, а в промышленности. Вот это люди! Сжимая в карманах кулачки, Надя нервно постукивала каблуком по железной бочке, ждала, когда Димка выскажется. Разве можно противопоставить заводских работников ученым? Ведь одни без других ничего не стоят, а потому и работают рука об руку. Взять хотя бы ту же опытную стройплощадку, куда Институт телевидения и электроники командировал Надю. Конечно, здесь должны быть и архитекторы, и строители, научные работники и заводские инженеры. Димка еще не успел познакомиться с начальником строительства Васильевым, а то бы понял, что даже в одном лице может, сочетаться видный ученый-исследователь, инженер-конструктор и технолог. Но даже и этого мало. Васильев необычно разносторонен. Несколько лет назад он изобрел и построил танк для поисков нефти под дном Каспия, а сейчас, говорят, совершил переворот в строительной технике. Надя ничего в строительстве не понимала. Как приехала, приказал Васильев выделить комнату для ее телеконтролеров. Зачем на строительстве нужно телевидение - Надя представляла себе довольно слабо. А здесь вообще пока еще ничего не строили. Нет еще даже ни котлована, ни фундамента; правда, вдали виднелось какое-то сооружение, а тут гараж и домики для обслуживающего персонала. За эти дни Надя встретила лишь нескольких рабочих. Вот и все ее впечатления от строительства... Она заинтересовалась Васильевым. Седеющий, малоразговорчивый человек с умными серыми глазами. Взглянул мельком, сказал несколько обязательных слов и простился. Занятая подготовкой аппаратов, Надя его больше не видела. Капризничал один из телевизоров. Вероятно, испортился в пути. Надя нервничала, боялась - а вдруг не сумеет наладить? Как тогда? Что скажут тебе серые глаза? Ужасно! Все эти годы Вадим старательно избегал встречи с Надей. Но вот и пришлось встретиться. Сколько же времени можно таить в себе обиду! Надя тоже перестала спорить и сердиться. Улыбается: "Довольно, Димка. Будем опять друзьями". ...Пропуск на стройплощадку наконец выписан, вахтер взмахнул рукой - давай, мол, сюда, приезжий, предъявляй документы. Багрецов представлял себе, что такое строительная площадка, однако, миновав проходную, убедился в своем невежестве. Если Надя думала, что здесь должен быть кирпич, то Вадим рассчитывал на вполне современные методы строительства. Но где же портальные краны, блоки, панели, каркасы, бетон, кровля? Из чего же здесь собираются строить дома? Материалов не видно никаких. - Интересно, Надюша, зачем нас сюда прислали, - сказал Багрецов, поставил чемодан на бетонированную дорожку и помахал занемевшей рукой. - Пока я ничего не вижу. Надя с усмешкой пожала плечами: - Тебе-то что? Не видишь и не видишь. А мне приказано видеть. Начальник строительства Васильев говорил, что телеконтролеры нужны для наблюдения за каким-то там процессом внутри здания. Я по наивности и спрашиваю: "А где, мол, оно?" Отвечает, что сегодня начнут строить. Но мои аппараты потребуются для второго здания. - Бедный щегленок! Будешь сидеть здесь до зимы. Проси маму выслать шубу. Шутка сказать, дом построить. Минимум несколько месяцев. Больше всего он боялся, что и сам останется здесь надолго. В другое бы время радовался: новые люди, незнакомая техника - что может быть интереснее? А сейчас совсем не то. И зачем только девушек посылают в командировки! Он готов взять на себя ее дела - как-нибудь справится, - лишь бы уехала поскорей, лишь бы не встречаться никогда. Нельзя было отказать Наде в проницательности, она поняла тревогу Димки и поспешила его успокоить: - Васильев сказал, что если опыт будет удачным, то он меня отправит домой через неделю. Вадим устало поднял чемодан. Дом - за неделю? Чепуха! Ведь это не крупноблочное строительство. Строительное управление находилось в конце территории. Насвистывая что-то веселое, Надя независимо шла впереди. Бетонированная дорожка оборвалась сразу, будто остановившись с разбега у широкого рва. Надя могла поспорить, что вчера этого рва не было. Неужели за ночь смогли его вырыть? Зачем он здесь? Багрецов заметил ее растерянность. - Заблудился, щегленок? - Не может быть. Я здесь вчера ходила. Прикрыв глаза от солнца, Вадим посмотрел вдоль канала. Канал пересекал чуть ли не всю территорию строительства. В конце его высился гараж. Ясно было одно: управление, куда Надя вызвалась отвести Багрецова, оказалось на противоположной стороне канала. Как же туда перебраться? Надя заметалась, подбежала к самому краю. - Димка, - услышал Вадим ее оклик, - на той стороне лесенка. Надо будет спрыгнуть вниз, потом принять Надю на руки, ведь она маленькая, ей трудно самой спуститься. Вадим высокий, длинный, но когда он снизу протянул Наде руки, то все же не достал до нее. - Прыгаю, - предупредила она. - Держи крепче, рыцарь. Не осрамись. Надя медлила. Лестно и приятно смотреть на него с высоты. Тянет, глупенький, руки вверх - сдаюсь, мол, на милость победительницы, прошу пощады. Легкая как перышко, скользнула Надя вниз, Вадим лишь поддержал ее за талию, и вот она уже стоит на одной ноге, вытряхивая песок из туфли. Поднялись по железной лестнице и только тут встретили первого человека на стройплощадке, видимо строителя, в брезентовой спецовке, сплошь покрытой известью. Лицо его тоже было белым, точно напудренным. Он стоял задумавшись, напоминая гипсовую статую рабочего где-нибудь в районном парке культуры и отдыха. Надя спросила, как пройти в управление. Он посмотрел на нее непонимающе и указал рукавицей налево: - За "мертвый сад". Вчера ода гуляла по садику, на который ей сейчас указал рабочий. Здесь был старый хутор, жил какой-то чудак. Но почему сад назвали "мертвым"? Осенний, что ли? Но он еще наполовину зеленый, пожелтел кустарник да кое-какие деревца. Вот и сейчас его видно. Будто по зеленому блестящему шелку разбросаны желтые и красные листья. Интересно, как бы выглядел такой рисунок на платье? Подойдя ближе к деревьям, Надя всплеснула руками: - Дождь, что ли, прошел над садом? Или это роса? Что скажешь, специалист? "Специалист" молчал. Без ложной скромности он мог признаться, что немного понимает в происхождении и характере атмосферных осадков, строил всякие электронные приборы для определения влажности, изучал микроклимат в разных районах, короче, считал себя достаточно сведущим в этих делах. Но здесь он растерялся и мог лишь удивленно смотреть на странные шутки природы. Дождь? Роса? Неужели Надюша не видит, что это лед? Будто в гололедицу, им покрыты стволы, ветки, листья. Но время-то еще теплое, даже сейчас жарко, пришлось снять пальто. Надя перепрыгнула через толстую трубу, похожую на газопровод, и, по-детски подскакивая на одной ножке, побежала. Махнув пестрой косынкой, крикнула: - Догоняй. Надя скрылась за кустарником и вдруг отчаянно взвизгнула. Багрецов бросил чемодан, пальто и перемахнул через трубу. Два десятка метров до первых кустов он пролетел как на крыльях. Размазывая кровь по щеке, Надя с ужасом смотрела на сиреневый куст. Вадим хотел раздвинуть ветви, посмотреть, что же там могло быть, но листья на них оказались твердыми и острыми, будто жестяными. Он невольно сунул порезанный палец в рот и лишь сейчас догадался, что не льдом покрыт "мертвый сад"... Какая там гололедица! Блестящее стекловидное вещество обволакивало деревья и кустарник. По траве нельзя было пройти: она звенела и трещала, резала ботинки. Надя боялась пошевелиться. Кругом колючие стеклянные ветки. Услышав всхлипывания, Вадим словно очнулся, обнял Надю и вывел на безопасное место. Она оглянулась на "мертвый сад". - Объявление хоть бы повесили. Фокусники. Багрецов не мог подавить в себе любопытства. Непонятно, что же здесь произошло? На том месте, где он стоит, трава пожелтевшая, но совершенно нормальная. Засохший кустик полыни тоже обыкновенный. А чуть подальше все покрыто стеклом, как ледяной коркой. Он окинул взглядом сад. Ближайшие деревья - акация, сирень. Еще какие-то декоративные растения. Жимолость? Кое-где на ветках блестящие сосульки. Пройдя несколько шагов, Вадим заметил желтый одуванчик. Осеннее цветение. А вот цветок цикория, будто сделанный из стекла, лепестки голубые, прозрачные. Вадим тронул стебель ногой, он упруго сопротивлялся, потом со звоном лопнул, как стеклянная трубка. Багрецов нагнулся: у ног лежала застывшая лягушка с широко раскрытым ртом. Блестящая, она напоминала майоликовую пепельницу. Надя, успокоившись, припудрила царапину и, не в силах сдержать любопытства, пошла к Вадиму. Он слышал, как хрустит трава у нее под каблучками, надо бы пойти навстречу, но не было сил оторваться от этого необычного зрелища. На холодном гладком листе застыла стрекоза. Она уже никогда не взлетит, и прозрачные крылышки ее поистине стали стеклянными. Страшный сад. Весна его никогда не разбудит. Он вечен в своей осенней красоте. - Димка, смотри! Щегленок... - послышался жалобный голос Нади. Он подбегает к ней, и Надя пугливо жмется к его плечу. Возле куста, словно пытаясь взлететь, подняла крылья будто окровавленная красноголовая птичка. Сейчас она кажется раскрашенной фарфоровой статуэткой. Глаза, подернутые пленкой, раскрытый клюв... Наверное, в последние свои минуты хватала воздух в густом липком дожде. Багрецов догадывался, что распыленная масса, чем-то напоминающая жидкое стекло, падала сверху, обволакивая все живое в этом саду. Но зачем это нужно? Чья злая воля умертвила его? Дикое издевательство над природой, и простить этого нельзя. Вадим оторвал от земли щегла, чтобы показать начальнику строительства. Сад обходили стороной. Надя совсем расстроилась, опасливо косилась на мертвую птичку, лежащую у Димки на ладони. Вадим молчал. С этих пор он никогда не сможет назвать Надю "щегленком". Никогда. Глава третья НИКТО ИЗ ХИМИКОВ НЕ СЛЫХАЛ О "ЛИДАРИТЕ" Жизненный опыт у Багрецова невелик, но, постоянно общаясь с настоящими творческими людьми, он мог категорически утверждать, что это люди изумительной душевной чистоты. Ведь он жил с ними рядом, бок о бок. Однако он наблюдал и другое, не раз убеждался на опыте, что в науке невероятно трудно отличить созидателей от потребителей. Последние очень ловко маскируются. Попробуй раскуси их. Итак, в институт, где работал Багрецов, пришла бумага из некой организации, которая пышно именовалась НИИСТП (Научно-исследовательский институт строительно-технических проблем). Багрецову было приказано составить список телеметрических приборов для передачи на расстояние примерно таких показателей, как влажность, температура, механические деформации, - всего, что требуется строителям. Багрецов составил список, взял приборы и на другой же день отправился "в распоряжение начальника ОКБ НИИСТП товарища Васильева А. П.". Единственно, что знал Вадим, - стройка находилась где-то в Западной Сибири, вдали от крупных населенных пунктов - в неизвестных Вадиму местах. Встреча с Васильевым не так уже волновала Багрецова. Начальник особого конструкторского бюро и он же руководитель строительства. Наверное, опытный администратор, погрязший в хозяйственных заботах. Но как бы удивился Вадим, познакомившись с "опытным администратором" Васильевым и увидев его за столом в своем кабинете. Васильев приходил на работу очень рано, когда его никто не мог беспокоить. Это время отдавалось самому главному. Тут формулы, колонки цифр, беглые рисунки, эскизы, собранные в толстой пронумерованной и прошнурованной книге, сухо именуемой "технический дневник". Прежде чем сесть за письменный стол, он долго, как хирург, мыл руки, вытирая их, придирчиво осматривал каждый палец - не осталось ли чернильных пятен - и лишь тогда брался за перо. Работал он с увлечением, Васильеву немногим больше пятидесяти, а он торопится, боится, что не успеет выложить все свои идеи, экспериментально доказать их плодотворность и все это передать людям. Но вот когда ему, инженеру-механику по образованию, предложили руководить конструкторским бюро в институте, где решались проблемы строительства и где властвовали представители "чистой науки" - физики, химики, которые потом вынуждены были объединиться под флагом "физико-химической механики", то на первых порах он растерялся. Новая наука с огромной будущностью. Совсем недавно ее создали советские и зарубежные ученые. Как он сможет объединить у себя в конструкторском бюро, которому приданы лаборатории и физиков, и химиков, и механиков, интересы ученых всех этих специальностей? Прошел месяц, и Васильев понял, что в лабораториях его КБ далеко не все жаждут такого сотрудничества, а потому и работа идет ни шатко ни валко. С самого первого дня, как только Васильев переступил порог института, его стали считать несусветным чудаком. Но не потому, что, скажем, он оказался рассеянным, как принято думать об ученых, или встряхивал пробирку, говоря при этом: "Видите, что-то черненькое там белеется?" Не искал он и свою палку, висевшую на руке. У нового начальника были иные странности. Знакомясь с сотрудниками, он вызывал их поочередно в кабинет. Приходит к нему в назначенный час молодой диссертант. Васильев говорит, что просмотрел все его отчеты, диссертацию, и тут же с места в карьер советует оставить научную работу. "Таланта, - говорит, - у вас нет. Не мучайте себя и нас. Пока не поздно, займитесь полезным делом". К новому начальнику многие молодые учение стали относиться с уважением. Действительно - талант, и заслуг у него в прошлом достаточно. Но находились и другие. "Причем тут наука? Если ты инженер, то сиди на заводе, занимайся массовой продукцией. А здесь научный институт. Ученый выбирает себе тему и чаще всего работает над ней всю жизнь. Он однолюб, изучает тему до тонкости, пока не будет ее знать лучше всех. Только такой ученый, не заглядывая в справочник, может ответить, к примеру, какова звукопроводность пенобетона такой-то марки при минусовых температурах. А вы говорите "Васильев"! Что он может?" Перед войной Васильев конструировал танки, потом подводную установку для разведки нефти, наконец, пришел в строительный институт разрабатывать технологию массового производства домов. Все это были звенья одной и той же цепи. Б институт строительно-технических проблем Васильев попал не случайно. По существу, его направили туда как автора ценного и весьма оригинального изобретения, которое было необходимо срочно реализовать. Сборные дома, крупноблочное строительство, дома из новых материалов, в том числе из пластмассы, - все казалось пройденным этапом в сравнении с новизной васильевского изобретения. К сожалению, дома, построенные по его принципу, должны обойтись довольно дорого - так же, как из пластика, потому что в состав быстротвердеющей массы, из которой делается дом, входит так называемый "лидарит" - синтетический материал, созданный двумя авто рами, Литовцевым и Дарковым. Доктор химических наук Литовцев руководил лабораторией, где разрабатывались некоторые синтетические материалы, необходимые для строительной промышленности. Эта лаборатория, где работал инженер Дарков, была несколько на отшибе от института, считалась "отдельной" и подчинялась только руководству института. Будучи с Васильевым почти на равных правах, доктор химических наук не скрывал своего пренебрежения к инженеру-механику, который-де, ничего не понимая в химии, ставит невыполнимые технические условия. И летучесть, оказывается, у "лидарита" большая, и вязкость не та, и, главное, стоимость велика. И сейчас пришлось милейшему Валентину Игнатьевичу прилететь к черту на кулички. Мало ли что! Васильев сидел в своем кабинете - крохотной комнатушке сборного домика - и, неприязненно посматривая на гостя, задавал себе один и тот же вопрос: зачем Литовцев летел в такую даль? Не снимая пальто, Валентин Игнатьевич развалился на диванчике и, поглаживая лысину с темным венчиком волос, благодушно рокотал: - Ну и грязища, я вам скажу... Пока ехал с аэродрома, думал, богу душу отдам. Трясет, мотает по ухабам, колдобинам. Но что поделаешь! Как говорили латиняне, "салюс публика - супрема лекс". То есть "общее благо - высший закон". Мой молодой соавтор товарищ Дарков изволили заболеть, вот и пришлось потрясти свои старые кости. - Как спали? - спросил Васильев. - Устроились сносно? Валентин Игнатьевич вытянул из рукавов жесткие манжеты с золотыми запонками, проверил, крепко ли они держатся, усмехнулся: - Великолепно! Почти как в гостинице районного масштаба. Но, как говорится, "пер аспера ад астра". Через тернии к звездам. Васильев поежился от холода и застегнул пуговицу на воротнике своей рабочей куртки. - До звезд нам пока еще далеко. Задержались с монтажом, оборудованием. А зима уже на пороге. - В этом ваша главная беда, Александр Петрович, - укоризненно проворковал Литовцев. - Масштабы не те выбираете. Ну зачем вам понадобилось строить здесь? Я, конечно, понимаю: патриотический подъем, освоение Сибири, целина, то, другое, третье. Но ведь мы с вами не комсомольцы. С нас и спрос другой. Силенки надо поберечь на более серьезные дела. - Опытные и дальновидные люди, которых я глубоко уважаю, утвердили проект строительства. - А кто его проектировал? - не без ехидства спросил Литовцев. - Кто настаивал, что надо строить примерно в этих местах? Проект вы обосновали убедительно. Для скоростного строительства материалов здесь нет, привозить их дорого. Климат, как говорится, резко континентальный, что важно для массовой проверки лидаритовых домов... Короче говоря, все это звучит веско. Но, дорогой Александр Петрович, первого успеха мы с вами уже достигли. Лидаритовый домик полгода находится в эксплуатации. Никаких нареканий нет. Почему вы не откликнулись на разумное предложение наших хозяйственников построить дачный поселок из лидарита для сотрудников института? - Подождут. Здесь, где действительно рождается будущее, поселки нужнее. Валентин Игнатьевич иронически поднял густые брови, похожие на черных гусениц. - Страшнейший утилитаризм. А я-то считал, что будущее рождается в научных институтах. Разве мы с вами не на потомков работаем? Ссылка на потомков не понравилась Васильеву. Он резко двинул стулом. - Боюсь, что вы несколько ограничиваете понятие "потомки". Литовцев не понял намека, откинул в сторону тяжелую палку и продолжал делиться своими мыслями: - Вы изволили упомянуть, Александр Петрович, насчет ограниченности некоторых понятий. Вот и вас упрекают в том, что вы сознательно ограничиваете возможности вашего метода. Я, например, беседовал кое с кем из ученого совета, - он оглянулся на дверь. - Не буду конкретизировать, Александр Петрович. Оказывается, многим не нравится ваша нарочитая приземленность. Дома-то у вас одноэтажные. - Простите, Валентин Игнатьевич, - холодно произнес Васильев. - Вы не были на заседании совета, а потому повторили абсолютно неподходящее к данному случаю слово "нарочитость". Это давний спор, и мои позиции были подкреплены экономическими, техническими, эстетическими и всякими другими соображениями. У нас огромные пространства: степи, тундра, пустыни. Да и в других местах, где раскинулись колхозные и совхозные поля, люди хотят жить в хороших и - ближе к земле - удобных домах. Им не нужны высотные здания. Литовцев снисходительно улыбнулся: - Конечно, "вдвойне дает, кто дает скоро", - гласит латинская мудрость. Но мы, ученые, должны все предвидеть. Пройдет десяток лет - и советскую деревню уже не будут удовлетворять ваши низкорослые домишки. - Почему? - Почему? Неужели, Александр Петрович, вы не понимаете? - Валентин Игнатьевич уже начал сердиться. - Потребности возрастают! Скоро мы будем строить города в космосе. Население планеты в двухтысячном году увеличится до семи миллиардов. Где столько людей можно разместить? А что делаете вы? Не знал я, сколь прозаическую роль вы уготовили нашему лидариту. Разработали великолепную идею и сами наступаете ей на горло. Ведь из лидарита можно строить величественные сооружения. - Всему свое время. Сейчас я хочу построить только один маленький поселок. А потом и целый город. - Одноэтажный? - Вот именно. Кроме зданий общественного назначения. Город-сад, где много зелени, солнца. Несмотря на развитие техники, люди мечтают быть ближе к природе. - Ну и что же? - Валентин Игнатьевич скорчил презрительную гримасу. - Въедут в ваши домишки новоселы, и хозяйки будут поносить начальника строительства Васильева за то, что пет чердака для сушки белья и в спальне не устанавливается бабушкин комод. Надо же знать их "модус вивенди" - образ жизни. Поймите, дорогой мой, что все это преходяще. Уже никто не вспоминает, что когда-то строился Волго-Дон, Куйбышевская, Братская и другие гидростанции, что были первые целинники. Наука, а не дела остаются в вечности. Подумайте о будущем поколении ученых. Что скажут они, если в наших трудах не найдут ни величественных перспектив, ни путей, по которым можно двигаться вперед? - Найдут, - уверенно сказал Васильев. - Над этим работают тысячи ученых. А новое поколение, и не только ученых, но и все наши потомки, на которых вы ссылаетесь, будут благодарны нам за то, что мы позаботились о них. Нам с вами многое дано... Иной раз размахнешься - такая фантастика в голову лезет, что прямо дух захватывает. Берешь карандаш, считаешь, чертишь... Потом опомнишься - ведь не это сегодня самое главное. Собираешь бумажки и прячешь в самый дальний ящик. Даже на ключ запрешь, чтоб соблазна не было. Придет время - займусь. Литовцев ласково погладил свою лысину, вздохнул. - В вас говорит инженер, Александр Петрович. А вы попробуйте мыслить абстрактно, не примешивая сюда грубо утилитарную цель. Прошу извинения за пример из личной практики. Как был создан лидарит, тот самый пористый и легкий материал, образец которого вы сейчас изволите вертеть в руках? Известен и газобетон, и пенобетон, и пенопласты. Но в то время, когда я работал над "космической броней"... - Я что-то слыхал об этом, - перебил его Васильев. - Да, о ней много писали, - небрежно подтвердил Литовцев. - Но это изобретение было несколько преждевременным... Так вот, именно тогда я поставил перед собой чисто теоретическую задачу создать совершенно новый синтетический материал, который бы обладал свойствами, отличными от всех известных пенопластов и прочих материалов. Я не знал, на что он будет пригоден, и только мой дорогой друг Дарков, ознакомившись с вашими техническими условиями, нашел ему применение. А мне, как ученому, совершенно безразлично, куда он пойдет - на строительство ваших домишек или на вокзал в космосе. Васильев понимал, что все это - поза, за которой скрывается беспокойство изобретателя лидарита. Встретившись несколько раз с другим соавтором лидарита, Васильев убедился, что, несмотря на "теоретические предпосылки" Литовцева, все же Дарков является основным автором нового материала. Именно Дарков провел всю экспериментальную работу, создал технологию изготовления массы и мог, как достойный представитель физико-химической механики, консультировать опыты Васильева. Но консультантом оказался Валентин Игнатьевич - просто химик; ранее занимался пластмассами, но потом отстал, разленился, и овладение новыми, смежными отраслями науки ему казалось вовсе не обязательным. В технологии лидарита он смыслил очень мало, однако инженеру-механику Васильеву и такой специалист казался "богом". Ведь Литовцев все-таки разбирается в химических соединениях, знает, как действует та или иная добавка на прочность, вязкость, стойкость и прочие качества строительного материала. - Сегодня мы произведем пробную заливку формы, - сказал Васильев и, передавая Литовцеву тетрадь с записями результатов последних экспериментов, спросил: - Вам это знакомо? - Дарков мне ежедневно докладывал, - уклончиво ответил Литовцев и, снимая пальто, вздохнул. - Ну что ж, Александр Петрович, как говорят французы, "вернемся к своим баранам". Вас интересовала температура массы? - Нет, Валентин Игнатьевич. Я хотел посоветоваться с вами, нельзя ли снизить давление. Глубокомысленно нахмурившись, Литовцев вынул из кармана складную вешалку, повесил на нее добротное, кирпичного цвета пальто, застегнул на все пуговицы и, поискав на стене крючок, укоризненно покачал головой: - Да, это не Европа. А что, если иностранцы нагрянут? Вам же краснеть придется, Александр Петрович. - Мне не до шуток, Валентин Игнатьевич, - нетерпеливо проговорил Васильев. - Я хотел бы снизить давление, потому что боюсь вчерашней истории. Неважное начало. Походив по комнате, Литовцев наконец повесил пальто на оконную ручку, стряхнул с него несуществующие песчинки и покровительственно улыбнулся Васильеву: - Пора привыкать, Александр Петрович. В нашей жизни неприятностей хватает. А давление снижать не советую, потом на прочности скажется. В дверь постучали, и сразу же на пороге появилась Надя Колокольчикова. Протягивая на ладони словно облитую стеклом, мертвую птицу, Надя сказала с укоризной: - Вот что у вас получается, Александр Петрович! И вам ее не жалко? Васильев молча поднялся из-за стола, взял птичку и поднес ее близко к лицу, будто сквозь прозрачную твердую корку хотел согреть ее своим дыханием. - Весь сад такой же мертвый, - услышал он незнакомый голос, повернулся и у двери увидел высокого курчавого парня. У ног его стоял обшарпанный, видавший виды чемодан с остатками бумажных наклеек. Васильев догадался, что это приехал вызванный из Москвы инженер по телеметрическим приборам. - Багрецов, - представился тот, назвал институт, откуда приехал, и замолчал, видимо ожидая, что же скажут о "мертвом саде". Васильев поздоровался и опять стал рассматривать птицу. Ее сжатые коготки, раскрытый клюв, слипшиеся перышки. Вадим смотрел на него неприязненно. Как он подробно изучает ее! Наверное, холодный, черствый человек. Можно подумать, что сейчас он решает, нельзя ли таким образом сохранять дичь. Ничего на лице не написано. - Быстро схватывает, - наконец произнес Васильев, передавая птицу Литовцеву. - Так почему же, Валентин Игнатьевич, это не всегда у нас получается? Не взять ли другие пропорции? - Попробуйте, Александр Петрович, - сказал Валентин Игнатьевич, подбрасывая на руке мертвого щегленка. - Я ведь не технолог, но мои теоретические предпосылки, подкрепленные экспериментальными данными лаборатории, говорят, что это оптимальный вариант. Конечно, если есть сомнения... Вероятно для того, чтобы замять неприятный разговор, тем более в присутствии посторонних, Васильев сделал неопределенный жест рукой и обратился к Наде: - Я вас понимаю. Мне тоже жалко и сад и все другое, - он взглядом указал на щегленка. - Но случилась авария. Неизвестно почему лопнула трубка. - С жидким стеклом? - спросил Багрецов. Васильев посмотрел на него виновато: - Если бы так. Горячей водой из шланга смыли бы еще ночью. А эта штука проклятая, - он вытянул, как карту из колоды, из лежащей на столе стопки лидаритовых пластин одну, самую прозрачную. - Не растворяется. Загубили мы сад, загубили. Что я теперь старику скажу? Ни Багрецову, ни Наде ничего не было известно о неудачах Васильева. Что же касается Литовцева, то ему непонятны были сложные переживания начальника экспериментального строительства. А Васильев одну из неудач принял к сердцу особенно болезненно. В степи выбирали место для будущего поселка, натолкнулись на небольшой хуторок. Ветхая избенка и чудесный маленький сад. Этим "поместьем" владел старик пенсионер, бывший чабан. Когда старик узнал, что здесь будет строиться совхоз, попросил взять и его сад. Пусть сад будет первым в поселке. Васильев согласился, место для строительства оказалось подходящим. Избенку можно разобрать, а бывшему чабану дать квартиру в новом доме. В саду был вырыт небольшой колодец. В нем находился коленчатый прозрачный патрубок для контроля текущей по подземной трубе летучей жидкости, что служила растворителем лидарита и заставляла новый синтетический материал быстро твердеть на воздухе. В патрубок был вставлен манометр, показания которого передавались на пульт управления. Вся система работала нормально, но вот сегодня ночью Васильева разбудил глухой взрыв. Лопнул пластмассовый патрубок. Могучая струя ударила в крышку колодца, выбросилась вверх, послышался свист, как в нефтяной скважине, затем шум дождя. Крупные капли забарабанили по листве. Пока поняли, в чем дело, пока добежали до крана, чтобы перекрыть фонтан, тонны лидаритовой жидкости обрушились на деревья и кусты... Быстро испаряясь, жидкость эта оседала на нижней поверхности листвы, на стволах, на ветках. Уцелели лишь две сосны: туда не дошли едкие пары. Эти пары вызывали кашель, глаза слезились, люди могли работать только в специальных защитных масках. Этот химический состав был пока еще очень дорог, сложен в производстве, лишь один завод взял на себя смелость изготовить несколько тонн реактива для лидарита. И тут такая авария. Хорошо, что хоть немного осталось для первых опытов. А то что бы делать? Вряд ли завод скоро доставит еще хоть одну цистерну. После сегодняшней ночи этот проклятый летучий реактив, уничтоживший сад, стал особенно ненавистен Васильеву. Но как он сумел разорвать наипрочнейший пластмассовый патрубок? Ведь стенки патрубка проверялись на заводе под давлением, в несколько раз превышающим нормальное. Не мог же завод прислать сюда бракованную деталь. Надо вызвать представителя завода, пусть исследует причины разрыва. - А что я старику скажу? - будто это было самым главным, произнес вслух Васильев и, заметив удивление в глазах Багрецова и Нади, спохватился: - Впрочем, вы же еще ничего не знаете. Идемте, я покажу, что делать. Он предупредительно открыл перед ними дверь, затем, обратившись к Литовцеву, спросил: - А вы, Валентин Игнатьевич, не желаете высказать свои соображения? - Нет, Александр Петрович. Это все детали. С вашего разрешения, я подумаю об основном. Кстати, уже назначена комиссия для расследования причины аварии? - Я думаю пока обойтись экспертизой. Литовцев снял с вешалки пальто и, многозначительно помолчав, равнодушно сказал: - "Ад либитум". То есть как угодно, Александр Петрович. Вам виднее. Глава четвертая ЧТО ТАКОЕ "СТРОЙКОМБАЙН"? Вадим молча шел за Васильевым, иногда помогал Наде перешагнуть через лужу или канавку и как бы невзначай поглядывал на большое металлическое сооружение, к которому они сейчас приближались. Вадим уже догадывался, что в нем-то и заключается особенность васильевского метода. Это, видно, какая-то сложная машина, а внешне напоминает гигантский вагон или автобус с мягкими обтекаемыми формами. Вместо окон у него овальные выступы. По бокам две двери с пристройками вроде тамбуров... Взгляд Багрецова скользнул ниже. Действительно, это автобус, видны солидные колеса, как у самых мощных самосвалов. Узорчатый рисунок от протекторов протянулся вдоль канала, через который Вадим сегодня утром перебирался с Надей. На участке, где стоял автобус, канал был забетонирован как внутри, так и по краям, а потому колеса покоились на прочном монолитном основании. Васильев подвел Багрецова и Надю к самому краю канала. - Подождите здесь, - сказал он и куда-то ушел. Эта вынужденная задержка обрадовала Вадима. Он хотел поподробнее рассмотреть "домостроительную машину" и догадаться, на каком принципе она построена. Конечно, Багрецов не строитель и не механик, но человек достаточно понимающий в технике. Неужели он опытным глазом конструктора не сможет проникнуть сквозь стальные стены этого сооружения и определить, что же там установлено? Близко подойти нельзя. У этого вагона или автобуса с боков выступали прямоугольные рамы, как бы отгораживающие всю конструкцию от любопытных. Но как же проникнуть внутрь? Внизу под вагоном темнеют люки. Вот сейчас из люков выпрыгнули, словно парашютисты, пять человек в блестящих комбинезонах и защитных масках. Один из них, с красным пышным шарфом на шее, поднял голову и, заметив Надю, приветственно помахал рукой. - Кто это? - ревниво спросил Вадим, когда тот выбрался из канала. Надя почему-то покраснела и передернула плечами: - Откуда я знаю? Он же в противогазе. Вадим хотел было сказать, чем же, мол, объяснить ваше смущение, дорогая Надюша, но не успел. Загудела сирена, как у электрички, и автобус тронулся. Ничего особенного - на то и колеса. Однако колеса оставались неподвижными. Он двигался в другом направлении - поперек канала. Автобус словно разрезали вдоль оси пополам, и обе половинки скользили по рамам, удаляясь друг от друга. В шутку говорят, что автобус не резиновый, а тут он расширяется, пухнет. Слышался гул электромоторов, это они раздвигали стены автобуса. А что же внутри? Пустота? Нет, там нечто похожее на кремовую мякоть, как у банана. Медленно снимается с нее стальная кожура. Да нет, это не мякоть, а твердая стена. Дом освобождался из формы, как кулич. Выпекли его - нате, пожалуйста! Пробуйте! Вновь загудела сирена. И стальная форма, разъятая на две половины, двинулась вперед вдоль канала. Прижав кулачки к подбородку, Надя смотрела на эту чудесную машину, и если бы не Вадим, то обязательно попала бы под раму. Он вовремя схватил Надю за руку и оттащил в сторону. Вадим осматривал цепким глазом конструктора только что рожденный дом. Нет, конечно, это не бетонное литье. Внутри нет никаких опалубок. Это ясно видно сквозь овальные окна. Значит, была только внешняя скорлупа - стальная форма. Она раздвинулась в стороны, и дом готов. Крыша дома показалась Вадиму полупрозрачной. Ясно, что она не из бетона, а из того материала, который здесь называют "лидаритом". Наверное, и весь дом такой. Под музыку сирены, как створки гигантской раковины, сжимались вместе две половинки стальной формы. Потом стальная форма отъедет еще дальше и оставит за собой второй свеженький дом, затем третий, четвертый... Так вырастет улица. Теперь понятно, зачем нужен был канал. Это длинный котлован, где уже заложено начало общего бетонного фундамента. Не все было понятно Багрецову. Зайди он спереди "домостроительного агрегата", или стройкомбайна, - мог бы заметить фрезы, которые делали канал. Заметил бы Вадим и вибрационные трамбовки и такие же вибрационные смесители для разновидности песчаного бетона, который тут же приготавливался, чтобы по мере движения стройкомбайна можно было укладывать быстротвердеющий бетон. Основой его, вероятно, служил грунт, размельченный фрезами и виброустановками. Ну и, конечно, впереди должна быть застекленная кабина водителя. В данном случае это вынесенный вперед пульт управления с приборными досками, телеэкранами и прочей техникой, так странно соседствующей с баранкой водителя, ножными и ручными тормозами. Можно было предполагать, что стройкомбайн должен иметь свою электростанцию, чтобы не тащить за собой электрокабель, но пока машина не прошла основных испытаний, электростанция оставалась лишь в чертежах автора конструкции. Также в данном образце не предусматривались цистерны для раствора лидарита и бункеры для сыпучих материалов. Все это пока подавалось по трубам и шлангам. Целый комплекс работ был проделан научно-исследовательскими институтами страны, чтобы подготовить опыты Васильева. Васильев понимал, что даже для легких лидаритовых домиков необходим надежный, прочный и современный фундамент. Изобретатель пошел еще дальше. Он запроектировал общий фундамент для десятков домов, а довольно обширные подземные помещения предполагал использовать для теплиц, складов, гаражей и в прочих подсобных целях. "Домостроительная машина" передвинулась на несколько метров вправо и замерла. - Надюша, ведь это конвейер, - восторженно прошептал Багрецов. - Идет машина и оставляет за собой готовые дома. Ты вдумайся, что это значит. - Две квартиры по три комнаты, только кухонь почему-то нет, - будто не слыша его, говорила Надя, представляя себе, как это все выглядит внутри. - Соседи хорошие. Новорожденный домик понравился Наде. Он был уютным и веселым. Мягкие и, как казалось Наде, ласковые линии, необычные окна - не то овальные, не то похожие на телевизионные экраны с закругленными краями. Расположены они асимметрично, на разной высоте от земли, что, вероятно, продиктовано не только художественным вкусом, но и целесообразностью. По мнению Нади, окна в гостиной должны быть пониже, а в спальне приподняты. И далекое от стандарта расположение окон, и празднично оформленные входы - все это подчеркивало ту изящную простоту, которой должно отличаться удобное современное жилище. Подошел Васильев и пригласил Надю с Багрецовым осмотреть лидаритовый дом и стройкомбайн, чтобы наметить точки, где будет установлена телевизионная и телеметрическая аппаратура. Он критически посмотрел на снежно-белое пальто Нади: - Боюсь, что на ваш рост комбинезона не подберут. Завернетесь в халат. Принесли тяжелую, чем-то пропитанную хламиду, в которой Надя чувствовала себя отвратительно. Длинный халат волочился по земле. Надя пробовала его подбирать, но тогда подвернутые рукава спадали. У входа в лидаритовый дом Васильев предложил надеть защитные маски. - Штука малоэстетичная, - сказал он, передавая Наде нечто вроде противогаза. - Но без этого задохнетесь. Газ еще не выветрился. Он быстро надел маску и прошел вперед, оставив Надю в печальном недоумении. Как эта штука надевается? Ни разу в жизни не пробовала. Заметив, что Надя растерялась, Вадим пошутил: - Не стесняйся, Надюша. Тебе все идет, - и помог надеть маску. Васильев оглянулся: - Прошу за мной. Только будьте внимательны. Голос его, приглушенный маской, был чужим, в нем чувствовались настороженность и сдержанное волнение. Как не понять этого Вадиму! Он даже удивился, что Васильев повел их сюда сразу после опыта, который, как догадывался Вадим, имел существенное значение для дальнейшего развития васильевского метода. В таких случаях изобретателю хочется остаться одному, все оценить, взвесить... Далекий от того, чтобы даже мысленно обидеть Надю, Вадим все же считал ее специалистом узкого профиля. Вот сейчас она смотрит на так называемую лидаритовую стену, проводит по ней пальчиками и вряд ли догадывается, что материал стены напоминает, скорее всего, газобетон, а не пенопласт. В институте, где работал Багрецов, встречались всякие материалы. Он вспомнил о пенопласте, из которого пришлось клеить легкую коробку с хорошей звукоизоляцией, чтобы заглушить жужжание прибора. Пенопласт мягкий, ножом режется. А здесь пористые, но твердые стены, будто сделанные из пемзы. Вадим осторожно провел по стене ладонью. Поверхность холодная, гладкая, как стекло. Присмотревшись, можно заметить, что поры или ячейки просвечивают сквозь тонкое стекловидное покрытие, а полупрозрачный свод казался сделанным из сахара. Вероятно, это тот же крупноячеистый лидарит, но без твердого наполнителя, то есть чистая пластмасса. Надя все время поправляла маску, и Васильев спросил: - Трудно дышать? Ничего, скоро привыкнете. Никогда Надя к этому не привыкнет, и вовсе не потому, что дышать трудно. Раздражала в маске металлическая нашлепка с дырочками. Ну точь-в-точь свинячий пятачок! В разговоре с Васильевым Надя низко опускала голову и прикрывала безобразную нашлепку рукой, отчего дышать действительно было тяжко. Тот сочувствовал и оправдывался: - Ничего не поделаешь. Летучий растворитель. Когда-нибудь избавимся от него. Надя осматривала просторную прихожую новой квартиры, отметила ниши для встроенных шкафов. Удобно, ничего не скажешь. Комната направо, комната налево, за ней - третья. Только почему же все-таки кухни нет? Здесь вот, наверное, будет ванная, но никаких облицовочных плит: гладкие стены будто покрыты молочного цвета стеклом. Да и в комнатах такие же стены, только разных цветов. Полы окрашены - если здесь подойдет это слово - в цвет стен. А на самом деле они покрыты вроде как пластиком, хотя и это определение тут не подходит. Квартира была почти готова, оставалось лишь вставить рамы, навесить двери да произвести еще небольшие отделочные работы. А водопроводные трубы, электропроводка? Неужели все это скрыто в стене? Надя решила, что и отопительная система тоже где-то там внутри. Чистенькая квартирка, ни строительного мусора, ни подтеков краски на полу. Хоть завтра въезжай. Но странное дело. В самой большой комнате, которую Надя приспособила бы под гостиную, посреди пола чернела, как прорубь, дыра. Надя не утерпела и спросила: - Александр Петрович, здесь будет погреб? Вот уж неудобно! Взяв Надю за руку, отчего она смутилась и еще ниже наклонила голову, Васильев подвел ее к отверстию в полу. - Потом это заделается. Но когда мы будем делать второй дом, то в раздвижной форме, именно на этом месте, должна стоять ваша телекамера. Тут Васильев рассказал о самом главном, чего с таким нетерпением дожидался Багрецов. - Что мне нужно от вас? - говорил Васильев, попеременно обращаясь то к Наде, то к Вадиму. - Когда возводятся стены этого дома, внутри не должно быть ни одного человека. А контроль необходим. Я хочу собственными глазами видеть, что делается внутри формы, следить по приборам за всем этим сложным процессом. Мне нужно знать, как идет наслоение, контролировать толщину, прочность, однородность различных слоев. Многое зависит от температуры, влажности, давления струй... Сотни обязательных условий, не говоря уже о чисто химических реакциях, в которых я не искушен. Мне крайне необходима ваша помощь. Итак, телекамера будет стоять здесь. Васильев указал на темнеющий люк посреди зеленого ячеистого поля и, выяснив у Нади ряд технических вопросов, обратился к Багрецову: - Ваши датчики необходимо установить в стенках формы таким образом, чтобы непрерывно следить за технологическим процессом. Я уже распорядился, чтобы сделали отверстия в форме, на разных наиболее ответственных участках. Потом мы с вами посмотрим чертежи. Багрецова это несколько уязвило. Конечно, Васильев может поступать как ему заблагорассудится, но, прежде чем сверлить дырки в стальной форме, надо бы посоветоваться со специалистами в области телеметрии. А вдруг датчики не подойдут по габаритам пли на них будет сказываться влияние магнитных полей? Что тогда? И, как всегда, со свойственным ему прямодушием Вадим признался, что чертежи надо было ему показать раньше, а самое главное, он не понимает существа дела, и если от него требуется сознательное отношение к работе, то для общей пользы он просил бы хоть кратко, но пояснить, за каким, собственно говоря, процессом необходимо наблюдать. - Я же понимаю, - волнуясь, продолжал Вадим, - что это не обычный процесс литья или прессовки. Тут все гораздо проще... Васильев жестом остановил его: - Но если бы вы знали, сколько сложностей в этой кажущейся простоте! Теперь по существу. Вы нетерпеливы, мой друг. Прежде всего, я кратко сформулировал задание, а сейчас постараюсь удовлетворить ваш законный интерес к тому, что происходит внутри формы. Потом, если захотите, можете ознакомиться с протоколами, отчетами и всякими другими бумагами. - Очень хочу. Надя ущипнула Вадима за руку, а Васильев, испытующе взглянув на него сквозь стекла маски, сухо заметил: - Пожалуйста. Кстати, среди этих бумаг найдете инструкции и описания приборов, которые вы привезли. Я взял на себя смелость заранее подготовиться. Одну минутку... - предупредил он и, подойдя к стене, стал ее выстукивать. - Что? Получил? - привстав на цыпочки, чтобы дотянуться до Димкиного уха, прошептала Надя. - Я очень рада. А чему тут радоваться? Действительно получил. И по заслугам. В самом деле, почему, зная принцип работы и характеристики прибора, его точные габариты в миллиметрах, необходимо было дожидаться великого специалиста Багрецова? Конструктору Васильеву лучше знать, где сверлить дырки. Не замечая смущения Багрецова, - да и как заметишь под маской? - Васильев похлопал по стене и, на секунду задумавшись, обратился к Наде: - Вы когда-нибудь видели краскопульт? Маляры, например, стены красят. Надя растерянно пожала плечами. В ее маленькую комнату как-то приходили маляры белить потолок, но работали без всяких механизмов, обыкновенной кистью. - Тогда как бы вам объяснить? - поглаживая дырчатую нашлепку маски, проговорил Васильев. - Краскопульт - это... Багрецов пришел ему на помощь: - Надя знает. Представь себе пульверизатор, только не для одеколона, а для краски. - Совершенно справедливо, - подтвердил Васильев. - Но в наших условиях мы разбрызгиваем не краску, а массу, напоминающую жидкий бетон, цемент. Мы вроде бы оштукатуриваем внутренние стенки формы, но постепенно накладываем слой за слоем, который на воздухе быстро густеет. Первоначально разбрызгивается тяжелая масса, она твердеет и становится очень прочной даже без железного каркаса. Потом накладывается основной слой лидарита, он похож на газобетон - легкий, звуконепроницаемый, прекрасный теплоизолятор. Так делаются стены. - А потолок? А перегородки? - спросила Надя, невольно оглядываясь. - То же самое. Сквозь этот люк, - Васильев указал на пол, - поднимается система форсунок. Она вращается. Струи жидкого лидарита ударяют в стенки формы, фонтаном бьют вверх и оседают на потолке. А перегородки делаются позже. Сейчас поймете как. Васильев пропустил Надю вперед. Выйдя из сырого дома, она с облегчением сняла маску, вынула из кармана зеркальце и причесалась. А Вадим все еще никак не мог опомниться, позабыл о маске, думая, насколько просто и убедительно решается задача массового строительства. Ведь это же переворот в технике! Ведь васильевские дома, по существу, цельнолитые. Возможности производства их неограниченны. Интересно все-таки узнать насчет перегородок. Неужели они заготавливаются раньше, а потом вставляются внутрь? Это сложно. "Не очень изящное решение", как говорят конструкторы. Васильев снова куда-то ушел. Вероятно, туда, где находились подсобные помещения. Ясно, что на строительстве должна быть компрессорная, где сжимается воздух, - иначе как же разбрызгивать лидарит? Должны быть специальные устройства для размельчения и размешивания массы, электроподстанция, диспетчерская. Да мало ли что! На голом месте, без подготовки, домишки не начнешь формовать. Вскоре Васильев вернулся, - оказывается, он распорядился, чтобы внутренность стройкомбайна была открыта для обозрения. Обе половинки его стальной формы поехали в разные стороны, наконец замерли, и Васильев жестом предложил следовать за ним. Однажды Багрецов видел док для ремонта судов. Нечто похожее представилось ему, когда он вошел на платформу стройкомбайна. С обеих сторон поднимались высокие стены с ребрами и сварными швами. В платформе было сделано несколько люков. В одном из них торчала странная конструкция, напоминающая голую елку, но из металлических трубок. Как догадался Багрецов, это и были форсунки для разбрызгивания лидарита. - Осторожно, - предупредил Васильев. - Дальше не ходите. Снизу из длинной щели поднималась стена, сделанная из металлических блестящих полос. По этому принципу, но только из дерева, делаются крышки бюро, летние шторки, крышки детских пеналов и табакерок. Эта железная штора, разматываясь внизу под платформой, поползла вверх между двумя рельсовыми стояками и, наконец, остановилась. Вадим оглянулся. За его спиной поднималась еще одна стена. В ней был вырезан прямоугольник двери. Между стенами находилась система форсунок. Не нужно быть специалистом, чтобы понять, каким путем делаются междукомнатные перегородки. Стальные шторки обрызгиваются лидаритом, а когда он достаточно затвердеет, шторки спускаются вниз. Потом форсунки перемещаются в другой люк, и через некоторое время уже готовы новые перегородки. "Принцип-то ясен, но еще многое было непонятно Багрецову. Почему, например, лидарит не прилипает к шторкам перегородки, да и вообще к стенкам формы? Если лидарит имеет усадку, значит, сам отходит. Или чем-то смазывают форму, как делают хозяйки с. противнем. Это не проблема. Интересно устроены оконные "карманы", они забраны решеткой, - видно, на ней лидарит не оседает, а проскакивает, и его удаляют с наружной стороны формы. Васильев подробно рассказывал Наде, как установить телеконтролер, чтоб осматривать стены. Лучше всего вместе с мощными фарами, под форсунками. Пусть вращается. Надя усомнилась, будет ли что видно. Во-первых, с какой скоростью станет поворачиваться телекамера? Если быстро, то какой же тут контроль? Оказалось, установка вращается медленно. Во-вторых, сквозь пары, брызги ничего не увидишь. Но и тут Васильев успокоил Надю. Паров нет, газ летучий, прозрачный, а брызги - тяжелые, далеко в стороны не разлетаются. Во всяком случае, надо попробовать. Внизу под форсунками - мертвое пространство, там можно установить любую аппаратуру, и с ней ничего не сделается. Дошла очередь и до Багрецова. Ему точно было указано, где надо подключить приборы, чтобы он вместе с монтером занялся проводкой. - А разве основная электропроводка для освещения у вас пойдет по стенам? - спросил Вадим. - Я думал, она скрытая. Заранее делается. - Несомненно. А вы хотите ею воспользоваться? - Конечно, зачем же делать лишнюю работу. Васильеву это понравилось. Смекалка у молодого инженера есть. Вся осветительная проводка в специальной изоляции подвешивалась на шнурах, для розеток и выключателей делались отводы, которые, после того как проводка оказывалась замурованной в стене, оставались свободными. К ним-то и хотел подключить Багрецов контрольные приборы. Васильев махнул кому-то рукой, и через минуту перегородки ушли вниз. Он долго шагал по звенящей платформе, размахивая резиновой маской, зажав ее в руке и не зная, куда сунуть. Потом остановился возле Багрецова, спросил неуверенно, знает ли тот генератор ВГ-600, не работал ли с ним? Еще бы не знать! Как свои пять пальцев. Это мощный высокочастотный генератор. Такими устройствами пользуются для быстрой сушки древесины, фарфоровых изоляторов и еще чего-то. Не так давно Багрецова командировали на один завод, где нужно было установить контрольные приборы, определяющие влажность в изделиях, их структуру и прочие параметры. Вот там-то и пришлось поработать с генератором ВГ-600. Васильев спросил, сможет ли Багрецов проверить генератор, настроить. Да не один генератор, а целых шесть. Вадим поколебался и ответил утвердительно. Дело в том, что инженер, который должен ими заняться, не мог сейчас выехать, Васильев нетерпелив - уж очень хочется поскорее начать опыты по просушке стен токами высокой частоты: форма не будет простаивать, пока дом обсыхает - для этого нужно несколько дней, - а тут сразу же может заполняться лидаритом. Сильно сократится время строительства. Было и другое, о чем Васильев умолчал. Он надеялся, что сушка токами высокой частоты позволит резко удешевить производство за счет применения водного раствора лидарита и навсегда освободиться от драгоценной летучей жидкости. Литовцеву в этом случае придется уступить свои позиции молодому инженеру Даркову, который, вопреки мнению уважаемого соавтора и начальника, продолжает работу по удешевлению лидарита. Лабораторные опыты уже кое-что обещали, и если бы не серьезная болезнь Даркова, - глядишь, и добился бы он успеха, пока начальник в командировке. Слишком давит Литовцев своим авторитетом. Если уж он считает, что, кроме лидарита, ни один материал не подойдет для нового метода строительства, то и пытаться не следует. Это было известно всем сотрудникам института. Васильев все же решил поговорить с Литовцевым. Неужели лидарит незаменим? Глава пятая ХОЗЯЕВА И "ВРЕМЕННО ПРОПИСАННЫЕ" Васильев распорядился, чтобы Багрецова поместили в общежитие, пусть отдыхает с дороги, а затем займется генераторами. Но разве сейчас до отдыха? Вадим разыскал склад, где стояли ящики с аппаратами, вскрыл один из них и достал толстую книжку-инструкцию к пользованию ВГ-600. Ее надо изучить на совесть, чтобы завтра избежать возможных неприятных случайностей. Наскоро пообедав, он, даже не раскрывая чемодана, сел на свою койку в общежитии и занялся инструкцией. Комната маленькая, на двоих, широкое окно, возле него раскладушка соседа, рядом тумбочка, на ней стопка книг по электротехнике, рамка с портретом молодой женщины с гладкой прической и большими, чуть испуганными главами. Долго читал Вадим. Стемнело. Он поискал выключатель, щелкнул, но свет не загорелся; что-то случилось на линии. Вадим чертыхнулся, сунул книжку под подушку и в ожидании света, сняв ботинки, лег не раздеваясь. Вадим не мог отделаться от смешанного чувства радости и тревоги, вызванного впечатлениями дня. Встреча с Надей. А Васильев? Какой своеобразный человек! И этот его стройкомбайн... У Васильева почти нет людей на строительстве. Смешно сказать, за них воздух работает. В самом деле, сжатый до нужных пределов, он сначала разбрызгивает жидкий цветной лидарит № 1, чтобы при высыхании получилась твердая скорлупа стены и крыша, потом укладывает лидарит № 2, мелкопористый материал. Из него же создаются перегородки. Потом разбрызгивается стекловидный окрашенный лидарит, и отделка стен закончена. Даже полы настилает сжатый воздух, разбрызгивая легкий лидарит (для тепла), а на него - прочный цветной пластификат; когда он застывает, он делается похожим на линолеум, а стоит гораздо дешевле. Любопытен был Вадим. Сегодня он пришел к Васильеву и под предлогом, что это ему необходимо знать для установки контрольных приборов и генераторов ВГ-600, подробно расспрашивал не только о начальной стадии производства, но и о том, что остается сделать для полной готовности дома. Он узнал, как устанавливаются водопроводные и всякие другие трубы. Их не нужно специально крепить, они надежно держатся в толще лидарита. Все это сильно сокращает и стоимость и время строительства. Отопление, а летом охлаждение домов производится с помощью полупроводниковых элементов, вделанных в наружные стены. Затем вставляются рамы, навешиваются двери, и - пожалуйста, новоселы! "Домостроительная машина-автомат" - как ее мысленно назвал Вадим - движется дальше. Завтра у вас появятся соседи. Не скучайте. Все это прекрасно. Но Вадим, как человек дотошный, расспрашивал обо всем. "Скажите, - интересовался он. - Здесь будет поселок, у каждой семьи квартира? А как построить общественные здания: поселковый Совет, школу, клуб, кино, театр, больницу? Ведь машина - вернее, ее стальная форма - .тесновата". Оказывается, Васильев это учитывал. Из одинаковых кирпичиков, созданных в "домостроительной машине", можно составить любые здания, вытянув их вдоль улицы, расположив по квадрату или в форме буквы "П". Строить можно, как угодно планировщику и архитектору. А вскоре, если опыт удастся, Васильев сконструирует новую систему. Специально для зданий общественного назначения. Вадим лежал с закрытыми глазами и видел, как "домостроительная машина", или, проще, стройкомбайн, ползет по степи, оставляет за собой одну, другую, десятую улицу, город. Потом комбайн разбирают, грузят на платформы и отправляют в другой район, где его ждут. А если сделать несколько таких машин, послать их не только на новые земли, а в пустыни, тундру, на Дальний Восток, в Арктику и там, в районах месторождений ценных руд и нефти, построить новые города? Вадим открыл глаза. На стене отпечатались лунные квадраты, рябые из-за того, что стекла были забрызганы известью. "Надо бы вымыть, - лениво подумал он, рассматривая тени на светлой стене. - Похоже на кратеры лунные. Проецируются. - И тут же представил себе телескоп, с которого бы можно проецировать изображение на экран. - Нет, без электронного преобразователя ничего не выйдет, - света маловато". Точно быстрое облако подкатилось к луне. Нет, какое там облако. На светлом квадрате четко выделялся силуэт. Человек прижался к стеклу, засматривая в комнату. Багрецов приподнял голову и замер. Бледное лицо, закушенные губы, раздвоенный подбородок. Лицо похоже на то, что видел в бинокль тогда на границе. Человек чуть отступил от окна, затянул у подбородка шарф и, помедлив в нерешительности, исчез. Вадим лежал не шелохнувшись, шея затекла, руки онемели, тело не слушалось. И все же ощупью нашел под кроватью ботинки, надел один, еле попадая ногой, у другого запутался шнурок. Вадим рвал его зубами, подскочив к окну. Куда пошел, в какую сторону? Наконец выбежал, огляделся... Тишина на строительстве. Луна освещала бетонную дорожку, похожую на широкую стальную ленту рулетки. Она терялась где-то в глубине. На столбах висели потухшие фонари, раскачивались от ветра. Кто знает, почему они потухли? А вдруг не случайно? Вадим добежал до котлована. Никого нет. Спрыгнул вниз, чтоб пройти незамеченным туда, к стройкомбайну. За него Вадим больше всего тревожился. Вот уже и бетонированный канал, фундамент нового дома. Послышались приглушенные голоса. Вадим замедлил шаги, перешел на теневую сторону, поднял голову. Облокотившись на раму стройкомбайна, стоял тот, кого искал Багрецов, а рядом, совсем близко, - Надя. Никого не замечая, занятые друг другом, они о чем-то говорили вполголоса. Надя тихонько смеялась, шаловливо грозилась перчаткой. Ничего не понимая, Вадим пятился назад. Неужели он видит того, с пограничного острова? И рядом с ним Надю. Авария оказалась серьезной. На строительной площадке замелькали фонари. Как потом узнал Багрецов, дело касалось не только освещения. Остановились компрессоры, вибромельница, бетономешалка, все моторы стройкомбайна. Вышел из строя трансформатор на подстанции. Точно не известно, что с ним случилось, но, видно, его придется менять. А это долго и трудно. Ни завтра, ни послезавтра нельзя начинать новый дом. Но это еще не все. К завтрашнему дню был подготовлен раствор лидарита, и если его не использовать сразу же, то он загустеет и станет негодным. Сделать новый раствор невозможно - не хватит растворителя. Целые тонны его буквально вылетели в трубу, лопнувшую вчера. Даже на обыкновенном строительстве могут случиться две аварии подряд. Здесь же, где приходится иметь дело с новой технологией, пока еще практически не изученными, но лишь лабораторно испытанными материалами, - тем более. И все же эти аварии могли озадачить Васильева и насторожить Багрецова. В смятении Вадим прибежал домой. Искать сейчас Васильева? Зачем? Об аварии он знает - люди уже бегают с фонарями. Предупредить, что видел подозрительного человека? Но если он здесь и мило беседует с Надей, - значит, тут и работает. Его проверяли, прежде чем допустить к опытному строительству. Надо бы послушать, о чем он говорил с Надей, но это Вадиму показалось подлым, тем более что ей-то он верит. В школе еще вместе учились. Вадим сидел на кровати, медленно раздеваясь, и думал, как поступить. А что, если пойти сейчас туда, к Наде? Неудобно, получится вроде слежки из ревности. Лучше поговорить с ней утром. Он развязал галстук, повесил его на спинку кровати и, боясь передумать, быстро разделся и забрался под одеяло. Луна светила прямо в глаза. Издалека прилетела девичья песня. Он закрылся с головой, приказал себе уснуть, но сон не приходил. Считал до ста, потом в обратном порядке, стал было подремывать, но за дверью послышались шаги. Видно, сосед по комнате. Придется знакомиться, начнутся разговоры... Лучше всего притвориться спящим. Кто-то вошел, скрипнула дверь, потом щелкнул замок - ясно, что вошедший был здесь хозяином. Чиркнула спичка, запел выдвигаемый ящик стола. Вероятно, сосед достал свечку и зажег, потому что у Вадима засветилась тонкая полоска между одеялом и простыней. Любопытно, конечно, как выглядит твой сосед, с которым придется видеться каждый день, разговаривать, а возможно, и подружиться. Вадим легко сходился с людьми, особенно с теми, кто постарше. Он чуточку выглянул из-под одеяла. Человек стоял вытянув руки вверх - снимая не спеша рубашку. Обнажился впалый живот, выпирающие ребра. Рубашка поползла на голову, - открылась шея, тонкая, худая, с левой стороны пересеченная красноватой полосой, возможно - шов после операции. Вадим поморщился, вспомнив, как ему недавно удаляли гланды. Сосед разделся, взял со стола ножницы, наклонился над свечой. Вадим чуть не вскрикнул. Так вот с кем он собирался дружить! Сосед, видимо, нервничал, ножницы дрожали в руке. Пламя свечи заметалось и погасло. Прежде чем вновь ее зажечь, он сломал несколько спичек. Потом подпоясался полотенцем, долго искал мыльницу, хотя она лежала перед глазами на тумбочке, и, не найдя ее, вышел за дверь. Через минуту вернулся с мокрым лицом, приблизился к столу и, глядя на огонь остановившимися голубыми глазами, стал рассеянно вытирать шею. С лица катились капли, а он водил полотенцем по сухому месту. Показалось ли ему что-то, - он вдруг в испуге сделал шаг назад, уронил стул. Стул упал с таким грохотом, будто в комнате выстрелили. Багрецов сбросил с головы одеяло. - ...прощения, - услышал он глуховатый голос. - Разбудил? Это нехорошо. При других обстоятельствах Багрецов не придал бы значения акценту. В национальных республиках не все хорошо говорят по-русски, и очень часто бывает, что человек всю жизнь живет в Москве, а родной язык все же дает себя знать. Но тут совсем другое. И все же он пробормотал вежливо, что-то необязательное, вроде "ничего, ничего, пожалуйста", привстал на постели и протянул руку: - Будем знакомы. Вадим... - он несколько замялся и, решив, что в данном случае панибратство ни к чему, прибавил: - Сергеевич Багрецов. Инженер. - Я - Алеша, - сосед пожал руку и поставил стул на место. - Монтер, помощник. Фамилию свою он не назвал. Багрецов спросил: - Вы только с работы? Товарищ... - он помедлил нарочно. - Алеша, - подсказал сосед и, накинув на плечи полотенце, как женский платок, сел спиною к свету, - Работы нет. Авария. Вадим поднял глаза к потолку, где висела лампочка без абажура: - Свет? Новый его знакомый сидел устало согнувшись, опустив руки на колени; ответил не сразу. - Свет? - переспросил он и тут же добавил равнодушно: - Да, конечно. Трансформатор немножко испортить. Это он. Я знаю. - Кто "он"? - Чужой человек. "Сумасшедший, - подумал Вадим, искоса поглядывая на коротко стриженную, низко опущенную голову. - Или притворяется? Интересно, что он еще скажет?" Но тот молчал; наконец, будто очнувшись, поднялся, откинул одеяло на своей постели и загасил свечу. - Спокойной ночи, - сказал он, закутываясь потеплее. "Гуд найт", - хотел было ответить Димка, но вовремя спохватился. Нельзя же допустить всерьез, будто столь наивного чудака заслали к нам для диверсии, успокаивал он себя. Да ведь от него так и несет иностранщиной. Не хватало табличку на грудь повесить: "Я есть диверсант". Ерунда абсолютная! Уж те, кого к нам засылают, знают русский язык. Возможно, "Алеша" политэмигрант? Завтра надо поговорить с Надей, - вероятно, она его знает чуточку побольше. Вадимом овладела скучная жалость к самому себе, она убаюкивала, а заснуть не давала. И присутствие соседа тревожило: спал тот беспокойно, тяжело, стонал, вскрикивал, бредил. Русские слова мешались с английскими. Так всю ночь до утра. Невыспавшийся, злой Багрецов с самого раннего утра бродил по строительству. Вошел в "мертвый сад". Вот словно обледеневший столб. А это колодец, сквозь который проходила труба с прозрачным патрубком. Остатки патрубка увезли для исследования. От столба спускаются два провода. Не здесь ли произошло короткое замыкание? Но что это? Среди колючей травы валяется блестящая ленточка провода, совсем не похожего на тот, что обычно употребляется в нагревательных приборах, в электроплитках, например. Такой провод Вадим видел, когда чинил лабораторный термостат. Сразу же мелькнула мысль: а что, если таким проводом обмотать прозрачный патрубок и подключить к сети? Вполне вероятно, что он лопнет. Именно таким способом, давно, еще в детстве, Вадим обрезал бутылки, чтобы получать из них стаканчики для гальванических элементов. Можно предположить, что кто-то подобным методом нагревал пластмассовую трубку. Сначала появилась трещина, а через некоторое время, под давлением лидарита, пластмасса лопнула. Так возник "мертвый сад". Кому это было нужно? Зачем? Вадим сунул провод в карман и пошел к стройкомбайну. Там, опершись на раму, стояла Надя. На этом же самом месте вчера ее видел Вадим с "Алешей". Это имя он мысленно ставил в кавычки, иначе не мог. Помощник монтера надел его как защитную маску, а Надя этого не замечает. Надо бы предостеречь. Небрежно поздоровавшись, Вадим тут же огорошил Надю вопросом: - Вы сколько лет знаете некоего "Алешу"? Надя удивленно вскинула брови. Этого она не потерпит. Возмутительно! - А в чем дело? Вы-то знаете меня давно, - она тоже подчеркнуто обратилась к Димке на "вы". - Но это не дает вам права меня контролировать. - Какой там контроль? Просто предупреждение. - Может быть, объяснитесь? - на губах Нади застыла надменная улыбка. - Чем я так провинилась перед вами? - Если бы только передо мной, - сказал Вадим и вдруг осекся. - А хотя бы и так. Не успели познакомиться с человеком. Кто он? Откуда? Никому не известно. А уже друг-приятель... Надя звонко расхохоталась. Ей было весело смотреть на Димкину злость. "Бедный, не умеет он прятать свои чувства. Распетушился. Смешно! Лучше забыл бы все обиды - такой дружбой нельзя пренебрегать, - мог бы тогда и понять меня. Ведь я ни в чем ни капельки не виновата. Ты, конечно, очень хороший, давно-давно это знаю. А того, о ком спрашиваешь, я даже боюсь. Он для меня загадка". Вчера, лишь завидев Алексея, Надя хотела бежать, но словно оцепенела, как тот щегленок красноголовый с поднятыми крыльями, застывший, молчаливый. Ждала, облокотившись на раму. Алексей подошел и стал рядом. Может быть, искал слова, а Надя не хотела их, боялась. Лишь потом немного успокоилась и, чтобы скрыть тревогу, стала о чем-то рассказывать, весело и беззаботно. Однако все время чувствовала, что чужой он человек, непонятный. Всего лишь три дня его знает. Правда, видела в Москве, когда была у Васильева. Зашла в кабинет, а он молчаливо сидит у окна. С тех пор вспоминала о нем часто, наконец, стала уже позабывать, и вдруг он встречает ее на станции! А потом... потом, неизвестно почему, каждый вечер вместе. Этот не Димка, рассказывать не умеет, красноречием не отличается, ни веселости в нем, ничего. Угрюмый, болезненный, о себе говорит скупо, больше о технике, о работе. И, как ни странно, Надю это интересует, хотя в электротехнике она понимает, во всяком случае, не меньше, чем помощник монтера. Неудобно было спрашивать, почему он так мало учился. Зачем напоминать о прошлом? - видно, Алексею это неприятно. Вся жизнь его здесь, на строительстве. Вот и все, что Надя о нем знала. Глупенький Димка! О чем он может предупреждать? Что ему известно? - Ты неискренна, Надюша, - уже другим тоном заговорил Вадим, щадя ее самолюбие. - Вчера вот на этом месте человек с тобой поздоровался, я спросил, кто это, а ты ответила, что не знаешь. Нехорошо. Надя нервно скручивала перчатку, злилась. - Не придирайся. Тогда он был в маске. - Он всегда ее носит. - До чего же ты бестолков, Димка. - Надя резко натянула перчатку, и та лопнула. - Отстань от меня! (Как же тут не рассердиться? Лайковая. Совсем новая. Зашить трудно.) Что за претензии? Мало ли кто со мной здоровается! - Опять хитришь, Надюша. Дело не в том, кто с тобой здоровается. Злись на меня сколько хочешь, но я не могу хитрить. Я прямо скажу... Вчера, поздно вечером, когда случилась авария, я был здесь... - Подслушивал? - Спасибо, Надюша, - Вадим низко наклонил курчавую голову. Завитки упали на лоб. - Спасибо на добром слове. Он повернулся и зашагал вдоль рамы, скользя по ней рукой, будто по перилам крутой лестницы; он спускался куда-то вниз. Обе половины стальной формы далеко стояли друг от друга. Электроэнергии на строительстве все еще не было, мотор стройкомбайна не работал и не мог соединить половинки вместе. Надолго ли это - неизвестно. Зрела обида, как тянущий нарыв, и вместе с тем мучила досада на себя. Надо бы смириться, все же он - мужчина, должен иной раз и уступить женщине, снисходительнее относиться к ее характеру, ошибкам. Не потакать, конечно, но вести себя сдержанно, по-мужски. А что сейчас получилось? Надюша в запальчивости сказала глупость, а ты фыркнул, как рассерженный котенок, и удрал. Теперь уже нельзя возвращаться, стыдно. Вадим досадовал на себя, что не спросил у Нади значение некоторых английских слов, услышанных сегодня ночью, когда сосед бредил. А что, если махнуть рукой на обиду и вернуться? Пусть Надя переведет. Но тут Вадим вспомнил, с какой яростью у соседа вырывались слова. Не все они, наверное, переводимы, во всяком случае - девушкой. Да и знает ли она их? Вадим посмотрел на часы. Наверное, Васильев уже в управлении. Надо, чтобы он разрешил перенести ящики с генераторами на место их установки. Пока можно обойтись без электроэнергии. Работы хватит. Дверь в кабинет была распахнута, но Вадим не переступил порога. Он каким-то внутренним чутьем догадался, что Васильеву сейчас не до разговоров. Так оно и оказалось. Рассеянно покачивая ногой, Васильев сидел на окне, смотрел на бумаги, лежавшие на столе, и не хотел подходить к ним. "Не в бумагах нужно искать решение, - размышлял он. - Густеет лидарит, завтра его уже нельзя будет использовать. Все замрет на строительстве, а отсюда огромные убытки, химзавод не сможет быстро приготовить растворитель, да и доставить его сюда дело нелегкое". Васильев решил спасти лидарит во что бы то ни стало. Единственное средство - подогреть его и сохранить теплым до тех пор, пока на строительстве не появится электроэнергия. Но беда в том, что в цистерне с лидаритом № 2 предусмотрен лишь электрический подогрев. Значит, ничего не выйдет. Электрочайник не поставишь на газовую плиту или керосинку. Повернувшись к окну, Васильев увидел лежащие на земле цистерны. В них когда-то был растворитель лидарита. Ничего не придумаешь, придется перекачивать приготовленный раствор в эти цистерны и подогревать его нефтяным топливом. Сложно, хлопотливо, но только таким путем можно сохранить лидарит. Он подошел к телефону, чтобы, не теряя ни минуты, отдать распоряжение, и тут заметил стоявшего в двери Багрецова. - Вы ко мне? Что-нибудь срочное? - спросил Васильев и, не дожидаясь ответа, поднял трубку и назвал номер. - Валентин Игнатьевич? Уже проснулись? Хотел посоветоваться с вами. Какую мы должны поддерживать температуру лидарита?.. - Он слушал, и лицо его вытянулось. - Неужели такой узкий интервал?.. Я понимаю. Но при чем тут терморегулятор? Ведь без электроэнергии его невозможно использовать. Хорошо. Жду. - Васильев бросил трубку на рычаг и опустился в кресло. - Слушаю вас, - сказал он устало. Это относилось к Багрецову, но тот медлил. Ясно, что не вовремя он влез в кабинет. Опять какие-то осложнения. Нелегкое дело руководить экспериментальным строительством. - Я хотел узнать... - виновато забормотал Вадим. - Я хотел сегодня перетащить ящики с генераторами. Или подождать? - Чего ждать? - Подстанция не работает. Потом... - Вадим не решался сказать, что нашел провод в "мертвом саду". - В общем, как тут быть? - закончил он. - Готовить генераторы. - А подстанция? - Пусть это вас не беспокоит. Послезавтра начинаем. Багрецов получил указания, к кому обратиться за помощью, и ушел. Васильев уже вызвал из областного центра передвижную трансформаторную подстанцию. Энергия будет. Лидарит, или, вернее, его жидкую химическую основу, скоро начнут подогревать. Беспокоило лишь одно - как без терморегулятора поддерживать постоянную температуру. Литовцев доказывает, что она не должна изменяться больше чем на пять - десять градусов. Когда под цистернами будут гореть костры, попробуй точно отрегулировать температуру. Это тебе не электрический нагрев, а техника примитивная, кустарная. Впрочем, Литовцев, наверное, преувеличивает значение постоянной температуры. Привык "к лабораторной точности, осторожничает, перестраховывается. Но нельзя отмахнуться от его даже самых скрупулезных требований. Кто разрабатывал технологию лидарита? Кто изучал, исследовал растворы и смеси, поведение их при разных температурах? Конечно, доктор химических наук Литовцев, соавтор лидарита. Он, Васильев, не специалист в химии. Учил когда-то по школьной программе, немного в вузе. Читал, конечно, о наиболее важном. Но разве это знания? Вот и приходится в рот смотреть признанным авторитетам, ловить каждое их слово и часто принимать на веру. Литовцев не заставил себя долго ждать. Пришел он свеженьким после крепкого сна, на гладковыбритых щеках - пудра, лысинка розовая. Все в этом человеке говорило о безмятежном спокойствии, жизнью он был доволен. Авария его не волновала - обычный случай на производстве! Да, собственно говоря, она никак не может повлиять на судьбу лидарита. Еще под Москвой его великолепные свойства были проверены практически - в доме ни одной трещинки, стоит себе и будет стоять десятки лет. Здесь, на новых землях, что особенно важно, - а это Литовцев хорошо понимал, хотя в разговоре с Васильевым взывал к чистой науке, - тоже появился домик из лидарита. Весь вчерашний день лаборанты обследовали его, брали пробы с поверхности, измеряли твердость стен, исследовали их на звукопроницаемость, термоизоляцию; все, что требовалось по программе. Литовцев прилетел сюда не один, а со своими лаборантами. Сейчас Валентин Игнатьевич торопил с составлением протоколов, желая выслать эти документы в институт как можно скорее. Что там скрывать, за лидарит не исключена премия. Нет, Литовцева никто бы не упрекнул в. отсутствии скромности. Не сам же он будет выставлять свою кандидатуру. На то есть ученый совет. Конечно, если спросят о Даркове, надо его поддержать. Человек преданный науке и, что самое главное, предан ему - руководителю лаборатории: никогда не подводил. Сейчас он, правда, возится с водными - растворами лидарита, что может быть чревато неприятными последствиями - вдруг получится? Значит, новые испытания, дело затянется, и вопрос о премии отложится на неизвестный срок. Неужели Дарков не понимает, что рубит сук, на котором сидит? И, главное, не один сидит, а с начальником лаборатории! - Как спали, Александр Петрович? - спросил Литовцев, здороваясь, и, не дожидаясь ответа, веером разложил на столе протоколы. - Вот полюбуйтесь. Все пункты техусловий выполнены и перевыполнены. Поздравляю с успехом. - Какой там успех, Валентин Игнатьевич! - Васильев собрал протоколы, отодвинул в сторону. - Надо спасать положение. Он рассказал, что собирается подогревать массу, но его смущает предостережение Литовцева. - И совершенно справедливо смущает, - согласился Литовцев. - Но, дорогой Александр Петрович, я не считаю возможным отступать от технических условий. Если мы будем кустарничать и разводить костры вместо соблюдения точных технологических требований, то я ни за что не ручаюсь. Изменится вязкость, прочность, усадка... Да мало ли какие сюрпризы нас ждут! Он зашел с другой стороны стола и подвинул к Васильеву пачку протоколов. - Здесь все сказано. Это нами завоевано, и уступать позиций не следует. Милый вы мой Александр Петрович, я очень дорожу вашим именем талантливого изобретателя и руководителя. Но ведь "ноблес оближ", как говорят французы, то есть "положение обязывает". Представьте себе, какое впечатление может создаться в институте и в управлении, ежели второй дом, который мы здесь сделаем второпях, рухнет, покоробится или начнет расслаиваться. Доказывай потом, что из-за аварии мы вынуждены были поступиться некоторыми требованиями в технологии. "А кто вам велел?" - спросят. И будут правы. - Но ведь пропадают тонны лидарита! - Разве мы в этом виноваты? Кстати, что говорит экспертиза о причине аварии на подстанции? - Короткое замыкание возле распределительных шин. Временно их поставили внизу. Там же нашли лом, концы его сплавились. Как он попал туда, пока еще неизвестно. - Странно, - Литовцев задумчиво погладил лысину. - Но я слыхал, что испортился трансформатор. Как это могло случиться? Там же должны быть предохранители. В квартирах и то ставят пробки, чтоб при случайном замыкании не горели провода. - Он снисходительно усмехнулся. - Видите, Александр Петрович, химики тоже в электричестве разбираются. Больше того, мне известно, что существуют трубчатые предохранители. Я их в руках держал, рассматривал, даже исследовал. Правда, это было давно, но помню, ко мне обращались с вопросом о более эффективной замене борной кислоты. Оказывается, ею пропитывают асбест. Когда плавится предохранитель, кислота испаряется и дуга гаснет. Так почему же здесь не сработали предохранители? - Они были заменены другими, рассчитанными на больший ток. Назначена комиссия, будут разбираться, как это получилось. - Васильев торопливо посмотрел на часы. - Так вот, Валентин Игнатьевич, я прошу сделать все от вас зависящее, чтобы спасти лидарит, проследить за температурой, если возможно - снизить ее. Чувствуя, что Васильева не переубедишь, Литовцев в раздражении встал и категорически заявил: - Если хотите, Александр Петрович, то ваше требование бесчеловечно. Нельзя же ставить под удар и меня и Даркова, к тому же сейчас тяжело больного. Мы не можем отвечать за аварии. Здесь плохо организована охрана, и мы тут ни при чем. Надо усилить охрану. Немедленно! - От своих квартирантов не убережешься. - Это кто же такие? Васильев упрямо сжал губы. - Временно прописанные в нашем обществе. - Из-под волос его сползли на лоб морщины. - Слов нет, пробираются к нам разные мерзавцы посуху и под водой, прыгают с парашютами. Также есть враги, купленные здесь, на месте. Случаются катастрофы и аварии не без участия этих деятелей. Но чаще всего виноваты свои "временно прописанные". Кто они? Неразоблаченные дураки, которым нельзя поручить серьезные дела, равнодушные бюрократы, лентяи и ротозеи, наконец, самая страшная категория - мелкие шкурники и эгоисты. - Васильев поминутно поглядывал на окно. Должен был прийти диспетчер. Время бежит, лидарит густеет, а цистерны еще не подготовлены. Глава шестая "КТО ЕСТЬ КТО?" ПОПЫТКА ВЫЯСНЕНИЯ С Валентином Игнатьевичем трудно было поладить; собственно говоря, Васильев к этому и не стремился. Однако сегодня вечером Литовцев опять пришел выяснять, нет ли чего нового в расследовании причин двух аварий на строительстве. - Мне пока еще ничего не докладывали, - сухо ответил Васильев, просматривая очередную почту. - Экспертиза покажет. Но. очевидно, не только за этим пришел Валентин Игнатьевич. Утренний разговор он считал незаконченным. Ему показалось, что Васильев ущемляет права консультанта и создателя лидарита. И сдобным, приторным голоском Валентин Игнатьевич начал жаловаться: - Меня крайне возмущает странный утилитаризм, который проповедуется нашим уважаемым директором. Дарков болен, а потому неудобно было отказаться, но думаю, что моя командировка сюда не совсем оправдана. - Вы один из авторов, создатель нового материала. Где же вам быть? Тем более я не химик. - Но и я не технолог. - Литовцев поднялся и отошел к окну. - Так ли, Валентин Игнатьевич? - усомнился Васильев, - Неужели вы всерьез отмахиваетесь от технологии? Здесь же перспективы, будущее! Ну хотя бы в нашем строительном деле... Литовцев выдавил на лице вежливую улыбку: - Зачем спорить, Александр Петрович! Мы друг друга хорошо понимаем. Строительство ваших домиков - дело очень важное. Я, как и вы, заинтересован, чтобы все обошлось благополучно. Сделаю все, что от меня зависит. Но будем объективны. Скажите, пожалуйста, неужели вы уверены, что ваш метод строительства, ваша технология могут сыграть важную роль в развитии научно-технического прогресса? Ведь мы должны увлечь нашу молодежь гигантским размахом завтрашних дел. - Вы непоследовательны, Валентин Игнатьевич, в своей гигантомании. Хотите увлечь молодежь мечтой о строительстве гигантских лидаритовых вокзалов в космосе и даже запланировали у себя в лаборатории работу об исследовании прочности лидарита при абсолютном нуле. А на земле пока довольствуетесь построенным нами одним домиком. В ближайшие дни будем строить второй, а затем, как предел ваших земных мечтаний, вас вполне устроит здешний лидаритовый поселок в два десятка домиков. Я же думаю о сотнях тысяч таких жилищ. - Дорогой Александр Петрович, я не о том думаю. Что там вокзалы в космосе?! И тем более ваши сотни тысяч человеческих жилищ! Мечта человечества обращена к нашим далеким братьям по разуму. Вполне возможно, что у них такая цивилизация, до которой нам еще о-го-го... Об этом пишут многие, серьезные зарубежные издания. - Простите меня, Валентин Игнатьевич, погряз я в текучке неотложных дел, но относительно инопланетной цивилизации тоже кое-что читал. Она ведь может быть и па уровне самого низшего порядка. Серьезные ученые предполагают, что мыслящие существа могут представлять собой двухмерную пленку плесени. - Ну, а пульсары, квазары? - с ожесточением возразил Литовцев. - Ведь некоторые ученые обнаружили, что эти электромагнитные колебания могут быть искусственного происхождения. Их изучают уже много лет во всем мире. - А каковы результаты? - с нетерпением спросил Васильев, скрывая иронию. - Пока это сомнительные гипотезы. - А почему бы нам самим не проявить инициативу и не посылать сигналы инопланетянам?.. - Если они есть, - усмехнулся Александр Петрович. - Но такие энтузиасты, как вы, уже хотят создать специальные генераторы, отобрав для них энергию, равную чуть ли не всей мощности сибирских электростанций, и орать на всю вселенную: "Ау, отзовитесь!" Кстати, на каком языке, каким путем вы предлагаете посылать эти сигналы? - Я читал об одном талантливом ученом... - неуверенно начал Литовцев, - он сейчас занят этим вопросом. Наверное, в любой галактике знакома геометрия, математические формулы... Но дело не в этом. Этот ученый обнаружил, что за последний год наиболее часто принимаются сигналы определенной частоты. Именно сейчас и надо, не теряя времени, создать соответствующие генераторы и регулярно посылать сигналы. Я уже кое с кем говорил о финансировании столь важного эксперимента. Ведь это же мировая сенсация! Разве мы можем отдавать пальму первенства зарубежным ученым? Ведь и они не дремлют. Помочь талантливому ученому я считаю, например, своим патриотическим долгом. - Ну, зачем же такие громкие слова? - Васильев поморщился. - Но думается мне, что священное понятие "патриотизм" в общегалактическом масштабе звучит по меньшей мере кощунственно. Помогайте, пожалуйста, вашему ученому по собственной инициативе. Наше плановое хозяйство пока этого не предусматривает. Есть самые первоочередные задачи. Я лично считаю, что если связи с инопланетянами мы ждали миллионы лет, то подождем и еще немного. Васильев встал из-за стола и подвел Литовцева к карте страны. - Вы извините меня, Валентин Игнатьевич, - начал он, беря указку. - Так как нам нужно работать вместе и чтобы у нас не было расхождений во взглядах по данному поводу, хочу вот так, как на школьном уроке, рассказать, какие задачи перед нами поставлены и ради чего мы сюда приехали, - он обвел указкой весь север страны, захватил Западную и Восточную Сибирь. - Вот они, наши самые богатые пространства. Здешняя земля может давать девяносто процентов гидроэнергии, здесь чуть ли не все имеющиеся в стране запасы угля, цветных металлов, огромные запасы железной руды, нефти, леса. Пахотной земли в несколько раз больше, чем там, за Уралом, - он протянул указку в сторону хребта, затем нервной, дрожащей рукой обвел всю северную часть страны. - Здесь площадь больше девяти с лишним миллионов километров. И на каждый километр, как вы думаете, сколько человек приходится? - Не занимался я как-то подобной статистикой, - с оттенком пренебрежения проговорил Литовцев. - Однако все же читал, что в небольших промышленных странах Западной Европы на один квадратный километр приходится примерно триста жителей. - Вот видите. А у нас в северной части страны приходится на километр три четверти человека. Васильев сел за стол и стал раскладывать перед собой, как пасьянс, разноцветные плитки лидарита, стеклоцемента, новых образцов пенобетона и газобетона. Затем, отложив в сторону одну из плиток, сухо произнес: - Не будем спорить, сколь благородны стремления связаться с инопланетянами, но мы-то с вами приехали сюда для решения более конкретных задач. - Он смешал в кучу образцы стройматериалов и, указывая на них, добавил: - Вот они - наши основные дела. Он стал разбирать почту. - Это вам, - и передал Литовцеву толстый пакет. - Разрешите? - вежливо спросил Литовцев, надрывая конверт. - Наверное, из лаборатории. Везде найдут, даже здесь в покое не оставят. Он пробежал сопроводительное письмо к протоколу лабораторных испытаний и с опаской взглянул на Васильева: догадался ли тот, от кого письмо? А оно было от Даркова: подрубленный сук, на котором тот сидел вместе с начальником, угрожающе потрескивал. Оказывается, Дарков слишком рано вышел на работу, еле ходил, но, пользуясь относительной свободой, в отсутствие руководителя лаборатории занялся своей бредовой идеей, то есть исследованием возможности создания водного лидарита. Это ему в какой-то мере удалось. Однако врачи не дремали и снова уложили его в постель. Перелистывая страницы протокола, Литовцев видел колонки цифр и формул. Результаты лабораторных испытаний были многообещающи. Совершенно неожиданная добавка к цементной массе разрешила основные трудности, из-за которых приходилось пользоваться дорогим растворителем. Лидарит стал иным. Все, что сделал Литовцев, все его добавки, разработанный им сложный технологический процесс, основанный на летучем растворе, все это оказывалось лишним и ненужным. "Лидарит, - с тоской подумал он, читая выводы протокола. - Никаких "ли", только "дарит". - Мысли путались, Валентин Игнатьевич бессвязно лепетал: - Кому дарит, что дарит? Вот так подарок!" Нет, Дарков не осмелится отказаться от соавтора. Молод еще. Кандидатская диссертация впереди. Менять руководителя ему невыгодно. - Что-нибудь неприятное? - будто издалека услышал он голос Васильева. Умел владеть собой Литовцев. Вопрос Васильева не застал его врасплох. С кривенькой усмешкой протянул ему протокол: - Действительно неприятность. Оставил за себя Григория Семеновича Даркова, а он вместо плановых заданий черт те чем занимается. Вот полюбуйтесь, "перпетуум-мобиле". Человек он грамотный, а пишет ерунду. Васильев прочитал письмо, потом выводы на последней странице. - А здорово! Ведь это почти бетон, и к тому же дешевый в новой технологии. Хотелось бы верить, что Дарков на правильном пути. - Еще бы! Мне не меньше вашего этого хочется. Но... - Литовцев склонил голову и развел руками. - Валентин Игнатьевич! Расскажите простыми словами, в чем тут дело? В чем коренная ошибка Даркова? Литовцев подвинул стул и сел рядом с Васильевым. - Извольте. Васильев слушал его скупые, заранее обдуманный фразы и с грустью размышлял о том, что так же он может выступить и на ученом совете, на любом заседании, где бы ни рассматривалась работа Даркова. В доказательствах Литовцева он чувствовал фальшь, она вылезала на поверхность, чуть прикрытая научной объективностью, тоже нарочитой, как и все его поведение. - Спасибо, Валентин Игнатьевич. Думается мне, что ваши доводы убедительны, - дипломатично заметил Васильев. - Степки обязательно станут деформироваться, расслаиваться. Но мы будем сушить их высокой частотой. Попробуем? А? - Пустая затея. - Кто знает? Время у нас есть. Вы категорически возражаете против подогрева лидарита, опасаясь нарушения температурного режима. Пусть так. А предложение Даркова нам ничем не грозит. Оно сверхплановое. Выйдет? Хорошо. Не выйдет? Возвратимся к старому методу. - Видя замешательство Литовцева, Васильев решил быть настойчивее. - Очень прошу вас, Валентин Игнатьевич, лично проследить за подготовкой раствора по повой рецептуре, чтоб не перепутали чего-нибудь. Литовцев двумя пальцами, точно боясь испачкаться, взял протокол. - Неуемный вы человек, Александр Петрович. Не жалеете себя. Берете лишнюю обузу. Придется отчитываться за повышенный расход материалов, рабочей силы. Кстати, - он подчеркнул строку в протоколе. - Тут есть разные добавки. Например, неизвестно, зачем Даркову потребовался алюминат бария, который в данном случае абсолютно не подходит... Нет, на вашем месте я решил бы иначе. Лучше попробовать спасти лидарит, чем заниматься голым эмпиризмом. Вы ставите меня в страшно неловкое положение. Я обязан поддерживать ваши заблуждения, испытывать эту чепуху, - он с усмешкой ткнул пальцем в протокол. Задав несколько деловых вопросов, он направился к двери, но задержался. Вошел Багрецов и, неумело пряча волнение, спросил Васильева, нельзя ли вместо шести генераторов обойтись пятью. - Я еще не все проверил, но, думаю, остальные в порядке, - сказал он, вытаскивая из кармана сломанную ось и протягивая ее Васильеву на ладони. - От переключателя. Разрешите попросить в мастерской совхоза выточить новую. Но все концы придется отпаивать в переключателе, снимать верхнюю панель... Васильев взял обломки оси, невольно соединил их вместе и аккуратно положил на стол. - Новое дело. Как же это получилось? - Наверное, уронили. - Во время перевозки? - Не думаю. Генератор был в двойной упаковке. - Значит, здесь. Когда вынимали из ящика. Кто это делал? Багрецов не ожидал, что Васильев будет так подробно расспрашивать о пустяковом случае. Ну сломалась и сломалась. Копеечное дело. Пришел узнать о пяти генераторах и спросить разрешения заказать ось, а выходит, что наябедничал. И, главное, на кого? На человека, которого можно заподозрить в других, куда более страшных делах. Ужасно неприятно - фактов никаких, а сердце болит. Скажи сейчас, что генератор вынимал из ящика помощник монтера, и выйдет очень некрасиво. Совестно перед собой и перед Надей. Если узнает, - а узнает она обязательно, - скажет, что столь мелкой мести не ожидала от друга. Вот противная история! Но и "Алеша" был противен Багрецову. Он суетился, совался не в свои дела, все хотел сделать сам - ящики дотащить, и вскрыть их, и гвозди повыдергать. Согнувшись, хрипел под тяжестью ящика, а двое подсобных рабочих такой же ящик спокойно несли, взявшись за края, не понимая, чего это парень так надсаживается. Больше всех ему нужно, что ли? Силенки в нем кот наплакал, а туда же, в грузчики лезет. Занимался бы своими проводами. Но и здесь ему не терпелось. Землекопы рыли канаву для кабеля, и тут же помощник монтера работал в несуществующей должности "помощника землекопа", орудовал ломом и лопатой. Бухту тяжелого кабеля поднять не мог, катил через весь двор, задыхаясь и кашляя. Когда не было своего дела, этого помощника видели у бетономешалки, у склада, где он разгружал машину с бутылями кислот и других реактивов. Какие грехи замаливал странный подвижник столь непосильным ему трудом? - Кого вам дали в помощники? - спросил Васильев, чувствуя замешательство инженера. Если б это знал Багрецов! Да и не только он, - вероятно, никто не догадывается об истинном лице этого помощника. Пока пришлось ответить, что зовут его Алеша. - Да, это, конечно, не та кандидатура, - заметил Васильев, нахмурившись. - Никакого у парня опыта. Неизвестно, что с ним делать. - А вы его знаете? Васильев скупо улыбнулся: - Хотелось бы. Это мой сын. Надя всегда обходила стороной "мертвый сад", боялась его и уж конечно ни за какие блага в мире не пошла бы туда поздним вечером, пусть даже не одна, а с Димкой, верным рыцарем и нежным другом. Но сегодня она и не заметила, как очутилась на скамейке "мертвого сада". Рядом сидел не Димка, а чужой человек, но такой, что, если бы он протянул ей руку, пошла бы за ним хоть в тайгу, куда угодно, пешком на своих высоких каблуках. Скамейка блестела под луной, покрытая будто стеклянной коркой. На дорожке - нерасплескивающиеся лужицы, осенний ветер проносится над ними, даже не тронув рябью. Наде холодно, она прячет ладони глубоко - до самых локтей - в рукава, вздрагивает и еще ближе придвигается к Алексею. Нехорошо, конечно, стыдно, но что поделаешь, если он не понимает, что надо взять ее замерзшие ладошки и отогреть своим дыханием. Сегодня она услышала грустную Алешкину повесть, и стал он от этого еще ближе, роднее. Сколько перенес, сколько вытерпел! Какими смешными кажутся теперь ее мелкие горести, обиды, неудачи. Даже совестно за них. Она бы не выдержала, умерла, если пришлось бы испытать хоть десятую часть Алешкиных невзгод. А он все вытерпел. Алексей родился в Ленинграде. Помнит, как мама водила его в детский сад мимо бронзовых коней на мосту, мимо Дворца пионеров. Папа и мама уехали в командировку на все лето. А детский сад вывезли на морское побережье Эстонии. Это было летом сорок первого года. Началась война, неожиданное нападение врага не позволило вывезти всех ребят вовремя, часть из них осталась в оккупации, в том числе и Алексей. Ребят увезли в Германию. Алексея отдали на воспитание фермеру. Чистить птичники, делать самую черную работу. Он сбежал. Долго бродил по лесу, его поймали, высекли и отдали другому фермеру. В конце войны Алексея перевезли в Западную Германию, где он попал к американцам. Держали его в лагере для перемещенных лиц, говорили, что вот-вот отправят на родину, но дело это слишком затягивалось. Мальчишка оказался строптивым. Тогда его в числе таких же решили убрать подальше. Привезли в Южную Америку. - Пальмы, бананы. Очень жарко, - рассказывал Алексей. - Потом много кар... грузовик по-русски. Ехать много. - Алексей с трудом подыскивал нужные слова. Смущался, сжимал пальцы до хруста, до боли. Надя, зная английский язык, приходила ему на помощь. Среди тех, кого вывезли из Западной Германии, были и подростки вроде него и взрослые разных национальностей: русские, поляки, чехи. Кого соблазнили посулами, а кого взяли и угрозами, шантажом. Всех их расселили далеко друг от друга. У негров Алексей научился английскому, но говорил еще очень плохо. Бежать было трудно. Мечтал пробраться в портовый город, а там проскользнуть на торговый корабль, отправляющийся в СССР. Но до порта Алексей не добрался. Несмотря на полуголодную жизнь, побои и болезни, вытянулся он здорово, возмужал. Когда, измученный после многих дней тяжелого путешествия, Алексей появился на улице какого-то пыльного городка, подошел полисмен и вежливо препроводил путешественника к шерифу. Потом пятиминутный суд, и в результате - тюрьма за бродяжничество. Алексей говорил, закрыв глаза, раскачиваясь, будто мучился острой болью, не зная, как утихомирить ее. Выпустили его из тюрьмы, в кандалах отправили обратно к плантатору отрабатывать долг. Терпел, мучился и опять сбежал, но в другую сторону. Стал работу искать. "Джаб". Пытался собрать денег на дорогу в порт, хоть одеться немножко. Оборванный ходил, босой. "Трэмп" - бродяга. Никто на работу не принимал, собаками травили. Ничего не умел делать Алексей. Сборщик бананов, ананасов, ломка табака - разве это профессия? Мускулы слабые, желтый от малярии, тощий. Кому нужны такие работники? Страшился тюрьмы, а сесть он мог прочно, если дознаются о его происхождении. "Красный" - и все тут, Была еще и другая причина, из-за которой Алексей молчал. Он не мог назваться советским. Разве такие бывают советские люди? Ведь он обыкновенный бродяга, неграмотный, грязный, оборванный. Он не имеет права позорить свою родину. Никогда. И Алексей Васильев, едва научившийся читать по складам - как давно это было! - уже начал позабывать русскую речь, сторонился людей, а потому почти не знал и чужого языка. Вера в спасение оберегала замученного юношу от тупой покорности животного. Он часами смотрел на звезды и думал о том, что только они связывают его с родиной, так же сияют над ней. Однажды под вагонами приехал в порт. Сколько раз по дороге его снимали, били. А он опять цеплялся... И вот наконец Алексей оказался в большом порту. Он не помнит, в каком. Кораблей много. Наверное, и советские были. Спрашивал у матросов, какой корабль идет в Советский Союз, никто не отвечал, смотрели подозрительно. А вдруг кто-нибудь заговорит по-русски? И вот услышал: какие-то двое, хорошо одетые, выходили из ресторана. Он бросился к ним - обнимает, плачет, просит увезти домой. Один ударил, Алексей упал на камни затылком. Больше ничего он не помнил. Очнулся в тюремной больнице. Откуда ему знать, что не все русские могут помочь, что есть и такие, которые живут в чужом доме, работают на чужих. Алексей опять оказался в тюрьме за оскорбление американского подданного. Алексей тоже считался американцем, их вечным должником. В тюрьме узнали, что он не отработал своего долга на одной плантации, хотели отправить обратно, но парень был настолько болен и слаб, что босс не захотел его кормить задаром. Но раз боссу держать парня невыгодно, то и другим - тоже. Пусть идет на все четыре стороны. Так Алексей Васильев стал "свободным американцем". Все прошлое забыто. "Теперь ты Вильям Джеймс, тебе прислали паспорт американского гражданина, - сказал ему шериф с лиловыми ушами. - В надежном стальном сейфе хранится документ с твоей подписью. Разве ты не просился в Штаты, не подписывал договора с представителем уважаемой фирмы? А вот и другой документ - расписка в выдаче тебе ста пятидесяти долларов. Никто не виноват, что ты их потерял. Хозяин поступил с тобой чертовски великодушно, он взял на себя все убытки по переезду. И даже долг простил. Ты же договор не выполнил! Теперь иди, постарайся стать настоящим американцем. Знай, что наша страна - страна величайших возможностей. Начинай свой маленький бизнес. Не хочешь? Дело твое. Но может быть, ты вздумаешь обратиться в советское консульство или даже посольство? Не советуем. Изменников родины там не очень-то жалуют". Напрасно беспокоились полицейские. Ничего бы этого не сделал Алексей. Не только писать, читать мог с трудом. Ни одной русской газеты и книги он не видел. Учился читать по-английски, когда бродил по дорогам. Всюду попадались рекламные щиты с кричащими названиями сигарет, виски, мыла, зубной пасты... Подбирая газеты на улицах - а ими были усеяны все тротуары портового города, - Вильям Джеймс учился читать, как человек, впервые познавший могучую силу печатного слова. В сознание, по сути, большого ребенка, каким и был Алексей, вошли не только реклама, хроника убийств и великосветских скандалов, а и ложь, грязная ложь о его родине. Война - жадное чудовище, превратившее его в голодного раба, - опять поднимала голову. Газеты полнились клеветой на Советский Союз. Всюду он видел сплошной обман. И там, у босса на плантации, в полиции, в тюрьме, всюду - и на рекламных щитах, и в книжках, где точно рассказано, как нужно обманывать, чтоб заработать миллионы. В газетах, где с восхищением описаны подвиги жуликов и пройдох. Все держится на лжи: человеческие права, демократия, закон. Даже богиня правосудия, Фемида - женщина с весами и повязкой на глазах, нарисованная в газете, - как подумалось Алексею, лишь потому завязала глаза, чтоб не смотреть, как люди обманывают друг друга. Опять, пешком или прицепившись под вагонами, добрался в другой порт. Негры грузили мешки с мукой. А вдруг корабль идет в Европу! Все равно куда, лишь бы поближе к дому. Надсмотрщик зазевался, Алексей взял мешок и пошел по трапу в трюм. Спрятался там, всю дорогу питался мукой, воду пил из пожарного шланга. Неизвестно, сколько дней просидел в темноте. Боялся ослепнуть. Но вот в трюме открыли люки, стали разгружать. В первый момент он ничего не видел, даже спрятаться не успел. Опять поймали - что же он мог сделать? - а когда вывели на палубу, перед ним выросла из тумана страшная зеленая баба - статуя Свободы. Так он попал в Нью-Йорк. Дальше о своих мытарствах в "американском раю" Алексей рассказывал очень скупо. Видно, это были самые тяжелые для него дни. Надя представляла себе ужасную судьбу безработного американца, читала в книгах и газетах, но вот теперь с ней рядом сидит человек, испытавший подобные мытарства. Поверить невозможно! Само понятие безработицы никак не укладывалось в голове. А у Алексея руки истосковались по труду, он рвался на родину, больше ничего он не хотел; заработать на проезд, чтобы подкупить кого-нибудь на корабле, - ведь так просто его не выпустят - невозможно. Здесь никому не нужны его руки. Всюду, куда ни ходил Алексей в поисках работы, висели таблички: "Рабочих не требуется". Страшный город. Страшные трущобы, воровские притоны, каждый день грабежи и убийства. Ночью не уснешь от дикого визга сирен полицейских машин. Алексей решился на обман, которому здесь учили всех с самого детства. Случайно, из обрывка газеты, он узнал о существовании советского консульства. Но где оно находится? Однажды возле торгового порта увидел машину с советским флажком, побежал за ней, не догнал, конечно. С тех пор, когда появлялся в этом районе, уже чувствовал на себе пристальные взгляды полисменов. Не ходить в порт он не мог - теплилась надежда, что удастся встретить советский корабль или какой-нибудь другой, чтобы добраться на родину. Но за бродяжкой следили, даже близко не подпускали к кораблям. Надо было придумывать что-то похитрее. - Трудно. Очень! Только я очень-очень хотел обмануть полисмена! - проговорил Алексей и, заслышав в саду треск ломающегося стекла, резко повернул голову. По аллейке шел, понурившись, сосед его по комнате, большой друг Нади, в чем она сама признавалась. - Добрый вечер, - пробормотал, не глядя на них, Багрецов. Надя подавила в себе неприязнь к Димке и со светской любезностью улыбнулась: - Присаживайся, Димочка, милый. Тебя нам очень не хватало. Он не понял, смеется Надя или говорит всерьез, застыл не шелохнувшись, чувствуя себя еще хуже. Алексей все понял по-своему и не хотел быть лишним. - Гуд найт... покойной ночи. Холодно. Пойду, - он дотронулся до Надиной руки, кивнул Багрецову и ушел. Надя хрустнула пальцами и, когда Алексей исчез в темноте, сказала горячим шепотом: - Знаете ли, товарищ Багрецов, кажется, я скоро вас возненавижу. Вадим хотел бы объяснить, что не виноват, что попал сюда случайно, но, вспомнив, что это уже во второй раз, погнал плечами и зашагал прочь. Глава седьмая ДЕНЬ СПОРОВ И ССОР Сегодня большой день на строительстве. Из города прибыла передвижная трансформаторная подстанция, и все заработало полным ходом. Раздвинулись стенки стройкомбайна. Багрецов и Надя проверяли в нем свои аппараты. Правда, Димка не мог сейчас сказать, где аппараты свои, а где чужие. В первую очередь он должен отвечать за генераторы ВГ-600, к которым не имеет прямого отношения. Возможно, другой бы потребовал, чтобы начальник строительства послал телеграмму на имя директора метеоинститута с просьбой разрешить инженеру означенного института заняться неположенными в данном случае аппаратами. Но Димка, как говорится, проявил необходимую инициативу и обязался помочь наладить высокочастотную сушку лидаритовых стенок внутри стройкомбайна. Работал Вадим молча. Хотелось переброситься словечком с Надюшей. К тому же мучило любопытство. Ведь она все знает об Алексее. Но после вчерашнего Надя с Димкой не разговаривает. Она пристраивала маленькую - не больше коробки от ботинок - телекамеру к форсунке, крепила ее специально заказанными для этой цели хомутиками, но делала это неумело, придерживая камеру коленом, чтоб освободить руки. Некуда было девать отвертку, она ее зажала в зубах, а потом, когда понадобилось взять, - не могла: обе руки были заняты хомутиками и винтами. Видимо, после истории со сломанной осью Алексея перестали сюда допускать. А то бы он, конечно, помог. Щелкая переключателями на панели генератора, Вадим исподлобья наблюдал за Надей. И вот Надя чуть не выронила камеру, Димка успел подхватить ее. - Одна не справишься, Надюша. Разреши? Надя не ответила. "Пусть помогает, - решила она, - но это не значит, что я простила вчерашнее. Он еще у меня попрыгает". От телевизионной камеры змеился блестящий кабель, который нужно было протянуть дальше через дорогу. Здесь часто проходили машины, подвозившие к стройкомбайну разные материалы и полуфабрикаты. Именно поэтому было целесообразно вести кабель под землей, для чего следовало предварительно вырыть канаву. Обычно это делалось канавокопателем, но в данном случае он не мог здесь пройти - мешала рама домостроительного агрегата. Кстати, не всюду можно рассчитывать на машину, руки еще ой как требуются! Придется копать лопатой, вручную. Это не входило в обязанности электромонтеров, которым поручили проложить кабель. Послали за подсобными рабочими, но, оказывается, они уехали за каким-то грузом на станцию. Непредвиденная задержка. Надя нервничала, боялась, что не успеет сегодня проверить аппараты, а откладывать это дело на завтра не хотелось. Мало ли что"? Вдруг какой-нибудь сюрприз? Техника для нее новая, сразу не разберешься. Алексей еще утром знал, что для Надиных аппаратов нужно подвести кабель. Как бы хотелось показать Наде свою работу, пусть не очень большую и важную, но все же необходимую, без нее нельзя включить телевизоры, которыми будет управлять Надя. Одного не учел Алексей, что кабель пойдет не на столбах, а понизу, работа легкая, а потому прямой Алешкин начальник - монтер Макушкин Семен Алексеевич, у которого он состоит в помощниках, взял эту работу на себя, а своего подчиненного послал менять изоляторы. Правда, участок маленький, но все же висеть на когтях, вцепившись в столб, куда менее приятно, чем ходить по земле. Желая сделать возможно больше, Алексей всегда торопился. Часто не все у него получалось как надо, приходилось начинать сызнова, но он не признавал усталости, даже когда тело ныло, чувствовалась боль в каждой жилочке, руки опускались как плети, его исцарапанные, с ожогами, в пятнах неотмытого асфальтового лака руки. Лишь они и дают Алексею право чувствовать себя полезным. Он втайне завидовал своему ровеснику Макушкину. Вот кому повезло! Был колхозником, потом поступил на фабрику учеником токаря, затем на курсы электриков, оттуда его послали на завод монтером; года два проработал - и вот он уже здесь, на целинных сибирских землях. Правда, его направили в совхоз, а он почему-то попал на опытное строительство. Но и здесь люди нужны, дело не маленькое. Что особенно привлекало Алешу Васильева и почему он так завидовал судьбе своего ровесника - это возможность познать и труд землепашца, и токаря, тянуть провода, паять, разбирать и чинить моторы, если нужно - выточить подшипник, заварить лопнувшую станину. Все это умел делать Макушкин, руки у него были поистине золотые. Алеша совсем недавно начал работать, а потому с ним постоянно случались несчастья: то провода не так скрутит, то паяльную лампу испортит, то руки обожжет горячим варом; станет привинчивать фарфоровые ролики, а они почему-то трескаются. И все же он не унывал: когда-нибудь научится всему. А пока хотелось сделать как можно больше. Он только что закончил смену изоляторов и спешил на помощь Макушкину. Усталость брала свое, занемели ноги - долго висел на столбе. Вскинул когти на плечо, пошел медленно. Оглянулся, чтобы полюбоваться на сделанное. Ровно стоят новые белые стаканчики, а другие уже потемнели от времени. Между соседними столбами блестят провода. Это тоже его работа. А вон там они спускаются к проходной будке. Тоже его. В окне общежития Алексей заметил женщину, она гладила, за утюгом скользил зеленый шнур. Куда тянулся шнур? К розетке. А кто ее привинтил к стене, кто делал всю внутреннюю проводку в этой комнате? Алексей. Вон там у забора на мачте - прожектор. Кто его туда поднимал? Конечно, он, Алексей. Под ногами рыхлая, еще не успевшая осесть, недавно выкопанная полоса земли: что под ней? Силовой кабель. Его своими руками укладывал Алексей, потом зарывал лопатой, землю притаптывал, утрамбовывая, будто танцевал от радости по случаю законченной работы. И все-все, что он здесь видит, - его труды, его дела. Высокая железная стена скрывала от Алексея все, что за ней делается. Наверное, Макушкин уже закончил подводку кабеля, надо спросить, нужна ли ему помощь, и получить новое задание. За стеной Макушкина не было. Слышался металлический цокот каблучков. Заложив руки в карманы своего белоснежного пальто, Надя ходила по железной платформе взад и вперед, при каждом повороте резко взмахивая полами. Тут же неподалеку, задумавшись, стоял Багрецов, опираясь на панель генератора. Алексей уже поднялся на лестницу, но потом решил, что здесь идет серьезный разговор, и хотел уже вернуться, как Надя тут же обратилась к нему: - Вас-то мне и надо. Неужели ничего нельзя сделать, чтобы кабель подвести? Не хочется по такому пустяку обращаться к начальнику строительства. Узнайте, Алеша. Прошу вас. Он скрылся мгновение. Наверное, что-то опять случилось. Где же Макушкин? Макушкина не надо было долго искать. С другой стороны стройкомбайна, раскинув ноги в коротких - гармошкой - сапогах, в которые были заправлены засаленные брюки спецовки, лежал Макушкин, покуривал. По-осеннему мягко грело солнышко, сладко слипались глаза. Как длинный лоснящийся угорь, рядом тянулся кабель, его конец терялся в сухой пожелтевшей траве. Надвинув на самые брови кепочку с крохотным козырьком, Макушкин равнодушно спросил об изоляторах: - Все сменил? Аль еще остались? - Нет, не остались. А здесь как? - Алексей взглядом указал на кабель. - Обыкновенно. Загораем. Алексей не привык к этому понятию. Что значит "загорать"? Почему задержка?.. Рабочих нет? Все на выгрузке? А мы? - Тебе что... больше всех нужно? - Макушкин сплюнул сквозь зубы. - Наше дело сторона. Канавы рыть не нанимались. Каждому свое. Понял? - Ничего не понял. Тут лопатка есть. Один час работать. - А кто платить будет? Ты, что ли? - Не знаю. Но работа стоит. Почему ждать? - Не знаешь? Тогда помалкивай. Пусть начальство беспокоится. Они вон где. - Макушкин поднял палец к небу. - А мы по земле ходим. Нам копейка нужна. Несмотря на явное недовольство Макушкина, Алексей побежал за лопатой. - Ты, я думаю, очень устал, - сказал он, вернувшись. - Я один буду делать. Поднявшись, Макушкин отряхнулся; подойдя к Алексею вплотную, схватил заступ. - Моего разрешения нету! - Я буду сам... - Сам с усам, - заплывшие глазки Макушкина вспыхнули яростно. - Брось, говорю! Никогда Алексей не видел его в таком состоянии. За что сердиться? Совершенно непонятно. - Почему? - удивлялся он, и лицо его сделалось совсем растерянным. - Почему? - А потому. Нечего их баловать. - Кого? Что есть "баловать"? - Ты мне дурачком не прикидывайся. Сам знаешь кого - начальников. - Не понимаю. Значит, тебя баловать? Ты есть мой начальник. Макушкин в сердцах плюнул, бросил заступ и заговорил густо и хрипло: - Психованный ты, что ли? Или как еще назвать? Я - "начальник куда пошлют". Всякие там нормы и расценки я не устанавливаю. На то есть шибко грамотные, не нам с тобой чета. Начальники бумажки подписывают, а мы спину гнем. Им палец дай, а они руку оттяпают. Вот и выходит, что им потакать нельзя. Ты сегодня канавку вырыл за спасибочки, а завтра они ее в твою норму впишут. Вот и умоешься, - он скользнул пятерней по лицу. - Будь здоров. Трудно было Алешке разобраться в таких сложных для него вещах, как нормы, расценки. Вот почему доводы Макушкина казались ему странными и, во всяком случае, неубедительными. Кабель нужно убрать под землю. Это ясно. Руки есть, лопата есть. Так в чем же дело? Он поплевал на ладони и нагнулся поднять заступ. - Тебе что приказано? - вскипел Макушкин. - Законы свои устанавливаешь? Откуда прискакал, туда и катись!.. В свою Америку. Алексей побледнел. Почему в "свою"? Разве он не дома? Алексей молча поднял заступ и вонзил в мягкую податливую землю. Макушкин готов был избить его до полусмерти, но сдержался. Он знал, что и пожаловаться нельзя. Начальству только работу подавай, а там хоть трава не расти, за твой карман страдать не будут. "Выслуживается, черт, - с ненавистью глядел он на Алексея. - Подмазывается, боится, чтоб обратно не отправили. Неизвестно еще, зачем он здесь устроился. За деньгами не гонится, работает чуть ли не задарма и всюду свой нос сует". Вчера Макушкина вызывали в комиссию по расследованию причин аварии на подстанции. Расспрашивали о помощнике, потом лом показывали, который в будке нашли. Дескать, чей такой? Кто им работал? А откуда знать монтеру! Не сам же он дыру в стенке должен пробивать, без того делов хватает. Он и из совхоза-то ушел потому, что не по специальности работу предложили. Он ведь не строитель. Да и тут на твоем горбу ездят кому не лень. Чуть не каждый день то одну подводку сделай, то другую. Какие-то инженеры с аппаратами приехали - подай им третью линию. Заставили новые распределительные шины поставить, говорят, что временно. А если временно, то зачем же дыры в стене колотить? Чужого труда не жалеют. Сейчас, после ссоры со своим помощником, особенно встревожила мысль, не он ли виновник аварии. Кто его, "американца", знает? Пропадешь заодно с ним, как пить дать. Подальше бы от греха. - Подмазываешься? - презрительно сплюнув, сказал Макушкин и растянулся на траве. - Ну давай, давай. Только все одно тебе веры не будет. Все одно ты чужой. Алексей в бешенстве поднял заступ. - Кто чужой? Я? - опомнился и застыл так. - Сам чужой. Тебе надо жить в Штаты. Здесь не можно. - Он медленно опустил заступ. - Ты есть бизнесмен. Всех продавать... Всех обманывать... Копейка твоя душа! Макушкин перепугался. Ясное дело, малый тронутый. Стукнет еще по башке. Не спуская с него глаз, на четвереньках отполз в сторону, лениво встал и процедил сквозь зубы: - В другом месте поговорим. Свидетелями ссоры оказались стоявшие на краю платформы Литовцев и Васильев. "Не умеет Алешка сдерживаться, - с досадой думал Александр Петрович. Отец не мог всем рассказывать об Алексее. Возникнут кривотолки. Выгораживает, мол, сына. Ведь никому нет дела, какое воспитание он получил, где жил многие годы. - Сейчас ты советский человек и будь добр придерживаться норм поведения, которые установлены для всех. Надо бы больше уделять ему внимания. Но где взять время?" - Товарищ начальник! - раздался недовольный голос. - Так дело не пойдет, товарищ начальник. Васильев обернулся. Неподалеку стоял монтер Макушкин. Александр Петрович спросил, чем он недоволен. - Выходит, что мы еще и канавы должны рыть, - монтер покосился в сторону Алексея. - Разве это монтерское дело? На то другие люди приставлены. Я ведь не землекоп какой-нибудь. У нас работа чистая. - А грязную кто будет делать? Макушкин пожал плечами: - Откуда нам знать? Я вот, к примеру, на курсах учился, - он сдвинул кепку на лоб. - Грамотный вообще. Чего ж мне в земле возиться? Каждому свое. - Кто вас заставляет делать эту работу? - спросил Васильев, глядя сверху на вырытую уже наполовину канаву. Макушкин презрительно хмыкнул: - А кто меня может заставить? На то законов нету. Я еще что хотел сказать, товарищ начальник, - он исподлобья метнул взгляд на Литовцева. - Да вроде как и не знаю... - "Тут уж пошли дела семейные", - усмехнулся Литовцев, вовсе не предполагая, что этой крылатой фразой из "Ревизора" попал в самую точку. - Какие там "семейные"! - возмутился Макушкин. - Не буду я работать с американцем, вот и весь мой сказ, - он отвернулся и еще ниже надвинул на глаза кепку. - Хорошо, - холодно заметил Васильев. - Переведем его на другую работу. Но почему вы им не довольны? - Законы свои устанавливает. Бродяга. Литовцев невольно поежился. Неудобно получается. Как-никак, а монтер оскорбляет сына начальника строительства. Правда, по незнанию, но... "Бродяга" - это уж совсем неприлично. И Литовцев постарался помочь Васильеву, напомнив, что парня следует оборвать. Ведь еще Гораций утверждал, что всему есть мера. - Александр Петрович, я думаю, что данный разговор ни к чему хорошему не приведет, - мягко сказал Литовцев и повторил слова Горация по-латыни: - "Эст модус ин ребус". - Какой там "ребус"? - Макушкин окинул его неприязненным взглядом. - Тут разгадывать нечего. Американец он и есть. Тип! Кидается на людей как бешеный. Мне своя башка дороже. Он хотел было намекнуть насчет аварии, но сообразил, - что такими словами зря не бросаются. Кому нужно, тот разберется. Да и начальник знает, что к чему. Не маленький. - Не уберете его от меня, - осмелевши, пригрозил Макушкин, - тогда могу и "бегунок" взять. Дело нехитрое. Васильев вежливо, хоть и клокотало все внутри, разъяснил монтеру Макушкину, что в такой форме неудобно ставить требования начальнику строительства и что если товарищу Макушкину по каким-либо причинам не хочется работать здесь, на строительстве, то удерживать его не будут. Что же касается замены помощника, то эта просьба может быть удовлетворена. - Александр Петрович, - Надя тихонько дотронулась до его рукава, - можно вас попросить на минуточку? Она отвела его к телеаппарату, который уже был установлен под форсунками, поворачивала всю эту систему, что-то говорила, доказывала, прижимая руки к груди, а Макушкин сурово наблюдал, не жалуется ли на него эта "шибко грамотная" девчонка. Всерьез он эту девчонку не принимал - и за что только деньги платят?! - но было это от зависти. На инженера выучилась, а дело-то у них общее. У нее - провода, изоляторы, ток переменный и постоянный, и у него - тоже. А она раза в два больше заколачивает, командировочные тоже идут. Везет же людям! - Как вас зовут? - услышал Макушкин серьезный и властный голос того, кто только что разговаривал с начальником строительства. - Семен Лексеич, - по привычке прикинувшись простачком, ответил Макушкин. - А что? - А то, что, во-первых, не Лексеич, а Алексеевич, - скривившись, будто съел что-то противное, сказал Литовцев, - а во-вторых, разве вы не знали, что "американец" - сын Александра Петровича? Как вам не стыдно называть его "бродягой"! Мальчик много перенес, его надо окружить заботой и вниманием. А вы - "бродяга". Неудобно, очень неудобно! Можно было бы и не говорить этого. Конечно, неудобно, но при чем тут неудобство, если дело касается собственной шкуры? Макушкин быстро, смекнул, чем тут пахнет. Мало ли что начальство говорит, - дескать, уберем, то, другое, третье. Но ведь намек ясный был: мол, вас, Семен Лексеич, удерживать не будем. А работка здесь, как говорится, не пыльная. Неужто опять в совхоз подаваться? "Ай, какая промашка вышла!" - подумал Макушкин и с надеждой посмотрел на Литовцева. Быстро сообразив, что требуется его совет, Валентин Игнатьевич заговорил, покровительственно поглаживая парня по плечу: - Видите, мальчик, что наделали? Придется извиняться. Начало оказалось неудачным, помешал Багрецов; стал возле, будто ему другого места не было разматывать провода. Он зло смотрел на Макушкина, как бы говоря ему: помоги, все равно делать нечего, галок считаешь да от работы отрываешь занятых людей. Литовцев поморщился, но тут его отозвали по делу. Принесли плитку, сделанную из водного раствора лидарита. Все еще по-старому называл он новый материал, созданный Дарковым... Принесли и результаты испытаний этой экспериментальной плитки. Кажется, что-то получается. Он придирчиво ощупывал глазами каждую цифирку в длинном столбце данных, определяющих прочность материала на сжатие, на растяжение, на изгиб, твердость и влагостойкость, судорожно сжимал в руке лидаритовую пластинку, потом, найдя в протоколе какую-то маленькую зацепочку, побежал в лабораторию. Макушкин облизал пересохшие губы - дело, конечно, дрянь. Верно говорит старик - придется просить прощения. Дождавшись, когда Васильев закончил свои дела на платформе и стал спускаться по лестнице, Макушкин пошел за ним. - Зря это я, товарищ начальник, - догоняя, сказал монтер. - Без помощника разве можно? Пусть остается. Васильев замедлил шаги, удивленно повернул голову: - Дадим другого, поопытней. - Чего там опытней? Все одно учить придется. Пусть уж этот остается. Малый он хороший, положиться можно. А что в Америке был, так разве мы не понимаем? ...Уже вечером, после того как были проверены не только пластинки, но и сделана попытка залить часть стены водным раствором лидарита, Васильев спросил у Литовцева: - Наверное, это вы, Валентин Игнатьевич, сказали монтеру о сыне? Я не хотел этого. Скрывать было невозможно, да и напрасно. По данному поводу Литовцев мог спорить, у него имелось собственное мнение. - Не отрицаю, Александр Петрович. Что верно, то верно. Вы странный человек, весьма странный. Неужели вы не хотите оградить мальчика от грубых и несправедливых нападок, от чрезмерной работы, которую могут на него взвалить всякие там макушкины, люди тупые, необразованные? Для них ваше имя - все. Теперь мальчик будет спокоен. Им никто не посмеет командовать. Его уважать станут. - За что? - За вас, Александр Петрович! Хоть это ему дайте, бедному мальчику. Впрочем, прошу извинения, обстоятельства щекотливые... Я их не учел. Бывает, когда отцам неудобно, стыдно за своих детей. - Бывает, - резко отчеканил Васильев. - Стыдно бывает за барчуков и тунеядцев, за пьяниц и хулиганов. Но здесь совсем другое. Извините, - он дал понять, что разговор окончен. Литовцев, усмехаясь, смотрел ему вслед. ...Рабочий день уже давно закончился, а Надя и Багрецов все еще возились с установкой и проверкой аппаратов. Кабель был проложен, ток включен, поэтому никаких препятствий к тому, чтобы испытать ТКП - то есть телеконтролеры Пичуева - в новом, неожиданном для них применении, Надя не видела. К сожалению, пока еще нечего было контролировать. Пробная заливка метрового участка формы производилась вручную и на виду. Смотреть можно и без телевизора. Но зато у Димки сегодня двойная работа. Он проверяет один из высокочастотных генераторов и свои контрольные приборы. Генератор сушит экспериментальную плиту, а приборы показывают, что при этом в ней творится, как распределяются силовые напряжения, не появляются ли внутри трещины или пустоты, как там дела с температурой и влажностью. Надя в этом не очень хорошо разбиралась, но и не любопытничала - некогда, своих забот хватало, а к тому же с Димкой она все еще не разговаривает. Девичья обида, как уголек в золе, может тлеть долго. Скупые солнечные лучи окрасили верхнюю кромку стальной стены, казалась она будто раскаленной токами Димкиных генераторов. А сам Димка сидит в неудобной позе на лестнице и сквозь заранее подготовленные отверстия с внешней стороны формы, во влажную еще массу, втыкает пластмассовые челночки датчиков. От них тянутся проводники разноцветные, как пряжа ковровой ткани, свиваются в пестрые жгуты и дальше идут вместе, к ящику с транзисторными усилителями, и потом, за десятки метров отсюда, к пульту управления с приборами, которые показывают и температуру, и давление, и влажность... Именно влажность. Только она сегодня интересовала Литовцева. На нее была вся надежда. Если воду не удастся выгнать из стены сразу, то восторжествует настоящий лидарит на летучем растворе, который в лидаритовых стенках не задерживается. Литовцев не отходил от Вадима. Снизу следил, чтобы острия датчиков были вставлены глубоко, ведь главное - знать структуру и особенности подготовленного к просушке участка стены не на поверхности, а в самой ее толще. Он не разрешил Вадиму спуститься вниз, чтобы придвинуть конденсаторные пластины генератора ближе, чем это было запроектировало для высокочастотного прогрева стен при сомкнутых вместе обеих половинах формы. - Но ведь так быстрее, - попробовал возразить Багрецов. - "Фестина ленте" - "торопись медленно". Наверное, слыхали такое выражение? Советую его придерживаться, мой молодой коллега. И Валентин Игнатьевич терпеливо разъяснил, что во всех случаях, если ты занимаешься экспериментированием, нельзя облегчать себе задачу, - потом будешь горько каяться, ибо взял неверный путь. Вот и сейчас... Придвинешь пластину ближе, участок стены просохнет быстрее, - а опыт придется повторять, чтобы узнать, как поведет себя испытуемый материал в действительности. - Не будем себя обманывать, Вадим Сергеевич, - заключил он, похлопывая Багрецова по плечу. - Оставьте пластины конденсатора на месте и включайте генератор. Вадим был польщен вниманием доктора наук; называет по имени-отчеству (запомнил ведь!). Как приятно встречаться с вежливыми людьми! А Васильев другой. Не то что имя-отчество, фамилию, наверное, не помнит. Сухой человек, слова ласкового не скажет. Так и с сыном обращается. В самом деле, почему тот роет канавы, когда может только учиться? Судьба Алексея крайне занимала Вадима, но о ней он ничего не знал; расспрашивать неудобно, да и встречались они редко, только когда сосед приходил домой; а это бывало лишь поздним вечером, Багрецов спал или делал вид, что спит. И виновата в этом была только Надя. Позабыть бы о ней совсем. Перед тем как включить генератор, Вадим потел еще раз проверить, на каком расстоянии от прогреваемой стенки установлена конденсаторная пластина, или "щит", как называет ее Литовцев. На платформе стройкомбайна было пусто, Надя уже ушла. Рядком, как ширмы, стояли легкие алюминиевые щиты, приготовленные для высокочастотного прогрева, но в данном случае не маленького кусочка стены, а всех стен. Наверху на стальных тросах висели такие же пластины, которые будут использованы для прогрева потолка. Они были похожи на матовые зеркала. Уже темнело. Вадим точнее установил щит, чтоб не было перекоса, и вдруг почувствовал, что кто-то наблюдает за ним. Пригляделся. Склонив голову, в уголке между щитами и стеной сидел Алексей. Заметив взгляд Багрецова, он не переменил позы, только еще ниже нагнулся. А с другой стороны, поднявшись на лесенку, подглядывал Валентин Игнатьевич, и, как подумал Вадим, лишь затем, чтоб узнать, не придвинул ли он щит вопреки приказанию консультанта. Что-то в этом не понравилось Вадиму, - странное недоверие! В лаборатории ему поручали не менее ответственные дела, и никто не сомневался в его честности. Только так расценивал Вадим поведение доктора паук Литовцева, и это было обидно. Генератор был уже выключен, и стрелки приборов успокоились. Вадим удивился, почему в таких решающих испытаниях не участвует Васильев. Неужели этот первый эксперимент, - а его результат, по мысли Вадима, должен был бы определить направление дальнейших поисков, - не интересует Александра Петровича? Ведь даже его, Багрецова, мучает нетерпение. Получилось или нет? Глава восьмая БАГРЕЦОВ ВСТУПАЕТ В ЕДИНОБОРСТВО Выждав необходимое время, когда, по расчетам, эксперимент должен уже закончиться, Васильев направился к стройкомбайну, подошел к столику, где Литовцев с брезгливо отвисшей губой разглядывал ленту самозаписывающего прибора. Он держал ее растянутой в руках, как портновский сантиметр, и хмурился. - Паршивы наши дела, Валентин Игнатьевич? - улыбнувшись, спросил Васильев, ничем не выдавая своего волнения. - Не сохнет? Не твердеет? Вопрос относился не к Багрецову, но тот с радостью поспешил ответить, что влажность ничтожная, стрелка стоит почти на нуле. Все идет как нельзя лучше, и вообще беспокоиться нечего. Валентин Игнатьевич неприязненно покосился на Багрецова. Мальчишка всюду свой нос сует. Помолчал бы, когда не спрашивают. А Вадим и сам это понял. Неудобно получилось, бестактно. Чужим голосом проговорил: - Простите. Я так обрадовался, что... - он замолк и стал чертить пальцем по столу. - Восторженность надо попридерживать, молодой человек. - Литовцев лениво свертывал бумажную ленту. - Здесь не футбольный матч. Да и радоваться особых оснований нет. Счет не в нашу пользу. Он повернулся к Васильеву и, уже не обращая внимания на Багрецова, который все еще водил пальцем по столу, чуть припорошенному цементной пылью, начал методично докладывать о результатах первой проверки. В манжетах, словно лампочки, поблескивали топазовые запонки. Говорил он бесстрастно, сдобным, мягким голосом; сначала коснулся вопросов, не вызывающих никаких сомнений, признал, что кое в чем ошибся. Вязкость, например, не уступает лидариту. А потом постепенно перешел к главному и заявил, что его беспокоит остаточная влажность. - Я не верю в точность измерений, - он постучал пальцем по стеклу прибора. - В данном случае таким прибором нельзя пользоваться. Вадим отодвинулся от стола, чтоб не мешать; изумлен он был до крайности. О чем идет речь? Прибор высокой точности запломбирован, имеется паспорт, из которого ясно видно, с какой погрешностью можно производить измерения. - Подведем, как говорится, "сумма-суммарум", - продолжал Литовцев. - Кое-что мы уже выяснили, Александр Петрович. Но прежде чем заливать новой массой всю форму, необходимо проверить несколько плит приборами более высокой точности. Прецизионными в полном смысле этого слова. Мы с Дарковым однажды поплатились целым месяцем работы из-за недооценки техники измерений. Нельзя же так, Александр Петрович, - он с извиняющимся видом развел руками. - Нельзя. И хотя Багрецов доказывал, что измерение влажности в любой среде доступно даже радиолюбителям, которые сами строят для этого приборы, Литовцев стоял на своем. Не один, а два прибора разных типов надо выписывать из Москвы. Багрецову же было невдомек, что это как-никак несколько дней, которых Литовцеву не хватает. Что касается Васильева, то Валентин Игнатьевич надеялся его убедить ссылками на прежние свои работы, доказывающие необходимость особенно тщательного эксперимента. В этом Литовцев не ошибся. У Васильева пока еще не было серьезных оснований возражать. Валентин Игнатьевич надел шляпу, прихлопнув ее на макушке. - Ну вот, обсудили "про эт контра", как говорится, "за" и "против". Пора и по домам. - Одну минуточку, Валентин Игнатьевич, - остановил его Багрецов. - Только один вопрос: какая здесь требуется точность? - Где? - будто не понимая, переспросил Литовцев, тяжело опираясь на палку. Вадим опустил лампочку пониже и пальцем указал на шкалу прибора: - Вот тут. Литовцеву самому не приходилось заниматься измерениями. На то существовали научные сотрудники, инженеры-исследователи, лаборанты. Вопрос Багрецова его разозлил. - Занимайтесь своим делом, Вадим Сергеевич, - сквозь зубы процедил Литовцев и нервно помахал палкой. - Нам нужна максимальная точность. - Но какая? В каких пределах? - Короче говоря, Вадим Сергеевич, нас эта точность не удовлетворяет, - сухо заявил Литовцев. - Подготовьте письмо о высылке нового прибора. Александр Петрович подпишет. - Не подпишет! - в запальчивости воскликнул Вадим. - Надо знать, что подписывать. Чувствуя его правоту, Васильев успокаивающе сказал: - Почему? Разве я вам не доверяю? - Спасибо, Александр Петрович, - Багрецов подчеркнул это легким кивком. - Но я и не сомневался в вашем доверии. Судя по паспорту, так называемая "погрешность" прибора минимальная, и заменять его не следует. Литовцев еле сдержался. Вот так характерец у мальчишки! - Думается мне, товарищ Багрецов, - заговорил Валентин Игнатьевич размеренно и спокойно, шагая вдоль стола, - что вы взяли на себя не свойственные вам функции. Мне непонятна ваша категоричность. Что это за разговор? У вас, по меньшей мере, странные представления о дисциплине на производстве. Возражать начальнику строительства! Да кто вы такой? - Обыкновенный инженер, - сдерживая волнение, ответил Багрецов. - Но у меня есть право не соглашаться и с вами - доктором наук, и с начальником строительства, если дело касается доверенной мне техники. Я же не пешка, чему-то учился. Приборы знаю, могу разобрать их и собрать. Могу отградуировать по эталону. Вы мне говорите, что точность мала. А я спрашиваю, какая нужна в процентах? Десятая? Сотая? Выписывать новые приборы, даже разных типов, конечно, можно, но зачем терять драгоценное время? - Не ваша забота, - буркнул Литовцев, отходя в сторону. - Как не моя? - искренне удивился Вадим. - А чья же? Литовцев стукнул палкой о землю и резко повернулся к Васильеву: - Александр Петрович, объясните ему, пожалуйста. Я не затем сюда приехал, чтобы пререкаться по пустякам с заносчивыми молодыми людьми. Васильев не хотел вмешиваться в разговор. "Возможно, Багрецов ошибается, действительно прибор надо заменить, однако же правда пока на его стороне". Валентин Игнатьевич, будто читая мысли Васильева, сразу переменит тон, заговорил с ласковой укоризной: - Если уж вы так настаиваете, дорогой мой юный коллега, придется объяснить, как говорили латиняне "аб ово", то есть "от яйца", или "с самого начала". Мы с Александром Петровичем не новички в науке. Десятки штанов просидели в научных институтах. Опыт кое-какой приобрели. А отсюда - вы это должны понимать,. Вадим Сергеевич, - мы часто пользуемся интуицией. Я, например, уверен, хотя и пе могу сейчас доказать, что в данном случае нужна большая точность измерений. В конце концов, у меня могут быть и другие соображения, которые заставляют требовать замены прибора. Вы в шахматы играете? Багрецов, понурившись, рыл носком ботинка землю. На вопрос Литовцева вскинул голову: - Сейчас нет. В детстве увлекался. - Этого достаточно. Тогда вам понятно, что я могу заранее предполагать, как сложится партия. Но все зависит от противника, какой ход он выберет, чем пойдет - пешкой или конем? Противник у нас общий - неподатливая природа. Вот и здесь, - Литовцев палкой указал на темнеющую массу стройкомбайна, - она тоже сопротивляется. Мы решили пойти конем - выгнать воду из стен высокочастотными генераторами, а природа отвечает ходом слона - новой угрозой, что стена вспучится или осядет. А почему? По самой простой причине - мы, допустим, пренебрегли проходной пешкой, как и сейчас ничтожнейшими остатками влаги. Все это сознательно утрирую, но так яснее. У меня больше опыта, чем у вас, Вадим Сергеевич, и я заранее предугадываю возможную угрозу. Вижу, где она назревает, а потому мы с Александром Петровичем имеем право кое-чем и пожертвовать. В данном случае несколькими днями, пока не пришлют новый прибор. Каждому свое, - Валентин Игнатьевич с сожалением развел руками. - Тут уж ничего не поделаешь. Как говорили латиняне, "что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку". Не огорчайтесь, мой юный коллега. Все мы были молоды и многого не понимали. - Опять не согласен, - упрямо сказал Багрецов. - Я могу переделать прибор, отключить шунт для повышения чувствительности, проверить по стрелочным приборам, вмонтированным в контрольный пульт. Могу приспособить для этой цели осциллограф. Найду метод определения нужных параметров с помощью изотопов, меченых атомов. В конце концов, любыми техническими средствами докажу, что прибор показывает точно. Я очень уважаю вас, Валентин Игнатьевич, боюсь показаться дерзким, но вы совсем не знаете приборов. У каждого из них есть паспорт, где указаны и точность, и допустимая погрешность при разных частотах, и пределы измерений. Хотите, я сейчас принесу все паспорта? Мы тогда договоримся, как лучше наладить измерения. Литовцев безнадежно махнул рукой: - Тащите. В первый раз встречаюсь с таким упрямством! - И после того, как Багрецов растворился в темноте, раздраженно заметил: - Сочувствую вам, Александр Петрович, трудно быть начальником строительства. Попробуй найди с такими всезнайками общий язык! - он большим пальцем показал через плечо. - То ли дело в лаборатории. Я бы его минуты не держал у себя. Критика вещь полезная, но невольно вспомнишь и Горация: "Эст модус ин ребус", то есть, извините, "всему есть мера". Да разве кто из моих сотрудников - слава богу, кандидаты, аспиранты, не этому чета - осмелился бы на подобный выпад? Черт знает что! Как мы воспитываем нашу молодежь! - Смотря где, Валентин Игнатьевич, - медленно с расстановкой проговорил Васильев. - Бывают и вывихи. В вашей лаборатории народ вышколенный, не то что в других. - Не жалуюсь, Александр Петрович, не жалуюсь. - Охотно верю. А я терпеть не могу школяров. В исследовательском институте им делать нечего. Вот такие, думающие, инициативные, вроде Багрецова, мне куда милей. - Васильев посмотрел на часы. - Простите, Валентин Игнатьевич, я должен сейчас по радио говорить с Москвой. Насчет прибора решайте сами. Итак - до утра! На холодной железной лесенке стройкомбайна, плотноплотно запахнувши ватник, сидел Алексей, ждал, когда освободится отец. Заметив, что тот уже распрощался с Литовцевым, поднялся и устало пошел навстречу. Подыскивая слова, он рассказал, как чуть не ударил Макушкина. - Надо уметь держаться, Алексей, - глубоко вздохнув, сказал Александр Петрович. - Куда мне девать тебя? С Багрецовым работать не смог. Теперь история с Макушкиным. Такой помощник ему не нужен. - Значит, Никому не нужен? - сказал Алексей с горечью. - Неправда, отец, Макушкин не монист понимать, Багрецов не может. Никто не может. Пойми ты! Ты должен понимать. Не хочу быть чужим. Ты мне говорил, здесь... надо помогать... Работай подсобный рабочий. Я хотел... подсобный рабочий. Васильев крепко обнял его за плечи и, так шагая до самого крыльца домика управления, мягко увещевал, говоря, что подсобный или "разнорабочий" это не профессия для молодого человека. Хочешь быть монтером - пожалуйста, учись, работай. А лучше всего пока только учиться, кончить школу, а там дороги тебе не заказаны. Отца своего Алексей любил, как может любить человек, у которого долго не было ни близких, ни родных, ни друзей, ни товарищей. Он слушался его беспрекословно, угадывал малейшее желание, повиновался всегда, но сейчас воспротивился. - Не можно отнимать... джаб, работа, - сказал он, останавливаясь возле двери. - Об этом мы еще дома поговорим, - сказал Васильев, открывая дверь. - Заходи попозже. Мариам кое-что прислала. Пусто, одиноко на строительной площадке. Лишь неподалеку от стройкомбайна, в освещенном кругу у стола с приборами, маячила фигура Литовцева. В своем пальто рыжевато-красного цвета он напоминал лису, попавшую в свет автомобильных фар, будто также боялся выскочить из круга. "Васильев на стороне Багрецова", - думал он раздраженно. Багрецов, конечно, пешка в сравнении с ним, "королем лидарита", но пешка-то грозится стать проходной. Настроение Валентина Игнатьевича окончательно испортилось от пронизывающего холодного ветра и сырости. Нос покраснел, пальцы замерзли. Пришлось повесить палку на руку и тем самым лишиться удобной опоры. - Да куда же этот Багрецов запропал? - воскликнул Валентин Игнатьевич, завидев приближающегося Алексея. - Оставил меня сторожем. Мальчика тоже нашел. Безобразие! Алексей не знал, куда себя деть, чем заняться, и предложил: - Вам можно ходить домой. Багрецов я здесь подождать. Что надо ему сказать? Литовцев было обрадовался, но тут же передумал. - Нет, Алеша, - ласково заговорил он, зная, что это может быть приятно Васильеву. - Лучше поищите Багрецова. Алеша тут же, не раздумывая, побежал. Дисциплинированный мальчик. Но оставить его возле ценных приборов неудобно. Именно неудобно. Сын начальника, но это же ничего не значит. Биография странная. Конечно, мальчик не виноват, но... Проклятая погода! Сверху накрапывает. Надо бы зонтик взять - жена предлагала. Не послушался. Слишком уж по-стариковски а вот шерстяные носки зря позабыл. Ноги мерзнут. Ветер продувает насквозь, зуб на зуб не попадает, а уйти нельзя, как солдату на посту, охраняющему важнейший военный объект. Кстати, скоростным методом Васильева можно делать и доты, и форты, и крепости, и всякие там военные укрепления для защиты наших рубежей. Только придется брать более прочную и дешевую массу, чем лидарит, сырье для которой найдется везде. Но кто же думает об авторстве, о личных интересах; если дело касается обороны страны? Патриотизм, священный долг! Вспомним Отечественную войну, когда все как один... Но Литовцеву вспоминать было нечего, кроме заботы народной о нем самом, ученом, от которого чего-то ждали и пока еще ждут. А у него сейчас ворочалась боязливая мыслишка, что предложение Даркова открывает новые пути к созданию высокопрочной дешевой массы. И Литовцев гнал ее, душил в самом зародыше. Нет, дескать, не подойдет, настанет время - придумаем вместе куда более совершенное. Чтоб отогнать эту зыбкую мыслишку, приосанивался - будто и впрямь сейчас он часовой и ему положено охранять важный объект. Настоящего часового Литовцев видел больше по телевидению, а так, в жизни, встречал чаще старичков вахтеров в валенках, ватниках, шея повязана теплым шарфом. Проверяют пропуска и в свободные минуты по-стариковски балуются чайком. Однако на них Валентин Игнатьевич походить не желал, припоминал, как выглядят настоящие часовые, а перед глазами почему-то выплывала верещагинская картина "На Шипке все спокойно". Одинокий замерзающий солдат. Валентину Игнатьевичу стало жалко себя. Все-таки уже не молод. Может простудиться, схватить насморк, пневмонию, - ах, если б шерстяные носки! Но что поделаешь, долг прежде всего. Он невольно, будто винтовку, положил палку себе на плечо и стал тверже печатать шаг, но представил себя со стороны - показалось смешно, и он похлопал палкой по ноге, будто стеком по лакированным крагам. Алексей видел, как вспыхнул свет в окне комнаты, где он жил вместе с Багрецовым. Значит, сосед пришел. Оба они избегали друг друга. И основной причиной была Надя. А могли бы подружиться. После того как Вадиму стало известно, что Алексей родной сын Васильева, старые подозрения стали отмирать, так постепенно желтеют и сохнут нижние ветки у ели. Конечно, отцу должно быть известно, где скитался его сын, если даже Макушкин намекал на это. По мнению Вадима, Александр Петрович не принадлежал к тем слепым родителям, которые только балуют великовозрастных балбесов, а потом в ужасе всплескивают руками, - дескать, кто виноват, что детеныш оказался трутнем или кем-нибудь похуже? И если Димка не совсем доверял Алексею, то отцу его верил абсолютно. Разве отец мог допустить, чтобы Алешка был замешан в грязном деле? Однако сомнения возникли снова. Вадим должен был найти паспорт прибора, который так смущал Литовцева. Включил свет, выдвинул ящик стола, где лежали инструкции и другие технические документы. Кажется, все паспорта - в коричневой папке. Быстро нашел ее, развязал. Перебирая плотные листы, один из них уронил. Нагнулся под стол и, как на грех, заметил монтерский ящик Алексея, обыкновенный, с длинной ручкой, чтоб удобнее было носить. В ящике инструмент, черные круги изоляционной ленты, паяльник, куски олова, припоя, канифоли, обрывки проводов. А среди них поблескивала, всегда как новая, нетемнеющая ленточка, точно такая же, как найденная Вадимом в "мертвом саду", под застывшей стекловидной массой. Багрецов сунулся в ящик, схватил уже ленточку, но, будто обжегшись, бросил и отдернул руку. Нехорошо, чуткое! Потом пересилил себя; в данном случае ненужная щепетильность. Вытащил целую катушку, кусачками, которые всегда держал в кармане, откусил нужный отрезок провода, чтобы после измерить его сопротивление и сравнить с теми же показателями, что и в найденном куске под слоем лидарита. Но это на всякий случай, хоть и уверен был в правильности своей догадки. Такой же провод, такой же! Вадим нагнулся, чтобы поставить ящик обратно, да так и застыл. - Не надо, я сам, - послышался голос Алексея. - Иди скорей, там ждут. Все обошлось бы благополучно, будь у Вадима характер другой. Не в карман же залез! Что тут особенного? Срочно понадобились плоскогубцы или отвертка. "Специально прибежал за ней, свою где-то посеял. Прости, Алеша, пожалуйста. Сейчас принесу". Так бы и сказать надо, с улыбочкой да шуточкой. Но вместо этого Вадим залился краской и, не поднимая глаз, пробормотал: - Я нечаянно. Кусачки искал... Вот. - Этот кусачки? - спросил Алексей, подойдя к столу и передавая хозяину никелированные кусачки. Они лежали рядом с катушкой. Вадим позабыл ее убрать, сейчас она расплывалась в глазах, превращаясь в высокий блестящий цилиндр, чем-то похожий на снаряд. Пусть бы разорвался, что ли, только бы пропасть, исчезнуть и не чувствовать немого осуждения Алексея. Димка схватил паспорт прибора, на прощание выдавил из себя невразумительные извинения и опрометью выбежал из комнаты. Литовцев встретил его недовольным брюзжанием: - Заставляете ждать, Вадим Сергеевич. Я не обязан караулить ваши игрушки. - Простите, Валентин Игнатьевич. Я не знал, что вы их караулите, - оправдывался Вадим. - С вами оставался Александр Петрович. Если вы хотели уйти вместе с ним, то здесь же Алексей был... - Вот именно Алексей, - сердито буркнул Литовцев. - Эх вы, наивное дитя, - он постучал палкой о землю. Будто и ничего не сказал Валентин Игнатьевич, - так, полунамек, к нему не придерешься, а Вадим насторожился. Возможно, и прав он в своих подозрениях, если они возникают у людей постарше да поопытнее? Но сейчас старался не думать об этом, показал Валентину Игнатьевичу паспорт прибора, подчеркнул, что у них в лаборатории данная точность считается очень высокой, однако, если потребуется, можно заменить проволочный шунт, чтобы повысить цену деления. - Я сам намотаю, проверю по другим приборам, - убеждал Вадим Валентина Игнатьевича. - Ведь это пустяк. - Не сомневаюсь. Но здесь этот пустяк превращается в проблему. То провода нет, то еще чего-нибудь не хватает. Подумать только: нужно было термостат исправить, сгорела обмотка, - так, видите ли, провода не оказалось. Багрецов понимал, что для обмотки термостата, простейшего аппарата, по существу ящика с электроплиткой, можно применить хотя бы тот провод, отрезок которого лежал у Вадима в кармане. В чем же тут дело? И он спросил: - Не понимаю. Кто вам сказал, что провода нет? - Есть тут великий специалист... - Алексей? - вырвалось у Вадима. Литовцев испытующе посмотрел на него: - Нет, Вадим Сергеевич. В данном случае не он, а товарищ Макушкин. - Литовцев сунул в карман паспорт прибора и зевнул. - Мы еще вернемся к этому вопросу. А пока до завтра, Вадим Сергеевич. Надо полагать, что после работы у молодого человека найдутся и другие занятия. Берите пример хотя бы с них, - он указал палкой в сторону "мертвого сада". Мимо, ни на кого не глядя, шагал Алексей. За ним торопилась Надя. Вадим проводил их взглядом и, не обращая внимания на саркастическую улыбку Валентина Игнатьевича, пошел в обратную сторону. По настоянию Валентина Игнатьевича Васильев отложил на один день заливку формы водным раствором лидарита. Впрочем, теперь этот состав следовало бы называть по-другому, частица "ли" быстро улетучивалась, как и жидкость, послужившая основой лидарита. За эту частицу, за славу, за спокойное, сытенькое существование боролся Валентин Игнатьевич, пробуя методы дипломатии, используя свой, уже траченный молью научный авторитет и групповые интересы, основанные на его любимой латинской поговорке: "Даю с тем, чтобы и ты мне дал" ("Доутдес"). Однако здесь, на строительной площадке, вдали от друзей и приятелей, от сотрудников, которых ты взял себе в лабораторию по протекции, Валентину Игнатьевичу приходилось надеяться лишь на свои силы. Два лаборанта не в счет. Хотя Валентин Игнатьевич и тащил их в аспирантуру, они ничем помочь ему не могли. Как говорится, "не так воспитаны", чтобы заниматься делом. Серьезные, казалось бы, специалисты, ведь чему-то их в вузе учили! Так вот эти "серьезные специалисты" вдруг вспомнили, что, будучи еще подростками, упустили то, что даровано им жизнью. И только сейчас, будто опомнившись, решили вознаградить себя за упущенное: буйно пошли в рост девчоночьи космы до плеч и дьяконские бороды. Лаборантов здесь прозвали "близнецами", так они были похожи друг на друга. Фамилий их никто не помнил, знали, что один из них - Алик, другой - Эдик. Даже Валентин Игнатьевич не всегда мог точно обратиться по адресу, называя Алика Эдиком и наоборот. По одежде их также невозможно было различить. Не успели они в ранней юности пофорсить джинсами в обтяжку, как уже стали модными клешики с пуговками и цепочками. Ничего не поделаешь - надо наверстывать упущенное. И "близнецы" появлялись возле Стройкомбайна, позвякивая цепочками на радость здешней приблудной собачонке Шарику. Позвякивали они и гитарами, благо это еще было модно. Гнусаво напевали только по-английски, но ни Алексей, ни Надя, знавшие английский, не могли понять в песнях "близнецов" ни одного слова. Валентину Игнатьевичу иной раз казалось, что Алик и Эдик занимаются лидаритом лишь потому, что это - синтетика, что это модно. И если бы их спросили о рецептуре Даркова на цементной основе, они отнеслись бы к ней с пренебрежением: "Ну, как же? Ведь это - 78". Так оценивают их родственники по духу все то, что считают консервативным, далеким от моды. А "78" - это число оборотов граммофонных пластинок, которые выпускались раньше (сейчас они почти все долгоиграющие, с числом оборотов 33, 16 и даже ниже). И Валентин Игнатьевич, трезво оценивая деловые качества "близнецов", понимал, что спасать лидарит даже по причине его новомодности мальчики не способны. Да, действительно, можно надеяться только на себя. Он должен за последние два дня, оставшиеся до решающих испытаний, найти хоть какое-нибудь слабое место в предложении Даркова, если не удастся опровергнуть его рецептуру полностью; доказать, что это очевидная ошибка увлекающегося и неблагодарного соавтора. Нет, конечно, Валентин Игнатьевич объективен, дело не в благодарности, но соавтор Дарков - простой инженер-исследователь без степени и звания - должен бы знать свое место. Так-то оно спокойнее. Сегодня воскресный день, но время не терпит. Пусть лаборанты отдыхают. Сам Литовцев, сам доктор наук, займется исследованиями. Он не был сугубым теоретиком. Его считали экспериментатором. Но сколько лет он не сидел за лабораторным столом! Он лишь заглядывал через плечо кого-нибудь из своих сотрудников. Доктору химических наук показывали, что делается под микроскопом, когда твердеет лидарит, водили в темную комнату, где на экране были видны радужные спектры, позволяющие судить о степени деформации лидаритовой пластины под нагрузкой. Валентин Игнатьевич смотрел на стрелки приборов, на счетчики меченых атомов, на синие светящиеся линии осциллографов, но у него и мысли не было, чтобы повернуть ту или иную ручку аппарата, желая точнее настроиться, проверить другой режим, заглянуть в самую суть вещей. Он не просил тут же, при нем, изменить процент добавки к цементу или лидариту, установить степень кислотности, он не садился за стол, чтобы собственными руками взять колбу и реактивы и повторить кажущуюся ему сомнительной химическую реакцию. Всему этому он предпочитал результаты: протоколы за тремя подписями, графики, фотографии и солидные отчеты с историей, предысторией, выводами и точным заключением. Даже образцы лидаритовых плиток он предпочитал видеть на стенде под стеклом, чтобы никто не притрагивался к ним руками. И вдруг здесь, в тесной каморке, почему-то называющейся лабораторией, он, Валентин Игнатьевич, доктор наук, должен заняться опытами, от которых зависит все его будущее! Собственно говоря, он даже не знал, с чего начинать. Ознакомившись с паспортом прибора, Литовцев решил, что измерениям можно верить. Мальчишка Багрецов оказался прав - остаточная влажность в лидаритовой массе, нанесенной на стенку стройкомбайна, ничтожна. "Лидаритовой? - с горькой усмешкой переспросил себя Литовцев. - Была когда-то... А теперь?.." Стараясь заглушить гнетущее беспокойство, Литовцев метался по комнате, доставая из шкафов нужные и ненужные реактивы, вытащил микроскоп, фарфоровую ступку, все это расставил на столе и в недоумении остановился. Если он не мог спорить-с мальчишкой Багрецовым, то с Дарковым тем более. Талантливый, черт! И главное упорный, сам до всего доходит. Ведь, казалось бы, и лаборанты есть у него, и экспериментальная мастерская - только приказывай да отчеты пиши. Ничего подобного! От лабораторного стола не оторвешь, в мастерской тоже сам возится. Ведь Дарков исследовал все марки цементов и других вяжущих веществ, пробовал комбинировать самые неожиданные добавки. Все это испытывал, пользуясь макетами форсунок Васильева. Ясное дело, что, прежде чем прислать сюда отчет и протоколы, он провел десятки опытов с новой рецептурой материала, пригодного для стройкомбайна. С таким не поспоришь. Литовцев смотрел на лабораторный стол, чисто выструганный, но еще не покрашенный, на стеклянные банки с притертыми пробками, где находились образцы цементов разных марок, банки с реактивами для добавок, образцы песка, извести, каких-то других наполнителей, входящих в состав лидарита. Вспомнилось, что Дарков жаловался на плохую работу вибромельницы, которая не давала особенно тонкого помола, отчего прочность лидарита резко падала. "А какой здесь помол? Какова дисперсность? - спрашивал себя Литовцев, рассматривая белый порошок сквозь стекло банки. - Хорошо ли работает вибромельница? Это можно определить под микроскопом". Микроскоп был новой системы, незнакомой Литовцеву. "Где же инструкция?" Инструкции на месте не оказалось. "Как же проверить величину измельченных частиц? Впрочем, попробуем". Из футляра, оклеенного изнутри бархатом, он достал предметное и покровное стеклышки, нашел пинцет, захватил из банки щепотку песчаной пыли. Не успел донести ее до стекла, как она высыпалась на рукав. Валентин Игнатьевич брезгливо попробовал стряхнуть, но мелкая пыль прочно застряла в шерсти, рукав долго пришлось оттирать носовым платком. Все движения Валентина Игнатьевича были преисполнены достоинства, но в то же время чем-то напоминали кошачьи. Так ходит важный кот после дождя, выбирая место посуше. Вода и лидарит не могут существовать вместе. И не должны! После того как ничего не получилось из попытки измерить частицы тонкого помола, Литовцев решил по-иному узнать врага лидарита. Он должен создать его подобие, именно сам, своими руками, чтобы проникнуть в его тайны, разгадать слабости. Рецепт новой массы со всеми добавками и технологией изготовления Дарков прислал. Кто знает, может быть, химикаты требуют чересчур высокой очистки, а наполнители не терпят посторонних примесей, что практически, на строительной площадке, трудно обеспечить. И когда в фарфоровую ступку с сухим порошком, составленным по рецепту Даркова, полилась тонкая струйка воды, как бы разделяя его надвое, у Валентина Игнатьевича потемнело в глазах. Вода, будь она проклята! Дверь бесшумно отворилась. Точно щит, на Литовцева надвигалась серая плита из нового материала, того, что сняли со стенки стройкомбайна. Вот-вот придавит. - Это что за шутки?! - фальцетом выкрикнул он. Плита опустилась на пол, и из-за нее показалось растерянное лицо Багрецова. - Простите, Валентин Игнатьевич. Я не знал, что вы здесь. - Зачем эту штуку вы сюда притащили? - ворчливо спросил Литовцев, все еще чувствуя неприятный озноб. - Александр Петрович сказал, что она вам завтра понадобится. Багрецов стоял у открытой двери, в которую врывался яркий солнечный свет; свет играл на стекле пузатых колб, похожих на застывшие мыльные пузыри, забирался в реторты, пробирки и стеклянные трубки, связанные в пучки, будто толстая прозрачная солома. Лучи искрились в кристаллах, запрятанных в банки, в звенящей струйке, вытекающей из крана. Всюду было солнце, и только хмурая тень лежала на лице Валентина Игнатьевича. - Какое давление могут выдержать ваши телеконтролеры? - неожиданно спросил он. - Во-первых, они не мои. Ими занимается Надя Колокольчикова из телевизионного института. А во-вторых, Валентин Игнатьевич, я не пойму, о каком давлении вы спрашиваете. Литовцев продолжал размешивать жидкую массу в ступке. - Ну, если обвалится сырой потолок в процессе наслоения. Что останется от аппаратов? Вадим натянуто улыбнулся: - Боюсь, что на это они не рассчитаны. Но ведь и вы не рассчитываете на такую катастрофу. - Конечно, - согласился Валентин Игнатьевич. - Однако здесь и трубы лопаются, и трансформаторы горят. "Ниль адмирари", то есть ничему не следует удивляться. Вадим пожал плечами. Еще вчера Валентину Игнатьевичу удалось вызвать некоторые подозрения у Багрецова, касающиеся аварий на строительстве. Больше того, он даже неосторожно выдал себя, когда разговор зашел о проводе для термостата, вспомнив при этом Алексея. Надо бы прощупать упрямого малого, что ему известно, и по возможности склонить на свою сторону. Во всяком случае, он довольно настороженно относится к Алексею, и, кроме того, здесь примешиваются личные мотивы, что было неоднократно замечено Валентином Игнатьевичем. Он отложил ступку в сторону. Толочь, что-то там размешивать, нагревать, замораживать... Прищуриваясь, глядеть в микроскоп, возиться с пинцетами, пипетками и всякой ерундой! Зачем, когда есть куда более эффективные методы тайной дипломатии, ловких ходов - столкнешь противников лбами, и сам, как "терциус гауденс", то есть "третий радующийся", тихонько посмеиваясь, выскальзываешь за дверь. Есть и другой способ: одному польстишь, другого поприжмешь, за что третий тебе благодарен. Вот и сейчас эта ничтожная пешка, обыкновенный инженеришка, у которого нет ничего и, главное, никого за спиной, тоже может быть полезен, если найти его больную струнку. Люди есть люди. - Садитесь, Вадим Сергеевич, - Литовцев указал ему на высокую табуретку. - Мне очень нравится юношеский задор, с которым вы вчера отстаивали свою правоту. В какой-то мере вы одержали победу. Точность прибора оказалась достаточной. Но, милый друг, это пиррова победа. Разве дело только в остаточной влажности? А остаточная деформация? А температурный коэффициент? И Литовцев, удобно устроившись на столе, что не нравилось Багрецову (все же здесь лаборатория), долго перечислял всевозможные термины, которые были известны специалисту по радиоэлектронике Багрецову, но отнюдь не в применении к строительной технике, совершенно ему незнакомой. А Валентин Игнатьевич уже стал оперировать узкоспециальными понятиями из области физико-химической механики. Упоминал о дисперсности, гидрофобности и прочих вещах, о которых радист знал лишь понаслышке. "Сепию выпускает, как каракатица, - думал Вадим, сидя на высокой неудобной табуретке и легонько покачиваясь. - Научный туман. Интересно, что за этим кроется?" - Вы имеете что-нибудь возразить? - насмешливо осведомился Литовцев, заметив его нетерпеливое движение. - По поводу дисперсности или... - Нет, по поводу вашего метода доказательства. Вы прекрасно понимаете, что в этой технике я абсолютный невежда. Так зачем же... - Именно затем, чтобы напомнить вам об этом, - Литовцев нагнулся, вытер руки полотенцем, висевшим под столом, и заговорил уже другим тоном: - Теперь по существу. Мне Александр Петрович изволил сообщить, что вы автор нескольких изобретений? Опустив голову, Вадим пробормотал, что изобретения у него действительно есть, но незначительные, касающиеся лишь узкоспециальной техники. - Это неважно, - перебил его Литовцев. - Сделали вы какое-либо открытие или создали прибор, все равно это ваш труд, любимое детище. Могли бы вы допустить, чтобы при первых испытаниях оно погибло? Вадим вспомнил испытания своей маленькой радиостанции, которая чуть было не оказалась погребенной под грудой камней от взорванной скалы, и ответил отрицательно. Валентин Игнатьевич удовлетворенно погладил вспотевшую лысинку. - Вот видите, мы уже находим общий язык. Теперь поставьте себя на мое место, но учтите: вы работали с товарищем, он соавтор изобретения, причем по болезни не может приехать на испытания. Будете ли вы рисковать его добрым именем, многолетним трудом, всем, что вам обоим дорого? - Но почему же "рисковать"? - Потому что сейчас самая неподходящая обстановка для ответственных испытаний, от которых зависит будущее нового материала. Авария за аварией, а чем они вызваны - неизвестно. - Однако начальник строительства не хочет откладывать испытания. Ему виднее. Значит, опасаться нечего. Валентин Игнатьевич притворно вздохнул. - Я очень уважаю Александра Петровича, но опасаюсь его неоправданного оптимизма. - Он вытащил из кармана яблоко и ножичком стал срезать кожуру. - Уж очень неудобно спорить с Александром Петровичем. Но мне бы очень хотелось отложить испытания, пока не разрядится атмосфера, пока не выяснятся причины аварий. У вас все приборы подготовлены? - Все. - Счетчики? Датчики? Термисторы там разные?.. Все до одного? - И когда Багрецов вновь подтвердил, Литовцев дочистил яблоко, слез со стола и, пожимая плечами, сказал: - Ну что ж, так и порешим. Боюсь за Даркова, как бы он не узнал о катастрофе. - Опять катастрофа? - удивленно воскликнул Вадим. - Разве вы не верите в свою работу? - Верю, но в данных условиях я не могу защитить ее от случайностей. - Он отрезал от яблока тонкие ломтики и с наслаждением отправлял в рот. - Кстати, вы живете в одной комнате с Алешей. Как там себя чувствуете? Багрецов округлил глаза: - Обыкновенно. Как же иначе? - Не знаю, но я бы всегда чувствовал, что он чужой. Всю сознательную жизнь он воспитывался в капиталистическом лагере, далеко от советской земли. Там ему прививали свои взгляды, свои привычки. Ведь ребенок что воск. Мало ли что из него можно сделать, чему научить. Багрецов резко отодвинул в сторону табуретку. - Не обижайтесь на меня, Валентин Игнатьевич. Меня тоже многому учили. Скажем, честности и прямоте. Почему вы не говорите со мной откровенно, а вот уже второй день намекаете на какие-то подозрительные дела Алексея? Я ему тоже не очень верю, но вы упорно их связываете с авариями... Оглянувшись на дверь, Литовцев приложил палец к губам и укоризненно покачал головой: - Кто же о таких вещах кричит? А кроме того, у вас болезненное воображение, юноша. Пейте бром. Вы превратно поняли мои слова и сделали нелепые выводы. Поговорите об этом с Алешей, - добавил он с кривой усмешкой. Выйдя из лаборатории, Багрецов встряхнул головой, будто вынырнул из-под воды, зажмурился от солнца и долго так стоял, с закрытыми глазами, вспоминая до мельчайших подробностей весь разговор с Литовцевым. Неужели тот прав - болезненное воображение? Завтра с утра должны начаться испытания. Алексей все еще никак не мог закончить осветительную проводку, которая пойдет внутри будущей стены. Багрецов давно уже проверил генераторы, подготовил приборы, но не уходил, боясь оставить Алексея одного. Для себя Вадим объяснял это контролем за его работой, - монтер он неопытный, приходится помогать, - однако нет-нет да и вспомнится кусок провода, найденный у лопнувшего пластмассового патрубка, катушка в монтерском ящике... Все еще помнились слова Валентина Игнатьевича: "Ребенок что воск. Мало ли что из него можно сделать, чему научить". Вадим злился на свою неблагодарную роль, брал у Алексея конец провода и, протаскивая его сквозь изоляционную трубку, кричал: - Держи крепче. Да прямее, прямее! Неужели тебя даже этому не научили? . Алексей оправдывался, говорил, что здесь, на курсах, ему не приходилось иметь дело с такими проводами и трубками, но он, конечно, научится. - Да я не о том, - раздраженно говорил Вадим. - Такие вещи и ребенок должен понимать. Там, где ты был, наверное, что-нибудь делал? Учился? Какая была твоя последняя профессия? - Учился. Как быть шпион, диверсант. Вадим побледнел, потом лицо его залилось краской. Он решил, что Алексей издевается над ним. "Наверное, заметил, что я не оставляю его одного. Как это все противно, тошно!" Не глядя на Алексея, Вадим зашагал на противоположную от него сторону и там скрылся за щитами-пластинами конденсаторов. Если бы он посмотрел на растерянное лицо Алексея, он не увидел бы в нем ни капли усмешки, издевки; ведь тот говорил правду. Глава девятая ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО СТРАНИЦ ИЗ ПРИКЛЮЧЕНЧЕСКОГО РОМАНА Одиноко сидела Надя в "мертвом саду", ждала, что вот-вот хрустнет стеклянный стебель,. со звоном упадет на землю окоченевший лист и в просвете между деревьями появится Алексей. Она должна говорить с ним, но ни взглядом, ни словом, ничем нельзя показать, что ждет этой встречи, что места себе не находит, страдая от непонятного и злого волнения, которое не в силах перебороть. В эти минуты Надя ненавидела себя, и больше всего за то, что искала оправдания несвойственным ей поступкам. Ну когда это было, чтобы она целый час мерзла на скамейке, даже не зная, придет он или не придет?! Ведь это неслыханное унижение! Такого с ней еще никогда не бывало. И Надя объясняла столь невероятный поступок обыкновенным любопытством - интересно, мол, что дальше случилось с Алексеем и как он сумел вернуться домой? Ведь это же целый приключенческий роман, до таких романов Надя была охотницей. Впрочем, самая жгучая тайна, гениальнейшее хитросплетение событий, о чем мог бы рассказать Алексей, не заставили бы прийти Надю в "мертвый сад", где даже днем ей было неприятно. Нет, это все не то - наивные детские увертки. Сквозь черную, гладкую - будто из клеенки - листву просвечивали лунные лучики, они играли на стеклянных сталактитах, повисших на ветках колючего крыжовника, малины, склонившейся под тяжестью этого нетающего льда, и странно было слышать шум ветра над головой при полной неподвижности листвы. Светлые лунные пятна на дорожке точно примерзли к ней. Надя нервно вздрагивала при каждом шорохе, пугливо пряталась в воротник, но уйти не могла, зная, что только здесь найдет ее Алексей. Хрустнуло стекло. Вздрогнув, Надя повернула голову. - Я везде-везде искал, - несмело проговорил Алексей. - Боялся. - Чего? - Здесь плохой человек есть. - Кто же это? - Надя весело прищурилась. - Багрецов? Алексей замахал руками: - Зачем Багрецов? Он свой. Здесь чужой человек ходит. Внимательно рассматривая этого рослого парня в запыленном комбинезоне, Надя невольно подумала: "Как он похож на своего отца! И вот эта болезненная мнительность ему совсем не идет". - Успокойтесь, Алеша. Чужих здесь нет. Вам это кажется. - И Надя подвинулась, чтобы он сел рядом. - Рассказывайте, что с вами случилось дальше? Я ужасно нетерпеливая. Итак, вы говорили, что решили бежать из Нью-Йорка. Каким путем? Алексей присел на край скамейки и опустил голову. - Пошел в армию. - Американскую? - не удержалась Надя. - Они воевали всюду. Агрессоры. Волнуясь и путая английские слова с русскими, Алексей сказал, что потому и записался, что воевали. Там много таких было, бродяг. - Но как это?.. "Ласт бат нот лист"... - мучился он, стараясь найти русские слова. Надя вздрагивала всем телом. Противно и жалко. Наконец, чуть успокоившись, перевела сухо: - Понимаю. "Был последним, но не худшим". Перевод точный, только... - и она отодвинулась. - Там были убийцы, гангстеры... жулики... Обман - много доллар. А я... - Нот лист? - Надя сурово сжала губы. - Не худший? Вряд ли. Те были американцы, покупные солдаты. Но вы же... - Советский? Так хотела сказать? Алексей попытался объяснить, что его не обманули, он знал, что делал. Сейчас все, конечно, понял, но и тогда посмотрел на карту в газете и подумал: зачем американцам плыть через океан, чтобы воевать в маленькой стране? Над Штатами не летали чужие самолеты, десант не высаживался на американской земле. Тогда зачем же война? Кто ее позволил? К тому времени Алексей уже вполне прилично читал на английском языке, но в газетах многое не понимал. Они твердили, что американцы должны воевать за океаном, чтобы там уничтожить коммунистов. А почему американцы должны вмешиваться в чужие дела? Почему они хотят убивать коммунистов, которые живут на своей земле? Народам, живущим в своем доме, не нужны заокеанские полисмены. Они не хотят, чтобы их убивали и грабили. Им все равно, под каким флагом это будет делаться, под американским звездно-полосатым или любым другим чужеземным. Под этот звездно-полосатый флаг встал и Алексей Васильев, по паспорту Вильям Джеймс, "свободный американский гражданин". Его не сразу взяли в армию, проверяли благонадежность, здоровье, которым он не мог похвастаться, но, видимо, у вербовщиков были какие-то свои соображения, и Джеймса зачислили в войска. - Я не был "бонхэд"... "костяная голова", - продолжал Алексей, чувствуя взволнованное дыхание Нади. Она верила, что не за кусок хлеба Алексей стал солдатом. Он поехал за океан, зная, что много американцев сдавались в плен коммунистам. Он тоже хотел попасть к ним, тогда бы его отправили домой... Надя понимала Алешку, живо представляя себе, как там, на чужой земле, все казалось ему холодным, искусственным, как эти мертвые застывшие ветки, пожелтевшие листья: они не облетают, скованные прозрачной броней. Все есть в этом саду: и пестрота красок, и поздние цветы, и даже птицы, лягушки, стрекозы. Видимость жизни, а не сама жизнь. Хочешь дотронуться, прикоснуться к ней. Осторожно! Кажущийся мягким, шелковым листик впивается в руку острым стеклом. Податливые, чуть упругие ветки, какими ты привык их всегда ощущать, становятся другими, будто сделанными из колючей проволоки. Сквозь такой кустарник не продерешься. Путь закрыт. Алексей только одного не учитывал - американцы вели войну в Азии, но посылали войска и на другие континенты. К счастью, Алексея привезли в раскаленный от солнца, ослепительно белый, малюсенький городок неподалеку от границы Советской страны. В этом городке хозяйничали американцы. Алексея начали учить стрелять из автомата, окапываться, подползать к колючей проволоке, бросать гранаты, плавать с аквалангом, в полном вооружении переходить реки по дну. Его научили, как пользоваться надувной десантной лодкой, картой и компасом. - Я был солдат, - старался объяснить Алексей. - Должен шагать на солнце. Всегда кровь из нос. Только я думал - ничего. Много учить - это хорошо. Это очень нужно мне дома. Я знал: скоро буду в Советский Союз. Скоро не получилось. До советской границы было сравнительно недалеко, однако постоянный надзор не давал ему возможности даже приблизиться к границе. Он старался обмануть бдительность офицеров немой покорностью, точностью выполнения приказов, опасался ненужных разговоров о том, зачем на здешней, не принадлежащей американцам земле построены их казармы. А такой вопрос частенько интересовал кое-кого из солдат. В одно жаркое утро Вильяму Джеймсу был устроен экзамен по русскому языку. Прошло еще некоторое время, и Джеймса вместе с солдатами неизвестных ему национальностей засадили за изучение азбуки Морзе, потом показали, как обращаться с маленькой радиостанцией и пользоваться шифрами. Все это было довольно подозрительным для учащихся, но об истинной цели столь странных уроков никто ничего не говорил. Наконец, когда начались уроки по географии СССР и некоторых других стран, с подробным перечислением крупных заводов, аэродромов, судостроительных верфей, Алексей догадался, к какой роли его готовят. Началось обучение парашютным прыжкам. Он понимал, что, как только он овладеет русским языком, его перебросят в Советский Союз. Кто там поверит, что он вовсе не хотел быть диверсантом? Уроки русского языка велись ускоренными темпами. В то же время Алексей готов был совсем позабыть слова, что помнил с трехлетного возраста. Но ведь с побоями, унижениями могут и заставить строптивого ученика говорить по-русски. Родной - и в то же время такой ненавистный язык. Надо бежать, пока не поздно. Он уже многое знал; его научили читать карту, прятаться в кустах, осторожно ступать, неслышно ползать. Возле советской границы, когда он пытался бежать, его ранили и запрятали в один из лагерей. Он был каторжником - мостил дороги, долбил киркой неподатливый грунт, рыл оросительные канавы и готовил план нового побега. Невозможно вспомнить, сколько времени - два, три, четыре года - он находился в каком-то полузабытьи, механически раскалывал камни, возил тачки, зимой гнил на мокрой соломе, летом сушил его испепеляющий зной. И только мечта о Родине, упорная и жгучая, поддерживала в нем силы. И вот он опять бежал. Алексей рассказывал, а Надя чувствовала, как он вновь почти физически переживает те страшные дни. Рассказал о том, как украл акваланг. Раньше учили переходить реку, но он не знал, что на дне той реки, которую ему нужно перейти, были колючие заграждения. Потерял очень много крови, но все-таки вылез на остров, а ночью опять пошел под водой. Больше он ничего не помнил. Днем Алексея нашли советские пограничники. Возле "мертвого сада" было всегда пусто, здесь никто не ходил. Но этим вечером, накануне самых ответственных испытаний, именно здесь, а не около стройкомбайна можно было увидеть начальника строительства. Что привело его сюда? Беспокойство за сына? Александру Петровичу не очень нравилось, что Алешка проводит почти все вечера с Надей Колокольчиковой. Девица она избалованная, ветреная. Даже с Литовцевым разговаривает кокетливо, щуря глазки. Поиграет мальчишкой, посмеется, а он будет мучиться. Натура у Алешки цельная. Опасения серьезные, но Александр Петрович не считал себя вправе вмешиваться в сердечные дела сына. Это неудобно, бестактно. Совсем иная тревога привела начальника строительства к "мертвому саду". Провод, найденный Багрецовым возле лопнувшего патрубка, все еще не давал Васильеву покоя, хотя давно уже было выяснено, что к этому саду слишком далеко тянуть электролинию, и вряд ли кто-нибудь на это мог решиться. Сегодня у Васильева промелькнула пока еще туманная, но достаточно обоснованная мысль, что провод можно было раскалить от аккумулятора, и Васильев решил пройти на это место в надежде хоть чем-то подкрепить свою догадку. Как шмель, жужжал фонарик, рука устала нажимать на его рычаг. Луч света вырывал из темноты либо застывшую в стекловидной массе траву, комки грязи, путаницу следов на тропинке, либо скользил по песчаной сухой почве, где среди разных отпечатков невозможно было найти квадратное углубление или что-нибудь похожее на то, что здесь стоял аккумулятор. Да и вряд ли здесь мог быть злой умысел! Приехал представитель завода, где производились пластмассовые патрубки, взял осколки, привез десятки новых патрубков для строительства поселка и уехал обратно. Ответа о результатах исследования пока нет. Васильев уже хотел было идти домой, но тут появился запыхавшийся Литовцев. - Вот вы где, Александр Петрович! А я вас по всему строительству ищу. Приятная новость. Я дал в Москву телеграмму. Послезавтра приезжает товарищ Пузырева. - Кто она такая? - Неужели не встречались? В институте личность достаточно известная, кандидат наук. Работает у меня пока младшим научным сотрудников. - Меня в данном случае не степень ее, не звание интересуют. Что она умеет делать? - Очень знающий человек. Последнее время работала с Дарковым. Новый рецепт они, наверное, вместе разработали. Во всяком случае, в водных растворах она разбирается лучше меня. Я же не бетонщик. - Последнюю фразу Литовцев процедил презрительно. Васильев подумал, что Литовцев поступил тактично и умно. Он избавил начальника строительства от необходимости вызвать специалиста, который в большей мере знаком с новым предложением Даркова, чем бывший его соавтор. - - Очень хорошо сделали, Валентин Игнатьевич, - искренне поблагодарил Васильев. - А не отложить ли нам испытания на денек-другой? Подождем вашу Пузыреву... А? - Думаю, что это разумно. В степной тишине чуть слышно плыла девичья песня. Васильев и Литовцев молча шагали по тропинке, что проходила возле "мертвого сада", и изредка обменивались репликами о предстоящих испытаниях. - Молодежь не спугните, - понизив голос, сказал Литовцев, глядя в просвет между деревьями, где рядом, плечо к плечу, сидели Надя и Алексей. - Позавидуешь! Васильев прибавил шаг и, отойдя подальше, проговорил: - Боюсь, как бы Алексей голову не потерял. - По моим наблюдениям, ей это тоже грозит. Но такой невесткой я бы гордился. Девушка с образованием. Работает в исследовательском институте. У нее все впереди. Глядишь, степень получит. Научные труды. Прекрасная жена для Алеши! - вздохнул Валентин Игнатьевич. - Вы бы поговорили с ним... - О чем? - резко спросил Васильев. - Сказать, что у нее хорошее будущее? Я вижу, что люди они разные, но и об этом говорить не могу. - Странный человек вы, Александр Петрович, - приподняв шляпу, как для приветствия, удивленно проговорил Валентин Игнатьевич. - Неужели вы ничего не хотите сделать, как говорили латиняне, "про домо суа", то есть в защиту своего дома? Неужели вы не поможете сыну найти свое счастье? Ведь ему самому это сделать гораздо труднее, чем его сверстникам, выросшим дома. Васильев нервно передернул плечами. И чего этот непрошеный советчик лезет не в свои дела? Что он за человек? Васильеву уже не раз становилось очевидным, что дела, порученные Литовцеву директором института, Валентин Игнатьевич устраивает лишь ради собственных сугубо личных интересов. И где-то в глубине души возникало недовольство собой: слишком рано он поверил Литовцеву. Ведь его поездка в Сибирь на стройку лишь козырная карта, умело используемая в игре, а телеграмма насчет Пузыревой - вынужденный ход, продиктованный отнюдь не благородством. А история с прибором? Вряд ли это была обыкновенная ошибка, в которой Литовцев потом признался. Слишком уж горячо он настаивал на необходимости отложить испытания. Все это говорило о том, что нельзя слепо верить Литовцеву. Пожалуй, было бы лучше, если бы он уехал. Но можно ли надеяться на Пузыреву, хотя она и работала над новой рецептурой? Лишь сейчас понял Васильев, что все эти дни, не ставя перед собой сознательно такой задачи, он постепенно узнавал Валентина Игнатьевича. Ведь Литовцев любил выражать собственное мнение не только по техническим вопросам. Вопросы воспитания молодежи, вопросы морали, семьи, брака, поведения в обществе - здесь Валентин Игнатьевич считал себя высшим судьей. Еще бы! Он создал крепкую, весьма благополучную семью, дети воспитаны в страхе и повиновении, за столом не разговаривают, умеют держать себя при гостях. Аллочка и на виолончели играет, преуспела и в английском. Ребенком ходила в группу к англичанке. Сейчас учится в балетной школе. Юра заканчивает университет, водит машину, теннисист. Слава богу, на семью Валентин Игнатьевич не может пожаловаться. Если вспомнить все высказывания Валентина Игнатьевича, то в основном они касались именно этого круга вопросов, и перед Васильевым постепенно обнажалась вся нехитро замаскированная обывательская сущность "воспитателя"... Так, обламывая листья у белого тугого кочана, можно добраться до кочерыжки. И Васильев, думая об этом сравнении, решил, что для пользы дела надо обламывать листья, не дожидаясь, когда их хватит мороз и когда они сами отпадут, гнилые и ненужные. Глава десятая КОГДА РУШИТСЯ ПОТОЛОК И КОГДА ПОДЛОСТЬ НЕНАКАЗУЕМА Итак, Надя дождалась дня, когда ее телеконтролеры оказались необходимыми. С Димкой она по-прежнему не разговаривала. Алексей сказал ей о сломанном переключателе и о том, что отец хочет перевести его на другую работу. "Кто наябедничал насчет переключателя? Конечно, Димка, - решила Надя и ещё больше на него разозлилась. - Вот до чего ревность доводит, даже совесть потерял!" Испытания начались рано утром. По собственной инициативе Надя взяла Алексея в помощники и делала вид, что обойтись без него не может. Десятки раз она гоняла его по лестнице стройкомбайна, заставляя то поднять, то опустить аппарат, то изменить угол наклона объектива. Алексей понимал ее с полуслова, радовался, что занят делом, хотя попросту был у Нади мальчиком на побегушках. Багрецов управлялся один. После того как Алексей ответил, чему его учили за границей, что показалось Димке насмешкой, уже не хотелось прибегать к его помощи. Пусть с ним занимается Надюша. - Начнем, пожалуй, "ин оптима форма", так сказать, по всем правилам, - весело проговорил Литовцев, подходя к Васильеву. - Коллега Пузырева задержалась, как гласит телеграмма, "по семейным обстоятельствам", но с химией как будто все в порядке. Под напускной веселостью Валентин Игнатьевич прятал глубокую тревогу. Еще с вечера под наблюдением лаборантов была приготовлена жидкая масса Даркова. Сам Валентин Игнатьевич проследил, чтобы цистерну с раствором опечатали и возле нее поставили охрану. Эту предосторожность Васильев считал излишней, но подчинился настоятельной просьбе Литовцева. - Ничего не поделаешь, Александр Петрович, - криво улыбался Литовцев. - Обстановка требует. А кроме того, я хочу оградить интересы, моего друга, Григория Семеновича Даркова. У него оказался инфаркт. Вы представляете себе, что будет, если он узнает о неудаче? - О неудаче вы напоминаете уже который раз, - хмуро заметил Васильев. - Поверьте, что с этим настроением работать трудно. Должна быть уверенность, иначе все прахом пойдет. С улыбкой превосходства на припудренном после бритья лице, в теплом пальто, велюровой мягкой шляпе, закутанный шарфом, чтобы не простудить горло, смотрел Валентин Игнатьевич на бегающего от стройкомбайна до пульта управления охрипшего Васильева в белесом от цементной пыли брезентовом комбинезоне, с покрасневшими от утреннего холода руками, - человека, славе и карьере которого сегодняшние испытания ничем не грозили. Чего же он бегает? Чего суетится? Директором института его не назначат, в академики не выберут. Какое там в академики! Он еще даже не кандидат. Либо это сумасшедший фанатик, либо ему можно приписать латинское определение "тестимониум паупертатис" - "свидетельство о бедности, о скудоумии". А этот "скудоумный" с каждым днем все больше и больше убеждался, что лидарит годился лишь для первых опытов, а по существу это был лабораторный материал, не рассчитанный на массовое промышленное изготовление. Лишь сейчас, с изобретением Даркова, открываются новые, невиданные перспективы, которые могут в корне изменить обычное представление о методах поточного строительства. Вначале опыты проводились на маленьких пластинах, раствор Даркова разбрызгивался ручным краскопультом, потом перешли на метровые пластины, залили часть формы. Казалось бы, все получилось хорошо и нечего было тревожиться, но опытный экспериментатор Васильев знал, что самое трудное впереди. Он не ошибся. На экране телевизора со специальным защитным козырьком от солнца можно было рассмотреть тугие струи жидкой массы, оседающей на стенках формы. Выключили форсунки. Яркий прожекторный луч скользил по стенам, освещая отдельные участки уже готовой, быстро твердеющей стены. Васильев давал отрывистые приказания Наде направлять прожектор, соединенный с объективом, в ту или другую сторону. Особенно боялся Васильев за потолок. Под действием собственной тяжести масса, похожая на сырой бетон, еще не успевший окончательно затвердеть, может расслоиться и упасть вниз. - Покажите потолок. Надя легко повернула небольшой штурвал, и объектив телеконтролера оказался направленным вверх. - Дайте большее увеличение, - снова приказал Васильев. Надя переключила объективы, и на экране показалась шероховатая поверхность с кратерами, горными пиками - ну точь-в-точь как в телескопе, когда смотришь на Луну. Но что это? Мертвая планета ожила, вспучилась, побежали трещины, как при землетрясении, выросли новые горы, и вдруг огромный кусок ее поверхности рухнул вниз. На экране промелькнула тень, глухой удар, как дальний пушечный выстрел, разорвал напряженную тишину. Надя вздрогнула, зажмурилась, боясь, что аппарат погиб под сырым тестом цементной лепешки, но вспомнила о прозрачном конусе сверху - защита надежная - и вновь открыла глаза. Аппарат работал, показывая стенку формы с остатками упавшей массы. На этом месте потолка почти не было. Вот еще удар, точно взрыв, потряс стальную форму, потом второй, третий. Шлепались на звонкий пол тяжелые лепешки. Экран потемнел. Надя решила, что упало напряжение в сети. - Алеша, посмотрите, что на щите. Но Алексей не отвечал. Сжав кулаки, он стоял возле стальной стены и вслушивался в глухие взрывы. Как-то отец рассказал, что того дома в Ленинграде, где они раньше жили, больше нет, во время войны при ночном налете бомба пронизала его насквозь, под развалинами погибла мать Алексея. Красивая женщина с большими, как бы испуганными глазами, фотографию он показывал Наде. Может быть, сейчас Алексей и думал о страшной ленинградской ночи? А что должен испытывать сам инженер, когда рушится его мечта? Надя искоса поглядывала на Александра Петровича, следившего за экраном, но лицо его было непроницаемо. Вероятно, в такие минуты он умел собирать всю свою волю, твердо сжимая кулаки, чтобы случайно не расслабиться. Очень мало понимала Надя в физико-химической механике. Но она была экспериментатором и, хоть возилась не со строительными материалами, а с телевизионными камерами, чутьем догадывалась, что именно сегодняшние испытания могут определить всю дальнейшую работу Васильева. Убедившись в неудаче, Васильев приказал раздвинуть форму, убрать сырую массу и спросил у Литовцева: - Плохо схватывается. Возможно, слишком жидкий раствор? Литовцев равнодушно пояснил: - Сделано точно так, как указано в рецептуре. - Но меня интересует ваше мнение... - Я не могу позволить себе роскошь судить о науке, в которой не искушен. Вот приедет Пузырева... Но Пузырева не ехала, несмотря на вторую телеграмму, подписанную начальником строительства. - Кто еще работал с Дарковым? - томясь нетерпением, спрашивал Васильев. - Мои лаборанты Алик и Эдик, кроме них - молодой инженер без степени, то есть "дин минорес" - младшие боги, - пожимая плечами, говорил Литовцев. - Еще одна лаборантка. Я ее мало знаю, но Пузырева что-то говорила о ее моральных качествах. Да разве им можно поручить серьезное дело! С этим не мог не соглашаться Васильев. Два лаборанта Литовцева жадно смотрели ему в рот, ловили каждое слово признанного главы школы, создателя лидарита, и даже пикнуть не смели, чтобы выразить свое мнение. Впрочем, это было вполне понятно. Молодой инженер, которого недавно назначили в лабораторию Литовцева, попробовал усомниться в температурной стойкости лидарита и решил ее проверить. Через неделю инженер исчез. Потом уже в лаборатории узнали, что он уволен "за неспособность к научной работе". Убедившись, что Литовцев не желает рисковать своим добрым именем, помогая начальнику строительства заниматься "внеплановыми испытаниями", Васильев попробовал обратиться к лаборантам. Согласно рецептуре мальчики честно отвешивали какой-то алюминиевый порошок, разные другие добавки, смешивали их с цементным раствором и наполнителем, но когда Васильев спрашивал у них, достаточна ли вязкость, мальчики, как по команде, затягивали на шее пестрые прозрачные косынки и смущенно переглядывались. - Надо спросить Валентина Игнатьевича, - хором отвечали они. Валентин. Игнатьевич появлялся в дверях, окидывал подчиненных суровым взглядом и цедил насчет необходимости органических стабилизаторов, чего Дарков не предусмотрел. - Совершенно верно, Валентин Игнатьевич, - поддакивал один из лаборантов. - Вот именно, - подхватывал другой. Литовцев смотрел на них с явным пренебрежением и, повернувшись к Васильеву, добавлял: - Но еще раз повторяю, Александр Петрович, что в данном случае мое мнение ни к чему не обязывает. Вероятно, можно обойтись и без стабилизаторов. Начинались первые осенние заморозки. По утрам на дорогах хрустел ледок. Надо было торопиться. Скоро прибудет раствор для лидарита. Рисковать нельзя. Иначе холода и снежные метели сильно затруднят испытания, тем более что здешнее строительство не рассчитано на зимние условия. Васильев послал еще одну телеграмму директору с просьбой ускорить выезд Пузыревой и, махнув рукой на консультанта, на его вышколенных лаборантов, сам занялся рецептом Даркова. Поражало совершенно непонятное явление: заливка стальных пластин из краскопульта или с помощью маленькой цемент-пушки всегда давала положительные результаты. Но стоило перенести опыты на стройкомбайн, как все выглядело иначе. На стенках бетон держался, но лишь когда форма была раздвинута. Если же форма сдвигалась и наблюдения велись через телекамеру, то можно было заметить, как сырое тесто начинало сползать со стен, обрушиваться с потолка, точно машина старалась сбросить с себя тяжелый груз. Никаких вибраций, ничего, что могло бы механически или электрически подействовать на сырую массу, в машине не обнаружено. Значит, дело в составе массы, в каких-то подчас неуловимых явлениях нарушения кристаллизации, побочных химических реакциях, в чем инженеру-конструктору Васильеву трудно разобраться. Его считали человеком весьма образованным, универсалом. Но что поделаешь, если, например, бетон живет, как организм. В нем появляются "цементные бациллы", которые вызывают на поверхности белую слизь, и бетон разрушается. Надо знать, как за ним ухаживать, пока он еще не созрел, какие вводить в него ускорители твердения, как закаливать его. Все нужно знать, и, главное, не по учебникам и справочникам, а практически. Васильев попробовал проверить классические рецепты ячеистых бетонов, чтобы познать, в чем сущность изобретения Даркова. Оказалось, что обычные рецепты совершенно не годились для стройкомбайна, они требовали другой технологии. Скажем, газобетон обычного типа должен заливаться в форму, а не разбрызгиваться по стене, на которой он ложится кусками, как мыльная пена, после чего делается рыхлым, вовсе не пригодным для строительства. У Васильева была довольно приличная техническая библиотека, часть которой он привез с собой. Поздними вечерами он сидел в кабинете и, разложив перед собой справочники, пробовал доискаться, в чем же основная идея Даркова, какую роль играет неожиданная добавка к цементу. Если бы Васильева спросили о добавках к стали, он не стал бы рыться в справочниках, наизусть зная все ее Марки, все особенности. Скажи ему, что создана новая сталь с такими-то показателями, - и в этом случае он мог бы определить, что в ней есть и какова ее примерная технология. Но здесь другая наука, физико-химическая механика, в данном случае далекая от металлургии. И все же Васильев не отчаивался. До приезда опытной специалистки из Москвы он сам месил цементное тесто, зная, что сейчас дорога каждая минута. Именно в такую минуту, когда он размешивал раствор, в лабораторию вошла Надя. - Александр Петрович, вас ждут. - Кто? - не отрываясь от работы, спросил он. - Женщина. Она там с Алешей разговаривает. Васильев решил, что приехала Пузырева. Как он ее ждал! Ему казалось, что только она сможет помочь, причем сразу же, стоит лишь задать ей несколько вопросов - и все будет в порядке. Он покажет свои записи, образцы пластин, протоколы испытаний. Кому-кому, а специалисту, проработавшему в институте десяток лет, не трудно будет определить, почему разрушается строительный материал, составленный по рецепту Даркова. - Это новый консультант, Наденька, - весело сказал Васильев, тщательно моя руки под краном. - Теперь мы всё узнаем. Надя стояла возле двери и почему-то не уходила. В щель тянулись закатные лучи. - Алеша с ней хорошо знаком? - наконец спросила она с подчеркнутым равнодушием. - Не думаю. В институте он почти никогда не бывал. - Это ничего не значит. Ну что ж, спасибо, - и, нервно передернув плечами, Надя выскользнула за дверь. Вот тут и верь мужчинам! Казалось бы, у Алешки никого нет, ни друзей, ни родственников, тем более знакомых женщин. Тогда чем же объяснить загадочную картинку: когда она шла сюда, рядом с Алешкой вдруг появилась молодая, по-настоящему красивая женщина - перед собой Надя кривить душой не будет, действительно она хороша - и принялась обнимать его за плечи, ласково гладить по волосам. Надя делает вид, что ей безразличны эти нежности, гордо поднимает голову и проходит мимо. Алешка же краснеет, отодвигается от женщины и лепечет что-то невразумительное, - Надя с трудом понимает, что он просит передать отцу о приезде гостьи. - С удовольствием, - говорит Надя и, не оглядываясь, чтобы не выдать досады и недоумения, убыстряет шаги. Не желая теперь вновь встретиться с Алешкой, Надя обогнула здание и пошла к воротам. Тут ее догнал Литовцев, взял за руку повыше локтя: - Не торопитесь, девочка. Подождите старика. В этой глуши, где не с кем словом перемолвиться, поболтать с хорошенькой и к тому же умненькой девушкой - одно удовольствие. Тем более что она напропалую флиртует то с Алексеем, то с Багрецовым. Кокетливо щурит глазки. - Я безмерно удивлен, Надин, - произнося ее имя на французский лад, он ласково и артистически играл своим тенорком, говорил обыкновенные пошлости, привычные в том маленьком мирке, где ему льстили и считали обаятельным. - Чем объяснить ваше одиночество? Капризом юности или горьким разочарованием? Искоса взглянув на него, Надя поняла, что и он был свидетелем той сцены, которая не давала ей покоя. - Вы на станцию? - спросил Литовцев, небрежно вешая трость на руку. - Нет. - Мне нужно дать кое-какие телеграммы. Почему бы вам не проводить старика? Хотя бы ради оригинальности. - Это скорее скучно, чем оригинально, - равнодушно отозвалась Надя. - Но мне все равно. Пойдемте. Поднимаясь на ступеньки проходной будки, Валентин Игнатьевич еще крепче сжал руку Нади, чтобы она случайно не оступилась, и эта навязчивая предупредительность была ей неприятна. ...Темнеющая степь с дальними огоньками станции показалась Наде неуютной, холодной. Возможно, потому, что рядом шел застегнутый на все пуговицы человек, точный, расчетливый. Надя глушила в себе воспоминания об Алексее, думала о дружбе с Димкой, что так нелепо оборвалась. В эту минуту ей страшно хотелось чувствовать бережную Димкину руку, опираясь на нее, идти далеко-далеко, до самого горизонта, чтобы позабыть о склоненной стриженой голове, которой ласково касались чужие женские пальцы. Где ты, Димка? Отзовись! Валентин Игнатьевич исподволь нащупывал тему для разговора, однако Надя догадывалась, что его вовсе не интересуют неудачи последних испытаний, и она только из вежливости и уважения к старшим принимала участие в разговоре. - Меня поражает современная молодежь, - с наигранным возмущением переменил тему Валентин Игнатьевич. - Я понимаю Алешу. "Беати поссидентес", то есть "счастливы обладающие". Мальчик взрослый, всякие могут быть увлечения. Но нельзя же допускать, чтобы его знакомая, или... как там ее назвать - неважно, вдруг так прямо, "а лимине" - "с порога" то есть, открыто выражала свои чувства. Это попросту неприлично. - Не знаю, о чем вы говорите, - как можно спокойнее сказала Надя, злясь на себя и на бестактность Литовцева. - Мне, например, ужасно нравятся люди с открытой душой, которым не нужно прятать свои чувства. - Дорогая Надин, времена безрассудной любви давно уже канули в вечность. Пылкие Ромео не взбираются по шелковым лестницам на балконы. За это милиционеры штрафуют. Джульетт я видел только крашеных. - Так вам и надо! - Вы наивны, деточка. Любви вообще не существует. Она выдумана поэтами. Зачем далеко ходить за примерами? Я наблюдаю за сыном. Он у меня вроде подопытного кролика. Знакомит с девушкой, намекает, что это его невеста. Потом приходит в гости другая. Опять малый без ума. Наконец, самая последняя любовь. "Квази", то есть "как бы" любовь... А Юрка доказывает, что крепче ее на свете не бывает. Ссылается на Виргилия, который изрек однажды: "Омниа винцит амор". Дескать, "любовь все побеждает". По некоторым соображениям, потребовалось мое вмешательство. Невеста неподходящая. Вернее, не она сама, а ее семейка. Юрочка мой поскулил недельку, и тем дело кончилось. - Потому что ваш Юрочка - кролик. Сами же сказали. Надю до отвращения стал раздражать Литовцев, но она не могла решиться вернуться обратно. Совсем стемнело, боязно. Рядом хоть и противная, но все-таки живая душа. А позади никого, только черные тени овражков и придорожных кустов. Надя не пыталась освободить руку, которую Валентин Игнатьевич сжимал все крепче и крепче - то затем, чтобы помочь ей перешагнуть канавку, то чтобы не споткнулась о камень. Боязнь темноты и сурового молчаливого простора заставляла Надю идти бок о бок с Литовцевым, чувствовать его дыхание на щеке, когда он, доверительно наклоняясь к ней, говорил о радостях жизни, о веселых курортных поездках, о том, что Надя еще много должна узнать, но только ей, девушке умненькой, надо наплевать на всех мальчишек в мире, товарищи они ненадежные, ветреные, в чем она только что убедилась - Литовцев явно намекал на Алексея, - и никто из них не даст ей настоящего счастья. - Да это вы и сами понимаете, - ворковал Валентин Игнатьевич. - Сначала но расставались с одним, потом с другим. Не хмурьтесь, милая деточка. Древние мудрецы говорили, что это - "ин рерум натура", то есть "в природе вещей". - Простите, Валентин Игнатьевич, - раздраженно перебила его Надя. - Не знаю насчет мудрецов, по какому поводу они это говорили, но вот вы говорите пошлости. - Абсолютно верно. Но кто вам еще это скажет, причем искренне и доброжелательно? Надо знать жизнь, девочка. - У меня к этому больше возможностей, чем у вас. - Не понял. - У меня впереди еще много лет. Намек пришелся не по вкусу Валентину Игнатьевичу. - Но что толку, когда обыкновенные радости жизни придут к вам слишком поздно! Надо пользоваться ими сейчас, пока не притупилась свежесть восприятия, пока остры впечатления. Вы, например, говорили, что никогда не видели ни моря, ни гор. Вы даже Волгу не смогли рассмотреть. Ночью переезжали. А представляете себе, как приятно проехаться по красавице Волге на теплоходе? - Не спорю. Когда-нибудь это сделаю. А сейчас у меня осталось несколько дней от летнего отпуска, и я хочу поехать к маме в Курск. Там сейчас гастролирует их передвижной детский театр. - Ваша мама актриса? - Да. Травести. Все еще девочек играет. "Так вот откуда у Надин сценические наклонности!.." Литовцев помолчал, как бы обдумывая подходящую фразу, картинно выпрямился и спросил небрежно: - А почему бы вам, Надин, не поехать отсюда по Волге? - И, не дожидаясь ответа, пояснил: - От Саратова до Горького, кажется, четыре дня, а там поездом до Москвы всего одна ночь. Я бы мог составить вам компанию. - Но мне нужно к маме, - чувствуя какую-то непонятную неловкость, проговорила Надя. - Положитесь на меня, Надин, - Валентин Игнатьевич отечески погладил ее по плечу. - Сумеем составить маршрут, я заранее закажу билеты. Сейчас чудесная осень, вы увидите Волгу, будем бродить по улицам разных городов, выходить на пристанях. Изумительная поездка! Вы не пожалеете, девочка. Надя молчала. Литовцев оценил ее молчание по-своему. Девочка смущена, раздумывает, осторожничает, но и он тоже не мальчик, знает, как себя вести. Поэтические осенние закаты, золотая листва, россыпь огней прибрежных городов, рыбачьи костры - все это умело сочеталось в рассказе Литовцева с комфортом каюты "люкс", салоном-рестораном и прочими благами цивилизации. Он осмелел и уже не снимал своей тяжелой руки с хрупкого Наденькиного плеча. - Знаете, Надин, лишь человек в зрелом возрасте может быть истинным другом юности. Вы не похожи на отсталую девушку "ноли ме тангере", то есть "не тронь меня". Еще Гораций писал "срывай день", не заботясь о будущем. Что меня привлекает в этой поездке? Слава богу, я десятки раз путешествовал по Волге. Но мне хотелось бы вашими глазами взглянуть на нее, заново пережить волнения юности, как при первой встрече с этой изумительной природой. В моем же лице вы найдете внимательного спутника, который избавит вас от забот и хлопот, связанных с дорогой. Я рыцарски буду служить вам. Я... - он оглянулся и замолчал. По обеим сторонам дороги двигались чуть освещенные серпом луны две темные фигуры. Шли они поодаль, видимо не желая выдавать себя, но в то же время и не отставая от идущих впереди. - Пойдемте быстрее, - испуганно пробормотал Валентин Игнатьевич и, схватив Надю за руку, потащил вперед. - Может быть, успеем добежать. На что уж трусишка Надя, но и то удивилась: - Зачем? - "Зачем"! "Зачем"! - зло передразнил ее Литовцев. - Откуда мы знаем, что это за люди?.. Здесь, говорят, поблизости трудовые колонии организованы. Может, оттуда сбежали молодчики... - Он еще быстрее потащил Надю за собой. Она не могла бежать. Каблуки высокие, попадают в засохшую глинистую колею. Да и потом, что за глупость! Нельзя же каждого куста бояться. Надя оглянулась - возможно, отстали? Нет, наоборот, бежали вслед. Надя вырвала руку у Литовцева и остановилась. Две темные фигуры тоже остановились, выжидая. До станции было еще далеко. - Теперь поняли? - прошипел Литовцев. Багрецов не меньше Васильева был огорчен неудачными испытаниями. Все его электронные контролеры, гамма-уровнемеры, тензометрические датчики, установленные на стенках формы, как во время заливки, так и позже, при высокочастотной сушке, показывали, что процесс происходит нормально, но, по странному совпадению, именно в тех местах, где ни контролеров, ни датчиков не было, наблюдалось разрушение слоя. Значит, надо определить эти участки и перед следующими испытаниями поставить там контрольную аппаратуру. В конце концов, нельзя же обойтись только Надиными телеаппаратами, когда требуются не только визуальные, но и более точные данные. Все оказалось не так просто, как на первых порах представлялось Вадиму. Если раньше Васильев не прибегал к помощи электростатического поля, когда частицы разбрызгиваемого раствора, заряженные положительно, оседают на заземленной форме стройкомбайна, то сейчас этот метод пришлось применить, хотя он и вызывал дополнительные трудности. Например, между слоями разбрызгиваемого раствора, с целью электропроводности их поверхности, необходимо было наносить тончайшую пленку то ли графита, то ли алюминиевого порошка. Вадим этого точно не знал. Система вращающихся форсунок была надежно изолирована от корпуса, и между ними, в процессе наслоения цементной массы, была довольно высокая разность потенциалов, видимо порядка нескольких тысяч вольт. Это создавало необходимость особо тщательной защитной блокировки при испытаниях. Сейчас для подготовки завтрашних экспериментов надо было найти Надю, у которой есть точные записи, на каких участках потолка происходили наиболее серьезные повреждения слоя. Димка обыскал всю территорию строительства. Нади нигде не было. Вероятно, бродит с Алексеем где-нибудь неподалеку? На всякий случай спросил у вахтера. - Да вот уж как полчаса с этим самым... с профессором ушли. Видать, на станцию. Движимый смутным чувством тревоги, Вадим выскочил за ворота. Забежать домой было некогда, и Вадим снял светлый плащ, свернул его и сунул под мышку. Шел он быстро, усиленно напрягая зрение. Но вот и они: фигурка в белом пальто и рядом - темная, бесформенная. И тут смелость Вадиму изменила: как воспримет его появление Надя? Опять подумает, что он следит за ней, подслушивает, хотя знает, что Вадим в этом отношении щепетилен. Он и сейчас боялся приблизиться, шагал вдоль кювета, путаясь ногами в сухих плетях какого-то, черт его возьми, чертополоха, брюки намокли от вечерней росы чуть ли не до колен. Шел в постоянном страхе: а что, если Надя увидит? - из-за чего не мог выйти на дорогу, где он сразу станет заметнее. Но все это пустяки, - долг есть долг, - однако Вадим вовсе не думал, что придется испытать неожиданно болезненное чувство, когда, словно вороново черное крыло, рука Литовцева легла на плечи Нади и она допустила это. Что в мире делается! Ведь сама же говорила, что терпеть не может Литовцева... За спиной Вадима послышались тяжелые шаги. Кто-то бежал. Вадим присмотрелся. Размахивая кепкой, в расстегнутом ватнике, человек мчался, будто за ним гнались. Странно. Вадим предусмотрительно отошел в сторону от дороги. Человек пробежал бы мимо, но его пришлось окликнуть. Это был Алексей. - Где она? - запыхавшись, спросил он. - Что-нибудь срочное? Вадим мог предполагать, что Надю срочно вызвали на строительство, Васильеву потребовались записи или дополнительные испытания. Ведь мысль изобретателя никогда не дремлет, он постоянно работает - и дома и на прогулке, всегда думает о том, как бы решить задачу, а тем более сейчас у Васильева после неудачных испытаний. Возможны и другие срочности: телеграмма-молния, дома неблагополучно. Но все это сразу развеялось, стоило лишь повнимательнее посмотреть на Алексея. - Где она? Где? - повторил тот, волнуясь. Вадим указал на еле различимые вдали фигуры, Алексей успокоился и пошел рядом. Ни Вадиму, ни Алексею не хотелось говорить о Наде. Они прекрасно понимали друг друга, и при данных обстоятельствах любое упоминание о ней было бы фальшивым и неуместным. Алексей неожиданно спросил: - Ты часто письма пишешь. Кому? - Маме. Потом еще друг есть. - А у меня есть мачеха. Друга нет. - Да, это, конечно, тяжело, - вздохнув, заметил Вадим. - Я тоже так думал, когда попал домой. Я не хотел чужого человека. Мачеха, "степ-мутер", - задумчиво произнес Алексей. - Сколько про мачеху сказок есть! Я читать сказки по-английски, потом по-русски. У разный народ про мачеху написано. Мачеха злая, противная очень, очень некрасивая... Похожа... как это? - на ведьма. Детей посылает в лес. Там дети будут замерзать. Их будут кушать волки. Никогда я не читал, что есть добрая мачеха, ни там, оф Америка, ни здесь... дом. - Но ведь это в сказках. - Зачем в сказках? Когда я говорю, что у меня есть мачеха, - все хотят вздыхать. Ты тоже сейчас... вздохнул. - Это по привычке. Но, возможно, мачеха у тебя хорошая? - Не знаю. Она есть мачеха. Алексей упрямо потупился. Когда-то, еще в детском саду, им показывали цветок, он называется "мать-мачеха". Внизу у него листики бархатные, мягкие, а сверху холодные, жесткие. Значит, это очень плохо - "мачеха", даже само слово какое-то унизительное, злое. Так как же жену отца - свою "мачеху" - он мог встретить хорошо? Хотя для этого причин конкретных не было, но до сих пор своей отчужденности понять не может. Она конструктор, вместе с отцом работала в Баку, у них есть девочка, значит, как сказал Алексей Вадиму, "май систер" - сестренка. Он ее очень любит, и отца тоже. А Мариам для него так пока еще и остается мачехой. Почему? - допытывался Алексей. - Мне кажется, что ты ее должен уважать хотя бы ради отца, - ответил Вадим. - Уважать? - переспросил Алексей и, показывая вперед, где рядом с Надей шел Литовцев, проговорил хмуро: - Его тоже уважать? Почему? Он старый ученый. Много делает. Только не буду верить ему, не люблю его. И Мариам тоже, - почти с детской наивностью заявил Алексей. Он рассказал, что сегодня Мариам приехала сюда. Знает, что отцу тяжело, захотела быть вместе... Ну и хорошо, спасибо, но он-то, Алексей, здесь при чем? Он для нее посторонний человек, а она для него тем более. Но почему Мариам не понимает этого? Алексей знает, что книг она много читала. В них, наверно, сказано, какой должна быть мачеха. И он с искренним волнением попросил Вадима объяснить, как держать себя с мачехой. Ведь у нее не спросишь. Обидится. - А отец? Он же поймет тебя. Подскажет. Взяв Вадима под руку, Алексей помедлил и, как лучшему другу, признался, что у отца он спрашивать не может. Отец столько вынес горя... когда мать погибла. А потом из-за него, Алексея. Отец любит Мариам, и Алексей боится хоть чем-то помешать его счастью. И не только потому, что он его отец. Алексей бежал домой через пустыню, продирался сквозь колючие заросли, плыл под водой, искал свой берег. На опыте он познал, как это трудно. А отец всю жизнь это делает. Он всегда впереди, он ищет дорогу, пробиваясь сквозь чащу. Ищет не для себя, а для всех... - Нельзя ему делать больно! - заключил Алексей свою горячую, взволнованную речь. - Лучше я буду умирать! Рваное облачко, что закрывало молодую луну, поднялось вверх, словно легкая занавеска от ветра, и на дороге стало светлее. Не сговариваясь, Вадим и Алексей разошлись в разные стороны, чтобы казаться менее заметными. Так они и шли по обеим сторонам дороги, как бы охраняя идущих впереди. Однако Вадим заметил, что Литовцев вдруг прибавил шаг и потащил Надю за собой. Это не понравилось Алексею, и он побежал вслед. Ясно, что и Вадиму пришлось не отставать. Надя отбросила руку Литовцева и остановилась. Алексей тоже замедлил шаги. Вадим последовал его примеру, но в конце концов эта игра в прятки ему надоела, он негромко крикнул; - Надюша! - Димка! - послышался радостный голос, и Надя бросилась к нему навстречу. - Как я рада. Ужасно! Подбежав к Вадиму, она растерялась: рядом стоял Алексей. Вот он положил руку Димке на плечо и, не стыдясь прорвавшегося чувства, сказал с облегчением: - Надюша, милая. Мы очень, очень... Ужасно беспокоились. Алексей что-то еще бормотал смущенно, корил Надю за позднюю прогулку, приходилось отшучиваться; но когда он спросил, что ей нужно на станции, Надя вспомнила о приезжей гостье и, злясь на себя, ответила: - Сама не знаю. Оставим этот разговор. Вадим понял, что Надюша чем-то расстроена и они - непрошеные соглядатаи - тут ни причем. Больше того, она им даже рада. Значит, виноват Валентин Игнатьевич, и этого ему нельзя простить, будь он хоть в пять раз старше Вадима и в десять раз более уважаем. - Ну что ж, проводим старика на станцию, - вполголоса сказал Вадим, заметив, что Литовцев стоит в нерешительности и ждет, когда к нему подойдут. - Придется, - согласилась Надя и разозлилась, что не смогла скрыть своей неприязни. - Он, бедный, ужасно перепугался, когда вас увидел. В присутствии надежных попутчиков Валентин Игнатьевич вновь обрел привычную самоуверенность. - Нехорошо, молодые люди, девушек по ночам пугать. - Разве только девушек? - вежливо спросил Вадим и, не дожидаясь ответа, извинился: - Простите, Валентин Игнатьевич, мы об этом не подумали. Литовцев будто не заметил колкости. - На станцию собрались? - Нет. Мы, собственно говоря, Надюшу искали. - Боялись, что потеряется? - Всякое бывает, Валентин Игнатьевич. - И Вадим, подняв голову к небу, шутливо продекламировал: В небе вон луна такая молодая, что ее без спутников и выпускать рискованно. Литовцев замедлил шаги и поравнялся с Алексеем. А на руке Алеши, видимо позабыв все подозрения, уже повисла Надя и что-то нашептывала. Сомнительное предпочтение! - Покайтесь, Алеша, - с усмешкой заговорил Литовцев. - Кто эта прекрасная незнакомка, с которой вы сидели на лавочке? Поверьте опытному глазу, у вас хороший вкус. - Сказано это было игриво, беспечно. Алексей молчал, подавленный. Ведь его спрашивает не Макушкин, которому и кулаком пригрозить можно. А профессору кулак не покажешь. Собрав всю свою волю, чтобы не надерзить, Алексей пробормотал несмело: - Это жена отца приехала. - Мачеха, значит, - с той же напускной веселостью констатировал Литовцев. - Поздравляю. А не плохо, когда в доме такая хорошенькая мачеха. Как вы думаете, Падин? Надя до боли в ногтях вцепилась в рукав Алексея. "Неужели никто ему в морду не даст?" - промелькнула несвойственная ей по грубости мысль. - Мальчики, милые, - с трудом вымолвила она, - что же вы молчите? - Мы хорошо воспитаны, Надюша, - ответил Вадим и, точно ничего не было, воскликнул: - Футбол-то прозевали! Он вытащил из кармана овальную коробочку, повернул рычажок, засветился экран, замелькали фигурки игроков, и сразу же из громкоговорителя величиною с пятачок послышался голос спортивного комментатора: "Удар! Еще удар!.. Но кто же так бьет по воротам!" - Счет... Счет какой? - оживилась Надя. Ведь сейчас на одном из стадионов Европы происходило самое волнующее состязание сезона. Она была ярой болельщицей и сразу же завладела Димкиным телевизором. С Димкой это редко бывало, но сейчас он решил схитрить: незаметно от Нади повернул ручку настройки, и передача прекратилась. - Что-то испортилось, - сказал он сокрушенно. - Хотел подстроиться точнее. Надя огорчилась: - Как же теперь быть? До конца матча еще целых сорок минут. - Надо бегать домой, - предложил Алексей. - Надо успеть. Надя крикнула в темноту: - Валентин Игнатьевич, у нас авария! Придется бежать домой. Алексей шепнул Наде: - А как же он? Нельзя оставлять на половина дороги. - Димочка проводит. Вадима это никак не устраивало. - Пожалуйста, - равнодушно сказал он. - Только у моего другого телевизора я кинескоп менял. Развертка дурит. Надо наладить. Ты, Надюша, этого сделать не сможешь. Надо в схеме разобраться. - Вечно у тебя так! - рассердилась Надя и, оглянувшись на Литовцева, добавила вполголоса: - Ничего, пойдет за нами. Глава одиннадцатая МАЧЕХА Сколько сказок сложено, сколько книг написано о страданиях детей в доме мачехи! С давних времен, из поколения в поколение переходит молва о злых ее кознях. И вряд ли мы припомним хоть какие-нибудь страницы, где бы описывались ее мучения. Но ведь в наши дни мы гораздо чаще видим совсем иное. Есть люди хорошие и плохие вне зависимости от того, в каких семейных отношениях они между собой состоят. Также есть дурные дети и заботливые мачехи, которым приходится далеко не сладко. Однако на их женские плечи люди взваливают все давнишние грехи, когда-либо содеянные мачехами всех времен и народов. Редкая судьба у Мариам: сама еще молодая женщина, а тут вдруг - взрослый сын. Правда, в горных селениях Азербайджана, откуда она родом, девушки рано покидали родительский кров, создавая свою семью. И у Мариам могли уже быть взрослые дети, но любовь долго не приходила к ней, а потом появилась неожиданная, непонятная. Также и сын оказался нежданным. Александр Петрович считал его давно погибшим, но улыбнулось счастье. Алешка вырвался из чужого мира, теперь он дома, с отцом и женщиной, которая призвана заменить ему мать. В Москве, в комнате Алексея, висел большой портрет его родной матери, и никогда не могла даже подумать Мариам, что Алешка так же должен любить и мачеху. На это она не рассчитывала, но быть самым лучшим его другом хотела во что бы то ни стало. По существу, Алешка одинок, отца видит редко, настоящих товарищей приобретешь не сразу. И все же Мариам чувствовала нетающую ледяную перегородку между собой и "сыном", как мысленно она его называла. Несмотря на ее заботы об Алексее, на живое участие в его судьбе, крепнет эта ледяная стена, которую, кажется, ничем не растопить. Если бы не это, Мариам была бы счастлива. Все есть у нее: и любовь, что сразу пришла, безраздельная, властная; веселая дочурка, увлекательный труд... Все есть, кроме полного счастья в семье. Александр Петрович человек сдержанный и тактичный, он видит, что сын дичится Мариам, но никогда ему не скажет об этом, и Мариам чувствует себя виноватой. Она не знает, как подойти к Алексею. Покупает ему модные заграничные рубашки и галстуки, а они так и лежат в шкафу. Приносит бананы и ананасы, к которым Алексей так и не притрагивается. Знала бы Мариам, как для него эти галстуки неприятны! Они напоминают о прошлом, когда он голодным и оборванным проходил мимо пышных витрин с модной одеждой, а тропических фруктов видеть не может: сколько корзин он перетаскал на своих плечах! Но признаться в этом не хочет: опять Мариам начнет его жалеть. Он категорически не хотел принимать чьи-либо заботы. Сам стирал, сам пришивал пуговицы. Алексей хотел чувствовать себя абсолютно самостоятельным и жить только на свои заработанные деньги, чтобы познать радость свободного труда, чего он был лишен на чужбине. Он не хотел пользоваться никакими благами, что достались ему не по праву. Дело доходило до болезненных чудачеств. Алексей, например, считал, будто проходная комната в квартире отца досталась ему незаслуженно. Ведь он ее не заработал, а приехал на готовенькое. Он даже мечтал, что придет время, когда получит комнату в каком-нибудь заводском или совхозном общежитии за свой личный труд, что успел вложить в общее дело. Он сказал об этом отцу, тот горько пошутил: откуда, дескать, у парня, воспитанного в капиталистическом мире, оказались столь максималистские тенденции на пути коммунистического строительства? В принципе Васильев поддержал сына, но посоветовал с мечтой пока повременить, так как его странные тенденции могут не найти поддержки. Над парнем начнут издеваться. Пусть пока попривыкнет к нашему образу жизни. Встретившись с Мариам на строительстве, Алексей испытывал двойственное чувство. С одной стороны, очень хорошо, что она прилетела, - отец будет доволен, ему сейчас тяжело. Но в то же время было обидно за себя: неужели эта чужая женщина ближе отцу, чем собственный сын, которого отец не видел многие годы? Алексей понимал всю наивность подобных рассуждений, но от этого было не легче. Не легче было и Мариам. В первую минуту Алексей будто обрадовался ей, но потом нахохлился, на все ее вопросы отвечал односложно и с нетерпением ждал, когда позовут отца, чтобы избавиться от тяжелой необходимости разговаривать с мачехой. Наконец из-за угла лаборатории показался отец. Алексея как ветром сдуло, - зачем мешать их встрече? - и Мариам, словно еще чувствуя зыбкий пол самолета, неуверенно пошла навстречу мужу. В эту минуту она уже все позабыла, слышала какие-то радостные слова, чувствовала крепкие родные руки, и лишь немного спустя до ее сознания дошло, что Александр Петрович настойчиво спрашивает ее о чем-то. - Где Иришка? - Дома. Мама приехала погостить. - Но ведь ты же хотела сама лететь в Баку? - Зачем лететь? Да? Отпуска не дали. - А как же сейчас? - Упросила. Да? По семейным обстоятельствам. - Странно. Сюда должна была приехать для консультации некая Пузырева. Но до сих пор ее нет. Тоже, говорят, "по семейным обстоятельствам". - Мы женщины, Саша. - Но что ты называешь семейными обстоятельствами? - Как что? Я должна быть с тобой в трудную для тебя минуту. - Не понимаю. Я тебе ничего не писал. - Как всегда, дорогой. - Мариам нахмурилась, затем, подняв голову к Васильеву, просветлела. - Потом расскажешь. Ты рад, что я прилетела? Васильев приподнял ее за талию, ласково шепнул: - Сумасшедшая. - Сам такой. - Ну хотя бы телеграфировала. - Зачем? Чтобы спросить разрешения? Но ведь я не просто так приехала. У меня есть и задание. Да? - Обрадовала, - укоризненно покачал головой Васильев. - А я-то по наивности своей действительно подумал, что здесь только сердце виновато... "Задание"... Ладно, идем в управление. Выкладывай на стол командировочные документы. Да? Он поддразнивал Мариам пресловутым бакинским "да", в котором слышится и вопрос и утверждение. От этого "да" она никак не могла отвыкнуть. Мариам привстала на цыпочки и, взявшись за борта его пиджака, заглянула в глаза: - Глупенький. Зачем командировка? Меня просто просили кое-что узнать. Но мы оставим это до завтра. Сейчас я хочу знать все о твоих делах. Васильев смотрел на жену, и вместе с чувством теплой благодарности за счастье, что внесла она в его трудную, беспокойную жизнь, в нем возникло острое недовольство собой. Он никогда даже не пытался скрывать свои неудачи от Мариам. Правда, она способный конструктор широкого профиля и может судить о делах мужа, будто сама занимается ими. Но ведь он-то должен и поберечь ее от лишних неприятностей - у нее своих на работе хватает. И Васильев дал себе слово ничего сейчас не говорить Мариам о том, сколь серьезны его неудачи, что это грозит дальнейшей судьбе стройкомбайна и вообще реализации изобретения, которому он отдал годы жизни. Ночью Мариам проснулась от ощущения, что Саши нет рядом. Открыв глаза, она увидела его за столом. Лампа была прикрыта газетами, чтобы свет не мешал Мариам, и только узенький лучик лежал на бумаге, над которой склонился Васильев. Мариам осторожно пошевелилась. Он виновато оглянулся: - Прости, Мариаша. Я только записать, - и, бросив карандаш, подошел к кровати. Сидя возле нее на маленьком гостиничном коврике, прижавшись к теплой, ласковой руке, он говорил какие-то смешные несуразности и вдруг вспомнил: - Кто-то из классиков писал, что счастливый брак - не тема для литературы. Вероятно, это правильно. Как бы сейчас про меня написать? Сидит пожилой человек па полу, говорит глупости, и ему не стыдно. - Да, на бумаге все выглядит иначе... - Мариам помолчала, потом привстала на кровати. - Все-таки ты должен мне все сказать. Да?.. - Подожди до завтра. Да? - передразнил он ее. Мариам протянула руку за часами, лежащими на тумбочке. - Четыре часа. - Она положила часы обратно и, кутаясь в теплое одеяло, проговорила: - Ты просил узнать, когда пришлют гранки. Звонила в редакцию журнала. Вежливо извиняются, но из слов заместителя редактора поняла, что твоя работа в набор не пошла. - С глаз долой - из сердца вон. Обычная история. - Зачем "обычная", Саша? История неприятная. Да? Вот послушай. Как тебе известно, наше заводское конструкторское бюро тесно связано с вашим институтом. У нас работает молодой, талантливый инженер, твой метод он предложил для крепления кровли при проходке шахт. За угольным комбайном идет машина-автомат с форсунками и разбрызгивает на стенки шахты жидкий бетон. Этот же способ можно применить при прокладке метро. Тогда не потребуются дорогие чугунные или еще какие-нибудь тюбинги. На первых порах инженер хотел проверить твое изобретение при бурении широких скважин для колодцев. Такие машины мы строим, но после бурения стенки закрепляются обычно опусканием бетонных колец... - Но у меня пока ничего не получается, - вырвалось у Васильева. - Бетон, созданный по рецепту Даркова, трескается и отваливается от стенок. - Мало ли что у тебя не выходит. А у другого получится, тем более что условия разные. Но не в этом дело. - Мариам высвободила руки из-под одеяла и села. - Дарков, у которого всегда консультировался наш инженер, к сожалению, заболел, пришлось говорить с каким-то Пирожниковым. - Тоже из лаборатории Литовцева? - Конечно. Но этот Пирожников ничего не знает. Последнее время с Дарковым он не работал. - А Пузырева? - У нее какое-то домашнее несчастье, и в лаборатории она почти не бывает... Но ты слушай дальше. То ли для того, чтобы отвязаться от нашего инженера, Пирожников заявил, что метод Васильева оказался порочным и работа его не будет опубликована. - Постой... Но какое отношение он имеет к редакции? И кроме того, что он понимает в моих работах? Ведь он только химик. Кстати говоря, с лидаритом все хорошо получилось, с другими пластмассами тоже. Наконец, по моему способу делались трубы. Говорят, что это сулит серьезные перспективы. При чем тут какой-то Пирожников? - Он все время вертится в редакции. На письма отвечает, аннотации пишет. Ему стало известно, что дела нехороши, неудачные опыты, две аварии... Сразу же сигнал. Да? - Ты говоришь странные вещи, - Васильев сжал виски руками. - Ведь это же заявление некомпетентного мальчишки. А в редакции сидят умные люди. - Верно. Умные и осторожные. Сигнал! Значит, надо повременить. - Но ведь можно позвонить директору, в партийное бюро... - В партийное бюро? Но именно туда прежде всего обратился комсомолец Пирожников. Повод основательный. Да? Еще бы! Взлетели на воздух тонны лидарита, в создании которого он принимал самое близкое участие. Вместо исправления своей ошибки Васильев занимается бесперспективной внеплановой работой. Сроки строительства первых лидаритовых домов для молодых механизаторов задерживаются. Труженики целинных земель живут в вагончиках... - Да откуда он все это знает? - раздраженно спросил Васильев. - Знает. Да? Из газет и писем друзей. Кстати говоря, кто-то из здешних лаборантов написал ему, что приходится выполнять твои внеплановые задания, и Пирожников уже размахивал этим письмом на комсомольском собрании. Кричит: "Мы не допустим, чтобы нас эксплуатировали". - Дурак. - По некоторым отзывам, законченный. Да? Но демагог. В таком сочетании это уже страшная сила. Завод, где работала Мариам, был очень интересен и своеобразен по своему профилю, он выпускал буровые установки, шахтное оборудование, имел мощное конструкторское бюро и охотно принимал заказы на постройку опытных образцов по предложениям изобретателей, в том числе и Васильева. Постоянное общение с научно-исследовательскими институтами, творческая, деятельная обстановка, при которой каждый работник оценивается лишь по таланту и труду, где нет ни степеней, ни званий, "школ" и "школок", где мысль созидателя обязательно получает свое реальное воплощение в машине, станке, технологическом методе, где все это проверяется на практике, а не прячется в архивы, - именно это позволяло Мариам настороженно относиться к деятельности специалистов типа Пирожникова. - Я не могу понять, почему в вашем институте доверяют этому халтурщику ответственные задания. Приехал недавно согласовывать технические условия на лабораторную вибромельницу. Заявился в КБ важный, на всех свысока смотрит. Ну как же! Ведь он представитель научного института. Такую чушь молол, что даже девчонки-практикантки прыскали за его спиной. А Литовцев этому пустомеле авторитет создает. Да? Кому это нужно? - Пока не знаю. Возможно, что и самому Литовцеву. Утром неподалеку от "мертвого сада" трава покрылась инеем. На вытоптанных дорожках он лежал тонким слоем, точно соль, выступившая из земли. Взошло скучное осеннее солнце, дорожки потемнели, и только белесые странные тени прятались у забора, за стройкомбайном, всюду, куда не проникали солнечные лучи. Васильев показывал Мариам место аварии, показывал трубы, сложенные у забора, и с грустью думал, что вместо отдыха на своей родине, куда Мариам рвалась еще с весны, она выбрала здешний невеселый уголок, где с самого первого дня ей приходится заниматься всякими неприятными делами. На заводе, где она работала, проектировалась оригинальная установка, что-то вроде химического предприятия под землей, где нет людей и все процессы происходят автоматически. Для подачи реактивов в рудные месторождения требовались кислотоупорные трубы из пластмассы именно той марки, что используется на здешнем строительстве. Проектировщикам стало известно об аварии. Лопнул прозрачный патрубок, а это уже серьезное предостережение. Пока его исследуют на заводе, где такие трубы были выпущены в небольшой серии, пройдет много времени. А кроме того, если едет свой человек на строительство, то почему бы его не попросить разузнать об этом деле на месте? Вполне возможно, что были допущены какие-либо отклонения от норм эксплуатации. Мариам достаточно разбирается в этой технике, пусть протелеграфирует свои соображения. - Напрасно ты берешь на себя такую ответственность, - сказал Васильев, останавливаясь на краю застывшей лужи из лидарита. - Пусть комиссия работает. - Я постараюсь ей помочь. А кроме того, мне жалко наших ребят. Ходят как в воду опущенные. Неизвестно, что им дальше делать. - Ждать. Мариам подняла вверх лукавые глаза: - Тебе это тоже советовали. Почему бы не подождать. Пузыреву? Наш инженер, о котором я тебе рассказывала, говорит, что, когда заболел Дарков, работа в лаборатории замерла. Внешне ничего не изменилось. Люди на местах. Аппараты, приборы, колбы, пробирки - все как было только жизни нет. Да? - Мариам подошла к застывшему под слоем лидарита кусту сирени. - Совсем как в этом "мертвом саду". - Смотри, уколешься, - предупредил ее Васильев, заметив, что она идет дальше. - Я однажды здесь в кровь исцарапался. - Именно этого и боятся в вашем институте. Исцарапаться! Ты бы вырубил эту мертвечину, - советовала Мариам. - Топор не берет. Да и некогда этим делом заниматься. - Сегодня опять испытания? - Обязательно. Ты понимаешь, Мариаша, я еще никогда в жизни не сталкивался с такой невероятной загадкой. Ставлю под форсункой стальную плиту, включаю компрессор. Начинается разбрызгивание жидкой цементной массы, сделанной точно по рецепту Даркова. Все получается великолепно, - масса прекрасно схватывается и, пока еще сырая, крепко держится на плите. Но стоит мне только провести этот опыт в закрытой форме стройкомбайна, когда обе ее половины сдвинуты, как цементную массу точно подменили, она не хочет держаться не только на потолке, но и на стенках. У меня самая новейшая контрольная аппаратура. Телеконтроль, радиоактивные изотопы. Из института метеорологии привезли аппарат, основанный на принципе измерения толщины снежного покрова с помощью изотопов. Здесь он у меня измеряет толщину наращиваемых стен. Однако никакая техника не помогает. Неразрешимая загадка. - Таких не бывает, Саша. - Ты сначала выясни насчет лопнувшего патрубка, а потом утверждай. - Попробую выяснить, хотя уверена, что техника здесь ни при чем. Да? - Спасибо. Значит, виноват начальник строительства? То есть - я? Завод поставил доброкачественные патрубки, а здешнее руководство не провело соответствующей воспитательной работы с кадрами, в результате чего получилась авария. Видишь, уже готовая формулировка для выводов. Так и подскажи комиссии. Мариам оглянулась, не видит ли кто, и обняла мужа. - Какой ты у меня злой. - Устал я очень, Мариашка. Вот и бросаюсь на всех. - А ты отдохни, пока еще не привезли лидарит. Говорят, здесь на речке рыбалка хорошая. Потом сделаешь плановые десяток домиков, и поедем в Москву. Васильев испытующе посмотрел ей в глаза: - Шутишь? - Зачем "шутишь"? Разве я не знаю, что ты у меня особенный. - Неправда, Мариам. Меня просто честность заела. Ведь обещал ребятам дать целый поселок. Надо сделать. Желая отвлечь его от дурных мыслей, Мариам напомнила: - У тебя сегодня испытания. Я же никогда не видела. - Что ж, посмотри. Но радости будет мало. - С таким настроением незачем и пробовать. Васильев взял ее крепко под руку, чтобы не поскользнулась на тропинке, залитой лидаритом, и, шагая в ногу с Мариам к месту испытаний, говорил: - Иногда я страшно ненавижу себя за глупое нетерпение, за кустарничество. В самом деле, почему бы не подождать знающего человека, чтобы вместе заняться поисками? А я не могу, готов ногтями разрывать землю, не дожидаясь, пока принесут лопату. Рою, рою, пальцы кровоточат. И кажется мне, что рядом Литовцев стоит, опираясь на палку, подсмеивается. А сзади, зная, что тебе некогда обернуться и дать в морду, какой-то Пирожников сыплет за шиворот песок... Забавная картинка? Как ты думаешь? Мариам невесело рассмеялась. Глава двенадцатая ПРОТИВНИКИ НЕ СОГЛАШАЮТСЯ НА НИЧЬЮ Сегодня Васильев начал новую серию опытов, очень трудоемких, но единственно возможных в данных условиях. Придерживаясь основной рецептуры Даркова, Васильев решил внести некоторые изменения в технологию, для чего покрытие внутренних стенок формы производилось при повышенном и пониженном давлении струй, изменялись конфигурация форсунок, температура подогрева, время сушки и так далее. Все эти опыты велись на отдельных участках формы и в разных местах. Были составлены графики и таблицы, причем во множестве вариантов, чтобы хоть методом исключения найти причину разрушения слоя. Столь широкий фронт работ потребовал установки дополнительных контрольных приборов. Один Багрецов с этим не мог справиться, а потому Надя пришла к нему на помощь. Ясное дело, что без Алексея она не смогла обойтись, к тому же он стал удивительно понятливым. Алеша понимал ее без слов. Мариам смотрела на все эти приготовления, держась в стороне, чтобы никому не мешать. Надя изредка на нее поглядывала и с каждым разом все больше и больше убеждалась, что Алешкина мачеха не только хороша собой, - в ней было что-то особенно привлекательное, и вся она была какая-то "уютная". Прежде всего, Надя отметила ее скромность, даже застенчивость. Мариам боялась лишний раз взглянуть на мужа, хотя нетрудно было заметить, что этого ей очень хочется. Алешка пробегает мимо, и она машинальным, материнским движением поправляет у него завернувшийся воротник, тот даже не благодарит, - медведь, конечно, вежливости никакой, - мчится дальше, и Мариам провожает его теплым и чуточку грустным взглядом. Что с Алешки взять? Ну откуда ему знать правила приличия? До сих пор ведь не познакомил с мачехой. И вот Надя, махнув на него рукой, а заодно и на ненужные условности, подходит к Мариам: - Мне Алеша говорил о вас, - и, протягивая руку, добавляет: - Надя. Мариам задерживает ее маленькие пальцы в своих и ласково улыбается: - Мне тоже говорили о вас. - Алеша? - нечаянно вырывается у Нади. - Нет. Александр Петрович. Сказано это было сдержанно, и Надя почувствовала, что далее эту тему развивать не следует, причем - в обоюдных интересах. Загудела сирена, зажглись красные контрольные сигналы на боковых стенках формы. Обе половинки поползли друг к другу, соединились, и сигнальные фары оказались рядом, как глаза, горящие тревожным светом. Надя извинилась и поспешила к аппаратам телеконтроля. Сейчас заработает компрессор, начнут действовать форсунки. "Неужели опять ничего не выйдет?" - подумала Надя и по достоинству оценила тактичность Мариам, которая осталась в стороне, не желая быть свидетелем возможной неудачи. Александру Петровичу и так нехорошо - лучше уж не видеть ее соболезнующих глаз. Неподалеку от стройкомбайна стоял грузовик. Мариам забралась в кабину, опустила стекло и оттуда наблюдала за испытаниями. Ей не нужно было смотреть на экран телевизора, следить за стрелками приборов, разглядывать графики, слышать отрывистые приказания Васильева. В его движениях, жестах, в выражении лица можно было прочитать и робкую надежду, и нетерпение, и мучительное раздумье, и боязнь неудачи. Десятки раз сдвигались и раздвигались створки формы, вздыхал компрессор, из стальной коробки слышался шум прибоя, звонкое шипение мечущихся струй и, точно заключительные скорбные аккорды, гулкие удары густой массы, падающей на платформу. Рушился сырой потолок. Новый опыт. Заливка участка прошла благополучно. Выключены форсунки. Заработали высокочастотные генераторы, - начинается сушка. Проходят минуты, Маркам втягивает голову в плечи, замирает в болезненном ожидании: неужели снова обрушится потолок? Слабенькая надежда согревает сердце - пронесло! И вдруг - как удар торпеды в стальное корабельное днище... Сердце падает. Больно, и Мариам почти физически ощущает эту боль. Багрецов, Надя, подсобные рабочие - все, кто участвовал в сегодняшних опытах, готовы были работать до утра, только бы добиться успеха. Даже лаборанты-"близнецы", воспитанники школы Литовцева, увлеклись смелым экспериментом, не обращая внимания на кривую улыбочку своего шефа. Эту улыбку Литовцев сразу же прятал, как очки в карман, стоило лишь только ему встретиться с взглядом Васильева. Больше того - научный консультант свято выполнял свой долг и делал все от него зависящее, чтобы соблюсти в растворах точную рецептуру Даркова и технологический режим. Литовцев понимал, что орешек оказался крепким и раскусить его так просто, как пытается это сделать одержимый конструктор Васильев, не удастся. Кстати говоря, чем больше он проведет опытов, тем прочнее и весомее будет слава лидарита, оказавшегося действительно незаменимым. В этом Валентин Игнатьевич был убежден уже после первых часов сегодняшних испытаний, а потому мог позволить себе роскошь предложить новый эксперимент. - Я опять-таки должен оговориться, - вежливо взяв Васильева под руку, начал Валентин Игнатьевич, - физико-химическая механика не моя стезя. Для меня это "терра инкогнита". Но не думаете ли вы, дорогой Александр Петрович, что рецепт уважаемого моего коллеги, Григория Семеновича Даркова, нельзя принимать как догму. Как уже не раз вам докладывал, я против всякой эмпирики в науке, но уж если вы на то пошли, то "мутатис мутандис", то есть, внеся соответствующие изменения, позвольте предложить... И Валентин Игнатьевич довольно убедительно изложил свои соображения по поводу увеличения схватываемости нового материала или его вязкости. Васильев хоть и не очень верил Литовцеву, но доводы его не противоречили рецептурным справочникам, поэтому приходилось соглашаться. Тут же лаборанты-"близнецы" составили еще один вариант раствора, и опыты продолжались. Никаких эмоций у Валентина Игнатьевича эти эксперименты не вызывали. Каждый начальник, а тем более такой, как Васильев, имеет свои причуды. Он сам за них и в ответе. Так же рассуждал и монтер Макушкин. Сегодня он дежурный. Самое милое дело - ходи да посматривай. Завтра отгул - можно в деревню сходить к бывшим дружкам. Говорят, кто-то сапоги продает, уступает по дешевке - жмут, проклятые. Свояку подойдут, перепродать можно. Сегодня бы сходить надо, а то еще упустишь... Да вот затеяли волынку, до самой ночи здесь проваландаешься. Несознательный народ! Бегают как очумелые, а все зря. Брали бы пример с профессора, он только палочкой показывает, а командировочные идут. Житуха - дай бог каждому. Макушкин в замызганном ватнике ходил по территории строительства, следил, чтобы не было нарушений правил эксплуатации сетевых воздушных и кабельных проводок, случайных, не предусмотренных инструкцией включений электробытовых и разных других приборов. Ходил облеченный властью и не знал, где ее проявить. Заметив, что приезжий инженер Багрецов надставил резиновый кабель обыкновенным осветительным шнуром и готов включить его в сеть, Макушкин поднял руку: - Погодите маленько. За аварии вы, что ли, будете отвечать? Багрецов только что получил приказание Васильева включить прибор для измерения температуры на расстоянии. Вполне возможно, что стенки формы перегреваются, причем неравномерно. Легче всего это определить термистором, помещенным в собирающее устройство. Нужно было удлинить шнур, иначе неудобно работать с прибором. - Эти времянки здесь ни к чему, - строго проговорил Макушкин, указывая на белый шнур, лежащий на земле. Багрецов нервничал. Стенки формы остывали, а еще не все ее участки проверены. Он отмахнулся от Макушкина, как от надоедливой мухи: - Потом, потом, не мешайте, - и поднял вверх трубу, похожую на телескоп. Стрелка прибора медленно поползла к нулю. В данном случае она показывала температуру облаков. Что-то не понравилось Багрецову, то ли он не поверил, что Осенние облака слишком холодны, то ли еще какая сомнительная причина потребовала быстрой прикидки, работает ли прибор, и Багрецов, к немалому удивлению Макушкина, стал направлять трубу на него. - Стойте на месте, - приказывал Багрецов. - Не вертитесь. Расстегните ватник! Ничего не понимая, Макушкин послушно выполнял все эти требования. Вдруг Багрецов подошел и озабоченно положил ему руки на лоб. Макушкин разъярился, резко отбросил его руку: - Не лапай. Не купишь! - В чем дело? Что вы злитесь? Мне нужно было проверить... - Себя проверь. Еще неизвестно, кто из нас... - и Макушкин недвусмысленно повертел пальцем у виска. Он был уверен, что москвич его разыгрывает, издевается. И главное, за что? Подумаешь, какой образованный!.. Замечание ему сделали насчет провода. Профессор тоже еще нашелся. Да он, Макушкин, как есть дежурный монтер, самому профессору обязан сказать, ежели непорядок замечен. Подошел начальник Васильев, и по тому, как он торопил Багрецова, Макушкин понял, что жаловаться не стоит, и здесь он не найдет справедливости. "Леший их знает, - подумал он, отходя в темноту, - один большой начальник, а другой просто инженер, мелкая сошка, а вроде как одинаковые. Видать, они оба..." - и он мысленно покрутил пальцем у виска. А совсем уже поздно, когда начальник убедился, что опыты пора приканчивать, к дежурному монтеру прибежал Багрецов. - Вы простите меня, - говорил он сонному Макушкину, лежавшему на жестком диванчике в будке дежурного. - Мы друг друга не поняли. Некогда было объясняться... Он вытащил из рукава какой-то куцый карандаш на проволоке и ткнул Макушкина в руку. - Так и есть, - сказал Багрецов, глядя почему-то на часы. - Температура нормальная. А тогда мне показалось... Макушкину хотелось спать, но пересилило любопытство. Оказалось, что не карандаш это был, а электрический градусник и не часы это были, а вроде как вольтметр, где стрелка показывала температуру. - Это самая обыкновенная штука, - объяснил Багрецов. - Разница в том, что градусник надо держать десять минут, а здесь - секунду. В свое время, когда Макушкин работал на фабрике, он ухитрялся часто бюллетенить: приходил к врачу и в ожидании приема умел вытворять всякие штуки с градусником, чтобы повысить температуру. - Изобрели на нашу голову, - хмуро сказал он, тыча себе в нос, щеку, шею градусником-карандашом. - Раз - и готово. Он смотрел на циферблат и видел, как тоненькая стрелочка показывала одно и то же число "36, 6". Все ясно, можешь отправляться на работу. Багрецов не обратил внимания на реплику Макушкина и продолжал: - Здесь, в наконечнике, - чувствительный полупроводник-термистор. Он превращает теплоту в электрический ток. Но ведь теплоту можно измерять и на расстоянии. Это я и сделал, когда направил на вас аппарат... Ватник расстегнулся - стало больше излучаться тепла... - Вроде как от печки, - с ухмылкой заметил Макушкин. - Вспотеешь тут бегамши... Выходит, что направил трубочку на человека - и сразу видно, волынит он или вкалывает будь здоров. - Это и так видно, - не преминул съязвить Вадим, хорошо зная, как работает Макушкин. - Вам, как электрику, следовало бы поинтересоваться термисторами. Это самое обыкновенное чудо. Вон в окошке - звезда. Видите, как горит? - Вижу, - неохотно откликнулся Макушкин, так как пришлось пригибаться и вставать, чтобы разглядеть звезду, на которую указывал инженер. - Горит - будь здоров!.. Выдает полным накалом. - Так вот, если на нее навести специальный телескоп с термистором, то можно узнать, какая на этой звезде температура. Понятно? - Чего ж тут не понять? Но только в другой раз насчет времянок поглядите. Мне же из-за вас холку намнут, будь здоров. Одна авария уже была, с меня хватит. - Извините, это я впопыхах, - искренне признался Вадим. - Батарейку искал, а она, оказывается, в чемодане лежала. Никакой проводки для нового прибора не требуется. Вот он, пожалуйста. - Он вытащил из кармана аппарат, похожий на обычную фотокамеру с телеобъективом. Всю технику, которая его окружала, Багрецов готов был сделать карманной. Сверхминиатюрный всеволновой приемник, крохотный магнитофон и телевизор-малютка - все это для него было пройденным этапом. Но он мечтал о конструкциях, далеких от его специальности, и уже кое-что спроектировал. Если же дело касалось радиотехники или чего-то близкого к профессии Багрецова, то его фантазия здесь была неистощима. И действительно, сейчас он показывал Макушкину карманный термолокатор, которым можно определять температуру какого-нибудь нагретого тела, причем на довольно большом расстоянии. - Вы курите? - спросил Вадим и, получив утвердительный ответ, попросил: - Закурите. Макушкин нашарил в кармане спички, достал пачку сигарет и, удивляясь, как это людям не надоест даже после работы заниматься всякой скучной техникой, сунул сигарету в рот. - Выйдем на улицу, - предложил Багрецов. Набросив на плечи ватник, Макушкин неохотно поплелся за москвичом. Ничего особенного инженер не показывал. На далеком расстоянии, когда уже стал совсем неразличим огонек сигареты, положенной на землю, Багрецов находил ее сразу, стоило лишь поводить трубкой аппарата. Стрелка прибора так и прыгала за шкалу, точно не сигарета лежала на земле, а раскаленная болванка. Аппарат показывал, откуда струится тепло: то из дымовой трубы, то из приоткрытой двери конторы. Лампочка у проходной будки излучала не только свет, но и тепло. Остывал мотор компрессора, и стрелка показывала, что он еще горяч. Под ногами тоже было тепло - здесь зарыт силовой кабель. Чуть-чуть нагревались провода, подвешенные на столбах, и маленькая трубка аппарата ловила ничтожную их теплоту, превращая ее в движение светящейся стрелки на шкале. Но это была чужая, незнакомая техника, которая мало интересовала Макушкина. Да и к своей-то он относился с неприязнью: все чего-то новое придумывают, непонятное - аж башка трещит. Учить заставляют, инструкции читать. А получка как была, так и остается прежняя. Задаром, что ли, голову ломать? Дураки-то повывелись. Он готов был уже оставить Багрецова, но тот вдруг рассмеялся: - Не спрячешься, - и, показывая в темноту, где горели зеленые светящиеся точки, объяснил: - Тоже тепловой излучатель. Ишь, глазищи-то выпучила. Кошка перебежала за куст, но и там была найдена термолокатором. - А ежели, к примеру, заяц? - наконец-то проявился интерес у Макушкина. - Далеко его учуешь? - Не пробовал, но думаю, метров за двести - триста. Конечно, если земля холодная. - Ну, а человек, - коли по степи идет? - Километра за два можно обнаружить. Да вот хотя бы... - Багрецов услышал голоса у проходной будки и направил туда рефлектор аппарата. - Здесь, конечно, близко, но все-таки... Хоть и весьма несовершенен был термолокатор Багрецова, построенный на принципах общеизвестных аппаратов, но он определил, откуда исходила теплота - от лампочки над дверью проходной будки или от группы людей, которые сейчас о чем-то спорили возле этой двери. - Будь здрав, "профессор", - насмешливо приветствовал Макушкина знакомый, видно, парень, снимая кепку и низко кланяясь. - Как жизнь профессорская? Не худо тебе здесь на научных хлебах? Не выгнали еще? - Давай проходи, - угрюмо буркнул Макушкин. - Нечего тебе здесь делать. - Насчет дел помолчал бы, "бегунок". Как вы считаете, ребятки? - Парень обернулся к своим спутникам. - "Бегунок" и есть, - подтвердил кто-то. - Другого прозвища не подберешь. На "бегунка" особенно сердился Макушкин. Но ведь не кто иной, а сам виноват. Чуть что - грозился: "Давайте расчет. Шалавых нету. Подавай "бегунок"!" Запомнили ему это слово, так с ним и путешествовал, как с обходным листком. - Где тут у вас начальство живет? - не обращая внимания на злость Макушкина, спросил у Багрецова насмешливый парень. Вадим понял, что за этой как бы развязностью парень явно скрывал смущение. Это можно было прочитать на лицах всех ребят и особенно девушек. Пришли прямо с работы: поверх лыжных штанов были надеты короткие ситцевые платьица и темные жакеты. "Не успели переодеться, - решил про себя Вадим. - Видно, дело срочное, не терпящее промедления". Он не знал, что Васильев ушел домой удрученным и что после такого тяжелого дня начальнику строительства было не до встречи с молодежной делегацией из совхоза. Вот почему Вадим осмелился и привел делегацию к дому Васильева. Нажал кнопку звонка и скрылся в темноте. Дверь открыла Мариям. Кутаясь в теплую шаль, она стояла на ветру и не знала, как поступить. Александр Петрович, наскоро пообедав, ушел в другую комнату и вот уже около часа молча сидит с закрытыми глазами. Даже подойти страшно. - Простите нас, конечно, - с той же нерешительностью, что и у Мариам, начал длинный нескладный парень, раскачиваясь точно от ветра. - Поговорить хотели. Дело вроде как серьезное. - Зима скоро, - подсказала девушка, придерживая у коленей развевающееся платье. - Куда деваться? Другая тоже сослалась на зиму, потом на дождь, и Мариам поняла, что речь идет об опытных домиках, которые до сих пор не построены, и комсомольцы пришли узнать, в чем тут задержка. Но дело обстояло иначе. Не только дома интересовали посланцев из совхоза, клуб им нужен, чтобы кино смотреть, спектакли ставить. Летом хорошо и под открытым небом, а сейчас что делать? - Предложение у нас есть, - сказал высокий парень, наклонившись к Мариам. - Может, чего и получится? - Заходите, - сказала Мариам, широко распахивая дверь. Она была уже рада этому приходу, хорошо зная по опыту, что в трудные минуты очень важно напомнить человеку, насколько он нужен, необходим, как люди ждут его новых работ, искренне желая успеха. И вот сейчас, с теплой улыбкой смотря на ребят, ожесточенно вытирающих ноги в прихожей, на девушек, которые боязливо, на цыпочках, ступали на половичок, чтобы не наследить, на руки их, огрубевшие от работы и знойных ветров, Мариам была счастлива, чувствуя неразрывную связь между собой, Васильевым и теми, кому принадлежит его талант, ради кого он живет и трудится. Жмурясь от яркого света, ребята рассаживались на стульях поближе к столу, а девушки прижались друг к другу на уютном диване в глубине комнаты. - Саша, к тебе гости, - сказала Мариам, заглянув в дверь. И то, как это было сказано, по-домашнему, по-семейному, и кипящий чайник на столе, печенье и конфеты, предложенные гостям, - все это располагало к простому, доброму разговору. Васильев вышел в домашней стеганой куртке, поздоровался и, на ходу завязывая пояс, спросил: - Нетерпение одолевает? Так я понимаю? - И, не дождавшись ответа, добавил: - К ноябрю получите. - Спасибо, - без особой радости сказал веселый парень. - Но только мы еще и клубом интересуемся. Мы, конечно, мало в этом деле понимаем, но про ваши научные опыты нам директор рассказывал. Вот мы и подумали с ребятами... Нельзя ли, мол, соединить ваши три или, скажем, четыре дома вместе, чтобы большой зал получился. Кино бы там устроили, сцену... Лектор когда бы приехал или артисты... Зимой нам без клуба не обойтись. - Потанцевать негде, - послышался робкий голос с дивана. - Тут о деле говорят, - бросил парень через плечо, - а они насчет танцев. Несознательные, конечно! - И, глядя в упор на Васильева, продолжал: - Клуб у нас на будущий год запланирован. Мы бы, конечно, дожидаться не стали. Научились бы и плотничать, и печи класть. Девчата-прицепщицы стали бы заправскими штукатурами, малярами. Объявили бы комсомольскую стройку, и дело с концом. Но сами понимаете, не будем же мы строить барак. А для современного дома - все привозное, даже дерево. Все на учете... Директор нам сказал, что вы на здешней извести и глине работаете. Мы этого добра накопаем сколько хотите, привезем, все сделаем, что нужно. Ночами будем работать, вам помогать. Полсотни комсомольцев пришлем на стройку. - Куда мне столько! - печально улыбнувшись, сказал Васильев и отодвинул стакан. - В том-то и дело, что люди здесь не нужны. Машина за них работает. А обслуживать ее и трех человек достаточно. Эх, ребятки! Если бы все было так просто... И, чувствуя настойчивую потребность выговориться, поделиться своими бедами и тем самым хоть немного облегчить душу, Васильев начал рассказывать о лидарите, о рецепте Даркова, о бетоне, позволяющем даже тем стройкомбайном, что здесь есть, создавать здания с большой площадью, без всяких подпорок и перегородок. Далеко позади остались вопросы о клубе, ради чего пришли сюда ребята, и каждый из них - тракторист и прицепщица, они же - плотник и штукатур, - видели, как идет по степи машина, оставляя за собой не только жилые дома, но и школы, гаражи, ясли и детсады. То, о чем еще не мечтал даже сам конструктор. - Но вот пока не получается, - виновато проговорил Васильев. Все молчали. Да и что тут скажешь? Каждый из присутствующих знал этим словам цену. - Не горюйте, ребятки, дело поправимое, - заметив, что гости погрустнели, улыбнулся Васильев. - Скоро мне помощницу из Москвы пришлют. Как-нибудь разберемся. Он стал расспрашивать ребят об их новых профессиях, трудно ли они осваивались, об организации технических курсов. Гости охотно отвечали, однако нет-нет кто-нибудь и спросит: а не слишком ли жидок раствор, почему он плохо схватывается? А нельзя ли подогревать его или разогреть стенки формы? Но разговор не клеился. Мариам не один раз звонила Алексею, чтобы он пришел с Багрецовым, но они куда-то запропастились, - видно, гуляют где-нибудь. Наконец дозвонилась: - Алеша, приходи чай пить. У нас гости. - Спасибо, Мариам. У меня тоже гости. - Приходи с Вадимом. - Какой же он есть гость? Тут есть еще товарищ... - В голосе чувствовалось смущение, и Мариам догадалась, что ему неловко говорить о своих гостях в их же присутствии. - Тащи всех с собой. Да? - сказала она и через несколько минут уже встречала Алешу с Вадимом в прихожей. За ними постукивала каблучками Надя. - Это Надя, - с трудом вымолвил Алексей, выдвигая ее вперед, и почему-то отвернулся. А Надя вовсе не смущалась, она даже подчеркивала свое расположение к Алексею, брала его под руку и всем своим видом говорила, что счастлива быть рядом с ним и ее абсолютно не интересует, что об этом скажут другие. Впрочем, она пришла в дом, где ее не осудят. Надя сбросила в прихожей пальто, небрежно передала его Димке, чтобы повесил, и поискала глазами зеркало. Зеркала не оказалось, пришлось раскрыть сумочку... Мариам молча наблюдала за Ладей. Смотрела на ее уверенные, точные движения, они были грациозны и в то же время деловиты, ни одного лишнего жеста, все закончено, отработано, как в балете. Поправив прическу, Надя чуть пригладила брови, осмотрела себя со всех сторон - не помялось ли ее любимое темно-зеленое платье - и вошла в столовую. Ну, Димка, берегись! Этого Надя ему никогда не простит. Знал же он, что девушки и ребята пришли сюда прямо с работы. А она вырядилась прямо как на бал. Лаковые туфельки, а девчата в сапогах. Сидят перешептываются, осматривают ее с головы до ног. Чувствуешь себя как на сцене. Багрецову не терпелось узнать, что дали сегодняшние испытания, и он спросил: - Александр Петрович, как проверка на прочность? Вы довольны? - Очень доволен. Я уже здесь рассказывал. - Но ведь... - начал было Вадим и осекся, чувствуя, как Надя больно ущипнула его за руку. Беседа шла, как говорится, ни шатко ни валко. Вадим показывал свой термолокатор, но в комнате он был неинтересен: отмечал теплоту чайника, электролампочки, по это никого не поражало, никого не удивляло. И вдруг у входа послышался стук. - Смотрите на стрелку, - сказал Вадим, направляя трубку аппарата на открытую дверь в прихожую. Стрелка прыгнула за шкалу, на пороге стояла так и пышущая жаром, улыбающаяся полная женщина. - Товарищ Васильев здесь живет? - И, увидев его за столом, воскликнула: - Здравствуйте, Александр Петрович! Прибыла в ваше распоряжение. Все лица расцветились улыбками. Бот она, долгожданная! Теперь дело пойдет иначе. И ни у кого не было сомнений, что перед ними помощница, о которой говорил Васильев. А она уже снимала пальто, шляпу, резиновые ботики и не переставая говорила Васильеву, который помогал ей раздеться: - Вы-то меня, наверное, не помните. Нас Валентин Игнатьевич познакомил у него в доме. Телеграмму я не успела дать. Думаю, как-нибудь доберусь до станции. Свет не без добрых людей. Так оно и вышло. Подвез директор здешнего совхоза. Встречали его, наверное? Представительный такой, полный. Жалуется на жилье, семейная жизнь, говорит, расстраивается. У кого-то из колхозников снимает комнату, где вместе с ним живет еще и агроном. Куда же, говорит, мне семью перевозить? Спрашивает, когда у вас тут опыты закончатся, чтобы дома начать строить. Она представлялась каждому из гостей и, протягивая крепкую руку, говорила: "Пузырева", "Пузырева", "Пузырева". Девушек обнимала, дружески похлопывая по плечу, и была удивительно простой, немножко грубоватой, что вполне подходило к ее внешнему облику. Даже Наде, которая несколько иронически относилась к людям подобного типа, Пузырева понравилась. И полнота ее, широкие плечи, темно-синий костюм с белой кофточкой, костюм, который одно время был чуть ли не прозодеждой многих женщин свыше сорокалетнего возраста, - все это выгодно подчеркивало непринужденную простоту Пузыревой. Гладкая прическа, умело подкрашенные губы, тонкие чулки, черные строгие туфли, лакированная сумка, из которой Пузырева сейчас вынула кружевной платочек, - все говорило о том, что эта уже немолодая женщина умеет нравиться и следит за собой. Гусиные лапки у глаз, заметный второй подбородок, несколько золотых зубов и особенно шея с предательскими морщинами, от которых уже не избавиться, недвусмысленно напоминали о возрасте, однако молодость духа, энергичная походка, оживленная речь заставляли забывать об этом. - У вас здесь что? Производственное совещание? - спрашивала она и, не дожидаясь ответа, обнимала какую-нибудь девушку. - Замуж-то скоро будем выдавать? Ваш директор говорит, что первые дома отдадут молодоженам. Вот это правильно. Советскую семью надо укреплять. Она сидела за столом и, обжигаясь горячим чаем, все говорила и говорила. Рассказывала о новых кинокартинах, об экскурсии в Болгарию, где недавно была. - Хотите еще чаю? - спросила Мариам, обращаясь к словоохотливой гостье, улучив минутку молчания. - Простите, не знаю вашего имени-отчества. - Елизавета Викторовна. Но лучше зовите по фамилии. Мне так привычнее. Пузырева и Пузырева. Чего проще? Васильеву хотелось узнать об институтских делах, но Пузырева, видимо, считала, что после рабочего дня этой темы касаться не следует, тем более она не всем интересна. - Как здоровье Даркова? - спросил Васильев. - Кто-нибудь из товарищей был в больнице? - Обязательно. Мне дали поручение. Была у него третьего дня. Бытовые условия вполне подходящие. Предоставлена отдельная палата. В дополнительном питании не нуждается. Обеспечена консультация виднейших профессоров. Чего еще больше желать? - Но я не об этом спрашиваю, - заметил Васильев. - Вы говорили с Дарковым? Как его настроение? Самочувствие? От этого многое зависит. - Он хотел узнать насчет своего предложения. Спрашивал, начались ли опыты. Но... - Пузырева повела округлыми плечами. - Тут я не уполномочена. Заметив, что разговор приобретает характер, не касающийся большинства присутствующих, девушки, а за ними и ребята стали прощаться. Последним задержался высокий парень, который начинал сегодняшний разговор. Он крепко пожал руку Пузыревой: - Мы на вас очень надеемся. Помогите Александру Петровичу, он ждал вас. А если наша помощь потребуется, то мы в любой момент... Только прикажите. Пузырева похлопала его по плечу и подтвердила свою готовность помочь в строительстве клуба. Она обязалась и доклад сделать для молодежи. - Насчет нового строительства? - обрадованно спросил парень. - Нам Александр Петрович немного рассказал. Вот бы всем послушать! - Его и попросите. А я, собственно говоря, химик. Но могу доложить и о строительстве... - Пузырева для пущего эффекта помедлила, - строительстве новой семьи. Молодежи это полезно. Как ты думаешь? - Конечно. Но только нашим семьям деваться некуда. Вот где загвоздка-то. Надя взяла под руки Алешу и Димку: - Проводим гостей, мальчики? Они согласились, но не успели выйти за дверь, как на пути их вырос Валентин Игнатьевич. - Добрый вечер, Надин, - он приподнял шляпу и торопливо вошел в дом. Литовцеву уже успели передать, что приехала его сотрудница. Он низко склонился к ее руке и, спросив разрешения у Васильева, начал расспрашивать Пузыреву о делах в лаборатории. Утвержден ли отчет по такому-то заданию. Оформил ли Пирожников протоколы. Удалось ли освободиться от внепланового задания по проверке одного изобретения. На сколько процентов выполнен план в соседней лаборатории, не выйдет ли она на первое место. - Я должна сказать, Валентин Игнатьевич, что нам не засчитывают работу по лидариту, пока здешние дома не будут приняты комиссией, - робко промолвила Пузырева, метнув осторожный взгляд в сторону Васильева. Литовцев скривил губы в саркастической улыбке: - Вы слышите, Александр Петрович? Васильев прикрыл утомленные глаза и спокойно ответил: - Это я знаю. Первого ноября может приезжать комиссия. Раздраженно передернув плечами, Литовцев стал доказывать, что это будет слишком поздно, процент выполнения плана подсчитывается до первого числа, и если Александру Петровичу безразлично, какое место его конструкторское бюро займет в институте, то он, Литовцев, обязан бороться за первое место. Он не хочет прийти "пост фестум", то есть после праздника, потому что это - предоктябрьское соревнование и каждый советский человек не имеет права его игнорировать. Васильев слушал Литовцева не перебивая, и в душе его опять и опять поднималось странное болезненное чувство, когда при тебе говорят в основном правильные вещи, но в устах Литовцева и ему подобных они кажутся оскорбительными, ибо ты прекрасно знаешь, чем вызван их пафос. - Вы хорошо понимаете, Валентин Игнатьевич, - говорил Васильев, досадуя на себя, что приходится повторять общеизвестные истины, - если мы сейчас прекратим опыты с рецептурой Даркова, то потеряем целый год. Зимой здесь экспериментировать нельзя. Нужны совсем другие условия. А кроме того, если нам удастся сделать хотя бы два-три дома по новому способу и они покажут себя хорошо зимой, то в будущем году завод уже выпустит несколько стройкомбайнов... - Конструкция Александра Петровича Васильева, - подсказал Литовцев, и губы его тронула усмешка. - Ради этого стоит поторопиться. Вполне возможно, что вы получите звание Героя Социалистического Труда. Все возможно. И я первый вас буду поздравлять. Но пока надо подумать не только о себе... Васильев медленно привстал, глухо спросил: - Как вы сказали? "Не только о себе"? На помощь Валентину Игнатьевичу пришла Пузырева. Она протянула руку через стол и ласково коснулась холодных побелевших пальцев Васильева: - Вы не так поняли, Александр Петрович. Речь идет о людях. Вот они только ушли отсюда. Как они живут? Вы представляете? Девчатам ни постирать, ни погладить как следует. Семейные живут в общих комнатах. Разве это здоровый быт? - Но ведь я задержал строительство только на месяц, - сказал Васильев. - Мне разрешили, чтобы потом сделать дома не для десятков людей, а для миллионов. А кроме того, я вас долго ждал. Конечно, семейные обстоятельства. Вы не виноваты, но... - Не будем касаться этой темы, - лицо Пузыревой вдруг потемнело. - Вам такие вещи не встречались в жизни. Валентин Игнатьевич вышел вместе с Пузыревой, чтобы проводить ее в комнату, где она будет жить. Дул холодный ветер - с изморозью, колючий, будто тысячи острых песчинок впивались в лицо. - Ну и погодка у вас, - пожаловалась Пузырева, пряча подбородок в воротник. - В Арктике теплее. - Это муж вам рассказывал? Я думаю, что семейные обстоятельства, из-за которых вы задержались, объясняются довольно просто. Он приехал с зимовки? - Нет, - коротко отрезала Пузырева. - Но задержалась я из-за него. Когда-нибудь расскажу. - Как вам нравится наш фанатик? - после некоторого молчания спросил Литовцев. - Он, конечно, интересный человек. Но держит себя не солидно. Что это за девица там вертелась? Черная такая, тощая. Я говорю, маленькая такая, недомерок. Валентин Игнатьевич понял; что речь может идти только о жене Васильева, и сказал ей об этом. - Жена? - презрительно и в то же время недоверчиво переспросила Пузырева. - Выбрал себе пару. Да он старше ее лет на пятнадцать, а то и больше. Наверное, развелся и молоденькую подхватил? Литовцев промолчал. Пусть Елизавета Викторовна думает как хочет... Женщины часто оценивают людей по первому впечатлению. А это тоже можно использовать. Казалось бы, на сегодняшний вечер вопрос о неравном браке инженера Васильева уже не возникнет. Но Пузырева вернулась к нему в разговоре с соседкой по комнате, Надя предполагала, что вторая кровать в комнате для командированных рано или поздно будет занята, и вот сейчас, придя с прогулки, убедилась в этом. Пузырева сидела полураздетая на своей кровати и расчесывала густые темно-русые волосы. - Гулена пришла? - весело встретила она Надю, откидывая волосы назад. - Два кавалера, с обеих сторон. Молодец! Пока Надя стыдливо раздевалась, Пузырева добродушно подсмеивалась, называя себя мамашей, спрашивала о женихах, кто из двух понравился, кто они да как их зовут. Надя отшучивалась. У нее было хорошее настроение, и она радовалась соседке. Зашел разговор о подругах Нади, нет ли здесь таких? - Думаю, что одна найдется, - призналась Надя. - Правда, я пока еще с ней не подружилась. Она ужасно замкнутая, но Алеша говорит, что хорошая, добрая. - Это жена Васильева? - И, услышав подтверждение, Пузырева покачала головой: - Женщина разрушила семью, а ты ее подругой называешь! - Вы ошибаетесь. Мать Алеши погибла во время войны. - Все равно. Надо было выбирать себе мужа, подходящего по возрасту. А то знаю я вас, девчонок, - ищете мужей солидных, с положением. Да и он тоже хорош. Хотя бы взрослого сына постыдился. Пузырева сняла туфли, чулки и задвигала большими затекшими пальцами. На полных ногах ее отпечатались красные полоски от тесных туфель. - Безобразие, - говорила она, склонившись и потирая ступни. - Я бы закон такой издала, чтобы регистрировали только ровесников. Ну еще два-три года разницы туда-сюда... Допустить можно. А уж больше - шалишь. - Но ведь все решает любовь. - Какая там любовь! Блажь одна. Захотелось получше устроиться, вроде как твоей будущей подруге. Васильев хорошо зарабатывает, квартиру в Москве. Чего же еще нужно? - Зачем вы ее обижаете? - Погоди, милая, доживешь до моих лет, тебя еще не так обидят. - Пузырева вытащила из сумки ножницы и, положив ногу на кровать, стала обрезать ногти. - Любовь, любовь... Мне сорок семь недавно стукнуло, лет двадцать, как замужем, и, если мне скажут, что люди сходятся и расходятся по причине любви, плюну тому человеку в глаза. Я бы и разводы запретила. Советская семья - крепость. И чужого человека, кто туда проникнет, я бы отдавала под суд как диверсанта. Пузырева спустила ноги на холодный пол и, продолжая говорить, лязгала ножницами, будто стригла кого-то. - Я вот недавно одно дело обследовала. У нас работает лаборантка, кандидат партии. Девчонка как девчонка, ничего особенного. Замужем три года, ребенок есть. И вдруг блажь на нее напала - забрала ребенка и ушла к одному нашему сотруднику, мастером работает в опытном цехе. Муж написал заявление в партбюро. Я говорила с ним, соседей расспрашивала. Мужичонка паршивый, к тому же пьяница. Но не в этом дело. На глазах у нашей организации рушится семья. Вызывают эту сумасбродку на бюро. Так, мол, и так, в чем дело? Любовь, говорит. Мастера - ее сожителя, значит, - спрашивают, как, мол, ты мог разрушить семью? Тоже насчет любви что-то лепечет. Ребенка хочет усыновить. Нет, ты подумай, какая наглость! Это при живом отце-то! А отец не дурак, он никогда не даст развода. Я вношу предложение: вернуть мать в семью... - Как "вернуть"? - прошептала Надя. - С милиционером? Под конвоем? Ужасно! А если она не может с тем человеком жить? Если она ненавидит его? Ужасно! - "Ужасно", "ужасно". Все время твердишь, а ничего ужасного тут нет. Надо было раньше думать, - жестко ответила Пузырева. - А не хочет, пусть пеняет на себя. Мы не можем держать человека с низкими моральными устоями. - А жить с человеком без любви - разве это не аморально? - еле сдерживаясь, воскликнула Надя. - Неужели партбюро приняло такое предложение? - Кое-кто выступил против. Нашлись сердобольные. У самих, наверное, рыльце в пушку. Но я этого дела так не оставлю. Пузырева грузно поднялась и, придерживая на плече сползающую сорочку, пошла к двери. Наде показалась она сейчас огромной, тяжелой, точно каменная баба, а поступь ее - неотвратимой, властной. Щелкнул выключатель. Заскрипели пружины в сетке узкой кровати. Пузырева укладывалась. Через минуту вновь послышался ее низкий недовольный голос: - Ты пойми меня правильно. У нас такие огромные задачи, что всякую блажь надо с корнем вырывать. Да разве вас, молодых, легко убедить! - В том, что любви не существует? - рассердившись, спросила Надя, ударив кулаком по подушке. - Совсем недавно я тоже так думала, но это по глупости, ребенком была. Друзья страдали, а я смеялась над ними, издевалась... Стыдно вспомнить. Ужасно! Но теперь я полюбила, узнала. Я не боюсь вам говорить об этом, пусть все знают... У меня крылья выросли, я счастлива... И никто не посмеет этого счастья отнять... А вы!.. А вы!.. - Надю душили слезы, она уткнулась в подушку, и плечи ее вздрагивали от обиды и негодования. - А вы словно сговорились отнять у меня веру в то, чему всегда поклонялись люди... - Поклонялись? - как сквозь сон услышала Надя. - Мы все-таки материалисты, деточка. Надя долго не могла уснуть. Она поглядывала на соседнюю кровать, где высилась тёмная бесформенная гора. Возникало что-то вроде запоздалого раскаяния: "Зря обидела немолодую женщину, она ведь тоже не виновата, - наверное, характер такой". Но тут же поднималась горячая волна возмущения, гнева и обиды за всех любящих и любимых, и Надя уже не чувствовала себя виноватой. Глава тринадцатая СОЮЗНИКИ С НЕНАВИСТНЫМИ АВТОРУ ХАРАКТЕРАМИ РАЗВИВАЮТ УСПЕХ Пузырева всячески старалась избежать командировки на строительство. Борьба интересов Васильева и Литовцева ставила ее в трудное положение. Она обязана была поддерживать предложение Даркова и помочь его реализации, так как работала непосредственно с ним. Конечно, Пузырева сделает все от нее зависящее, чтобы найти причину неудачи. Правда, делать это надо осторожно, - зачем наживать себе лишних врагов, тем более таких, как Валентин Игнатьевич? Ну, а в случае успеха у нее всегда найдутся защитники. - Удивляюсь, - говорила она Литовцеву. - Как можно так непредусмотрительно настаивать на испытаниях? Я предупреждала Даркова. Ведь если сейчас ничего не получится, то судьба изобретения решена. В план эту работу не поставят, ассигнований не будет. На том дело и закончится. - Откуда такой пессимизм, Елизавета Викторовна? - благодушно успокаивал ее Литовцев. - Кому-кому, а мне знакома ваша настойчивость. Добьетесь. Не сейчас, так позже. Не знаю, как дирекция, но я обязательно включу в план эту работу, - решил он показать свою объективность. Привычная к лабораторному столу Пузырева сумела за два дня провести нужные ей анализы и однажды поделилась своими сомнениями с Литовцевым: - Впервые в жизни встречаюсь с таким непонятным явлением. Беру пробу из вибромельницы - величина частиц одна, в растворе - та же самая. А на стенках формы частицы другие, абсолютно измельченные, как будто бы ультразвуком. Я еще не проверяла, но мне кажется, что такой тонкий помол, столь высокая дисперсность здесь играют отрицательную роль. Она напомнила, что однажды встретилась с непонятной болезнью газобетона. При такой дисперсности разрушались пузырьки. Пришлось вводить органические стабилизаторы. - Ничего не могу сказать, милейшая Елизавета Викторовна, - усмехнулся Литовцев. - "Омне симиле клаудет". "Всякое уподобление хромает". Мы же при разработке лидарита пробовали ультразвук. Нам он тогда помог, повысилась прочность, улучшился ряд других показателей. Что же касается капризов вашего бетона, то они одному богу известны. Пузырева даже немного обиделась. - Какой же это бетон? Это совершенно новый строительный материал. В нем использовано исключительное взаимодействие добавок, абсолютно оригинальная технология, - и, чувствуя недовольство Литовцева, поспешила добавить: - Но это только в лаборатории. А здесь... - Поживем - увидим... Проверьте насчет ультразвука, пожалуйста. В этот же день Пузырева выяснила, что была права. Некоторые ультразвуковые частоты отрицательно действовали на схватываемость нового материала. Он разрушался, с ним происходили какие-то странные вещи, причем крайне трудно было установить зависимость между частотой ультразвука, мощностью колебаний, разностью потенциалов между положительно заряженными частицами разбрызгиваемого раствора и металлической плитой, на которую он наслаивался, температурой раствора, его химическим составом. Все это требовало длительных экспериментов, а потому Пузырева не считала нужным говорить Васильеву о своем открытии, которое еще может оказаться мифом. Больше того, она даже сожалела, что проговорилась Валентину Игнатьевичу, который стоял над душой и требовал подробнейшего отчета о каждом опыте. Лишь после того, как Пузырева убедилась, что разрушению бетона - вернее, нового материала Даркова - способствует ультразвук, Валентин Игнатьевич покинул лабораторию и не отходил от стройкомбайна, где опыты шли своим чередом. Прежде всего, он попросил Багрецова рассказать обо всех контрольных приборах, которые были установлены в стройкомбайне, и путем наводящих вопросов выяснил, что ультразвук здесь не применяется. Валентин Игнатьевич не раз видел, как в его лаборатории производилось перемешивание лидарита с помощью ультразвукового генератора. В конце концов, стоит лишь прикоснуться стержнем, который вибрирует с ультразвуковой частотой, к сосуду с лидаритом или бетонным раствором, как частицы его придут в движение. А если так, то почему бы не предположить, что такой стерженек где-нибудь упирается в стальную форму стройкомбайна? И вот, к всеобщему удивлению, солидный ученый, который лишь отдавал распоряжения, указывая палкой на ту или иную часть стройкомбайна, вдруг забрался на его крышу и, придерживая шляпу от ветра, ходил там, что-то рассматривая. Он подлезал под платформу, пробирался в люк, стучал по стенкам и все что-то искал, искал... Вряд ли его поиски были многообещающи, он понимал, что столь тонкая диверсия никому бы не пришла в голову, ведь для этого надо сделать открытие, надо быть специалистом. Это не в пластмассовой трубке сделать трещину, не трансформатор сжечь. Впрочем, и в данном случае Литовцев не очень-то верил в злой умысел, хотя и спорил с Васильевым. Значит, надо искать научную разгадку, которая сразу в руки не дается. Помог случай, к которому была причастна Надя, хотя она терпеть не могла Литовцева и успехов ему не желала. Он донимал ее расспросами о телеконтролерах, о том, на каких волнах они работают, Надя злилась, думая, что это пустой разговор, попытка загладить свою вину, а потому отвечала коротко, односложно, чтобы отвязаться: - Никаких волн нет. - Как же так, Надин? - Очень просто. ТКП передает изображение по проводам. Разговор происходил во время очередного испытания, когда Надя стояла возле телевизора и ждала, что вот-вот опять рухнет потолок. Васильев уехал в райком, а опытами руководил Литовцев, - значит, ничего хорошего не получится. У Александра Петровича другая система, он успевает сделать десятки экспериментов, а этот тянет, тянет. Ничто его не интересует. Поскорее бы Александр Петрович приезжал. Дело пошло бы иначе. - Совсем замерзла, - сказала Надя. - Пойду хоть немного отогреюсь. Ручки не крутите. Видно хорошо. Как и следовало ожидать, на экранах телевизоров были видны те же самые явления. Обе камеры показывали оседание стенок, набухший потолок, трещины после сушки. Но что-то в этом эксперименте представлялось Литовцеву иным, непохожим на прежние, и он решил его повторить. Раздвинулись обе половинки формы, рабочие сняли с потолка остатки сырой массы, и вот уже снова зашипели форсунки. Валентину Игнатьевичу показалось, что экран потемнел, он машинально повернул ручку яркости, как у себя дома на телевизоре, но расположение ручек здесь было иное, на экране все исчезло, только светлые строчки догоняли друг друга. Боясь, как бы не испортить аппарат, Валентин Игнатьевич не стал больше экспериментировать с ним и решил продолжать заливку потолка без телевизионного наблюдения, благо толщина бетонного слоя с точностью до миллиметра легко определялась контрольными приборами, вынесенными на пульт управления. После того как раздвинулись обе половинки формы стройкомбайна, Валентин Игнатьевич, прикрывая зевок рукой, поднялся на платформу, уверенный, что увидит привычную картину: обвалившийся потолок, груды сырого и растрескавшегося бетона на полу или, в лучшем случае, еще висящую над головой плиту, готовую при первом прикосновении рассыпаться на куски. Ничего этого не было, ни теста, ни кусков на полу, и когда, взобравшись по лестнице, Алексей с рабочими сняли плиту, то Валентин Игнатьевич понял, что опыт удался. Правда, нужны еще исследования, проверка на прочность, на сжатие, на влажность - все, что требуется по техническим условиям, но первый успех уже налицо. - Валентин Игнатьевич, - услышал он раздраженный голос Нади, - зачем выключили контролер? - Какой контролер? - все еще ощупывая твердую шероховатую плиту, спросил Литовцев. - Обыкновенный ТКП. Ведь только что объясняла. - Надя подошла к аппарату и осмотрела его со всех сторон. - Я же вас предупреждала, чтобы ручки не трогать. Только сейчас Литовцев понял, что случилось. Значит, виноват телеконтроль. Надо еще раз проверить. И, не желая, чтобы Надя воспользовалась его открытием, Литовцев заворковал: - Извиняюсь, Надин. Это я по привычке, как в телевизоре. Кончилась передача, и я выключил, когда сюда пошел. Литовцева мучили сомнения - не случайность ли это? Плита сразу же была отнесена в лабораторию, где Пузырева быстро определила, что именно такая структура Нового материала, со всеми его прекрасными свойствами, была получена Дарковым. У нее даже записи есть, которые это подтверждают. А кроме того, анализ плит, тех, что были сделаны раньше на площадке стройкомбайна, дал почти те же показатели. Оставалось решить задачу, почему сейчас удалось добиться успеха при сдвинутых вместе половинках формы. - Вы чародей, Валентин Игнатьевич, - польстила ему Пузырева, не зная еще, как он воспримет свою удачу. - Неужели нашли источник ультразвука? - В том-то и дело, что нет. - Литовцев оглянулся на дверь и, почти не разжимая рта, глухо проговорил: - Я просил бы никому не высказывать вашего предположения. На то есть серьезные причины... В лабораторию вошла Надя и, ни на кого не глядя, сказала в пространство: - Все уже готово. Будем продолжать? - Неукоснительно, - весело ответил Литовцев. - Включайте ваш контролер. Как его там зовут - ТКЧ, ТКПУ, кикапу? Как и предполагал Литовцев, последующие опыты, когда за ними наблюдали с помощью телевизоров, дали отрицательные результаты. Только что созданная плита 28-д оставалась уникальной и в данной серии опытов неповторимой. Но этого было мало Литовцеву. Чтобы твердо укрепиться в своей гипотезе, надо еще раз произвести заливку хотя бы небольшого участка стены, а еще лучше - потолка, но в то время, когда телеконтролеры выключены. Это представляло большие трудности, нужно, чтобы никто не догадался, где искать причину неудач. Во всяком случае, у Литовцева есть право ни с кем не делиться своими гипотезами и предположениями, пока он не закончит их проверку. Этим он себя и успокаивал, когда нетерпеливо ждал конца рабочего дня, чтобы возле стройкомбайна не оставалось лишних людей, и прежде всего Надин. Она, как назло, все еще возилась с аппаратами, что-то налаживала, измеряла напряжение и уходить, видимо, не собиралась. Литовцев беспокоился, что вот-вот приедет Васильев, а он-то уж обязательно захочет узнать о сегодняшних успехах, при нем ничего не проверишь. - Елизавета Викторовна, скорее! - позвал Литовцев, дождавшись, когда ушла Надя и остались лишь рабочие у компрессора да Макушкин, которого можно не опасаться - все равно ничего не поймет. Быстро шагая под руку с Пузыревой, Валентин Игнатьевич вполголоса объяснял: - Я хочу, чтобы вы присутствовали при одном опыте. Если оправдаются мои предположения, то можно прийти к любопытным выводам. Прошу вас быть внимательной. - И потом, уже возле стройкомбайна, он сказал доверительно: - Видите, кроме рабочих, здесь никого нет? Теперь попробуем. Зашипели форсунки, тугие струи били в стальную стену, все было как обычно, однако на пульте управления светились лишь самые необходимые контрольные лампочки. Телевизоры были выключены. Стрелки приборов Багрецова прижались к нулю, они отдыхали, их не спрашивали ни о температуре, ни о толщине слоя, ни о влажности. Сейчас все делалось почти наугад, и в этом была одна из особенностей эксперимента, задуманного Литовцевым. Включились высокочастотные генераторы ВГ-600. Через несколько минут, когда стены должны быть уже сухими, разошлись в стороны обе половины стального вагона, и Литовцев, поддерживая Елизавету Викторовну, поднялся с ней на платформу. - Прошу обратить внимание, - демонстрировал Литовцев свою удачу. - Вот вам часть стены, которая не сползает вниз. Там, наверху, вполне нормальный потолок. Думаю, что он не упадет нам на голову. Теперь будем исследовать. И когда образцы нового материала были проверены в лаборатории, куда пришли Пузырева с Литовцевым, когда Елизавета Викторовна убедилась, что и твердость, и остаточная влажность, и деформация, и все другие наиболее важные показатели говорят о вполне удовлетворительном качестве нового материала, она развела руками и сказала: - Боюсь, что я многого не понимаю. Что вы сделали, Валентин Игнатьевич? Литовцев вынул из лабораторного шкафа складную вешалку, аккуратно повесил пальто, застегнул его на все пуговицы, подойдя к двери, переспросил: - Что я сделал? - Он помедлил, вешая пальто на гвоздик в притолоке двери. - Ровным счетом ничего. Но и другие ничего не делали. Вы обратили внимание, что во время нашего опыта инженерно-технический персонал блистательно отсутствовал? К этому я ничего не могу добавить. "Дикси". То есть - "я высказался", милейшая Елизавета Викторовна. С той минуты, когда она открыла причину, почему ничего не получается с предложением Даркова, и выяснила вредное влияние ультразвука, Валентин Игнатьевич почувствовал, что здесь ему делать нечего, да и не только здесь, а и в московской лаборатории. Пузырева скажет об этом Васильеву, тот мобилизует все силы, чтобы найти, где этот ультразвук скрывается, пройдет несколько дней, и основное препятствие на пути применения рецептуры Даркова будет уничтожено. А заодно с этим канет в вечность и лидарит. Надо выиграть время, чтобы в первую очередь были сделаны лидаритовые дома, а там видно будет. Вполне возможно, что в освоении нового материала встретятся другие трудности, которые придется решать уже вместе с Дарковым, когда он поправится. Будет создан несколько измененный рецепт материала под названием "лидарит-2". Правда, это пока еще в мечтах, но разве можно допустить, чтобы из-за нелепой бабьей болтовни рушились все надежды? Надо Пузыреву заставить молчать. Зная до тонкости характер Пузыревой, Литовцев не сомневался в успехе. - Как вы думаете, Елизавета Викторовна, - по привычке усаживаясь на стол и аккуратно подтягивая брюки, исподволь начал Литовцев. - Если вибратором ультразвукового генератора прикоснуться к трубе, по которой течет, допустим, бетонный раствор, подобный тому, что предложил Дарков, что-нибудь произойдет? - Я это уже проверила. Понижается схватываемость, частицы ведут себя очень странно, как наэлектризованные, но перемещаются вразброд и не так, как положено при заданной разности потенциалов. Слои повышенной проводимости разрушаются... - Пузырева широко открыла глаза. - Так неужели вы думаете?.. - Пока я ничего не думаю, - покачивая ногой, произнес Литовцев. - Мне интересно узнать ваше мнение. Свежего человека в здешней обстановке. Ваши впечатления, Елизавета Викторовна. Он выжидательно смотрел на Пузыреву, и та невольно начала сопоставлять факты. Кто на здешней стройплощадке занимается электроприборами. Генераторами, телевизорами. А главное, кто может быть знаком с ультразвуком. Кроме нее самой, инженер Багрецов и Колокольчикова... - Она... - сжав тонкие губы, процедила Пузырева, - сама рассказывала, что занималась ультразвуковой дефектоскопией. Девчонка, легкомысленная, и кто ее знает... - Это вопрос уже другого порядка, мой друг, - довольный, что все идет, как задумано, пояснил Валентин Игнатьевич. - Я далек от каких бы то ни было подозрений даже в отношении сына Васильева, хотя молодой человек провел всю свою сознательную жизнь в странах капитала. Елизавета Викторовна вся сжалась, как бы готовясь к прыжку. - Вот так история! И наш отдел кадров допустил его сюда? - И, уже не сдерживая возмущения, заявила с обычной категоричностью: - Как хотите, Валентин Игнатьевич, а Васильев использует свое служебное положение. Мало того, что сынка пристроил у себя под крылышком, он выписал сюда еще и девчонку-жену. Вся семейка тут. Я этого дела так не оставлю. Поговорим, где нужно. А эта ваша "Надин"... - Почему моя, Елизавета Викторовна? - А потому! Видела, как вы ей улыбочки строите. Вам, мужикам, лишь. бы юбка была. Девчонка подмигнула, - шапку в охапку и за ней, - съязвила Пузырева. - А что в девчонке мозгу? Так, баловство одно. Литовцев наклонился к ней и, скрывая ироническую улыбку, поцеловал руку. - Охотно соглашаюсь. Вы женщина наблюдательная, Елизавета Викторовна, - с воркующими интонациями говорил Литовцев. - Вы, наверное, заметили и то, что на наших глазах расцветает юная любовь. Надин настолько увлечена сыном Александра Петровича, что я готов побиться об заклад, дело у них кончится браком. - И это называется, мы боремся с семейственностью! - возмутилась Пузырева. - Нет, Валентин Игнатьевич, во всем этом мне надо сначала разобраться. Литовцев остался доволен таким ответом. Он хорошо знал Пузыреву: разбираться она будет дотошно. Прежде всего, Пузырева решила выяснить, каковы же действительно отношения между Надей и сыном Васильева. Никаких усилий не потребовалось для того, чтобы убедиться, с кем проводит Надя каждый вечер. Это даже несколько разочаровало Пузыреву. Правда, девчонка приходит очень поздно и, не зажигая света, тихохонько раздевается и прячется под одеяло. И хоть не было прямых доказательств, что увлечение ее сыном Васильева перешло все границы, что подкрепило бы предположения Литовцева, Пузыревой уж очень хотелось лишний раз убедиться, что все девчонки одинаковы, а она права, когда говорит об их легкомыслии и безнравственности. Она теперь не спала до прихода Нади и, чуть прикрыв веки, следила за каждым движением девушки. Будет ли доказано, что она, эта девчонка, неумело работает с доверенными ей аппаратами, - неизвестно, но, во всяком случае, комсомольская организация института, где работает Колокольчикова, должна будет рассмотреть вопрос о ее поведении во время командировки. Хорошенький пример для здешней молодежи! Пузырева припомнила и то, как в присутствии ребят и девчат из совхоза, в гостях у Васильева, Колокольчикова, сидевшая рядом с его сыном, руку зачем-то положила на его плечо. Каждому могло быть ясно, в чем тут дело. Слишком уж красноречивыми они обменивались взглядами. Безобразие! ...Надя была незлопамятна и к тому же достаточно хорошо воспитана. Та небольшая размолвка, которая произошла между ней и Пузыревой, не могла стать причиной, чтобы не разговаривать с человеком. Однажды Надя пришла не очень поздно. Пузырева еще не спала. У Нади было завязано горло, простудилась. - Забавную частушку мы в деревне услышали, - разматывая бинт, весело проговорила Надя. - Уж очень здорово срифмована. Послушайте, - и она пропела, прищелкивая каблучками: Дура я, дура я, дура я проклятая. Ходят с ним четыре дуры, А я дура пятая. - Чем же тут восхищаться? - раздраженно спросила Пузырева. - Набор бранных слов. А о содержании и говорить нечего. Высокая мораль здесь проповедуется? Девушкам есть чему поучиться!.. - Но ведь это шутка. - Безнравственная. Кто эти четыре дуры? Любовницы? "А ведь она тоже самая обыкновенная дура", - мелькнуло в голове у Нади, и тут же ей стало стыдно, что могла так подумать о женщине, которая ей в матери годится. Надя не знала, как замять разговор, да и вообще она боялась говорить с Пузыревой. Она свертывала бинт и почти физически ощущала, как скользит по ней взгляд Пузыревой, холодный и противный. - Горло заболело? - спросила наконец та елейным голосом. - У меня стрептоцид есть. - Спасибо, теперь уже лучше. - Это я сразу поняла. На ночь можно не бинтовать. Никто синяки не видит. - Пузырева встала с кровати и подошла вплотную к Наде. - Прости за совет, никогда не разрешай целовать себя в шею. Как он этого не понимает? Надя задохнулась от обиды и, с трудом пересилив гнев, отвернулась к окну. - Вы гораздо старше меня, Елизавета Викторовна, и я должна относиться к вам с уважением, - чтобы скрыть слезы, раздельно и строго сказала Надя. - Но я очень прошу вас никогда... Понимаете, никогда не трогать того, что мне дорого и свято. - Странная фанаберия, товарищ Колокольчикова, - процедила Пузырева и, укладываясь в постель, нарочито зевнула. - Мне-то, конечно, все равно... Только вот насчет святости разрешите остаться при своем мнении. На другое утро Васильев зашел в лабораторию, где Пузырева продолжала свои эксперименты с раствором Даркова. Александр Петрович попросил показать лабораторные записи, которые вела Пузырева, и натолкнулся на странное несоответствие размеров частиц в графах № 1 и "№ 2. Помня указание Валентина Игнатьевича, она не записывала своих опытов с ультразвуком, но цифры в тетради остались, в данном случае они обозначали размеры обычных частиц в растворе до воздействия на него ультразвуком и после. - Откуда столь тонкий помол? - спросил Васильев. - По рецепту Даркова дисперсность должна быть другой. - Попробовала на всякий случай, - спокойно ответила Пузырева, закрывая тетрадь. - Результат тот же. Она не лгала именно потому, что ультразвук чересчур мельчил частицы вещества, взвешенные в растворе, находящемся под высоким потенциалом; видимо, из-за этого и, происходили все неприятности, а о том, откуда этот ультразвук взялся, она сама не знает. Когда это дело выяснится, тогда и будет доложено начальнику строительства. И для того чтобы пресечь всякие преждевременные технические вопросы, Пузырева ловко повернула тему: - Мы с вами, Александр Петрович, люди науки. Методы поисков у нас определенные, лабораторные. А ведь разные неудачи могут и от людей зависеть. За своих вы, конечно, отвечаете. А всякие прикомандированные? Вы их анкеты видели? Вам известна их личная жизнь? - Я не могу не доверять тем, кто подписывал командировки. Доверяю также и коллективу, где люди воспитываются. В частности, я очень доволен Багрецовым: инициативный, смелый, прямолинейный. Рад, что подружился с Алешкой. Я даже вижу его благотворное влияние. - Ну, а что вы скажете о Колокольчиковой? О ее влиянии? - Мне она нравится. - То есть как это нравится? - Елизавета Викторовна выкатила глаза от изумления. - Я же серьезно спрашиваю. - Я и отвечаю серьезно, - сказал Васильев. - Вот уж кого судьба не обидела! Смотришь на нее, и сердце радуется. Очень способный инженер. Дело свое любит. Жива, весела, остроумна, собой хороша... Изумительное сочетание! Пузырева поджала губы, спросила язвительно: - Надеюсь, при жене вы бы этого не повторили? - Почему? Надя ей тоже очень нравится. - Странная у вас жена, Александр Петрович. Это мужчины могут восхищаться смазливыми мордашками. А у нас, женщин, несколько иной критерий. Да и вам, как руководителю, следовало бы поинтересоваться поведением этой молодой особы. Раньше двух часов ночи она никогда не приходит. Васильев рассеянно потер лоб: - Да, это, конечно, неприятно. Надя вас беспокоит. Я постараюсь ее перевести. Завтра тут одна комната освобождается. Пузырева всплеснула руками: - Это значит мудрое решение! Бросить щуку в реку. Вместо того чтобы пресечь безнравственность, вы потакаете ей. - Я не пойму, о какой безнравственности вы говорите? - уже начал сердиться Васильев. - Колокольчикова взрослый, самостоятельный человек. Здесь не санаторий, поэтому я не могу приказать ложиться спать в одиннадцать часов. Что вы от меня требуете? - Видно, у нас с вами разные взгляды на воспитание молодежи. Мое дело предостеречь, - сказала Пузырева, вставая. - Боюсь, что вам придется изменить свое мнение о Колокольчиковой. Оставшись один, Васильев стукнул кулаком по столу. Черт бы побрал эти бабьи сплетни! Ну что особенного, если девчонка придет в два, а не в двенадцать? Разве временем ее возвращения домой определяется нравственность? Ходила, наверное, с Алешкой по степи, сидела на лавочке в "мертвом саду". Возможно, они даже целовались, если Алешка сумел побороть свою робость. И все это так должно быть. Так заведено!.. А что хочет Пузырева? Ханжа несусветная. Сегодня Валентин Игнатьевич получил от Пирожникова научно-популярный журнал, где была опубликована беседа с доктором химических наук товарищем Литовцевым перед его отъездом на целинные земли. - Видали, Елизавета Викторовна? - не преминул он похвастаться, ласково поглаживая розовую лысину. - Народ интересуется нашими работами. Пузырева знала, как это все устраивается. Недаром у Пирожникова частенько пустует лабораторный стол. Связь с промышленностью, работа в научной библиотеке. Да мало ли какими причинами это объясняется. - Не знаю, как народ, - льстиво улыбаясь, сказала Пузырева, - но вас ценят понимающие люди. Вероятно, дано указание... - Что нам известно, Елизавета Викторовна? - загадочно улыбнулся он. - Мы "дии минорес", то есть "младшие боги". Значит, так нужно. Разговор этот происходил у стройкомбайна во время очередных неудачных испытаний, к которым и Литовцев и Пузырева уже начали привыкать. Еще раз убедившись, что всему виною ультразвук, источник которого пока не обнаружен, Пузырева занялась иной деятельностью, отнюдь не лабораторной, - во все глаза следила за Надей, за ее движениями: куда пошла, как посмотрела на Алексея, нет ли ответного знака. А знаки, конечно, были. Разве мог Алексей не улыбнуться, коли в редкую минуту отдыха ласково смотрит на тебя любимая? Мог ли он не помахать приветственно рукой, когда Надя спускается вниз по лесенке, чтобы пройти внутрь стройкомбайна? Все это Пузырева с возмущением отмечала в своей памяти. Совершенно не стесняясь окружающих, занимаются перемигиванием, да еще в рабочее время. - Александр Петрович, видите, как ослабла контрастность? - спросила Надя, показывая на экран. - Думаю, что-то испортилось в телекамере. Наверно, как и в той, что мне вчера пришлось снять. Надо сделать перерыв, пока я не проверю аппарат в лаборатории. - Хорошо, - согласился Васильев и подозвал к себе Алексея: - Помоги Наде снять аппарат. Пока без него обойдемся. Вадим, у тебя все приборы в порядке? - Как всегда, Александр Петрович, - ответил Багрецов, быстро оглядывая пульт управления. - Временно можем обойтись и без телевизора. - Вы уверены в этом, молодой человек? - сухо спросил Литовцев. - Я не знаю, что вас смущает, Валентин Игнатьевич, - удивился Вадим. - Ведь даже на самолетах, когда не видно земли, люди доверяют свою жизнь приборам и абсолютно не подвергаются риску. - Мне хотелось бы собственными глазами убедиться, - ответил Валентин Игнатьевич и взял под руку Васильева, чтобы отвести его в сторону. - Понимаете, Александр Петрович, надо знать, как равномерно нарастает слой, особенно в верхней части формы. Багрецов не выдержал и вмешался в разговор: - Гамма-счетчики показывают это абсолютно точно. - Я повторяю, что хочу видеть собственными глазами, - бросил через плечо Литовцев и снова обратился к Васильеву: - Важно проследить закономерность... - Простите за невежливость, - настойчиво произнес Вадим. - Но я должен объяснить... Презрительным взглядом Валентин Игнатьевич смерил упрямца с головы до ног: - Кому вы хотите объяснить? Будьте скромнее, молодой человек. Нас тоже кое-чему учили. - Литовцев сделал вид, что этим все сказано. Васильев же заметил, что приборы, которые сюда привез Багрецов, хорошо продуманы, работают надежно и пока еще нет никаких оснований им не доверять. - Значит, я старый скептик, - покорно склонил голову Литовцев. - Однако я настолько привык все видеть на экране, что мне трудно от этого отказаться, - и почти ласково попросил Багрецова: - Не в службу, а в дружбу, Вадим Сергеевич, узнайте, пожалуйста, у Надин, как там у нее с аппаратом? - Я охотно это сделаю, Валентин Игнатьевич. Но меня удивляет столь пренебрежительное отношение к той технике, которой я здесь занимаюсь. Выходит, что меня прислали сюда зря? Неужели вы не понимаете, что телевизор - это вспомогательное средство контроля, а никак не основное? Тем более что вчера отказала в работе вторая камера. - Видали, Александр Петрович? - рассмеялся Литовцев. - Уже конкуренция. Опять на пути оказался этот мальчишка! Он с таким упорством отстаивает свои позиции, точно ему известно, к чему приведут испытания без телеконтролера. И Валентин Игнатьевич решил обратиться к Пузыревой за поддержкой. - Елизавета Викторовна, вас интересовала структура поверхности бетона перед затвердеванием. Вы хотели посмотреть ее на экране. Но вот наш молодой друг, - он кивнул в сторону Багрецова, - упорно доказывает, что все это можно исследовать всякими там гамма-счетчиками и другими приборами. - Я этого не говорил, - пожал плечами Вадим. - Обождите! - Литовцев предупреждающе поднял руку. - Вадим Сергеевич берет на себя смелость утверждать, что в очередных испытаниях мы полностью можем положиться на его приборы и вовсе отказаться от услуг нашей милой Надин, в данном случае коллеги Вадима Сергеевича. Во время этой витиеватой речи Литовцев пристально, точно гипнотизируя, смотрел в глаза Елизаветы Викторовны, боясь, что она может и не догадаться, какая поддержка от нее требуется. - Я же робко взываю к научной объективности и прошу дать нам возможность проследить за поверхностной структурой на экране при непременном участии Надин. "Умен Валентин Игнатьевич", - решила Пузырева и еще больше прониклась к нему уважением. Потирая нос, покрасневший от холода, - он стал похожим на морковку, - Елизавета Викторовна начала с достоинством: - В том-то и дело, дорогие коллеги, что мы подошли к тому этапу, когда лишь опытный глаз, когда... Вы простите меня, - Александр Петрович, - она с готовностью повернулась к Васильеву. - Мне почему-то кажется, что поверхностная структура, которую я видела вчера, несколько напоминает ту, когда у нас с Дарковым были неудачи. Интересно сравнить. - Она замолчала, как бы припоминая что-то, и тут же воскликнула: - Давайте скорее посмотрим! Что-то в этом энтузиазме не понравилось Багрецову. Елизавета Викторовна довольно равнодушно относилась к опытам Васильева. И вдруг - такая горячность. Заметив колебания Багрецова, Алексей, который в этом споре видел лишь ущемление Надиных интересов, предложил: - Я пойду сказать Наде. Пусть аппарат делает скоро. - Не в этом дело, Алеша, - удержал его за руку Вадим. - Вопрос принципиальный. Алексей оглянулся на Литовцева и наклонился к Вадиму: - Надя будет обижаться. Зачем не подождать? У Валентина Игнатьевича был тонкий слух; а потому он услышал это и, предполагая, что поступки Багрецова объясняются ревностью, попытался столкнуть противников. - Я не хочу вмешиваться в ваши личные взаимоотношения. Не знаю, что у вас, Вадим Сергеевич, произошло с девушкой, которая сейчас исправляет аппарат. Но совсем уже не по-рыцарски пользоваться этим случаем, чтобы доказать ненужность ее телеконтролеров, что их можно заменить вашими приборами. Вы радиоспециалист, значит, и с телевизорами должны быть знакомы, так почему не пришли товарищу на помощь? Мало ли в чем она перед вами виновата. Но здесь не место сводить личные счеты. Багрецов стоял бледный, губы его дрожали. - Подумайте об этом, молодой человек, - сказал Литовцев, довольный своим успехом. - Подумаю, уважаемый профессор, подумаю, - чувствуя, как в нем закипает гнев, глухо проговорил Багрецов. - Только возьмите обратно ваши необоснованные предположения. И чтобы сгоряча не наговорить еще больших дерзостей, Вадим резко повернулся и сдержанным шагом пошел в лабораторию к Наде. Алексей побежал за ним. Васильев молча смотрел им вслед, корил себя, что допустил столь неприятную сцену, но целиком был на стороне Вадима. - Знаете, как это называется? - сложив на груди полные руки, раздраженно спросила Пузырева. - Хулиганство на производстве. - Вы хотите оценивать этот печальный случай по Уголовному кодексу? - Александр Петрович сжал виски. - Ну что ж. Виновных здесь трое. Начальник, который это допустил, Багрецов и Валентин Игнатьевич. - Благодарю вас, - притронувшись к шляпе, поклонился Литовцев. - Я же и виноват? Багрецов уходил со строительной площадки понурившись, как вратарь с футбольного поля, пропустивший несколько мячей. Его догнал Алексей и порывисто обнял за плечи. - Зачем кричать на профессор? - Потому что я дурак. Не сдержался. В лаборатории они увидели, как Надя спокойно завинчивала винты на крышке аппарата. - Что же ты не торопишься? - спросил Багрецов. - Твои милые друзья Валентин Игнатьевич и Пузырева ждут телеконтролер с завидным нетерпением. - Странно. Они относились пренебрежительно к телевизионному контролю. Говорили, что это не научный метод наблюдения, и вдруг... - Теперь мои приборы забраковали. И еще обвинили твоего покорного слугу в том, что я свожу с тобой личные счеты. Алексей с гордостью за своего друга пытался было передать Наде, что тот сказал профессору, прямо в глаза. Однако Вадиму не хотелось выглядеть этаким героем перед Надей, неизвестно, Как она воспримет его вспышку, и он прервал запутанную речь Алексея: - Не слушай его, Надюша. Он мою дурость за героизм считает. Бери лучше аппарат, и пойдемте. По вечерам Вадим тосковал. Его приглашали погулять и Надя и Алексей. Но это, видимо, так, из сострадания; они почему-то чувствовали себя виноватыми перед ним. Вадим отказывался, понимая, что третий здесь лишний, им гораздо лучше вдвоем. Он подружился с ребятами из совхоза, но там слишком рано ложатся спать - намаются за день, работа сейчас горячая, сколько еще нужно садов посадить, да и на полях труда немало. Недавно привезли три щитовых дома, их тоже надо собрать, отделать. Приходится вставать спозаранку, чтобы сделать все засветло. Так, возвращаясь иногда из совхоза, Вадим думал, чем бы еще заняться, и, конечно, шел в лабораторию, если так можно назвать маленькую комнатку, которую отвели ему для проверки и регулировки измерительной аппаратуры. Приборы, что привез Вадим, не требовали никаких забот, работали уверенно и не нуждались в совершенствовании. Карманный телевизор, сделанный Вадимом, тоже работал. Улучшать его не имело смысла. Хотелось конструировать что-нибудь новое. Например, совсем уже маленький магнитофончик, вроде наручных часов. А кроме того, для Вадима это все пройденные этапы. Тянуло заняться чем-нибудь совершенно необычным. Наконец он придумал. - Надюша, - обратился к ней Вадим, - где бы достать генератор ультразвука? - Зачем тебе? - Зубы лечить. Нет, ты не смейся. Я вполне серьезно. Видишь, - он раскрыл рот и показал маленькое темпов пятнышко на коренном зубе. - Пока еще зуб не болит. Но если я пойду к врачу, то пиши пропало. Он возьмет сверло толщиною с палец, сделает мне в зубе огромную дыру, потом поставит пломбу. Она выскочит, зуб начнет болеть... Я вспомнил бормашину, и не из трусости, а от презрения к этой варварской технике буду ждать, когда зуб сгниет до последнего корешка. - Но при чем тут ультразвук? - А ты разве не слыхала? Уже разрабатывались методы сверления зубов с помощью ультразвука. Причем совершенно безболезненно. Механика здесь простая: если на поверхность металла, стекла, фарфора нанести каплю с абразивом, то есть с частицами твердого вещества вроде наждака, и потом прикоснуться к этому месту стерженьком, который вибрирует с ультразвуковой частотой, то в самом твердом материале можно сделать тончайшую дырочку. Так вот, инженеры уже пробовали генератором ультразвука заменить бормашину. Ты представляешь, Надюша, какая красота! Колебания ультразвука абсолютно неощутимы. Никакого гудения, боли. Я думаю, что лечение зубов надо передать инженерам. Ультразвук, высокая частота для убивания нерва и надежная цементная масса. Вот и все. А зубные врачи противятся внедрению этой техники. Некоторые даже восстали против ультразвука.. - Что ты на них взъелся? - А кто виноват, что у нас беззубых много? - Значит, ты решил сам заняться зубной техникой? - с улыбкой спросила Надя. - Воображаю, что из этого получится. - Выхода нет, Надюша. Как говорится, "спасение утопающих - дело рук самих утопающих". Мама моя - детский врач - говорит, что в детстве ей лечили зубы так же, как и сейчас ее пациентам. Видимо, за пятьдесят лет в этой отрасли медицины, мягко выражаясь, нет никаких достижений, никакого прогресса, как, например, в области хирургии, лечения инфекционных болезней, фармацевтике. Значит, если я не примирюсь с бормашиной, то потеряю все зубы. А это мне не нравится, да и тебе тоже. - Конечно. Но что я должна сделать? - Позволить мне вытащить из одного твоего аппарата ультразвуковой генератор. Ведь он же сейчас не используется. А потом я его поставлю обратно. В общих чертах Вадим знал устройство ТКП. Действительно, в этим универсальном телеконтролере конструкции инженера Пичуева находился генератор ультразвука, которым пользовались для дефектоскопии всевозможных металлических деталей. Он мог выявить, нет ли внутри металла трещин, раковин и других невидимых глазом дефектов. В конструкции ТКП совмещено два аппарата с тем, чтобы исследования деталей можно было производить на расстоянии. Это бывает необходимо в ряде специальных случаев. Они мало интересовали Вадима, но ему надо было бы знать, что ультразвуковой генератор нельзя удалить из аппарата, и даже не потому, что он конструктивно связан с телекамерой, а по другой причине - генератор, оказывается, работает в общей схеме и генерирует ультразвуковую частоту, которая потом весьма остроумно преобразовывается и является немаловажным звеном в телеприемном устройстве. - Если ты действительно хочешь на себе, как на подопытном животном, испробовать ультразвук, то попытай счастье у химиков. У них я видела генератор, - сказала Надя. Обрадованный Вадим поспешил в лабораторию материалов, где его встретил один из лаборантов-"близнецов". - Чем можем быть полезны? - осведомился тот, перебирая разложенные на столе магнитофонные кассеты, и, когда услышал о генераторе, сослался на другого: - Обратись к Олегу. Он здесь отвечает за имущество. - Хотя бы только на вечер, - упрашивал Вадим ответственного за имущество. - Могу расписку дать. - Без Валентина Игнатьевича ничего не выйдет, - отрезал "ответственный". По вполне понятным причинам Вадиму не хотелось обращаться к Валентину Игнатьевичу. Правда, после того как Вадим извинился перед ним за грубость, отношения несколько улучшились, но дружеских чувств не было отнюдь. Во всяком случае, уж если идти на поклон, то к Елизавете Викторовне. Но стоило Вадиму заикнуться насчет генератора, как та почему-то изменилась в лице и замахала руками: - Не могу, не могу. Я тут человек новый. И в эти дела не вмешиваюсь. Вздохнул Вадим и, удивляясь столь жесткой дисциплине в группе Литовцева, предстал перед его светлые очи. И вдруг очи эти потемнели. - Зачем вам понадобился ультразвуковой генератор? - с явной подозрительностью спросил Валентин Игнатьевич. Вадиму вовсе не хотелось рассказывать о задуманном, тем более что его вторжение в медицину выглядело чудачеством. Пришлось слукавить. - Хочу одну штуку попробовать. Не дождусь, пока специалисты этим займутся. - Вы получили задание от Александра Петровича произвести какую-нибудь проверку? - стараясь не выдать волнения, спросил Литовцев. Вадим представил себе всю несообразность этого предположения: Васильев дает задание проверить метод лечения зубов! - и рассмеялся: - Ну что вы! Моя собственная инициатива. Промычав что-то неопределенное, Валентин Игнатьевич ушел домой, а Вадим так и не понял, можно ему взять генератор или нет. На другой день он опять пристал к Литовцеву: - Я жене испорчу. У меня десятки приборов посложнее. - Хорошо, хорошо. Я узнаю, - отмахнулся Литовцев. Не теряя драгоценного времени, он тут же подошел к Наде и попросил инструкцию ТКП. Хотелось окончательно убедиться, что именно этот аппарат излучает ультразвук. Надя несколько удивилась любознательности Валентина Игнатьевича и на его просьбу ответила, что инструкция в лаборатории, и если это дело не к спеху, то после работы ее можно взять. Вадим, узнав о просьбе Литовцева, горько пошутил: - Эх, Надюша. Сказала бы, что инструкция секретная. Вот бы он и утерся, жадина. Никак я его не пойму. Валентин Игнатьевич долго разбирался в инструкции, держал ее у себя два дня, потом вдруг спросил у Нади, что из себя представляют колебания свыше двадцати тысяч герц. - Ультразвук, - лаконично ответила она, и Валентин Игнатьевич больше уже ни о чем ее не расспрашивал. С завода пришла телеграмма: лидаритовый раствор отгружен и через несколько дней будет на станции назначения. Валентин Игнатьевич понимал, что после этого Васильев прекратит свой опыты, ибо план остается планом, придется заняться лидаритовыми домиками. Ну, а потом, убедившись в бесплодности своих попыток, Васильев надолго откажется от бредовой затеи использовать рецептуру Даркова, тем более что в зимних условиях здесь ничего хорошего не получится. Прошло еще два дня на строительстве. Десятки опытов - и опять никакого успеха. Валентин Игнатьевич ходил уже уверенно: почва под ногами становилась все прочнее и прочнее. Иногда просыпалось сомнение, нечто вроде угрызения совести. Ребята опять приходили насчет клуба, мялись, вытаскивали из кармана бумажки, предлагали попробовать то одно, то другое, наивные как дети. Если было некогда Васильеву, Валентин Игнатьевич брал на себя роль добровольного консультанта и терпеливо объяснял, что содержание извести в бетоне не всегда определяет его быструю схватываемость, что речной песок, который привезли ребята, здесь тоже бесполезен. - Зря, ребятки, трудились. Надо было спросить. - А может, попробуете? - говорил кто-то несмело. - Ах, молодежь, молодежь! - качал Литовцев головой. - Ведь я все-таки профессор. Чему-то меня учили. Ребята вздыхали и уходили пристыженные. В совхозной столовой, которая представляла собой большую палатку вроде цирка шапито, где люди сидели не раздеваясь, Валентин Игнатьевич прочитал лекцию "Химия и жизнь". С этой лекцией он часто выступал в московских клубах, знал ее назубок, с неожиданными примерами и остротами, которые почти всегда вызывали смех аудитории. Острил насчет модной синтетики и миниюбок... Так было и здесь. Валентин Игнатьевич спокойно выжидал, когда смех стихнет, а глазами выискивал по рядам корреспондента районной газеты, чтобы не забыть дать ему адрес, куда послать газетную вырезку. Костя Пирожников постарается, чтобы ее напечатали в Москве. "Лекция профессора В. И. Литовцева для тружеников целинных земель". Неплохо звучит. А? Дождь барабанил по натянутому брезенту, приходилось напрягать голос, чтобы услышали последние ряды. Никогда еще профессор не выступал в таких скверных условиях, но ничего не поделаешь - надо. "Салюс публика - супрема лекс". "Общественное благо - высший закон". Этой лекцией Валентин Игнатьевич хотел как бы вознаградить молодежь за то, что и клуба у них нет, и живут они тесно. В лидаритовые домики перейдут семейные, а остальные останутся зимовать в вагончиках или тесниться в щитовых домиках и хатах колхозников. ...Во время одной из очередных проб, когда раздвинулись обе половины формы, Валентин Игнатьевич обнаружил, что победа лидарита, которым якобы характеризуется "технический прогресс", весьма и весьма сомнительна, Старый архаический бетон, несколько улучшенный Дарковым, оказался прочным, без каких-либо трещин и других неприятностей, что крайне озадачило Валентина Игнатьевича. Прежде всего, он проверил, работал ли во время этой пробной заливки телеконтролер. Оказалось, что работал. Тогда в чем же дело? Пока образцы бетона срочно испытывались в лаборатории, Валентин Игнатьевич, оставшись на платформе стройкомбайна, искал причину успеха. Он рассуждал так: "Телеконтролер не выключался, а ультразвук куда-то исчез. Почему? Перестал вибрировать пьезокристалл. Возможно, испортился? Вряд ли. Раньше употребляли кристаллы титаната бария. Кристаллы прочные и надежные. Значит, изменились условия, в которых подобный кристалл работал. Какие условия? Температура? Влажность? Нет, это все Должно быть предусмотрено в конструкции аппарата. А если снизилось напряжение сети? Тогда как?" Недаром Валентин Игнатьевич подробно изучил инструкцию ТКП. В ней оказывалось, что при падении напряжения питания свыше чем на 20 процентов ультразвуковой генератор работает неустойчиво, колебания могут и не возникнуть. В другое время Валентин Игнатьевич не сумел бы сопоставить эти данные (взятые из инструкции) с исчезновением ультразвука - техника почти незнакомая химику, - но лишь вчера он услышал, как Васильев звонил на электростанцию с жалобой на сильное падение напряжения в сети. Пришлось все контрольные приборы, в том числе и ТКП, включить через автотрансформатор, чтобы поддерживать нужное напряжение. Держась за поручни лестницы, боясь оступиться, Валентин Игнатьевич торопливо спускался вниз. Надо посмотреть, сколько вольт подается на пульт с контрольными приборами. Но вольтметра там Литовцев сразу не обнаружил и, не теряя времени, побежал к дежурному монтеру. Сидя за столом и положив голову на руки, подремывал Макушкин. Иногда он вскидывал голову, глядел затуманенными глазами на щит и снова клевал носом. От двери подуло холодным ветром. Макушкин нехотя обернулся. Там, на пороге, стоял профессор и рыскал глазами по щиту. - Какое у тебя напряжение? Где вольтметр? Макушкин встал и неопределенно указал пальцем. - Сто шестьдесят вольт! - радуясь своей догадке, воскликнул Литовцев и проговорил с наигранным пафосом: - Да тебя под суд отдать мало! Саботажник! Вредитель! Испытания срываешь? Сколько ты должен держать? - Двести двадцать. Ну вот вам, пожалуйста. - Макушкин повернул штурвал. - Тут напляшешься досыта. Разве это работа? Техника движется вперед, а тут - крути Гаврила. Стабилизаторы надо ставить. Нечего людей мучить. - Замучился, бедный. - Валентин Игнатьевич тронул штурвал. - Трудная работа. Ну вот что, молодой человек, - предупредил он. - Дело твое - дрянь. Знаешь, что за халатность бывает? Еще неизвестно, как там насчет первой аварии, но здесь дело ясное. Не петушись, не петушись, - заметив протестующее движение Макушкина, Валентин Игнатьевич поднял руку. - Скажи спасибо, что попал на меня. Человек я добрый, а потому прощаю. Ничего не скажу начальству. Но если еще раз замечу - берегись! Валентин Игнатьевич ушел с сознанием собственной правоты и доброты. Теперь этот лентяй будет работать не за страх, а за совесть. "Нет, при чем тут совесть? - иронически усмехнулся он. - Именно за страх. Узнай Васильев, что монтер спутал ему все карты, не поздоровилось бы малому". Но Валентин Игнатьевич добр. Зачем подводить людей? Можно и помолчать. Но самое главное - Макушкин не раскроет рта. Ни гугу, молчок. Лабораторные испытания пока еще не позволяли судить, насколько прочен и надежен бетон, полученный при последнем эксперименте, но Васильев понимал, что произошел некоторый сдвиг и надо обязательно докопаться, в чем же здесь дело. Однако при соблюдении всех тех же условий, той же рецептуры, технологии, повторение опыта ни к чему не привело. Макушкин, сбросив с себя остатки дремоты, следил в оба глаза за вольтметром и точно поддерживал требуемый вольтаж. Теперь профессор может зайти в любую минуту. Прозеваешь во второй раз - не поздоровится. Глава четырнадцатая "ЧЕРТЕЖ МЕЧТЫ" Через несколько дней после беседы с Васильевым, когда у него руки опускались из-за неудач, когда масса Даркова никак не хотела твердеть, снова пришла целая делегация из совхоза. Пришли члены комсомольской бригады. Пусть о них расскажет Багрецов? Он молод, экспансивен, весь устремлен в будущее, и ему близки мечты сверстников. На этот раз в технический дневник Багрецова прорвались и кое-какие эмоциональные мотивы, к технике отношения не имеющие. Вот как он описывают прием молодежной делегации начальником строительства Васильевым А. П., которого автор дневника чаще всего обозначает инициалами. 10 октября, 2 часа ночи. Сегодняшние испытания ничем не отличались от вчерашних. Разбрызгивание массы Даркова на любую поверхность - металлическую, деревянную, бетонную, кирпичную или просто на грунт - дает хорошие результаты: по прочности, стойкости и другим показателям не уступает лучшим маркам бетона. Так утверждает А. П. и даже само "лидаритовое светило" В. И. (Литовцев, конечно). Но до сих пор никто из них, вкупе с Е. В. Пузыревой (кажется, я о ней в своих записках не упоминал) и "близнецами", никак не может понять, почему в стройкомбайне эта масса ведет себя, как самая вульгарная известка, и никак не хочет держаться ни на потолке, ни на стенках будущего дома. Смотришь на экраны Надиных телеконтролеров, и сердце кровью обливается. Рушится дом прямо у тебя на глазах. И вот сегодня вечером в нашем "конференц-зале", так мы в шутку называем комнату, куда сейчас из-за холодов перенесли пульт управления стройкомбайном, началось вроде как производственное совещание, "летучка", "планерка", по-всякому можно называть. Присутствовали все, от кого хоть в какой-то мере зависели успехи и неуспехи испытаний. Вел совещание А. П. Блистал терминологией и латинскими афоризмами В. И. Поддакивали ему Пузырева и "близнецы". Не могу удержаться, чтобы лишний раз не вспомнить Маяковского. Мне кажется, что он написал о "близнецах" вот эти строки: "Этот сорт народа - тих и бесформен, словно студень; очень многие из них в наши дни выходят в люди". Точное определение. Ну что еще? На этом совещании были и мы с Надей. Пришел и Алеша, протиснулся в уголок, стараясь быть незаметным. Вряд ли мне нужно описывать это совещание. Как мои контрольные приборы, так и Надины "телеглазки" работали нормально. Речь шла о технологии, о новом методе строительства, где мы с Надей выполняли роль сочувствующих соглядатаев, вооруженных электронной техникой. Совещание подходило к концу. А. П. рассказал о программе завтрашних испытаний, пожелав нам покойной ночи, но в эту минуту вдруг распахивается дверь и на пороге появляется целая делегация. Это как раз те ребята и девушки, которые недавно приходили к А. П. с просьбой поскорее построить клуб. Девчонкам, мол, танцевать хочется. Но сейчас не за этим сюда пришли ребята. Секретарь их комсомольской организации Максим Братухин (я его знаю - головастый парень) снял кепку, расстегнул ватник и начал так: - Может, мы и некстати заявились к вам, но дело у нас общее. Из рассказа Братухина я впервые, к моему стыду, кое-что уяснил для себя. Я, конечно, уже слышал о таких бригадах, но непосредственно не был связан с ними - судьба этих ребят меня взволновала. Начинали они с малого. У многих из них разная квалификация, заработки разные, а семейное положение примерно у всех одинаковое. В бригаде оказалось несколько девушек с низкой квалификацией, они зарабатывали меньше других, но не хотели оставаться в долгу. Стали повышать свою квалификацию, надо учиться. Организовали курсы, где преподавали наиболее знающие члены бригады. Девушки овладевали новыми профессиями, и заработки у них повысились, получают теперь не меньше самых квалифицированных членов бригады. Здорово! Ноя забежал вперед. Очень мне понравилось, как у них поставлено дело. Братухин-то начинал разговор не с этого. Он наконец оставил в покое свою кепку, которую мял в руках, пока здоровался и извинялся за поздний визит, сунул ее в карман и с достоинством продолжал: - В совхозе у нас полная механизация. Вот какая штука! Электрифицировать все можем, а ютимся пока у колхозников или живем в вагончиках. Конечно, мы бы и сами срубили домишки не хуже, чем в деревне, но, если существует такая "домостроительная машина", считаем, что возвращаться к старому просто нельзя. Оторвись моя башка, нельзя. Зачем лес губить на жилье? ...Примерно так рассказывал этот уж очень симпатичный мне парень. И я его могу понять. Ясно, что у богатого совхоза найдутся деньги для строительства поселка. Есть, конечно, типовые проекты, созданные опытными архитекторами. Пройдет год-два - и вот вам, пожалуйста, новый поселок не хуже, чем у людей. Но ведь лес-то нужен и нашим потомкам. Как же его не беречь? Братухин прав. Широко мыслит этот парень. Понял и перспективу метода Васильева в строительстве. А перспективы этого края тоже такие, что дух захватывает. Только вчера мне сказал А. И., а сегодня сослался на это Братухин. Оказывается, совсем недавно геологи разведали в здешнем районе богатые угольные месторождения. Предполагается строительство современного города. Ничего бы я так страстно не желал, как удачи экспериментов А. П. Вот это был бы город! И не зря Литовцев так борется за свой лидарит, хотя должен понимать, что на лидарит рассчитывать нечего. Слишком дорого обойдется само строительство. А кроме этого, еще надо построить мощный химический завод для производства полимера столь высокой стоимости. Пройдут годы, пока закончится строительство завода, пока освоят выпуск лидарита. Потом еще проверка, как он поведет себя в эксплуатации. Экспериментальный поселок необходим. И Литовцев будет стоять на своем. Что-то я ударился в экономику. Но ведь она многое решает. Давным-давно был построен пластмассовый домик. Об этом даже газеты писали. А где эти домики? Ну, хотя бы в малой серии. То ли дело домики из состава Даркова. Прочно, надежно и дешево. Опять экономика! А что поделаешь? Ведь и Братухин ссылался, по существу, на материально-техническую базу. Так неужели же группа научных работников не может определить, почему разрушаются стены столь необходимых всем домиков? Трудно поверить. Боюсь, что комсомольцам, которые пришли к нам с конкретной мечтой о будущем, еще труднее поверить в нашу беспомощность. Александр Петрович оглядел присутствующих и, видимо от волнения, глухо заговорил: - Очень нравится мне ваша нетерпеливость. Целеустремленность. Хотели бы мы вам помочь. Но самое трудное у нас впереди. Вон там, - указал он на темное окно, - стоит наша машина. Отказалась работать. А почему? Она же не говорит. Пробуем и так и эдак заставить ее работать. Не хочет. Но мы не теряем надежды и думаем, что в ближайший месяц все разрешится к нашему общему удовольствию. Мне показалось, что ребята поверили начальнику строительства и ушли от нас радостные, окрыленные. Но мне стало боязно за него. При создавшихся обстоятельствах можно и обмануть доверие ребят. А это никак нельзя. Это преступление перед своей совестью. Ну, кажется, я еще никогда так много не писал в свой "технический дневник". Но уж больно меня захватила целеустремленность, одержимость, ощущение, будто комсомольцы из совхоза принесли с особой "чертеж мечты". Уже четыре часа утра. Скоро начнется новый рабочий день, Алешка мечется в бессоннице. Поволновался он за сегодняшний вечер достаточно. А как он глядел на Братухина - этого парня из совхоза! Не мог сдержать восторга Алешка - парень, как любит подчеркивать Литовцев, воспитанный в капиталистическом мире... Сам же Литовцев, кажется, не радовался ничему: ни самозабвенному труду комсомольцев, ни их мечте о новом поселке, новом городе, ни свершению "планов наших громадья", что так любил Маяковский. Держался Валентин Игнатьевич индифферентно, будто ни в чем не заинтересован. Из туманной пелены над горизонтом поднималось солнце, хмурое, недовольное, точно его потревожили слишком рано. Кутаясь в дырявые облака, оно скупо осветило размокшую глинистую дорогу, посеревший забор стройплощадки и человека в ватнике с красным шарфом. Шарф подчеркивал скудость красок и как бы звенел на сером фоне неба, земли и всего окружающего. Алексей мыл в луже свои резиновые сапоги, низко склонившись, черпал воду пригоршней, тонкой струйкой лил на блестящий черный носок, повторял это много раз, видимо не замечая, что к каблукам прилипли тяжелые комья жирной глины. Все это делалось машинально и совершенно напрасно, потому что на стройплощадке, куда намеревался сейчас идти Алексей, тоже глины достаточно, - сапоги опять станут грязными. Впрочем, не все ли равно. Алексей стряхнул капли с покрасневшей от холода ладони и, поднявшись по ступенькам к проходной, нерешительно взялся за ручку двери. Было еще темно, когда, измученный бессонницей, он вышел в степь. Казалось, что когда остаешься один на один с бескрайними просторами родной, лишь недавно обретенной земли, с пашнями и осенними туманами, что так заботливо прикрывают всходы, с безветренной тишиной, когда слышишь лишь плеск воды под ногами, именно сейчас, в эти минуты, и прояснится твоя дорога в жизнь. Ведь у него она совсем иная и только начинается. Держась за ручки двери, он медлил открывать, ждал, что вдруг вот здесь еще до звонка, призывающего к началу работы, придет к нему ясная в своей живительной свежести мысль, которую он все утро искал на пустынных дорогах. Дверь стремительно раскрылась. Алексей, поскользнувшись, чуть не упал со ступенек. - Ты куда исчез? - выпалил Багрецов с тревогой. - Беги скорее к Мариам Агаевне, она беспокоится. - Зачем беспокоится? Со мной ничего не случится. - А ты не о себе. О других подумай. Ты же знаешь, что Мариам Агаевна нездорова. Побыл бы с ней. Ей воды подать некому. - Я обязательно к Мариам пойду сегодня, - сказал Алеша, выслушав упрек Вадима. Незаметно для себя Алексей все больше и больше стал ценить эту молчаливую женщину, которая, не навязывая своей дружбы, очень тепло и заботливо к нему относилась. Вначале он испытывал к Мариам простое уважение, главным образом из-за отца, - отец с ней счастлив, а это уже многое значит, сыну тоже надо быть благодарным за любовь этой-женщины к отцу. Но сейчас, когда Алексей полюбил сам и понял всю глубину этого великого чувства, в сердце его потеплело. Оно наполнилось нежностью и к Мариам. Любовь к Наде безгранично расширила мир. Надо только найти самого себя и не потерять Надю. Вечером, после разговора с ней, Алешка не спал всю ночь, а к утру ушел бродить по степи. ...Багрецов проснулся от громкого стука в окно. Светало, белела подушка на кровати Алексея, а самого Алексея не было. Вадим отдернул занавеску и в неверном свете начинающегося утра увидел Надю. Закутавшись в одеяло, он приблизил лицо к стеклу и, указывая на Алешину кровать, отрицательно помотал головой. Однако Надя не уходила. Вадим почувствовал что-то неладное, быстро оделся и распахнул дверь. Надя вошла молча и тяжело опустилась на стул. - Ты меня все еще любишь? Силясь подавить волнение, Вадим спросил: - Опять издевка? - Нет, Димка. Теперь этого не может быть. Закрыв лицо руками, точно, ей было стыдно и больно, Надя тихонько раскачивалась. Все еще ничего не понимая, Вадим отвел Надину руку, надеясь увидеть смеющиеся хитрые глаза, но рука ее была мокра от слез. - Надюша, что с тобой? Она подняла к нему заплаканное лицо и заговорила горячим шепотом: - Я знаю, что так не бывает. Ужасно! Но прости меня, дуру. Ты самый хороший, честный, добрый. Ты поймешь меня. Другому бы никогда не сказала... Безвольно опустив плечи, Димка молча выслушивал ее излияния, а в душе было пусто и холодно. Он давно уже примирился с чужой любовью - пусть они будут счастливы, - но тонкий лучик надежды все еще где-то мерцал. Теперь же он исчез навсегда. А Надя говорила, что не знает, как поступить, хотя и верит Алешке, который любит ее ничуть не меньше, чем она его. Но гордость, мужская гордость виновата. Алексей считает, что пока он еще ничего не добился в жизни, ему нужно остаться здесь, получить настоящую профессию. - Я согласилась с этим и сказала, что тоже сюда перееду. Но он не согласен - жертвы ему не нужны. Нельзя, говорит, бросать научную работу. Конечно, и в Москве он мог бы и учиться и работать где-нибудь на заводе. А деваться нам некуда. Ужасно! Ты же знаешь, я живу с мамой в одной небольшой комнате, а Алешка тоже на птичьих правах. Вадим не раз уже слышал от Алексея, что в родном доме он чувствует себя неловко. Взрослый человек, есть голова и руки, а живет у отца на правах маленькой Иришки, вроде беспомощного ребенка. Квартирка небольшая. Кабинет отца, комнатка Мариам и дочки да проходная комната - столовая, где спит на диване Алексей. При его болезненной щепетильности разве он решится привести в дом жену? Конечно, Алешка прав. Но в то же время Вадим не понимал, как можно подчинять любовь - если она, по словам Нади, действительно сильна - всяким бытовым неурядицам, вроде малой жилплощади, проходной комнаты и прочим, с его точки зрения, маловажным обстоятельствам. И не поймет этого Димка. В голове его робко шевельнулась невольная мыслишка, от которой он сразу же покраснел: "Эх, Надюшенька милая! Да будь у меня такое счастье, как у Алешки, вся эта ерунда - жилье, квартира, прописка - не имела бы никакого значения. У нас с мамой квартира в две комнаты. Одна стала бы нашей". Отвернувшись, чтобы Надя не заметила его смущения, Вадим проговорил: - Можно снять комнату за городом. - Все можно. Но как-то уж очень противно, когда и без того трудное счастье зависит от мелочей. Ужасно! Мне сегодня снилось, что Александр Петрович нашел наконец причину неудач. Стройкомбайн идет по степи. Заводы выпускают первую партию васильевских машин. Десятки из них ползают вокруг Москвы, стараясь не задеть ни одного деревца. И в одном таком доме у нас будет двухкомнатная квартира. - Алешка говорил с отцом? Надя хрустнула пальцами: - Боится огорчать. Да я и сама понимаю, что Александру Петровичу сейчас не до этого. Ужасно! - Пошла бы посоветовалась с Мариам. Она к тебе хорошо относится. - Ты с ума сошел! - Надя всплеснула руками. - Как же я в глаза ей смотреть буду? Просить, чтобы взяли в семью? Ужасно! Такого не бывает в жизни. - Эх, Надюша, мало ли чего не бывает. Тогда я пойду. Случай еще более странный, - и Вадим тяжело вздохнул, Действительно, странный случай. Вадим пойдет к Алешкиной мачехе, чтобы помочь счастью Нади, хотя любит ее сам многие годы. Надя приподнялась и легонько холодными пальцами провела по его щеке. Послышался осторожный стук, и тут же сразу ворвался холод в распахнутую дверь. На пороге стояла Пузырева. - Алешенька, вас просят зайти домой. Мачеха... - она не досказала. Багрецов обернулся к ней, и Елизавета Викторовна онемела. Вот что творится под самым носом у товарища Васильева! Вот вам, Валентин Игнатьевич, и Надин - "не тронь меня". Ветреница, как и все нынешние девчонки. Пузырева поджала губы и съехидничала: - Извините, я, кажется, помешала? - Да, конечно, - сдержанно сказала Надя. - Вы искали Алешу? Мы ему передадим. Взбешенная холодной учтивостью дерзкой девчонки, Елизавета Викторовна бросилась к больной Мариам и, не успев снять пальто, сообщила, что Алексея в общежитии нет, и не преминула добавить: - Дружок его выпроводил с утра пораньше. - Разве они поссорились? - Не знаю. Но у вашего Алеши слишком мягкий характер. К тому же он многого не замечает. Мариам лежала на диване, укрытая теплым одеялом, покашливала и чувствовала себя скверно. Александр Петрович еще вчера уехал на узловую станцию, куда прибыли цистерны с раствором для лидарита, оттуда он должен заехать в райком и вот до сего времени не вернулся. Скучно одной. У Алексея и Нади сейчас особенно много дел. Вчера целый день возились с установкой второго телеконтролера. Лишь Пузырева забегает на часок, как она говорит, "проведать болящую". Эти посещения не очень нравились Мариам, но все же рядом - живой человек. Не желая продолжать разговор об Алеше, Мариам сказала: - У меня к вам просьба, Елизавета Викторовна. Я уже проверила место сочленения пластмассового патрубка с бетонированной трубой-каналом, провела испытания на прочность под высоким давлением... Но это, так сказать, механика. Здесь все благополучно. А вот что касается химии, тут мне нужна ваша помощь. И Мариам высказала свои подозрения: если при изготовлении очередной партии пластмассовых коленчатых трубок были допущены отклонения от технологии, то лидаритовый раствор разъел стенку злополучного патрубка. Понизилась прочность, и произошел разрыв. - Смотрите, - она протянула руку к тумбочке, взяла оттуда полупрозрачный кусок пластмассы и передала Пузыревой. - Это я нашла на месте аварии. Видимо, его не заметили, когда собирали все осколки, чтобы отправить на завод. Опытным глазом Пузырева сразу определила, что поверхность пластмассы была повреждена не механическим путем, а воздействием реактивов, будто по трубе протекал не раствор лидарита, а сильнейшая кислота или щелочь. Впрочем, даже это сравнение не подходит; пластмасса, разработанная в их институте, обладала высокой химической стойкостью, оговоренной специальными техническими условиями. Будучи человеком осторожным, Пузырева, не показывая никакой заинтересованности, равнодушно спрятала осколок в сумочку: - Я понимаю, дорогая. Сделаем химический анализ. Наверное, на вашем заводе какая-нибудь девчонка всю технологию перепутала. Знаем, что у них в голове. Мариам слабо улыбнулась: - А как же контроль? - Нашли чему удивляться! В ОТК тоже одни девчонки сидят. Им бы только глазки строить. Да и начальнички ваши хороши. Улыбочки, смешки... Даже смотреть противно. Нельзя считать, что характер Пузыревой попросту скверный, у нее было немало и приятных качеств. Но она, в постоянной борьбе за "целостность семьи", опираясь на высокие принципы, толковала их с сугубо личных позиций, а потому у Пузыревой виноваты были все, кто, по ее мнению, даже косвенно мог нанести ущерб семейным устоям. Молодые лаборантки перешептывались, шутя называли ее "психованной" и втайне даже жалели ее. Елизавета Викторовна была искренне возмущена, негодовала и считала своим правом вмешиваться в происходящее. Она с грохотом придвинула стул поближе, достала из сумочки печенье, любезно предложила Мариам, но не огорчилась, когда та отказалась. - Мы с вами женщины семейные, - доверительно начала Елизавета Викторовна, похрустывая печеньем. - А семью надо укреплять и не допускать в нее всяких легкомысленных особ. Я говорю о вашей будущей невестке. - Какой невестке? - А разве вам неизвестно? Я попробовала предупредить вашего мужа, но у него, видимо, свои понятия о нравственности... Заметив ядовитую усмешку на тонких поджатых губах Пузыревой, Мариам возмутилась: - Почему вы говорите какими-то загадками, намеками? - Не надо горячиться, дорогая. Сейчас объясню. Я человек принципиальный и считаю своим долгом пресекать всякие попытки разрушения семьи. У вас эта неприятность уже назревает. Мариам умоляюще прижала руки к груди: - О чем вы? Я абсолютно ничего не чувствую... - Надо не чувствовать, а знать! - отрубила Пузырева. - В ваш дом проползает враг; вы этого не замечаете. Я пыталась сигнализировать, но коммунист Васильев непонятно по каким соображениям даже симпатизирует этому врагу... Вам, как человеку беспартийному... - Нет, почему же? - резко перебила ее Мариам. - Я даже член парткома нашего завода... У Пузыревой печенье застряло в горле. Подумать только! Девчонку в партком выбрали. Шевельнулось что-то вроде зависти, но Елизавета Викторовна овладела собой и продолжала: - Эта девчонка Колокольчикова тут головы кружит и молодым и старым. Я вот только что пошла позвать к вам Алешу, а вижу Багрецова с Колокольчиковой. Сидят чуть ли не обнявшись. Да я бы такую девчонку на порог не пустила! А она вползает змеей в ваш дом. Вы думаете, ей Алеша нужен? Надо быть наблюдательнее, моя дорогая. Мариам сбросила одеяло и, как была в ночном легком халатике, подбежала к двери. - Прошу вас, - прошептала она, распахивая дверь настежь. ...Раздался стук в дверь. Что, опять Пузырева? Мариам невольно щелкнула замком. Тут же одумалась - ведь это мог прийти Алеша. Но на пороге стоял Багрецов. - Доброе утро, Мариам Агаевна. Я вас не разбудил? Как вы себя чувствуете? Алеша еще не появлялся? - Нет. А что-нибудь случилось? Мариам встревожилась, пригласила Вадима в комнату: - Заходите, Вадим. Да? Вы уже завтракали? - И когда тот стал отнекиваться, настояла: - Садитесь, будем пить чай. А то совсем замерзли. Нос даже посинел. - Спасибо. От чая не откажусь. Тем более что зашел к вам не только справиться о вашем здоровье, а проконсультироваться с вами по одному серьезному вопросу. - Не знаю, чем могу быть вам полезной, Вадим. В электронике вы сами опытный специалист, а я механик, но не теоретик. Да? Я просто конструктор. - Именно это мне и нужно. Подскажите конструктивное решение. - Что же нужно сконструировать? - Счастье. И вы, как любящая женщина, меня поймете. Ну как бы это вам сказать, объяснить? - Вадим беспокойно заерзал на стуле. - Если человек захочет жениться, он обязан об этом сказать своим родителям? - Думаю, что да. А вы что? Хотите жениться? По лицу Мариам скользнула грустная улыбка. Вероятно, речь идет о Наде. Бедный Алешка. Вадим смущался, не зная, как приступить к поискам "конструктивного решения", но Мариам сама пришла ему на помощь: - Скажите, Вадим, вы очень любите Надю? Он чуть было не выпалил "да", в смущении глотнул из чашки очень горячий чай, обжег язык. Это вывело его из замешательства. Небрежно откинувшись на спинку стула и барабаня пальцами по столу, Вадим с подчеркнутым равнодушием произнес: - Не угадали, дорогая Мариам Агаевна. С Надей мы просто друзья детства. Какая там любовь? Смешно даже подумать... Посмотрел он в глаза Мариам, и густая краска стыда мгновенно залила его лицо до самых кончиков ушей. Это заметила Мариам, понимающе усмехнулась: - Будем откровенны, Вадим. Да? Вы сказали, что я любящая женщина, и я этого не скрываю. Зачем же вы пытаетесь убедить меня, что никакой любви у вас к Наде нет? Но ведь любовь-то есть, и думаю, что вам под силу самому "сконструировать" свое счастье. Без моей консультации. А родителям своим скажите. - У меня только мама, - упавшим голосом пробормотал Вадим. - Вот ее и обрадуйте. Машинально вытирая чашку, Мариам пристально посмотрела на Вадима. Тот отвернулся к окну. - Если я вас поняла правильно, - тихо заговорила Мариам, - то вы хотели бы узнать мое отношение к женитьбе Алексея. Но ведь у вас есть мама, у него - мачеха. Зачем же он будет говорить мачехе о своих намерениях?.. - Он и не скажет. - А вам сказал? - ревниво спросила Мариам и, услышав подтверждение, недоверчиво покачала головой: - Странно. Ведь он же знает, что вы любите Надю. Вадим ответил скучным, каким-то деревянным голосом: - Наде нужен Алешка, а не я. Сама только что говорила. - Что вы за человек такой, Вадим? Никак не пойму. Любимая девушка признается вам в любви к другому. Тот поверяет вам свои чувства к ней. Да? И вы со всем этим грузом приходите ко мне, чтобы из такого хрупкого материала "сконструировать" счастье. - Глупо, конечно, - приглушенно заговорил Вадим. - Но так уж я устроен, хочу, чтобы хорошие люди были счастливыми. Наивно, наверно... И все-таки вы мне помогите. Мариам зябко повела плечами и спрятала руки в широкие рукава халата. - Ну хорошо, Вадим, допустим, я и должна - помочь Алеше в конструировании счастья, - она подчеркнула слово "должна". - Но вы-то сами уверены, что его счастье заключено именно в Наде? - Конечно, уверен. - Вадим вскочил и заметался по комнате. - Вы не представляете, что это за существо - Надя!.. Чуткость, красота души... Мариам сдержала его восторги: - Вы меня убедили, Вадим. Но поймите всю сложность моего положения. Да? Несмотря на любовь к отцу, Алеша так и рвется из родительского дома. Хочет быть самостоятельным. Но ведь он как будто только сейчас родился. Ничего не знает. Ничего не умеет. Я так за него боюсь. Ведь остались еще у него привычки чужого мира. Он многого еще не понимает в нашей жизни. Ему нужна постоянная нянька. Справится ли с этим Надя? Вадим устало опустился на стул. Представить себе Надю в роли заботливой няньки взрослого мужчины он, хоть убей, не мог. Девица она своенравная, и вдруг - "нянька". Сплошная нелепость. Но вот перед глазами возникло заплаканное Надино лицо, таким он увидел ее впервые в жизни сегодня утром, вспомнил ее готовность бросить научную работу и переехать сюда, лишь бы не разлучаться с Алешкой... Да ведь это и есть та самая всепоглощающая любовь, о которой так много написано. Да, действительно, ты мог об этом только мечтать, а вот Алешка примет такую любовь как должное. Если только примет! И Вадим, как бы желая стереть последнюю тень сомнения, решительно провел рукой по лицу. - Будем верить в любовь, Мариам, - он не прибавил отчества, считая его в данном случае необязательным. - Она творит невозможное. Глава пятнадцатая И ВСЕ-ТАКИ ЛЮБОВЬ ТВОРИТ НЕВОЗМОЖНОЕ! У Васильева оказалось множество дел в районном центре, он позвонил на строительство и попросил Литовцева, чтобы продолжали испытания по заранее составленной программе. Ведь приказать Литовцеву нельзя. Он здесь на правах консультанта и подчинен лишь, директору НИИСТП. И вот Валентин Игнатьевич встал за пульт управления, Вернее, не встал, а комфортабельно устроился в кресле, Оно вращалось, чтобы удобнее было поворачиваться к приборам и легче оперировать тумблерами. Это раньше, при первых опытах, когда не требовалось тщательного исследования васильевского метода и свойств разбрызгиваемой массы, примитивный пульт управления стоял под навесом на открытом воздухе. А сейчас Литовцев чувствовал себя так же удобно, как и в своем институтском кабинете. В лаборатории он бывал редко. Возиться с колбами и пробирками - это занятие для мальчиков. Кстати говоря, мальчики из лаборатории Литовцева стояли за спиной своего обожаемого шефа и ждали приказаний. Поглаживая розовую лысинку, Валентин Игнатьевич с удовлетворением осматривал пульт управления, сравнивая его с клавиатурой рояля, а себя с прославленным пианистом, что дает сольный концерт, программу которого изменил по своему желанию. И вот он, Литовцев, решил первый слой сделать лидаритовым, благо еще осталось немного растворителя на дне цистерны. Не от хорошей жизни пошел Валентин Игнатьевич на самовольное изменение программы. Он знал, что рано или поздно Васильев со своими помощниками найдет причину неудач с применением водного раствора по методу Даркова, поймет, что влияет ультразвук, поставят другие телеконтролеры, и тогда конец лидариту. Вот на этот случай и припас Валентин Игнатьевич свой последний козырь. Надо примирить лидарит с массой Даркова: пусть первый, несущий основную нагрузку слой будет лидаритовый. Может быть, достаточно будет лишь тонкой корочки, а потом можно заливать форму водной массой Даркова. Есть надежда, что эти два слоя будут мирно сосуществовать. Первые опыты на отдельных плитах показали многообещающие результаты. Правда, технология усложняется. Ведь лидарит и дорог, и летуч, и требует подогрева, но спасти его надо во что бы то ни стало. Валентин Игнатьевич услышал какое-то подозрительное шушуканье за спиной, потом гневный голос Нади: - Да отстаньте же вы наконец! Надоели ваши пошлые шуточки. - В чем дело, Надин? - быстро обернулся Валентин Игнатьевич. Надя, красная от гнева, до боли закусила губу, затем чуть не плача сказала: - Неужели ваши "младшие боги" не понимают, что они сейчас на работе? - А мы что? - в один голос возмутились "близнецы", и кто-то из них - кажется, Эдик - добавил: - Мы только спросили, почему здесь не видно Алексея Александровича. - Это кто такой? - удивился Литовцев. - Как кто? Сын товарища Васильева, - пояснили "близнецы". - Не сердитесь, Надин, - умиротворяюще заворковал Литовцев. - Мальчики не ожидали вас здесь встретить... В сегодняшних испытаниях телеконтроль не предусмотрен. Идите, девочка, отдыхайте. - Но как же?.. - растерялась Надя. - Ведь по программе... - "Мутатис мутандис", то есть в программу я внес соответствующие изменения. Это вас устраивает? - Но Александр Петрович сказал... Валентин Игнатьевич досадливо передернул плечами: - Откуда вы знаете, детка, что он мне сказал? Идите отдыхайте. Старших надо слушаться. - И, описав круг на вращающемся стуле, обратился к "близнецам": - А вас, мальчики, попрошу проследить, чтобы никто не мешал испытаниям, чтобы ни одного человека возле стройкомбайна не было. Мальчики побежали выполнять приказание, а Надя, все еще ничего не понимая, нерешительно попятилась к двери, забилась в угол и там осталась стоять. А вдруг Литовцев передумает? Нельзя же так сразу освободиться от телеконтроля. С шумом распахнулась дверь, и в комнату ворвалась Пузырева. - Приветствую категорически, Валентин Игнатьевич! - воскликнула она, расстегивая пальто. - Уф, жарко! Что это вы в одиночестве? Круто повернувшись на вращающемся кресле, Литовцев поднял руку, приветствуя Елизавету Викторовну. Дверь скрывала Надю, и он решил, что Надин уже ушла. - Я освободил инженерно-технический персонал от участия в испытаниях. Лишние люди только помеха. Нам сейчас нужно сконцентрировать всю свою волю... - Литовцев сделал паузу и доверительно произнес: - Жребий брошен, Елизавета Викторовна. Решается судьба лидарита. Предосторожность в данном случае просто необходима. Особенно после здешних неполадок - то лопнул патрубок, то произошло короткое замыкание... - Вы абсолютно правы, Валентин Игнатьевич, - отрезала Пузырева. - В рабочее время любовные вздохи, перемигивания, а этому выходцу из капиталистического лагеря я бы вообще не очень-то доверяла. - Да-а, - протянул Литовцев многозначительно, но тут же добавил: - Невежественный парень. - А может, прикидывается таким. Он почему-то все время вертится возле стройкомбайна. Вот сюда шла - опять его там видела. - Пузырева наклонилась к Валентину Игнатьевичу и заговорила горячим шепотом, однако Надя, стоявшая за дверью, итак достаточно слышала, чтобы разволноваться. Ведь речь шла об Алексее. Надя тоже видела Алексея возле стройкомбайна, а сейчас, невольно подслушав разговор Литовцева и Пузыревой, поняла, что нужно во что бы то ни стало увести Алексея подальше от места испытаний. Не раздумывая ни минуты, Надя незаметно выскользнула в раскрытую дверь. Обе половинки формы стройкомбайна были раздвинуты. Неподалеку от него, вздрагивая от холода, приплясывали "близнецы". Ветер играл их длинными космами. Больше никого на стройплощадке не оказалось. Чтобы обмануть бдительность мальчиков, Надя решила спуститься вниз, в бетонированный котлован, не здесь, а подальше, метрах в ста от стройкомбайна. Лесенки там, естественно, она не нашла. Пришлось скатиться по бетонированной стенке, как, бывало, в детстве с ледяной горки. Сейчас она перепачкала свое любимое бело-пушистое пальто, но не подумала об атом и крадучись стала пробираться к стройкомбайну. Сгущались сумерки, но впереди, у самого стройкомбайна, можно было заметить застывшую фигуру. Конечно же это наивный Алексей! Стоит как часовой, чтобы по каналу никто не смог проникнуть внутрь "домостроительной машины". Створки-то ее сейчас открыты. Видна конструкция из трубок. Сегодня будет разбрызгиваться и лидарит и потом масса Даркова. На стволе этого металлического дерева укреплены фары освещения и камеры телеконтролеров, которые сегодня так и не будут включены. Алексей сосредоточенно к чему-то прислушивался, зорко осматривался по сторонам и, конечно, заметил Надю, но не бросился, как всегда, ей навстречу. Надя сама подбежала к нему и торопливо зашептала: - Алешка, милый, уйдем отсюда. Здесь тебе нельзя быть, - она потащила его за рукав. Но, всегда такой покорный, исполнявший любое желание Нади, он не двинулся с места. - Сейчас не можно, Надьюша. - Мотнул головой в сторону, где поблескивали стенки стальной конструкции, и на одном дыхании выдавил: - Он может там прятаться. - Кто?! Надя только успела спросить, как загудела сирена, зажглись красные огни на створках стройкомбайна, и створки начали сдвигаться. - Он там... Там чужой человек может быть, - возбужденно повторял Алексей и вдруг, оттолкнув опешившую Надю, бросился вниз, под платформу. Через минуту Надя услышала торопливые звонкие удары по металлической лесенке. Это Алексей поднимался к внутреннему люку стройкомбайна. Надя побежала за ним, но в ярко освещенном люке увидела лишь сапоги Алексея. Как всегда, испытания заливки формы производились при ярком свете, необходимом для телекамер. Створки уже сдвинулись, и сейчас заработают вращающиеся форсунки. Жидкая лидаритовая масса постепенно будет обволакивать Алешку, твердеть, и тогда - конец. Неужели он этого не знает? Почему-то погас свет. Поднявшись на несколько ступенек, Надя просунула голову в люк, стала кричать, но Алексей не отзывался. Надо спасать его! Надя бросилась к Литовцеву. С криком ворвалась в комнату: - Валентин Игнатьевич, умоляю! Сейчас нельзя начинать испытания. Может случиться самое страшное. Литовцев вздрогнул, вопросительно посмотрел на Пузыреву и лишь тогда повернулся к Наде: - Что может случиться, Надин? Пожар? - Хуже! Люди могут погибнуть!!! - Какие люди? - Валентин Игнатьевич уже начал раздражаться непредвиденной помехой. - Там никого не может быть. Мои сотрудники следят за этим. Где они? - Мы здесь, Валентин Игнатьевич, - мгновенно появились в двери его "младшие боги" и с недоумением уставились на взъерошенную Надю. Она стащила с головы вязаную шапочку и вытирала ею заплаканное лицо. Красно-медные вихры ее вздрагивали, как языки пламени на сквозняке. Пузырева запахнула пальто и. широкими, решительными шагами направилась к двери. - Так простудиться можно, Валентин Игнатьевич! - Она прикрыла дверь с любезной улыбкой, адресованной Литовцеву, и, тут же смахнув ее с лица, крепко сжала Надино плечо: - А теперь скажите, товарищ Колокольчикова, какие там люди могут пострадать? Надя вдруг поняла, что говорить нельзя. Мало ли как они все истолкуют! Ведь она своими ушами слышала разговор Литовцева и Пузыревой. А теперь вон как вцепилась в плечо. Да если Алешка действительно окажется внутри стройкомбайна и его там обнаружат... Надю охватил страх, и она опрометью бросилась из комнаты. Валентин Игнатьевич недоуменно пожал плечами и начал с пристрастием допрашивать "близнецов". По их словам, никто к комбайну не подходил и тем более не мог оказаться внутри. До того как створки сомкнулись, платформа была видна как на ладони. В котлован опуститься нельзя, так как лесенка лежит на виду и ею никто не мог воспользоваться. Что же касается сумасбродной девчонки, то, по словам Алика, "она совсем обалдела от любви к своему "Тарзану", бегает за ним по пятам, надоела ему до смерти, и он, наверное, сейчас в деревню смылся к какой-нибудь девчонке, а эта запсиховала". Елизавета Викторовна, считавшая всякие там глубокие любовные переживания обыкновенной блажью, высказалась с полной решительностью: - Вопрос ясен. Мало ли что девчонка придумает. У нас по плану... - Она взяла с пульта управления разграфленный листок, близоруко прищурилась и торжественно возгласила: - Начало испытаний через десять минут. Мальчики, по местам! ...Надя достигла бетонированного котлована гораздо раньше, чем "мальчики" оказались на местах. Быстро соскользнула вниз, но оступилась и, морщась от боли, прихрамывая, заковыляла к платформе стройкомбайна. Теперь уже во второй раз она поднялась в люк и тут же в отчаянии закричала: "Алеша! Алеша!" Донесся слабый отзвук. Вытянув руки, она пошла в этом направлении. Снова закричала. Алешкин отклик послышался совсем явственно. Шагнула, и руки ее уперлись в холодную ребристую стенку. Надя бешено заколотила в звенящий металл. - Я здесь, Надьюша! Не беспокойся. Уходи скорее. Но Надя не слышала, стучала кулачками в стальную стенку, готовая ее разбить, и кричала что было сил. Знала бы Надя, что Валентин Игнатьевич, опасаясь нехватки лидарита, вернее, его растворителя, решил ограничиться разбрызгиванием массы всего лишь на одном участке стройкомбайна, изготовить не целый дом, а только одну комнату. Включением тумблера на пульте управления он поднял снизу развертывающуюся в рулон подвижную перегородку. Алексей же сейчас находился в другой части стройкомбайна, где мог безо всякого для себя вреда переждать, когда форсунки закончат наслаивать лидарит на стенки формы. Алексею было известно, что высокое напряжение между колонкой форсунок и корпусом сейчас отсутствует, но он боялся за Надю. Надя могла сразу юркнуть в люк, где имелось мертвое пространство, и туда не достигали брызги форсунок. Но вот форсунки заработали. Сначала послышались частые вздохи компрессора, затем рассерженное клокотание в трубах, наконец шипение и свист - лидарит вырвался на свободу. Загудела от ударов лидаритовых струй стальная перегородка, за которой скрывался Алексей. Сквозь частые дробные звуки прорвался отчаянный крик Нади. Неужели она не успела добежать до люка?! Да, она здесь, возле перегородки. Слышится сдавленный стон. Никогда в жизни Алексей не испытывал такого леденящего страха! Совсем рядом, за перегородкой толщиной в несколько миллиметров, погибает самый дорогой, самый любимый человек, и Алексей бил плечом в стальную ребристую стенку, бил и не чувствовал боли. Он опустился на колени и ощупью стал искать что-нибудь подходящее, чтобы сокрушить проклятую стенку. Но напрасно Алексей ползал по холодному металлическому полу своей темницы. Откуда там быть лому, топору или хотя бы молотку! Стройкомбайн был подготовлен к испытаниям. В отчаянии Алексей снова бросился на непокорную стенку. Бил каблуками, коленями, и ему показалось, что стенка слегка прогибается. Надя уже ничего этого не слышала. Она начала задыхаться от едкого запаха. На какое-то мгновение потеряла сознание и очнулась оттого, что липкая масса начала обволакивать все ее тело. Рванулась, отлетели пуговицы пальто. Она сумела из него вылезти. Вытащила ноги из намертво приклеившихся туфель. А лидаритовый дождь все брызжет и брызжет. Со всех сторон, сверху, снизу... Надо защитить лицо! Надя сняла вязаную шапочку и надела ее, как защитный шлем у фехтовальщика. Волосы тут же приклеились к перегородке, в которую бил обезумевший Алексей. Она отдирала их, рвала, вскрикивала от боли. Наконец и платье покрылось быстротвердеющим лидаритом. Руки опустить нельзя - они скованы прозрачной монолитной массой. Молнией пронизала боль, закололо в сердце. Надя вспомнила щегленка, найденного в "мертвом саду"... Валентин Игнатьевич был в самом благодушном настроении. На пульте управления царил полный порядок. Горели контрольные лампочки, стрелки приборов, установленных Багрецовым, показывали все необходимые величины согласно техническим условиям. Правда, на этот раз Литовцев не мог следовать точно программе и по собственной инициативе нарушил пункт "В", где указывалась толщина первого слоя лидарита. Вызвано это было тем обстоятельством, что основная пластмассовая корка (лидарит № 1) должна быть толще, ибо на ней должна держаться масса Даркова, которая значительно тяжелее пенистого лидарита № 2. А отсюда следует, что время наращивания слоя требуется увеличить вдвое. Все бы, казалось, должно быть хорошо. Валентин Игнатьевич кружился на вращающемся кресле, а Елизавета Викторовна цепким взглядом обшаривала, стрелки приборов. Но вот она что-то заметила и резко остановила вращение кресла. - Смотрите, Валентин Игнатьевич, на перегородке слой гораздо тоньше. Особенно в центре. Неужели могло быть отслоение? Валентин Игнатьевич недовольно поморщился: - С лидаритом такого не могло случиться. Наверное, прибор дурит. Может быть, датчик неправильно поставлен. Вы правильно сказали, что несерьезный парень этот Багрецов. Вызовите его, пожалуйста, пусть исправляет, так сказать, "ин ситу", в самом месте нахождения. - Но ведь вы Багрецова освободили на сегодня. - Мало ли что! Понадеялся на его добросовестность" Но что поделаешь? "Меа кульпа", то есть моя вина. Любезная Елизавета Викторовна, прошу не в службу, а в дружбу: кликните кого-нибудь из мальчиков. Пусть поищут Багрецова. Куда бы ему деваться? Елизавета Викторовна не преминула съязвить: - Наверное, обнимается где-нибудь с вашей Надин. - Опять вы за свое, Елизавета Викторовна. Почему вы все время связываете имя этой девицы со мной? И если хотите знать, она принадлежит к категории девушек, определяемых латинянами как "ноли ме тангере". Елизавета Викторовна по-девичьи потупилась: - Это что-нибудь неприличное? - Ничего похожего. По-русски это "не тронь меня". - Знаем мы этих недотрог, - бросила Пузырева, застегивая пальто на все пуговицы, и направилась к двери. - А Багрецову надо всыпать за халатность. Убеждена, что он давно не проверял свои приборы. Багрецова не трудно было найти. Он возился в своей лаборатории, если так можно назвать небольшую комнату, где проверялась аппаратура. В дверь постучали. Кто бы это мог быть? В лабораторию входят без стука. К чему подобная деликатность? Елизавета Викторовна была явно разочарована тем, что застала Багрецова одного. Кисло улыбнувшись, она пропела: - Добрый вечер, Вадим Сергеевич. Вот уж не ожидала вас застать в лаборатории. Но уж если так случилось, то и я и Валентин Игнатьевич очень просим проверить один ваш прибор, он какую-то ерунду показывает. Вадим выдернул из штепселя вилку паяльника, набросил на себя куртку и, шлепая по лужам, вбежал в домик, где находился пульт управления. - Извините, что побеспокоил вас, - подчеркнуто официально начал Литовцев. - Но извольте взглянуть на показатели толщины лидаритового слоя. На этих приборах, - он тыкал в них пальцем, - здесь, здесь, здесь все нормально. А здесь полнейшее неприличие. Такое ощущение, что на этой подвижной перегородке лидаритовый слой или не держится, или сползает вниз. Но такого казуса никогда не бывало. Может быть, датчики вылезли из гнезд? - А это мы сейчас посмотрим, - сказал Вадим, включая камеры телевизионного контроля одновременно с телевизорами на пульте управления. И Валентин Игнатьевич и Пузырева, вбежавшие вслед за Вадимом, не протестовали, когда включились телекамеры с ультразвуком. На лидарит он не влияет. Загорелись экраны телевизоров, но на них ничего не было видно. Вадим, занятый осмотром приборов, попросил Литовцева включить свет внутри стройкомбайна. Валентин Игнатьевич щелкнул тумблером и торжественно провозгласил: - Да будет свет! Вращающиеся телекамеры показывали гладкую лидаритовую поверхность потолка, стен, и наконец луч скользнул по перегородке, где приборы показывали недостаточно толстый слой лидарита. Но что это? На экране появилась будто распятая на стене фигура с поднятыми над головой руками. Вместо лица нечто бесформенное, напоминающее половинку дыни. Несмотря на то что объектив телекамеры показал это за полминуты, сквозь стекловидную массу Вадим рассмотрел платье с рисунком из переплетенных треугольников, туфли на высоком каблуке и ноги, одна поджата, как у аиста. Да и вся фигура напоминала глазурованную статуэтку. - Прекратите подачу лидарита! - закричал Вадим. - Выключите компрессор! Валентин Игнатьевич повернулся к нему в кресле: - Кому это вы приказываете, молодой человек? - Вам! - коротко кинул Вадим, ищущим взглядом пробегая ряды тумблеров, рукояток, приборов. - Где у вас регулировка подачи лидарита? Где выключается компрессор? Что же вы молчите? Ведь там человек погибает!.. Литовцев и Пузырева так и впились глазами в экран, но телекамера уже переместилась, показывая ровную, блестящую поверхность лидаритовой стены. - Вам померещилось, юноша, - с деланной полуулыбкой сказала Пузырева. Багрецов крутанул вертящийся стул так, что Валентин Игнатьевич оказался спиной к пульту, и, щелкая тумблерами, стал подряд выключать все действующие агрегаты стройкомбайна. В последний раз вздохнул компрессор, замерли свистящие струи лидарита, погасли экраны телевизоров. Наступила полная темнота. Не помня себя, Вадим рванулся к двери, распахнул ее и, перескакивая через лужи, побежал к стройкомбайну. По пути он чуть не сшиб с ног кого-то из "близнецов", прыгнул в бетонированный котлован, и вот он уже на лесенке под люком, откуда струился ядовитый запах лидарита. Вадим взбежал по звонким перекладинам лесенки, просунул голову в люк, поперхнулся, закашлялся от удушливого запаха и, собрав все свои силы, громко крикнул. В ответ послышались глухие удары, казалось, что содрогается вся стальная коробка стройкомбайна. Это немного ободрило Вадима. Значит, Надя жива. Но где она, в какой стороне? Хорошо, что в кармане оказался фонарик. Дрожащий луч заметался по блестящей поверхности лидарита. Спокойнее, Вадим, спокойнее! Возьми фонарь обеими руками, чтобы побороть невольную дрожь. Вот она! Вихрастая, растрепанная голова Нади, скованная лидаритом. Лицо чем-то закрыто, руки, вскинутые вверх, как в мольбе о помощи, застыли намертво в прозрачной массе. Видимо, Надя хотела выдернуть ногу из липкой, вязкой массы, да так и осталась на одной ноге. Совсем как тот щегленок в "мертвом саду". Летучая жидкость лидарита не давала дышать, глаза наполнялись слезами. Вадим чувствовал, что вот-вот упадет, потеряет сознание. Но надо же вытащить отсюда Надю! Она, наверное, жива. Ведь совсем недавно слышал, как она стучала, билась в стенку. Не раздумывая ни минуты, Вадим прижал платок к носу, чтобы хоть немного защититься от ядовитого газа, и бросился к Наде. Он сорвал с лица ее шапочку, по твердости напоминавшую рыцарское забрало, и осветил бледное, искаженное страхом лицо. Таким он его никогда не видел. Но что же делать дальше? Когда-то он читал, как делается искусственное дыхание. Ну, прежде всего надо освободить грудь от одежды" Но ведь Надя одета в пластмассовый панцирь. Под руками нет никакого подходящего инструмента, а здесь нужны по меньшей мере кровельные ножницы. Попробовал перочинным ножом, но бесполезно. Вот если бы это безжизненное тело можно было повернуть лицом к перегородке, тогда бы удалось разрезать платье на спине, где нет лидарита. В этом случае панцирь снять легко, как раковую скорлупу. Не так-то просто все это оказалось. Вадиму удалось разорвать по шву пропитанное лидаритом пальто, но повернуть окаменевшее тело не смог, так как при повороте возникла опасность сломать руки и ноги. Просунув нож за Надину спину, Вадим пытался разрезать платье от самого воротника до пояса. Действовал осторожно, чтобы не поранить. Платье разрезано, теперь уже не трудно было откинуть с груди твердую, залубеневшую корку. Вадим прижался ухом к груди и услышал биение сердца. Но как же теперь делать искусственное дыхание? Ведь пострадавшего надо положить на спину, затем отвести круговыми движениями руки от грудной клетки кверху, так, чтобы плечи легли рядом с головой... Это хорошо запомнилось Вадиму. Только сделать этого нельзя. Ни положить пострадавшего, ни отвести руки. Они крепко связаны со стальной перегородкой. Память услужливо подсказала другое, тоже где-то вычитанное. Надо вдохнуть в себя как можно больше воздуха и выдохнуть его в рот пострадавшего. Повторяя несколько раз эту процедуру, можно восстановить его дыхание. Но здесь воздух заполнен ядовитыми парами. В нем мало кислорода. Вынести Надю отсюда нельзя. Значит, воздух надо брать извне. Вадим подбежал к люку, просунул туда голову, глубоко вдохнул и, раздвинув помертвевшие губы Нади, с силой выдохнул воздух ей в легкие. Он понимал, что это нужно делать как можно быстрее, а потому повисал вниз головой в люке, как циркач на трапеции, вдыхая в себя чистый воздух. И снова губы его крепко прижимались к губам Нади. И вдруг - о чудо! - губы Нади потеплели, она вздохнула. - Алеша, маленький! - прошептала она. Сердце Вадима сжалось. В эту минуту, будто откликаясь на зов Нади, послышался крик Алеши, загремела стальная перегородка, по лидаритовой стенке побежали глубокие трещины, и посыпались вниз осколки. Ничего не понимая, Вадим ощупывал лучом фонарика трещины, падающие осколки, заметил, что постепенно освобождаются руки Нади, отлетают куски лидарита и возле ее головы, болтаясь на волосах янтарными сосульками. Надя уже смогла опустить ногу и протянула руки к своему спасителю. - Алеша, - снова повторила она. В этот момент сползла вниз перегородка, за ней стоял Алексей, держа на плече тяжелую бетонную плиту. Ею он и долбил перегородку до тех пор, пока перегородка не сползла вниз. В комнате, где находился пульт управления, сидели растерянные Литовцев и Пузырева. Не знали, что делать: долго ли ждать, пока прояснится ситуация? - Дорогая Елизавета Викторовна, - вкрадчиво начал Литовцев, - сколько у нас осталось лидарита? Хватит ли его для создания несущего каркаса, согласно техническим условиям? Елизавета Викторовна нашла нужную запись в тетради. - Боюсь, что лидарита у нас в обрез. Я, конечно, не верю Багрецову, что там оказалась эта девчонка, но вдруг придется восстанавливать поврежденную плоскость? Тогда может не хватить. Холодный ветер ворвался в комнату. В дверях стоял взволнованный Багрецов: - Извините, Валентин Игнатьевич, мы не знаем, где взять растворитель для лидарита. Пузырева и Литовцев понимающе переглянулись. - Какая комедия! - злобно бросила Пузырева. - Но если поверить в эту нелепость, то надо бы посоветовать вашей обожаемой выбирать более подходящие места для свиданий. Что же касается растворителя, то у нас его еле-еле хватит для завершения эксперимента. Да и то если его взять из лаборатории... - Эксперимент придется прервать в любом случае, - с трудом сдерживаясь, сказал Вадим. - Серьезно повреждена внутренняя перегородка. - Если произошли повреждения, - заговорил Валентин Игнатьевич с холодной усмешкой, - то в данном случаем мы имеем "корпус деликти", то есть состав преступления. Умышленное уничтожение или повреждение государственного или общественного имущества. Статья, кажется, девяносто восьмая, наказывается лишением свободы на срок до десяти лет. - Вы хорошо изучили Уголовный кодекс, - у Вадима в гневе заблестели глаза. - Но ведь речь идет о спасении человеческой жизни. - И, не обращая внимания на возмущенные возгласы Литовцева и Пузыревой, Вадим выскочил за дверь. Он хотел было бежать в мастерскую за ножовкой, но сообразил, что так называемую "ударопрочную пластмассу" распилить трудно. Единственная возможность освободить от нее Надю - это размягчить растворителем, Пузырева сказала, что он еще есть в лаборатории у "близнецов". Бежать туда скорее! Бородатые мальчики торчали в лаборатории, куда отослал их Валентин Игнатьевич, обещая к ним зайти и дать программу испытаний на завтра. Делать было нечего, а потому "младшие боги" развлекались магнитофонными записями. Слушали последнюю новинку из цикла самодеятельных песен про геологов. На лабораторном столе Вадим заметил несколько больших бутылей с этикетками "Лидарит (растворитель)". Именно за этим он и прибежал сюда, но мальчики ничего не дадут без разрешения своего начальника. Так заведено, В кармане Вадима оказалась кассета с магнитофонной записью. Он давно обещал ее "близнецам". - Что это вы, старики, такую старомодную нудьгу завели? - скрывая тревогу и стараясь казаться беспечным, неумело подлаживаясь под их манеру разговора, сказал Вадим. - Да ее каждый пацан в подворотне поет. Я вам записал самые модерновые шлягеры: Нью-Йорк, Париж, Лондон. Блеск! Весь мир с ума сходит. Хотите послушать? И, не ожидая согласия, Вадим тут же поставил на магнитофон кассету с модными песнями. Мода на них уже проходила, но поздними вечерами, блуждая по эфиру, все же удалось Вадиму собрать эту необычайную коллекцию по просьбе знакомого психиатра, который пытался проникнуть в тайны массового гипноза. Ритм гитары, гром барабана, сопровождаемый выкриками, учащался. Олег и Эдуард начали уже подергиваться, потом отбивать ритм, стуча по столу, отчего пробирки и колбочки стали жалобно позвякивать. Лидаритовая жидкость в бутылях грозила выбить пробки. Вадим, для сохранения ценного реактива, перенес их поближе к двери, прикинул: одной бутылки будет достаточно. По пути к стройкомбайну Вадим забежал в свою комнату и прихватил инструментальный ящик Алексея. Может быть, понадобятся какие-нибудь стамески, молоток, рашпили, чтобы побыстрее удалить вязкую массу. Надю и Алексея Вадим застал в том же состоянии. Надя стонала. Алешка как мог утешал ее, и оба они ждали своего избавителя. Технология размягчения лидарита Вадиму была незнакома. Он решил обильно смочить растворителем свои пестрый мохеровый шарф - предмет зависти "близнецов" - наложить как повязку на пластмассовый капкан. По мере того как жидкость улетучивалась, Вадим вновь и вновь смачивал шарф. Дышать было трудно, и, опасаясь, что Надя опять потеряет сознание, он торопился. К счастью, необычная операция закончилась довольно быстро. Лидарит хорошо растворялся. Надю вытащили на свежий воздух, и она отдышалась; Вадим с Алексеем отнесли ее к Мариам. Передавая бутыль с растворителем, Вадим проинструктировал, как им пользоваться, чтобы совсем освободить Надю от лидаритового панциря, и, взяв Алешку под руку, покинул гостеприимный дом, где, при создавшихся обстоятельствах, присутствие мужчин было излишне. Глава шестнадцатая ДОМА ВЫЛУПЛИВАЮТСЯ ИЗ СТАЛЬНОЙ СКОРЛУПЫ Наука, именуемая физико-химической механикой, на самом деле гораздо сложнее, чем о ней здесь рассказывается. И если допустить, что специалист в области радиоэлектроники Багрецов смог проникнуть в тайны чуждой ему науки и выяснить причины неудач в применении раствора Даркова, то этому следует искать объяснение в том, что многие сегодняшние открытия лежат на стыке наук. Так родилась и физико-химическая механика, в основу которой заложены целых три науки. В любых испытаниях могут быть неполадки и нелепые случайности. Однако "в интересах дела" Литовцев и Пузырева обратились с заявлением в местные следственные органы, чтобы там разобрались в "преступной халатности" начальника экспериментального строительства т. Васильева А. П. Это он допустил гибель драгоценного лидарита, аварию в системе электроснабжения стройки, и по его вине чуть было не погибла инженер Колокольчикова Н. Г., по неизвестным причинам оказавшаяся внутри домостроительного агрегата в процессе испытаний. Кроме этого, по мнению представителей НИИСТП доктора химических наук профессора Литовцева В. И. и кандидата химических наук Пузыревой Е. В.; начальник экспериментального строительства Васильев А. П., преследуя какие-то свои неизвестные цели, вопреки плановому заданию, утвержденному директором НИИСТП, расходуя время и государственные средства, проводит абсолютно бесперспективные испытания материала на цементной основе. Литовцев попросил следователя до поры до времени не выдавать Васильеву авторов тревожных сигналов о неполадках на строительстве. Все это, конечно, "в интересах дела". Надо, чтобы о положении на строительстве узнали в институте, но идти на окончательный разрыв с Васильевым ни Литовцев, ни Пузырева не осмеливались. Ведь от изобретателя стройкомбайна в конце концов зависел успех лидарита. Только широкое применение его метода могло дать жизнь новому строительному материалу, будущее которого пока остается под сомнением. А потому никаких официальных донесений на имя директора НИИСТП посылать нельзя. Иначе о них узнает Васильев. Изворотливый ум Елизаветы Викторовны нашел выход из положения. Надо обо всем написать Даркову. Ничего особенного - частное неофициальное письмо, а он, как заинтересованное лицо, потребует от местной партийной организации вмешаться в дела экспериментального строительства, руководимого Васильевым, и привлечь этого Васильева к ответственности. Правда, письмо к Даркову может сразу не попасть, - бедняге снова пришлось возвратиться в больницу, долечиваться. Сейчас, по отзывам врачей, он чувствует себя вполне удовлетворительной, видимо, скоро приступит к работе, - значит, нельзя терять драгоценного времени. Даркова следует предупредить заранее о неудачах эксперимента с водным раствором, в надежде, чтобы сейчас, через друзей, он подготавливал почву для сохранения жизнеспособности лидарита. А потому Пузырева написала Даркову ласковое письмо, рассказала о состоянии дел на строительстве, куда он по выздоровлении собирался прилететь. Письмо это было послано Пирожникову с запиской, в которой Елизавета Викторовна просила своего сослуживца навестить Даркова, принести ему каких-нибудь там апельсинов и цветов и передать письмо. На самом же деле Елизавета Викторовна меньше всего думала о здоровье Даркова. Получив ее письмо, он потребовал, чтобы его выписали немедленно. Бросился звонить в институт, просил оформить командировку на строительство. Его никак не могли успокоить. Болезнь обострилась... Из института на имя Васильева и Литовцева пришла телеграмма о безвременной кончине Даркова. Васильев, стиснув зубы, полез в карман за платком. А Литовцев выложил перед Васильевым и Пузыревой весь запас латинских афоризмов, подходящих к данному печальному случаю. Пузырева поохала, повздыхала, выдавила слезу и, пряча платок в сумочку, ощупала копию письма Даркову. Писала она его под копирку - так, на всякий случай, - ведь в каждой строчке чувствовалось искреннее сожаление, что молодой товарищ не может принять участие в испытании своего детища. О Даркове здесь больше не говорили. Другие, повседневные заботы волновали и Литовцева и Пузыреву. Ведь, в конце концов, еще не выяснены причины двух аварий, которые затормозили работу и поставили план под угрозу срыва. Следователь попался опытный, дотошными. Его прежде всего заинтересовала авария, связанная с электроэнергией. Экспертиза показала, что лом, оставленный в трансформаторной будке, был причиной короткого замыкания. От толчка - возможно, когда с досадой хлопнули дверью, - лом упал на дополнительные шины, монтаж которых производил электромонтер Макушкин. Все это делалось вопреки существующим правилам, и на это было указано начальнику строительства. Однако Макушкин проявил халатность и в отношении предохранителей: поставил первые попавшиеся, рассчитанные на большую чем следовало силу тока. Не только один Макушкин проявил халатность, так дорого обошедшуюся Васильеву. Что взять с полуграмотного монтера? Лопнувший прозрачный патрубок, осколки которого были найдены в "мертвом саду", тоже оказался жертвой халатности. Но в данном случае халатность, или, вернее, наплевательское отношение к порученному заданию, проявил воспитанник "сверхбдительного" Валентина Игнатьевича. Консультировать изготовление контрольных патрубков для труб, созданных по методу Васильева, Валентин Игнатьевич поручил Пирожникову, занимающему должность младшего научного сотрудника лаборатории, а по существу выполняющему роль негласного "пресс-атташе" при докторе химических наук. В один далеко не прекрасный день Пирожникова, занятого правкой статьи о работах своего обожаемого шефа, вызвали на завод для консультации: оказалось, что в партии прозрачных патрубков не совсем выдержаны нормы на кислото- и щелочеупорность. Техконтроль хочет забраковать всю партию. Пирожников ударился в амбицию: - А ну-ка, дайте я сам поговорю с этим "детским садом". Больше всех она понимает, видите ли! Чтобы я не уговорил какую-то упрямую девчонку? В жизни такого не было. И представьте себе, уговорил. Авторитетом подействовал, но больше всего - лестью. Технический контролер - большеглазая глупышка - так испуганно смотрела на обаятельного молодого ученого, что сразу же подписала акт о приемке каких-то там патрубков. По совету Александра Петровича Мариам отправила на завод один из изъеденных растворителем осколков, что сама нашла на месте аварии. Пусть наряду с анализом тех осколков, которые подобрал представитель завода, дополнительно проведут самые тщательные исследования и усилят техконтроль. В личном письме главному технологу Мариам пояснила, что деятельность консультанта Пирожникова не внушает ей доверия. А следователя больше всего интересовало серьезное нарушение техники безопасности при проведении эксперимента внутри домостроительного агрегата. Ведь из-за этого чуть было не погибла Колокольчикова! Она упорно твердила, что осталась внутри агрегата для проверки телеконтролеров, хотя это полностью опровергали и Литовцев и Пузырева, доказывая, что применение этих аппаратов в то время не вызывалось необходимостью. В процессе следствия совершенно непонятно вел себя Багрецов. Он горячо защищал - версию Колокольчиковой. Да, она действительно пошла внутрь домостроительного агрегата проверить телеконтролеры. А сам Багрецов проник туда лишь из-за того, что услышал ожесточенный стук в металлическую перегородку, после чего увидел Колокольчикову и Алексея Васильева, который старался оказать ей помощь. Однако и Литовцев и Пузырева упорно твердили, что Багрецов бросился туда раньше. Никто не понимал, почему Багрецов настаивает на том, что первым спасителем Колокольчиковой был Алексей, а сам Багрецов лишь потом помог освободить ее от лидаритового панциря. Впрочем, следователю это показалось несущественным, хотя Багрецову было невыносимо трудно чувствовать себя лжецом. Но ведь не может же он признаться в том, как это было на самом деле. Как бы мучился тогда несчастный Алешка! Ведь ради него Надя ринулась на помощь, а он - причина ее несчастья - попал в мышеловку и выбрался оттуда лишь после того, как Багрецов возвратил Надю к жизни. Хмурым и подавленным ходил Вадим по строительству. Лидаритовый раствор уже доставлен, и скоро протянется по степи первая улица необычного поселка. Вселятся в драгоценные, прямо-таки янтарные дома несколько семей - и на том заглохнет мечта о строительстве нового города по методу Васильева. Лидарит-то обходится в копеечку. Да и невозможно это. По словам Александра Петровича, Литовцев зондировал уже почву насчет строительства химического завода по выпуску лидарита, но никаких надежд на это не было. "Странно, - мучился в догадках Вадим, - почему не получился эксперимент по рецептуре Даркова? Сам он недодумал чего-то или у него противники сильней?" Вадим вспомнил о своем наивном предположении заменить инженерами зубных врачей, тех, что противятся новому методу сверления зубов ультразвуком. Везде есть противники. От этой ассоциации мысль его снова и снова возвращалась к неудачным испытаниям Васильева. Удивляло Вадима и то, почему так категорично отказался Валентин Игнатьевич дать ультразвуковой генератор даже на один вечер. Ведь, по словам Олега и Эдуарда, генератор сейчас в лаборатории не используется. Вадим предложил им переписать на другую кассету все шлягеры, за которые иные коллекционеры отдадут полжизни, а взамен попросил генератор на один вечер. Мальчики побледнели, и Алик шепотом признался: - Это невозможно. Валентин Игнатьевич опять предупреждал. И вот теперь Вадим перебирал все это в своей памяти и скорее ужаснулся, чем обрадовался своей догадке. Он не стал медлить. Оставшись вечером в лаборатории, Вадим попросил Надю зайти к нему. - Мне очень нужна твоя помощь, Надюша. Надо провести один серьезный эксперимент, но чтобы никто об этом не догадывался. - Даже Алешка? - Нет, Алеша нам кое в чем поможет. У тебя, кажется, есть запасной телеконтролер. Пока подготовь его к работе, а мы с Алексеем притащим стальной лист, раствор Даркова и краскопульт. ...Столь примитивным способом, казалось бы, нигде и никогда не проводился решающий эксперимент. А от него сейчас зависела судьба стройкомбайна Васильева. К краю толстого стального листа был прикреплен телеконтролер. Зашипел краскопульт, и лист покрылся бледной изморозью раствора. Вадим щелкнул тумблером, включающим аппарат с генератором ультразвука. Изморозь покрылась темными извилистыми линиями, будто начало оттаивать замерзшее окно. Слой постепенно утолщался. Краскопульт работал исправно, разбрызгивая раствор, который, попадая на стальной лист, постепенно густел. Вот уже толщина его достигала нескольких сантиметров. Краскопульт выключен, и на сырую поверхность направили обычный бытовой рефлектор с раскаленной спиралью. Таким образом, здесь применялась вполне современная технология - сушка инфракрасными лучами. К сожалению, в данных условиях нельзя было создать электростатическое поле, но тут оно не имело принципиального значения. Проверялась надежность наращиваемого слоя. Через некоторое время рефлектор выключили и начали испытывать прочность плиты, созданной из массы Даркова. Она крошилась, как сухое печенье. Вадим и Надя радовались как дети, и только Алексей, которого так и не успели посвятить в сущность испытаний, пожимал плечами и хмурился. Для чистоты эксперимента произвели наращивание слоев при выключенном телеконтролере. Плита оказалась прочной, звонкой, как фарфор. Так до самого утра шипел краскопульт, слышались удары молотка по звенящим плитам, теперь уже не из лидарита, а из доступного, дешевого материала, созданного Дарковым для массового строительства по методу Васильева. Лишь только первые лучи скупого осеннего солнца окрасили занавески на окнах, как Васильева разбудил громкий стук в стекло. Не желая тревожить Мариам, Александр Петрович накинул халат и, заметив в окне нетерпеливого Алексея, пошел открывать дверь. - Они говорят, тебе можно одеваться, - дрожащим голосом начал Алексей. - Надо приходить скорее. Чужой человек не должен знать. - Опять авария? - спросил Александр Петрович. - Нет аварии! - радостно воскликнул Алексей. - Виктория! По-русски - победа! Теперь не надо лидарит. Не надо! Васильев собрался мгновенно. Заглянул к Мариам. Она спросонья протирала глаза и, увидев мужа одетым, в тревоге сжала кулачки у подбородка. - Не пугайся, не пугайся, Мариаша, - успокоил ее Александр Петрович. - Кажется, Алешка прибежал с добрыми вестями. Пойду проверю... Вадим был настолько уверен в благополучном исходе испытаний, что, не боясь ответственности, сумел организовать подготовку стройкомбайна. Уже вздыхали компрессоры. На пульте управления нетерпеливо вздрагивали стрелки приборов. Лукаво подмигивали сигнальные глазки. На круглых блюдцах осциллографов метались зеленые зайчики. И только на экранах Надиных телеконтролеров не было никаких признаков жизни. Однако чувству невольной обиды Надя всерьез поддаваться не могла. Звенела и гудела стальная коробка стройкомбайна. Вот уже первый, самый прочный слой лег на стенки формы. За ним второй - ячеистый - и, наконец, третий - отделочный. Теперь можно включать высокочастотные генераторы для просушки стен. Васильев терпеливо ожидал, когда стрелки приборов, показывающие остаточную влажность, перестанут двигаться к нулю и замрут где-то от него поблизости. На это он надеялся и верил в это. Но как трудно выдержать столь мучительное ожидание! Сегодня с самого утра опять появился на стройплощадке секретарь комсомольской организации совхоза Максим Братухин, но, заметив взволнованное состояние Васильева, постеснялся отрывать его от дел, притаился в уголке и ждал, когда тот освободится. Отвернувшись от пульта управления, чтобы больше не видеть медлительных стрелок, которые будто задались целью испытывать терпение экспериментатора, Васильев протер уставшие глаза, и тут же взгляд его скользнул по лицу Братухина. - С чем пришел, Максим? - словно обрадовавшись, что может хоть немного облегчить минуты вынужденного бездействия разговором, спросил Васильев. - Что-нибудь новое? Или опять торопить нас будешь? - Не вас, Александр Петрович. Жизнь нас всех торопит. Вот какая штука. - Сунув кепку в карман расстегнутого ватника, Братухин подошел поближе, встал между Надей и Вадимом. - Мы сейчас чувствуем себя, как говорится, разведчиками будущего. Кое-чего добились! И если бы вы знали, как мы все надеемся на то, что здесь будет новый поселок! Ведь нормальное жилище - это одно из самых главных условий движения вперед. Оно нам нужно вот так! - Максим провел рукой по горлу. - Это я сделаю. Построим жилища нашим методом. А теперь посмотрим, чего нам удалось добиться для разрешения столь мучительной проблемы. Вслед за Васильевым и Братухиным Вадим, Алексей, Мариам заторопились к двери. На свежем воздухе их ожидали Литовцев и Пузырева. Все они приблизились к стройкомбайну, только Литовцев отошел в сторону. Надя осталась за пультом управления и могла видеть стройкомбайн сквозь длинное широкое окно, как у диспетчера на аэродроме. Васильев, не дожидаясь, пока раздвинутся обе половинки формы, сбежал по звенящей лесенке в котлован, пробрался в люк, и вот он уже внутри готового дома. Надя щелкнула тумблером на пульте управления, и все фары загорелись внутри нового дома, чтобы Александр Петрович собственными глазами смог его осмотреть. А за стенкой только что рожденного дома, прижавшись к холодной стальной поверхности стройкомбайна, стоял Валентин Игнатьевич Литовцев и надеялся, что вот-вот оторвется кусок потолка или стены, как это было в предыдущих испытаниях. Но этого не произошло. Загудели моторы, и Валентин Игнатьевич почувствовал, что стальная стенка подалась на него и стала эдак вежливенько отодвигать с платформы. Литовцев стоял у задней стены стройкомбайна. Осмотрелся, нет ли кого поблизости. Неужели придется прыгать вниз? Хоть и не высоко, метра полтора всего, но все-таки там грязь. А стенка медленно-медленно придвигается. В отчаянии Литовцев отступал и отступал назад. И вот нога уже повисла в воздухе. Удержаться невозможно, так неумолимая стена и столкнула его с платформы стройкомбайна. Сидя в жидкой глине, Валентин Игнатьевич желал только одного - уйти отсюда незамеченным. Он прополз до края раздвинутой формы и увидел целехонький готовый дом ярко-оранжевого цвета. Из дверей его выходил Васильев. Лицо его сияло. "Суум куикве", "каждому свое", - с невольной горечью констатировал Валентин Игнатьевич, сбрасывая с пальто липкую глину. - Но ничего! Мы еще поборемся. Как говорят латиняне, "через тернии к звездам". Утро начиналось так: перед стройкомбайном разломали забор из бетонных плит. Тесно машине стало на участке. Впереди расстилалась степь, и лишь вдали лиловел лес. К нему протянулась белая полоса, еще вчера нанесенная геодезистами. Тут пройдет будущая улица необычного поселка. Стройкомбайн, напоминающий вагон с закругленными краями и выпуклой крышей, имел впереди просторную кабину для водителя и его помощника, перед глазами которых находился пульт управления. Васильев сел за штурвал, огляделся и, заметив стоящего в нерешительности Вадима, поманил его к себе: - Ты что же, Вадим? Места своего не знаешь? Сразу Вадим оказался в кабине. Васильев включил электромотор. Низкое гудение и трепетание стрелок на пульте заставили Вадима быть внимательным. И вот настала торжественная минута. Прежде всего Вадим заметил, как впереди заработали фрезы, вскрывая земляной пласт, разрезая и дробя его на куски, чтобы вместе с удобрениями уложить по обеим сторонам канала, где будут высажены деревья и кустарник. Завздыхал, зашипел компрессор. Сжатый воздух выдавил из бункера жидкую бетонную массу и сквозь форсунки начал разбрызгивать ее на гладкие, утрамбованные стенки канала. Теперь, согласно заложенной в систему управления программе, должны включиться высокочастотные генераторы для просушки стенок канала, то есть фундамента первого домика. Приборы показали, что и генератор включился, и выдвинулись вперед его конденсаторные пластины, лежащие на бетонированных стенках канала. Но вот датчики передали на приборы, что остаточная влажность в бетоне позволяет считать фундамент готовым, и стройкомбайн должен передвинуться на несколько метров вперед, чтобы на этом месте стал возводиться дом. Все это было запрограммировано заранее. Включились форсунки для разбрызгивания раствора Даркова. Из трех разных бункеров последовательно наращивался один слой за другим. Автоматически поднялись вверх конденсаторные пластины генераторов и через некоторое время стены стали сухими и прочными. Датчики это установили точно. По следующему пункту программы умная машина управления стройкомбайном включила моторы - те, что раздвигают стенки формы, - и вот перед глазами собравшихся появился светло-зеленый домик. Пока он гордо красовался на солнце, блестя своими будто отполированными боками, уже несколько минут работали фрезы, роя котлован для следующего дома. Вадим не раз задумывался, как Васильев решит проблему внутреннего монтажа в доме. Он знал, что в толще стен будет скрыта и проводка, водопроводные и канализационные трубы. Форма стройкомбайна предусматривала и встроенные шкафы, и санитарные узлы, но ведь нужны и двери - и входные и внутренние. Нужны оконные рамы. Всю эту систему надо смонтировать заранее, пока стройкомбайн не подъехал к месту рождения нового домика. Представляя себе, как это должно делаться, Вадим подумал, что строительство новой улицы будет производиться по методу пульсирующего конвейера. Во время остановки "бригада монтажников" - если так можно назвать рабочих, навешивающих двери и вставляющих рамы, - за несколько минут все это проделает, а к тому времени уже родится очередной дом. Так это и оказалось. К стройкомбайну еще заранее была прицеплена вроде как железнодорожная платформа, нагруженная дверями, рамами и прочими деталями. Трое рабочих быстро захватили двери и рамы и скрылись в проеме с торцовой стороны здания. Там будет боковой вход. И вот уже здесь оказалась дверь. В окнах заиграли солнечные зайчики. Снова передвинулся стройкомбайн. Опять форсунки разбрызгивали бетон, и снова выползали пластины генератора для того, чтобы высушить будущий фундамент. Надя как ребенок радовалась, когда вылупливались из стальной скорлупы разноцветные домики. Один выполз сиреневый, потом голубой, розовый, красный, синий... Идет по степи сухопутный корабль и оставляет людям многоцветную радость... - Тебе какой домик больше нравится? - спросила Надя, глядя снизу вверх на Алексея, и в глазах ее промелькнула лукавинка. Алексей пригладил ее красно-медные пылающие вихры. - Тот, последний, - указал он в конец улицы, где разворачивался стройкомбайн, чтобы оставить за собой второй ряд домиков. - Он золотой, как солнце. Надя обняла его и жарко прошептала: - Ты мой золотой. Ты мое солнце. И я остаюсь с тобой. Вчера Надя спросила Александра Петровича, нужны ли будут телеконтролеры для дальнейшего строительства. На это он ответил, что теперь потребуется совершенствование нового метода строительства, а также продолжение научно-исследовательских работ. Ясно, что в данном случае без телеконтролеров, а может быть, и другой электронной аппаратуры обойтись нельзя. Нельзя также обойтись и без инженера, который бы этим делом занимался. "Да я бы даже техником здесь осталась!" - чуть было не вырвалось у Нади. "А вдруг институт не отпустит?" - тут же подумала она. Но сомнения сразу рассеялись. "Не могут не отпустить по семейным обстоятельствам". Стройкомбайн возвращался обратно. За ним по бетонному каналу, над которым пестрели домики, как чёрная змея, тянулся электрокабель. Заканчивалось строительство половины улицы с нечетными номерами домов. Прямо перед глазами Нади и Алексея, совсем рядом, раздвинулись обе половинки стройкомбайна, и оттуда, будто из скорлупы, выглянул желтым цыпленком новый домик. - Вот такой же будет наш! - твердо сказала Надя. Да, конечно, и Надя, и Алексей, и ребята, что так жаждут приблизиться к коммунистическим далям, будут жить в этих удобных домиках, и, наверное, жить счастливо. Васильев вышел из кабины стройкомбайна, придирчиво осмотрел каждый домик, только что вылупившийся из стальной скорлупы, но видел в них не жилища нового поселка, а улицу будущего города там, где проступала в утреннем тумане лиловая, тайга. Думаете, он на этом успокоится? Нет! Безудержная мечта творца и созидателя позовет его дальше на Север, где его воображению уже представляются огромные теплые города. Мечта уже давно выкристаллизовалась в сознании изобретателя. Есть расчеты и проекты. Но мы-то с вами знаем, сколько тяжелых испытаний может претерпеть творец, пока рукой прикоснется к мечте. 1959-1971 sf.nm.ru



Полезные ссылки:

Крупнейшая электронная библиотека Беларуси
Либмонстр - читай и публикуй!
Любовь по-белорусски (знакомства в Минске, Гомеле и других городах РБ)



Поиск по фамилии автора:

А Б В Г Д Е-Ё Ж З И-Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш-Щ Э Ю Я

Старая библиотека, 2009-2024. Все права защищены (с) | О проекте | Опубликовать свои стихи и прозу

Worldwide Library Network Белорусская библиотека онлайн

Новая библиотека