Ги Де МопассанПриятель пасьянс
- А что сталось с Лереми?
- Он капитан шестого
драгунского полка.
- А Пенсон?
- Помощник префекта.
- А Раколле?
- Умер.
Мы припоминали еще и другие
имена, возрождавшие в нашей памяти молодые лица под кепи с золотым галуном.
Некоторых из наших товарищей мы встречали впоследствии бородатыми, плешивыми,
женатыми, отцами нескольких детей, и эти встречи и перемены вызывали в нас
содрогание, доказывая нам, что жизнь коротка, что все проходит, что все
меняется.
Мой друг спросил:
- А Пасьянс, толстяк
Пасьянс? Я чуть не взвыл:
- О-о, послушай-ка, что я
тебе расскажу про него! Лет пять тому назад я был в инспекционной командировке
в Лиможе. Сидя за столом перед большим кафе на Театральной площади я ждал
обеденного времени и порядком скучал. Входили коммерсанты по двое, по трое, по
четверо, выпить абсента или вермута, громко толковали о своих и чужих делах,
дико хохотали или, понизив голос, сообщали друг другу важные и щекотливые
новости.
Я думал: “Чем бы заняться
после обеда?” И мне представился долгий вечер в этом провинциальном городке,
медленная и унылая прогулка по незнакомым улицам, удручающая тоска,
охватывающая одинокого путешественника, когда мимо него проходят люди, чуждые
ему всем, решительно всем - провинциальным фасоном пиджака, шляпы и брюк,
местными привычками и говором, - непреодолимая тоска, исходящая также от домов,
от лавок, от странных экипажей, от повседневных, но непривычных звуков;
мучительная тоска, которая заставляет вас ускорять шаг, словно вы заблудились в
опасном месте, которая гнетет, внушает желание поскорей добраться до гостиницы.
Но в номерах этой отвратительной гостиницы застоялось множество подозрительных
запахов, постель вызывает чувство недоверия, а на дне умывального таза присох
вместе с грязью чей-то волос, Я думал обо всем этом, глядя, как зажигают газ, и
чувствуя, что тоска одиночества растет во мне с наступлением сумерек. Чем мне
заняться после обеда? Я был один, совсем один, затерян среди чужих За соседний
столик уселся толстый мужчина и крикнул громовым голосом:
- Гарсон, мою водку!
"Мою” прозвучало, как
пушечный выстрел. Я тотчас понял, что все в жизни принадлежит этому человеку,
именно ему, а не другому, что у него, черт возьми, свой нрав, свой аппетит,
свои штаны, все свое - в точном, абсолютном и более полном, чем у кого бы то ни
было, смысле слова. Затем он с удовольствием огляделся вокруг. Ему подали “его”
водку, а он крикнул:
- Мою газету!
Я подумал: “Какая же газета
может быть его газетой?” Название изобличит, конечно, его мнения, взгляды,
принципы, предрассудки, наивные упования.
Ему принесли Тан. Я
удивился. Почему Тан - газету серьезную, однообразную, доктринерскую,
уравновешенную?
"Значит, это человек
рассудительный, строгих нравов, с установившимися привычками - словом, истинный
буржуа”, - подумал я.
Он надел на нос золотые
очки, уселся поудобнее и, прежде чем приняться за чтение, снова бросил взгляд
на окружающих. Он заметил меня и принялся разглядывать так упорно, что мне
стало не по себе Я уже хотел было спросить у него о причине такого внимания,
как вдруг он закричал, не сходя с места:
- Черт побери, да ведь это
же Гонтран Лардуа! Я ответил.
- Да, вы не ошиблись.
Он вскочил и бросился ко мне
с распростертыми объятиями:
- Старина! Как поживаешь? -
Я был очень смущен, я не узнавал его.
- Очень хорошо, благодарю
вас.
Он расхохотался:
- Бьюсь об заклад, что ты
меня не узнаешь!
- Да, не совсем... Однако..,
мне кажется... Он хлопнул меня по плечу:
- Ну ничего, ничего! Я -
Пасьянс, Робер Пасьянс, твой товарищ, твой однокашник.
Тут я узнал его. Да, Робер
Пасьянс, мой школьный товарищ. Верно! Я пожал протянутую руку.
- А ты хорошо живешь?
- Я? Превосходно!
Его улыбка сияла торжеством.
Он спросил:
- Ты зачем сюда?
Я объяснил, что я податной
инспектор и приехал сюда в командировку.
Он сказал, указывая на мой
орден:
- Значит, преуспеваешь? Я
ответил:
- Да, недурно. А ты?
- О, я живу великолепно!
- Чем занимаешься?
- Делами.
- Деньгу зашибаешь?
- И немалую. Я разбогател.
Да приходи ко мне завтра, в полдень, на улицу Поющего петуха, дом семнадцать.
Посмотришь, как я живу, а затем вместе позавтракаем.
Он замялся на мгновение,
потом добавил:
- Ты все такой же славный
малый, как прежде?
- Да.., надеюсь по крайней
мере.
- Не женат, не правда ли?
- Не женат.
- Тем лучше. И по-прежнему
любишь веселье и картошку?
Он начинал казаться мне
удручающе пошлым. Тем не менее я ответил:
- Ну да.
- И хорошеньких девочек?
- Что касается этого,
безусловно, да!
Он засмеялся добродушным,
довольным смехом.
- Тем лучше, тем лучше.
Помнишь наше первое похождение в Бордо, когда мы отправились ужинать в кабачок
Рупи? Вот кутеж-то закатили!
Этот “кутеж” я хорошо
помнил; воспоминание о нем меня развеселило. За этим случаем пришли на память
многие другие; мы говорили:
- А помнишь, как мы заперли
классного наставника в подвале дядюшки Латока?
Пасьянс хохотал, колотил
кулаком по столу, поддакивал:
- Да, да, да... А помнишь,
какую рожу скорчил учитель географии Марен, когда мы запустили петарду в карту
полушарий, пока он разглагольствовал о вулканах?
Вдруг мне пришло в голову
спросить:
- А ты-то женат? Он завопил:
- Женат, уж целых десять лет
женат, дорогой мой, и у меня четверо детей, чудесные малыши! Но ты увидишь и
ребят и мать.
Мы разговаривали громко;
соседи оборачивались и с удивлением разглядывали нас.
Вдруг мой приятель вынул
часы, хронометр величиною с тыкву, и вскричал:
- Черт побери! Очень
досадно, а все-таки нужно расстаться; у меня дело.
Он встал, взял меня за руки,
потряс их так, словно хотел оторвать, и сказал:
- Значит, завтра в
двенадцать! Решено?
- Решено.
Утро я провел за работой у
главного департаментского казначея. Он оставлял меня завтракать, но я ответил,
что приглашен к товарищу. Ему тоже надо было куда-то пойти, и мы вышли вместе.
Я спросил у него:
- Не знаете ли, где улица
Поющего петуха? Он ответил:
- Недалеко, минут пять
отсюда. Мне не к спеху, я вас провожу.
И мы двинулись в путь.
Вскоре мы дошли до улицы,
которую я искал. Улица была широкая, довольно красивая; за нею начинались поля.
Я посмотрел на дома и сразу заметил № 17. Это был своего рода особняк,
окруженный садом. Фасад, разукрашенный фресками в итальянском духе, показался
мне аляповатым. Виднелись склоненные над урнами богини; прелести некоторых из
них были прикрыты облачками, Два каменных амура поддерживали дощечку с номером
дома.
Я сказал казначею:
- Мне сюда.
И протянул ему на прощание
руку. Он сделал какое-то странное, порывистое движение, однако ничего не сказал
и пожал мне руку.
Я позвонил. Появилась
горничная. Я спросил:
- Здесь живет господин
Пасьянс?
Она ответила:
- Здесь, сударь... Вы
желаете видеть его самого?
- Ну разумеется.
Прихожая тоже была
расписана; живопись, по-видимому, принадлежала кисти какого-нибудь местного
художника. Поль и Виржини обнимались под сенью пальм, залитых розовым светом.
Под потолком висел отвратительный восточный фонарь. В прихожую выходило
несколько дверей, замаскированных яркими драпировками.
Но что меня особенно
поразило - так это запах. Какой-то тошнотворный запах духов, напоминавший и
рисовую пудру и плесень погреба. Тяжелый воздух, пропитанный этим неописуемым
запахом, дурманил, как в бане, где все полно испарениями человеческих тел. Я
поднялся вслед за горничной по мраморной лестнице, устланной ковром в восточном
вкусе; меня ввели в роскошную гостиную.
Оставшись один, я огляделся
вокруг.
Комната была обставлена
богато, но с претензиями распутного выскочки. Гравюры минувшего века, довольно,
впрочем, хорошие, изображали женщин с высокими напудренными прическами,
полуголых и застигнутых мужчинами в пикантных позах. Одна женщина, нежась на
широкой измятой постели, играла ножкою с собачонкой, утопавшей в одеялах;
другая нехотя сопротивлялась своему возлюбленному, рука которого прокралась к
ней под юбки. На одном из рисунков были изображены четыре ноги, и по их
положению легко было догадаться о позах людей, скрытых занавесом. Вся
просторная комната, уставленная мягкими диванами, была насквозь пропитана тем
расслабляющим, приторным запахом, который поразил меня внизу. Чем-то
двусмысленным веяло от стен, от материй, от преувеличенной роскоши - от всего
решительно.
Я заметил за окном деревья и
подошел, чтобы взглянуть на сад. Сад был большой, тенистый, великолепный.
Широкая дорожка огибала лужайку с фонтаном, рассыпавшим в воздухе водяные
брызги, потом пряталась среди деревьев и снова появлялась дальше. И вдруг
вдали, в самой глубине сада, меж рядов кустарника, показались три женщины. Они
были одеты в длинные белые капоты, пышно отделанные кружевами, и медленно шли,
взявшись за руки. Две из них были блондинки, третья - брюнетка. Мгновение
спустя они скрылись за деревьями. Я замер в волнении, в восторге перед этим
мимолетным, восхитительным явлением, оживившим во мне целый мир поэзии. Они
едва мелькнули среди листвы в эффектном освещении в глубине таинственного,
чарующего парка. Предо мною вдруг предстали прекрасные дамы минувшего века,
гуляющие под сенью листвы, те прекрасные дамы, непринужденную любовь которых
изображали развешанные по стенам галантные гравюры. И я задумался о счастливой,
цветущей, остроумной и милой эпохе, когда нравы были так легки, а губы так
уступчивы.
Громкий голос заставил меня
подскочить на месте. Вошел Пасьянс, сияя и протягивая мне руки.
Он заглянул мне в глаза с
тем таинственным видом, с каким обычно сообщают любовные секреты, и широким,
округлым жестом - наполеоновским жестом - указал на свою роскошную гостиную, на
парк, на трех женщин, снова показавшихся вдали, и торжествующим голосом, в котором
звучала гордость, сказал:
- И подумать только, с какой
малости я начал.., с жены да свояченицы.
Полезные ссылки:
Крупнейшая электронная библиотека Беларуси
Либмонстр - читай и публикуй!
Любовь по-белорусски (знакомства в Минске, Гомеле и других городах РБ)
|