Ги Де МопассанТимбукту
Бульвар, эта река жизни,
кишел народом в золотой пыли заходящего солнца. Небо было красным,
ослепительным; огромное пылающее облако бросало из-за церкви Магдалины вдоль всей
улицы косой огненный отблеск, трепетавший, как горячий воздух, которым пышет от
жаровни.
Веселая, возбужденная толпа
двигалась в этом пламенеющем тумане, словно в апофеозе. Лица золотились, платья
и черные цилиндры отсвечивали пурпуром; лакированная обувь отбрасывала яркие
блики на асфальт тротуара.
Перед всеми кафе за
столиками сидели люди; разноцветные напитки искрились в хрустальных бокалах,
напоминая расплавленные драгоценные камни.
Среди посетителей, одетых в
легкие костюмы темных тонов, выделялись два офицера в парадной форме, слепившей
взоры блеском золотых галунов. Они болтали с безотчетной радостью, окруженные
этой ликующей жизнью, этим лучезарным вечерним сиянием; они разглядывали толпу
на бульваре, где мужчины двигались медленно, а женщины пробегали торопливо,
оставляя за собою приятный и волнующий аромат.
Вдруг мимо них торжественно
проследовал огромного роста негр с большим брюшком, одетый в черное; на
фланелевом жилете у него блестели брелоки, а лицо отливало глянцем, словно
начищенное ваксой. Он улыбался прохожим, улыбался газетчикам, улыбался
сверкающему небу, улыбался всему Парижу. Он был так высок, что голова его плыла
над толпой, и зеваки оборачивались, чтобы посмотреть ему вслед.
Внезапно он заметил офицеров
и бросился к ним, расталкивая прочих посетителей. Очутившись перед их столиком,
он уставился на них сверкающими и восхищенными глазами, рот его расплылся до
ушей, и белые зубы заблестели, как лунный серп на черном небе. Оба военных
изумленно смотрели на этого гиганта, словно вырезанного из черного дерева, не
понимая, чему он радуется.
А он воскликнул так громко,
что за всеми столиками послышался смех:
- Зд'авствуй, господин
лейтенант!
Один из офицеров был
батальонным командиром, другой полковником. Первый сказал:
- Я не знаком с вами,
сударь. Что вам угодно?
Негр продолжал:
- Я очень любит тебя,
лейтенант Ведье, осада Бези, много виног'ада, искал меня.
Офицер был озадачен, он
пристально смотрел на него, роясь в воспоминаниях, и вдруг воскликнул:
- Тимбукту!
Негр засиял, ударил себя по
ляжке и, захохотав во все горло, проревел:
- Да, да, господин лейтенант
узнал Тимбукту, да, зд'авствуй.
Батальонный командир
протянул ему руку, тоже смеясь от всей души. Но Тимбукту стал вдруг серьезен.
Он схватил руку офицера, быстро наклонился и поцеловал ее, по негритянскому и
арабскому обычаю. Офицер не успел этому воспротивиться и, смутившись, сказал
строго:
- Ну, ну, Тимбукту, мы не в
Африке. Сядь и расскажи мне, как ты очутился в Париже?
Тимбукту выпятил живот и
затараторил:
- За'абатывал много денег,
много большой есто'ан, хо'ошая еда, п'уссаки, много во'овал, много, ф'анцузская
кухня, Тимбукту, пова импе'ато'а, двести тысяч ф'анков мне. Ха-ха-ха-ха!
Он корчился и ревел от
смеха, а в его глазах светилась буйная радость.
Офицер, понимавший его
странную речь, еще некоторое время расспрашивал его, а затем сказал:
- Ну, теперь до свидания,
Тимбукту, мы скоро с тобою увидимся.
Негр тотчас же встал, пожав
на этот раз протянутую ему руку, и, продолжая смеяться, крикнул:
- Зд'авствуй, Зд'авствуй,
господин лейтенант!
Он ушел, так бурно
жестикулируя от радости, что его принимали за сумасшедшего.
Полковник спросил:
- Что это за тип?
Батальонный командир
ответил:
- Хороший парень и хороший
солдат. Я расскажу вам о нем; это довольно смешно.
***
- Вы знаете, что в начале
войны семидесятого года я был заперт в Безьере, который этот негр называет
Бези. Мы были не осаждены, а скорее блокированы. Линии прусских позиций
окружали нас со всех сторон, но находились вне досягаемости для артиллерийского
огня; нас не обстреливали, а постепенно морили голодом.
Я был тогда лейтенантом. Наш
гарнизон состоял из самых разношерстных людей: остатки разбитых полков,
дезертиры, мародеры, отставшие солдаты. У нас было всего понемногу, даже
одиннадцать тюркосов, неизвестно как и неизвестно откуда взявшихся. Они
появились в один прекрасный день у городских ворот, изнуренные, оборванные,
голодные и пьяные. Их отдали мне.
Я скоро убедился, что они не
подчинялись дисциплине, всегда находились в бегах и всегда были под хмельком. Я
пробовал сажать их на гауптвахту, даже в карцер, но ничто не помогало. Мои
тюркосы пропадали по целым дням, словно проваливались сквозь землю, а затем
являлись вдребезги пьяные. Денег у них не было. Где же они напивались? Каким
образом? Чем?
Меня это сильно
заинтересовало, тем более что эти дикари нравились мне: вечным своим смехом и
живым характером они напоминали взрослых шаловливых детей.
Я заприметил, что они слепо
повиновались самому рослому из них - тому, кого вы только что видели. Он
командовал ими и подготавливал все их таинственные предприятия как всемогущий
вождь, с которым никто не смеет спорить. Я вызвал его к себе и стал
расспрашивать. Разговор наш продолжался часа три - так трудно мне было
разбирать его тарабарщину. А он, бедняга, делал неслыханные усилия, чтобы его
поняли, изобретал слова, жестикулировал, потел от натуги, вытирал лоб, сопел,
останавливался и неожиданно начинал говорить снова, когда ему казалось, что он
обрел новый способ выразить свои мысли.
В конце концов я понял, что
он был сыном какого-то крупного вождя, негритянского царька из окрестностей
Тимбукту. Я спросил, как зовут его. Он произнес что-то вроде
Шавахарибухаликхранафотаполара. Я решил, что гораздо проще называть тюркоса
именем его родины: “Тимбукту”. И через неделю весь гарнизон уже не называл его
иначе.
Но нам безумно хотелось
узнать, откуда этот африканский экс-принц ухитрялся доставать себе выпивку. Я
открыл это самым странным образом.
Как-то утром, находясь на
крепостной стене, я обозревал окрестности и вдруг заметил, что в одном из
виноградников что-то шевелится. Виноград созрел, приближалось время сбора, но я
не думал об этом. Мне пришло в голову, что к городу пробирается шпион, и я
организовал настоящую экспедицию, чтобы поймать его. С согласия генерала
командование над нею я принял на себя.
Из трех разных ворот я вывел
три маленьких отряда, которые должны были соединиться около подозрительного
виноградника и окружить его. Чтобы отрезать шпиону путь к отступлению, одному
из моих отрядов пришлось сделать по крайней мере часовой переход. Солдат,
оставленный для наблюдения на стенах крепости, сообщил мне условленным знаком,
что замеченный субъект не покинул поля. Мы двигались в полном молчании,
ползком, почти ложась в колеи дороги. Наконец мы достигли намеченного пункта.
Тут я внезапно развертываю солдат в цепь, они бросаются в виноградник и находят...
Тимбукту, который гуляет на четвереньках под лозами и поедает виноград, -
точнее говоря, хватает его ртом прямо с лозы, отрывает зубами целые грозди,
словно собака, жрущая мясо.
Я хотел, чтобы Тимбукту
поднялся, но об этом нечего было и думать, и тогда я понял, почему он ползает
на четвереньках. Как только его поставили на ноги, он зашатался, затем вытянул
руки вперед и грохнулся на землю. Он был пьян, более пьяного человека я до той
поры никогда не видывал.
Пришлось нести его на
носилках, сделанных из жердей для подвязывания винограда. Всю дорогу он не
переставал хохотать, болтая ногами и руками.
Вот в чем заключалась тайна.
Мои ребята хмелели от винограда. А когда они были мертвецки пьяны, они там же и
засыпали.
Любовь Тимбукту к винограду
была просто невероятна и превосходила всякую меру. Он жил среди виноградных лоз
наподобие дроздов, которых ненавидел ненавистью ревнивого соперника. Он
непрестанно повторял:
- Д'озды, обжо'ы, съедят
весь виног'ад!
***
Как-то вечером за мной
пришли. На равнине было замечено что-то темное, приближавшееся к нам. Я не взял
подзорной трубы и поэтому видел плохо. Казалось, что по дороге извивается
большая змея или движется процессия.
Я послал нескольких человек
навстречу этому странному каравану, и вскоре он совершил свое триумфальное
вступление в город. То были Тимбукту и девять его товарищей; они несли на
чем-то вроде престола, сооруженного из деревенских стульев, восемь отрубленных
голов, окровавленных, изуродованных человеческих голов. Десятый тюркос тащил
под уздцы лошадь, к хвосту которой была привязана другая, а за ней следовали
еще шесть лошадей, соединенных тем же манером.
Вот что я узнал.
Отправившись на виноградники, мои африканцы заметили вдруг, что к одной из
соседних деревень подходит прусский отряд. Вместо того чтобы удрать, они
спрятались, а когда офицеры слезли с лошадей у постоялого двора, чтобы выпить
чего-нибудь, все одиннадцать молодцов бросились на них, обратили в бегство
уланов, решивших, что происходит атака, убили двух часовых, полковника и пять
сопровождавших его офицеров.
В этот день я расцеловал
Тимбукту. Заметив его тяжелую походку, я подумал, что он ранен, но он
расхохотался и сказал мне:
- Принес запасы для одины.
Дело в том, что Тимбукту
воевал не ради чести, а ради добычи. Все, что он ни находил, все, что
представляло, по его мнению, какую-нибудь ценность, и в особенности все, что
блестело, он засовывал в свой карман. И какой карман!.. От бедра до щиколотки!
Бездна, настоящая бездна! Переняв солдатский термин, он называл карман
“глубиной”, - и действительно это была глубина!
Он ободрал все золото с
прусских мундиров, медь с касок, пуговицы и так далее, пошвыряв все это в свою
“глубину”, которая была полна до краев.
Каждый день он бросал туда
какой-нибудь блестящий предмет, попавшийся ему на глаза, - кусочки олова или
серебряные монеты, и поэтому его фигура приобретала иногда очень смешной вид.
Он рассчитывал увезти все
это в страну страусов, которым этот королевский сын, томимый страстью к
блестящим предметам, казалось, приходился сродни. Что бы он делал с этими
предметами, не будь у него “глубины”? Наверно, глотал бы их, как страус.
Каждое утро карман его
оказывался пуст. Следовательно, у Тимбукту был какой-то склад, в котором
хранились его богатства. Но где находился этот склад? Я так и не мог дознаться.
Генерал, которому доложили о
подвиге Тимбукту, велел поскорее похоронить тела убитых, оставшиеся в соседней
деревне, чтобы не узнали, что они были обезглавлены. Пруссаки вернулись туда на
следующий день. Мэр и семь наиболее почтенных жителей были ими тотчас же
расстреляны в наказание за то, что они якобы сообщили нам о присутствии немцев
в деревне.
Наступила зима. Мы были
изнурены и впали в отчаяние. Теперь каждый день происходили стычки.
Изголодавшиеся люди еле могли двигаться. Только восемь тюркосов (трое уже были
убиты) были все такими же толстыми, лоснящимися, сильными и неизменно готовыми
к бою. Тимбукту даже разжирел. Как-то раз он сказал мне:
- Ты много голоден. У меня
хо'оший мясо.
И он принес мне великолепное
филе. Но что это было за мясо? У нас не оставалось больше ни быков, ни баранов,
ни коз, ни ослов, ни свиней. Достать лошадь было немыслимо. Я подумал обо всем
этом уже после того, как съел мясо. И у меня мелькнула ужасная мысль. Ведь
родина наших негров была совсем близко от страны людоедов! А в окрестностях
города каждый день убивали столько солдат! Я спросил об этом Тимбукту. Он не
захотел ответить. Я не настаивал, но в дальнейшем отказывался от его
подношений.
Он обожал меня. Как-то ночью
на аванпостах нас захватил снег. Мы сидели на земле. Я с жалостью смотрел, как
бедные негры дрожат под этой белой морозной пылью. Прозябнув, я начал кашлять.
И тотчас же я почувствовал на своих плечах нечто вроде большого и теплого
одеяла: это Тимбукту набросил на меня свой плащ.
Я встал и, возвращая ему
плащ, промолвил:
- Оставь-ка его у себя,
приятель, тебе он нужнее, чем мне.
Он ответил:
- Нет, господин лейтенант,
для тебя. Мне не нужно. Мне тепло, тепло.
И он смотрел на меня
умоляющими глазами.
Я настаивал:
- Как ты смеешь меня не
слушаться? Возьми свой плащ, я тебе приказываю.
Тогда негр поднялся, вытащил
из ножен саблю, - он умел ее оттачивать, как косу, - и, держа другою рукой
широкий плащ, от которого я отказывался, произнес:
- Если ты не п'имешь плащ, я
езал. Никому плащ. Он так и сделал бы. Мне пришлось уступить.
***
Через неделю мы
капитулировали. Некоторым удалось бежать. Другие должны были выйти из города и
сдаться победителям.
Я направился на плац, где
нам приказали собраться, и вдруг остановился в изумлении перед
великаном-негром, одетым в белый полотняный костюм и соломенную шляпу. Это был
Тимбукту. Засунув руки в карманы, он прогуливался с сияющим видом перед
небольшой лавочкой, в витрине которой были выставлены две тарелки и два
стакана.
Я спросил:
- Тимбукту, ты что здесь
делаешь? Он ответил:
- Я не уходить. Я хо'ощий
пова'. Я ко'мил полковник в Алжи'е. Я ко'мить п'уссаков. Много во'овать. Много.
Было десять градусов мороза.
Я дрожал от холода, разговаривая с негром, одетым в полотно. Он взял меня за
руку и повел в лавку. Я заметил огромную вывеску, которую он собирался повесить
над дверью, но лишь после того, как мы уйдем из города: чувство стыда у него
все-таки было.
И я прочел надпись,
сделанную, очевидно, рукой сообщника:
ВОЕННАЯ КУХНЯ Г-НА ТИМБУКТУ
Бывшего повара е.в. императора.
Парижский мастер. Цены умеренные.
И хотя сердце мое разрывалось
от отчаяния, я невольно рассмеялся и предоставил негру заниматься новым для
него делом.
Не лучше ли это было, чем
отдать его в руки неприятеля?
Как видите, парень
преуспевает.
Безьер принадлежит теперь
Германии. Ресторан Тимбукту - это начало реванша.
Полезные ссылки:
Крупнейшая электронная библиотека Беларуси
Либмонстр - читай и публикуй!
Любовь по-белорусски (знакомства в Минске, Гомеле и других городах РБ)
|