Ги Де МопассанХозяйка
Доктору Барадюку
- Я жил тогда, - начал Жорж
Кервелен, - в меблированных комнатах на улице Святых отцов.
Когда родители решили
отправить меня в Париж изучать право, началось долгое обсуждение всяких
подробностей. Цифра моего годового содержания была определена в две тысячи
пятьсот франков, но бедную матушку охватило одно опасение, которое она и
поведала отцу:
- Если он вдруг станет
тратить все свои деньги на пустяки и будет плохо питаться, может пострадать его
здоровье. Молодые люди на все ведь способны.
Решили подыскать для меня
семейный пансион, скромный и удобный пансион, с тем, чтобы плату вносили за
меня ежемесячно сами родители.
Я еще ни разу не выезжал из
Кемпера. Я жаждал всего, чего жаждут в моем возрасте, и стремился пожить в свое
удовольствие.
Соседи, к которым обратились
за советом, порекомендовали одну нашу землячку, г-жу Кергаран, сдававшую
комнаты со столом.
Отец списался с этой
почтенной особой, и однажды вечером я прибыл к ней со своим чемоданом.
Госпоже Кергаран было лет
сорок. Эта полная, чрезвычайно полная дама говорила зычным голосом капитана,
обучающего рекрутов, и решала все вопросы кратко и бесповоротно. Ее узкое-преузкое
помещение с одним-единственным окном на улицу в каждом этаже казалось какою-то
лестницей из окон, или, лучше сказать, ломтиком дома, стиснутого, наподобие
сандвича, между двумя соседними домами.
Во втором этаже помещалась
сама хозяйка со своей служанкой; в третьем - готовили и ели; в четвертом и
пятом - жили четыре пансионера-бретонца. Мне отвели обе комнаты шестого этажа.
Темная лесенка, закрученная
штопором, вела в мою мансарду. И целый день без передышки г-жа Кергаран
поднималась и спускалась по этой спирали, командуя в своем жилище-ящике, как
капитан на борту корабля. По десяти раз подряд она заходила в каждую комнату,
надзирала за всем, громогласно отдавала распоряжения, осматривала, хорошо ли
постланы постели, хорошо ли вычищено платье, нет ли упущений в уходе за
жильцами. Словом, она заботилась о своих пансионерах, как мать, больше, чем
мать.
Я скоро свел знакомство с
моими четырьмя земляками. Двое из них изучали медицину, а двое других - право.
Но все они одинаково покорно терпели деспотическое иго хозяйки. Они боялись ее,
как воришка боится сторожа.
Меня же сразу обуяло
стремление к независимости, ибо я бунтарь по натуре. Прежде всего я заявил, что
намерен возвращаться домой, когда мне заблагорассудится, - потому что г-жа
Кергаран установила для нас предельный срок - двенадцать часов ночи. Услышав
такую претензию, она уставилась на меня своими светлыми глазами и затем
ответила:
- Это невозможно. Я не
допущу, чтобы Аннету будили всю ночь. Да и вам нечего где-то пропадать после
положенного часа.
Я ответил настойчиво:
- По закону, сударыня, вы
обязаны отпирать мне в любой час. Если вы откажетесь отпереть, я удостоверю
данный факт при содействии полиции и отправлюсь ночевать в гостиницу за ваш
счет. Это - мое право. Вы, следовательно, принуждены будете или отворять мне,
или отказать от квартиры. Либо отворяйте, либо мы с вами распрощаемся.
Выбирайте.
Я в глаза смеялся над нею,
выставляя это требование. Оправившись от изумления, она пожелала вступить в
переговоры, но я проявил неуступчивость, и она сдалась. Мы решили, что у меня
будет свой ключ, но при обязательном условии, чтобы об этом никто не знал.
Мое упорство оказало на
хозяйку спасительное действие, и с той поры она выказывала мне явную
благосклонность. Она стала особенно заботлива, предупредительна, любезна и даже
проявляла некоторую грубоватую нежность, которая отнюдь не была мне неприятна.
Иногда, в веселую минуту, я неожиданно целовал ее исключительно затем, чтобы
она немедленно отвесила мне здоровенную пощечину. Если я успевал вовремя
наклонить голову, рука ее пролетала надо мной с быстротой пули, и я хохотал,
как сумасшедший, спасаясь бегством, меж тем как она кричала мне вслед:
- Ах, каналья, я вам это
припомню!
Мы стали с нею настоящими
друзьями.
***
Но вот я познакомился на
улице с молоденькой продавщицей из магазина.
Вы знаете, что такое эти
парижские любовные интрижки. В один прекрасный день по дороге в университет вы
встречаете юную особу без шляпы, которая прогуливается под руку с подругой
перед началом работы. Вы обмениваетесь с ней взглядом и вдруг ощущаете как бы
легкий толчок, какой испытываешь иной раз от взгляда женщины. Одна из прелестей
жизни - в этой внезапной физической симпатии, расцветающей при случайной
встрече, в этом тонком, изящном соблазне, которому сразу поддаешься,
соприкоснувшись с существом, созданным для того, чтобы нравиться нам и быть
нами любимым. И будет ли оно горячо любимо или не очень, - не все ли равно? В
его природе есть что-то, отвечающее тайной жажде любви, заложенной в природе
вашего существа. С первого же раза, заметив это лицо, этот рот, волосы, улыбку,
вы чувствуете, как обаяние их проникает в вас сладкой и восхитительной
радостью, вы чувствуете, что вас наполняет какое-то блаженство, что в вас
внезапно пробуждается к этой незнакомой женщине некая, еще смутная нежность.
Так и чудится в ней какой-то призыв, на который вы откликаетесь, что-то
притягивающее, что манит вас к себе; так и чудится, что вы уже давным-давно
знакомы с ней, уже видели ее когда-то и знаете, о чем она думает.
На следующий день в тот же
час вы проходите по той же улице. Опять встречаете ее. Возвращаетесь сюда на
Другой день и еще на следующий. Наконец завязывается разговор. И любовная
интрига следует своим чередом, закономерным, как болезнь.
Итак, к концу третьей недели
мы с Эммой находились в том периоде, который предшествует падению. Падение
совершилось бы даже и раньше, если бы я только знал, где устроить свидание.
Подруга моя жила у родителей и с непреклонным упорством отказывалась
переступить порог меблированных комнат. Я ломал себе голову, стараясь придумать
средство, уловку, удобный случай. Наконец я встал на путь отчаянных мер и решил
привести ее вечером, часов в одиннадцать, к себе на квартиру под предлогом
выпить чашку чая. Г-жа Кергаран всегда ложилась в десять. Следовательно, с
помощью моего ключа я мог войти бесшумно, не привлекая ничьего внимания. Спустя
час-другой мы таким же образом могли бы выйти.
Эмма приняла мое
предложение, хотя и заставила себя упрашивать.
День у меня прошел
томительно. Я все беспокоился. Я боялся осложнений, катастрофы, какого-нибудь
невероятного скандала. Наступил вечер. Я вышел из дома и, зайдя в ресторан,
выпил залпом две чашки кофе и рюмок пять вина, чтобы придать себе храбрости.
Потом пошел прогуляться по бульвару Сен-Мишель. Я услышал, как пробило десять
часов, затем половина одиннадцатого. Тогда я направился медленным шагом к месту
свидания. Она ждала меня. Она нежно взяла меня под руку, и вот мы двинулись
потихоньку к моей квартире. По мере того как мы приближались к дверям, тревога
моя все возрастала Я думал: “Только бы госпожа Кергаран уже улеглась!"
Раза два-три я повторял
Эмме:
- Главное, не шумите на
лестнице. Она рассмеялась:
- Вы, значит, очень боитесь,
как бы вас не услышали?
- Нет, просто мне не хочется
разбудить своего соседа, он тяжело болен.
Вот и улица Святых отцов. Я
приближался к своему жилищу с тем страхом, какой испытываешь, отправляясь к
дантисту. Во всех окнах темно. Должно быть, спят. Я перевожу дух. С воровскими
предосторожностями открываю дверь. Впускаю свою спутницу, потом запираю за ней
и на цыпочках, затаив дыхание, поднимаюсь по лестнице, зажигаю одну за другой
восковые спички, чтобы девушка как-нибудь не споткнулась.
Проходя мимо спальни
хозяйки, я чувствую, что сердце мое учащенно бьется. Наконец-то мы на третьем
этаже, затем на четвертом, затем на пятом. Я вхожу к себе. Победа!
Однако я не осмеливался
говорить громко и снял ботинки, чтобы не делать никакого шума. Чай,
приготовленный на спиртовке, выпит на уголке комода. Потом я становлюсь
настойчивым.., все более настойчивым.., и мало-помалу, как в игре, начинаю
снимать одну за другой все одежды моей подруги, которая уступает,
сопротивляясь, краснея, смущаясь, всячески стремясь отдалить роковой и
восхитительный миг.
И вот на ней оставалась уже
только коротенькая белая юбочка, как вдруг дверь распахнулась и на пороге
появилась г-жа Кергаран со свечой в руке и совершенно в таком же костюме, как моя
гостья.
Я отскочил от Эммы и замер в
испуге, глядя на обеих женщин, которые в упор смотрели друг на друга. Что-то
будет?
Хозяйка произнесла
высокомерным тоном, которого я за нею еще не знал:
- Я не потерплю девок в
своем доме, господин Кервелен.
Я пролепетал:
- Что вы, госпожа Кергаран!
Мадмуазель - только моя знакомая. Она зашла выпить чашку чая. Толстуха
продолжала:
- Чтобы выпить чашку чая,
люди не раздеваются до рубашки. Извольте сейчас же удалить эту особу.
Ошеломленная Эмма принялась
плакать, закрывая лицо юбкой. Я же совсем потерял голову, не зная, что делать,
что сказать. Хозяйка добавила с неотразимой властностью:
- Помогите мадмуазель
одеться и сейчас же выпроводите ее.
Конечно, ничего другого мне
и не оставалось делать, и подобрав платье, лежавшее кружком на паркете, как
лопнувший воздушный шар, я накинул его через голову на девушку и с бесконечными
усилиями пытался его застегнуть и оправить. Она помогала мне, не переставая
плакать, обезумев, торопясь, путаясь во всем, позабыв, где у нее шнурки, где
петли, а г-жа Кергаран, бесстрастно стоя со свечой в руке, светила нам в
суровой позе блюстителя правосудия.
Движения Эммы стали вдруг
стремительными; охваченная непреодолимой потребностью бегства, она одевалась
как попало, с бешенством все на себе запахивала, завязывала, закалывала,
зашнуровывала и, даже не застегнув ботинок, промчалась мимо хозяйки и бросилась
на лестницу. Я следовал за ней в ночных туфлях, тоже полуодетый, и твердил:
- Мадмуазель, мадмуазель...
Я чувствовал, что нужно ей
что-нибудь сказать, но ничего не мог придумать. Я нагнал ее только у самого
выхода и хотел было взять ее за руку, но она яростно оттолкнула меня и
прошептала плачущим голосом:
- Оставьте меня.., оставьте
меня.., не прикасайтесь ко мне...
И выбежала на улицу,
захлопнув за собой дверь.
Я обернулся. На площадке
второго этажа стояла г-жа Кергаран, и я стал медленно подниматься по
ступенькам, ожидая всего, готовый ко всему.
Дверь в спальню хозяйки была
открыта. Она пригласила меня войти, произнеся суровым тоном:
- Мне надо с вами
поговорить, господин Кервелен. Я прошел мимо нее в комнату, понурив голову. Она
поставила свечу на камин и скрестила руки на могучей груди, плохо прикрытой
тонкой белой кофтой.
- Ах, вот как, господин
Кервелен! Вы, значит, принимаете мой дом за дом терпимости!
Гордиться мне было нечем. Я
пробормотал:
- Да нет же, госпожа
Кергаран. Ну зачем вы сердитесь? Ведь вы хорошо знаете, что такое молодой
человек.
Она ответила:
- Я знаю, что не хочу видеть
этих тварей в своем Доме. Вы слышите? Я знаю, что заставлю уважать мой кров и
репутацию моего дома. Вы слышите? Я знаю...
Она говорила по меньшей мере
минут двадцать, нагромождая друг на друга доводы логики и справедливого
негодования, подавляя меня достопочтенностью “своего дома”, шпигуя язвительными
упреками.
А я - мужчина действительно
животное! - вместо того, чтобы слушать, смотрел на нее. Я не слышал больше ни
слова, да, ни единого слова. У нее была великолепная грудь, у этой разбойницы,
- упругая, белая и пышная, пожалуй, немного жирная, но до того соблазнительная,
что мурашки по спине пробегали. Право же, я никогда и подумать не мог, что под
шерстяным платьем моей хозяйки скрывается что-нибудь подобное. В ночном костюме
она казалась помолодевшей лет на десять. И вот я почувствовал себя необычайно
странно.., необычайно.., как бы это сказать?., необычайно взволнованным. И
перед нею я вдруг опять оказался в положении, прерванном четверть часа тому
назад в моей комнате.
А там, за нею, в алькове, я
видел ее кровать. Она была полуоткрыта, и глубокая впадина на примятых
простынях свидетельствовала о тяжести тела, недавно лежавшего на них. И я
подумал, что в этой постели должно быть очень хорошо и очень тепло, теплее, чем
во всякой другой. Почему теплее? Не знаю почему, - вероятно, по причине того,
что уж очень обильные телеса почивали в ней.
Что может быть более
волнующего и более очаровательного, чем смятая постель? Та, что была передо
мной, опьяняла меня издали, вызывала в моем теле нервную дрожь.
А г-жа Кергаран все
говорила, но теперь уже спокойно, как строгий, но доброжелательный друг,
который вот-вот готов простить тебя.
Я пробормотал:
- Послушайте..,
послушайте.., госпожа Кергаран.., послушайте...
И когда она умолкла, ожидая
ответа, я обхватил ее обеими руками и принялся целовать, но как целовать! Как
голодный, как истомившийся.
Она отбивалась, отворачивала
голову, но не очень сердясь и машинально повторяя свое привычнее:
- Ах, каналья.., каналья..,
ка...
Она не успела договорить это
слово; я подхватил ее и понес, прижимая к себе. Чертовски сильным бываешь,
знаете, в некоторые моменты!
Я натолкнулся на край
кровати и упал на нее, не выпуская своей ноши...
В этой постели действительно
было очень хорошо и очень тепло.
Через час свеча погасла, и
хозяйка встала, чтобы зажечь другую. Ложась на прежнее место рядом со мною,
просовывая под одеяло округлую полную ногу, она произнесла голосом, в котором
звучала ласка, удовлетворенность, а быть может, и признательность:
- Ах, каналья.., каналья!..
Полезные ссылки:
Крупнейшая электронная библиотека Беларуси
Либмонстр - читай и публикуй!
Любовь по-белорусски (знакомства в Минске, Гомеле и других городах РБ)
|