Елизавета Манова.
 Игра
Нас было пять глупцов, пять бабочек, беспечно порхнувших на огонь...
   Экая ерунда! Просто пять человек устроилось на работу.
   Что нас свело? Эдика - лишняя  десятка  и  перспектива  роста,  Инну  -
нелады с прежним  начальником,  Александр  отработал  по  распределению  и
вернулся в родительский дом, а Ада увидела объявление на остановке. Ну,  а
я... Как-то даже неловко... Просто потребность начать сначала,  переиграть
судьбу.
   До этого семнадцать лет на одном месте. Целая жизнь. Ходишь одной и той
же дорогой, садишься в один и тот же вагон метро, заскакиваешь в одни и те
же магазины, и твой стол - это уже часть тебя, даже страдаешь  втихомолку,
когда пора заменить его другим.
   И время тебя словно не трогает: те, что рядом, стареют вместе с  тобой,
и  только  новички  оказываются  все  моложе  и  все  бестолковее,  и   ты
удивляешься этому, не замечая, что это ты меняешься, уходишь все дальше от
своей молодости и своих первых шагов.
   И все-таки время свое возьмет... сразу или  не  сразу...  как  повезет.
Просто все больше людей зовет тебя по имени-отчеству, и на улицах с  тобой
уже не заигрывают, а в очередях говорят "женщина".
   Вдруг или не вдруг, но поймешь наконец: молодость  ушла,  ждать  больше
нечего. И тогда приходит это сосущее желание спрыгнуть на ходу, начать все
сначала.
   Игра началась в понедельник.  Это  я  очень  хорошо  запомнила,  что  в
понедельник. Не суеверна, а все-таки...
   - Не будем спешить, - сказал  мне  тот,  кто  брал  меня  на  работу  -
директор этого учреждения. - Устраивайтесь, знакомьтесь с людьми. Дня  так
через три... думаю, мы уже сможем поговорить?
   - Да, конечно.
   - Значит, в понедельник. Я сам к вам загляну. Прямо с утра.
   Мы все успели за три дня. Выписали  и  повесили  шторы,  переставили  и
распределили столы, привезли из дому цветы на  окна.  Даже  предварительно
набросали планы. К все время,  пока  мы,  обживаясь,  сновали  по  этажам,
вокруг  кипела  дружная  и  непонятная  жизнь  большого  учреждения.  А  в
понедельник нас встретила тишина.
   Нет, мы это не сразу заметили. Просто так, ярко и  деловито,  в  стылой
темени ноябрьского утра сияли окна - все, кроме наших трех, и мы  стыдливо
прошмыгивали по лестнице, радуясь, что не встретили никого  на  пути.  Еще
полчаса, чтобы прийти в себя после транспортных передряг - и  мы  услышали
тишину. Никто не ходил и не разговаривал в коридорах, не хлопали двери, не
трещали машинки, не звенели телефоны. Ти-ши-на.
   Почему-то никто не решился выяснить, в  чем  дело.  Сбились  в  дальней
комнате и ждали обещанного визита.
   В десять у меня сдали нервы. Что угодно, лишь бы не ждать!
   Так все и было, как я чувствовала: кроме нас в здании никого.
   Эд сидел, поигрывал желваками на скулах, и в глазах  уже  не  страх,  а
злость. Перепуганные девочки,  позеленевший  Сашка,  -  а  кругом  тишина.
Опасность. Страх. И я собралась. Легче, когда есть за кого отвечать.  Я  и
ответила на прямой взгляд Эда:
   - Саша, останетесь с девочками. Эд, вы со мной?
   Бродили.  Бесстыдно  заглядывали  в  столы,  натыкаясь  неожиданно   на
интимные вещи. Копались в бумагах, пытаясь хоть что-то разузнать  об  этой
конторе.
   Без толку. В первый день не поняли, а  потом  все  исчезло.  Бумаги  из
папок, личные вещи из столов.
   Нет, по порядку.  Просто  в  пять  ноль-ноль  входная  дверь  оказалась
открытой, и мы вышли на волю. Мы даже  не  кинулись  наутек.  Постояли,  с
ужасом глядя, как гаснут  окна  -  вразброд,  словно  и  правда  в  разных
комнатах люди по-разному кончают работу.
   - Завтра приходить? - робко спросила Ада.
   Я поглядела на них, подумала, вздохнула и сказала, что да.
   Вечером я додумалась только позвонить в  справочную:  "Номер  директора
УСИПКТ, пожалуйста". -  "Учреждение  в  списках  абонентов  не  числится".
Конечно! Потом звонил Лешка, мой сын. В  таких  вещах  он  гений:  выдумал
какую-то неправдоподобно убедительную историю,  и  девочки  честно  искали
названный им номер, даже перезванивали два раза.
   Не числится.
   Ловушка захлопнулась.
   На третий день я не пошла на работу. Взяла и не пошла.  Посмотрим,  что
выйдет. Маленькая такая надежда: а вдруг _это_ - чем  бы  оно  ни  было  -
существует лишь в том здании, и еще можно вырваться? Только я не  очень  в
это верила, и не удивилась, когда часов в десять мне позвонили.
   - Что случилось, Зинаида Васильевна? - спросил невещественный директор.
- Вы нездоровы?
   - Здорова, - ответила я нахально. - Просто не играю в глупые игры.
   - Напрасно, - ответил любезный голос. - Мы прогулов не поощряем. Вы  же
не хотите испортить себе трудовую?
   Я чуть не засмеялась, так это было глупо. _Этим_ напугать? Хорошо,  что
я не засмеялась. Угроза была легонькая, но за ней... "У тебя двадцать  лет
стажа, ты хороший  специалист  и  неплохой  работник,  но  все  это  можно
зачеркнуть двумя-тремя записями. И  ты  уже  никому  не  докажешь.  Ну-ка,
подумай, сумеешь ли ты начать все с нуля?"
   Я подумала и поняла, что не сумею. Уже за сорок, а Лешка кончает школу.
Это будет еще тот кошмар - поступать в вуз. Сразу две жизни  сначала?  Еще
лет пять назад вытянула бы, теперь уже нет.
   Почему я сдалась так сразу? Шкурный опыт. Изучила на собственной шкуре,
как легко поломать и как трудно починить. Чем  кончается  для  нормального
человека  бюрократическая  дуэль,  особенно,  если  учесть,   что   жалобы
пересылают тем, на кого жалуешься.
   Да, безработицы у  нас  нет,  что-то  я,  конечно,  найду.  Только  вот
"что-то" мне не  подходит.  Мне  _мой_  уровень  нужен,  то,  чего  я  уже
добилась. Совсем нелегко добилась, черт возьми!  И  деньги  тоже.  На  сто
двадцать не пойду, у меня Лешка, а Лешке надо учиться.  Не  на  мужа  ведь
надеяться, который десять лет как исчез в неведомых просторах?
   Да, доводы не могучие, и цеплялась я за них не от хорошей жизни. Просто
за их банальностью удобно прятать свой страх перед  дикой  необъяснимостью
того, что с нами случилось.
   Дико и необъяснимо, что кто-то истратил  столько  денег  и  сил,  чтобы
завлечь нас в ловушку. (Нас? Зачем? Что мы такое?)
   Дика сама добротность этой ловушки,  ее  необъяснимая  громоздкость.  И
поэтому дико думать, что это необъяснимое позволит нам выскочить, отпустит
просто так.
   Ладно, я пока не рискую. Ребята - как хотят.
   Ребята рискнули. Не Эд и не Инна (Эд выжидал, Инна - ревела), а Саша  с
Адой.
   Сашка - просто душа - пошел в милицию. Некто в штатском  выслушал  его,
пожал плечами и позвонил по  номеру,  который  Сашка  сдуру  ему  сообщил.
Тут-то  ему  выдали  такую  характеристику  Александра  С.,  что   бедному
Александру пришлось срочно уносить ноги - во избежание.
   А Ада просто тихо нашла  местечко  в  другой  конторе  и  соврала,  что
потеряла трудовую. Почти уладилось, но туда позвонили. Сообщили,  что  она
работает там-то и  сейчас  находится  под  следствием  по  случаю  крупной
недостачи. Славно?
   И опять мы сидели молча -  пятеро  на  четвертом  этаже  -  задавленные
тишиной и меланхолией...
   - Ладно, ребята, - сказала я. - Не киснуть! Подождем  до  получки.  Вот
если нам не заплатят...
   Только для них - не сомневалась, что  заплатят.  Никто  ни  к  чему  не
придерется, никто ничему не поверит, и любая комиссия найдет здесь то, что
когда-то обмануло нас: вполне респектабельное _живое_ учреждение.
   И снова вопрос: как я с этим смирилась? Почему не сошла с ума от страха
и бессилия? Почему не кинулась  напролом  искать  справедливости...  любой
ценой? Наверное, эта цена была бы мне по карману. А я не  могла  позволить
себя раздавить: со мной были эти четверо. Я за них отвечала.
   - За работу, ребята! - сказала я им. - Пеший по-конному. Нет машины - и
черт с ней? Задача ясна. Беремся за постановку.
   Они не хотели. Это было слишком нелепо -  заниматься  работой,  которая
так явно никому не нужна. И все-таки по более нелепо, чем наше  положение,
и я смогла настоять на своем. Мы ведь заперты с восьми до пяти,  если  это
время ничем не занять...
   Мы начали и увлеклись. Даже Инна вынырнула из лужи слез,  и  оказалось,
что она все-таки толковая. Я не скупилась  на  похвалы.  Их  было  за  что
хвалить. Попробуй работать, когда все так страшно и нелепо, что никому  не
расскажешь и не попросишь о помощи.
   Мне было легче. Я могла рассказать. Мой друг, моя опора, мой _мужчина в
доме_. Не муж, который так хорошо знает, что сделал бы на моем  месте,  не
мать, которая немедленно слегла  бы  от  волнений,  а  бодрый,  практичный
шестнадцатилетний Лешка, который поверил... и не изводил меня советами.
   Дни шли, мы работали, и души наши  постепенно  расправлялись  даже  под
этим гнетом. Притерлись, узнали все друг о друге, и уже начинали осторожно
шутить за почти семейным обедом. И Ада с Сашей уходили домой, взявшись  за
руки. Все становилось хорошо, так хорошо, что я ждала беды.
   И мы услыхали шаги. Тяжелые, медленные шаги в коридоре  -  как  грохот,
как удар грома среди проклятой тишины. Мы замерли, глядя  на  дверь.  Надо
было пойти поглядеть, но я не смогла. Смог Эд. Встал и вышел в коридор.
   Он сразу вернулся. По-моему, он не  мог  говорить.  Он  просто  поманил
меня, и я покорно пошла к нему.
   Шаги уже удалялись. Я еде заставила себя поглядеть.  Взглянула  -  и  у
меня мягко подогнулись колени, пришлось схватиться за косяк. То,  что  шло
по коридору... я даже не поняла, какое  оно.  Темная,  почти  бесформенная
тень. В конце коридора оно обернулось. Глянуло белыми, без зрачков глазами
и свернуло на лестницу.
   Я все не могла шевельнуться. Эд отцепил от косяка мои пальцы  и  втащил
меня в комнату. Я знала, что он будет молчать.
   - Что там? - тихо спросил Саша.
   - Ничего, - резко сказала я (и голос мой совсем не дрожал), -  нас  это
не касается. Инна, что вы мне хотели показать?
   А вечером Лешка  отпаивал  меня  валерьянкой  и  почти  всерьез  клялся
разнести к чертям эту шарагу.
   Так Оно и ходило теперь по коридору. Мы больше не  выглядывали.  Только
Саша раз не выдержал: вылетел из комнаты и вернулся с перекошенным  лицом.
И тоже ничего не сказал.
   - Работать! - говорила я злобно, когда раздавались шаги. -  Эд,  что  у
вас с модулем входного контроля?  Ада,  сколько  можно  возиться  с  одной
схемой? Отвлекитесь, пожалуйста, от Саши!
   Они не обижались. Глядели на меня  с  глупой  благодарностью,  начинали
что-то говорить, но голоса срывались, путались,  замолкали  на  полуслове,
потому что перед нашей дверью шаги замедлялись, а потом  начинали  стихать
совсем, и проходила черная, полная  страха,  вечность,  пока  они  наконец
раздавались снова.
   Инна  опять  исходила  слезами,  Ада  липла  к  Саше,  Саша  путался  и
огрызался, а Эд молчал. Хмурился, глядел куда-то в стенку, и  в  глазах  у
него была темная, тугая злоба. Я знала, что он скоро сорвется. Может быть,
даже раньше, чем Оно войдет. Потому, что все мы знали: Оно войдет.   Я попросила Эда заглянуть ко мне. Через силу: ведь это значило принести
в мой живой оазис дневной страх, но было уже пора.
   Лешка  соорудил  нам  кофе,  поставил   пленочку   поуютней   и   занял
стратегический пункт на диване. Без единого слова.
   Все молчали.  Две-три  обязательных  фразы  -  и  молчание,  смягченное
музыкой.
   - Оно войдет, - сказал Эд.
   - Думаю, что да.
   - А мы так и будем играть в страусов? А, Зинаида Васильевна?
   - А что мы, по-вашему, должны делать?
   - Что угодно! Да мы что... на необитаемом острове? Законов, что ли нет?
   - Есть, - ответила я спокойно. - Только они против  нас.  Пока  имеется
только одно место, где нас выслушают.
   - В третьей психушке, - объяснил Лешка.
   Эд тяжело поглядел на него и отодвинул чашку.
   - Ну да. Так проще. Сидеть и ждать, пока Оно... пока нас...
   - Что? Слопают, как Красную Шапочку? Да нет, Эд, не слопают. Незачем.
   - Тогда зачем все это? Для чего?
   Мой любимый вопрос. Сколько это раз я его себе задавала?
   - Чепуха какая-то! В наше время, в нашей стране... и  никакого  выхода?
Не верю!
   - Почему? Выход есть. Уехать куда-нибудь  и  начать  все  сначала.  Ну?
Сможете? У вас маленький ребенок и  невыплаченный  кооператив,  у  Инны  -
муж-дурак и свекровь-злодейка, а я уже старовата... с  нуля.  Буду  искать
другой выход... поудобней.
   - Не выйдет, мам, - сказал Лешка с сожалением. -  Ты  у  нас,  конечно,
железный мужик, только... ну, сама знаешь.
   - Все по полочкам?
   - Во-во. - Помолчал, взъерошил волосы так, что они косо упали на лоб. -
Знаешь, мам... Короче, есть мысля.
   - Мысль, - поправила я машинально. - Выражайся по-человечески.
   - Да ладно, мам! Я что? Эта штука... ну. Игра (так он это и сказал -  с
большой буквы), она ж так и задумана, чтобы без смысла. Гляди: чего вы так
залетели? Все по закону!
   В первый раз  Эд  посмотрел  на  Лешку  с  интересом,  и  теплая  волна
материнской гордости обняла меня. До чего же  я  все-таки  счастливая,  до
чего везучая, что у меня _такой_ Лешка!
   - На работу взяли, да? Хата есть, столы есть, денежки заплатят?
   - Должны. А еще картошку не  перебираем,  улицы  не  метем,  в  колхоз,
наверное, тоже не пошлют. А в самом деле, Эд, чего вам не хватает? Рай,  а
не работа. Отдачи не требуют, за дисциплиной не надзирают. Ну по  коридору
что-то бегает...
   - Вот только не знаем, зачем это и что с нами завтра будет!
   - Ну и что? Сколько угодно таких  контор.  Существуют  неизвестно  как,
ничего не производя и всегда под  угрозой  закрытия.  Там  тоже  никто  не
знает, зачем это и что с ним завтра будет.
   - К чему вы ведете?
   - Жаловаться хотите? А на что? В здании никого нет и по коридору кто-то
ходит. Они же никаких законов не нарушают. Кому вы докажете, что над  нами
совершают насилие, что нас обрекли на пытку страхом? Для многих это просто
идеальные условия. Только мечтать!
   - Значит, помалкивать? Ждать, что будет?
   - Нет! Искать выход. Смысл должен быть.
   - Ма-ам! - сказал Лешка с  укоризной.  -  Я  ж  про  что?  Нет  смысла,
понимаешь?
   - Как это?
   Он опять засунул пятерню в волосы в превратился в конопатого дикобраза.
   - Пойми, мам... Оно, ну, эта штука... какое-то  Оно  вроде  не  наше...
нечеловеческое.
   Мы с Эдом так и уставились  друг  на  друга.  Я  -  обалдело,  он  -  с
кривоватой иронической усмешкой. А  ведь  есть  в  этом  что-то.  В  слове
"нечеловеческое".
   - Значит, пришельцы? - ядовито спросил Эд. -  Фантастика  для  младшего
школьного возраста?
   - А чо? Хоть какая-то гипотеза. А у вас что? Один  Оккам?  "Не  умножай
число  сущностей",  да?  А  что  за  сущность?  Тоже   фантастика.   Взяли
здоровенную домину, заперли пять дармоедов, еще и накрутили всякого,  чтоб
не рыпались.
   - Лешка!
   - Да ладно, мам! Я что? Картинка дубовая! Ну были б вы там еще гений на
гении...
   - Зинаида Васильевна, может, мы все-таки о деле поговорим?
   - А мы о чем говорим? Именно о деле. Вот вам  уже  в  гипотеза.  Только
знаешь, Леш, не тянет. Это как идея Бога: все объясняет,  но  недоказуемо.
Слишком просто доказывать необъясненное необъяснимым.
   - Не, мам, наоборот! Необъяснимое необъясненным!
   - Я, пожалуй, пойду, Зинаида  Васильевна.  Не  вижу  смысла  продолжать
разговор.
   - Только  попробуйте!  -  рявкнула  я  свирепо.  -  Хорошо  устроились!
Спрятались у меня за спиной!
   - Ну, знаете! Это несправедливо!
   - А что справедливо? Сидеть и ждать, пока вас вытащат?
   - Но эта чушь...
   - Предложите другую! Вот завтра Оно войдет, что вы будете делать, а?
   Эд глядел на меня, как  на  ненормальную.  Наверно,  так  оно  и  есть.
Зацепило меня это словечко; "нечеловеческое".  Не  то  чтобы  объяснило  -
как-то определило нашу историю. Нет, я  не  Лешка.  Знаю,  какие  глупости
выкидывает    жизнь.    Бывает,    только    руками    разведешь     перед
великолепно-нелепой - почти такой же  нелепой,  как  наша  -  историей.  И
все-таки там есть своя логика: извращенная,  вывернутая  наизнанку  логика
головотяпства и эгоизма, логика,  которая  всегда  определяется  принципом
"кому выгодно". То, что случилось с нами, не может быть выгодно никому.
   - Мне продолжать, мам? - спросил Лешка.
   - Давай.
   - Тут что удобно? Если это... ну, раз они не люди, так нам объяснять не
надо. Все равно, значит, не поймем, да?
   - Ну и что?
   - Ма-ам! Так тут же вопрос весь сразу и голенький: как будем выползать?
   - Не понимая сути?
   - Погодите, Зинаида Васильевна, -  вдруг  сказал  Эд.  -  Пожалуй,  это
интересно. Игра в Черный ящик? Данных маловато.
   - Навалом! Глядите: как они вас поймали?
   - По объявлению.
   - Кто-то искал вас, уговаривал?
   Мы с Эдом переглянулись.
   - Хорошо, - сказала я, - группа случайная. Это не новость, Леш.  Всегда
так думала.
   - А выводы, мам?
   - Ну, какие выводы? Очевидно,  раз  группа  случайная,  система  должна
иметь больший запас прочности. Я так думаю, что  им  с  нами  повезло.  Из
пятерых два с половиной штыка. Да и то...
   - Погодите, - снова сказал Эд. - Значит,  по-твоему,  система  защищена
только изнутри?
   Лешка нахально улыбнулся:
   - А кто вам поверит?
   - Не упрощай, Леш. Может найтись такой человек. Друг, муж, родственник.
Должны были предусмотреть.
   - Ну и что? - сказал Эд. -  Не  поможет.  Это  стереотип:  в  конфликте
человека с учреждением право учреждение, а не человек. Пока  оно  заведомо
не нарушит закон, все преимущества на его стороне. А если человека  еще  и
мазнуть...
   - Да. А мазнуть просто. Звонок, жалоба, анонимка. Все. "То ли он украл,
то ли у него украли..."
   - А закон? Зинаида Васильевна, ведь законы же для людей!
   - Мы об этом уже говорили. _Они_ законов не нарушают.
   - Слушай, мам, а это ведь интересно - насчет внешней защиты. Тут у  них
прокол, а?
   - Какой?
   - А что не всякого можно прижать. Только который отвечает.
   - Лешка! - испуганно сказала я. - Думать не смей!
   - О чем? - спросил Эд. - Извините, не понял.
   -  А  кого  можно  придавить  на  арапа?  Кто  отвечает,  понятно?  Ну,
взрослого. А с меня что взять? Писульку в школу? А я  хай:  не  было  меня
там. Мы с Витькой Амбалом геомешу решали.  Ать-два  -  и  класснушка  сама
запрыгает: это ж на школе недоработка, ей же самой надо, чтоб не было. Это
ж не я отвечаю - она отвечает. Контора на контору, да?
   - Лешка, ты мне только посмей!
   - Ма-ам! Ну я что? Теория. В общем, значит.
   - Знаю, какая теория! Ты что надумал?
   - Мам, ну ты чего? Все по делу. Я ж не один. Возьму Гаврю с Амбалом. Я,
может, ключ потерял. Ну, мам? Я же, господи упаси, некормленный останусь!
   - Лешка, не дури! А Оно? Подумал, что может быть?
   - Ничего не будет, - сказал Эд. - Зачем им трогать мальчика?
   - А зачем им было нас трогать?
   - Мам, ну так классно! Зацепка. Я не зря Гаврю,  он  же  у  нас  сыщик,
чокнулся на этом. Помнишь, я тебе говорил: на практике?
   - А если беда? Стыдно тебе не будет?
   - Не-а, - спокойно ответил Лешка. - Во-первых, я сам  с  ними  буду,  а
во-вторых, он мне за такое по гроб жизни будет благодарен.
   - Я запрещаю... - начала было я, но Лешка не дал мне  кончить.  Сдвинул
брови, сощурился знакомо (слава Богу, больше ничего в нем нет от отца!)  и
сказал, сухо отрубая слова:
   - А тебе, мам, стыдно не будет? У тебя их  четверо,  между  прочим.  Ты
знаешь, что делать?
   И мне пришлось замолчать, потому что я не знала. И все-таки,  когда  Эд
ушел, я почти со слезами вымолила у Лешки обещание не начинать... пока.
   А назавтра Оно вошло.
   Все как обычно: грохот шагов в напрягшейся тишине,  тоскливая  пустота,
когда Оно остановилось - и вдруг  оглушительно  тихий  скрип  отворяющейся
двери.
   Мы вскочили. Слитным движением мы оказались на  ногах  лицом  к  ужасу.
Шаги уже промерили первую из  комнат,  и  Оно  неотвратимо  впечаталось  в
дверной проем.
   Вскрик? Просто невыносимо громкий тихий вздох за спиной. Я  глядела  на
Это.
   Темная зыбкая тень - сгусток ночного  страха,  реализовавшийся  кошмар,
уставивший на нас мертвые бельма.
   Я не знаю, как я смогла. Нет, знаю. Потому, что не позволила Лешке.
   - Вы ко мне? - резко спросила я. - В чем дело? Слушаю.
   Оно  словно  заколебалось.  Уперло  в  меня  слепые  глаза,   помедлило
нескончаемое мгновение, повернулось и ушло.
   Сзади вскрикнула, захохотала, завыла в истерике Инна. Кто-то кинулся  к
ней. Я не шевельнулась. Бессмысленно глядела в опустевший проем, и страх -
куда сильней пережитого - корежил душу. Лешка, Лешенька, солнышко ты  мое,
мальчик ты мой. Я ж разрешу тебе. Как же я теперь не разрешу?   Бояться я  скоро  разучилась.  Был  один,  только  один  страх,  а  все
остальное...
   Оно пришло и на следующий день. Приходило и уходило, а потом  перестало
уходить. Я уже не боялась. Было только раздражение, какая-то бессмысленная
тупая злоба. Оно мне мешало. Оно меня тяготило.  Я  делалась  невменяемой,
когда Оно вваливалось и становилось перед моим столом.
   Я даже кричать стала - особенно на  Инну.  Я  орала  на  нее  злобно  и
безобразно,  однажды  я  даже  отхлестала  ее  по  щекам,  когда  началась
очередная истерика, и теперь она боялась меня  больше,  чем  Это.  Сидела,
сжавшись в комок, и даже слезы высыхали на ее щеках, когда  она  встречала
мой бешеный взгляд. Я ненавидела себя, но их я ненавидела еще больше.  Мой
Леша, мой маленький мальчик рискует из-за них, а эти  даже  в  руках  себя
держать не желают!
   Несправедливо, конечно. Совсем неплохо они держались, а Эд  был  просто
молодец. Он как-то встал между мной и остальными,  как  иногда  становился
перед Инниным столом, чтобы она не видела  Это.  Ну  и  что?  Себе  я  все
простила. Мне было хуже. Эта тварь  прилипла  ко  мне,  таскалась  следом,
торчала у стола, неотрывно пяля на меня свои бельма.
   И все-таки  я  выдерживала  линию.  Не  замечала,  а  если  приходилось
заметить,  разговаривала  властно  и   раздраженно,   как   с   назойливым
просителем. Раз даже дошла до такого нахальства, что сунула в черные  лапы
груду папок и велела отнести в другую комнату. Оно отнесло.
   Лешка ржал, когда я об этом рассказывала. Прямо по дивану катался.
   - Ну, ты даешь, мать! И отнесло?
   Отнесло. А потом вернулось и положило лапу мне  на  плечо.  Я  чуть  не
упала. Словно камень на букашку - хоть  кричи.  Я  и  закричала  -  первую
глупость, что пришла на язык:
   - Что вы себе позволяете?! Я на вас жалобу напишу!
   И Оно меня отпустило.
   Этого я Лешке не сказала. Пустяки  это  были,  потому  что  ребята  уже
наведались  к  нашей  тюрьме.  Наткнулись  на  запертую  дверь,  и   Лешка
"перепугался",  принялся  стучать,  заглядывать  в  окна,  названивать  из
автомата то домой, то по моему рабочему телефону. И,  конечно,  завтра  же
директору  позвонили  из  "комиссии  по  делам  несовершеннолетних"   дабы
сообщить о хулиганском поведении Кононова Алексея со товарищами.
   Все по сценарию.
   И по сценарию  вызванные  на  ковер  мушкетеры,  играя  всеми  красками
оскорбленной невинности,  клялись,  что  в  это  самое  время  они  дружно
готовились к сочинению у нас дома.
   И требовали,  чтобы  им  сказали,  откуда  звонок  -  они  сами  пойдут
выяснять.
   И заставили позвонить.
   И оказалось, что оттуда в школу никто ничего не сообщал.
   А назавтра они снова явились к запертой двери.
   Мне тоже позвонили. Тот самый приторный тип предупредил меня, что  если
мой сын не успокоится, с ним может что-нибудь случиться.
   - Только попробуйте! - крикнула я. - Да я на  вас...  я  до  Верховного
прокурора дойду!
   А потом опять всю ночь проревела  и  опять  ничего  не  сказала  Лешке.
Нельзя было уже отступить, совсем нельзя, потому что вчера Оно подобралось
ко мне сзади и положило лапу на затылок.
   Сначала холод... боль, какая-то ледяная пульсирующая  боль...  потом...
Нет, не могу! Словно меня  разорвало  пополам  и  одна  половина...  бред?
Что-то такое чужое, что слов не подберешь. Больше боли,  страшней  страха.
Клубилось, корчилось, выворачивало душу, гасило мысли.  Сломать  оно  меня
хотело, всю захватить, целиком... чтобы я Лешку предала! И я  вывернулась.
Повернулась и зашипела, как разъяренная кошка:
   - Вон!
   И Оно отошло.
   А страх остался. Если они меня сломают... Лешка!
   А снаружи все было почти смешно. Какая-то мелкая склочная возня. Звонки
в школу, и звонки на школу, звонки родителям и звонки на родителей.
   Почти смешно, но Витька Амбал, который с пятого класса сдувал  у  Лешки
все задачи и глядел ему в рот, как-то вдруг исчез из нашей жизни. А Гавря,
Вовка Гаврилов,  наоборот,  торчал  у  нас  по  вечерам,  глядел  на  меня
проницательными серыми глазами майора Пронина и задавал каверзные вопросы.
   Смешно, но корчась днем от ночного страха, а ночью  -  от  дневного,  я
отгоняла и все не могла отогнать проклятую картину:  дверь  открывается  и
черные лапы втаскивают Лешку в дом.
   Я просила, умоляла его больше туда не ходить, но он только  улыбался  в
ответ. Он был прав. Я знала, что он прав. Игра продолжалась и  правила  ее
уже определились. Черный ящик надо дразнить, чтобы он отвечал.  То  самое,
нечеловеческое, такое бессмысленное с любой точки зрения.  До  всякого  бы
уже дошло, что подростки сами по себе не опасны, что они ничего не  смогут
сделать, а Черный  ящик  не  понимал.  За  каждым  воздействием  следовала
механически жесткая  реакция  и  случилось  то,  на  что  рассчитывал  мой
гениальный сын: на нашей стороне в Игру вступила Школа.
   Давно навязшее на зубах, обруганное и  здравствующее:  школа  не  любит
_отвечать_. Чтобы она согласилась  ответить  за  проступок  ученика,  надо
привести неопровержимые доказательства, припереть ее к стенке,  иначе  она
вывернется и спрячет концы, оберегая честь мундира.
   Так оно и вышло. Одолеваемая звонками, жалобами,  смутными  угрозами  и
явными комиссиями, школа кинулась в атаку и в боевом  угаре  все,  с  чего
началось, да в сам Лешка как-то отошли на задний план.
   Принципиальное  различие  между  отношением  учреждения  к  внутреннему
непорядку и к внешней угрозе. Уже не только  честь  мундира,  но  здоровая
реакция коллектива на давление извне.
   На звонки теперь отвечали жалобами, на угрозы - письмами в _инстанции_,
на комиссии - апелляциями к общественному мнению. В этой Игре у школы было
свое преимущество - бумаги. Ливень  бумаг,  каждую  из  которых  надлежало
подшить, рассмотреть и отреагировать - то,  чего  не  мог  себе  позволить
Черный ящик.  Всякая  бумага  -  это  след,  вещественное  доказательство,
невозможное для такой невещественной штуки, как он.
   Шум разрастался, все больше людей втягивалось в бюрократический турнир,
все больше страстей и амбиций  пенилось  вокруг,  и  вот  (не  без  Лешки,
конечно) вынырнула ниточка, которая привела к таинственному УСИПКТ.
   И настал день, когда тишина мертвого дома взорвалась  рабочим  шумом  и
треском машинок. К нам явилась комиссия. И тогда, прорвавшись  сквозь  все
заслоны, мы вломились  в  директорский  кабинет  и  в  присутствии  гостей
выложили на стол пять заявлений об уходе.
   И это было все. Мы победили. Правда, были еще последние дни. Не хочу  и
не могу вспоминать. Если бы я драться решила, до конца с ними воевать, вот
тогда бы я это вспоминала. Вертела бы в памяти каждый день и  каждый  час,
заряжаясь ненавистью.  Она  и  сейчас  во  мне,  эта  ненависть  -  так  и
выплескивается наружу, только позволь... Не позволяю... Я  решила  забыть.
Ради Лешки. Ради себя.   Сколько уже прошло? Год? Нет, больше. Лешка у  меня  теперь  студент  -
шуточки! Он на мехмате, а его неразлучный Мегрэ-Гаврилов, само  собой,  на
юрфаке. И все устроилось. Я своей новой работой в  общем-то  довольна.  Не
знаю, где теперь Инна, а если б и знала, все равно не стала бы ей звонить.
Я и Эду не звоню, хоть знаю, где он, а он иногда звонит мне. Саша  с  Адой
поженились и уехали. Не знаю, куда. Клялись писать, но так и  не  получила
ни строчки. Тем лучше. Забывать - так забывать.
   Забыть? Мне позвонили. Тот самый липкий голос:
   - Зинаида Васильевна? Узнаете?
   Я не ответила, и тогда он сказал:
   - Зинаида Васильевна, я ведь уже предупреждал. Смотрите, если  с  вашим
сыном что-то случиться...
   - Тогда я этим займусь! У меня даже лучше выйдет! Обещаю!
   Швырнула трубку и разрыдалась. Опять этот ужас меня нашел! Опять!
   Лешенька, сыночек, прости меня, дуру! Зачем я тебя так плохо воспитала?
Почему не научила равнодушию? Лешенька,  ведь  для  нас  все  кончилось...
зачем же? Может, теперь другие... но это ведь другие - не ты! Господи,  но
я же тебе такое не могу сказать! Ты же мне не простишь! Лешенька, как тебя
спасать?
   А потом я сидела одна, и тягостный зимний вечер Глядел в окно. Так  вот
отчего он стал поздно приходить. А я-то думала... Почему он мне не сказал?
Жалеет? А может, не верит уже?
   Вот и все. И не убежать. Значит, Игра продолжается? Другие...  Наверно,
им еще хуже. Все-таки я смогла... и Лешка. А мне их  все  равно  не  жаль.
Только себя. Лешенька, я же давно не могу, чтобы чужая беда,  как  своя...
прости. Но это ведь не всегда так было... жизнь... Сначала только  щелчки:
не высовывайся. Потом уже тумаки: знай свое место.  И  всегда  одна.  Пока
обсуждаем - крик, а дойдет до дела - всегда  одна.  И  сразу  все  против:
зачем полезла? Да, образумилась... когда с  Лешкой  осталась...  было  что
терять. Лишняя десятка... она ведь не лишняя, когда больше никого.  Другие
могли себе позволить - и молчали, а мне тогда зачем лезть на рожон?
   Так просто? Да нет, не так. И не просто. Эта  бессловесность  -  откуда
она в нас? Колхозы, стройки, овощные базы, уборка улиц - разве я хоть  раз
отказалась? Выщипывала одуванчики, переворачивала снег, чтобы был белым, а
не черным - взрослый человек, мать почти взрослого сына - разве  мне  хоть
раз пришло в голову отказаться? Что меня, расстреляли бы? И ведь не  одна.
Все  так.  Почему  нас,  взрослых,  совсем  не  слабых,  пришлось  спасать
мальчишке? Ведь теперь гляжу: полно было всяких вариантов без Лешки.  А  я
струсила. Испугалась борьбы. Почему?
   Цена? Неприятности, унижения... жизнь себе сломать? Ну и что? Вдвое  бы
заплатила, только бы не Лешка.
   Стыдно? Стыдно воевать, стыдно добиваться, стыдно бороться,  даже  если
прав. Сразу:  склочник,  интриган...  плохой  человек.  Сразу  все  против
тебя... даже те, кто с тобой согласен. Нет. Я бы и  на  стыд  наплевала  -
ради Лешки.
   Господи, да что же это с нами  такое  сделали?  Что  мы  сами  с  собой
сделали, что ничего не можем?
   Темно. И за окном и на душе. А Лешки все нет. Они не посмеют! Ни за что
не посмеют... пока. Он придет. Что я ему скажу?





Полезные ссылки:


 Крупнейшая электронная библиотека Беларуси

 Либмонстр - читай и публикуй!

 Любовь по-белорусски (знакомства в Минске, Гомеле и других городах РБ)