Юрий МамлеевОтдых
Жара плыла по южному берегу Крыма; от красивости прямо некуда было
деваться, и ощущалось даже что-то грозное в этой игрушечной красоте, потому
что это была не просто игрушечная красота природы, то есть чего-то не
зависящего от волн человека. Людишки, приехавшие сюда из разных мест,
хихикали до потери сознания, их больше бесила не красивость, а теплота н
воздух, в которые они погружали свои разморенные непослушные тела. Они не
понимали, почему на свете может быть так хорошо и красиво, и, тупо выпятив
свои безмутные глаза и животы вперед, на море, толпами стекались к берегу.
Весь пляж был усыпан телами, и дальше это месиво продолжалось в море, в
нем, плоть от плоти, стояли и бултыхались людишки - некоторые приходили в
воду с закуской и, погрузившись по грудь в воду, часами простаивали на
месте, переминаясь время от времени, тут же перекусывая, другие ретиво
полоскали белье, наиболее юркие и смелые заплывали подальше, куда
обыкновенные обыватели не рисковали. На пляже расположились несколько
грязных пунктов для еды, два дощатых туалета и неуютный, как ворона,
посаженная на палку, крикливый громкоговоритель.
Дальше над людьми величественно-безразлично возвышались горы, а пониже
- курортный городишко с белыми хатами, ларьками, венерической больницей и
парком культуры и отдыха.
В одном из маленьких домншек-клетушек, целиком забитых приезжим
народцем, снимала треть комнаты Наташа Глухова - странное, уже четвертый
сезон скуки ради отдыхающее у моря существо. В домике этом у обезумевшей и
впавшей в склероз от жадности хозяйки все комнаты-норы были уже до
неприличия замусолены отдыхающими. Людишки, оказавшиеся здесь, походили друг
на друга прямо до абсурда: не то чтобы они были безличны - нет, но все их
изгибы и особенности были странно похожие, во всяком случае одного типа, они
даже слегка ошалели, глядя друг на друга. К осени почему-то потянулось и
более отклоняющееся от нормы; рядом с Наташей снял, например, гнездо
лысо-толстый пожилой человек, который всем говорил, что приехал на юг
потому, что страсть как любит здесь испражняться.
- Оттого, что, во-первых, тут ласковый воздух, - загибал палец он. -
Во-вторых, я люблю быть во время этого, как тюлень, совсем голым, без единой
маечки, а у нас в Питере этого нельзя - простудисся.
Сама Наташа Глухова даже этого типа воспринимала спокойно, без
истерики. Она не то что не любила жизнь - и в себе, и в людях, а просто
оказывалось, что жизнь сама по себе, а она - сама по себе. Она не жила, а
просто ходила по жизни, как ходят по земле, не чувствуя ее. Формально это
было двадцатитрехлетнее существо, с непропорциональным, угловато-большим
телом и лицом, в котором дико сочеталось что-то старушечье и лошадиное.
Лучше всего на свете она выносила работу - спокойную, тихую, как переписка.
Немного мучилась вечером после работы. Так и свой отдых в Крыму она
воспринимала как продолжение работы нудной, скучной, только здесь еще надо
было самой заполнять время.
Поэтому Наташа, несмотря на нежное, пылающее солнце и море, подолгу
растягивала обеды, походы за хлебом: из всех столовых и магазинов выбирала
те, где очередь подлиннее. "Постою я, постою, - думала она. - Постою".
Иногда, в состоянии особого транса, она у самого прилавка бросала
очередь и становилась снова, в конец.
В очереди было о чем поговорить.
Нравилось ей так же кататься туда-сюда на автобусах. Правда, смотреть в
окна она не особенно любила, а больше смотрела в одну точку, чаще на полу.
Пешком она ходила медленно, покачиваясь.
Зарплатишка у нее была маленькая, шальная, некоторые собачки больше
проедят, но ей хватало; к тому же за четыре сезона в Крыму у нее
выработалась меланхолическая старушечья привычка по мелочам воровать у
отдыхающих. Это немного скрашивало жизнь. Проделывала она это спокойно,
почти не таясь; отдыхающие не думали на нее просто потому, что на нее нельзя
было подумать. У одного старичка стянула даже грязный носовой платок из-под
подушки. "Во время менструации пригодится", - подумала она.
Как ни странно, Наташа Глухова была уже женщина; наверное потому, что
это не составляет большого труда. Но одно дело стать женщиной, другое -
держать около себя мужиков, насчет этого Наташа была совсем вареная.
От нее разбегались по двум причинам. Во-первых, от скуки.
"Полежим мы, полежим, - казалось, говорил весь ее вид. - Полежим".
- Какая-то ты вся неаккуратная, - сокрушался один парень-свистун. Он
почему-то боялся, что она заденет его во время любви своей длинной ногой,
заденет просто так, по неумению располагать своим телом.
Во-вторых, многие чуждались ее хохота.
Надо сказать, что Наташе все-таки немного нравилась половая жизнь,
поэтому-то она не всегда просто "шагала" по ней, как "шагала" по жизни, а
относилась к сексу с небольшим пристрастием. Выражением этого пристрастия и
был чудной, подпрыгивающий, точно уходящий ввысь, в никуда, хохот, который
часто разбирал ее как раз в тот момент, когда она ложилась на спину и
задирала ноги.
Один мужик от испуга прямо сбег с нее, в кусты и домой, через поле.
Некоторые и сами принимались хохотать. Так что половая жизнь Наташи
Глуховой была никудышной. Но это не мешало ей здесь, в Крыму, почти всегда
понапрасну - под вечер выходить на аллеи любви. Сядет и сидит на скамеечке.
"Половлю я, половлю, - думала она. - Половлю".
Ее - по какому-то затылочному чувству - обходили стороной. А она все
сидела и сидела, утомленно позевывая. Ветер ласкал ее волосы.
Этот год, наверное, был последним в жизни Глуховой на берегу моря; она
просто решила в следующий раз поглядеть другие места.
И все проходило как-то нарочито запутанно; сначала, правда, было, как
всегда, весело-пусто и скучно совсем одной. Но потом вдруг примкнулась к
жирной, почти сорокалетней бабе Екатерине с двумя детьми, въехавшей в
соседнюю комнату. Эта Екатерина оказалась такой блудницей, что темы для
разговоров хватило на весь дом.
- Рожу бы ей дегтем вымазать, - от злобы и зависти причитали все:
старухи и молодухи.
Но Наташа Глухова к ней привязалась. Как раз в это время тот самый
мужик, который ездил на юг испражняться, впал в какое-то жизнерадостное
оцепенение и перед каждым заходом в уборную на радостях страшно напивался и,
запершись, по часу орал там песни. Это внесло какой-то ненужный,
суетливо-мистический оттенок в жизнь Глуховой. Катерина ее полюбила: она не
замечала выкинутости Наташи, была довольна, что та ее не осуждает, не может
конкурировать с ней, и водила с собой. Наташа с удовольствием прогуливалась
с Катериной за хлебом, на базар, в магазин. Часто провожала на полюбовные
случки то к одному мужику, то к другому. Провожала почти до самого места и,
отойдя немного в сторону, терпеливо и покойно, положив руки на задницу,
прогуливалась взад и вперед вокруг кустов. А иногда просто ложилась
где-нибудь в стороне поспать.
А Катенька, надо сказать, блудница была шумливая, с кулаком. Долго она
выжить на одном месте не могла. Очень быстро совсем разгулялась и стала
пускать мужика, а то и поочередно двоих, на ночь прямо к себе в комнатушку,
где спали ее детишки.
Один ее полюбовник так обнаглел, что после соития захотел отдохнуть
непременно один и стал спихивать дитя с раскладушки. То подняло крик. Наташа
Глухова и тут умудрилась помочь Кате - успокоила разревевшееся дитя сказками
и тем, что старших надо слушаться.
Но озверевшие от зависти бабы-соседи на следующий день своим гамом и
угрозами выгнали Екатерину. Но странно, в этот же день Наташе, которая могла
бы очутиться в обычной пустоте, опять подвезло. В домишко приехала из
какой-то полукомандировки хозяйская родственница, из местных, Елизавета
Сидоровна.
Она оказалась именно тем нелепым существом, которое подходило Наташе.
Женщина эта была уже пожилая и до одурения начитанная популярными брошюрами.
Каждую брошюру она читала исступленно, с какой-то сухой истерикой и
значением. Делала выписки. Мужчин у нее никогда не было, если не считать
однодневного греха молодости, да и тип-то оказался сумасшедшим, сбежавшим из
ближнего психприюта. Он так и поимел ее в колпаке и сумасшедшем халате. Его
в тот же день отправили обратно в дурдом.
С тех пор Елизавета Сидоровна его не видела, хотя у нее и сложилась
потом на всю жизнь привычка прогуливаться около сумасшедших домов. Мужиков
же она больше не имела, потому что боялась жить с несходными душами.
Полоумно-веселая, но с дикой тоской в глазах, она сразу же захватила в
свои объятия Глухову.
На мужчину, который любил испражняться, она тут же написала донос.
А Наташеньку часами не выпускала из своей комнатушки, метаясь вокруг
нее и завывая тексты популярных брошюр. Наташеньке было все равно, как
скучать, лишь бы скучать.
Правда, когда кончалось чтение, Елизавета Сидоровна в своем отношении к
действительности оказывалась интересней.
Огромная, жабообразная, с выпученным вдохновенным лицом, Елизавета
Сидоровна носилась по курортным полям, увлекая за собой Наташеньку. Она была
очень хозяйственна: когда утром вставала, то записывала по пунктам, что ей
нужно сделать. Работала она по бесчисленным общественным линиям. Все ей
хотелось переделать, даже на травку и кустики готова была написать донос,
что они растут не по-марксистски.
Наташа семенила за ней. Елизавета Сидоровна водила ее как добровольного
помощника по разным комсомольским столовым, "друзьям природы",
"стрелкам-отличникам".
Ее работа выражалась в разговорах, устных и письменных, Наташа же
Глухова все время молчала. Но ни от разговоров Елизаветы Сидоровны, ни от
молчания Наташи ничего не менялось.
Жара была неимоверная, море стало теплое, как парное молоко, а Наташа
Глухова со своей подругой носились по учреждениям. Елизавета Сидоровна
как-то не замечала, что Наташа все время молчит и что ей нравится не
общественная работа, а просто времяпрепровождение. Наташа находила тут
слабоумный уют; во время общественных разговоров Елизаветы Сидоровны она
переминалась с ноги на ногу, осматривала газеты, плакаты, листы, и часто
простые слюни текли у нее от ушастого внимания и от такого нудно-хорошего,
длинного занятия.
Ей было лень даже ходить мочиться в уборную. Одного дядю она прямо
перепугала тем, что рассмеялась посреди разговора. А однажды от
индифферентного удовольствия взяла и легла на пол во время собрания...
Несмотря на это, Елизавета Сидоровна все больше и больше привязывалась к
Наташе, привязывалась, как одинокий прохожий к собаке, которая бежит за ним
по длинной пустынной дороге. Глухова же видела, что все эти люди, хотя и
казенно-серьезно относятся к словам Елизаветы Сидоровны, на самом деле над
ней насмехаются и она страшно одинока. Елизавета Сидоровна тянулась к
Наташе. Находя в ней что-то общее, неповоротливое и прислушивающееся к
отсутствию... А Наташеньке все было безразлично. Она так же, несмотря на
проповеди Елизаветы Сидоровны, поворовывала деньги, так же стояла в очередях
и каменно улыбалась своей новой подруге. Последнее время, правда, Наташу
стал разбирать хохот, просто так, ни с того ни с сего, но в точности тот
самый, который возникал у нее перед соитием, когда она задирала ноги.
Подойдет к прилавку, возьмет булку и рассмеется тем самым давешним, пугающим
смехом. И бредет себе домой, потихоньку, улыбаясь.
Приближались уже последние дни на юге. Глухова слегка отошла от
Елизаветы Сидоровны: просто ей было все равно, где скучать. Напоследок
потянуло в море. Она долго, оцепенело плавала в нем, больше вокруг
жирно-упитанных мальчиков-подростков. Иногда во время плаванья ее тянуло
спать, прямо в воде. Любила она, плавая, слушать громкоговоритель, особенно
сельскохозяйственные темы.
Скоро наступил конечный день.
Как раз недавно - по инициативе Елизаветы Сидоровны - на пляже
поставили рядом с милицейской точкой портрет. Многие отдыхающие полюбили,
под его улыбкой, вблизи, шумно отряхиваться от воды. Другие тут же подолгу
обтирались, приплясывая и поглядывая на лицо... А Наташа Глухова по привычке
бросила в море пять копеек.
- Я тебя провожу, родная моя, до поезда, - сказала ей взвинченная
Елизавета Сидоровна.
Наташе стало легче тащить чемоданы.
Подошли к поезду. Вдруг Наташа вспомнила, что она ни разу за жизнь на
юге не смотрела на вечернее, звездное небо. Ей стало грустно, и она пожевала
конфетную бумажку. А Елизавета Сидоровна заплакала.
- Прощая, Наташенька, я тебя полюбила больше своей жизни, - сказала
она. - Приезжай, новые брошюры почитаем.
Глухова махнула рукой. Отдых кончился.
Полезные ссылки:
Крупнейшая электронная библиотека Беларуси
Либмонстр - читай и публикуй!
Любовь по-белорусски (знакомства в Минске, Гомеле и других городах РБ)
|