Юрий МамлеевКрутые встречи
В глубоком отдалении от Москвы, в домике, затерянном на лесистом
участке, но поблизости от шоссе и деревни, собралась небольшая компашка.
Один - урод с двумя головами, точнее, то были слипшиеся братья, но
слиплись они до такой степени, что представляли, пожалуй, одно тело с двумя
головами. Второй оказался просто трупом, и он неподвижно полулежал в кресле.
Третий был человеко-мужчина с виду нормальный, но на самом деле выходец из
другого мира, весьма жутковатый дух, вселившийся в человеческое тело.
Четвертый (он угрюмо ходил по комнате) - медведь, бывший когда-то в
предыдущем воплощении и в других мирах существом, наделенным разумом, но
преступником, прошедшим через ад и вышедшим оттуда в обличье медведя.
И вот все они собрались в комнатушке средних размеров, обитой дорогой
вагонкой, с выходом на террасу. Одно окно смотрело в сад с роскошными
кустами сирени. В саду лихо пели птички. Был полудень, полувечер.
В углу комнаты приютился телевизор, старый, чуть ли не хрущевских
времен, и на его экране отражалось какое-то научное заседание. Толстый
академик бубнил что-то о человечестве. Но звук был приглушен, так что он не
мешал нашим собеседникам. Они сидели за старомодным круглым столом в центре
комнаты, на столе пыхтел дедовский самовар, рядом - чашечки, блюдечки и
варенье. Кресло медведя пустело, а он, как уже было упомянуто, мрачновато
ходил вокруг стола, поворачивая морду в углы. У входа протянулся книжный
шкал. Книги были в основном по философии.
Человек, мужчина "с виду нормальный" (его называли Павлуша), вынул
потертую колоду старинных карт - они были весьма необычные.
- Ну что ж, погадаем, господа, - произнес он.
Все вдруг замерли. А из уст трупа раздался свист, в котором различимы
были слова:
- О чем будем гадать? О прошлом или о будущем?
- Заглянем сначала в прошлое, в предыдущие жизни в других мирах, ибо
здесь повторений не бывает. Может быть, кто-нибудь серьезно подзабыл их...
Тогда напомним, - улыбаясь, произнес Павлуша.
Урод неодобрительно покачал одной головой, другая же его голова,
напротив, согласилась. Медведь чуть-чуть привстал на задние лапы, но на это
никто не обратил внимания. Труп засопел и вздрогнул.
Павел начал раскладывать свои нечеловеческие карты со странными
фигурами на них и звездным небом.
Наступила тишина. Медведь покорно опустился на лапы и застыл.
- Сначала гадаю о прошлом Арнольда и Эдуарда, - промолвил Павлуша,
указывая на урода. - Хотя речь идет не о нашем мире, буду говорить в
человеческих выражениях и формах, иначе ничего не понять... Начинаем...
Так... Да... Да... - тихо продолжил он и погрузился в себя. Потом
пробормотал: - Космический указатель идет направо... Богиня звезды... Над
головой... Цвет ада... Хорошо, хорошо... Круг голодных духов... Так, так...
Ну, молчу, молчу... А теперь все ясно... Говорить? - обратился он к уроду.
В ответ два глаза на лицах того наполнились слезами, третий остался
равнодушным, а четвертый смеялся нежно-голубым дымчатым смехом.
Павел оценил этот смех как согласие.
- Дорогой друг, - торжественно обратился Павлуша к двухголовому,
который даже похорошел на одно мгновение, - напоминаю вам вашу предыдущую
жизнь. Повторяю, буду выражаться по-человечески, насколько могу. Вы,
Арнольд, - обратился он к левой голове, - были по земным понятиям плотоядным
чудовищем, но в реалиях того мира, где вы пребывали, вполне
нормально-заурядным существом. Даже милым, не без слезы. Эдик, - гадатель
бросил взор на правую голову, - жил там же, в той же реальности, что и вы,
Арнольд. Вы полюбили друг друга с невиданной вселенской яростью. Все было
забыто ради этой любви, даже поклонение богам бреда, которым вы обязаны были
поклоняться, живя в том мире, и что соответствовало вашей природе тогда. Вы
также отказались от помощи высших чудовищ. Ваша любовь не знала конца, и
теперь - здесь на Земле - вы пожинаете ее плоды, вы неразлучны, вы слились,
вы слиплись, - вдруг взвизгнул Павлуша. - Такова ваша карма.
Вдруг левая голова вспыхнула, покраснела и плюнула в правую голову, но,
поскольку тело было, по существу, единым, левая голова, Арнольд то есть,
почувствовала, что плюнула в самое себя.
- Браво, браво! - захохотал труп. - Вот ведь как все мудро устроено во
Вселенной.
- Не ерничайте, мой ангел, - прервал его Павлуша. - Не думаю, что вам
будет приятно выслушивать ваше прошлое.
Труп присмирел. Был он синеват, в каком-то диком мундире, и трупные
пятна явственно виднелись на его лице. Но некая сила вдохнула в него то, что
в просторечии называется жизнью, и труп мог рассуждать, даже покрикивать.
Глаза медведя вдруг осмыслились, словно сквозь звериностъ глянул призрак его
прежнего преступно-разумного воплощения. Арнольд и Эдуард смутились и,
сдержавшись, приступили к чаепитию. Одна голова подносила ко рту чашку,
другая откусывала сахарок. И была во всем этом какая-то тайная гармония.
- Ну-с, с вами пока все, - вздохнул Павел. - Мне, господа,
действительно жутко бывает вспоминать некоторые свои жизни - и волосы у меня
встают дыбом при этом. Внутрь кожи причем. В отличие от вас я их прекрасно
помню, без всякой магии и гадания... Ну-с, приступим к трупу, - он посмотрел
на синеватого в человечьем мундире. (Условно будем называть труп Евгением.
Имя благозвучное.)
Павлуша, то есть жутковатый дух, воплощенный в человека, стал
испытывать свои карты.
Минут через двадцать он облегченно вздохнул.
- Ну что ж, подведем итоги. Женя, - обратился он к трупу. - Что ж ты
так сплоховал-то, а, Жень? Рассказать? Что краснеешь как рак, а еще труп?
Валерьянки, что ли, поднести? А то, я гляжу, в обморок скоро упадешь.
Милый...
Труп захрипел, из рта выползла черная, как смерть, слюна, один глаз
закрылся, другой обезумел, и из прогнившего рта раздался испуганный хруст:
- Не говори, не говори...
- Как это не говори? Многого хочешь! - Но Павлуша все-таки задумался.
Глаза у Паши были совершенно нечеловечьи, при общей нормальности всей
фигуры и телодвижений, Ненашесть глаз выражалась в отсутствии всякого
выражения в них, кроме одного бесконечного и непонятного холода, отрицающего
все живое.
- Не говорить, - засомневался тем не менее Павел. - Тебе жалко себя?
Ну-ну... А тебе понятно твое настоящее, понятно, кто тобой управляет? Каков
твой хозяин? Не дай Бог даже мне с ним встретиться. И почему он с тобой, с
таким трупцом, связался? Зачем ты ему нужен? Вот это для меня тайна,
Евгений, правду говорю, тайна... Не хрипи, не хрипи... Не скажу я о тебе
ничего, и так уж помер, хватит с тебя. Хочешь незнания - бери его. Мне не
жалко. Мне, Женя, на все эти ваши страдания наплевать. Не этого я хочу от
вас.
И Павел внезапно замолчал.
Вдруг в тишине раздался голос одной головы (вторая молчала):
- А чего же ты хочешь от нас?
Дух помедлил.
- Ну хорошо, я скажу, чего я хочу от вас, - проговорил наконец Павел и
произнес дальше очень четко и ясно в напряженной тишине: - Я хочу, чтобы вы
признали всем сердцем, что Бог жесток и несправедлив.
Медведь рявкнул, другие остолбенели, даже труп. Опять наступило
молчание.
- Но ведь жизнь-то от Него, - робко прошипел труп.
- Ну и что? - ответил Павел. - И смерть тоже от него.
- Что вы нас в угол загоняете! - вдруг закричали сразу две головы. -
Что вы здесь, в конце концов, богохульством занимаетесь? Мало того, что вы и
так нас опозорили, меня - Арнольда и Эдуарда, да еще на труп нагнали
страху... Да что же это такое, на Земле мы или в аду?!
- Да на кого же нам теперь надеяться?! - вдруг завыл непонятным голосом
медведь, к которому внезапно вернулся прежний, уже как будто умерший разум.
Только Павлуша мог понимать его речь. - Я лет восемьсот, наверное, -
продолжал вопить он, - по здешним меркам провел в аду, под Вселенной, в
кромешной тьме и ненависти, все сны мои были в крови, я не знаю, где я и что
со мной, и боли много было нетленной, вот что я выстрадал. И все-таки я Его
люблю, ибо от Него жизнь. Люблю, и все... И теперь люблю.
Павел побледнел и ничего не возражал.
Медведь по-прежнему ревел:
- Да, я могу и ревом славить Его. Я ничего не понимаю о творении, но я
есть, даже в аду, и не сбивайте меня с толку, черт вас всех возьми, я был
беспощадный преступник, да и пострадал за это, все идет по правилу, логично,
а не по произволу, как хотите вы доказать, гадатель...
- Но вы страдали больше, чем сделали зла, - зная, что медведь поймет
его слова, сухо ответил Павел. - Больше!.. Справедливости нет. И кроме того,
вы получили высший дар - жизнь, бытие, но если в конце концов, при
завершении жизней и циклов вы потеряете этот дар, уйдете в Ничто,
растворитесь... как это назвать?! Одарить бесценным - и отнять его, это ли
не высший садизм?
- Вы богоотступник и дьявол, - прохрипел труп. - Я мертв и подчиняюсь
призракам бреда, но впереди у меня миллионы воплощений в разных мирах, и,
возможно, я достигну того, что перестану быть все время превращающимся в
труп и обрету вечное бытие и сверхжизнь в единстве с Богом, которое уже не
потеряю.
- Мало кто достигает этого, - ухмыльнулся дух, оставаясь, однако, в
своем холоде.- От трупа до бессмертия - далек и тяжел путь.
Медведь вдруг успокоился и опять ушел в свою звериность; прежний разум,
вышедший из ада, пропал, и он стал монотонно ходить вокруг стола.
Труп потрепал его за ухо.
Обстановка немного разрядилась, неизвестно почему.
Двухголовый умилился, особенно одной головой, которая у него все время
кивала в знак согласия.
Труп замер.
Павлуша встал, и вид у него - у древнего духа - вдруг стал почти
полууголовный.
- Ох, ребяты, ребяты, - проговорил он сквозь зубы. - Шалуны вы все у
меня. Чем же мне позабавить вас, развлечь? - Он вышел в кухню, откуда
донесся его голос: - Ну вот икорочкой, что ли. Рыбкой вкусненькой. Коньячком
- но строго в меру, без баловства. Эх, гуляем...
Труп даже приподнялся от удовольствия. Павлуша вошел с подносом.
- Ох, поухаживаю я за вами, ребяты, - завздыхал он. - Бедолаги вы у
меня... Ну, ладно... О Боге - молчу, молчу,- быстро проговорил он, заметив
пытливый взгляд трупа. - Сами потом в тишине подумайте. А сейчас - веселье.
Весьма приличная, даже с точки зрения живых, закусь мигом оказалась на
столе.
- Бог с ним, с чаем,- приговаривал Павлуша, но глаза его, несмотря на
появившуюся в голосе игривость, не меняли своего прежнего жуткого выражения.
- Садимся и забудемся.
Коньячку сначала лихо отхлебнул труп. Дозы, впрочем, были маленькие,
точно для нежильцов. Потом выпили другие, кроме медведя, который вел себя
теперь как ученый зверь.
- Павлуша, - оживившись, обратилась к духу одна голова двухголового, а
именно Эдик, - расскажите теперь уж вы нам, пожалуйста, кто вы, такой
всеведущий? Кем вы были в этом, как его, в прошлом?
Павлуша захохотал.
- Для меня время значит совсем другое, чем для вас, - наконец прохрипел
он. - Не задавайте серьезных и дурацких вопросов - ни к чему... А впрочем,
кое-что расскажу как-нибудь.
- Нет, теперь, теперь, - заголосили сразу две головы. - Мы обе такие
любопытные.
Труп поежился.
- Хватит о сурьезном, братцы, - просюсюкал он, глядя на двухголового. -
Чево вспоминать-то. Я и то плохо помню, как умер и как мной стали помыкать.
Павлуша хохотнул.
- Хорошо, скажу. Кровь, кровь и страдания других существ были мои
кормильцы когда-то,- умилился он. - Но это было так давно, так давно. Теперь
я не занимаюсь такими пустяками. А когда-то они поднимали мой тонус. Ух, как
вспомнишь некоторые мои жизни, свое детство по существу, но какой размах при
этом, какой размах! Я натравливал этих существ друг на друга через контроль
над их сознанием, а сам был невидим для них и пил их энергию, которая
освобождалась в момент их гибели.
Павлуша вдруг заговорил почти философским языком, и этот переход с
полууголовного языка на возвышенный ошеломил даже медведя, у которого опять
вспыхнул угасающий ум ада и желание выхода из него. Он владел праязыком и
потому понимал Павлушу.
Но Павел видел его мысли. Вдруг какой-то искрой в уме медведя прошло
воспоминание о смягчении мук в аду, об этом, как он считал, неизменном
подарке высших сил обитателям ада. И тогда медведь заревел.
И это было расценено как знак, как сигнал к подлинному веселью.
Павлуша искренне хохотал, вспоминая жертвы своих действий, ибо многим
жертвам в последующих жизнях везло, пусть очень по-своему, но везло. Павлуша
чистосердечно - правда, некоторые сомневались, что у него есть сердце, -
радовался за них.
- А я попляшу! - закричал труп, карабкаясь на ноги.
И он все-таки пустился в своеобразный пляс, вдруг почувствовав, что его
хозяин немного отпустил путы своей магии над ним, неизвестно, однако,
почему. Но труп и не задумывался (вообще, задумчивостью он не отличался): он
просто стал вдруг самодовольным (точно почувствовав полусамостоятельность) и
плясал так лихо, как никогда не плясал, будучи живым. Подплясывая, он еще
пел песню, но поневоле трупную, про гниение в нежных могилах.
- Ох, Женя-то наш, Женя! - то и дело охал Павлуша, хлопая в ладоши.
Двухголовый тоже вышел на орбиту, но как-то более застенчиво и скромно.
(Труп же разгулялся вовсю.) Вышедши, одна голова его, Эдик, бесшабашно
поцеловала другую голову, Арнольда. Та подмигнула. И потом, перебивая труп,
обе головы разом запели. Это была долгая, заунывная песня про снега.
- Люблю жизнь, - пришептывал про себя Павлуша, наливая себе рюмку за
рюмкой и поглядывая на окружающих.
Медведь положил морду на стол и мигом слизнул полкило ветчины.
- Пусть мишуля кушает побольше, - осклабился Павлуша. - После ада-то
ему и надо поправиться и подвеселиться. Мишуль, - обратился он к медведю, -
а были ли у тебя в аду-то друзья? Расскажи о них, хоть ревом. Или в аду
друзей не может быть, а? - и Павлуша громко захохотал.- Ну тогда о
соратниках! - Он посмотрел на мишу: тот уставился на духа своими добрыми
звериными глазами. - Ну что, нет членораздельной речи, так подумай, а
воспоминания твои я увижу и перескажу нашему обществу, - и Павлуша подмигнул
трупу.
Медведь моргнул своими двумя глазами.
- Ну вот, миша, миша, вспоминай ад, тогда дам колбасы, - и Паша встал,
держа в руках батончик колбаски.
Медведь потянулся к ней.
- Нет, нет, вспоминай!
Двухголовый и труп, взявшись за руки, в экстазе веселья и забвенья,
подошли поближе, чтоб послушать.
- Вспоминает, - проурчал вдруг Павел, придерживая колбаску. - Но
смутно, смутно... Вот вспоминает существо одно... Детоеда... Да, да, -
развеселился Павлуша, - именно детоеда... В огне утроба его... Миша, миша,
не возвращайся... Сник, не хочет вспоминать: больно. Ну ладно, жри, - и
Павлуша бросил в пасть медведю колбасу.
И тут все совсем обалдели и закружились от прилива счастья: медведь
вошел в круг, чуть не приподнялся на две ноги, и все они трое так и заходили
кругом, подплясывая. Двухголовый запевал, но только одной головой.
Вдруг Павлуша посерел и резко, хлопнув в ладоши, произнес:
- По местам!
Все кинулись на места.
Труп в свое кресло, двухголовый на стул, а медведь прилег в стороне.
Глаза Павла зловеще загорелись.
- А теперь о будущем вашем буду гадать, - произнес он. - О судьбе вашей
жизни.
Воцарилось сумасшедшее молчание.
Павел совершил какой-то ритуал. Глаза его устремились в созерцание.
- Ну вот и все, - громко сказал он потом. - Все три участи как на
ладони.
И он обратился сначала к двухголовому:
- Твоя судьба, драгоценнейший, такова: тебе отрежут одну голову.
Потом он повернулся к медведю:
- Твоя же участь, миша, другая: тебя весьма скоро убьют и зажарят в
лесу.
Павел посмотрел на труп.
- Женя, а у тебя рок особый: твой хозяин через месяц сойдет с ума и
будет с твоей трупной жизнью выделывать такое... что ой-ей-ей... Твоя судьба
всех ужасней. И умереть снова, второй раз, не дадут.
Гости оцепенели.
Первым опомнился медведь и зарычал. Слюна потекла у него из пасти, и он
бросился на Павлушу, чтобы вгрызться в него. Но Паша, волею своею нарушив
контакт между светом и зрачками нападавшего, сделался невидимым для него и,
переместившись в другой угол, посмеялся.
- С мишей надо серьезно, - хихикал он в углу. - Забыл вам сказать,
господа, что у миши нашего одна небывалая особенность: он умеет грызть
привидения. Это у него от ада. Он бегает по лесу, так что обычные медведи
разбегаются от него, и он уже много... очень много... загрыз привидений в
лесу! - и Павлуша поднял палец.
Но двухголовый в тоске бросился на него. Павлуша переместился. Тогда за
ним погнался труп, стукнувшись мертвым лицом об стену.
- Бей его! - завопили сразу две головы, Арнольд и Эдик. Они даже не
знали, кто из них будет отрезан, и вопили вместе, вне себя от ужаса. - Бей
его! Он клевещет на судьбу, он хочет накликать ужас! - визжали они.
Павлуша оказался вдруг наверху, невидим, и с потолка раздался его
звонкий голос:
- Да смотри ты на вещи проще, Арнольд-Эдик. Ну, отрежут тебе одну
голову, а может, и две - ну и что?
- Идиот! - две головы подняли взор к потолку.
- Помоги, помоги, Павлуша, - запричитал все же Арнольд. - Ты многое
можешь. Не накликивай. Я боюсь!
- Да как же я переменю твою судьбу... Что я, Бог, что ли? - возразил
голос с высоты. - Сам расплачивайся...
- А ты мягчи, мягчи судьбу-то! - закаркала голова Эдика. - Это ведь ты,
конечно, можешь. Мягчи!
Вдруг из пасти медведя вырвался дикий вой, в котором различимо было
одно желание: не хочуууу!
Потом медведь бешено подпрыгнул вверх, целясь в пустое пространство,
откуда доносился наглый голос чародея и предсказателя. Однако всей своей
мощью он долетел до стены, стукнулся головой, посыпалась штукатурка, и
мишуля рухнул на пол, давя стулья, опрокидывая стол с закусью.
Тут поднялось нечто невообразимое. Свет то возникал, то гас. То из
одного угла, то из другого раздавался сочный голос Павлуши, порой с
хохотком, но мрачным:
- Поймите, ваш ум, ум совершал эти ваши прошлые преступления, за
которые вы сейчас расплачиваетесь, но страдает ваше бытие, а не ум, простое
и нежное бытие, которое невинно и по своей сути ничего не совершало... Вот
она, высшая справедливость, какой оказалась! А на самом деле произвол!
- Света жизни хочу, света, света! - благим матом орал труп, бросаясь на
раскиданные медведем стулья.
- Мама, мама! - вопил двухголовый, носясь по комнате.
Медведь с рычанием накидывался на пустоту, видимо, он уже весь мир
принимал за привидение и хотел перегрызть миру горло.
Труп упал на пол и в истерике, как баба, стал дрыгать ногами.
Двухголовый повернул одну голову к нему (другой искал неуловимого Павлушу) и
вдруг бросился к трупу. Тут же они сплелись в непотребной ласке, одна голова
впилась в проваленный рот трупа, другая же поникла у него на плече, и труп
синей и разлагающейся рукой поглаживал эту голову, словно любящая мать,
когда успокаивает не в меру нервного ребенка.
Медведь выл около них, как волк на луну, подняв голову вверх. Один зуб
у него сломался и, выпав из пасти, валялся в тарелке.
Голос Павлуши исчез, и его присутствие было почти неощущаемо.
Вдруг распахнулось окно, и в окне прогремел голос духа, голос Павла, но
уже резко измененный, иной, более суровый, но с еле уловимым потоком тайной
грусти:
- Что вы все воете и извиваетесь, как призраки на дне... Неужели вы
ничего не поняли?.. Ведь провоцировал я вас, провоцировал, говоря о Божьей
несправедливости, искушал... слабосильные... и увидел, как вы мучаетесь в
неразрешимой попытке понять то, что понять человекам невозможно... Прыгайте,
пляшите... Вам ли понять Бога... Непостижимо все это, непостижимо!..
Прощайте, дорогие.
Полезные ссылки:
 Крупнейшая электронная библиотека Беларуси
 Либмонстр - читай и публикуй!
 Любовь по-белорусски (знакомства в Минске, Гомеле и других городах РБ)
| 
