Роберт МАК-КАММОН

                               КОРАБЛЬ НОЧИ

                              Посвящается моей матери, которая

                              помогла мне отыскать тот особенный остров...

                                 ...Боже, как мертвецы ухмыляются у стены,

                                 Наблюдая за весельем на балу победы...

                                               Альфред Нойс, "Бал Победы".

                                 ...Зло... имеет бесконечные личины...

                                                    Блез Паскаль, "Мысли".

                                  ПРОЛОГ

     По желтому овалу луны плыли облака, то на миг скрывая его от глаз, то

расступаясь, и тогда охристый свет заливал плоскую равнину черного океана.

Облака клубились вокруг неподвижно повисшей в небе луны, жили  собственной

жизнью, кружась в нескончаемом водовороте, разлетаясь  в  клочья,  яростно

сталкиваясь или пиявками присасываясь друг к другу.  Похожие  поначалу  на

пасти сказочных чудовищ, они вдруг  превращались  в  человеческие  лица  с

разодранными диким криком ртами, потом  -  в  голые,  выбеленные  временем

черепа и медленно рассыпались в прах под дыханием ветров Карибского моря.

     Два огня освещали пустынную морскую гладь: один  прерывисто  мигал  в

ночи высоко над темной массой суши, второй двигался низко  над  водой,  на

корме изъеденного ржавчиной американского грузового  судна,  перевозившего

восемь тысяч тонн чистой серы.

     В кильватере сухогруза, в нескольких сотнях  ярдов  позади,  возникло

какое-то движение.

     Из недр узкой башенки бесшумно и плавно  выдвинулся  темный  железный

цилиндр. Металл был выкрашен  черной  краской,  чтобы  не  отражать  свет,

единственный мертвый глаз - окуляр - прятался в твердой оболочке.

     Вокруг рубки забурлили волны, и перископ с  негромким  "ш-ш-ш"  начал

поворачиваться. На несколько секунд  он  застыл,  нацеленный  на  маяк  на

острове, потом повернулся на  несколько  градусов,  чтобы  изучить  темный

силуэт торгового судна. Лунный свет поблескивал на стальных  поручнях,  на

окантовке иллюминаторов, отражался от стекол штурманской рубки на  верхней

палубе.

     Легкая добыча.

     Перископ опустился. Послышалось бульканье, и все стихло.

     Торпеда с ударным взрывателем - первая торпеда класса G7A, начиненная

восемьюстами фунтами взрывчатки, - угрожающе шипя,  словно  змея,  готовая

нанести смертельный удар, покинула пусковую установку. Оставляя  за  собой

узкий шлейф серебристых пузырей, она со своеобразной грацией устремилась к

корме сухогруза - миниатюрная копия огромной машины, которая доставила  ее

сюда, покрыв  шесть  тысяч  миль  океанического  пространства.  Всплыв  на

десяток футов, торпеда помчалась к цели.

     Она угодила в гребные винты, и взрыв проделал огромную дыру чуть ниже

ватерлинии. На воде яростно заплясали отражения языков пламени. Послышался

протяжный скрип металла - море сминало корму сухогруза.  Прогремел  второй

взрыв, гораздо мощнее первого, и к небу  повалили  клубы  густого  черного

дыма. С металлических поручней разбитой  палубы  вниз  запрыгали  пылающие

человеческие  фигурки.  Огонь  распространился  по  нижней  палубе,  жадно

прогрызая себе путь к рубке. Третий взрыв взметнул в воздух обломки дерева

и металла. Содрогаясь всем корпусом, судно повернуло  на  свет  маяка,  от

которого его отделяло меньше мили. Капитан так до конца и не понял, что же

произошло. Вероятно, он думал, что судно на что-то наскочило -  на  острую

вершину подводной скалы или на затонувший  корабль.  Он  не  знал  ни  что

гребные винты безнадежно перекорежило, ни что команде уже не  совладать  с

огнем; не знал он и того, что  в  эти  мгновения  огромные  валы  дизелей,

поднятые в воздух взрывной волной, сминают все на  своем  пути,  превращая

людей в кровавое месиво.

     Вслед за первой в правый  борт  ударила  вторая  торпеда,  разворотив

кормовую часть нижней палубы. Опоры содрогнулись и рухнули, и метавшиеся в

дыму и пламени люди оказались погребены под тоннами  металла.  Корабельную

надстройку пронизала дрожь, и она начала проседать внутрь.

     Когда океан наконец прорвался в трюм, переборки  со  стоном  лопнули.

Железо сминалось, словно вощеная бумага. Люди начали тонуть и,  погружаясь

в пучину, остервенело цеплялись друг за друга. На палубах корчились  люди,

превращенные в пылающие факелы. Под вопли и стоны,  под  треск  деревянных

настилов и звон лопающихся стекол подбитый корабль  накренился  на  правый

борт и, задрав нос к небу, стал быстро погружаться.

     В  разгромленной,  пылающей  рубке  зажглась  красная  лампа  системы

пожарной  тревоги.  Рубка  с  пронзительным  треском  взорвалась;  обломки

медленно полетели вниз, к безбрежному  водному  пространству.  Над  судном

витал черный дым; наполняя воздух  вонью  раскаленного  железа  и  горелой

плоти, он делался все жирнее и гуще, пока, наконец, сама луна не почернела

от копоти.

     Океан в стороне от пылающего судна  вдруг  начал  расступаться.  Вода

забурлила и вспенилась,  обозначив  место  всплытия  охотника.  Показалась

башенка перископа, за ней - прямоугольный силуэт боевой  рубки  и  наконец

весь  влажно  поблескивающий  корпус,  отразивший   красноватые   отблески

пламени.  Немецкая  подводная  лодка  двинулась  к  своей  жертве,  плавно

рассекая скопления трупов,  обломков  дерева,  ящиков,  кусков  обшивки  и

корабельного  имущества,  плававших  вокруг  потопленного  судна.  Кто-то,

поддерживая на плаву раненого товарища,  громко  звал  на  помощь,  другой

протягивал к небу окровавленные обрубки, в которые превратились  его  руки

после взрыва. По воде расплывалось  большое  пятно  солярки,  натекшей  из

пробитых топливных отсеков сухогруза. Оно тоже горело.  Бесчисленные  огни

отражались от металлического корпуса подводной лодки, пылали в глазах тех,

кто наблюдал за происходящим с мостика боевой  рубки,  мерцали  в  волчьих

зрачках командира подлодки.

     - Есть! Отличный  удар,  -  перекричал  он  грохот  взрывов.  С  того

момента, как первая торпеда покинула пусковую установку, прошло уже десять

минут. Сухогруз был обречен. -  Сгинь,  -  проговорил  командир  подводной

лодки, обращаясь к плавучему  покрывалу  из  обломков  тонущего  судна.  -

Сгинь...

     Черный дым, пропитанный  запахом  смерти,  плотным  смерчем  вихрился

вокруг подлодки. Сквозь  какофонию  звуков  командир  расслышал  последний

протяжный вскрик - корабль пошел ко дну. Глубина в этом  месте  составляла

более тысячи футов; здесь была огромная океаническая впадина,  окаймленная

крутыми коралловыми рифами и песчаными стенами. Командир наклонил  голову,

внимательно прислушиваясь к бульканью воды, шипению  пара  и  предсмертным

крикам тонущих в пучине людей. Ему они казались симфонией,  всесокрушающей

музыкой смерти и разрушения. Он заметил слева по борту какой-то предмет  и

прищурился. Спасательный круг.

     - Малый ход, -  скомандовал  он  в  машину.  Круг  давал  возможность

определить название потопленного корабля и, возможно, его  регистрационный

номер: командир чрезвычайно педантично и подробно вел переплетенный в кожу

боевой журнал. - Шиллер, - обратился он к  долговязому  блондину,  который

стоял ближе всех к нему. - Вы с Дрекселем достанете мне этот круг...

     Матросы по металлическому трапу спустились с боевой рубки на палубу и

двинулись вперед, осторожно ступая по скользкой от  водорослей  деревянной

поверхности.

     Нос подводной лодки  рассекал  воду,  усеянную  пылающими  обломками.

Где-то мужской голос отчаянно взывал к Господу и вдруг замолк  -  в  горло

кричавшему хлынула вода. Цепляясь за металлический поручень левого  борта,

по щиколотку в маслянистой замусоренной воде,  матросы  ждали,  пока  круг

прибьет к ним волнами. Круг покачивался на воде. Еще немного, и его  можно

будет ухватить. Командир, сложив руки на  груди,  наблюдал,  как  Дрексель

(Шиллер держал его за ноги) тянется к кругу.

     Высокий пронзительный звук заставил его  резко  оглянуться.  Глаза  у

него округлились. Звук - он несся из самой гущи черного дыма - поднялся до

металлического воя. В открытом люке рубки  показалось  чернобородое  лицо,

округленный в немом  восклицании  рот.  Капитан  мгновенно  понял:  боевая

тревога!  Им  в  корму  стремительно  заходил  морской  охотник.  Командир

загремел в телеграф: "Срочное  погружение!  Срочное  погружение!"  -  хотя

внизу и так надрывалась сирена.

     Второй ревун: морских охотников стало два. Они полным ходом неслись к

лодке. Старший помощник скрылся в люке.  Капитан  озабоченно  взглянул  за

фальшборт. Матросы наконец поймали круг и спешили назад.

     Яркое пятно  света  скользнуло  по  воде  и  выхватило  из  тьмы  нос

подводной лодки. Поверхность океана зыбилась от рева двигателей охотников.

Прогремел оглушительный взрыв, и у правого борта подводной лодки с  глухим

плеском взметнулся фонтан воды.

     Стиснув зубы, командир глянул на слепящий луч  прожектора:  Шиллер  с

Дрекселем не успеют вернуться на мостик. Он отвернулся, спрыгнул в  люк  и

плотно закрыл за собой металлическую крышку.

     Словно гигантская рептилия, немецкая  подводная  лодка  скользнула  в

глубины океана. Матросы, барахтавшиеся в прибывающей воде,  почувствовали,

как железо и дерево ушли у них из-под ног. Отчаянно крича, они вцепились в

металлический поручень, не сводя глаз с луча прожектора.

     - Круг! - крикнул Шиллер своему напарнику. - Хватайся за круг!

     Бурлящий водоворот вырвал у Дрекселя спасательный  круг  и  отшвырнул

его в сторону пылающего сухогруза. Шиллер увидел, как мимо  него,  исчезая

под водой точно плавник уходящего на  глубину  морского  чудовища,  прошла

рубка подводной лодки, и вскрикнул от ужаса, но в его открытый рот хлынула

соленая вода,  и  он  едва  не  захлебнулся.  Шиллер  забарахтался,  хотел

ухватиться за перископ, сильно ударился обо что-то ногой и в  тот  же  миг

почувствовал, что его утягивает под воду. Он дернулся - раз, другой  -  но

тщетно: что-то держало его за лодыжку и тянуло следом за  лодкой.  Соленая

вода ослепила его, сомкнулась у него над головой. "Пусти! - услышал Шиллер

свой пронзительный крик. - Пусти!" Море поглотило его,  понесло  вниз.  Он

вскрикнул, пуская пузыри, и рванулся.  Что-то  резко  хрустнуло,  страшная

боль едва не лишила Шиллера последних сил,  и  он  наконец  освободился  и

судорожно ринулся обратно к поверхности, к воздуху. "Греби! -  приказывало

сознание слабеющему телу. - Греби же!"

     Шиллер очутился в грохочущем, бурлящем,  пропахшем  кордитом  аду.  В

небе метались красные и зеленые  кометы,  вокруг  рвались  снаряды,  и  их

разрывы тупой болью отдавались у  Шиллера  в  голове.  Вдруг  среди  этого

кошмара под руку ему попался  пустой  ящик,  и  Шиллер  вцепился  в  него,

обхватил обеими руками, как последнюю надежду на спасение.

     Когда у него немного прояснилось перед глазами, он  заметил  всего  в

нескольких ярдах от себя голову Дрекселя и с криком: "Дрексель!  Держись!"

- поплыл, отчетливо сознавая, что одна  его  нога  превратилась  теперь  в

бесполезный придаток. В следующий миг  Шиллер  понял,  что  слабеет  и  не

сможет долго  продержаться  на  воде,  а  земля  слишком  далеко.  В  воде

колыхалось что-то тягучее, вязкое, напоминающее  скопления  темных  медуз.

Кровавые сгустки. Кишки. Человеческий мозг. Изуродованные останки.  Отходы

войны. Он добрался до Дрекселя, и только коснувшись его плеча,  сообразил,

что Дрексель - рыжий, а у этого человека волосы черные как смоль.

     У покачивавшегося на воде трупа в разорванном спасательном жилете  не

было лица. В страшном месиве мышц, фасций и нервов белели оскаленные зубы.

С истерическим  криком  Шиллер  отдернул  руку,  словно  коснулся  чего-то

заразного, и поплыл прочь, в озаренный зеленым сиянием океан.  Вокруг  еще

полыхало пламя. Шиллер плыл; впереди был целый  остров  огня,  а  в  самом

центре этого гигантского костра он разглядел обугленные скорченные  трупы,

непрерывно крутившиеся в огромном водовороте. Шиллер почувствовал  мощь  и

силу  водной  стихии,   которая   одолевала   тонущий   корабль,   яростно

набрасываясь  на  него.  Он  попытался  отвернуть  в  сторону,  но  океан,

принявший его в свои объятья, теперь тянул его вниз, и он  не  мог  больше

плыть. Он задумался, где  сейчас  Дрексель  и  дает  ли  смерть  подлинное

упокоение, и открыл рот, чтобы набрать в грудь воздуха, пока сам не  канул

в пучину...

     Чьи-то руки подхватили его и подтолкнули к поверхности.  Швырнули  на

дно лодки. Над ним стояли какие-то люди и пристально вглядывались в него.

     Шиллер моргнул, но не смог различить лиц, не смог пошевелиться.

     - Живой, - сказал кто-то по-английски.

                                    1

     Впереди на изумрудной ряби что-то темнело.

     Дэвид Мур, не оборачиваясь, выключил трещавший мотор.  Жаркое  солнце

ложилось ему на голую спину и плечи ярким тропическим одеянием. Старенький

рыбацкий ялик лениво  качнулся  на  волне,  останавливаясь.  Мур  повернул

румпель, чтобы  подойти  к  непонятному  предмету  правым  бортом.  Солнце

сверкало на воде; щурясь, Мур перегнулся через планширь и выловил  предмет

из воды.

     Это оказалась деревяшка, невесть от чего отколотая и  невесть  откуда

принесенная.  Впрочем,  обломок  выглядел  сравнительно  прилично   -   не

покоробленный, не разбухший, не изъеденный соленой водой - и Дэвид положил

его на дно ялика,  чтобы  подробно  изучить.  С  одной  стороны  виднелись

остатки букв, выведенных красным по черному:  "С"  и  "А".  Салти?  Салли?

Саманта? Это, несомненно, был обломок  транца  -  может  быть,  одного  из

местных кокинских судов, а  может,  занесенный  сюда  издалека.  Мур  знал

названия почти всех лодок на острове - "Веселый Мэк", "Кинки",  "Морячка",

"Люси Дж.Лин",  "Галлант",  дюжину  других.  Эта,  вероятно,  разбилась  в

какой-нибудь далекой гавани или же в числе иных несчастных попала в шторм,

бушевавший над Кокиной тремя днями раньше. Может быть, какой-нибудь  рыбак

перед смертью цеплялся за эту лодку, подумал Мур, глядя на брусок. Об этом

он думать не хотел - воскресало слишком много неприятных воспоминаний.

     Он снова завел мотор и повернул румпель так, чтобы нос судна  смотрел

прямо на начало рифа Кисс-Боттом ["kiss bottom" - "чмокни дно" (англ.)]  в

сорока ярдах впереди. Море было еще неспокойным, "тряским",  по  выражению

карибских рыбаков, и пока Дэвид подплывал к проходу в рифе, волны  ощутимо

толкались в борта ялика. Вокруг в изобилии плавали разнообразные памятки о

проревевшей над  островом  бурей:  расколотые  деревянные  балки,  бревна,

которые еще можно было спасти и пристроить к делу, ветки, осколки черепицы

и даже ржавая жестяная вывеска с надписью "КОЛА, ПИВО,  ВИНО".  Мур  лично

видел с балкона своего  гостиничного  номера,  как  ее  сорвало  с  фасада

закусочной "Лэндфолл", подняло высоко над  крышами  и  швырнуло  в  потоки

яростного дождя над морем. Проходя  проливом,  Мур  разглядел  заостренные

края  рифа,  покрытые,  словно  щетиной,  бурыми  и  зелеными  коралловыми

наростами. Эти коварные "рога дьявола" вспороли днище не  одному  кораблю,

отправили в ремонтные доки или на дно морское не одно судно.  За  границей

рифа, то и дело с грохотом  сталкиваясь  под  напором  невидимых  потоков,

плясали на волнах два "звонаря" - ярко-оранжевых буя.  Мур  по  изумрудной

водной дорожке провел ялик между ними и взял курс на более глубокое место,

где вода казалась почти фиолетовой. Это место  на  выходе  из  Кисс-Боттом

островитяне почтительно именовали Бездной, однако  песчаное  и  коралловое

дно с каждым годом все заметнее поднималось, и сейчас там была почти  мель

- каких-нибудь тридцать-тридцать пять футов до поверхности.

     Чтобы выправить курс, Мур оглянулся на остров, мимо  которого  только

что проплыл. Волнорезы, обложенные по бокам старыми покрышками;  скопления

рыбацких лачуг; деревня с ее ослепительно яркими в белом  солнечном  свете

огненно-красными,  оранжевыми,  бледно-голубыми,  синими,  коричневыми   и

светло-зелеными домиками и лавчонками.  Он  поглядел  в  конец  Хай-стрит:

обернувшись за деревенской околицей ухабистой, засыпанной гравием дорогой,

улица вела к маленькому темно-синему зданию с белой  двускатной  крышей  и

выкрашенными белой краской чугунными балкончиками, выходящими  на  гавань.

Это была его гостиница "Индиго  инн".  Мур  купил  ее  три  года  назад  у

старика, возвращавшегося в Штаты. Последние несколько дней Мур  и  Маркус,

разнорабочий,  занимались  тем,  что  заменяли  разбитые  оконные  стекла,

расколотые планки перил на  веранде,  ставни,  унесенные  в  море  мощными

порывами ветра во время недавнего урагана. Неблагодарная работа - все  это

уже не раз бывало и еще не раз  будет  испорчено,  поломано,  разбито.  На

островах безраздельно хозяйничало разрушение.

     Мур отвернул от острова  и  двинулся  к  глубокой  воде,  внимательно

изучая поверхность океана. За последние день-два основную  массу  обломков

прибило к берегу, и все, что еще годилось в дело, прибрали местные жители.

Сентябрь был самым страшным месяцем в сезоне осенних бурь: ураганы  в  это

время лютовали как никогда. Последний принесло  откуда-то  с  востока;  он

нагрянул  почти  без  предупреждения,  если  не  считать   вдруг   зловеще

пожелтевшего неба. Обрушившись сперва на гавань и швыряя  лодки  прямо  на

пирс, он разнес в щепы несколько рыбачьих хибарок и с  пронзительным  воем

ворвался в деревню, с корнем  вырывая  из  земли  пальмы  и  кусты,  затем

исполнил удивительный танец вокруг хижин Карибвиля в самой северной  точке

острова и вновь устремился к морю. Немногочисленные любительские приемники

- единственные средства связи на острове - вышли  из  строя  из-за  мощных

помех. Просто чудо, что все обошлось малой кровью: несколько переломов  да

рваных ран, которыми занимались теперь в клинике доктора Максвелла.

     Под кормой ялика темнело море. За плечом  Мура  вставала  приземистая

каменная башня маяка Кариб-Пойнт. С тех пор, как рядом  стал  разрастаться

поселок, маяк начал ветшать и превратился почти в развалины, но  в  бурные

штормовые ночи эта  приметная  точка  на  местности  по-прежнему  помогала

торговым и грузовым судам выходить из пролива. Мур на  несколько  градусов

изменил курс, и вскоре маяк,  как  и  следовало,  оказался  за  его  левым

плечом, а верфь - за правым. Он выключил мотор,  наклонился  и  бросил  за

борт легкий якорь. Загремела ручная  лебедка,  разматывая  веревку.  Когда

веревка замерла, Мур понял, что не ошибся; он был  сейчас  на  самом  краю

Бездны,  в  пятидесяти  футах  от  дна,  и  именно  здесь  оно  неожиданно

обрывалось в бесконечность.

     Мур перебрался на корму, где лежали акваланг  и  баллон  с  воздухом,

уселся, почти убаюканный медленным покачиванием ялика  на  волнах,  скинул

плетеные сандалии и снял защитно-зеленые штаны. Под ними были  темно-синие

плавки. Мур натянул хлопчатобумажную  футболку,  чтобы  ремни  не  слишком

натирали плечи, повернулся к снаряжению, надел на спину баллон с  воздухом

и тщательно проверил, надежно ли затянуты ремни. И оглядел район Бездны.

     Он смутно  различил  вдали  темнеющие  массивы  суши  -  Чоклет-Хоул,

Сэнди-Ки, Старфиш-Ки. Они были намного  меньше  Кокины  -  длинные  отмели

жарких пляжей, окаймленных зарослями пальм, и  только  на  одном  из  трех

ближайших клочков суши, Чоклет-Хоул, была деревня,  крохотный  поселок,  в

котором насчитывалось  всего  пятьдесят  человек,  занимавшихся  ловлей  и

продажей зеленых морских черепах огромным  промысловым  судам,  закупавшим

местную островную продукцию. Здесь,  на  морском  просторе,  дул  довольно

сильный теплый бриз. Подставив ему лицо, Мур обшаривал  взглядом  огромное

пространство лиловой воды над великими глубинами.

     Лишь немногие рыбаки заплывали сюда: обычно все  старались  держаться

поближе к Кокине или ловили щук и альбатросов на отмелях чуть южнее  этого

места. В Бездне живут призраки, утверждали суеверные  старики-островитяне.

Многие божились, что видели там странные вещи. Там, в самом сердце Бездны,

покоилось то, что их так пугало,  -  призрак  огромного  торгового  судна,

пылающий неземным  изумрудным  пламенем.  У  его  бортов  шипела  вода,  в

предрассветных  сумерках   разносились   стоны   погибшей   команды.   Мур

скептически относился к подобным вещам, однако порой ему казалось, что это

не только досужие разговоры, порожденные действием скверного рома или пива

"Ред  страйп".  Достаточно  было  заглянуть  говорившим  в  глаза,   чтобы

поверить.

     Но  сейчас,  в  светлый  ясный  полдень,  под  жарким  синим   шатром

бескрайнего неба ему не верилось в привидения. По крайней мере в  те,  что

не плавали на поверхности.

     Посмотрев на свое отражение в воде, Мур  вдруг  увидел  глаза  своего

отца - искрящиеся умом и осторожностью, синие, как карибские  глубины.  По

дороге на острова из Европы он стал отращивать  бороду,  и  с  корабля  на

кокинский берег сошел поджарый мускулистый брюнет с курчавыми волосами  до

плеч, бородатый и загорелый. В ноябре  Муру  исполнилось  тридцать  четыре

года, но никто из водивших с ним знакомство в Балтиморе, где Дэвид родился

и вырос, теперь не узнал бы его,  разве  что  по  глазам:  Мур  помолодел,

словно стряхнул с себя несколько  лет.  На  островах  он  стал  совершенно

другим человеком;  остался  в  прошлом  подающий  надежды  молодой  клерк,

подвизавшийся в банке своего отца, владелец скромного, но дорогого дома  в

самом престижном районе Балтиморы, отец семейства, состоявшего из его жены

Бев  и  восьмилетнего  Брайана,   отчаянно   стремившийся   стать   членом

загородного клуба "Амстердам хиллз", хозяин великолепной парусной  яхты  с

палубой из тикового дерева, сделанной по особому  заказу  одной  канадской

фирмой,  яхты,  которую  они  с  Бев  после  соответствующей  церемонии  с

шампанским и прочим окрестили "Баловнем судьбы". В  те  дни  он  только  и

делал, что, одетый "по форме" - непременно в темно-синий или серый  костюм

с полосатым галстуком,  -  чувствуя  непреходящую  неловкость  и  подавляя

зевоту, безмолвно присутствовал на деловых обедах или совещаниях в обшитых

дубовыми панелями комнатах...

     Мур сунул ноги в черные ласты, привязал к правой  щиколотке  чехол  с

ножом и  затянул  на  талии  тяжелый  ремень.  Надев  резиновые  перчатки,

прополоскал маску в  морской  воде,  тщательно  протер  стекло,  чтобы  не

запотевало, и снова прополоскал. Он надел маску, зажал  в  зубах  мундштук

дыхательной трубки и легким движением перебросил тело через планшир.

     Внизу, в огромном пространстве  с  ярко-синими  стенами,  по  которым

струился солнечный свет, он, наблюдая за плавным покачиванием лодки у себя

над головой, дождался появления первых  пузырьков  воздуха.  Освоившись  с

подводным миром, Мур подплыл к носу ялика, нашел  туго  натянутый  якорный

трос и, придерживаясь за него,  двинулся  в  глубину,  выдыхая  прозрачные

пузыри, которые всплывали  к  поверхности.  Он  двигался  очень  медленно,

снимая избыточное давление на барабанные перепонки тем,  что  каждые  пять

секунд с силой выдыхал через нос. Через несколько мгновений он увидел дно,

песчаные холмы и  сплошные  заросли  высоких  кораллов,  выпустил  трос  и

скользнул прочь. Прижимая руки к бокам и работая одними ногами, Мур поплыл

к синей завесе впереди. Знакомые приметы подсказали ему, что он  находится

в  нужном  месте:  пузырчатые  скопления  коричневатых   мозговиков   [вид

коралла],  которые  так  очаровали  его,  когда  он  увидел  их   впервые;

величественный лес  ветвистых,  как  оленьи  рога,  кораллов,  где  сейчас

сновали юркие серебристые рыбки манхуа и  ослепительно  яркие  сине-желтые

морские ангелы.

     Сквозь густые заросли  водорослей  Мур  заметил  марширующий  куда-то

взвод крабов. Почувствовав движение потревоженной им воды, крабы мгновенно

замерли. Рифы кишели жизнью; вспугнутые Муром рыбы упархивали в коралловую

чащу или юркали в норы, чтобы переждать опасность, которую представлял для

них  человек.  Обитатели  рифов  слишком  хорошо  знали  хищников,   чтобы

рисковать. Какая-то тень накрыла его, и он посмотрел  наверх.  В  тридцати

футах над ним проплыл электрический скат - его плавники вздувались, словно

великолепно развитые мышцы, - и исчез в синеватом мареве.

     Мур двинулся вниз, но внезапно дно ушло  у  него  из-под  ног,  и  он

уперся в стену сучковатых  темных  кораллов.  Он  проплыл  через  лабиринт

водорослей, напоминавших веера, поднялся над коралловой стеной и  внезапно

остановился.

     Под ним зияла Бездна - неприятное зрелище. На этих  глубинах  морская

вода превратилась из синей в  черную  и  стала  похожа  на  огромный  рот,

который только и ждал,  чтобы  проглотить  кого-нибудь  или  что-нибудь  и

похоронить в своих недрах. Хотя Мур заранее знал, на что  идет,  при  виде

пучины его окатила ледяная  волна  страха.  Внезапно  перед  ним  возникло

видение корабля-призрака, озаренного  лунным  сиянием,  сверкающего  всеми

цветами радуги. Он  стряхнул  наваждение.  Если  привидения  действительно

существуют, подумал он, то только внизу, в этом  устрашающем  провале.  Он

поглядел  наверх,  на  серебристую  поверхность,   вспомнил   о   латунном

корабельном компасе, найденном им в прошлом году, и нырнул.

     Мур знал, где-то там, внизу, покоится грузовое судно -  возможно,  на

такой глубине, что его легкие раньше разорвет от недостатка  воздуха,  чем

он сумеет добраться туда. Судно это было потоплено в одном из боев  второй

мировой  войны  -  единственный  достоверный  факт,  выуженный  Муром   из

множества историй, гулявших по  острову.  С  подробностями  дело  обстояло

хуже, никому не хотелось вспоминать войну. Мур уже нырял здесь  в  прошлом

году, после очередного шторма, и обнаружил, что шельф в этом  месте  усеян

металлическими обломками и конструкциями. Здесь же  лежала  носовая  часть

спасательной шлюпки. Тогда-то  Мур  и  нашел  старый  компас,  с  разбитым

стеклом, но по-прежнему сверкавший латунью.  Он  взял  компас  с  собой  в

гостиницу, но когда через несколько дней снова  спустился  в  Бездну,  все

оказалось укрыто ровным белым  ковром  песка.  Довольно  скоро  разыгрался

очередной шторм,  однако  тогда  у  Мура  не  было  возможности  повторить

погружение в Бездну. Пришлось ждать следующего сезона в надежде найти  там

хоть что-нибудь, что можно было бы спасти и использовать.

     Он  спускался  все  ниже  и  ниже.  Где  же  этот  шельф?   -   вдруг

забеспокоился он и стал всматриваться в темно-синий туман. Ничего;  только

песок. Потом Мур  различил  какие-то  смутные  очертания  и  поплыл  вдоль

высокой песчаной гряды с вкраплениями камней. В нескольких  футах  впереди

виднелось что-то металлическое. Это  оказалась  ржавая  консервная  банка,

сильно помятая, но не вскрытая. Мур  бросил  ее  и  поплыл  дальше.  Среди

кораллов  блестели  другие  жестянки  и  виднелись   деревянные   обломки,

вероятно, занесенные сюда штормом с самого края Бездны. Мур подобрал  одну

банку и увидел на чистой металлической поверхности свое отражение. То, что

он искал, было погребено где-то здесь. Корабельные запасы  продовольствия,

подумал  он.  Возможно.  А  что  внутри?  Персики?  Овощи?   Из   простого

любопытства ему захотелось вскрыть одну из банок и посмотреть, что входило

в рацион моряков, плававших на торговых судах в 1942 году.

     Бездна  чернела  под  ним,  словно  пустой  зрачок  огромного  глаза.

Материковая отмель каскадом занесенных песком каменных уступов  спускалась

в ее глубины. Внимание Мура привлек высившийся на одном из таких  карнизов

подлинный Эверест из песка. Гора эта  определенно  что-то  напоминала  ему

своими  очертаниями,  однако  Мур  не  сумел   припомнить,   что   именно.

Заинтересованный песчаным курганом,  Мур  опустился  ниже.  Прежде  он  не

замечал здесь ничего подобного, но в то время его  внимание  было  целиком

сосредоточено на верхней отмели. Он был всего в десятке футов от  кургана,

когда понял, что из этого нагромождения песка и камней что-то торчит  -  и

сердце его учащенно забилось.

     Мур закружил около кургана, поднимая тучи песка  быстрыми  движениями

ласт. Из песка вертикально  поднималась  верхушка  какого-то  объекта.  Он

робко  ощупал  ее.   Металл.   Этот   предмет,   не   затронутый   морской

растительностью, как и найденные Муром железные банки был почти  полностью

скрыт толстым слоем песка. В нем тускло  блестело  покрытое  густой  сетью

трещин стекло. Что же это? - удивился Мур. Он  спустился  пониже,  потянул

странный предмет на себя, почти  уверенный,  что  сумеет  сдвинуть  его  с

места, и принялся счищать  песок.  Потом  снова  вцепился  в  него  обеими

руками. Бесполезно, приятель, - сказал он себе. Что бы это  ни  было,  оно

прочно сидело в грунте. Он поглядел на часы: пора подниматься. Но  цилиндр

- блестящие царапины, оставленные песчинками, стеклянная  вставка...  Черт

побери,  загадочный  предмет   буквально   гипнотизировал   Мура,   манил,

завораживал. Дэвид  подумал,  что  это  может  быть  что-нибудь  достойное

внимания. Или, возможно... он посмотрел на песок, шевелившийся от  каждого

его движения.

     Или, возможно, под этим толстым пластом песка что-то было.

     Мур вытащил из чехла нож и стал  выкапывать  камни  из-под  основания

загадочного цилиндра. Он очистил еще один  небольшой,  в  дюйм,  участочек

металлической поверхности, блестящей, с  оспинами  ржавчины.  Глубоко,  по

запястья, погружая руки в песок, он пригоршнями отбрасывал его в  сторону.

С помощью острого ножа он поддевал мелкие и средние камешки и позволял  им

скатываться в огромный темный провал под ним. Снова взгляд на часы.  Время

уходит! Но Мур  уже  превратился  в  живой  экскаватор;  он  раскапывал  и

вычерпывал песок, медленно высвобождая из него то, что  теперь  напоминало

блестящее, широкое основание цилиндра.  На  поверхности  не  было  никаких

наростов: предмет пролежал  в  морской  пучине  много  лет.  Нож  царапнул

плоский камень, и  Мур  начал  откапывать  следующую  часть  таинственного

железного объекта.

     И застыл от неожиданности, затаив  дыхание.  Потом  все-таки  перевел

дух. Огромные пузыри воздуха помчались  к  поверхности,  от  которой  Мура

отделяло около ста пятидесяти футов.

     Он услышал приглушенные далекие звуки, похожие на удары  по  железной

поверхности под водой.

     С колотящимся сердцем Мур ждал, однако шум  не  повторился.  Что  это

было? Он огляделся и заметил нечто странное: не видно было ни одной  рыбы.

Чрезвычайно необычно для этой глубины. Здесь должны  были  бы  то  и  дело

мелькать стайки морских  щук,  морских  собачек,  другая  разнообразная  и

многочисленная плавучая мелочь. Мур поднял  взгляд  к  ободряющему  сиянию

далекого солнца над поверхностью  океана.  Над  головой  нависал  каменный

выступ с неровными краями, словно когда-то и там, наверху, была отмель, но

со временем часть скалы обвалилась, образовав брешь. Мур  попытался  унять

внутренний голос, шептавший: "Поднимайся к лодке. Здесь что-то не так".

     Куда же подевалась вся чертова рыба?

     Он продолжал копать, обламывая большие сростки кораллов.

     Песок, словно белая облачная пелена, скрывал от него окружающий  мир.

Мур подумал, что здесь, должно быть, очень глубоко. Гора песка, а под  ней

- долина тьмы. Он погрузил в  эту  гору  руки,  нащупал  довольно  большой

камень и рывком извлек его наружу.  Песок  немедленно  пополз  по  склонам

прямо в Бездну.

     Тут Мур заметил, что в  нескольких  футах  от  странного  цилиндра  и

башенки появилось что-то  еще.  Он  потянул  новую  находку  к  себе.  Это

оказалось что-то вроде огромной  железной  бочки,  исцарапанной,  в  бурых

пятнах ржавчины.  Он  счистил  с  бочки  песок,  она  покатилась  вниз  по

песчаному склону,  Мур  схватился  за  нее,  чтобы  удержать  -  и  увидел

детонатор. От ужаса волосы зашевелились у него на голове.

     Бочка оказалась невзорвавшейся глубинной бомбой.

     Мур отдернул руки, словно коснулся  раскаленной  поверхности,  сильно

стукнулся баллоном с воздухом о коралловые обломки и,  отчаянно  вспенивая

ластами воду, кинулся вверх по склону песчаной горы, подальше от страшного

места. Ему отчетливо представилось, как взрыв выворачивает его  наизнанку,

он увидел свое тело,  превращенное  в  кровавые  клочья.  На  запах  крови

приплывут хищные рыбы, и от него, Мура, не останется  ничего...  Увязая  в

песке,  он  упрямо  двигался  вперед  в  сплошном   тумане,   беспрестанно

оглядываясь, чтобы убедиться: бомба еще на отмели. Потом, вращаясь  вокруг

своей оси, страшная находка начала падать в глубины Бездны. Мур  добрался,

наконец, до вершины, бомба скрылась в темной пучине; он смотрел ей  вслед,

молясь, чтобы она взорвалась во многих сотнях футов от него, где-нибудь на

самой глубине, откуда взрывная волна не достала бы его. Иначе...

     Далеко внизу полыхнул белый свет. Из Бездны  с  ревом  пришла  мощная

взрывная волна; подводный вихрь проник в Мура, через плоть к самым костям,

сгибая и выворачивая их.

     Мур стиснул зубы от  боли  и  оглушительного,  нестерпимого  гула.  В

песчаной  горе  возникла  трещина;  оттуда  вырвался  пульсирующий  пузырь

воздуха, пронесся мимо него и устремился  к  поверхности.  Взрывная  волна

распространилась повсюду, толща воды заходила ходуном,  пытаясь  разорвать

Мура в клочки.  Песок  начал  разделяться  на  множество  микроскопических

частиц. Под ногами у Мура  пополз  грунт;  песчаная  лавина  накрыла  его,

повалила на спину и потащила к краю Бездны, немилосердно ударяя баллоном с

воздухом о коралловые обломки. Вокруг  с  ревом  уносились  к  поверхности

громадные пузыри. Что-то ударило Мура по голове,  и  он  едва  не  потерял

сознание. С него сорвало маску, он временно ослеп - и  вдруг  почувствовал

какую-то  опору  и  судорожно  вцепился  в  неведомый   твердый   предмет,

сопротивляясь напору потоков воды. Рев и  шум  тупой  болью  отдавались  в

висках. Внезапно Мур чуть не вскрикнул, пораженный страшной  догадкой:  он

поднимался!

     Он почувствовал под собой  непонятную  дрожь  и  разглядел  в  мутной

изумрудной мгле наверху темный массивный  силуэт.  Легкие  Мура  заполнила

вода; он поднимался чересчур быстро. Разжав руки, он с  силой  оттолкнулся

ластами от скользившей мимо твердой поверхности. Его отбросило в  сторону,

и он затерялся в бурной, мутной от  песка  воде;  мощные  потоки,  толкая,

завертели его. Когда Мур вновь  обрел  способность  видеть,  он  посмотрел

туда, где на океанской поверхности расплывалось солнечное пятно.

     Вернее, туда, где он видел его раньше.

     Теперь солнце было скрыто от его взора  огромным  странным  силуэтом.

Какой-то  предмет  поднимался  к  поверхности  из  песка,  в  котором  был

погребен. Гигантская тень накрыла Мура, и он почувствовал, что затерялся в

царстве тьмы. Он напряженно, до рези в глазах  всматривался  в  движущийся

предмет. Непонятный объект в ореоле белой пены пробивался к поверхности, и

сквозь звон в ушах  Мур  расслышал  яростный  грохот  моря,  штурмовавшего

железные бока. Объект, медленно покачиваясь, парил в океане.

     "Поднимайся! - мысленно крикнул себе Мур и тотчас спохватился: - Нет,

нет. Спокойно. Держи себя в руках, держи себя в руках..."

     Он выплыл из зловещей тени  и  очень  медленно  начал  подниматься  к

поверхности. Его отбросило  почти  к  самому  краю  Бездны,  и  теперь  он

сосредоточился на движении вдоль отлогого дна. Отыскав якорный  трос,  Мур

вытащил из грунта железный крюк и двинулся наверх. Чтобы избежать  резкого

перепада давления, он на некоторое время  задержался  в  десяти  футах  от

поверхности, глядя, как его ялик вздрагивает  под  ударами  волн.  Наконец

вынырнув, Мур выплюнул мундштук дыхательной трубки, вцепился в борт  ялика

- и уставился на то, что находилось сейчас в каких-нибудь  тридцати  футах

от него.

     - Боже мой, - прошептал он.

     Длинный, в  двести  с  лишним  футов,  корпус;  огненно-алая  мозаика

солнечных бликов на металле, словно кровоточащие раны на теле  гигантского

ящера; дьявольский нос, вокруг которого бурлила  вода.  Корпус  и  обшивка

боевой рубки - в пробоинах, вмятинах, трещинах. Море с шипением  билось  в

железные бока, с которых, местами уходя под воду, свисало то, что осталось

от металлических поручней.

     Подводная лодка.

     Подводная лодка времен второй мировой - с плоской палубой,  страшная,

словно сжигаемая ненасытной жаждой боя,  похожая  на  громадного  хищника,

алчущего добычи.

     Мур цеплялся за борт своего  ялика,  не  зная,  что  думать  или  что

предпринять. Но, наблюдая за лодкой, он вдруг заметил,  что  ее  нос  чуть

изменил свое положение. Море пришло в  волнение,  потревоженное  движением

такой массы. Вновь ожившая подводная лодка медленно и неумолимо  двинулась

в сторону острова.

                                    2

     Взяв очередную карту, Мэйсон Холкоум понял, что  златокудрая  госпожа

Удача в одеянии из  шуршащих  банкнот  стоит  за  его  правым  плечом.  Он

попытался погасить хищный взгляд, которым сверлил своего партнера, но  это

оказалось чертовски трудно. На руках у Мэйсона были две дамы и три валета;

он чрезвычайно медленно поднял глаза ("Ну, паренек, - сказал  он  себе,  -

все должно выглядеть совершенно невинно...") на Перси  Лэйна  по  прозвищу

Толстяк. Перси, пухлый негр с высоким лбом и овальными, близко посаженными

глазками, молча разглядывал Мэйсона с другой стороны  перевернутой  ржавой

бочки из-под горючего, которая заменяла им карточный стол.

     - Давай, парень! - осторожно проговорил Мэйсон, пытаясь  повлиять  на

неожиданное обострение ситуации. - Сколько карт?

     - Три.

     Он бросил на стол три карты и из затрепанной колоды, которой на верфи

играли с незапамятных времен, взял другие.

     - Ладно. Поднимаешь? - спросил Мэйсон, предвкушая легкую  расправу  с

противником.

     Перси помотал головой и нахмурился, предчувствуя подвох. Он посмотрел

за широкое плечо Мэйсона,  на  безбрежное  море,  опять  опустил  глаза  и

уставился в свои карты. Без единого слова он потянулся  к  лежавшей  рядом

полупустой пачке сигарет. Каждая сигарета была  разломана  пополам.  Перси

разложил перед собой четыре половинки.

     - Прекрасно, - Мэйсон выложил на бак четыре свои и добавил еще три. -

И еще три...

     Перси пожал плечами, принимая повышение.

     -  Что  там  у  тебя,  дружище?  -  полюбопытствовал   Мэйсон,   весь

подобравшись, как перед прыжком.

     - По-моему, похвалиться нечем, -  вздохнул  Перси  и  веером  выложил

карты на металлическую поверхность. - Думаю, бито...

     Перед ним лежали два туза, две "дикие" двойки и шестерка.

     У Мэйсона занемела шея. Он бросил свои карты на  стол.  Перси  громко

расхохотался и прибавил несколько половинок сигарет к растущей горке своих

выигрышей.

     - Вот и мне счастье привалило, - спокойно заметил он.

     - Я не буду больше играть этим старьем! - воскликнул  Мэйсон.  -  Они

насквозь просвечивают, сволочи!

     - Да заткнись ты, - оборвал его Перси. - И делай ставку...

     С моря тянуло прохладным свежим ветерком. Приятно было сидеть  здесь,

вдали от полуденного солнца,  духоты  верфей  и  причалов,  вони  солярки,

бензина, смазки и аккумуляторной кислоты. Где-то упорно стучал  по  дереву

молоток и противно визжала ножовка: наверное, Дж.Р. или мастер  Ленни,  не

щадя себя, угорая на палящем солнце, торопились закончить  ремонт  обшивки

"Джинджер". Владелец судна, старик Хейрлесс - Лысый, как его  прозвали  на

верфи [Hairless - безволосый (англ.)] - был добрым  другом  хозяина  верфи

мистера  Кевина  Лэнгстри,  чем  и  объяснялась  та  спешность,  с   какой

"Джинджер" приводили в порядок.

     Верфь  Лэнгстри  переживала  не  лучшие  времена.  Сейчас  это   была

настоящая свалка: повсюду виднелись скопления бараков и сараев,  штабелями

громоздились доски, валялись пустые бочки из-под бензина, коробки и ящики,

змеились, словно  жирные  коричневые  питоны,  канаты,  пылилась  техника,

высились  бесконечные  штабеля  старых  покрышек  -  ими  пользовались  на

пристанях для швартовки. Когда-то, в период оживленного движения  в  бухте

острова, в доках стояли американские и британские грузовые и торговые суда

и дела  на  верфи  процветали.  Теперь  же  верфь  занималась  в  основном

обслуживанием и починкой мелких рыболовецких суденышек с острова и изредка

ремонтом яхт, которые появлялись здесь в туристический  сезон.  Количество

рабочих с начала второй мировой войны, когда верфи щедро платили за ремонт

союзных судов, воевавших с Германией на Карибах,  сократилось  втрое.  Как

охотно рассказывал всем и каждому старый  Лэнгстри,  в  те  дни  на  верфи

работало  сто  человек,  в  две  смены.  Работы  было  полно,  условия   -

тяжелейшие, но люди знали, ради чего надрываются. Все  это  были  сильные,

крепкие островитяне, едва ли не от рождения наделенные трезвым  и  здравым

представлением о том, что  представляет  собой  маленький  траулер  и  как

устроены более  крупные  и  сложные  корабли  со  стальной  обшивкой.  Они

постигли искусство быстро латать пробоины и пускать в дело  все  имеющиеся

под рукой материалы, чтобы совершенно безнадежное на первый  взгляд  судно

вновь было готово к походу. Они могли  с  закрытыми  глазами  разобрать  и

снова собрать судовой двигатель, починить штурвал,  восстановить  разбитый

корпус парусника или рыбачьего  судна  и,  поплевав  на  кусок  проволоки,

запустить заглохший мотор ялика.

     Но одни погибли, обслуживая военные корабли в зоне  боевых  действий,

где те были прекрасной мишенью для врага, а другие, и  таких  было  много,

сразу после войны уехали  с  Кокины  в  поисках  более  высокооплачиваемой

работы. Теперь почти на всей верфи царило запустение. Склады пустовали. Из

двух деревянных строений с двускатными жестяными крышами - сухих  доков  -

использовалось лишь одно, да и то только в тех случаях, когда  требовалось

подлатать  или  более  серьезно  отремонтировать  суда  покрупнее.  Прочие

постройки, поставленные в свое время английскими моряками для того,  чтобы

подбитым военным кораблям было где ждать  ремонта  или  буксира,  медленно

разрушались под действием соленого воздуха. Они были забиты  оборудованием

и  снаряжением,  сваленным  сюда  после  того,  как  отпала  необходимость

военного присутствия на Карибах. Однако несмотря на то, что работы  сильно

поубавилось, верфь сохраняла прекрасную репутацию - Кокина  оставалась  на

карте исключительно благодаря ей - а рабочие, чтобы  хоть  как-то  сводить

концы с концами, подрабатывали на стороне - кто рыбаком, кто на ферме.

     - Сдавай, - проговорил Перси под грохот молотка. Он  посмотрел  туда,

откуда доносился стук: дверь в ближайший  сухой  док,  больше  похожая  на

простую  перегородку,  была  открыта,  за  ней  виднелась  голова   Дж.Р.,

работавшего в железобетонной ремонтной яме. Рядом громоздились  выгоревшие

на солнце останки брошенного кеча; потрескавшийся корпус  был  белым,  как

песок под сухой травой, на котором он лежал. В нескольких  десятках  ярдов

от сборочного цеха у причала  стояло  на  приколе  несколько  рыболовецких

суденышек. С дальнего конца пристани, с  длинной  сваи,  в  море  смотрела

написанная  суриком,  потрепанная  бурями  и  ураганами  вывеска:   "ВЕРФЬ

ЛЭНГСТРИ".

     Перед Перси легли карты, но он еще не успел собраться с  мыслями.  Он

смотрел на море. Когда они с Мэйсоном садились играть, он  приметил  вдали

крохотный ялик с каким-то белым на  борту,  бегущий  по  рокочущим  пенным

гребням у Кисс-Боттома. Потом, когда игра была в самом разгаре,  Перси  из

любопытства снова поглядел в сторону Бездны. Вставший на якорь ялик  -  он

превратился в крошечное белое пятнышко на синеве неба и моря - покачивался

на волнах. Перси вдруг стало интересно, что там делает белый человек. Один

посреди моря, на таком солнцепеке! Черт побери, этот Мур - настоящий псих.

Даже он, Перси, чью черную  кожу  выдубили  годы  работы  под  раскаленным

небом, прятался от полуденного солнца, предпочитая в это  время  играть  в

покер под сенью пальм или пить пиво и  обмениваться  старыми  историями  с

приятелями в "Лэндфолле".

     Он заглянул в свои карты. Четверка и шестерка  треф,  король  червей,

десятка червей и бубновый туз. Что сбросить, что оставить, на чем  строить

игру? Он вдруг почувствовал: глупо сидеть здесь за картами. Ему еще  нужно

успеть починить сети, чтобы утром можно было выйти в море. Иначе  придется

ловить на перемет, чего ему не хотелось. Рыба пошла слишком  хитрая,  чтоб

попадаться на старую приманку. Вдобавок огромные тралы промышленных  судов

нещадно ее распугивали. Черт подери, сердито подумал Перси, нынче человеку

и себя-то тяжело прокормить, что уж говорить про жену и двоих детей.

     - Ну, сколько тебе, говори, - поторопил Мэйсон.

     Но когда Перси поднял на него глаза, собираясь попросить  три  карты,

Мэйсон застывшим взглядом смотрел куда-то в одну точку.

     Море в районе  Бездны,  неподалеку  от  того  места,  где  на  волнах

покачивался ялик Мура, забурлило, как  кипящий  котел.  Что-то  произошло,

подумал Перси. Что-то плохое. Он бросил карты, поднялся с ящиков и показал

рукой на море:

     - Черт подери, что это такое?

     Мэйсон оглянулся, прищурился.

     - Боже правый, - тихо произнес он.

     Они увидели, как маленький ялик исчез  в  захлестнувшей  его  пене  и

через некоторое  время  вновь  вынырнул  из-под  воды.  Завороженные  этим

зрелищем Перси и Мэйсон вдруг беззвучно ахнули: из  моря  выметнуло  белый

водяной столб, и в волнах показалось что-то огромное. Сперва они подумали,

что это кит явился из глубин Бездны, но едва солнце  засверкало  на  боках

неведомого объекта, как им стало ясно - так может  блестеть  лишь  твердая

поверхность. Бурлящий океан валил этот странный объект с боку на бок.

     - Что за чертовщина, -  воскликнул  Мэйсон,  вскакивая  с  места.  Он

провел рукой по лбу, загородился ею от яркого света  и  тоже  уставился  в

морскую даль.

     - Дж.Р.! -  заорал  Перси,  сложив  руки  рупором  вокруг  рта.  Стук

прекратился, и на пороге  бетонного  бункера  появился  Дж.  -  Иди  сюда!

Быстрее!

     На самом краю Бездны Мур цеплялся за борт ялика. Он  пытался  понять,

что же случилось, сбитый с толку стремительностью событий. Он помнил,  что

раскапывал гигантскую гору песка. Потом в руках у  него  оказалась  старая

глубинная бомба; он отшвырнул ее и  кинулся  прочь  от  Бездны...  Его  не

задело, нигде не было видно крови, однако ему казалось,  что  на  нем  нет

живого места, а голова раскалывалась от боли. Потом,  взглянув  на  темный

корпус, начавший свое жуткое движение в  водных  потоках,  он  понял,  что

попытался откопать: верхушку  перископа,  самую  высокую  точку  подводной

лодки, погребенной под толщей песка и камней  и  после  взрыва  получившей

долгожданную свободу.

     Мур ослабил ремни, перебросил баллон с воздухом через планшир на  дно

ялика и с великим трудом сам перевалился через борт; ему казалось, что все

тело затекло и занемело. Очутившись в лодке, он  с  помощью  лебедки  стал

быстро выбирать якорь. Когда якорь занял свое место  на  носу,  Мур  завел

мотор и  развернул  ялик  так,  чтобы  плыть  в  кильватере  таинственного

корабля.

     Он  догнал  лодку  и  пошел  вдоль  ее  правого  борта,  держась   на

почтительном расстоянии  на  случай,  если  она  неожиданно  повернет  или

накренится.  Корпус  лодки  почти  целиком  находился  под  водой;  волны,

накатывая на нос, с устрашающим гулким грохотом разбивались  о  рубку.  На

передней  палубе  рассерженными   змеями   шевелились   закрепленные   там

бесчисленные черные тросы разной толщины. Краска  почти  полностью  сошла,

открыв темное, изъеденное  морем  железо,  но  кое-где  сохранились  пятна

ржавой грунтовки и даже исходного грязновато-серого колера. Мур готов  был

поклясться, что не океан несет эти мощи - таким прямым курсом  шла  лодка,

но, несомненно, на борту давным-давно никого не было:  двигатели  молчали,

слышался лишь плеск моря. Мур шевельнул румпель и стал подплывать к лодке,

чтобы хорошенько рассмотреть ее. С расстояния всего в несколько  ярдов  он

разглядел заклепки на стальных пластинах боевой  рубки,  и  это  почему-то

встревожило  его.  Заклепки  походили  на  чешую  огромной  доисторической

рептилии. О металл рубки колотился трос толщиной в руку Мура, свисавший  с

фальшборта. Мур вспомнил картинку, которую в детстве видел в энциклопедии:

монстр с огромными черными плавниками встает на дыбы из бушующих океанских

волн, чтобы своими ужасными зубами схватить птеродактиля.

     Лодка околдовала его, он затерялся в исходящей от  нее  ауре  мощи  и

древней угрозы. Через несколько секунд Мур услышал шум  моря,  штурмующего

рифы Кисс-Боттома. На пляже, на лодках, на верфи - везде  собрались  люди.

Подводная   лодка,   подхваченная   течением,   почти   незаметно   начала

поворачивать в сторону рифа. Мур развернул ялик, чтобы не перелететь через

скользкий, покрытый зеленоватой слизью  корпус,  и  вдруг  оказался  между

торчащими из воды острыми рифами. С причала что-то кричали, но Мур  ничего

не смог разобрать. Лодка, казалось, могла пройти в тихую кокинскую  гавань

через рифы, не получив ни царапины,  однако  неожиданно  до  Мура  донесся

громкий скрежет железа по коралловым рифам. Море у  носа  подводной  лодки

вспенилось, передняя палуба пошла вверх. Странная  лодка,  круша  и  ломая

своим весом кораллы, сотрясаясь, продвигалась все дальше вперед,  разрезая

водную гладь носом, похожим на черный  нож.  Вдруг  металлический  скрежет

прекратился: подводная лодка наскочила на Кисс-Боттом. Ее нос поднялся  из

воды. Мур ясно различил на правом борту задраенные люки торпедных отсеков,

и по спине у него поползли мурашки.

     С берега вновь  послышались  крики,  но  Мур  словно  не  слышал.  Из

небесной синевы на лодку пикировали чайки; они  с  пронзительными  криками

кружили над металлической громадой и вновь взмывали в  высь,  воспаряли  в

воздушных потоках, словно презрев контакт со странным зверем. Мур  подплыл

ближе, и  накрененный  под  головокружительным  углом  нос  лодки,  теперь

совершенно неподвижной, навис прямо над ним. Подул слабый ветерок; на Мура

повеяло гнилью, тленом, давнишним  медленным  разложением.  Точно  так  же

пахнет от выброшенного на берег кита. Ялик Мура очутился в тени лодки, она

возвышалась теперь над самой его головой.  Выключив  мотор,  Мур  привязал

ялик  к  оторванному  поручню  и  ловко  перемахнул  через  него  и  мягко

приземлился на палубу.

     Часть  передней   палубы   провалилась;   он   увидел,   где   именно

металлическая  обшивка  давала   слабину.   На   поверхности   по-прежнему

оставалось много песка; он с тихим  шорохом  обтекал  ноги  Мура,  комьями

облепил тросы. Перед боевой рубкой он увидел палубное орудие, оно все  еще

прочно стояло на своей  станине.  По-видимому,  оно  неплохо  сохранилось,

только из дула сочился мокрый песок.  Мур  отправился  на  нос,  осторожно

ступая по скользким доскам. Он добрался до орудия  и  ухватился  за  него.

Чуть дальше, перед пушкой, проступал квадрат  палубного  люка,  на  первый

взгляд, плотно задраенного. Еще дальше бросал вызов небу задранный  острый

нос лодки; поручни были покорежены и поломаны, металл изъеден ржавчиной  и

помят. Мур отпустил орудие и начал пробираться вперед,  словно  карабкаясь

вверх по крутому склону. Оглянувшись, он увидел  ствол  орудия,  черный  и

грозный.

     Он сделал еще шаг, и вдруг металлическая обшивка у  него  под  ногами

провалилась. Соскальзывая в дыру, Мур успел схватиться за толстый трос  и,

с отчаянно колотящимся сердцем, выбрался на палубу. В образовавшейся  щели

он разглядел блестящую, массивную металлическую трубу. Практически  ничего

не зная о подводных лодках и их устройстве,  он  все-таки  догадался,  что

именно в этой трубе, защищенной  металлом  и  деревом  надстройки,  укрыто

живое  сердце  лодки.  Герметический  отсек,  вспомнил  он  название,  его

назначение - противостоять  огромным  глубинам,  на  которых  перемещается

лодка. Вдоль железных боков кожуха  -  панциря,  защищавшего  внутренности

лодки, - тянулись десятки желобов; они  пропускали  внутрь  воду,  смягчая

давление на корпус. Внутри герметического  отсека  располагались  машинное

отделение, штурманская рубка, каюты личного состава и  прочие  необходимые

узлы и отсеки.  Сам  герметический  отсек  оказался  гораздо  меньше,  чем

представлял Мур. Сколько человек служило на  этой  лодке?  Двадцать  пять?

Тридцать? Пятьдесят? Казалось, при таком количестве народа здесь  было  бы

не повернуться.

     С шумом плескалась у  кормы  вода,  таинственно  нашептывала  что-то.

Мертвая реликвия, думал Мур, глядя на  боевую  рубку.  Над  рубкой  торчал

перископ, который он сначала  пытался  откопать.  Рядом  виднелась  другая

труба, тоже похожая на перископ, но помятая и покривившаяся. Солнце  пекло

немилосердно, запах разложения становился все гуще.  "Когда  затонула  эта

штуковина?  -  подумал  Мур.  -  И  что  это  был  за  корабль?"   Никаких

опознавательных знаков  или  номеров  он  не  заметил;  если  они  и  были

когда-то, песок давно стер  их  с  обшивки.  Мур  чувствовал  себя  мухой,

ползущей вдоль пасти  огромного  крокодила,  который  вылез  погреться  на

солнышке. Почему, недоумевал он, его не покидает ощущение, что внутри этой

лодки, столько лет пролежавшей в водной могиле, что-то еще живет?

     Мур услышал в отдалении стук движка  и  испугался,  но,  взглянув  на

гавань, увидел старый траулер с побитыми бортами. У  планширов  сгрудились

люди. На причале собралась небольшая толпа островитян, по  пляжу  радостно

носились дети. Мур помахал, и какой-то человек на носу траулера махнул ему

в ответ.

     Траулер, рокоча двигателем, остановился почти вплотную  к  загадочной

лодке, и двое загорелых островитян спрыгнули на палубу подводного корабля.

Были брошены и  закреплены  швартовы,  загремела  якорная  цепь,  и  между

траулером и лодкой легли сходни. Казалось, никому не  хотелось  спускаться

на борт странной подводной лодки, однако широкоплечий негр  в  темно-синей

хлопчатобумажной рубашке и штанах защитного  цвета  сошел  по  сходням  и,

обойдя дыру, зиявшую в палубе, подошел к Муру.

     Он был ниже ростом и приземистее Мура, в  волосах  густо  пробивалась

седина, а решительное лицо было словно выточено из камня. Взглянув прямо в

глаза белому, он оглядел длинный корпус подлодки, словно не мог поверить в

то, что видел.

     - Вот, всплыла из Бездны, - растерянно проговорил Мур, который  никак

не мог прийти в себя после недавних событий.

     - Господи  Иисусе!  -  Негр  тряхнул  головой,  глубоко  посаженными,

настороженными глазами всматриваясь через пролом в чрево подлодки.  -  Что

произошло?

     - Я нырял около Бездны, там, где когда-то затонул  грузовой  корабль.

Искал, не осталось ли чего. Эта штуковина лежала глубоко в песке. А  после

взрыва...

     - Взрыва? - Негр с удивлением посмотрел на Мура.

     - Да понимаешь, я там наткнулся на старую глубинную бомбу.  В  общем,

бомба рванула, взрывная волна освободила эту штуковину, и она двинулась  к

поверхности. Одному Богу известно, сколько она там пролежала...

     - Сам в порядке?

     Мур кивнул.

     - Башка раскалывается и в ушах гудит, как по воскресеньям в Ватикане,

а так ничего. Только напугался до чертиков.

     - Я же говорил: не лезь в Бездну, Дэвид. - В голосе Стивена Кипа, уже

семь лет  возглавлявшего  кокинское  отделение  полиции,  на  вест-индский

выговор накладывались нарочито британские  интонации.  Кип  погрозил  Муру

пальцем: - Я предупреждал тебя насчет той рухляди, что  валяется  на  дне.

Чертова бомба могла разметать твои косточки по всему океану,  а  нашел  ты

один-единственный латунный компас, будь он неладен. Тоже мне сокровище!  А

теперь еще это! Дурак ты набитый, что ныряешь в таком месте в одиночку!

     Мур ничего не ответил, потому что понимал - констебль абсолютно прав.

Нырять в местных водах было очень рискованно даже группой,  для  одинокого

же ныряльщика опасность принимала поистине  астрономические  размеры.  Что

толкает меня на это, мрачно думал он, ни на кого не глядя.  Жажда  смерти?

Пошло все к черту!

     - Лодка довольно старая, - спокойно объявил Кип, поглядев на  носовое

орудие. - Кабы не песок, она давно бы сгнила.

     Что-то лязгнуло. Один из островитян на корме дернул за толстый  трос,

который, извиваясь, уходил под воду.

     - Эй! А ну брось!

     Островитянин исподлобья взглянул на  Кипа,  выпустил  трос  и  отошел

подальше.

     - Глубоко здесь? - спросил Кип у Мура.

     - Сто пятьдесят футов. Для такой штуковины - всего ничего.

     Кип качнул головой:

     - Не захотела оставаться внизу, да?  Наверху  на  башне  должен  быть

главный люк. Ты не проверял?

     - Нет, - ответил Мур.

     - Тогда давай посмотрим, - и Кип, повернувшись к  Муру  спиной,  мимо

нескольких   островитян,   все-таки   рискнувших   спуститься   на    борт

таинственного корабля, направился к выступу рубки.

     - Осторожней, - крикнул Мур вслед  другу.  -  Палуба  местами  совсем

сгнила.

     Они перебрались через путаницу тросов и поднялись на мостик.

     На мостике они по щиколотку провалились в серый песок и морскую воду,

в которой плавали кусочки обшивки и кораллов. С  перископов  капала  вода;

капли разбивались о железный фальшборт, и брызги летели на Мура  с  Кипом.

Кип нагнулся и стал разгребать песок. Некоторое  время  он  сосредоточенно

трудился. Наконец показалась крышка люка.

     - Задраено намертво, - проговорил он,  утирая  лоб  мокрой  рукой.  -

Придется резать автогеном... но я не слишком уверен, что туда стоит лезть.

     - Почему?

     - Тебе еще хочется найти сегодня какую-нибудь полезную штуковину, да?

- Кип цинично подмигнул Дэвиду: - Что ж, если на  этой  посудине  остались

годные торпеды, у тебя будет прекрасная возможность обшарить все Небеса. -

Он выпрямился и посмотрел на корму. - Где-то должна  быть  трещина.  Иначе

как бы эта штука попала в Бездну?

     - Похоже, сейчас она в  полном  порядке,  -  заметил  Мур.  -  Нельзя

сказать, что она тонет.

     Кип хмыкнул:

     - Я могу понять, что подбитый корабль затонул. Но я не  могу  понять,

как подбитый корабль всплыл  на  поверхность.  Такого  я  до  сих  пор  не

видывал. Зато  одно  я  знаю  наверняка.  Кисс-Боттом  крепко  держит  эту

посудину, и в ближайшее время она никуда отсюда не денется. -  Он  в  упор

посмотрел на Мура, оперся на фальшборт и провел рукой по взмокшему лбу.  -

Может, тебе обратиться к доктору Максвеллу, Дэвид?

     - Нет, со мной все в порядке. Просто я еще не  отошел.  Я  знал,  что

буря многое  очистит  от  донного  песка,  но  ничего  подобного  себе  не

представлял.

     Несколько  мгновений  констебль  молчал,  осматривая  широкие  палубы

лодки. Потом сказал:

     -  Посудина  времен  второй  мировой,  я  бы  так   сказал.   Никаких

опознавательных знаков. Английская, американская, итальянская, немецкая  -

кто знает?.. В войну тут много кто рыскал. Ну ладно. Раз уж  она  всплыла,

надо с ней что-то делать. Нельзя оставлять ее здесь, но и рисковать жизнью

ради...

     Снова послышался оглушительный  лязг  железа.  Кип  перегнулся  через

фальшборт, полагая увидеть островитян, вопреки его распоряжению тянущих из

воды толстый трос. Но все стояли там же, где и прежде, на носу лодки, и  о

чем-то тихо говорили. Неожиданный звук испугал их, они повернули головы  к

констеблю  и  боязливо  уставились  на  него,  плотно  сжав  губы.  Прочие

оставались на траулере, предпочитая смотреть и слушать оттуда.

     А вокруг  разносился  гулкий  глухой  рокот,  словно  кто-то  со  все

возрастающей настойчивостью и лихорадочной энергией колотил по железу.

     Кто-то в страхе закричал; стоявшие на носу лодки люди начали пятиться

прочь от боевой рубки. Они двигались в сторону  сходней,  к  спасительному

баркасу. Мур почувствовал, как по спине у него пробежал холодок.

     - Что за черт?..

     - Уходите оттуда! - закричал с траулера какой-то бородач.

     - Это же море! - громко сказал Кип, чтобы услышали все. - Это  просто

море шумит! Что с вами, ребята? Господи, да  сейчас  прилив;  вот  море  и

стучит снизу по обшивке!

     Но на островитян  с  округлившимися  от  страха  глазами  жалко  было

смотреть. Они гомонили, перебивая  друг  друга,  но  их  голоса  не  могли

заглушить жуткий гул, который становился все громче и громче, все  грознее

и грознее и ничуть не походил на удары волн.

     Потом все стихло. Но безмолвие было в десять раз хуже любого шума.

     - Старушка собирается развалиться на части, - спокойно промолвил Кип.

- Надо уносить  ноги,  пока  не  поздно.  -  Он  легко  перепрыгнул  через

фальшборт и сбежал по трапу на палубу, потом остановился и подождал  Мура.

Пока Мур отвязывал свой ялик от темной громады, Кип неуверенно вглядывался

туда, где под днищем лодки колыхалась вода. На  траулере  приняли  у  Мура

швартов и закрепили на корме, чтобы можно было буксировать ялик.

     - Пошли отсюда, - сказал Кип.

     Они поднялись по сходням на траулер, втащили их на борт,  отвязали  и

выбрали лини.  Застучал  мотор;  траулер  отвалил  от  подводной  лодки  и

зарыскал в поисках свободного  прохода  через  рифы.  Мур  оглянулся.  Нос

подводной лодки был задран к самому небу и напоминал морду  зверя.  Совсем

недавно он, Мур, был под водой один на один с этим чудовищем, цеплялся  за

него; совсем недавно его, Мура, беззащитная плоть - нервы, мышцы, кости  -

льнула к этой бронированной  твари,  к  этому  скоплению  шкотов,  тросов,

механизмов, заклепок, стальных бимсов... Боже правый!

     Он не мог отвести от лодки глаз. Кто ты? Откуда? Зачем объявилась?

     На баркасе царило молчание. Солнце пекло нещадно, а  до  спасительной

бухты было еще плыть и плыть.

     Бросающие в дрожь звуки, вдруг донесшиеся изнутри подводной лодки, до

сих пор эхом гремели в ушах у Мура. Неужели Кип прав и  это  действительно

было море? Он слышал похожие звуки под водой, когда  раскапывал  перископ.

Но тогда ему почудилось, что они идут откуда-то  изнутри  этой  штуковины,

словно что-то со страшной силой размеренно билось о металл.

     Стараясь выбраться наружу.

                                    3

     Вода в гавани была спокойной, Кисс-Боттом не пропускал  сюда  морскую

зыбь и волны.  Мур  стоял  на  носу  баркаса  и  смотрел,  как  форштевень

стремительно рассекающего морскую гладь корабля разваливает его  отражение

на  две,  три,  четыре  части.  Показались  причалы;  там  ждали   местные

мальчишки, готовые поймать и закрепить носовые и кормовые швартовы. Сквозь

завалы всякого хлама  на  верфях,  где  прибой  без  устали  накатывал  на

прибрежный песок, через колючий кустарник и траву пробирались  крабы.  Там

же темнел наполовину погребенный в песке остов рыбацкого ялика, но  теперь

никто уже не помнил, чье же  это  было  суденышко.  На  полукружье  песка,

обнимавшем гавань, лежали рыбачьи лодки,  на  деревянных  шестах  сушились

сети, под пальмами одинокий рыбак наблюдал за приближением баркаса.

     Суда  покрупнее  стояли  у  пристани,   терлись   боками   о   старые

автомобильные покрышки, защищавшие ветхие деревянные конструкции  причала.

На воде переливались на солнце всеми цветами радуги пятна  солярки,  среди

них плыла дохлая рыба, такая же радужная. Через мгновение баркас подмял ее

носом.

     - Всю свою жизнь я провел на этих  островах,  Дэвид,  -  сказал  Кип,

подходя к нему вплотную и перекрикивая шум работающих двигателей. - Но  на

моей памяти здесь не случалось ничего подобного. Я это к тому говорю,  что

тебе страшно повезло - мог ведь и концы отдать. - Он  сердито  нахмурился,

поняв, что Мур его не слушает.

     Кип родился в семье бедного рыбака на Хэтчер-Ки,  маленьком  островке

примерно в ста милях от Кокины, названном так потому, что на одном из  его

пляжей откладывали яйца черепахи [hatcher - инкубатор (англ.)].  (Кипу  до

сих пор частенько снилось, что он снова мальчишка и носится  с  приятелями

по  горам  желтовато-белого  песка  неподалеку  от  берега,   на   который

накатывают увенчанные белыми гребнями волны прибоя.) Потом его отец сломал

руку и плечо, наскочив на не обозначенный на  картах  затонувший  пароход.

Кости срослись неправильно, и отцу пришлось бросить  рыбную  ловлю.  Семья

собрала пожитки и переехала  в  кингстонские  трущобы,  где  во  множестве

теснились скособоченные лачуги, а по улицам безостановочно двигался песок.

Чтобы выжить здесь, приходилось делать соломенных куклят - для туристов  -

или, как  в  случае  Кипа,  за  гроши  работать  экскурсоводом.  За  самым

Кингстоном, на опушке леса, жили тетя  и  дядя  Кипа,  люди  странные.  Их

верования, привычки, заведенный  в  доме  порядок  пугали  Кипа,  казались

противоестественными -  и  необъяснимым  образом  меняли  будничный  облик

хозяев. Кип терпеть не мог ходить к ним в гости.

     Мать Кипа, женщина неграмотная, с великим трудом читавшая по складам,

настояла на том, чтобы сын учился. Если ты научишься читать, твердила она,

ты научишься думать. Только тот, кто умеет думать,  может  выжить  в  этом

мире. И Кип взялся за учение. Пока какая-то женщина занималась с ним, отец

сидел отдельно от них в крохотной комнатушке, любуясь игрой света и слушая

призывный рокот далекого моря.

     Кип уехал в Соединенные Штаты,  во  Флориду,  и  стал  самостоятельно

зарабатывать себе на жизнь. Там с  ним  случилась  неприятность:  какой-то

ухмыляющийся белый с лошадиной физиономией напал на него, избил  и  забрал

все деньги, которые Кип заработал, подметая полы в  общественном  бассейне

Майами. Это переполнило чашу его терпения. Днем он жадно впитывал все, что

мог увидеть и услышать на улице, а по  ночам  взахлеб  читал  книги,  все,

какие сумел купить или  одолжить.  Некоторые  из  них  произвели  на  него

сильнейшее впечатление - например, "Длинная рука закона", повесть о  жизни

лондонских  "бобби".  И  вот  Кип  на  борту  океанского  лайнера  пересек

Атлантику, сошел на берег в Ливерпуле и  устроился  матросом  на  портовый

буксир.  Поначалу  было  трудно,  белые  "старички"  с  буксира   всячески

насмехались и издевались над ним, но  постепенно  Кипу  удалось  завоевать

если не их дружбу, то по крайней мере уважение - ведь он работал за троих.

Потом, на счастье  Кипа,  британское  правительство  развернуло  программу

защиты правопорядка, и в шестидесятых он вернулся на острова в  офицерском

чине, получив образование и накопив жизненный опыт. На Больших Багамах  он

встретил свою будущую жену, потом родился их первенец, Эндрю.  Потом  Кипу

предложили стать констеблем  на  Кокине.  Он  принял  предложение  в  силу

неопределенности будущих обязанностей, а также из желания сделать  в  этой

жизни хоть что-нибудь стоящее.

     Жизнь  на  Кокине  показалась  им  с  Майрой  прекрасной,  мирной   и

спокойной, и они остались. Сразу после того, как они  переехали,  родилась

Минди, а еще через пять лет Эндрю - ему тогда уже сравнялось семнадцать  -

на борту китобойного судна отбыл в Штаты, чтобы найти свою дорогу в жизни.

Кип увидел, что все повторяется, но, хотя очень скучал по  сыну,  понимал:

не стоит отодвигать неизбежное. Таков уж этот мир.

     Баркас выключил двигатели и причалил к пристани. Мальчишки  привязали

швартовы к специальным тумбам. Мур взял Кипа под руку:

     - Смотри, кто идет.

     - Его превосходительство  пожаловали,  -  хмыкнул  Кип,  наблюдая  за

приближавшимся к ним негром в темном костюме и белой рубашке.

     Мур перелез через  борт  и  спрыгнул  на  пристань.  Неподалеку  двое

готовили наживку для предстоящей рыбалки. Их ножи были в  крови.  Работая,

они время от времени поглядывали  на  странный  объект,  застрявший  среди

рифов.

     - Что это? - спросил у Мура негр с блестящим золотым зубом во рту. Он

покосился на риф. - Повезло кому-то, большую рыбину поймал...

     - Верно, - отозвался Мур. - Рыбка чертовски большая.

     -  Мур!  -  окликнул  человек  в  темном  костюме,  пробираясь  между

штабелями ящиков и контейнеров,  сохнущими  сетями  и  бочками  с  рыбьими

потрохами, облепленными мухами.

     Кип следом за приятелем вышел навстречу мэру. Нюх у Рейнарда был, как

у ищейки: стоило произойти чему-нибудь такому, что  Кип  представал  не  в

лучшем свете, и мэр оказывался тут как тут.

     - Откуда это? - поинтересовался Рейнард у Мура,  глядя  поверх  плеча

Кипа на силуэт лодки  у  Кисс-Боттома.  Мэр  щеголял  в  чистом,  опрятном

костюме, но тугой узел темно-синего галстука был вывязан из рук вон плохо,

а воротник и рукава рубашки заметно обтрепаны. Когда он хмурился, морщинки

у носа и ниже редкой  седой  шевелюры  превращались  в  глубокие  трещины,

отчего лицо Рейнарда приобретало  сходство  со  старым  написанным  маслом

портретом.

     - Боже милостивый! - воскликнул он, не глядя ни на хозяина гостиницы,

ни на констебля. - Вы знаете, что это такое?

     - Она всплыла из Бездны, - ответил Мур. - И - да, я знаю, что это...

     - Она открыта? - повернулся мэр к Кипу.

     - Нет.

     - Похоже, застряла? Благодарение Господу, что она не пришла в гавань,

а то нам пришлось бы чертовски дорого платить за это, джентльмены.  Отсюда

она кажется совершенно невредимой...

     - Да, - согласился Мур. - Все две сотни футов.

     Мэр скривился, словно проглотил что-то горькое.

     - Что вы намерены предпринять, констебль?

     - Еще не знаю. До поры до времени мы  здесь  в  полной  безопасности.

Пока это судно не снялось с рифа...

     - А нет ли способа снова утопить его?  -  спросил  Рейнард,  переводя

взгляд с одного собеседника на другого.

     - Можно было бы вскрыть все  люки  или  проделать  дыру  в  днище,  -

ответил Кип. - Но я не уверен, что мы рискнем это сделать. Есть  законы  о

спасенном или найденном имуществе, и с ними необходимо считаться. Пожалуй,

выходит, что эта посудина - собственность Дэвида...

     Мур взглянул на него. Он  впервые  подумал  о  такой  возможности.  И

верно, он обнаружил эту лодку и в некотором смысле собственноручно выкопал

ее из песков Бездны. Конечно, ее трудно было поставить в один ряд  с  теми

вещами, на которые он обычно пытался заявлять свои права как на  спасенное

имущество, - некоторые подводные  лодки  скорее  подходили  под  категорию

исторических реликвий. Но эта  по-прежнему  была  в  хорошей  форме  и  на

поверхности... об этом стоило подумать.

     - Кроме того, - продолжал  Кип,  -  это  странное  судно.  Ни  одного

опознавательного знака или метки, но,  смею  вам  заметить,  очень  многие

историки и военно-морские музеи проявят к нему большой интерес. Так что  я

не спешил бы возвращать его в  морские  глубины.  Если  хочешь,  Дэвид,  я

специально для тебя  могу  написать  свидетельство.  Сомневаюсь,  что  там

внутри  есть  хоть  что-то,  что  не  рассыпалось   бы   при   первом   же

прикосновении, однако прекрасную бронзовую табличку в  каком-нибудь  музее

мы точно получим...

     - Я хочу, чтобы этот корабль исчез с моего рифа, - сердито  пробурчал

мэр. - Мне не  нравится,  что  он  так  близко  от  гавани.  А  вдруг  там

что-нибудь взорвется?

     - Говорю вам, мы ничего не станем предпринимать, пока  хорошенько  не

обдумаем все возможности и последствия, - решительно заявил констебль. - Я

мало смыслю в подводных лодках  и  взрывах,  но  думаю,  что  трогать  эту

посудину с места не стоит: беды не оберешься. Лучше оставить ее,  где  она

есть.

     Рейнард достал из заднего кармана платок и  отер  блестящие  от  пота

щеки и лоб:

     - Лучше б она вообще не всплывала. Гнила бы на дне с другими  -  мало

ли здесь тонет кораблей! Так нет же, нате вам,  повисла  на  Кисс-Боттоме,

точно черная пиявка! Господи, да я в жизни ничего подобного не видал!

     - А нет соображений, что это может быть за  корабль?  -  спросил  его

Мур.

     - Я приехал сюда только после войны, - с некоторым вызовом проговорил

мэр. - Мне неизвестно, что именно лежит на дне  Бездны,  вероятно,  всякий

хлам. Но этот корабль... Не знаю, что и думать.

     - Может, рыбаки что подскажут, - сказал Кип. - Но сперва, Дэвид, надо

сходить в бюро находок, сделать заявление. А уж оттуда двинем к рыбакам...

     Они с Муром пошли с пристани. Рейнард крикнул им вслед:

     - Не забывайте, эта лодка - не только ваша, но и моя проблема.  Я  за

него отвечаю и возлагаю полную ответственность на вас двоих...

     - Понятно, - отозвался Кип.

     Пробравшись сквозь толпу островитян, бежавших из деревни на пристань,

поглазеть на диковинку, они с Муром сели в  старенький  полицейский  джип,

припаркованный  в  тени  высоких  пальм.  Кип  завел  мотор  и  поехал  по

Фронт-стрит, где по обочинам в беспорядке  теснились  рыбачьи  хибарки  из

дранки, к пересечению с Хай-стрит, которая вела прямо к центральной  части

деревни. Они миновали квартал баров, вереницу мелких магазинов и  покатили

в сторону Сквер, где помещался полицейский участок.

     Худой  угрюмый  негр  в   рабочем   комбинезоне   проводил   взглядом

промчавшийся по Хай-стрит джип констебля и вновь уставился на гавань и  на

то, что - он сам видел -  вынес  на  рифы  океан.  Лопни  мои  глаза,  это

корабль, сказал он себе и дрожащими пальцами поднес  к  губам  самодельную

папиросу. Это наверняка тот самый корабль, _т_о_т _с_а_м_ы_й_. Но ведь  то

было так давно... тридцать пять, сорок лет  назад...  и  вот  эта  сволочь

всплыла из Бездны. Нет, быть того не может, чушь.  Как  он  мог  подняться

оттуда?.. Но ведь я вижу его и,  Господь  свидетель,  узнаю...  Он  бросил

окурок на землю, придавил носком башмака и медленно побрел по Хай-стрит  -

мимо баров, мимо людей, глазевших на него со ступенек  парадных  крылечек,

мимо девиц легкого поведения, слонявшихся  по  центру  поселка  в  поисках

клиентов.  Обычно  он  не  упускал  случая  воспользоваться  их  услугами,

особенно когда видел стройную  высокую  азиатку  из  Олд-Мэнс-Ки,  которая

появилась на острове несколько дней назад, чтобы подзаработать на  поездку

на Тринидад. Но сейчас ему было не до развлечений.

     Свернув на Фронт-стрит, он миновал столпившихся у входа  на  пристань

островитян, которые обсуждали появление на рифах Кисс-Боттома  загадочного

корабля. По глазам нескольких старых  рыбаков  он  понял,  что  они  знали

правду, но не хотели ее знать, как не хотел  ее  знать  он  сам.  Пристань

осталась позади; он шел теперь мимо рыбацких хибарок.  Из-под  облупленной

стены на него с яростным лаем кинулась черная собака. Он  прогнал  ее.  Он

шел туда, где за деревней вставали густые,  буйные  зеленые  джунгли,  где

высоко в красноватых кронах деревьев, похожих на кухонные ершики, щебетали

птицы и где Фронт-стрит превращалась в песчаную колдобистую  тропинку.  Он

уходил все дальше, углубляясь в чащу под  пронзительные,  печальные  крики

птиц. Обогнув заросли колючего кустарника, он увидел впереди церковь.

     Церковь  была  небольшая,  приземистая,  с  высоким   шпилем.   Здесь

заканчивалась Фронт-стрит. За церковью было кладбище,  обнесенное  оградой

из заостренных кольев, а сбоку к ней примыкал курятник. На кладбище  давно

проникли джунгли,  они  держали  деревянные  надгробия  цепкими,  корявыми

зелено-бурыми пальцами. Стены церкви пестрели рисунками и надписями: здесь

были рожи, цифры, обведенные кружком, и всевозможные имена - Эрзули,  Зок,

Легба. Широкие, жирные потеки черной и красной краски спускались  к  самой

земле. Два церковных окна, закрытые кем-то,  как  видно,  совсем  недавно,

были разбиты.

     Негр приблизился ко входу, взялся за  простой  металлический  дверной

молоток и тихо стукнул в дверь.

     Тишина.

     Он приложил ухо к двери, потом снова легонько стукнул по филенке.

     - Ваше преподобие, это Томас  Лэйси!  -  сказал  он  через  несколько

мгновений.

     Последовала длительная пауза, слышалось  лишь  пение  птиц  и  шелест

листвы  под   ветерком.   Потом   загремел   отодвигаемый   засов.   Дверь

распахнулась. В проеме возникло  скуластое  лицо  с  козлиной  бородкой  и

большими, как плошки, глазами за стеклами очков в роговой оправе.  Показав

глазами: входи, его преподобие с заметным французским акцентом пригласил:

     - Прошу!

     Томас вошел в помещение с голыми полами и длинными рядами  деревянных

скамей. В центре был  алтарь,  а  где-то  сбоку  -  хоры.  Пахнуло  пылью,

сыростью и старением; аромат ладана едва пробивался сквозь табачную  вонь.

Когда священник захлопнул за Томасом дверь, церковь погрузилась в темноту,

лишь слабые лучики света проникали через разбитые створки окон, бросая  на

стены тусклые неясные тени. Его  преподобие  поставил  засов  на  место  и

повернулся к посетителю:

     - Что вам угодно?

     - Я насчет того, что выплыло из моря, - едва слышно заговорил  Томас,

но даже его тихий голос эхом отразился от стен церкви и наполнил  ее,  как

дым - коробку. - Насчет того, что сегодня выбросило на рифы Кисс-Боттома.

     Глаза  его  преподобия,  темные  стеклянные   шарики,   плавающие   в

желтоватой белизне, сузились. Его длинное, на вид хрупкое тело  склонилось

к Лэйси:

     - Что-что? Простите, мне некогда.

     - Один белый по имени Мур сегодня нырял в  тех  местах,  -  продолжал

Томас, пытаясь говорить медленно. -  Он  поднял  это  на  поверхность,  он

откопал это на дне.  Вы  говорите,  оно,  мол,  давным-давно  сгинуло.  Но

сейчас, вот сейчас вот, эта пакость на рифе...

     - Чепуха! - не  дрогнув,  проговорил  по-французски  его  преподобие.

Почти все его лицо пряталось в тени, видны были только шевелящиеся губы.

     - Корабль! - сказал Томас, и капелька слюны выступила  в  уголке  его

рта. - Он поднялся со дна...

     - Нет, - мягко возразил священник.

     - Я видел его собственными глазами. Видел, там, на рифах.

     - Нет, - голос его преподобия по-прежнему оставался мягким, однако  в

него прокралась  властная  нотка,  и  Томас  Лэйси  со  страхом  посмотрел

священнику в лицо. На некоторое время воцарилось  молчание.  Потом  Томас,

вновь обретя дар речи, пробормотал:

     - Этот корабль долго пролежал под водой. Теперь  он  весь  покорежен,

побит - но это тот самый корабль...

     Его преподобие уставился на  своего  собеседника,  пристально  изучая

глаза Томаса, словно никак не хотел поверить в то, о чем ему толковал этот

человек. Волнуясь, он заговорил по-французски.

     - Как это может быть? - тихо спросил он, не ожидая ответа, и  заметно

ссутулился, поник, на спине  выступили  острые  лопатки.  -  Нет,  нет.  -

Снаружи,  в  гуще  спасительных  ветвей,  крикнула  птица.  -   Белый?   -

переспросил он наконец.

     - Совершенно верно.

     - Оставьте меня в покое. Пожалуйста. Я хочу, чтобы вы сейчас  ушли  и

на некоторое время оставили меня в покое.

     Томас не двинулся с места и стоял, моргая, обеспокоенный тем, что его

слова чем-то обидели старого священника.

     - Пожалуйста, -  снова  попросил  его  преподобие,  отворачиваясь  от

Томаса.

     Томас попятился к выходу. Его  преподобие  уходил  по  проходу  между

рядами длинных деревянных скамей к двери за хорами. Полумрак поглотил его.

Томас помедлил на пороге, потом распахнул дверь  и  зажмурился  от  яркого

света. Не оглядываясь, он быстро вышел из церкви.

     В своей убогой, тесной келье его преподобие зажег свечу и  посмотрел,

как язычок пламени вытянулся в длинное белое острие. Потом  снял  с  полки

буфета черный ящичек и положил перед собой. Из кармана появился  маленький

ключ; священник отпер ящик  и  стал  разглядывать  его  содержимое:  белую

кроличью лапку, пузырек  с  темной  жидкостью,  какие-то  темные  зерна  в

бумажном пакете, серебристые свечи, очки с затемненными стеклами.  Наконец

он нашел то, что искал. Есть. Вот оно.

     Черная коробка.

     Он  извлек  ее  из-под  других  вещей  и  открыл.  Внутри  был  синий

стеклянный  глаз  синего  цвета  на  серебряной  цепочке.  Его  преподобие

расстегнул облачение и накинул цепочку на шею - так, чтобы  глаз  лежал  у

него на груди поверх сорочки.

     Он шагнул вперед и поднес руку вплотную к пламени свечи.

     Стоя посреди комнаты в кромешной тьме,  он  очень  тихо,  словно  его

собеседник был совсем рядом, спросил по-французски:

     - Что ты видишь? Что ты видишь?

                                    4

     Задыхаясь от недостатка воздуха, Мур падал вверх тормашками в бешеный

водоворот. Вокруг вздымались серо-зеленые водяные стены; он был  пленником

в морском царстве, он пролетал сквозь тысячи залов и комнат, с  чердака  в

подвал, из света в полную тьму.

     "Они остались одни, - надрывался его внутренний голос.  -  Ты  бросил

их, им страшно, они не знают, что им делать..."

     Вода смыкалась вокруг него, проникала  внутрь,  давила  все  сильнее,

так, что сжимались легкие.

     "Им страшно... страшно... им страшно..."

     Море давило ему на плечи; он собрал все  силы  и  стал  бороться,  он

рвался  к  поверхности,  отчаянно  работая  ногами,  но   что-то   желтое,

громоздкое, неуклюжее  стесняло  движения,  мешало:  дождевик.  Он  упрямо

забарахтался, стремясь вырваться на  волю  из  объятий  океана.  С  каждой

секундой запас воздуха в легких убывал. "Не бросай их, нельзя,  нет,  нет,

нет. Доберись до них, пожалуйста, о-о Боже, дай  мне  сил,  пусти,  пусти,

прошу тебя, пожалуйста..."

     Вынырнув, он едва успел вдохнуть - и вода вновь обрушилась  на  него,

загоняя обратно в морскую  бездну.  Он  сопротивлялся,  безумными  глазами

всматриваясь в темноту и слыша  лишь  вой  ветра  и  рев  воды,  словно  в

смертельном бою сошлись два лютых зверя.  Корабль,  оказавшийся  меж  двух

рассвирепевших чудовищ,  кренился  на  правый  борт.  Палубу  захлестывала

бурлящая вода. Мур увидел, как _о_н_и_ протягивают к нему руки,  но  океан

разлучил их, и ветер унес их прочь. Он  стал  звать  их,  но  грохот  волн

заглушил его голос, разорвал слова в клочья, разметал в пространстве.  Мур

вскинул руку, но налетела очередная волна, гороподобная, с острым гребнем,

блестящая и твердая как камень, и он с ужасом увидел, как  она  обрушилась

на них, раскалывая дерево, захлестывая их брызгами и обломками  того,  что

прежде было палубой из тикового дерева.  На  краткий  миг  он  увидел  их,

застывших в черной пенной воде. Он услышал свое  имя,  и  ему  захотелось,

чтобы море хлынуло ему в горло и унесло в свою пучину,  но  тут  под  ним,

крутясь, всплыла какая-то деревяшка, и Мур невольно впился в нее  ногтями.

Обломок дерева увлекал его по волнам, с гребня на гребень, без конца.  Мур

вдруг различил на скрепленных друг с  другом  обломанных  досках  красивые

буквы - слова, ожегшие, как огнем: "Баловень судьбы".

     "Пожалуйста...  не  бросай  их...   они   напуганы...   пожалуйста...

прошу..."

     - ...Пожалуйста, - взмолился  он  и  открыл  глаза.  Лоб  его  был  в

холодной испарине.  Из  открытой  двери  террасы  тянуло  ласковым  ночным

ветерком. За самым порогом шелестели пальмы, он различил  в  полумраке  на

залитой бледным лунным сиянием стене  спальни  тени  листьев,  похожих  на

растопыренные пятерни. Где-то далеко, за деревней, выла собака, в джунглях

горестно кричал какаду - траурные голоса ночи... Мур закрыл  лицо  руками.

Господи, шептал он. Господи. Порой его  посещали  кошмары,  порой  видения

бывали такими реальными, что, даже проснувшись, он не  мог  избавиться  от

них - вот и сегодня сон вырвал  у  него  очередной  кус  живой  трепещущей

плоти. Не в первый раз;  впрочем,  все  кошмары  Мура  представляли  собой

вариации на одну и  ту  же  тему.  Снотворное,  прописанное  ему  доктором

Максвеллом, он не принимал, упрямо убеждая себя, что отлично может спать и

без таблеток. Но сейчас ему вдруг захотелось узнать, хватит ли содержимого

янтарно-желтой бутылочки, чтобы до конца недели обеспечить ему  нормальный

сон. Пролежав без движения еще несколько секунд, Мур потер лицо  и  понял,

что плакал во сне. Он сел. Девушка, лежавшая рядом с  ним,  взяла  его  за

плечо и сонно пробормотала:

     - Что случилось?

     - Ничего, - ответил он. - Спи.

     Девушка посмотрела на него. Темные глаза на  смуглом  лице  потемнели

еще больше. Волосы у нее были коротко подстрижены  по  кингстонской  моде.

Когда Мур похвалил ее прическу, то в ответ  услышал:  так  удобнее,  возни

меньше. Девушка потянулась всем телом, подняла с пола у  кровати  сумочку,

покопалась в ней, отыскивая сигарету, нашла и закурила. Мур сидел на  краю

кровати, девушка водила по его спине острым ноготком. Ее звали  Клер,  она

была из Олд-Мэнс-Ки - дыры немногим лучше этой.  На  Кокину  она  приехала

заработать на билет до Тринидада.

     - Ну давай, - сказала она. - Я уже проснулась.

     Мур промолчал, прислушиваясь к отдаленному рокоту океана.

     Клер подождала немного, бросила окурок в пепельницу и встала.  Полоса

лунного света легла на крепкое стройное тело и груди с алыми сосками. Клер

взяла свои вещи, небрежно брошенные на спинку стула, и начала  неторопливо

одеваться. Мур неподвижно сидел на прежнем месте.

     - Я пошла, - сказала Клер. - Кровать у тебя странная, не нравится мне

в ней спать.

     - Мне тоже, - спокойно отозвался он.

     - Сестра собирается найти мне работу на Тринидаде, -  сообщила  Клер,

пытаясь хотя бы отчасти развеять его  дурное  настроение  своей  беспечной

болтовней. - Она работает в приемной у зубного, - она  прищурилась,  глядя

Муру в спину, пораженная его неподвижностью и незащищенностью. У него было

сильное тело, он был молод  и,  когда  они  повстречались  в  "Лэндфолле",

казался беззаботным  и  беспечным.  А  сейчас  вдруг  стал  равнодушным  и

далеким. - Ведь ты получил что хотел? - наконец спросила она.

     - Да, - Мур вытер потное лицо и тоже встал с кровати. - Ты  прелесть.

- Он достал из шкафа полосатый  купальный  халат  и  надел.  Повернувшись,

увидел в открытых дверях  террасы  далекое  море  -  блестящее,  черное  с

серебром. Среди причудливых  облаков  висела  луна.  По  ее  положению  на

небосклоне Мур  определил:  четвертый  час  ночи.  Потом  его  взгляд  как

магнитом потянуло к темной полоске за пределами гавани. Он разглядел белые

гребни волн, разбивающихся об острые камни,  потом  заметил  продолговатый

темный силуэт. Казалось, с тех пор, как он видел лодку  в  последний  раз,

она не изменила своего положения. Мур боялся, что прибой  в  конце  концов

освободит ее, но  лодка  прочно  сидела  на  рифах,  задрав  нос  к  небу,

серебристо-зеленая вода все так же кипела и пенилась вокруг нее.

     Лунные блики и тени облаков на  корпусе  лодки  создавали  жутковатую

маскировочную окраску, и по спине у Мура пробежал холодок. Интересно,  как

эта штуковина оказалась погребенной  под  толстым  слоем  песка?  И  самое

главное, чей это был корабль? Британский? Американский? Немецкий? Мур стал

всматриваться в  темноту.  В  глубине  комнаты  прошелестела  юбка:  Клер.

Немецкая  подводная  лодка?  Гитлеровская  субмарина,  хищно   бороздившая

здешние мирные воды? Он поспешно отогнал это видение. Но  странная  мысль,

преследовавшая его весь день, мысль, которая заставила его  отправиться  в

"Лэндфолл", осушить несколько стаканов отличного рома и найти  подругу  на

ночь, не уходила.

     Все  выглядело  так,  будто  его  _з_а_с_т_а_в_и_л_и_  выкопать   эту

штуковину из-под толстого слоя песка; Мур отлично знал свои возможности  -

он не должен был заплывать на такую глубину. У него  было  такое  чувство,

словно  его  заманили  туда,  соблазнив  торчащим  из  песка   перископом.

Собственно говоря, это не он нашел подводную лодку: она, невесть как, сама

нашла его и заставила служить себе.

     Клер застегивала блузку, все еще наблюдая за ним, -  усталая,  но  не

утратившая надежды на то, что он снова согреет ее своим теплом. Мур  очень

понравился ей, в любви он был нежен, но настойчив,  и  ему  почти  удалось

возбудить ее. Кроме того, ей хотелось побольше заработать.

     Неожиданно он повернулся к ней от окна.

     - Поешь перед уходом, - вдруг сказал он.

     Клер застегнула последнюю пуговицу и рассмеялась:

     - Я не могу есть посреди ночи.

     Мур закрыл балконную дверь, подождал, чтобы Клер вышла  в  коридор  и

уже на пороге погасил свет в номере. Они вместе спустились по  лестнице  и

оказались в холле. Мур зажег бра, окутавшие их теплым дымным сиянием. Клер

прищурила сонные глаза и быстро поправила складки на помятой юбке.

     - В темноте я выгляжу лучше, - извиняющимся тоном проговорила она.

     Мур посмотрел на нее: красивая, совсем юная, почти подросток - но  на

нежном личике уже появились морщинки. Под палящим карибским солнцем  очень

немногим женщинам удавалось  долго  сохранять  свежесть  и  молодость.  Он

улыбнулся, понимая, что девушка напрашивается на комплимент:

     - По-моему, ты настоящая красавица. И очень  сексуальна.  Как  насчет

чашечки кофе?

     Клер слегка наклонила голову в  знак  согласия,  уселась  в  плетеное

кресло  и  бросила  неощутимо  потяжелевшую  от  денег  Мура  сумочку   на

полированный  стол,  выточенный  из  цельного  куска  дерева.  На  простом

деревянном полу лежал плетеный  тростниковый  коврик.  Маленький  каменный

камин. На полках - книги, почти все  в  мягких  обложках.  Стены  украшали

примитивные  рисунки  местных  мастеров:  сочные  краски,  буйные,   яркие

выплески цвета. Вторая дверь вела в другой коридор.

     Мур исчез за этой дверью и через некоторое  время  вернулся  с  двумя

чашками горячей, крепкой, довольно сладкой  местной  бурды.  Передав  одну

чашку Клер, он подошел к каминной полке и влил в свой кофе немного темного

рома из графина. Отхлебнув, он почувствовал, как внутри у него разгорается

приятный огонь и гонит прочь дурные сны. Вновь поворачиваясь  к  Клер,  он

мельком увидел за окном гавань.  Лунный  свет  играл  на  боках  подводной

лодки, и казалось, что у нее выросли темные клыки.

     - А не рановато? - заметила Клер, указывая на его чашку. - Ты  еще  в

баре прилично нагрузился...

     Мур небрежно пожал плечами и опустился в кресло напротив, не в  силах

сосредоточиться ни на чем, кроме своего сна и событий  прошедшего  дня.  В

участке он  заполнил  нужные  бумаги,  и  Кип  заверил  их.  Он  не  знал,

распространяется ли  подобная  процедура  оформления  находки  на  военные

корабли, но заявил, что надо заполнить  хоть  что-то.  Дальше  можно  было

пойти двумя путями: связаться с береговой охраной, чтобы она отбуксировала

лодку подальше от берега и затопила ее на максимальной возможной  глубине,

или по рации осторожно намекнуть о  сенсационной  находке  двум  ближайшим

островам, Ямайке (приблизительно двести миль к северо-западу от Кокины)  и

Гаити (сто  миль  к  северу).  Двоюродный  брат  Кипа  работал  в  полиции

Кингстона и, вероятно, мог бы помочь им выполнить процедуры так, чтобы все

выглядело честно и законно. Если кто-нибудь захочет взглянуть на лодку, об

этом сразу станет известно. Мур решил повременить с  береговой  охраной  и

посмотреть,  как  будут  развиваться  события.   Кип   не   возражал,   но

предупредил: только пока мэр Рейнард не начнет поднимать  шум.  Заодно  он

предостерег Мура от новых погружений в Бездну -  пусть  сначала  расчистят

скопившийся там хлам.

     - Откуда взялась эта штука? - вдруг спросила Клер.

     Мур посмотрел на нее, не сразу поняв, о чем речь.

     - Какая штука?

     - Я видела, как ты смотрел  на  нее  с  балкона,  а  потом  из  окна.

Лодка...

     - Из моря, - ответил он. - Вот все, что я знаю.

     Девушка права: час слишком ранний, чтобы пить ром.  Вы  немолоды,  но

это лишь способствует развитию болезни... так, кажется,  говорят  доктора?

Время не лечит, внезапно подумал Мур, оно лишь стирает из памяти  название

недуга. Как же это называлось?.. Мур никак не  мог  вспомнить  специальный

термин, которым медики обозначали подобное  состояние.  Ярлык,  навешенный

профанами, припомнить было куда проще: "синдром выжившего".

     Клер подняла голову, отставила чашку и, подойдя  к  окну,  посмотрела

вниз:

     - Большая... О ней говорят во всех барах.

     - Уже? И что именно?

     - Странные вещи.  Мне  не  очень  понятные.  Бесконечные  шептания  о

каких-то "делишках"... а кое-кто ее боится.

     - И ты тоже?

     Медля с ответом, Клер неловко улыбнулась, но улыбка сошла с ее лица.

     - Я никогда раньше не видела ничего подобного. Но... не знаю.  Может,

и боюсь. Может быть. Она такая _н_е_п_р_и_с_т_у_п_н_а_я_, такая огромная -

как из плохого сна. Как подумаю про  нее,  сразу  всякие  ужасы  в  голову

лезут... - Клер заметила, что Мур смотрит  сквозь  нее,  словно  она  была

невидимкой, и взяла сумочку. - Ладно, мне пора.

     - Погоди, я оденусь и провожу тебя,  -  Мур  поднялся  с  кресла,  но

девушка помотала головой.

     - Не надо. Я в порядке. Если когда-нибудь снова захочешь  встретиться

со мной, ищи внизу, у бара. Но я планирую скоро уехать отсюда. -  Клер  на

мгновение задержала руку Мура в своей; его ладонь была холодной и твердой,

как камень. Девушка опять улыбнулась, показав зубы,  отточенные  о  стебли

сахарного тростника - островитяне любили жевать его, - и ушла.

     Она шагала по Хай-стрит вниз, к спящей деревне, стараясь  не  глядеть

на то, что темнело на рифах. Мур довольно долго стоял в дверях и глядел ей

вслед. Он понимал, что с Клер ничего не случится, но  ему  очень  хотелось

уйти вместе с ней, просто чтобы рядом была хоть  одна  живая  душа.  Потом

фигурка Клер растворилась в темноте, и Мур закрыл дверь.

     Он вдруг почувствовал странную усталость. Чуть погодя он погасил  все

лампы и в полной темноте пошел наверх.

     Тем временем на рифах Кисс-Боттома  волны  прибоя  гулко  плескали  о

железные  бока  загадочного  судна,  вспенивались,  отступали  -   и   все

повторялось, снова и снова. Где-то в деревне завыла собака, из темноты  ей

ответил надрывный лай.

     По лунному диску плыла облачная манта.

     Старик-негр, рыбачивший в этот предрассветный час, явственно различил

знакомые очертания: широкие, клубящиеся по краям плавники-крылья,  длинный

хвост. "Крупная манта,  -  подумал  он,  -  на  такую  не  одна  барракуда

позарится".  Белое  облако  стало  меняться,  закурчавилось   причудливыми

завитками и наконец обернулось  серебристой  летающей  рыбой,  взмывшей  к

таким высотам, какие и не снились ее океанским  товаркам.  Потом  плавники

растаяли, и облако превратилось в человеческое лицо с открытым ртом. Рыбак

разглядел большие круглые глаза, широкие скулы, подбородок.  В  призрачных

чертах чудился неведомый страх. Старику стало не по себе. Облачный человек

разевал рот все шире, точно ему привиделся кошмар  и  он,  еще  толком  не

поняв, что именно ему пригрезилось, хотел излить свой  протест  в  гневном

крике. Легкий бриз вдруг показался старику  ледяным,  пробрал  до  костей.

Облачный рот раскрылся до предела - и вдруг отделился от лица, уплыл прочь

самостоятельным облачком. Теперь лицо больше не было  похоже  на  лицо,  в

небе вертелось нечто  неузнаваемое,  фантастическое,  словно  взбесившийся

зверь гонялся за своим хвостом.

     Рыбак резко отвел взгляд.

     Послышался пронзительный лай, потом сдавленное рычание.

     - Эй! - крикнул старик. - Эй! Оставь их в покое!

     Его терьер с края колодезной палубы наблюдал,  как  внизу,  сплетаясь

щупальцами, резвятся белые кальмары.

     - Не совался бы ты к ним, Кокос, - проговорил рыбак. - Оглянуться  не

успеешь, нос оттяпают.

     Пес спрыгнул с колодезной палубы и подбежал туда, где, держа руку  на

румпеле маленького, деловито гудящего мотора, сидел хозяин.

     - Давно надо было бросить тебя русалкам,  -  изображая  недовольство,

проворчал старый рыбак.

     До рассвета  оставалось  меньше  двух  часов,  но  кальмаров,  обычно

поднимавшихся на поверхность Кисс-Боттома в  это  время  суток,  видно  не

было. Невеликий улов старика составляла  лишь  та  рыба,  какую  он  сумел

подманить лучом фонаря и, трепыхающуюся и бьющуюся, поднять из воды сетью.

Он  давно  научился  точно  определять,  когда   кальмары   поднимутся   к

поверхности, и за те двадцать лет, что он рыбачил у рифов, это происходило

всегда в один и тот же час. Где же они сегодня? Впереди виднелся  огромный

силуэт вставшей на дыбы подводной лодки. Море глухо рокотало у ее бортов.

     Эта гадина и  распугала  нынче  кальмаров.  Небось,  начала  гнить  в

соленой воде, проклятая дрянь, отравила море ржой, вот кальмары и ушли  на

глубину... Посудина, застрявшая на рифах, огорошила его своими  размерами.

Он никогда еще не видел  такой  обтекаемой,  наглухо  задраенной  со  всех

сторон громадины. Как,  интересно,  дышали  ее  капитан  и  команда?  Черт

подери, вот загадка! Жена не хотела, чтобы он выходил в море нынче  утром,

но все эти двадцать лет лишь бури и ураганы заставляли его отменить  ловлю

кальмаров. И никакое ржавое корыто его не  застращает  -  так  он  объявил

жене.

     - А кроме того, - прибавил он, - эта посудина давно мертва.

     - Нет, нет, - торопливо заговорила жена, - ты ведь  знать  ничего  не

знаешь, а я все помню, здесь тогда была. Ну да тебе  и  знать  неоткуда  -

когда ты в наших краях объявился, все уж кончилось...

     Суеверия. Все это время они терзали его жену и подступались  к  нему,

пытаясь одолеть. Нельзя сказать,  что  он  не  прислушивался  к  ветрам  и

приливам или сомневался в могуществе преподобного Бонифация, но кое-что из

того, во что испокон века свято верили его  отец  и  дед,  он  отказывался

принимать на веру.

     Он подплывал к диковинной посудине. Вода шипела у ее бортов. Не иначе

там внутри змеиное гнездо, подумал старик. Он оглядел задранный нос лодки,

потом рубку. Время и волны изрядно помяли корпус, но - странное дело -  на

железной поверхности не было ни  водорослей,  ни  ракушек.  Большая  волна

перекатилась через корму. На корме остался след:  тускло  фосфоресцирующая

зеленая дорожка и бурые водоросли. Лодка эта подводная,  так  сказала  ему

жена. И прибавила: тут дело нечисто - разве может лодка столько  пролежать

на дне, а потом взять да и всплыть? Старик тряхнул  головой.  Эта  загадка

была ему не по зубам. Пронзительный лай Кокоса вывел его из задумчивости.

     В воде у рифа плавали длинные рыжеватые водоросли, похожие  на  пряди

женских волос. Ялик закачало на волнах, и старик  ухватился  за  планширы,

чтобы не упасть. Он вдруг понял, что  очень  близко  подошел  к  камням  и

бурунам и  нужно  поворачивать  назад.  Он  повернул  румпель,  ложась  на

обратный  курс.  По  всему  рифу  кружились  в  танце  утреннего   прилива

водоросли, вода блестела, точно жидкий изумруд.

     А потом, словно откуда-то издалека, послышался громкий скрежет.

     Пес вздрогнул и заскулил. Старик весь покрылся гусиной кожей.

     Тишина. Только шумит море и ветер посвистывает в сломанных леерах.

     Кокос снова залаял.

     - Тихо! Тихо, кому говорю! - Старик нагнулся  за  фонариком,  щелкнул

выключателем и посветил в воду около подводной лодки.

     Белая пена ничего не позволила ему разглядеть. Старик осветил палубу,

и во рту у него вдруг  пересохло.  Скрежет  повторился,  громче,  из  пены

появились клубки водорослей и кораллов,  похожие  на  отрубленные  головы.

Вода вдруг забурлила, заплескала в стальную обшивку,  расшвыряла  плавучий

мусор. Сперва старик недоумевал, но, скользнув взглядом за лучом фонарика,

внезапно все понял, и сердце у него заныло. Лодка  двигалась!  Пусть  едва

заметно, но двигалась! Она медленно отходила назад, царапая днище о рифы.

     - Боже Всемогущий! - вскрикнул старик. Лодка задрожала, и он чуть  не

выронил фонарь. Скрежет стал глуше, почти затих,  потом  вновь  послышался

громкий, безобразный скрип железа, крушащего кораллы.  -  Эй!  -  закричал

старик в сторону спящей деревни. "Они  должны  услышать,  должны!  Ну  же,

сонные тетери!" - Эй! Эй! - Но скрежет стал слишком громким,  оглушительно

громким, и старик уже не слышал  собственного  голоса.  Ялик  очутился  на

гребне очередной волны, и он споткнулся о пса. Пока он нащупывал в темноте

планшир на правом борту, фонарик выскользнул у него из  рук  и  полетел  в

море. В полной темноте старик исхитрился найти румпель.

     И оцепенел.

     Его глаза привыкли к  окружающей  тьме,  и  он  увидел,  как  неясный

силуэт, вспенивая воду, с тихим зловещим скрежетом соскользнул с рифа. Тут

дело нечисто - так, кажется, сказала жена? Нос лодки лег на воду,  и  море

захлестнуло  ее,  забулькало  в  кингстонах,  хлынуло  на  полуразрушенную

палубу. Но стук не прекращался - настойчивый, размеренный, постоянный...

     "Тонет, образина!" - обрадовался старик, предвкушая приятное зрелище.

Он повернул румпель в другую сторону, направляя  ялик  к  выходу  из  зоны

рифа. Дышал он хрипло и тяжело. Терьер вскочил и залаял,  подвывая,  и  не

перестал скулить, даже когда хозяин ткнул его  в  бок  носком  башмака.  У

самого выхода из зоны рифа старик заметил водоворот; там, точно  церковные

колокола, перекликались гулким звоном два  бакена  -  динь-дон,  динь-дон,

динь-дон. В нескольких ярдах от прохода старик решил оглянуться на тонущую

лодку.

     И увидел: нечто огромное, черное неслось на него,  вспарывая  морскую

гладь. Внутри у него все сжалось от ужаса, рот  приоткрылся  в  беззвучном

крике. Бросив румпель, старик испуганно  вскинул  руки,  загораживаясь  от

неминуемого удара. Потерявший управление ялик развернулся  бортом  поперек

курса страшного корабля.

     Исполинский нос раскромсал суденышко старого рыбака, подмял  его  под

себя. Обломки взметнулись к небу, описали круг и посыпались в воду. Железо

загрохотало по камням, бакены отчаянно зазвенели, но их голоса потонули  в

общем шуме. С протяжным скрежетом лодка вышла из зоны  рифа  в  гавань,  с

глухим "бум!" ткнулась в песок отмели и  спокойно  легла  на  дно.  За  ее

кормой, точно пятно солярки, по воде расплывались щепки. Среди них плавало

изуродованное, раздавленное тело.

     В деревне медленно загорались  желтые  точки  огней.  Завыла  собака,

словно хотела своим воем прогнать луну.

                                    5

     Жемчужно-серым утром у рифа появились трое. Пробравшись через буруны,

они отогнали в сторону щепки и обломки и вытащили из  воды  обезображенный

труп рыбака. На берегу, не сводя с них глаз, причитала немолодая женщина в

разорванном зеленом платье. При виде мертвого мужа она заплакала.

     - Осторожно, - сказал  Кип  помощникам.  -  Пошли  отсюда.  Под  ноги

смотрите!

     Им казалось, что они несут  не  тело  своего  соседа,  а  безобразную

соломенную куклу - в этом мешке с костями трудно было  признать  существо,

которое совсем недавно жило, дышало, ходило по этой земле. Теперь вдохнуть

в него жизнь было уже невозможно. Одна рука была вытянута  вперед,  словно

хрупкое копье, не защитившее от нападения, на  изуродованном  лице  белели

зубы. Зрелище было жуткое. Кип отвел взгляд, пытаясь взять  себя  в  руки.

Господи, что за ужасная смерть! - подумал он. Один из тех, кто помогал ему

в этой мрачной работе, безостановочно кивал,  точно  китайский  болванчик,

другой просто смотрел в сторону, туда, где у воды собралась  кучка  людей.

Старуха  все  кричала  и  не  могла  остановиться,  и  успокоить  ее  было

невозможно.  Пошатываясь,  трое  наконец-то  выбрались  на  берег.  Зеваки

отпрянули, отворачиваясь. Страшную ношу опустили на брезент,  расстеленный

на песке, и закрыли от любопытных взглядов.

     - Ах ты сволочь... - процедил сквозь зубы Кип, обращаясь к  подводной

лодке. Он вдруг обнаружил, что странное судно завораживает его.  Огромное,

багряно-черное в лучах рассветного  солнца,  оно  сейчас  было  совершенно

неподвижно. Вероятно, течения или прилив сняли его с рифа, а потом...  что

потом? Как  вышло,  что  лодка  раздавила  старика?  Конечно,  море  могло

развернуть ее, когда ялик был еще в полосе  рифов,  но,  Господи  помилуй,

каким образом она ухитрилась пройти в гавань проливом? Зато теперь -  вон,

сидит на мели внутри рифа, в  кокинской  гавани...  Кип  задумчиво  прошел

вперед; прибой вымывал песок из-под его башмаков. Наверняка все  произошло

очень и очень быстро, размышлял он, и  старик  с  перепугу  растерялся.  А

водоизмещение этой лодки? Семьсот, восемьсот  тонн?  Что-то  стукнулось  о

ботинок Кипа, и он посмотрел вниз. Рядом всплыла серая, ноздреватая масса.

Заметив глаз, он понял, что это: отрезанная голова  терьера  старика.  Кип

отошел чуть в сторону, и прибой унес голову пса в море.

     Старуха тем  временем  перестала  причитать  и  теперь  не  отрываясь

смотрела на очертания тела под брезентом. Какая-то женщина успокаивала ее.

     - Отведите ее домой, - велел  Кип  женщинам.  -  И  пусть  кто-нибудь

сходит за доктором Максвеллом...

     Они повели старуху в поселок,  но  та  вдруг  заартачилась,  отчаянно

мотая головой и не сводя глаз с  брезента,  словно  ее  муж  мог  в  любую

секунду  откинуть  грубую  ткань,  точно  одеяло,  и  подняться,  целый  и

невредимый.

     - Идите, - мягко велел Кип. - Здесь вы уже ничем не поможете...

     Старуха посмотрела на  него  и  моргнула,  по  изрезанному  глубокими

морщинами лицу хлынули крупные слезы.

     - Я расскажу  ему,  -  вдруг  проговорила  она  устало.  -  Расскажу.

М_а_с_с_а_н_г_о_!

     Одна из женщин осторожно взяла ее под руку.

     - М_а_с_с_а_н_г_о_! - повторила старуха, зыркнув в сторону  подводной

лодки.  И  позволила  увести  себя  домой  (она  жила  на  берегу   гавани

неподалеку),  двигаясь  как  сомнамбула.   Кип   проводил   ее   взглядом,

озадаченный только что услышанным. Что это было? КАКОЕ-НИБУДЬ  ДЬЯВОЛЬСКОЕ

ЗАКЛИНАНИЕ?

     По Фронт-стрит к ним катил помятый зеленый грузовичок-пикап. Съехав с

дороги на песок, он сбавил скорость. Из пикапа вылез  Мур  и  пошел  через

пляж к констеблю.

     - Кто это? - спросил Мур, и Кип  заметил  темные  круги  вокруг  глаз

друга, как будто Мур спал всего пару часов.

     - Кифас, рыбак, - ответил констебль. - Вряд ли ты знал его...

     Мур посмотрел на брезент, которым был прикрыт труп, вскинул  глаза  и

уставился на подводную лодку.

     - Как это произошло? - спросил он со странной интонацией в голосе.

     - Вероятно, течения освободили лодку, и она налетела на ялик старика.

Теперь смотреть на беднягу не очень-то приятно, - Кип  взглянул  на  кучку

островитян, стоявших поодаль. - Все свободны. Мне нужны два человека нести

тело, остальные могут идти по домам.

     - Боже мой, - пробормотал Мур, едва толпа рассеялась. -  Я  увидел  с

балкона, как эта штуковина вошла в гавань, и когда увидел толпу на берегу,

то сразу понял - беда, но я не знал...

     - Ну что, понесем к его преподобию? - К ним подошел какой-то мужчина.

     Кип хотел было согласиться, но потом  отрицательно  помотал  головой,

глядя куда-то за плечо островитянина.

     - Пожалуй, это ни к чему, - наконец сказал он.

     Все повернулись в ту сторону, куда смотрел констебль. На песке, среди

длинных утренних теней, стояла, опираясь на тонкую черную трость, высокая,

худая фигура, вся черная: черное одеяние, такая же черная кожа -  сплошная

чернота, лишь сияли отраженным светом круглые стекла очков.  Человек  этот

помедлил и неторопливо двинулся к собравшимся, вонзая трость в песок перед

собой. На шее у него Мур заметил что-то блестящее. Это был стеклянный глаз

на длинной цепочке. Ни на кого не глядя, Бонифаций наклонился над телом  и

приподнял брезент. Он быстро перекрестился, прикрыл  труп  грубой  тканью,

прошел мимо Мура и констебля и уставился на подводную  лодку  -  так,  как

если бы смотрел в лицо старинному врагу. Его глаза на миг вспыхнули, потом

превратились в маленькие щелки.

     - Надо понимать, этот корабль  прошел  по  проливу  между  рифами,  -

сказал Бонифаций. Он дышал прерывисто, словно ему не хватало воздуха.

     - Она раздавила Кифаса... - начал Кип.

     - Да,  мне  сказали.  -  Бонифаций  окинул  двух  негров  оценивающим

взглядом. - Несите-ка его в церковь, ребята.

     Они  покорно  подняли  брезентовый  сверток  и  двинулись  в  сторону

Фронт-стрит.

     - Где вы ее нашли, Мур? - полюбопытствовал  Бонифаций,  глядя  не  на

Дэвида, а на лодку.

     - На одной из отмелей  Бездны,  на  глубине  примерно  сто  пятьдесят

футов, может, чуть больше...

     - И что с ней будет дальше?

     - Пока что, - ответил Кип, - она останется там, где она сейчас.

     Бонифаций круто обернулся к констеблю.

     - Но нельзя же... - начал его преподобие, и висевший у  него  на  шее

глаз заблестел на солнце. Во взгляде священника  светилась  сила,  которую

Кип не замечал раньше. - Нельзя оставлять этот корабль в гавани. Вы должны

отбуксировать его обратно к Бездне, продырявить и затопить. Понимаете?

     - Нет, - ответил Кип. - Не понимаю...

     - Один человек уже погиб, - спокойно проговорил его преподобие. -  Не

довольно ли?

     - Минуточку, - вступил в разговор Мур. - Это был несчастный случай...

     - Ну,  разумеется,  -  произнес  его  преподобие  с  некоторой  долей

сарказма в голосе. - Послушайте меня, Кип, уберите этот корабль из  бухты.

Он опасен. Там, где он появляется, добра не жди...

     - Вуду! - презрительно фыркнул Кип. - На самом  деле  это  никуда  не

годная развалина, рухлядь, только и всего. Ваше живое участие  мне  вполне

понятно, однако...

     - Участие? - по губам священника ящеркой скользнула слабая улыбка.  -

Да, мне не все равно. - Он поднял стеклянный глаз так, чтобы и Кип, и  Мур

разглядели его, и солнце растеклось сияющей дугой по  выпуклой  стеклянной

поверхности. - Это мое зрение, моя боль. Я видел страшные вещи и прошу вас

- сделайте так, как я говорю...

     - Я не верю в ваши видения, Бонифаций, - заметил Кип. - И в ваше вуду

я тоже не верю.

     - А я и не прошу вас верить в них! - голос  его  преподобия  зазвучал

жестче, суровее, и им вдруг открылось то, чего священник, по-видимому,  не

мог коснуться в обычном разговоре. - Я лишь  предостерегаю  вас,  призываю

вас к осторожности. Все,  что  Господь  создал  на  этой  земле,  обладает

энергией и силой, и этот старый механизм...

     - Но его создали не боги, - возразил Мур. - Его создали люди...

     Бонифаций мрачно кивнул.

     - А разве людьми не управляют боги, будь  это  боги  войны  или  боги

мира? - Он заглянул в глаза Муру и увидел  там  нечто  встревожившее  его.

Потом повернулся к констеблю. - У всего на свете  есть  душа,  добрая  или

злая, и я очень хорошо знаком с теми силами, что обитают в этом корабле.

     Час от часу не легче, его преподобие собрался  не  таясь  говорить  о

колдовстве!

     - Вы рассуждаете так, словно эта лодка живая, -  раздраженно  заметил

Кип.

     - Потому что я знаю это! - свистящим шепотом огрызнулся Бонифаций.  -

Я помню... - он запнулся и посмотрел на гавань.

     - Что помните?

     - Огонь, - очень тихо произнес священник.

     Кип представлял, о чем  идет  речь,  хотя  за  годы,  проведенные  на

Кокине, слышал лишь отрывочные упоминания  об  этом.  Во  время  войны  на

острове вспыхнул страшный пожар; огонь пронесся по  джунглям  и  уничтожил

десятки людей и почти все хижины островитян. В свое время Кип  из  чистого

любопытства попробовал узнать о пожаре побольше, расспрашивая  рабочих  на

верфи Лэнгстри и старожилов, но никто не захотел рассказывать о несчастье,

словно что-то мешало им говорить о нем.

     - Ну и что огонь?

     Солнце мало-помалу вытесняло тени с лица  священника,  загоняя  их  в

борозды морщин, и  теперь  оно  походило  на  древний,  весь  в  трещинках

пергамент. Бонифаций довольно долго молчал,  а  потом  с  видимым  усилием

заговорил:

     - Вначале мы услышали великий гул в  небесах  -  словно  ночное  небо

обрело голос и ревело, обезумев от страха; этот рев, сперва очень далекий,

делался все громче и громче, и под конец все потонуло в этом шуме, а с ним

пришел страшный, всепоглощающий жар. На верфи прогремел взрыв,  потом  еще

один, и еще. Из окон повылетали стекла, а людей швыряло на землю словно бы

ударами невидимого кулака. Я помню - о да, отлично все помню. Среди  лачуг

что-то взорвалось, вспыхнул огонь, охватил  дома.  Ветер  раздувал  пламя,

уносил искры к небу, разбрасывал их по  джунглям.  Самые  сильные  из  нас

помогли бежать из деревни всем, кому еще можно было помочь, и  мы  ушли  в

море на нескольких уцелевших у пристани  суденышках...  -  Отец  Бонифаций

помолчал, с горечью глядя на своих слушателей, потом  облизнул  пересохшие

губы и продолжил: - Мы видели, как на берегу расцветали бутоны  огня,  как

пламя устремлялось в джунгли. Верфь горела;  у  причала  стояло  несколько

английских грузовых судов  и  патрульный  катер,  их  пытались  вывести  в

открытое море. Стоял страшный крик, с катера во  что-то  палили  -  мы  не

видели, во что. Неподалеку от верфи,  на  берегу  тогда  еще  базировалась

артиллерийская батарея - бетонные бункеры, в них огромные, грозные орудия;

бункеры были построены на склоне над Кокиной, и, когда  пушки  заговорили,

снаряды уносились к горизонту прямо над нашими головами...

     Он посмотрел на Кипа, потом на Мура.

     - Видите ли, это случилось давно, очень давно, но я до сих пор  помню

все так отчетливо, словно это было вчера. Весь ужас и жестокость той ночи,

все до единой страшные подробности... Нас, жмущихся друг к другу в  шлюпах

и яликах, засосала трясина кошмара. Остров запылал, и люди начали  кричать

и плакать, лишь немногие старались восстановить порядок. Боже мой, что это

была за пытка! Вся Кокина пылала; те из  нас,  кому  удалось  выбраться  в

открытое море, слышали крики своих близких,  оставшихся  на  острове  -  и

ничем не могли помочь, никуда не могли скрыться от  того,  что  видели.  А

зрелище было невыносимое. На наших глазах объятые пламенем фигуры, корчась

от боли, бежали к морю и бросались  в  прибой  в  надежде  облегчить  свои

страдания, но соленая вода лишь усугубляла боль. Вопли,  ужасные  вопли  и

стоны раздавались в темноте... Я и на смертном одре буду помнить ту  ночь.

Однако сквозь толстую завесу клубившегося в воздухе дыма мы услышали  звук

куда страшнее звуков человеческого страдания и агонии, несшиеся с  берега:

океан потряс тяжелый удар. Дощатые палубы наших суденышек задрожали, и нам

почудилось, что сейчас мы перевернемся и пойдем ко дну. Мы ждали, и  вдруг

из дыма показалось _э_т_о_, способное своим видом свести с  ума,  сразу  и

навсегда поселившееся в наших кошмарах. У одного из людей в моем ялике был

при себе револьвер, и, рассвирепев, он стал расстреливать неведомое судно,

но ничто не могло остановить его или заставить замедлить ход. Море гремело

и бурлило у его бортов, волна, которую оно гнало перед собой, накатила  на

нас и  опрокинула  ялик.  Мы,  словно  крысы,  цеплялись  за  перевернутое

суденышко, а диковинный корабль - черный, страшный, блестящий, похожий  на

огромного голодного хищника, прошел прямо перед нами.

     Тогда-то я и увидел того человека.  Он  стоял  высоко  над  водой  на

чем-то вроде помоста. Мгновение он смотрел на нас, потом исчез. Лодка -  а

к тому времени я уже понял, что это  была  лодка,  -  прошла  мимо  нас  и

неожиданно  камнем  пошла  ко  дну.  Волны  сомкнулись  над  ней,  и   мы,

пораженные, потрясенные, остались одни в открытом море.  С  Кокины  к  нам

доносились страшные крики умирающих,  но  нас  терзал  новый  страх  -  мы

боялись, что лодка вернется...

     Бонифаций взмахнул тростью и, как рапирой, ткнул ею в сторону лодки:

     - Ее-то я и видел в ту ночь. Злобное железное чудовище, она вышла  из

мрака и во мрак ушла...

     - Обстрел с моря, - после  паузы  заметил  Мур.  -  Видимо,  какая-то

немецкая подлодка решила уничтожить кокинские  верфи.  -  С  берега  лодка

выглядела довольно зловеще, в ней было что-то  от  мстительного  железного

демона. Мур  понял,  отчего  островитяне  так  боялись  возвращения  этого

чудовища.

     - Для нас это корабль  из  Преисподней,  которым  управляют  безликие

твари из иного мира, не похожего на наш мир. Мы не  хотели  ввязываться  в

войну белых - и тогда этот ужас обрушился на остров, не щадя никого. Лодка

приходила в наши воды сеять смерть и разрушение, пока ее не уничтожили...

     - Как? - спросил заинтригованный Кип. - Кто?

     - Этого я не знаю. Но я много долгих ночей провел на  этом  берегу  -

быть может, на том самом месте, где стою сейчас,  -  наблюдая  за  огнями,

вспыхивавшими в море, за странными  зелеными  и  темно-красными  кометами,

разрезавшими ночную тьму. И каждое утро на поверхность  всплывали  обломки

кораблей - и трупы, трупы.  Окоченевшие  тела  с  перекошенными  от  ужаса

лицами... а иногда прилив, багровый от  крови,  приносил  лишь  оторванные

руки и ноги. - Отец Бонифаций тяжело  вздохнул.  -  Это...  корабль  ночи,

поднявшийся из своей гробницы на дне моря...

     Воцарилось молчание. Кип услышал, как в  стороне  от  рифа  стукаются

друг о друга бакены. Их  металлическое  позвякивание  действовало  ему  на

нервы.  Море  с  неприятным  звуком  окатывало  железную  палубу  немецкой

подлодки, оставляя на ней пряди водорослей.

     - Теперь это всего-навсего мертвая груда металла...

     Бонифаций медленно повернул голову к констеблю:

     - Мертвая? Нет. Вовсе нет. Она просто ждет. Умоляю вас, заклинаю  вас

всем святым: верните этот корабль в Бездну.

     - Ради Бога! - воскликнул  Кип,  выведенный  из  себя  настойчивостью

этого человека и пуще того смущенный силой, светившейся в его  взгляде.  -

Вы так долго проповедовали свое вуду и занимались спиритизмом, что  теперь

в этой груде металлолома вам мерещатся духи и призраки!

     Некоторое время священник молча переводил  взгляд  с  Кипа  на  Мура,

словно оценивал, насколько сумел убедить и напугать их.

     - Храни вас Господь, - наконец негромко проговорил он. - Мне  пора  -

нужно позаботиться о теле несчастного Кифаса,  -  он  повернулся  и  пошел

прочь от них, вверх по берегу, прочерчивая песок перед собой концом черной

трости. На небольшом  пригорке  священник  приостановился,  чтобы  бросить

последний взгляд на  подводную  лодку,  после  чего  скрылся  в  лабиринте

дощатых лачуг, теснившихся вдоль Фронт-стрит.

     Кип заметил, что Мура как будто бы что-то тревожит.

     - Не слушай его, - сказал он приятелю. -  Суеверия  давно  стали  его

второй натурой. Но будь я проклят, если понимаю, как эта сволочь слезла  с

рифа и вперлась в мою гавань.

     На другой стороне  гавани  готовились  отойти  от  торговой  пристани

траулеры. Уже были отданы швартовы, грохотали  двигатели,  перекрикивались

рыбаки. Подводная лодка почти не оставила места, чтобы выйти  из  бухты  в

открытое море. В  небе,  сулившем  погожий  день  и  ясную  лазурь,  повис

раскаленный желтый шар солнца, и огромная субмарина,  несколько  мгновений

назад  казавшаяся  мрачным  призраком  (впечатление  усиливали  водоросли,

намытые морем на корму  и  свисавшие  с  лееров)  превратилась  в  обычное

разбитое штормом судно.

     - Не подбросишь  до  конторы?  -  спросил  Кип.  Мур  кивнул,  и  они

двинулись в сторону пикапа. -  Плохо  дело,  -  пробормотал  констебль.  -

Сейчас, верно, уже весь остров знает  о  том,  что  произошло...  и,  будь

уверен, Бонифаций не упустит случая укрепить свое влияние  среди  местных.

Нужно хоть что-нибудь сделать с этой лодкой, Дэвид.  Нельзя  оставить  его

гнить здесь, но я ни за что на свете... -  Кип  вдруг  умолк:  луч  солнца

блеснул в отдалении на жестяной крыше заброшенного дока. Нет, это было  бы

чертовски рискованно... Более рискованно, чем бросить эту лодку на  отмели

без присмотра?

     Светло-зеленое оштукатуренное  здание  кокинского  отделения  полиции

выходило на деревенскую площадь.  В  центре  площади,  посреди  небольшого

овального скверика, где росли карликовые пальмы - "пальметос"  -  высилось

носящее на себе следы карибских бурь гранитное изваяние: негр с занесенным

огромным гарпуном. Скульптура эта изображала вождя карибских  индейцев  по

имени Чейн - в 1600 году он возглавил народную армию и дал отпор  пиратам,

пытавшимся захватить Кокину и превратить  ее  в  свою  крепость.  Памятник

Чейну поставили англичане - в знак того,  что  желают  мира  с  туземцами.

Племена карибских индейцев жили на островах за сотни лет до того, как нога

первого английского поселенца  ступила  на  эту  землю;  они  пробавлялись

плодами земли и моря и держались особняком - пока не чувствовали угрозу, и

тогда оказывалось, что в гневе они страшны. Стало ясно: этот  народ  лучше

оставить в покое (особенно если вспомнить, сколько  британских  поселенцев

сошло здесь в могилу во цвете лет). Сейчас на островах,  в  общем,  царили

мир и покой; Мур мало знал о нынешней жизни аборигенов.

     На другой стороне  площади  пестрели  яркими  красками  "Бакалея  для

всех", кафе, "Все для моряка" Лэнгстри, рынок  под  открытом  небом,  куда

вывозили по субботам свою  продукцию  фермеры  из  внутренних  районов,  и

местный хозяйственный магазин. Грязные улицы, подрезая владения  джунглей,

вели к новым кварталам убогих домов. Совсем рядом вставала  стена  буйной,

сочной густой зелени.

     Кокина, не один десяток лет служившая яблоком раздора между Британией

и Францией, была совсем невелика - пятнадцать миль в окружности, население

около семисот человек. На заре эпохи колонизации, в середине шестнадцатого

века, остров вместе с дюжиной других клочков суши,  пятнавших  синие  воды

Карибского моря, принадлежал Испании.  Время  шло;  испанская  корона  как

будто бы позабыла об острове - и спустя столетие над  Кокиной  заплескался

британский флаг: Британия  отвоевывала  Карибы  ради  плантаций  сахарного

тростника  и  табака.  Когда   местные   плантации   доказали   доходность

предприятия, в дело вмешалась Франция. Дальше история островов развивалась

бурно, по спирали, периоды  дипломатических  контактов  сменялись  эпохами

морских сражений и наоборот, пока,  наконец,  Британия  не  воцарилась  на

Карибах  безраздельно.  В  джунглях  и  по  сей  день   сохранились   дома

плантаторов, хотя их  каменная  кладка  давным-давно  пошла  трещинами,  в

которых пустили цепкие корни новые хозяева -  лианы  и  вьюнки.  Бродя  по

длинным обветшалым коридорам, по пустым, призрачным комнатам,  Мур  иногда

явственно  представлял  себе  ту  прежнюю  жизнь:  местные  землевладельцы

озирали из огромных окон зеленые поля, шхуны под тугими от ветра  парусами

бежали по океанским волнам с новым грузом для матери-Англии... Кокина была

удачным вложением британского капитала,  пока  индейцы-карибы  не  подняли

мятеж и не перебили почти всех плантаторов.

     Остров  получил  свое  название  за  то,  что  очертаниями  напоминал

раковину-кокину, к тому же в  прибрежной  полосе  здесь  водилось  великое

множество разнообразных двустворчатых моллюсков. Их вымывало приливами, но

они вновь торопливо зарывались  в  спасительную  влажную  прохладу  песка,

выдавая свое присутствие лишь цепочкой мгновенно лопающихся  пузырьков  на

воде.

     Арена двухсотлетней борьбы между  Англией  и  Францией,  Кокина  стал

домом для Дэвида Мура. Возможно, не навсегда, но пока  Дэвиду  здесь  было

хорошо.

     Боже, как быстро летят годы, думал он,  подъезжая  к  площади.  Вдруг

ожили события и переживания последних лет.  Память  Мура,  точно  шулер  -

крапленого туза, держала их в рукаве и теперь  разом  обрушила  на  Дэвида

семь лет, промелькнувшие с тех  пор,  как  его  налаженный,  уютный  мирок

рухнул, смятый в одночасье, а самого Мура прибило к этим берегам, обрушила

на него все  то,  что  он  подсознательно  избегал  вспоминать  -  ураган,

взявшийся словно  бы  ниоткуда,  грозовые  тучи  в  небе  над  Чесапикским

заливом, буйство высоких серых валов с белыми гребнями... Обрывки видений,

осколки переживаний,  смутные  картины  неизменно  наполняли  Мура  глухой

клокочущей яростью, и тогда он сознавал, что в  любую  минуту  безмятежное

течение человеческой жизни может быть нарушено, надежда убита,  а  твердая

почва уйдет из-под ног, словно прогнившая половица.

     - С тобой все в порядке? - Кип осторожно дотронулся до руки  Мура.  -

Ты только что проехал мимо моей конторы. Притормози.

     Мур стряхнул воспоминания.

     - Верно. Надо же...

     Он развернул пикап и остановился перед конторой Кипа.

     - Ты завтракал? - поинтересовался Кип.

     - Еще нет...

     - Тогда заходи.  Сковородка  есть,  сейчас  что-нибудь  спроворим.  -

Констебль открыл дверь,  и  Мур  вошел.  В  заставленной  всякой  всячиной

конторе Кипа негде  было  повернуться.  Рабочий  стол,  на  нем  -  лампа,

несколько стульев, книжная полка с юридической литературой, позади стола -

запертый оружейный шкаф, за стеклами  которого  виднелись  два  ружья.  На

стене в рамочках красовались приказы кингстонского управления о присвоении

Кипу очередных званий и почетные грамоты, а  чуть  ниже  -  вид  кокинской

гавани с двумя торговыми судами, рисунок  пятилетней  Минди,  дочки  Кипа.

Краски были яркие, а мачты судов напоминали телеграфные  столбы.  Место  у

противоположной стены занимали большой шкаф и серые  стеллажи  с  папками.

Вторая дверь, со стеклянным глазком, вела к двум камерам.

     Кип раздернул шторы - в комнату хлынул солнечный  свет,  -  приоткрыл

окна, впуская в душную контору ветер с моря, и отправился в дальний  угол,

к маленькой раковине. Над раковиной висела полка с  чашками  и  тарелками.

Рядом с посудой примостились электроплитка (Кип снял ее с полки и  включил

в розетку) и портативный холодильник. Порывшись в холодильнике,  констебль

достал пару яиц и отрезал несколько полосок от куска бекона.

     Мур уселся на стул перед столом констебля и закрыл лицо руками. Потом

он устало вздохнул.

     - Да что с тобой? - спросил Кип. - Не выспался? - Он бросил бекон  на

сковородку и улыбнулся. - Ясно-понятно,  дружочек.  Слишком  бурно  провел

прошлую ночь...

     - А ты откуда знаешь?

     - Мне положено знать обо всем, что происходит в округе, - Кип взял  с

полки две чашки и сполоснул их под краном, хотя те были абсолютно чистыми.

Залив воду в чайник, он стал ждать, чтобы подрумянился бекон. - Хватит уже

травить  себя  консервами,  Дэвид.  Думаю,  Майра  что-нибудь   для   тебя

придумает...

     - Да она задушила бы тебя, если б это услышала...

     - Возможно.  -  Кусочки  бекона  на  сковороде  начали  скручиваться,

комнату наполнил аромат жареного мяса. Кипу как констеблю  помимо  прочего

вменялось в обязанность следить за тем,  чтобы  арестованные  пребывали  в

добром здравии, то есть обеспечивать им  трехразовое  питание,  но  бюджет

участка не позволял брать  готовые  обеды  в  кафе.  Некоторое  время  Кип

молчал, занятый приготовлением завтрака, потом  наконец  сказал:  -  Вчера

вечером я звонил брату в Кингстон.

     - И?..

     - Без толку; сперва Сирил  подумал,  что  я  его  разыгрываю,  и  мне

пришлось долго убеждать его в обратном. Но, как бы ни развивались события,

Сирил обещал проследить, чтобы газетчики ничего не разнюхали. - Кип вилкой

снял бекон со сковороды и разложил на тарелки, потом  вылил  на  сковороду

яйца и дал им немного поджариться.

     - Не нравится мне все это, - тихо буркнул Мур.

     - Что именно?

     -  Подводная  лодка.  Что  заставило  ее  поплыть?  Что  случилось  с

командой?

     Приподняв сковороду с яичницей, Кип через плечо оглянулся на Мура:

     - Что случилось с командой?..

     - Интересно, что за люди там  служили  и  почему  они  оказались  так

далеко от дома?..

     - В  самом  начале  войны  карибские  воды  просто  кишели  немецкими

подводными лодками, - напомнил Кип. - А насчет команды не тревожься. Почти

все они, вероятно, благополучно состарились и спокойненько  сидят  себе  у

камина, вытянув ноги в мягких шлепанцах, попыхивают трубкой,  прихлебывают

пивко и плетут небылицы о прошедшей войне. На вот,  держи,  а  я  поставлю

чайник.

     Мур взял у него тарелку.

     - Но люки были задраены. Как же они выбирались из лодки?

     Кип пожал плечами:

     - На этих старых посудинах есть аварийные  выходы  -  боюсь  соврать,

специалист по подлодкам  из  меня  не  ахти,  но,  кажется,  что-то  вроде

аварийных люков. А ты так и будешь любоваться яичницей или все-таки поешь?

     Мур ковырнул вилкой глазунью:

     - Знаешь, мне кажется,  куда  безопасней  будет  просто  смотреть  на

нее...

     Засвистел чайник; Кип заварил чай, передал одну чашку Муру, уселся за

свой стол и приступил к еде.

     - Знаешь, что самое неприятное? -  мрачно  проговорил  он  с  набитым

ртом. - Мне надо сходить к жене Кепхаса, но будь я проклят, если знаю, что

ей сказать! Черт побери! Один шанс на миллион, что этот несчастный  случай

повторится, - Кип скрипнул зубами. - Меня беспокоит Бонифаций.  Сам-то  он

абсолютно безвреден, но  на  Кокине  очень  многие  прислушиваются  к  его

словам. Ни к чему, чтобы он поднял тревогу из-за этой лодки. Ты, наверное,

не  раз  слышал  в  джунглях  барабаны.  Одному  Богу  известно,  чем  там

занимается Бонифаций во время своих чертовых  церемоний.  Разумеется,  все

это противозаконно, стоит мне захотеть, и  я  раз  навсегда  положу  этому

конец... но я не хочу. Мне плевать, каким богам молятся островитяне - лишь

бы все было спокойно. Но запугивать людей  всякой  чушью  не  дам.  -  Кип

яростно накинулся на яичницу и вдруг оттолкнул тарелку. - И что  Бонифацию

с его боженькой было не остаться на Гаити...

     - Кстати, а почему он там не остался?

     Кип допил чай.

     - Какая-то местная свара. -  Он  начал  скатывать  себе  сигарету  из

местного   табака.   -   Думаю,   не   поделил   территорию    с    другим

проповедником-вудуистом. Вот слушай, что мне удалось собрать буквально  по

крохам: дом Бонифация сожгли, а его семья бежала в джунгли. Вскоре второго

колдуна-"хунгэна" нашли в бухте Порт-о-Пренса  с  полным  брюхом  гвоздей.

Полиция вышла на след, но ничего не сумела доказать - знаешь, как  бывает.

Однако у покойного хунгэна отыскались очень влиятельные  друзья.  Началась

охота за головой Бонифация. Как бы то ни было, ему пришлось покинуть Гаити

и некоторое время скитаться по всем Карибам. Здесь  он  обосновался  перед

самой войной. Иногда меня так и подмывает выяснить, сколько страшных  тайн

хранит его прошлое. Что опять-таки приводит нас к проклятому  корыту.  Мне

бы очень хотелось подарить эту посудину Лэнгстри - уж он-то  превратил  бы

ее в первоклассный металлолом - да боюсь, какой-нибудь музейщик  перережет

мне за это глотку. Но что-то с этой штукенцией делать надо. - Кип закурил,

поднялся и понес тарелки в раковину.

     Мур тоже встал и пошел к двери.

     - Пора и мне. Дел невпроворот. Ставни и канализационные трубы так  до

сих пор и не починили...

     Кип вышел вместе  с  ним  на  улицу.  Они  перебросились  несколькими

незначащими фразами о пронесшемся  недавно  над  островом  урагане,  но  в

голове у Кипа вертелась только одна мысль: он боялся  увидеть  глаза  жены

Кепхаса после того, как скажет ей, что не мог предотвратить несчастье.  Не

мог?

     Мур забрался в кабину своего грузовичка, завел мотор  и,  помахав  на

прощание приятелю, поехал в сторону "Индиго инн". Когда пикап Мура скрылся

из вида, Кип повернулся к плоскому изумрудно-зеленому пространству  гавани

и стал  смотреть  на  лодку,  раковой  опухолью  выступавшую  из  песчаных

отмелей. Он затянулся и выдохнул дым. По проливу между рифами медленно шел

рыбачий баркас, на правом борту толпился народ: следили, чтобы  баркас  не

зацепил подводную лодку. Далеко в море плыл громадный теплоход,  вероятно,

с обычным грузом рыбы, кокосов и местного табака.

     Кип подумал, что понадобилось бы по меньшей мере три  таких  гиганта,

чтобы снять  лодку  с  мели  и  отбуксировать  в  нужное  место.  Лэнгстри

наверняка развопится как резаный, но Кипу это было не впервой. Он закрыл и

запер дверь своей конторы и через несколько мгновений уже сидел  в  джипе,

выезжавшем с площади на улочку, которая вела к нижней части гавани.

                                    6

     В синем полуденном небе  висели  клубы  черного  дыма,  валившего  от

перегретых дизелей. Люди на палубах траулеров  перекрикивались,  затягивая

буксирные  тросы  и  канаты  вокруг  сверхпрочных  кнехтов.  Тросы,   туго

натягиваясь, с чмоканьем выскакивали из воды, разбрасывая  брызги.  Кто-то

крикнул: "Тяните! Оторвем ей задницу!"

     Заскрипело дерево; натужно  взревели  дизели,  немилосердно  сотрясая

палубы, вытрясая душу из черных  рабочих.  Мокрые  от  пота  темные  спины

блестели на жарком солнце.

     - А ну поддай! - закричал  капитан  "Хелли",  не  выпуская  из  зубов

сигарету. - Давай!

     Вода за кормой вскипела. Капитан посмотрел на соседнее  судно,  "Люси

Дж. Лин", в туго натянутой паутине буксирных  канатов.  Из  машины  "Люси"

валил дым. Похоже, скоро ее капитану придется отцепить главные тросы.

     Хозяин "Хелли" прищурился  и  выдохнул  густое  облако  сизого  дыма.

Пресвятая Дева, гнусное корыто зарылось носом в песок по самую рубку и  не

собиралось трогаться с места, сколько бы оборотов они ни выжимали из своих

машин. Один из тросов с правого борта быстро перетирался; капитан  заметил

это и крикнул:

     - Эй, болваны, берегите головы -  тут  один  малыш  надумал  лопнуть,

слышите?

     Еще одно суденышко - маленькое, утлое, с крохотной осадкой - подцепив

тросами переднюю часть корпуса лодки, пыталось тащить ее вбок. Лодка  была

очень  тяжелая,  тяжелее,  чем  казалась.  Капитану  "Хелли"  не  хотелось

запороть дизель, и он бы не задумываясь скомандовал "Стоп  машина!",  если

бы не данное Стиву Кипу обещание сделать все возможное. Что ж, давши слово

держись!

     - Пошел перегрев! - крикнул кто-то.

     - Черт с ним! - завопил в ответ капитан.

     За кормой гребные  винты  отчаянно  пенили  воду,  мутную  от  песка:

старались не за страх, а за совесть.

     - Ах, сволочь! - проворчал капитан и стал жевать окурок. -  Никак  ее

не стронешь!

     Неожиданно послышался странный шорох, и  "Хелли"  легонько  качнулась

вперед.

     - Легче! Легче! - рявкнул капитан. - Малый ход!

     Грохот  двигателей  немедленно  притих.  Человек  на  корме  баркаса,

проверявший носовые крепления, махнул рукой.

     - О'кей, - крикнул капитан в сторону  приземистой  рулевой  рубки.  -

Полный ход.

     - Полный ход! - передали по цепочке два или три матроса.

     "Хелли" начала отрабатывать задний ход,  то  же  сделала  по-прежнему

окутанная густым  дымом  "Люси  Дж.  Лин",  и  шорох  стал  громче.  Потом

неожиданно прекратился. Нос лодки медленно качнулся, и потрепанный траулер

натянул буксиры, чтобы не дать лодке вырваться. Удерживая лодку в  кольце,

флотилия осторожно двинулась мимо пристани. Зрелище было  захватывающее  -

настолько, что команда  сухогруза,  пришедшего  с  Багамских  островов,  в

полном составе высыпала на носовую палубу. К пристаням катились волны, они

подхватывали рыбачьи лодчонки и били их о  причалы,  уходили  под  сваи  и

оседали маслянистой пеной на берегу.

     Корабли медленно двигались по полукругу гавани мимо деревни, к верфям

впереди. Остались позади торчащие из синей воды мачты и трубы  двух  давно

затонувших пароходов, стоящий на якоре траулер и потянулась  верфь.  Слева

по борту показались сухие доки.  Самый  большой,  построенный  на  толстом

бетонном фундаменте, - во время войны в  него  иногда  ставили  на  ремонт

большие патрульные суда - выходил прямо в  море.  В  доке  была  подъемная

дверь и система насосов, позволяющая затопить или осушить  помещение.  Док

окружал сложный лабиринт заброшенных гниющих пирсов, когда-то  построенных

военно-морским флотом. Провести в  док  длинный  громоздкий  корабль  было

чертовски мудрено. Чертовски!

     Капитан  "Хелли"  следил  за  тем,  как  волны  накатывают  на   рифы

Кисс-Боттома. Море разыгралось,  и  это  сулило  пропасть  новых  проблем.

Капитан "Хелли" когда-то плавал первым помощником  на  британском  морском

спасательном буксире - потому-то  Кип  и  попросил  его  возглавить  столь

сложную операцию; он прослужил на британском буксире до конца войны  и  не

раз и не два приводил сюда, на  военно-морскую  базу  в  кокинскую  бухту,

подбитые и мертвые суда. Он выкрутил шею, проверяя, как там  тросы.  Номер

четвертый почти перетерся,  то  же  относилось  ко  второму  номеру.  Черт

подери! - выругался про себя  капитан.  Ну  и  времена  настали,  на  всем

острове приличной веревки не сыскать! "Люси  Дж.  Лин"  приотстала,  теряя

ход, - дизели не справлялись с нагрузкой. Ох, и достанется кому-то за  то,

что довели машину до такого состояния...

     В заброшенном доке плескалась темно-зеленая вода. Рабочие с  крепкими

швартовами в руках ждали, чтобы закрепить неповоротливую громадину в доке.

Траулеры прошли мимо.  Самый  маленький,  тот,  что  тянул  нос  подлодки,

развернулся и взял курс на открытую дверь. Пронзительно взвыли  двигатели,

но в следующий миг железная громада подчинилась кораблику и следом за  ним

двинулась в док. После этого большие суда одновременно остановили  машины:

дальше дело было за малышом. Ему предстояло  подвести  подводную  лодку  к

доку и дальше, внутрь. Суденышко медленно и плавно встало носом к  темному

проему; остальные траулеры развернулись,  объединенной  мощью  подталкивая

железного  монстра  вперед.  В  последний  миг  маленький  траулер  бросил

буксирные тросы и резко отвернул вправо. Подводная лодка  чересчур  быстро

резала  носом  воду,  и  траулерам  пришлось  включить  двигатели,   чтобы

придержать ее.

     Немецкая подводная лодка вошла в док, сбавив ход, но тем не  менее  с