Роберт Линд. О
том, как не быть философом
-----------------------------------------------------------------------
"Знание -
сила", 1983, N 8. Пер. - Т.Казавчинская.
& spellcheck by HarryFan, 31
July 2000
-----------------------------------------------------------------------
- Ты давно читал
Эпиктета?
- Довольно
давно.
- Перечитай
снова. Томми только
что открыл его
для себя и не
нарадуется.
Эти несколько
фраз, долетевшие до меня в холле гостиницы,
задели за
живое. Я никогда не читал Эпиктета, хотя не раз
встречал его на
книжной
полке и, может статься, даже цитировал его. Неужели,
встрепенулся я, это и
есть та заветная, мудрая книга, которую я ищу со школьных
лет? Никогда не
терял я детской веры в то, что мудрость встретится мне в
книге и подобрать
ее будет легко, как раковину на морском берегу. Я жажду
мудрости не меньше
Соломона, но мудрости,
которая не требует
усилий, которую, словно
инфекцию, подхватываешь на лету. Для упорных
философских поисков мне не
хватает времени и энергии. Мне бы хотелось, чтобы
упорство проявляли сами
философы и потчевали меня его плодами. Как от крестьянина
я получаю яйца,
от садовода - яблоки, от аптекаря - пилюли и таблетки,
так от философа я
жду, что за несколько шиллингов он снабдит меня
мудростью. Вот почему
я
принимаюсь то за Эмерсона, то за Марка Аврелия.
Читать - это
мудреть,
уповаю я. Но это не так. Читая, я соглашаюсь с
философами, но стоит
мне
кончить, и я все такой же: так же далек от
того, на чем,
судя по их
словам, должен сосредоточиться, так же равнодушен к тому,
чем вслед за
ними должен проникнуться. И все же я не утратил веры в
книгу и в то, что
где-то на свете
меня ждет печатное
издание, которое наполнит
меня
мудростью и силой духа, не разлучая с креслом и сигарой.
С этим чувством,
после разговора в холле, я снял с полки Эпиктета.
Признаюсь, что
читал его с огромным душевным подъемом.
Мне по душе
такие
философы, как он,
- не превращая
сложность бытия в
набор
малопонятных слов, они задумываются и о том, как
следует вести себя в
обычной жизни. Кроме того, я с ним почти во всем согласен.
Равнодушие к
боли, смерти, бедности - именно к этому следует стремиться.
Не сокрушаться
о неподвластном, будь то гнет тиранов или угроза
землетрясения, - да, тут
мы единодушны. И все же, читая, я
не мог избавиться
от чувства, что
Эпиктет был мудр, когда так думал, а я ничуть не мудр,
как мы
ни схожи.
Ибо хотя в теории я от него не отступаю, в жизни я и
минуты не могу
ему
следовать.
Смерть, боль и
бедность, когда я
не сижу в
кресле за
философской книгой, для меня далеко не абстракции. Случись,
пока я так
сижу, землетрясение, и, при всем моем почтении к
Сократу, Плинию и им
подобным, я забуду эту книгу, сосредоточив все свои
помыслы на том,
как
увернуться от валящихся на меня стен и труб. Как я ни
тверд, философствуя
в кресле, в критические минуты я слаб и духом, и телом.
Даже на мелкие
житейские невзгоды я не умею взглянуть как философ школы
Эпиктета.
Так, например, он
учит "угодному богам
приятию пищи" и
призывает, вопреки всему, хранить терпение и философское
спокойствие, к
которым я органически не способен. "Если вы послали
за теплой водой,
но
раб не внял, либо принес остывшую, либо ушел из дому и
вы не
можете его
дозваться, помните ли вы, что, укрощая гнев, вы
исполняете волю богов?
Помните ли вы, что правите собратьями, единокровными
Зевсовыми сыновьями?"
Все это так; я бы и сам хотел сидеть и отрешенно
улыбаться, пока официант
подает совсем не то, что нужно, или по рассеянности не
подает ничего. Но я
не могу - это меня сердит. Я не люблю три раза
спрашивать, где карта вин.
Я не люблю четверть часа ждать сельдерея, чтобы
услышать наконец, что в
ресторане его нет. Скандала я не подниму, это верно, я
не так смел.
И
выговора не сделаю - я сдержан, как
философ, но подозреваю,
что меня
выдает выражение лица. И уж конечно, я не стану
говорить себе: "Этот
официант - мой брат и сын Зевса". А хоть бы и так,
отчего сын Зевса должен
работать
скверно? Эпиктету не
приходилось столоваться в
ресторанах.
Впрочем, выдержка и там бы, конечно, не изменила ему. Но
тогда между нами
лежит пропасть. Если я не могу сравняться с ним
даже в такой
малости,
выкажу ли я себя философом перед лицом тиранов и
катастроф?
К тому же, Эпиктет
был равнодушен к
собственности и всем
другим
советовал презреть ее и даже кражи принимать покорно. В
душе я соглашаюсь,
но знаю, что до дела у меня не дойдет. Кто ищет
счастья в собственности,
счастлив не бывает, мудрец же счастлив и в нужде. Да и не
в счастье цель
жизни, таково наше общее мнение. Но
Эпиктет уверен, что
идеал его -
бесстрастие - совсем
не труден: достаточно
взирать на кражи
с
отрешенностью. "Не дорожите платьем, и вас не
возмутит похитивший его", -
увещевает он. И очень верно продолжает: "Не ведая, в
чем истинное благо,
похитивший, как и вы, считает, что оно в красивом платье.
Как же
ему не
унести его?" Вполне логично, но стоит мне заметить,
что кто-то из гостей
унес мою новую шляпу, как логика мне изменяет. И
бесполезно говорить себе:
"Вору неведомо, в чем истинное благо, ему кажется,
что оно в моей шляпе".
Случись это с моим гостем, я и его не
посмею так утешить.
Невыносимо,
когда у вас уносят шляпу. Невыносимо, когда у вас вообще
что-либо уносят,
тем более намеренно. Пожалуй, в безмятежном
мире я бы
сумел жить по
Эпиктету. Но в мире, где вещи теряют, крадут и случайно
"прихватывают", в
таком мире изо дня в день изображать из себя философа
- все равно
что
взбираться на Гималаи в легких туфельках.
И все же в
глубине души мы знаем, что философы правы, тысячу раз правы
- мы печемся о пустом.
Легче поверить в
собственную глупость, чем в
глупость Сократа, но если это заблуждение, большего
глупца, чем он, свет
не видывал. С Сократом и Плинием согласны почти все. Даже
те, кто получают
10000 фунтов в год и из кожи вон лезут, чтобы получать
больше. Но кто из
вас не встревожится,
если наш близкий
друг начнет слишком
буквально
претворять в жизнь идеи Эпиктета? То, что мы чтим как
мудрость в Эпиктете,
в добром знакомом мы сочтем слабоумием. Ну, если не
в знакомом, так в
родственнике. Случись мне, вслед за Эпиктетом,
проникнуться презрением к
деньгам, комфорту и, кротко улыбаясь, проповедовать
вред собственности и
пользу краж, и моя родня переполошится куда больше,
чем если
бы я стал
удачливым предпринимателем самого бессовестного толка.
Вот что говорит
Эпиктет о похитителе железного светильника:
"Этот светильник дорого
ему
достался. Из-за него он превратился в вора,
из-за него утратил
честь,
из-за него дошел до скотства и счел, что это
выгодно". Весьма резонно. Но
ни в обществе, ни у отдельной личности вам не найти такого
равнодушия к
собственности. Разве что у великих святых, но и они
пугают близких, хотя
бы поначалу. Когда все в жизни идет как положено, мы
верим в парадокс: в
то, что философы - люди мудрые, но подражать
им неразумно; в
то, что
читать их следует, но материальным благополучием
нельзя пренебрегать. Мы
радуемся мудрости со стороны, как в театре, словно
чудесному сценическому
действу, в которое не подобает вмешиваться
зрителям. Были ли
греки и
римляне иными? Пытались ли приверженцы Сократа и
Плиния быть истинными
философами
или, подобно нам,
хотели стать мудрее,
испив волшебного
напитка, составленного мудрейшими? Стать мудрецом
с чужого голоса,
не
ведая усилий, - что за мечта, она и окрыляет, и дарит
покой! Зачарованный
ею, я снял с полки Эпиктета. Но то была мечта.