Вл. ЛИДИН
ПОВЕСТЬ О МНОГИХ ДНЯХ
I.
Были годы метельные, были дни сизо-молочные; ночи пушистые, цыганс-
кие. Русская метель, исконная, все мотала, мотала жемчужными рукавами
над городом, над вокзалами, над путями дольними. В дольний путь уходили
экспрессы; на вокзалах, под сиренево-мутным светом, прощались у междуна-
родного: за зеркальными стеклами было светло, тепло, покойно; проходил
проводник; зимние розы в шелковой бумаге пахли слабо: меха, розы, запах
шипра. Молодожены ехали во Флоренцию; адвокат в Киссинген - отдыхать,
лечить желудок; представитель фирмы возвращался в Берлин; социал-демок-
раты - на с'езд; пока что бегали с чайником за кипятком.
Метель мела, поезд ревел, шел: путь ночной, инейный. В вагоне-ресто-
ране пили кофе, вино; пахло сигарами, жарким; кофе плескалось; в купэ
уже спускали на ночь синие чепчики на фонари. Молодые стояли у окна, на
полутемной площадке, щека касалась щеки; смуглая парча искр лилась в му-
ти за окном. Проводник стелил свежие, холодные простыни; представитель
фирмы играл с адвокатом за маленьким столиком в безик; поезд шел, шел,
качался, ревел; зимние полустанки, станции с жидким светом, с киосками с
веерами газет, с пожарскими котлетами, над которыми склонился котелок
коммивояжера. За станцией - город, черный, затерянный; голодные извозчи-
ки в саночках расписных; два-три огня. Кто жил в этом городе, чем жил,
кого любил, кому молился? Люди утром просыпались в провинциальном горо-
де, видели иней, мохнатые проволоки; крестились, зевали; ставили самова-
ры, пили чай; шли в церковь; шли на службы; стряпали; щелкали в клубе на
биллиардах; пили водку с тостами либеральными - за просвещенное земство;
возвращались, заваливались; одни петухи не спали, сторожили, переклика-
лись. По ночам ревели экспрессы, приходя, отходя; телеграфные столбы ны-
ли сыро. Поезд шел дальше: утром вдруг светлело солнце, снег бурел; про-
езжали ночью в каретке через Варшаву золотую, бессонную - через спящую
Вислу. Потом были: Берлин, серокаменный, двуглавый, императорский - па-
ноптикумы светились, такси крякали; Генуя, крикливая, синяя Адриатика -
три ступеньки в фьезоде, где терпкое вино, запах лука; горбоносый Рим и
лавочки антикваров за Тибром: куски тканей, эмаль, стертая драхма Юсти-
ниана; стеклянно-синяя Венеция со своей стоячей водой, лагунами, зелено-
ватыми на закате, - у окна гостиницы смотрели молодожены на зеленый ве-
нецианский закат - и жизнь вставала долгими годами любви, содружества,
счастья...
Адвокат утром ходил к источнику, пил горькую воду ракоччи, делал мо-
цион - пять раз вперед-назад по аллее, - на склонах темнели руины, замок
Боденлаубе, с Шварцвальда дул ветерок: Шварцвальд лежал позади отрогами
черно-зелеными, скатами, глушью, тенью Гейне. Представитель фирмы в Бер-
лине сидел в Винтергартене, поглаживал белый усик, на сцене проходили
солдатики, отдавая честь, с круглыми задами, косилась задорным глазом:
милая Мицци, которую ожидал за столиком; мотор вез их через город,
сквозь аллею Побед, где стояли каменные, каменновзорые императоры. Поли-
тический деятель в салоне двум дипломатам, одному патеру развивал теорию
экономического сближения, - патер качал головой, после ужина были: тан-
го-америкен, танго-аргентин, ту-степ.
В провинциальном городе гласные думы обсуждали в седьмой раз вопрос о
канализации; гласные разделились на партии: на одну встала бюджетная ко-
миссия - либералы, на другую - правые: жили без канализации испокон с
выгребными ямами - проживут еще сто: лучше деньги ассигновать на чи-
тальню трезвости. В городе строили читальню трезвости, в винных лавках
торговали, стояли очереди. В жандармском отделении сидел полковник в си-
них штанах, жандарм с седыми подусниками прогуливался по вокзалу.
Деревни лежали в снегах, поезда проходили мимо: горбатые крыши, овины
в снегу, журавли колодцев, торчащие в небо. Мужики у волостного толпи-
лись, стояли розвальни: вызывали судиться, отчитываться, собирать недо-
имки. Государь, с пробором, в гусарском ментике красном, смотрел со сте-
ны: мужики снимали шапки, крестились, чесали лохматые головы, тяжелые от
забот; жеребята жались к шершавым матерям бездумно. Мужики от заботы шли
в винную лавку - сиделец давал сдачу грошики; назад ехали с песнями,
розвальни раскатывало. На постоялом, у целовальника требовали еще пуза-
тый зеленый стаканчик; в лесах подвывали волки; на небе была комета,
павлиний хвост свешивая: обещали глад, мор, засушье. Комета плыла мед-
ленно, серебряной кистью расписывая небо. В деревнях появились кликуши,
пришел поп-растрига Григорий, предвещал муки адовые, бабам брюхатым быть
жабами, лягушками; мужикам - итти на войну. Мужики шли в винную лавку
запивать комету, предсказ.
В Москве иней падал алмазно, дрожал над Тверскими, Ямскими, Всехс-
вятским. По Тверским вдоль звякали глухари, тройки везли к оранжево-зо-
лотистому Яру: в расписных санях сидели Зоя Ярцева, прелестная, темног-
лазая, адвокат, актер Васин, приват-доцент Якорев. Зоя куталась в мех,
следы грима еще были у глаз, подведенных, затаенно-цыганских. Адвокат, в
распахнутых боборах, под которыми белоснежная фрачная грудь сияла, нак-
лонялся, говорил на ушко, глаза Зои становились темнее, туманнее. Васин,
простачек, хохлился - в Праге выпили, настраивался выпить еще; Якорев
говорил, спорил сам с собой, вытягивал руку патетически; выбритый, с се-
ро-желтыми волосами, гладко притертыми от пробора, с личиком скопческим
в продольных морщинках. Премьера, где Зоя выступала, имела успех: автора
вызывали, вызывали Зою; с автором за руку она выходила кланяться. Автора
повезли ужинать в клуб: в старомодной визиточке, опьяненный, волшебный
глядел сквозь чудесный туман, - все были ласковые, близкие, добрые. По-
дали шампанское, с соседних столиков оглядывались - жизнь восходила чу-
десно, умопомрачительно, обещала радость, славу, богатство. В третьем
часу с женой под руку возвращался пешком по черным улицам московским;
снег выпал, белел; деревья над Пречистенским, над укутанным в снег Гого-
лем, нависли коридором белым, кружевным; от Храма Спасителя вскоре пах-
нуло широким ветром, простором: весна шла. С женой под руку, в старой
шубке, милой, знакомой, - вышли к реке. Замоскворечье лежало во мгле
тончайшей; зубчатая стена, башни терялись; дворцы императорские стояли
темные, великолепные. Ветер над рекой проносился. Так стояли, прижав-
шись, как в дальние годы, когда впервые сблизились милые уста, покорные.
В театре огни уже потушили, было черно, зияла сцена. Журналист в редак-
ции, грудью на столе, писал рецензию: в пьесе не было действия, плохо
очерчены основные фигуры; Зоя Ярцева тона не нашла.
В Праге, уже персиковой от приспущенных штор, в кабинете все еще бан-
кет продолжался: знаменитого французского поэта, вислоусого, чествовали;
кстати говорили о великом содружестве России и Франции. Поэт чокался ма-
кал усы, держался за печень, смотрел осовело, поправлял брюки сползав-
шие. Журналист с карандашиком пристроился сзади, просил высказать свое
мнение о великой русской литературе; другой, с другого бока сладкоголосо
допрашивал: возможна ли европейская война. Война была возможна, русская
литература была великой. По лестнице вестибюля, по красной дорожке,
спускались медленно; цвели гиацинты в горшках, мохнатые гортензии; из-
возчики у под'езда приплясывали, лошади под попонами, с курчавыми от
инея мордами, ожидали. Развозили вскоре - в снег, тьму - парочек, скуча-
ющих и влюбленных. У Яра был номер программы 15-й, предпоследний: негри-
тята выстукивали чечотку, отщелкивая подошвами. Столики белели, шампанс-
кое зацветало золотыми цепочками.
Зоя Ярцева, адвокат ужинали за сдвинутыми столиками в компании: Мэри
Рундальцева, выкрасившая волосы в рыжий цвет, разведенная жена адвоката,
кокаинистка, картежница; миллионер Крушинский, с бородой ассирийской,
под третьей опекой, с автомобилем оранжевым, виллой с плафонами, распи-
санными знаменитыми. Адвокат говорил тост: за женщин, за искусство,
пластрон фрачной рубахи его выгибался; египетские папиросы обрастали пу-
шистым пеплом. Струны лились мучительно. Некая мечтательность, хмель
проплывали.
В черной открытой машине ехали дальше: в Стрельну. Иней вспыхивал,
елки под снегом стояли рождественские. Крушинский, выставив бороду, гля-
дел туманно, не отрываясь, в черные порочные глаза; рука его коснулась
мягкого колена: нога не дрогнула, Мэри глядела мимо, улыбаясь тайно. Зоя
подставляла ветру худое напудренное лицо, больные глаза прекрасные, вяло
обведенные, распахнула шубку, жемчуг на шее матово дымился. В Стрельне
сразу пахнуло сырым теплом, хрустящим запахом жаркого; черные поддевки
суетились, меха, бобры, соболя спадали на их руки. Зеркало погружало в
ртутную глубь: плечи женщин, открытые, фраки, ногу в шелковом чулке, в
лаковой туфельке. Вниз сходили медленно: к гротам. Розовый студент в зе-
леном тугом сюртуке посмотрел, пригубил из стаканчика. Парочки сидели в
гротах, красное, зеленое, желтое - вспыхивало в рюмках, бокалах, стака-
нах. Румынка, в пестром платке, глядела вниз, со складкой на белой сли-
вочной шее. Под пальмами пили кофе, кофейник плевался под стеклянною
крышкою; разминали на небе терпкий маслянистый ликер.
Адвокат утром выступал защитником в нашумевшем процессе: дело об от-
равлении знаменитой королевы бриллиантов, - королева бриллиантов ката-
лась на скетинге, познакомилась, влюбилась: недавний учитель, с перхот-
ным пробором, разодравшим липкие желтые волосы, отравил ее. На скетинге
катались по-прежнему: колесики шуршали ровно, асфальтовый лед серел,
старичок выделывал па. Мэри из Стрельны звала дальше: возбужденные лике-
ром, с бьющимися сердцами от черного кофе ехали сквозь жемчужную ночь
дальше. В ночном трактире играли два гармониста; Стеша, некрасивая, с
глазами прекрасными, выступала, подбоченясь. Рассвет в колючем инее мут-
нел, возвращались назад в город: курчавые тройки, любовь цыганская. В
городе люд уже спешил; пахло хлебом; адвокат заезжал домой умыться, пе-
ременить сорочку - перед выступлением. Присяжные в буфете суда пили чай;
подсудимого везли в суд: рыжебровый, веснущатый, он глядел на все равно-
душно - от кокаина отвыкал, томился. В последнем слове заявил вдруг, что
королева бриллиантов была больна, его заразила - в суде всполошились,
дело подлежало доследованию. Город уже служил, торговал; на ипподроме
проезжали беговых лошадей, спицы американок сияли; в утренних кафе по-
тертые молодые люди черкали беговую афишу пометками.
В деревнях трубы дымились, мужики ехали в лес, в суд. По Кронверкско-
му в черной карете проезжал великий князь: часовые у дворца каменели.
Знаменитый мистер Крукс давал матч бокса: в мутной зале, со стеклянным
потолком, запрыгал, замахал кожаными кулаками; противник тоже запрыгал,
норовил ткнуть под ложечку; наконец, изловчился, ткнул; мистер Крукс
упал, лежал восемь секунд - на восьмой вскочил, снова запрыгал, ударил
противника в ухо: противник упал, лежал 13 секунд - мистер Крукс был по-
бедителем.
II.
Адвокат, Мэри с курорта едва выбрались; вещи их швыряли; на вокзале
сидели на вещах; с мерным топотом, под трубы, маршем торжественным ряды
проходили, каски прокалывали небо. Двуглавый орел простер крылья: под
крыльями собирались в поход, трубили, плакали, уходили. Артиллерия гро-
мыхала. Громом грознейшим раскатывались барабаны: сухим треском тревоги.
На седьмой день, изнуренных, наконец, привез товарный в Москву.
В Москве площадь была забита подводами - лошадей метили, вымеряли,
забирали; офицерам давали дорогу. Адвокат ехал на извозчике - навстречу
проходили ряды со штыками; вечером, под вспыхивающей рекламой, читали
последние телеграммы: русские войска двигались, враг бежал. Черная толпа
по Тверской ползла взад-вперед; вывески вспыхивали, офицеров качали; в
клубе обнимались, жали руки - за сдвинутым длинным столом, с остатками
осетрины, салата - говорили речи. Под председательством генерала на
экстренном закрытом совещании промышленники поклялись: все отдать на за-
щиту страны - перевести фабрики, заводы на военную ногу, - требовали:
заказов, авансов, ссуд. Фабрики задымились, окутанные дымом чернейшим, -
лягушечья ткань полилась, свинцовые брелочки, латунные пуговки, костыли
прочнейшие - заколотилось, растянулось в машинах, аккуратно складыва-
лось. Из деревень самарских, симбирских, рязанских, тамбовских - гнали,
бабы выли, - мужики шли серьезные, трезвые: грузились. Лето было сушли-
вое; поезда длиннейшие увозили: от полей родных, деревень, пахоты. Ар-
тиллерия уже стучала, распахивала новую пахоту. В казармах лежали впо-
валку, в дыму махорочном: утром выстраивали, гнали за город; за городом
бегали, ложились, окапывались, стреляли. Зарево над землей далеко полы-
хало - шли болотами, по шоссе, - обозы растягивались; на обочинах приса-
живались, разматывали онучи, примачивали стертые ноги.
Поезд серый, санитарный, шел ровно; в поезде Мэри, в косыночке, еха-
ла, распоряжалась, обедала с врачами, сестрами в вагоне-столовой. Уже
много погнали тамбовских, рязанских, симбирских - привозили их серые по-
езда назад: в белых чалмах, в марле, с культяпками, на костылях; грузили
в вагоны трамваев, студенты суетились. Корявые, больные, перевязанные
сидели у окон, смотрели: город сизел, мужчины с женщинами в мехах проез-
жали в санях, окна магазинов светились; из трамваев перетаскивали в ла-
зареты: в лазаретах лежали, писали письма, глазели в окна; нарядные дамы
в косыночках сострадали, писали письма на родину. Спустя месяц - блед-
ные, небритые - выползали, ковыляли с костылями, мешали проходящим.
Другие шли на смену, лежали в окопах, свертывали собачьи ножки, стре-
ляли, лезли на горы в снегах, втаскивали орудия на себе; сырые облака
вздувались из расселин влажными брюхами, серый мышастый неприятель отс-
тупал, виднелся в долинах - уползал змеями обозов, бросал раненых; плен-
ных гнали толпами. Рязанские, тамбовские шли дальше: по горам, долам, в
снегу - завоевывать, побеждать.
Санитарный поезд пришел на станцию, стал, поднял флаг. На фронте было
тихо, пока постреливали; мимо проходили, проходили поезда: в поездах пе-
ли песни, топили печурки, топали лошади, стояли на платформах укутанные
орудия. Санитарный заскучал - наступления не предвиделось, неприятель
отсиживался, занимался своими делами. В санитарный приехали к обеду из
штаба дивизии; повара пылали, в печах трещало, хрустящая индейка была
коричневая, с корочкой; из аптеки по рецепту для медицинских нужд выдали
спирт, коньяк - для выздоравливающих. Обедали в вагоне-столовой, Мэри в
косыночке распоряжалась. Дивизионные - все бравые, отличные щеголи выпи-
ли: за победу, за Россию, за женщин. Индейку подавали на подносе широ-
ченном; лежала коричневая, уверенная, в бумажных манжетках.
После обеда вышли пройтись. Небо синело, снежок поблескивал; вдруг
сзади бухнуло, в небе распух белый дымок - серебряно-белая пичуга, еле
видимая, пролетала; бухнуло спереди, сбоку - дымки размазались: в белых
дымках серебряно-белая скользнула, сзади вдруг завизжало, стало визжать
противно, смертно - земля раскололась, задымилась. Дивизионные бежали к
блиндажам; в блиндажах, сырых, могильных, сидели, выжидали, сразу стало
душно; земля еще раскололась, потом стало тихо; пичуга улетела. Небо бы-
ло синее, снег бел; из дыма выносили: обрывки шинели, развороченное чре-
во, из которого синие внутренности лезли. Дивизионные обещали наказать
за налет; перед вечером, погуляв, уехали. Мэри на ночь расплетала воло-
сы, посмотрела в зеркало близко в черные свои глаза, засмеялась: полков-
ник из дивизии был молод, смел, глядел дерзко. За окном паровозы гукали;
вдруг далеко во тьме бухнуло, прокатилось. Мэри подошла к окну, откинула
занавеску: тьма всколыхнулась, снова ухнуло, заухало, тьма полыхала; не-
бо вспыхивало розовато - все постепенно перешло в вой, стало выть в но-
чи. По коридору прошли быстро; Мэри отодвинула дверь: врач не молодой,
будил, велел готовиться - принять к утру раненых. Артиллерия била; в по-
езде готовились. Мэри перед зеркалом поправляла косыночку: вдруг по-
чувствовала, что все лишнее - и косыночка, и она сама.
К утру, по взрытой, тоскующей земле, началось наступление. Приказ из
штаба фронта был получен три дня назад; три дня тайно сменяли части, пе-
редвигали батареи, в четыре утра приказ о наступлении был оглашен. Нас-
тупление начинал 34-й стрелковый. Полк вышел из окопов, развернулся
цепью; впереди было взрытое поле, с жухлой ботвой картофельной; небо бы-
ло серое, низко. Люди не выспались, зеленые, в бурых шинелях, с инеем на
плечах, начали перебежку; окопы неприятеля шли по взгорью, ломались,
укутанные кольями, проволокой. Артиллерия по кольям била с трех ночи:
проволока перепуталась, торчала ежами вокруг волчьих ям; сбоку вдруг
противно застукало, застукало с взгорья, - мужик симбирский, большеборо-
дый, сел, схватился руками за живот, другой лег бочком, уснул под стук.
Цепи сбились, первая добежала до кольев, запуталась, рвала - по ней би-
ли; вторая набежала, полезла на первую, все перепуталось, с боков стука-
ло методически, - с ревом, воем, остатки лезли в окопы; из окопов торча-
ли серые кэпки, в ходах сообщения кипело, билось... Потом были: окопы с
банками из-под консервов, рассыпанными патронами, флягами, - молодой
офицер лежал на куче земли в подтяжках: подбородок у него был детский,
чистый. Подтяжки сняли, сняли рубаху, острым розовым соском лежал к не-
бу. В штабе писали телеграмму о победе; поручиков Воскобойникова, Ратце-
ля, Мустафа-Оглы представляли к Георгию. Покойников сносили: в глиняной
яме была вода, их складывали, вода мутилась; потом лежали плотно, довер-
ху; батюшка покадил, продребезжал простуженным голоском; яму закопали.
Раненых к поезду привезли к вечеру: раненые были покорны, серьезны,
бледны. В операционной, на белом столе, белый врач раскладывал, кипятил.
Принесли рязанского, всего в поту, в синих жилах муки на лбу; под маской
задышал часто, уснул; врач ногу развороченную, в клочьях, потрогал - из
клочьев торчали белые куски кости, - врач лохмотья срезал, резал части,
ровно, кость острой пилочкой стал пилить, перепилил, - все бросили в
таз, закидали ватой: из ваты торчали жесткие желтые пальцы в мозолях;
рязанского оставили жить, любить, трудиться. Мэри заперлась в купэ, ню-
хала нашатырь, из нашатыря, дурноты вставали: молодость, безлюдие, грех.
Поезд раненых отвез в город прифронтовый; в городе дул ветер, штабные
гуляли по главной улице взад-вперед: сивые солдаты сбегали на мостовую,
становились во фронт, бежали дальше. Офицеры приезжали с позиций: бри-
лись, заходили в кафе, знакомились с девицами. В канцеляриях стучали ма-
шинки, - в санях, с лошадками шершавыми, с санитаром в желтом кожухе на
козлах, раз'езжали по городу: с зелеными крестиками, с красными, с вен-
зелями на погонах. Уполномоченные принимали в кабинетах; казаки верхами
прогоняли через город шпиона с связанными за спиною руками - высокого,
спокойного, светлоусого. У врача был прием: опустив глаза, офицеры сиде-
ли в приемной, ждали очереди. Штабные вечером с дамами заходили в ресто-
раны, в кинематографы. Город был черен, окна занавешены; на вокзалах гу-
кали паровозы; улицы обрывались в поле: оттуда несло холодом, близким
таяньем. В кинематографе показывали драму с участием знаменитых: дочь
графа попала в руки шантажиста, любила, была обманута, брошена: было -
большое лицо дочери графа: из начерненных ресниц капнула, поползла нас-
тоящая слеза.
Командующий фронтом днем проезжал в коляске с ад'ютантом, офицеры ко-
зыряли, - 34-й пехотный, пополненный, готовили к новому наступлению: вы-
давали хорошие порции, чтобы солдаты добрели. Когда солдаты подобрели,
полк снова двинули в наступление.
Санитарный стоял на станции, дожидался; огней не было, артиллерия вы-
ла. Солдаты стояли в окопах; стреляли в тьму; под небом расцветали, ло-
пались зеленоватым, красным ракеты. К трем ночи из тьмы поползло тончай-
шее облако; линии окопов зарделись кострами, солдаты сбились, бросились
к воде, мочили маски, надевали; газ полз, полз, расползался. В деревне у
костров стояли коровы, лошади с мокрыми тряпками на мордах; солдаты под
масками задыхались, багровели, рвали на себе ворот; к пяти вторая волна
прошла. Рассветало; в воздухе пахло нежно, вишней; в окнах лежали, кор-
чились, пена лезла из губ, глаза были выпучены. Поезд принимал отравлен-
ных, грузился; на утро шел быстро, погромыхивая. Поля, поля в снегу, це-
пи обозов растягивались. Небо голубело, обещало март, близкую весну. Мэ-
ри ходила по поезду, воображала, как расскажет в Москве обо всем: о ноч-
ных боях, о войне, о крови.
В Москву приехали на пятый день, утром. Была масленица; магазины были
закрыты; проезжали голубки с колокольцами; в домах пахло блинным чадом.
Мэри с вокзала поехала домой; еще в шубке стала звонить по телефону:
Зое, Нине Рогожиной. Обе приехали через час, нарядные, московские, ожив-
ленные. У Нины в доме был лазарет, - Зоя, наконец, победила: выступала с
успехом, о ней писали. Вечером, в 7, звала к себе на блины: будут все,
рады будут увидеть, послушать о войне. Скоро обе уехали. Мэри принимала
ванну, легла в теплую воду, вытянулась, закрыв глаза; позади были -
кровь, война, смерть; здесь встретила жизнь, милая, знакомая, московс-
кая. В пять пришла маникюрша, делала ногти, водила замшевой подушечкой,
рассказывала новости, сплетни; в шесть пришел парикмахер, Жозеф: преж-
ний, печальный: забирали на военную службу, просил похлопотать. Три дамы
за него уже хлопотали - был незаменим. Мэри обещала горячо хлопотать,
спросила фамилию: М-сье Жозефа звали Петр Иваныч Огуречников - это ее
кольнуло.
В семь, на резвом извозчике, под звяканье сбруи, она ехала к Нине.
Москва была прежняя: талая, мальчишки продавали мимозы, желто-пыльные в
иодоформе. У Нины в гостиной, с бюстом коненковским, с розово-аляповаты-
ми цветами Кончаловского в смуглой раме - в креслице сидел, вытянув но-
ги, Крушинский, подтощавший: желтый автомобиль его сменялся постепенно:
сначала лихачами, потом резвыми извозчиками, потом просто ваньками - си-
вая кобыленка плелась, как попало, в низких санях сидел в мягкой мерлуш-
ковой шапке, с крашеной бородой - покровитель художников. За обедом про-
фессор-богослов поднимал тост за Россию Богородичную, - все поднялись,
чокнулись. Война затягивалась, русские войска отступали: раздетые, го-
лодные, безоружные. Профессор поливал блин закладывал сметаны, семгу -
закатывал, говорил, поднимая вилку, о Платоне Каратаеве. Нина после обе-
да повела показывать лазарет: лазарет был в зале с лепным потолком. Ра-
неные лежали, сидели в холщевых халатах, бродили с костылями; вошли всей
толпой - во фраках, в открытых платьях - запах шипра, кельк-флера прон-
зил иодоформ, - раненые поднимались, поворачивали головы с черными гла-
зами, небритыми подбородками. Кофе после осмотра пили в гостиной - адво-
кат убедительно, жестом округлым, доказывал, что проливы России необхо-
димы - рисовал в воздухе пальцем: Черное море, проливы. Кофе в чашечках
дымилось; мимозы в высоких вазах сыпали желтую пыль. Нина собрала дам
вокруг, рассказала таинственно, что в Лефортове появился ясновидящий:
предсказал всю судьбу, напомнил из прошлого даже то, что забылось. Дамы
загорелись, решили на утро поехать, - Крушинский обещал машину из Земс-
кого гаража.
На другой день, под солнцем февральским ехали: Мэри, Нина, Крушинс-
кий. Раненые из лазаретов выползали на солнце; афиши на стенах взывали о
военном займе: в Благородном собрании в пользу инвалидов, раненых -
жертв войны - было аллегри: за серебряными самоварами дамы улыбались не-
живыми прическами работы Жанов, Жозефов, Базилей, красными губами, выре-
зом с мягкой межой. Солдаты с фляжками, с сумками перегородили дорогу:
шли на вокзал с терпким духом пота, овчины, сапог. Автомобиль из Земско-
го гаража с красным крестом ехал дальше: в Лефортово. В снегу, в серебре
еще показались сады Лефорта, Военная гошпиталь с Сенекой, с чашей в руке
и змеей вокруг палки у входа: ясновидящий жил у Немецкого кладбища.
Дамы поднялись по скрипучей лесенке; в низких комнатах было жарко, в
окнах на вате лежала пестрая шерсть. Мэри в комнату соседнюю вошла пер-
вой, поклонилась. Ясновидящий предложил сесть на стул; на пустом столе
перед ним лежал костяной шарик. У ясновидящего голова была выбрита, про-
растала густым синеватым волосом; губы под черными усами были красные:
подбородок синий, глаза магнетические. Мэри села напротив - ясновидящий
взял ее за руку, стал смотреть на шарик, сосредоточился, просил задавать
вопросы. Мэри спросила, что ее ожидает. - Путешествие и неожиданная
встреча. - Чем кончится война? - Поражением. - Что ожидает Россию? -
Распад, потом соединение, снова распад и соединение, уже на всегда. Все
было необычайно, туманно-магнетические глаза блестели. Мэри, Нина возв-
ращались задумчивые, Крушинский был оживлен - ясновидящий обещал ему
скорую удачу, богатство: без денег изнывал, в Стрельне еще от одних
опечных денег до других тянул счет. В аллегри колеса вертелись, бумаж-
ки-пустышки развертывались, - певцы, блистая выгнутой грудью, пели, -
толпа двигалась, жаркая, липкая, пила, путалась в серпантине, багровела
лицами; счастливца, выигравшего корову, качали. Из аллегри везли дальше:
в кабаре, с стеклянным потолком, освещенным: внизу сидели, задирали го-
ловы - наверху танцовали в одних легких юбочках... Везли дальше, к Труб-
ной, - лихачи стояли рядками, лошади в зеленых попонах, в воротах мато-
вые двери чуть светились: тайно, призывно, томительно.
Полки: 13, 24, 7 стрелковые сползали: обмерзшие, беззащитные, разби-
тые; позади были снега, ущелья, бои. Раненых, обмороженных бросали. В
деревнях ловили евреев - в лапсердаках, бледных, голодных: обвиняли в
шпионаже; утром двое казаков верхами гнали к околице. Измена была всюду
- от измены все гибло, катилось вниз, - солдаты знали, что все от изме-
ны. Обозы полков перехватили, шли без обозов, дни были трудные: в тума-
не, в инее. Прапорщика Колпакова везли в двуколке: в животе был шрап-
нельный осколок. Прапорщика трясло, бросало - синий, закусив губы, он
стонал, кричал, затихал; на привалах рану перевязывали, липкий от пота,
он обмирал, скрипел зубами; к вечеру третьего дня, после тридцати-
верстного перехода, рана начала пухнуть; фельдшер разматывал бинт: рана
по краям была темная, черноватая; фельдшер успокоил, перевязал, отошел,
перекрестился. Черное пятно за ночь переползло с живота под сосок левой
груди, - прапорщик Колпаков трясся, мертвел, плакал. На пятый день, в
галицийской деревушке, сожженной, его хоронили; песок, глина желтели; в
досчатом гробу лежал - с синим лицом, синими губами, прилизанными височ-
ками: успокоенный. В чемодане его ехали дальше: бритва, папаха, рубаха с
меткою В, томик Блока, три письма: недописанных. Утром священник кадил:
в длинных рвах глинистых лежали с голыми пятками - сапоги снимали, русо-
волосые, белокурые: прапорщики армейские, мужики костромские, перепра-
вившиеся в иную губернию: не голодающую.
В черной избе сидел на печи дед, столетний, молодухи чернолицые пус-
кали в избу проходящих равнодушно: ночь спали, утром шли дальше, другие
сменяли; вечер мерк, ранний, - по улице шныряли солдаты деловито, - в
сенях шушукались: солдат отсчитывал 25 копеек, молодуха равнодушно шла с
ним в закуту: там парнишка выплескивал всю свою тяготу, муку любовную:
по оставленной Парашке, Машухе; шел назад сытый, пустой - через месяц
врач в белом халате осматривал, хмурился, назначал в госпиталь.
Полки откатывались, редели, таяли; из далекой Сибири гнали пополне-
ние: пополнение, мелкорослое, ехало в товарных вагонах, топило печурки,
бегало на станциях за кипятком, училось, гналось в бой: в бою сразу те-
рялось, лезло кучами, гибло по-овечьи. В Петербурге, в министерстве,
звякали шпорами, докладывали, заседали, приказывали, подчинялись; воен-
ный министр, коротко-остриженный, листал бумаги пухлой рукой, ставил по-
метки, - ад'ютант, наклонившись сзади, бумаги подкладывал. Министр при-
казывал: наладить сообщение, отправить довольствие, - все шло не туда,
опаздывало, не годилось. Евреев вешали: за все - за измену, за снаряды,
за кутерьму. Старика-еврея сняли с мельницы: отряд проходил, мельница
махала крыльями - по отряду стреляли; на третий день старика нашли: у
старика убили двух сыновей, - дикий, шалый шел за солдатами; его вывели
за околицу, солдат полез на корявую ветлу, веревку долго прилаживал. Ев-
рей стоял покорный, понурый; глазки его вдруг заблистали, губы зашепта-
ли: старый Адонаи встал за ветлою, простил, принял блудного столетнего
сына. Солдат накинул петлю, подставил пенек, - потом пенек пнул, старик
повис, дернулся, изо рта его полезла пена.
Министр после докладов отдыхал, жена наливала чай: в дубовой столо-
вой. Министр после отдыха собирал бумаги в портфель, просматривал - пе-
ред докладом. Зеленая машина у входа сдержанно клохотала, покатилась по
вечереющему Петербургу. Фонари зажигались гнойно-зеленовато; улицы еще
сизели; шоффер вез уверенно: перед докладом - к Фаддею Иванычу. Фаддей
Иваныч жил в особнячке, на Васильевском; у особнячка, невзрачного, дере-
вянного, стояла карета. Министр поднялся, робея, всегда уверенный: плот-
ный, в мундире, с синим широким затылком. В столовой пахло цветами, гиа-
цинты отцветали, ржавели; апельсины рыжели в вазе. Сестрица Симушка, ве-
ликопостная, смиренно поклонилась. Фаддей Иваныч шел из кабинета: в шел-
ковой рубахе перепоясанной, в лаковых сапогах. Дама в черном прос-
кользнула, прошуршала, пахнула духами. Министр за Фаддеем Иванычем про-
шел в кабинет: в кабинете иконы, старинные, закопченные под светом вос-
ковым, алым лампад, смуглели: на столе стоял портрет в бархатной раме:
сероглазый, обожаемый, с пробором, смотрел ласково. Фаддей Иваныч сел в
кресло, в кресло усадил: глаза у него были раскосые, хитрые, бороденка
клинушком. Министр просил наставления, вынул бумаги, показывал. - Фаддей
Иваныч смотрел одним глазом, губами жевал: говорил странно, решительно:
как быть. Как говорил - так все поворачивалось: день, судьба, история,
Россия. Министр уезжал успокоенный, - записочку с каракулями держал на
сердце, в бумажнике крокодиловом. Ехали дальше: над рекой туман мреял;
машина в сырь, тьму гудела медленно, похоронно; дворцы вставали ровными
рядами окон, часовые стыли; по красным дорожкам министр подымался бес-
шумно; паркеты, мрамор, золото рам блистали.
В госпитале ночью раненые сошлись: трое присели на кровать к выздо-
равливающему - фейерверкеру Федюку. Федюк лежал серьезный, бородатый,
смиренноглазый: ночью в палате говорили об измене. Измена была всюду -
раненые шептали, крестились, поминали Расею. Расея раскидывалась: полями
предмартовскими, в снегу, путями дольними - в Сибирь, в Азию, в степи,
проселками; черными деревнями: в деревнях тоже шептались - про измену.
Русь ночная лежала во тьме, зарницы полыхали, поезда шли, везли: скот,
людей, сено, орудия. Раненые в лазаретах бредили, стонали, умирали. Ар-
тиллерия била - по 13-му стрелковому день и всю ночь - на утро началось
наступление. Неприятельские цепи раскидывались, пока били по цепям, ко-
лонна обходила далеко: к вечеру означился прорыв. Связь между частями
утратилась. Части отступали назад, без дороги. Из штаба 13-му предписано
было ночью оставить позиции, отступить. Ночью без огней полк вылез из
окопов, свернулся, начал отступление; шли всю ночь, ракеты лопались, ар-
тиллерия бухала: прикрывала отступление. К утру вышли к болоту, обозы
увязли. Пока бились с обозами, слева, из-за леска, по обозам стала бить
артиллерия: полк обошли, отступление отрезали. На военном совете поста-
новили: пробиваться на соединение. Полк голодный, бессонный, стал проби-
ваться в обход, расстроился, сбился, увяз, разбрелся по лесам, топям,
болотам. Через пять дней пристали к разным частям солдаты безумные, се-
ролицые, мокрые. Их накормили, одели, дали выспаться. Отступление про-
должалось.
В пользу жертв войны, в белом зале, был чай, танго. С'езжались к пя-
ти: Крушинский, Мэри, адвокат. Белели: накрахмаленные скатерти на столи-
ках, вырезы фраков, в красный ковер пушистый нога вникала вкрадчиво;
плечи розовели матовостью жемчужной. Лакеи на подносиках разносили: ко-
фе, печенья. Дух Англии витал, делал руку в сияющей манжете суше: при-
выкшей к теннису, к спорту, - руку расслабленную, с ногтями миндалевид-
ными. Танго начиналось: юноша, напудренный, с синими тенями в впадинах,
женщина в платье открытом, льющемся шелком, шифоном, - приникая, сближа-
ясь, замирая, цепенея, сковываясь судорогой; наклонялся губами над ртом,
звал, мучил, близился, уклонялся. Так, цепенея, прошли по сцене, - нако-
нец, запрокинул ее на руку, замершую, обессилевшую. Мужчины зааплодиро-
вали, женщины щурились, смотрели в лорнеты, - легкий запах духов, таба-
ка, пудры плыл. Зоя выступала, читала Бальмонта, сжимала худые руки, с
голосом звенящим, впадиной ключицы, глазами прекрасными. Чай был удачен,
- для жертв войны очищалось: на махорку, портянки, бумагу.
Адвокат после чая звал в ночное кафе: в кафе выступали поэты. Ехали
на извозчиках сквозь Москву капельную, мартовскую. В высоких пролетках
было непривычно свежо, в тумане светились желтые, ярые аптечные шары.
Снег лежал бурый, кучами, прохожие в лужи проваливались, - в кафе поэтов
было дымно. Публика сидела, дожидалась скандала, - на желтых стенах,
пестро размалеванных, блестел пот. Поэты в голубых, оранжевых кофтах
прогуливались, как борцы в антракте. В оранжевой кофте вылез, наконец,
на эстраду, прорычал, обругал публику; публика аплодировала довольно.
Поэт продолжал рычать, ругал, потрясал кулаком; девушка сероглазая, уже
с карминной верхнею губкой, глядела на него восхищенно, комкала платок.
Нина у входа шепнула Мэри, чтобы задержалась, уедут вместе: повезла к
себе. Квартиру пустую, роскошную, холостую, открыла английским ключом. В
маленькой гостиной - принесла коньяк, фрукты, поставила на пол, села с
Мэри на медвежью шкуру. Отпили коньяку, Нина, в губах держа красную ви-
ноградину, потянулась с ней к Мэри, вдруг опрокинула ее на спину, стис-
нула, припала к губам, размыкала их, жалила, рвала с нее платье; к голой
припала груди.
Светло-зеленое, лягушечье, лилось, лилось, смывало визитки, сермяги,
заливало землю. М-сье Жозефа удалось устроить - хоть тоже в светло-зеле-
ном, но бегал с саквояжиком причесывать - числился санитаром при лазаре-
те. Санитаром при лазарете устроили Жоржа Радунского. Адвокат тоже мили-
таризовался: вдвоем купили завод, где тоже для войны носились привода,
колеса вертелись, станки обтачивали ручки костылей, палки для носилок.
Рабочим об'явили - считаются военными, работать ночью и днем: иначе в
окопы. Заводы гудели, сало стекало в жолоба, светленькие пульки падали
под стекло, отвешивались, прыгали в желобки. Адвокат приезжал утром, на
фуражке его был красный крестик. С красными крестиками, со шпорами ходи-
ли Медынцев, Знаменский, Кнорре - ездили на фронт в поездах, заведывали
банями, летучками. Летучки стояли в фольварках - все было хозяйственно:
денщики, повара, кони. Помещики управляли, ездили с докладами, катались
верхом, играли в преферанс - были осени прозрачные, в перелесках буко-
вых; зимы теплые - под треск печурок; впереди на взгорье лежали окопы:
заброшенные, с водою; тяжелое чрево висело над леском, в корзиночке си-
дел человечек, наблюдал.
С фронта приезжали в Москву: на неделю - пожить, встряхнуться, ще-
гольнуть выправкой, обветренным лицом. В клубе, между столиков с ужинаю-
щими, между розовых лысин, розовых плеч, проходили щеголевато. Медынцев,
Знаменский вместе с Мэри, Виргинией Кнорре, полнобедрой, бездетной; из
клуба ехали: везла Мэри. На извозчиках спускались бульварами: бульвары
подсыхали: в сухих ветках, под ветром мартовским. На Трубной, голой,
блистающей, свернули в переулок, ехали мимо лавок татарских; у ворот,
кисло пахнущих, вылезли, пробирались по грязи, по черной лестнице со
спичками взбирались долго: на четвертом этаже отворил китаец, Мэри узнал
- впустил. В конце коридора, в большой комнате, на полу, на грязных тю-
фяках, лежали, улыбались блаженно, томились, втягивали серый дым опия:
Крушинский, другие - знакомые по вернисажам, ресторанам, премьерам.
Комета всплыла без четверти час ночи, марта 27-го: жемчужно-алая, об-
висшая хвостом, стала: над окопами, полями. Солдаты вылезли, глядели,
крестились. Комета стояла до утра, пока ободняло; в сиреневом тумане та-
яла, меркла, исчезла. Ко дворцу депутаты спешили: подходили с портфеля-
ми; под'езжали на извозчиках. В кулуарах, залах двухсветных совещались,
гудели, постановляли требовать, - автомобиль министра, зелено-серый,
сворачивал от Аничкова моста: в портфеле министра лежала бумага - депу-
таты распускались, во дворце будет летний ремонт, реставрация.
В новой премьере Зоя Ярцева играла, о ней снова писали, - бледная от
весны, мучительно-близкая, отчужденная, изменчивая, актера Русланова
терзала, приближала, отталкивала: ночи безумия, страсти сменялись днями
враждебными, отчужденными. Русланов терзался, сгорал, ревновал. На пятой
неделе поста он шел с ней вдоль по Пречистенскому; деревья набухали поч-
ками; лед прошел. Измученный, неверящий, он смотрел сбоку на легкий про-
филь, улыбку, к кому-то обращенную: любовь, ненависть, ревность вскипали
в нем. У Храма Спасителя, возле каменной набережной, спросил ее, кого
она любит. Зоя, усмехаясь, ответила - не его, кого - не знает сама. Он
схватил ее в два прыжка, ударил ножом в бок: Зоя рванулась, крикнула,
опустилась, крикнула, что любит другого. Минуту он стоял, смотрел вслед,
затем нагнал ее в два прыжка, ударил ножом в бок: Зоя рванулась, кракну-
ла, опустилась. Встав на колени, он целовал ей руки, мертвеющее лицо,
молил о прощении, - бок ее теплел, намокал. Через день в часовне она ле-
жала - белая, с точеным носом, все узнавшая; из газет пришли фотографы,
шипели магнием, щелкали затворами. В газетах писалось об убийстве сенса-
ционном.
Рязанские, самарские сидели в окопах, забытые, голодные; министра
сменили, ездил к Фаддею Иванычу другой - среброволосый, статный, с носом
орлиным; Фаддей Иваныч на бумагах выводил каракули, - над Петербургом,
Невой, белыми ночами, дворцами, стражей, министрами, депутатами - стоял
конь, поднявшийся на дыбы - медный, с всадником медным, дородным, Россию
на финских берегах утвердившим. Казак вихрастый, с папиросных коробок
глядел, тоже Россию утверждал. К лету в штабах готовились: развертывали
дивизии, гнали поезда - зеленые колонны проходили, залезали в землю.
Дождя не было, лето было сушливым - кровь колосьев не выгоняла.
III.
В улицах мартовских, чернее черни, на машине черной, летящей, адвокат
летел в ночь: управлять. Адвокаты управляли, совещались, выпускали возз-
вания. Из черной земли, разверзшейся от буханья пушек, неправды, обид,
вшей, униженья столетнего, взбухало, разверзлось на Невском, на тали
февральской, - черные людишки бежали, падали, ложились за сугробы. У
моста над Невой почерневшей, в сале, пристава щеголеватого, в серой ши-
нели, стащили с коня, голову проломили, - конные стреляли, из толпы от-
ветили, бросали камни.
На тали Революция разверзлась, полой водой смывала: сановников, стри-
женных под бобрик. В Москве по Гнездниковскому черному проходили ночью:
отрядом - городовые с постов снимались, уходили в вечность. Утром по Ар-
бату пролетел грузовик, солдаты стояли с штыками, с флагом красным. К
вечеру дня другого по Тверской вниз лезла толпа: штатских останавливали,
пальто задирали, - под пальто были: синие штаны. Пристава под енотом уз-
нали, енота содрали; под енотом был: сам бравый 5-го участка. Баба по-
дошла, плюнула в бороду Александра III, лопатой. Шли вниз присягать:
портняжки в красных шапках интендантских вприпрыжку - землистые, горохо-
волицые.
На фронте все сидели, ждали замирения, - адвокаты в Москве совеща-
лись, постановляли: войну продолжать. Ночью у памятников митинговали,
появлялись таинственные, требовали войну прекратить. Молодые люди, возв-
ращавшиеся из клуба, задерживали их, отводили. В черной ночи, вдоль чер-
ных бульваров, на которых спало воронье, все тайно шло, - тайно дремали
на фронте в окопах, - адвокат летел в ночь на заседание.
Санитарный шел экстренным: в санитарном ехали - Мэри, Знаменский, три
оратора: на станции ораторы вылезали, говорили речи. Солдаты, в опорках,
скуластые, большебородые, окружали; ораторы говорили, что с миром нужно
ждать, - поезд шел дальше, наконец, встал; в автомобиле новеньком ехали
дальше: по большаку, по проселкам, по апрельской грязи, сохнущей. Солда-
ты из мокрых окопов вылезали, слушали хмуро; послушав, лезли назад в
окопы, - машина возвращалась в штаб дивизии к завтраку.
Нина Рогожина в Москве устраивала: вечер в пользу политических, осво-
божденных. Политических - серых, обросших, - проводили вниз по Тверской
- публика бросала шапки, дамы кидали цветы. Концерт в пользу политичес-
ких состоялся: в голубой зале. Голубая была декорирована мило: красными
флажками, - был сперва концерт лучших сил: вино потихоньку - в кувшинах,
квасоподобное. Марсельезу заиграли - мужчины в смокингах, дамы с плечами
открытыми поднялись; потом рассказчик рассказывал анекдоты, пел бас бе-
лосрысый, с вылезающей грудью полированной, цимбалист играл по струнам
молоточками. Нина улыбалась из окошечка мавританского, с плечами брюл-
ловскими, в открытом платье. В пользу политических за все страдания -
платили щедро: Крушинский блеснул, широко, без надрыва.
Земля подсыхала. Апрель над полями мягкой кистью веял: из-под сухих
травинок вылезала мелочь зеленая, в оврагах - подснежники. Над усадьбами
помещичьими - пепелищами - трубы торчали в небо: мужики, догромив, гото-
вились - принять великий дар по праву испокону веков - всю землю черную,
родную, расейскую - на вечное владение мужицкое. Барина Скородумова, над
3 тысячами десятинами коптевшего, гильзы набивавшего, выжидавшего мар-
товский ток, - в самый ток, когда ходили с мукою любовною, пыжась, тете-
рева вокруг тетеревих и топтали их с яростью, - в самый ток барина Ско-
родумова справили: на телеге с чемоданом с наклейками заграничными тряс-
ся, - дым над усадьбой стоял черный; над пепелищами, гнездами поме-
щичьими, Русью помещичьей стоял дым черный. Зори были кровавы, журавли
прилетели, кричали трубным звуком. Под зарею кровавою, в зори росные -
солдаты все сидели: ждали мира, отпуска, дома. Мир обещали, отпуска тоже
- пока велели сидеть. Солдаты из окопов повылезли, с неприятелем мири-
лись, заявили - сидеть больше не будут, воевать не хотят.
По Арбату проходили с музыкой, под солнцем, с черепами на рукавах:
драться, усмирять; на штыках были цветы. Женщины смотрели вслед: воинам,
- были грустны на свидании. Батальон смерти в 3 часа утра готовился: к
атаке. Пехотный полк должен был поддержать, развить наступление. В ба-
тальоне юноши бессонными глазами встречали: первое мреянье, зарю, чешую
облаков перламутровых, утренник. Когда чешую смело, небо проступило го-
лубоватое, батальон вылез, начал перебежку. Спереди полыхнуло, в воздухе
визжало, разорвалось сзади. Под противный стук пулеметов батальон пробе-
гал, ложился, стрелял, - третью цепь: пехотный полк - погнали. Полк из
окопов не вылез, решил обсудить на митинге. Офицера кричавшего, вынувше-
го револьвер, сзади по затылку прикладом ударили, - офицер клонился, па-
дал. С ревом первая цепь бежала на окопы, таяла, - с боков, спереди сту-
чало противно, смертно. Полк постановил: в наступление не итти, из око-
пов не вылезать. Юнкера Роговина, студента 2-го курса естественного, бе-
жавшего со штыком на перевес, по глазам вдруг хлестнуло, - бежал дальше,
земля вдруг пошла под откос, небо ложилось внизу - он раскатился с отко-
са, упал, схватился за глаза: глаза видели ладонь в земле, близко, со
всеми линиями, - ладонью коснулся темени, ладонь стала алая, липкая, все
вытирал о землю - и глаза липкое заливало.
Пехотный полк шел через день без пути - по домам, шалый, дикий, вши-
вый, ободранный. Небо было июньское, линючее: под небом бледно-синим
выцветшим, кротким, как глаз детский - все были правы. Полк окружили к
ночи, зачинщиков схватили: татарина Гассана-Мухмета Агишева, рядового
Скобелева. Татарина допрашивали: он ли убил офицера, приказывавшего итти
в наступление. Татарин, три года сидевший в окопах, трахомный, краснове-
кий, дергал носиком, отвечал: - Моя мало ударил... по затылкам ударил, -
об'яснял, что итти в наступление нельзя, когда весь полк против и когда
об'явлено замирение: офицер горячился, грозил револьвером, ругал всех -
он его стукнул. Рядовой Скобелев, сероглазый, спокойный, об'явил: солда-
ты драться устали, пусть дадут мир настоящий.
Гассан-Мухмет ночью лежал у костра, смотрел на огонь, шмургал носи-
ком, мурлыкал песню. Пятеро гассанят ждали его за Казанью - все мурлы-
кал, пока не уснул. Легкой летней ночью - легкие, теплые сны. За часом
тьмы - мреянье перламутровое: ветерок, свист птицы, петух дальний. Пер-
ламутрово наливалось, птица пикнула, проснулась, - Гассана-Мухмета толк-
нули, велели вставать, повели. Привели к опушке: за опушкой овсы, чуть
зыбью тронутые. Гассана-Мухмета поставили к дереву, глаза завязали; Гас-
сан-Мухмет узнал: тишину, покой, наконец, - рай татарский разверзся,
принял его за все муки трехлетние.
В городе знойном, семечками пролущенном, в пыли колкой, митинги чер-
нели, раненые в халатах мышиных толпились, - над ранеными, над котелка-
ми, над шляпами соломенными воздевали руки, говорили: на скверах, на
площадях, на Калужской, на Страстной, на Лефортовском плаце, - мальчишки
висли на столбах, картузы сдирали, всем кричали ура. Герои войны георги-
евские снимались на бульваре: один сидя, другой стоя, руку положив на
плечо - позади были горы холстяные, пейзаж крымский.
За летом август, осень зардевала, - поезд санитарный стоял в городиш-
ке беленьком: в городишке, с купами, с грушами, с замком магнатским, с
речугой под мостом под'емным пересыхающей, - под вечер, по главной, Дво-
рянской, прогуливались штабные: шпоры хрустели серебряно, аксельбанты
белели. Командующий, с мешками желтыми под глазами, в синих штанах об-
висших, шел с палкой на прогулку: позади были донесения, телеграммы,
разговоры по прямым проводам, доклады, приказы, происки самолюбия. В
парке офицеры со скамеек вскакивали, девицы сидели притихшие. Через око-
пы, из окопа в окоп, где солдаты сидели, томились, ждали приказа разой-
тись, по городам, с площади на площадь, по митингам, по фабрикам, мас-
терским - шла Смута. Воронье осеннее кричало о Смуте, летело низко: пе-
ред заморозками, близким сентябрем. Сентябрь оседал туманами, хмарью, -
солдаты сидели хмурые, затаенные; затаенное было: в днях сирых, во
взгляде черном исподлобья.
В ночь на 17-е полк 31-й приказа сняться не выполнил: вышел из око-
пов, обложил белый городок, приказал сдаться. К полку примкнула сапер-
ная, - дивизион артиллерийский верный, встал на защиту, - занял горку: в
семь утра первый снаряд пролетел через город, - 31-й начинал наступле-
ние. Санитарный на вокзале выдвинули - в санитарный под прикрытием диви-
зиона грузились штабные, - в пять вечера, когда 31-й вошел в город, в
штабе бумаги валялись изорванные, все было смято, телефоны сорваны. Са-
нитарный с штабными шел, шел, - сивые поля, голые перелески, туманы, пни
мимо проходили. В час ночи санитарный пришел на узловую. Паровоз отцепи-
ли, сменяли. Узловая была забита солдатами: корявые, вшивые - возвраща-
лись в губернии рязанские, вологодские, костромские: садиться на землю
народную. Санитарный ночью толкнули, перегнали на пятый запасный; к утру
пути были забиты новыми составами: товарными, воинскими. Штабные пошли
требовать отправки, - комендант обещал: отправят в два дня. В два, в
три, в пять, в восемь поезда не отправили. С оружием, злые, штабные пош-
ли: требовать, об'ясняться, приказывать. Вместо коменданта сидел другой,
хмурый, небритый; выслушал, об'явил - поезд дальше не пойдет, - штабные
зашумели, зазвякали, - хмурый показал телеграмму: поезд N 34-а дальше не
пропускать.
В городе хмурый день, октябрьский, за ночью, хлестаемой из переулков
с крыш, с чердаков, - выполз, повис стеганным одеялом над домами мертвы-
ми. По коридорам, со стуком, рота за ротой проходили: строились, спуска-
лись вниз, расходились: на боевые посты: к Смоленскому, к Зубову, к
Красной. В доме розовом тоже писали, проходили - бледные, хмурые, с гла-
зами воспаленными; вскакивали, бежали; на автомобилях сквозь ночь ок-
тябрьскую, черную, тайную, летели: часовой из тьмы гаркнет - свой ли,
чужой, - дальше вдоль бульваров, во тьму: с револьвером в руке. Ночь по-
лыхала, рдяное на все небо протягивалось, дрожало зыбко: дом догорал, не
тушимый.
В черной ночи, в крови, в муке, из годов метельных, войны, вшей,
обид, упований, из банкетов, тюрем, выборов, тостов - хмурой крупою
предзимней несомый - вставал Октябрь.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 04.04.2002 14:28
Полезные ссылки:
Крупнейшая электронная библиотека Беларуси
Либмонстр - читай и публикуй!
Любовь по-белорусски (знакомства в Минске, Гомеле и других городах РБ)
|