Виктор Кротов. 

                          Лавуанды и грипастон

  


   Лавуанды - существа малые, но  с  достоинством.  Самодовольства  в  них
никакого, а достоинством своим не поступятся. О грипастонах же и  говорить
обидно. Грипастоны они и есть грипастоны. Им на всех начхать,  и  на  себя
тоже. Красавцами могли бы слыть, да от небрежения ко всему  и  ко  всем  у
грипастона в лице словно  внутренние  завязочки  распущены:  так  обвислой
маской и смотрит.
   Другое дело лавуанды.  Малы,  но  милы.  Шерстка  всегда  поблескивает,
искрится. У молодых серебристым отсвечивает, у пожилых золотистым.  Всегда
энергичны, всегда подтянуты. О чистоплотности и говорить  нечего.  Следят,
следят за собой. И вот надо же - свела судьба с грипастоном.
   И грипастоны могли бы быть по-своему  великолепны.  И  рост  у  них,  и
сложение гармоничное, и силы хоть отбавляй. И глаза словно бездонные. Один
недостаток: на все начхать. Во всяком случае этот грипастон именно таким и
оказался. Грипастон как грипастон, с хроническим нравственным насморком.
   Сначала казалось, что обойдется. У каждого ведь свое растение-кормилец.
У грипастонов - рундлеры. Рундлер - это  коренастый  ствол  с  сучковатыми
ветвями,  а  высоко  наверху  -  целый  фонтан  из  питательных  сиреневых
метелочек.  Семена  в  метелочках  глянцевые,  тяжелые,  коричнево-черные,
смолянистые.  Сосет  грипастон  такое  зернышко,  разливается  у  него  по
организму блаженная горечь, и ничего ему больше не  надо.  Никакой  другой
еды. Никаких развлечений. Никакого общения. Ничего и никого не надо,  пока
рундлер рядом.
   Лавуанды  рундлерного  семечка  и  в  рот  не  возьмут.  Горечь   такую
бессмысленную!.. У них - мнушечник. Грибной кустарник.  У  мнушечника  под
корой грибница  тянется,  и  каждый  ствол  грибами  прорастает:  рыхлыми,
ноздреватыми, разноцветными и разноформными.  Соберут  лавуанды  несколько
поспевших мнушек, потолкут как следует, зальют водой, попарят в мнушечнице
- и готова еда на целую семью. Сытная, сладкая, нескольких ложек на  целый
день хватает. Только  грипастону  предлагать  не  стоит:  передернется  от
отвращения.
   И вот надо же  было  случиться:  громадный  рундлер  вырос  в  зарослях
мнушечника. В густых, хотя и не слишком  обширных  зарослях.  Как  раз  на
небольшую семью. Все тринадцать лавуандов могли бы вести здесь  спокойную,
обеспеченную жизнь, полную веселых  забав  и  умудренных  размышлений.  Но
рундлер! Но грипастон!..
   Лавуанды очень терпеливы. Ну заденет грипастон пару мнушек,  вспрыгивая
на рундлер. Ну просыплет сиреневые лепестки с любимых своих  метелочек  на
голову зазевавшемуся лавуанду. Можно было бы попробовать притерпеться.  Но
ведь он не лимарился!.. Да-да, грипастон совершенно не  лимарился.  Каждое
случайное  прикосновение  к  задетому   грипастоном   предмету   приводило
лавуандов  в  трепет:  он  не  лимарится!  Их  нисколько  не  утешало   то
обстоятельство, что грипастонам вообще  не  свойственно  лимариться.  Если
кто-нибудь из грипастонов это и делает, то вовсе не в такой  степени,  как
лавуанд, пусть даже самый небрежный. Для грипастона лимарение  может  быть
экзотическим увлечением, но никак не органической потребностью. Не утешало
это лавуандов. Тем более, что этот грипастон, казалось, и вовсе  не  знал,
что такое лимариться.
   Когда в один несчастный день в мнушечницу попало рундлерное  семечко  и
пришлось готовить  мнушки  заново,  терпению  лавуандов  настал  конец.  И
лавуанд Ыр, приведя в  порядок  серебристую  шерстку  и,  разумеется,  как
следует  налимарившись,  отправился  на  переговоры.  Он  дождался,   пока
грипастон замер в расслабленной позе на нижней ветви рундлера, и  произнес
перед ним пламенную речь. Но грипастон и  есть  грипастон.  Ничем  его  не
проймешь. Он лишь рассеянно посмеивался да чмокал  семечком.  Ыр  вернулся
обескураженный и долго приходил  в  себя  после  длительного  соседства  с
неналимаренным грипастоном.
   Но договариваться было необходимо. И лавуанд  Ыноаг,  придав  наилучший
вид своей золотистой - по возрасту - шерстке и, разумеется, налимарившись,
предпринял новую попытку. И вернулся ни с  чем.  Даже  он!..  Долго  после
этого Ыноаг философически рассуждал то с одним, то с другим членом семьи о
том, что слишком далеки лавуанды и грипастоны, что  не  могут  они  понять
друг друга, когда речь идет о серьезных вещах.
   Никто из  лавуандов  так  толком  и  не  понял,  что  случилось,  когда
поговорить с грипастоном отправилась Ыоя. Кто-то удивленно вспомнил потом,
что она специально не лимарилась перед тем, как пойти.  Во  всяком  случае
именно Ыоя догадалась спросить у грипастона, как его  зовут  и  откуда  он
родом...
   Так или иначе, все кончилось  совершенно  странным  образом.  Да-да,  в
конце концов и появилась на  свет  та  самая  всемирно  известная  картина
гениального Каптереля "Влюбленный грипастон", на которой  доподлинно  было
явлено все великолепие грипастонов. Глубокий сияющий взгляд,  удивительная
гармония всего  облика.  И  черты  лица  -  на  редкость  сосредоточенные,
светлые, устремленные... К кому?.. К Ыое?.. Неужели он не знал еще  тогда,
что между лавуандами и грипастонами браки невозможны? Или знал,  и  оттого
его  лицо  полно  и  радости  и  тоски?..  Но  самой  удивительной,  почти
фантастической деталью картины искусствоведы считают  саженец  мнушечника,
который грипастон заботливо опускает в аккуратно вырытую ямку...