Людмила Козинец
Домовой
...А летела метель. Высоко за тучами ледяная птица разворачивала
звонкие крылья и пробовала голос. На земле была тишина. Легкая, сторожкая:
лес слушал приближение метели, замерев каждой веточкой. Вот, вот, ближе,
ближе... Уже ощущался тот особый ток воздуха, струившегося в основание
гигантской черной волны туч, которым всегда начинается серьезное
светопреставление. Бывалые люди настораживаются, ощутив это движение
воздуха: это совсем не ветер, но от него немеет кожа на лбу и щеках.
Летела метель. Гребень ее волны угрожающе заворачивался, пытаясь
прихватить одинокую фигурку лыжницы. Лыжница убегала, порой оглядываясь
через плечо - далеко ли ледяная птица? И снова работала всем телом,
прикидывая в уме: "Еще пяток верст... Успею. Надо успеть".
Припозднилась лыжница. Долго просидела на почте в Вихореве, ожидая
связи с Ленинградом. Сидела, разморившись в тепле, дремала и представляла
себе: вот он идет с работы, как всегда, без шапки, белый шарф а четыре
оборота вокруг шеи. И не удержится, чтобы не прокатиться по ледяной
дорожке. Заходит в гастроном на углу, а там чтобы (бывают же чудеса?)
обязательно апельсины и любимое шампанское "брют" и никакой очереди. В
конце концов - "день рождения только раз в году". "Брют" и конфеты "Медный
всадник", мы их любим. А дальше: он входит в свой дом, неловко удерживая
пакеты одной рукой, другой будет искать выключатель, обязательно запутается
в шарфе, помянет черта и свалит покупки на телефонный столик.
И влезет в свои клетчатые уютные тапки, и поставит на проигрыватель
Баха, и будет бродить по квартире, грызть апельсины прямо в шкурке (не
помоет, конечно же), есть конфеты и пить шампанское из пяти бокалов сразу.
А потом - лбом к холодному стеклу и замрет.
И тут раздастся звонок. И она поздравит его с днем рождения.
Она прошла сегодня двадцать километров - телефон есть только в
Вихореве. И обратно бежать столько же, а уже половина десятого, и Ленинград
не дают.
Телефонистка, укутанная в серую шаль, похожая на колобок, грызет
кедровые орехи и сплетничает потихонечку с "дежурненькой", которая, змея,
никак не дает "Питер":
- А я ему и говорю - он чо нонче, глянь-ка! Мы вас ждали, гадали, все
глаза проглядели, все жданки проели, а вы тут и возьмись, как из кистей
выпали... Де-журненькая, дежурненькая! Дак чо? Питер? Девушка, Питер дают,
вторая кабина!
В трубке шорохи и треск, и музыка сфер. Где ты, где ты, Питер? И надо
же такому случиться, бывает же такое в жизни - вклинилось Вихорево в Питер,
прямо в чужой разговор. И лыжница, слова не успев сказать, услышала голос
своего именинника:
- Зоечка-заечка, звоночек, ну, какие глупости! Поздно! Приезжайте
немедленно. У нас компания - веселая, в меру безалаберная, я без вас
пропадаю и непременно пропаду, и это будет на вашей совести. Вот еще -
шампанское! Да я его терпеть не могу, вот как раз "брют" терпеть не могу,
мы будем пить суровое мужское вино... Что? Ага, заечка, мне сегодня все
можно, я сегодня именинник. Ну и чудненько, я так и знал, что вы не
покинете меня в сей знаменательный день. И подружку забирайте! Целую нежно,
пока заочно, но вскоре надеюсь... М-м-м?
А Зоечка-заечка мурлыкала что-то уж совсем столично-салонное.
Ну и все. Ну и говорить не о чем. "Да, девушка, спасибо, поговорили.
Сколько с меня?" И двадцать километров еще бежать. А вызвездило - не к
добру. А вот плакать не надо, слезы замерзают.
Ну что ж, вдох - выдох! И пошла! Пошла!
Летела метель. И становилось ясно, что не успеть. Один выход -
свернуть вниз по реке, там в шести километрах старая заимка. Даже если там
сейчас никого нет, растопка и спички всегда найдутся, и чай, и сухари. А
захотим - так и поплачем на приволье.
А к заимке-то лыжня бежит, и у крыльца отметено - живут. Лыжница
перевела дыхание. Торжествующе оглянулась на черную тучу, которая доедала
луну,- что, взяла? Потом сняла лыжи и стукнула в окно. За стеклом прошла
тень, дверь отворилась. Лыжница проскочила маленькие сени и в клубах пара
ввалилась в дом. На нее тут же гаркнули густым басом:
- Да закрывай дверь, избу выстудишь! Дверь захлопнулась. Лыжница,
обирая с ресниц иней, весело сказала:
- Хозяину привет и уважение. Ночевать пустишь?
Хозяин поднял повыше керосиновую лампу:
- А ты ж кто такова будешь?
- Да бежала мимо, гляжу - метелица правит, укройте, а за приют и ласку
хорошим табаком угощу, конфетами, новости расскажу.
Оба засмеялись - ритуал был соблюден. Хозяин сказал:
- Здравствуйте. Раздевайтесь, сейчас мы чайку. За посул благодарен,
конфеты, грешник, люблю, а вот насчет табаку... Сам не курю, а если вам
желательно, то попрошу на мороз - здесь нельзя.
- Ну, нельзя так нельзя, не очень-то и хотелось. А чай?
- Садитесь к столу, чай мигом будет. Есть хотите?
- Нет.
- Ну, немножко. Сало, хлеб, расколоточку сделать?
- И расколоточка найдется? Совсем хорошо. А омулек откуда?
- Да не из омуля. Елец мороженый.
Хозяин взял маленький туристский топорик и вышел в сени. Вернулся
быстро, поставил на стол хохломскую чашку, в которой горкой лежала
прихваченная ледком моченая брусника. Ягоды сразу начали оттаивать и
покрылись ледяной глазурью. На них было вкусно смотреть, но от одного
взгляда начинало ломить зубы. Хозяин положил в глиняную корчагу круг
мороженого молока, похожий на гигантское эскимо. Потом, держа в руках пару
небольших рыбин, пристроился на пороге. Разложил ельцов и принялся
постукивать по твердым телам рыбин обушком топора. Готовилась расколотка.
Девушка позавидовала невольно:
- Я гляжу - хорошо устроились. Обстоятельно. А говорили - пустая
заимка.
- Она и была пустая. Припасы-то не мои. В деревне закупил.
- А надолго сюда?
- Эк у нас неловко получается! Разговариваем вроде, а не
познакомились. Зовут вас как?
- Вера я, Назарова. Из Снежинки. Вообще-то я из Ленинграда, но теперь
вот в Снежинке. Бегала в Вихорево на почту, прихватила непогода.
- Это я понял. Меня зовут Саша. Лискин. Из Новосибирска. Ботаник.
- Ботаник?! А что ж вы здесь делаете в марте?
- Это разговор долгий. Вот, ешьте расколотку. Перчиком ее, перчиком! А
если совсем коротко - я тут башмачками заниматься собираюсь.
- Золушкиными?
- Как раз нет, берите выше. Венериными.
- А... это такие...- И Вера, соединив пальцы, согнула кисть руки.
Построенная ею фигура неожиданно верно напомнила причудливый цветок.
- Вот именно. Местные жители их сапожками называют.
- Кукушкиными...
- Точно. Это теперь цветок редкий, наша сибирская орхидея. Капризная
особа, доложу я вам. А по этому ручейку растет. Я прошлой осенью лазал,
искал. Есть смысл попробовать размножить, расселить. Ну и посадочный
материал взять - клубни, семена. Готовлюсь вот к весне. И диссертацию пишу.
- Интересно как. Такой, простите, если не так скажу, здоровенный мужик
- и вдруг цветочки! Хозяин хмыкнул:
- Видно птицу по полету... Геолог?
- Ага.
- Такая, можно сказать, хрупкая девушка - и вдруг камни!
- Квиты! А только я не хрупкая. Я битая, мытая, катанная, в трех
щелоках вареная, тремя зимами беленая.
Поспел чай. Саша бросил в чайник малиновый лист, в избе запахло летом.
Вера разомлела, ей тут нравилось. Рискнула и бруснику попробовать,
захрустела непротаявшим ледком.
Посидели еще немного, поболтали. Потом хозяин кинул на лежанку
тулупчик, подушку в розовой ситцевой наволочке, а себе развернул на лавке
спальник. Задули лампу.
Вера разулась уже в темноте, расстегнула пряжки комбинезона. По ногам
ощутимо дуло, даже в шерстяных носках стоять на полу было холодно. Она
быстро взобралась на лежанку.
Это было невыразимо приятно - лежать на теплых кирпичах хорошо
протопленной печи, вытянувшись всем телом, завернувшись в овчину, и слушать
вой метели.
Саша еще возился у стола: он что-то забыл, вылезал из спальника, а
лампу зажигать не стал - то ли гостью беспокоить не захотел, то ли лень
было. Белое окно мерцало в темноте, видимо, Саше хватало этого ровного
молочного света. Он чем-то звякал, что-то лилось... Вера пригляделась. Саша
налил в глубокое, глиняное блюдце молоко, разбавил его кипятком из чайника.
Потом поставил блюдце на пол, близко к подпечью. Вера удивилась: "Кошке,
что ли? Вроде не видно было".
Наконец Саша улегся и скоро уснул.
Вера слишком устала и намерзлась, чтобы страдать по поводу
ленинградских событий. Но обида все-таки была, хотя и прозвали Веру в
институте "железным канцлером". Не очень-то она железная, вон и глаза на
мокром месте. Вера плотно сжала веки, надеясь силой удержать слезы. Так в
слезах и уснула.
И приснилась ей бабушка. А была она маленькая, сухонькая старушка,
легкая на ногу, скорая на руку, острая на язык. Бабушка смотрела на Веру,
подперев щеку крошечным кулачком, и приговаривала: "А и дитя ж ты мое
горькое! Ягодка, сиротинушка... Кто ж тебя заслонит, оборонит, пожалеет!" А
потом бабушка протянула руку и погладила Веру по щеке. И стало спокойно.
Сон прервался. Вера спала чутко, как любой привыкший к ночевкам в поле
человек. Она сразу поняла: сон прервался потому, что... бабушкина рука
легко касалась ее щеки. Маленькая, теплая, почти невесомая рука.
Вера расцепила ресницы. И не удержала мгновенной дрожи, хотя крикнуть
ей даже в голову не пришло - не тот характер.
Прямо против ее лица светились зеленым фосфором огромные круглые
глаза. Вера с ужасом уставилась в непроницаемые черные круги зрачков.
Какое-то мгновение ее сознание балансировало на грани яви и обморока, и в
это мгновение на щеке девушки замерла крошечная теплая ладошка. Потом
ладошка исчезла, глаза метнулись и погасли. Послышался мягкий шлепок,
словно на пол свалился кусок теста.
Вера резко села на лежанке, зашарила лихорадочно по карманам в поисках
спичек. Нашла, торопливо чиркнула, осветила угол печи, пол... Ничего и
никого.
Вера спустилась с лежанки, еще раз зажгла спичку. Ничего... Только
блюдечко у подпечья пустое.
Она снова забралась под овчину. Сон не шел. Но не померещилось же ей,
в самом деле? Она человек лесной, к ночным шорохам и звукам привычна. Но
эти глаза... Разумные, осмысленные, даже мудрые... И прикосновение ласковой
руки... Так мог бы гладить щеку ребенок, жалея плачущую тетю. А ведь она
плакала, уснула со слезами. Кто же ее пожалел?
Хозяин поднялся рано, еще и свет не брезжил. Вера слышала, как он
растопил печь, подхватил ведра и вышел. В сенях долго возился: за ночь
намело, привалило снегом дверь.
Вера встала, забросила на печь подушку и тулуп, причесалась. Вымела
пол, подбросила дров в печь. И поймала себя на том, что делает это все
озираясь, пристально вглядываясь в темные углы избы. Ночное видение не
давало ей покоя. Но загудел огонь в печи, вкусно запахло размороженным во
влажных полотенцах хлебом, солеными рыжиками, подсолнечным маслом - мир
приобрел привычную устойчивость, реальность.
Саша сидел за столом напротив, ел солидно, крепко хрустя соленым
огурчиком. В беседе выяснилось, что Лискин большой поклонник гастрономии
как науки, почему и не держит консервов. Вера поделилась рецептом пирога,
который можно приготовить за полчаса. Саша заинтересовался и обстоятельно
записал рецепт в блокнот. Вообще этот ботаник был человеком основательным.
Веяло от него уверенностью и несокрушимостью. И внешностью он напоминал
былинного богатыря: широкоплечий блондин с голубыми добрыми глазами, борода
в мелкое кольцо. Ее внимание привлекли странные действия Саши. Тот покрошил
хлеб в деревянную мисочку, налил молока, разболтал сырое яйцо. И аккуратно
поставил мисочку в подпечье, забрал оттуда глиняное блюдце.
- Кошка у тебя? - спросила Вера, притаив дыхание. Саша глянул коротко
из-под густых светлых бровей. Ответил нехотя:
- Нет. Не кошка.
- Кстати, Лискин, почему бы тебе кошку не завести? - спросила Вера,
косясь на мисочку в подпечье.- Или собаку. Лайку. У моих знакомых в
Снежинке чудные лайчата есть. Хочешь - попрошу?
Саша внимательно посмотрел на Веру:
- Нет, не надо. Нельзя мне собаку заводить. А ты лучше вот что мне
скажи...- Он помедлил, словно подбирая слова.- Не знаешь ли, есть в округе
старые деревни? Ну, может, брошенные, из тех, что неперспективными
называют. Или дома очень старые, откуда хозяева выехали?
- Старые дома? Что-то и не помню. Постой, в Вихореве есть улочки, на
которых еще прошлого века пятистенки стоят. Некоторые заколоченные, хозяева
в город подались. А на что тебе?
- Надо.- И Саша снова посмотрел на мисочку.
Тайн Вера не любила. Всяких там разговоров вокруг да около, намеков,
экивоков. Поэтому спросила прямо:
- Лискин, что ты мне мозги пудришь? Какое отношение к кошкам,
орхидеям, старым домам и ботанику из Новосибирска имеет вот эта мисочка с
молоком? И кто в твоем доме по ночам смотрит большими зелеными глазами? И
вообще, что происходит?
Лискин только ресницы опустил. Ресницы оказались длинные,
трогательные. Помолчал, поразглядывал Веру, попереминался с ноги на ногу. И
сказал тихо:
- Ботаники из Новосибирска - люди странные, и мало ли что им в голову
взбредет. А геологи из Снежинки - большие мастера задавать вопросы. А
молоко в блюдечке... Ежик у меня живет, понятно? А зеленые глаза геологу из
Снежинки пригрезились. Ясно?
- Ежик! Ежики, между прочим, по ночам топают! - гордо и обиженно
сказала Вера.
На том и расстались, друг другом чуточку недовольные. Побежала Вера в
Снежинку, где ей попало по первое число за долгое отсутствие. Неделю Вера
воображала себя обиженной насмерть всей мужской половиной рода
человеческого. С таким настроением героини романов уходят в монастырь или
уезжают на дальние стройки. Но монастыря поблизости не оказалось, ехать
дальше было некуда, а Вера явно не годилась в героини романа.
Поэтому в ближайшее воскресенье она запаслась сгущенкой, компотом,
мукой, маслом, яйцами, ванилином, корицей и побежала к Саше - печь пирог и
мириться.
А Саши дома не оказалось. Вера - человек бывалый, где люди прячут
ключи, ей известно. Она пошарила за дверным косяком и вынула большой
железный, тронутый ржавчиной ключ. В этом краю люди запирают дверь от
росомах и рысей, поэтому Вера не спрашивала себя, прилично ли входить в
отсутствие хозяина. Она оставила у порога лыжи, в сенях обмела одежду.
В доме было чисто, вода в ведрах имелась, печь протоплена. Вера вымыла
руки и принялась стряпать. Скоро в дому запахло разогретым маслом и
ванилью.
Вера загнула пирог на четыре угла и посадила его в печь. Остался еще
кусок теста, и Вера налепила маленьких пирожков. Они испеклись быстро, пока
девушка отмывала стол и посуду. Постелила на столе льняное полотенце,
высыпала на него пирожки, поставила чайник и присела отдохнуть.
Что-то Саши долго нет. С одной стороны - хорошо: пирог поспеет, чай
настоится, хозяину с мороза радость. А с другой,- обидно будет, если не
увидятся. Вере хотелось поговорить с Лискиным. Обстоятельно, за долгим
чаепитием. На глаза попалась мисочка в подпечье. Она была пустой и сухо
блестела. Повинуясь какому-то безотчетному движению души, Вера разбавила
теплой водой сгущенку и налила в мисочку.
А потом пришла пора пробовать пирог. Вера выскочила в сени, большим
ножом наколола лучинок. Открыв заслонку печи, осторожно воткнула лучинку в
румяную корочку. Нет, еще не готов.
Вера вернулась к столу. Тихо как! Сюда бы ходики или сверчка. Впрочем,
тишина этого дома уютна, дом был живой, хотя Саша явно обходился минимумом
комфорта. Но в этом доме была душа. Не исключено, что питалась она молоком.
Вера фыркнула при этой мысли и отыскала глазами мисочку. Посудинка
была пустой. Так.
Девушка уже начала привыкать к таинственным событиям. Ведь снова в
этот дом ее привело любопытство. Маленькая тайна Саши, его нежелание
прояснить непонятное.
Вера потянулась за пирожком. Пирожки уже отмякли под полотенцем и
задышали, источая ароматный парок.
Но рука девушки замерла над румяной горкой. Из-под стола протянулась
крошечная серая лапка, мгновение помедлила, ухватила пирог и утащила. Это
было смешно и совсем не страшно. Вера затаила дыхание. Под столом было
абсолютно тихо, но ей почему-то показалось, что пирог неизвестному
похитителю понравился. Скоро она в этом убедилась. Лапка появилась снова.
Но взять следующий пирожок было несколько труднее, и лапка вытягивалась
напряженно. Нет, не получается.
Вера уже успела рассмотреть, что, собственно говоря, это не лапка, а
крошечная рука, поросшая серебристой шерсткой, с голой темной ладошкой и
даже с ногтиками. Рука гнома?
Гному пришлось вылезти из-под стола. Над столешницей сначала появилась
лохматая макушка, потом вторая рука, ушки пенечками, а затем показалось
лицо.
Грустная мордочка, несколько темнее рук, с розовым кожистым носом, с
большими блестящими глазами. Вера сразу узнала эти глаза. Гном Веру не
замечал. Все его внимание было сосредоточено на пирожках. Он взобрался на
стол, уютно уселся, обеими руками взял пирожок и блаженно засопел.
Вера никогда не видела подобного существа. Оно очень смахивало на
мультипликационного героя - что-то вроде Чебурашки. Существо было
обаятельным, забавным, милым. Вера разглядывала его с улыбкой.
Гном почувствовал ее взгляд, поднял мордочку. И замер, зажав в ладошке
остаток пирога. Он не испугался, ничуть. Но его немыслимые глаза смотрели
на Веру вопросительно - мол, кто ты и не обидишь ли? И Вера заговорила,
смягчая голос, пустив в ход самые бархатные обертоны:
- Ну что ты, маленький? Что ты так смотришь? Я тебя не обижу, хороший.
Что ты такое, что за чудо? Откуда ты такой взялся?
Существо склонило голову, прислушиваясь и вроде даже собираясь
ответить. Кстати, Вера бы совершенно не удивилась, если бы раздался в ответ
тоненький голосок. Но гном только вздохнул.
Вера осторожно протянула руку. Гном не убежал, но под серебристой
шкуркой явственно прошла дрожь. Он был готов улизнуть. Вера взяла пирожок и
протянула его существу, продолжая ласково приговаривать. И маленькая рука
нерешительно протянулась навстречу.
Через час появился Саша. И застал в своем доме идиллию: запахи сдобы,
тепло, тишину. Веру, на коленях которой посапывал сытый и довольный
"Чебурашка". Вера гладила тугое пузико, а гном тихонько урчал.
- Да,- сказал Саша,- это удивительно. Оказывается, геологи из Снежинки
- хорошие ребята.
- Т-с-с-с, тихо,- зашипела Вера.- Видишь же, спит.
Саша забрал теплое потяжелевшее тельце, отнес его на печку. Они
беседовали вполголоса, часто оглядываясь, словно в доме спал ребенок. Саша,
ублаженный вкуснющим пирогом и чаем, стал намного сговорчивее.
- Слушай, Лискин, что это такое и где ты его взял?
- Что это? Видишь ли, Вера, это называется Кузя, а по происхождению
оно - самый настоящий домовой.
- Ну тебя, Лискин, я же серьезно.
- Да я тоже. Ну, хорошо, я наелся, дела сделаны, Кузя спит,- можно
поговорить подробнее. Только предупреждаю, история долгая.
- Давай долгую.
- Ну так вот. Я собирался в эти края. Никого я тут не знал. А мой
приятель родом из этих мест. Вот и подсказал, чтобы остановился я пока в
избе его бабушки, которую буквально на днях он забрал из деревни. Одна
старуха осталась. Пришел я к ней за ключом. Рассказала она мне, как дом
найти, поклоны и приветы перечислила, а потом и говорит: "Виновна я сильно.
В город уехала. Внук тут, правнук, да и житье легче. А только дом-то
бросать негоже. И домовика жалко, погибнет ведь, сирота горькая. Одна
надежда - домовик смышленый, может, переберется к кому. Хозяи-и-ин был,
отрада. Молоко у меня по четыре дня не скисало, козушка здорова да гладка,
хорь ни в жисть в курятник не лазал. Уж ты домовика покорми, поприветь. Ну
и... повинись за меня".
Саша налил себе еще кружку чаю.
- Я, конечно, все это выслушал, пообещал, ключ забрал и отбыл.
Добрался до места ночью. Дом отпер, вошел, и холод меня пронял. Дом нежилой
недавно, а запустение: плесень, паутина... Ладно, думаю, переночую, а там
видно будет. Улегся. И слышу - плачет кто-то. Ну точно, как ребенок.
Больной ребенок. В жару они иногда вот так лепечут. Ну, я встал. Фонарик
зажег, осмотрелся. Нет никого. Думал, почудилось. Лег. Снова плачет. Часа
два искал, весь дом перерыл. Наконец за печкой, в груде тряпья, нашел.
Испугался сначала: я ведь хоть и ботаник, но про животных тоже кое-чего
понимаю. А тут такое. Но тогда не до рассуждений было. Жалко стало. Взял я
Кузю, укутал как следует, горячим молоком напоил. Отогрелся он, притих. По
дыханию слышу - уснул. Разглядел я его, точно - не видел такого никогда. Но
в то же время знакомое что-то почудилось. Дня через два лучше ему стало. Я
его малиной поил, липовым цветом. Такое существо оказалось - все покорно
глотает, а глазища жалостные и смотрит, словно просит: не бросай меня, я
маленький, плохо мне. Ну как же бросить? Перебрался я сюда, заимку эту
отмыл, протопил, обиходил. И зажили мы вдвоем. Кузя поправился, потолстел,
шерстка заблестела. Пробовал я кошку принести, думал - компания ему будет.
А кошка только на порог - шерсть дыбом, из ноздрей чуть не искры. Фыркает,
горбится. Не стала у нас жить, ушла. А я все пытался определить, что за
фрукт - Кузя. Книжками обложился. И вот есть одна бредовая идея...
- Лискин,- перебила Вера,- а почему ты его домовым зовешь? Ясно же,
что это либо какое-то редкое животное, либо вовсе неизвестное.
- Тут не все так просто, Вера. Я много читал, думал. Что такое
домовой?
- Мне кажется, что это символ. Ну, образное воплощение домашнего
очага, мира в семье, покоя, уюта. Когда в доме все идет наперекос, говорят,
что домовой рассердился. Говорят, он не любит плохих хозяек, бьет им
посуду, портит продукты. Но это же понятно: если хозяйка плохая, так у нее
и посуда из рук валится, и молоко в плохо промытом бидоне или невыжаренной
корчаге киснет. Какой уж тогда в доме покой и уют?
- Это все правильно. Но это у тебя от начитанности, от литературы.
Домовой -- символ. Но в фольклоре он обрисован как реальное существо. Я
когда этим заинтересовался, много баек всяких прочитал. И постепенно у меня
сложился образ, похожий на Кузю. Живет вот такое в доме, его кормят,
стараются не пугать. Кузя понимает, что от людей зависит его хорошая жизнь,
поэтому старается не нарушать равновесия. Может, бродит по ночам в
курятнике и конюшне, хоря и ласку отпугивает. Образ жизни у него явно
ночной, глаза-то какие. Вот такой симбиоз получается. А существо очень
неглупое, в тех же сказках описано, как домовой умудрялся получать от
хозяев все, что ему было нужно.
- Но что же это такое, Саша? Я и не слышала никогда о таком существе.
- Ну как же не слышала, о домовом-то знаешь? А другого названия у него
нет.
- Но по-научному оно как-то называется? Или науке такой зверь
неизвестен?
- Не называй его зверем. Хотя он будто и животное, но мне все кажется,
что много больше, чем животное. Я вот теперь на каждый такой дом смотрю и
думаю - а если и там жил маленький домовой? А домов таких все больше, целые
деревни пустеют. Можем потерять весь народец, даже не открыв как следует.
Да и сколько можно терять? Пора и спасать.
- Да, Саша. Я помогу... Я буду искать.
- И мне очень приятно, что Кузя тебя признал. Он бы к плохому человеку
на руки не пошел. Не из-за пирогов же,- он у меня сытый. Чуткое очень
существо...
- Как дитя.
- Потому мне и не понравилось, когда ты его зверем назвала. Знаешь, я
читал, что в одной деревне домового даже говорить научили.
Они замолчали. На лежанке, укрытое пуховым платком Веры, сладко
посапывало серебристое существо.
Морская пена: Фантаст. повесть / А. В. Дмитрук. Передай другому:
Фантаст. рассказы / Л. П. Козинец. Земля необетованная: Фантаст. повести /
В. А. Заяц.- К.: Молодь, 1987.- 344 с.
Стр. 153-164.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 21.07.2003 15:14
|
