Андрей КОСТИН
ЗДРАВСТВУЙ...
За окном в розовой дымке облаков уже занималась заря, когда хирург с
покрасневшими от усталости глазами сказал:
- Все. Теперь его может спасти только кровь. Много крови.
- У него очень плохая совместимость, - анестезиолог покачал головой, -
из всех доноров подошла только одна девушка. Ее кровь словно создана для
этого переливания. Но она больше не выдержит. Ее давно надо было отправить
отдыхать. Я просто совершаю преступление.
- Как вы можете? - Глаза хирурга стали жесткими.
-- Она очень просила. Пульс и давление у нее пока удовлетворительные.
На каких силах она держится? Невероятно...
- Родственница?
- Не знаю. Не спросил.
Хирург задумчиво посмотрел в окно.
- Может, моя кровь подойдет. Первая группа все-таки.
- Нет, - анестезиолог отрицательно затряс головой, - ни ваша, ни моя. Я
уже проверил. Ни у кого в этом здании кровь не подойдет. Плохая
совместимость.
Стукнула дверь. Они обернулись.
- Чему вы улыбаетесь? - раздраженно спросил хирург, глядя на вошедшую
операционную сестру.
- Еще двое... еще двое... - Она удивлялась, почему ее не понимают. -
Еще двое подходят. Только что приехали. Можно делать переливание.
- Наконец-то! - Хирург улыбнулся одними глазами. - Вот и не верь после
этого в чудеса.
- Вы бы отдохнули, Иван Матвеевич.
- Отдохнуть? Да. Надо, - хирург посмотрел на часы, а то голова совсем
дурная. Сплю тридцать минут. Если что - тут же будите. Слышите, тут же!
По коридору он уже шел, прорываясь сквозь навалившуюся снежной лавиной
усталость. "Тридцать минут, - думал он, - за это время ничего не должно
случиться Сестры и врачи опытные. Удачная бригада. Швы наложили. Все
правильно. Пульс? Давление? Переливание? Переливание... Еще два донора...
Хорошо. Что-еще? Не забыть... Еще раз. Швы. Давление. Пульс..."
Возле самой двери на лестницу на стареньком жестком стуле сидела
девушка. Побледневшая и осунувшаяся от слез и бессонницы, с тонкими руками,
пушистыми ресницами и сине-черными, словно сапфировыми, глазами. Казалось, в
этих глазах отражаются звездные метели и всполохи далеких солнц, жгучие
капли усталости, боль, надежда и что-то еще непередаваемое, светлое, как луч
солнца в капле росы. Но хирург слишком устал и видел лишь отражение неоновых
ламп, безжалостно освещавших коридор больницы.
- Почему вы не отдыхаете? - Голос звучал словно отдельно от него. - Вам
необходимо отдыхать.
- Я ждала, вдруг понадоблюсь. - Он увидел в ее глазах испуг, словно
кто-то хотел отнять у нее это место на неудобном жестком стуле, рядом с
операционной, где за последние двенадцать часов было сделано все, чтобы
совершить чудо.
"Милая, - подумал хирург с неизвестно откуда вдруг нахлынувшей
нежностью, - милая. Как ты это все выдержала..."
- Нет, не понадобитесь. - Он заставил себя быть строгим. - В ближайшее
время не понадобитесь. Вы знаете, где вы можете отдохнуть? Позвать сестру -
она покажет?
- Знаю, знаю. Не надо. Но я хотела бы ухаживать за ним. Вам не нужна
сиделка? Я очень прошу...
- Отдохните. Состояние пока критическое. Не бледнейте так. Я же не
сказал, безнадежное. Отдохните, потом поговорим.
Он пошел было дальше, но через два шага обернулся:
- Кстати, как вас зовут?
- Зовут... - Она замялась, но потом сказала решительно: - Вот когда он
очнется, он и скажет, как меня зовут.
- Хм-м... Срочно отдыхать. Срочно. Медсестра!
...Она шептала окнам, и крашеным зеленым стенам, и пахнущей больницей
подушке, и предрассветным сумеркам:
- Я виновата. Я виновата...
Она провела ладонью по лицу и вздрогнула. Как это непривычно - лицо,
ладонь... Ощущать щекой жесткость подушки, хотеть спать, чувствовать
усталость. Знать, что кто-то сильнее тебя. Быть обыкновенной...
Разбудила медсестра. Девушка открыла глаза и улыбнулась.
Потом вспомнила, глаза посерьезнели.
- Как он? - спросила она.
- Уже лучше. Есть надежда. Вы выспались? Я .думаю, шестнадцать часов
достаточно. Иван Матвеевич сказал, вы хотели бы подежурить. Это не по
правилам, но он почему-то очень настаивал. На всякий случай я буду рядом.
Девушка вскочила, словно что-то изнутри толкнуло ее, принялась
одергивать помявшуюся одежду, поправлять волосы.
Медсестра улыбнулась. Она начинала что-то понимать. И ей стало
по-хорошему обидно, потому что всегда бывает немного обидно, когда
понимаешь, что в жизни уже кое-что безвозвратно прошло.
- Не волнуйтесь, - сказала она неожиданно мягким голосом, таким
неподходящим к ее крупной фигуре и жестким складкам губ. - Не волнуйтесь.
Подождите несколько дней: сейчас он еще не узнает вас...
Туннель был словно обугленный черный колодец, на дне которого
плескалась бездонная мгла космоса.
- Я готова. - Она коснулась ладонями влажного розового зрачка
анализатора. Где-то сзади тяжело засопела и охнула аппаратура настройки.
Пустота длинными тонкими пальцами перебирала ее волосы и играла краем
одежды. Звук голоса пробежал по стенам, словно луч фонарика, оставляя за
собой серебристую мерцающую спираль, концы которой сомкнулись, будто две
змеи встретились голова к голове, и ударил свет.
- Ты стоишь на пороге Великого перехода, - голос координатора был
ласков и торжествен. Она и не представляла, что он умеет так говорить. -
Миллионы лет, поколение за поколением делали шаг за шагом, чтобы наша
цивилизация смогла прийти к этому порогу, чтобы каждый ее член мог бы стоять
на твоем месте. Готова ли ты произнести клятву и стать подобной силам,
которые управляют космосом?
- Готова...
- Тогда повторяй за мной. Клянусь, ту силу, которой буду обладать,
никогда не применю во вред цивилизации, наделившей меня ею...
- ...наделившей меня ею...
- ..не буду вмешиваться в дела других цивилизаций, а лишь оставаться
наблюдателем, всегда стремиться к познанию нового...
- ...к познанию нового...
- ..и не изменять своим принципам и идеалам. Клянусь!
- ...Клянусь!
- И еще запомни, - голос координатора стал прежним голосом ее отца, -
метаморфоза, после которой ты станешь всесильным и почти бессмертным облаком
информационных частиц, обратима. Стоит захотеть - и ты приобретешь в той
точке Вселенной, которую выберешь, ту материальную оболочку, какую захочешь.
И тогда oна станет твоим уделом - до последней черты. Дважды не получают то
совершенство, которое ты скоро приобретешь. Дважды не исправляют ошибок.
- Не волнуйся, отец, - она улыбнулась одними глазами, - я не так
привязана к своему телу, чтобы снова в него вернуться.
- Ну что ж, - ей показалось, что голос координатора стал
раздраженным, - это хорошо, что тебе больше нравится быть бликом звезд и
шорохом космического ветра. Это хорошо, что тебе нравится окунаться в океаны
планет и спутников, пронизывая их и на время сливаясь в единое целое.
Хорошо, что изобретение наших ученых как раз для тебя. Что ж, мы свой долг
выполнили, мы дали вам крылья... Теперь иди: камера метаморфоз, или
перевертывания, как называют это наши ученые, ждет тебя.
Стенки туннеля-колодца начали выравниваться, пока не превратились в
зеркально-глянцевую поверхность, она увидела в них свое отражение, увидела в
последний раз, и почему-то защипало глаза... Наконец озеро стен дернулось и
распахнулось, как распахивает рот рыба, выброшенная на песок волной прибоя.
Она подошла к проему, обернулась. "Не думай обо мне плохо, - захотелось
сказать, - просто у меня скверный характер. Просто скверный..." Но губы
только дернулись, будто сведенные судорогой...
...Тонкие лучи аппарата перевертывания мягко проникли в мозг, и у нее
возникло ощущение, словно тело ее растворяется в бархатном сумраке камеры.
Как капли дождя разбиваются об оконное стекло, так она разливалась о
пустоту, как дым сливается с низкими осенними тучами, так она сливалась с
пустотой, как тает снежинка на ладони, тает и исчезает, так исчезала и
она...
Было жарко и душно, как бывает жарко и душно августовскими вечерами в
маленьких провинциальных городах на юге России, а асфальт напоминал
подернувшиеся пеплом угли. Солнце висело оранжево-красным яблоком над
крышами домов, воздух казался густым и терпким, как горячий клюквенный
кисель. От вагона, из которого Никита только что вышел, пахло разогретым
металлом и дегтем...
- Домой приехали? - спросила проводница, протирая тряпкой поручни.
- Да, как будто домой...
- И давно здесь не были? - Она оглядела Никиту.
- Давно, - он растерянно улыбнулся, - очень давно...
- Что ж тогда вы без вещей? Даже портфельчика никакого не взяли? Уж не
забыли ли в купе?
- Нет, не забыл. Не волнуйтесь, все в порядке. - Никите не хотелось
объяснять, как несколько дней назад, не понимая себя, он попросил на работе
неделю в счет отпуска, не заходя домой, пошел на вокзал, купил с рук горящий
билет и через час уже сидел в поезде, который направлялся в город его
детства.
Потом было пять дней пути, два из которых он провел на вокзалах двух
разных городов, ожидая своего поезда, много стаканов пахнущего дымком и
содой вагонного чая, пирожки и мороженое, которые он успевал покупать на
остановках, - на ресторан не было денег...
Ведь не расскажешь всего этого проводнице. Как и не объяснишь себе,
почему все-таки решился приехать...
Выйдя из вокзала, Никита перешел площадь, потом свернул направо, в
сторону старой вышки. Возле большого старого дома с резными наличниками и
потускневшими от пыли стеклами, там, где улочка, извиваясь, ныряла в тень
тополей, Никита остановился. Подошел к чугунной ограде, провел пальцем по
заржавленным прутьям. Машинально сунул руку в карман за сигаретами. На
ограде поодаль сидела нахохлившаяся птица.
Она окунулась в новое свое состояние, как утыкаются лицом в подушку,
когда хочется плакать. Но плакать она не могла - не умела. Слишком
совершенна, подумала она, слишком совершенна...
Она уже не помнила, какая из бесчисленных планет Вселенной была
когда-то их родиной. Планета давно превратилась в чуть слышный шорох частиц,
рассеянных по галактикам. Таким же шорохом стали и жители этой планеты...
Такова уж судьба слишком совершенной цивилизации, когда материальная
оболочка показалась ненужной и все, что считалось сначала душой, потом
разумом, уместилось в облаке информационных частиц, ставших ее "я"...
Пока планета еще мерцала зеленой каплей в пепельных глубинах космоса,
им было куда возвращаться из дальних дорог.
Правда, возвращались они не для того, чтобы повидать друг друга,
точнее, уже не повидать, лишь почувствовать информационное поле, а просто
надо было куда-то возвращаться, иначе дорога не будет дорогой. Они
проносились над опустевшими, рассыпающимися от малейшего сотрясения
городами, их городами, сталкиваясь друг с другом и порождая новые
информационные вихри, и только слышалось на всех волнах и диапазонах:
- Какие смешные и неповоротливые мы были...
- Я видела, как рождались новые звезды...
- Я был внутри умершей звезды...
- Как прекрасны кометы, я хочу окунуться в них снова.
- В путь, снова, снова.
- Снова, снова.
- В путь, в путь...
...Но прошло время, и их планета сделала свой последний виток вокруг
звезды... Всему приходил конец, лишь они оставались бесконечны, как
Вселенная. Она видела, как рождались и погибали цивилизации, как сжимались в
комок целые миры, как растягивалось и сворачивалось пространство и время...
Сначала это восхищало и ужасало... Потом удивляло, пугало... забавляло,
раздражало... И наконец, утомляло и надоедало.
Много раз она кидалась в жар рождающихся галактик, но тепло бессильно
перед бесплодным разумом. Она проникала в тела звезд и планет, проходила с
ними весь путь, от начала до конца, но звезды и планеты погибали, а она
уносилась прочь в вихре космической пыли.
Память возвращала Никиту к событиям той странной осени.
Почему его не любили сверстники, здесь, в городе детства, Никита не
знал. Может, потому, что он никогда не играл в футбол, в
"казаки-разбойники", не любил драться, не умел быстро бегать и вообще в
глазах мальчишек его двора казался полнейшим ничтожеством. Но если по
вечерам, когда их маленький двор и кривая улочка пустели, на втором этаже
распахивалось окно и бабушка кричала: "Никита, Никита!" - значит, это звали
его.
В этот час его можно было встретить у старой вышки, возле дальнего
ручья, на одиноких и пустынных улочках, когда один ветер, словно пес, бежал
рядом с ним, шевеля осенние листья.
На пригорке возле разбитой сосны, у заброшенного таинственного сарая,
на октябрьском закате и в майских сумерках.
Много лет назад здесь же Никита стоял у чугунной ограды старого дома с
резными наличниками. Он захотел вспугнуть птицу и увидеть, как она, словно
привидение, бесшумно и таинственно промелькнет на фоне ночного неба и
исчезнет в темноте.
Никита наклонился, нашарил в темноте подходящий обломок кирпича,
взвесил его в руке... как когда-то раньше.
- Не делай этого. - Голос был дивный и нежный, словно аромат ландыша в
весеннем лесу, и доносился откуда-то сверху.
Никита поднял глаза и так и простоял с полчаса, потом зачем-то положил
камень в карман и пошел домой.
Всю ту ночь заснуть Никита не мог, да он и не пытался этого сделать. На
кого же она похожа, думал он, лежа с открытыми глазами. На звонкий ливень в
жаркий зной, на розы на снегу?
Или на небо ранним утром, или кленовый лист, который кружится в
золотистом осеннем воздухе? А может, на глоток холодного молока и бархатную
воду первого купания в реке?..
Шторы на окнах были большие и тяжелые, и ни одной капли лунного света
не просачивалось в комнату.
На следующий вечер он снова стоял возле дома, привалившись спиной к
чугунной ограде и запрокинув кверху голову.
Прошло десять минут, полчаса, час.
- Ты ждешь кого-нибудь? - наконец спросила она.
- Нет, я просто хотел еще раз увидеть.
Он увидел улыбку и почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Но
их, слава богу, не заметили.
- Я часто вижу, как ты бродишь по улицам.
- Да, но я не встречал вас раньше.
- Тебе всего тринадцать лет, и потом... мне стало жалко птицу.
- Я бы ничего плохого ей не сделал.
- Значит, я поторопилась...
Она снова улыбнулась, потом посмотрела куда-то в сторону, мимо него, и
сказала: -- Расскажи мне, кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
- Не думал еще. На свете так много интересного. Хорошо бы вот так
просто бродить по земле, умывать лицо в чистых ручьях, спать на охапке сена,
смеяться и петь, когда захочу, не унывать и искать что-то осорошее.
- Ты славный... славный, но маленький...
- Когда я стану на десять лет старше, я буду думать так же.
- Значит, я не ошиблась.
- В чем?
- Если ты на самом деле такой, каким кажешься, тогда ты понял в чем.
- Я просто хотел это услышать.
Он сжал ладонью прут решетки, сжал так, что заболели суставы пальцев. А
потом тихо сказал: - Мне не надо было вас ни о чем просить.
- Ты был вправе попросить меня о чем угодно... Но не спрашивай почему,
а только выслушай. Мы не увидимся с тобой.
Никита поднял глаза.
- Запомни! Если ничего не изменится в твоей жизни и через много, много
лет ты снова захочешь пригласить меня послушать, как шумит вода в реке,
приходи к старой вышке. Может, я буду ждать.
- Может?..
- То, что происходит, слишком невероятно для нас обоих. Для тебя и для
меня. Может, для тебя все это станет полузабытым сном, а для меня... Тебе
всего тринадцать лет, но ты должен понять...
А потом пришли зимы, долгие и пасмурные, хмурые дни сменяли друг друга,
и Никите было очень одиноко. Но он взрослел, кончил школу, начал бриться,
уехал учиться в Москву и постепенно привык к безысходности.
- Такой уж возраст. Они все теперь замкнутые, - говорили родственники.
- У тебя неприятности? - спрашивала мама.
- Ты не заболел? - волновалась бабушка.
- Он просто много о себе думает, - считали приятели.
- Почему он все время такой скучный? - удивлялись знакомые девушки.
- В тихом омуте... - многозначительно замечала соседка.
- Какой застенчивый! - вздыхала бывшая одноклассница.
Очнулся Никита неожиданно: или суетящаяся, кричащая, слепящая
бесконечная жизнь вокруг наконец взяла свое, или просто пришло время для
новых испытаний. Хотя почему испытаний? Просто он выдумал для себя, что все,
что с ним происходит, - это своего рода барьер, который надо взять, чтобы
прийти в тот бесконечно счастливый день к старой вышке возле дальнего ручья.
Ему так и представлялась жизнь - прямая, как стрела, со множеством
препятствий. Но не свернуть в сторону - иначе собьешься с дороги. И хотя он
сам видел наивность этого образа, придумыв-ать другой он не хотел. Ведь не
столь важно, наивно или рассудочно ты веришь, важнее - во что.
Однажды он словно очнулся на автобусной остановке посреди большого
города. Рядом с ним стояла вихрастая, коротко остриженная девушка с неумело
намазанными губами и размытой тушью возле глаз. От этого глаза ее казались
еще больше и темнее.
Никита почувствовал какое-то неудобство, стеснение, что-то постороннее
вдруг проникло в его мир, нарушило строй мысли, словно сфальшивила струна в
тщательно налаженном инструменте или в комнате больного включили лампочку
без абажура.
Никита поморщился и повернул голову. Тут только до него дошло, что
девушка плакала. Плакала тихо, не всхлипывая, не вытирая слезы со щек. Так
плачут дети, когда их очень обидели.
И была во всем этом какая-то беззащитность жеребенка, бегущего
навстречу паровозу.
Никите стало страшно. Страшно оттого, что он стесняется предложить свою
помощь, участие, оттого, что еще мгновение - и он сделает шаг в сторону,
отвернется и, нерешительно потоптавшись на месте, пойдет пешком до следующей
остановки.
Но тут он увидел свою Дорогу, прямую и светлую... Разве остаться в
стороне, если ты в силах кому-то помочь - это не свернуть в сторону? Но
нужна ли твоя помощь? А бывает ли помощь ненужной?
- Не смотрите на меня так, - вдруг тихо попросила девушка, - не надо.
Ведь все это вас не касается.
Но Никита не смог отвести взгляд. На языке вертелись нелепые напыщенные
фразы вроде: "Чужая беда касается всех", "Я просто подумал, не нужна ли моя
помощь". А настоящих слов не было...
И тогда он начал говорить без всякого вступления, не подыскивая нужные
слова, не глядя на девушку, а просто рассказывая ночи, городу, самому себе о
старой вышке и дальнем ручье, о небе и Луне над тихой улочкой, он выбалтывал
с мучительной легкостью свои самые потаенные мечты, сначала запинаясь после
каждого слова, потом все быстрее, безудержнее.
Никита почувствовал, что перешел на скороговорку и его уже трудно
понимать. Да и слушает ли она?
Он замолчал и посмотрел в ее сторону. Она подошла поближе и, как Никите
показалось, удивленно разглядывала его. Потом спросила неожиданно и просто:
- Это правда?
- Что правда? - не понял Никита.
- Что ты хочешь, - она замялась, - просто утешить меня... И потому
рассказываешь... так хорошо... Словно все это со мной происходило...
Никита не знал, что ответить, а она, внимательно вглядываясь в него,
продолжала:
- Наверное, правда. Ты просто добрый. У тебя глаза бездомные...
- Бездомные? - не понял Никита.
- Ну да. Как у дворовой собаки. Я люблю бездомных собак.
- Почему?
- Потому что они без-дом-ны-е. Понимаешь?
- Понимаю.
- Ничего ты не понимаешь. Домашние собаки знают только своих хозяев, и,
какие бы эти хозяева ни были, они свои. А остальные - чужие. И на них надо
лаять, а если представится случай, и укусить. Бездомные же воспринимают
любого таким, какой он есть на самом деле. Теперь понимаешь? И если в стадо
этих домашних вдруг захочет затесаться чужак, они поначалу могут поиграть с
ним, обнюхать... но только до тех пор, пока не надо поделиться своей миской
или ковриком... Да нет, не то, не то я говорю... Ну скажи, - спросила она,
подняв лицо кверху, чтобы на него падал свет от фонарей, - ну разве я
уродина какая? И готовить умею, и шить... И зарабатываю... Разве я виновата,
что я детдомовская? Зачем тогда со мной так?.. Я же ничего не скрывала, и
влюблена до этого ни разу не была. Говорят, человека сердцем чувствуют. А
если я не почувствовала и влюбилась?.. Что же мне теперь делать? Помоги,
а?..
Никите захотелось заслонить ее от этой боли, слез, пусть они останутся
за его спиной, навалятся на него, он выдержит... Он показался самому себе
большим и сильным. Он обнял ее за плечи... Потом он никак не мог понять,
зачем это сделал...
Она с ужасом, вздрогнув, как от пощечины, отпрянула.
- Ты думаешь, - слова шипели у нее на губах, - если я... если теперь...
теперь со мной все можно...
Никита смотрел на нее и не верил глазам. Чувствовал, как гулко забилось
сердце где-то у самого горла. Стало трудно дышать, и холодный пот струйками
побежал между лопаток.
Перед ним стояла уже не вихрастая, коротко остриженная девушка, а худая
угловатая женщина.
Никита чувствовал - этого расстояния уже не преодолеть.
Подошел автобус. Никита взялся за поручень, поднялся по ступенькам.
Двери оставались еще открытыми, он оглянулся. Она неподвижно стояла на том
же самом месте.
Наконец автобус тронулся, натуженно набирая скорость, и серая остановка
слилась с темнотой позади... Никита вышел возле своего общежития.
...Через месяц, придя в отделение милиции на дежурство по дружине, он
увидел на доске объявлений листок. Там висело несколько листков, но он
увидел один. "Найти человека... год рождения... коротко острижена...
одета..." С тех пор Никита никогда не смотрел на объявления у милиции.
И этот случай с незнакомой молодой женщиной - Никита знал - был тем
неверным шагом, который навсегда закрыл ему дорогу к той Встрече возле
дальнего ручья. И он с тех пор знал, что если он все же придет, то увидит не
Ее, похожую на звонкий ливень в жаркий зной, на розы на снегу, а это
одутловатое бледное лицо... вечное напоминание и вечную боль... И никого
больше. И не будет там у ручья никого, кто напомнил бы о встрече со
звездной, недосягаемой незнакомкой.
В городе детства было жарко, а асфальт напоминал подернувшиеся пеплом
угли. Никита шел по улице, такой же патриархально уютной, как и в те далекие
дни, шел к старой вышке возле дальнего ручья.
Он надеялся все же... на что? А вдруг случится...
...Стемнело быстро, будто в кинозале погасили свет. Никита сидел на
потемневшем от времени, дождя и ветра дощатом настиле старой вышки,
по-мальчишески свесив ноги.
...Лунный зайчик скользнул по настилу, и Никита услышал Ее голос: -
Здравствуй, - сказала она, - я пришла. Ты научишь меня слушать ручей?
- Да, - сказал Никита, - вот и я тоже пришел...
Ему хотелось сказать другое, совершенно другое, но губы не слушались.
Потому что, если говорить, как часто снилась ему эта встреча, снилась по
ночам, виделась днем, мечталась вечерами, как многие сотни раз повторял он
про себя слова, которые бы хотел сказать сейчас, для того чтобы рассказать
все это, надо смотреть, глаза в глаза и видеть ее лицо... А он боялся...
- Какие только глупости я не выделывала, - рассмеялась она, - чтобы
хоть как-то напомнить о себе. Случайные телефонные звонки, мельканье света в
твоей комнате. Ты не разочаровался во мне?
- Нет.
- А я могла всегда видеть тебя, знать, где ты...
- А я не мог.
- ...Но ведь я не могла с тобой разговаривать. А теперь могу...
- "Да. Этим можно утешаться, правда?"
- Что ты сказал?
- Это не я. Один писатель.
- А-а...
Никита молчал, задумчиво глядя перед собой, а лунный свет серебрился в
его волосах.
- Слишком хорошо. Так не бывает, - наконец сказала она.
Хлоп! Где-то далеко самолет преодолел звуковой барьер.
- Да, наверное. Я не должен был сюда приходить.
- Ты раскаиваешься?
- Нет, просто я не тот, не стал тем, кем должен был сюда прийти. Но мне
было страшно признаться в этом самому себе, и поэтому я все же взял билет на
поезд и приехал.
- Я ждала тебя!
- Я не взял всех барьеров, понимаешь? Я не странствовал, не пил росу по
утрам, не спал на охапке сена... И даже не смог по-настоящему помочь
человеку... той женщине на автобусной остановке.
Никита замолчал.
- Неправда, - мягко сказала она, - ты пришел именно таким, каким и
должен был прийти. Ты строил дома - в этих домах теперь живут люди. Ты
прокладывал дороги - теперь они приближают каждого, кто по ним идет, к цели.
Ты сажал деревья - значит, когда-то из них вырастут леса. И все это -
неизмеримо больше, чем просто бродить по земле, пить росу по утрам, смеяться
и петь. Когда-то и я, мы все видели в этой бесконечности впечатлений и
странствий главную цель. А теперь... Мы избавились от того, что считали
недостатками: нам стала не нужна пища, и никому больше не приходилось,
глотая соленый пот, возделывать землю. Мы перестали нуждаться в крове - а
значит, и незачем стало кому-то работать на ветру, в зной и трескучие
морозы, чтобы потом другим было хорошо и уютно. Мы отказались от всех
неудобств материального бытия: от глотка ароматной воды, душистого воздуха.
Мы отказались от того, чтобы быть нужными кому-то...
И снова, в который раз увидел Никита автобусную остановку, девушку,
ночь. Если бы он был тогда всесильным, он зажег бы в московском небе
северное сияние, уронил на ладони золотую звезду и жемчужными каплями
летнего ливня смыл бы пыль с мостовых, с крыш домов и машин. И она б забыла
свои беды и горести.
- Нет, ты многое можешь, - голос у Никиты стал глухим и хриплым, словно
горло перехватила ангина, - ты можешь остановить занесенный кулак, утешить
ребенка и... сделать кого-то счастливым. Как меня... Как меня... И то, что
ты можешь сделать, будет по-настоящему бескорыстно. Ведь никто же и не
подумает поблагодарить ветер, воздух, свет. - И ей показалось, что эта
горькая усмешка - ответ на вечный ее вопрос.
Вокруг клубилась ночь, воздух был чист и неподвижен.
Только разговаривала вода в реке и где-то далеко лаяли собаки.
Но и эти звуки постепенно гасли в хлопьях темноты.
- Почему ты молчишь? - спросил Никита.
- Подожди, - попросила она.
- Что произошло?
- Стать бесплотным гораздо легче, чем вернуться обратно. Но не в этом
дело. Недалеко от тебя может случиться беда, и ты бы никогда не простил мне,
если бы я промолчала.
- Беда?
- Я боюсь за тебя...
- Не надо. Все будет хорошо. Мне должно начать везти.
- Ты веришь в чудо?
- Верю...
- Тогда слушай... Недалеко отсюда, возле того самого таинственного
сарая, где ты любил играть в детстве, двое мальчишек сейчас хотели раскопать
клад. Но клада они не нашли. Их лопата наткнулась на что-то металлическое,
они достали гранату, ту, что называли лимонкой. Но если один из них дернет
за кольцо... Спасти их может только чудо...
...Никогда Никита не бегал так быстро. Казалось, еще немного - и легкие
разорвут грудную клетку, а воздух вливался в горло раскаленным свинцом.
Когда до сарая оставалось уже метров сто, он подвернул ногу. Боль была
адская, каждый шаг казался длиною в жизнь. Наконец Никита навалился всем
телом на замшелую дверь сарая, она заскрипела, отворилась, и дрожащий свет
карманного фонарика ударил в глаза. Кровь тягуче пульсировала в висках, и
Никита чувствовал - не успевает...
Светловолосый, доверчиво-большеглазый мальчуган держал на худенькой
вытянутой руке комок смерти, боли и крови, дождавшийся своего часа с
прошедшей войны... У гранаты уже был сорван предохранитель.
Раз, два, три шага... Холодный ребристый .паук зажат в кулаке.
Вернуться к двери и швырнуть его в темноту, потом упасть на землю и ждать
гулкого взрыва? Вряд ли у него столько времени в запасе. Где мальчишки?
Рядом. Замерли. С ужасом смотрят на него. Или с надеждой? А она? Его Луна?
Будет так же прекрасно светить по ночам, серебря ветки деревьев и играя
водой в реке? Или нет, не Луна. То бесплотное и прекрасное, что заключено в
оболочку спутника Земли. Когда тишина будет разорвана на клочки, унесется ли
она дальше и прочь, в вихрь созвездий и планет? Может, все это было для нее
экспериментом, игрой?
Нет, наверное, она просто не знала, что он никогда не умел быстро
бегать. Она надеялась, что десяти минут хватит...
Холодный ребристый паук зажат в кулаке. Осталось слишком короткое
мгновение. Пока еще время подчиняется ему. Бросок. Никита опускается на
колени, потом, прижимая руку с гранатой к животу, ложится плашмя на землю.
Он помнит, так поступали в подобных случаях в книгах и кинофильмах.
Ночью Никита пришел в сознание. Веки дрогнули, и он долго и пристально
смотрел на сиделку. Потом приоткрылась щель потрескавшихся губ, и среди
хрипа и бульканья прозвучало одно слово:
- Здравствуй...
А она сидела напротив, побледневшая и осунувшаяся от слез и бессонницы,
с тонкими руками, пушистыми ресницами И синечерными, словно сапфировыми,
глазами. В этих глазах еще отражались звездные метели и всполохи далеких
солнц, жгучие капли усталости, боль, надежда и что-то еще, непередаваемое,
светлое, как луч солнца в капле росы. Для него она была похожа и на звонкий
ливень в жаркий зной, на розы на снегу, а может, на небо ранним утром или
кленовый лист, который кружится в золотистом осеннем воздухе. Или на глоток
холодного молока и бархатную воду первого купания в реке.
А может, на коротко остриженную девушку с неумело намазанными губами и
размытой тушью возле глаз... Ее раздумья - позади. Она сделала выбор,
большего она сделать не могла.
Наверное, кто-то там, далеко-далеко отсюда, почти в другой Вселенной,
был готов к этому.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 10.02.2004 15:51
|
