ВЛАСТИТЕЛИ ДУШ

Дин КУНЦ

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

     Прочитав эту книгу, многие читатели почувствуют беспокойство, страх, а может быть, даже ужас. Хотя это чтение и развлечет их, в то же время им нелегко будет отвлечься от "Ночного кошмара" так же, например, как и от романа, описывающего демоническую одержимость или перевоплощение. Несмотря на то, что эта повесть является, прежде всего, развлекательным чтением, я все время пытаюсь подчеркнуть, что основная ее тема - не просто моя фантазия, что это реальность, и она оказывает большое влияние на всех нас.

     Реклама посредством внушения, тщательно разработанная манипуляция, воздействующая на наше подсознание, стала серьезной угрозой для внутреннего мира и свободы человека, по крайней мере, еще в 1957 году. Тогда Джеймс Вайкери устроил публичную демонстрацию тахистоскопа, аппарата для отражения на киноэкране специальных посланий с такой скоростью, что они могут быть восприняты только подсознанием. Как рассказывается во второй главе этой книги, тахистоскоп в большинстве случаев был заменен более изощренными и шокирующими устройствами и приемами. Благодаря использованию рекламы, воздействующей на подсознание, наука о модификации поведения вступает сейчас в Золотой век подтверждения теоретических выводов и достижений в разработке технологий.

     Особо чувствительные читатели с ужасом узнают о том, что даже такие детали, как постоянно действующий микрофон, не является плодом фантазии автора. Роберт Фарр, известный специалист в области электронного обеспечения, рассказывает о подслушивании телефонных разговоров с помощью такого микрофона в своих "Электронных преступлениях".

     Наркотик, который играет главную роль в "Ночном кошмаре", является выдумкой автора. В действительности его не существует. Это только один небольшой фрагмент всего общего научного фона, который я позволил себе создать. Многие исследователи в области модификации поведения думают над этим. Поэтому, когда я говорю, что он не существует, то, вероятно, нужно добавить осторожное словечко - пока.

     Те, кто изучает и определяет будущее рекламы, воздействующей на подсознание, возможно, скажут, что у них нет намерения создать общество послушных роботов, что такая цель противоречила бы их личным моральным принципом. Однако, как и тысячам других ученых в наш изменчивый век, им придется столкнуться с фактом, что их представления о добре и зле не остановят более жестоких людей, которые будут использовать их научные открытия в собственных целях.

НАЧАЛО

Суббота, шестое августа 1977 года

     Грязная дорога была узкой. Ветви тамариска, елей и сосен царапали крышу "лендровера" и хлестали по боковым стеклам.

     - Остановись здесь, - напряженным голосом сказал Роснер.

     Машину вел Холбрук. Это был крупный мужчина с суровым лицом, лет тридцати с небольшим. Он так крепко сжимал руль, что у него побелели костяшки пальцев. Он затормозил, повернул направо и остановился среди деревьев. Затем выключил фары и включил свет на приборной доске.

     - Проверь оружие, - сказал Роснер. У каждого в кобуре был пистолет "СИГ-Петтер", самый лучший автоматический пистолет в мире. Они вытащили магазины, проверили заряды, вставили магазины обратно и спрятали оружие. Их движения были настолько согласованными, что было ясно - они проделывали эту операцию много раз.

     Они выбрались из машины и подошли к багажнику. В три часа утра лес был зловеще темным и тихим. Холбрук открыл заднюю дверцу. Внутри "лендровера" замигал свет. Холбрук отбросил брезент и вытащил две пары резиновых сапог, два фонарика и другое снаряжение.

     Роснер был пониже ростом, стройнее и действовал быстрее, чем Холбрук. Он первым натянул сапоги. Потом выволок оставшиеся детали аппарата из машины.

     Основной частью каждого устройства был плоский бак, похожий на баллон акваланга с плечевыми ремнями и нагрудным поясом. От бака тянулся шланг с распылителем из нержавеющей стали на конце.

     Они помогли друг другу справиться с ремнями, убедились, что аппараты не помешают достать пистолеты, немного походили, привыкая к тяжести за плечами.

     В 3.10 Роснер вытащил из кармана компас, тщательно изучил положение стрелки при свете фонарика, убрал компас и двинулся в лес.

     За ним последовал Холбрук, шагая на удивление бесшумно для такого грузного человека.

     Дорога шла в гору. Им пришлось останавливаться два раза в течение получаса, чтобы передохнуть.

     В 3.40 они подошли к лесопилке "Бит юнион". В трехстах ярдах справа от них за деревьями виднелся комплекс двух- и трехэтажных зданий. Все окна были освещены, прожекторы заливали мутным мертвенно-фиолетовым светом огороженный двор склада. В огромном главном корпусе непрерывно визжали и выли гигантские пилы. Бревна и струганные доски вываливались с конвейера и со страшным грохотом падали в металлический бункер.

     Роснер и Холбрук покружили около лесопилки, чтобы убедиться, что их никто не заметил. В четыре часа они добрались до вершины холма.

     Они без труда обнаружили искусственное озеро. У одного берега оно мерцало в бледном свете луны, у противоположного попадало в тень высокого холма. Оно представляло собой правильный овал, триста ярдов в длину и двести в ширину, подпитываемый мощным источником. Озеро служило резервуаром воды как для лесопилки, так и для маленького городка Черная речка, который находился в трех милях от него в долине.

     Они шли вдоль забора высотой футов в шесть, пока не добрались до главных ворот. Забор лишь защищал территорию от животных, и ворота даже не были закрыты. Они проникли внутрь.

     Роснер вошел в воду в затемненной части резервуара и прошел десять футов, пока вода почти скрыла его высокие сапоги. Берега озера были крутыми, и глубина в центре достигала шестидесяти футов. Он размотал шланг, уцепился за верхушку стального баллона и нажал кнопку. Химическое вещество без цвета и запаха вырвалось из наконечника. Роснер опустил баллон под воду и раскачивал его вперед и назад, стараясь как можно шире распылить вещество.

     Через двадцать минут его бак опустел. Он намотал шланг на катушку и посмотрел на противоположный край озера. Холбрук тоже закончил опорожнять бак и выбирался на бетонированную площадку.

     Они встретились у ворот.

     - Все в порядке? - спросил Роснер.

     - В полном.

     В 5.10 они уже вернулись к "лендроверу". Достав из багажника лопаты, они вырыли две неглубокие ямы в жирной мягкой земле и закопали пустые баки, сапоги и оружие.

     Два часа Холбрук вел машину по неровным и грязным дорогам. "Лендровер" переправился через речку Святого Джона, выехал на узкую мощеную дорогу и, наконец, в половине девятого выбрался на шоссе.

     Теперь за руль сел Роснер. Они не сказали друг другу и десяти слов за время пути.

     В половине первого Холбрук вылез из машины у мотеля "Старлит" на Пятнадцатой улице, где он снимал комнату. Он захлопнул дверцу "лендровера", не попрощавшись, вошел в мотель, закрыл дверь номера и уселся у телефона.

     Роснер заправился на станции в Суноко и поехал по автостраде Интерстейт-95, ведущей на юг к Ватервиллю через Августу. Отсюда он двинулся по главной магистрали в Портланд, где припарковался на стоянке недалеко от телефонных автоматов.

     Послеполуденное солнце сделало зеркальными окна ресторана, лучи, отраженные стеклами стоящих машин, слепили глаза. Дрожащие волны горячего воздуха поднимались от раскаленного асфальта.

     Роснер посмотрел на часы. Было 3.35.

     Он откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза. Казалось, он задремал, однако каждые пять минут он открывал глаза и бросал взгляд на часы. В 3.55 он вышел из машины и направился к телефонной кабине, последней в ряду.

     В четыре часа телефон зазвонил, - Роснер.

     Голос на другом конце провода был резким и холодным:

     - Я "ключ", мистер Роснер.

     - Я "замок", - тупо сказал Роснер.

     - Как прошла операция?

     - Точно по плану.

     - Ты пропустил звонок в три тридцать.

     - Я опоздал всего на пять минут. Человек на другом конце провода колебался. Потом он сказал:

     - Оставь магистраль на следующем повороте. Сверни направо на главную дорогу. Набери скорость, по крайней мере, сто миль в час. Через две мили дорога неожиданно поворачивает, резкий поворот направо, он скрыт стеной, сложенной из камней. Не тормози, когда доберешься до поворота. Не сворачивай с дороги. Поезжай прямо на эту стену, на скорости сто миль в час.

     Роснер пристально смотрел сквозь стекло будки. Молодая женщина, выйдя из ресторана, направилась к маленькой красной спортивной машине. Она была в узких белых шортах с темной отстрочкой. У нее были красивые ноги.

     - Глен?

     - Да, сэр.

     - Ты понял меня?

     - Да.

     - Повтори то, что я сказал.

     Роснер повторил все почти слово в слово.

     - Очень хорошо, Глен. А теперь иди и сделай это.

     - Да, сэр.

     Роснер вернулся к "лендроверу" и снова поехал по оживленной магистрали.

***

     Холбрук тихо и терпеливо сидел в номере, не зажигая света. Он включил телевизор, но не смотрел его. Он встал только один раз, чтобы сходить в ванную и выпить воды, всего лишь один раз за все время ожидания.

     В 4.10 зазвонил телефон.

     Он снял трубку.

     - Холбрук.

     - Я "ключ", мистер Холбрук.

     - Я "замок".

     Человек на другом конце провода говорил не долее полминуты.

     - Теперь повтори, что я сказал. - Холбрук повторил. - Отлично. А теперь выполняй.

     Он повесил трубку, пошел в ванную комнату и стал наполнять ванну горячей водой.

***

     Когда Глен Роснер выехал на главную дорогу, он выжал акселератор до конца. Мотор ревел. Корпус машины задрожал. Мимо проносились деревья, дома и машины, какие-то расплывчатые цветовые пятна. Руль вибрировал у него в руках.

     Первые полторы мили он ни на секунду не спускал глаз с дороги. Когда впереди показался поворот, он взглянул на спидометр и увидел, что мчится со скоростью даже чуть больше, чем сто миль в час.

     Он застонал, но не услышал себя. Единственное, что он мог услышать, были мучительные звуки, производимые машиной. В последний момент он заскрежетал зубами и вздрогнул.

     "Лендровер" врезался в стену высотой в четыре фута с такой силой, что двигатель зажал колени Роснера. Машина протаранила стену. Камни от удара рухнули. "Лендровер" завалился на покореженный бок, перевернулся, проехал крышей по земле, проскользнул в отверстие обрушившейся стены и взорвался.

***

     Холбрук разделся и забрался в ванну. Он устроился в воде поудобнее и взял заостренную с одного края бритву, которая лежала на фарфоровой подставке. Он держал бритву за тупой край, твердо зажав ее между большим и указательным пальцами правой руки, а потом перерезал себе вены на левом запястье.

     Он попытался порезать и правое запястье, но не смог удержать лезвие левой рукой. Оно выскользнуло у него из пальцев. Он выловил его из потемневшей воды, снова взял в правую руку и перерезал себе вены на левой ноге.

     Потом он откинулся на спину и закрыл глаза. Медленно он поплыл по темному коридору сознания в постепенно сгущающийся сумрак, испытывая головокружение и слабость и почти не чувствуя боли. Через тридцать минут он впал в коматозное состояние. Через сорок минут он был мертв.

Воскресенье, 7 августа 1977 года

     Работая всю неделю в ночную смену, Бадди Пеллинери был, не в силах изменить своей привычке даже в выходной. В воскресенье в четыре часа утра он сидел на кухне в своей крошечной двухкомнатной квартирке. Раздавались приглушенные звуки радио, самого ценного его имущества: ночная канадская радиостанция передавала музыку. Он сидел за столом у окна и пристально следил за движением теней на противоположной стороне улицы. Он увидел кошку, бегущую вдоль тротуара, и волосы у него встали дыбом.

     На свете были две вещи, которые вызывали ненависть и страх у Бадди больше, чем что-либо, - это кошки и насмешки.

     Двадцать пять лет он прожил со своей матерью, и двадцать из них она держала в доме котов, сначала Цезаря, а потом Цезаря Второго. Она не представляла себе, что кошки, бывшие гораздо проворнее и хитрее, чем ее сын, стали для него сущим наказанием. Цезарь - первый или второй, не имеет значения - любил лежать на книжных полках, шкафах, на всем, что было расположено повыше, и когда Бадди проходил мимо, он прыгал ему на спину. Кот никогда не царапался сильно, он был озабочен, главным образом тем, чтобы хорошенько зацепиться за Бадди и не дать себя стряхнуть на пол. Каждый раз, как по заранее написанному сценарию, Бадди впадал в панику, бегал кругами или бросался из комнаты в комнату в поисках матери, в то время как Цезарь шипел ему прямо в ухо. Бадди никогда не испытывал особой боли от этой забавы кота, но внезапность и наглость нападения приводили его в ужас. Мама говорила, что Цезарь всего лишь играет. Иногда он пристально смотрел на кота, стараясь показать, что не боится его. Он подходил к Цезарю, когда тот грелся на солнышке, сидя на подоконнике, и пытался смотреть ему прямо в глаза. Но всегда первым отводил взгляд. Пристальный взгляд кошки заставлял его чувствовать себя особенно глупым и ничтожным.

     Выносить насмешки было проще, чем кошек, если только они не обрушивались совсем неожиданно. Когда он был мальчишкой, то другие дети дразнили его нещадно. Он привык к этому и научился терпеть. Бадди был достаточно сообразительным для того, чтобы понять, что он не такой, как все. Если бы его интеллектуальный уровень был несколько ниже, то он бы не стыдился себя, а именно этого и ожидали окружающие. А если бы его интеллектуальный уровень был выше, то он смог бы хоть как-то справиться с кошками и с жестокими людьми. Но поскольку он находился посередине, то жил, как бы все время извиняясь за свой недоразвитый интеллект - на нем лежало проклятие инкубатора в плохом госпитале, куда его поместили, потому что он родился на пять недель раньше положенного срока.

     Его отец погиб в результате несчастного случая на лесопилке, когда Бадди было всего пять лет, и Цезарь первый появился в доме двумя неделями позже. Если бы его отец не умер, то, возможно, не было бы и кошек. Бадди любил думать, что если бы его отец был жив, то никто не посмел бы смеяться над ним.

     С тех пор, как его мать умерла от рака десять лет тому назад, когда Бадди было двадцать пять, он работал помощником ночного сторожа на лесопилке компании "Бит юнион". Если бы он заподозрил, что какие-то люди из "Бит юнион" заботятся о нем и только благодаря им у него есть работа, он никогда бы не допустил этого, будучи чересчур щепетильным. Он дежурил с полуночи до восьми, пять раз в неделю, охраняя двор склада, следя за тем, чтобы не возникло возгорание. Он гордился своей работой. В последние десять лет Бадди узнал, что такое чувство собственного достоинства. Это вряд ли бы произошло, если бы его не взяли на работу.

     Но все-таки бывали такие моменты, когда он снова ощущал себя ребенком, над которым издеваются другие дети, он не мог понять их юмора. Его начальник Эд Макгрейди, главный сторож лесопилки, был неплохим человеком. Он никого не мог обидеть. Однако он все время улыбался, когда другие дразнили Бадди. Эд всегда останавливал их, защищал своего друга, но он всегда и сам смеялся вместе со всеми.

     Вот почему Бадди никому не сказал о том, что он увидел в субботу утром, почти двадцать четыре часа назад. Он не хотел, чтобы над ним смеялись.

     Приблизительно в это время он покинул двор склада, чтобы справить малую нужду. Он избегал заходить в туалет, если только было возможно, потому что именно там мужчины особенно дразнили его и обходились с ним жестоко. В четверть пятого он стоял под сосной, окутанный мраком, и справлял свою нужду, когда вдруг увидел двух мужчин, выбирающихся из бассейна. У них были карманные фонарики, которые отбрасывали узкие желтые лучи света. Мужчины прошли в пяти ярдах от него, и в свете фонарей Бадди заметил, что на ногах у них высокие резиновые сапоги, как будто они возвращались с рыбалки. Но не могли же они ловить рыбу в бассейне? Здесь не было никакой рыбы. И еще одна странная вещь.., у каждого из них на спине был баллон, как у водолазов, которых он видел по телевизору, каждый был вооружен. Они выглядели совершенно невероятно здесь, в лесу. Вообще, все это было очень странно. Они напугали его. Он почувствовал, что это убийцы. Прямо как по телевизору. Если бы они знали, что их заметили, то они бы убили и закопали его прямо здесь. Он был уверен в этом. Бадди всегда ожидал худшего, жизнь приучила его так думать.

     Он застыл на месте и наблюдал за ними, пока они не скрылись из вида, потом побежал во двор. Но тут быстро сообразил, что не сможет никому рассказать о том, что увидел. Ему не поверят. Господи, если над ним опять посмеются только за то, что он скажет , правду, то уж лучше он будет молчать!

     Однако ему очень хотелось рассказать о происшествии хоть кому-нибудь, пусть не на лесопилке. Он думал и думал, но так и не понял, кто были эти водолазы. Наоборот, чем больше он размышлял, тем более странным казалось ему все увиденное. Он был напуган тем, чего не мог понять. Бадди считал, что если он расскажет об этом кому-нибудь, то все объяснится. Тогда он перестанет бояться. Но если они будут смеяться... Да, он не понимал их насмешек, и они были для него еще страшнее, чем таинственные люди в лесу.

     На противоположной стороне Мэйн-стрит из мрачной фиолетовой тени выскочила кошка и пустилась бежать в сторону универсального магазина Эдисона. Она вывела Бадди из задумчивости. Он прилип к оконному стеклу и наблюдал за кошкой, пока она не скрылась за углом. Опасаясь, как бы животное не вернулось и не забралось к нему на третий этаж, он еще долго смотрел туда, где оно исчезло. На некоторое время он даже забыл про людей в лесу, потому что кошек он боялся гораздо больше, чем оружия и незнакомых людей.

Часть первая

ЗАГОВОР

Глава 1

Воскресенье, 13 августа 1977 года

     Когда после поворота они оказались в маленькой долине. Пол Эннендейл почувствовал, что с ним произошла какая-то перемена. Просидев за баранкой по пять часов вечера и сегодня, он испытывал утомление и напряжение - но теперь неожиданно шея у него перестала болеть, и плечи расправились. Он ощутил спокойствие, как будто в этом месте не могло случиться ничего плохого, как будто он был Хью Конвэй из "Потерянного горизонта" и только что вступил в Шэнгри-Ла.

     Конечно, Черная речка совсем не был похож на Шэнгри-Ла. Городок существовал как придаток лесопилки, и жило в нем всего четыреста человек. Для рабочего поселка он был тихим, чистым и привлекательным. Главную улицу затеняли дубы и березы. Дома, сложенные из белого кирпича, были похожи на дома колонистов из Новой Англии. Пол предположил, что благотворное влияние этого уголка объясняется отсутствием неприятных воспоминаний, связанных с ним, чего нельзя было сказать о многих других местах.

     - Это магазин Эдисона! Эдисона! - Марк Эннендейл перегнулся к нему с заднего сиденья, указывая на здание, видное через ветровое стекло.

     Улыбаясь, Пол сказал:

     - Спасибо тебе, Кунскин Пит, исследователь севера.

     Рай была взволнована так же, как и ее брат, ведь Сэм Эдисон стал для них почти отцом. Но она была более сдержанной, чем Марк. В свои одиннадцать лет она хотела казаться взрослой, хотя до этого было еще далеко. Она сидела впереди, рядом с Полом, крепко притянутая к сиденью ремнями безопасности.

     - Марк, иногда мне кажется, что тебе вовсе не девять, а всего пять лет, - сказала она.

     - В самом деле? А мне иногда кажется, что тебе все шестьдесят вместо одиннадцати!

     - Успокойтесь, - сказал Пол.

     Марк усмехнулся. Обычно он не мог одержать верх над сестрой. Такого рода перепалки были не в его вкусе.

     Пол посмотрел на Рай украдкой и увидел, что она покраснела. Он подмигнул ей, чтобы показать, что не смеется над ней.

     Улыбаясь, она уселась поудобнее на своем месте, снова уверенная в себе. Она могла бы ответить Марку еще лучше и сразить его наповал, но она была великодушна, что так нехарактерно для детей ее возраста.

     Через мгновение машина остановилась у обочины, и Марк выпрыгнул на тротуар. Он сделал три прыжка, быстро пробежал через крытую веранду и скрылся в магазине. Дверь захлопнулась за ним, когда Пол выключил мотор.

     Рай была полна решимости не устраивать спектакль, как это делал Марк. Она не спеша вышла из машины, потянулась и зевнула, потянула джинсы на коленках, расправила воротничок своей темно-синей блузы, пригладила длинные каштановые волосы, захлопнула дверцу машины и стала подниматься по ступенькам. Однако, как только она достигла порога, тут же пустилась бегом.

***

     Универсальный магазин Эдисона был большим торговым центром, занимавшим площадь в три тысячи квадратных фунтов. Это был зал длиной сто футов и шириной тридцать футов со старинным сосновым полом. Восточную часть магазина занимал продовольственный отдел. В западной продавались галантерея и сопутствующие товары, там же помещался и аптечный отдел за новым блестящим прилавком.

     Сэм Эдисон был единственным фармацевтом в городе, как и его отец до него.

     В центре зала около сельской печки, которую топили дровами, стояли три стола и двенадцать дубовых кресел. Сейчас здесь никого не было, но обычно за одним из этих столов сидели и играли в карты пожилые мужчины. У Эдисона были не просто магазин и аптека, они служили центром общения для всего городка.

     Пол открыл баночку с содовой и, вытащив бутылку пепси из холодной воды, уселся за одним из столов.

     Рай и Марк стояли перед старым стеклянным прилавком кондитерского отдела и хихикали над очередной шуточкой Сэма. Он угостил их конфетами и отослал к полкам с комиксами и дешевыми книжками, чтобы они выбрали себе там что-нибудь, а сам уселся спиной к холодной печке.

     Он сидел, положив руки на стол.

     На первый взгляд, думал Пол, Сэм мог показаться черствым и жадным. Он весил сто шестьдесят фунтов, отличался крепким сложением и был широк в груди и плечах. Рубашка с короткими рукавами не скрывала мощные предплечья с бицепсами. Его загорелое лицо было покрыто морщинами, а глаза напоминали кусочки серого сланца. Несмотря на густые седые волосы и бороду, он не был похож на доброго дедушку, его вид скорее внушал опасение, и в свои пятьдесят пять он выглядел на десять лет моложе.

     Однако его суровая внешность была обманчива. На самом деле он был добрым и нежным человеком и обожал детей. Похоже, он чаще раздавал конфеты, чем продавал их за деньги. Пол никогда не видел его сердитым, никогда не слышал, как он повышает голос.

     - Когда ты приехал?

     - Это наша первая остановка в городе.

     - Ты не сообщил в письме, как долго пробудешь здесь в этом году. Недели четыре?

     - Я думаю, шесть.

     - Чудесно! - Серые глаза Сэма весело заблестели. Но тому, кто не знал его хорошо, выражение, появившееся на его лице, могло бы показаться зловещим. - Ты останешься ночевать у нас, как обычно? Не собираешься идти в горы сегодня?

     Пол покачал головой.

     - Нет. Скорее всего, завтра. Мы в пути с девяти часов утра. У меня нет сил разбивать лагерь сегодня.

     - Тем не менее, ты хорошо выглядишь.

     - Сейчас мне хорошо оттого, что я здесь, в Черной речке.

     - Тебе был нужен этот отпуск, правда?

     - Да, очень. - Пол отпил немного пепси. - Я до смерти устал от пуделей-гипертоников и сиамских кошек с глистами.

     Сэм улыбнулся.

     - Я тебе уже сто раз говорил: ты не станешь настоящим ветеринаром, если работаешь в пригороде Бостона. Там ты всегда будешь сиделкой у Нервных домашних любимцев и их не менее нервных хозяев. Перебирайся в деревню. Пол.

     - Ты думаешь, я должен заниматься коровами и лошадьми, принимать у них роды?

     - Совершенно верно.

     Пол вздохнул.

     - Наверное, я когда-нибудь так и сделаю.

     - Ты должен вывезти детей из города на природу, где чистый воздух и свежая вода.

     - Наверное, я так и сделаю. - Он посмотрел в глубину магазина, на дверь за занавеской. - А Дженни здесь?

     - Я все утро выписывал рецепты, и сейчас она разносит лекарства. Я думаю, что за последние четыре дня я продал лекарств больше, чем обычно продаю за четыре недели.

     - Эпидемия?

     - Да. Инфлюэнца или грипп, как тебе больше нравится.

     - А как называет это доктор Трутмен? Сэм пожал плечами.

     - Он точно не знает. Думает, что это какой-то новый вид вируса гриппа.

     - А что он прописывает?

     - Антибиотик общего действия. Тетрациклин.

     - Это не очень эффективно.

     - Да, но эпидемия просто ошеломительная.

     - А тетрациклин помогает?

     - Еще слишком рано говорить об этом.

     Пол посмотрел на Рай и Марка.

     - Здесь они в большей безопасности, чем где-либо, - сказал Сэм. - Дженни и я, мы единственные во всем городе, кто еще не заболел.

     - Если я заберусь в горы и оба ребенка там заболеют, чего я должен ожидать в этом случае? Тошноту? Лихорадку?

     - Нет, ничего подобного. Они будут просто дрожать по ночам.

     Пол в недоумении склонил голову.

     - Черт меня возьми, если я хоть что-нибудь понимаю.

     Брови у Сэма сошлись на переносице в широкую белую полосу.

     - Просыпаешься среди ночи, как будто увидел страшный сон. Тебя так жутко трясет, что даже невозможно ни за что уцепиться. Ты едва в состоянии ходить. Сердце стучит как бешеное. Обливаешься потом, словно у тебя очень высокое давление. Все это продолжается около часа, затем исчезает бесследно. После этого ты весь день чувствуешь себя разбитым.

     Пол нахмурился и сказал:

     - Это не похоже на грипп.

     - Это ни на что не похоже. Но эта зараза просто косит людей. Некоторые заболели во вторник ночью, большинство присоединились к ним в среду. Каждую ночь они просыпаются и трясутся, а потом целый день ощущают слабость и усталость. Здесь очень мало найдется людей, которые бы хорошо спали на этой неделе.

     - Доктор Трутмен консультировался еще с кем-нибудь по этому поводу?

     - Ближайший врач живет в шестидесяти милях отсюда, - сказал Сэм. - Вчера Трутмен обратился в Комитет по здравоохранению, попросил направить кого-нибудь из своих врачей сюда. Но они не могут никого прислать раньше понедельника. Я подозреваю, что они не очень-то волнуются по поводу эпидемии ночной дрожи.

     - Эта дрожь может быть лишь верхушкой айсберга.

     - Возможно. Но ведь ты знаешь наших бюрократов. - Сэм заметил, что Пол снова смотрит на Рай и Марка, и сказал:

     - Знаешь, не беспокойся об этом. Мы будем держать детей подальше ото всех, кто болеет.

     - Я думал пригласить Дженни в кафе Альмена. Мы собирались вместе поужинать.

     - Если ты подхватишь грипп от официантки или какого-нибудь посетителя, то потом можешь заразить детей. Обойдетесь без кафе. Пообедайте здесь. Ты знаешь, что я самый лучший повар в Черной речке. - Пол колебался. Мягко посмеиваясь и поглаживая рукой бороду, Сэм сказал:

     - Мы поужинаем рано, в шесть часов. Потому у вас с Дженни будет много времени. Попозже можете отправиться на прогулку. А если останетесь дома, я и дети, мы не будем вам мешать.

     Пол улыбнулся.

     - Что у нас в меню?

     - Маникотти.

     - Кому оно нужно - это кафе Альтмена? Сэм одобрительно кивнул.

     - Только самому Альмтену.

     - Рай и Марк, ожидая одобрения Сэма, торопились показать ему подарки, которые они себе выбрали. Марк набрал комиксов на два доллара, а Рай понравились две тонких книжечки. У каждого был еще пакетик с конфетами. Полу показалось, что голубые глаза Рай светятся каким-то особенным светом. Она улыбнулась и сказала:

     - Папочка, это будут самые лучшие каникулы в жизни!

Глава 2

Тридцать один месяц тому назад:

Пятница, 10 января 1975 года

     Огден Салбсери приехал за десять минут до назначенной на три часа встречи, что было характерно для него.

     Леонард Даусон, президент и главный акционер компании "Фьючерс Интернешнл", не сразу пригласил Салбсери в кабинет. Фактически он заставил его прождать до трех часов пятнадцати минут. Это, в свою очередь, было характерно для Даусона. Он никогда не позволял своим партнерам забывать, что его время гораздо более ценно.

     Когда, наконец, секретарь Даусона проводила Салсбери в кабинет, то это выглядело так, словно она поводила его к алтарю в молитвенной тишине храма. Отношение ее к этому месту было благоговейным. Внешний офис занимал Мьюзак, а здесь царила полная тишина. В комнате было не очень много вещей: темно-синий ковер, две темные картины, писанные маслом, на белой стене, два стула по одну сторону стола и один - по другую, столик для кофе, ярко-синие бархатные портьеры, которые обрамляли окно со слегка затемненными стеклами площадью в семьдесят квадратных футов, выходившее на центральную часть Манхэттена. Секретарь удалилась почти так же, как церковный служитель покидает святилище.

     - Как дела, Огден? - Даусон поднялся навстречу, протягивая руку.

     - Хорошо. Все хорошо, Леонард. Рука Даусона была твердой и сухой, рука Салсбери - влажной.

     - А как Мириам? - Он заметил смущение Салсбери. - Не болеет?

     - Мы развелись, - сказал Салбсери.

     - Мне очень жаль.

     Прозвучало ли в голосе Даусона неодобрение, - спрашивал себя Салсбери. Но что ему за дело до этого?

     - Когда вы расстались? - спросил Даусон.

     - Двадцать пять лет назад, Леонард. - Салсбери чувствовал, что он должен назвать Даусона по-другому, но он был полон решимости показать, что тому не удастся его запутать, как это было в молодости.

     - Мы давно с тобой не говорили, - сказал Даусон. - Это досадно. Мы столько времени провели вместе, нам есть что вспомнить.

     Они принадлежали к одной студенческой общине в Гарварде и оставались приятелями на протяжении нескольких лет после окончания университета. Салсбери ничего хорошего вспомнить не мог. На самом деле, имя Леонарда Даусона всегда было для него синонимом излишней щепетильности и жуткой скуки одновременно.

     - Ты женился снова? - спросил Даусон.

     - Нет.

     Даусон нахмурился.

     - Брак является существенным условием упорядоченной жизни. Он дает человеку стабильность.

     - Ты прав, - сказал Салсбери, хотя он так и не думал. - Я устал от холостой жизни.

     Даусон всегда заставлял его чувствовать себя неловко. Сегодняшний разговор не был исключением.

     Ему было немного не по себе еще и потому, что они слишком по-разному выглядели. Атлетически сложенный, широкоплечий и узкобедрый Даусон имел рост шесть футов два дюйма. У Салсбери были узкие плечи, двадцать фунтов лишнего веса и рост пять футов девять дюймов. Густые седые волосы, смуглая кожа, блестящие черные глаза Даусона делали его похожим на артиста. А Салсбери был бледным, с редеющими волосами и близорукими карими глазами, которые прятались за толстыми стеклами очков. Им обоим было по пятьдесят четыре года. Из них двоих время гораздо больше пощадило Даусона.

     "Он начинал, имея более привлекательную внешность, чем я, - подумал Салсбери. - Когда выглядишь лучше, то у тебя больше преимуществ, больше денег..."

     Если Даусон олицетворял власть, то Салсбери - подобострастие. В лаборатории, в своей родной стихии, Огден был так же величествен, как и Даусон. Но поскольку сейчас они были не в лаборатории, то Салсбери чувствовал себя не в своей тарелке, почти униженно.

     - А как поживает миссис Даусон? В ответ Даусон широко улыбнулся.

     - Прекрасно! Просто замечательно. За свою жизнь я совершил много поступков, Огден. Но это самый лучший из них. - Его голос стал более глубоким и торжественным, зазвучал почти театрально. - Она хорошая, набожная женщина и любит ходить в церковь.

     "Ты все еще большой любитель Библии", - подумал Салсбери. Он подозревал, что именно это обстоятельство могло бы ему здорово помочь. Они молча смотрели друг на друга, не в силах найти еще какую-либо тему для разговора.

     - Садись, - сказал Даусон. Он опустился в свое кресло за столом, а Салсбери устроился на стуле у противоположной стороны стола. Четыре фута полированного дерева между ними еще более подчеркивали превосходство Даусона.

     Сидя в напряженной позе с кейсом на коленях, Салсбери очень напоминал комнатную собачонку. Он знал, что нужно расслабиться, знал, как опасно показывать, что его легко запутать. Но тем не менее, зная все это, он мог лишь притвориться спокойным, сложив руки на крышке своего кейса.

     - Это письмо... - Даусон посмотрел на бумагу, лежавшую в папке перед ним. Письмо написал Солсбери, а он знал его наизусть.

     Дорогой Леонард!

     С тех пор как мы покинули Гарвард, ты преуспел гораздо больше, чем я. Тем не менее, я не терял времени даром. После десятилетий научных изысканий и экспериментов я почти завершил разработку одного процесса, которому нет цены. Доход, который ты можешь получить всего за один год, может превысить все накопленное тобой богатство. Это абсолютно серьезно.

     Могу ли я встретиться с тобой, когда тебе будет угодно? Ты не пожалеешь об этом.

     Назначь свидание Роберту Стенли, подставному лицу, чтобы мое имя не фигурировало в твоем дневнике. Как ты можешь судить по этому бланку, я работаю в главной лаборатории биохимических исследований Ассоциации творческого развития, которая является дочерней компанией "Фьючерс Интернешнл". Если ты знаешь характер деятельности нашей Ассоциации, то поймешь необходимость подобной предосторожности.

     Всегда к услугам.

     Огден Солсбери.

     Он ожидал получить ответ на это письмо незамедлительно, и его ожидания оправдались. В Гарварде для Леонарда существовало две святыни: деньги и Бог. Салсбери предполагал и, как казалось, не напрасно, что Даусон мало изменился с тех пор. Письмо было отправлено во вторник. А уже в среду секретарь Даусона позвонила Салсбери и назначила встречу.

     - Обычно я не просматриваю зарегистрированные письма, - строго сказал Даусон. - Я взял его только потому, что увидел на конверте твое имя. После того, как я его прочитал, я чуть было не выкинул его в корзину. - Салсбери вздрогнул. - Если бы это письмо было от кого-нибудь другого, то я бы его выбросил. Но помнится, в Гарварде ты не был хвастуном. А сейчас ты случайно не преувеличиваешь?

     - Нет.

     - Ты сделал открытие, которое стоит миллионы?

     - Да. И даже больше. - У него пересохло во рту.

     Даусон вытащил папку из среднего ящика стола.

     - Ассоциация творческого развития. Мы купили эту компанию семь лет назад. Ты уже работал там, когда мы сделали это приобретение.

     - Да, сэр. Леонард.

     Даусон продолжал, словно он и не заметил оговорки Салсбери.

     - Эта компания занимается выпуском компьютерных программ для университетов и правительственных организаций, которые ведут социологические и психологические исследования. - Он даже не заглядывал в отчет, казалось, он помнит его наизусть. - Она выполняет также научные исследования для правительственных и промышленных кругов. Она управляет семью лабораториями, которые изучают биологические, химические и биохимические аспекты некоторых социологических и психологических явлений. Ты заведуешь Институтом Брокерта в штате Коннектикут. - Он нахмурился. - Все силы Коннектикута направлены на выполнение сверхсекретной работы для Департамента обороны. - Его черные глаза были необыкновенно острыми и ясными. - На самом деле, до такой степени засекреченной, что даже я не смог выяснить, чем вы там занимаетесь. Я узнал только, что это связано с общими исследованиями в области модификации поведения.

     Нервно прочищая голос, Салсбери мысленно спрашивал себя, достаточно ли широк кругозор у Даусона и сможет ли он понять всю ценность того, о чем ему предстоит услышать.

     - Ты знаком с термином "сублимическое восприятие"?

     - Это как-то связано с подсознанием?

     - В какой-то степени да. Я боюсь показаться педантом, но небольшая лекция все-таки нужна.

     Даусон откинулся назад, а Солсбери наклонился вперед.

     - Конечно, пожалуйста.

     Вынув из кейса две фотографии размером восемь на десять сантиметров, Салсбери спросил:

     - Видишь какую-нибудь разницу между этими фотографиями?

     Даусон взглянул на них, придвинувшись поближе. Это были черно-белые портреты самого Салсбери.

     - Они идентичны.

     - На первый взгляд, да. Это отпечатки с одного негатива.

     - Тогда в чем же дело?

     - Я объясню попозже. А сейчас посмотри на них повнимательней.

     Даусон с подозрением уставился на фотографии. Это что, такая игра? Он не любил игр. Они были бесполезной тратой времени. Вместо того, чтобы играть, лучше в это время делать деньги.

     - Человеческий мозг, - сказал Салсбери, - имеет две основные системы, контролирующие прием информации: сознание и подсознание.

     - Наша церковь признает подсознательное, - благосклонно отметил Даусон. - Не все церкви допускают его существование.

     Так как Салсбери не понял, к чему это сказано, он пропустил замечание мимо ушей.

     - Эти "приборы" накапливают две различные базы данных. Можно сказать, сознание знает только о том, что происходит непосредственно в поле зрения, в то время как подсознание обладает периферийным видением. Эти две функции мозга действуют независимо друг от друга и очень часто в противоположном направлении.

     - Но только у мозга с патологией. Обеспокоенный тем, что кто-то мог подумать, будто его мозг может вести себя подобным образом и не находиться в полной гармонии с самим собой, Даусон вставил свое веское слово.

     - Нет, нет. В любом. Включая и твой, и мой, - быстро сказал Салсбери. - Например, человек сидит в баре. К нему подсаживается красивая женщина. С осознанным намерением он пытается соблазнить ее. Но в то же время, неосознанно сексуальный контакт приводит его в ужас. Он может бояться отказа, неудачи или импотенции. Осознанно он действует так, как полагается вести себя в обществе привлекательной женщины. Но его подсознание активно работает против сознания. Поэтому он отчуждает себя от этой женщины. Он говорит слишком громко и нахально. Хотя в обычном состоянии он интересный собеседник, тут он надоедает ей дурацкими разговорами. Он проливает свою выпивку ей на платье. Такое поведение является результатом его подсознательного страха. Его внешний мозг говорит "иди" даже тогда, когда внутренний мозг кричит "остановись".

     У Даусона было кислое выражение лица. Он не понял суть примера. Тем не менее, сказал:

     - Продолжай.

     - Подсознание играет главную роль. Сознание может спать, но подсознание - никогда. Сознание не имеет доступа в подсознание, но подсознание знает все, что происходит в сознании. Сознание - это всего лило" компьютер, в то время как подсознание - программист.

     Информация, которая накапливается мозгом, собирается с помощью пяти известных нам органов чувств. Но подсознание видит, слышит, ощущает запах и вкус, чувствует гораздо сильнее, чем сознание. Оно схватывает все, что происходит слишком быстро или неуловимо для сознания. В нашем случае определение "сублимического" может быть следующим:

     - все, что происходит слишком быстро или неуловимо для осознанного восприятия. Более девяноста процентов сигналов, которые воздействуют на наши органы чувств, поступают к нам по сублимическим каналам.

     - Девяносто процентов? - спросил Даусон. - Ты хочешь сказать, что я вижу, чувствую, ощущаю в десять раз больше того, чем я предполагаю? Например?

     У Салсбери был в запасе такой пример.

     - Человеческий глаз фиксирует приблизительно сто тысяч различных объектов в день. Фиксация длится от доли секунды до одной трети минуты. Но если бы ты попытался перечислить все сто тысяч различных предметов, которые увидел за сегодняшний день, то смог бы вспомнить не более нескольких строчек. Остальные сигналы были приняты подсознанием и отложились в нем, так же, как и еще два миллиона сигналов, которые были восприняты с помощью четырех других органов чувств.

     Прикрыв глаза, как будто желая отключиться от всего, что он не в состоянии был зафиксировать, Даусон сказал:

     - Ты говорил о трех вещах. - Он перечислил, загибая свои холеные пальцы:

     - Во-первых, подсознание является основной частью мозга. Во-вторых, мы не знаем о том, что наше подсознание увидело и запомнило. Мы не можем получить эту информацию произвольно. В-третьих, в сублимическом восприятии нет ничего странного или мистического. Это составная часть нашей жизни.

     - Возможно даже, что главная.

     - И ты обнаружил, какую практическую пользу можно из этого извлечь.

     Руки у Салсбери дрожали. Он подошел к основному пункту: изложению своего предложения, но при этом не знал, понравится ли оно Даусону или же вызовет негодование.

     - На протяжении двух десятилетий рекламным агентам удавалось воздействовать на подсознание потенциальных потребителей с помощью внушения. Рекламные агентства используют этот метод, но под разными названиями. "Сублимическое восприятие", "регуляция стрессов", "неосознанное восприятие". Ты в курсе дела? Ты об этом слышал?

     Все еще находясь в завидно расслабленном состоянии, Даусон заметил:

     - Было несколько экспериментов, которые проводились в кинотеатрах пятнадцать, может быть, двадцать лет тому назад. Я, помню, читал о них в газетах.

     Салсбери быстро кивнул.

     - Да. Первый провели в 1957 году.

     Во время обычного показа фильма на экран было спроецировано специальное послание. "Вы хотите пить" или что-то в этом роде. Оно появлялось и исчезало так быстро, что никто ничего не заметил. После того, как фраза была показана приблизительно тысячу раз, почти все посетители кинотеатра отправились в буфет покупать прохладительные напитки.

     Во время этих первых грубых экспериментов, которые тщательно готовились под руководством исследователей в области мотивации поведения, сублимированные сообщения посылались в аудиторию через тахистоскоп, аппарат, запатентованный Корпорацией по технологии и оборудованию из Нью-Орлеана в октябре 1962 года. Тахистоскоп был стандартным кинопроектором с большой скоростью протяжки кадров. Он мог посылать сообщение двенадцать раз в минуту со скоростью 1/3000 секунды. Сообщение появлялось на экране на слишком короткое для осознанного восприятия время. Но подсознание полностью его воспринимало. На протяжении шести недель во время испытания тахистоскопа сорок пять тысяч посетителей кинотеатра подвергались воздействию двух внушений:

     "Пейте кока-колу" и "Вы голодны? Ешьте попкорн".

     Результаты этих экспериментов не оставляли никакого сомнения в эффективности рекламы, воздействующей на подсознание. Продажа попкорна увеличилась на шестьдесят процентов, а кока-колы на двадцать.

     Очевидно, что именно внушение на уровне подсознания заставило людей покупать эти продукты, хотя в действительности они не были голодны и не испытывали жажды.

     - Видишь ли, - продолжал Салсбери, - подсознание верит всему тому, что ему внушают. Даже когда строятся модели поведения, исходя из получаемой информации, под руководством сознания, подсознание не может отличить правду от лжи! Поведение, которое оно программирует и передает в сознание, часто бывает основано на ошибочных концепциях.

     - Но если бы это было так, то мы все вели бы себя неразумно.

     - А мы все так и делаем, - сказал Салсбери, - в той или иной степени. Не забывай, что подсознание не всегда составляет программы, опираясь на неверные идеи. Только иногда. Этим, кстати, объясняется, почему умный человек, образец совершенства, занимает иногда не правильную позицию. - "Этим объясняется и твой религиозный фанатизм", - подумал Салсбери и продолжил:

     - Расовый и религиозный фанатизм, например. Ксенофобия, клаустрофобия, акрофобия... Если бы человека заставили проанализировать подобную манию на уровне сознания, то он отказался бы от нее. Но сознание сопротивляется анализу. В то время, как внутренняя область мозга продолжает дезинформировать внешнюю.

     - Что касается этих посланий на киноэкране, то ведь сознание ничего не знало о них, - поэтому оно не могло от них отказаться.

     Салсбери вздохнул.

     - Да. В том-то и дело. Подсознание видело эти послания и заставило внешний мозг действовать в соответствии с ними.

     Даусон все более заинтересовывался.

     - А почему рекламные агенты продали попкорна больше, чем воды?

     - Первое послание - "Пейте кока-колу" - было декларативным высказыванием, - ответил Салсбери, - прямое приказание. Иногда подсознание подчиняется приказам, которые ему внушаются, а иногда нет.

     - Почему так? Салсбери пожал плечами.

     - Мы не знаем. Но ты видишь, что второе послание не содержало очевидного приказания. Оно составлено хитрее и начинается с вопроса: "Вы голодны?" Вопрос поставлен так, чтобы вызвать беспокойство и создать "уравнение мотивации". Потребность и тревога находятся по одну сторону знака равенства. А чтобы заполнить пробел с другой стороны и составить уравнение, подсознание дает установку сознанию на покупку попкорна. Одна часть уравнения уравновешивает другую. Покупка попкорна гасит тревогу.

     - Этот метод подобен посттипнотической суггестии. Однако я слышал, что человека нельзя загипнотизировать так, чтобы заставить его делать то, он считает неприемлемым с точки зрения морали. Другими словами, если он не является убийцей по своей природе, то его нельзя заставить убить даже под влиянием гипноза.

     - Это неверно, - сказал Салсбери. - Любого можно заставить сделать все что угодно под воздействием гипноза. Периферийным мозгом можно так легко манипулировать... Например, если бы я тебя загипнотизировал и приказал убить жену, то ты бы мне не подчинился.

     - Естественно, нет! - возмущенно воскликнул Даусон.

     - Ты любишь свою жену.

     - Конечно, люблю;

     - У тебя нет повода убивать ее.

     - Ни малейшего.

     Судя по энергичным протестам Даусона, Салсбери сделал вывод, что подсознательно того переполняет подавленная враждебность по отношению к богобоязненной жене. Но он не решился сказать об этом. Даусон стал бы отрицать все и, возможно, выставил бы его из офиса.

     - Но если бы я загипнотизировал тебя и внушил, что жена изменяет тебе с твоим лучшим другом и что она задумала убить тебя, чтобы завладеть твоим имуществом, то ты бы поверил мне и...

     - Нет. Я не поверил бы. Джулия не способна на такое.

     Салсбери терпеливо кивал головой.

     - Твое сознание отвергло бы мой вымысел. Оно может рассуждать. Но, загипнотизировав тебя, я повел бы разговор с твоим подсознанием, которое не может отличить правду от лжи.

     - А, я понимаю.

     - Твое подсознание не подчинилось бы прямому приказанию убить жену, так как прямое приказание не может создать уравнение мотивации. Но оно поверит моему предостережению о том, что жена намеревается убить тебя. Таким образом, веря этому, подсознание будет строить новую модель поведения, основанную на ложной информации, и оно запрограммирует твое сознание на убийство. Представь себе это уравнение, Леонард. С одной стороны - тревога, которая вызвана информацией о том, что твоя жена собирается покончить с тобой. С другой стороны, чтобы уравновесить уравнение и избавиться от тревоги, тебе нужно убить жену. И если тебе внушили, что она собирается убить тебя сегодня ночью, то твое подсознание заставит тебя убить ее еще прежде того, как ты отправиться спать.

     - А почему бы мне не пойти сразу в полицию?

     Улыбаясь уже увереннее, чем в тот момент, когда он вошел в офис, Салсбери объяснил:

     - Гипнотизер мог бы застраховать себя от этого, внушив тебе, что твоя жена хитра и создаст полную видимость несчастного случая, чтобы полиция не смогла ничего доказать.

     Подняв руку, Даусон помахал ею в воздухе, будто отгоняя мух.

     - Это все очень интересно, - сказал он слегка устало. - Но мне кажется, что это все слишком академично.

     Уверенность Огдена в себе была очень хрупкой. Он снова начал трястись.

     - Академично?

     - Реклама посредством внушения была запрещена. В свое время по этому поводу было много шума.

     - О да, - сказал Салсбери с облегчением. - Появились сотни газетных и журнальных публикаций. "Ньюс дэй" назвала изобретение самым ужасным со времен создания атомной бомбы. "Сэтердэй ревью" писала, что сознание является самым тонким инструментом во вселенной и что его нельзя засорять или одурачивать в целях продажи попкорна или чего-либо другого.

     В конце пятидесятых годов, когда были опубликованы результаты эксперимента с тахистоскопом, почти все согласились с тем, что реклама, воздействующая на подсознание, является вторжением во внутренний мир человека. Конгрессмен Джеймс Райт из Техаса предложил законопроект, запрещающий любой аппарат, фильм, фотографическое изображение или звукозапись, изготовленные для воздействия на публику посредством внушения с целью рекламирования товара.

     Другие конгрессмены и сенаторы разработали законодательные акты для борьбы с этой опасностью, но ни один из законопроектов так и не вышел за рамки комитета. Закон, ограничивающий или запрещающий рекламу, использующую внушения, так и не был принят. Даусон удивленно поднял брови.

     - А политики пользуются этим?

     - Большинство из них недооценивают потенциальных возможностей данного метода. А рекламные агентства держат их в неведении. Каждое крупное агентство в США имеет в своем штате психологов, которые занимаются разработкой рекламы посредством внушения для журналов и телевидения. В сущности каждый вид товара, производимого "Фьючерс" и ее дочерними компаниями, продается при помощи рекламного внушения.

     - Я не верю, - сказал Даусон. - В противном случае я знал бы об этом.

     - Нет, до тех-пор, пока ты сам не захочешь узнать об этом и не попытаешься выяснить что-то. Тридцать лет назад, когда ты начинал, ничего подобного еще не существовало. К тому времени, когда этим стали широко пользоваться, ты уже был далек от дел, связанных с продажей товаров вашей фирмы. Ты был занят снабжением, объединением предприятий - одним словом, заправлял делами. Президент такого крупного объединения не может лично дать оценку каждой рекламе каждого продукта в каждом дочернем предприятии.

     Наклонившись вперед, с выражением отвращения на красивом лице, Даусон сказал:

     - Но я нахожу, что это отвратительно.

     - Если согласиться с тем фактом, что мозгом человека можно управлять помимо его воли, то значит нужно отказаться от представления о том, что человек всегда является хозяином своей судьбы. Это страшно пугает людей.

     На протяжении двух десятилетий американцы отказывались смотреть в лицо правде о рекламе-внушении, это было неприятно. Опросы общественного мнения показывают, что девяносто процентов из тех, кто слышал о такой рекламе, считают, что она запрещена. У них нет никаких оснований так полагать, но они ни о чем другом и думать не хотят. Более того, от пятидесяти до семидесяти процентов опрошенных утверждают, что не верят в силу такого воздействия. Сама мысль о том, что их можно контролировать и манипулировать ими, вызывает у людей возмущение, и они полностью отвергают такую возможность. Вместо того, чтобы лучше ознакомиться с этим вопросом, подняться и восстать против этого явления, они отмахиваются от него как от пустой фантазии или научной фантастики.

     Даусон беспокойно задвигался на своем стуле. Наконец он поднялся, подошел к окну и уставился в него.

     Пошел снег. Небо потемнело. Ветер, словно голос города, стонал за окнами.

     Повернувшись к Салсбери, Даусон сказал:

     - Одна из наших дочерних компаний занимается рекламой. "Вулринг" и Меснер". Ты считаешь, что всякий раз, когда, они делали телерекламу, то вставляли туда специальные послания с помощью тахистоскопа?

     - Рекламные агентства вынуждены прибегать к помощи внушения, - сказал Салсбери. - За подобные услуги полагается особая плата. Но чтобы ответить на твой вопрос, скажу, что нет, тахистоскоп вышел из употребления.

     Наука о модификации сублимированного поведения развивалась так быстро, что тахистоскоп устарел уже вскоре после своего появления. К середине шестидесятых годов большинство сублимированных сообщений внедрялись в телевизионную рекламу при помощи реостатной съемки. Каждый видел регулятор напряжения для настольной лампы или верхнего света: поворачивая его, можно регулировать яркость освещения. Тот же принцип можно использовать во время киносъемки. Сначала обычным способом снимается и монтируется минутный рекламный ролик. Это та часть рекламы, которая усваивается сознанием. Другая минута фильма, несущая сублимированное сообщение, снимается при минимальном освещении, когда реостат находится на нуле. Получившийся в результате образ оказывается слишком неясным для осознания. При его проекции экран кажется пустым. Однако подсознание видит и впитывает его. Эти два фильма показываются одновременно и накладываются на одну пленку, по продолжительности вторая часть составляет треть фильма. Это тот совмещенный вариант, который демонстрируется по телевидению. Когда мы смотрим рекламу, подсознание тоже смотрит и подчиняется в той или иной степени сублимированной установке.

     - Я говорю всего лишь о базовой технике, - сказал Салсбери. - В усовершенствованном виде все выглядит гораздо остроумнее.

     Даусон расхаживал по кабинету. Он не нервничал, однако был взволнован.

     Салсбери радостно подумал, что, кажется, Даусон начинает постигать суть и практическую пользу открытия.

     - Я понимаю, что сублимированное сообщение может быть замаскировано в кинофильме путем вариаций скорости движения, света и тени, - сказал Даусон. - А как же реклама в журналах? Ведь это статичное средство, всего один образ, движения нет. Как информация может быть спрятана на одной странице?

     Показывая на фотографии, которые он дал Даусону, Салсбери сказал:

     - Когда делали этот снимок, у меня было нейтральное выражение лица. Обе копии сделаны с одного негатива. Копия "А" была отпечатана поверх смутного начертания слова "гнев", а копия "Б" сверху слова "радость".

     Сравнивая две фотографии, Даусон сказал:

     - Я не вижу ни одного слова.

     - Я бы огорчился, если бы ты их увидел. Их и не должно быть видно.

     - А какова цель?

     - Сто колумбийских студентов получили фотографию "А", их попросили определить, какое чувство выражено на лице человека. Десять из них затруднились ответить на этот вопрос. Восемь сказали: "недовольство" и восемьдесят два человека ответили:

     "гнев". Другая группа изучала фотографию "Б". Восемь студентов не выразили никакого мнения, двадцать один сказал: "счастье", а семьдесят один - "радость".

     - Я понимаю, - проговорил Даусон задумчиво.

     Салсбери заметил:

     - Но это так же грубо, как тахистоскоп. Позволь мне показать некоторые более изощренные рекламы, воздействующие на подсознание.

     Он вытащил из своего кейса лист бумаги. Это была страница из журнала "Тайм", Он положил ее на папку Даусона.

     - Это реклама "Гилбейз джина", - сказал Даусон.

     На первый взгляд, реклама алкогольного напитка была обычной. Вверху страницы шла строка, состоящая из пяти слов: "ОТКУПОРИВАЙТЕ БУТЫЛКУ ТОЛЬКО ПОСЛЕ ОХЛАЖДЕНИЯ". Продолжение надписи разместилось в нижнем правом углу: "И ПЕЙТЕ НА ЗДОРОВЬЕ!" На картинке было изображено три предмета. Прежде всего, бросалась в глаза заиндевевшая бутылка, сверкавшая капельками воды. Крышечка от бутылки видна была внизу страницы. Рядом с бутылкой стоял высокий стакан, наполненный кубиками льда и, по всей видимости, джином с кусочком лимона и соломинкой. Фон был приятный, холодного зеленого оттенка.

     Сообщение, адресованное сознанию, было вполне понятным: этот джин освежает и помогает отвлечься от повседневных хлопот.

     Но то, что предназначалось для подсознания, было гораздо интереснее. Салсбери объяснил, что основное содержание сублимированного послания закрыто для сознательного восприятия, но кое-что можно увидеть и понять, проявив при этом изобретательность и настойчивость. Часть сублимированного послания, наиболее доступная для осознанного восприятия, была замаскирована в кубиках льда. Их было всего четыре, располагавшихся один над другим. Второй кубик сверху и кусок лимона составляли вместе неясно очерченную букву S, что вполне можно было заметить при небольшой подсказке. Третий кубик вместе с отбрасываемой им тенью образовывал явно выраженную букву Е. Четвертый кубик заключал в себе тонкие, но несомненные очертания буквы X: SEX.

     Салсбери встал позади Даусона и медленно обвел пальцем все буквы.

     - Ты видишь это?

     Даусон сказал, нахмурившись:

     - Букву Е я увидел сразу и остальные тоже, без особого труда. Но трудно поверить в то, что это сделано специально. Возможно, просто такая игра света.

     - Кубики льда обычно плохо получаются на фотографии, - сказал Салсбери. - На рекламном снимке их, как правило, рисует художник. На самом деле, почти вся эта реклама нарисована поверх фотографии. Но она заключает в себе нечто большее, чем одно слово, составленное из ледяных кубиков.

     - Что же еще? - спросил Даусон, скосив глаза на фотографию.

     - Бутылка и стакан отбрасывают тень. - Салсбери очертил ее контуры. - Не надо обладать большим воображением, чтобы заметить, как тень от бутылки напоминает пару ног. Но ты видишь также, что тень от пробки напоминает пенис, торчащий между ними?

     Даусон рассвирепел.

     - Я вижу это, - холодно заметил он. Слишком поглощенный своей лекцией, чтобы заметить беспокойство Даусона, Салсбери сказал:

     - Конечно, тающий лед на пробке может напоминать сперму. Этот образ не является полностью сублимированным. Сознание может уловить его суть. Ну, а вот этого оно распознать не сможет, надо ему немного помочь. - Он указал на другую часть страницы. - Без большого преувеличения можно сказать, что тени, отбрасываемые бутылкой и стаканом, образуют половые губы. А эта капля воды на столе расположена между тенями как раз на том самом месте, где должен быть клитор, не так ли?

     Даусон покраснел, разглядев, наконец, сублимированный половой орган и его раздвинутые губы.

     - Я вижу. Да, наверное, так и есть. Салсбери начал копаться в своем кейсе.

     - У меня есть и другие примеры.

     Одним из них оказалось предложение о подписке, которое опубликовал незадолго до Рождества несколько лет назад "Плейбой". На правой стороне Плеймент Лив Линдленд, соблазнительная блондинка, стояла на коленях на белом ковре. Левую страницу разворота занимал огромный ореховый венок. Она завязывала вверху его красный бант.

     Во время одного теста, объяснял Салсбери, сто человек испытуемых в течение часа рассматривали различные рекламы. Сотни две, включая и эту. Затем их попросили перечислить десять наиболее запомнившихся реклам. Восемьдесят пять процентов назвали рекламу "Плейбоя". Описывая ее, все, кроме двух человек, упомянули венок. Только пятеро из них вспомнили про девушку. При дальнейших расспросах они затруднялись сказать, блондинка она или брюнетка, а, может быть, рыжая. Они запомнили, что у нее открыта грудь, но не могли сказать наверняка, раздета ли она полностью и есть ли у нее на голове шляпа. (Она была без шляпы и совершенно голая.) Описание венка ни у кого не вызвало затруднений, потому что он запал в подсознание.

     - Ты понимаешь, почему? - спросил Салсбери. - В этом "ореховом венке", на самом деле, нет орехов. Он состоит из предметов, которые похожи на головки пениса и вагинальные щели.

     Будучи не в силах что-либо сказать, Даусон просматривал другие рекламные снимки, но уже не просил Салсбери растолковать их. Наконец он произнес:

     - Сигареты "Кэмел", "Сигрэмз", "Спрайт", "Бакарди Рум"... Почти все известные фирмы используют такую рекламу для продажи своих товаров.

     - А почему бы нет? Это вполне законно. Если конкуренты используют ее, то какой же выбор остается даже самым высокоморальным компаниям? Нужно быть конкурентоспособным. Короче говоря, здесь нет отдельных злоумышленников. Вся система порочна.

     Даусон вернулся к себе за стол, на его лице отражались противоречивые чувства. Можно было заметить, что ему не по вкусу все эти разговоры о "системе в целом", но он, тем не менее, шокирован увиденным. Он также пытался сообразить, какую пользу можно извлечь из всего, что он узнал. Он жил и действовал с уверенностью в том, что сам Господь Бог захотел, чтобы именно он руководил этой приносящей огромные доходы компанией. И он убежден, что Господь поможет ему во всем разобраться. Хотя такая реклама была довольно подлой штукой, может быть, даже аморальной, все-таки здесь был один момент, который мог бы ему помочь в исполнении предначертанной миссии. А видел он свою миссию в том, чтобы копить богатство для Бога. Когда он и Джулия умрут, то все их имущество перейдет церкви.

     Салсбери вернулся на свое место. Беспорядочно разбросанные по столу журнальные странички были похожи на коллекцию порнографических картинок. Все это выглядело так, словно он специально хотел возбудить Даусона. Выходило глупо, он был несколько смущен этим.

     - Ты убедил меня в том, что масса творческих усилий и денег идет на рекламу, воздействующую на подсознание, - сказал Даусон. - Очевидно, существует общепризнанная теория о том, что именно сексуальная стимуляция подсознания способствует продаже товаров. Но так ли это на самом деле? Оправданы ли такие большие расходы?

     - Несомненно! Психологические исследования доказали, что большинство американцев реагируют на сексуальную стимуляцию появлением тревоги и напряжения в подсознании. Таким образом, когда во время телерекламы содовой демонстрируется пара, занимающаяся любовью, то подсознание телезрителей начинает закипать беспокойством - и это формирует уравнение мотивации. По одну сторону от знака равенства находится тревога и напряжение. Для того, чтобы составить уравнение и избавиться от этих неприятных ощущений, телезритель покупает товар: бутылку или целый ящик содовой. Уравнение написано, затем классная доска вытирается.

     Даусон был удивлен.

     - Следовательно, он покупает товар, так как думает, что это поможет ему улучшить сексуальные отношения?

     - Совсем наоборот, - сказал Салсбери. - Он покупает его, для того чтобы избавиться от секса. Реклама возбуждает его желание на уровне подсознания, и путем покупки товара он может удовлетворить свое желание, не боясь получить отказ, не опасаясь импотенции, или унижения, или каких-то других неприятностей, которые могут возникнуть при общении с женщиной. А если телезритель - женщина, то она покупает товар, чтобы удовлетворить свое желание, не подвергаясь всякого рода опасностям, возможным при общении с мужчиной. Большинство мужчин и женщин легко освобождается от сексуального желания, если товар имеет оральный аспект. Например, еда и питье.

     - Или сигареты, - сказал Даусон. - Может ли это объяснить тот факт, что многие люди испытывают затруднения при отказе от курения?

     - Никотин является наркотиком, - заметил Салсбери. - Но без сомнения, сублимированная реклама сигарет укрепляет эту привычку у многих людей.

     Почесывая свой квадратный подбородок, Даусон сказал:

     - Если это так эффективно, то почему я до сих пор не закурил? Ведь я же видел такую рекламу.

     - Наука еще не достигла столь высокого уровня, - сказал Салсбери. - Если ты считаешь, что курить отвратительно, если ты решил никогда не курить, то реклама не сможет изменить твое отношение. С другой стороны, если ты молод и только собираешься начать курить, если у тебя нет достаточно четко сформировавшегося мнения об этой привычке, то реклама может оказать на тебя влияние. Или если раньше ты был заядлым курильщиком, но подавил в себе эту привычку, реклама может убедить тебя снова возобновить курение. Реклама также может воздействовать на тех, кто не имеет достаточно ярко выраженных склонностей. Например, если ты не пьешь джин или вообще не любишь спиртное, то реклама "Гилбейз джина" не заставит тебя бежать за бутылкой. Но в том случае, если ты пьешь и если любишь джин, но не задумываешься о том, какой сорт выбрать, то реклама заставит тебя отдавать предпочтение определенному сорту. Они работают, Леонард. При помощи рекламы через внушение ежегодно продаются товары на миллионы долларов, большинство из которых никто бы не стал покупать, если бы не реклама. Даусон спросил:

     - Ты занимался сублимированным восприятием последние десять лет в Коннектикуте?

     - Да.

     - Совершенствуя науку?

     - Да, верно.

     - Пентагон видит в этом своего рода оружие?

     - Определенно. А ты этого разве не видишь? Тихо, с почтением в голосе, Даусон сказал:

     - Если ты развивал науку.., ты говоришь о тотальном контроле над умами. Не просто о модификации поведения, а именно о полном жестком контроле.

     Какое-то мгновение оба они молчали.

     - Что бы ты там ни открыл, - сказал Даусон, - ясно, что ты хочешь утаить это от Департамента обороны. Такие действия могут расценить как государственное преступление.

     - Меня это не волнует, - резко сказал Салсбери. - С твоими деньгами и моими знаниями нам не нужен ни Департамент обороны, ни любой другой. Мы вдвоем гораздо сильнее, чем все правительства в мире вместе взятые.

     Даусон не мог скрыть волнения.

     - Что это значит? Что ты задумал?

     Салсбери подошел у, окну и смотрел, как снег тихо падает на город. У него было такое ощущение, как будто он схватил рукой оголенный провод. Электрический ток пронзил его. Дрожа как в лихорадке, почти готовый поверить в то, что падающие хлопья - это искры, летящие от него, захваченный вихрем почти божественной власти, он поведал Даусону о своем открытии и о той роли, которую мог бы сыграть Даусон согласно его сценарию всеобщего завоевания.

     Через полчаса, когда Огден закончил говорить, Даусон, который никогда и нигде, кроме церкви, не выглядел смиренным, произнес:

     - Боже мой. - Он уставился на Салсбери так, как благочестивый католик глазел, должно быть, на видение о Фатиме. - Огден, мы оба собираемся стать хозяевами Земли? - Его лицо исказила совершенно неестественная улыбка.

Глава 3

Суббота. 13 августа 1977 года

     В одной из спален на втором этаже дома Эдисона Пол Эннендейл расставил на туалетном столике свои принадлежности для бритья. Слева направо: жестяная мыльница с мылом, стаканчик с помазком, станок для безопасной бритвы в пластиковом футляре, коробочка с лезвиями, кровоостанавливающий карандаш, флакон с освежителем кожи и флакон с лосьоном после бритья. Все семь предметов были расставлены в таком идеальном порядке, что напоминали какой-то рекламный плакат о том, как повседневные предметы входят в жизнь, маршируя, словно солдаты.

     Пол отвернулся от туалетного столика и подошел к одному из больших окон. Вдалеке за равниной поднимались горы, могучие и зеленые, испещренные фиолетовыми тенями от проплывавших облаков. Ближайшие гребни, поросшие соснами, иногда уступавшими место вязам и лугам, плавно понижались в сторону города. На дальнем конце Мейн-стрит березы дрожали от летнего ветерка. Мужчины в рубашках с короткими рукавами и женщины в легких платьях прогуливались по тротуару. Крыша веранды и вывеска магазина находились прямо под окном Пола.

     Взгляд его перестал скользить по далеким горам, и в оконном стекле Пол увидел собственное отражение. При росте пять футов десять дюймов и весе сто пятьдесят фунтов он не казался ни высоким, ни низким, ни толстым, ни тонким. Иногда он выглядел старше своих тридцати восьми лет, а иногда - моложе. Его пушистые, чуть вьющиеся светло-каштановые волосы лежали свободно, но не были чересчур длинными. Подобная прическа была, скорее, юношеской, но ему она очень шла.

     Глаза у него были такими синими, что казались осколками зеркала, в котором отражалось ясное небо. Но в их глубине таилось выражение боли, свидетельствовавшее о потерях и чаще возникающее у людей более зрелого возраста. У него было узкое, даже аристократическое, но лишенное выражения высокомерия лицо, черты которого смягчал темный загар. Это был тип человека, который одинаково легко чувствует себя и в элегантной гостиной, и в портовом кабачке.

     Пол был в голубой рабочей рубашке, голубых джинсах и черных ботинках с тупыми носами. И все же, несмотря на джинсы, в его одежде проглядывала некая официальность. Он носил ее так, как иные мужчины не умеют носить фрак. Рукава рубашки были аккуратно закатаны и отутюжены. Распахнутый воротник так туго накрахмален, словно только что из прачечной. Серебряная пряжка на ремне тщательно отполирована. И рубашка, и джинсы производили впечатление сшитых на заказ. Ботинки на низком каблуке сверкали, старательно вычищенные.

     Он всегда отличался почти болезненной аккуратностью. И сколько помнил, друзья постоянно дразнили его по этому поводу. Еще мальчиком он содержал коробку с игрушками в большем порядке, чем его мать шкафы и буфеты.

     Три с половиной года назад, когда умерла Энни и он остался один с детьми, его потребность в порядке и чистоте переросла в своего рода манию. Как-то в среду днем, через десять месяцев после похорон, поймав себя на том, что прибирается в своем кабинете в ветеринарной лечебнице, наверно, семнадцатый раз за два часа, он осознал, что его страсть к чистоте может превратиться в отказ от жизни и особенно от печальных переживаний. Один-одинешенек в клинике, стоя перед набором инструментов - пинцетов, скальпелей, шприцов, - он заплакал впервые с того момента, как узнал о смерти Энни. Руководимый неверным убеждением, что нельзя предаваться горю в присутствии детей, что необходимо показывать им пример выдержки, он никогда не позволял себе отдаться во власть тех сильных чувств, которые вызвала в нем смерть жены. И вот теперь он рыдал, содрогаясь и свирепея от бессилия перед жестокостью происшедшего. Он редко употреблял крепкие слова, но сейчас он грубо бранился, проклиная Бога, вселенную, жизнь - и самого себя. После этого его страсть к чистоте и аккуратности перестала быть неврозом, снова стала одной из черт его характера, раздражая одних и очаровывая других людей.

     Кто-то постучался в дверь спальни.

     Он отвернулся от окна.

     - Войдите. Дверь открыла Рай.

     - Уже семь часов, папочка. Пора ужинать.

     В потертых джинсах и белом свитерке с короткими рукавами, с распущенными по плечам темными волосами, она необычайно напоминала свою мать. Головку она склонила набок, как частенько делала Энни, словно стараясь угадать, о чем он думает.

     - А Марк готов?

     - Ах, - махнула она рукой, - он был готов еще час назад. Сидит в кухне и ждет - не дождется.

     - Тогда нам лучше поспешить вниз. А то, зная аппетит Марка, можно предположить, что половину ужина он уже уничтожил.

     Пол направился к дверям, и она в восхищении отступила:

     - Ты так чудесно выглядишь, папочка!

     - Он улыбнулся ей и слегка ущипнул за щечку. Если бы ей захотелось сделать комплимент Марку, она сказала бы, что он - "суперкласс", но отцу она хотела показать, что его она оценивает по взрослым меркам, поэтому она и говорила с ним на взрослом языке.

     - Ты и впрямь так думаешь? - спросил он.

     - Дженни бы не устояла, - уверила она. Он скорчил гримасу.

     - Нет, правда, - подтвердила Рай.

     - Ас чего ты взяла, что мне есть дело до того, устоит передо мной Дженни или нет?

     Выражение ее лица означало, что ему пора перестать относиться к ней, как к маленькой девочке.

     - Когда Дженни приехала в марте из Бостона, вы оба были совершенно другими.

     - В каком смысле другими?

     - В таком, что вы были не такие, как обычно. Целых две недели. - Она добавила:

     - Когда ты приходил из ветлечебницы домой, то даже не заикнулся ни разу о больных пуделях и сиамских кошках.

     - Ну, так это потому, что моими пациентами в эти две недели были только слоны и жирафы.

     - Ах, папочка!

     - И беременная кенгуру. Рай присела на постель.

     - Ты собираешься сделать ей предложение?

     - Кенгуру?

     Она улыбнулась - отчасти шутке, а отчасти тому, как ловко он увиливал от вопроса.

     - Я как-то не уверена, что мне хочется заполучить в мамочки кенгуру, - заявила она. - Но если ребенок твой, ты обязан, как честный человек, жениться на ней.

     - Клянусь, что к ребенку я не имею никакого отношения, - заверил он. - У меня нет романтической привязанности к кенгуру.

     - А к Дженни? - осведомилась она.

     - Нравится или не нравится мне Дженни, не главное, важное другое - как она относится ко мне.

     - Так ты не знаешь? - удивилась Рай. - Ну.., это могу узнать для тебя и я.

     Поддразнивая ее, он спросил:

     - Ну, и как это тебе удастся?

     - Просто спрошу ее.

     - И выставишь меня в ее глазах этаким Майлзом Стэндишем <Отец-пилигрнм, проповедник пуританской морали.>?

     - Ах, да нет же, - возразила она. - Я все тонко повыспрошу. - Она соскочила с кровати и направилась к дверям. - Теперь Марк уплел, наверное, уже три четверти ужина.

     - Рай?

     Она поглядела на него.

     - Тебе нравится Дженни? Она улыбнулась:

     - Да. Очень.

***

     Уже семь лет, с тех пор как Марку исполнилось два года, а Рай - четыре, Эннендейлы проводили летний отпуск в горах над Черной речкой. Полу хотелось передать детям собственную любовь к дикой природе, к не тронутым цивилизацией местам. Четыре-шесть недель ежегодно он учил их жить в согласии с природой, стараясь, чтобы они испытывали наслаждение и удовлетворение. Это была увлекательная игра, и они каждый раз с нетерпением ждали следующих каникул.

     В тот год, когда умерла Энни, он едва не отменил путешествие. Сначала ему казалось, что отправиться туда без нее значит сделать их потерю еще более явственной. Но Рай убедила его в обратном.

     - Все так, как будто мамочка дома, - объясняла она ему. - Когда я перехожу из одной комнаты в другую, у меня такое чувство, что она там лежит такая же худенькая и бледная, как перед своим концом. Если мы отправимся в поход к Черной речке, мне кажется, я и там буду представлять, что сейчас встречу ее в лесу, но только в тех местах я буду вспоминать ее не худенькой и бледной. Когда мы ездили в Черную речку, она всегда бывала такая красивая и здоровая. И она всегда была такой счастливой, когда мы одни жили в лесу.

     Рай говорила так убедительно, что они поехали в отпуск как обычно, и это оказалось лучшим, что они могли сделать.

     Когда они с Энни и детьми приехали в Черную речку в первый раз, они закупили все необходимое в универсальном магазине Эдисона. Марк и Рай влюбились в Сэма Эдисона моментально. Почти так же быстро попали под его обаяние и Энни с Полом. В конце своего месячного отпуска они дважды спускались с гор, чтобы пообедать с Эдисоном, а когда уезжали домой, то обещали непременно писать. На следующий год Сэм убедил их, что не следует сразу после утомительного переезда из Бостона лезть в горы и разбивать лагерь. Он настоял на том, чтобы они переночевали у него, а утром двинулись в путь. И эта остановка на ночь стала традиционным ритуалом в их ежегодном путешествии. Последние два года Пол вместе с детьми проводил на севере у Эдисона и рождественские праздники.

     С Дженни Эдисон Пол познакомился лишь в прошлом году. Разумеется, Сэм непрестанно рассказывал о своей дочери. Она жила в Колумбии и училась музыке. На последнем курсе она вышла замуж за музыканта и переехала в Калифорнию, где он играл в оркестре. Но через семь с лишним лет брак распался, и она возвратилась домой, чтобы собраться с мыслями и решить, что же делать дальше. Несмотря на то, что он страшно гордился своей дочерью, Сэм никогда не показывал ее фотографий, не в его это было стиле. В прошлом году, приехав в Черную речку и войдя в магазин Эдисона, где Дженни в тот момент продавала конфеты детям. Пол в первую минуту едва смог перевести дыхание.

     Все между ними произошло очень быстро. Это не была любовь с первого взгляда. Это было что-то гораздо основательнее любви. Что-то такое важное, что приходит раньше, чем начинает развиваться любовь. И хотя он был уверен, что у него никого не может быть после Энни, он почувствовал инстинктивно, интуитивно, что она создана для него. Дженни тоже ощутила притяжение - властное, мгновенное - но почти бессознательное.

     Если бы он рассказал все это Рай, она тут же спросила бы:

     - Ну, и почему же вы тогда не поженились?

     Если бы все в жизни было так просто...

***

     После ужина, когда Сэм с детьми мыл посуду, Пол и Дженни уединились в кабинете. Они вытянули ноги на старинной деревянной скамейке, и он обнял ее за плечи. Их беседа, которая была такой легкой и непринужденной за столом, теперь не клеилась. Дженни было тяжело и неудобно под его давившей на нее рукой. Дважды он наклонился и слегка коснулся губами уголка ее рта, но она оставалась холодной и безучастной. Он решил, что она опасается, как бы Рай, или Марк, или Сэм не зашли в комнату в любую минуту, и предложил ей прокатиться.

     - Я не знаю...

     Но он уже поднялся.

     - Пойдем. Свежий ночной воздух пойдет тебе на пользу.

     На улице было прохладно. Когда они садились в машину, она сказала:

     - Нужно было включить обогреватель.

     - Ни к чему, - отмахнулся он. - Лучше прижмись ко мне и согрейся моим теплом. - Он улыбнулся ей. - Куда поедем?

     - Я знаю чудный маленький бар в Бексфорде.

     - Я думал, мы хотим уединиться.

     - В Бексфорде грипп не подцепишь, - сказала она.

     - Правда? Но это ведь всего в тридцати милях. Она пожала плечами.

     - Одна из загадок этого вируса.

     Он завел мотор и выехал на улицу. Ну, пусть так. Чудный маленький бар в Бексфорде.

     Она настроила радио на ночной канадский канал, по которому звучал американский джаз сороковых годов.

     - Помолчим немного, - предложила она и прижалась к нему, положив голову ему на плечо.

     Дорога из Черной речки в Бексфорд была живописна. Узкая, чернеющая в сумраке, она петляла и вилась по темным, в зелени, окрестностям. Иногда на протяжении нескольких миль кроны деревьев нависали над дорогой, и машина мчалась, словно в туннеле, сквозь холодный ночной воздух. Через некоторое время, несмотря на музыку Бенин Гудмена, Полу стало казаться, что они единственные люди на планете, - удивительно, но это ощущение у них с Дженни было общим.

     Она была даже прекраснее, чем ночь в горах, и столь же таинственна в своем молчании, как глубокие, пустынные северные долины, по которым они мчались. Несмотря на всю ее хрупкость, присутствие этой женщины было весьма ощутимо. Она занимала совсем немного места, однако, казалось, господствовала в машине и подавляла Пола. Глаза ее, такие огромные, темные, были закрыты, но все же у него было ощущение, что она смотрит на него. Лицо ее - слишком прекрасное для обложки "Вог" (его фотомодели рядом с ней выглядели бы кобылами) - было спокойно. Ее полные губы слегка шевелились - она тихонько подпевала музыке; и в этом слабом знаке одушевления, в этом колебании ее губ было гораздо больше чувственности, чем в вожделеющем взгляде Элизабет Тейлор. Когда она касалась его, ее темные волосы закрывали его плечо, а ее дыхание - чистое и ароматное - доносилось до него.

     В Бексфорде он припарковался напротив бара.

     Она выключила радио и быстро поцеловала его сестринским поцелуем.

     - Ты очень милый.

     - А что я сделал?

     - Мне не хотелось говорить, и ты не приставал с разговорами.

     - Это не стоило больших трудов, - возразил он. - Ты и я.., молчание связывает нас больше, чем слова. Ты не заметила? Она улыбнулась:

     - Заметила.

     - Но, может быть, ты не придаешь этому особого значения. Не такое большое, как могла бы.

     - Для меня это многое значит, - возразила она.

     - Дженни, то, что происходит между нами... Она закрыла рукой его губы.

     - Мне бы не хотелось, чтобы наша беседа принимала такой серьезный оборот, - сказала она.

     - Но я полагал, что нам следует поговорить серьезно. Мы откладывали это слишком долго.

     - Нет, - отказалась она. - Я не хочу говорить о нас, не хочу серьезно. А раз ты такой милый, то сделаешь так, как я хочу. - Она снова поцеловала его, открыла дверцу и вышла из машины.

***

     Кабачок оказался теплым и уютным. Вдоль левой стены тянулась простая стойка бара, в центре зальчика стояло пятнадцать столиков, а справа расположился ряд кабинок, стены которых были обиты темно-красной кожей. Полки над баром были освещены мягкими голубыми лампами. На каждом столике стоял высокий подсвечник под красным стеклянным абажуром, и над каждой отдельной кабинкой висели лампы из цветного стекла в стиле Тиффани. Из музыкального ящика неслась задушевная мелодия баллады Чарли Рича. Бармен, коренастый мужчина со свисающими, как у моржа, усами, обменивался бесконечными шуточками с посетителями. Он был вылитый В. С. Фильдс <Американский комический киноактер.>, хотя не только не подражал ему, но даже не сознавал сходства. В баре сидело четверо мужчин, пять-шесть парочек - за столиками и еще несколько в кабинках. Последняя кабинка была открыта, и Дженни с Полом вошли в нее.

     Когда они сделали заказ и бойкая рыжеволосая девица принесла виски для него и сухой мартини с водкой для нее. Пол спросил:

     - Почему бы тебе не провести несколько дней в нашем лагере наверху? У нас есть лишний спальник.

     - Это было бы здорово, - согласилась она.

     - Когда?

     - Может быть, на следующей неделе.

     - Я скажу об этом детям. Если ты будешь знать, что они тебя ждут, то не сможешь пойти на попятный. Она засмеялась.

     - Эти двое кое-что значат.

     - Вот уж правда.

     - А знаешь, что сказала мне Рай, когда помогала варить кофе после ужина? - Дженни сделала глоток. - Она спросила, не потому ли я развелась со своим мужем, что он был плохим любовником?

     - Ох, нет, не может быть! Не могла она такое сказать.

     - Ох, да, именно так и спросила.

     - Я знаю, что девчушке только одиннадцать лет. Но иногда мне кажется...

     - Реинкорнация? - спросила Дженни.

     - Возможно. Ей только одиннадцать лет в этой жизни, но ей могло быть и семьдесят в другой. И что ты ответила на ее вопрос?

     Дженни покачала головой, словно удивляясь собственному легковерию. Ее темные волосы упали на лицо.

     - Когда она заметила, что я собираюсь ответить в том роде, что не ее ума дело, хороший ли любовник мой бывший муж или плохой, она тотчас заявила, что мне не следует ругать ее. Она сказала, что вовсе не собиралась совать нос, куда не следует. Сказала, что она просто растет, что она уже старше своих лет и что у нее вполне понятное любопытство, касающееся взрослой жизни, любви и брака. А потом она стала буквально допрашивать меня. Пол усмехнулся.

     - Могу объяснить тебе, что она из себя изображает: маленькую бедную сиротку. Смущена собственным созреванием. Поражена новыми чувствами и изменениями своего организма.

     - Значит, она выпытывала это у тебя?

     - Множество раз.

     - И ты не мог устоять?

     - Тут кто угодно не устоит.

     - Вот и я не устояла. Я почувствовала себя перед ней виноватой. У нее были сотни вопросов...

     - И все интимные, - подхватил Пол.

     - ..и я на все ответила. А потом обнаружила, что весь разговор затеян только ради одного. После того, как она разузнала о моем муже куда больше, чем сама собиралась, она призналась мне, что они подолгу беседовали с матерью за, год или больше до ее смерти, и что та рассказывала ей, какой ты фантастический любовник.

     Пол застонал.

     - Я ей ответила: "Рай, ты пытаешься продать мне своего отца". Она напустила на себя безгрешный вид и сказала, что я Бог знает что думаю. Я тогда сказала:

     "Совершенно не верю, что твоя мама могла говорить с тобой о подобных вещах. Сколько тебе тогда было лет? Шесть?" - А она сказала: "Да, шесть. Но даже когда мне было шесть, я была очень понятливой для своих лет".

     Отсмеявшись, Пол заметил:

     - Ну, ты уж ее, пожалуйста, не вини. Она пустилась на это, потому что любит тебя. Да и Марк тоже. - Он нагнулся к ней и понизил голос:

     - И я тоже.

     Она смотрела вниз, в свой стакан.

     - Ты читал что-нибудь интересное в последнее время?

     Он глотнул виски и вздохнул.

     - Поскольку я такой милый, предполагается, что я должен позволить тебе так запросто переменить тему.

     - Вот именно.

***

     Дженни Лей Эдисон питала отвращение к интрижкам и боялась брака. Ее экс-муж, от имени которого она с радостью отказалась, был одним из тех людей, кто презирает образование, работу и жертвенность, но зато считает, что уж он-то заслужил и удачу, и славу. Оттого, что год за годом он не достигал никакой цели, ему нужен был какой-то предлог для объяснения своих неудач. Она и стала таким предлогом. Он говорил, что не в состоянии создать приличного оркестра из-за нее. Он не был в состоянии добиться выгодного контракта с преуспевающей фирмой из-за нее. Она тащит его назад, заявлял он. Она стоит на его пути, уверял он. После того, как она семь лет содержала его, играя в коктейль-баре на пианино, она сказала, что оба они будут, вероятно, счастливее, если расторгнут брак. Поначалу он обвинил ее в предательстве. "Любви и романтики совсем недостаточно для семейной жизни, - говорила она Полу. - Нужно что-то еще. Может быть, уважение. Пока я не узнаю, что именно, я не стану спешить к алтарю".

     Поскольку он был милым, он переменил тему разговора по ее требованию. Они беседовали о музыке, когда в кабинку зашли Боб и Эмма Торп и поздоровались с ними.

.Боб Торп был шефом полицейских сил Черной речки, насчитывающих четыре человека. Обычно в таких крохотных городках бывало всего по одному констеблю. Но в Черной речке одним констеблем было не обойтись, когда в город являлись рабочие из общежития лесопилки отдохнуть и поразвлечься; таким образом, "Бит юнион сапплай компани" оплачивала услуги четырех полицейских. У Боба Торпа была отличная военная выправка, шесть футов два дюйма роста и двести фунтов веса. Его квадратное лицо, глубоко посаженные глаза и низкий лоб придавали ему вид угрожающий и несколько недалекий. Угрожающим он мог быть, но тупицей отнюдь. Он постоянно писал отличную колонку в еженедельной газете, выходившей в Черной речке, и по глубине мысли и изложению его заметки сделали бы честь редакционному материалу любой большой газеты. Это соединение грубой силы и неожиданного интеллекта делали Боба несокрушимым противником даже в стычке с лесорубом-исполином.

     В свои тридцать пять Эмма Торп оставалась самой хорошенькой женщиной в Черной речке. Она была блондинкой с зелеными глазами и эффектной фигурой. Соединение красоты и сексапильности привело ее к финальному конкурсу "Мисс США". Случилось это десять лет назад, но сделало ее подлинной знаменитостью Черной речки. Их сын Джереми был одних лет с Марком. Каждый год Джереми гостил по несколько дней в лагере Эннендейлов. Марк, любил его как товарища по играм, но еще больше ценил за то, что его матерью была Эмма. Марк по-детски был влюблен в Эмму и крутился возле нее при любой возможности.

     - Прибыли в отпуск? - спросил Боб.

     - Только сегодня приехали. Дженни предупредила:

     - Мы бы пригласили вас за свой столик, но Пол предпочитает держаться подальше ото всех, кто заразился гриппом. Если подхватит он, то немедленно заболеют и дети.

     - - Да ничего нет серьезного, - сказал Боб. - Это не грипп, честное слово. Просто ночные мурашки.

     - Может, ты и можешь жить с ними, - возразила Эмма, - но мне они кажутся чересчур серьезными. Всю неделю я спала ужасно. Это не просто ночные мурашки. Я попыталась поспать сегодня днем и проснулась дрожащая и вся в поту.

     Пол возразил:

     - Вы оба выглядите чудесно.

     - Говорю тебе, - настаивал Боб, - что ничего тут нет серьезного. Ночные мурашки. Моя бабушка частенько жаловалась на них.

     - Твоя бабушка вечно на все жаловалась, - парировала Эмма. - Ночные мурашки, ревматизм, озноб или лихорадка, жар-Пол нерешительно улыбнулся и сказал:

     - Ах черт, садитесь. Позвольте, я закажу вам что-нибудь выпить.

     Глянув на часы. Боб отказался:

     - Спасибо, но мы, правда, не можем. Каждый субботний вечер в задней комнате собираются игроки в покер, и мы с Эммой всегда играем. Нас уже ждут.

     - Ты играешь, Эмма? - удивилась Дженни.

     - И гораздо лучше Боба, - заверила Эмма. - В прошлый раз он проиграл пятнадцать долларов, а я выиграла тридцать два.

     Боб улыбнулся жене и съязвил:

     - Давай скажем правду, тут большого мастерства не надо. Просто, когда ты садишься играть, у большинства мужчин не остается времени заглянуть в свои карты.

     Эмма коснулась низкого выреза своего свитера.

     - Ну, блеф - это важнейшая часть хорошей игры в покер. Если с некоторыми болванами можно блефовать при помощи декольте, что ж, тогда я действительно играю лучше всех.

***

     По дороге домой, в десяти милях от Бексфорда, Пол приготовился свернуть с черной ленты дороги на смотровую площадку - излюбленное место влюбленных.

     - Пожалуйста, не останавливайся, - попросила Дженни.

     - А почему?

     - Я тебя хочу.

     Он притормозил, наполовину съехав с дороги.

     - И это причина не останавливаться? Она избегала смотреть ему в глаза.

     - Я тебя хочу, но ты не из тех мужчин, которых может удовлетворить лишь секс. Ты ждешь от меня чего-то большего. Тебе нужны более глубокие отношения - любовь, чувства, забота. А я еще не готова к этому.

     Взяв ее за подбородок, он очень нежно повернул ее лицо к себе.

     - Когда ты в марте приезжала в Бостон, ты была такая непостоянная. То считала, что мы могли бы быть вместе, то вдруг решила, что нет, не могли бы. Но потом, в последние несколько дней, перед, тем, как вернуться домой, мне показалось, ты приняла решение. Ты сказала, что мы подходим друг другу, что нам просто нужно немного времени. - Он сделал ей предложение в прошлое Рождество. И с тех пор, в постели и вне ее, он пытался убедить Дженни, что они две части одного целого, что ни один из них не может существовать без другого. В марте ему казалось, что он продвинулся на этом пути. - Л вот теперь ты вновь передумала.

     Она взяла его руку, чуть отвела от своего подбородка и поцеловала ладонь.

     - Я должна быть уверена.

:

     - Я не похож на твоего мужа, - сказал он.

     - Я знаю, что не похож. Ты ведь...

     - Очень милый? - закончил он.

     - Мне нужно время.

     - Сколько еще?

     - Я не знаю.

     Он пристально всматривался в нее некоторое время, затем завел мотор и выехал на шоссе. Потом включил радио.

     Через несколько минут она спросила:

     - Ты рассердился?

     - Нет. Просто разочарован.

     - Ты слишком уверен в нас обоих, - вздохнула она. - А тебе надо быть осторожнее. Нужно сомневаться - вот как я.

     - У меня нет сомнений, - возразил он. - Мы созданы друг для друга.

     - Но у тебя должны быть сомнения, - настаивала она. - Например, не кажется ли тебе странным, что я физически, внешне слишком напоминаю Энни, твою первую жену? Она была такого же сложения, что и я, носила тот же размер платья. Волосы у нее были такого же цвета, как у меня, и глаза тоже. Я же видела ее фотографии.

     Он слегка растерялся.

     - Неужели ты думаешь, что я полюбил тебя только потому, что ты напоминаешь мне ее?

     - Ты так сильно любил ее.

     - Это ничего не значит для нас. Просто мне нравятся сексуальные темноволосые женщины. - Он улыбнулся, пытаясь все превратить в шутку - и для того, чтобы разубедить ее, и чтобы не дать разыграться собственным сомнениям, а не права ли она и в самом деле.

     Она ответила:

     - Возможно.

     - Дьявол, да что "возможно". Я тебя люблю потому, что ты есть ты, а не потому, что ты на кого-то похожа.

     Они ехали в молчании.

     Несколько оленей смотрели на них из темных придорожных кустов. Когда машина проехала мимо, стадо двинулось. Пол кинул беглый взгляд в боковое зеркало - грациозные, легкие, как тени, олени пересекли шоссе.

     Наконец Дженни произнесла:

     - Ты так уверен, что мы что-то значим друг для друга. Может, так и есть - при благоприятных обстоятельствах. Но, Пол, ведь нам пока приходилось, разделять только хорошее. Мы никогда не сталкивались с напастями. Мы никогда не разделяли боль и горе. Брак полон больших и малых кризисов. Нам с моим мужем тоже было расчудесно, пока не начались кризисы. Пока мы друг другу не надоели по горло. Я просто не могу... Я не могу рисковать будущим и вступать в отношения, которые не были испытаны в тяжелые времена.

     - Мне что же, начать молиться, чтобы на меня ниспослали болезни, финансовый крах и прочие напасти?

     Она вздохнула и прижалась к нему.

     - Я из-за тебя болтаю вздор.

     - Разве из-за меня?

     - Да нет, я знаю.

     Вернувшись в Черную речку, они поцеловались и разошлись по разным комнатам, чтобы не спать всю ночь.

Глава 4

Двадцать восемь месяцев назад:

Суббота, 12 апреля 1975 года

     Вертолет - превосходно оснащенный "Белл Джет Рэнджер II" - взвихрил сухой невадский воздух и швырнул его на Лас-Вегас Стрип. Пилот осторожно приблизил машину к посадочной дорожке на крыше отеля "Фортуната", на мгновение вертолет завис над красным ковровым кругом, затем приземлился с непревзойденным мастерством.

     Когда пропеллеры затихли у него над головой, Огден Салсбери выскользнул за дверь и ступил на крышу отеля. Какие-то секунды он был ошарашен, сбит с толку. Кабина "Джет Рэнджера" была оборудована кондиционером, но снаружи воздух раскалился как в полыхающей печи. Через стереосистему разносился голос Фрэнка Синатры, он рвался из колонок, закрепленных на высоте шести футов. Солнечный свет отражался от водной ряби бассейна, располагавшегося на крыше, и Салсбери был почти ослеплен, хотя и надел предусмотрительно солнечные очки. Почему-то он ожидал, что крыша закачается и уйдет из-под ног, так как вертолет гудел, и когда этого не произошло, он был несколько озадачен.

     Плавательный бассейн и комната для отдыха со стеклянными стенами позади него венчали громадный тридцатиэтажный отель "Фортуната". В этот полдень только двое купальщиков находились в бассейне: парочка чувственных юных красоток в узеньких белых бикини. Они сидели на краю бассейна, с той стороны, где было глубже, и болтали ногами в воде. Невдалеке сидел на корточках мужчина мощного сложения, в серых слаксах и шелковой белой рубашке с короткими рукавами и разговаривал с девушками. У всех троих был тот счастливо-беззаботный вид, который, как решил Огден, придают лишь власть или деньги. Казалось, они даже не заметили появления вертолета. Солсбери пересек крышу и подошел к ним.

     - Генерал Клингер?

     Сидевший на корточках мужчина поднял глаза. Девушкам же, похоже, и дела не было до него. Блондинка принялась намазывать брюнетку защитным кремом. Ее руки скользили по голеням и коленкам девушки, затем с нежностью коснулись ее стройных бронзовых бедер. Эти две явно были не просто добрые подружки.

     - - Меня зовут Солсбери. Клингер поднялся, но руки не протянул.

     - Только заберу сумку и через минуту вернусь. - И он направился к двери стеклянной комнаты.

     Салсбери уставился на девушек. Таких длинных, чудесных ног он в жизни не видел. Он откашлялся и сказал:

     - Бьюсь об заклад, что вы из шоу-бизнеса. Они даже не взглянули на него. Блондинка набрала в левую руку побольше крема и принялась массировать высокие полные груди брюнетки. Пальцы ее забирались под полоску бикини, поглаживая скрытые под ней соски.

     Салсбери чувствовал себя совершенным дураком - как и всегда в обществе красивых женщин. Он был уверен, что они смеются над ним. "Вонючие шлюхи! - злобно подумал он про себя. - Когда-нибудь любая из вас будет принадлежать мне, стоит только захотеть. Когда-нибудь я лишь прикажу, и вы сделаете все, что я захочу, и вам будет это нравиться, потому что я заставлю вас полюбить все это!"

     Вернулся Клингер, неся в руке большую сумку. Он набросил серо-голубую спортивную куртку, стоившую долларов двести.

     "Словно горилла, выступающая в цирке", - подумал Салсбери.

     В кабине вертолета, отлетавшего от бассейна, Клингер прилип к окну, наблюдая, как девушки, удаляясь, превращаются в бесплотные былинки. Потом вздохнул, откинулся назад и произнес:

     - Твой шеф знает, как организовать отдых людей. Салсбери сконфуженно моргнул:

     - Мой шеф?

     Взглянув на него, Клингер бросил:

     - Даусон. - Он вынул пачку сигарет, вытянул одну и закурил, даже не предложив Салсбери. - Что ты думаешь о Кристал и Дейзи? - Салсбери снял свои солнцезащитные очки. - Кристал и Дейзи. Девушки в бассейне.

     - Милые. Очень милые.

     Выдержав долгую паузу, затягиваясь и выпуская струю дыма, Клингер заявил:

     - Не поверишь, что способны проделывать эти девочки.

     - Я решил, что они танцовщицы. Клингер посмотрел на него с недоверием, потом откинул голову и расхохотался.

     - Ах, да, конечно! Они крутят своими очаровательными маленькими попками каждый вечер в главном зале отеля "Фортуната". Но они устраивают представления и на крыше. И ты уж мне поверь, способность к танцам - не главное их дарование.

     Салсбери бросило в жар, хотя в кабине "Джет Рэнджера" и было прохладно. Женщины... Как он боялся их и как отчаянно хотел обладать ими! Для Даусона контроль над мыслями означал безграничное богатство, финансовое удушение всего мира. Для Клингера это могло значить неограниченную власть, исполнение всех его приказов. Но для Салсбери это означало возможность заниматься сексом сколько угодно, любыми способами, какие только ему взбредут в голову, с любой женщиной, которую бы он возжелал. Окуривая дымом кабину, Клингер заявил:

     - Держу пари, что ты был бы не прочь затащить обеих малышек к себе в постель и засунуть одной и другой. Хочется, правда?

     - А кому бы не захотелось?

     - Их трудно удовлетворить, - хихикнул Клингер. - Чтобы их осчастливить, нужен необычайно выносливый мужчина. Думаешь, ты смог бы выдержать обеих: и Кристал, и Дейзи?

     - Я бы заставил их потрудиться.

     Клингер громко захохотал. Салсбери ненавидел его в это мгновение. Эта грубая скотина всего лишь влиятельная продажная тварь, подумал Огден. Его можно купить - и купить дешево. Так или иначе, а он помогает "Фьючерс Интернешнл" заполучить контракты с Пентагоном. А взамен он получает отдых в Лас-Вегасе, да еще нечто вроде стипендии, которая капает на его счет в швейцарском банке. В этой сделке только одно не стыковалось с личной философией Леонарда Даусона.

     Салсбери спросил Клингера:

     - А девочек тоже Леонард оплачивает?

     - Ну, не я же. Мне никогда не приходится платить за это. - Тяжелым взглядом он смотрел на Салсбери, пока не убедился, что ученый ему поверил. - В отеле выписывают счет. Он оплачивается "Фьючерс". Но мы с Леонардом оба делаем вид, что знать не знаем про девиц. Когда он спрашивает меня, как мне отдыхалось, это звучит так, словно все, что я могу делать, так только сидеть на краю бассейна и почитывать книжонки. - Эта мысль его позабавила. Он продолжал посасывать свою сигарету. - Леонард пуританин, но он хорошо знает, что личные убеждения не должны мешать бизнесу. - Он покачал головой. - Да, твой шеф - человек.

     - Он мне не шеф, - заметил Салсбери. Казалось, Клингер его не услышал. - Мы с Леонардом партнеры, - добавил Салсбери.

     Клингер сверху вниз окинул его взглядом.

     - Партнеры.

     - Вот именно.

     Их глаза встретились.

     Через несколько секунд Салсбери нехотя отвел взгляд.

     - Партнеры, - повторил Клингер. Не верилось ему в это.

     "Но мы именно партнеры, - думал Салсбери. - Даусон мог нанять вертолет, номер в отеле "Фортуна-та", Кристал, Дейзи и тебя. Но меня он не нанимал и никогда не сможет нанять. Никогда".

     В аэропорту Лас-Вегаса вертолет приземлился "в тридцати ярдах от великолепного белого лайнера, на фюзеляже которого сверкала алая надпись: "Фьючерс Интернешнл".

     Пятнадцать минут спустя они были опять в воздухе, на пути к незабываемой полосе земли возле озера Тахо. Клингер откинул свой пристяжной ремень и сказал:

     - Думаю, ты собираешься взять у меня интервью.

     - Так и есть. У нас на это целых два часа. - Он положил на колени диктофон. - Слышал ли ты когда-нибудь о подсознательных...

     - Прежде чем мы начнем, я бы хотел пропустить виски.

     - Думаю, бар на борту есть.

     - Отлично. Просто здорово.

     - Где-то сзади. - Салсбери махнул рукой через плечо.

     Клингер распорядился:

     - Смешай мне четыре унции шотландского виски и четыре кубика льда в стакане на восемь унций.

     Поначалу Салсбери просто ушам своим не поверил. Потом до него дошло: генералы никогда сами не готовят для себя выпивку. "Не давай ему запугать себя", подумал он. И все же вдруг почувствовал, как помимо воли встает и идет в хвостовой отсек самолета. Словно не владеет собственным телом. Когда он вернулся со стаканом виски, Клингер даже не сказал ему спасибо.

     - Так говоришь, что ты один из партнеров Леонарда?

     Салсбери понял, что, взяв на себя обязанности официанта, а не хозяина, только усилил подозрение генерала, что слово "партнер" к нему не подходит.

     Этот ублюдок проверял его.

     Его стали одолевать сомнения, не слишком ли много для него и Даусона, и Клингера. Способен ли он противостоять на ринге этим борцам-тяжеловесам? Он должен был приготовиться к отражению нокаутирующего удара.

     Он немедленно прогнал эту мысль. Без Даусона и генерала он не сможет продолжать скрывать свои открытия, которые финансирует правительство и на которые оно немедленно захочет наложить лапу, лишь только узнает об их существовании. У него не было выбора, приходилось сотрудничать с этими людьми; и он знал, что ему следует быть осторожным, подозрительным, все время начеку. Но человек может, не беспокоясь, позволить себе делить ложе с чертом, пока он держит под подушкой заряженный револьвер. Но сможет ли это сделать он?

***

     Особняк Даусона, сосновый дом в двадцать пять комнат, фасадом выходил на озеро Тахо в штате Невада; этот дом Даусона получил две награды - за лучший дизайн и архитектуру - и был отмечен в "Прекрасном доме". Особняк стоял у самой кромки воды на поляне в пять акров, а позади него поднимались сотни величавых сосен; казалось, строение являлось частью окружающего пейзажа, вырастало из него, хотя линии здания были вполне современными. Первый этаж был мощным, округлым, сложенным из грубого камня, без единого окна. Следующий ярус - круг того же размера, что и первый, - был чуть выше нижнего. Со стороны озера второй ярус как бы нависал над первым, скрывая маленькую лодочную пристань; на озеро выходило и окно двенадцати футов высотой, из которого открывался величественный вид на воду, и покрытые соснами отдаленные склоны. Куполообразная черная, крытая шифером крыша была увенчана высоким восьмифутовым шпилем.

     Впервые увидев это сооружение, Салсбери подумал, что оно сродни тем футуристическим церквям, которые поднимались в последние десять-пятнадцать лет в процветающих фешенебельных пригородах. Забыв о такте, он выпалил все это, но Леонард тогда воспринял его замечание как комплимент. Однако встречаясь, с Даусоном еженедельно последние три месяца, Огден узнал о некоторой эксцентричности хозяина и уверился, что дом изначально замышлялся как храм, что Даусон намеревался превратить его в священный монумент благоденствия и силы.

     Сосновый дом и стоил примерно столько же, сколько церковь: полтора миллиона долларов, включая стоимость земли. Тем не менее, это был всего лишь один из пяти домов и трех громадных квартир, которыми Даусон и его жена владели в Соединенных Штатах, на Ямайке, в Англии и Европе.

     После обеда трое мужчин расположились в удобных креслах в гостиной, вблизи от окна с живописным видом. Тахо, одно из глубочайших высокогорных озер в мире, блестело в лучах заходящего, солнца, почти скатившегося с неба и скрывающегося за горами. По утрам вода была прозрачно-зеленоватой. Днем она приобретала цвет чистого голубого кристалла. Сейчас, прежде чем стать черной, как смоль, вода, словно пурпурный бархат, переливалась у берега. Пять или десять минут они наслаждались видом, перебрасываясь лишь отдельными замечаниями о поданном на обед мясе или о бренди, которое они потягивали.

     Наконец Даусон повернулся к генералу и произнес:

     - Эрнст, что ты думаешь о подсознательном внушении?

     Генералу явно был неприятен этот внезапный переход от отдыха к делам.

     - Это прекрасно.

     - Ты не сомневаешься?

     - Что оно существует? Ни в малейшей степени. У твоего человека есть этому доказательства. Но он так и не объяснил, какое отношение ко мне имеет подсознательное внушение.

     Потягивая бренди, смакуя его, Даусон кивнул в сторону Салсбери.

     Отставив свой стакан, злясь на то, что Клингер называет его "человеком Даусона", и злясь на Даусона, что тот не поправил генерала, напоминая себе не обращаться к Клингеру по его военному званию, Огден начал:

     - Эрнст, до этого утра мы не встречались; Я никогда не говорил тебе, где работаю, - но я уверен, что ты это знаешь.

     - Институт Брокерта, - без запинки произнес Клингер.

     Генерал Клингер руководил сектором Пентагона, входящим в жизненно важный Отдел безопасности разработки нового оружия. Его власть простиралась на Штаты Огайо, Западная Вирджиния, Вирджиния, Мериленд, Делавер, Пенсильвания, Нью-Джерси, Нью-Йорк, Массачусетс, Коннектикут, Род Айленд, Вермонт, Нью-Хэмпшир и Мэн. В его обязанности входило выбирать, наблюдать за внедрением и регулярно инспектировать традиционные и электронные системы, которые защищали все лаборатории, фабрики и полигоны, где производилось и испытывалось оружие в этих четырнадцати штатах. Несколько лабораторий, принадлежащих "Криэйтив девелопмент эссошиэйтс", в том числе и отделение Брокерта в Коннектикуте, относились к его ведению; и Салсбери был бы удивлен, если бы генералу не было известно имя ведущего научного сотрудника в Брокерте.

     - А ты знаешь, какими именно исследованиями мы там занимаемся? - спросил Салсбери.

     - Я отвечаю за безопасность, а не за исследования, - парировал Клингер. - Я знаю только то, что мне положено знать. Например, прошлое работающих там людей, расположение зданий, природу тех мест. Мне не нужно знать о вашей работе.

     - Она связана с подсознанием.

     Внезапно выпрямившись, словно почувствовав, что кто-то подкрался к нему сзади, утратив румянец, которым бренди окрасил его щеки, Клингер заявил:

     - Надеюсь, ты подписывал обещание о неразглашении тайны, как и все в Брокерте.

     - Да, конечно.

     - Только что ты его нарушил.

     - И это мне известно.

     - А о наказании за это ты знаешь?

     - Да. Но я никогда от него не пострадаю.

     - Ты очень уверен в себе, да?

     - Чертовски уверен, - кивнул Салсбери.

     - Знаешь, это неважно, что я генерал Армии Соединенных Штатов, а Леонард - лояльный законопослушный гражданин. Ты уже нарушил клятву. Может быть, тебе не грозит обвинение в измене только потому, что ты говорил с такими людьми, как мы, - но, по крайней мере, полтора года тюрьмы тебе могут вклеить за разглашение информации без разрешения.

     Солсбери взглянул на Даусона. Наклонившись вперед в своем кресле, Даусон коснулся колена генерала.

     - Дай Огдену закончить. Клингер возразил:

     - Это может быть капкан.

     - Что-что?

     - Это может быть капкан. Ловушка.

     - С какой стати мне тебя подлавливать? - изумился Даусон.

     Казалось, его действительно задело такое предположение. Невзирая на это, Салсбери подумал, что последние тридцать лет он только тем и занимался, что подлавливал и уничтожал сотни людей.

     Похоже, Клингер подумал о том же, хотя он просто пожал плечами и сделал вид, что не в силах ответить на вопрос Даусона.

     - Я действую совсем иначе, - заявил Даусон, то ли не желая, то ли не в состоянии скрывать распирающую его гордость. - Уж тебе ли меня не знать. Вся моя жизнь, вся моя карьера основывается на законах христианской веры.

     - Я всех не знаю достаточно, чтобы рисковать, обвиняя в измене, - резко парировал генерал.

     Изобразив отчаяние - оно было слишком показным, чтобы выглядеть истинным, - Даусон произнес:

     - Старина, мы вместе с тобой сколотили столько деньжат. Но все это жалкие гроши в сравнении с тем, что мы можем заработать в сотрудничестве с Огденом. Здесь скрыты просто немыслимые источники богатства - для всех нас. - Какое-то мгновение он изучал генерала, но, не дождавшись ответной реакции, продолжил:

     - Эрнст, Эрнст, ведь я никогда не подводил тебя. Никогда. Ни разу.

     Все еще не убежденный, Клингер заметил:

     - Прежде ты платил мне только за совет...

     - За твое влияние.

     - За мой совет, - настаивал Клингер. - И даже если я торговал своим влиянием - чего я не делал, это куда как далеко от измены.

     Они уставились друг на друга.

     У Салсбери было ощущение, что его вовсе не! с ними в комнате, что он словно наблюдает за ними в глазок телескопа, расположенного за мили отсюда.

     Голосом, в котором уже не было резкости, звучавшей всего секунду назад, Клингер наконец произнес:

     - Леонард, надеюсь, ты осознаешь, что и я могу подловить тебя.

     - Разумеется.

     - Я мог бы согласиться выслушать твоего человека, все, что у него есть сказать, - и обернуть услышанное против вас обоих.

     - Накинуть нам петлю на шею.

     - Оставив вам довольно веревки, чтобы удавиться самим, - заметил Клингер. - А я только предупреждаю тебя, потому что я друг. Я вроде тебя. Не хочу, чтобы ты попал в беду.

     Даусон откинулся на спинку кресла.

     - Хорошо, у меня есть к тебе предложение, и мне нужно твое сотрудничество. Поэтому-то и приходится идти на риск, а что остается делать?

     - Ты сделал выбор.

     Улыбаясь, явно довольный генералом, Даусон поднял свой стакан с бренди в безмолвном предложении выпить.

     Широко ухмыльнувшись, Клингер тоже поднял свой стакан.

     Дьявол их разберет, что тут происходит, подумал Солсбери.

     Когда же он фыркнул и отпил бренди, Даусон впервые посмотрел на него, задержав взгляд на несколько минут, и продолжал:

     - Продолжай, Огден.

     И до Салсбери внезапно дошел скрытый смысл только что услышанного диалога. На тот нежелательный случай, если Даусон действительно расставлял капкан старому приятелю и если встреча прослушивалась, Клингер предусмотрительно заготовил для себя хоть какое-то алиби против возможного обвинения. Теперь на пленке в случае чего будет записано, что он предупреждал Даусона о последствиях его действий. Перед судом - гражданским или военным - генерал сможет доказывать, что он согласился быть с ними заодно, чтобы убедиться в проступке Даусона; даже если никто ему не поверит, он, скорее всего, сможет сохранить и свою свободу, и свое положение.

     Огден поднялся, отставил свой стакан, подошел к окну и, стоя спиной к ним, глянул на темнеющее озеро. Он чересчур нервничал, чтобы сидеть во время своей речи. Более того, некоторое время он так нервничал, что совсем не мог говорить.

     Как две ящерицы, греющиеся на теплом солнышке, наполовину скрытые ледяной тенью, ждущие установления светового равновесия, чтобы сделать единственно верное движение, Даусон и Клингер наблюдали за ним. Оба сидели в одинаковых креслах с высокими спинками, обтянутых черной кожей, с отполированными до блеска серебряными пуговицами и гвоздиками. Маленький круглый столик для коктейлей с темной дубовой крышкой стоял между ними. Единственный свет в этой большой, богато обставленной комнате исходил от двух напольных ламп, стоявших подле камина, в двадцати футах от компании. Правая часть лица каждого из сидящих мужчин находилась в тени, скрытая мраком, тогда как левая была явлена каждой черточкой благодаря мягкому янтарному свету. Их глаза, как глаза ящериц, терпеливо, немигающе ждали.

     Увенчается ли их предприятие успехом или нет, подумал Салсбери, но Даусон и Клингер выйдут сухими из воды. У каждого из них была мощная броня: у Даусона его богатство; у Клингера - безжалостность, ум и опыт.

     Однако сам Салсбери не обладал защитой. Он даже не подумал, что она ему понадобится, - как сделал Клингер, обезопасив себя притворными речами об изменах и клятвах. Он знал, что его открытие даст возможность заполучить деньги и власть, достаточные для них троих, но он только начал осознавать, что алчность не удовлетворишь так просто, как аппетит или жажду. Если у него и было оружие защиты, так это его интеллект, его светлый и быстрый ум; но интеллект этот так долго использовался лишь в узких рамках специального научного исследования, что теперь, в обыденной жизни, он мог послужить ему куда меньше, чем служил в лаборатории.

     Будь осторожнее, подозрительнее, все время начеку, напомнил он себе уже второй раз за этот день. Перед такими агрессивными типами, как эти, осторожность была жалким щитом, но это было единственным средством защиты Огдена.

     Он заговорил:

     - Десять лет Институт Брокерта, находящийся в ведении Пентагона, занимался изучением подсознательного извещения. Нас не интересовали технические, теоретические или социологические аспекты проблемы; над этим работали другие. Мы касались исключительно биологических механизмов подсознательной передачи информации и восприятия. С самого начала мы разрабатывали препарат, который мог бы "подготавливать" мозг для подсознательного восприятия, препарат, который позволил бы человеку воспринимать любую подсознательную команду, направленную ему.

     Ученые в другой лаборатории Си-Ди-Эй в северной Калифорнии пытались синтезировать вирусный или бактериологический компонент в тех же целях. Но они были на ложном пути. Он знал это лишь потому, что на правильном был он сам.

     - В настоящее время возможно использовать подсознание, чтобы влиять на людей, у которых нет твердых мнений о том или ином предмете или продукте. Но Пентагон хочет получить возможность использовать подсознательные сообщения, чтобы менять основные представления людей, имеющих твердые убеждения - очень твердые, в которых они упорствуют.

     - Мысленный контроль, - бесстрастно кивнул Клингер.

     Даусон лишь отхлебнул бренди.

     - Если подобный наркотик был бы синтезирован, - продолжал Салсбери, - весь ход истории изменился бы. И это не преувеличение. С одной стороны, были бы исключены войны, по крайней мере, в традиционном понимании. Мы просто ввели бы наркотик в запасы воды наших врагов, а затем воздействовали бы через их собственные средства массовой информации: телевидение, радио, кино, газеты и журналы - продолжающейся серией тщательно структурированных подсознательных доводов, которые убедили бы их смотреть на вещи нашими глазами. Постепенно, незаметно мы превратили бы врагов в союзников - и заставили бы их считать, что подобная перемена произошла по их собственному решению.

     Его слушатели примерно минуту молчали, переваривая сказанное.

     Клингер закурил сигарету. Потом произнес:

     - Нашлось бы немало поводов для использования этого наркотика и дома.

     - Разумеется, - согласился Салсбери.

     - В конечном итоге, - почти тоскливо протянул Даусон, - мы могли бы достичь национального единства и положили бы конец всем распрям, несогласию и протестам, которые раздирают эту великую страну.

     Огден отвернулся от них и взглянул в окно. Ночная тьма полностью поглотила озеро. Он различал звук волн, бьющихся о лодочный причал всего в нескольких футах под ним, прямо за стеклом. Он слушал и позволял ритмичным звукам успокаивать себя. Теперь, уверенный, что Клингер станет сотрудничать с ними, он видел невероятное будущее, открывшееся перед ним, и был настолько захвачен воображаемым, что не мог заставить себя говорить дальше.

     За его спиной Клингер произнес:

     - Ты считаешься руководителем исследований в Брокерте. Но ты явно не кабинетная крыса.

     - Несколько направлений разработок я оставил за собой, - признался Салсбери.

     - И ты открыл действующий препарат, наркотик, который подготавливает мозг для восприятия?

     - Три месяца назад, - сказал Огден, по-прежнему глядя в стекло.

     - Кто знает об этом?

     - Мы трое.

     - И никто в Брокерте?

     - Никто.

     - Даже если ты и оставил за собой, как ты говоришь, какие-то направления разработок, у тебя должен быть лаборант.

     - Он совсем неспособный, - пояснил Салсбери. - Вот почему я и выбрал его. Шесть лет назад. Клингер спросил:

     - И ты думал о том, чтобы присвоить открытие себе, уже так давно?

     - Да.

     - Ты подделывал запись своей ежедневной работы? Ту форму, которая отправляется в конце каждой недели в Вашингтон?

     - Я фальсифицировал записи только в течение нескольких дней. Когда я понял, к какому результату пришел, я тут же свернул работу и полностью изменил основное направление своих исследований.

     - И твой лаборант не заметил фальшивку?

     - Он решил, что я оставил пустую жилу исследований, чтобы попробовать другую. Я же сказал вам, что он не слишком-то умен.

     Даусон заметил:

     - Огдену не нравится полученный им наркотик, Эрнст. Большую часть работы еще предстоит проделать.

     - Сколько же это времени? - поинтересовался генерал.

     Отвернувшись от окна, Салсбери сказал:

     - Я не могу быть абсолютно уверен. Самое меньшее, возможно, около полугода, а самое большее - года полтора.

     - Он не может работать над этим в Брокерте, - заявил Даусон. - Нельзя же все время подделывать результаты своих исследований. Так что я соорудил для него полностью оборудованную лабораторию в моем доме в Гринвиче, в сорока минутах езды от Института Брокерта.

     Приподняв брови, Клингер заметил:

     - Ты приобрел такой особняк, что его можно превратить в лабораторию?

     - Огдену вовсе не требуется большого количества комнат. Тысяча квадратных футов. Тысяча сто снаружи. И большая часть помещения занята компьютерами. Жутко дорогими, должен добавить. Я вложил в Огдена около двух миллионов моих денег, Эрнст. Лучший показатель моей громадной веры в него.

     - И ты впрямь считаешь, что он сможет разрабатывать, опробовать и совершенствовать наркотик в этой кустарной лаборатории?

     - Два миллиона долларов - это не кустарщина, - обиделся Даусон. - И не забывай, что в подготовительные исследования правительство уже вложило миллионы долларов. Я финансирую только заключительный этап.

     - Ну, а как ты сможешь сохранить секретность?

     - Компьютерные системы применяются в тысячах целей. И не преступление, что мы покупаем их. Больше того, мы все оборудование приобрели под маркой "Фьючерс". Ни одной пленки не продано лично нам. Так что никаких вопросов не может возникнуть, - подчеркнул Даусон.

     - Но вам понадобятся лаборанты, техники, секретари...

     - Нет, - заверил Даусон. - Как только у Огдена будет компьютер, а в нем данные всех его последних изысканий, он со всем сможет справиться лично. Десять лет в его распоряжении была хорошо оснащенная лаборатория, чтобы выполнять основную часть тяжкой работы. Теперь она позади.

     - Если он бросит Брокерт, - сказал Клингер, - он подвергнется изнурительной тайной проверке. Постараются узнать, почему он ушел, - и тогда все выплывет наружу.

     Они говорили об Огдене так, словно он вовсе отсутствовал и не мог их слышать. Ему это совсем не нравилось. Он отошел от окна, сделал два шага в сторону генерала и произнес:

     - Я и не собираюсь бросать Брокерт. Я буду отчитываться за свою работу ежедневно, как обычно, с девяти до четырех. Но в лаборатории я буду заниматься совершенно бесполезными исследованиями.

     - Тогда откуда же у тебя возьмется время на работу в лаборатории, которую соорудил для тебя Леонард?

     - По вечерам, - сказал Салсбери. - И по выходным. Кроме того, у меня накопилось множество неиспользованных отгулов - по болезни и за праздники. Я воспользуюсь ими, даже сумею распределить их на весь следующий год.

     Клингер встал и подошел к элегантному, отделанному бронзой и стеклом бару-тележке, который слуга оставил в нескольких футах от кресел для отдыха. В его толстых волосатых руках хрустальные графины выглядели более хрупкими, чем были на самом деле. Налив очередную двойную порцию бренди, он спросил:

     - А какую роль вы отводите мне в этой игре? Салсбери ответил:

     - Леонард смог достать ту компьютерную систему, которая мне необходима. Но он не может достать мне дискеты с записью файлов всех моих исследований на Си-Ди-Эй или программ, разработанных специально для меня. Мне нужно и то, и другое, иначе компьютеры Леонарда ничего не стоят. Я бы мог сейчас, недели за три-четыре, сделать копии всех нужных мне записей в Брокерте, без того, чтобы быть застуканным. Но пусть я подготовлю все восемьдесят или девяносто магнитофонных кассет и распечатки на принтере длиною в пятьсот ярдов, а как я смогу их вынести из Брокерта? Выхода нет. Обстановка секретности, процедура входа и выхода, все это слишком сложно. Если только...

     - Ясно, - кивнул Клингер. Он снова уселся в кресле и принялся за бренди.

     Даусон, соскользнув на самый краешек своего кресла, сказал:

     - Эрнст, ты же безоговорочный авторитет для службы безопасности в Брокерте. Ты знаешь об этой системе больше, чем кто-либо. Если в службе безопасности есть какое-то слабое место, то именно ты сможешь обнаружить его или создать.

     Изучая Салсбери, как будто он представлял собой опасность, и стараясь быть мудрым, связываясь с таким явно никудышным типом, Клингер откликнулся:

     - Так предполагается, что я должен позволить вам протащить около сотни магнитных записей высокосекретной информации и сложнейшие компьютерные программы?

     Огден медленно кивнул.

     - Ты сможешь это сделать? - спросил Даусон.

     - Вероятно.

     - И это все, что ты можешь сказать?

     - Скорее всего, у меня получится.

     - Этого недостаточно, Эрнст.

     - Ну, ладно, - сказал Клингер немного раздраженно. - Я могу сделать это. Я смогу найти возможность.

     Улыбаясь, Даусон кивнул:

     - Я знал, что ты сможешь.

     - Но если я сделаю это и меня схватят либо во время, либо после операции, меня сгноят в Ливенворте. Я тут недавно говорил об измене, так вот я вовсе не желал бы, чтобы это относилось ко мне.

     - Никто и не говорит, чтобы ты становился изменником, - заверил Даусон. - Тебе не нужно будет даже видеть эти магнитные пленки, а уж тем более дотрагиваться до них. Так рисковать будет лишь сам Огден. Так что тебе нельзя будет обвинить ни в чем более серьезном, чем халатность или недосмотр в охране.

     - Даже и в этом случае меня вышибут в отставку или уволят с минимальной пенсией.

     Салсбери тяжело, прерывисто дышал. Рубашка у него намокла и прилипла к спине, как холодный компресс. Клингеру он сказал:

     - Ты объяснил нам, что сумеешь это сделать. Но главный вопрос в том, сделаешь ли ты это.

     Некоторое время Клингер молчаливо рассматривал свой стакан с бренди, наконец поднял глаза на Салсбери и произнес:

     - Если ты получила свой наркотик, то каким будет твой первый шаг?

     Поднимаясь на ноги, Даусон сказал:

     - Мы организуем передовое акционерное общество в Лихтенштейне.

     - Почему там?

     В Лихтенштейне не требовали, чтобы в списке акционеров значились реальные владельцы общества. Даусон смог бы нанять юристов в Вэдузе и представить их как чиновников акционерного общества, и ни один закон не принудил бы устанавливать подлинные личности акционеров.

     - Более того, - продолжал Даусон, - я мог бы снабдить каждого из нас пакетом поддельных документов, включая паспорта, так что мы смогли бы путешествовать и заниматься бизнесом под вымышленными именами. И если вэдузских юристов даже начнут вынуждать раскрыть имена их клиентов, они все же не смогут подвести нас, потому что не знают наших подлинных имен.

     Предосторожности, которые планировал Даусон, были вовсе не лишними. Очень быстро такое акционерное общество станет невероятно успешным предприятием, настолько успешным, что самым влиятельным финансистам и политикам нестерпимо захочется узнать, кто же стоит за отвечающими на телефонные звонки людьми в Вэдузе. С наркотиками Салсбери и усиленными программами тщательно разработанных подсознательных команд они трое могли бы организовать сотни бизиесов, и буквально требовать, чтобы продавцы, коллеги, даже конкуренты работали ради их немыслимой прибыли. Каждый заработанный ими доллар казался бы незапятнанным, полученным вследствие самых законных форм коммерческой деятельности. Но, разумеется, множество людей почувствовали бы, что происходит грязное манипулирование конкурентами, и тогда пришлось бы еще покупать и общественное мнение с помощью нового наркотика. В случае, если корпорацию уличат в использовании наркотика, украденного - как это и будет на самом деле - из американских научно-военных разработок, тогда любая предосторожность не покажется преувеличенной.

     - Но что потом, когда корпорация начнет действовать? - спросил Клингер.

     Деньги и бизнес были смыслом жизни и призванием Даусона. Он принялся разглагольствовать на манер баптистского проповедника, полного яростной силы и страсти, наслаждаясь собственными речами.

     - Корпорация приобретет участок земли где-нибудь в Германии или во Франции. Для начала сотню акров. Внешне это будет выглядеть как убежище для руководства. Но на самом деле там будут обучать наемных солдат.

     - Наемников? - Грубое, широкое лицо Клингера осветилось священным солдатским пренебрежением к штатским.

     Корпорация, пояснял далее Даусон, сможет нанять дюжину лучших наемников-солдат, сражавшихся в Азии и Африке. Их доставят в штаб-квартиру корпорации под предлогом нового места назначения и знакомства с командованием. Все запасы воды, вся жидкость в штаб-квартире будут использоваться как средство для накачки их наркотиком. Через сутки после того, как наемники примут первую дозу, когда они будут готовы к промыванию мозгов, три дня, день за днем, им станут показывать четырехчасовые фильмы - о путешествии, новостях промышленности, техническую документацию с детальным разбором использования всех видов оружия и электронных средств. Все это будет представлено, как существенная информация для их последующей службы. Не зная, разумеется, о том, что происходит, они в течение двенадцати часов примут изощренные подсознательные сигналы, убеждающие их без размышлений исполнять любой приказ по определенным кодовым фразам. И по окончании этих трех дней все двенадцать человек уже не будут просто нанятыми руками, а превратятся в нечто вроде запрограммированных роботов.

     Но внешне они совершенно не изменятся. Выглядеть и вести себя они будут точно так же, как и всегда. Тем не менее они выполнят любой приказ - солгать, украсть, убить; выполнят без колебаний, пока будет действовать команда, переданная ключевой фразой.

     - Как солдаты-наемники, уже начнем с этого, они станут прежде всего профессиональными убийцами, - заметил Клингер.

     - Правда, - согласился Даусон. - Но ценность заключается в их безусловном, неукоснительном подчинении. Как простые наемники, они могут отклонить любой приказ или службу, которая им не понравится. Но запрограммированные нами, они выполнят все, что им прикажут.

     - Есть и другие преимущества, - вступил в разговор Салсбери, осознавая, что Даусон, начавший обращение в свою веру, обидится, что его отодвигают с амвона. - Итак, вы можете приказать человеку убить, но одновременно вы приказываете ему стереть из своей памяти - из сознания и подсознания - все относящееся к убийству. Его никогда нельзя будет заставить свидетельствовать против корпорации или против нас - он пройдет через все испытательные тесты.

     Неандертальское лицо Клингера несколько порозовело. До него дошла важность того, что добавил Салсбери.

     - Даже если к ним применят пентотал или гипнотическую регрессию - они все равно не вспомнят?

     - Социум пентотал... Его значение сильно преувеличивают, как катализатора правды, - заметил Салсбери. - Что касается остального... Ну, да, они могут ввести его в транс и вернуть гипнотическим воздействием в момент совершения преступления. Но перед ними предстанет пустое место. Раз уж наемнику велели стереть событие из памяти, то из нее ничего уже не выжмешь - это все равно, что искать в компьютере однажды стертый файл.

     - Покончив со вторым стаканчиком бренди, Клингер вернулся к тележке с выпивкой. На этот раз в двенадцатиунциевый стакан он бросил лед и налил "Сэвен-Ап".

     Он прав, решил Салсбери: каждый, кто не хочет быть самоубийцей, должен здесь, сейчас, сохранять ясность мышления.

     Клингер обратился к Даусону:

     - А когда у нас будут эти двенадцать роботов, что мы станем с ними делать?

     Поскольку размышления Даусона в последние три месяца включали и разработку в деталях их с Салсбери подхода к генералу, то он отреагировал быстро:

     - Мы сможем делать с ними все, что захотим. Абсолютно все. Но как первый шаг - я думал, мы могли бы использовать их, чтобы ввести наркотик в запасы воды всех крупных поселений Кувейта. Потом мы бы парализовали эту страну многоцелевой подсознательной программой, специально рассчитанной на психику арабов, и за какой-нибудь месяц смогли бы подчинить себе любого, держать под контролем даже правительство, сознавая каждое свое действие.

     - Покорить целую страну в качестве первого шага? - недоверчиво спросил Клингер.

     Вновь обращаясь к проповеди, откинувшись на спинку стула и вытянувшись в нем между Салсбери и генералом, Даусон произнес:

     - Население Кувейта меньше восьмисот тысяч человек. В основном оно сконцентрировано на нескольких урбанизированных площадях, главным образом, в Гавалли и в столице. Более того, все члены правительства и все богатство страны тоже сосредоточено в этих крупных метрополиях. Горстка супербогатеев, которые выстроили себе замки в пустыне, воду все равно возит из городов. Короче, мы сможем контролировать буквально всех и все внутри государства, а это даст нам тайную безраздельную власть над кувейтскими запасами нефти, которые составляют двадцать процентов всех мировых запасов. Когда это будет сделано и Кувейт станет нашей базой для дальнейших операций, мы сможем подчинить себе Саудовскую Аравию, Ирак, Йемен и все прочие нефтяные страны на Ближнем Востоке.

     - Мы расколошматим картель ОПЕК, - задумчиво протянул Клингер.

     - Или усилим его, - возразил Даусон. - Или будем чередовать его усилие и ослабление с тем, чтобы вызвать колебания цен на нефтяном рынке. В действительности, мы возьмем под контроль весь нефтяной рынок. А поскольку мы будем знать о всех колебаниях цен заранее, у нас в руках будет редкостное преимущество. Всего за какой-нибудь год контроля над половиной арабских стран мы сможем перекачать на счет нашей корпорации в Лихтенштейне полтора миллиона долларов. А потом уже дело пяти-шести лет, пока все, буквально все, не станет нашим. - Это же сумасшествие, безумие, - прервал Клингер.

     Даусон нахмурился:

     - Безумие?

     - Невероятно, невозможно, немыслимо, - проговорил генерал, поясняя свое первое определение, заметив, что оно задело Даусона.

     - Было время, когда полеты по воздуху казались безумием, - заметил Салсбери. - Невероятной казалась многим и атомная бомба, даже после взрыва в Японии. И в тысяча девятьсот шестьдесят первом, когда Кеннеди запустил космическую программу, всего несколько человек в Америке верили, что люди смогут ступить на луну.

     Они в молчании смотрели друг на друга.

     Тишина в комнате установилась такая, что слышался плеск воды о стенки лодочной пристани, причем, хотя на озере была лишь легкая рябь, и к тому же они находились за толстым стеклом, впечатление было такое, будто снаружи бушует океанский шторм. По крайней мере, такое было ощущение у Салсбери, буря бушевала в его лихорадочно возбужденном мозгу.

     Наконец Даусон произнес:

     - Эрнст? Так ты поможешь нам вынести эти магнитные записи?

     Клингер долгим взглядом посмотрел на Даусона, потом на Салсбери. Его передернуло - от страха или от восторга, Огден не мог бы сказать наверняка. Клингер ответил:

     - Я помогу.

     Огден перевел дыхание.

     - Шампанского? - предложил Даусон. - После бренди оно, правда, немного слабовато. Но я считаю, нам следует поднять бокалы друг за друга и за успех нашего предприятия.

     Спустя четверть часа после того, как слуга, принесший ледяную запотевшую бутылку "Моэ е Шандон", откупорил ее и они втроем чокнулись за успех, Клингер улыбнулся Даусону и сказал:

     - А что, если я и сам напуган этим наркотиком?

     Что, если я думаю, что едва ли смогу вынести все нужное вам?

     - Я хорошо знаю тебя, Эрнст, - заметил Даусон. - Даже, возможно, лучше, чем мне самому кажется. Я был бы удивлен, если бы тебя что-нибудь могло напугать или ты чего-то не смог бы пронести.

     - Но предположим, я откажусь, все равно, по какой причине. Предположим, что мне не хочется иметь с вами дело.

     Даусон задержал глоток шампанского на языке, затем пропустил его, смакуя, и откликнулся:

     - Тогда тебе не уйти отсюда живым, Эрнст. Боюсь, ты попадешь в аварию.

     - - Которую ты организуешь неделю спустя?

     - Около того.

     - Я знал, что ты меня не разочаруешь.

     - Ты при оружии? - поинтересовался Даусон.

     - Автоматический тридцать второго калибра.

     - Его не видно.

     - Спрятан у меня за спиной.

     - Ты наловчился выхватывать его?

     - Он окажется у меня в руках через пять секунд.

     Даусон удовлетворенно кивнул.

     - И ты воспользуешься мною, как прикрытием, чтобы выбраться отсюда.

     Оба расхохотались, глядя друг на друга с видом величайшего удовольствия. Они восхищались друг другом.

     "Господи Боже!" - подумал Салсбери. Он нервно отпил шампанского.

Глава 5

Пятница, 19 августа 1977 года

     Пол и Марк сидели бок о бок, скрестив ноги, на густой, покрытой обильной росой горной траве. Оба застыли, как каменные. Даже Марк, которому претила неподвижность и которого терпение раздражало больше, чем добродетельность, не делал ни единого движения, лишь иногда моргая.

     Вокруг них раскинулась панорама совершенно нетронутой природы, и от этого вида захватывало дух. С трех сторон стеною вставал багряно-зеленый лес. Справа участок леса разрезался узкой просекой, и городок Черная речка в двух милях от них переливался, словно опаловый гриб в изумрудных зарослях дикой природы. Другой след цивилизации едва виднелся в трех милях в противоположной стороне от Черной речки - лесопилка "Бит юнион". Но с такого расстояния ее строения не были похожи на фабричные, а скорее напоминали крепостные валы, ворота и башни средневекового замка. Леса, специально выращиваемые как сырье для "Бит юнион" и куда менее привлекательные, чем дикие, скрывались из вида за соседней горой. Голубое небо с быстро бегущими по нему белыми облачками завершали картину Эдема из какого-нибудь фильма на библейский сюжет.

     Пола и Марка не интересовали декорации. Их внимание было приковано к маленькой рыжей белке.

     Последние пять дней они подкладывали белке еду - сухие соленые орешки и дольки яблока, надеясь подружиться со зверьком и постепенно приручить его. День за днем белка все ближе подкрадывалась к еде, и вот вчера она взяла несколько кусочков, прежде чем вздрогнуть от страха и кинуться прочь.

     Теперь они наблюдали, как зверек приближается, соскакивая с ветки на ветку. Три-четыре быстрых, хотя и осторожных прыжка, то и дело пауза, во время которой зверек внимательно изучал мужчину и мальчика. Когда белка наконец приблизилась к еде, она ухватила цепкими передними лапами кусочек яблока и, присев на задние, принялась есть.

     Когда зверек догрыз одну дольку и потянулся за следующей, Марк произнес:

     - Она не сводит с нас глаз. Ни на секунду. Как только мальчик заговорил, белка тотчас же замерла, как и люди. Она повернула головку и уставилась на них большим коричневым глазом.

     Пол говорил, что они могли бы шептаться, нарушая их правило хранить молчание, если зверушка наберется храбрости и останется возле еды дольше, чем на несколько секунд. Если они собираются ее приручить, то белка должна привыкнуть к звуку их голосов.

     - Пожалуйста, не бойся, - тихонько взмолился Марк. Пол пообещал, что если белку можно будет приручить. Марку разрешат взять ее в дом и выдрессировать. - Пожалуйста, не убегай.

     Еще не готовая поверить им, белка схватила кусок яблока, повернулась, поскакала в лесу и метнулась на верхние ветки клена.

     Марк, досадуя, вскочил.

     - А, черт! Мы не собираемся обижать тебя, глупенькая ты, белка! - Гримаса разочарования сморщила его лицо.

     - Спокойно. Завтра она вернется, - пообещал Пол, вставая и потягиваясь, разминая затекшие мускулы.

     - Она никогда не поверит нам.

     - Нет, поверит. Мало-помалу.

     - Никогда нам ее не приручить.

     - Мало-помалу, - повторил Пол. - Она же не может измениться в одну неделю. Наберись терпения.

     - Я не очень-то умею терпеть.

     - Знаю. Но ты учись.

     - Мало-помалу?

     - Точно, - кивнул Пол. Он нагнулся, собрал орешки и кусочки яблока, сложил их в пластиковый пакет.

     - Эй, а не кажемся ли мы ей сумасшедшими, раз все время уносим еду? - предположил Марк. Пол рассмеялся.

     - Может, и так. Но если она привыкнет есть за нашей спиной, как только мы уходим, тогда у нее не будет причин приходить, когда мы здесь.

     Пока они шли к лагерю, расположенному на дальнем конце горного луга длиной в двести ярдов, Пол вновь постепенно пережил все ощущения этого восхитительного летнего дня, как будто раскинувшего вокруг него чувственную мозаику. Теплый летний ветерок. Белые маргаритки, мелькающие в траве, блестящие желтые лютики. Аромат земли, травы и полевых цветов. Постоянное перешептывание листьев и легкий шорох ветерка в сосновых иглах. Щебетанье птиц. Торжественные тени леса. И застывший в вышине ястреб, завершающий мозаику; его пронзительный крик казался преисполненным гордости, словно он знал, что венчает собой сцену, как будто думал, что приближает к земле небо своими мощными крыльями.

     Подошло время их еженедельного подхода в городок, чтобы пополнить истощившиеся запасы продуктов - но в какое-то мгновение ему не захотелось покидать горы. Даже Черная речка - маленький, затерянный в горах, изолированный от современного мира городок - мог показаться суетным по сравнению с безмятежным лесом.

     Но, разумеется, Черная речка не только снабжала их свежими яйцами, молоком, хлебом и прочим необходимым: там была Дженни.

     Когда они подходили к лагерю, Марк бросился вперед. Он откинул желтые холщовые полотнища и проскользнул в палатку, которую они разбили в тени нескольких восьмифутовых пихтовых и тсуговых деревьев. В следующую секунду он выскочил из палатки и, приставив ладони рупором ко рту, громко позвал:

     - Рай! Эй, Рай!

     - Здесь, - отозвалась она, выходя из-за палатки.

     На секунду Пол оторопел, он не верил собственным глазам: маленькая белочка сидела у нее на правом плече, цепляясь коготками за рукав ее вельветовой курточки. Белка жевала кусочек яблока, а девочка поглаживала ее по спинке.

     - Как тебе это удалось? - спросил он.

     - Шоколад.

     - Шоколад?

     Она улыбнулась.

     - Я пыталась привлечь ее тем же способом, что и вые Марком. Но потом до меня дошло, что орехи и яблоки белка и сама может найти. А шоколад - нет. Против запаха шоколада ей не устоять. Так и вышло! В среду она взяла шоколадку у меня с руки, но я не хотела вам рассказывать, пока не убедилась, что она уже не боится людей.

     - Но сейчас-то она не ест шоколада.

     - Слишком много ей вредно.

     Белка подняла головку и с любопытством взглянула на Пола. Потом вновь принялась грызть кусок яблока, который она держала в передних лапках.

     - Нравится она тебе, Марк? - спросила Рай. Не успела она произнести эти слова, как улыбка сползла с ее лица, а брови нахмурились.

     Пол сразу понял, в чем дело: мальчик готов был горько расплакаться. Он хотел свою собственную белку - но знал, что двух зверьков они не смогут взять домой. Нижняя губа его задрожала, однако он сдержал слезы.

     Рай быстро справилась с собой. Улыбаясь, она спросила:

     - Нравится тебе белочка? Я бы страшно расстроилась, если бы она тебе не понравилась, я так измучилась, прежде чем добыла ее для тебя.

     "Ах ты, милая малышка", - подумал Пол.

     Сглатывая, Марк переспросил:

     - Для меня?

     - Разумеется, - кивнула она.

     - То есть ты хочешь отдать ее мне? Она изобразила величайшее изумление:

     - А кому же еще?

     - Я думал, она твоя.

     - И что же я должна делать с ручной белкой? - спросила Рай. - Дрессированный зверек нужен мальчику. Он совсем не подходит для девочки. - Она опустила белочку на землю и села на корточки рядом. Выудив из кармана конфетку, она позвала брата:

     - Иди-ка сюда. Тебе нужно покормить ее шоколадом, если ты хочешь с ней по-настоящему подружиться.

     Белка выхватила конфету из рук Марка и принялась обсасывать ее с видимым удовольствием. Марк тоже пришел в совершенный восторг, поглаживая зверька по бокам и длинной спинке. Когда шоколад был съеден, белка фыркнула сначала на Марка, потом на Рай, и когда убедилась в том, что сегодня гостинцев больше не будет, проскользнула между ними и запрыгала по веткам деревьев.

     - Эй! - позвал Марк. Он было кинулся за ней, но сразу увидел, насколько она проворнее его.

     - Не волнуйся, - утешила его Рай. - Завтра она вернется, ведь у нас припасены для нее шоколадки.

     - Если мы приручим ее, - предположил Марк, - смогу я взять ее на следующей неделе с нами в город?

     - Посмотрим, - сказал Пол. Он взглянул на часы. - Но если мы собираемся сегодня успеть в город, лучше поторопиться.

     Фургон был припаркован в полумиле от лагеря, на конце узкой грязной колеи, заросшей травой, - обычно ею пользовались поздней осенью и ранней весной охотники.

     Марк, для которого жизнь еще была игрой, крикнул:

     - А ну, кто быстрее! - и ринулся вниз по тропинке, змеившейся среди деревьев. Через несколько секунд он уже скрылся из виду.

     Рай шла рядом с Полом.

     - Как хорошо ты сегодня поступила, - похвалил он.

     Она сделала вид, что не совсем понимает, о чем он говорит.

     - Что белку-то отдала Марку? Это было так забавно.

     - Но ты приручила ее не для Марка.

     - Конечно же, для него. Кому бы еще я могла ее отдать?

     - Взять себе, - заметил Пол. - Но как только ты увидела, как много для него значит иметь свою белку, ты тут же отдала ее ему.

     Она скорчила рожицу.

     - Ты, должно быть, думаешь, что я просто святая!

     Если бы мне в самом деле хотелось иметь белку, я ни за что бы с ней не рассталась. Даже через миллион лет.

     - Ты не умеешь врать, - с жаром сказал он.

     Она раздраженно пожала плечами:

     - Ах, эти отцы! - Надеясь, что он не заметил ее замешательства, она кинулась вперед, догоняя Марка, и вскоре исчезла в густых зарослях горного лавра.

     - Ах, эти дети! - громко воскликнул Пол. Но в его голосе не было раздражения, только любовь.

     После смерти Энни он проводил с детьми куда больше времени, чем если бы она была жива, - отчасти потому, что в Марке и Рай было много от матери, и он словно через них общался с нею. Он узнал, как они отличаются друг от друга, каждый со своими собственными взглядами и возможностями, и он лелеял их индивидуальности. Рай всегда лучше разбиралась в людях, в жизни и в правилах игры, чем Марк. Любопытная, экспериментирующая, терпеливая, жаждущая новых знаний, она наслаждалась жизнью, но в ее наслаждении было больше от ума. Когда-нибудь она узнает, что особенно сильные страсти - сексуальные, интеллектуальные - не что иное, как новый яркий опыт. С другой стороны, хотя Марк и взирал на жизнь с куда меньшим пониманием, чем Рай, и он не нуждался в жалости. Ни на секунду! Энергия била у него через край, он готов был разразиться смехом - неистребимый оптимист, каждый день своей жизни он проживал со смаком. Если он и не искал каких-то сложных удовольствий, зато компенсировал это тем, что всегда был в бодром настроении благодаря простым радостям и утехам жизни, которыми Рай, поверяя их умом, никогда не была способна удовольствоваться без непременного самокопания. Пол знал, что настанет день, и его дети - каждый по-своему - доставят ему огромное счастье и заставят гордиться собой, пока смерть не заберет их у него.

     Словно натолкнувшись на невидимый барьер, он остановился посреди тропы, покачиваясь слегка из стороны в сторону.

     Эта последняя мысль поразила его. Когда он потерял Энни, он некоторое время думал о том, что теряет все лучшее, что имеет. Ее смерть заставила его осознать с болью, что все - даже глубоко прочувствованные, сильные личные отношения, которые ничто не могло поколебать или разрушить, - преходяще, все забирает могила. Последние три с липшим года какой-то тайный голос твердил ему, что следует приготовиться к смерти, дожидаться ее и не позволить, чтобы потеря Марка, Рай или еще кого-то из близких потрясла его так, как это случилось, когда умерла Энни. Но до сих пор голос этот был подсознательным, совет - хотя и назойливым, но едва осознанным. И вот сейчас впервые Пол позволил ему проникнуть в сознание. И, прозвучав явно, тот поразил его. Дрожь охватила Пола с ног до головы, ощущение жуткого предчувствия. Но пропало оно так же быстро, как и возникло. Какой-то зверь крался сквозь подлесок. Вверху, над купами деревьев, клекотал орел. Внезапно летний лес показался чересчур густым, особенно темным и мрачным, слишком диким, зловещим.

     Какой я глупец, подумал Пол. Тоже еще, нашелся предсказатель. Подумаешь, ясновидящий.

     Тем не менее, он обеспокоенно заспешил по петляющей тропинке, торопясь поскорее догнать Марка и Рай.

***

     Тем же утром, в 11.15, доктор Уолтер Трутмен сидел за столом красного дерева в своей приемной. За ранним ленчем - два сэндвича с ростбифом, апельсин, банан, яблоко, чашка сливочного пудинга и несколько стаканов ледяного чая - он просматривал медицинский журнал.

     Единственный врач в Черной речке, он главным образом чувствовал, что ответствен перед окрестными жителями в двух случаях: прежде всего, если в радиусе мили произойдет катастрофа или разразится любая эпидемия. Он не опустит руки и будет абсолютно готов приступить к своим обязанностям. И во-вторых, он считал, что ему следует быть в курсе всех новинок в развитии медицинской техники и оборудования, чтобы приходящие к нему за помощью люди могли получить самый квалифицированный совет. Десятки благодарных пациентов и любовь, с которой относился к нему весь город, свидетельствовали о том, что по второму пункту он успешно выполняет свой долг.

     Что касается первого, то нужно сказать следующее. При росте чуть больше пяти футов он весил двести семьдесят фунтов. Когда какой-нибудь толстяк во время внушений доктора вдруг опрометчиво вспоминал про собственный избыточный вес Трутмена, тот неизменно отшучивался одной и той же фразой:

     - Кто толстый? Я? - спрашивал он в искреннем недоумении. - Я ношу на себе вовсе не лишний вес. Это запас энергии, которая станет топливом, едва в радиусе мили отсюда разразится катастрофа. - И лекция продолжалась.

     На самом-то деле, разумеется, он был страшным обжорой всю свою жизнь, сколько себя помнил. В тридцать лет он прошел курс диеты и психотерапии, что оказалось пустой тратой времени. В тот же год, не дожидаясь обещанной великолепной стипендии от "Бит юнион саплай компани", он прибыл в Черную речку, жители которой были так рады иметь собственного доктора, что им было решительно все равно, толстый он или тощий, белый, черный или зеленый в крапинку. И вот уже двадцать лет он потворствовал своему обжорству, набиваясь пирожными, пирожками и прочими сладостями, сжирая по целому столу яств пять раз в день; и в итоге считал свою жизнь более радостной, чем у любого человека на свете.

     И вот как раз когда он собирался получить от жизни еще большее удовольствие, запихивая в рот всего лишь второй сэндвич с ростбифом, зазвонил телефон. Отвечать ему совсем не хотелось, но он принадлежал к той породе врачей, которые выходят из дома по вызову в любой час дня и ночи. Даже ленч можно отложить, если больному нужна помощь. И он снял трубку:

     - Алло?

     - Доктор Трутмен?

     - Да.

     Голос на том конце провода был холодным и резким.

     - Я "ключ", доктор Трутмен.

     - Я "замок", - без колебаний отозвался доктор Трутмен.

     - Вы один в доме?

     - Да.

     - А где ваша медсестра, мисс Макдональд?

     - Не знаю. У себя дома, наверное.

     - Когда она придет на работу?

     - За полчаса до открытия офиса.

     - А офис открывается в час тридцать?

     - Правильно, - подтвердил Трутмен.

     - Вы ждете кого-нибудь еще до часа дня?

     - Нет. Никого.

     Незнакомец мгновение помолчал.

     Трутмен слушал, как тикают его настольные часы. Он взглянул на еду, разложенную перед ним на разглаженной салфетке, ткнул вилкой в кусочек ростбифа на сэндвиче и немедленно заглотнул его, как рыба наживку.

     Человек на другом конце провода решил, как начать, и сказал:

     - Я собираюсь задать вам ряд важных вопросов, доктор. И вы должны дать на них самые исчерпывающие ответы.

     - Да, разумеется.

     - Была ли у вас в последнее время какая-нибудь массовая эпидемия в Черной речке? - Да.

     - Какая же?

     - Ночные кошмары.

     - Объясните, что вы подразумеваете под этим, доктор.

     - Жесточайшая дрожь, холодный пот, тошнота, но без рвоты, а в результате бессонница.

     - Когда вы впервые узнали о подобных случаях?

     - В среду, десятого. Девять дней назад.

     - Кто-нибудь из ваших пациентов жаловался на ночные кошмары?

     - Буквально каждый говорил, что просыпался от страшных снов.

     - Кто-нибудь мог вспомнить, что ему снилось?

     - Нет. Никто.

     - Какое лечение вы прописывали?

     - Первым пациентам я прописал "плейсибос". Но когда в среду ночью я сам почувствовал эту кошмарную дрожь, а в четверг появились десятки новых зараженных, я стал выписывать другой антибиотик.

     - И никакого эффекта, разумеется?

     - Пока никакого.

     - Вы отсылали пациентов к какому-нибудь другому доктору?

     - Нет. Ближайший врач живет в шестидесяти милях отсюда, да к тому же ему под восемьдесят. Однако я сделал запрос в государственную службу здоровья о необходимости исследования.

     Незнакомец немного помолчал. Потом спросил:

     - Вы сделали так потому, что это вспышка очень слабого гриппа?

     - Очень слабого, - согласился доктор, - но решительно необычного. Нет жара. Не опухают гланды. И все же, какой бы слабой ни были та вспышка, она распространилась по всему городу и на лесопилке всего за сутки. Ее подхватили все. Разумеется, я думал и о том, что, возможно, это вовсе и не грипп, а какое-то отравление.

     - Отравление?

     - Да. От обычной еды или воды.

     - Когда вы связывались со службой здоровья?

     - Двенадцатого, в пятницу, ближе к вечеру.

     - И они кого-либо прислали?

     - Только в понедельник.

     - Ив это время эпидемия еще наблюдалась?

     - Нет, - ответил Трутмен. - У всех в городе были дрожь, холодный пот и тошнота еще в субботу ночью. Но никто не страдал от этого в воскресную ночь. Что бы это ни было, исчезло оно еще внезапнее, чем появилось.

     - Представитель службы здоровья еще проводит исследования?

     Жадно разглядывая разложенную на салфетке еду, Трутмен поерзал в кресле и ответил:

     - Ах, да. Доктор Иване, один из младших сотрудников, провел весь понедельник и большую часть вторника, расспрашивая людей и проводя обследование.

     - Обследование? То есть вы имеете в виду пищу и воду?

     - Да. И анализы крови и мочи.

     - А брал он пробы воды из городского резервуара?

     - Да. Он наполнил, по крайней мере, двадцать пробирок и пузырьков.

     - Он еще работает над своим отчетом? Трутмен облизал губы и произнес:

     - Да. Вчера вечером он позвонил мне, чтобы рассказать о полученных им результатах.

     - Полагаю, он ничего не обнаружил?

     - Верно. Все результаты отрицательные.

     - У него возникли какие-нибудь предположения? - спросил незнакомец с некоторым беспокойством в голосе.

     Это насторожило Трутмена. "Ключ" не мог быть обеспокоенным. "Ключ" знал все ответы.

     - Он решил, что это случай редкого массового психического заболевания.

     - Эпидемия истерии?

     - Да, точно.

     - Он дал какие-нибудь рекомендации?

     - Нет, насколько мне известно.

     - Он закончил исследования?

     - Так он сказал мне. Незнакомец облегченно вздохнул.

     - Доктор, вначале вы сказали мне, что все в городе ощущали ночью дрожь. Вы говорили буквально или фигурально?

     - Фигурально, - ответил Трутмен. - Были и исключения. Примерно двадцать детей, все младше восьми лет, и двое взрослых. Сэм Эдисон и его дочь Дженни.

     - Эти люди пользовались общей для всех едой?

     - Именно так.

     - Они совсем не пострадали, не испытывали кошмаров?

     - Совсем ничего.

     - А они пользуются городской водой?

     - Конечно, как и все в городе.

     - Ладно. А как насчет дровосеков, которые работают в лесах за фабрикой? Некоторые из них, в общем-то, там и живут. Были ли и они заражены?

     - Да. Это доктор Иване тоже пытался узнать, - ответил Трутмен. - Он их всех расспрашивал. Незнакомец заявил:

     - Я больше не имею к вам вопросов, доктор Трутмен. Но у меня есть для вас приказ. Как только вы опустите трубку на рычаг, вы тотчас сотрете нашу беседу из памяти. Вам понятно?

     - Да. Совершенно понятно.

     - Забудете каждое слово, которым мы обменялись. Сотрете память о разговоре из сознания и подсознания так, чтобы его нельзя было вызвать в памяти, как бы вам этого ни хотелось. Поняли?

     И зомбированный доктор кивнул:

     - Да.

     - Когда вы повесите трубку, вы будете помнить о том, что вам звонили и ошиблись номером. Все ясно?

     - Вполне. Ошиблись номером.

     - Отлично. Вешайте трубку, доктор. Какая беспечность, немного раздраженно подумал доктор Трутмен, вешая на рычаг трубку. Если бы люди обращали побольше внимания на то, что они делают, они не набирали бы не правильный номер, да и вообще избежали бы девять десятых тех ошибок, какими полна их жизнь. Скольких пациентов ему приходилось лечить от ран и ожогов только потому, что они были невнимательны, беспечны? Десятки. Сотни. Тысячи! Иногда, когда он, выглядывал из кабинета в приемную, ему казалось, что он открыл дверцу духовки и видит не людей, а выложенную рядком на противне форель, с подернутыми пленкой глазами и разинутыми ртами. И надо же, что телефон его, единственного врача, был занят из-за не правильно набранного номера - пусть даже всего полминуты, ну и что, это все равно серьезно! Он покачал головой, раздосадованный глупостью и рассеянностью своих сограждан.

     Потом ухватился за сэндвич с ростбифом и проглотил громадный кусок.

***

     В 11.45 Пол Эннендейл вошел в мастерскую Сэма Эдисона, расположенную на втором этаже дома, над жилыми помещениями, и произнес:

     - Сквайр Эдисон, соблаговолите позволить мне пригласить вашу дочь на ленч. Сэм стоял у книжной полки с огромным распахнутым фолиантом в левой руке; правой он быстро пролистывал страницы.

     - Садись, вассал, - бросил он, не отрывая глаз от книги. - Сквайр присоединится к тебе через минуту.

     Сэм предпочитал называть эту комнату библиотекой, нежели мастерской, и спорить с ним не приходилось. Два кресла с высокими подлокотниками и пышными подушками, хотя и изрядно потрепанные, и две скамеечки для ног того же стиля стояли в центре комнаты, повернутые к единственному окну. От двух ламп под желтыми абажурами, стоявших подле кресел, шел сильный, хотя и спокойный свет, а между креслами помещался квадратный столик. На подносе, полном золы, лежала трубка, а воздух был пропитан запахом черешневого табака, который предпочитал Сэм. Комната была небольшая, всего двенадцать футов на пятнадцать; но все стены от пола до потолка были уставлены тысячами книг и сотнями вырезок с различными статьями по психологии.

     Пол присел и, вытянув ноги, положил их на скамеечку.

     Он не видел названия фолианта, который просматривал хозяин дома, но знал, что подавляющее большинство книг Сэма было посвящено проблемам нацизма, Гитлеру и всему, что хотя бы отдаленно было связано с этим философско-политическим кошмаром. Интерес Сэма к этому предмету уходил корнями в события тридцатидвухлетней давности.

     В апреле 1945 в качестве члена американской разведывательной группы Сэм прибыл в Берлин меньше чем через сутки после того, как туда вошли войска союзников. Он был поражен степенью разрушений. Помимо руин, оставшихся после бомбежки и стрельбы тяжелых орудий, перед глазами был результат гитлеровской человеконенавистнической политики. В последние дни войны этот безумец решил, что победителям не должно доставаться ничего ценного, что Германию нужно стереть с лица земли, что во власти иноземцев не должно оказаться ни одно здание. Разумеется, большинство немцев не было готово к подобному самоуничтожению - однако многие отважились.

     Сэму казалось, что те уцелевшие немцы, которых он встречал на опустевших улицах, спаслись не только от гибели в воине, но и от безумного самоубийства целой нации.

     8 мая 1945 года он был переведен в разведывательную службу, собирающую данные о германских концентрационных лагерях. Когда стала раскрываться картина уничтожения, когда весь мир узнал о злодеяниях нацистов, о том, что миллионы мужчин, женщин и детей были умерщвлены в газовых камерах, а сотни и тысячи других расстреляны и зарыты в братских могилах, Сэм Эдисон, юноша из густых лесов штата Мэн, не мог отыскать никаких мыслимых объяснений подобному с ума сводящему ужасу. Почему разумный, хороший и добрый по существу народ объединяется, чтобы воплотить бредовые фантазии явного шизофреника и горстки подчиненных ему кретинов? Почему одна из самых профессиональных армий в мире дискредитирует себя тем, что сражается, защищая интересы кровавых убийц из СС? Почему миллионы людей так слабо протестуют против концлагерей и газовых камер? Что такое знал Адольф Гитлер о психологии масс, позволившее ему добиться столь абсолютной власти и подчинения? Руины немецких городов и сведения о лагерях поставили перед Сэмом эти вопросы, но не предоставили ответов на них.

     Его послали обратно в Штаты, и как только он демобилизовался и очутился дома, то немедленно стал собирать книги о Гитлере, о нацистах и о войне. Он читал все ценное, что только мог разыскать. Фрагменты и обрывки объяснений, теории и доказательства - все казалось ему достаточно веским. Но полный ответ, которого он добивался, не удавалось получить, поэтому он расширил сферу своих поисков и стал собирать книги по тоталитаризму, милитаризму, военным играм, стратегии сражений, немецкой истории и немецкой философии, о фанатизме, расизме, паранойе, изменении поведения и умственном контроле. Его непреходящий интерес к проблемам гитлеризма был вызван отнюдь не праздным любопытством, но вырос из непоколебимой уверенности, что немцы совсем не уникальны и ничем не отличаются от живущих в Мэне, которые при соответствующих обстоятельствах могут оказаться жертвой такого же страшного насилия.

     Внезапно Сэм захлопнул книгу, которую листал последние несколько минут, и поставил обратно на полку.

     - Черт побери, я знаю, что они где-то здесь. Совсем утонувший в кресле Пол поинтересовался:

     - Что ты ищешь?

     Слегка склонив голову направо, Сэм продолжал читать названия на корешках книг.

     - В нашем городе ставится социологический эксперимент. Я знаю, что в моем собрании есть несколько его статей, но, черт возьми, я не знаю, куда они запропастились.

     - Социологический? Что за эксперимент?

     - Точно не знаю. Какой-то тип пришел сегодня утром рано, задавал десятки вопросов. Назвался социологом, объяснил, что прибыл аж из Вашингтона и изучает Черную речку. Сообщил, что снял комнату в пансионе Паулины Викер и пробудет здесь около трех недель. Говорит, что Черная речка весьма своеобразное место.

     - В каком смысле?

     - С одной стороны, это процветающий город, основанный на товариществе, тогда как в других местах подобные города выродились или прогорели. Оттого, что мы географически изолированы, ему будет легче проследить влияние телевидения на наши социальные взаимоотношения. Ах, да, у него был десяток веских объяснений, почему мы такой подходящий материал для социологических исследований, но мне-то кажется, что он вовсе не торопился выкладывать, с чем пожаловал на самом деле, несмотря на все то, что он пытался тут доказать или опровергнуть.

     Он снял с полки другую книгу, посмотрел оглавление, почти тотчас же захлопнул ее и сунул назад.

     - А как его имя?

     - Он представился как Альберт Дейтон, - ответил Сэм. - Это имя ничего не говорит. Но уж зато лицо говорит о многом. На вид - сама кротость. Тонкие губы, лысеющий, в очках с линзами такой же толщины, как в телескопе. Такое ощущение, что эти очки вот-вот свалятся у него с носа. Я уверен, что видел его портрет несколько раз в книгах или в журналах рядом с его статьями. - Он вздохнул и в первый раз после того, как Пол вошел в комнату, отвернулся от книжных полок. Одной рукой он поглаживал свою белую бороду. - Я целый вечер могу потратить на то, чтобы разыскивать эти книги. И именно сейчас ты готов оторвать меня от этого занятия. Нет уж, лучше сопроводи мою дочь в элегантное, несравненное кафе Альтмена.

     Пол засмеялся.

     - Дженни говорит, что гриппа в городе больше нет. Так что худшее, что может ждать нас у Альтмена, это отравленная еда.

     - : А как дети?

     - Марк остался с парнишкой Боба Торпа. Его пригласили на обед, и он проведет время, задумчиво бродя вокруг Эммы.

     - Все еще влюблен в нее, правда?

     - Он так думает, но ни за что не признается. Словно высеченное из камня лицо Сэма осветила улыбка.

     - А Рай?

     - Эмма звала ее вместе с Марком. Но если ты не возражаешь, пусть она лучше побудет с тобой. Пригляди за ней.

     - Я возражаю? Не сменю меня! Поднявшись с кресла. Пол добавил:

     - Почему бы тебе не засадить ее за работу после ленча? Пусть пороется в книгах, поищет имя Дейтона в оглавлениях.

     - Что за скучное занятие для такой чудесной малышки!

     - Рай не будет скучать, - возразил Пол. - Это занятие как раз по ней. Ей нравится копаться в книгах - а оказать тебе услугу она будет только рада. Сэм поколебался, потом пожал плечами и сказал:

     - Может, я ее и попрошу. Когда я прочитаю написанное Дейтоном, то лучше разберусь в его интересах и пойму, что ему надо в наших краях. Ты меня знаешь - мое любопытство умрет вместе со мной. Ты знаешь, если уж мне удалось поймать пчелу, я непременно должен разобраться, кто же она - рабочая пчела, трутень, пчела-матка или простая оса.

***

     Кафе Альтмена располагалось на юго-западной стороне городской площади, в тени громадных вековых темных дубов. Здание ресторана, длиной в восемьдесят футов, благодаря отделке из алюминия и стекла, казалось стилизованным под старинный железнодорожный вагон. Сплошной ряд узких окошек тянулся вдоль трех его стен, и только фойе нарушало этот железнодорожный стиль.

     Внутри вдоль стен помещались облицованные голубым пластиком отдельные кабинки. На столике в каждой кабине стоял деревянный поднос, цилиндрической формы стеклянная сахарница, прибор для соли и перца, подставка для салфеток. Проход отделял кабинки от стойки, тянувшейся вдоль другой стены.

     Огден Салсбери расположился в крайней кабинке в северном углу кафе. Допивая вторую чашку кофе, он разглядывал посетителей.

     1.50 пополудни. Основной поток обедающих схлынул. Заведение Альтмена было почти пустынным. В кабинке возле дверей пожилая пара развлекалась чтением еженедельника, закусывая ростбифом и хрустящим картофелем и вполголоса переговариваясь о политике. Глава полиции. Боб Торп, сидел на стуле возле стойки, заканчивая обед и перекидываясь шутками с седовласой официанткой по имени Бесс. В одной из кабинок в дальнем конце зала Дженни Эдисон обедала с симпатичным мужчиной лет под сорок; его Салсбери не знал, но предположил, что тот работает на фабрике или на лесозаготовках.

     Среди всех пяти посетителей Дженни представляла для Салсбери наибольший интерес. Из беседы с доктором Трутменом пару часов назад он выяснил, что ни у Дженни, ни у ее отца ночных кошмаров не наблюдалось. То обстоятельство, что некоторые дети тоже избежали этого, не расстроило Салсбери.

     Эффективность подсознательного воздействия напрямую зависела от того, насколько владеет объект воздействия языком и от его предрасположенности к чтению. Он так и предполагал, что на некоторых детей наркотик не повлияет. Но Сэм и Дженни были взрослыми людьми, их наркотик не мог не затронуть.

     Возможно, они вовсе не принимали его. Если это так, то значит они не пили воду из городской системы водоснабжения, не приготавливали из нее кубиков льда и не готовили на ней еду. Едва ли это возможно, думал он. Едва ли. Однако наркотик был также введен в четырнадцать видов продуктов на складе у оптового поставщика в Бангоре перед тем, как их доставили в Черную речку. Ему было чрезвычайно трудно поверить, что они счастливо избежали употребления всех продуктов с наркотическим наполнением.

     Был и другой вариант. Предположить, хотя это и невероятно, что Эдисоны могли оказаться вне влияния всех мудреных, специально разработанных для эксперимента в Черной речке подсознательных программ, которыми наводняли город через печатные и электронные средства массовой информации в течение семи дней.

     Салсбери был практически уверен, что оба эти объяснения неверны, что правда куда сложнее. Даже самые высокоэффективные наркотики могут воздействовать далеко не на всех; любой наркотик, прописанный в медицинских целях, способен повредить пациенту или даже убить его, хотя и в весьма редких случаях. Более того, есть люди, еще одна малая группа, на которых наркотики - почти все - не имеют никакого воздействия из-за аномалий обмена веществ, химического состава организма и других неизвестных факторов. Скорее да, чем нет - Дженни и Сэм Эдисон все-таки приняли наркотик через еду и питье, но никак не были им затронуты, отчего и не управлялись через подсознание в силу своей неподготовленности к восприятию подобных сигналов.

     В конце концов он мог бы подвергнуть их комплексному медицинскому испытанию и освидетельствованию в хорошо оборудованной клинике в надежде, что удастся обнаружить, что же делает их столь невосприимчивыми к наркотикам. Но это могло и подождать. В течение трех последующих недель ему предстоит тихонько наблюдать и изучать воздействие наркотика и ориентированных на подсознание программ на других жителей Черной речки.

     Хотя Салсбери так интересовала Дженни, большую часть времени он посвятил наблюдениям за младшей из двух официанток Альтмена. Тоненькая гибкая брюнетка с соблазнительной фигуркой. Лет этак двадцати пяти. Обворожительная улыбка. Глубокий грудной голос - он должен очаровывать в постели. Для Салсбери каждое ее движение было преисполнено сексуальных намеков и чуть ли не открытого приглашения к насилию.

     Важнее же всего, что эта официантка напомнила ему о Мириам - его жене, с которой он развелся двадцать семь лет назад. Как и у Мириам, у нее были маленькая высокая грудь и прекрасные, стройные ножки. Ее грудной голос тоже напоминал Мириам. У нее и походка была, как у Мириам: неизъяснимая грация в каждом шаге, такое покачивание бедрами, от которого у него перехватывало дыхание.

     Он ее хотел. Но он никогда не взял бы ее, именно потому, что она так напоминала ему Мириам, напоминала ему о крушении, злобе и разочаровании, которые принесла эта пятилетняя женитьба. Она возбудила в нем страсть, но она возбудила в нем и каким-то чудом подавляемую, взлелеянную ненависть к Мириам, превратившуюся в ненависть к женщинам вообще. Он знал, что стоит ему совокупиться с ней, как ее сходство с Мириам тут же сделает его бессильным.

     Когда она принесла счет, полоснув его дразнящей улыбкой, которая показалась ему насмешкой превосходства, он произнес:

     - Я "ключ".

     Это был неоправданный риск. Этого он не мог позволить даже себе. Пока он не убедился, что все в городе, за исключением Эдисонов и кучки ребятишек, запрограммированы, он должен ограничить использование ключевой фразы телефонными разговорами, как в случае с Трутменом, да еще теми ситуациями, когда он был наедине с собеседником и не боялся, что их перебьют. Только после трех недель тщательного изучения и личных контактов он мог бы считать, что риск в большей степени исключен; но сейчас, на первом этапе, он сам был неприятно поражен, как безответственно он раскрывает себя в первый же день в городе. Конечно, он был не прочь воспользоваться абсолютной властью - но только твердо уверившись, что соблюдены все предосторожности. С другой стороны, если они будут говорить на пониженных тонах, мало вероятности, что их подслушают. Ближайшими соседями Салсбери по кафе была пожилая пара, да и та сидела от него на расстоянии в ползала. И все-таки, был риск или нет, а он не мог отказать себе в том, чтобы мысленно овладеть этой женщиной. Эмоции возобладали над разумом, и он дал им увлечь себя.

     - Я "замок", - откликнулась она.

     - Говори тише.

     - Да, сэр.

     - Как тебя зовут?

     - Элис.

     - Сколько тебе лет?

     - Двадцать шесть.

     - Ты очень привлекательна, - заметил он. Она промолчала.

     - Улыбнись мне, Элис.

     Она улыбнулась. Она совсем не выглядела изумленной, в ее больших темных глазах не было даже намека на состояние транса. И все же она была совершенно покорной.

     Он продолжал:

     - У тебя славное тело.

     - Спасибо.

     - Ты любишь заниматься сексом?

     - Ну, да.

     - Очень любишь?

     - Да. Люблю.

     - Когда ты находишься в постели с мужчиной, есть что-нибудь, что ты ни за что ему не позволишь?

     - Да. По-гречески.

     - То есть не хочешь, чтобы он это делал в задний проход?

     Она покраснела и шепнула:

     - Да.

     - Если бы я захотел, я бы мог овладеть тобой. - Она воззрилась на него. - Ведь мог бы?

     - Да.

     - Если бы я захотел, я мог бы сделать это прямо здесь, сейчас, вот на этой столешнице.

     - - Да.

     - Если бы я захотел сделать это по-гречески, я бы и это сделал.

     Эта мысль ей явно не понравилась, но все-таки она произнесла:

     - А тебе именно этого хочется?

     - Если бы хотелось, ты бы мне это позволила.

     - Да.

     Теперь настала его очередь улыбаться. Он окинул взглядом кафе. Никто не смотрел в их сторону; никто не слушал.

     - Ты замужем, Элис?

     - Нет. В разводе.

     - Почему вы разошлись?

     - Он не мог удержаться на работе.

     - Твой муж не мог?

     - Да, вот именно.

     - А в постели он был хорош?

     - Да не очень.

     Она была даже больше похожа на Мириам, чем он думал.

     Даже спустя все эти годы, он все еще помнил, что говорила ему Мириам в тот день, когда бросила его. "Ты не просто плох в постели, Огден. Ты ужасающ. И ты ничему не способен выучиться. Но ты же знаешь, я и с этим могла бы смириться, если бы это хоть чем-нибудь компенсировалось. Если бы у тебя были деньги и ты бы покупал мне то, что я хочу, я бы уж как-нибудь сжилась с твоей тряпкой вместо члена. Когда я согласилась выйти за тебя замуж, я думала, что ты сумеешь заработать кучу денег. Господи Боже, ты был в Гарварде на пике своих возможностей! Когда ты получил степень, на тебя же все посягали. Если бы у тебя была хоть крупица честолюбия, ты бы ел на золоте. Знаешь ли ты это, Огден? Думаю, что ты такой же вялый и безынициативный в своих научных исследованиях, как и в постели. Ты никуда никогда не выбьешься. Ты, но не я. Поэтому я ухожу". Ну что за шлюха! Даже просто вспомнив о ней, он покрылся холодной испариной.

     А Элис продолжала ему улыбаться.

     - Прекрати, - мягко попросил он. - Не люблю улыбок.

     Она послушалась.

     - Кто я, Элис?

     - Ты "ключ".

     - А ты кто?

     - "Замок".

     - Раз я открыл тебя, ты должна делать то, что я прикажу. Правда?

     - Да.

     Он достал трехдолларовую бумажку из кошелька и положил ее поверх счета.

     - Я хочу проверить тебя, Элис. Собираюсь посмотреть, достаточно ли ты послушна.

     Она покорно ждала.

     - Когда ты отойдешь от этого столика, - начал он, - ты отнесешь счет и деньги в кассу. Оставшуюся сдачу возьми себе. Это ясно?

     - Да.

     - Потом иди в кухню. Там кто-нибудь есть?

     - Нет. Рэнди пошел в банк.

     - Рэнди Альтмен?

     - Да.

     - Это хорошо, - заметил Салсбери. - Итак, когда придешь в кухню, возьми вилку для готовки, такую, с большими зубьями. Знаешь, такую здоровую, с двумя зубцами. Есть такая на кухне?

     - Да. Несколько.

     - Вот одной из них проколи себе руку. Проткни свою левую руку насквозь. Она даже не моргнула.

     - Это понятно, Элис?

     - Да, понятно.

     - Когда ты отвернешься от этого столика, ты немедленно забудешь все, о чем мы здесь говорили.

     Поняла?

     - Да.

     - А когда проткнешь вилкой руку, то подумаешь, что это случайность. Несчастный случай.

     - Конечно. Случай.

     - Тогда иди.

     Она повернулась и пошла к двери в конце стойки; ее бедра соблазнительно покачивались.

     Когда она дошла до кассы, Салсбери выскользнул из кабинки и направился к выходу.

     Она опустила чаевые в кармашек своей формы, заперла кассовый аппарат и пошла на кухню. У выхода Салсбери приостановился и опустил монетку в газетный автомат.

     Боб Торп громко рассмеялся какой-то шутке, а пожилая официантка Бесс захихикала, как молоденькая девчонка.

     Салсбери вытащил номер местной газеты, свернул, засунул под мышку и открыл ведущую в фойе дверь. Шагая к порогу, слушая, как скрипит, закрываясь за ним, дверь, он мучительно думал: "Ну же, ты, шлюха, ну!" Сердце его колотилось, его лихорадило.

     Элис начала кричать.

     Салсбери с улыбкой закрыл входную дверь, спустился по ступенькам и направился по главной улице, как будто не знал, какой переполох поднялся в кафе.

     День был теплым и ярким. По небу бежали облачка.

     За всю свою жизнь он не был счастливее.

***

     Оттеснив плечом Боба Торпа, Пол вбежал в кухню. Молоденькая официантка стояла у разделочного стола между двумя холодильниками. Ее левая рука была распростерта на деревянной доске для резки. В правой руке она сжимала вилку с зубцами длиною в восемнадцать дюймов. Оба заостренных зубца вилки, проткнув насквозь руку девушки, даже вонзились в доску. Кровь залила ее голубую форменную блузку, блестела на доске и капала с края разделочного стола. Официантка кричала и в паузах захлебывалась, глотая ртом воздух, извиваясь всем телом и пытаясь вытащить вилку.

     Повернувшись к Бобу Торпу, застывшему в дверях, Пол велел:

     - Звоните доктору Трутмену.

     Повторять было не нужно. Торп кинулся к телефону.

     Взяв женщину за локоть правой руки. Пол сказал:

     - Давай-ка оставим вилку в покое. Ты ее теребишь, а от этого только хуже.

     Она подняла голову, но смотрела куда-то сквозь него. Из-за темных волос и глаз ее лицо казалось особенно бледным. Она не переставала кричать, издавая завывание, скорее похожее на звериное, чем на человеческое; и даже вряд ли понимала, где она и кто рядом.

     Он попытался освободить из ее пальцев черенок вилки.

     Стоявшая рядом Дженни проговорила:

     - О Господи!

     - Попридержи ее, - попросил он. - Не позволяй ей ухватиться снова за вилку.

     Дженни схватила девушку за кисть правой руки и сказала:

     - Боюсь, мне станет плохо.

     Если бы она упала в обморок. Пол не упрекнул бы ее за слабость. В крошечной кухонке ресторана, с потолком, нависавшим всего в нескольких дюймах у них над головой, вопли становились все нестерпимее. Вид этой тоненькой руки, пригвожденной острой вилкой к столу, был ужасен, словно из ночных кошмаров. Мутило от смеси сильных запахов - ветчины, ростбифов, жареного лука, кипящего сала - и свежего, металлического привкуса крови. Тут любого бы вывернуло. Но он ответил:

     - Тебе не может быть плохо. Ты же сильная девочка.

     Она закусила нижнюю губу и кивнула.

     Быстро, словно всегда ожидал чего-то подобного, Пол схватил висевшее на крючке полотенце и прижал его к ранам. Оторвав от него кусок, с помощью деревянной ложки соорудил подпорку для левой руки официантки. Он прикрутил деревянную ложку к своей правой руке и положил левую на черенок вилки. Дженни он велел:

     - Иди, поддержи подпорку.

     Как только ее правая рука освободилась, официантка снова попыталась добраться до вилки. Она вцепилась в кулак Пола.

     Дженни держалась за черенок ложки.

     Нажав на раненую руку девушки. Пол резко дернул за вилку, которая вошла не только в плоть официантки, но и почти на полдюйма в дерево, и одним точным быстрым движением вытащил зубцы вилки из руки. Потом бросил вилку и придержал девушку, чтобы она не упала. Колени ее стали подгибаться; еще бы, подумал он.

     Пока он укладывал молодую женщину на пол, Дженни заметила:

     - Бедняжка, должно быть, ужасно страдает. Казалось, именно эти слова и прекратили истерику, в которой пребывала официантка. Она перестала издавать жуткие вопли и заплакала.

     - Не понимаю, как такое можно было сотворить, - сказал Пол, успокаивающе поглаживая женщину. - Она воткнула в руку вилку с невероятной силой. Буквально пригвоздила себя к столу.

     Дрожа, всхлипывая, официантка пролепетала:

     - Случайность. - Она прерывисто вздохнула, и, застонав, покачала головой. - Ужасная.., случайность.

Глава 6

Четырнадцать месяцев назад:

Четверг, 10 июня 1976 года

     Труп обнаженного мужчины лежал в центре чуть наклоненного стола для вскрытий, расцвеченный кровавыми надрезами во многих местах.

     - Кто это? - спросил Клингер.

     - Он работал на Леонарда, - отозвался Салсбери.

     Комната, в которой находились они трое, освещалась лишь двумя лампами под колпаками, подвешенными в центре потолка над прозекторским столом. Три стены были заставлены компьютерным оборудованием: пультами управления, мониторами, блоками питания. Вспыхивающие и мерцающие огоньки работающей электроники зловеще мигали зеленым, голубым, желтым и бледно-красным в окружающей полутьме. Девять телевизионных дисплеев - большие кубы с лучевыми трубками - были закреплены высоко на трех стенах, а четыре экрана были установлены на потолке; и все они излучали слабое голубовато-зеленое свечение.

     В этом жутком освещении распростертое тело было похоже не на тело обычного человека, а скорее на бутафорский манекен из фильма ужасов.

     Кротко, почти преисполнившись благоговения, Даусон произнес:

     - Его звали Брайен Кингман. Он состоял в моем личном штате.

     - Долго? - поинтересовался Клингер.

     - Пять лет.

     Покойному было около тридцати, его тело отличалось прекрасным сложением. Он умер семь часов назад, и признаки разложения начали проявляться: кровь стекла в нижнюю часть тела, застаиваясь в голенях, бедрах, ягодицах, которые были пурпурного цвета и уже отчасти тронуты тлением. Лицо, напротив, посерело, черты заострились. Руки были вытянуты вдоль тела, ладони наружу, пальцы искривлены.

     - Он был женат? - спросил Клингер. Даусон покачал головой: нет.

     - Семья?

     - Вырастившие его бабушка с дедушкой умерли.

     Братьев и сестер нет. Его мать умерла родами, а в прошлом году погиб в автокатастрофе его отец.

     - Тетки и дядья?

     - Близких нет.

     - Подружки?

     - Ни одной, которой бы он был увлечен всерьез или которая бы всерьез увлекалась им, - отвечал Даусон:

     - Потому-то мы его и выбрали. Если он исчезнет, никто особенно не позаботится разыскать его.

     Некоторое время Клингер обдумывал услышанное. Потом спросил:

     - Вы предполагали, что эксперимент его убьет?

     - Мы не исключали этой возможности, - поправил Огден.

     Мрачно усмехнувшись, Клингер заметил:

     - И вы были правы.

     Что-то в тоне генерала взбесило Салсбери.

     - Тебе были известны ставки, когда ты связался с Леонардом и со мною.

     - Да уж, разумеется, - согласился Клингер.

     - Тогда не веди себя так, словно смерть Кингмана - единственно на моей совести. Вина лежит на всех нас.

     Нахмурившись, генерал возразил:

     - Огден, ты меня не так понял. Я вовсе не думаю, что ты, или Леонард, или я вообще в чем-то виноваты. Этот человек - лишь машина, которая разбилась. И ничего больше. Мы всегда достанем другую машину. Ты чересчур чувствителен, Огден.

     - Бедный мальчик, - вымолвил Даусон, печально разглядывая тело. - Он готов был на все ради меня.

     - Он и доказал это, - сказал генерал, задумчиво оглядывая мертвеца. - Леонард, у тебя в этом доме семеро слуг. Кто-нибудь из них знал, что Кингман был здесь?

     - Вот уж вряд ли. Мы тайно его сюда привезли.

     Тринадцать месяцев это крыло дома в Гринвиче было абсолютно изолировано и никак не сообщалось с остальными двадцатью комнатами. К крылу пристроили новый отдельный вход, а все замки поменяли. Слугам объявили, что под эгидой "Фьючерс" в доме проводятся совершенно безопасные эксперименты, а предпринятые предосторожности необходимы, чтобы исключить возможность промышленного шпионажа.

     - А домашняя прислуга все еще любопытствует насчет того, что здесь происходит? - спросил Клингер.

     - Нет, - ответил Даусон. - Они же видят, что в течение года здесь ничего особенного не произошло.

     Секретное крыло перестало их занимать.

     - Тогда, мне кажется, можно похоронить Кингмана в усадьбе без особого риска. - Он повернулся к Салсбери. - А что случилось? Как он погиб?

     Салсбери присел на высокую белую скамейку у изголовья стола, обвил ногами одну из ее ножек и заговорил, глядя на собеседников поверх распростертого тела покойника.

     - Впервые мы доставили Кингмана сюда в начале февраля. Он считал, что помогает нам в проведении социологического исследования, результаты которого чрезвычайно важны для "Фьючерс". За сорок часов опроса я узнал об этом человеке все, что хотел - его симпатии и антипатии, предрассудки, причуды, желания и все, что касается его интеллекта. Позже, в конце - февраля, я просмотрел записи этих интервью и выбрал пять ключевых пунктов, свидетельствующих об убеждениях или укоренившихся привычках, которые я попытался обратить в их противоположность путем серии подсознательных внушений.

     Салсбери выбрал три сложных и два простых варианта. Кингман обожал шоколад: конфетки, шоколадные кексы - шоколад во всех видах; а Салсбери захотел, чтобы у Кингмана подступала тошнота при одном виде шоколада. Кингман не любил, просто не выносил брокколи, а Салсбери решил заставить его наслаждаться ею. Третья несложная трансформация заключалась в том, что Салсбери вознамерился не только избавить Кингмана от необъяснимого страха перед собаками, но и превратить подопытного в их обожателя. Еще два опыта скорее всего привели бы Салсбери к неудаче, потому что они требовали слишком глубокого проникновения в психику Кингмана. Начать с того, что Кингман был атеистом - факт, который он скрывал от Даусона весьма успешно все пять лет службы у него. Во-вторых, он был довольно резко настроен по отношению к черным. Превратить его в глубоко верующего человека, проповедующего братскую любовь к неграм, было куда сложнее, чем возбудить отвращение к шоколаду.

     Ко второй неделе апреля Салсбери завершил составление программ обработки подсознания.

     Пятнадцатого апреля Кингмана вновь доставили в этот дом под предлогом необходимости его участия в дополнительных социологических исследованиях для "Фьючерс". Хотя он об этом и не догадывался, влияющий на подкорку наркотик ему ввели в тот же день. Салсбери положил его на медицинское обследование и три дня подвергал многочисленным тестам, но не обнаружил ни малейших следов отравления, ни постепенных видоизменений в тканях, химическом составе крови, никаких заметных психических отклонений или вредных побочных явлений от приема наркотика.

     К концу третьего дня, девятнадцатого апреля, находясь по-прежнему в добром здравии, Кингман принял участие в эксперименте по визуальному восприятию - так ему объяснили. Днем ему показали два кинофильма и после каждого предложили ответить на вопросы по поводу увиденного. Ответы его были вовсе не важны, но Салсбери зафиксировал их просто потому, что привык заполнять каждый пустой клочок бумаги в своей лаборатории. Целью эксперимента было лишь одно: пока Кингман смотрел фильмы, три часа подряд в него закачивались подсознательные программы, которые должны были изменить его привычки и убеждения - те пять, которые выбрал Салсбери.

     События следующего дня, двадцатого апреля, подтвердили эффективность наркотика Салсбери и его подсознательных программ. За завтраком Кингман потянулся за шоколадным батончиком и отшвырнул его прочь, откусив кусочек, быстро извинившись, он выскочил из-за стола в ванную комнату, где его вырвало. За обедом он умял четыре порции брокколи в масле со свиными отбивными. Днем, когда Салсбери вышел с ним прогуляться по усадьбе, Кингман добрых четверть часа играл с несколькими сторожевыми собаками. После ужина, когда Салсбери и Даусон принялись обсуждать вечный вопрос об объединении общественных школ на Севере, Кингман вступил в спор как убежденный либерал, всю жизнь радевший о всеобщем равноправии. И наконец, не догадываясь о том, что у него в спальне установлены две видеокамеры, передающие на мониторы его жизнь в закрытом крыле дома, он прочитал молитвы, отходя ко сну.

     Даже сейчас, стоя рядом с безжизненным телом, Даусон блаженно улыбался, рассказывая об этом Клингеру.

     - Ты бы видел это, Эрнст! Это было ужасно волнующе. Огден взял атеиста, грешную душу, которой суждено было гореть в аду, и превратил его в уверовавшего в Иисуса Христа праведника, и всего за один день!

     Салсбери чувствовал себя не в своей тарелке. Он поерзал на скамейке, затем, не обращая внимания на Даусона, уставившись куда-то в лоб генералу, произнес:

     - Кингман покинул поместье двадцать первого апреля. Я тотчас же сел за разработку самой важной серии подсознательных команд, той самой, которую мы втроем обсуждали сотни раз, - программы, которая дала бы мне возможность полного и постоянного контроля над мозгом объекта с помощью кодовой фразы. Пятнадцатого июля я закончил эту разработку. Сюда мы вновь привезли Кингмана восемнадцатого, то есть два дня назад.

     - Он ни о чем не подозревал? - спросил Клингер. - Не разочаровался во всем том, что его заставляли проделывать?

     - Совсем наоборот, - возразил Даусон. - Он был доволен, что я именно его использую в таком серьезном проекте, даже если он и не вполне понимает его суть. Он видел в этом знак моего особого к нему доверия. И думал, что если он окажется полезным в работе Огдена, то продвинется по службе быстрее, чем рассчитывал. В его поведении не было ничего особенного. Такими бывают все молодые стажеры, это дело обычное.

     Устав стоять, генерал подошел к ближайшему компьютерному столу, выдвинул стул и уселся на него. Он почти полностью скрывался в тени. Зеленое свечение экрана захватывало его правое плечо и часть грубого лица. Он был похож на тролля.

     - Ладно. К пятнадцатому вы закончили программу. Восемнадцатого сюда снова явился Кингман. Ты накачал его наркотиком...

     - Нет, - перебил Салсбери. - Раз наркотик уже был введен подопытному, увеличивать дозу нет необходимости, даже и годы спустя. Когда приехал Кингман, я тут же приступил к программе подсознательного контролирования. Вечером я показал ему несколько фильмов. После этого - предпоследней ночью - он очень плохо спал. Он проснулся дрожа, весь в поту. Он был испуган, его тошнило. Не успел отдышаться, как его вырвало рядом с кроватью.

     - Лихорадка? - уточнил Клингер.

     - Нет.

     - Ты не думаешь, что это была запоздалая реакция на наркотик - спустя полтора месяца?

     - Может быть, - откликнулся Салсбери. Но про себя подумал, что очевидно дело было не в этом. Он встал со скамейки, подошел к своему столу в темном углу комнаты и вернулся с компьютерной распечаткой. - Это запись состояния Кингмана во время сна между часом и тремя ночи. Это критический период. - Он протянул листки Даусону. - Вчера я показал Кингману еще два фильма. Они завершили программу.

     Этой ночью он умер в постели.

     Генерал присоединился к Даусону и Салсбери, которые стояли у прозекторского стола, при свете лампы начали читать свиток компьютерной распечатки длиною в два ярда.

     ЧАСТИЧНОЕ РЕЗЮМЕ

     ПРОГРАММА МЕДИЦИНСКОГО НАБЛЮДЕНИЯ

     БК/ОБ РЕП 14

     ЗАПИСАНО: 6-10-76

     РАСПЕЧАТКА: 6-10-76

     РАСПЕЧАТКА

     ЧАСЫ МИН СЕК СЧИТЫВАНИЕ

     0100 00 00 ЕЕГ - ЭТАП 3 СОН

     0100 01 00 ЕЕГ - ЭТАП 3 СОН

     0100 02 00 ЕЕГ - ЭТАП 4 СОН

     0100 03 00 ЕЕГ - ЭТАП 4 СОН

     0100 04 00 ЕЕГ - ЭТАП 4 СОН

     Клингер спросил:

     - Так вы подключали к Кингману столько машин, пока он спал?

     - Почти каждую ночь он проводил здесь. С самого начала, - пояснил Салсбери. - Первые дни это даже не требовалось. Но к тому времени, когда для меня уже стало необходимым пристально наблюдать за ним, он попривык к машинам и научился засыпать, опутанный всеми этим проводами.

     Рассматривая распечатку, генерал заметил:

     - Не очень-то я понимаю, в чем тут дело.

     - Я тоже, - сознался Даусон.

     Салсбери подавил усмешку. Еще несколько месяцев назад он осознал, что его единственная защита от двух этих акул - уникальное специальное образование. Он никогда не упускал возможности продемонстрировать его им - и подчеркнуть, что, если они надуют его, никому из них никогда не завершить исследований или не справиться с неожиданным научным кризисом после того, как исследования будут завершены.

     Указывая на первые несколько строк распечатки, он пояснил:

     - Четвертая стадия сна - самая глубокая. Чаще всего она наступает, когда человек только заснет. Кингман лег около полуночи, в двадцать минут первого он заснул. Как раз здесь видно, что четвертого этапа сна он достиг через двадцать две минуты.

     - А в чем тут важность? - осведомился Даусон.

     - Четвертый этап больше других напоминает кому, - ответил Салсбери. - Электроэнцефалограмма показывает нерегулярные большие волны - несколько циклов в секунду. Спящий при этом не двигается. На четвертом этапе сна сознание находится почти в коматозном состоянии, все органы чувств абсолютно бездействуют. Бодрствует только подсознание. Вспомните, в отличие от сознания, подсознание никогда не засыпает. Но поскольку органы чувств отключены, то единственное, чем может заняться подсознание на четвертой стадии, это играть с самим собой. И вот подсознание Кингмана получило нечто уникальное для игры.

     Генерал спросил:

     - А программа "ключ-замок" была привита ему в этот день или днем раньше?

     - Именно так, - кивнул Салсбери. - А теперь смотрите на распечатку.

     0100 08 00 ЕЕГ - ЭТАП4СНА

     0100 09 00 БЕГ - ЭТАП 4 СНА

     0100 10 00 ЕЕГ - ЭТАП1СНА/СДГ

     0100 11 00 ЕЕГ - ЭТАП 1 СНА/СДГ

     - На протяжении всей ночи, - продолжал Салсбери, - мы поднимаемся и падаем, вновь поднимаемся и вновь падаем, переходя от одной стадии к другой и обратно. Почти все мы без исключения погружаемся в сон как бы по ступенькам и выходим из него тоже, словно поднимаясь по ступенькам, проводя какое-то время на каждом из этапов сна. Однако в этом случае, как видим, Кингман сразу проваливался из легкого сна в глубокий и наоборот - как будто его будил шум в комнате.

     - А в комнате был шум? - удивился Даусон.

     - Нет.

     - А что такое СДГ? - спросил Клингер. Салсбери объяснил:

     - Это значит, что под веками с некоторой скоростью начинает двигаться глаз - явный показатель того, что Кингман видел сны, когда находился на первой стадии.

     - Видел сны? - спросил Даусон. - Какие?

     - Это невозможно узнать.

     Генерал поскреб щетину, которая покрывала его срезанный подбородок даже сразу после бритья.

     - Но вы думаете, что сон был вызван подсознанием, играющим с имплантированной в него программой "ключ-замок"?

     - Да.

     - И что сон касался подсознательных команд?

     - Да. Я не могу найти другого объяснения. Что-то связанное с сигналом "ключ-замок" так потрясло его подкорку, что он пролетел прямо в сон.

     - Кошмар?

     - В этот момент только сон. Но в течение следующих двух часов показатели его сна становились совершенно необычными, странными.

     0100 12 00 ЕЕГ - ЭТАП 1 СНА/СДГ

     0100 13 00 ЕЕГ - ВОЛНЫ АЛЬФА

     0100 14 00 ЕЕГ - ВОЛНЫ АЛЬФА

     - Волны "альфа" означают, что в этот момент Кингман просыпался на две минуты, - пояснил Солсбери. - Не насовсем просыпался. Его веки были по-прежнему сомкнуты. Он колебался на первом этапе сна.

     - Его разбудило сновидение, - предположил Клингер.

     - Вероятнее всего.

     0100 15 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 1/СДГ

     0100 16 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 1 СНА

     0100 17 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 1 СНА

     0100 18 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 2 СНА

     0100 19 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 2 СНА

     0100 20 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 3 СНА

     0100 21 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 3 СНА

     0100 22 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 3 СНА

     0100 23 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 3 СНА

     0100 24 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 4 СНА

     0100 25 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 4 СНА

     0100 26 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 4 СНА

     0100 27 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 4 СНА

     0100 28 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 4 СНА

     0100 29 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 4 СНА

     0100 30 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 2 СНА/СДГ

     - Первый раз он погрузился в глубокий сон на восемь минут, - сказал Салсбери. - Теперь же сон длился только шесть минут. Тут начали происходить весьма интересные явления.

     0100 31 00 БЕГ - СТАДИЯ 1 СНА/СДГ

     0100 32 00 БЕГ - СТАДИЯ 1 СНА/СДГ

     0100 33 00 БЕГ - СТАДИЯ 4 СНА/СДГ

     0100 34 00 БЕГ - ВОЛНЫ АЛЬФА

     0100 35 00 БЕГ - СТАДИЯ 1 СНА/СДГ

     0100 36 00 ЕБГ - СТАДИЯ 1 СНА/СДГ

     0100 37 00 БЕГ - СТАДИЯ 2 СНА

     0100 38 00 БЕГ - СТАДИЯ 2 СНА

     0100 39 00 БЕГ - СТАДИЯ 2 СНА

     0100 40 00 БЕГ - СТАДИЯ 3 СНА

     0100 41 00 БЕГ - СТАДИЯ 3 СНА

     0100 42 00 БЕГ - СТАДИЯ 3 СНА

     0100 43 00 ЕВГ - СТАДИЯ 3 СНА

     0100 44 00 БЕГ - СТАДИЯ 3 СНА

     0100 45 00 ЕБГ - СТАДИЯ 3 СНА

     0100 46 00 БЕГ - СТАДИЯ 3 СНА

     0100 47 00 БЕГ - СТАДИЯ 3 СНА

     "0100 48 00 ВБГ - СТАДИЯ 4 СНА

     0100 49 00 ББГ - СТАДИЯ 4 СНА

     0100 50 00 ЕБГ - СТАДИЯ 4 СНА

     0100 51 00 ЕБГ - СТАДИЯ 1 СНА/СДГ

     - На этот раз в глубоком сне он находился всего три минуты, - заметил Клингер. - Цикл меняется только в сторону уменьшения.

     Даусон спросил:

     - Но почему? Эрнст, кажется, догадался, но я пока не понимаю.

     - Что-то происходит с его подсознанием во время глубокого сна, - пояснил Салсбери. - Настолько странное, требующее разрешения, что его заставляет снова возвращаться на первую стадию и видеть сны. Этот эксперимент с подсознанием мог идти все интенсивнее и интенсивнее, если бы не истощались его силы. Во всяком случае, Кингман был в состоянии выдерживать вмешательство в его подсознание в течение все более кратких промежутков времени, чем раньше.

     - Думаешь, он чувствовал боль на четвертой стадии? - предположил Даусон.

     - Боль ощущает плоть, - возразил Салсбери. - Это не совсем верно характеризует такое состояние.

     - А как охарактеризовать его вернее?

     - Возможно, беспокойство. Или страх.

     0100 52 00 БЕГ - СТАДИЯ СНА/СДГ

     0100 53 00 ЕВГ - СТАДИЯ СНА/СДГ

     0100 54 00 ЕЕГ - СТАДИЯ СНА/СДГ

     0100 55 00 ЕЕГ - СТАДИЯ СНА/СДГ

     0100 56 00 ЕЕГ - ВОЛНЫ АЛЬФА

     0100 57 00 ЕЕГ - СТАДИЯ СНА/СДГ

     0100 58 00 ЕЕГ - СТАДИЯ СНА/СДГ

     0100 59 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 2 СНА/СДГ

     0200 60 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 2 СНА

     0200 01 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 2 СНА

     0200 02 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 2 СНА

     0200 03 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 3 СНА

     0200 04 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 3 СНА

     0200 05 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 3 СНА

     0200 06 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 3 СНА

     0200 07 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 4 СНА

     0200 08 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 1 СНА/СДГ

     - Теперь уже одна минута, - заметил Клингер.

     - Теперь он максимально возбужден, - проговорил Салсбери, словно погибший был все еще жив. - Переходы с одной стадии на другую становятся все более необычными и беспорядочными. В два двадцать он снова оказался на третьей стадии сна. Посмотрите, что произошло с ним потом:

     0200 20 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 3 СНА

     0200 21 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 3 СНА

     0200 22 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 3 СНА

     0200 23 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 3 СНА

     0200 24 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 3 СНА

     0200 25 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 1 СНА/СДГ

     Клингер был так захвачен распечаткой с записью разрушения личности Бранена Кингмана, как будто наблюдал за разворачивающимся перед его глазами действием.

     - Он даже не достиг четвертой стадии, как снова очутился на первой.

     - Его пронзила мощная атака на подсознание, - заметил Салсбери.

     - Так в этом все дело? - спросил Даусон.

     - Теперь уже да. В данный момент его мозг становится все беспокойнее, доходит до состояния распада - и все же он не может пробудиться. Дела идут все хуже:

     0200 26 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 2 СНА/СДГ

     0200 27 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 1 СНА/СДГ

     0200 28 00 ЕЕГ - ВОЛНЫ АЛЬФА

     0200 29 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 2 СНА/СДГ

     0200 30 00 ЕЕГ - ВОЛНЫ АЛЬФА

     0200 31 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 1 СНА/СДГ

     0200 32 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 1 СНА/СДГ

     0200 33 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 2 СНА

     0200 34 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 2 СНА

     0200 35 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 2 СНА

     0200 36 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 3 СНА

     0200 37 00 ЕЕГ - ВОЛНЫ АЛЬФА

     - Он был так напуган, что едва не проснулся в два тридцать семь, правильно? - спросил Даусон.

     - Именно так, - отозвался Салсбери. - Но все же он не пробудился. Он оказался между первой стадией сна и моментом возникновения волн "альфа". Вот и вы уже научились считывать информацию.

     0200 38 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 1 СНА/СДГ

     0200 39 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 2 СНА/СДГ

     0200 40 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 1 СНА/СДГ

     0200 41 00 ЕЕГ - ВОЛНЫ АЛЬФА

     0200 42 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 1 СНА/СДГ

     0200 43 00 ЕЕГ - ВОЛНЫ АЛЬФА

     0200 44 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 1 СНА/СДГ

     0200 45 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 1 СНА/СДГ

     0200 46 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 2 СНА

     0200 47 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 2 СНА

     0200 48 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 1 СНА/СДГ

     0200 49 00 ЕЕГ - ВОЛНЫ АЛЬФА

     0200 50 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 1 СНА/СДГ

     0200 51 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 1 СНА/СДГ

     0200. 52 00 ЕЕГ - ВОЛНЫ АЛЬФА

     0200 53 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 1 СНА/СДГ

     0200 54 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 1 СНА/СДГ

     0200 55 00 ЕЕГ - ВОЛНЫ АЛЬФА

     0200 56 00 ЕЕГ - СТАДИЯ 1 СНА/СДГ

     0200 57 00 ЕЕГ - ВОЛНЫ АЛЬФА

     0200 58 00 ЕЕГ - ВОЛНЫ АЛЬФА

     0200 59 00 ЕЕГ - ВОЛНЫ АЛЬФА

     0200 60 00 ЕЕГ - ВОЛНЫ АЛЬФА

     0200 01 00 ЕЕГ - ВОЛНЫ АЛЬФА

     0200 02 00 ЕЕГ - НЕТ ПОКАЗАНИЙ

     0200 03 00 ЕЕГ - НЕТ ПОКАЗАНИЙ

     0200 04 00 ЕЕГ - НЕТ ПОКАЗАНИЙ

     0200 05 00 ЕЕГ - НЕТ ПОКАЗАНИЙ

     ПРИЗНАКИ ЖИЗНИ ОТСУТСТВУЮТ

     ПРИЗНАКИ ЖИЗНИ ОТСУТСТВУЮТ

     ПРИЗНАКИ ЖИЗНИ ОТСУТСТВУЮТ

     ПАЦИЕНТ СКОНЧАЛСЯ

     КОНЕЦ РАСПЕЧАТКИ

     КОНЕЦ ПРОГРАММЫ

     ::СТОП::

     Даусон выдохнул с такой силой, словно он задерживал дыхание целую минуту.

     - Он был славным парнем. Пусть он упокоится в мире.

     - Там, в конце, - напомнил генерал, - там были последовательно отмечены пять раз подряд волны альфа. Значит ли это, что он полностью пробудился на пять минут перед тем, как умереть?

     - Полностью проснулся, - подтвердил Салсбери. - Но не разумом.

     - Мне показалось, ты говорил, что он умер во сне.

     - Нет. Я говорил, что он умер в постели.

     - А что случилось за эти пять минут?

     - Я вам покажу. - Салсбери подошел к ближайшему компьютеру, быстро принялся нажимать кнопки на клавиатуре.

     Все экраны, кроме двух верхних, погасли. Один из них был обычным телевизионным экраном, управлявшимся на небольшом расстоянии компьютером. Другой был считывающей электронной трубкой.

     Оторвавшись от клавиатуры, Салсбери пояснил:

     - На правом экране сейчас будет видеозапись шести последних минут жизни Кингмана. На левом - синхронно возникнут основные показатели его жизнедеятельности.

     Даусон и Клингер подались ближе.

     Правый экран вспыхнул. На нем появилась резко сфокусированная черно-белая картинка: Брайен Кингман лежал на спине, разметав простыни. К его голове и телу было подключено двенадцать датчиков, и провода вели к двум аппаратам сбоку от кровати. Сфагмоманометр, присоединенный к его правой руке, был связан с меньшей машиной. Кожа Кингмана блестела от пота. Его била крупная дрожь. Каждые несколько секунд его рука вздрагивала, словно он хотел защититься, или одна из его ног отбивала воздух. Несмотря на эти движения, глаза его были закрыты - он спал.

     - Сейчас он на первой стадии сна, - заметил Салсбери.

     - Ему что-то снится, - добавил Даусон.

     - Очевидно.

     Вверху левого экрана фиксировалось время: часы, минуты, секунды и доли секунд. На мягко светившемся зеленом фоне позади часов шли строки, характеризующие физическое состояние Кингмана.

     СОСТОЯНИЕ ПАЦИЕНТА СЛЕДУЮЩЕЕ:

     АНАЛИЗ НОРМАЛЬНО ДЛЯ РЕАЛЬНО

     ДАННОГО ПАЦИЕНТА

     ТЕМПЕРАТУРА 98.6 98,6

     ДЫХАНИЕ 18 В МИН. 22 В МИН.

     ПУЛЬС 70 В МИН. 90 В МИН.

     ДАВЛЕНИЕ

     СИСТОЛИЧЕСКОЕ 100-120 110

     ДИАСТОЛИЧЕСКОЕ 60-70 70

     - Он все еще спит, - проговорил Салсбери. - Но его пульс и дыхание участились почти на двадцать, пять процентов. Похоже, ему снится дурной сон. Он буквально уже не в силах вынести его. Он готов отбросить его. Готов проснуться. Смотрите внимательнее. Вот, сейчас!

     На черно-белом экране Кингман внезапно поднял , колени, брыкаясь обеими ногами, опустил и вновь почти к самой груди подтянул колени. Обеими руками он сжал голову, глаза его вращались в орбитах, рот открывался.

     - Он закричал,. - пояснил Салсбери. - Прошу прощения, но звукозаписи здесь нет.

     - Что он кричал? - спросил Даусон. - Он же проснулся. Кошмар кончился.

     - Подожди, - оборвал Салсбери.

     - Его дыхание и пульс учащаются, - заметил Клингер.

     На экране беззвучно, кричал Кингман.

     0200 58 00

     - Посмотри, как вздымается его грудь, - сказал Даусон. - Боже милосердный, да у него легкие разорвутся!

     Сотрясаясь в конвульсиях, хотя и менее интенсивно, чем мгновение назад, Кингман прикусил нижнюю губу, и через несколько секунд его подбородок был залит кровью.

     - Припадок эпилепсии? - предположил генерал.

     - Нет, - покачал головой Салсбери. В 2.59 на левом экране появилась строчка с новой информацией:

     АНАЛИЗ НОРМАЛЬНО ДЛЯ РЕАЛЬНО

     ДАННОГО ПАЦИЕНТА

     ТЕМПЕРАТУРА 98.6 98.8

     ДЫХАНИЕ 18 В МИН. 48 В МИН.

     ПУЛЬС 70 В МИН. 190 В МИН.

     ДАВЛЕНИЕ

     СИСТОЛИЧЕСКОЕ ОТМЕНА ОТМЕНА ОТМЕНА ОТМЕНА

     ДИАСТОЛИЧЕСКОЕ ОТМЕНА ОТМЕНА ОТМЕНА ОТМЕНА

     На черно-белом экране Кингман дернулся в конвульсии и затих. Ноги его еще подергивались, на правой руке то сжимались, то разжимались пальцы, но в остальном его тело было почти неподвижно. Даже глаза перестали вращаться; теперь его веки были плотно сжаты. , На информационном экране было пусто, затем вспыхнул сигнал тревоги:

     0200 59 12

     ОБШИРНЫЙ ИНФАРКТ МИОКАРДА

     ОБШИРНЫЙ ИНФАРКТ МИОКАРДА

     - Разрыв сердца, - прокомментировал Салсбери. Кингман положил левую руку на правое плечо и застыл. Его крепкий кулак недвижно лежа у самой шеи.

     0300 00 00

     ПУЛЬС НЕРЕГУЛЯРНЫЙ

     ДЫХАНИЕ НЕРЕГУЛЯРНОЕ

     Теперь глаза Кингмана были широко распахнуты. Он глядел в потолок.

     - Он снова кричит, - обратил внимание Клингер.

     - Пытается кричать, - поправил Салсбери. - В его состоянии трудно даже хрипеть.

     0300 00 00

     ПУЛЬС НЕРОВНЫЙ СЛАБЫЙ

     ДЫХАНИЕ НЕРОВНОЕ СЛАБОЕ

     ВОЛНЫ ЕЕГ ОСЛАБЛИ

     Ноги Кингмана перестали дергаться. Пальцы его правой руки перестали сжиматься. Он уже не пытался кричать.

     - Все кончено, - признал Салсбери. И оба экрана одновременно погасли.

     - Брайен Кингман умер во второй раз.

     - Но что убило его? - Красивое лицо Даусона было сейчас серым, как пыль. - Наркотик?

     - Нет, не наркотик, - покачал головой Салсбери. - Страх.

     Клингер повернулся к анатомическому столу, чтобы взглянуть на тело.

     - Страх. Я так и думал, что ты это скажешь.

     - Внезапный, мощный страх способен убить, - подтвердил Салсбери. - А в данном случае так оно и произошло. Разумеется, я проведу тщательное анатомическое исследование. Но я уверен, что физиологических причин случившемуся разрыву сердца я не найду.

     Вцепившись Салсбери в плечо, Даусон прошептал:

     - Как ты думаешь, Брайен догадался во сне, что мы устанавливаем контроль за ним? И он так устрашился оттого, что его могут контролировать, что сама мысль убила его?

     - Ну, что-то вроде этого.

     - Тогда даже если сработал наркотик - сигнал на подсознание не поступил.

     - Ах, ну конечно же, поступил, - возразил Салсбери. - Мне теперь нужно только усовершенствовать программу.

     - Усовершенствовать?

     - Я представлю ее в таких главных понятиях, чтобы они были максимально эффективными. Понимаете, чтобы внедрить подсознательно команду "ключ-замок", мне нужно добраться до внутреннего "я" субъекта и буквально продырявить его. Моя команда уже умеет расшатывать его. В следующий раз мне следует быть осторожнее, вводить команду не так настойчиво. - Он подкатил тележку с инструментами к анатомическому столу.

     Не очень-то удовлетворившись этим объяснением, Даусон спросил:

     - А что, если тебе так и не удастся усовершенствовать программу? Что, если и следующий подопытный умрет? Можно поверить в то, что один мой служащий, уйдя со службы, не вернулся домой. Но два, испарившиеся без следа? Три? Невозможно!

     Салсбери открыл ящик, достал толстое белое полотенце, покрыл им тележку.

     - Нам не понадобится никто из твоих служащих для следующего эксперимента.

     - А где мы еще сможем найти испытуемого? Салсбери вытащил хирургические инструменты - один за другим, из того же ящика, что и полотенце, - и разложил их.

     - Думаю, что пришло время создать корпорацию в Лихтенштейне. Найдите трех наемников, снабдите их подложными документами и переправьте их сюда из Европы под вымышленными именами.

     - В этот дом? - уточнил Даусон.

     - Именно. Нам еще некоторое время не понадобится цитадель в Германии или во Франции. Мы дадим всем троим наркотик, как только они прибудут сюда. На следующий день я займусь с одним из них по новой программе "ключ-замок". Если это сработает, если она его не убьет, тогда я применю ее к двум , остальным. И рано или поздно наш эксперимент охватит всю страну. Когда для этого придет время, у нас, к счастью, будет два-три хорошо обученных подчиненных под рукой.

     Даусон нахмурился:

     - Подкупить юристов в Вэдузе, организовать корпорацию, купить подложные документы, нанять наемников, привезти их сюда.., в эти расходы мне не хотелось бы входить, пока мы не убедимся, что наркотики и команды подсознательного внушения работают так, как ты расписываешь. , - Они работают.

     - Мы еще не убедились.

     Поднеся скальпель к лампе и изучая в ее свете его отточенное лезвие, Салсбери отозвался:

     - Я уверен, что твои денежки не пойдут прахом, Леонард. Ты уж изыщешь способ вытянуть их из корпорации.

     - Не так-то все это просто, уверяю тебя. "Фьючерс" не личный парк для прогулок, сам знаешь. Это общественная организация. Я не могу брать деньги до бесконечности.

     - Поговаривают, что ты миллиардер, - заметил Салсбери. - В лучших традициях Онассиса, Гетти, Хьюза... "Фьючерс" не единственное, что находится у тебя под контролем. Где-то ты ведь нашел деньги, чтобы оплатить эту лабораторию, - два миллиона долларов. И каждый месяц ты изыскивал еще по восемьдесят тысяч для ее оснащения. По сравнению с этим новые расходы просто "тьфу".

     - Согласен, - подал голос генерал.

     - Конечно, не ваши денежки спускают в канализацию, - буркнул Даусон.

     - Если ты считаешь наш проект канализационной трубой, - подхватил Салсбери, - можем захлопнуть люк прямо сейчас.

     Даусон забегал, остановился, заложил руки в карманы брюк, снова вынул.

     - Эти люди так меня беспокоят.

     - Какие люди?

     - Да эти наемники.

     - А что такое?

     - Но это же просто убийцы.

     - Разумеется.

     - Профессиональные убийцы. Они зарабатывают себе на жизнь.., убивая людей!

     - Я никогда не питал большой любви к этим париям, - заметил Клингер. - Но ты упрощаешь, Леонард.

     - Но ведь это чистая правда. Салсбери нетерпеливо перебил:

     - Ну и что с того?

     - Ну, мне как-то неприятно, если они будут жить у меня в доме, - пояснил Даусон. Голос его звучал почти плаксиво.

     "Ах ты, лицемерный осел!" - подумал Салсбери. Он собрал нервы в кулак, чтобы не брякнуть это вслух. Доверие к нему возросло за последний год - но все же не до такой степени, чтобы он мог столь откровенно разговаривать с Даусоном.

     Клингер спросил:

     - Леонард, черт тебя побери, а как ты думаешь отдуваться перед полицией и судом, если вдруг обнаружат, что Кингман умер? Они что, просто погладят нас по головке и отпустят восвояси, слегка пожурив? Ты что, думаешь, что только оттого, что мы лично не застрелили его, не закололи и не отравили, это помешает суду назвать нас убийцами? Что ж ты думаешь, мы чисты только потому, что хоть и убийцы, но не зарабатываем этим на жизнь?

     Какое-то мгновение черные глаза Даусона, подобные гладко отполированным ониксам, безо всякого выражения лишь отражали флюоресцентный свет и невероятно блестели. Потом он чуть дернул головой, и этот эффект пропал. Однако нечто жутковатое и чуждое слышалось в его голосе.

     - Я никогда не трогал Брайена. Я пальцем до него не дотронулся. Я ему слова плохого не сказал. Салсбери и Клингер хранили молчание.

     - Я не хотел, чтобы он умирал.

     Они молча ждали.

     Даусон провел рукой по лицу.

     - Отлично. Я отправлюсь в Лихтенштейн. Я добуду вам этих троих наемников.

     - Когда? - осведомился Салсбери.

     - Если мне придется соблюдать секретность на каждом шагу - понадобится три месяца. Может быть, четыре.

     Салсбери кивнул и продолжил готовить инструменты для вскрытия.

Глава 7

Понедельник, 22 августа 1977 года

     В понедельник в девять утра Дженни пришла навестить обитателей лагеря, неся огромную, высотой в ярд клетку для канарейки.

     Марк расхохотался, увидев ее за деревьями.

     - Это еще что?

     - Гость всегда приходит с подарком, - заметила она назидательно.

     - А что с этим делать?

     Она вручила клетку мальчику. Пол чмокнул ее в щеку.

     Марк улыбался ей, глядя сквозь тонкие золоченые прутья.

     - Ты говорил, что в эту пятницу хотел бы принести белку с собою в город. Нельзя же позволить ей скакать по машине. У нее должна быть клетка для путешествий.

     - Она не захочет сидеть в заключении.

     - Сначала конечно. Но потом она привыкнет.

     - Зверьку придется привыкнуть к клетке рано или поздно, если ты собираешься приручить его, - заметил Пол.

     Рай слегка подтолкнула брата локтем и напомнила:

     - Ради Бога, Марк, ты разве не собираешься сказать "спасибо"? Дженни, наверное, весь город обегала в поисках клетки.

     Мальчик покраснел:

     - Ах, да, спасибо, большое, большое спасибо, Дженни.

     Девочка сунула нос в сумку и улыбнулась, увидев три переплетенные книжки.

     - Мои любимые авторы, а у меня нет этих книг. Спасибо, Дженни!

     Большинство одиннадцатилетних девочек обожают романтические истории и зачитываются романами Барбары Картланд или Мэри Роберте Райнхарт. Но Дженни совершила бы серьезную ошибку, если бы принесла что-нибудь подобное Рай. Поэтому она выбрала вестерн Луиса Л'Амура, сборник рассказов ужасов и приключенческий роман Элистера Маклина. Рай вовсе не была сорванцом, но и на большинство одиннадцатилетних девочек она тоже не была похожа.

     Оба - и брат, и сестра - были особыми детьми. Именно поэтому - хотя она в общем-то не была без ума от детей - Дженни так быстро сошлась с ними. Она любила в них каждую черточку, так же, как у Пола.

     "Ах, вот как, - подумала она, уличив себя в этом признании. - Ты просто переполнена любовью к Полу, правда?

     Хватит об этом.

     Так, значит, любовь? Тогда почему ты не принимаешь его предложение?

     Хватит.

     Почему ты не выходишь за него замуж?

     Ну, потому что..."

     Она усилием воли прекратила этот спор с собой. Люди, которые втягиваются в подобное самокопание, верные кандидаты стать шизофрениками, Дженни была в этом уверена.

     Некоторое время они вчетвером кормили белку, которую Марк назвал Бастер, наблюдая за ее увертками. Потом мальчик стал рассказывать им, как собирается дрессировать ее. Он хотел научить Бастера кружиться и притворяться мертвым, вставать по команде на задние лапки, просить еду и приносить палочку. Ни у кого не достало мужества объяснить ему, что совершенно невероятно, чтобы белка научилась выполнять хоть какое-нибудь из этих требований. У Дженни, едва сдерживавшей смех, было желание схватить и стиснуть его в своих объятиях - но она лишь кивала и соглашалась с ним, когда он спрашивал ее мнение.

     Потом они поиграли в салки и в бадминтон.

     - В одиннадцать часов Рай заявила:

     - У меня есть объявление. Мы с Марком придумали, какой будет сегодня обед. Мы сами пойдем и все приготовим. Нет, правда, мы приготовим несколько особых блюд. Скажи, Марк?

     - Да, точно. Мое любимое, например...

     - Марк! - быстро перебила Рай. - Это же сюрприз.

     - Да, - отозвался Марк, как будто это и не он чуть не проговорился. - Правда. Это сюрприз.

     Заложив свои длинные темные волосы за уши. Рай сказала, повернувшись к отцу:

     - Почему бы вам с Дженни не прогуляться на вершину горы? Туда ведет множество диких троп. Заодно аппетит нагуляете.

     - Я уже нагулял, играя в бадминтон, - сообщил Пол.

     Рай скорчила недовольную гримаску.

     - Я не хочу, чтобы ты подсматривал, как мы готовим.

     - Ладно. Мы посидим тут, спиной к вам.

     Рай покачала головой: нет. Она была непреклонна.

     - Все равно вы почувствуете запах. Вот сюрприз и не получится.

     - Но ветер же дует в другую сторону, - не сдавался Пол. - Запах еды далеко не распространится.

     Беспокойно вертя в, руках бадминтонную ракетку, Рай беспомощно взглянула на Дженни.

     Сколько же планов и замыслов роилось в этой головке, скрывалось за невинными голубыми глазами, подумала Дженни. Она стала догадываться, чего хочет малышка.

     С присущей ему прямотой Марк отрезал:

     - Тебе следует пойти погулять с Дженни, папа. Мы же знаем, что вам нужно побыть наедине.

     - Марк, Бога ради! - в ужасе воскликнула Рай.

     - Так ведь мы поэтому собрались сами готовить обед? - защищался мальчик. - Чтобы дать им возможность побыть вместе?

     Дженни рассмеялась.

     - Черт возьми! - проговорил Пол. Рай заявила:

     - Я собиралась приготовить на обед белку. Ужас появился на лице Марка.

     - Гадко, отвратительно так говорить!

     - Я не то имела в виду.

     - Все равно гадко.

     - Прости меня.

     Украдкой поглядывая на нее, словно пытаясь увериться в ее искренности, Марк наконец сказал:

     - Ну, ладно.

     Взяв Пола за руку, Дженни проговорила:

     - Если мы сейчас не пойдем гулять, твоя дочка ужасно расстроится, она такая. Усмехнувшись, Рай кивнула:

     - Это правда. Я такая.

     - Мы с Дженни идем гулять, - объявил Пол. Он наклонился к Рай. - Но на ночь я расскажу тебе леденящую душу историю про то, как судьба карает непослушных детей.

     - Ax, как славно! - обрадовалась Рай. - Люблю истории, которые рассказывают на ночь. Обед будет на столе к часу дня.

     Она повернулась и, словно почувствовав, что Пол кинул ей вслед бадминтонную ракетку, подпрыгнула и шмыгнула в сторону, к палатке.

***

     Ручей с шумом пенился у валунов, несся меж берегов, поросших кустистыми березами и лавром, сбегал по каменистым порожкам и образовывал широкое глубокое озерцо в конце ущелья, прежде чем обрушиться водопадом на следующий выступ горы. В озерце водилась рыба: неясные тени скользили в темной воде. У озера росли высокие стройные березы и один дуб-великан с мощными перекрученными корнями, которые, словно щупальца, пронизывали прелую листву и черную землю. Вокруг все поросло густым и мягким мхом, словно специально создавая ложе для возлюбленных.

     Через полчаса, поднявшись от лагеря и поляны, где они играли в бадминтон. Пол с Дженни остановились передохнуть у озерка. Она улеглась, закинув руки за спину, он прилег возле. Она сама не поняла, как случилось, что разговор перешел в нежный обмен поцелуями. Ласки. Шепоток. Он прижал ее к себе, обвивая руками, зарывшись лицом в ее волосы, слегка касаясь языком у нее за ушком.

     Внезапно осмелев, она провела рукой по его джинсам, чувствуя, как его тело напрягается под тканью.

     - Я хочу этого, - произнесла она.

     - Я хочу тебя.

     - Тогда мы оба можем получить то, что нам хочется.

     Когда они разделись, он принялся целовать ее грудь, лизать напрягшиеся соски.

     - Я хочу тебя сейчас, - заявила она. - Быстро. Дольше это будет в следующий раз.

     Они ринулись друг к другу с редкостной, мошной и неожиданной чувственностью, которой никто из них до этого еще не испытывал. Удовольствие было упоительным, сильнейшим, оно почти терзало ее, и она видела, что с ним происходит то же самое. Возможно, это было оттого, что они так мучительно давно хотели друг друга и не были вместе с самого марта. Если разлука усиливает стремление сердца к возлюбленному, то равно и тело вопиет о том же, думала она. А может быть, это пронзительное наслаждение было откликом на окружающую природу, на одуряющие звуки, и запахи, и прикосновения дикого леса. Какой бы ни была причина, ему не понадобилась смазка, чтобы войти в нее. Он проник глубже, мощным движением входя и выходя из нее, наполняя ее собою, сливаясь с нею. Она была поражена видом его мускулов: рельефно вылепленные, они перекатывались на его руках, когда, опираясь ладонями, он вздымался над нею. Она положила руки на его ягодицы, твердые, как камень, заставляя его входить в нее еще глубже. Хотя кончила она очень быстро, но так медленно приходила в себя после оргазма, что начинала думать, ему не будет конца. Внезапно, когда ее ощущения стали ослабевать, он тоже мощно закончил, проговорив нежно ее имя.

     Сплетясь с нею, он целовал ее грудь, губы, лоб, а потом откинулся и вытянулся рядом.

     Она повернулась к нему, коснулась животом его живота и приникла губами к вздымающейся жилке на его шее.

     Он держал ее, а она - его. То, что произошло сейчас между ними, казалось, связало их; память словно соединила их пуповиной.

     Несколько минут мир вне его не существовал для нее. Она не слышала никаких звуков, кроме биения собственного сердца и тяжелого общего дыхания. Через некоторое время голоса леса, покрывавшего гору, стали долетать до нее: над головой шептались листья, ручей шумел, падая со склона в озерцо, птички перекликались в ветвях. Поначалу она и чувствовать не могла ничего, кроме слабой боли в груди и теплоты семени Пола. Постепенно, однако, она стала ощущать знойность воздуха и сырость земли, так что в их объятиях было уже больше неудобства, чем романтики.

     Она нехотя оторвалась от него и перекатилась на спину. Грудь и живот были влажными от пота.

     Она проговорила:

     - Невероятно.

     - Невероятно.

     Больше никто из них не мог произнести ни слова. Мягкий ветерок почти обсушил их кожу, когда он, наконец, приподнялся на локте и взглянул на ее.

     - Знаешь что?

     - Что же?

     - Я никогда не знал женщины, которая могла бы так доставлять себе удовольствие, как ты.

     - Ты имеешь в виду секс?

     - Да, именно.

     - Энни это нравилось?

     - Конечно. У нас был чудесный брак. Но она так не наслаждалась этим, как ты. Ты выкладываешься целиком. Ты ничего и никого не замечаешь вокруг и не чувствуешь, кроме наших тел. Ты полностью поглощена любовью.

     - Что же я могу поделать, раз я такая ненасытная.

     - Дело не в этом.

     - Ну, гиперсексуальная.

     - Дело не только в сексе, - возразил он.

     - Ты не собираешься сообщить мне, что ты восхищен моим умом?

     - Как раз об этом я и собирался тебе сказать. Ты умеешь всем наслаждаться. Я видел, как ты смаковала стакан воды - другие так дегустируют хорошее вино. - Он провел пальцем у нее по груди. - У тебя настоящая страсть к жизни.

     - У меня и у Ван Гога.

     - Я серьезно.

     Она немного подумала.

     - В колледже друзья говорили мне то же самое.

     - Ах, вот как?

     - Но если это так, - продолжала она, - то благодарить надо моего папу.

     - Да? - Он подарил мне такое счастливое детство.

     - Твоя мама умерла, когда ты была еще ребенком?

     Она кивнула.

     - Она умерла во сне. Кровоизлияние в мозг. Еще сегодня она была здесь, с нами, - а назавтра ее не стало. Я никогда не видела ее больной, страдающей, а это очень важно для ребенка.

     - Ты убивалась, я уверен.

     - Какое-то время. Но папа изо всех сил старался, чтобы я не горевала. Он непрестанно делал мне подарки, постоянно исторгал из себя шутки, игры, смешные истории - все двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Он точно как ты не хотел, чтобы ребенок оплакивал смерть матери.

     - Только бы и мне удалось это так же успешно, как Сэму...

     - Даже, может быть, чересчур успешно, - заметила она.

     - Что это значит? Вздохнув, она отозвалась:

     - Иногда мне кажется, лучше бы он тратил меньше усилий на то, чтобы сделать счастливым мое детство, а больше на то, чтобы приспособить меня к реальной ЖИЗНИ.

     - Ах, нет, не думаю. Счастье - такая редкость в этой жизни. Не отталкивай его. Хватай каждую минуту, которую оно тебе предлагает, и не оглядывайся назад.

     Она покачала головой, совершенно не убежденная в его правоте.

     - Я была слишком наивна. Ну, сущий Божий одуванчик. До самого замужества.

     - Неудачное замужество может быть и у искушенной, и у невинной в равной мере.

     - Конечно. Но искушенная все равно не ощущает такого удара.

     Его рука медленно бродила по ее животу.

     Поглаживания действовали возбуждающе. Она уже снова хотела его.

     Он заметил:

     - Если ты будешь заниматься самокопанием, у тебя совсем опустятся руки. Тебе нужно забыть прошлое.

     - Ах, я могу это запросто сделать. И его забыть, мужа моего. Никакой беды нет, все вопрос времени. Да и времени нужно совсем немного.

     - Тогда в чем же дело?

     - Больше я уже не та невинная простушка. Господи Боже, давно нет! Но наивность? Я не уверена, что кто-нибудь способен за одну ночь превратиться в циника. Или даже стать просто реалистом.

     - Вместе у нас должно получиться, - сказал он, касаясь ее груди. - В этом я уверен.

     - Иногда я тоже в этом уверена. А больше всего на свете мне омерзительна именно уверенность.

     - Выходи за меня, - предложил он.

     - Как это мы опять вернулись к тому же?

     - Я попросил тебя выйти за меня замуж.

     - Не хочу нового разочарования.

     - Я тебя не разочарую.

     - Намеренно - конечно нет.

     - Нельзя же жить, не попытавшись рискнуть.

     - Я пробую.

     - Это будет одинокая жизнь. Она поморщилась.

     - Давай не будем портить день.

     - Для меня он не испорчен.

     - Ну, а для меня очень скоро испортится, если мы не переменим тему.

     - О чем же более серьезном мы можем говорить? Она усмехнулась.

     - По-моему, тебя сводит с ума моя грудь. Может, о ней и поговорим?

     - Дженни, давай серьезно.

     - А разве я не серьезна? Мне кажется, моя грудь вполне заслуживает того, чтобы говорить о ней часами, - Ты невозможна.

     - Ладно, ладно. Не хочешь говорить о моей груди, не будем говорить о ней, как бы чудесна она ни была. Вместо этого - мы поговорим о твоем члене.

     - Дженни.

     - Мне хотелось бы попробовать его. Пока она говорила, его член затвердел, стал упругим.

     - Биология победила, - констатировала она. - - Ты распутница.

     Она рассмеялась и попыталась сесть. Он снова повалил ее на спину.

     - Я хочу его попробовать, - повторила она.

     - Потом.

     - Сейчас.

     - Сначала я отделаюсь от тебя.

     - И, как всегда, сделаешь все по-своему?

     - На этот раз да. Я сильнее тебя.

     - Теория самца!

     - Как скажешь. - Он целовал ее плечи, грудь, руки, ее пупок и бедра. Мягко провел носом по пушистым волосам внизу живота.

     Она вздрогнула и заметила:

     - Ты прав. Женщина первой должна получить удовольствие.

     Он поднял голову и улыбнулся ей. Улыбка у него была обаятельная, совсем мальчишеская. Глаза такие чистые, такие голубые и теплые, что она почувствовала, что растворяется в них.

     "Какой ты восхитительный мужчина!" - подумала она. Голоса горного леса затихали, она слышала лишь биение своего сердца. Такой прекрасный, такой желанный, такой нежный мужчина. Очень, очень нежный.

***

     Дом стоял на Юнион-роуд, в одном квартале от городской площади. Бунгало с белой отделкой. Очень миленький домик. Окна с зелеными рамами и такими же ставнями. Под навесом крыльцо со скамейками вдоль перил и ярко-зеленым полом. С одной стороны перила заканчивались частой решеткой до потолка, которую увивал плющ, а с другой росли густые кусты сирени. Выложенная кирпичом дорожка был обсажена ноготками. Перед домом - большая белая керамическая ваза с летуньями. Согласно табличке на декоративном фонарном столбе возле калитки домик принадлежал Маклииам.

     В час дня Салсбери поднялся по трем ступенькам к входной двери. В руках у него был диктофон с прикрепленным к нему блокнотом. Он позвонил.

     Пчелы жужжали в гроздьях цветущей сирени.

     Увидев женщину, открывшую дверь, он удивился. Возможно, из-за того, что во дворе было столько цветов, или оттого, что все вокруг говорило о достатке и ухоженности, непохожей на результат работы одного нервного труженика, он ожидал, что чета Маклннов окажется пожилой. Парочка тощих старичков, которые любят возиться в своем садике, у которых нет внуков, нет нужды проводить время с ними, подозрительно поглядывая на них поверх очков. Однако открывшей дверь стройной блондинке с лицом того типа, который незаменим для рекламы косметики, было лет двадцать пять. Высокого роста, не хрупкая, но очень женственная, с ногами, как у танцовщицы из кордебалета, в шортах и бело-голубом свободном вязаном топике. Даже сквозь переплет дверного окна он разглядел, как она хорошо сложена, он никогда в жизни не касался такого упругого стройного тела.

     Как обычно, столкнувшись с женщиной, похожей на тех, что переполняли его фантазии всю жизнь, он растерялся. Он уставился на нее, облизывая губы, и никак не мог придумать, что бы такое сказать.

     - Я могу вам чем-нибудь помочь? Он откашлялся.

     - Меня зовут... Альберт Дейтон. Я нахожусь в городе с прошлой пятницы. Не знаю, слышали ли вы.., я провожу одно исследование, социологическое исследование. Я разговариваю с людьми...

     - Я знаю, - кивнула она. - Вчера днем вы заходили к Соломанам, это рядом.

     - Правильно. - Несмотря на то, что солнце пекло вовсю, Салсбери даже не вспотел, взяв подряд три интервью, но сейчас он чувствовал, как пот заструился у него по лбу. - Я бы хотел побеседовать с вами и мистером Маклином, если вы уделите мне время. Полчаса было бы вполне достаточно. Там около сотни вопросов...

     - Простите, - перебила она, - но моего мужа нет дома. Он работает весь день на лесопилке. Но в половине шестого он вернется домой.

     Он взглянул на диктофон, решая, что делать.

     - Я всегда смогу застать его дома в удобное время, а сейчас, может быть, поговорю с вами и детьми и покончу с этим...

     - Ах, мы всего только год, как женаты. У нас нет детей.

     - Молодожены?

     - Что-то вроде этого, - улыбнулась она. На щеках у нее появились ямочки.

     Он почувствовал, как проваливается в опасное болото, как его неумолимо влечет к решению, принятие которого уничтожит его.

     - А кто еще с вами живет? Какие-нибудь родственники?

     - Только Ричи и я.

     - Ричи - это ваш муж?

     - Точно.

     В прошлую пятницу, в заведении Альтмена, он рисковал провалить весь секретный проект, воспользовавшись кодовой фразой, чтобы поразвлечься с этой официанткой, похожей на Мириам. Все сошло гладко, но он знал, как глупо было позволять эмоциям взять над ним верх. Словно в наказание за такое поведение, он был предельно осторожен в субботу и в воскресенье, даже больше, чем было нужно. Он пользовался кодовой фразой раз двадцать, опрашивая респондентов подробно, отыскивая возможные недочеты в их послушном поведении. Ни к одному из них он не приближался, если была малейшая опасность быть обнаруженным. Однако ему приходилось обуздывать себя. Вкусив полное господство в случае с Элис, этой шлюхой из кафе, он страшно вожделел, мечтая с помощью кода заставить одну из них раздеться и улечься перед ним на полу. Жутко вожделел. А уж эта, стоя перед ним в шортах и маечке, прямо излучала жар, который растапливал всю его волю и осторожность. Он хотел уверить себя, что в отличие от эпизода в кафе, сегодняшняя ситуация не таит в себе угрозы; и само желание поверить было первой ступенькой на пути самообмана.

     - Я "ключ".

     - Я "замок".

     Он облегченно поднял бровь.

     - Ты одна?

     - Да.

     Он начал дрожать, но не от страха, а от возбуждения.

     - Ты кого-нибудь ждешь?

     - Нет. Никого.

     - Кто-нибудь ждет тебя? Ты собиралась навестить кого-нибудь?

     - Нет.

     - Впусти меня.

     Она распахнула дверь.

     Вслед за ней он вошел в холл, где работал кондиционер. Справа под овальным зеркалом стоял туалетный столик, слева на стене висел небольшой пейзаж - отчаянно сражавшийся со штормом кораблик.

     - Закрой дверь. И запри ее.

     Она выполнила то, что он велел.

     Короткий коридор, в котором висели еще две картинки с изображением кораблей, вел из холла в кухню.

     Слева дверь под аркой вела в гостиную. Комната была со вкусом обставлена. На полу - восточный ковер. Две обтянутые вельветом софы и кофейный столик с темной блестящей столешницей образовывали уголок для приятных бесед. В тон обивке мебели были подобраны вельветовые шторы на окнах. Вдоль стены стеллаж для журналов. Музыкальный центр. Две напольные лампы. И гармонировавшие с цветом ковра снова на стене изображения кораблей в китайской гавани.

     - Задерни шторы, - приказал он.

     Она переходила от окна к окну, затем вернулась на середину комнаты. Остановившись, опустила руки, глядя на него с покорной полуулыбкой.

     Она ждала. Ждала приказов. Его приказов. Она была его куклой, его рабой.

     Больше минуты он простоял в проеме арки, не в состоянии решить, что делать дальше. Охваченный страхом, предчувствиями и вожделением, он обливался потом, словно пробежал целую милю. Она была его. Целиком его: ее рот, грудь и бедра, ноги, каждый дюйм ее тела. Более того: ему не приходилось волноваться, удовлетворит ли он ее. Если сказать ей, что она его любит, она будет любить его. И никаких сожалений после. Никаких взаимных упреков. Только сам акт - а там черт с ней. Здесь, сейчас, готовый впервые использовать женщину именно так, как ему хотелось, он обнаружил, что действительность даже более волнующа, чем мечты, единственно которыми ему приходилось довольствоваться долгие годы.

     Она вопросительно взглянула на него:

     - Это все?

     - Нет. - Голос его стал хриплым.

     - Чего ты хочешь?

     Он подошел к ближней лампе, включил ее и присел на софу.

     - Стой, где стоишь, - сказал Солсбери, - отвечай на мои вопросы и делай, что я скажу. - Ладно.

     - Как тебя зовут?

     - Бренда.

     - Сколько тебе лет, Бренда?

     - Двадцать шесть.

     Достав из кармана носовой платок, он вытер лицо. Потом взглянул на марины с изображением кораблей.

     - Твой муж любит море?

     - Нет.

     - Значит, ему нравятся картины с изображением моря?

     - Нет. Он не обращает на них внимания. Салсбери болтал что попало, занятый размышлениями о том, как же все-таки ему с ней развлечься. Однако ее неожиданный ответ смутил его.

     - Тогда какого черта тут понавешены эти картинки?

     - Я родилась и выросла в Кейп Коде. Я люблю море.

     - Но ему-то нет до моря никакого дела! Почему же он позволил тебе развесить всюду эти пейзажи?

     - Он знает, что мне они нравятся.

     Салсбери снова вытер лицо, убрал носовой платок.

     - Да уж, он знает, наверняка, что сними он эту мазню со стен, в постели ты застынешь, как ледышка.

     Правда, Бренда?

     - Разумеется, нет.

     - Сама знаешь, что так бы и было, ах ты, маленькая шлюшка. Ты весьма лакомый кусочек. Да он все сделает, чтобы ты была счастлива. Да и любой бы сделал. Небось мужчины с ног сбивались, выполняя твои приказания, с тех пор, как ты достаточно выросла и тебя можно было трахать. Тебе стоит только пальчиком повести, и они начинают плясать. Так ведь?

     Она изумленно покачала головой.

     - Плясать? Да нет.

     Он неприятно рассмеялся.

     - Это игра слов. Ты же знаешь, что я не в прямом смысле говорю "плясать". Ты такая же, как другие. Ты шлюха, Бренда.

     Она искоса взглянула на него, нахмурилась.

     - Я говорю, что ты шлюха. Я прав? Морщинки ее разгладились.

     - Да.

     - Я всегда прав. Правильно?

     - Да. Ты всегда прав.

     - Кто я?

     - Ты "ключ".

     - А ты кто?

     - Я "замок".

     С каждой минутой ему становилось все лучше и лучше. Напряжение ушло, нервное возбуждение спало. Он спокоен. Он контролирует себя как никогда. Он поправил очки на носу.

     - Тебе хочется, чтобы я раздел и приласкал тебя. Правда, тебе хочется этого, Бренда? Она колебалась.

     - Тебе хочется, - сказал он.

     - Мне хочется.

     - Тебе это понравится.

     - Мне понравится.

     - Сними блузку.

     Закинув руки за спину, она расстегнула кнопку, и вязаная кофточка соскользнула к ее ногам. Обнажившаяся часть тела была белой, поразительно, возбуждающе контрастировавшая с покрытой загаром кожей. Грудь у нее оказалась ни большой, ни маленькой, но восхитительно округлой, высокой. Несколько родинок. Розовые соски, едва ли темнее, чем ее загорелая кожа. Она отбросила блузку ногой.

     - Потрогай ее.

     - Грудь?

     - Погладь ее. Сожми соски. - Он понаблюдал, нашел ее движения слишком механическими. - Ты вожделеешь, Бренда. Ты хочешь, чтобы тебя трахнули. Ты не можешь дождаться, когда я буду с тобой. Тебе это нужно. Тебе этого хочется. Ты хочешь так сильно, как никогда в жизни. Ты просто умираешь от желания.

     Она продолжала ласкать себя, ее соски напряглись и стали темно-розовыми. Она тяжело задышала.

     Он хихикнул. Он не мог удержаться. Чувствовал он себя ужасающе, просто ужасающе.

     - Сними шорты. Она сняла.

     - И трусики. Да я смотрю, ты природная блондинка. А теперь положи руку между своих славных ножек. Сунь пальчик поглубже. Вот так. Отлично. Ты хорошая девочка.

     Широко расставив ноги, мастурбируя стоя, она была весьма соблазнительна. Голова откинута, волосы струятся, как золотое знамя, рот открыт, лицо расслаблено. Прерывисто дыша, она дрожала всем телом. Конвульсировала. Стонала. Свободной рукой продолжала гладить грудь.

     Власть! Господи Боже, теперь у него была власть над всеми ними, он всегда будет властвовать, отныне и впредь! Он сможет входить в их дома, в самые священные и тайные уголки, а войдя, делать с ними все, что ему заблагорассудится. И не только с женщинами. С мужчинами тоже. Стоит ему только приказать, и мужчины будут ползать перед ним на коленях. Они позволят ему развлекаться с их женами. Они отдадут ему своих дочерей, своих девочек-подростков. Они не посмеют запретить ему проделывать с ними что угодно из ряда вон выходящее. Он может потребовать любую жуть, и исполнять его приказы они будут с радостью. Но в общем он будет милостивым правителем, благожелательным тираном, скорее отцом, чем тюремщиком. "Сапогами по липу" - это не для него. При этой мысли он улыбнулся. Десять лет назад, когда он еще читал лекции и писал о том, что ждет в будущем человечество с точки зрения поведенческих моделей и контроля над сознанием, как насмехались над ним, как осуждали его коллеги-ученые. В лекционных аудиториях, где с трудом досиживали до конца, он выслушивал бесчисленные самодовольные сетования, перемежающиеся проповедями о вторжении в тайны и сокровенные глубины человеческого мозга. Ему приводили цитаты сотен великих мыслителей, сочиняли на него эпиграммы - некоторые он помнит по сей день. Как раз одна, о будущей судьбе человечества, и содержала ряд описаний, среди которых пресловутое "сапогами по липу" - еще не самое сильное. Ну, это, конечно, иносказание. Сапоги, символизирующие жестокую авторитарную власть, только средство удерживать массы в повиновении. Теперь, когда существуют наркотики и программа "ключ-замок", всякие намеки на солдатский сапог архаичны. Никого больше не будет давить солдатский сапог. Разумеется, для избранных женщин у него найдется кое-что получше ботфорта, чтобы поиграть с их личиками. Массируя себя сквозь брюки, он смеялся. Власть. Сладкая, сладкая власть.

     - Бренда.

     Содрогаясь, задыхаясь, слегка подгибая колени, она довела себя до кульминационного момента с помощью собственного указательного пальца.

     - Бренда.

     Наконец она взглянула на него, вспотевшая, "со взмокшими волосами, потемневшими у корней. Он сказал:

     - Иди на софу. Стань на колени спиной ко мне и держись руками за подушки.

     Проделав все это, выставив свою белую попку, она оглянулась через плечо:

     - Быстрее. Пожалуйста.

     Смеясь, он отодвинул со своего пути кофейный столик, который опрокинулся на ковер и отъехал к стеллажу с журналами. Он стоял позади нее, снимая брюки и желтые, в полоску, трусы. Он был готов, с вздувшимися венами, твердый, как железо, огромный, как никогда, здоровый, как дуло ружья, как жеребец. И красный. Такой красный, словно по нему текла кровь. Он пробежал рукой по ее ягодицам, по золотистому пушку на ее спине, вдоль боков, скользнул вниз, к груди, коснулся нежной кожи, просунул пальцы между ее ногами. Она вся взмокла, готовая куда больше, чем он. Он даже чувствовал идущий от нее запах. Улыбаясь, он заявил:

     - Ты настоящая шлюха. Просто маленькая сучка. Этакое животное. Правда, Бренда?

     - Да.

     - Скажи, что ты маленькое животное.

     - Да. Я маленькое животное. Власть.

     - Чего ты хочешь, Бренда?

     - Хочу, чтобы ты вонзился в меня.

     - Вот как?

     - Да.

     - И сильно тебе этого хочется?

     - Ужасно сильно. Сладкая, сладкая власть.

     - Чего ты хочешь?

     - Ты знаешь!

     - Разве?

     - Я уже сказала!

     - Скажи еще раз.

     - Ты меня унижаешь.

     - Да я еще и не начал.

     - О Боже.

     - Послушай, Бренда.

     - Что?

     - У тебя внутри становится все горячее. Она тихо вскрикнула. Содрогнулась.

     - Чувствуешь, Бренда?

     - Да.

     - Все горячее и горячее.

     - Нет.., я не могу...

     - Не можешь вынести?

     - Так горячо. Почти больно. Он улыбнулся.

     - Так чего же ты хочешь?

     - Я хочу, чтобы ты вонзился в меня.

     - Видишь, Мириам? Я кое-что значу. Кто ты, Бренда?

     - Я "замок".

     - А еще ты кто?

     - Шлюха.

     - Я не слышу, чтобы ты часто повторяла это.

     - Шлюха.

     - Тебе горячо?

     - Да. Да. Пожалуйста!

     Примерившись, чтобы войти в нее, чувствуя головокружение от восторга, возбужденный, наэлектризованный от сознания власти, которой он обладал, Салсбери не питал иллюзий относительно того, что оргазм, возникший в мягких глубинах женщины, - самая важная сторона этого изнасилования. Его готовность, наполненность, даже семяизвержение были лишь заключительной точкой в конце предложения, заключением его декларации о независимости. За последние полчаса он уверился в себе, он освободился от дюжины мерзких шлюх, которые превращали в кошмар всю его жизнь. В том числе и от матери, особенно от матери, этой богини шлюх. После нее явились фригидные девицы, и девицы, которые смеялись над ним, и девицы, которые издевались над его неважной техникой, и девицы, которые отвергали, его с нескрываемым отвращением, и Мириам, и презренные проститутки, к услугам которых он вынужден был прибегать в последние годы. Бренда Маклин стала случайно метафоричным явлением. Если бы не подвернулась она, то на ее месте оказалась бы другая, сегодня или завтра, или послезавтра. Она была лишь куклой в руках шамана, тотемом, с помощью которого Салсбери изгонял всех шлюх из своего прошлого. Каждый дюйм его продвижения в лоно Бренды - это еще один год его прошлой жизни. И каждый жест - чем грубее, тем лучше, - свидетельство его триумфа. Он истолчет ее. Измолотит. Превратит в кусок мяса. Ей будет очень больно, но, причиняя ей эту боль, он будет представлять, что кромсает всех баб, которых он так ненавидел. Попирая это нежное белокурое животное, неумолимо меся эту плоть, разрывая ее на кусочки, он докажет свое превосходство над всеми ними.

     Он раздвинул ее бедра и наклонился к ней поближе. Но едва он коснулся ее, не успев даже войти внутрь, как неожиданно началось семяизвержение. Ноги не держали его. Закричав, он упал на Бренду.

     Она извивалась на подушках.

     Его охватила паника. Нахлынули воспоминания о прежних неудачах. Кислые взгляды, которыми его провожали. Презрение. Его стыд и отчаяние из-за этого. Он прижал Бренду к подушкам, навалившись на нее всем телом. В отчаянии он произнес:

     - Ты кончила, девочка. Ты дошла до пика и кончила. Ты меня слышишь? Ты понимаешь? Я тебе говорю - ты закончила.

     Подушки заглушили ее ответ.

     - Чувствуешь?

     - М-м-м-м.

     - Ты чувствуешь?

     Подняв голову, она воскликнула:

     - Боже, да!

     - Ты не испытывала прежде ничего подобного.

     - Нет еще. Никогда. - Она задыхалась.

     - Чувствуешь?

     - Чувствую.

     - Горячо?

     - Так горячо.., о-о!

     - Теперь все. Ты закончила.

     Она перестала извиваться под ним.

     - Закругляйся. Вот и все.

     - Так здорово... Нежно.

     - Ты маленькое животное. И тут она, наконец, ослабла. В дверь позвонили.

     - Что за черт?

     Она не двигалась.

     Рванувшись от нее прочь, он вскочил на ноги, пытаясь шагнуть в спустившихся до щиколоток брюках, и едва не упал. Он подхватил трусы, натянул их, затем напялил брюки.

     - Ты говорила, что никого не ждешь.

     - Не ждала.

     - Тогда кто это?

     Бренда перевернулась на спину. Она казалась пресыщенной.

     - Кто это? - допытывался он.

     - Не знаю.

     - Ради Бога, оденься.

     Она лениво поднялась со своего ложа.

     - Быстрее, черт побери!

     Она покорно натянула одежду.

     Он подошел к одному из выходящих на улицу окон, отогнул край шторы - всего на дюйм, лишь бы увидеть крыльцо. У дверей стояла женщина, не подозревая о том, что ее разглядывают. В сандалиях, белых шортах и оранжевом джемпере с глубоким вырезом, она выглядела еще лучше, чем Бренда Маклин.

     - Я оделась, - сообщила Бренда. В дверь снова позвонили. Отпустив штору, Салсбери сказал:

     - Там женщина. Лучше выйди к ней, но постарайся избавиться от нее. Делай, что хочешь, только не пускай ее в дом.

     - А что мне сказать?

     - Если это кто-то, кого ты не знаешь, тебе вообще ничего не придется говорить.

     - А если нет?

     - Скажи, что у тебя болит голова. Жуткая мигрень. Теперь иди.

     Она вышла из комнаты.

     Когда он услышал, как открывается входная дверь, он снова отогнул бархатистую портьеру и увидел улыбку на лице женщины в оранжевом джемпере. Она что-то произнесла. Бренда ответила, и радостное выражение на лице гостьи сменилось озабоченным. За разделявшими их стенами и окнами голоса были почти не слышны ему. Он не мог следить за ходом беседы, но, похоже, она завершалась.

     "Может быть, стоило впустить ее сюда, - подумал он. - Использовать кодовую фразу, а потом заняться ими обеими.

     Но что, если ты впустишь ее сюда, а там вдруг окажется, что в ее программе есть слабое место?

     Маловероятно.

     А что, если она не из этого города? Например, родственница из Бексфорда. Что тогда?

     Тогда ей пришлось бы умереть.

     А как бы ты отделался от ее трупа?"

     Сдерживая дыхание, он произнес:

     - Возвращайся, Бренда, шлюха ты этакая. Гони ее прочь.

     В конце концов незнакомка отошла от дверей. Салсбери мельком увидел зеленые глаза, губы, как спелые вишни, изящный профиль, ложбинку на груди в смелом вырезе свитера. Когда она повернулась к нему спиной и стала спускаться по ступенькам, он заметил, что ее ноги так же сексуальны, как и у Бренды, сексуальны и элегантны, даже без чулок. Длинные, стройные, гладкие, как на картинке, нежные мускулы подрагивали, крутились, удлинялись и сокращались при каждом шаге. Животное. Здоровое животное. Его животное. Как и все они теперь его. В конце усадьбы Маклинов она повернула налево, навстречу полуденному солнцу, и в мареве жаркого дня быстро скрылась из виду.

     В гостиную вернулась Бренда. Когда она попыталась сесть, он приказал:

     - Встань. Посередине комнаты.

     Она выпрямилась, держа руки по швам.

     Вернувшись на софу, он спросил:

     - Что ты ей сказала?

     - Что у меня разболелась голова.

     - Она тебе поверила?

     - Думаю, да.

     - Ты ее знаешь?

     - Да.

     - Кто она?

     - Моя невестка.

     - Она живет в Черной речке?

     - Почти всю жизнь.

     - Выглядит великолепно.

     - Она была в списке претенденток на звание "Мисс Америка".

     - Да? А когда это было?

     - Лет двенадцать-тринадцать назад.

     - Все еще выглядит года на двадцать два.

     - Ей тридцать пять.

     - Она выиграла?

     - Оказалась третьей.

     - Готов ручаться, это было большим разочарованием.

     - Для Черной речки. Ей было наплевать.

     - Наплевать? Это почему?

     - Ее вообще мало что волнует.

     - Так ли?

     - Она такая. Всегда счастлива.

     - Как ее зовут?

     - Эмма.

     - А фамилия?

     - Торп.

     - Торп? Она замужем?

     - Да.

     Он нахмурился.

     - За этим полицейским?

     - Он начальник полиции.

     - Боб Торп.

     - Точно.

     - И что она с ним делает?

     Бренда недоумевающе мигала.

     Хорошенькая зверушка.

     Он мог поклясться, что все еще чувствует ее запах.

     - Что ты имеешь в виду? - спросила она.

     - То, что я сказал.

     - Ну.., они женаты.

     - Такая женщина и здоровый тупой полицейский.