|
| Читальный зал: |
|
|
|
----------------------------------------------------------------------------
John Keats
Poems. "Lamia", "Isabella", "The eve of St. Agnes", and other poems
Джон Китс
Стихотворения. "Ламия", "Изабелла", "Канун св. Агнесы" и другие стихи
Издание подготовили: Н. Я. Дьяконова, Э. Л. Линецкая, С. Л. Сухарев
"Литературные памятники". Л., "Наука", Ленинградское отделение, 1986
Перевод Сергея Сухарева
Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
1. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ
Сентябрь 1817 г. Оксфорд
...Вордсворт нередко преподносит нам, хотя и с большим яществом,
сентенции в стиле школьных упражнений по грамматике - вот пример:
Озеро блещет,
Птичка трепещет, etc. {1}
Впрочем, мне кажется, что именно таким образом можно лучше всего
описать столь примечательное место, как Оксфорд:
Вот готический стиль:
К небу тянется шпиль,
На колоннах - снятые отцы.
Рядом арка и дом,
5 Арка тронута мхом,
Дом приветствует - "Вильсон. Квасцы".
Студиозусов рой:
Не увидишь порой
Ни единого за день профана;
10 Громоздится собор,
Заливается хор,
Ну и Ректору тоже - осанна!
Очень много травы,
Очень много листвы
15 И оленей - не только для лирики;
И уж если рагу -
"Отче наш" на бегу,
И к тарелкам бросаются клирики.
(Перевод Дмитрия Шнеерсона)
8 октября 1817 г. Хэмпстед
Хэмпстед. {1} Октябрь, среда.
Дорогой Бейли,
После довольно сносного путешествия - с пересадками одного экипажа в
другой - я добрался до Хэмпстеда и застал братьев дома. Наутро, почувствовав
себя вполне прилично, отправился на Лэм-Кондуит-стрит {2} передать твой
пакет. Джейн и Марианне гораздо лучше, особенно Марианне: нездоровая
припухлость спала у нее с лица; мне показалось, что выглядит она хорошо,
хотя и сильно осунулась. Джона я не застал. Крайне огорчен вестием о том,
что бедняга Раис, во время своей поездки совершенно здоровый, теперь не на
шутку болен. Надеюсь, он тебе написал. Из дома Э 19 я направился к Хенту и к
Хейдону, которые теперь живут по соседству. Шелли был там. В этом уголке
вселенной я решительно ничего не могу разобрать: похоже на то, что все в
ссоре со всеми. Вот Хент, обуреваемый энтузиазмом; вот картина Хейдона in
statu quo. {in statu quo - в прежнем состоянии (латин.).} Вот Хент
расхаживает по мастерской, обрушивая направо и налево немилосердную критику.
Вот Хорас Смит, {3} в неможении от Хента. "Наша жнь соткана различной
пряжи". {4} Поскольку Хейдон окончательно перебрался с Мальборо-стрит, пусть
Крипс {5} адресует свое письмо на Лиссон-Гров, Норт-Паддингтон. Вчера утром,
когда я был у Брауна, зашел Рейнолдс - в веселом расположении духа - и мы
приятно провели время, однако ночью ему пришлось возвращаться домой пешком в
этакую даль по лютому холоду. Дети миссис Бентли {6} учиняют чудовищный
гвалт - и я сожалею, что нельзя перенестись в твою комнату и там писать это
письмо. Я испытываю настоящее отвращение к литераторам и не желаю больше ни
с кем знаться, кроме Вордсворта - даже с Байроном. Вот пример их дружеских
отношений: Хейдон и Хент знают друг друга много лет, а теперь живут pour
ainsi dire {pour ainsi dire - если можно так выразиться (франц.).} точно
завистливые соседи. Хейдон говорит мне: - Китс, ни под каким видом не
показывайте свои стихи Хенту, иначе он повычеркивает половину. Мне сдается,
что Хент не прочь, чтобы так и думали. Он встретил в театре Рейнолдса, и
Джон сказал ему, что у меня готовы почти четыре тысячи строк. - Ох! -
говорит Хент, - не будь меня, их было бы семь тысяч. Если он говорит
подобные вещи Рейнолдсу, то что же тогда он говорит другим? Не так давно
Хейдон получил от некоей дамы письмо с предостережением для меня по тому же
поводу. С какой стати я должен думать обо всех этих дрязгах? Суть дела
станет тебе ясна следующего отрывка письма, которое я написал Джорджу
весной: "По твоим словам, я - поэт. Могу ответить только, что поэтическая
слава представляется мне головокружительной, даже недостижимой для меня
высотой. Во всяком случае, я должен об этом помалкивать, пока не окончу
"Эндимиона". Он будет испытанием, пробой сил моего воображения и прежде
всего способности к вымыслу (штуки действительно редкой). Мне предстоит
влечь 4000 строк одного незамысловатого эпода и наполнить их до краев
Поэзией. Когда я размышляю о том, как велика эта задача, исполнение которой
приблит меня к Храму Славы шагов на десять, я твержу сам себе: сохрани бог
остаться без этой задачи! Хент говорил, да и другие тоже скажут: к чему
корпеть над большой поэмой? На это я должен ответить: разве поклонники
поэзии не более по душе некий уголок, где они могут бродить и выбирать
местечки себе по вкусу и где образов так много, что иные забываются и
кажутся новыми при повторном чтении, и где летом можно пространствовать
целую неделю? Разве это не больше им по душе, нежели то, что они успевают
пробежать глазами, пока миссис Уильямс еще не спустилась вн - утром, за
час-другой, не долее того? К тому же большая поэма - пробный камень для
вымысла, а вымысел я считаю путеводной звездой поэзии, фантазию - парусами,
а воображение - кормилом. Разве наши великие поэты всегда писали коротко? Я
имею в виду повести в стихах: но, увы, вымысел кажется давно забытой мерой
поэтического совершенства. Впрочем, довольно об этом. Я не возложу на себя
лавров до тех пор, пока не окончу "Эндимиона" - и надеюсь, что Аполлон не
гневается на меня за насмешку над ним в доме Хента". {7}
Ты видишь, Бейли, насколько я независим в своих писаниях. Разубеждения
Хента ни к чему не привели; я отказался навестить Шелли, дабы мой кругозор
не был ничем скован - а в итоге всего я прослыву eleve {eleve - ученик
(франц.).} Хента. Его поправки и вычеркивания в поэме людям знающим сразу
бросятся в глаза. Все это, несомненно, мелочи жни - и я позволяю себе
говорить об этом так много только с теми, кто, как я знаю, принимает мое
благополучие и мою добрую репутацию блко к сердцу...
<...>
22 ноября 1817 г. Летерхед {1}
Дорогой Бейли,
Мне хочется как можно скорее разделаться с первой половиной этого
нижеследующего письма, ибо дело касается бедного Крипса. - Человека с такой
душой, как твоя, письмо подобное хейдоновскому должно было задеть очень
больно. - Что чаще всего приводит к ссорам в нашем мире? Все обстоит очень
просто: встречаются люди с разным складом ума и им недостает времени понять
друг друга - для того чтобы предупредить неожиданные и обидные выходки
противной стороны. - Спустя три дня после знакомства с Хейдоном я уже
настолько хорошо учил его, что не удивился бы выпаду вроде того письма,
которым он тебя оскорбил. А учив, не видел бы причины для разрыва с ним,
хотя тебя, вероятно, обуревает такое желание. Я хочу посвятить тебя во все
свои размышления о гениальности и о жни сердца, но полагаю, что тебе
досконально вестны мои самые сокровенные взгляды на сей счет, иначе наше
знакомство не было бы столь продолжительным и ты давно перестал бы дорожить
моей дружбой. Попутно я должен высказать мысль, которая преследовала меня в
последнее время и усилила мою способность к смирению и покорности. Истина
заключается в том, что сила Гения действует на скопище неопределившихся умов
подобно некоему каталатору, ускоряющему химические реакции, однако сам
гений совершенно лишен индивидуальности и сложившегося характера; тех же, у
кого развита собственная личность, я бы назвал могучими натурами.
Однако я очертя голову вторгаюсь в область, которой, вне сомнения, не
смогу воздать должное даже за пять лет трудов и в трех томах in octavo {in
octavo - в восьмую долю листа (латин.).} - особенно если завести разговор о
Воображении. - Посему, мой дорогой Бейли, забудь об этом неприятном деле;
если возможно, - забудь - беды никакой не случится, - уверяю тебя. На днях я
напишу Крипсу с просьбой вещать меня время от времени о себе письмом, где
бы я ни находился, - и все пойдет на лад; так что гони прочь раздражение и
не думай о холодности, на которую ты натолкнулся со стороны Хейдона. Будь
спокоен, мой дорогой друг! Как бы я желал убедиться в том, что всем твоим
горестям настал конец и что твои минутные сомнения относительно
достоверности воображения оказались столь же преходящими. Я не уверен ни в
чем, кроме святости сердечных привязанностей и истинности воображения. То,
что воображению предстает как Красота, должно быть истиной - не важно,
существовала она до этого или нет; ибо все наши порывы, подобно Любви,
способны, как мне кажется, в высших своих проявлениях порождать Красоту -
подлинную ее сущность. Кстати сказать, мои заветные размышления на эту тему
должны быть вестны тебе моей первой книги стихов и по той песне,
которую я послал тебе в предыдущем письме: {2} и то и другое - попытка таким
вот способом уяснить себе эти вопросы. Воображение можно уподобить сну
Адама: {3} он пробудился и увидел, что все это - правда. Я тем ревностней
бьюсь над решением этой задачи, что до сих пор не в состоянии постигнуть,
каким образом можно придти к истине путем логических рассуждений, - и
все-таки, наверное, это обстоит именно так. Неужели даже величайшим
философам удавалось достичь цели, не отстранив от себя множества
противоречий? Как бы то ни было, я за жнь чувств, а не мыслей! Жнь -
"видение в образе Юности", тень грядущей действительности; и я все более
укрепляюсь в другом моем любленном тезисе - в том, что. нам суждено
испытать земное счастье заново, только еще более прекрасное. Однако подобный
удел может выпасть только на долю тех, кто упивается чувством, а не
устремляется жадно за истиной, подобно тебе. Притча о сне Адама тут как
нельзя более уместна: она словно бы служит подтверждением того, что
воображение и его запредельный отблеск - это то же самое, что человеческая
жнь и ее духовное повторение. Но, как я уже говорил, человек, наделенный
даже не слишком богатым воображением, вознаграждается тем, что тайная работа
фантазии то и дело озаряет его душу. Сравним великое с малым: не случалось
ли тебе, услышав знакомую мелодию, спетую дивным голосом в дивном уголке,
пережить снова все те же мысли и догадки, которые посещали тебя тогда, когда
ты впервые услышал этот голос? Вспомни: разве ты, мысленно рисуя себе лицо
певицы, не воображал его себе в минуту восторга более прекрасным, нежели оно
могло быть на самом деле? Тогда, высоко вознесенному на крыльях воображения,
тебе казалось, что реальный образ совсем блко от тебя и что это прекрасное
лицо ты должен увидеть? О, что это за мгновение! Но я то и дело отклоняюсь
от темы: бесспорно, сказанное мной выше не вполне приложимо к человеку со
сложным мышлением, наделенному воображением и вместе с тем исполненному
заботы о его плодах, - к человеку, который живет и чувствами, и рассудком и
ум которого с годами не может не стать философским. У тебя по-моему именно
такой ум; поэтому для полноты счастья тебе необходимо не только вкушать тот
божественный нектар, который я бы назвал воспроведением наших самых
возвышенных мечтаний о неземном, но и расширять свои познания, постигая все
сущее. Я рад, что твои занятия успешно продвигаются: до пасхи ты покончишь
со своим нудным чтением - и тогда... Хотя мир полон невзгод, у меня нет
особых причин думать, что они слишком мне досаждают. Полагаю, Джейн и
Марианна лучшего мнения обо мне, чем я заслуживаю. Право же, я не считаю,
что болезнь брата связана с моей: подлинная причина вестна тебе лучше, чем
им, и мне вряд ли придется мучиться подобно тебе. Ты, вероятно, одно время
полагал, что на земле существует счастье и что его можно обрести рано или
поздно: судя по твоему характеру, ты вряд ли бежал подобного заблуждения.
Не помню, чтобы я когда-нибудь в жни полагался на счастье. Я и не ищу его,
если только не испытываю счастья в данную минуту: ничто не трогает меня
дольше одного мгновения. Закат утешает меня всегда; и если воробей прыгает
под моим окном, я начинаю жить его жнью и принимаюсь подбирать крошки на
тропинке, усыпанной гравием. Вот первое, что приходит мне в голову при
вестии о постигшем кого-то несчастье: "Ничего не поделаешь, зато он
испытает радость от того, что мерит силу своего духа". И я прошу тебя,
дорогой Бейли, коли впредь тебе случится заметить во мне холодность,
приписывай это не бездушью, но простой рассеянности. Поверь, подчас целыми
неделями я пребываю в полнейшем равнодушии, пока не начинаю сомневаться в
искренности собственных чувств и принимать всякое их проявление за
вымученные театральные слезы. - Моему брату Тому гораздо лучше: он
собирается в Девоншир, куда я отправляюсь следом за ним. Сейчас я только что
прибыл в Доркинг - переменить обстановка подышать воздухом и пришпорить себя
для окончания поэмы, {4} в которой недостает еще 500 строк. Я оказался бы
здесь днем раньше, но Рейнолдсы убедили меня задержаться в городе, чтобы
навестить твоего приятеля Кристи. {5} Там были Райс {6} и Мартин {7} - мы
рассуждали о привидения; Я поговорю с Тейлором и все тебе перескажу, когда,
даст бог, приеду на рождество. Непременно разыщу номер "Экзаминера", если
удастся. Сердечный привет Глейгу. {8} Привет тебе от братьев и от миссис
Бентли.
Твой преданный друг - Джон Китс.
Хочется сказать о многом - стоит только начать, и уже не остановиться.
Адресуй письма в Бэрфорд-Бридж, бл Доркинга.
4. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ
22 ноября 1817 г. Летерхед
<...>
Видит бог, мне нельзя говорит с тобой о
печальном - у тебя и так полно неприятностей. Что ж, больше не стану, а
случись мне еще хоть раз начать перед тобой плакаться - прокляни меня
(почему бы и нет?). Теперь же я намереваюсь задать тебе довольно глупый
вопрос, на который никто на свете не сумеет ответить даже если напишет целый
том или на худой конец брошюрку, - суди сам: почему бы тебе не относиться,
подобно мне, легко к тому, что точнее всего именуют душевными огорчениями?
Они никогда не застают меня врасплох. Боже милостивый! Нельзя обладать
тонкой душой и быть пригодным для этого мира. Здесь мне все очень нравится -
и холм, и долина, и маленькая речушка. {1} Вечером я взобрался на Бокс-хилл
после того, как взошл луна - ты видел Луну? - и написал несколько строк.
Всякий раз в раг луке с тобой, когда я не буду занят длинной поэмой, в
каждом моем письм ты найдешь стихи, однако мне слишком хочется порадовать
тебя цельиу а не посылать по кусочкам. Одна трех книг, которые сейчас со
мной, - стихотворения Шекспира: никогда раньше я не находил такой красоты в
его сонетах - они полны прекрасного, высказанного непреднамеренно -
редкостной силой, порождающей образы. Как перенести это спокойно? Внимай!
Когда листва несется вдоль дорог,
В полдневный зной хранившая стада,
И нам кивает с погребальных дрог
Седых снопов густая борода... {2}
Он сказал все обо всем и ничего не оставил недосказанным: возьми, к при
меру, улиток - тебе вестно, что он сказал об улитках; тебе вестие где он
говорит о "рогатых улитках" {3} - в одном сонетов он говорит: "она
скользнула в..." - нет, вру! это "Венеры и Адониса", это сравнение
заставило меня вспомнить строки - Audi - {Audi - слушай (латин.).}
Коснись рожков улитки, и - о диво! -
Укрывшись в тесный домик свой от бед,
Она во тьме таится терпеливо,
Боясь обратно выползти на свет.
Так зрелищем кровавым пьяны, сыты,
Глаза уходят в темные орбиты. {4}
Он ошеломляет истинного поклонника поэзии потоком негодования, когда
говорит о "безумстве поэта и пространном слоге старинных песнопений". {5}
Кстати, не будет ли эта строка превосходным эпиграфом к моей поэме? Он
говорит также о "тупом резце Времени" {6} - и о "цветах - о первенцах
апреля" {7} - и о "холоде вечном смерти"... {8} О властелин всех прихотей!
Переписываю для тебя отрывок, поскольку он достаточно независим по смыслу -
и, когда я сочинял его, мне хотелось, чтобы ты подал свой голос - за или
против.
Ты, пояса небес собрат кристальный!
Тебе, Акварий, в вышине астральной
Сияния потоки вместо крыл
Юпитер дал, чтоб ты лучи лил
5 Для игр Дианы;
Сквозь льдистую прозрачность небосклона
Плеч холод серебристо-обнаженный
Взнеси, венчая блеском дольный мир,
К Луне-Царице ввысь на брачный пир -
10 Спеши, нежданный! {9}
Теперь я надеюсь не оплошать с концовкой, как сказала женщина (нрзб)... Я
говорю без экивоков. В "Кроникл" я видел уведомление: они завалены стихами
на кончину принцессы. {10} Думаю, у тебя их не меньше {11} - пришли же мне
хоть несколько строк - "помоги слегка позабавиться" {12} - "пришли немного
зародышей куриных" {13} - пару "яиц зяблика" {14} - и передай от меня привет
всем членам нашего игрального клуба. {15} После смерти всех вас превратят в
игральные кости - вы будете в закладе у самого дьявола - ибо карты
"коробятся", как короли. {16} Я имею в виду короля Иоанна в сцене, к которой
причастен принц А
Остаюсь твоим преданным другом - Джон Китс.
Передай мой поклон "обоим вашим домам" {17} - hinc atque illinc. {hinc
atque illinc - с той и с другой стороны (латин.).} {18}
5. ДЖОРДЖУ И ТОМАСУ КИТСАМ
21 декабря 1817 г. Хэмпстед
Хэмпстед, воскресенье.
Дорогие братья,
Умоляю вас простить меня за то, что до сих пор не писал. Я видел Кина в
"Ричарде III": он вернулся на сцену - и вернулся блистательно. {1} По
просьбе Рейнолдса я написал об исполнении им роли Льюка в спектакле
"Богатства". {2} Рецензия появилась в сегодняшнем "Чемпионе" {3}: посылаю
его вам вместе с номером "Экзаминера", в котором вы найдете справедливые
сетования на забвение рождественских забав и развлечений, {4} хотя рядная
примесь слащавой самовлюбленной болтовни портит все дело. Судебный процесс
дателя Хоуна {5} наверняка вас позабавил и вместе с тем обнадежил как
англичан: не будь Хоун оправдан, проблески Свободы потускнели бы. Лорду
Элленборо отплатили той же монетой; {6} Вулер {7} и Хоун сослужили нам
великую службу. Я очень приятно провел два вечера с Дилком {8} - вчера и
сегодня; сейчас только что от него вернулся и решил взяться за это письмо,
начатое утром, когда он зашел за мной. Вечер в пятницу я провел с Уэллсом,
{9} а наутро отправился посмотреть "Смерть на коне бледном". Картина чудная,
особенно если учесть возраст Уэста, {10} но ничто в ней не вызывает сильного
волнения: там нет женщин, которых до безумия хочется поцеловать; нет лиц,
оживающих на глазах. Совершенство всякого искусства заключается в силе его
воздействия, способной гнать все несообразности, связав их тесным родством
с Истиной и Красотой. {11} Возьмите "Короля Лира" - и вы повсюду найдете там
свидетельство этому. А в картине, о которой идет речь, есть нечто
отталкивающее, и неприятное чувство нельзя подавить, углубившись хоть на
минуту в размышления, поскольку охоты к ним не испытываешь. По размеру
картина больше "Отвергнутого Христа".
В следующее воскресенье после вашего отъезда я обедал с Хейдоном -
время прошло чудесно; обедал также (в последнее время я почти не бываю дома)
с Хорасом Смитом и познакомился с двумя его братьями {12}, обедал с Хиллом
{13} и Кингстоном {14} и неким Дюбуа. {15} Все они только убедили меня
лишний раз в том, насколько дороже наслаждение от простой веселой шутки,
нежели от утонченной остроты. Сказанное ими в первый момент поражает, но
нимало не трогает; все они на одно лицо и манеры у всех одни и те же; все
они вращаются в свете; даже едят и пьют, соблюдая манеры; соблюдая манеры,
берут со стола графин. - Разговор шел о Кине и о его якобы дурном окружении
- хотел бы я быть с ними, а не с вами, сказал я себе. Понимаю, что такое
общество не по мне, однако в среду отправляюсь к Рейнолдсу. Вместе с Брауном
и Дилком я ходил на рождественскую пантомиму. {16} С Дилком мы не то чтоб
поспорили, но скорее обсудили разные темы; кое-что у меня в голове
прояснилось - и вдруг меня осенило, какая черта прежде всего отличает
подлинного мастера, особенно в области литературы (ею в высшей мере обладал
Шекспир). Я имею в виду Негативную Способность - а именно то состояние,
когда человек предается сомнениям, неуверенности, догадкам, не гоняясь
нудным образом за фактами и не придерживаясь трезвой рассудительности.
Кольридж, например, довольствовался бы прекрасным самодовлеющим
правдоподобием, влеченным святилища Тайны - -за невозможности
смириться с неполнотой знания. Развивая эту мысль в многотомном трактате, мы
придем к тому же самому выводу: для великого поэта чувство красоты
торжествует над всеми прочими соображениями, - вернее, гоняет все прочие
соображения.
Поэма Шелли вышла; {17} носятся слухи, что ее встретят столь же
враждебно, как и "Королеву Маб". Бедный Шелли! - ведь он, ей-богу, тоже не
обделен добрыми качествами.
Пишите скорее вашему преданному другу и любящему брату
Джону.
6. БЕНДЖАМИНУ РОБЕРТУ ХЕЙДОНУ
23 января 1818 г. Хэмпстед
Пятница, 23-е.
Дорогой Хейдон,
Полностью единодушен с тобой в данном вопросе {1} - вот только лучше
было бы чуточку подождать, и тогда ты смог бы выбрать что-нибудь
"Гипериона" - когда эта поэма будет окончена, тебе представится широкий
выбор возможностей - в "Эндимионе", мне кажется, ты найдешь немало примеров
глубокого и прочувствованного ображения - "Гиперион" заставит меня
следовать нагой греческой манере - развитие чувств и устремления страстей не
будут знать отклонений - главное различие между тем и другим заключается в
том, что герой написанной поэмы смертен по природе своей - и потому влеком,
как Бонапарт, силою обстоятельств, тогда как Аполлон в "Гиперионе" -
всевидящий бог и сообразует свои действия соответственно этому. Но я,
кажется, принимаюсь считать цыплят.
Твое предложение радует меня очень, - и, поверь, я не за что не
согласился бы выставить в витрине лавочки свое ображение, созданное не
твоей рукой - нет-нет, клянусь Апеллесом! {2}
Я напишу Тейлору и дам тебе знать об этом. Всегда твой Джон Китс.
7. ДЖОРДЖУ И ТОМАСУ КИТСАМ
23 января 1818 г. Хэмпстед
Пятница, 23 января 1818.
Дорогие братья,
Не понимаю, что так долго мешало мне взяться за письмо к вам: хочется
сказать так много, что не знаю, с чего и начать. Начну с самого интересного
для вас - с моей поэмы. Итак, я передал 1-ю книгу Тейлору, который, судя по
всему, остался ею более чем доволен: к моему удивлению, он предложил дать
книгу in quarto, {in quarto - в четвертую долю листа (латан.).} если только
Хейдон сделает иллюстрацию к какому-нибудь эподу для фронтисписа. Я
заходил к Хейдону: он сказал, что сделает все, как я хочу, но прибавил, что
охотнее написал бы законченную картину. Кажется, он увлечен этой мыслью:
через год-другой нас ждет славное будущее, ибо Хейдон потрясен первой книгой
до глубины души. На следующий день я получил от него письмо, в котором он
предлагает мне сделать со всем возможным для него искусством гравюру с моего
портрета, выполненного пастелью, и поместить ее в начале книги. Тут же он
добавляет, что в жни ничего подобного ни для кого смертных не делал и
что портрет возымеет значительный эффект, поскольку будет сопровожден
подписью. Сегодня принимаюсь за переписывание 2-й книги - "проникнув далеко
в глубь сей страны". {1} Конечно, сообщу вам о том, что получится - quarto
или non quarto, {2} картина или же non {non - не (латин.).} картина. Ли
Хент, которому я показывал 1-ю книгу, в целом оценивает ее не слишком
высоко, объявляет неестественной и при самом беглом просмотре выставил
дюжину возражений. По его словам, речи натянуты и слишком напыщены для
разговора брата с сестрой - говорит, что здесь требуется простота, забывая,
видите ли, о том, что над ними простерта тень могущественной
сверхъестественной силы и что никоим образом они не могут ъясняться на
манер Франчески в "Римини". {3} Пусть сначала докажет, что неестественна
поэзия в речах Калибана: {4} последнее совершенно устраняет для меня все его
возражения. Все дело в том, что и он, и Шелли чувствуют себя задетыми (и,
вероятно, не без причины) тем, что я не слишком-то им навязывался. По
отдельным намекам я заключил, что они явно расположены рассекать и
анатомировать всякий мой промах и малейшую оговорку. Подумаешь, напугали!
<...>
Мне кажется, в моем духовном мире с некоторых пор проошла перемена:
я не в состоянии пребывать праздным и безразличным - это я-то, столь долго
предававшийся праздности. Нет ничего более благотворного для целей создания
великого, чем самое постепенное созревание духовных сил. Вот пример -
смотрите: вчера я решил еще раз перечитать "Короля Лира" - и мне подумалось,
что к этому занятию требуется пролог в виде сонета. Я написал сонет и взялся
за чтение (знаю, что вам хотелось бы на него взглянуть:
ПЕРЕД ТЕМ, КАК ПРОЧИТАТЬ "КОРОЛЯ ЛИРА"
О Лютня, что покой на сердце льет!.. {*}
<...>
{* Перевод Григория Кружкова см. на с. 162.}
30 января 1818 г. Хэмпстед
Пятница
Дорогой Тейлор,
Вот эти строки о счастье в своем теперешнем виде наполняли слух мой
"перезвоном курантов". {1} Сравните:
...Взгляни,
Пеона: в чем же счастие? Склони -
Это кажется мне прямо противоположным желаемому. Надеюсь, что следующее
покажется вам более приемлемым:
В чем счастье? В том, что манит ум за грань,
К божественному братству - к единенью,
К слиянью с сутью и к преображенью
Вне тесных уз пространства. О, взгляни
5 На Веру чистую небес! Склони - {2}
Вы должны позволить мне сделать эту вставку ради исключения негодного
отрывка; подобное предисловие к теме просто необходимо. Все в целом Вам как
приученному логически мыслить человеку может показаться обычной заменой
слов, но - уверяю Вас - по мере того как я писал эти строки, мое
воображение, неуклонно ступая, приближалось к Истине. То, что я сумел столь
кратко ложить Содержание своей поэмы, возможно, сослужит мне большую
службу, чем все, что я сделал когда-либо раньше. Передо мной возникли
ступени Счастья, подобные делениям на шкале Удовольствия. Это мой первый шаг
на пути к основной попытке в области драмы - взаимодействие различных натур
с Радостью и Печалью.
Сделайте для меня это одолжение.
Остаюсь Вашим искренним другом Джон Китс.
Думаю, что следующая Ваша книга {3} будет интересна для более широкого
круга читателей. Надеюсь, что Вы нет-нет да и уделяете хоть немного времени
размышлениям над ней.
19. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ
3 февраля 1818 г. Хэмпстед
Хэмпстед, вторник.
Дорогой Рейнолдс,
Благодарю тебя за присланную пригоршню лесных орехов: {1} мне бы
хотелось каждый день получать на десерт полную корзинку за два пенса. -
Хорошо бы превратиться в неземных хрюшек, чтобы на воле поедать духовные
желуди - или же просто стать белками и питаться лесными орехами, ибо белки
те же самые воздушные хрюшки, а лесной орех все равно что поднебесный
желудь. Относительно крепких орешков, которые стоят того, чтобы их
раскусить, то сказать я могу только вот что: там, где легко можно влечь
множество восхитительных образов, главное - простота. Первый сонет лучше
благодаря первой строке и "стреле, сбитой со следа своей рогатой пищей", {2}
только к двум-трем словам я могу придраться, так как у меня самого было
немного оснований бегать их, словно зыбучих песков, - во втором сонете
слишком привычны определения "нежный и верный". {3}
Нам надо покончить с этим и не поддаваться подобным соблазнам. - Могут
сказать, что мы должны читать наших современников - что нам следует
воздавать должное Вордсворту и прочим. Но ради нескольких прекрасных
отрывков, исполненный воображения или рисующих самые привычные для нас
картины, могут ли нас заманить в ловушку некоей определенной философии,
порожденной причудами эготиста? {4} Каждый мыслит по-своему, но далеко не
каждый высиживает свои размышления и чванится ими, а потом становится
фальшивомонетчиком и обманывает сам себя. Многие в состоянии добраться до
самого края небес {5} - и однако им недостает уверенности, чтобы перенести
на бумагу увиденное краешком глаза. С равным успехом пропутешествует в
небесные края и Санчо. {6} Нам ненавистна поэзия, которая действует на нас
откровенным принуждением - а в случае нашего несогласия словно бы засовывает
руки в карманы штанов. Поэзия должна быть великой и ненавязчивой, и
проникать в душу, трогая и умляя ее не собой, а своим предметом. - Как
прекрасны уединенные цветы! и как померкла бы их красота, если бы они
столпились на столбовой дороге, выкрикивая: "Восхищайтесь мной - я фиалка!
Обожайте меня - я первоцвет!". Современные поэты в отличие от елаветинцев
грешат как раз этим. Каждый них похож на ганноверского курфюрста, {7}
правящего своим крошечным государством: ему наперечет вестно, сколько
соломинок сметают по утрам с мостовых во всех его владениях; он места себе
не находит, силясь заставить всех верноподданных домашних хозяек начищать
свои медные кастрюли до блеска. Древние повелевали громадными империями, об
отдаленных провинциях знали лишь понаслышке и даже не удостаивали их своим
посещением. Я с этим покончу. Я ничего не хочу больше знать о Вордсворте, ни
о Хенте в особенности. Зачем принадлежать к племени Манассии, когда можно
выступать вместе с Исавом? {8} Зачем идти против рожна, {9} когда можно
шествовать по розам? Зачем быть совами, если можно быть орлами? Зачем
гоняться за "остроглазыми вертихвостками", {10} когда нам открыты "раздумья
херувима"? {11} Зачем нам вордсвортовский "Мэтью с веткой кислицы в руке",
{12} когда у нас есть "Жак под дубом"? {13} Разгадка "кислицы" мелькнет у
тебя в голове прежде, чем я напишу эти строки. Несколько лет тому назад
старик Мэтью перебросился с нашим поэтом парой слов - и теперь, поскольку
ему случилось во время вечерней прогулки вообразить себе фигуру старика, он
должен запечатлеть ее черным по белому, тем самым сделав ее для нас
священной. Я не намерен отрицать ни величия Вордсворта, ни заслуг Хента; я
хочу только сказать, что величие и заслуги не должны досаждать нам, что они
могут представать незапятнанными и неназойливыми. Дайте нам старых поэтов и
Робина Гуда. Твое письмо с сонетами доставило мне больше удовольствия, чем
могла бы доставить четвертая книга "Чайльд Гарольда" {14} и чьи угодно
"Жнь и мнения...", {15} вместе взятые. В обмен на твою горсточку лесных
орехов я собрал несколько сережек - надеюсь, они тебе приглянутся.
ДЖ. В ОТВЕТ НА ЕГО СОНЕТЫ О РОБИНЕ ГУДЕ
О, тех дней простыл и след...*
{* Перевод Галины Гампер см. на с. 117.}
Надеюсь, это тебе понравится. Во всяком случае, эти стихи написаны в духе
старинной вольницы. А вот строки о "Деве Моря":
Души бардов, ныне сущих...*
{* Перевод Александра Жовтиса см. на с. 116.}
Я непременно зайду к тебе завтра в четыре, и мы с тобой отправимся
вместе, ибо не годится быть чужаком в Стране Клавикордов. Надеюсь также, что
скоро ты получишь мою вторую книгу. {16} В уповании, что сии каракули
доставят тебе сегодня вечером хоть капельку развлечения - остаюсь пишущим на
пригорке
твоим искренним другом и сотоварищем по стихоплетству
Джон Китс.
10. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ
19 февраля 1818 г. Хэмпстед
Дорогой Рейнолдс,
Я подумал, как радостно можно провести жнь: прочитать однажды
страницу чистой поэзии или прозрачной прозы - и потом бродить с ней, и
размышлять о ней, и погружаться в нее, и уяснять ее себе, и пророчествовать,
вдохновляясь ею, и мечтать о ней, пока она не станет привычной. Но разве это
может случиться? Да никогда! Для того, чей разум достиг вестной зрелости,
всякий величественный и одухотворенный отрывок служит лишь отправной метой
на пути к "тридцати двум дворцам". {1} До чего блаженно это путешествие
мысли, как упоительна прилежная Праздность! Дремота на софе не мешает
странствию, а легкий сон на клеверной лужайке заставляет увидеть указующие
персты, сотканные эфира. Лепет ребенка окрыляет, а беседа с умудренными
возрастом придает крыльям размах; обрывок мелодии ведет к "причудливому мысу
острова", {2} а шепот листьев помогает "опоясать землю". {3} И столь редкое
обращение к возвышенным книгам не явится непочтительностью по отношению к
тем, кто их написал, ибо почести, воздаваемые человеком человеку, - сущие
пустяки по сравнению с тем благом, которое приносят великие творения "Духу и
пульсу добра" {4} уже только тем, что они существуют на свете. Память не
должна называться знанием. Многие обладают оригинальным умом, вовсе об этом
не подозревая: их сбивает с толку обычай. Мне представляется, что почти
каждый может, подобно пауку, соткать того, что таится у него внутри, свою
собственную воздушную цитадель. Пауку достаточно кончика листка или ветки,
чтобы приняться за дело, однако он украшает воздух чудесным узором. Так же и
человек должен довольствоваться немногими опорами для того, чтобы сплетать
тончайшую пряжу своей души и ткать неземную ткань, вышитую символами для
своего духовного взора, нежную для прикосновения души, просторную для
странствий и сулящую своей необычайностью многие наслаждения. Но умы
смертных настолько различны и устремляются по столь различным путям, что
поначалу невозможно поверить в существование общих вкусов и дружеской
блости даже между немногими. Однако выходит совсем наоборот. Умы,
устремляясь в противоположные стороны, пересекаются множество раз - ив конце
концов приветствуют друг друга у конечной цели. Старик поговорит с ребенком
и ступит на его тропинку, а ребенок задумается над словами старика. Люди не
должны спорить или утверждать, но шепотом сообщать друг другу свои мнения.
Итак, всеми порами духа всасывая живительный сок взрыхленного эфира,
всякий смертный станет великим - и человечество, вместо того чтобы быть
необозримой "пустошью, заросшей дроком и вереском", {5} где редко-редко
попадутся дуб или сосна, превратится в великую демократию лесных деревьев!
Наши устремления давна олицетворяет пчелиный улей, однако мне кажется, что
лучше быть цветком, чем пчелой, {6} ибо ошибаются те, кто считает, будто
"блаженнее давать, нежели принимать" {7} - нет, то и другое в равно степени
благодатно. Пчела, несомненно, с лихвой вознаграждает цветок новой весной
его лепестки цветут ярче прежнего. И кто скажет, мужчина или женщина
испытывает большее наслаждение от блости? Благородие восседать подобно
Юпитеру, чем порхать как Меркурий - не будем ж второпях сновать по сторонам
в поисках меда, жужжа как пчелы о наше цели; раскроем же наши лепестки по
примеру цветов и пребудем праздными и восприимчивыми, - терпеливо
распускаясь под взором Аполлош отвечая взаимностью всякому благородному
насекомому, которое соблаговолит навестить нас - земной сок утолит наш
голод, а роса - наш жажду.
Вот на какие мысли навела меня, дорогой Рейнолдс, красота утр;
пробудившая во мне тягу к праздности. Я не читал книг - утро сказало мне,
что я прав; я думал только о красоте утра - и дрозд выразил мне одобрение,
словно сказал вот что:
Ты, чье лицо жгла зимней ночи стужа...*
{* Перевод Сергея Сухарева см. на с. 165.}
Теперь-то мне ясно, что все это - пустое мудрствование (хотя, может
быть, и недалекое от истины) ради оправдания собственной лености; посему я
не буду обманывать себя, будто человек может сравняться с Юпитером. Хватит с
него и того, что он состоит при олимпийцах простым поваренком или скромной
пчелой. Неважно, прав я или нет, лишь бы только снять с твоих плеч груз
времени хоть ненадолго.
Твой любящий друг
Джон Китс.
27 февраля 1818 г. Хэмпстед
<...>
Печально, что читателю моих стихов предстоит
бороться с предубеждениями: это угнетает меня сильнее чем самая жестокая
критика какого-либо отрывка. Вероятнее всего, что в "Эндимионе" я перешел от
детских помочей к ходунку. В поэзии для меня существуют несколько аксиом: вы
увидите, как далеко отстоит от меня их средоточие. Первое: я думаю, что
поэзия должна умлять прекрасным бытком, но отнюдь не странностью; она
должна поражать цитате, воплощением его собственных возвышенных мыслей и
казаться почти что воспоминанием. Второе: проявлениям ее красоты нельзя быть
половинчатыми - захватывать у читателя дух, но оставлять его
неудовлетворенным. Пусть образы являются, достигают зенита и исчезают за
горонтом столь же естественно, как движется по небу солнце, озаряя
читателя предзакатным торжественным великолепием, прежде чем на него
снойдут блаженные сумерки. Однако куда легче предписывать поэзии, какой
она должна быть, нежели творить ее самому, и это приводит меня к следующей
аксиоме: если поэзия не является столь же естественно, как листья на дереве,
то лучше, если она не явится вовсе. Как бы ни обстояло дело с моими
собственными стихами, меня неудержимо тянет к новым просторам - и
"О, если б Муза вознеслась, пылая!" {1}
Если "Эндимион" сослужит мне службу открывателя - что же, наверное, надо
этим довольствоваться. У меня вволю причин для этого, ибо, слава господу,
я в силах читать и, возможно даже, понимать Шекспира до самых глубин. Кроме
того, я уверен, что у меня есть немало друзей, которые в случае моей неудачи
отнесут всякую перемену в моей жни и характере скорее за счет скромности,
чем высокомерия; они объяснят это не раздосадованностью, что меня не оценили
по заслугам, а желанием укрыться под крыльями великих поэтов. Мне не
терпится увидеть "Эндимиона" напечатанным, дабы забыть о нем и идти дальше!
<...>
13 марта 1818 г. Тинмут {1}
<...>
Девонширец, стоящий на отчем холме, не
слишком заметен. Он редко попадается на глаза, пара волков расправилась бы с
ним без труда. Англия мне по душе, мне по душе ее сильные люди. Дайте мне
"негодную пустошь", чтобы поутру встретиться там с кем-нибудь потомков
Эдмунда Железнобокого. {2} Дайте клочок равнины, где бы я мог столкнуться с
бледной тенью Альфреда {3} в образе цыгана, охотника или пастуха. Природа
прекрасна, но человеческая природа еще прекраснее. Дерн становится богаче,
если по нему ступает крепкая нога живого, настоящего англичанина; орлиное
гнездо - прекраснее, если в него заглянул горный житель. Так это или не так
- не знаю, однако я никогда не смогу вполне наслаждаться девонширским
пейзажем. Прекрасен Гомер, прекрасен Ахилл, прекрасен Диомед, прекрасен
Шекспир, прекрасен Гамлет, но куда до них выродившимся соотечественникам!
Где еще на свете найдутся столь привлекательные женщины с такими английскими
манерами, как Офелия или Корделия, - а возлюбленные у них такие, что и
минца их не стоят. Право, я не в силах устоять, хотя бы мысленно, подобно
некоему жестокому императору, {4} перед желанием отрубить всем нашим
женщинам голову одним махом, дабы удержать от реверанса, который они, не дай
бог, готовы отвесить своим недостойным соотечественникам. Удивительно еще,
что я ни разу не повстречался с монстрами от рождения. О Девоншир, вчера
вечером мне почудилось, будто луна в небе покосилась. Вордсворт не присылал
твоей проповеди, {5} но миссис Дилк передала ее мне. Мои мысли о религии
тебе вестны. Я вовсе не считаю себя более других блким к истине и
полагаю, что на свете нет ничего доказуемого. Мне бы очень хотелось
проникнуться твоими чувствами на этот счет хотя бы совсем ненадолго с тем,
чтобы доставить тебе приятное, написав одну-две странички в твоем вкусе.
Временами меня охватывает такой скептицм, что даже Поэзию я готов
принимать всего-навсего за блуждающий огонек, способный позабавить всякого,
кому случится залюбоваться его сиянием. Как говорят торгаши, каждая вещь
стоит ровно столько, сколько можно за нее выручить. Надо полагать, что и
всякий духовный поиск обретает реальность и ценность только благодаря
страстному рвению того, кто такой поиск предпринимает, а сам по себе он -
ничто. Идеальные явления только таким образом способны обрести реальность.
Их можно отнести к трем типам: явления существующие реально, явления
реальные наполовину и явления несуществующие. Явления реальные - солнце,
луна, звезды и строки Шекспира. Явления, реальные наполовину - такие, как
любовь или облака, - требуют особого состояния духа, чтобы обрести подлинное
воплощение. Явления несуществующие могут стать великими и исполненными
достоинства только потому, что их столь ревностно стремятся наполнить
смыслом. И только это обстоятельство, глядишь, и ставит марку "бургундское"
на бутыли наших душ, если они способны "все видимое ими освятить". {6} Здесь
я написал сонет, косвенно как будто бы имеющий отношение к затронутой теме,
но не сочти его просто за a propos des bottes {a propos de bottes - без
всякого повода, некстати (франц.).}
Четыре разных времени в году...*
{* Перевод Самуила Маршака см. на с. 169.}
Да, это, пожалуй, подойдет - но о чем же я говорил? Я давна
придерживаюсь взгляда, всем, конечно, вестного: каждая грань мысли
является средоточием умственного мира - и две мысли, господствующие в душе
человеку, образуют два полюса его мира; на этой оси он вращается и
посредством ее устанавливает направление на север или на юг. От перьев к
железу {7} - нам всего два шага шагнуть. Теперь же, дорогой друг, я должен
сознаться тебе в том, что совсем не уверен в истинности своих предположений.
Я никогда не научусь мыслить логически, поскольку отнюдь не забочусь о том,
дабы во что бы то ни стало настоять на своей правоте; в философском же
настроении стараюсь держаться подальше от пустых пререканий.
<...>
13. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ
25 марта 1818 г. Тинмут
Тинмут, 25 марта 1818.
Мой милый Рейнолдс! Вечером, в постели,
Когда я засыпал, ко мне слетели
Воспоминанья; дикий, странный рой
Порой смешных, пугающих порой
5 Видений, - все, что несоединимо:
Взгляд ведьмы над устами херувима;
Вольтер {1} в броне и шлеме, со щитом;
Царь Александр {2} в колпаке ночном;
У зеркала Сократ {3} в подтяжках длинных;
10 И Хэзлитт у мисс Эджворт {4} на крестинах;
И Юний Брут, {5} под мухою чуть-чуть,
Уверенно держащий в Сохо {6} путь.
Кто бежал подобных встреч? Возможно,
Какой-нибудь счастливец бестревожный,
15 Кому! в окно не всовывался бес
И в спальню хвост русалочий не лез;
Кому мерещатся повсюду арфы
Эоловы, венки, букеты, шарфы
И прочие отрадные тона.
20 Но жнь грубей - и требует она
Все новых жертв; взлетает нож, как птица,
В руке жреца, и белая телица
Мычит, немогая от тоски;
И, заглушая все, вжат рожки,
25 Творятся возлиянья торопливо;
Из-за зеленых гор на гладь залива
Выходит белый парус; мореход
Бросает якорь в лоно светлых вод,
И гимн плывет над морем и над сушей.
30 Теперь о чудном Озере послушай!
Там Замок Очарованный {7} стоит,
До половины стен листвою скрыт,
Еще дрожащей от меча Урганды... {8}
О, если б Феба точные команды
35 Тот Замок описать мне помогли
И друга средь недуга развлекли!
Он может показаться чем угодно -
Жилищем Мерлина, скалой бесплодной
Иль прраком; взгляни на островки
40 Озерные - и эти ручейки
Проворные, что кажутся живыми,
К любви и ненависти не глухими, -
И гору, что похожа на курган,
Где спящий похоронен великан.
45 Часть замка, вместе с Троном чародейским,
Построена была Волхвом халдейским;
Другая часть - спустя две тыщи лет -
Бароном, исполняющим обет;
Одна башен - кающейся тяжко
50 Лапландской Ведьмой, ставшею монашкой;
И много здесь не названных частей,
Построенных под стоны всех чертей.
И кажется, что двери замка сами
Умеют растворяться пред гостями;
55 Что створки ставен и замки дверей
Знакомы с пальчиками нежных фей;
И окна светятся голубовато,
Как будто край небес после заката
Иль взор завороженных женских глаз,
60 Когда звучит о старине рассказ.
Глянь! туманной дали вырастая,
Плывет сюда галера золотая!
Три ряда весел, поднимаясь в лад,
Ее бесшумно к берегу стремят;
65 Вот в тень скалы она вошла - и скрылась;
Труба пропела, - эхо прокатилось
Над Озером; испуганный пастух,
Забыв овец, помчался во весь дух
В деревню; но рассказ его о "чарах"
70 Не поразил ни молодых, ни старых.
О, если бы всегда брала мечта
У солнца заходящего цвета,
Заката краски, яркие как пламя! -
Чтоб день души не омрачать тенями
75 Ночей бесплодных. В этот мир борьбой
Мы прваны; но, впрочем, вымпел мой
Не плещется на адмиральском штоке,
И не даю я мудрости уроки.
Высокий смысл, любовь к добру и злу
80 Да не вменят вовек ни в похвалу,
Ни в порицанье мне; не в нашей власти
Суть мира менить хотя б отчасти.
Но мысль об этом мучит все равно.
Ужель воображенью суждено,
85 Стремясь тесных рамок, очутиться
В чистилище слепом, где век томиться -
И правды не добиться? Есть ъян
Во всяком счастье: мысль! Она в туман
Полуденное солнце облекает
90 И пенье соловья нам отравляет.
Мой милый Рейнолдс! Я бы рассказал
О повести, что я вчера читал
На Устричной скале, - да не читалось!
Был тихий вечер, море колыхалось
95 Успокоительною пеленой,
Обведено серебряной каймой
По берегу; на спинах волн зеленых
Всплывали стебли водорослей сонных;
Мне было и отрадно, и легко;
100 Но я вгляделся слишком глубоко
В пучину океана мирового,
Где каждый жаждет проглотить другого,
Где правят сила, голод и испуг;
И предо мною обнажился вдруг
105 Закон уничтоженья беспощадный, -
И стало далеко не так отрадно.
И тем же самым мысли заняты
Сегодня, - хоть весенние цветы
Я собирал и листья земляники,
110 Но все Закон, мне представлялся дикий:
Над жертвой Волк, с добычею Сова,
Малиновка, с остервененьем льва
Когтящая червя... Прочь, мрак угрюмый!
Чужие мысли, черт бы их побрал!
115 Я бы охотно колоколом стал
Миссионерской церкви на Камчатке,
Чтоб эту мерзость подавить в зачатке!
Так будь же здрав, - и Том да будет здрав! -
Я в пляс пущусь, тоску пинком прогнав.
120 Но сотня строк - порядочная доза
Для скверных виршей, так что "дальше - проза"... {9}
(Перевод Григоря Кружкова)
Дорогой Рейнолдс,
В надежде развеселить тебя хоть немного, я решился - была не была -
послать тебе несколько строчек, так что ты винишь и бессвязный сюжет, и
небрежный стих. Я не сомневаюсь, что тебе вестен "Очарованный Замок"
Клода, и мне хочется, чтобы мое воспоминание о нем доставило тебе
удовольствие. Дождь пошел снова: думаю, что от Девоншира мне ничего путного
не дождаться. Я прокляну его на чем свет стоит, если за три недели полмесяца
будет лить как ведра.
Жду от тебя добрых вестей.
Привет от Тома. Кланяйся всем от нас обоих.
Твой любящий друг
Джон Китс.
14. БЕНДЖАМИНУ РОБЕРТУ ХЕЙДОНУ
8 апреля 1818 г. Тинмут
Среда.
Дорогой Хейдон,
Я рад, что доставил тебе удовольствие своей чепухой: если за письмом к
тебе мне опять вздумается порифмовать, я не стану бороться с соблазном. Я
был бы готов - прости, господи, - разразиться площадной бранью -за
невозможности сделать тебя своим спутником в путешествии по Девонширу, когда
бы сам твердо не решил ознакомиться с ним основательно в более подходящее
время года. Но так как Тому (а ему стало горазде лучше) не терпится поскорее
вернуться в город, мне приходится отложит свое намерение прочесать графство
вдоль и поперек до лучших времен. Через месяц я собираюсь вскинуть на плечи
мешок и совершить прогулку пешком по северу Англии, захватив и Шотландию:
это послужит чем-то вроде пролога к жни, которую я намерен вести, а именно
- писать читать и повидать всю Европу без особых трат. Я пробьюсь сквозь
тучи и начну настоящую жнь. Я преисполнюсь таких потрясающих впечатлений,
чтобы, проходя по лондонским предместьям, не замечать их вовсе. На вершине
Монблана мне будет вспоминаться нынешнее лето: я намерен оседлать Бен Ломонд
{1} - клянусь душою! - но о штанах не может быть и речи. - Чувствую, что
сейчас мне легче уяснить, что твой Христос отмечен печатью бессмертия - Верь
мне, Хейдон: твоя картина - это часть меня самого. Я всегда совершенно ясно
отдавал себе отчет в том, какие лабиринты ведут к превосходству в искусстве
- сужу по Поэзии; и я далек от мысли, будто мне понятно, в чем заключается
могущество Живописи. Бесчисленные соединения и отталкивания возникают между
умом и тысячами его подсобных материалов прежде чем ему удается приблиться
к восприятию Красоты - трепет ному и нежному, как рога улитки. Мне
невестны многие гавани твоей напряженной сосредоточенности - и я никогда
не узнаю о них, но все же надеюсь, что ни одно твоих достижений не
пройдет мимо меня. Еще школьником я обладал смутным представлением о
героической живописи. Какой именно я себе ее представлял - описать не могу:
мне - как бы боковым зрением - виделось нечто грандиозное, рельефное,
округлое сверкающее великолепными красками. Нечто похожее я испытываю при
чтении "Антония и Клеопатры". {2} Иль как если бы я увидел Алкивиада, {3}
возлежащего на пурпурном ложе на своей галере, и то, как его широкие плечи
едва приметно вздымаются и опускаются вместе с морем. - Есть ли у Шекспира
строка прекраснее этой:
"Вон мрачный Уорик овладел стеной!" {4}
<...>
15. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ
9 апреля 1818 г. Тинмут
Четверг, утро
Дорогой Рейнолдс,
Раз все вы сошлись во мнении, что написанное предисловие никуда не
годится, значит так оно и есть - хотя сам я не замечаю в нем ни малейших
следов Хента; если же дело обстоит именно так, то это свойственно мне от
природы - и, стало быть, у меня с Хентом есть нечто общее. Просмотри
предисловие заново и вникни во все мотивы и во все те зернышки, которых
прорастала каждая фраза. У меня нет ни грана смирения по отношению к
Публике или к чему бы то ни было на свете, за исключением Вечносущего, а
также принципа Красоты и памяти о Великих. Когда я пишу для себя просто ради
минутного удовольствия, моей рукой, возможно, движет сама природа. Но
предисловие пишется для публики, а в ней-то я никак не могу не видеть своего
врага и не в силах обращаться к ней без чувства враждебности. Если я напишу
предисловие в покорном или угодливом духе, это будет противоречить моим
качествам публичного оратора. Я готов смириться перед своими друзьями и
благодарить их за это, но в окружении толпы у меня нет желания раздавать
поклоны: мысль о смирении перед толпой мне ненавистна.
Я не написал ни единой поэтической строки с оглядкой на общественное
мнение.
Прости, что надоедаю тебе и делаю троянского коня подобного пустяка:
это касается и, затронутого вопроса, и меня самого - лив тебе душу, я
испытываю облегчение - без поддержки друзей я бы и дня не прожил. - Я готов
прыгнуть в Этну ради великого общественного блага - но не выношу
Подобострастия и притворного заискивания. - Нет, перед читающей публикой я
не стану склоняться. - Я почел бы себя увенчанным истинной славой, если бы
мне удалось ошеломить и подавить ораву болтающих о картинах и книгах, -
передо мной - стаи дикобразов со встопорщенными иглами:
"Метну ли взгляд - они торчат, как сучья", {2} -
и я охотно разогнал бы их пылающим факелом. Ты заметишь, что мое
предисловие не очень-то смахивает на факел, но "начинать с Юпитера" {3} было
бы слишком уж оскорбительно, да и не мог я насадить золотую голову на
глиняного истукана. Если и в самом деле с предисловием что-то неладно, не
аффектация тому причиной, а подспудное пренебрежение к публике. Я смогу
написать новое предисловие, только без оглядки на этих людей. Я подумаю.
Если через три-четыре дня ты ничего не получишь, вели Тейлору печатать без
предисловия. В посвящении пусть стоит просто: "Посвящается памяти Томаса
Чаттертона".
<...>
24 апреля 1818 г. Тинмут
Тинмут, пятница.
Дорогой Тейлор,
Знаю, что поступил очень дурно: уехал и возложил на Вас все хлопоты,
связанные с "Эндимионом" - поверьте, тогда мне нельзя было иначе. В
следующий раз я с большей готовностью окунусь во всяческие неприятности и
заботы. В юности люди склонны какое-то время верить в достижимость счастья,
поэтому они с крайним нетерпением относятся к любому тягостному для них
напряжению, но со временем, однако, начинают яснее понимать, что таков уж
наш мир, и вместо того чтобы бавляться от треволнений, радостно
приветствуют эти ставшие привычными чувства и взваливают их себе на спину
словно поклажу, которую им суждено нести на себе до скончания века.
Соразмерно моему отвращению ко всему затеянному предприятию я испытываю
величайшее чувство благодарности к Вам за Вашу доброту и участливость. Книга
меня очень порадовала: в ней почти нет опечаток. Хотя мне и попались два-три
слова, которые я не прочь был бы заменить, во многих местах я заметил
исправления к лучшему, как нельзя более уместные.
<...>
Этим летом я предполагал совершить путешествие на с Удерживает
меня только одно: я слишком мало знаю, слишком мало читал - и поэтому
намерен последовать предписанию Соломона: "Приобретай мудрость, приобретай
разум". {1} Времена рыцарства, на мой взгляд, давно миновали. Мне кажется,
что на свете для меня не может существовать иного наслаждения, кроме
непрерывного утоления жажды знания. Единственным достойным стремлением мне
представляется желание принести миру добро. Одни достигают этого просто
самим своим существованием, другие - остроумием, иные - благожелательностью,
иные - способностью заражать веселостью и хорошим настроением всех
окружающих, и все по-своему, на тысячу ладов исполняют предписанный им долг,
равно повинуясь распоряжениям великой матушки Природы. Для меня возможен
только один путь - путь усердия, путь прилежания, путь углубленного
размышления. С этого пути я не собьюсь и ради этого намерен уединиться на
несколько лет. Некоторое время я колебался между желанием отдаваться
сладостному переживанию красоты и любовью к философии - будь я рожден для
первого, можно было бы только радоваться - но поскольку это не так, я всей
душой обращусь к последнему.
Моему брату Тому лучше. Надеюсь увидеть его и Рейнолдса в добром
здравии еще до того, как удалюсь от мира. Вскоре я навещу вас, с тем чтобы
посоветоваться, какие книги взять с собой -
Ваш искренний друг
Джон Китс.
<...>
17. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ
3 мая 1818 г. Тинмут
<...>
аксиомы философии не аксиомы, пока они не
проверены биением нашего пульса. Читая прекрасные книги, мы все же не в
состоянии прочувствовать их до конца, пока не ступим вместе с автором на ту
же тропу. Знаю, что выражаюсь темно: ты лучше поймешь меня, если я скажу,
что сейчас наслаждаюсь "Гамлетом" больше, чем когда-либо. Или вот более
удачный пример: тебе понятно, что ни единый человек не рассматривает
распутство как грубое или же безрадостное времяпрепровождение до тех пор,
пока ему самому не станет от него тошно, и, следовательно, всяческие
рассуждения на эту тему оказываются пустой тратой слов. Без пресыщения мы не
достигаем понимания - в общем, говоря словами Байрона, "Знание есть скорбь";
{1} а я бы продолжил: "Горесть есть Мудрость" - и дальше, насколько нам
вестно: "Мудрость есть глупость". Видишь, как далеко я уклонился от
Вордсворта и Мильтона и намерен мысленно еще раз забежать в сторону для
того, чтобы заметить следующее: есть письма, напоминающие правильные
квадраты; другие похожи на ящный овал; третьи смахивают на шар или же на
сфероид... Почему бы не объявиться разновидности с двумя зазубренными
краями, как у мышеловки? Надеюсь, что во всех моих длинных письмах ты
подметишь подобное сходство, и все будет прекрасно: стоит только
чуть-чуть, воздушными перстами, притронуться к нитке - и не успеешь мигнуть,
как зубцы сомкнутся намертво, так что не расцепить. Из моих крох и крупиц ты
Можешь замесить добрый каравай хлеба, добавив в тесто свою собственную
закваску. Если же описанное выше устройство покажется тебе недостаточно
удобным в употреблении - увы мне! Значит, моим пером никак нельзя водить
иначе. Кропая длинное письмо, я должен свободно отдаваться любым своим
прихотям. Целыми страницами мне нужно быть то слишком серьезным, то слишком
глубокомысленным, то затейливым, то начисто свободным от всяких тропов и
риторических фигур; я должен играть в шашки на свой страх и риск, как мне
вздумается, - себе на радость, тебе в поучение - проводить белую пешку в
черные дамки, и наоборот, двигать ими туда-сюда как заблагорассудится.
Хэзлитта я готов сменять на Пэтмора {2} или заставить Вордсворта играть с
Колмэном {3} в чехарду, или провести половину воскресного дня в состязании,
кто прыгнет дальше: "от Грея {4} к Гею, {5} к Литтлу {6} от Шекспира". Кроме
того, поскольку слушание затяжного дела требует не одного судебного
заседания, то для пространного письма придется уж Седалищу присаживаться
несколько раз. Итак, возьмусь снова после обеда. -
Если тебе приходилось видеть дельфина или морскую чайку, или касатку,
то эта вот линия, прочерчивающая поля, напомнит тебе их движение: подобно
чайке я могу нырнуть, - надеюсь, не исчезая вида - и также, подобно
касатке, надеюсь выловить рядную рыбешку. Перечеркнутая страница наводит
на ассоциации: все клетчатое само собой ведет нас к молочнице, молочница к
Хогарту, {7} Хогарт к Шекспиру, Шекспир к Хэзлитту, Хэзлитт к Шекспиру. {8}
Так, потянув за тесемки от фартука, можно услышать перезвон колоколов. Пусть
себе звонят, а я пока, если у тебя хватит терпения, вернусь к Вордсворту:
обладает ли он широтой кругозора или только ограниченным величием, парит ли
он орлом в небе или сидит в своем гнезде? Чтобы прояснить суть и показать
тебе, насколько я дорос до великана, опишу подробно то, чему можно уподобить
человеческую жнь - так, как сейчас это мне представляется с той вершины,
на какую мы с тобой взобрались. - .Так вот - я сравниваю человеческую жнь
с огромным домом, в котором множество комнат. {9} Из них я могу описать
только две, двери остальных для меня пока закрыты. Назовем первую, в которую
мы вступаем, детской, или бездумной, комнатой. В ней мы остаемся до тех пор,
пока не начнем мыслить. Мы пребываем там долго, хотя двери смежной комнаты
распахнуты настежь. Они манят нас ярким великолепием, но нам не хочется
спешить; однако постепенно и неприметно - по мере того как пробуждается
мыслящее начало - нас все больше влечет вторая комната, каковую я именую
комнатой девственной мысли. Попав туда, мы пьянеем от света и воздуха; мы
видим там одни дивные дива и надеемся вечно наслаждаться ими. Однако нельзя
долго дышать этим воздухом безнаказанно: главнейшее последствий
заключается в том, что наше зрение обостряется, мы глубже проникаем в
сущность человеческой природы и убеждаемся в том, что мир полон несчастий,
сердечных мук, терзаний, болезней и угнетения. И тогда комната девственной
мысли постепенно темнеет, и в то же самое время в ней по сторонам
распахивается множество дверей - но за ними темнота - все они ведут в
сумрачные галереи. Мы утрачиваем меру добра и зла. Мы в тумане. Теперь _мы_
сами находимся в этом состоянии. Мы чувствуем "бремя тайны"... {10} Вот,
по-моему, докуда добрался Вордсворт, когда писал "Аббатство Тинтерн", и мне
кажется, что теперь его гений исследует эти темные галереи. Если нам суждено
жить и мыслить, мы также в свое время исследуем их
<...>
25-27 июня 1818 г.
<...>
У озера немало досадных ъянов: однако я не
имею в виду берега или воду. Нет - оба раза, что мы видели его, пейзаж был
исполнен благороднейшей нежности: воспоминания о нем никогда не сотрутся -
он заставляет забыть о жненных межах - забыть о старости, юности, о
бедности и богатстве; он обостряет духовный взор так, что превращает его в
подобие северной звезды, {1} с неустанным постоянством взирающей, широко
раскрыв ресницы, на чудеса всемогущей Силы. Изъян, о котором я говорил, -
это миазмы Лондона. Можешь мне поверить, озеро прямо-таки заражено
присутствием франтов, военных и модных дам - невежеством в шляпках с
лентами. Обитатели пограничной полосы далеко не соответствуют романтическим
представлениям о них - вследствие постоянного общения с лондонским светом.
Но не грех ли мне жаловаться? Я угостился первым стаканчиком превосходного
виски с содовой - о, здешние жители могут тягаться со своими соседями!
Однако лорд Вордсворт вместо уединения пребывает со своими домочадцами в
самой гуще фешенебельной публики - весьма удобно, чтобы все лето на тебя
показывали пальцем. Сегодня примерно в середине нашего утреннего перехода
нас постепенно окружили холмы, и мы стали замечать, как горы вырастают прямо
перед нами - наконец, мы оказались бл Уинандермира, {2} сделав до обеда 14
миль. Погода стояла отличная, все вокруг было хорошо видно. Сейчас, правда,
небольшой туман, и мы не знаем, отправиться ли в Эмблсайд {3} к пятичасовому
чаю - это в пяти милях отсюда, если идти пешком по берегу озера. Логригг
будет возвышаться и нависать над нами во все продолжение пути - у меня
поразительное пристрастие к горам, окутанным облаками. В Девоншире нет
ничего подобного, а Браун говорит, что и Уэльс несравним со здешними
местами. Должен сказать, что во время путешествия через Чешир и Ланкашир в
отдалении виднелись уэльские горы. Мы миновали два замка - Ланкастер и
Кендал. _27-е_. - Вчера мы добрались до Эмблсайда; лесистые берега и
островки Уинандермира прекрасны: мы шли по вилистой заросшей тропе, над
головой густая зелень, всюду под ногами цветы наперстянки; то и дело нам
открывался вид на озеро, а Киркстоун и прочие большие холмы казались дали
скоплением темно-серого тумана. Эмблсайд расположен на северной оконечности
озера. Сегодня утром мы поднялись в поесть, так как решили передохнуть и
навестить Вордсворта: он живет всего в двух милях отсюда. - Перед завтраком
отправились взглянуть на эмблсайдский водопад. Чудесное утро - чудесная
ранняя прогулка в горах. Нам, можно сказать, посчастливилось: мы сбились с
прямой тропы и, поплутав немного, вышли на шум воды. Водопад, видишь ли
скрыт за деревьями в глубине долины: сам поток заманчив своими "вивами
среди теней нависших". {4} Мильтону, впрочем, представлялась река спокойная,
а эта пробивает себе дорогу по скалистому руслу, то и дело меняющему
направление. Но сам водопад, когда я на него неожиданно наткнулся, заставил
меня сладостно вздрогнуть. Сперва мы стояли чуть ниже вершины почти
посередине первого водопада, спрятанного в гуще деревьев, и наблюдали, как
он свергается вн с двух уступов еще футов на пятьдесят. Потом мы
взобрались на торчащую скалу почти вровень со вторым водопадом: первый был у
нас над головой, а третий - под ногами. При этом мы видели, что струя воды
как бы разбивается об островок, а за ним вырывается на свободу дивное
течение; вокруг стоит немолчный гром и овевает свежестью. К тому же у
каждого водопада - свой характер: первый летит со скалы стремглав, как
пущенная стрела; второй раскрывается, подобно вееру; третий свергается в
туман; а в том водопаде, что находится по другую сторону скалы, смешались
все три названных. Затем мы отошли немного - и увидели дали всю картину
сразу гораздо более кроткой: серебристое струение среди деревьев. Что
умляет меня более всего, так это краски, оттенки - камень, сланец, мох,
прибрежные водоросли - вернее, если можно так выразиться, - духовность,
выражение лица здешних мест. Простор, величие гор и водопадов - все это
легко воображать себе до того, как увидишь их въявь, но вот эта духовность
обличия здешних краев превосходит всякую фантазию и с презрением отметает
усилия памяти. Здесь я обучусь поэзии и буду отныне писать больше, чем
когда-либо раньше, во имя неясного стремления к тому, чтобы суметь добавить
хоть малую лепту к обильному урожаю Красоты, собранному самыми
возвышенными душами с этих величественных нив, который они сумели обратить в
духовную сущность ради наслаждения собратьев. Я не могу согласиться с
Хэзлиттом, что подобные пейзажи человека умаляют и принижают. Никогда еще я
не думал о своем росте так мало; вся моя жнь сосредоточилась в моем
зрении: окрестности настолько превосходят мое воображение, что оно
бездействует
<...>
3-9 июля 1818 г.
<...>
Сейчас я пишу малой Ирландии. На
соседствующих между собой берегах Шотландии и Ирландии говорят почти что на
одном диалекте, но две нации заметно отличаются друг от друга: сужу об этом
по горничной мистера Келли, хозяина нашей гостиницы. Она хороша собой,
добросердечна и смешлива, поскольку находится за пределами зловещего
владычества шотландской церкви. Шотландские девушки до ужаса боятся старцев
- бедные маленькие Сусанны! {1} Они не решаются засмеяться. Они достойны
великой жалости а церковь - столь же великого проклятия. О да, эти
церковники принесли Шотландии пользу - какую же?! Они приучили мужчин,
женщин, стари ков, молодых, старух, девушек, мальчиков, девочек и младенцев
- все до единого - считать деньги, так что сейчас них выстроились целые
фаланги накопителей и добытчиков. Такая армия скопидомов не может не
обогатить страну и не придать ей видимость гораздо большего благополучия по
сравнению с бедной ирландской соседкой. Эти церковники нанесли Шотландии
вред: они гнали шутки, смех, поцелуи - за исключением случаев, когда сама
опасность и страх разоблачения придают последним особенную остроту и
сладость. На поцелуях я поставлю точку - с тем чтобы после подходящего
вводного оборота напомнить тебе судьбу Бернса. Бедный, несчастный человек! У
него был темперамент южанина. Как печально, когда богатейшее воображение
вынуждено в целях самозащиты притуплять свою тонкость вульгарностью и
сливаться с окружающим дабы не иметь досуга для того, чтобы безумствовать в
стремлении к недосягаемому! Никто, касаясь подобных вопросов, не
довольствуется чужим опытом. Верно, что без страдания нет ни величия, ни
достоинства и что самая отвлеченная радость не дает пылкого счастья, однако
кто откажется лишний раз услышать о том, что Клеопатра была цыганкой, Елена
- негодницей, а Руфь - пролазой? Я не умею мыслить логически и не берусь
определить, насколько доктрина экономии совместима с достоинством
человеческого общества, со счастьем крестьян. Я могу прибегнуть только к
прямым противопоставлениям. Для чего созданы руки? Для того чтобы сжимать
гинею или нежные пальчики? А губы? Для поцелуев - или для того чтобы с
досады кусать их, склонясь над чистой страницей? И вот в городах люди
отрезаны друг от друга, если они бедны, а крестьянка, если она не блюдет
экономии, должна жить в грязи и нищете. Этого требует нынешнее состояние
общества - и это убеждает меня в том, что мир еще очень молод и полон
неведения. Мы живем во времена варварства. Я охотнее согласился бы стать
диким оленем, чем девушкой, попавшей под пяту церковников, - и уж лучше
обратиться в дикого кабана, чем навлечь на бедное создание кару со стороны
этих омерзительных старцев
<...>
20. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ
11-13 июля 1818 г.
<...>
Мы отправились к аллоуэйскому "пророку в
своем отечестве" {1} - подошли к домику и выпили немного виски. Я написал
сонет {2} только ради того, чтобы написать хоть что-нибудь под этой крышей;
стихи вышли дрянные, я даже не решаюсь их переписывать. Сторож дома надоел
нам до смерти со своими анекдотами - сущий мошенник, я его просто
возненавидел. Он только и делает, что путает, запутывает и перепутывает.
Стаканы опрокидывает "по пять за четверть, двенадцать за час". {3} Этот
старый осел с красно-бурой фиономией знавал Бернса... да ему следовало бы
надавать пинков за то, что он смел с ним разговаривать! Он называет себя
"борзой особой породы", а на деле это всего лишь старый безмозглый дворовый
пес. Я бы првал калифа Ватека, {4} дабы тот обрушил на него достойную
кару. - О вздорность поклонения отчим краям! Лицемерие! Лицемерие! Сплошное
лицемерие! Мне хватит этого, чтобы в душе заболело, словно в кишках. В
каждой шутке есть доля правды. Все это, может быть, оттого, что болтовня
старика здорово осадила мое восторженное настроение. - Из-за этого
тупоголового барбоса я написал тупой сонет. - Дорогой Рейнолдс, я не в силах
расписывать пейзажи и свои посещения различных достопримечательностей.
Фантазия, конечно, уступает живой осязаемой реальности, но она выше
воспоминания. Стоит только оторвать глаза от Гомера, как прямо перед собой
наяву увидишь остров Тенедос; и потом лучше снова перечитать Гомера, чем
восстанавливать в памяти свое представление. Одна-единственная песня Бернса
будет для тебя ценнее всего, что я смогу передумать на его родине за целый
год. Его бедствия ложатся на бойкое перо свинцовой тяжестью. Я старался
позабыть о них - беспечно пропустить стаканчик тодди, написать веселый
сонет... Не вышло! Он вел беседы со шлюхами, пил с мерзавцами - он был
несчастен. Как это часто бывает с великими, вся его жнь с ужасающей
ясностью предстает перед нами в его творениях, "как будто мы поверенные
Божьи". {5} Каково было его обращение с Джин в последние годы жни... - Я
не должен был писать тебе так - хотя почему бы нет? - Ты в другом положении,
ты на верном пути, ты не поддашься заблуждениям. Я приводил тебе доводы
против женитьбы, но все это отвлеченные рассуждения. Мои виды на будущее в
этом плане были настолько смутны, что временами не хотелось жить вовсе.
Теперь дело другое: у меня появились стимулы к жни. Мне нужно повидать
моих маленьких племянников в Америке, я должен побывать у тебя на свадьбе и
познакомиться с твоей очаровательной женой. Мои чувства иногда мертвеют
неделями кряду - но как часто, поверь мне, я желал тебе счастья так же
сильно, как мечтал бы о собственном, глядя на губы Джульетты. Подчас, во
время нашей болтовни, ты мог, слушая мое пустозвонство, сделать касательно
меня ошибочные заключения - клянусь душой, с тех пор как мы познакомились,
ты становишься мне все дороже. Одна самых заветных моих надежд - твоя
женитьба: мне особенно отрадно думать о ней теперь, когда я испытываю
подлинную любовь к твоей невесте. Я даже не предполагал, что возможна столь
мгновенная привязанность. Подобные явления - а они существуют реально -
укрепили меня в решимости заботиться о своем здоровье; ты тоже должен беречь
себя. - Дождь заставил нас сегодня остановиться после того, как мы одолели с
десяток миль, однако надеемся увидеть Лох-Ломонд {6} завтра. Я поведу
рассказ кусочками, как говорит Раис, предстоящей зимой, едва только
потребуется запасной игрок в двадцать одно. С усталостью справляемся хорошо;
делаем за день обычно по 20 миль. При подъеме на Скиддоу нас окутало
облаком: надеюсь, на Бен Ломонд повезет больше - и еще удачнее будет
восхождение на Бен Невис. Тебе, я знаю, пришлось бы по душе выискивание
развалин - то аббатства, то какого-нибудь замка. Короткое пребывание в
Ирландии не оставило почти никаких воспоминаний, но вот старуху в паланкине
наподобие собачьей конуры и с трубкой в зубах мне никогда не забыть: как бы
мне хотелось дать тебе о ней представление! - Кланяйся от меня матери и
сестрам. Передай своей матери, что она, надеюсь, простит меня за листок
бумаги, вклеенный в посланную ей книгу. Я разрывался на части, и мне некогда
было зайти к Тейлору. - Итак, Бейли направляется в Кэмберленд? Ну что ж,
если ты напишешь мне в Инвернесс, где он будет, то на обратном пути я
повидаюсь с ним и мы вместе проведем время: я рад, что не в Шотландии. -
Скажи друзьям что ради них я готов на все и стараюсь о всех сил - пью
тодди за их здоровье. - Быть может, вскоре смогу послать тебе немного стихов
сразу в ответ на твое письмо. Кое-что моих стихов ты найдешь у Тома.
Твой преданный друг
Джон Китс.
10-14 июля 1818 г.
Ах, если бы ты только знал,
Кого я встретил,
Карабкаясь по склонам скал
Сквозь дождь и ветер!
5 Я Мэри отгадать прошу,
Но по секрету
Скажу - пером не опишу
Картину эту.
Где под скалой бежит ручей,
10 Под мрачной высью,
Я вдруг увидел Лошадей,
Бежавших рысью.
Тогда узнать помчался я
Чуть не галопом,
15 Что там за Люди вдоль ручья
Гарцуют скопом.
Качался первый на седле
Кудрявый Вилли,
И, как пожар на корабле,
20 Кудряшки были.
Мать Пегги ехала за ним,
А следом Пегги
И братец Роб - путем одним,
В согласном беге.
25 Спасался каждый под плащом, -
Лились потоки.
Взор Пегги чем-то был смущен,
Алели щеки.
Она, легко держась верхом,
30 Следила взглядом
За миловидным женихом,
Трусившим рядом.
Я, видно, ввел родню во гнев,
Раз юный Том
35 Проехал мимо, покраснев,
С открытым ртом.
Ах, Мэри! Все они домой
Спешили вместе,
Беспечный и веселый рой,
40 Под стать невесте.
Им хорошо спешить домой
Хоть в дождь, хоть в слякоть.
У Пегги свадьба, боже мой!
Как мне не плакать? {1}
(Перевод Игнатия Ивановского)
Белантри, 10 июля -
Мой милый Том,
Я написал эти строки потому, что Браун хотел подсунуть Дилку
галлоуэйскую песню, но этого ничего не выйдет. Тут описан свадебный
поезд, который встретился нам, как только мы попали сюда и где, боюсь,
застрянем надолго -за дурной погоды. Вчера мы прошли 27 миль _ ел
Странрара {2} и вступили в Эршир немного ниже Кэйрна: наша дорога пролегала
по восхитительной местности. Я постараюсь, чтобы ты смог следовать за нами
по пятам. Описание этой прогулки в книге о путешествиях показалось бы
неинтересным: весь интерес заключается в том, что совершил ее я. За Кэйрном
дорога вела нас сначала по склонам зеленого холмистого берега: мы то
спускались вн, то снова взбирались вверх окрестный вид то и дело менялся;
всюду попадались расщелины, заросшие зеленью трав и кустарников; вилистая
тропа шла по мостикам, перекинутым через мшистые ущелья. Пройдя две-три
мили, мы вдруг оказались в величественной долине, там и сям испещренной
густолиственными рощами: посередине бежал, виваясь, горный поток. На семь
миль растянулись деревушки с домиками, расположенными как нельзя приятней;
склоны холмов были сплошь усыпаны стадами овец - никогда раньше блеяние и
мычание не казалось мне столь мелодичным. Под конец мы начали постепенно
взбираться на крутну и оказались среди горных вершин: даже дали я почти
сразу узнал морскую скалу Эйлса высотой в 940 футов: {3} она отстояла от нас
на 15 миль, однако казалось, что до нее рукой подать Зрелище Эйлсы вместе с
удивительной картиной моря под обрывистому берегом, на котором мы стояли, и
моросящим дождем дали мне полное представление о всемирном потопе. Эйлса
поразила меня - это было так неожиданно, - по правде сказать, я даже испытал
легкий испуг.
...Тут я утром прервал письмо, так как пора было отправляться дальше
Сейчас мы уже в Герване - это в 13 милях к северу от Белантри. Сегодня мы
пробирались по еще более величественному берегу, нежели вчера - Эйлса все
время оставалась поблости. С высоты превосходно виднь Кантир и огромные
горы Аррана - одного Гебридских островов. Ночевать мы устроились с
удобством. Мы опасались дождя, но он великодушно обошел нас стороной - и
"был день воскресный так хорош"... {4} - Завтра мы будем в Эре.
Вознесшийся над бездною гранит!
Подай мне отклик клекотаньем птицы:
Когда в пучине прятал ты ключицы, {5}
5 Когда от солнца лоб твой был укрыт?
Из темных дрем воззвал тебя зенит,
Чтоб мог ты в сон воздушный погрузиться
В объятьях грома, блещущей зарницы
Иль в серой толще ледяных хламид.
10 Ответа нет. Мертвы твои черты.
Две вечности в твоем оцепененье:
С китами вместе жил в глубинах ты,
Теперь орлов манят твои владенья, -
И никому до светопреставленья
Не пробудить гигантской высоты. {5}
(Перевод Раисы Вдовиной)
Из сонетов, мною недавно написанных, только этот ст_о_ящий: надеюсь
тебе он понравится
<...>
18-22 июля 1818 г.
Инверэри, 18-е июля.
Дорогой Бейли,
В тот единственный день, когда у меня была возможность повидаться с
тобой во время твоего последнего пребывания в Лондоне, я всюду тебя искал,
но нечистая сила нас развела. Теперь я написал Рейнолдсу с просьбой
сообщить, куда именно в Кэмберленд ты направился, так что мы не разминемся.
Первое, что я сделаю при встрече, - прочитаю тебе строки Мильтона о
Церере и Прозерпине {1} - и, хотя вовсе не за тобой я помчался на северную
оконечность Шотландии, не мешает выразиться поэтически. Послушай, Бейли,
будучи в здравом уме и трезвой памяти (а со мной это бывает не часто), я
скажу тебе вот о чем: это может впоследствии бавить тебя от лишнего обо
мне беспокойства - ты не заслуживаешь тревог, а меня следует просто-напросто
отлупить палками. Я довожу все до крайности - каждая мелкая неприятность в
мгновение ока превращается в тему для Софокла; {2} если случается в подобном
состоянии писать письмо другу, то мне часто недостает самообладания, чтобы
взять себя в руки и не причинить ему огорчения - меж тем, как раз в ту
минуту, когда он читает письмо, я могу покатываться со смеху. Твое последнее
письмо заставило меня покраснеть от стыда за доставленное тебе беспокойство.
Я прекрасно знаю свой характер и не сомневаюсь, что еще не раз напишу тебе в
том же духе - помни об этом и не принимай все на веру: будь снисходителен к
причудам моего воображения. Все равно мне не удержаться, я себя знаю.
Виноват, что огорчаю тебя прекращением своих витов в Малую Британию, {3}
но, думаю, прежних посещений было достаточно для человека, занятого книгами
и размышлениями: по этой причине я не бывал нигде, кроме Вентворт-Плейс -
это в двух шагах от меня. Кроме того, состояние здоровья слишком часто
вынуждало меня к осторожности и заставляло остерегаться ночной сырости.
Далее, должен тебе сознаться, что мне претит всякое сборище - многолюдное
или немноголюдное. Не сомневаюсь, что наши добрые друзья рады моему приходу
просто потому, что рады меня видеть, но не сомневаюсь также, что привношу с
собой некую досадную помеху, без которой им лучше бы обойтись. Если мне
удается предугадать собственное дурное расположение духа, я уклоняюсь даже
от обещанного вита. Дело в том, что я не питаю к женщинам надлежащих
чувств; сейчас по отношению к ним я пытаюсь быть справедливым - и не могу:
не оттого ли, что мое мальчишеское воображение возносило их так высоко?
Школьником я почитал красивых женщин истинными богинями - какая-нибудь
них всегда покоилась у меня в сердце как в теплом гнездышке, даже и не
подозревая об этом. Теперь у меня нет оснований ожидать от них больше того
неоспоримого факта, что они существуют реально. По сравнению с мужчинами
женщины казались мне сотканными эфира - теперь я прнаю их вероятное
равенство: в сопоставлении великое выглядит незначительным. Оскорбить можно
не только словом или действием: кто сам чувствителен к обидам, тот не
склонен замышлять их против другого. Я не склонен замышлять обиды, находясь
в дамском обществе - я совершаю преступление, сам того не подозревая. Не
странно ли это? Среди мужчин я не испытываю ни хандры, ни злости в голове
нет черных мыслей, хочу - говорю, не хочу - не говорю; я готов слушать
других и от каждого узнаю что-либо новое; руки держу в карманах, у меня нет
никаких подозрений - и вообще чувствую себя превосходно. Среди женщин меня
донимают черные мысли, гложет злость и хандра - не могу говорить и не в
силах молчать - я полон подозрений не слышу ни слова вокруг - тороплюсь
уйти. Прояви же снисходительность и попытайся объяснить эту ненормальность
моим разочарованием с тех пор, как прошло детство. И однако, несмотря на
подобные чувства я счастлив один посреди толпы, наедине с собой или с
немногими друзьями. Поверь мне, Бейли, несмотря на все это, я далек от мысли
считать тех кто чувствует иначе и стремится к другому, более блорукими,
чем я сам величайшую радость доставила мне женитьба брата - и я испытан не
меньшую, если женится кто-либо моих друзей. Я должен до конца преодолеть
себя - но как это сделать? Единственный способ - найти корень зла и
бавиться от него посредством повторения "заклятий в обратном их порядке"
{4} - это довольно трудно; часто прочнее всего укореняется предрассудок,
прорастающий сложнейшего переплетения чувств, которое не просто сразу
распутать. У меня есть что сказать по этом поводу, но подождем лучших времен
и более подходящего расположения духа: хватит с меня сознания того, что я
никогда никого не задеваю незаслуженно - в конце концов, я не столь дурного
мнения о женщинах, дабы предполагать, будто им страх как важно, нравятся они
мистер Джону Китсу пяти футов ростом или же нет. Ты, сдается мне, желал бе
жать всяких разговоров на этот счет - и я не надоем тебе, дорогой дружище:
"Аминь", говорю я на этом. - Я вряд ли позволил бы себе бродит по горам все
эти четыре месяца, если бы не думал, что путешествие даст мне опыт, сотрет
многие предубеждения, приучит к трудностям и что созерцание величественных
горных картин обогатит мою душу новым впечатлениями, придав поэтическим
исканиям б_о_льшую уверенность. Мне было бы не дано всего этого, останься я
дома, зарывшись в книги и сравняйся хоть с самим Гомером. Я уже стал почти
что настоящим горцем пробыл среди диких вершин, видимо, достаточно долго для
того, чтоб не особенно распространяться об их величии. Питался я в основном
овсяными лепешками, но съел, наверное, слишком мало для того, чтобы по
настоящему к ним пристраститься
<...>
23-26 июля 1818 г.
Аладинов джинн покуда {2}
Не творил такого чуда;
Колдунам над Ди-рекою {3}
И не грезилось такое;
5 Сам апостол Иоанн,
Что провидел сквозь туман
В небе, заревом объятом,
Семь церквей, сверкавших златом, {4}
Не видал таких красот.
10 Я вступил под строгий свод;
Там на мраморе нагом
Некто спал глубоким сном.
Море брызгами кропило
Ноги спящему и било
15 О каменья край плаща;
Кудри, по ветру плеща.
Вкруг чела вились тяжелым
Золотистым ореолом.
"Кто сей спящий? Что за грот?" -
20 Я шепнул, шагнув вперед.
"Что за грот? И кто сей спящий?" -
Я шепнул, рукой дрожащей
Тронув юношеский лик.
Юный дух очнулся вмиг,
25 Встал и молвил мне в ответ:
"Смерть мою воспел поэт.
Лисидасом-пастухом {5}
Я зовусь, а здесь мой дом:
Он воздвигнут Океаном.
30 В нем волна гудит органом;
И паломники-дельфины,
Жители морской пучины,
Жемчуга собрав на дне,
В дар сюда несут их мне.
35 Но увы - сменился век:
Ныне дерзкий человек
Волны бороздит упрямо,
Не щадя Морского Храма.
Горе мне, жрецу: бывало,
40 Вод ничто не волновало;
Хор пернатых певчих встарь
В небесах парил; алтарь
Охранял я от людей;
Рничим был сам Протей.
45 А теперь людские взгляды
Сквозь скалистые преграды
Проникают вглубь - и вот
Я решил покинуть грот,
Бывший мне укрытьем прежде:
50 Он доступен стал невежде,
Яхтам, шлюпкам, челнокам,
Щеголихам, щеголькам
С их грошовою кадрилью!
Но, противясь их засилью,
55 Грот в пучину канет вскоре"...
Молвив так, он прыгнул в море -
И пропал!
(Перевод Елены Баевской)
Прости: я так разленился, что пишу всякую чепуху вроде этой. Но что
поделаешь?
<...>
24. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ
22 сентября 1818 г. Хэмпстед
Дорогой Рейнолдс,
Поверь, меня гораздо больше радовала мысль о твоем благополучии, чем
огорчало твое молчание. Разумеется, меня печалит то, что я не могу быть
счастливым вместе с тобой, но заклинаю тебя не думать сейчас ни о чем, кроме
радостей: "Розы срывай" {1} etc. Впивай до дна сладость жни. Сокрушаюсь
над тобой, поскольку это не может длиться вечно - и сокрушаюсь над собой,
так как пью сейчас горькую чашу. Покорись - иного выхода нет: только эта
мысль меня утешает. Я ни разу не влюблялся, однако последние два дня меня
преследовал некий женский образ {2} - как раз сейчас, когда лихорадочная
отрада Поэзии выглядит куда менее преступной. Сегодня утром Поэзия одержала
верх: я снова предался абстракциям, составляющим всю мою жнь. Я чувствую,
что бежал новой горести - загадочной и грозной: я благодарен за это. - К
моему сердцу приливает палящий жар - не залог ли Бессмертия?
Бедный Том - эта женщина - и Поэзия вызванивают у меня в груди
колоколами. Сейчас я сравнительно спокоен: знаю, все это огорчит тебя, но ты
должен меня простить. Будь мне вестно, что ты отправишься так скоро, я мог
бы послать тебе копию "Горшка с базиликом" - я переписал его.
А вот вольный перевод сонета Ронсара {3} - думаю, он придется тебе по
душе. Мне дали почитать сборник его стихов: там много по-настоящему
прекрасного.
Природа, щедрости полна благой,
На небесах за веком век таила
Кассандру, наделенную красой,
Что блеском дивным превзошла светила.
5 Амур ее крылами осенил:
Во взоре, властью тайного порыва,
Такой зажегся несравненный пыл,
Что средь богинь пронесся вздох ревнивый.
Едва она ступила в мир земной,
10 Я страстью воспылал: страданье стало
Моим уделом; горек жребий мой -
Любовь мне жилы мукой пронала...
У меня не было при себе оригинала, когда я переводил: содержание
концовки я никак не мог вспомнить.
Мне следовало бы навестить Раиса еще раньше, но предписанием Сори я
заперт в четырех стенах - и боюсь выходить -за ночной сырости. - Ты
знаешь, что все это сущие пустяки. Скоро я совсем поправлюсь. - О твоем
предложении буду помнить, как если бы оно взяло и осуществилось - но,
наверное, ничего не получится. Том все еще лежит в постели: нельзя сказать,
что ему лучше. Вестей от Джорджа пока нет.
Твой любящий друг
Джон Китс.
25. ДЖЕЙМСУ ОГАСТЕСУ ХЕССИ
8 октября 1818 г. Хэмпстед
Дорогой Хесси,
С Вашей стороны было большой любезностью прислать мне статью
"Кроникл", и я поступил гадко, не поблагодарив Вас за это раньше: простите,
пожалуйста. Вышло так, что эту газету я получал ежедневно и сегодняшнюю
видел тоже. Чувствую себя в долгу перед джентльменами, которые за меня
заступились. {1} Что касается остального, то я теперь начинаю лучше
осознавать свои сильные и слабые стороны. Хвала и хула оставляют лишь
мгновенный след в душе человека, который питает такую любовь к идеальной
Красоте, что становится самым суровым критиком своих проведений. Моя
собственная взыскательность причинила мне несравненно больше страданий, чем
"Блэквуд" и "Куортерли" вместе взятые. Когда же я чувствую свою правоту,
никакая сторонняя хвала не доставит мне столько радости, сколько возможность
снова и снова предаваться в уединении наслаждению прекрасным. Дж. С.
совершенно прав, говоря о небрежности "Эндимиона". Как ни парадоксально, но
не моя вина, если это так. Я сделал все, что было в моих силах. Если бы я
выходил себя и тщился создать нечто совершенное - и ради этого клянчил
совета и дрожал над каждой строчкой, я бы вообще ничего не написал. Не в
моем характере жаться и мяться. Я буду писать независимо. Я писал
независимо, не умея судить здраво. Впоследствии я смогу писать независимо,
развив в себе такую способность. Поэтический гений обретает благодать
собственными усилиями: ни законы, ни предписания не подстегнут его
созревания; ему нужны только самосознание и предельная собранность.
Созидательное начало созидает себя само. - В "Эндимионе" я очертя голову
ринулся в море и тем самым лучше освоился с течением, с зыбучими песками и
острыми рифами, чем если бы оставался на зеленой лужайке, наигрывал на
глупенькой дудочке и услаждался чаем и душеспасительными советами. - Я
никогда не боялся неудач, потому что лучше уж потерпеть неудачу, нежели не
суметь стать вровень с Великими. Но я, кажется, начинаю впадать в
декламацию.
Итак, с поклонами Тейлору и Вудхаусу,
остаюсь искренне
Ваш Джон Китс.
27 октября 1818 г. Хэмпстед
Дорогой Вудхаус,
Ваше письмо доставило мне огромную радость - и гораздо более своим
дружеским тоном, чем обстоятельным рассуждением на тему, которая, как
принято считать, находит живой отклик среди представителей "genus
irritabile". {"genus irritabile" - "ревнивое пламя поэтов" (латин.).} {1}
Лучшим ответом Вам будет чисто деловое ложение некоторых моих мыслей по
двум основным моментам, которые, подобно стрелкам указателей, направляют нас
в самую гущу всех pro и contra {pro и contra - за и против (латин.).}
относительно Гения, его взглядов, свершений, честолюбия - Первое. Что
касается поэтической личности как таковой (под ней я разумею тип, к которому
принадлежу и сам, если вообще хоть что-то собой представляю, - тип, отличный
от вордсвортовского, величественно-эгоистического, который является вещью
per se {per se - сама по себе (латин.).} и стоит явно особняком), {2} то
поэтической личности как таковой не существует: она не есть отдельное
существо - она есть всякое существо и всякое вещество, все и ничто - у нее
нет ничего личностного; она наслаждается светом и тьмой - она живет полной
жнью, равно принимая уродливое и прекрасное, знатное и безродное,
обильное и скудное, нменное и возвышенное; она с одинаковым
удовольствием создает Яго и Имогену. {3} То, что оскорбляет взор
добродетельного философа, восхищает поэта-хамелеона. Внимание к темной
стороне жни причиняет не больше вреда, чем пристрастие к светлой: для
поэта и то, и другое - повод для размышления. Поэт - самое непоэтическое
существо на свете, ибо у него нет своего "я": он постоянно заполняет собой
самые разные оболочки. Солнце, луна, море, мужчины и женщины, повинующиеся
порывам души, поэтичны и обладают неменными свойствами - у поэта нет
никаких, нет своего "я" - и он, без сомнения,
самое непоэтическое творение Господа. Поскольку поэт лишен собственного
"я" - а я могу таковым назваться, - удивительно ли, если я вдруг скажу, что
отныне не намерен больше писать? Разве не может быть так, что в это самое
мгновение я склонен размышлять о характерах Сатурна и Опс? Горько
прнаваться, но совершенно ясно, что ни одно пронесенное мной слово
нельзя принимать на веру как идущее глубины моего собственного "я" - да и
как же иначе, если собственного "я" у меня нет?! Когда я бываю в обществе
других людей и ум мой не занимают порожденные им же фантазии, тогда "не-я"
возвращается к "я", {4} однако личность каждого присутствующих
воздействует на меня так сильно, что в скором времени я совершенно
уничтожаюсь: и не только в кругу взрослых - то же самое проошло бы со мной
и в детской, среди малышей. Не знаю, насколько понятно я выразился -
надеюсь, достаточно понятно, чтобы Вам стало ясно, как мало можно доверять
всему сказанному мной тогда.
Далее мне хотелось бы сказать несколько слов о своих взглядах и
жненных планах. Я преисполнен честолюбивого желания принести миру благо:
для этого потребуются годы и годы, если мне суждено достигнуть зрелости. Тем
временем я намерен попытаться достичь таких вершин в Поэзии, на какие только
позволит мне взойти моя дерзость. Одни лишь смутные очертания поэтических
замыслов нередко бросают меня в Надеюсь только не утратить интереса к
судьбам человеческим - надеюсь, что испытываемое мною отшельническое
безразличие к похвале людей даже с самой тонкой душой не притупит остроты
моего зрения. Думаю, этого не проойдет. Меня не оставляет уверенность, что
я мог бы писать единственно любви к прекрасному и страстного к нему
стремления, даже если бы труды каждой ночи сжигались поутру дотла, не
увиденные никем. А впрочем, как знать, быть может, сейчас я говорю все это
не от своего имени, а от имени того, в чьей душе теперь обитаю. Однако в
любом случае заверяю Вас от всего сердца, что следующая фраза принадлежит
мне - и никому больше. Мне дорога Ваша забота, я очень высоко ценю Ваше
доброе расположение ко мне и остаюсь
искренне Ваш
Джон Китс.
27. ДЖОРДЖУ И ДЖОРДЖИАНЕ КИТСАМ
14-31 октября 1818 г. Хэмпстед
Мой дорогой Джордж,
Строки твоего письма, в котором ты жалуешься на отсутствие писем
Англии, расстроили меня очень сильно: ведь я собирался написать тебе сразу
по возвращении Шотландии, а это проошло двумя месяцами раньше
намеченного срока, потому что мы с Томом оба совсем неважно себя чувствуем;
но миссис Уайли сказала мне, что тебе не хотелось бы ни от кого получать
писем до тех пор, пока ты нам не напишешь. Это показалось мне несколько
странным: теперь-то я вижу, что такого быть не могло, однако тогда я по
своему легкомыслию выбросил головы все сомнения и продолжал вести тот
рассеянно-суматошный и беспечный образ жни, который тебе так хорошо
знаком. Если последняя фраза внушит тебе беспокойство за меня, не поддавайся
ему: все твои тревоги будут развеяны моими словами прежде, чем ты успеешь
дочитать до точки.
С болью в сердце должен прнаться, что совсем не жалею о том, что ты
не получил вестей от нас в Филадельфии: ничего хорошего о Томе сказать было
нельзя; -за этого я не мог взяться за письмо все эти дни; не мог заставить
себя сказать правду о том, что ему не лучше, а хуже - гораздо хуже... И все
же надо сказать то, что есть: вы, мой дорогой брат и моя дорогая сестра,
должны взять пример с меня и стойко встретить любое бедствие ради меня, как
я это делаю ради вас. Помимо тех чувств, которые мы испытываем друг к другу,
нас связывают узы, дарованные нам Провидением, дабы они помогли нам бежать
пагубных последствий безмерного горя, переживаемого в одиночестве. У меня
есть Фанни {1} и есть вы - три человека, чье счастье для меня священно - и
это сводит на нет эгоистическое страдание, в которое я иначе неминуемо
погрузился бы, находясь рядом с бедным Томом, а ведь он смотрит на меня как
на единственное свое утешение. У вас на глазах выступят слезы - пусть! - так
обнимите же друг друга, возблагодарите небо за свое счастье и задумайтесь о
горестях, которые мы делим со всем человечеством; а потом не посчитайте за
грех вернуть себе спокойное расположение духа.
По крайней мере от одной причины тревоги я вас бавлю: горло у меня
уже не болит; простуду вызвало шлепание по болоту на острове Малл - вы
узнаете обо всем моих шотландских писем: позже я перепишу для вас
кое-какие отрывки. - У меня нет слов, чтобы выразить свою радость от того,
что вы нашли счастье друг в друге. Луна за окном ярко сияет - сейчас
полнолуние: в мире материи луна для меня то же самое, что вы в мире духа.
Дорогая сестра! Окажись ты рядом, я едва ли сумел бы выговорить слова,
которые могу написать далека: я восхищаюсь тобой, я питаю к тебе
величайшую целомудренную нежность, я ни к одной женщине в мире не испытываю
ничего подобного. Ты напомнишь мне о Фанни - но ее характер еще не устоялся,
ее присутствие не влияет на меня так сильно. Всем сердцем надеюсь, что со
временем и к ней буду относиться точно так же. Не знаю, как это вышло, но
сам по себе я не завязал ни одного знакомства - почти все мои знакомства
приобретены с твоей помощью, дорогой Джордж: тебе я обязан и тем, что у меня
появилась сестра - и не просто сестра, но и прекрасное человеческое
существо. И сейчас, раз уж я заговорил о тех, кто благодаря тебе стал мне
блок, я не могу не вспомнить Хэслама {2} - как самого преданного,
неменно любезного и доброго друга. Его забота о Томе, до моего возвращения
и после, не говоря уж о постоянном беспокойстве за тебя, привязали меня к
нему навсегда. Завтра я зайду к миссис Уайли и обменяюсь с ней новостями.
Из-за Тома мне нельзя было бывать у нее так часто, как того хотелось бы - я
виделся с ней лишь дважды: один раз обедал с ней и Чарльзом - она была в
добром здравии и хорошем расположении духа, то и дело смеялась моим неловким
шуткам. Мы отправились на чай к миссис Миллар, и на пути туда нас особенно
поразила игра светотени у ворот здания Королевской конной гвардии. Я готов
исписать для вас целые тома, так что соблюсти в ложении какой-либо порядок
попросту невозможно: сначала пойдет рассказ о том, что сильнее всего
занимает ум - отнюдь не сердце. Кроме того, мне хочется нарисовать вам
картину всей нашей жни - иногда мне хватит одного мазка для того, чтобы у
вас сложилось о ней полное представление: вот, скажем, по предыдущей фразе
вам должно ясно представиться, как мы прогуливаемся по Уайтхоллу - бодрые и
в полном здравии и благополучии. Я более чем уверен, что вам это удастся как
нельзя лучше: недавно я просто представил себе то, как вы играете в крикет -
и был счастлив донельзя -
<...>
- Рейнолдс по возвращении Девоншира, где
он провел шесть недель в свое удовольствие, чувствует себя хорошо: он
убеждает меня опубликовать "Горшок с базиликом" в ответ на атаки со стороны
"Блэквудз Мэгэзин" и "Куортерли Ревью". В мою защиту появилось два письма в
"Кроникл" {3} и одно в "Экзаминере", перепечатанное эксетерского журнала
"Альфред" и написанное Рейнолдсом4 (кому принадлежат напечатанные в
"Кроникл" - я не знаю). Впрочем, все это - преходящая злоба дня. Думаю, что
после смерти я буду причислен к английским поэтам. Однако - в качестве
свежей новости - попытка "Куортерли" нанести сокрушительный удар только
придала мне вестности, а журналисты с недоумением спрашивают друг друга,
что побудило "Куортерли" действовать себе во вред. В глазах общественного
мнения я не потерпел ни малейшего урона и не выгляжу смешным или ничтожным.
Сознавая превосходство другого человека надо мной, я всегда отдаю ему
должное и уверен, он не станет надо мной насмехаться; что касается
остальных, то, как мне кажется, проводимое мной впечатление обеспечивает
уважительное обращение со мной, а за глаза пусть говорят что угодно. -
Зрение не позволяет бедняге Хейдону снова приняться за свою картину: он
ездил за город, по возвращении я виделся с ним только один раз. - Пишу обо
всем скомканно, так как не знаю, когда отплывает почта - выясню завтра, и
тогда будет видно, можно ли ударяться в подробности. Впрочем, я буду
исписывать каждый день по крайней мере два листа вплоть до самой отправки -
будет она через три дня или через три недели - а затем начну новое письмо.
Обе мисс Рейнолдс очень добры ко мне, однако недавно вызвали у меня сильное
раздражение - и вот каким образом. - Сейчас я под стать Ричардсону. {5}
Зайдя к ним вскоре после приезда, я застал всех в смятении и страшной
суматохе: оказалось, что их кузина {6} не на шутку рассорилась с дедом и
была приглашена мисси воспользоваться ее домом как убежищем. Она
уроженка Ост-Индии и должна унаследовать дедушкино состояние. Когдг я
появился, мисс совещалась с ней наверху, а в гостиной молодьи леди с
жаром осыпали ее похвалами, называя и благородно воспитанной и интересной, и
прочая, и прочая - все это я пропустил мимо ушей, на смотревшись чудес за
девять дней возвращения морем Шотландии. - Теперь дело обстоит совершенно
иначе: они ее ненавидят. Насколько я могу, судить, она не лишена недостатков
- и немалых, однако в ней есть нечто, что способно вызвать ненависть у
женщин, уступающих ей в привлекательности. Она не Клеопатра, но по крайней
мере Хармиана. {7} У нее истинно восточная внешность, у нее красивые глаза и
прекрасные манеры. Она входит в комнату, грацией своей напоминая пантеру.
Она слишком ысканна и слишком уверена в себе, чтобы оттолкнуть какого ни
есть поклонника, - по привычке она не видит в обожании ничего ряда вон
выходящего. Мне всегда легче и вольготней с такого рода женщинами: созерцая
их, я воодушевляюсь и ощущаю полноту жни - женщины попроще не вызывают у
меня подобных чувств. Восхищение поглощает меня настолько, что для
Неловкости или страха не остается места. Я забываю обо всем на свете - я
живу только ее жнью. Вы наверняка уже решили, что я влюблен в нее: слешу
заверить, что совсем нет, ничуть. Однажды ее образ преследовал меня
неотвязно всю ночь напролет, как могло бы случиться с мелодией Моцарта, - но
разве я не рассказываю о встречах с ней только как о занятном
времяпрепровождении, помогающем скоротать досуг? Разве я встречаюсь с ней не
только ради беседы с царственной женщиной, в устах которой простое "да" или
"нет" становится для меня настоящим пиршеством? Нет, я не мечтаю достать с
неба луну и, уходя домой, прихватить в кармане с собой; разлука с ней меня
не тревожит. Она мне нравится - мне нравятся похожие на нее, потому что
ничего неожиданного не происходит: кто мы такие и что оба собой представляем
- заранее обусловлено. Вы, наверное, подумали, что мы подолгу с ней
разговариваем - как бы не так: обе мисс Рейнолдс держат ухо востро. Они
полагают, что я к ней равнодушен, раз не пялю на нее глаза; они считают, что
она со мной кокетничает - какая чушь! Да она проходит по комнате так, что к
ней тянешься поневоле, словно к магниту. И это они называют кокетством! Им
никогда не взять в толк, что к чему. Что такое женщина - им неведомо. У нее
есть недостатки - пускай: по мне, точно такие могли быть у Хармианы и
Клеопатры. Если рассуждать с мирской точки зрения, то она прекрасна. Мы
судим о вещах, исходя двух различных душевных состояний: мирского,
театрального, зрелищного - и надмирного, самоуглубленного, созерцательного.
Первое присуждает главенство в наших умах Бонапарту, лорду Байрону и
названной Хармиане; при другом душевном состоянии одерживают верх Джон
Хауард, {8} епископ Хукер, {9} убаюкивающий ребенка, и ты, о моя дорогая
сестра. Как человек мирской, я люблю беседовать с Хармианой; как созданию,
наделенному бессмертной сущностью, мне дороже всего размышления о тебе. Я
согласен, чтобы она меня погубила; я жажду, чтобы ты меня спасла. Милый
брат, не думай, что мои страсти столь безрассудны и способны причинить тебе
боль - о нет:
"Свободен от забот хлыщей пустых,
Храню я чувства глубже, чем у них". {10}
Это строки лорда Байрона - едва ли не лучшие написанных им. - О
городских новостях мне сказать нечего: я почти ни с кем не вижусь. Что
касается политических дел, то они, на мой взгляд, погружены в глубокую
спячку, но тем более полным будет их скорое пробуждение. Быть может, и нет -
кто его знает: затяжное состояние мира, в котором пребывает Англия, породило
в нас чувство личной безопасности, а оно способно воспрепятствовать
восстановлению национальной чести. По правде говоря, v нашего правительства
нет ни на грош мужественности и честности. В стране сколько угодно
помешанных, готовых - не сомневаюсь - хоть сейчас подставить голову под
топор на Тауэр-Хилл только для того, чтобы наделать шума; многие, подобно
Хенту, руководствуются соображениями эстетики и хотели бы подправить
положение дел; многим, подобно сэру Бердетту, {11} нравится
председательствовать на политических обедах,но нет никого, кто готов к тому,
чтобы в безвестности нести свой крест во имя отечества. Худшими нас
движет жажда наживы, лучшими - тщеславие. Среди нас нет Мильтона, нет
Олджернона Сидни. {12} Правители в наши дни охотно меняют звание Человека на
звание Дипломата или Министра. Мы дышим в атмосфере, отдающей аптекой. Все
правительственные учреждения далеко отошли от простоты, в которой и
заключается величайшая сила: в данном отношении между нынешним
правительством и правительством Оливера Кромвеля {13} такая же разница, как
между двенадцатью римскими таблицами {14} и томами гражданского права,
кодифицированного Юстинианом. {15} Тому, кто занимает нынче пост
лорда-канцлера, воздают почести независимо от того, кто он - Боров или лорд
Бэкон. {16} Людей волнует не подлинное величие, а количество орденов в
петлицах. Невзирая на участие, которое либералы принимают в деле Наполеона,
меня не покидает мысль, что существованию Свободы он нанес гораздо больший
ущерб, чем кто-либо другой был способен это сделать: суть не в том, что
аристократы восстановили свое божественное право или намереваются обратить
его на пользу общества - нет, они последовали примеру Наполеона и в
дальнейшем будут только творить зло, которое сотворил бы он, но - отнюдь не
благо. Самое худшее заключается в том, что именно Наполеон обучил их
сколачивать свои чудовищные армии. -
<...>
Дилк, вестный вам как
воплощение человеческого совершенства по Годвину, {17} носится с идеей о
том, что именно Америка будет той страной, которая подхватит у Англии
эстафету человеческого совершенства. Я придерживаюсь совершенно иного
мнения. Страна, подобная Соединенным Штатам, где величайшими людьми
почитаются Франклины {18} и Вашингтоны, {19} неспособна на это. Франклин и
Вашингтон - великие люди, не спорю, но можно ли сравнивать их с нашими
соотечественниками - Мильтоном и двумя Сидни? {20} Один был квакером с
философской жилкой и прывал плоскими сентенциями к скопидомству; другой
продал своего боевого коня, который пронес его невредимым через все
сражения. Оба этих американца - люди великие, но не возвышенного склада:
народ Соединенных Штатов никогда не обретет возвышенности. Склад ума
Беркбека {21} слишком уж американский. Вы должны стремиться - правда,
соблюдая крайнюю осторожность - вдохнуть в жителей вашего поселения частицу
совсем иного духа: этим вы принесете своим потомкам больше добра, нежели
можете вообразить. Если бы, помимо выздоровления Тома, я испрашивал у неба
какое-то великое благо, я молился бы о том, чтобы один ваших сыновей стал
первым американским поэтом. Меня распирает от желания пророчествовать -
говорят, пророчества сбываются сами собой:
Ночь нисходит, тайн полна,
Загорается луна.
Вот уже и звезды дремлют
И сквозь сон кому-то внемлют -
5 Кто их слух привлек?
Это песен тихий звон
Потревожил звездный сон,
И весь мир в луну влюблен,
Слыша мой рожок.
10 Растворите, звезды, уши!
Слушай, полный месяц! Слушай,
Свод небесный! Вам спою
Колыбельную мою,
Песенку мою.
15 Дремли, дремли, дремли, дремли,
Внемли, внемли, внемли, внемли -
Слушай песнь мою!
Пусть камыш для колыбели
Наломать мы не успели
20 И собрали хлопка мало,
Что пойдет на покрывало,
Шерстяной же плед мальца
Носит глупая овца, -
Дремли, дремли, дремли, дремли,
25 Внемли, внемли, внемли, внемли -
Слушай песнь мою!
Вижу! Вон ты, предо мною,
Окруженный тишиною!
Я все вижу! Ты, малыш,
30 На коленях мамы спишь...
Не малыш! О нет же, нет:
Божьей милостью Поэт!
Лира, лира мальчугана
Светом осиянна!
35 Над кроваткою висит
И горит, горит, горит
Лира негасимо.
Ну, малыш, очнись, проснись,
Посмотри скорее ввысь:
40 Пышет жар оттуда -
Чудо, чудо!
Он взглянул, взглянул, взглянул,
Он дерзнул, лишь он дерзнул!
Тянется к огню ручонка -
45 Разом съежился огонь, -
Лира же в руке ребенка
Оживает наконец -
Ты воистину певец!
Баловень богов,
50 Западных ветров,
Ты воистину певец!
Славься, человек,
Ныне и вовек,
Баловень богов,
55 Западных ветров,
Славься, человек!
(Перевод Сергея-Таска)
<...>
Возвращаюсь к письму. Я снова встретил ту самую даму, которую
видел в Гастингсе {23} и с которой познакомился, когда мы с вами
направлялись в Оперу. Я обогнал ее на улице, ведущей от Бедфорд-Роу к
Лэм-Кондуит-стрит, обернулся - казалось, она была рада этому: рада нашей
встрече и не задета тем, что сначала я прошел мимо. Мы дошли до Излингтона,
{24} где посетили ее знакомого - содержателя школьного пансиона. Эта женщина
всегда была для меня загадкой: ведь тогда мы были вместе с Рейнолдсом,
однако по ее желанию наши встречи должны оставаться тайной для всех наших
общих знакомых. Идя рядом с ней - сначала мы шли переулками, потом улицы
стали нарядней, - я ломал себе голову, чем все это кончится, и приготовился
к любой неожиданности. После того как мы вышли лингтонского дома, я
настоял на том, чтобы ее проводить. Она согласилась - и снова у меня в
голове зароились всевозможные предположения, хотя школьный пансион и
послужил чем-то вроде деликатного намека. Наша прогулка окончилась у дома 34
по Глостер-стрит, Куин-сквер - еще точнее в ее гостиной, куда мы поднялись
вместе. Комната убрана с большим вкусом: много книг и картин, бронзовая
статуэтка Бонапарта, арфа и клавикорды, попугай, коноплянка, шкафчик с
отборными напитками и проч., и проч., и проч. Она отнеслась ко мне очень
благосклонно; заставила взять с собой тетерева для Тома и попросила оставить
адрес, чтобы при случае прислать еще дичи. Так как раньше она была нежна со
мной и позволила себя поцеловать, то я подумал, что жнь потечет вспять,
если не сделать этого снова. Но у нее оказалось больше вкуса: она
почувствовала, что это было бы слишком само собой разумеющимся - и
уклонилась: не жеманства, а, как я сказал, обнаружив тонкое понимание.
Она ухитрилась разочаровать меня таким образом, что я испытал от этого
большее удовольствие, чем если бы поцеловал ее: она сказала, что ей будет
гораздо приятнее, если на прощание я просто пожму ей руку. Не знаю, была ли
она сейчас иначе настроена, или же в своем воображении я не отдал ей
должного. Я надеюсь иногда приятно провести с ней вечер - и постараюсь быть
полезным, если смогу, во всем, что касается вопросов, связанных с книгами и
искусством. У меня нет по отношению к ней никаких сладострастных помыслов:
она и ты, Джорджиана, единственные женщины a peu pres de mon age, {a peu
pres de mon age - приблительно моего возраста (франц.).} с которыми я
счастлив знаться только ради духовного и дружеского общения. - Вскоре я
напишу вам о том, какой образ жни намереваюсь брать, но сейчас, когда
Том так болен, я не в состоянии ни о чем думать. - Несмотря на ваше счастье
и на ваши советы, я надеюсь, что никогда не женюсь. Даже если бы самое
прекрасное существо ожидало меня, когда я вернусь путешествия или с
прогулки, на полу лежал шелковый персидский ковер, занавеси были сотканы
утренних облаков, мягкие стулья и диван набиты лебяжьим пухом, к столу
подавалась манна небесная и вино превосходней бордосского, а окна моей
комнаты открывался вид на Уинандерское озеро - даже тогда я не был бы
счастлив, вернее, мое Счастье не было бы столь прекрасно, сколь возвышенно
мое Одиночество. Вместо всего, что я описал, Возвышенное встретит меня у
порога. Жалоба ветра - моя жена и звезды за окном - мои дети. Могучая идея
Красоты, заключенной во всех явлениях, вытесняет семейное счастье как нечто
мелкое и менее существенное по сравнению с ней: очаровательная жена и
прелестные дети для меня - только частица Красоты; заполнить мое сердце
могут лишь тысячи таких прекрасных частиц. По мере того как крепнет мое
воображение, я с каждым днем чувствую все яснее, что живу не в одном этом
мире, но в тысячах миров. Стоит мне остаться наедине с собой, как тотчас
вокруг возникают образы эпического размаха - они служат моему духу такую же
службу, какую королю служат его телохранители - тогда
"Трагедия со скипетром своим
Проходит величаво мимо..." {25}
Издаю ли я вместе с Ахиллом победный клич, стоя на краю рва, {26} или
обретаюсь с Феокритом в долинах Сицилии {27} - всецело зависит от моего
душевного состояния. А иногда все мое существо сливается с Троилом и,
повторяя строки:
"Как тень, которая у брега Стикса
Ждет переправы..." {28} -
я истаиваю в воздухе с таким упоительным сладострастием, что безмерно
счастлив моим одиночеством. Все это, вместе взятое - прибавьте сюда еще мое
мнение о женщинах в целом (а они для меня все равно что дети, с которыми я
охотнее поделюсь леденцами, нежели своим временем) - все это воздвигает
между мной и женитьбой барьер, чему я не устаю радоваться. Пишу об этом,
чтобы вы знали: и на мою долю выпадают высшие наслаждения. Даже если я
беру своим уделом одиночество, одиноким я не буду. Как видите, я очень
далек от хандры. Единственное, что может причинить мне отнюдь не мимолетное
страдание, это сомнения в моих поэтических способностях: такие сомнения
посещают меня редко и не долее одного дня - и я с надеждой смотрю в
недалекое будущее, когда бавлюсь от них навсегда. Я счастлив, насколько
может быть счастлив человек, то есть я был бы счастлив, если бы Том был
здоров, а я был бы уверен в вашем благополучии. Тогда я был бы достоин
зависти, особенно если бы моя томительная страсть к прекрасному слилась
воедино с честолюбивыми устремлениями духа. Подумайте только, как отрадно
мне одиночество, если взглянуть на мои попытки общения с миром: там я
выгляжу сущим дитятей, там меня совершенно не знают даже самые блкие
знакомые. Я не рассеиваю их заблуждений, как если бы боялся раздразнить
ребенка. Одни считают меня так себе - серединкой на половинку, другие -
попросту глупеньким, третьи - вовсе дураковатым, и каждый думает, что против
моей воли подмечает во мне самую слабую сторону, тогда как в
действительности я сам позволяю им это. Подобные мнения трогают меня мало:
ведь мои душевные запасы так велики. Вот одна главных причин, почему меня
так охотно принимают в обществе: всякий присутствующих может выгодно себя
показать, деликатно оттеснив на задний план того, кто почитается неплохим
поэтом. Надеюсь, что, говоря это, я не "кривляюсь перед небом" и не
"заставляю ангелов лить слезы"; {29} - думаю, что нет: я не питаю ни
малейшего презрения к породе, к коей принадлежу сам. Как ни странно, но чем
возвышеннее порывы моей души, тем смиреннее я становлюсь. Однако довольно об
этом - хотя любви ко мне вы будете думать иначе.
<...>
Надеюсь, что к
тому времени, когда вы получите это письмо, ваши главные затруднения
окажутся позади. Я узнаю о них так же, как о вашей морской болезни - когда
они уже превратятся в воспоминание. Не принимайтесь за дела слишком
ревностно - относитесь ко всему со спокойствием и заботьтесь прежде всего о
своем здоровье. Надеюсь, у вас родится сын: одно самых острых моих
желаний - взять его на руки - даст бог, сбудется еще до того, как у него
прорежется первый коренной зуб. Том стал гораздо спокойнее, однако нервы у
него все еще так сильно расстроены, что я не решаюсь заговаривать с ним о
вас. Именно потому, что я всеми силами стараюсь оберегать его от слишком
сильных волнений, это письмо вышло таким коротким: мне не хотелось писать у
него на глазах письмо, обращенное к вам. Сейчас я не могу даже спросить у
него, не хочет ли он что-нибудь передать вам - но сердцем он с вами.
Будьте же счастливы! Помните обо мне и ради меня сохраняйте бодрость.
Преданный вам ваш любящий брат
Джон.
Сегодня мой день рождения. Все наши друзья в постоянном беспокойстве о
вас и посылают вам сердечный привет.
28. БЕНДЖАМИНУ РОБЕРТУ ХЕЙДОНУ
22 декабря 1818 г. Хэмпстед
Вторник, Вентворт-Плейс.
Дорогой Хейдон,
Клянусь, я даже не заметил, как ты выходишь комнаты - и поверь мне,
что я ударяюсь в бахвальство только в твоем присутствии: обыкновенно в
обществе меня и двух слов не вытянешь. Мне свойственны все пороки поэта -
раздражительность, позерство, неравнодушие к похвалам; подчас нелегкая тянет
за язык наговорить кучу глупостей, которым сам потом удивляешься. Но я
давным-давно твердо решил пресечь это - и вот каким образом: куплю золотой
перстень и надену его на руку. Человек умный и понимающий не сможет мне
больше сочувствовать, а какой-нибудь олух не рискнет фыркать в лицо. Величие
в тени мне по душе больше, чем выставляемое напоказ. Рассуждая как простой
смертный, прнаюсь, что куда выше славы пророка ставлю привилегию созерцать
великое в уединении. Но тут я, кажется, впадаю в гордыню. - Вернемся к тому,
что занимало и продолжает неотступно занимать мои мысли - не только сейчас,
а уже года полтора кряду: где ыскать средства, необходимые тебе для
завершения картины? Верь, Хейдон: в груди у меня пылает страстное желание
пожертвовать чем угодно ради твоего блага. Говорю это совершенно искренне -
знаю, что ради меня ты тоже пойдешь на любую жертву. - Вкратце объясню все.
Я исполню твою просьбу раньше, чем ты сочтешь свое положение безвыходным, но
остановись на мне в самую последнюю очередь - обратись сначала к богатым
поклонникам искусства. Скажу тебе, почему я даю тебе такой совет. У меня
есть немного денег, которые позволят мне учиться и путешествовать в течение
трех-четырех лет. От своих книг я не ожидаю ни малейшей выгоды - более того,
не желал бы печататься вовсе. Я преклоняюсь перед человечеством, но не
выношу толпы: я хотел бы творить нечто достойное Человека, но не хочу, чтобы
мои проведения расходились по рукам досужих людей. Посему я жажду
существовать подальше от искушений типографского станка и восхищения публики
- и надеюсь, что бог пошлет мне силы в моем уединении. Попытай удачи у
толстосумов - но ни в коем случае на распродавай свои рисунки, иначе я приму
это за разрыв наших дружеских отношений. - Жаль, что меня не оказалось дома,
когда заходил Салмон. {1} Пиши мне и сообщай обо всем, что и как.
Горячо преданный тебе
Джон Китс.
29. ДЖОРДЖУ И ДЖОРДЖИАНЕ КИТСАМ
16 декабря 1818 - 4 января 1819 г. Хэмпстед
Дорогие мои брат и сестра,
Еще до получения моего письма вас подготовит к худшему письмо Хэслама,
если оно придет вовремя: утешаю себя тем, что, читая мои строки, вы уже
придете в себя после первого потрясения. Последние дни наш бедный Том провел
в отчаянном состоянии, но последние его минуты были не столь мучительны, а
последний вздох - легким и безболезненным. Не хочу, подобно пасторам,
вдаваться в пространные рассуждения о смерти, хотя простые мысли самых
обыкновенных людей об этом полны истины - так же, как и их пословицы. Я не
питаю и тени сомнения относительно бессмертия души - и у Тома также не было
ни малейших сомнений в этом. Все мои друзья отнеслись ко мне необычайно
заботливо - Браун не отпускал от себя. Вряд ли еще кому так старались
смягчить горесть потери, как мне. Во время болезни несчастного Тома я был не
в силах писать, а сейчас не могу принудить себя начать заново. На этой
неделе я посетил почти всех знакомых - постараюсь рассказать как можно
подробнее. С Дилком и Брауном я тесно сдружился - с Брауном даже собираюсь
жить вместе - точнее, вместе вести хозяйство; он займет переднюю гостиную, а
я расположусь в дальней и таким образом укроюсь от шума детей Бентли - там
мои занятия пойдут на лад. Сейчас - после такого перерыва - о будущих книгах
не имею ни малейшего представления; стихи не пишутся, словно перо скрючила
подагра. Как сейчас ваши дела? От всего происшедшего у меня голова идет
кругом. Вы далеко отсюда - с Беркбеком, а я вот здесь - рядом со мной Браун.
Иногда расстояние кажется мне непреодолимым, а иногда - вот как сейчас,
например, - общение наших душ не знает препятствий. Такое общение будет
одним величественнейших даров бессмертия. Пространство исчезнет и,
следовательно, единственным средством общения между душами явится их
способность понимать друг друга, причем понимать в совершенстве, тогда как в
нашем бренном мире взаимное понимание более или менее ограничено: от степени
добра зависит пылкость любви и сила дружбы. Я настолько отвык от писания,
что, боюсь, вы не поймете, что я хочу сказать, поэтому приведу пр
Предположим, Браун, Хэслам или кто-то другой числа самых блких мне
людей - кроме вас - оказался бы в Америке: они отдалились бы от меня
настолько, насколько менее ощутимым для меня стало бы их присутствие. То,
что в данный момент я не чувствую себя так далеко от вас, объясняется тем,
что я прекрасно помню все ваши манеры, жесты, повадки: я знаю, о чем вы
думаете и что чувствуете; знаю, как выразится ваша радость и ваша скорбь;
знаю, как вы ходите, встаете и присаживаетесь на стул, как смеетесь и как
шутите - каждое ваше движение мне вестно, поэтому я ощущаю вас словно бы
рядом с собой. И вы наверняка вспоминаете меня столь же явственно: для вас
это будет еще легче, если мы условимся читать отрывок Шекспира каждое
воскресенье в десять часов вечера - тогда мы окажемся так же блко друг к
другу, как слепые, запертые в одной комнате.
<...>
Нашему земному зрению
доступны обычаи и манеры только одной страны и одного века - затем мы
исчезаем мира. Но сейчас обычаи и установления давно минувших времен -
будь это древний Вавилон или Бактрия {1} - для меня не менее, а даже более
реальны, нежели те, которые я наблюдаю теперь. Последнее время я думал вот о
чем - чем больше мы знаем, тем очевидней становится нам несовершенство мира.
Наблюдение не новое, однако я твердо решил ничего не принимать на веру и
проверять истинность даже самых распространенных пословиц. Бесспорно одно:
скажем, миссис Тай {2} и Битти {3} некогда приводили меня в восторг, а
теперь я вижу их насквозь и не нахожу ничего, кроме откровенной слабости.
Между тем они многих и ныне приводят в восторг. А что если какое-нибудь
высшее существо взирает подобным образом на Шекспира - неужели это возможно?
Нет, конечно же, нет! Так же, за немногими исключениями, несовершенны и
женщины (прости меня, Джордж, {4} о тебе я здесь не говорю). Различия между
портнихой, синим чулком и самой очаровательной сентименталкой совершенно
ничтожны: все они одинаково нестерпимы. Но довольно об этом. Быту может, я
просто-напросто святотатствую - но, честное слово, способности мыслить у
меня так мало, что ни о чем нет твердого мнения, кромке как о собственных
вкусах и наклонностях. - Я могу уверовать в истинность того или иного
явления, только если ясно вижу, что оно прекрасно, но даже в этой
способности к восприятию я чувствую себя крайне неопытным - со временем
надеюсь усовершенствоваться. Год назад я совсем не понимал картонов Рафаэля,
{5} а теперь понемногу начинаю в них разбираться. А как я этому научился?
Благодаря тому, что видел работы, выполненные в совершенно противоположном
духе. Я имею в виду картину Гвидо, {6} на которой все святые - вместо
героической безыскусности и непритворного величия, свойственных Рафаэлю, -
являют во внешности и в позах всю лицемерно-ханжескую, напыщенную слащавость
отца Николаса у Макензи. {7} Последний раз я просматривал у Хейдона собрание
гравюр, снятых с фресок одной миланской церкви {8} - не помню, какой именно:
там были образцы первого и второго периодов в истории итальянского
искусства. Пожалуй, даже Шекспир не доставлял мне большего наслаждения. Они
полны романтики и самого проникновенного чувства. Великолепие драпировок
превосходит все когда-либо мною виденное, не исключая самого Рафаэля.
Правда, все фигуры до странности гротескны - и все же составляют прекрасное
целое: на мой взгляд, они прекраснее, нежели проведения более совершенные,
так как оставляют больше места Воображению.
<...>
Отпусти Мечту в полет...*
{* Перевод Григория Кружкова см. на с. 111.}
Я не думал, что стихотворение такое длинное: у меня есть еще одно -
покороче, но так как удобнее поместить его на оборотной стороне листа, то
сначала я выпишу кое-какие замечания Хэзлитта о "Калебе Уильямсе" - о "Сент
Леоне", хотел я сказать: Хэзлитт превосходно разбирает все романы Годвина,
но я процитирую только один отрывок как образец его обычного
отрывисто-резкого стиля и пламенной лаконичности. Вот что Хэзлитт говорит о
"Сент Леоне": {9} "Он не что иное, как конечность, оторванная от тела
Общества. Обладая вечной юностью и красотой, он не знает любви; окруженный
богатством, мучимый и терзаемый им, он не в силах творить добро.
Человеческие лица мелькают перед ним, как в калейдоскопе, но ни с кем
людей он не связан привычными узами сочувствия или сострадания. Он неминуемо
возвращается к самому себе и к своим собственным думам. В его груди царит
одиночество. В целом свете у него нет никого - ни жены, ни ребенка, ни
друга, ни врага. _Его одиночество - это одиночество души, одиночество не
среди лесов, рощ и гор_ - это пустыня посреди общества, это запустение и
забытье сердца. Он одинок сам по себе. Его существование чисто рассудочно -
и потому непереносимо для того, кто испытывал восторг любви или горесть
несчастья". Раз уж я взялся за это, то заодно перепишу для вас и тот
отрывок, где Хэзлитт характерует Годвина как романиста: "Кто бы ни был на
самом деле автором "Уэверли", {10} совершенно очевидно то, что не он - автор
"Калеба Уильямса". Невозможно представить себе двух более разных писателей,
однако каждый них достиг предельной ясности и высокой степени
совершенства на бранном им пути. Если один почти исключительно поглощен
наблюдением внешней стороны явлений и традиционной обрисовки характеров, то
другой всецело сосредоточен на внутренней работе мысли и созерцании
различных проявлений человеческой психологии. Возьмем "Калеба Уильямса": в
нем мало знания жни, мало разнообразия, нет склонности к живописанию,
отсутствует чувство юмора, однако нельзя ни на миг усомниться в
оригинальности всего проведения и в силе авторского замысла. Впечатление,
проводимое этой книгой на читателя, соразмерно могуществу авторского
гения. Конечный эффект и в "Калебе Уильямсе". и в "Сент Леоне" достигается
не с помощью фактов и дат, не типографским шрифтом и не журнальной
мудростью, не копированием и не начитанностью, но посредством напряженного и
терпеливого учения человеческого сердца - посредством воображения,
облекающего в конкретно зримые формы определенные жненные положения и
способного поднять воображаемое до вершин реального". По-моему, все это
совершенно верно. - Теперь же перепишу для вас второе стихотворение - оно о
двойном бессмертии Поэтов:
Барды Радости и Страсти!..*
{* Перевод Григория Кружкова см. на с. 114.}
Оба стихотворения - образцы некоей разновидности рондо, к которой я,
кажется пристрастился. Здесь перед вами одна основная мысль - и развивается
она с большей легкостью и свободой, нежели это позволяет сонет, доставляя
тем самым большее удовольствие. Я намерен выждать несколько лет, прежде чем
начать публиковать разные небольшие стихотворения, однако впоследствии
надеюсь составить них сборник, достойный внимания: он порадует тех, кто
не в силах выдержать бремя длинной поэмы. В моем письме-дневнике я собираюсь
переписывать для вас стихи по мере их рождения на свет - вот на этой самой
странице, я вижу, как раз остается место для стишка, который я написал на
одну мелодию, когда слушал музыку:
Зачах с тоски мой голубок, {11}
Но в чем же, в чем я дал оплошку?
Не сам ли шелковый шнурок
Я привязал ему на ножку?
5 Ах, клювик мой нежный, увы! - зачем
Ты умер, покинув меня насовсем?
В лесу беззащитен ты был, одинок,
А я тебя холил, жалел и берег,
Поил губ и горошек лущил;
10 Неужто на дереве лучше ты жил?
(Перевод Григория Кружкова)
<...>
30. БЕНДЖАМИНУ РОБЕРТУ ХЕЙДОНУ
8 марта 1819 г. Хэмпстед
Дорогой Хейдон,
Ты, должно быть, в недоумении - где я и чем занят. Я почти все время
провожу в Хэмпстеде и ничем не занят: пребываю в настроении qui bono, {qui
bono - точнее, cui bono - в чью пользу? - (латин.).} {1} давно сойдя с
дороги, ведущей к эпической поэме. Не думай, что я о тебе забыл. Нет, чуть
ли не через день я посещал Эбби и юристов. Сообщи мне, как твои дела и как
ты настроен.
Ты великолепно выступил во вчерашнем "Экзаминере". {2} Среди каких
ничтожных людей мы живем! На днях я зашел в скобяную лавку - с теми же
самыми чувствами: в наше время что люди, что жестяные чайники - все едино. В
35 лет они уже не учатся в школе, но говорят как двадцатилетние. Беседа в
наши дни не служит средством познания: в ней стремятся только к тому, чтобы
блеснуть остроумием.
В этом отношении два совершенно различных человека - Вордсворт и Хент -
очень похожи друг на друга. Один мой приятель заметил на днях, что если бы
сейчас лорд Бэкон пронес два слова на званом вечере, разговор тотчас бы
прекратился. Я убежден в этом - и потому принял решение: никогда не писать
просто ради сочинения стихов, но только от бытка знания и опыта,
приобретенных, быть может, за долгие годы раздумий - в противном случае я
останусь нем. Я буду упиваться собственным воображением, так как испытал
удовлетворение от одних лишь грандиозных замыслов, не утруждая себя
стихоплетством. Я не загублю свою любовь к сумраку написанием Оды Тьме!
Что касается средств к существованию, то ради этого писать я не стану:
я не собираюсь отираться в самой что ни на есть вульгарной толпе - в толпе
литераторов. Подобные решения я принимаю, трезво взглянув на себя и испытав
свои силы при подъеме умственных тяжестей. Мне двадцать три года, я мало
знаю и обладаю посредственным умом. Прилив энтузиазма подстрекнул меня к
созданию нескольких недурных отрывков, но это мало что значит.
Я не мог навестить тебя - выходил в город только по делам, это отняло
много времени. Отвечай мне без задержки.
Всегда твой
Джон Китс.
31. ДЖОРДЖУ И ДЖОРДЖИАНЕ КИТСАМ
(14 февраля - 3 мая 1819 г. Хэмпстед)
<...>
- Вудхаус повел меня в свою кофейную и
заказал бутылку бордосского. Отныне я поклонник бордосского: стоит мне
только заполучить бордосское, я должен немедля его выпить. Это единственное
чувственное наслаждение, к которому я пристрастился. Разве, плохо было бы
послать вам несколько виноградных лоз - нельзя ли это сделать? Я постараюсь
узнать. Ах, если бы вам удалось готовить вино, похожее на бордосское,
чтобы пить его летними вечерами в беседке, увитой зеленью! Воистину оно
прекрасно: {1} оно наполняет рот свежестью и протекает в горло прохладной
безмятежной струей; оно не ссорится с печенкой - нет, это подлинный
миротворец - оно тихо покоится в желудке, как покоилось некогда в гроздьях;
оно благоуханно как сотовый мед. Эфирные частицы его состава взмывают ввысь
и проникают в мозг, но не врываются в обиталища мысли подобно дебоширу в
сомнительном заведении, который в поисках своей дамы мечется от двери к
двери и молотит кулаками куда попало. Нет, бордосское ступает неслышными
стопами - как Аладин по волшебному замку. Прочие вина, более крепкие и
спиртуозные, превращают человека в Силена; бордосское делает его Гермесом, а
женщину наделяет душой и бессмертием Ариадны, для которой Вакх, я уверен,
всегда держал наготове целый подвал бордосского, однако ни разу не мог
уговорить ее осушить больше двух чаш. Я сказал, что бордосское - мое
единственное чувственное пристрастие, однако забыл упомянуть дичь: я не в
силах устоять перед грудкой куропатки, перед филе зайца, перед спинкой
тетерева, перед крылышком фазана или вальдшнепа passim. {passim - здесь:
всюду далее (латин.).} - Кстати, та леди, которую я встретил в Гастингсе (я
писал вам о ней - кажется, в прошлом письме) в последнее время щедро одаряла
меня дичью, что позволило мне и самому преподносить подарки: на днях она
вручила мне фазана, которого я отнес миссис Дилк - завтра вместе с Райсом,
Рейнолдсом и нашими вентворцами мы им и отобедаем. Следующего я приберегу
для миссис Уайли. - На этих небольших листках бумаги писать гораздо
приятней, чем на тех огромных и тонких листках, которые теперь, наделось,
вами уже получены: хотя нет, вряд ли письмо могло дойти так скоро. - В
письмах к вам я еще ни словом не обмолвился о своих делах. Если говорить
коротко, то причин для отчаяния нет. Поэма моя не имела ни малейшего успеха.
В этом году или в начале будущего я думаю еще раз попытать счастья у
публики. Если рассуждать эгоистически, то я стал бы хранить молчание
гордости и презрения к общественному мнению, но ради вас и Фанни соберусь с
духом и сделаю еще одну попытку. Не сомневаюсь, что при настойчивости через
несколько лет добьюсь успеха, однако нужно набраться терпения: журналы
расслабили читательские умы и приохотили их к праздности - немногие теперь
способны мыслить самостоятельно. Кроме того, эти журналы становятся все
более и более могущественными, особенно "Куортерли". Их власть сходна с
воздействием предрассудков: чем больше и чем дольше толпа поддается их
влиянию, тем сильнее они разрастаются и укореняются, отвоевывая себе все
больший про Я питал надежду, что когда люди увидят, наконец, - а им уже
пора увидеть - всю глубину беззастенчивого надувательства со стороны этой
журнальной напасти, они с презрением от нее отвернутся, но не тут-то было:
читатели - что зрители, толпящиеся в Вестминстере вокруг арены, где
происходят петушиные бои - им нравится глазеть на драку и решительно все
равно, какой петух победит, а какой окажется побежденным.
<...>
О Бейли у меня есть что порассказать. Сначала, прежде чем говорить о
своем отношении к этой истории, постараюсь, насколько возможно, припомнить
все обстоятельства дела и пояснее их ложить. Бейли, как вам вестно,
рядно терзался -за некой маленькой деревенской кокетки; когда я был у
него в Оксфорде, то думал, что он вот-вот распрощается с жнью, и уж никак
не подозревал того, о чем узнал позже - а именно: как раз в то самое время
он страстно домогался руки Марианны Рейнолдс. Представьте же мое умление,
когда после этого я узнал, что он не переставал обхаживать и некую мисс
Мартин. Так обстояли дела, когда после посвящения в священники он получил
приход где-то возле Карлайла. Там проживает семейство Глейг {2} - и вот,
представьте, податливое его сердце не устояло перед чарами мисс Глейг, а
посему он взял, да и прекратил всякие сношения с лондонскими знакомыми
обоего пола. Подробностей я сейчас толком не помню, однако наверняка знаю
следующее: он показал мисс Глейг свою переписку с Марианной, вернул той все
ее письма и потребовал назад свои, а также написал миссис Рейнолдс в весьма
резком тоне. Что касается интрижки с мисс Мартин, больше мне ничего не
вестно. Ясно, что Бейли вел себя отвратительно. Важно разобраться: виной
тому отсутствие деликатности и врожденная беспринципность или же невежество
и непривычка к вежливости. Что побудило его к этому - слабость характера?!
Да, безусловно. Необходимость жениться? Вероятно, и это тоже. И потом
Марианна всегда так носилась с ним, хотя ее мать и сестра немало дразнили ее
за это. Впрочем, она с начала и до конца вела себя безупречно: Бейли ей
нравился, - но она видела в нем только брата, никак не мужа; тем более, что
ухаживал он за ней, держа подмышкой Библию и Джереми Тейлора - ни в какую
рощу, помимо тейлоровской, они не заглядывали. {3} Упорство Марианны служит
ему до некоторой степени оправданием, однако тому, что он так быстро
переметнулся к мисс Глейг, никакого винения быть не может - подобное
поведение пристало разве что сельскому пахарю, желающему поскорее
обзавестись семьей. Против Бейли сильнее всего настраивает меня мнение Раиса
обо всем случившемся, - а Раис не действует сгоряча: он питал к Бейли самые
горячие дружеские чувства - но, тщательно взвесив все "за" и "против",
наотрез отказался поддерживать с ним всякие отношения. Рейнолдсы ожидают от
меня, что я не слишком буду распространяться о происшедшем; для них это
послужит хорошим уроком - поделом и матери и дочкам: о чем, бывало, ни
заговоришь, как кто-нибудь них тотчас вставлял a propos {а propos -
кстати, к случаю (франц.).} словцо о Бейли - что за благородный человек! что
за превосходный человек! - он у них с языка не сходил. Быть может, они
поймут, что тот, кто поносит женщин и пренебрегает ими, - он-то и есть
величайший женолюб; тот, кто говорит, что мог бы сжечь человека заживо,
никогда не приложит к этому руки, если дойдет до дела. Только очень плоские
люди понимают все буквально: Жнь каждого мало-мальски стоящего человека
представляет собой непрерывную аллегорию. Лишь очень немногим взорам
доступна тайна подобной жни - жни фигуральной, иносказательной, как
Священное Писание. Остальным она понятна не больше, чем Библия
по-древнееврейски. Лорд Байрон подает себя как некую фигуру, но он не
фигурален. Шекспир вел аллегорическую жнь. Его проведения служат
комментариями к ней.
<...>
Сейчас при мне открытое письмо Хэзлитта Гиффорду: {4} может быть, вам
доставит удовольствие отрывок-другой, особенно остро приправленный.
Начинается оно так: "Сэр, вы имеете скверную привычку возводить клевету на
всякого; кто вам не по душе. Цель моего письма состоит в том, чтобы лечить
вас от нее. Вы говорите о других все, что вам заблагорассудится - настало
время сказать вам, что вы собой представляете. Позвольте мне только
позаимствовать у вас развязность вашего стиля: за верность портрета
ответственность лежит на мне. Персона вы не бог весть какая значительная,
однако неплохое орудие в чужих руках - и потому достойны того, чтобы не
остаться в тени. Ваши тайные узы с высокопоставленными лицами оказывают
постоянное влияние на ваши мнения, каковые только этим и примечательны. Вы -
критик на службе у правительства; личность, немногим обличающаяся от
правительственного шпиона: вы - невидимое звено, связующее литературу с
полицией". И дальше: "Ваши работодатели, мистер Гиффорд, не платят своим
наемникам за услуги незначительные: за внимание, пожалованное шаткой и
зловредной софистике; за осмеяние того, что меньше всего способно вызывать
восхищение; за осторожный подбор нескольких образчиков дурного вкуса и
корявого стиля, почерпнутых там, где нет ничего более примечательного. Нет,
им нужна ваша неукротимая наглость, ваша корыстная злоба, ваша непроходимая
тупость, ваше откровенное бесстыдство, ваша самодовольная назойливость, ваше
лицемерное рвение, ваша благочестивая фальшь - все это требуется им для
выражения собственных предрассудков и притязаний, дабы заражать и отравлять
общественное мнение; дабы пресекать малейшие проявления независимости; дабы
ядом - более тлетворным, нежели яд скорпиона, - параловать юношеские
надежды; дабы пробираясь ползком и оставляя за собой следы гнусной сли,
опутывать лживыми мышлениями всякое проведение, которое не взращено в
парнике коррупции и которое "нежные лепестки раскрыло" не для того, чтобы
"отдать свою красоту солнцу" - то бишь некоему светилу со скамьи министров.
Вот в чем заключаются ваши обязанности, "вот чего ожидают от вас и в чем вы
не дадите промаха", но пожертвуете последними крохами честности и жалкими
остатками разума ради исполнения любой грязной работы, вам порученной. Вас
держат, "как обезьяна орех за щекой: первым берет в рот, чтобы последним его
проглотить". Вы заняли пост подхалима от литературы перед знатью и
исполняете должность придворного дегустатора. Вы питаете врожденное
отвращение ко всему, что расходится с вашими вкусами, и по долгу службы - ко
всему, что оскорбляет вкус над вами стоящих. Ваше тщеславие сводничает вашей
выгоде и ваша злоба подчиняется только вашей жажде власти. Если бы вы хоть
единожды - невольно или же преднамеренно - пренебрегли вашими завидными
обязательствами; если бы вы хоть раз запоздали с созывом чрезвычайной
комиссии по расследованию состояния дел в литературе - не миновать вам
отставки. Никогда больше не потреплет вас милостиво по плечу рука
влиятельной особы, никогда больше не снискать вам благосклонной улыбки
сиятельного ничтожества.
<...>
". Способ ложения целого - врожденная
могучая сила, с какой мысль зарождается, кипит и обретает законченное
выражение - глубокое понимание характера современного общества - все это
дышит подлинной гениальностью. У Хэзлитта есть свой внутренний демон, как он
сам говорит о лорде Байроне. {5}
<...>
Очень немногие обретали полное бескорыстие душевных побуждений, очень
немногими двигало единственно желание принести благо своим собратьям: по
большей части величие благодетелей человечества оказывалось запятнанным
корыстностью помыслов; нередко их соблазнял мелодраматический эффект. По тем
чувствам, которые я испытываю по отношению к несчастью Хэслама, мне
становится ясно, насколько сам я далек от скромного образца бескорыстия. И
все же необходимо развивать это чувство до самой высшей степени проявления:
вряд ли когда-нибудь оно способно причинить обществу вред - впрочем, такое
может случиться, если довести его до крайности. Ведь в мире дикой природы
ястреб не всегда завтракает малиновкой, а малиновка - червяком: и льву
приходится голодать точно так же, как ласточке. Большинство людей
прокладывает себе путь в жни так же бессознательно, так же не спуская глаз
с преследуемой ими цели, с той же животной одержимостью, как и ястреб.
Ястреб ищет себе пару - человек тоже: поглядите, как оба пускаются на поиск
и как оба добиваются успеха - способы совсем одинаковы. Оба нуждаются в
гнезде - и оба устраивают его себе одинаковым способом, одинаковым способом
добывая себе пропитание. Благородное создание человек для развлечения
покуривает свою трубочку; ястреб качается на крыльях под облаками - вот и
вся разница в их досужем времяпрепровождении. В том-то и заключается
наслаждение жнью для ума, склонного к размышлениям. Я прохожу по полям и
ненароком подмечаю суслика или полевую мышь, выглядывающую -за стебелька:
у этого существа есть своя цель - и глаза его горят от предвкушения. Я
прохожу по городским улицам и замечаю торопливо шагающего человека - куда он
спешит? У этого существа есть своя цель - и глаза его горят от предвкушения.
Но, по словам Вордсворта, "на всех людей - одно большое сердце": {6} в
человеческой природе таится некий электрический заряд, прванный очищать,
поэтому человеческие существа вновь и вновь подают примеры герома.
Достойно сожаления, что мы удивляемся этому - словно отыскав жемчужное зерно
в навозной куче. Я не сомневаюсь, что сердца тысяч людей, о которых никто
никогда не слышал, обладали совершеннейшим бескорыстием. Мне вспоминается
только два имени - Сократ и Иисус: {7} история их жни служит тому
доказательством. То, что я услышал недавно от Тейлора о Сократе, вполне
применимо и к Иисусу: Сократ был настолько велик, что, хотя сам не оставил
потомкам ни единого написанного слова, другие передали нам его слова, его
мысли, его величие. Остается только сокрушаться, что жнь Иисуса описывали
и приукрашали на свой лад люди, которые преследовали интересы
лицемерно-благочестивой религиозности. И все же, несмотря ни на что, мне
видится сквозь этот заслон подлинное величие этой жни. И вот, хотя сам я
точно так же следую инстинкту, как и любое человеческое существо - правда, я
еще молод - пишу наобум, впиваюсь до боли в глазах в непроглядную тьму,
силясь различить в ней хоть малейшие проблески света, не ведая смысла чужих
мнений и выводов - неужели это не снимает с меня греховности? Разве не может
быть так, что неким высшим существам доставляет развлечение искусный поворот
мысли, удавшийся - пускай и безотчетно - моему разуму, как забавляет меня
самого проворство суслика или испуганный прыжок оленя? Уличная драка не
может не внушать отвращения, однако энергия, проявленная ее участниками,
взывает к чувству прекрасного: в потасовке простолюдин показывает свою
ловкость. Для высшего существа наши рассуждения могут выглядеть чем-то
подобным: пусть даже ошибочные, тем не менее они прекрасны сами по себе.
Именно в этом заключается сущность поэзии; если же это так, то философия
прекрасней поэзии - по той же причине; почему истина прекраснее парящего в
небесах орла. Поверьте мне на слово: не приходит ли вам в голову, что я
стремлюсь познать самого себя? Поверьте же моим словам, и вы не станете
отрицать, что я отнюдь не применяю к себе строки Мильтона:
О, сколь ты, философия, прекрасна,
Хоть кажешься глупцам сухой и черствой!
Ты сладостна, как лира Аполлона...
Нет - но и не относя их к себе - я все равно благодарен, потому что моя душа
способна наслаждаться этими строками. Реальным становится только то, что
пережито в действительности: даже пословица - не пословица до тех пор,
пока жнь не докажет вам ее справедливости. Меня всегда тревожит мысль, что
ваше беспокойство за меня может внушить вам опасения относительно слишком
бурных проявлений моего темперамента, постоянно мной подавляемого. Ввиду
этого я не собирался посылать вам приводимый ниже сонет, однако просмотрите
предыдущие две страницы - и спросите себя: неужели во мне нет той силы,
которая способна противостоять всем ударам судьбы? Это послужит лучшим
комментарием к прилагаемому сонету: вам станет ясно, что если он и был
написан в муке, то только в муке невежества, с единственной жаждой - жаждой
Знания, доведенного до предела. Поначалу шаги даются с трудом: нужно
переступить через человеческие страсти; они отошли в сторону - и я написал
сонет в ясном состоянии духа; быть может, он приоткроет кусочек моего
сердца:
Чему смеялся я сейчас во сне?..*
{* Перевод Самуила Маршака см. на с. 187.}
Я отправился в постель и уснул глубоким спокойным сном. Здравым я лег и
здравым восстал ото сна.
<...>
...Похоже, что собирается дождь: сегодня я не пойду в город - отложу до
завтра. Утром Браун занялся писанием спенсеровых строф по адресу миссис и
мисс Брон - и по моему тоже. Возьмусь-ка и я за него смеха ради - в стиле
Спенсера:
Сей юноша, задумчивый на вид, {9}
С воздушным станом, с пышной шевелюрой -
Как одуванчик, прежде чем в зенит
Венец его развеют белокурый
В игре с Зефиром резвые Амуры.
На подбородке легонький пушок
Едва пробился - и печатью хмурой
Фиономию всесильный рок
Отметить не успел: румян он, как восток.
10 Не брал он в рот ни хереса, ни джина,
Не смешивал ни разу в чаше грог;
Вкусней приправ была ему мякина;
И, презирая всей душой порок,
С гуляками якшаться он не мог,
От дев хмельных бежал он легче лани
К воды потокам: {10} мирный ручеек
Поил его - и, воздевая длани,
Левкои поедал он в предрассветной рани.
19 Несведущий, он в простоте святой
Не разумел привольного жаргона
Столичных переулков, немотой
Сражен перед красоткой набеленной,
Осипшею, но очень благосклонной;
Не появлялся он в глухих углах,
Где дочери кудрявые Сиона {11}
Надменно выступают, на ногах
Гремя цепочками и попирая прах.
Данная рекомендация обеспечила бы ему место среди домочадцев
многотерпеливой Грельды. {12}
<...>
9 июня 1819 г. Хэмпстед
<...>
Одна причин появления в Англии лучших в
мире писателей заключается в том, что английское общество пренебрегало ими
при жни и лелеяло их после смерти. Обычно их оттирали на обочину жни,
где они могли воочию видеть язвы общества. С ними не носились, как в Италии
с Рафаэлями. Где тот поэт-англичанин, который, подобно Боярдо, {1} закатил
бы великолепное пиршество по случаю дарования имени коню, на коем восседал
один героев его поэмы? У Боярдо был собственный замок в Апеннинах. Он был
благородным романтическим поэтом - не ровня поэту-горемыке, могучему
властителю тайн человеческого сердца. Зрелые годы Шекспира были омрачены,
бедами: вряд ли он был счастливее Гамлета, который в повседневной жни схож
с ним более всех других его персонажей. Бен Джонсон {2} был простым
солдатом: в Нидерландах, перед лицом двух армий, он вступил в поединок с
французским конником и одержал над ним верх.
<...>
Смею думать, что для меня
наступает время дисциплины, причем самой строгой. Последнее время я ничего
не делал, испытывая отвращение к перу: меня одолевали неотвязные мысли о
наших умерших поэтах - и желание славы во мне угасало. Надеюсь, во мне
появилось больше философского, нежели раньше, и, значит, я стал меньше
походить на ягненочка, блеющего в рифму. {3} Прежде чем отдавать что-либо в
печать, я пришлю это вам. Вы можете судить о состоянии духа, в котором я
провожу 1819-й год, хотя бы по одному тому, что величайшее наслаждение за
последнее время я испытал тогда, когда писал "Оду Праздности".
<...>
8 июля 1819 г. Шенклин {1}
8 июля.
Моя дорогая,
Ничто в мире не могло одарить меня большим наслаждением, чем твое
письмо - разве что ты сама. Я не устаю поражаться тому, что мои чувства
блаженно повинуются воле того существа, которое находится сейчас так далеко
от меня. Даже не думая о тебе, я ощущаю твое присутствие, и волна нежности
охватывает меня. Все мои размышления, все мои безрадостные дни и бессонные
ночи не лечили меня от любви к Красоте; наоборот, эта любовь сделалась
такой сильной, что я в отчаянии от того, что тебя нет рядом, а я должен в
унылом терпении превозмогать существование, которое нельзя назвать жнью.
Никогда раньше я не знал такой любви, какую ты в меня вдохнула: мое
воображение страшилось, как бы я не сгорел в ее пламени. Но если ты до конца
полюбишь меня, огонь любви не опалит нас, а радость окропит благословенной
росой. Ты упоминаешь "ужасных людей" и спрашиваешь, не помешают ли они нам
увидеться снова. Любовь моя, пойми только одно: ты так переполняешь мое
сердце, что я готов обратиться в Ментора, стоит мне завидеть опасность,
угрожающую тебе. В твоих глазах я хочу видеть только радость, на твоих губах
- только любовь, в твоей походке - только счастье. Я желал бы видеть тебя
среди развлечений, отвечающих твоим склонностям и твоему расположению духа:
пусть же наша любовь будет источником наслаждения в вихре удовольствий, а не
прибежищем от горестей и забот. Но - случись худшее - я совсем не уверен,
что смогу остаться философом и следовать собственным предписаниям: если моя
решимость огорчит тебя - долой философию! Почему же мне не говорить о твоей
красоте? - без нее я никогда не смог бы тебя полюбить. Пробудить такую
любовь, как моя любовь к тебе, способна только Красота - иного я не в силах
представить. Может существовать и другая любовь, к которой без тени насмешки
я готов питать глубочайшее уважение и восхищаться ею в других людях - но она
лишена того бытка, того расцвета, того совершенства и очарования, какими
она наполняет мое сердце. Так позволь же мне говорить о твоей Красоте, даже
если это таит беду для меня самого: вдруг у тебя достанет жестокости
испытать ее власть над другими? Ты пишешь, что боишься - не подумаю лия, что
ты меня не любишь; эти твои слова вселяют в меня мучительное желание быть
рядом с тобой. Здесь я усердно предаюсь своему любимому занятию - не
пропускаю и дня без того, чтобы не растянуть подлиннее кусочек белого стиха
или не нанать парочку-другую рифм. Должен прнаться (поскольку уж
заговорил об этом), что люблю тебя еще больше потому, что знаю: я стал тебе
дорог именно таков, каков есть, а не по какой-либо иной причине. Я встречал
женщин, которые были бы счастливы обручиться с Сонетом или выскочить замуж
за Роман в стихах. Я тоже видел комету; хорошо, если бы она послужила добрым
предзнаменованием для бедняги Раиса: -за его болезни делить с ним компанию
не слишком-то весело, тем паче, что он пытается побороть и скрыть от меня
свою немощь, отпуская натянутые каламбуры. Я исцеловал твое письмо вдоль и
поперек в надежде, что ты, приложив к нему губы, оставила на строчках вкус
меда. - Что тебе снилось? Расскажи мне свой сон, и я представлю тебе
толкование. {2}
Всегда твой, моя любимая!
Джон Китс.
Не сердись за задержку писем - отсюда отправлять их ежедневно не
удается. Напиши поскорее.
14 августа 1819 г. Уинчестер {1}
<...>
Мы перебрались в Уинчестер ради . Это чрезвычайно
приятный город, украшенный прекрасным собором; окрестности ласкают взгляд
свежей зеленью. С жильем мы устроились вполне сносно и довольно дешево. За
последние два месяца я написал полторы тысячи строк. Большую часть
написанного, а также многое другое сочиненного раньше ты сумеешь
прочесть, возможно, предстоящей зимой. Я написал две повести в стихах - одну
Боккаччо под названием "Горшок с базиликом", другая называется "Канун
святой Агнесы" - она основана на народном поверье. Третья, под названием
"Ламия", готова только наполовину. Я также продолжал работать над фрагментом
"Гипериона" и закончил четвертый акт трагедии. Почти все мои друзья считали,
что мне ни за что не справиться и с одной сценой. Я жажду покончить с этим
предубеждением раз и навсегда. Я искренне надеюсь порадовать тебя, когда до
тебя дойдет все, над чем я трудился с тех пор, как мы виделись в последний
раз. Меня одолевает честолюбивое желание совершить такую же великую
революцию в драматургии, какую Кин совершил в актерском искусстве. Второе
мое желание - уничтожить жеманное сюсюкание в мире литературных синих чулок.
Если в ближайшие годы мне удастся и то, и другое, я могу умереть спокойно, а
моим друзьям следует осушить дюжину бутылок бордосского на моей могиле. С
каждым днем я все более и более убеждаюсь в том, что за исключением философа
- друга человечества, хороший писатель - самое достойное создание всего
сущего на земле. Шекспир и "Потерянный рай" с каждым днем все более
потрясают меня. На прекрасные строки я взираю с нежностью любовника. Мне
было радостно узнать на днях письма Брауна с севера о том, что ты
пребываешь в отличном состоянии духа. Знаю, что ты женился: поздравляю тебя
и желаю сохранить таковое состояние надолго. Поклон от меня миссис Бейли.
Для тебя это, должно быть, звучит уже привычно - для меня же совсем нет:
боюсь, что написал как-то неловко. Привет от Брауна. По-видимому, мы еще
порядочно задержимся в Уинчестере.
Всегда твой искренний друг
Джон Китс.
35. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ
24 августа 1819 г. Уинчестер
Уинчестер, 25 августа. {1}
Дорогой Рейнолдс,
С этой же почтой я пишу Раису: он расскажет тебе, почему мы покинули
Шенклин и нравится ли нам здесь. Писать мне в сущности не о чем: жнь наша
очень монотонна - разве что я мог бы поведать тебе историю ощущений или
кошмаров средь бела дня. Однако счесть меня несчастливым нельзя, так как все
мои мысли и чувства, размышления о самом себе закаляют меня все прочнее. С
каждым днем я все больше и больше убеждаюсь: хорошо писать - почти то же
самое, что хорошо поступать; это - высшее на земле, и "Потерянный рай"
потрясает меня все сильнее. Чем яснее я понимаю, чего сможет достичь мое
трудолюбие, тем более освобождается мое сердце от гордыни и упрямства. Я
чувствую, что в моей власти сделаться прнанным автором. Я нахожу, что во
мне достаточно сил для того, чтобы отвергнуть отравленные похвалы публики.
Мое собственное я, каким я его знаю, становится для меня важнее и
значительнее, чем толпы теней обоего пола, населяющие королевство. Душа -
это целый замкнутый мир, ей хватит собственных дел. Я не могу обойтись без
тех, кого уже знаю, кто стал частью меня самого, но остальное человечество
для меня такой же мираж, как Иерархии у Мильтона. Будь я свободен и здоров,
будь у меня крепкое сердце и легкие как у быка, чтобы шутя выдерживать
предельное напряжение мысли и чувства, я бы скорее всего провел жнь в
одиночестве, - даже если бы мне суждено было дотянуть до восьмидесяти. Но
слабость тела не позволит мне достичь высоты: я вынужден постоянно
сдерживать себя и нводить до ничтожества. Нет смысла пытаться писать тебе
в более рассудительном тоне. Кроме как о себе, говорить мне не о чем. А
говорить о себе разве не значит говорить о своих чувствах? На случай, если
мое неспокойное состояние встревожит тебя, я направлю твои чувства по
нужному руслу, сказав, что, по мне, это - единственно подходящее состояние
для появления самых лучших стихов, а я только об этом и думаю, только ради
этого и живу. Прости, что не дописываю лист до конца: письма стали мне
теперь в тягость, так что в следующий раз, когда уеду Лондона, вымолю
себе разрешение не отвечать на них совсем. Сохранить доверие к себе как к
человеку надежному и постоянному и в то же время бавиться от необходимости
писать письма - вот высшее благо, какое только я могу вообразить.
Всегда твой преданный друг
Джон Китс.
36. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ
21 сентября 1819 г. Уинчестер
<...>
Как прекрасна сейчас пора осени! Какой
умительный воздух. В нем разлита умеренная острота. Право, я не шучу:
поистине целомудренная погода - небеса Дианы - никогда еще скошенные жнивья
не были мне так по душе - да-да, гораздо больше, чем прохладная зелень
листвы. Почему-то сжатое поле выглядит теплым - точно так же, как некоторые
полотна. Это так поразило меня во время воскресной прогулки, что я написал
об этом стихи. {1}
Надеюсь, у тебя есть занятие поразумнее, чем ахать по поводу дивной
погоды. Мне случалось чувствовать себя таким счастливым, что я и понятия не
имел, какая стоит погода. Нет, я не собираюсь переписывать целую груду
стихов. Почему-то осень всегда связывается у меня с Чаттертоном. Вот
чистейший англоязычных писателей. У него нет французских оборотов или
приставок, как у Чосера - это подлинный английский язык без малейшей
примеси. "Гипериона" я оставил {2} - в нем было слишком много мильтоновских
инверсий. Стихи в духе Мильтона можно писать только в соответствующем их
искусности, точнее, их искусству - расположении духа. Теперь я хочу отдаться
иным переживаниям. Нужно блюсти чистоту английского языка. Тебе, может быть,
будет небезынтересно пометить крестиком X те строки "Гипериона", в
которых чувствуется ложная красота, проистекающая от искусственности, и
поставить другой значок || там, где слышится голос подлинного чувства. Хотя,
ей-богу, все это - игра воображения: одно от другого не отличишь. Мне то и
дело слышится мильтоновская интонация, но четкого различия я не могу
провести.
<...>
37. ДЖОРДЖУ И ДЖОРДЖИАНЕ КИТСАМ
17-27 сентября 1819 г. Уинчестер
<...>
По правде говоря, я не очень верю в ваше
умение устраивать свои дела в нашем мире, во всяком случае, в мире
американском. Но Боже милостивый - кто бежит превратностей судьбы? Вы
сделали все, что могли. Побольше хладнокровия! Относитесь ко всему
спокойно. Будьте уверены в том, что в нужную минуту подоспеет помощь
Англии, но действуйте так, словно ждать помощи неоткуда. Я уверен, что
написал вполне сносную трагедию: она сорвала бы мне рядный куш, если бы,
только-только ее закончив, я не узнал о решении Кина отправиться в Америку.
Худшей новости еще не бывало. Ни один актер, кроме Кина, не справится с
ролью главного героя. В Ковент-Гардене она скорее всего будет освистана. А
имей она успех хотя бы там, это вызволило бы меня трясины. Под трясиной я
разумею дурную славу, которая преследует меня по пятам. В модных
литературных салонах имя мое считается вульгарным - в глазах их завсегдатаев
я ничем не отличаюсь от простого ремесленника-ткача. Трагедия бавила бы
меня от многих бед. Беда стряслась прежде всего с нашими карманами. Но прочь
уныние - берите пример с меня: я чувствую, что мне легче справиться с
реальными бедами, чем с воображаемыми. Стоит мне только заметить, что я
впадаю в хандру, я тотчас вскакиваю, иду умываться, надеваю чистую рубашку,
причесываюсь, чищу щеткой одежду, туго зашнуровываю башмаки - короче говоря,
прихорашиваюсь, словно собираюсь на прогулку, а затем, подтянутый, весь с
иголочки, сажусь писать. Я нахожу в этом величайшую отраду. Кроме того,
отучаю себя от чувственных радостей. Посреди мирской суеты я живу как
отшельник. Я давно забыл, как строить планы развлечений и удовольствий.
Чувствую, что ютов вынести любое испытание, любое несчастье - даже тюрьму -
пока у меня нет ни жены, ни ребенка. Ты, наверное, скажешь, что семья - твое
единственное утешение: что ж, так оно и должно быть.
<...>
На мой взгляд, на
свете нет ничего более смехотворного, чем любовь. Право же, влюбленный - это
самая жалкая фигура, какую только можно мыслить. Даже зная, что бедный
дурень мается не на шутку, я готов расхохотаться прямо ему в лицо. При виде
его плачевной фиономии нельзя удержаться от смеха. Нет, я вовсе не считаю
Хэслама образцом влюбленного: он весьма достойный человек и добрый друг, но
любовь его проявляется довольно забавным образом. Где-то, - кажется, в
"Спектейторе" - я читал о человеке, который созвал к себе на обед заик и
косоглазых. Мне, пожалуй, доставило бы большее удовольствие пригласить к
себе на вечеринку одних влюбленных - не на обед, а просто к чаю. Поединков,
как меж рыцарей в старину, не предвидится.
Сидят, вращая томными очами, {1}
Вздыхают, зябко поводя плечами,
Крошат в задумчивости свой бисквит,
Забыв про чай, забыв про аппетит.
5 Глянь, размечтались! - вот народ блаженный!
Пусть уголь догорел - им невдомек
Позвать служанку, дернув за звонок.
В молочнике барахтается муха,
Она жужжит так жалостно для слуха!
10 Средь стольких сострадательных людей
Ужель погибнуть ей?
Нет! Мистер Вертер {2} со слезой во взоре
К ней тянет ложку помощи - и вскоре,
Из гибельной пучины спасена,
15 В родной эфир стремит полет она.
Ромео, встань! Ты видишь, как в шандале,
Потрескивая, свечи замигали?
Зловещий знак! "О боже! Мне к семи -
В дом семь, на Пиккадилли! Черт возьми!" -
20 "Ах, не отчаивайтесь так ужасно,
Мой друг! Сюртук сидит на вас прекрасно!
Весьма прелюбопытно было б знать,
Где ваш портной живет". - "Да-да, бежать!
Скорей! О ужас! Я сойду с ума!..
25 Согласен с вами, сэр - весьма, весьма!"
(Перевод Григория Кружкова)
Вот видите: у меня, как у мальчишек в школе, все время руки чешутся
рифмовать всякую чепуху. Только примусь, сочиню с полдюжины строчек - и
приступ стихотворства как рукой сняло, если употребление столь почтенного
термина как стихотворство, здесь уместно.
<...>
На этом листе мне хочется немного потолковать с вами о политике. В
Англии во все времена существовали вопросы, которые по два-три столетия
кряду являлись предметом всеобщего интереса и обсуждения. Посему, какой
размах бы ни приняли беспорядки, едва ли можно предсказать, что
правительство пойдет на существенные перемены, ибо бурные волнения, бывало,
сотрясали страну много раз и в прошлом. Все цивилованные страны постепенно
становятся более просвещенными; судя по всему, небежны непрерывные
перемены к лучшему. Взгляните на нашу страну в настоящее время и вспомните,
что когда-то считалось преступным хотя бы усомниться в справедливости
приговора военного суда. С тех пор положение постепенно менилось.
Проошли три великие перемены: первая к лучшему, вторая к худшему, третья -
снова к лучшему. Первая перемена состояла в постепенном уничтожении тирании
аристократов - когда монархи ради собственного же блага сочли выгодным
умиротворять простых людей, возвышать их и проявлять по отношению к ним
справедливость. В те времена власть баронов пала, а постоянные армии еще не
представляли такой опасности; налоги были нкими; народ превозносил
монархов, ставя их над вельможами, но и не давая слишком заноситься им
самим. Перемена к худшему в Европе проошла, когда короли решили отказаться
от этой политики. Они забыли о своих обязанностях перед простонародьем.
Привычка сделала аристократов раболепными прислужниками коронованных особ, и
тогда-то короли обратились к вельможам как к лучшему украшению своего
могущества и покорным рабам его, а от народа отвернулись, как от постоянной
угрозы своему безраздельному господству. Тогда монархи повсюду вели
длительную борьбу за уничтожение всех народных привилегий. Англичане были
единственной нацией, пинком отшвырнувшей такие попытки. Англичане были
невольниками при Генрихе VIII, {3} но свободными гражданами при Вильгельме
III {4} во времена, когда французы являлись жалкими рабами Людовика XIV. {5}
Пример Англии, деятельность вольнолюбивых английских и французских писателей
посеяли семена противоборства, и эти семена набухали в земле, пока не
пробились наружу во время французской революции. Революция имела
несчастливый исход, он положил конец быстрому развитию свободомыслия в
Англии и внушил нашему двору надежды на возвращение к деспотму XVI
столетия. Они сделали революцию удобным предлогом для подрыва нашей свободы.
Распространилась ужасающая предвзятость по отношению к любым новшествам и
улучшениям. Цель сегодняшней общественной борьбы в Англии - покончить с этой
предвзятостью. Народ побужден к действию отчаянием - возможно, нынешнее
отчаянное положение нации в этом смысле как нельзя более кстати, хотя
переживаемые страдания чудовищны. Вы понимаете, что я хочу сказать:
французская революция временно приостановила наступление третьей перемены -
перемены к лучшему. Как раз сейчас она совершается - и, я верю, увенчается
успехом. Борьба идет не между вигами и тори, но между правыми и неправыми. В
Англии приверженность к той или иной партии исчезла почти без следа. Каждый
в одиночку решает, что есть Добро, а что Зло. Я с трудом разбираюсь в этом,
однако убежден, что внешне незначительные обстоятельства ведут к серьезным
последствиям. Прнаков, по которым можно было бы судить о положении дел,
немного. Это придает в моих глазах особую важность тому, что проошло с
Карлайлом-книготорговцем. {6} Он продавал памфлеты в защиту дема, он
заново дал Тома Пейна {7} и многое другое, от чего отшатывались в
суеверном ужасе. Он даже распространял некоторое время громадное количество
экземпляров проведения под названием "Деист", выходившего еженедельными
выпусками. За подобные дела ему предъявили, я думаю, добрую дюжину
обвинений: внесенный им залог превышает несколько тысяч фунтов. Но в
конечном итоге власти опасаются судебного преследования: они испытывают
страх перед тем, как он будет защищаться - материалы судебных заседаний
опубликуют газеты по всей империи. Эта мысль заставляет их содрогаться:
судебный процесс воспламенит пожар, который им не затушить. Не кажется ли
вам, что все это имеет весьма важное значение? Из газет вы знаете о том, что
проошло в Манчестере и о триумфальном въезде Хента в Лондон. {8} Мне
понадобится целый день и десть бумаги для того, чтобы описать все подробно.
Достаточно сказать, что по подсчетам на улицах в ожидании Хента собралась
тридцатитысячная толпа. Все пространство от Энджел-Излингтона до "Короны и
Якоря" {9} было забито людьми. Проходя мимо Колнаги, я увидел в витрине
портрет Занда, {10} сделанный в профиль (Занд - это тот, кто покушался на
Коцебу). Одно выражение этого лица должно расположить всякого в его пользу.
<...>
Вы сравниваете меня и лорда Байрона. Между нами огромная разница. Он
описывает то, что видит; я описываю то, что воображаю. Моя задача труднее.
Вы видите, какая это громадная разница.
<...>
Великая красота Поэзии заключается в том, что она всякому явлению и
всякому месту придает интерес. Дворцы Венеции и аббатства Уинчестера
одинаково интересны. Не так давно я начал поэму под названием "Канун святого
Марка", проникнутую духом спокойствия маленького городка. Мне кажется, при
чтении она вызовет у вас такое ощущение, будто прохладным вечером вы
прогуливаетесь по улицам старинного городка в каком-нибудь графстве. Не
знаю, однако, кончу ли ее когда-нибудь - вот вам пока начало. Ut tibi
placent! {Ut tibi placent! - Пусть тебе понравится! (латин.).}
<...>
Воскресным день случился тот... *
{* Перевод Александра Кушнера см. на с. 183.}
С тех пор, как вы уехали, я, по мнению друзей, совершенно переменился -
стал другим человеком. Но, может быть, в этом письме я таков, каким был
раньше, когда мы были вместе: ведь в письме продолжаешь существовать в том
виде, в каком застает разлука. Да и вы, наверное, тоже менились. Все мы
меняемся: наши тела полностью обновляются каждые семь лет. Разве моя рука
теперь - та самая рука, которая сжималась в кулак при виде Хэммонда? {11}
Все мы похожи на хранимые как реликвии одеяния святых - те же и не те:
усердные монахи без конца латают и латают клочок ткани, пока в нем не
останется ни единой прежней ниточки, однако они все равно выдают ее за
рубашку святого Антония. Вот почему друзья - даже самые задушевные -
встречаясь через много лет, сами себе не могут объяснить свою холодность.
Дело в том, что оба они переменились. Живя вместе, люди молчаливо формуют
друг друга взаимным влиянием и приспосабливаются один к другому. Нелегко
думать, что через семь лет при пожатии встретятся не прежние, а совсем
другие руки. - Всего этого можно бежать, если сознательно и открыто
воздействовать друг на друга. Некоторые думают, что я лишился прежнего
поэтического огня и пыла. Возможно, это и так, но я надеюсь вместо того
обрести более вдумчивую и спокойную силу. Теперь я все больше довольствуюсь
чтением и размышлением, но подчас меня одолевают честолюбивые помыслы. Мой
пульс ровнее, пищеварение лучше; досадные заботы я стараюсь отстранять от
себя. Даже прекраснейшие стихи не всегда манят меня к себе - я страшусь
лихорадки, в которую они меня ввергают. "Я не хочу творить лихорадочно.
Надеюсь, что когда-нибудь и смогу.
<...>
Во вчерашнем письме Браун жалуется
мне на явные перемены в характере Дилка. Теперь он занят только своим сыном
и "Политической справедливостью". {12} В наше время первый гражданский долг
человека - это забота о счастье блких. Я написал Брауну свои соображения
на этот счет, а также о своем отношении к Дилку, что привело меня к
следующим выводам. Дилк - человек, не способный ощутить себя как личность до
тех пор, пока не составит обо всем своего собственного мнения. Но
единственное средство укрепить разум - не иметь ни о чем собственного
мнения: сделать свой ум широкой улицей, открытой для любой мысли - не только
для немногих бранных. Людей подобного рода не так уж мало. Все заядлые
спорщики их числа. Любой вопрос у них уже разрешен загодя. Они хотят во
что бы то ни стало вбить в голову другим свои взгляды - и даже если ты
переменил мнение, они все равно убеждены в твоей неправоте. Дилк никогда в
жни не дойдет до истины, поскольку все время пытается овладеть ею. Он
слишком рьяный приверженец Годвина.
<...>
11 октября 1819 г. Лондон
Колледж-стрит.
Моя любимая,
Сегодня я живу вчерашним днем: мне как будто снился волшебный сон. Я
весь в твоей власти. Напиши мне хоть несколько строк и обещай, что всегда
будешь со мной так же ласкова, как вчера. Ты ослепила меня. На свете нет
ничего нежнее и ярче. Когда Брауну вздумалось вчера вечером рассказать эту
историю про меня - а она так походила на правду, - я почувствовал, что -
поверь ты ей - моя жнь была бы кончена, хотя кому угодно другому я мог бы
противопоставить все свое упрямство. Не зная еще, что Браун сам опровергнет
собственную выдумку, я испытал подлинное отчаяние. Когда же снова мы
проведем день вдвоем? Ты подарила мне тысячу поцелуев - я всем сердцем
благодарен любви за это, - но если бы ты отказала в тысяча первом, я
уверился бы, что на меня обрушилось непереносимое горе. Если тебе вздумается
когда-нибудь исполнить вчерашнюю угрозу - поверь, не гордость, не тщеславие,
не мелкая страсть истерзали бы меня - нет, это навеки пронзило бы мне сердце
- я бы не вынес этого. Утром я виделся с миссис Дилк: она сказала, что
составит мне компанию в любой погожий день.
Всегда твой
Джон Китс.
О счастие мое!
13 октября 1819 г. Лондон
25, Колледж-стрит.
Любимая моя,
В эту минуту я взялся переписывать набело кое-какие стихи. Дело не
движется - все валится рук. Мне нужно написать тебе хотя бы две строчки:
как знать, не поможет ли это отвлечься от мыслей о тебе - пусть ненадолго.
Клянусь, ни о чем другом я не в силах думать. Прошло то время, когда мне
доставало мужества давать тебе советы и предостерегать, раскрывая глаза на
незавидное утро моей жни. Любовь сделала меня эгоистом. Я не могу
существовать без тебя. Для меня исчезает все, кроме желания видеть тебя
снова: жнь останавливается на этом, дальше ничего нет. Ты поглотила меня
без остатка. В настоящий момент у меня такое ощущение, будто я исчезаю. Не
может быть острее несчастья, чем отчаяться увидеть тебя снова. Мне надо
остерегаться жни вдали от тебя. Милая Фанни, будет ли сердце твое всегда
постоянным? Будет ли, о любовь моя? Моя любовь к тебе беспредельна - сейчас
получил твою записку - я счастлив почти так же, как если бы был рядом с
тобой. Она бесценней корабля с грузом жемчужин. Даже шутя не грози мне! Меня
умляло, что многие готовы были умереть за веру мученической смертью - я
содрогался при одной мысли об этом. Эта мысль не страшит меня больше - за
свою веру я согласен пойти на любые муки. Любовь - моя религия, я рад
умереть за нее. Я рад умереть за тебя. Мое кредо - Любовь, а ты -
единственный догмат. Ты зачаровала меня властью, которой я не в силах
противостоять. Я мог противостоять ей, пока не увидел тебя; и даже с тех
пор, как увидел, нередко пытался "урезонить резоны своей любви" {1} - больше
не в силах - это слишком мучительно. Моя любовь эгоистична. Я не могу дышать
без тебя.
Твой навсегда
Джон Китс.
17 ноября 1819 г. Хэмпстед
Вентворт-Плейс, среда.
Дорогой Тейлор,
Я принял решение не отдавать в печать ни строки уже написанного, но
вместо того вскоре опубликовать новую поэму, которая, надеюсь, мне удастся.
Поскольку нет ничего увлекательнее чудес и нет лучшей, нежели чудеса,
гарантии рождения гармоничных напевов, я пытаюсь убедить себя дать волю
фантазии - пусть делает, что хочет. Никак не могу придти к согласию с самим
собой. Чудеса перестали быть для меня чудесами. Среди обыкновенных мужчин и
женщин мне дышится легче. Чосер больше мне по душе, чем Ариосто. {1} Мой
скромный драматургический дар - каким бы скудным он ни показался в драме, -
быть может, будет достаточен для поэмы. Я хотел бы разлить краски "Святой
Агнесы" по строкам поэмы, дабы на этом фоне рельефно выступали действующие
лица и их чувства. Две-три такие поэмы за шесть лет - если бог сохранит мне
жнь - послужили бы прекрасными ступенями ad Parnassum altissimum. {ad
Parnassum altissimum - к высочайшему Парнасу (латин.).} Я хочу сказать, что
это придаст мне смелости, - и я напишу несколько хороших пьес: вот мое самое
честолюбивое устремление, когда мною овладевает честолюбие (увы, это бывает
очень редко). Тема, о которой мы с Вами раза два говорили - история графа
Лестера {2} - по-моему, обещает многое. Сегодня утром я принялся за чтение
Холиншеда {3} об Елавете. У Вас, помнится, были когда-то книги на эту
тему, и Вы обещали дать их мне на время. Если они еще у Вас или же Вы
располагаете другими, которые могли бы быть для меня полезны, я знаю, Вы
поддержите мою упавшую духом Музу и пришлете их или же дадите мне знать,
когда наш посыльный сможет зайти за ними с моим ящичком. Я попытаюсь
эгоистически засесть за работу над будущей поэмой.
Ваш искренний друг
Джон Китс.
Февраль 1820 г., Хэмпстед
Моя дорогая Фанни,
Постарайся, чтобы твоя мать не подумала, будто я обижен тем, что ты
написала вчера. По какой-то причине в твоей вчерашней записке было меньше
бесценных слов, чем в предыдущих. Как бы я хотел, чтобы ты по-прежнему
называла меня любимым! Видеть тебя счастливой и радостной - величайшая для
меня отрада, но дай мне верить в то, что мое выздоровление сделает тебя
вдвое счастливее. Мои нервы расстроены, это правда - и, может быть, мне
кажется, что я серьезнее болен, чем оно есть на самом деле, - но даже если
это так, отнесись ко мне снисходительно и порадуй лаской, какой, бывало,
баловала меня раньше в письмах. Моя милая, когда я оглядываюсь на все
страдания и муки, какие я пережил за тебя со дня моего отъезда на остров
Уайт, {1} когда вспоминаю восторг, в каком пребывал порою, и тоску, которою
он сменялся, я не перестаю дивиться Красоте, столь властно меня очаровавшей.
Отослав эту записку, я буду стоять в передней комнате в надежде тебя
увидеть: прошу тебя, выйди на минуту в сад. Какие преграды ставит между мной
и тобой моя болезнь! Даже при хорошем самочувствии мне следует быть больше
философом. Теперь, когда много ночей я провел без сна и покоя, меня стали
тревожить и другие мысли. "Если мне суждено умереть, - думал я, - память обо
мне не внушит моим друзьям гордости - за свою жнь я не создал ничего
бессмертного, однако я был предан принципу Красоты, заключенной во всех
явлениях, и, будь у меня больше времени, я сумел бы оставить о себе
долговечную память". Мысли, подобные этим, мало тревожили меня, когда я еще
не был болен и всеми фибрами души рвался к тебе; теперь все мои размышления
проникнуты - вправе ли я сказать так о себе? - "последней немощью
благородных умов". {2}
Да благословит тебя бог, любовь моя.
Дж. Китс.
16 августа 1820 г. Хэмпстед
Хэмпстед, 16 августа.
Дорогой Шелли,
Я очень тронут тем, что Вы, несмотря на все свои заботы, написали мне
такое письмо - да еще чужой страны. Если я не воспользуюсь Вашим
приглашением, то причиной тому будет обстоятельство, которое мне страстно
хотелось бы предсказать. Английская зима, вне сомнения, прикончит меня,
причем самым затяжным и мучительным способом. Поэтому я должен ехать или
плыть в Италию, как солдат отправляется на огневую позицию. Сейчас у меня
хуже всего с нервами, но и они слегка успокаиваются, когда я думаю, что даже
при самом тяжком исходе мне не суждено будет остаться прикованным к одному
месту достаточно долго для того, чтобы возненавидеть две бессменные
кроватные спинки. Я рад, что Вам понравилась моя бедная поэма. Я бы с
удовольствием переписал ее заново, если бы это было возможно и если бы я
заботился о своей репутации так, как раньше. Хент передал мне от Вас
экземпляр "Ченчи". {1} Я могу судить только о ее поэтичности и драматическом
эффекте, которые многие теперь считают Маммоной. Они считают, что
современное проведение должно преследовать некую цель: это-то,
по-видимому, и есть для них бог. Но _художник_ как раз и должен служить
Маммоне. {2} Он должен сосредоточиться в себе, возможно, быть даже эгоистом.
Вы, я верю, простите меня, если я откровенно скажу, что Вам бы следовало
ограничить свое великодушие, стать больше художником и "наполнять золотой
рудой малейшую трещинку" {3} в бранном Вами предмете. Вероятно, одна
только мысль о такой дисциплине скует Вас, словно ледяной цепью: ведь Вы и
полгода не провели в покое, со сложенными крылами. Вам странно, не правда
ли, слышать все это от автора "Эндимиона", ум которого напоминал раскиданную
колоду карт. Но теперь я собран и подобран масть к масти. Воображение - мой
монастырь, а сам я - монах в нем. Вам придется самому истолковывать мои
метафоры. "Прометея" жду со дня на день. {4} С моей точки зрения, было бы
лучше, чтобы он находился у Вас еще в рукописи: если бы Вы последовали моему
совету, то сейчас заканчивали бы только второй акт. Помню, как в Хэмпстеде
Вы убеждали меня не выпускать в свет свои первые опыты: возвращаю Вам этот
совет. Большинство стихов в томике, который я посылаю Вам, {5} было написано
года два назад: я никогда не опубликовал бы их, если бы не надежда влечь
некоторый доход. Как видите, теперь я склонен следовать Вашему совету.
Позвольте мне еще раз сказать Вам, как глубоко я чувствую Вашу доброту ко
мне. Прошу Вас передать мою искреннюю благодарность и поклон миссис Шелли.
В надежде вскоре увидеться с Вами,
остаюсь искренне Ваш
Джон Китс.
1 ноября 1820 г. Неаполь
Неаполь, первая среда ноября.
Дорогой Браун,
Вчера с нас сняли карантин; {1} за это время духота в каюте нанесла
моему здоровью больший вред, чем все путешествие. Свежий воздух несколько
меня взбодрил, и я надеюсь, что смогу сегодня утром писать тебе спокойно,
если возможно писать спокойно в страхе именно перед тем, о чем больше всего
хочется написать. Раз уж я взялся, придется продолжить - может быть, это
хоть немного облегчит бремя злополучия, которое ложится на меня непосильным
гнетом. Я умру, если буду знать наверняка, что никогда больше ее не увижу. Я
не могу по... {* Слово не дописано.} Дорогой Браун, она должна была бы стать
моей, когда я был здоров, - и со мной не случилось бы ничего плохого. Мне
легко умирать, но я не могу расстаться с ней.
Господи, господи! Стоит любой вещи - тех, что при мне, - напомнить о
ней, как тоска пронзает меня насквозь. Шелковая подкладка, которой она
подшила мою дорожную шапочку, сжимает мне виски раскаленными щипцами. Мое
воображение до ужаса живо - я вижу ее, слышу, вижу перед собой. Ничто на
свете не способно отвлечь от нее мои мысли даже на минуту. Так было со мной
в Англии: я не могу вспомнить без содрогания те дни, когда томился в
заточении у Хента {2} и с утра до вечера не спускал глаз с Хэмпстеда. Но
тогда я мог лелеять надежду увидеться с ней снова - а теперь... О, если бы
лежать в земле рядом с ее домом! Я боюсь писать ей - боюсь получить от нее
письмо: один только вид ее почерка разобьет мне сердце; даже слышать о ней
краем уха, видеть ее имя написанным выше моих сил. Браун, что же мне делать?
Где искать утешения или покоя? Если бы судьба подарила мне выздоровление,
эта страсть убила бы меня снова. Знаешь, во время болезни - у тебя дома и в
Кентиштауне - этот лихорадочный жар не переставал снедать меня. Когда будешь
писать мне - сделай это немедля - в Рим (poste restante), {poste restante -
до востребования (франц.).} поставь знак +, если она здорова и счастлива;
если же нет -.
Передай привет всем. Постараюсь терпеливо переносить все горести.
Человеку в моем состоянии нельзя испытывать ничего подобного. Напиши записку
моей сестре и сообщи кратко об этом письме. Северн {3} чувствует себя
отлично. Будь мне получше, я принялся бы заманивать тебя в Рим. Боюсь, никто
не сможет меня утешить. Есть ли вести от Джорджа? О, если бы хоть раз в
чем-нибудь посчастливилось в жни мне и моим братьям! - тогда я мог бы
надеяться, - но беды преследуют меня, и отчаяние стало привычным. Мне нечего
сказать о Неаполе: вокруг столько нового, но все это ни капли меня не
интересует. Боюсь писать ей, но хотел бы, чтобы она знала, что я о ней
помню. О Браун, Браун! Грудь мою жжет огнем, словно там угли. Не диво ли,
что человеческое сердце способно вместить и выдержать столько горя? Неужели
я родился на свет ради такого конца?! Да благословит ее бог - и ее мать, и
ее сестру, и Джорджа, и его жену, и тебя, и всех-всех!
Всегда твой любящий друг
Джон Китс.
Текстологические принципы дания
Основной корпус предлагаемого дания составляют первый, а также
последний трех поэтических сборников Китса, вышедших при его жни:
"Стихотворения" (1817) и ""Ламия", "Изабелла", "Канун святой Агнесы" и
другие стихи" (1820): Являясь крайними вехами недолгого творческого пути
Китса (его поэма "Эндимион" вышла отдельным данием в 1818 г.), две эти
книги - выразительное свидетельство стремительного развития поэта, в течение
двух-трех лет перешедшего от наивно-подражательных опытов к созданию глубоко
оригинальных и совершенных образцов, расширивших представление о
возможностях поэтического слова.
Судьба литературного наследия Китса, подлинные масштабы дарования
которого по достоинству оценили лишь немногие его современников,
сложилась непросто. За четверть века после его смерти в феврале 1821 г.
неопубликованного увидело свет в различных даниях около двух десятков его
стихотворений. Серьезным вкладом в учение жни и творчества поэта,
заложившим фундамент позднейшей обширной китсианы, оказалось предпринятое
Ричардом Монктоном Милнзом (впоследствии лорд Хотон) двухтомное дание
"Life, Letters, and Literary Remains, of John Keats", вышедшее в 1848 г. в
Лондоне и основанное на многочисленных документах, биографических
свидетельствах, воспоминаниях друзей и блких знакомых Китса. Наряду с
письма М. Милнз напечатал впервые свыше сорока проведений Китса.
Публикации стихов поэта продолжались вплоть до 1939 г. усилиями целого ряда
литературоведов и биографов Китса; среди них особенное значение имели
дания под редакцией Гарри Бакстона Формана (1883, 1910, 1915, 1921-1929) и
его сына Мориса Бакстона Формана (1938-1939, 1948), Сидни Колвина (1915),
Эрнеста де Селинкура (1905, 1926) и Генри Уильяма Гэррода (1939, 1956,
1958).
Подготовка даний Китса сопряжена с немалыми трудностями,
обусловленными отсутствием канонических редакций большинства проведений
Китса. Автографы Китса, который в основном полагался на компетентность своих
дателей, дают, по словам одного текстологов, "меньшее представление об
авторских намерениях, нежели списки, сделанные блкими к поэту людьми"
(Stillinger Jack. The Texts of Keats's Poems. Harvard Univ. Press, 1974, p.
83). К наиболее авторитетным, тщательно подготовленным, дающим обширный свод
вариантов и разночтений, снабженным обстоятельными комментариями как
текстологического, так и историко-литературного характера, собраниями стихов
и писем Китса числа появившихся в последнее время следует отнести
дания: The Poems of John Keats / Ed, by Miriam Allott. London, 1970 (3rd
ed. - 1975); Keats John. The Compl. Poems / Ed, by John Barnard.
Harmondsworth, 1973 (2nd ed. - 1976); Keats John. The Compl. Poems / Ed by
Jack Stillinger. Harvard Univ. Press, 1973 (2nd ed. 1982); The Letters of
John Keats. 1814-1821 / Ed. by Hyder Edward Rollins. Vol. 1-2. Harvard Univ.
Press, 1958.
Именно эти дания послужили основой для подготовки настоящего тома.
Кроме того, при составлении примечаний были использованы, в частности,
следующие источники: The Keats Circle: Letters and Papers 1816-1879 / Ed. by
Hyder Edward Rollins. Vol. 1-2. Harvard Univ. Press, 1965; Bate Walter
Jackson. John Keats. Harvard Univ. Press, 1963; Geppert Eunice Clair. A
Handbook to Keats' Poetry. The Univ. of Texas, 1957.
Прижненные сборники Китса объединили далеко не все созданные им
проведения (всего их насчитывается свыше 150). "Дополнения" к основному
корпусу настоящего дания включают в себя расположенные в хронологическом
порядке наиболее значительные стихи Китса, оставшиеся за пределами сборников
- среди них фрагмент поэмы "Падение Гипериона", баллада "La Belle Dame sans
Merci", ряд сонетов, многие которых принадлежат к прнанным шедеврам
поэта. Стремлением продемонстрировать различные грани богатой поэтической
индивидуальности Китса было продиктовано и включение в книгу большой
подборки писем - важной части его литературного наследия, представляющих
собой на редкость живой и яркий образец романтической прозы, часто
неотделимой от собственно поэтического творчества: многие письма
перемежаются с только что созданными стихами и служат бесценным комментарием
к ним. За пределами тома оставлены проведения, не принадлежащие к лучшим
достижениям Китса: поэма "Эндимион" (за исключением трех хрестоматийно
вестных отрывков, помещенных в "Дополнениях"), незаконченная шуточная
поэма "Колпак с бубенцами", драма в стихах "Оттон Великий", фрагмент
трагедии "Король Стефан" и около двадцати стихотворений разных лет - либо не
представляющих серьезного художественного интереса, либо приписываемых Китсу
без достаточных на то оснований (по объему, однако, перечисленное выше
составляет приблительно половину всего стихотворного наследия поэта).
Таким образом, предлагаемое дание впервые представляет русскому читателю
творчество Китса в столь широком охвате и является наиболее полным собранием
стихотворений, поэм и писем Китса существовавших до сих пор на русском
языке. Поэмы Китса "Ламия", "Гиперион", фрагмент "Канун святого Марка",
тридцать стихотворений и большинство писем публикуются на русском языке
впервые.
Отбор переводов для данного дания обусловлен не только желанием
свести воедино переводы, накопленные за последние десятилетия, наиболее
блкие оригиналу и отвечающие современному пониманию адекватности но и
стремлением бежать дублирования состава предыдущих советских даний 1975
и 1979 гг. Вместе с тем, даже отдавая предпочтение критерию новны,
невозможно было исключить дания подобного пода переводы, принадлежащие
перу С. Маршака, Б. Пастернака, а также другие впечатляющие достижения
отечественной переводной традиции. Стремление к максимальному
стилистическому единству переводов, которые в совокупности давали бы цельный
облик поэта, не противоречит, на наш взгляд, попытке продемонстрировать иной
подход к интерпретации того или иного текста, показать возможность различных
переводческих решений. С этой целью в "Примечаниях" приводятся, - как
правило, для наиболее значительных в творческой эволюции Китса проведений
или представляющих особые переводческие трудности - варианты стихотворных
переводов. Сочтено целесообразным познакомить читателя и с самыми первыми
попытками перевода Китса на русский язык, относящимися к началу века.
1. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ.
Отрывок письма Китса Рейнолдсу сохранился в тетради Ричарда
Вудхауса, который дал переписанному им стихотворению "The Gothic looks
solemn..." заголовок "Строки, зарифмованные в письме к Дж. Г
Оксфорда". Пародия на Вордсворта написана Китсом во время пребывания у
Бенджамина Бейли в Магдален-Холле (Оксфорд). Впервые опубликовано в 1883 г.
Джон Гамильтон Рейнолдс (John Hamilton Reynolds, 1794-1852) - один
ближайших друзей Китса с 1816 г. до конца его жни, юрист по профессии,
поэт и критик. В английской литературе заметного следа не оставил, однако
общение с Рейнолдсом нередко стимулировало творчество Китса (см. "Робин
Гуд", "Изабелла" и). Н надгробии Рейнолдса стоят слова: "Друг Китса".
Рейнолдсу адресовано 22 дошедши до нас письма Китса.
1 "Озеро блещет..." - строки 3-4 стихотворения Вордсворта "Написано
в марте во время отдыха на мосту у подножия Бретерского водопада" (1807).
Бенджамин Бейли (Benjamin Bailey, 1791-1853) - выпускник Оксфорда,
священник (с 1831 г. на о. Цейлон, с 1846 г. архидиакон в Коломбо), автор
сборника стихов и религиозных трактатов. В январе 1818 г. Китс называл Бейли
"одним благороднейших людей нашего времени", однако позднее его отношение
к Бейли во многом переменилось письмо Китса Джорджу и Джорджиане Китсам
14 февраля - 3 марта 1819 г., с. 258-259). Сохранилось 10 писем Китса к
Бейли.
1 Хэмпстед - во времена Китса живописный пригород, обширный лесопарк на
северной возвышенной окраине Лондона.
2 Лэм-Кондуит-стрит - улица в Лондоне, на которой жила семья Рейнолдсов.
С сестрами Дж. Г. Рейнолдса - Джейн (1791-1846), вышедшей в 1825 г. замуж за
поэта Томаса Гуда, Марианной (1797-1874) и Шарлоттой (1802-1884) - Китс
поддерживал дружеские отношения, которые значительно охладели после
знакомства Китса с Джейн Кокс в их доме (см. письмо Китса Джорджу и
Джорджиане Китсам 14-31 октября 1818 г., с. 245-246) и почти прекратились
ввиду неприязни сестер Рейнолдс к Фанни Брон.
3 Хорас Смит (1779-1849) - английский поэт, романист, автор (совместно
со своим братом Джеймсом) знаменитой книги пародий "Отвергнутые послания"
(1812).
4 "Наша жнь соткана различной пряжи". - Шек Конец - делу
венец. IV, 3.
5 Крипс Чарльз (1796-?) - начинающий художник, которому по просьбе
Хейдона Китс и Бейли пытались оказать материальное содействие.
6 ...миссис Бентли... - супруга почтового работника Бенджамина Бентли,
в доме которого в Хэмпстеде братья Китсы снимали квартиру.
7 ...надеюсь, что Аполлон не гневается на меня за насмешку над ним в
доме Хента. - См. примечание к сонету "На получение лаврового венка от Ли
Хента" (с. 343).
1 Летерхед - городок, откуда Китс отправлял письма, - в трех милях от
Берфорд-Бридж (графство Сэррей).
2 ...по той песне, которую я послал тебе в предыдущем письме... - Китс
имеет в виду песню индийской девушки "О Печаль! Печаль!" поэмы "Эндимион"
(см. с. 146).
3 ...уподобить сну Адама... "Потерянный рай" Мильтона (VIII,
452-490): Адаму снится, что его ребра бог создал прекрасную женщину;
пробудившись, он видит ее наяву.
4 ...для окончания поэмы... - Китс завершил "Эндимиона" 28 ноября 1817
г. в Берфорд-Бридж.
5 Кристи Джонатан Генри (?-1876) - На дуэли с Джоном Скоттом,
редактором "Лондон Мэгэзин", в феврале 1821 г. смертельно ранил последнего
(поводом к вызову послужили статьи Локхарта в "Блэквуде"). Судом был
оправдан.
6 Райс Джеймс (1792-1832) - приятель Китса, юрист.
7 Мартин Джон (1791-1855) - лондонский датель и книготорговец (в
партнерстве с Родвеллом).
8 Глейг Джордж Роберт (1796-1888) - студент-богослов в Оксфорде,
литератор, впоследствии инспектор военных школ, капеллан. С 1819 г. - шурин
Бейли.
4. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ
1 ...маленькая речушка. - Моул.
2 "Когда листва несется... густая борода" - Шек Сонет 12, 5-8;
С. Маршака.
3 ...о "рогатых улитках"...: Шек Конец - делу венец, IV, 3.
4 "Коснись рожков улитки... в темные орбиты". - Шек Венера и
Адонис, 1033-1038; Б. Томашевского.
5 ...о "безумстве поэта и пространном слоге старинных песнопений". -
Шек Сонет 17, 11-12. 12-я строка послужила эпиграфом к поэме Китса
"Эндимион".
6 ...о "тупом резце Времени"... - Шек Сонет 19, 10.
7 ..о "цветах - о первенцах апреля"... - Шек Сонет 21, 7.
8 ...о "холоде вечном смерти"... - Шек Сонет 13, 12.
9 "- Ты, пояса небес... Спеши, нежданный!" - Строки поэмы Китса
"Эндимион" (кн. IV, 581-590).
10 ...стихами на кончину принцессы. - Вскоре после смерти принцессы
Шарлотты Августы газета "Морнинг Кроникл" от 20 ноября 1817 г. уведомляла
читателей о том, что редакция не в состоянии рассмотреть все в бытке
присланные "монодии, элегии и эпитафии".
11 ...у тебя их не меньше. - В это время Рейнолдс вел поэтический отдел
в журнале "Чемпион".
12 "помоги слегка позабавиться"... - Шек Король Генрих IV, Ч.
первая, II, 4.
13 ..."зародышей куриных"... : Шек Виндзорские насмешницы,
III, 5.
14 ..."яиц зяблика"... : Шек Троил и Крессида, V, 1.
15 ...всем членам нашего игрального клуба. - Китс имеет в виду
дружеские воскресные собрания у Джеймса Райса.
16 ...карты "коробятся" как короли. : Шек Король Иоанн, V, 7.
17 "обоим вашим домам" : Шек Ромео и Джульетта, III, 1 (слова
Меркуцио).
18 ...hinc atque illinc - Вергилий. Георгики, III, 257.
5. ДЖОРДЖУ И ТОМАСУ КИТСАМ.
Из писем Китса братьям, составляющих важнейшую часть его переписки,
сохранилось 7 писем Джорджу и Томасу, 4 письма Томасу и 4 письма Джорджу и
Джорджиане.
1 Кин Эдмунд (1787-1833) - английский актер, прославившийся исполнением
шекспировских ролей. После шестинедельного перерыва 15 декабря 1817 г.
выступил на сцене театра Друри-Лейн в трагедии Шекспира "Ричард III".
2 ...об исполнении им роли Льюка в спектакле "Богатства"... - 18
декабря Кин исполнил роль Льюка в комедии Джеймса Бленда Берджеса
(1752-1824) "Богатства, или Жена и брат" - переделке пьесы Филипа
Мэссинджера "Госпожа Сити" (1632).
3 Рецензия появилась в сегодняшнем "Чемпионе"... - Рецензия Китса была
напечатана в журнале "Чемпион" 21 декабря 1817 г.
4 ...забвение рождественских забав и развлечений... - Китс имеет в виду
эссе Ли Хента "О Рождестве и прочих старинных национальных празднествах в их
отношении к природе нашего века и о желательности их возрождения"
("Экзаминер", 1817, 21 и 28 дек.).
5 Хоун Уильям (1780-1842) - публицист, прибегнувший в своей смелой
политической сатире к библейским параллелям и обвиненный в "богохульстве".
6 Лорду Элленборо отплатили той же монетой... - Лорд Элленборо
(1750-1818) - лорд главный судья, в январе 1813 г. приговоривший братьев
Хснтов к двухлетнему тюремному заключению за выпады в печати против
принца-регента.
7 Вулер Томас Джонатан (1786?-1853) - политический деятель и журналист
в 1817-1824 гг. редактор журнала "Йеллоу дуорф", в котором сотрудничал Дж.
Г. Рейнолдс. В июне 1817 г. привлекался к судебной ответственности за
критику правительства, но, так же как У. Хоун, был оправдан.
8 Дилк Чарльз Вентворт (1789-1864) - друг Китса, эссеист и критик,
датель журнала "Атенеум" (1830-1846). Вместе с Чарльзом Брауном, своим
школьным товарищем, владел домом в Хэмпстеде (Вентворт-Плейс), в котором
Китс жил в 1819-1820 гг. (ныне Музей Китса).
9 Уэллс Чарльз Джереми - см. примеч. на с. 317.
10 Уэст Бенджамин (1738-1820) - американский художник, переехавший в
Англию, президент Королевской Академии художеств.
11 Совершенство всякого искусства ... тесным родством с Истиной и
Красотой. - По мнению Сидни Колвина, эта вскользь брошенная фраза Китса
"стоит многих трактатов об отношении искусства к природе" (Coluin Sidney.
The Life of John Keats. London 1920, p. 253).
12 ...обедал также... с Хорасом Смитом и познакомился с двумя его
братьями... - Братья Хораса Смита - Джеймс (1775-1839) и Леонард
(1778-1837).
13 Хилл Томас (1760-1840) - коммерсант, вестный библиофил.
14 Кингстон Джон - инспектор почтового ведомства, к которому, судя по
письмам, Китс испытывал антипатию.
15 Дюбуа Эдвард (1774-1850) - литератор, редактор "Ежемесячного
зеркала" и других журналов.
16 ...ходил на рождественскую пантомиму. - Рождественская пантомима
"Видение Арлекина, или Апофеоз статуи" выдержала в 1817 г. в театре
Друри-Лейн 29 представлений.
17 Поэма Шелли вышла... - Издатели поэмы Шелли "Лаон и Цитна" братья
Олльер, напуганные ее антирелигиозным духом, пытались ъять уже
отпечатанные экземпляры книги. Поэма вышла в свет с некоторыми менениями в
январе 1818 г. под названием "Восстание Ислама".
6. БЕНДЖАМИНУ РОБЕРТУ ХЕЙДОНУ
Бенджамин Роберт Хейдон (Benjamin Robert Haydon, 1786-1846) -
английский художник, создававший полотна в историческом жанре и тяготевший к
монументальности; искусствовед и мемуарист, автор многотомного "Дневника".
Знакомство с ним Китса в октябре 1816 г. сразу переросло в пылкую дружескую
блость, однако со временем отношение Китса к Хейдону стало гораздо более
сдержанным. Хейдон покончил самоубийством в 1846 г. Сохранилось 22 письма
Китса Хейдону.
1 Полностью единодушен с тобой в данном вопросе. - По предложению
дателя Китса Джона Тейлора Хейдон должен был сделать рисунок для
фронтисписа "Эндимиона".
2 Апеллес (вторая половина IV в. до н. э.) - знаменитый древнегреческий
живописец (проведения его не сохранились).
7. ДЖОРДЖУ И ТОМАСУ КИТСАМ
1 "проникнув далеко в глубь сей страны" - Шек Ричард III, V, 2.
2 ...quarto или non quarto - "Эндимион" был дан in octavo (в восьмую
долю листа) без иллюстраций Хейдона.
3 ...на манер Франчески в "Римини". - Имеется в виду поэма Ли Хента
"Повесть о Римини, или Плод родительского обмана" (1816).
4 Калибан - персонаж пьесы Шекспира "Буря" (1612), грубый и
невежественный дикарь, находящийся в услужении у мага Просперо.
Джон Тейлор (John Taylor, 1781-1864) - совладелец вместе с Джеймсом
Огастесом Хесси (James Augustus Hessey, 1785-1870) дательской фирмы,
выпустившей ряд книг Кольриджа, Карлайла, Де Квинси, Хэзлитта С 1821
г. редактировал "Лондон мэгэзин" совместно с Томасом Гудом. Тейлор и Хесси
состояли в дружеских отношениях с Китсом до конца его жни, оказывая ему
всяческого рода поддержку. Перу Тейлора - человека широко образованного -
принадлежит ряд книг и эссе на различные темы. Сохранилось 15 писем Китса
Тейлору, 2 письма Хесси и 5 писем, адресованных им обоим.
1 ..."перезвоном курантов". - Шек Троил и Крессида, I, 3.
2 "В чем счастье?... Склони..." - строки "Эндимиона" (кн. 1,
777-781).
3 ...следующая Ваша книга... - Китс имеет в виду книгу Тейлора "О
тождестве Юниуса с вестным историческим лицом" (1818). Под псевдонимом
"Юниус" в 1769-1772 гг. в лондонском журнале "Паблик Адвертайзер" появился
ряд писем, содержавших резко сатирические обличения правящих кругов.
Авторство писем долгое время оставалось неустановленным, однако мнение
Тейлора о том, что эти письма принадлежали перу английского политического
деятеля и публициста сэра Филипа Фрэнсиса (1740-1818), считается вполне
доказательным.
9. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ
1 ...пригоршню лесных орехов... - Речь идет о посвященных Робину Гуду
сонетах Рейнолдса "The trees of Sherwood forest are old and good" и "With
coat of Lincoln green and mantle too" (напечатаны 21 февраля 1818 г. в
журнале "Йеллоу дуорф").
2 ..."стреле, сбитой со следа своей рогатой пищей"... строки 5
сонета Рейнолдса "The trees of Sherwood...": "No arrow found. - foil'd of
its antler'd food".
3 ..."нежный и верный". строку 8 сонета Рейнолдса "With coat of
Lincoln...": "His green-wood beauty sits, tender and true". В дании 1821
г. Рейнолдс заменил последние три слова словами "young as the dew".
4 ...причудами эготиста? - Противопоставляя Вордсворта поэтам
Возрождения, Китс следует Хэзлитту, который рассматривал поэзию английского
романтма как область субъективного самовыражения.
5 ...до самого края небес... : Шек Гамлет, III, 1.
6 Санчо - По мнению Джека Стиллинджера, данная аллюзия относится не к
роману Сервантеса "Дон Кихот", а к дивертисменту "Отбытие Санчо Пансы",
исполнявшемуся после первого акта оперы "Грельда" на сцене Королевского
оперного театра в январе 1818 г.
7 ...на ганноверского курфюрста... - Ганновер - герцогство в
средневековой Германии, с 1692 г. по 1806 г. - курфюршество, с 1714 по 1837
г. - в личной унии с Великобританией, которой в это время правила
Ганноверская династия.
8 Зачем принадлежать к племени Манассии, когда можно выступать вместе с
Исавом? - Иными словами, зачем лишаться права первородства? По Библии, Иаков
обманным путем, выдав себя за своего старшего брата Исава, получил отцовское
благословение. Спустя много лет умирающий Иаков, благословляя своих внуков,
детей Иосифа, поставил младшего, Ефрема, выше Манассии (Бытие, 27, 18-29;
48, 8-20).
9 ...идти против рожна... - Деяния, 9, 5 и 26, 14.
10 ...за "остроглазыми вертихвостками"... - Выражение поэмы Ли Хента
"Нимфы" (II, 270).
11 "раздумья херувима" - Мильтон. Il Penseroso, 54.
12 "Мэтью с веткой кислицы в руке" - Вордсворт. Два апрельских утра,
59-60
13 "Жак под дубом" - Шек Как вам это понравится.
14 ...четвертая книга "Чайльд Гарольда"... - Четвертая песнь поэмы
Байрона "Паломничество Чайльд Гарольда" вышла в свет в апреле 1818 г.
15 "Жнь и мнения..." - Роман Лоренса Стерна "Жнь и мнения Тристрама
Шенди, джентльмена" (1760-1767) вызвал многочисленные подражания.
16 ...мою вторую книгу... - Имеется в виду поэма "Эндимион".
10. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ
1 ...к "тридцати двум дворцам". - По предположению М. Б. Формана, Китс
имеет в виду "тридцать две обители блаженства" в буддистском учении.
Комментатор писем Китса X. Э. Роллингс, отрицая знакомство Китса с
буддмом, высказывает мнение что Китсу вряд ли была вестна и
средневековая индийская книга сказаний "Приключения Викрамы", в которой
тридцать две статуэтки, поддерживающие трон короля Викрамы рассказывают
тридцать две истории о его подвигах.
2 ...к "причудливому мысу острова"... - Шек Буря, I, 2.
3 ..."опоясать землю". : Шек Сон в летнюю ночь, II, 1.
4 "дух и пульс добра" - Вордсворт. Старик-нищий Кэмберленда, 77.
5 "пустошью, заросшей дроком и вереском" : Шек Буря, I, 1.
6 ...лучше быть цветком, чем пчелой... - По мнению Дж. Б. Грина,
развернутая метафора о пауке и пчеле восходит к Плинию и Свифту.
7 "блаженнее давать, нежели принимать" - Деяния, 20, 35.
1 "О, если б Муза вознеслась, пылая!" - Шек Король Генрих V,
Пролог, I; Е. Бируковой.
1 Тинмут - приморский городок в графстве Дево
2 ...с кем-нибудь потомков Эдмунда Железнобокого... - Эдмунд, по
прозвищу Железнобокий (ок. 980-1016) - английский король (апрель-ноябрь
1016), боровшийся с датчанами.
3 Альфред - см. с. 315.
4 ...подобно некоему жестокому императору... - Римский император
Калигула (12-41, правил с 37 г.), по свидетельству Светония ("Жнь
двенадцати цезарей"), выражав пожелание, чтобы римский народ обладал
одной-единственной головой, которую можно было бы отрубить разом.
5 ...твоей проповеди... - Проповедь Бейли "Рассуждение, посвященное
памяти принцессы Шарлотты Августы" была анонимно дана Тейлором и Хесси в
1817 г.
6 ..."все видимое ими освятить"... -: "Гимн интеллектуальной
красоте" Шелли 13-14.
7 От перьев к железу... - Эти слова Китса стали названием сборника
стихотворений английского поэта Сесила Дей-Льюиса (1931).
13. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ
Стихотворное послание Рейнолдсу ("То J. H. Reynolds, Esq.") было
впервые опубликовано в 1848 г.
1 Вольтер (наст, имя Мари Франсуа Аруэ, 1694-1778) - французский поэт,
писатель, философ-просветитель.
2 Александр Македонский (356-323 до н. э.) - древнегреческий
полководец, создатель крупнейшей монархии древности.
3 Сократ (470/469-399 до н. э.) - древнегреческий философ, воплощение
идеала мудреца.
4 Эджворт Мария (1767-1849) - ирландская писательница, автор ряда
романов об Ирландии начала XIX в.
5 Юний Брут Бут (1796-1852) - английский актер, исполнявший
шекспировские роли. Марк Юний Брут - римский республиканец, один убийц
Цезаря.
6 Сохо - район в центральной части Лондона, где находились
увеселительные заведения.
7 Замок Очарованный - Критики указывают различные источники, на которые
Китс мог опираться в своем описании, в частности на картину Клода Лоррена
(1600-1688) "Очарованный Замок" в лондонской Национальной Галерее.
8 Урганда - волшебница рыцарского романа "Амадис Галльский" (XV в.).
9 "дальше - проза"... - Шек Двенадцатая ночь, II, 5.
14. БЕНДЖАМИНУ РОБЕРТУ ХЕЙДОНУ
1 Бен Ломонд - гора к северо-западу от Стирлингшира в Шотландии (972
м).
2 "Антоний и Клеопатра" - трагедия Шекспира (1607), одна особенно
любимых Китсом.
3 Алкивиад (ок. 450-404 до н. э.) - древнегреческий полководец,
афинский стратег.
4 "Вот мрачный Уорик овладел стеной!" - Шек Король Генрих VI, Ч.
третья, V, 1.
15. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ
1 ...написанное предисловие... - По настоянию Рейнолдса, Китс заново
переписал свое предисловие к поэме "Эндимион".
2 "Метну ли взгляд - они торчат, как сучья"... - Шек Король Генрих
VI. Ч. вторая, III, 3.
3 ..."начинать с Юпитера"... - Из стихотворения Роберта Геррика
"Вечерняя песня" (1648).
1 "Приобретай мудрость, приобретай разум" - Книга притчей Соломоновых,
4, 5.
17. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ
1 "Знание есть скорбь". - У Байрона: "Скорбь - знание" ("Манфред", I,
1, И. А. Бунина).
2 Пэтмор Питер Джордж (1786-1855) - лондонский литератор, друг Хэзлитта
Лэма.
3 Колмэн Джордж (1762-1836) - английский драматург.
4 Грей Томас (1716-1771) - английский поэт-сентименталист.
5 Гей Джон (1685-1732) - английский поэт и драматург, автор комедии
"Опера нищего" (1728).
6 Литтл (Томас Литтл - Томас Маленький) - псевдоним Томаса Мура
(17791852).
7 Хогарт Уильям (1697-1764)-английский живописец, график, теоретик
искусства. Мастер жанровых зарисовок.
8 ...Хэзлитт к Шекспиру. - Хэзлитту принадлежат эссе "Персонажи в
пьесах Шекспира" и "Шекспир и Мильтон".
9 ...множество комнат. -: "В доме Отца Моего обителей много"
(Евангелие от Иоанна, 14, 2).
10 "бремя тайны" - Из стихотворения Вордсворта "Стихи, написанные на
расстоянии нескольких миль от Тинтернского аббатства при повторном
путешествии на берега реки Уай" (1798), ст. 38.
Этим письмом открывается серия писем Китса, подробно описывающих его
пеш путешествие вместе с Чарльзом Брауном по Озерному краю, Шотландии и
Ирландии.
1 ...подобие северной звезды... сонет Китса "Звезда!.." (с. 202).
2 Уинандермир (современное название Уиндермир) - самое большое озеро в
Англи в юго-восточной части Озерного края (графство Уэстморленд).
3 Эмблсайд - городок в графстве Уэстморленд, в миле от озера Уинде
4 "вивами среди теней нависших". - Мильтон. Потерянный рай, IV, 239.
1 ...бедные маленькие Сусанны! - По Библии, к жене вавилонского богача
Сусанне воспылали похотью два старца (старейшины-судьи города). Встретив
сопротивление Сусанны, они оклеветали ее перед собранием и осудили на смерть
за мнимое прелюбодеяние, однако были обличены (Даниил, 13).
20. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ
1 ...к аллоуэйскому "пророку в своем отечестве". - Речь идет о Бернсе.: "...истинно говорю вам: никакой пророк не принимается в своем
отечестве" (Евангелие от Луки, 4, 24).
2 Я написал сонет... - См. сонет "Стихи, написанные в Шотландии, в
домике Роберта Бернса" (с. 178).
3 ..."по пять за четверть, двенадцать за час". : "Четыре четверти,
полный час" (Кольридж. Кристабель, I, 10; Г. Иванова).
4 ...калифа Ватека... - См. роман Уильяма Бекфорда "Ватек. Арабская
сказка" (1782).
5 ..."как будто мы поверенные Божьи". - Шек Король Лир, V, 3
Б. Пастернака).
6 Лох-Ломонд - первое по величине озеро в Шотландии (графства Стирлинг
и Думбартон).
1 Стихотворение Китса "Ах, если бы ты только знал..." ("Ah! ken ye what
I met the day...") впервые было опубликовано в 1883 г. Перевод Игнатия
Ивановского (с заголовком "Гэловейская песня") впервые опубликован в 1976 г.
2 ...мы прошли 27 миль - от Странрара... - Очевидно, Китс имеет в виду
расстояние в 27 миль от Портпатрика через Странрар и Кэйрн Райан до
Белантри.
3 ...сразу узнал морскую скалу Эйлса высотой в 940 фунтов... - Высота
морской скалы Эйлса в действительности составляет 1114 футов (около 340 м). описание ее в романе Германа Мелвилла "Израиль По Пятьдесят лет его
гнания" (1855): "Остров Эйлса-Крейг, огромный утес около мили в
окружности, находится в восьми милях от берегов Эршира. Тысячефутовый конус
высится среди моря, одинокий, как найденыш, и презрительный, как пирамида
Хеопса" (М., 1966, с. 174; И. Гуровой).
4 ..."был день воскресный так хорош"... - рефрен стихотворения Бернса
"Святая ярмарка" С. Маршака).
5 Сонет "Скале Эйлса" (То Ailsa ) впервые был опубликован Ли Хентом
в "Литературной записной книжке" (1819). Русский перевод - Нат. Булгакова
(1979).
1 ...строки Мильтона о Церере и Прозерпине... - См.:
Не так прекрасна Энна, где цветы
Сбирала Прозерпина, что была
Прекраснейшим цветком, который Дит
Похитил мрачный; в поисках за ней
Церера обошла весь белый свет
(Мильтон. Потерянный рай, IV, 268-272; Арк. Штейнберга)
2 Софокл (496-406 до н. э.) - древнегреческий драматург, один трех
великих афинских трагиков.
3 ...в Малую Британию... - Имеется в виду дом семьи Рейнолдс в Лондоне.
4 ..."заклятий в обратном их порядке"... - Мильтон. Комос, 817 Ю.
Корнеева).
1 Стаффа - остров числа Гебридов, в Аргайлшире (Шотландия). Знаменит
своими пещерами, которых самая примечательная - пещера Фингала.
2 Стихотворение Китса "Аладинов джинн покуда" ("Not Aladdin magian...")
печаталось под заголовком "На посещение Стаффы" ("On Visiting Staffa").
Впервые опубликовано в "Плимут энд Девонпорт уикли" 20 сентября 1838 г.
3 ...колдунам над Ди-рекою... - Ди - река на севере Уэльса, впадает в
Ирландское море. По преданиям, долина реки Ди населена многими волшебниками
и чародеями в числе которых - Мерлин (см. с. 326).
4 Сам апостол Иоанн... сверкавших златом... - Семь светильников
символируют в Апокалипсисе семь церквей Азии (Откровение Иоанна Богослова,
1, 9-20).
5 Лисидас (Ликид) - имя пастуха в античных пасторалях (Феокрита.
Вергилия) Элегию "Лисидас" ("Lycidas") на смерть Эдварда Кинга, своего
сотоварища по Кембриджу, утонувшего при кораблекрушении летом 1637 г.,
написал Мильтон строки 155-157
Где носят волны прах его холодный?
Быть может, у Гебридов, в царстве вьюг,
Он увлечен водоворотом в бездну
Ю. Корнеева)
24. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ
1 "Розы срывай"... - Возможно, начало строки поэмы, Спенсера
"Королева фей" (песнь II, XII, 75) цитирующего римского поэта Авсония (IV в.
н. э.).
2 ...некий женский образ... письмо Китса Джорджу и Джорджиане
Китсам 14-31 октября 1818 г. (с. 243-251).
3 А вот вольный перевод сонета Ронсара... - Китс, опустив
заключительные две строки, перевел второй сонет "Nature ornant Cassandre qui
devoit..." сборника Пьера де Ронсара (1524-1585) "Первая книга любви".
Впервые опубликовано в 1848 г.
Русский перевод - А. Ларин (1979).
25. ДЖЕЙМСУ ОГАСТЕСУ ХЕССИ
Джеймс Огастес Хессисм. примеч. на с. 370.
1 ...перед джентльменами, которые за меня заступились. - Китс имеет в
виду письма, опубликованные лондонской газетой "Морнинг Кроникл" 3 октября
1818 (за подписью Дж. С.) и 8 октября 1818 (за подпись Б.), в защиту
Китса (статья Дж. У. Крокера с уничтожающей критикой поэмы "Эндимион"
появилась в "Куортерли Ревью" в конце сентября 1818).
Ричард Вудхаус (Richard Woodhouse, 1788-1834) - адвокат по профессии,
автор "Грамматики испанского, португальского и итальянского языков" (1815).
Один самых преданных друзей и почитателей Китса. Благодаря усилиям
Вудхауса сохранились копии целого ряда проведений и писем Китса. До нас
дошло 3 письма Китса Вудхаусу.
1 ..."genus irritabile" - цитата Горация (Послания. Кн. II, 2 - К
Флору, ст. 102: Н. Гинцбурга).
2 ...вещью per se и стоит явно особняком... -: Шек Троил и
Крессида, I, 2
3 ...создает Яго и Имогену. - Яго - персонаж трагедии Шекспира
"Отелло", олицетворение ощренного коварства. Имогена - героиня
романтической драмы Шекспира "Цимбелин".
4 ..."не-я" возвращается к "я"... : Шек Троил и Крессида,
III, 3.
27. ДЖОРДЖУ И ДЖОРДЖИАНЕ КИТСАМ
Первое четырех пространных "писем-дневников" Китса, адресованных в
Америку.
1 У меня есть Фанни... - Китс говорит о своей младшей сестре - Фални
(Фрэнсис Мэри) Китс (1803-1889), впоследствии Льянос-и-Гутьеррес, горячо
любимой в семье.
2 Хэслам Уильям (William Haslam, 1795-1851) -один самых блких и
верных друзей Китса, по профессии юрист.
3 ...два письма в "Кроникл"... - См. примеч. 1 к письму Джеймсу
Огастесу Хесси 8 октября 1818 (с. 375).
4 ...написанное Рейнолдсом... - Статья Дж. Г. Рейнолдса, опубликованная
6 октября 1818 г. в журнале "Альфред", выходившем в Эксетере, была
перепечатана еженедельником Хента "Экзаминер" 12 октября 1818 г.
5 Ричардсон Сэмюэл (1689-1761) - английский писатель, автор
эпистолярного романа "Кларисса" (1748).
6 ...их кузина... - племянница миссис Рейнолдс, Джейн Кокс.
7 Хармиана - прислужница Клеопатры в трагедии Шекспира "Антоний и Клео-
патра".
8 Хауард Джон (1726-1790) - вестный английский филантроп и
общественный деятель.
9 Хукер Ричард (1553?-1600) - английский теолог (епископом не являлся).
10 "Свободен от забот... глубже, чем у них". - Строки, приписанные
Китсом Байрону, представляют собой неточную цитату поэмы Ли Хента
"Повесть о Римини" (III, 121-122).
11 Бердетт Фрэнсис (1770-1844) - английский политический деятель.
12 Олджернон Сидни - см. примеч. на с. 341.
13 Кромвель Оливер (1599-1658) - ведущий деятель Английской буржуазной
революции XVII в., с 1653 - лорд-проте
14 ...двенадцатью римскими таблицами... - Один древнейших сводов
римского права был составлен в V в. до н. э. на 12 досках-таблицах.
10 Юстиниан I (482/483-565) - вантийский император с 527 г.; провел
кодификацию римского права.
16 Бэкон Фрэнсис (1561-1626) - английский философ,
ученый-естествоиспытатель, лорд-канцлер при короле Якове I.
17 Годвин Уильям (1756-1836) - английский писатель, автор трактата
"Рассуждение о политической справедливости" (1793), утверждавшего моральную
зависимость человека от общества как единственно допустимую.
18 Франклин Бенджамин (1706-1790) - американский просветитель,
государственный деятель, ученый, один авторов Декларации независимости
США (1776).
19 Вашингтон Джордж (1732-1799) - главнокомандующий армией колонистов в
Войне за независимость в Северной Америке 1775-1783, первый президент США
(1789-1797).
20 ...двумя Сидни... - см. примеч. на с. 341.
21 Беркбек Моррис (1764-1825) -американский публицист, основатель
города Албион в штате Иллинойс.
22 Стихотворение Китса "Ночь нисходит, тайн полна" ("Tis the witching
time of night...") впервые было опубликовано в 1848 г. Первая строка
представляет собой цитату трагедии Шекспира "Гамлет" (III, 2, 406).
23 ...ту самую даму, которую видел в Гастингсе... - Китс находился в
Гастингсе (приморский курорт в графстве Суссекс) в конце мая - начале июня
1818 г. Загадочной незнакомкой, неоднократно упоминаемой Китсом, является,
по мнению исследователей, миссис Изабелла Джонс: именно она, по слова
Вудхауса, подсказала Китсу сюжет поэмы "Канун святой Агнесы".
24 Излингтон - во времена Китса северный пригород Лондона.
25 "Трагедия со скипетром... величаво мимо" - Неточная цитата
стихотворения Мильтона "II Penseroso", 97-98.
26 Издаю ли я вместе с Ахиллом победный клич, стоя на краю рва... -: "Трижды с раската ужасно вскричал Ахиллес быстроногий" (Г Илиада,
песнь XVIII 22 Н. И. Гнедича).
27 ...с Феокритом в долинах Сицилии... - См. примеч. 5 к "Оде Майе" (с.
351).
28 "Как тень... ждет переправы"... - Шек Троил и Крессида, III, 2
Т. Гнедич).
29 ...я не "кривляюсь перед небом" и не "заставляю ангелов лить
слезы"... :
Но гордый человек, что облечен
Минутным, кратковременным величьем
И так в себе уверен, что не помнит,
Что хрупок, как стекло, - он перед небом
Кривляется, как злая обезьяна,
И так, что плачут ангелы над ним -
(Шек Мера за меру,
II, 2; Т. Щепкиной-Куперник)
28. БЕНДЖАМИНУ РОБЕРТУ ХЕЙДОНУ
1 Салмон - слуга Хейдона.
29. ДЖОРДЖУ И ДЖОРДЖИАНЕ КИТСАМ
1 Бактрия - историческая область в Средней Азии (по течению реки
Амударьи).
2 миссис Тай... - см. с. 313.
3 Битти Джеймс (1735-1803) - шотландский поэт.
4 Джордж - прозвище Джорджианы Китс.
5 Рафаэль Санти (1483-1520) - итальянский живописец и архитектор,
представитель Высокого Возрождения.
6 Гвидо Рени (1575-1642) - итальянский художник, многие черты
творчества которого стали синонимом "академирующего" направления в
живописи.
7 Макензи, Генри (1745-1831) - английский романист, датель
эдинбургского журнала "Лаунджер", в котором в 1786 г. появился его роман
"Отец Николас".
8 ...собрание гравюр, снятых с фресок одной миланской церкви... - В
действительности Китс видел данную в 1812 г. во Флоренции книгу: "Lasinio
Carlo Conte. Pitture a fresco del Campo Santo di Pisa, intagliate", которую
впоследствии в 1840-х г. восторженно оценивали прерафаэлиты (Милле, Холмен
Хент, Россетти).
9 Вот что Хэзлитт говорит о "Сент Леоне"... - Далее Китс не совсем
точно цитирует по рукописи отрывок шестой лекции Хэзлитта "Об английских
романистах" - о романе Уильяма Годвина "Сент Леон" (1799).
10 Кто бы ни был на самом деле автором "Уэверли"... - Вальтер Скотт,
анонимно опубликовавший в 1814 г. свой первый исторический роман "Уэверли",
не раскрывал своего авторства вплоть до 1827 г.
11 Предполагается, что стихотворение Китса "Зачах с тоски мой
голубок..." ("I had a dove, and my sweet dove died") написано Китсом 21
декабря 1818 г. для Фанни Китс (либо для Шарлотты Рейнолдс). Впервые
опубликовано в 1848 г. Русский перевод - А. Жовтис (1983).
30. БЕНДЖАМИНУ РОБЕРТУ ХЕЙДОНУ
1 Cui bono? - Выражение, восходящее к Цицерону (Pro Milone, 12).
2 Ты великолепно выступил во вчерашнем "Экзаминере"... - В
еженедельнике "Экзаминер" 7 марта 1819 г. Хейдон парировал критические
отзывы на выставку рисунков его учеников.
31. ДЖОРДЖУ И ДЖОРДЖИ АНЕ КИТСАМ
1 Воистину оно прекрасно... дифирамб хересу, пронесенный сэром
Джоном Фальстафом: Шек Король Генрих IV, Ч. вторая, IV, 3.
2 ...семейство Глейг - см. с. 368.
3 ...ни в какую рощу, помимо тейлоровской, они не заглядывали. -
Имеется в виду книга "Золотая роща" вестного английского теолога, одного
виднейших проповедников англиканской церкви Джереми Тейлора (1613-1667),
ставшего после Реставрации епископом.
4 Гиффорд Уильям (1756-1826) - английский критик консервативного
направления, датель журнала "Куортерли Ревью" (1809-1824).
5 ... как сам он говорит о лорде Байроне. - См.: Hazlitt W. Lectures on
English Poets, VIII.
6 "на всех людей - одно большое сердце". - Вордсворт. Старик-нищий
Кэмберленда, 153.
7 ...два имени - Сократ и Иисус... - Известное сопоставление Сократа и
Иисуса Христа принадлежит Руссо ("Эмиль", кн. 2).
8 О, сколь ты, философия... как лира Аполлона... - Мильтон. Комос,
475-478; Ю. Корнеева.
9 Стихотворение "Сей юноша, задумчивый на вид..." ("Не is to weet a
melancholy carle...") написано Китсом 16 апреля 1819 г., впервые
опубликовано в 1848 г. О Чарльзе Брауне см. на с. 380-381.
10 К воды потокам... : "Как лань желает к потокам воды, так желает
душа моя к Тебе, Боже" (Псалом 41, ст. 2).
11 ...дочери кудрявые Сиона... -: "...дочери Сиона надменны, и
ходят, подняв шею и обольщая взорами, и выступают величаво поступью, и
гремят цепочками на ногах" (Книга пророка Исайи, 3, 16).
12 Грельда - образец преданной супруги, безропотно исполнявшей
приказания мужа (см.: Боккаччо. Декамерон, десятая новелла 10-го дня).
Сара Джеффри - одна трех сестер Джеффри, проживавших в Тинмуте
(Девоншир), с семейством которых братья Китсы во время своего пребывания в
Тинмуте поддерживали дружеские отношения. Сестрам Джеффри адресовано 4
сохранившихся письма Китса.
1 Боярдо Маттео Мария, граф Скандиано (1441-1494) - итальянский поэт
эпохи Возрождения, автор неоконченной поэмы "Влюбленный Роланд".
2 Джонсон Бенджамин (Бен) - (1573-1637) - английский поэт и драматург.
В качестве волонтера участвовал в войне Нидерландов против испанского
владычества (1592).
3 ...я стал меньше походить на ягненочка, блеющего в рифму. "Оду
Праздности", VI.
Фанни Бран (Fanny Brawne, 1800-1865) - невеста Китса. Семья Брон (вдова
с тремя детьми) снимала половину дома Вентворт-Плейс, принадлежавшего Дилку
и Брауну, с лета 1818 г. по 1829 г. Знакомство Китса с Фанни относится ко
времени возвращения Китса Шотландии (август - сентябрь 1818). На
предложение тяжело больного Китса расторгнуть помолвку Фанни ответила
отказом. В 1833 г. Фанни Брон вышла замуж за Луиса Линдона. Сохранилась
переписка Фанни Брон с Фанни Китс, относящаяся к 1820-1824. Личность Фанни
Брон различно оценивается биографами, однако ее глубокая преданность Китсу
не подлежит сомнению. До нас дошло 40 писем Китса, адресованных Фанни Брон.
1 Шенклин - городок на острове Уайт.
2 Расскажи мне свой сон, и я представлю тебе толкование. -: Книга
пророка Даниила, 2, 16.
1 Уинчестер - старинный город в графстве Хэм
35. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ
1 25 августа - Ошибка Китса: письмо было отправлено 24 августа.
36. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ
1 ...я написал об этом стихи. - Китс имеет в виду оду "К Осени".
2 "Гипериона" я оставил... - Речь идет о второй версии поэмы "Гиперион"
- фрагменте "Падение Гипериона".
37. ДЖОРДЖУ И ДЖОРДЖИАНЕ КИТСАМ
1 Сидят, вращая томными очами... ("Pensive they sit, and roll their
languid eyes...") - Стихотворение написано Китсом 17 сентября 1819 г.,
впервые опубликовано 25 июня 1877 г. в нью-йоркской газете "Уорлд". Перевод
Г. Кружкова под заголовком "Вечер в компании влюбленных" впервые опубликован
в 1979 г.
2 Мистер Вертер - Вероятно, Китс читал роман Гете "Страдания молодого
Вертера" в переводе Даниэля Мальтуса (1783).
3 Генрих VIII (1491 -1547)-английский король с 1509 г., династии
Тюдоров, окончательно утвердивший в стране принципы абсолютной монархии.
4 Вильгельм III Оранский (1650-1702) - правитель Нидерландов с 1674 г.,
английский король с 1689 г. Прван на английский престол в ходе "Славной
революции" 1688-1689, ограничившей власть монарха.
5 Людовик XIV (1638-1715) - французский король с 1643 г. Его правление
- апогей французского абсолютма (Людовику XIV приписывается речение
"Государство - это я").
6 Карлайл Ричард (1790-1843) - английский датель, приговоренный в
ноябре 1819 г. к штрафу в 1500 фунтов и трехлетнему тюремному заключению.
7 Том(ас) Пейн (1737-1809) - американский политический деятель,
публицист и просветитель радикального направления, участник Войны за
независимость в Северной Америке и французской революции 1789-1794 гг.
8 ...что проошло в Манчестере и о триумфальном въезде Хента в Лондон.
- 16 августа 1819 г. митинг, проходивший в Манчестере под знаком борьбы за
всеобщее и равное бирательное право, был разогнан властями ("Манчестерская
резня"). Эта кровавая расправа была заклеймена Шелли в "Маскараде Анархии".
Генри Хент (1773-1835), председательствовавший на собрании в Манчестере, 13
сентября 1819 г. был восторженно встречен населением Лондона (толпа
насчитывала не менее 200000 человек).
9 "Корона и Якорь" - таверна на Стрэнде.
10 3анд Карл Людвиг (1795-1820) - немецкий студент, убивший 23 марта
1819 г. писателя А. Коцебу, считавшегося агентом Священного союза.
Приговорен судом к смертной казни.
11 Хэммонд Томас - хирург и фармацевт в Эдмонтоне, в обучении у
которого Китс состоял в 1812 г.
12 "Политическая справедливость" - трактат Уильяма Годвина (см. с.
376).
1 ..."урезонить резоны своей любви"... - строка трагедии Джона Форда
"Как жаль ее развратницей назвать" (1653) - I, 3.
1 Ариосто Лудовико (1474-1533) - итальянский поэт, автор поэмы
"Неистовый Роланд".
2 ...история графа Лестера... - Граф Роберт Дедли Лестер (ок. 1531
-1588), фаворит королевы Елаветы.
3 Холиншед Рафаэль (ум. 1580) - один авторов "Хроник Англии,
Шотландии и Ирландии" (1577), послуживших сюжетной основой "исторических
хроник" Шекспира.
1 ...со дня моего отъезда на остров Уайт... - Китс отправился на остров
Уайт 27 июня 1819 г.
2 "последней немощью благородных умов". - Неточная цитата элегии
Мильтона "Лисидас" (71).
Перси Биши Шелли (1792-1822) - английский поэт, блкий к кругу
"лондонских романтиков". Глубоко ценил поэзию Китса и неменно относился к
нему с горячим участием, однако Китс, высоко ставя Шелли как поэта, тем не
менее бегал дружеского сближения с ним. Приводимое письмо - единственное
писем Китса, адресованное Шелли.
1 "Ченчи" - трагедия Шелли (1819). По словам Фанни Брон, у нее хранился
экземпляр этой трагедии с многочисленными пометами Китса.
2 но художник как раз и должен служить Маммоне. - "Не можете
служить Богу и Маммоне" (Евангелие от Матфея, 6, 24).
3 ..."наполнять золотой рудой малейшую трещинку"... -: Спе
Королева фей, песнь вторая, VII, 28.
4 "Прометея" жду со дня на день. - Китс имеет в виду лирическую драму
Шелли "Освобожденный Прометей", опубликованную в 1820 г.
5 ...в томике, который я посылаю Вам... - Спустя два года
принадлежавший Хенту экземпляр сборника Китса ""Ламия", "Изабелла", "Канун
святой Агнесы" и другие стихотворения" (1820), раскрытый на одной страниц
"Ламии", был найден в кармане Шелли, утонувшего во время бури на пути
Ливорно, и сожжен вместе с его телом на берегу моря бл Специи, в
присутствии Байрона, Хента и капитана Трелони.
Чарльз Браун (Charles Brown, впоследствии Charles Armitage Brown, 1787-
1842) - один ближайших друзей Китса в последние годы его жни. Родился в
Лондоне, с 1805 г. вел дела торговой фирмы в Санкт-Петербурге,
обанкротившейся в 1810 г. В январе 1814 г. в театре Друри-Лейн с успехом
была поставлена его комическая опера
"Наренский, или Дорога в Ярославль". Унаследовав небольшое состояние,
Браун занялся литературной и журналистской деятельностью. Познакомившись с
Китсом летом 1817 г., в июне - августе 1818 г. совершил с ним пешее
путешествие по Озерному краю Шотландии и Ирландии. После смерти брата Тома в
декабре 1818 г. Китс поселило вместе с Брауном на Вентворт-Плейс в
Хэмпстеде. В 1819 г. Китс в сотрудничестве с Брауном написал трагедию "Оттон
Великий". В 1822-1835 Браун жил в Италии где познакомился с Байроном,
Лендором Брауну принадлежат публикации стихов Китса в "Плимут энд
Девонпорт уикли" в 1838 г. Оказал важное содейств М. Милнзу в сборе
материалов для первой биографии Китса. Книга Брауна "Жнь Джона Китса"
дана в 1937 г. в Оксфорде (см. рецензию на нее в журнале
"Интернациональная литература", 1938, Э 4, с. 217). Умер Браун в Нью-Плимуте
(Новая Зеландия). Сохранилось 10 писем Китса, адресованных Брауну.
1 Вчера с нас сняли карантин... - После затяжного и утомительного
плавания судна "Мария Кроузер", на котором отправились в Италию Китс и
Северн, прибыло в Неаполь 21 октября 1820 г., однако высадка на берег была
задержана на десять дней -за карантина
2 ...томился в заточении у Хента... - Нуждаясь в постоянном уходе, с 23
июня по 12 августа 1820 г. Китс жил в доме Хента, который покинул после
инцидента с нечаянно вскрытым письмом, ему адресованным.
3 Северн Джозеф (1793-1879) - английский художник, награжденный в 1819
г. золотой медалью Королевской Академии художеств за картину на сюжет
Спенсера - "Пещера Отчаяния". Сопровождал Китса в Италию и до последнего дня
самоотверженно ухаживал за умирающим поэтом. С 1861 г. - консул в Риме.
Похоронен рядом с Китсом и Шелли на римском протестантском кладбище.
Составил С. Сухарев
Last-modified: Fri, 13 Dec 2002 12:06:21 GMT
POEZIQ/KITS/keats1_5.txt
Полезные ссылки:
 Крупнейшая электронная библиотека Беларуси
 Либмонстр - читай и публикуй!
 Любовь по-белорусски (знакомства в Минске, Гомеле и других городах РБ)
|
|
|
|
