Редьярд Киплинг. За чертой


                                  Рассказ
     -----------------------------------------------------------------------
     Киплинг P. Свет погас: Роман;
     Отважные мореплаватели: Приключенч. повесть; Рассказы;
     Мн.: Маст. лiт., 1987. - 398 с. - Перевод Э.Липецкой
      & : Zmiy (zmiy@inbox.ru), 29 октября 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------
     Книгу  бранных  проведений вестного английского писателя Редьярда
Киплинга  (1865-1936)  составили  его  ранний  и  наиболее талантливый роман
"Свет  погас",  рассказывающий  о  трагической  судьбе одаренного художника,
потерпевшего  крушение  в  личной  жни,  приключенческая  морская  повесть
"Отважные  мореплаватели" и рассказы, повествующие о тяготах и буднях людей,
создающих   империю   вдали  от  Старой  Англии,  овеянные  в  то  же  время
загадочностью и экзотикой жни колониального мира.
                                               Ни каста, ни сон на сломанной  
                                               кровати для любви не препона.
                                               Я  отправился  искать  любовь 
                                               и потерял себя.
                                                         Индийская пословица
     При  всех  обстоятельствах  человек должен держаться своей касты, своей
расы  и своего племени. Пусть белый прилепится к белому, а черный к черному.
И  тогда  никакие  превратности  не  нарушат привычного распорядка вещей, не
будут внезапны, непостижимы или нежданны.
     Вот    история   человека,   который   ступил   за   надежные   пределы
добропорядочного и привычного ему общества и тяжко за это поплатился.
     Сперва  он  слишком много узнал, потом слишком много увидел. Он слишком
глубоко проник в чужеземную жнь - больше он этого не повторит.
     Амир-Натхов  овраг  расположен  в  самой сердцевине города, сразу же за
басти  Джита-Мегджи,  и  упирается  он  в  стену с одним-единственным окном,
забранным  решеткой.  В  устье  оврага стоит огромный хлев, а по обе стороны
высятся  глухие  стены.  Ни  Сучет  Сингх, ни Гаур Чанд не склонны позволять
своим  женщинам  глядеть  на Держись Дурга Чаран их взглядов, он был бы
сейчас  куда  счастливее, а маленькая Беза могла бы по-прежнему замешивать
хлеб  собственными  руками.  Ее  решетчатое  окно  выходило в узкий и темный
овраг,  где  не  бывает  солнца  и  буйволы  барахтаются в липком синем иле.
Безе  было  лет  пятнадцать, она уже овдовела и денно и нощно молила богов
послать ей возлюбленного, потому что не была склонна к одинокой жни.
     Однажды  англичанин  по  имени  Триджего,  бесцельно блуждая по городу,
забрел  в  Амир-Натхов  овраг  и,  пройдя  мимо  буйволов, споткнулся о кучу
соломенной трухи.
     Тут  он  обнаружил,  что  овраг кончается тупиком, и услышал за оконной
решеткой  тихий  смешок. Смешок этот был мелодичен, и Триджего, знавший, что
для  разных  житейских  надобностей добрые старые "Арабские ночи" - отличное
руководство,  подошел поближе к окну и прошептал тот стих  "Любовной песни
Хар Диала", который начинается так:
     Как  человеку  не  пасть ниц перед лицом нагого солнца? Или влюбленному
при виде возлюбленной?
     Если  колени  мои  подогнутся,  о  сердце  моего сердца, виновен ли я в
этом, что краса твоя меня ослепила?
     За  окном  тихо  звякнули  женские  браслеты,  и тоненький голос пропел
пятый стих "Песни":
     Увы,  увы!  Как  Луне  поведать Лотосу о своей любви к нему, если врата
небесные на запоре и собираются тучи, чреватые дождем?
     Они  похитили у меня возлюбленную и теперь на вьючных лошадях влекут ее
в сторону севера.
     На ногах железные цепи, что прежде сковали мое сердце.
     Провите лучников, пусть готовят...
     Песня  внезапно  смолкла,  и  Триджего  ушел    Амир-Натхова  оврага,
недоумевая,  кто  же  эта  женщина, которая без запинки подхватила цитату 
"Любовной песни Хар Диала".
     На  следующее  утро,  когда он ехал к конторе, какая-то старуха бросила
ему  в  коляску  пакет.  В  пакете  Триджего  обнаружил половинку сломанного
стеклянного  браслета,  кроваво-красный цветок дхака, щепотку бхусы, то есть
соломенной  трухи,  и  одиннадцать  орешков кардамона. Пакет был своего рода
письмом,  но  не  бестактным  и  компрометирующим,  а тонким и зашифрованным
любовным посланием.
     Я  уже  говорил,  что  Триджего  слишком  много  знал  о  таких  вещах.
Англичанину  не следует понимать язык предметных писем. Но Триджего разложил
эти  пустячки  у  себя на служебном столе и стал вникать в их смысл. Во всей
Индии  сломанный браслет означает вдову индуса, потому что после смерти мужа
браслеты  на  запястьях  положено разбивать. Триджего сразу сообразил, о чем
говорит  осколок  браслета.  Цветок  дхака  значит  и  "хочу",  и "приди", и
"напиши",  и  "опасность"  -  смотря  по тому, что еще вложено в пакет. Один
орешек   кардамона  означает  "ревность",  но  если  в  послании  однородных
предметов   несколько,   они  теряют  свой  первоначальный  смысл  и  просто
указывают  на  время  или,  в  сочетании  с  благовонными травами, творогом,
шафраном,  на  место  встречи.  Таким  образом,  послание гласило: "Вдова...
цветок  дхака  и  бхуса... одиннадцать часов". Ключом к разгадке была бхуса.
Триджего  догадался  -  предметные  письма  невозможно  понять,  не  обладая
интуицией,  - что бхуса должна привести ему на память кучу соломенной трухи,
о  которую  он  споткнулся  в  Амур-Натховом  овраге,  что пакет послала ему
женщина  за  решетчатым  окном  и что она - вдова. Значит, послание гласило:
"Вдова хочет, чтобы ты к одиннадцати часам пришел в овраг, где бхуса".
     Триджего  бросил  весь  этот хлам в камин и рассмеялся. Он знал, что на
Востоке  мужчины  не  приходят  на  любовные свидания под окна в одиннадцать
часов  утра и что женщины там не уславливаются о встрече за неделю до срока.
И  когда  наступила  ночь  и время стало блиться к одиннадцати, он пошел в
Амир-Натхов  овраг,  укрывшись  накидкой, под которой мужчину не отличишь от
женщины.  Едва  только  гонги  в  городе  возвестили одиннадцать, голосок за
решеткой  запел тот стих  "Любовной песни Хар Диала", в котором пантанская
девушка  молит Хар Диала вернуться. На местном языке песня эта действительно
очень  красива, но по-английски она недостаточно жалобна. Вот приблительно
как она звучит:
                Одна на крыше, я гляжу на север,
                Слежу зарниц вечернюю игру:
                То отблески твоих шагов на с
                Вернись, любимый, или я умру.
                Базар вну безлюден и спокоен,
                Устало спят верблюды на ветру,
                И спят рабы - твоя добыча, воин.
                Вернись, любимый, или я умру.
                Жена отца сварливей год от году,
                Гну спину днем, в ночи и поутру...
                Слезами запиваю хлеб невзгоды.
                Вернись, любимый, или я умру.
     Голос  умолк,  и  Триджего,  вплотную  подойдя  к  решетке,  шепнул: "Я
здесь".
     Беза была очень хороша собой.
     Эта  ночь  положила  начало таким удивительным событиям, такой безумной
двойной  жни,  что  сейчас  Триджего  иногда  одолевают  сомнения  -  а не
приснилось  ли  ему  все  это. Не то Беза, не то ее старая служанка вынули
решетку    проема  в  кирпичной  кладке, оконная рама отворилась внутрь, и
хорошо   тренированному  человеку  легко  было  влезть  в  квадратную  дыру,
пробитую в неоштукатуренной стене дома.
     Днем   Триджего  привычно  исполнял  свои  обязанности  в  конторе  или
переодевался  и  наносил  виты  женам  служащих поста, размышляя при этом,
долго  ли  поддерживали  бы  они  с  ним  знакомство, если бы знали о бедной
маленькой   Безе.   Ночью,   когда   весь  город  утихал,  приходил  черед
путешествию  под  прикрытием  дурно  пахнущей накидки; осторожный переход по
басти  Джита-Мегджи,  молниеносный  поворот  в  Амир-Натхов овраг, перебежка
вдоль  глухих  стен  между  спящими  буйволами,  потом,  наконец,  Беза  и
глубокое,  ровное  дыхание  старух,  спавших  по  ту  сторону  двери  пустой
комнатки,  которую  Дурга  Чаран отвел дочери своей сестры. Триджего никогда
не  пытался  узнать,  кем и чем был Дурга Чаран, ему и в голову не приходило
задуматься,  почему  это  его  еще  никто  не  обнаружил  и не пррел, пока
безумию его не пришел конец, а маленькая Беза... Но об этом после.
     Он  был в полном восхищении от Безы. Она была первозданна, как птица,
а  ее  фантастическое  ложение  слухов,  добиравшихся   внешнего мира до
комнатушки     в    овраге,    забавляло    Триджего    не    меньше,    чем
младенчески-неуверенные  попытки  пронести  его имя Крист Первый слог
так  и  остался  для  нее  неодолимым препятствием, и она, потешно взмахивая
руками,  похожими  на  лепестки  розы,  словно отталкивала это имя, а потом,
став  на колени, спрашивала, как и любая англичанка, вправду ли он ее любит.
Триджего клялся, что она ему дороже всех на свете. И не лгал при этом.
     В  таком  безумии  прошел  месяц,  и  тут  обстоятельства  другой жни
вынудили  Триджего  оказать  особое внимание одной знакомой даме. Можете мне
поверить,  что  подобного  рода  вещи  замечают  и  комментируют  не  только
англичане,  но  и  полторы-две  сотни  местных  жителей.  Триджего  пришлось
прогуливаться  с этой дамой, и разговаривать с ней у оркестровой раковины, и
несколько  раз  кататься  с ней в коляске. Однако у него и в мыслях не было,
что  это  может  отразиться  на его тайной и куда более милой ему жни. Но,
как  это  всегда  бывает, слух таинственными путями полз все дальше и дальше
и,  передаваясь    уст  в  уста,  дошел  до  служанки  Безы,  которая  и
пересказала  его  своей  госпоже.  Бедняжка  пришла  в  такое  волнение, что
домашняя  работа  стала  валиться у нее  рук, в результате чего жена Дурга
Чарана задала ей трепку.
     Через  неделю  Беза обвинила Триджего в неверности. Никаких полутонов
для  нее  не  существовало,  и  говорила  она  напрямик. Триджего смеялся, а
Беза  топала  ножкой,  нежной, как цветок бархатца, и такой маленькой, что
она умещалась в мужской ладони.
     Многое      написанного  о  "восточной  страстности  и  порывистости"
преувеличено  и  почерпнуто    вторых рук, но кое-что справедливо; и когда
англичанин  обнаруживает это кое-что, он бывает поражен не меньше, чем когда
страсть  входит  в его собственную жнь. Беза метала громы и молнии и под
конец  пригрозила  покончить  с  собой, если Триджего немедленно не порвет с
чужой  мем-сахиб,  вставшей  между ними. Он пытался объяснить ей, что она не
понимает  точки  зрения  людей  с Запада на такие вещи. Беза выпрямилась и
тихо сказала:
     - Не  понимаю.  И знаю только одно - для меня худо, что ты, сахиб, стал
мне  дороже  моего  собственного  сердца.  Ты  ведь  англичанин,  а я просто
чернокожая  девушка,  -  кожа  ее  была  светлее золотого слитка на монетном
дворе,  -  и  вдова  чернокожего  мужчины.  - Потом, зарыдав, добавила: - Но
клянусь  своей  душой  и  душой  моей  матери,  я  тебя  люблю.  И что бы ни
случилось со мной, тебя зло не коснется.
     Напрасно  Триджего  урезонивал  ее,  старался утешить - она по-прежнему
была  в  непонятном  смятении. Никакие доводы на нее не действовали - отныне
между  ними  все  должно быть кончено. Пусть он сейчас же уходит. И он ушел.
Когда  он  вылезал    окна,  Беза  дважды  поцеловала  его  в лоб. Домой
Триджего возвращался в полном недоумении.
     Неделю,  три  недели от Безы не было ни слуху ни духу. Считая, что их
разлука  достаточно  затянулась,  Триджего  в  пятый  раз  за эти три недели
отправился  в  Амир-Натхов овраг: он надеялся, что Беза откликнется на его
тихое  постукивание  по  решетке  окна.  И  не  ошибся. Взошел нарождающийся
месяц,  его  лучи  проникли в овраг и упали на решетку, которую кто-то сразу
снял  в  ответ  на стук Триджего. Из непроглядной темноты Беза протянула к
лунному  свету  руки.  Обе  они были обрублены по запястье, и раны уже почти
зажили.
     Потом  она  опустила  голову  на  эти  обрубки  и зарыдала, а в комнате
кто-то  заворчал, как дикий зверь, и острое оружие - нож, сабля или кинжал -
вонзилось  в накидку Триджего. Лезвие лишь скользнуло по его телу, но все же
затронуло одну  паховых мышц, и Триджего потом всю жнь прихрамывал.
     И  снова  решетка  закрыла окно. Дом казался необитаемым, только лунный
луч на высокой стене и густая чернота Амир-Натхова оврага позади.
     Триджего   кричал   и   бесновался,   как   умалишенный,   между  этими
безжалостными  стенами,  а потом сам уже не помнит, как оказался на рассвете
у реки. Сбросив накидку, он с непокрытой головой вернулся домой.
     И  по  сей  день  Триджего  не знает, как проошла эта трагедия: то ли
Беза  в  приступе  беспричинного отчаяния сама все рассказала, то ли у нее
пытками  старались  вырвать  прнание,  когда обнаружили их связь; не знает
он,  вестно  ли  Дурга Чарану его имя и что сталось с Безой... Случилось
нечто  неописуемо  ужасное,  и  мысли  о том, как все это происходило, порой
посещают  Триджего  по  ночам  и  уже  не  покидают  до  утра.  Есть  в этом
происшествии  еще  одна  особенность:  он  до  сих пор так и не ведает, куда
выходит  фасад  дома  Дурга Чарана. Может быть, во двор вместе с несколькими
другими  домами,  а  может  быть,  его  скрывают от глаз ворота, которых так
много  в басти Джита-Мегджи. Триджего ничего не знает. Ему не вернуть Безы
-  бедной  маленькой Безы. Он потерял ее в городе, где дом каждого мужчины
недоступен  и  неопознаваем,  как  могила. А решетчатое окно в Амир-Натховом
овраге замуровано.
     Но  Триджего  исправно  наносит  виты и слывет вполне добропорядочным
человеком.
     В   нем   нет   ничего  приметного,  кроме  того  разве,  что  он  чуть
прихрамывает на правую ногу, поврежденную во время верховой езды.