Дмитрий Каралис. Памяти Виктора Конецкого


     Ушел    жни  честный писатель  -  Виктор  Конецкий.  Тихо, во  сне,
мученный несколькими годами нездоровья,  о  котором подсмеиваясь, говорил:
"Пустяки,  мне ведь и лет  немало..." И только тот, кто  ежечасно  был с ним
рядом, знал, как крутили его болезни, и как тяжело ему работалось...
     Честность в  литературе  и жни - явление редкое. Сталкиваясь  с ними,
человек преображается. Не всем хватает  силы следовать открывшейся правде до
конца,  но жить во лжи  после  таких встреч уже трудно - ты глотнул  чистого
воздуха истины. Виктор Конецкий дал миллионам людей такую возможность.
     Иногда мне кажется,  что многие  писатели 80-90-х  годов  вышли  не  
традиционной гоголевской "Шинели", а   морских бушлатов и потертых кителей
героев Виктора  Конецкого. После его книг трудно  было врать  самому себе  и
халтурить.
     Русская классика прошлого была школьным учителем. Проза Конецкого, едва
появившись,  стала бывалым  другом. Такой  живет  в соседнем дворе  и  может
рассказать о нашейжни  так, что тебе снова захочется идти на  опостылевшую
работу,  а  мена  любимой девушки или потеря кошелька покажутся  пустяком,
недостойным внимания.
     Учитель  рассказывает, что есть  жнь; наставник  подсказывает, как ею
распорядиться. Конецкий подсказывал, рассказывая.
     Книги Конецкого  в  70-80-е годы  выхватывались    рук,  воровались с
книжных полок доверчивых хозяев, тихо "зачитывались" в библиотеках и поздней
ночью  привозились ослабевшим  духом друзьям,  как дефицитные  пол-литра.  В
тюрьмах,  больницах, студенческих  общежитиях  и в  квартирах  интеллигенции
томик Конецкого хранился, как пайка хлеба, как упаковка заветного лекарства,
как   полный   комплект  шпаргалок  старшего   курса,  как  связка  семейных
документов, приготовленных к выносу на случай пожара. Уровень блата в глазах
советского интеллигента определялся возможностью достать книги Конецкого.
     ...Конецкий  создал образ лирического героя во времена, когда героя  не
могло быть по  определению -  в безвременье. В те тусклые дни  по  страницам
книг  и   журналов  кочевали  нахмуренные   секретари  парткомов,   лобастые
начальники  цехов,  прощелыги-художники,  комсомольские  вожаки,  гудели  на
собраниях рабочие в чистых комбинезонах - массовка проводственной темы. Он
показывал жнь, какой она была на самом деле - честно.
     Два голоса  помогали нам тогда выжить: хриплый голос Высоцкого ичистый,
чуть ироничный голос Конецкого.
     Коммунистическая  власть  Виктора   Конецкого  никогда   не   любила  и
побаивалась.  О чем он пишет?  Почему иронирует?  Что за смешки разводит в
суровых  условиях арктического рейса? И как может  капитан советского  судна
вести в загранпорту разговоры с  коллегами  о пригодности оливков в качестве
закуски?
     Я вижу картинку: "Виктор Викторович, целя пальцем  в  глаз собеседнику,
говорит  простые,  доходчивые слова,  от  которых не  защитят ни нахмуренные
брови,   ни   жировые  складки,   ни   дипломы  иностранных  университетов".
Правду-матку - в глаза!Это его кредо  писателя и человека. Из ничего ни чего
не  родится. Бумага прозрачна.  Конецкий писал  своих героев, доставая их 
себя,  своей судьбы.  Блокадный Ленинград, эвакуация, служба спасателем на
судах  Северного  флота,  многомесячные  тропические  рейсы на  сухогрузах и
маленьких сейнерах вдоль ледовойкромки России.И неменная машинка "Эрика" в
потертом футляре... Три ордена - "Знак почета", "Трудового Красного Знамени"
и "За заслуги перед отечеством".
     Виктор  Конецкий  не писал  проповедей  или исповедей - он  находится в
вечной  оппозиции  к  пошлости, хамству  и их  верной  спутнице  лжи. Иногда
казалось, чтоон  на  страшном ветру держит  в  одиночку флаг над нашим общим
кораблем. И стоит он, не расставивпо-ковбойски ноги, а с морской хитринкой и
сноровкой   переступаетпо  раскачивающейся  палубе,  жмурится  от  окатившей
морской  волны,  отплевывается,  поминает недобрым словом  морского  бога  и
черта, чуть приседает  вместе  с уходящей вн палубой, с его кителя сбегает
соленая вода, но флаг - вот он! - реет и реет над попавшим в бурю кораблем.
     Книги Конецкого спасали меня в самые трудные дни. Рука тянулась к любой
его книге и наугад открывалась страница. Я смеялся, грустил, смахивал слезу,
мешавшую чтению,  и  к  утру чувствовал себя  сильнее, потому что знал  -  в
небольшой квартире на Петроградской, на шестом этаже, куда не всегда довезет
капрный лифт, есть человек, думающий и чувствующий, как ты... Родная душа.
     Он  мог  безжалостно отругать за  неделикатную оплошность, мог оставить
едкие  замечания  на полях твоей  рукописи,  но и  воскликнуть  простодушно:
"Хохотал до слез!"
     Уходит тонкий  слой  пронзительно  честной питерской  литературы,-Радий
Погодин,   Виктор   Голявкин,   Александр  Володин,  Вадим   Шефнер,  Виктор
Конецкий...
     Уходят  писатели, но остаются их книги-поступки, без которых мир был бы
другим, и мы были бы другими...
     И  пусть  необхватные  тополя  древнего  Смоленского  кладбища,  самого
блкого к  Балтике,  тихо  шумят над его могилой  морскими ветрами.  Вечный
покой и вечная память Виктору Викторовичу.
     Дмитрий Каралис (karalis@dk3775.spb.edu), 30.03.2002