Валерий Игнатенко. 
                        Бионерский ланкастер
   ----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Фантакрим-MEGA"
    & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------
   (Из россказней Фрэнка-Первоглота)

   Король, развалившись в запаутиненном гамаке, зычно  цвиркал  в  прорехи
отнюдь  не  королевских  зубов.  В  руках   у   него   страдала   и   пела
блистательнейшая, двуручная (сажень-на-локоть) богатырка-пила. Королевские
зубы нежно покусывали ее несокрушимые тульские зубья.
   Пилу свою король любил за звук,  качество  стали  и  страдания.  Он  не
доверял деревяшке, с помощью которой обычно  делается  разводка.  Разводку
король-маэстро всегда делал на слух  и  на  зуб:  вверх-вниз,  вверх-вниз!
Ля-ми, ля-ми! Зубной боли он боялся не меньше, чем политики, но еще больше
боялся король опеки  досаждавших  ему  дятлов-рвачей:  зубодеров  в  белых
колпачках, брутов с подозрительным пурпуром на грудках. Случалось,  король
прятался от дятлов за елки, за тень забора, похожую,  кстати  сказать,  на
его подругу-пилу. Прятался он и за свою королевскую тень, а  однажды,  как
гласят хроники, за удивительных красот и размеров  нерукотворный  памятник
Королевской  Малой  Нужде.  Неруко!  (прошу  заметить!)  творный,  формата
102х0,5 шедевр.
   (В одну из люто-морозных  зим,  проклятый  долбило  покусился  на  Нашу
храбрость  непосредственно  в  процессе  малого  оправления.  Король   ваш
скрывался от злодея  за  сиявшим  под  луной  ледяным  столбиком.  Ползал,
понимаете,  вокруг  своей,  омонументаленной  морозом  несгибаемой  струи,
ускользал  от  пернатого  зубодера-дятла,  как  какой-нибудь  паршивенький
революционеришко-разночинец от жандарма.)
   - Ля-ми! Ля! - маэстро бережно сдунул с очередного, неразведенного еще,
зуба  пилы  (можно  сказать,  ее  зуба  мудрости)  хроменького  пятиногого
муравьишку, препоручая его заботам судьбы  и  ящерок...  -  Ми!..  Все!  -
вдохновенная капелька пота засияла на  кончике  его  корне  плодоподобного
носа. Радужная капелька отражалась в стальном зеркале  певуньи,  вбирая  в
себя верхушки сосен, небо, солнце и Отражение лица  Короля  в  зеркале,  в
капле, в отражении капли в зеркале, в отражении отражения капли в  зеркале
капли.
   - Сильно! Чудеса, да и только! - восхитился король  собой  и  природой,
лихо сощелкивая капельку своего королевского Я в воздуха планеты.
   - А ну те-ка, работяжечки-аэробики! -  так  король  именовал  в  данном
случае не тех, кто  пробавляется  ритмической  гимнастикой,  а  населяющие
планету Земля микроорганизмы  аэробной  формы.  -  Воспроизводите  портрет
вашего короля и друга! Излучайте о нем брату Юпитеру! - И тут же, с  места
в  карьер,  он  заиграл  на  пиле-певунье  совершенно  отвратную  песенку,
сдобривая музыку стали довольно-таки обаятельной хрипотцой:
   А с Пипигриком, брат, шутки плохи!
   Сила страшная в его имени.
   От Пипигрика не то, что, брат, блохи,
   Метагалактики могут вымереть!..
   Допев до "гастрономы  все  оштакетить",  король,  как  Стенька  княжну,
швырнул не-совсем-солистку-пилу под ноги Фрэнку-Первоглоту.
   -  Да,  это  король,  -  шепотом  произнес  Фрэнк,  подивившись   удали
короля-маэстро.
   Тот, между тем, выкусывал занозы из пальца и от этого опять же страдал.
   -  Экая  оказия!  -  сопел  Король.  -  Его  растишь,  пользу  из  него
извлекаешь, из него, из чурбашечки, пилушке белу рученьку  ладишь,  а  оно
такие щепки под ногти всучивает!
   Гамак раскачивался все сильней, и хитросплетенные паучьи  узоры  готовы
были рассоединиться. Ветерок дооборудовал гамак шпильками-иголками с елей.
   - Ай-яй-яй! -  покряхтывал  король,  а  его  мощный  кулак  ожесточенно
вытирал слезинки обиды, скатывающиеся по лоснящимся, багровым и  здоровым,
как у украинской дивчины, щекам. - Экая оказия!
   Наконец, облегченно вздохнув,  ублаготворенный,  он  принялся  ковырять
хвоинкой (Цезарь кинжалом Брута) в зубах, а потом и в носу.
   - Эге, любезники, вам кого? - не прерывая своего королевского  ритуала,
приветствовал он друзей, обращаясь почему-то не к Фрэнку, не к  Кофейнику,
а к Накомарнику.
   - Короля! Не иначе! - шагнул вперед  и  широко  расставил  ноги  Фрэнк,
озадачив не только спрятавшегося под можжевельником  ежа,  но  и  красного
бельчонка, оставляющего шелуху и мусор где попало.
   - Меня зовут Король! Да здравствует Король!  -  радостно  приветствовал
себя монарх биосферы.
   - Да здравствует!.. - откликнулся весь лес.
   Накомарник, прыгнув Кофейнику в ухо, шепнул:
   - Из-за его живота и короны не видно.
   - Ты маленький, а он в гамаке лежит, потому  и  не  видно,  -  процедил
сквозь зубы, как строчку текста в набор, Кофейник. И  тут  же,  как  точку
(чужого, неподходящего кегля),  выплюнул  успевшего  вцепиться  в  лодыжку
клеща, а возможно, и трех клещей - интонация его была неубедительной...
   Голова короля свисала в поисках то ли короны,  то  ли  Квакуна.  Голову
короля,  к  радости  лягушонка,  оказывается,   венчала   не   корона,   а
строительная  каска.  Лягушонок  уже  видел  такую  на  открытке,  которую
присылали к Новому  году  на  корабль  доброжелатели.  На  открытке  стоял
мальчик в каске и укладывал кирпичи на печную трубу дома.
   В двух выпуклых голубых глазах короля тут же запрыгали  два  изумрудных
лягушонка, и Накомарник был прощен за свою  невнимательность.  Да  и  цвет
куртки был самый подходящий - болотный.
   - Значит, новички?
   Трудиться ко мне приехали?
   Строить?
   Аль полюбопытствовать?
   - Строить!
   - Полюбопытствовать!
   - Трудиться!

   Откликнулось всеми голосами эхо и осталось в норах зверьков и  трещинах
дупел.
   -  А  что  строить?  -  поспешил  уточнить  Кофейник,  яростно  отдирая
застрявшую в ухе колючку.
   - Простите, у вас блохи? - не выдержал Король.  -  А  то  есть  хорошее
средство: купание в горько-пряных семенах полыни.
   - Нет! Спасибо! Это не блохи, это пираний...
   - Пираний?..  Хе-хе-хе...  -  с  сомнением  реагировал  монарх.  -  Что
строить?.. Дворец!
   - Лес-то сами валите? - уважительно поинтересовался  Фрэнк,  битый  час
уже глазевший на геркулесовы стопы, обутые в  окаменевшее  месиво  бетона,
глины, опилок.
   - Сам? Нет. Бионеры помогают. Какие?.. Да хотя бы вот этот.
   И только тут паломники разглядели рядом с королем зверюгу.
   - Это волчонок Бобби, а не ньюфаундленд, -  потрепал  Бобика  за  брыли
Король.
   - Он ищет газ? - оглядел пса-волка  Кофейник,  отряхиваясь,  как  после
мытья.
   - Наверное, он открыл здесь газовое месторождение? Поэтому - пионер!  -
предположил Фрэнк-Первоглот.
   - Бионер, потому как бионер - дитя короля и природы! -  изрек  зверюгин
бог и учитель. - Бобби сообщает нам о местах, где слишком  много  вредящей
живому грязи.
   Пес-волк ткнулся мокрой черной пуговкой в робу короля, и его усы  мелко
задергались в такт отбивающему чечетку хвосту.  Серая,  с  серебринкой  на
концах  волос,  шерсть  говорила  о  благородстве  рода  и  о  добром  его
предназначении.
   - Еще он определяет, какой человек пришел  -  пакостник  или  без  злых
умыслов. Хе-хе... А иначе бы не стоять  вам  здесь,  -  поспешил  добавить
король, бочком мостясь в гамаке и устраивая голову на  сложенные  в  замок
руки.
   А Кофейник орудовал то правой, то левой  задними,  зарабатывая  юкко  в
бесконтактном дружественном танце вокруг можжевелового куста.
   - Где же? Где же? Ваша...  ква!  -  стройка?!  -  заглянул  в  большой,
небесно-ясный глаз лягушонок и слизнул с королевской ресницы слезу.
   Потом Накомарник уверял друзей, что это была  воистину  слеза  добра  и
счастья... И злосчастья. В ней плавал малярийный комар.
   Король осторожно провел мизинцем по спине Накомарника,  словно  пытался
нащупать солнечный зайчик, сделавший спинку лягушонка лакированной.
   - Наш с тобой Храм и Дворец где, спрашиваешь, бионеша?
   - Я Накомарник, а не бионеша.
   - Тут он, близехонько, здесь...
   Все уставились на забытую около флаговой сосны совковую  лопату.  Совок
опирался на землю, а  не  прикасавшаяся  к  стволу,  усеянная  конопушками
извести и бетона и  божьими  коровками,  ручка  смотрела  в  небеса.  Явно
устойчивое ее равновесие удивляло.
   - На Полярную лопата смотрит! На Альфу М.Урсис, - сообразил штурман.
   - Так где же они, ваши бионеры? И чего это вы не трудитесь? - лягушонок
поднял лапку, к  перепонке  которой  приклеилась  лапка  можжевельника.  -
Лопата в небо топырится, а дела нет.
   - Все мы трудимся, любезник! И лопата  трудится...  Ответь-ка  ты  мне,
почему совок в землю не вторкнут, а она-дорогуша не падает?
   - Р-р-равновесие! - встрял в разговор Кофейник, с  завистью  поглядывая
на Бобика, от природы препоясанного черной лентой.
   - Само собой, равновесие! Да весь гвоздь в том, что это  не  лопата  на
земле стоит, а Шар земной на лопате стоит...  Не  знаю  я  еще,  что  есть
бетон, а что есть известь в нашем бионерском деле... - Король лихо  качнул
гамак, дрыганул сапогом и усадил лягушонка на  грудь.  -  Греешь,  лягуший
Царь, душу, а вредный! Пойми, плюгавь болотная: каждый живой и живший - во
мне, в короле, и в тебе, и в нем, потому как есть в нас Она -  Бессмертная
Душа. - Король тыркнул фрэнковым пальцем в небо, подмигнул Фрэнку  и  тот,
обласканный  королевской  гипноковой,  снова  задрал  грабли   в   сторону
Полярной.
   Лес, дерева которого по окраинам были  низкорослыми  и  зачащобленными,
достигал здесь боровых высот, напоминая шлем не спешащей облысеть  Головы,
не той, с которой не поладил когда-то Руслан, а  живой,  духободрствующей,
питаемой  энергизмом  родной  Природы,  Головы  всех  русских  паломников,
витязей и богатырей: Микулы, Ильи, Добрыни, Руслана... Короля... Фрэнка (и
Кофейника, сказал бы Кофейник).
   Березки, оставаясь  березками,  напоминали  сейчас  друзьям  бегущих  к
звездам в беззвездные еще рязанские сумерки зебр.
   Смеркалось. Холод начал поднимать дыбом волосы и  шерсть,  хлестать  до
покраснения по щекам.
   - Может, квострик разложим? - выразительно посмотрел квакун на пса, уже
не дрожащего, а  дребезжащего,  как  керамические  рижские  кружки,  какие
Фрэнку доводилось пускать по заиндевелой брусчатке порта  в  лучших  сетах
игры в Билл-Бол.
   Пес, цокнув зубами, кивнул.
   - Эге! Ни-икаких костров! В лесу сухо, а пожарной команды пока нет.
   И тут Король по-разбойному, по-соловьиному свистнул. В  ушах  Кофейника
будто  бы  взорвалась,  загремела,   разлетелась   вдребезги   всеколерная
тунгусская люстра.
   В небе появилось множество светящихся нитей и точек. Птицы всех  земных
ареалов несли  в  своих  коготочках  и  клювах  морозостойких  королевских
светлячков. Вскоре поляна засветилась.  Вокруг  нее,  как  вокруг  костра,
расположились любители тепла и уюта: ведь светляки  не  только  светились,
они выделяли тепло - настоящий жар, способный вертеть на всю катушку самую
могучую ББТЭС (большую биотермическую энергостанцию.
   - Говорят, у вас дочь есть? - протягивая руки над светлячковым костром,
любезничал Фрэнк.
   - Аль жениться хочешь?  -  выгнул  бровь  король  и  стрельнул  глазом,
шарахнув Фрэнка по лбу сначала правым, потом левым глазным яблоком.  Глаза
у  него,  оказывается,  могли,  как  каштаны,  как  мячики   на   резинке,
выпрыгивать из орбит, а потом, слегка повеселев, возвращаться восвояси.  -
Хочешь, значит? Хоти, хоти. Сегодня она - во вторую, придет поздно, -  тут
Король изволил щелкнуть по носу каждого из  разомлевших  от  жара  друзей,
кого каштаном, кого мячиком своих недреманных скачущих глаз.
   - Девка как девка -  плотная,  толстощекая,  лен-волосы,  глазища,  что
пятаки деревянные, сумасшедшие.
   - Хороша, говорите? - вздохнул штурман.
   Кофейник уставился на него так, будто бы  старичина  Фрэнк  спьяну  или
сдуру шваркнул снарядом для Билл-Бола по кофейникову хвосту  и  расплескал
весь сугрев.
   - Хороша-то она хороша, любезник! - Король крякнул,  освобождая  лопату
от атлантовой службы. Осмотрел совок, отскреб ногтем известь и, плеснув из
канистры в лопату ковш спирта, с минуту подержал вспыхнувшее  синим  огнем
железо над светлячками, а потом небрежно смотнул сор в куст волчьей ягоды.
   Поднес лопату к мясистому, толстому концу-кончищу носа  (своего  носа),
зычно втянул в себя запах, кашлянул в кулак и, удовлетворенный, шлепнул на
сковородку-лопату  перепелиное,  должно  быть,  яйцо...  потом  -  другое,
третье... Правой рукой держа и подогревая блюдо, а левой уверенно швыряя в
совок яйца одно за другим, он самодовольно подмигивал паломникам-бионерам.
   - Как! Со с-ква-рлупками? - ужаснулся Накомарник священнодейству.
   - Ну и что? - рявкнул и облизнулся Кофейник. -  Скорлупки  полезны  для
организма - они содержат органическую известь и еще  кое-какую  бионергию.
Укрепляют кости и зубы! Мог бы, Накомаша, промолчать или одобрить.
   Пес готов  был  проглотить  сто  тысяч  порций  яичницы  со  скорлупой,
окалиной, с самой волчьей ягодой даже! Очень уж раздражал  и  щекотал  его
чувствительный нос этот бесподобно-съедобный запах.
   Яичница поджаривалась, скорлупки, потрескивая, вылетали, выпархивали из
совка и падали в аметистовый светлячковый огонь.
   Пес вспомнил, что Фрэнк-Первоглот не ест, а он, Кофейник,  слава  богу,
не пьет. И поэтому стоит лизнуть Фрэнка в нос.
   Пока друзья насыщались, уписывали за обе щеки, а Фрэнк рассказывал им о
своих  странствиях,  первоглотстве,  благородстве  и  успехах  в  игре   в
Билл-Бол, что-то в лесу изменилось.
   На лавочке, у зацветшего вдруг куста сирени, стояла не самых субтильных
кондиций девашечка (176-3, бюст-100-90).
   Нагая, она согревала лес и себя  вращением  семи  пламенеющих  обручей.
Красногрудые ласточки вращались вокруг лахудриных  бедер.  Два  нежнейших,
почти  невидимых  от   бешеной   скорости,   пчелиных   роя,   обращались,
фосфоресцируя (противу солнца вокруг правого ее соска  и  посолонь  вокруг
груди  левой).  Браслеты  из  бабочек,  мошкары,  светлячков  звенели   на
запястьях и щиколотках. Две доисторических черепашки  изображали  из  себя
каблуки прозрачнейших башмачков,  опрелестнивали  лахудрино  крупностопие.
Волосы, и вправду, были лен и  свет,  а  нимба  не  было.  Был  венчик  из
летающих золотых рыбешек и  два  кольца  на  левом  безымянном:  бабушкино
серебряное и Валеркино, мельхиоровое. Глаза лахудры светились не  сводящим
с ума, а влюбляюще-вразумляющим светом.
   Фрэнк-Первоглот прервал  рассказ  на  самом  разухабистом  билл-больном
периоде (том, когда он  влил  себе  в  пасть  десять  полупинтовых  кружек
сугрева, а творец игры, боцман Билл, не  заработал  ни  одной,  одну  даже
раскокал, как какой-нибудь юнга-не-оттуда-нога). Так вот, Фрэнк увидел ее,
лахудру-принцессу, разинул пасть и застыл, умер.
   - Принцесса! Нимфея! Лесовушка! Шпулечка! - заорал он  немым,  каменным
воплем. И сгорел. Навсегда запопал в светлячковое пекло.
   - Замуж за меня пойдешь? Рыбка, киска, ляпа?
   -  Пойду,  -  прощебетали  ласточки,  прожужжали  пчелы,   прошелестели
бабочки, мотыльки, деревья, пробренчали-проскрежетали  черепашки.  Природа
заговорила голосом Адама и Евы,  Фрэнка  и  королевской  дочки,  Колера  и
Привиденки. Сквырчали светлячки,  вытапливая  из  Фрэнка  в  пекле  костра
четыре сокровенные слова и песню:
   Две осинки. Три дубочка. Пять берез...
   Возле первой, возле самой, той, что с краю,
   Сколочу тебе жилье, собака-пес!
   Ржавой жестью щели в стенах залатаю!
   От дождей и от метелей залатаю.
   Чтоб тебе, родная! Мерзнуть не пришлось.
   ...Две осинки, три дубочка, пять берез
   Облетают - дорогие! Облетают!..
   Облаками и стихами залатаю,
   К нашей роще, как к царевне, подойду:
   Золотая ты, собака! Золотая!
   Я другой такой на свете не найду.
   - Плюнь-ка в речку! - сказал Валерка Иоле на  рассвете  не  худшего  их
дня, когда дубовые и кленовые листья летели и плыли и над водой, и в воде,
а ночной костер октября, не угасая, рдел еще за спиной у них и повсюду.
   - Ну и плюнула! Фа-диез!
   - Си-бемоль! - плевок в плевок плюнул в воду Фрэнк. И с маху  вычерпнул
плевки походным своим котелком, чтобы разбавить спиртишку. Трезвым идти  в
монахи не полагалось, ибо святынь монахов-поллюционеров ждала от Фрэнка  и
его Зазнобы нетрезвого, чудодейского слова и дела.
   Спирт с водой реки и двумя мажорными, жемчужными,  обрядовыми  плевками
пришелся принцессе по вкусу. Фрэнк не закусывал, а она закусила  луковицей
с ржаным сухарем. Так они, на всяк случай, обвенчались.
   -  В  большом  рюкзаке  -  дельтаплан  (зонтик).  С  конструкцией  сама
разберешься! До тыщи лет христианства - не жди! Я в поллюционерах закисать
не охоч.
   Лягушонок тихо плакал и квакал...
   Кофейник досадовал, ревновал и тосковал...
   А Король...
   - Что, псина  лягушачья,  щетинишься?  Лижи  королевски  пяты!  Лижи  и
р-рявкай!  Завывай!  Задобривай   звезду-погремушку!   Шупырься,   бродяга
берявая! И вымаливай! Вымаливай прощения и благословения отцовского!
   - И приглашения на с-ква-дебку, - совсем исслюнился  лягушонок.  Он  от
волнения проглатывал светлячков и сиял, словно фосфорный, чем пугал и злил
Короля.
   - Нет! Мерещится мне все. Злопакость  ты,  гадинка  ты  болотная,  тень
накомарникова! - стенал монарх, чугунными ручищами  обхватя  голову.  -  А
впрочем, и тя приглашу, и тя, и тя...
   Кофейник залаял, и Король строго приложил палец  к  губам,  призывая  к
молчанию.
   - Т-с-с! Ребята спят.
   И опять щетинистый подбородок его  устремился  вверх...  И  тут  только
путешественники увидели канатную систему, дорогу, к  которой  крепились...
гробы, палатки, саркофаги, мусорозаборники...  и  еще  какие-то  неведомые
землянам, конструкции.
   Открытие расширило рот лягушонка до неземных, космологических размеров,
а Кофейник сделал отменную охотничью стойку; прежде бился, бился над  ней,
а все не получалось.
   - Пошто засорять Землю там, где может вырасти  гриб  или  земляника?  -
вымолвил Король и повернулся на правый бок. - Т-с-с! Ребята спят.

   "Король жил  в  Фуле  дальней..."  -  слышалось  спящему  Первоглоту  -
бионеру, кладоискателю.
   - Нимфея! Лесовушка!.. Золотая ты, собака, золотая... - шептал он, едва
шевеля губами.
   Давно уже рассвело. Шумели сосны,  плескалась  бегущая  в  монастырские
дали река. А Фрэнк все спал, уложив голову под  можжевельник,  прижимая  к
груди большущую, обугленную на вчерашнем костре, лопату.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 20.08.2001 16:38