Библиотека художественной литературы

Старая библиотека художественной литературы

Поиск по фамилии автора:

А Б В Г Д Е-Ё Ж З И-Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш-Щ Э Ю Я


Читальный зал:
И. Забелин
                            "КАРА-СЕРДАР"
                   Научно-фантастическая повесть
  От редакции

  В I960 году в первом сборнике "На суше и на море" была опубликована
научно-фантастическая повесть И. Забелина "Долина Четырех крестов",
открывшая серию повестей о Вербинине и Березкине, изобретателях хроноскопа
и исследователях исторических загадок... Хроноскоп - это электронная
машина, способная по малейшим следам восстанавливать картины прошлого, как
бы приближая их во времени (подобно телескопу, приближающему к наблюдателю
предметы в пространстве), и проецировать их на экран...
  После "Долины Четырех крестов", продолжая "Записки хроноскописта", автор
опубликовал повести "Легенда о "земляных людях"", "Загадки Хаирхана",
"Сказы о братстве", "Найти и не сдаваться", "Устремленные к небу". Они
собраны в книге "Загадки Хаирхана" (М., 1961, 1965 гг.).
  Научно-фантастическая повесть "Кара-Сердар" продолжает цикл "Записок
хроноскописта".

  Рис. В.Носкова
  Глава первая,
  в которой я безмятежно провожу время на восточном берегу Каспия и даже
разговоры о каменных скульптурах Горного Мангышлака ничуть не затрагивают
моего воображения
  Спалось в палатке великолепно, как в те невозвратимые теперь уже годы
первых экспедиций, когда ничего не требовалось молодости, кроме неба,
ветра да радостно встречающего тебя темного от росы коня.
  Утром было солнечно, и сквозь голубой парус откинутого полога виделся
синий Каспий, ослепительно белый пляж, на который вползали буро-зеленые
растрепанные плети растений.
  Голубой парус на мгновение перечеркнула темная приземистая фигура.
  - Прибившийся к нам искусствовед, - сказал мой сосед по палатке; он лежал
во вкладыше, выставив наружу коричневые плечи.
  Я промолчал, потому что тоже "прибился" к экспедиции: жену привели на
Мангышлак служебные обязанности, а я приехал вместе с ней, чтобы увидеть
Каспий и отдохнуть от города.
  - Вы слышали, с какой идеей носится искусствовед? - Сосед мой, выбравшись
из вкладыша, натягивал на тугую грудь майку. - Уверяет, что открыла Горном
Мангышлаке, на Каратау, скульптурные произведения эрсари... Впрочем, он
весьма щепетилен и говорить об искусстве эрсари не любит. Хочет сначала
все досконально изучить, а потом уж поразить мир. - Сосед улыбнулся. -
Одному ему туда не добраться, вот он и ездит второй год с геологами.
  - Вы тоже видели скульптуры? - я спросил совершенно равнодушно, просто
чтобы поддержать разговор.
  - Формы выветривания там действительно причудливые, - сказал сосед. - Но
едва ли к скалам прикасалась рука человека. Все можно объяснить гораздо
проще. Например, особенностями меловых пород альбского возраста: в них
включены очень твердые, разнообразные конкреции, которые теперь вынесены
на поверхность.
  После завтрака геологи уехали в поселок Ералы отбирать образцы горных
пород в кернохранилище, и в лагере остались только дежурный и мы с
искусствоведом. Искусствовед - невысокий коренастый человек с ослепительно
сияющей на солнце лысой головою - сам представился мне:
  - Евгений Васильевич Варламов. - И добавил: - Можно просто Евгений.
  "Просто Евгений" энергично встряхнул мою руку и весьма напористо предложил
пройтись вдоль берега.
  - Все равно они раньше трех-четырех не вернутся, - сказал он о геологах.
  Я охотно принял предложение, но, как только мы вышли за пределы лагеря,
поход наш едва не сорвался.
  - Говорят, вы нашли любопытные скульптуры на Каратау? - спросил я, не имея
в виду ничего худого и еще не зная характера своего спутника.
  Евгений подскочил, и мне даже показалось, что, раздуваясь от негодования,
он на некоторое время повис в воздухе.
  - И вам уже проболтались?!
  Я смущенно смотрел себе под ноги, и Евгений сжалился надо мной.
  - Надеюсь, вы не будете распространяться о скульптурах в своих сочинениях?
- смягчаясь, спросил он и, уловив краем глаза мой робкий кивок, зашагал
дальше но пружинящей тине с запутавшимися в ней белыми скелетами раков.
  Километрах в двух от лагеря розово-голубой уступ - чинк - почти вплотную
подступал к морю. Мы шли вдоль уреза воды, обходя высохшие трупы тюленей и
распугивая водяных ужей; над нами кружились стрижи и ласточки, но я больше
смотрел на песок со следами ночных обитателей и почему-то думал, что
восточный орнамент и даже буквы арабского алфавита художникам подсказали
причудливые следы животных, поутру еще не тронутые ветром.
  Евгений, молча шагавший впереди, наконец остановился и сел на обломок
мергеля, скатившийся с чинка. Другие, более крупные обломки лежали в море,
и в узких проливах между ними качались рыжие водоросли. Евгений сбросил
полукеды и опустил распарившиеся ноги в холодную воду. Я последовал его
примеру.
  - Вообще-то вы слыхали про эрсари? - спросил Евгений и, не дожидаясь
ответа, сказал: - Это одно из туркменских племен, населявших Мангышлак до
семнадцатого века.
  - И вы нашли их следы?
  - Следы их искать не надо. Это не ваши фантастические антаркты, -
саркастически заметил Евгений, намекая на мой очерк "Найти и не
сдаваться". - Эрсари - историческая реальность, зафиксированная в
документах. Тут все точно. Загадка - скульптуры. Как-никак, а
вероисповедание эрсари - ислам суннитского толка. Ни и скульптура, ни
живопись не поощрялись этой религией. Более чем не поощрялись.
  Из воды, казалось из самых глубин моря, выплыл коричневато-зеленый водяной
уж с таким же коричневато-зеленым бычком в пасти. Уж плыл прямо к нам, и я
подумал, что было бы совсем неплохо, если бы всяческие человеческие тайны
вот так, совершенно неожиданно кто-то приносил к нашим ногам. Я пристально
следил за ужом, который, изящно извиваясь, стремился к нам, пытаясь
преодолеть неширокую и несильную полосу прибоя, и желал ему успеха... Но
нахлынувшая волна вдруг смыла ужа с его бычком-тайной, и он исчез в рыжих
водорослях.
  Тогда я лег на песок, стирая с него таинственные ночные иероглифы, и стал
следить за ласточками и стрижами, выписывающими на плотном полотне неба
еще более замысловатые письмена... Я не мог прочитать их. И может быть,
впервые после того, как мы с Березкиным занялись хроноскопией, я
радовался, что письмена недоступны мне, что не надо их расшифровывать и
достаточно просто чувствовать спиною сухое и доброе тепло песка и просто
следить за крылатыми мастерами, колдующими в поднебесье.
  - Вы обещали нигде не упоминать про искусство эрсари, - напомнил Евгений,
когда мы вернулись в лагерь, и я искренне подтвердил свою готовность
молчать до гробовой доски.
  Вечером геологи решили "лучить" кефаль - бить ее острогами при свете
факелов, - и чисто практические заботы поглотили все лагерные, и мои в том
числе, интересы. Специалисты по такому лову доказывали, что для факелов
требуется асбест, пропитанный соляркой, а в экспедиции не нашлось ни того,
ни другого. Тогда специалисты решили заменить асбест тряпками, а солярку -
смесью машинного масла с бензином и переругались из-за пропорций... Я в
спор не вмешивался и меланхолично размышлял о вреде излишних знаний и
излишней специализации, а когда высокие договаривающиеся стороны все-таки
пришли к соглашению, я отдал в распоряжение "рыбоколов" свои кеды и
остался на берегу, устроившись на вьючном ящике рядом с Евгением.
  Над черной водой факел пылал оранжево-красным огнем и, пока он был близко,
от него бежала к берегу рыжая дорожка; потом факел втянул в себя дорожку,
отгородившись от берега черной полосой, и раздвоился: один факел светил
теперь сверху, а другой снизу, из воды, и трудно было сразу разобрать,
какой из них настоящий.
  - Все-таки я покажу вам штуку, которую никому не показывал, - неожиданно
сказал Евгений.
  Он зажег фонарь и осветил свою ладонь.
  - Смотрите.
  На ладони лежала небольшая фигурка с собачьей головой. Я так и сказал:
  - Собака.
  - Шакал, - поправил Евгений. - Туркмены считали, что к шакалам переходят
грехи людей и потому шакалы плачут по ночам...
  Поэтому я сначала решил, что нашел талисман. Но потом... Знаете вы, что
такое таб?
  - Нет.
  - Это прообраз современных шашек, игра древних египтян. Фигурами служили
головы шакалов.
  - Ничего не понимаю.
  - Я нашел несколько шакальих фигурок на Каратау. И еще обнаружил там, на
скале, написанное арабской вязью имя - Кара-Сердар. Любопытно, что оно
заключено в картуш, в овал. Так писали свои имена фараоны Древнего Египта.
  - Но вы говорите, что эрсари жили на Мангышлаке в средние века...
  - Вот именно. Кстати, Кара-Сердар в переводе "черный военачальник".
  Евгений подбросил на ладони голову шакала, ловко поймал в темноте и сказал:
  - Пошел спать.
  Я остался на берегу, следил за раздвоившимся факелом, и мысли мои
крутились вокруг каменных скульптур, шакалов, картушей, кара-сердаров, но
потом сосредоточились на кефали: очень уж мне хотелось, чтобы она
благополучно удрала от наших "рыбоколов".

  Глава вторая,
  в которой рассказывается о нашем переезде к подножию Каратау и о моем
знакомстве с необычными формами рельефа или загадочными скульптурами
  Ночью я проснулся от назойливой мысли, даже какого-то внутреннего шума: в
сонном мозгу, как морская галька, скрипело-перекатывалось слово "кара"...
Каратау, Кара-Сердар... Нетрудно было догадаться, что прозвище
военачальника прямо связано с его владениями - Черными горами, и я
почему-то упорно размышлял об этом обстоятельстве, а не о гораздо более
важном событии - открытии искусства народа эрсари... Уже снова засыпая, я
подумал, что среди скульптур есть, наверное, и портрет Кара-Сердара.
  Не берусь объяснить, почему у меня возникла такая мысль; утром я
сообразил, что не знаю даже, имел ли Кара-Сердар отношение к эрсари.
  Евгения мой вопрос рассердил.
  - Что он вам дался? - спросил он. - Не интересовался я Кара-Сердаром и не
собираюсь интересоваться. Скорее всего он принадлежал к этому племени, но
не он же создавал скульптуры!
  - Вы правы, конечно, - согласился я, но все-таки запомнил Кара-Сердара и
даже отвел ему в своей памяти особую "полочку": тут уж я ничего не мог с
собой поделать.
  Но постепенно мысли об искусстве эрсари вытеснили все прочие. Не рискуя
досаждать Евгению, я размышлял о загадочной каменной "культуре" Мазма,
обнаруженной перуанцем Русо в южноамериканских Андах, об антарктической
культуре, открытой Морисом Вийоном и Щербатовым, - размышлял обо всем этом
и откровенно завидовал Евгению.
  Конечно, Каратау не Антарктида и не Анды. Но до последнего времени, пока
не нашли на Мангышлаке промышленные запасы нефти, внутренние районы
полуострова посещались экспедициями нечасто, а искусствоведы туда вообще
не наведывались.
  Но что привело на Каратау Евгения?
  Он не сразу ответил на мой вопрос, и мне подумалось, что ему хочется
сказать нечто патетическое о предвидении, предчувствии и тому подобном, но
он сказал:
  - Усталость, - Евгений виновато улыбнулся. - Посоветовали мне изменить
обстановку, отдохнуть... А вместо отдыха... Второй год как заведенный хожу.
  Вечером я с радостью услышал, что послезавтра экспедиция перебазируется к
подножию Каратау. А когда этот день наступил, я почувствовал, что
становлюсь таким же "заведенным", как Евгений.
  Чудеса, во всяком случае для меня, начались сразу же, едва мы пересекли
Степной Мангышлак и приблизились к чинкам. За Джетыбаем изрезанные
временем чинки вдруг показались мне гигантскими цветными кальмарами,
возлежащими на беломраморных постаментах, а оплывшие холмы из олигоценовых
глин напомнили беломорские луды... Я и потом продол/кал путаться в своих
ощущениях и впечатлениях, но по равнодушному виду Евгения догадывался, что
ни "кальмары", ни "луды" его не интересуют и главное впереди.
  Лагерь мы разбили в урочище Тущебек, на берегу ручья. Палатки поставить не
успели, потому что приехали в темноте, и я спал на раскладушке под высокой
ивой с печально опущенными ветвями.
  Проснулся я с первыми признаками зари и ушел из лагеря, чтобы осмотреться.
На вершине невысокого холма внимание мое привлекло неподвижное темное
изваяние. Уже вполне подготовленный к встрече с чудесами, я подошел
поближе, но "скульптура" поднялась мне навстречу.
  - И вам не спится? - спросил Евгений. - Как вы думаете, даст мне
начальство сегодня машину?
  Не дожидаясь ответа, он снова опустился на землю и предложил:
  - Давайте посидим и послушаем.
  Я воспринял это "послушаем" как вежливую форму "помолчим" и, не садясь,
долго смотрел на постепенно светлеющие склоны Каратау (в предрассветных
сумерках гора казалась неприступным бастионом, и лишь сай, по которому
протекал ручей, нарушал его монолитность), смотрел на кишлак, на
разгорающиеся очаги у его серых домов, на кладбище с невысокими мазарами и
вертикально поставленными плоскими камнями-надгробиями - смотрел на все
это и постепенно тоже стал различать тихий приближающийся шум времени,
идущий к нам из бесконечного далека...
  Евгений провел ладонями по лицу и резко поднялся.
  - Пошли! - сказал он и побежал вниз к уже проснувшемуся лагерю.
  В экспедиции были две машины ГАЗ-63, и после завтрака одну из них
предоставили в распоряжение искусствоведа. Поглощенный своими заботами, он
все же вспомнил обо мне.
  - Вы со мной?
  - Если позволите...
  - Полезайте в кузов.
  Евгений с картами, с планшетками сел в кабину. Он действовал по заранее
продуманному плану и редко удостаивал меня вниманием. Но все-таки
удостаивал. Однажды машина остановилась, из кабины высунулась сияющая на
солнце лысая голова искусствоведа.
  - Обратите внимание на эту горку. - Евгений показал на вершину,
напоминающую пирамиду с размытой маковкой. - Называется Отпан. Высшая
точка Западного Каратау. Есть легенда, что в недрах Отпана похоронен
Кара-Сердар... Вы взяли бинокль?.. Тогда посмотрите внимательно на склоны.
  Я навел бинокль на Отпан и легко различил целый лес вертикально
поставленных камней.
  - Кладбище? - вспомнив свои утренние наблюдения, спросил я.
  - Не совсем. Точнее, символическое кладбище... Видите ли, вообще туркмены
называют вот такие воткнутые в землю неотесанные камни менгирами. Но здесь
особые менгиры. Скорее всего это балбалы - изображения врагов, убитых
покойником. Едва ли я ошибаюсь. А по количеству балбалы нетрудно
заключить, что Кара-Сердар был на редкость удачливым воином, жестоким и
беспощадным. Отсюда и прозвище - Черный...
  Опуская бинокль, я мысленно согласился с версией Евгения и отказался от
своей чисто внешней аналогии "Каратау - Кара-Сердар"... И я отметил для
себя, что Евгений интересовался Кара-Сердаром, хотя и отрицал это раньше.
  В следующий раз машина остановилась у бегемота. У каменного, конечно.
Бегемот, прилагая колоссальные, но тщетные усилия, пытался вскарабкаться
по крутому склону на вершину холма.
  - Вот вам зоогеографичсская загадка, - сказал Евгений. - Откуда здесь
гиппопотам?
  Я выпрыгнул из машины и подошел к каменному изваянию.
  Когда великого французского скульптора Родеда спросили, как он создает
свои произведения, Роден ответил, что берет глыбу мрамора и удаляет все
лишнее.
  Без сомнения, передо мной была конкреция, вымытая из альбских меловых
пород, о которых говорил мой сосед по палатке. Стало быть, природа сама
позаботилась о "заготовке" для неведомого скульптора; тому пришлось убрать
совсем немного "лишнего", чтобы каменная болванка превратилась в могучего
бегемота.
  - Ну-с, что вы скажете?
  Я попросил показать мне еще какие-нибудь фигуры.
  - Это нарушает мои сегодняшние планы. - Евгений несколько секунд, хмуря
густые брови, смотрел куда-то вдаль, а потом достал карту. - Хотите
взглянуть на человеческую голову?
  ГАЗ-63 свернул с дороги и, подскакивая на альбских конкрециях, медленно
пополз по холмам; незагруженную машину кидало здорово, меня подбрасывало
вместе со скамейкой, и глядеть по сторонам было недосуг.
  Наконец Евгений остановил грузовик и подвел меня к скульптуре, ошибиться в
истолковании которой, пожалуй, никто бы не смог: перед нами на сером
склоне холма, уходя шеей и затылком в землю, торчала голова чиновника -
самодовольного толстого чиновника, льстеца и самодура, ни одному слову, ни
одному жесту которого нельзя было верить. Именно эту черту - не верьте,
остерегайтесь! - выделял, подчеркивал неизвестный художник, предупреждая,
наверное, своих соотечественников и их потомков.
  И снова я убедился, что рука скульптора - баснословно талантливого - лишь
изящно уточнила образ, как бы заложенный самой природой в каменную глыбу.
  - Какое чувство материала! - невольно вырвалось у меня. - Поразительно!
  Мой восторг не оставил Евгения равнодушным; он отложил на время свои
планы, и машина стала метаться по пустыне. Каменные животные, условные
человеческие фигуры, "массовые сцены" совершенно сбили меня с толку, и я
не мог хоть в чем-либо разобраться. Но, понимая, что рекогносцировка и не
может преследовать аналитических целей, я полностью положился на Евгения.
  Уже за полдень, когда все порядочно устали, машина, развернувшись в
сторону Каратау, остановилась на вершине холма: перед нами высились стены
и бастионы крепости.
  - Курганчи, - сказал Евгении. - Крепость по-туркменски. А на самом деле
склоны Каратау. Но кажется, что и над ними поработали люди, сделали их
более грозными и неприступными... Там и нашел я имя Кара-Сердара в
картуше. Сходим?
  Меня не пришлось уговаривать, и мы неторопливо пошли вверх по саю,
стиснутому бастионами. Да, по такому саю нелегко было подниматься
атакующим - он скорее походил на ловушку, и газии, воины-защитники
крепости, без особых потерь, наверное, расправлялись с противником.
  - Еще в прошлом году я тут облазал все, что смог, - сказал Евгений. - И
знаете, почти не нашел следов человека. Вот еще одна из загадок.
Безусловно, где-то здесь, на Каратау, находился юрт - престол
Кара-Сердара. Понятно, что не сохранилось следов кара-ой - временных жилищ
туркмен. Но нет и тамов, а глинобитные тамы могли бы и уцелеть, в
развалинах хотя бы...
  Я слушал Евгения, но приглядывался к окружающему, и меня удивляло
множество сорняков - коровяка, осота - среди полупустынной растительности.
А сорняки, как говорят агрономы, - спутники человека. Значит, раньше тут
действительно жили люди.
  ...Со стеклянным звоном осыпался под нашими кедами мелкобитый сланец,
когда мы вышли наконец к почти отвесной скале.
  - Смотрите, - сказал Евгений и подкинул-поймал голову шакала.
  Картуш находился очень высоко, но я хорошо различал сложную, как ночные
следы на песке, арабскую вязь.
  - Кара-Сердар, - сказал Евгений и снова подкинул шакалью голову.
  - Египетский картуш, египетская фигурка... Но туркмены играли в шахматы, и
вполне может быть...
  - Нет. Шакал не туркменская работа. - Евгений спрятал фигурку в карман. -
Я консультировался.
  - По-моему, вы хотите убедить меня, что следы Кара-Сердара нужно искать в
Египте... Кстати, мы с Березкиным собираемся туда осенью.
  - Ни в чем я вас не убеждаю! - резко сказал Евгений. - Моя забота -
искусство эрсари... А Кара-Сердар... Скорее всего он тут все разорил и
разгромил... Ясно же, что скульптуры созданы за очень короткий срок.
Кара-Сердар! Нашли о ком говорить. И вообще мы не делом занимаемся.
  Чувствуя себя виноватым, я робко намекнул Евгению, что если ему
потребуется хроноскоп...
  - Обойдемся без электроники, - лаконично ответил он.
  Откровенно говоря, психологическая несовместимость с Евгением немного
раздражала меня. Я понимал, что Евгений увлечен и возбужден важным
открытием, что ему хочется как можно скорее прочитать еще никем не
читанную страницу прошлого, но в тот день я твердо решил устраниться от
всяких вопросов, связанных с искусством эрсари.
  "В конце концов у нас и своих дел достаточно", - думал я о себе и
Березкине, совершенно не подозревая, что случайно сказанная мной фраза о
Египте окажется пророческой и что мне еще придется вернуться на Мангышлак
во всеоружии хроноскопических методов.

  Глава третья,
  в которой коротко рассказывается о первой международной экспедиции с
участием хроноскопистов и о некоторых незначительных находках в Долине
Царей, определивших направление наших дальнейших поисков
  Нас с Березкиным пригласили в Египет вскоре после того, как организованная
ЮНЕСКО международная археологическая экспедиция открыла в Долине Царей и
ее окрестностях несколько новых гробниц, одна из которых, судя по
местоположению и царственным знакам, принадлежала фараону Нового Царства
Сенурсету Первому.
  Возможность провести хроноскопию гробниц до того, как специалисты все
рассортируют и разложат по полочкам, разумеется, прельщала нас, но
согласились мы на этот шаг не без нажима со стороны Президиума Академии
наук: оба мы очень хорошо понимали меру ответственности, ложащейся на наши
плечи.
  Раскопки в Долине Царей прервал летний сезон, их отложили до осени. Нас
отсрочка вполне устроила.
  - Распределение обязанностей прежнее, Вербинин, - сказал мне тогда
Березкин. - Садись за книги. А мне придется подумать о дополнительной
термоизоляции хроноскопа. Как-никак тропическая пустыня.
  Я "сел за книги", но высидел немного. Память у меня эмоционального склада,
сами по себе факты я запоминаю с трудом и вообще предпочитаю идти от
предмета к книге, а не наоборот. Поэтому на Мангышлак я отправился с
легким сердцем, зная, что бегство мое не принесет особого вреда, а в
Египте нам гарантирована помощь специалистов.
  Египет властно ворвался в мои раздумья в одну из последних ночей,
проведенных в Тущебеке. Все в лагере спали, лучистые капли звезд качались
в матово-черном небе; звенели лягушки. Я слушал лягушечьи трели, смотрел
на качающиеся звезды и пытался представить себя рядом с пирамидой или
сфинксом, пытался предугадать, какое впечатление произведет на меня
искусство древних египтян.

  А вскоре я и Березкин ступили на египетскую землю. Александрия, Каир и,
наконец, Луксор, где мы должны были проводить наши исследования.
Руководитель экспедиции ЮНЕСКО мистер Роллс и его коллеги встретили нас на
вокзале. Нам любезно предложили сразу же отправиться в отель и отдохнуть,
но Березкин отправился наблюдать за выгрузкой хроноскопа, мистер Роллс
последовал за ним, а я вышел на привокзальную площадь.
  Экспедиция, в распоряжение которой мы прибыли, расположилась не в
фешенебельных отелях, что выстроились шеренгой вдоль набережной Нила, а в
сравнительно дешевой и старой гостинице "Луксор", выходящей фасадом к
знаменитому Луксорскому храму.
  Экспедиция заняла весь первый этаж со всеми его коридорами, комнатами и
подсобными помещениями.
  Нам с Березкиным отвели двухместный номер с широким окном в сад.
  Вечером новые знакомые пригласили нас в ресторан при гостинице. В дальнем
его углу официанты сдвинули несколько столиков, на которых появились виски
и содовая вода, местные сухие вина "Омар Хайям" и "Клеопатра". Мы отлично
провели вечер, слушая рассказы археологов.
  Во время небольшой паузы, неизбежной при всяком долгом разговоре, я сказал
мистеру Роллсу, что совсем недавно приобщился к египетской истории в Азии,
имея в виду арабскую надпись, заключенную в картуш, и фигурки для игры в
таб.
  Мистер Роллс, пожилой мужчина с узким сухим лицом, несколько удивленно
посмотрел на меня и пожевал тонкими губами.
  - Странно, что в Азии, - сказал он. - Здесь, в Египте, нам известны такие
фокусы с картушем. Судя по всему, их проделывали самые дерзкие из
грабителей, проникающие в гробницы фараонов и номархов. А может быть,
всего-навсего один из них, самый нахальный. Мы обнаружили две такие
росписи, и еще две нашли египтологи до нас. И все в горах Деир-эль-Бахри,
вокруг Долины Царей...
  - Вы прочитали имя? - не без волнения спросил я.
  - Разумеется. Во всех четырех случаях оно одно и то же - Ибрагим.
  - Ибрагим, - повторил я, думая о Кара-Сердаре. - Нет, на Мангышлаке совсем
другое.
  - Оно и понятно, - кивнул мистер Роллс. - Что же тут общего, кроме
нахального стремления выдать себя за царственную особу?
  Я согласился с ним и перевел разговор на другую тему. Ночью я почти не
спал. Наверное, потому, что громко и настойчиво кричал в саду козодой.
  А утром мы переправились на левый берег Нила, в "страну мертвых", по
верованиям древних египтян, не без труда и не без опасений за исход
предприятия подняв машину с хроноскопом на крутой берег реки.
  Дальше все пошло как по маслу: к Долине Царей ведет отличная
асфальтированная дорога, и мы лихо прокатились по ней, минуя деревни и
плантации сахарного тростника, обгоняя ишаков и верблюдов.
  Но когда сине-фиолетовое шоссе врезалось в матово-желтый массив
Деир-эль-Бахри, я перестал обращать внимание на дорожную суету. Я смотрел
на холмы Деир-эль-Бахри и видел "заготовки" для сфинксов, "заготовки" для
бегемотов: казалось, чуть тронь их человеческая рука... Как тут было не
вспомнить Каратау...
  Березкин заинтересованно крутил во все стороны головой, не подозревая о
моем состоянии, - он же не был на Мангышлаке! - а я, внутренне
подобравшись, стал подобен пружине, готовой мгновенно развернуться и
вонзиться в склоны Деир-эль-Бахри, чтобы вырвать у них тайны.
  Гробницу фараона Сенурсета Первого, открытую мистером Роллсом и его
коллегами, неоднократно посещали в разные века "ценители искусств", не
спрашивая на то разрешения властей. Сохранился там только пустой саркофаг,
если не считать великолепных настенных фресок.
  В тонкости дела нас заранее посвятил мистер Роллс, и мы с Березкиным не
ожидали ничего сверхнеобычного, когда подошли к сиринге Сенурсета Первого,
у входа в которую дежурили два высоких, почти черных нубийца с ритуальными
насечками на скулах.
  Мы вступили в черный овал входа и, повинуясь желтым лучам фонарей
провожатых и ощупывая кедами скалистый пол, медленно двинулись вниз.
  Мы спустились в погребальный зал благополучно, но как избегали гибели или
увечий визитеры в древности?!.. Избегали, однако...
  На обратном пути фонарь мистера Роллса метнулся от пола к стене и вырвал
из мрака картуш с арабской вязью.
  - Ибрагим? - спросил я.
  - Ибрагим, - кивнул мистер Роллc. - Но рядом еще одна надпись -
иероглифами. Временная дистанция между ними примерно три тысячи лет. А
надпись богохульная, вот что удивительно, мистер Вербинин.
  Весть о богохульстве древнего египтянина не произвела на меня никакого
впечатления, и я с волнением смотрел на картуш с именем "Ибрагим" и думал,
что мы обязательно подвергнем его хроноскопии.
  К чему это приведет и даже для чего это нужно, я никому бы не смог
объяснить. Ведь картуш Каратау я рассматривал лишь невооруженным глазом и
не сделал, да и не мог сделать, никаких выводов. Но интуиция всегда для
меня значила очень многое.
  Вот почему, не отвлекаясь от основной работы, ради которой мы с Березкиным
приехали в Египет, я тщательно исследовал с помощью хроноскопа все четыре
картуша - и в Долине Царей, и за ее пределами на кладбище древнеегипетских
вельмож.
  В двух словах результаты были следующими.
  Прежде чем расписать стены гробниц, египетские мастера покрывали их
орнаментальной штукатуркой и уже по ней рисовали и вырезали ритуальные
сцены. Но случалось им работать и по камню, а иногда стены сиринг просто
оставлялись в первозданном виде со следами стамесок и долот.
  В трех гробницах таинственный Ибрагим врезал свое имя в штукатурку, а в
одном случае начертил красным грифелем по скале.
  Что один и тот же Ибрагим резал по штукатурке, хроноскоп установил сразу
же. С грифельным вариантом нам пришлось повозиться, и ясного ответа мы не
получили. Но едва ли были основания сомневаться, что грифель держала рука
того же Ибрагима - уверенная рука молодого, сильного человека.

  Глава четвертая,
  в которой я занимаюсь литературными изысканиями и выясняю некоторые
подробности истории Хивинского ханства в семнадцатом веке, а на сцене
вновь появляется Евгений Варламов
  Мы вернулись в Москву только в марте следующего года, вернулись
прокаленные тропическим солнцем, коричневые, уставшие, но чрезвычайно
довольные проделанной работой...
  Немного отдохнув с дороги, я принялся за книжки, посвященные истории
Средней Азии. Не скрою, мне хотелось обнаружить в литературе имя
Кара-Сердара, но я лишь приблизительно мог представить себе время, в
которое он жил. Арабы вторглись в Среднюю Азию в середине седьмого века.
Эрсари покинули Мангышлак в семнадцатом. Тысяча лет!
  Но мне повезло. Почти сразу же мне попалась книга "Родословное древо
тюрков", написанная хивинским ханом Абульгази-Бохадуром и его сыном
Ануша-ханом. И в довольно близком соседстве я встретил здесь имена Ибрагим
и Кара-Сердар!.. Разумеется, совпадение взволновало меня, но я не позволил
себе никаких поспешных легкомысленных заключений. Во-первых, Ибрагим
весьма распространенное на мусульманском Востоке имя. Во-вторых, я
обнаружил такую подробность. Имя Ибрагим встречалось на страницах,
написанных самим Абульгази-Бохадур-ханом, имя же или прозвище Кара-Сердар
- в заключительных главах, принадлежащих перу Ануша-хана, который и довел
"родословное древо" до 1665 года.
  В тексте вполне отчетливо проявлялось отношение обоих сочинителей к
Ибрагиму и Кара-Сердару.
  Абульгази писал (это всего несколько строк) об Ибрагиме
злобно-пренебрежительно, называя его по-туркменски "кул", то есть раб, и
даже сообщал, что продал Ибрагима туркменам за два харвара зерна
(буквально "ослиная ноша" - вес, который мог поднять один осел). После
рассказа об этой сделке Абульгази еще трижды упоминает Ибрагима, извергая
в его адрес всяческие угрозы.
  Ануша-хан писал о Кара-Сердаре как о самом опасном враге Хивы, писал,
естественно, без всякой симпатии, но с невольным уважением. Он
свидетельствовал, что Кара-Сердару покорны и эрсари, и солоры, и чоудоры,
и икдыры, и соинаджи - короче, все туркменские племена, населявшие в то
время Мангышлак; что каждый год Кара-Сердар собирает в своем юрте Большой
Маслахат - совет, на который от всех племен съезжаются "лучшие люди",
якши-лар, и принятые на Маслахате решения считаются обязательными для
всех. С понятным раздражением сообщал Ануша-хан о двух массовых уходах
райят - подвластных Хиве туркмен - к Кара-Сердару, о том, что отовсюду
стекаются к нему самые опытные уммали - специалисты по гидротехнике, как
сказали бы мы теперь, - что сам персидский шах направлял к нему посольства
и что целые караваны верблюдов, груженных тулаками, сосудами с нефтью,
несколько раз в году уходят в Персию и возвращаются оттуда с оружием и
тканями...
  Абульгази сначала удавалось договариваться с колтоманами, разбойниками, и
они грабили караваны Кара-Сердара, но потом и колтоманы присмирели...
  В этой книге я встретил и еще одно заинтересовавшее меня имя - Казан-бек.
Ануша-хан писал о нем как о приближенном Кара-Сердара, но не скрывал, что
Абульгази поддерживал с ним некие таинственные отношения.
  Когда я навел справки об авторах "Родословного древа тюрок", то узнал, что
и отец, и сын остались в истории Средней Азии как видные государственные
деятели и выдающиеся писатели-историки.
  Про Абульгази-Бохадур-хана известно, что родился он в 1603 году и в
отрочестве правил вместе со своим братом в Ургенче. Времена тогда были
смутные, и однажды Абульгази пришлось бежать из Ургенча: хивинским
ханством вместо него стал править Исфенди-яр-хан, возведенный на престол
туркменскими нукерами... Абульгази долгие годы провел в скитаниях и в
плену у персов. На родину он вернулся умудренным опытом сорокалетним мужем
и сумел овладеть престолом... А ровно через двадцать лет ханом стал его
сын, о котором известно, пожалуй, меньше, чем об отце. Не сохранились даже
даты его рождения и смерти. Достоверно лишь, что он много строил -
восстанавливал города, прокладывал каналы, - а кончил трагически; в 1685
году его свергли с престола и ослепили.
  Итак, общий исторический фон я представлял себе теперь достаточно
отчетливо.
  Но ни скульптура эрсари, ни картуш египетских фараонов в этот фон не
вписывались. Нетрудно догадаться, что мысль моя металась между Египтом и
Мангышлаком, что возводил я весьма эффектные, но совершенно ненадежные
воздушные мосты между ними... Решить же что-либо без дополнительного
материала было практически невозможно.
  Мой мангышлакский друг Евгений Варламов к весне перестал быть монопольным
владельцем эрсарийской тайны: он сделал несколько докладов, каменной
скульптурой заинтересовались и другие специалисты. Совместными усилиями им
удалось организовать небольшую историко-искусствоводческую экспедицию. Ее
возглавил, что вполне логично, Евгений Васильевич Варламов, который теперь
уже не просил называть его "просто Евгением" и держался весьма солидно.

                                  Глава пятая,

  в которой мы, приступив к хроноскопическим исследованиям на Мангышлаке,
довольно быстро приходим к неожиданным выводам, опровергающим точку зрения
Евгения Варламова
  На Мангышлаке, в Тущебеке. уже шла своя, по-экспедиционному налаженная
жизнь, и в лагере мы не застали никого, кроме дежурного, колдовавшего у
примусов.
  Готовясь к вылету на Мангышлак, я запасся комплектами аэрофотоснимков
Каратау, крупномасштабными картами и еще в Москве пришел к выводу, что
некоторые детали рельефа вполне могут быть следами человеческой
деятельности.
  С визуального - с помощью вертолета - обзора Западного Каратау мы с
Березкиным и решили начать. И когда мы высоко поднялись над Западным
Каратау, он представился нам... - как бы поточнее выразиться? -
компактным, монолитным, единым... Я бы даже сказал внутренне собранным.
Сверху Каратау открылся нам как некая индивидуальность в ландшафте, причем
резко выраженная. И тогда, во время полета, мне пришла в голову несуразная
мысль, мысль о... портретном сходстве Каратау и Кара-Сердара!
  Мне требовалось холодное омовение, мне требовался дружеский щелчок
Березкина, чтобы обуздать так далеко уведшую меня фантазию, но, к
величайшему моему удивлению, он совершенно серьезно сказал:
  - И правда, есть что-то общее. - Сказал так, словно действительно может
существовать портретное сходство между горным хребтом и человеком!
  Березкин протиснулся в кабину пилотов, а когда вернулся, любезно сообщил,
что мы летим к картушу. Он при этом извинился, что не посоветовался
предварительно со мной, но я, конечно, не возражал.
  С картушем провозились долго. Мы показали и пилотам почти все относящиеся
к делу египетские кадры, поделились кое-какими соображениями и, как
обычно, обрели себе преданных друзей и помощников.
  Мы не скрыли и тайной надежды связать дела египетские с делами
мангышлакскими, и все впятером напряженно следили за экраном. А хроноскоп
"бузил", - увы, не подберу более точного слова.
  (Я ничего не сказал о задании, но, по-моему, все ясно: мы пытались
установить, существует ли тождество личности, вписавшей свое имя в картуш
фараона в Египте, с личностью, то же самое проделавшей на Мангышлаке.)
Хроноскоп не капризный прибор, но всякий аппарат, типологически сходный с
хроноскопом, дает ответы категорические - "да" или "нет". А различные
"вероятно", "не исключено", "можно предположить" и так далее по существу
исключаются, и теперь свое "отношение" к заданию хроноскоп выражал отказом
интерпретировать материал.
  А внешне все выглядело следующим образом. Мы сначала воспроизвели на
экране молодого сильного египтянина, уверенно вычерчивающего по штукатурке
свое имя - Ибрагим. Понятно, что хроноскоп не мог определить ни
национальности "египтянина", ни цвета его кожи. Аппарат установил лишь
одно: арабскую вязь в гробницах Деир-эль-Бахри выводила не рука
писца-профессионала, а рука хотя решительная и твердая, но не привыкшая к
письму.
  Здесь же, на Каратау, хроноскоп показал изображение немолодого и
несильного человека, но при характеристике надписи "Кара-Сердар"
подчеркнул профессиональные навыки писавшего.
  "Буза" началась, когда мы попытались совместить образы. Как ни
переиначивал задания Березкин, как ни пытался он навести хроноскоп на
определенное решение, аппарат с удивительной принципиальностью отказывался
дать четкий ответ - "да" или "нет".
  Вспыхивали на экране сцены, которые по прежнему опыту воспринимались нами
как сцены совмещения образов, но потом следовали сцены разлада,
переходящие в непрерывный поток мелкодрожащих зеленоватых линий, и надежды
наши рушились...
  Хроноскоп оставил вопрос открытым. И конечно, он остался нерешенным для
нас.
  Искусствоведам мы лишь в самых общих чертах поведали о нашей
рекогносцировке, сведя разговор к следам человеческой деятельности на
Каратау: мы показали им редкие и плохо сохранившиеся остатки селений,
тропинки, упирающиеся в скалы или странно повисающие над обрывами, контуры
водохранилищ и маленьких водоемов - хаузов, которые обычно устраивались
возле жилищ... Горы и сам Каратау, безусловно, таили немало загадочного,
но нас влекла одна тайна - скульптура эрсари.
  Свою раскладушку я вновь поставил под той печальной ивой, под которой спал
в прошлом году перед путешествием в Египет; лучистые капли звезд
по-прежнему раскачивались в матово-черном небе и по-прежнему упрямо, на
одной ноте, звенели мангышлакские лягушки... Несколько прохладных вечерних
часов сняли дневную усталость, спать не хотелось, и мне стали
припоминаться подробности путешествия в Египет. Я уже упоминал о скалах,
похожих на "заготовки" для сфинксов, бегемотов... А однажды, поднявшись на
вершину у въезда в Долину Царей, я с удивлением обнаружил, что подобно
Гулливеру в царстве лилипутов шествую по фантастическому природному музею:
на крутых склонах лежали вынесенные из почвы на поверхность сливные
кремнистые конкреции. Выгоревшие до рыжего цвета, они на изломах были
матово-коричневыми, а следы выпавших, ранее случайно вмонтированных в них
деталей придавали конкрециям необычный вид. Я обнаружил в "музее"
миниатюрного - в мужскую ладонь, - но могучего по сложению быка с низко
опущенной головой, нашел там искусно вылепленного человека, увидел символы
египетских богов...
  Неожиданное открытие взволновало меня так, что я стремительно примчался в
Долину Царей и заставил Березкина немедленно подвергнуть хроноскопии мои
находки.
  Меня ждало жестокое разочарование: нет, в данном случае рука человека не
помогала природе, все это были естественные образования. Вспомнив все это,
я стал испытывать тревогу за завтрашний день и завидовал Березкину,
заснувшему, как только его голова коснулась подушки.
  Утром мне даже не хотелось вставать. Шумел ручей, шумели деревья над
головой, гудели примусы. Было в их нестройном шуме что-то такое, что
поглощало все импульсы, исходившие из моего мозга и входившие в него. А
потом из шума выплыла притча, я вспомнил ее дословно: "Пришел Заяц к реке.
Река широкая, бурная. Течет прямо в море. Стал Заяц думать: плыть в море
или не плыть? Долго думал, к самой воде подошел. "Плыть или не плыть?"
Столкнул Заяц в воду бревно, сел на него и опять думает: "Плыть или не
плыть?" Волны подхватили бревно вместе с Зайцем, вынесли на середину, и
вот уже видно море. А Заяц все думает: "Может, не плыть?"
Бог весть, где и когда прочитал я притчу, но теперь она не оставила и
следа от моего прежнего состояния, когда я лежал, углубившись в свои мысли
и сомнения. Проделав в спальном мешке несколько движений, я выбрался из
него уже совершенно бодрым, готовым действовать.
  ...Тот день был полон неожиданностей.
  Разумеется, лишь условно можно назвать неожиданностью, что хроноскопия
первой же фигуры - я говорю о бегемоте - подтвердила обработку альбских
конкреций рукой человека; прямой аналогии с хроноскопией египетских
конкреций можно было опасаться лишь в нервно-возбужденном состоянии.
  Евгений Васильевич Варламов поверил нашему анализу с легкостью, на которую
способен только тот, кто заранее убежден, что так и должно быть.
  Мы проработали без отдыха до позднего вечера, хроноскопируя самые
различные конкреции, и устали так, что подчас мне думалось, что мы, люди,
ладно, выдержим, но хроноскоп откажется работать.
  Хроноскоп тоже выдержал. И он подтвердил, что ежели не все, то многие
альбские конкреции обработаны или, точнее, доработаны рукой человека.
  Поздним вечером в Тущебеке царило ликование и на раскладных столах
появились бутылки со спиртным. Вино пришлось кстати, "хорошо пошло", как
говорят сведущие в таких делах люди, и сначала основательно повысило общий
тонус, а потом благополучно отправило всех в спальные мешки.
  Убедившись, что лагерь спит, я растолкал Березкина и шепотом попросил его
пойти со мной. Соблюдая тишину, мы поднялись по склону Тущебека к
хроноскопу.
  Березкин открыл своим ключом дверцу вертолета и, ни о чем меня не
спрашивая, принялся колдовать у хроноскопа.
  - Совмещаю Кара-Сердара со скульптурой, - сказал он. - Смотри!
  Я не сразу понял, какую именно фигуру выбрал для совмещения Березкин, но
мгновенно убедился, что к картушу и альбской конкреции прикасалась одна и
та же рука. (По какому-то почти мистическому совпадению Березкин начал с
бегемота.)
Вот тут и произошло действительно неожиданное: хроноскоп утверждал, что
все, именно все обследованные нами фигуры обрабатывала та же рука, которая
вывела картуш и арабскую вязь на почти неприступной скале Каратау.
  - Представляю, как обрадуется Варламов, - только и сумел сказать я.
  Березкин смотрел на меня растерянно.
  - Не повторить ли все сначала? - спросил он.
  - Разумнее завтра продолжить хроноскопию еще не исследованных фигур и
затем снова все проанализировать. А пока молчок!
  Да, молчок!.. Симпатичная гипотеза Варламова о каменной скульптуре эрсари
трещала по всем швам. Но было бы жестоко оповещать его об этом до тех пор,
пока не закончена работа.
  По склону сая к лагерю мы спускались, дрожа, как мелкие воришки, -
боялись, что нас заметят и начнут расспрашивать. Но благословенное
содержимое бутылок избавило нас от лишних разговоров.
  Дальнейшую хроноскопию мы с Березкиным вели как бы в двух планах: один
план для всех, другой - для себя. Этого никто не замечал, и тут нам
своеобразную помощь оказывал Варламов. Хроноскопическое подтверждение
реальности скульпторов-художников, творивших на Каратау, окончательно
утвердило Варламова в бесспорности его открытия. Бывший "просто Евгений"
стал еще более категоричен в суждениях, он не размышлял, а изрекал,
невольно подавляя своих коллег. Парадоксально, но на этом
безапелляционно-скучном фоне нам работалось легче и проще, особенно когда
мы приметили некоторые насторожившие нас подробности.
  Хроноскоп все определеннее подчеркивал, что альбские конкреции в их
настоящем виде - творение и природы, и человека, что созданы они в таком
своеобразном соавторстве. Но, ориентируя хроноскоп на выявленную ночью
генеральную линию расследования, мы обнаружили, что он не во всех случаях
безусловно подтверждает авторство одного и того же человека и в то же
время не отрицает полностью. Получалась чуть ли не такая же мешанина, как
при совмещении Кара-Сердара с таинственным египтянином из Долины Царей:
что-то сходится, что-то не сходится.
  Чтобы завершить расследование, нам требовалось уединиться, и мы нашли
предлог. Я сказал Варламову и его коллегам, что нам необходимо еще раз
визуально осмотреть весь Западный Каратау. Варламов, к моему удивлению,
тоже захотел осмотреть Каратау с воздуха, но я весьма энергично
запротестовал, ссылаясь на интересы хроноскопии.
  - Возьмем его. - Березкин положил мне руку на плечо. - Знаешь, как антипод
он может нам пригодиться.
  - Антипод? В каком смысле антипод? - Варламов нас, разумеется, не понял,
но на всякий случай сказал: - Прошу выбирать выражения!
  - Выбирать нам сегодня предстоит нечто более сложное, - сказал Березкин. -
Полезайте в вертолет.
  Мы перелетели через ближайшую скалистую гряду и сели по указанию Березкина
на относительно ровной площадке.
  - Надолго мы здесь? - спросил командир вертолета.
  - На весь день, - ответил Березкин. - Будем продолжать расследование,
которое начали у картуша...
  - У какого картуша? - вскинулся Варламов. - У моего?
  - У картуша Кара-Сердара, - спокойно ответил Березкин. - Мы летали туда. -
И, обращаясь снова к вертолетчикам, продолжил свою мысль: - Нам предстоит
разобраться в наблюдениях весьма сложных. Но мы с Вербининым уже
настроились на один определенный лад, а Евгений Васильевич - совсем на
другой. Будем считать, что вы младенцы, устами которых, как известно,
глаголет истина. Согласны?
  Вертолетчики улыбнулись такому сравнению, но сказали, что согласны.
  Не вдаваясь более ни в какие подробности, Березкин сформулировал задание
хроноскопу, и, поскольку все кадры были запечатлены в "памяти" аппарата,
мы удобно устроились у экрана, приготовившись наблюдать.
  Итак, мы снопа увидели разные фигуры - обработанные человеком альбские
конкреции, и снова хроноскоп без особых усилий совмещал руку Кара-Сердара
с рукой скульптора. Березкин разъяснил характер хроноскопического анализа
Варламову, и тот мгновенно насторожился.
  - Уж не хотите ли вы сказать, что все скульптуры созданы одним человеком,
и притом Кара-Сердаром?!
  - Вы почт угадали, - Березкин не отрывался от экрана и даже не взглянул на
Варламова.
  - Но это же невероятно! Для одного человека...
  - ...непосильно? - перебил Березкин. - Нелегко, не спорю. Но мало ли
титанов знает история! И потом... У нас есть подозрение, что к скульптурам
прикасались и другие руки.
  Варламов облегченно вздохнул.
  - Не сомневаюсь, что десятки эрсари потрудились здесь.
  Я промолчал. Березкин тоже. Он уточнил задание, совмещая неизвестных со
скульптором, и хроноскоп вновь начал "бузить". Мне даже казалось, что
аппарат испытывает чисто человеческие муки от бессилия прямо и точно
сообщить нам свое заключение... Ни да, ни нет... По одним признакам рука
Кара-Сердара, по другим - неизвестного нам, но чем-то похожего на него
человека.
  - Нет же, нет! - упрямо твердил Варламов. - Не одного человека, а
нескольких! Много их было.
  Сам того не подозревая, Варламов подсказал нам новый ход расследования,
Березкин не ошибся, пригласив искусствоведа в качестве "антипода".
  Мы специально отделили кадры, в которых Кара-Сердар не совмещался
безусловно с рукой скульптора, и наложили их один на другой. Иначе говоря,
мы попытались совместить вероятных скульпторов друг с другом, как бы минуя
Кара-Сердара.
  Результат получился непредвиденный: предполагаемые скульпторы вообще не
совместились; или, точнее, их творческая совместимость между собой была в
несколько раз ниже, чем каждого из них с Кара-Сердаром.
  - Первое слово пилотам! - безапелляционно заявил Березкин.
  - Не сказал бы, что это наше дело. - Командир вертолета выглядел
растерянным. - Штурман у нас главный грамотей...
  "Главный грамотей" смотрел на экран необычайно серьезно и чуть грустно.
  - Копировальщики, - заключил он. - Разные, но пытались подражать одному и
тому же скульптору. Кара-Сердару, скорее всего.
  - Не верю! - жестко оборвал его Варламов. - Конечно, всегда были
законодатели мод, всегда были мастера, которым подражали, но свести все
творчество эрсари... Кощунство!
  Я искренне сочувствовал Варламову. Пусть мы антиподы по характеру, по
подходу к каратаушской загадке, но по-человечески я понимал, что значит
для него крушение концепции - благородной концепции, крушение мечты
вернуть человечеству скульптуру эрсари.
  - Мы тоже предпочли бы ваш вариант, - сказал я, - хотя из-за соображений
историко-религиозного плана он был поставлен под сомнение еще в прошлом
году. Но почему вы не хотите признать, что и наш вариант интересен, что
сулит он неожиданное?
  - Сравнили! - горько сказал Варламов. - Сравнили!.. Да и ваш вариант... Не
посмеете же вы его за истину выдать?!
  - Вы правы, - сказал Березкин. - Не посмеем.

  Глава шестая,
  в которой мы занимаемся выявлением "организующей мысли", а также поисками
портретных скульптур и составлением картосхемы своих находок
  Совершив еще несколько облетов Каратау, мы пришли наконец к выводу, что
нами учтены все или почти все скульптуры. Варламов, несмотря на описанные
выше события продолжавший методично работать, тщательно нанес скульптуры
на карту и любезно разрешил нам с Березкиным ее скопировать. Мы не только
скопировали карту, но и несколько усовершенствовали свою копию: я точно
сориентировал каждую фигуру, и мне показалось, что существует определенная
закономерность в их расположении - фигуры как бы стремились к одному
конкретному месту, но как раз там, куда они "стремились", ничего не было.
  - А должно быть, - сказал Березкин. - Очень уж чувствуется одна, все
организующая мысль. Почти уверен, что найдем там портрет Кара-Сердара.
  Варламов только поморщился в ответ на слова Березкина: у него теперь и на
Кара-Сердара сложилась своя точка зрения, не совпадающая с нашей, но в
хроноскопию он не вмешивался.
  - Слетаем? - спросил командир вертолета.
  Березкин молча кивнул, а я еще раз склонился над картосхемой.
  Среди обнаруженных нами скульптур выделялись две и размером, и характером
исполнения. Об одной из них - угодливом, способном на любую подлость
"чиновнике" - уже упоминалось. Второй скульптурный портрет внешне был
прямой противоположностью первому: рука Кара-Сердара вырезала в скале лицо
воина - жестокое и волевое, чуть тронутое улыбкой; но она не смягчала
грубые черты лица, а, наоборот, делала его злее, беспощаднее.
  - Кара-Сердар, - сразу сказал Варламов, - увидев скульптуру. Вот уж
действительно, точнее не передашь характер!.. Помните Отпан с
бесчисленными балбалы?
  А мы с Березкиным одновременно подумали, что это не Кара-Сердар. Хроноскоп
нам ничем не помог. Он лишь показал, что портреты "чиновника" и "воина"
созданы Кара-Сердаром и никакие подмастерья или копировальщики к ним не
прикасались...
  А картосхема обнаружила такую подробность: все скульптуры были
ориентированы в сторону Каратау, к странному центру композиции, и только
портреты "чиновника" и "воина" смотрели в сторону пустыни.
  Мои чертежные упражнения Варламова не заинтересовали.
  - Не понимаю, зачем вы теряете время, - сказал он. - Лучше уж
действительно слетать в ваш пресловутый "центр".
  На сей раз мы послушались мудрого совета, и вертолет поднялся над Каратау.
  Через несколько минут мы уже висели над тем местом, где на картосхеме
сходились все линии.
  Там лежал "кальмар", очень похожий на тех, что видели мы в прошлом году,
подъезжая к Каратау; проще говоря, обычная для этих мест форма рельефа. Но
почему-то именно на нее указывали два сложенных вместе каменных пальца.
  Березкину пришла в голову сумасбродная идея.
  - Поколдуем, - сказал он. - А вдруг?..
  Никто не пришел в восторг от его предложения. Я тоже. Но правила, которых
мы с Березкиным придерживаемся, исключают какие бы то ни было протесты. Я
нехотя остался у экрана, летчики и Варламов отправились бродить по
окрестностям, а Березкин с "электронным глазом" в руках полез по щупальцу
"кальмара".
  Березкин трудился с завидным упорством. Я бы на его месте уже давно сложил
оружие. Но вот наконец на экране хроноскопа появился грубый резец
основательных размеров.
  - Стоп! - крикнул я.
  Березкин стоял у хорошо обнаженного уступа и удивленно смотрел на меня.
  - Человек, - сказал я. - Вернее, орудие человека.
  Березкин не побежал к хроноскопу. Он мысленно проследил свой путь по
щупальцу "кальмара".
  - Здесь первозданная порода, - сказал Березкин, показывая на уступ.
  Несколько неуклюже он выразил верную мысль: ниже по его маршруту следы
человеческой деятельности были замыты ливнями и ветрами.
  Теперь мы действовали целеустремленнее - шли от обнажения к обнажению,
кое-где подчищая их, и ряд анализов подтвердил, что "кальмар" создан не
только природой.
  Березкин попросил вертолетчиков поднять нас над "кальмаром".
  И когда вертолет набрал высоту, все поняли, что под нами не "кальмар", а
кисть человеческой руки, вонзившаяся пальцами в скалы. Подъем продолжался,
и наступил момент, когда мы вновь увидели единый монолитный Западный
Каратау и руку, объединяющую, удерживающую его вершины и склоны, руку, к
которой тянулись все созданные Кара-Сердаром фигуры, кроме двух,
портретных.
  В Тущебеке мы вновь встретились с геологами. Они уходили дальше, на
Устюрт, и лишь на сутки разбили свой лагерь рядом с нашим. Я встретил
своего прежнего соседа по палатке, от которого впервые услышал о каменных
скульптурах, и рассказал о нашей работе, проделанной за год.
  - Еще есть надежда найти Кара-Сердара, - сказал он. - Вдруг его прозвище
от цвета кожи, а вовсе не от приписываемых ему злодейств? Вам надо
полазать по пермокарбону, он здесь темноцветный.
  Как благодарны были мы потом за этот совет!
  Да, мы нашли Кара-Сердара, вернее, скульптурную группу, ибо он оказался не
один.
  Кара-Сердар изобразил себя так, словно лежал на спине, но тело его не
интересовало, и все свое художническое внимание он сосредоточил па лице.
  Немного сужающаяся кверху голова Кара-Сердара неплотно прилегала к скале -
она уже почти откололась от монолита. Глаза смотрели вдаль мимо всего, что
находилось вокруг; чуть презрительно выпяченные губы были плотно сжаты. Он
уже не был воином, и я не уверен, что оставался художником; он был выше и
того и другого, если только можно быть выше художника; он уже ушел в свой
особый мир и знал, что не вернется из него.
  А на скулах Кара-Сердара мы обнаружили резко обозначенные полосы-насечки.
  - Помнишь сторожей-нубийцев у входа в гробницу Сенурсета? - спросил я у
Березкина.
  Тот кивнул.
  Цепь замкнулась, но сразу поверить в это было непросто, и я даже не
рискнул произнести окончательный вывод вслух. Березкин тоже.
  Вокруг скульптурного портрета буйно разрослась могильная трава с
зеленовато-белыми без запаха цветами. Для чего-то я сорвал несколько ее
веток и положил возле Кара-Сердара.
  Мы тронулись в обратный путь уже под вечер; в косых лучах солнца окрестные
скалы приобрели оттенок сухого марганца, а лицо Кара-Сердара, видимо с
поправками на африканские ассоциации, показалось мне черным.

  Глава седьмая,
  в которой мы довольно-таки несложным путем узнаем некоторые биографические
подробности о Кара-Сердаре и, сопоставив известные нам факты, выясняем
причину художнических "странностей" последних лет его жизни
  Итак, совершенно неожиданно правильно угадал происхождение прозвища мой
давний сосед по палатке. Никаких сомнений в африканском прошлом
Кара-Сердара не было, и не оставалось сомнений, что Ибрагим из Долины
Царей и Кара-Сердар с Каратау - одно и то же лицо.
  Сущий пустяк требовался теперь для завершения исследований: предстояло
узнать, каким чудом "осквернитель" гробниц фараонов закончил свою жизнь
признанным вождем нескольких туркменских племен?
  Помочь в этом могли только книги и архивные материалы, и вскоре мы с
Березкиным расстались с Мангышлаком.
  Великая вещь - ясная постановка вопроса! После того как отпало
предположение об искусстве эрсари и на первый план выдвинулась личность
Кара-Сердара, я мог действовать спокойно и целеустремленно.
  Березкин, по обыкновению, уклонился от литературных изысканий, а я еще раз
просмотрел сочинения Абульгази и Ануша-хана и увлекся интереснейшей книгой
под названием "Очерки истории туркменского народа", изданной в Ашхабаде в
начале нашего века. В ней и нашел я упоминание о Кара-Сердаре и некоторые
новые сведения о нем в изложении русского купца Ивана Старовойта.
  В самом этом факте нет ничего необычного: русские к тому времени уже более
столетия торговали с Хивой, а торговые пути шли через Мангышлак.
Начинались они на Волге. Туркмены тоже имели свой морской флот - под
войлочными парусами плавали по Каспию киржимы, нау, кулазы, - а торговые
операции осуществлялись все-таки на русских судах, которые назывались
"бус". Бусы сплывали в Каспий сразу после волжского ледохода, приходили в
гавани Мангышлака к "трухменцам", как говорили тогда, и оттуда купцы
отправляли в Хиву так называемых хабарщиков - торговых вестников. За
проход через туркменские владения взималась пошлина, а хабарщиками обычно
были сами туркмены, значительно лучше русских чувствовавшие себя в пустыне.
  Бус Старовойта проследовал путем прежних судов, но в дальнейшем судьба
купеческой экспедиции сложилась отнюдь не традиционно.
  В средние века на Каспии (как и в Западной Европе) действовал феодальный
закон "берегового права", согласно которому всякое судно, выброшенное на
берег или погибшее у берегов, переходило в собственность приморских
жителей вместе со всеми товарами и экипажем.
  Бус Старовойта благополучно прибыл на Мангышлак в порт Кабаклы, но там
неожиданно был захвачен местным князьком, который объявил судно и все
товары своей собственностью. Ничего подобного раньше не случалось.
  Старовойт не первый раз приходил с торговыми целями на Мангышлак, и
знакомые хабарщики рассказали ему, что в стране зреет смута, что хивинцы
все время грозят туркменам и теперь караваны не ходят в Хиву через
Мангышлак. Но хабарщики обещали сообщить Кара-Сердару о беде Старовойта и
выполнили обещание. Прискакавшие с Каратау нукеры освободили его товары,
взгрели самоуправца, а Старовойта увезли в юрт Кара-Сердара - купец даже
заподозрил, что променял кукушку на ястреба.
  В Каратау он прибыл в несчастливый час: у Кара-Сердара околел любимый
конь. Старовойт видел, как обмыли коню голову и копыта, завернули труп в
белую ткань и опустили в могилу головой на север. Бахши, поэты-музыканты,
пели по традиции славу боевому коню, вспоминали его заслуги, а все
собравшиеся с тревогой посматривали на Кара-Сердара и стоявшего рядом с
ним невысокого рябого туркмена средних лет... Старовойту показалось, что
Кара-Сердар хочет что-то сказать на прощание своему коню, хочет, но не
может и мучается, и шея и щеки его набухают от огромного, но бесполезного
усилия... У могилы коня царила напряженная тишина, и никто не посмел даже
вздохнуть, пока Кара-Сердар боролся со странным приступом немоты.
  Много дней прошло, прежде чем Кара-Сердар позвал Старовойта. Все это время
купец добивался аудиенции, но чиновники лишь прищелкивали языками и
поднимали глаза к небу. Правда, Старовойта принял рябой туркмен Казан-бек,
но лишь молча выслушал купца и ничего не сказал ему в ответ.
  Кара-Сердар принял Старовойта в пещере, освещенной факелами; он сидел на
ковре, по-восточному скрестив ноги. Под распахнутым на груди дорогим
халатом Старовойт заприметил догу - птичий коготь, оправленный серебром,
который избавляет от болезней, и подумал, что Кара-Сердару дога не
помогает. "Зело черен он от той хворости", - написал позднее Старовойт.
  Кара-Сердар внимательно выслушал купца и вдруг странно улыбнулся одной
стороной лица.
  - Добрый друг Абульгази. - Странно улыбаясь, он смотрел на Казан-бека. -
Вместе от персидского шаха убегали. Добрый друг.
  Кара-Сердар надолго умолк, а потом поднял на Старовойта ясные, умные глаза.
  - Пошлем хабарщиков в Хиву, - сказал он, к великой радости купца.
  И хабарщики действительно ушли в Хиву. Но не старые знакомые Старовойта, а
новые, ему неизвестные.
  За время долгого сидения на Каратау Старовойт обзавелся многими знакомыми.
Он отметил потом, что жили "трухменцы" в караой и потайных пещерах, а
глинобитных тамов у них было почему-то мало. Ни о положении в государстве
Кара-Сердара, ни о настроении его подданных Старовойт ничего не сообщал;
может быть, его это не интересовало, но вполне вероятно, что с ним и не
откровенничали.
  Вторично Кара-Сердар позвал к себе купца лишь после возвращения хабарщиков
из Хивы.
  Старовойт застал повелителя Каратау за странным делом: Кара-Сердар
переставлял по шахматице - клетчатой доске - "поганые песьи головы", как
написал позднее купец.
  - В Хиву не пойдешь, - лаконично сказал Кара-Сердар. - Здесь торгуй.
  И властным жестом отпустил купца.
  Отъезд Старовойта в Кабаклы совпал с облавной охотой солоров - племени, во
главе которого стоял Казан-бек. Сначала молодые воины на горячих конях
несколько раз пронеслись перед зрителями, на всем скаку жонглируя оружием,
а затем их скрыло облако пыли - Казан-бек увел солоров в пустыню.
  Вот, собственно, и все, что почерпнул я из книжки полувековой давности.
Немного, но и не так-то уж мало.
  Разумеется, прежде всего я обратил внимание на фразу Кара-Сердара,
относящуюся к Абульгази: "вместе бежали из Персии!"
Как очутился там Абульгази, мы знаем. А Ибрагим?.. Но тут, строго говоря,
не может быть двух мнений: дерзкий расхититель ценностей фараонов однажды
все-таки попался и был продан в рабство - не на должность же визиря его
пригласили в Исфахан, тогдашнюю персидскую столицу!.. Но в Исфахане, в
крепости Табарек, и находился в то время Абульгази, будучи почетным
пленником шаха. И в этой ситуации все ясно: Ибрагим мог быть приставлен к
Абульгази либо как слуга, либо как тайный стражник.
  Какие взаимоотношения могли возникнуть у Абульгази и Кара-Сердара?
  Социальный барьер, их разделявший, был, конечно, очень высок - пленник
царского происхождения и обращенный в рабство нубиец, - куда уж, как
говорится, дальше! Но я склонен все-таки допустить некоторые отклонения от
общепринятых правовых норм. Впрочем, судите сами.
  Они единоверцы - мусульмане, но мусульмане из разных стран. Один из них,
именитый, в будущем станет историком. По-человечески вполне правомерно
допустить, что он заинтересовался Египтом, а второй, неименитый, знал эту
страну хорошо и - натура, как мы знаем, художническая - наверняка обладал
достаточно пылким воображением, чтобы рассказывать увлекательно.
  Понятно, Ибрагим не знал и не мог знать историю Древнего Египта. Но он
знал, что гробницы Долины Царей великолепны и что только могущественных
владык хоронят в таких гробницах.
  Абульгази в "Родословном древе тюрок" скромно признается, что сам он
прямой потомок Чингис-хана. Конечно, это признание не для ушей кула, раба.
Но если кул рассказывает о великих царях прошлого, то как не осадить его,
как не поведать ему о несравненном, о величайшем из величайших, чья кровь
течет в твоих жилах?
  Если вы помните, хроноскоп при анализе египетских и мангышлакских надписей
подчеркивал различие в профессиональной умелости создававшей их руки...
Совсем не исключено, что Абульгази использовал Ибрагима как писца, а может
быть, и повелел ему записать рассказы о Египте, заставив его таким образом
натренировать руку...
  Но взгляды на искусство у них, бесспорно, были разными. Абульгази
наверняка был ценителем и знатоком архитектуры, декоративного орнамента,
изящных лирических газелей с их узаконенными бейтами-двустишиями, рифмами
и редифами... Ибрагим же рассказывал ему о скульптурах, о стенах гробниц,
расписанных загадочными сценами, о выступающих из-под песка колоннах с
вырезанными на них обнаженными фигурами... Ибрагим рассказывал о
соперниках аллаха - ему одному, творцу-муссавиру, дозволено творить людей
и животных, - и рассказами своими вольнодумец Ибрагим был страшен или
неприятен правоверному Абульгази.
  Едва ли Абульгази откровенно выражал свою неприязнь: они оба мечтали о
свободе, и там, в Персии, Абульгази нуждался в Ибрагиме.
  Они вместе бежали из крепости Табарек, благополучно добрались до знакомых
Абульгази мест и нашли приют у туркмен из племени эрсари.
  Им-то и продал Абульгази-Бохадур-хан вольнодумца Ибрагима за два харвара
зерна.
  ... До сих пор у нас с Березкиным все сходилось как нельзя лучше.
  Но вот какие исключительные обстоятельства вторично обращенного в рабство
Ибрагима превратили в грозного для Абульгази и Ануша-хана Черного
Военачальника?
  Пришлось снова засесть за книгу, написанную совместно отцом и сыном.
Помните, у первого "Ибрагим", у второго "Кара-Сердар"?
  Я нахожу для такого превращения только одно объяснение, но, по
обыкновению, оставляю за моими читателями право на собственное суждение.
  Вот какие события (они описаны Ануша-ханом без каких-либо прикрас)
произошли вскоре после воцарения Абульгази в Хиве.
  Заняв на престоле место Исфандияр-хана (тот умер как будто бы своей
смертью), Абульгази весьма основательно ущемил интересы туркменских
нукеров и роздал самые доходные должности новым царедворцам. Кроме того,
он оказал, говоря современным языком, экономическое давление на
туркменские племена, перераспределив земли между узбеками и туркменами
так, что последним достались плохо орошаемые участки. Вполне понятно, что
туркмены взбунтовались.
  И тогда Абульгази пригласил аксакалов разных туркменских племен (в том
числе и от эрсари) для урегулирования разногласий, обещая им справедливый
суд.
  Предложение Абульгази было принято, и обе заинтересованные стороны решили
встретиться в пустыне под Хазараспом.
  И встретились. И поговорили.
  Абульгази-Бохадур-хан пригласил всех приехавших туркмен на пир, и они не
отказались от приглашения.
  Но к Хязараспу заблаговременно были стянуты отборные головорезы Абульгази,
получившие приказ уничтожить пирующих.
  По свидетельству Ануша-хана, в резне погибло около двух тысяч туркмен.
  Но полностью своей цели Абульгази не достиг.
  Туркмены, оставив на разграбление свои аулы, сумели организованно
отступить и ушли на Мангышлак.
  Логический анализ но оставляет почти никаких сомнений, что от полного
разгрома туркменские племена спас Ибрагим. Превосходно представляя себе
"благородство" Абульгази-Бохадур-хана, этот кул наверняка предостерегал
туркмен, советуя не принимать участия в переговорах и пире. Его не
послушали, - да и кто станет слушать кула?! - но часть воинов все-таки
уклонилась от пиршества.
  ... В тот день, когда Абульгази-Бохадур-хан устроил резню, навсегда исчез
Ибрагим и появился Кара-Сердар: предсказанные им события вознесли его из
положения кула в ранг провидца. Возглавив растерявшихся воинов, Ибрагим
(теперь уже Кара-Сердар) помог уцелевшим туркменам уйти из хивинских
владений.
  Сомкнулись звенья?
  По-моему, сомкнулись. Но это не прояснило жизненного финала Кара-Сердара.
  Я приблизился к его пониманию сложным путем, и своеобразно помогли мне
египетские ассоциации.
  ... За долгие месяцы, проведенные в Луксоре, у меня появились там любимые
места, и одно из них находится в северо-западном углу Карнакского храма, у
небольшого святилища богини Сохмет, женщины с головой львицы. Оттуда, от
святилища, развалины Карнакского храма виднеются сквозь заросли сухой
травы, за грудами камня и щебня; такой передний план придает издали
развалинам храмов особую прелесть.
  Но любопытна и сама Сохмет, женщина-львица. Высечена она из темного
гранита, в руках у нее посох-лотос и ключ от Нила. Стоит Сохмет у задней
стенки полутемной камеры, которая освещается через небольшое отверстие в
потолке. Статуя несколько сдвинута по отношению к отверстию (она упала, и
теперь ее надежно укрепили), и это немаловажная подробность, ибо нарушился
замысел древних жрецов и ваятелей.
  Раньше, в самом начале сентября, в потолочное отверстие святилища проникал
солнечный луч и - всего раз в год! - касался головы Сохмет. Событие это
совпадало с Новым годом по одному из древнеегипетских календарей, а самое
важное - с началом нильского разлива: Сохмет открывала своим ключом дорогу
красной воде из тропиков, и тогда все население выходило к Нилу, люди ели
мясо, пили много вина и браги.
  С богиней Сохмет связано еще одно древнее предание, отражающее, по мнению
специалистов, антифараоновские волнения среди египтян в древности.
  Но этой легенде Сохмет - "солнечное око", дочь бога солнца Ра, к которой
стареющий отец обратился с просьбой покарать переставших подчиняться ему,
"замысливших злые дела" людей. Сохмет энергично взялась за дело и вскоре
так преуспела в убийствах, что перед Ра возникла реальная перспектива
остаться генералиссимусом без войска. Он попытался урезонить и успокоить
Сохмет, но не тут-то было: она вошла во вкус, и кровь лилась по всей
египетской земле рекой.
  Мудрый бог Ра решил все-таки это прекратить. Он придумал простой и
достаточно безобидный способ угомонить Сохмет. Посланные им нарочные
отправились в Эфиопию, набрали там тропического краснозема, а вернувшись,
смешали землю с ячменным пивом и залили подкрашенной смесью поля....
Сохмет, решив, что поля залиты людской кровью, поглотила столько этого в
буквальном смысле слова божественного напитка, что опьянела, потеряла
память и навсегда забыла о давнем отцовском наказе уничтожать людей.
  Так благополучно и мудро решил бог Ра сложную проблему.
  Но осеннее появление красной нильской волны еще долго связывалось с именем
Сохмет, женщины-львицы, погубившей множество ни в чем не повинных людей.
  Мы с Березкиным еще застали красную воду. Когда мы переправлялись из
Луксора на противоположный берег, в лучах утреннего солнца мягкие нильские
воды, поднимаясь, чуть заметно наливались неяркой приглушенной краснотой,
которая исчезала тотчас, как только волна опускалась, и потому казалось,
что зеленовато-бежевый Нил покрыт красноватой рябью.
  Наверное, то была последняя или предпоследняя красная вода: оставался
всего год до перекрытия Нила у Асуана. Я знал, что после заполнения
водохранилища частицы краснозема начнут оседать в нем и власть над Нилом
Сохмет, богини - истребительницы людей, прекратится, видимо, навсегда.
  Чтобы освободиться от Сохмет, потребовались усилия людей разных
национальностей, потребовалось, чтобы они работали плечом к плечу, вместе,
"сава-сава", как говорят египтяне, соединяя указательные пальцы.
  Этот жест, видимо, восходит к стародавним временам. И только после того,
как мы уже закончили работу на Каратау, меня вдруг осенило: как же мы не
обратили раньше внимания на соединенные указательные пальцы, изваянные из
камня и направленные в сторону руки - "кальмара"?! Ведь это же
скульптурное выражение египетского "сава-сава" - единства!
  Я вновь перелистал страницы, написанные Ануша-ханом, и нашел, где он
говорит о покоренных Кара-Сердаром, а на самом деле объединенных им
племенах: эрсари, солоры, чоудоры, икдыры, соинаджи... Пять племен!.. Вот
конкретный смысл пятипалой руки, символически организующей жизнь на
Каратау!
  Как формировался характер Кара-Сердара, его мировоззрение? И посейчас еще
можно видеть в колодцах гробниц фараонов скелеты убитых строителей: фараон
старался сохранить в тайне место своего захоронения.
  Кара-Сердар видел эти скелеты.
  Некоторые сиринги Долины Царей расписаны сценами казни повстанцев - им
отрубали головы короткими мечами палачи в рогатых шлемах.
  Кара-Сердар мог видеть эти фрески.
  Если его увозили в рабство морем, он побывал в Аль-Искандарии,
Александрии, основанной Александром Македонским и названной в его честь. И
наверняка он слышал или читал широко распространенные на Востоке легенды
об Александре-Искандере, ученике величайшего мыслителя древности
Аристотеля, высоко почитавшегося арабами.
  Аристотель, приглашенный ко двору македонского царя, учил Александра
этике, эстетике, естественным наукам, философии, а ученик взялся за меч,
чтобы убивать и грабить. Он разрушил городов гораздо больше, чем основал,
и еще при жизни - в Египте - объявил себя богом, а с сомневающимися в этом
жестоко расправился. Одного из них, своего ближайшего друга Клита,
Александр прикончил собственноручно. Историка Каллисфена, не угодившего
ему, уморил голодом в тюрьме. А прочим приказал отрубить головы...
  Судьба привела Кара-Сердара на территорию древней Ассиро-Вавилонии - на
землю жестоких, беспощадных завоевателей, а потом в Персию... Некогда
разгромленные Александром Македонским, персидские цари тоже никогда не
отличались благородством и милосердием.
  Неизвестно, сколько крупиц этого бесценного исторического опыта запало в
душу Кара-Сердара, но сколько-то запало, а события его личной жизни лишь
обострили их восприятие.
  Да, к тому времени, когда кулу Ибрагиму приспело стать могущественным
Кара-Сердаром, он многое узнал, многое понял.
  И все же можно лишь удивляться его мудрости. Он объединил ранее
враждовавшие племена. Он опирался на совещательный орган - Маслахат. Он
превратил Западный Каратау в бастион, чтобы люди могли жить ради жизни -
строить, выращивать хлеб, пасти скот, любить. Он верил в людей... Может
быть, он верил даже Казан-беку, надеясь, что тот поймет и воспримет его
благородные побуждения.
  Но этот человек не оправдал надежд Кара-Сердара. Исторические источники
свидетельствуют, что эрсари покинули Мангышлак во второй половине
семнадцатого века после... стычек с солорами. А солорами правил Казан-бек,
и о нем по-особому писали хивинские ханы.
  Когда же произошел раскол?
  Вероятнее всего, после смерти Кара-Сердара. А смерти этой терпеливо
дожидался Казан-бек, ставленник хивинских ханов, ловкий наездник и
отважный воин. Видимо, Казан-бек не смел действовать открыто: слишком
велик был авторитет Кара-Сердара, но не исключено, что он раньше других
заметил приближение недуга, скосившего Кара-Сердара. Не были ли признаками
болезни немота при похоронах коня и странная полуулыбка почти
парализованного лица, описанные Старовойтом?
  Немота?.. Надвигающаяся немота, вызванная каким-то заболеванием? Страх
перед ней?
  А что, если каменные скульптуры Мангышлака - последний, беззвучный крик
немого мудреца?
  Я думаю, что Кара-Сердар отлично понимал положение, в котором находится
страна, ставшая его второй родиной. И он тревожился за судьбу племен,
вступивших в тесный союз. Он боялся козней Абульгази-Бохадур-хапа, своего
"доброго друга", ибо только объединенные туркменские племена могли
противостоять его натиску.
  Кара-Сердара окружали неграмотные люди, слепо и бездумно следующие
мусульманским заветам. Они внимали его словам, но он утратил дар слова.
  Вот тогда-то, вероятно, решил Кара-Сердар воплотить свое слово, свой
предсмертный крик в камне.
  Тоже мусульманин, он внутренне был свободнее своих единоверцев, ибо знал
искусство древних египтян. Он взялся за резец скульптора. Эго было
кощунством, и он знал, что за ним неприязненно следят ранее близкие ему
люди.
  И тогда Кара-Сердар убедил некоторых из них тоже взять в руки резец. Он
понимал, что мало сохранить мысль в камне, нужно еще создать и сохранить
мыслящих людей, которые продолжат его дело.
  Фигуры, созданные Кара-Сердаром, видимо, можно истолковывать по-разному.
Это и большая мысль, и сугубо личные воспоминания о Египте, даже о
египетских зверях. Например, бегемот... Впрочем, у суданских народов,
живущих по соседству с Египтом, бегемот - символ государственной власти. У
Кара-Сердара он безуспешно пытается достичь вершины холма, где, быть
может, сумел бы обрести прочность и уверенность в будущем... Жестокий воин
и угодливый чиновник?.. Подобное сочетание страшно само по себе...
  Я прочитал скульптуры Кара-Сердара и его безымянных, еще несовершенных в
мастерстве, но храбрых духом друзей - прочитал как единственную в мире
каменную книгу социальной утопии, датированную семнадцатым столетием. Уже
это само по себе фантастично.
  Единство! - вот о чем кричал немой Кара-Сердар, внутренне слившийся с
монолитным Каратау и мыслью своей направлявший мысль других к пятипалой
руке, символизировавшей союз пяти племен... Свобода духа! - вот что ценил
он выше всего, уходя из жизни.
  Но тем самым он обрек на гибель тех, кто прозрел.
  Да, социальная утопия в камне.
  А дальнейшие события развивались так: Казан-бек захватил власть и прежде
всего расправился с вольнодумцами, с теми, то попытался пойти против
аллаха. Потом - отнюдь но без участия Казан-бека - солоры перессорились с
эрсари, и последние ушли с Мангышлака. Потом солоры перессорились с
прочими туркменами. Когда солоры остались одни, хивинские ханы напали на
них, и им пришлось тоже уйти с полуострова.
  События эти происходили три столетия назад. Но о них свидетельствуют два
памятника: запечатленное в камне социально-утопическое произведение
Кара-Сердара и гора Сатпан с многочисленными балбалы, которые напоминают о
том времени, когда Казан-бек поднял солоров против эрсари.

  Об авторе
  Забелин Игорь Михайлович, член Союза советских писателей, кандидат
географических наук. Родился в 1927 году в Ленинграде. Автор более
шестидесяти научных статей и книг; научные интересы его лежат в области
теории естествознания, в том числе он разрабатывает проблемы
астрогеографии, натурсоциологии, антропономии.
  Его перу принадлежат сборники рассказов и повестей - "Там, где сходятся
троны", "Зона взрывов", "И не будет конца...", роман "Строители", сборник
публицистических очерков "Встречи, которых не было", научно-фантастические
произведения "Пояс жизни" и "Загадки Хаирхана", книги об Африке - "Листья
лофиры", "Через пороги", "Лунные горы", работы, популяризирующие теорию
географии, - "Очаг жизни", "Молодость древней науки" и другие.
  Произведения его трижды публиковались в альманахе. В настоящее время автор
занимается преимущественно проблемами антропономии (статьи "Человечество -
для чего оно?") и продолжает работать в области научно-фантастической и
художественной литературы.

Сборник "На суше и на море"
 В. Кузьмин
July 2001
Проект "Старая фантастика"
http://sf.nm.ru

--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 22.08.2001 18:32