Григорий Злотин. Разставанiе


---------------------------------------------------------------
     © Copyright Григорий Семенович Злотин
     Email: gzlotin@yahoo.com
     

WWW: http://zhurnal.lib.ru/z/zlotin_g_s/

     Date: 22 Jan 2003
---------------------------------------------------------------

     И вотъ, наконецъ, онъ отваливаетъ отъ стенки: огромный пароходъ, чoрный
и жирный, словно пiявка, насосавшаяся крови сотенъ и сотенъ беглецовъ.
     Аспидный  грязный  дымъ  валитъ  изъ  толстыхъ   трубъ,  ревъ   гудковъ
надрываетъ душу, уже стесненную толпою и совершавшимся передъ глазами. Толпа
разсеялась. Еще какой-нибудь часъ  тому назадъ они валили и лезли по зыбкимъ
мосткамъ на палубу. Подтягивали узлы на веревкахъ. Бросались въ воду,  после
карабкались.  Подплывали  въ  лодкахъ.  Толклись  на  страшной,  заплеванной
площади. Топтали,  что ни попадя. Давили  поклажу  и другъ  друга. Кричали и
бранились.  Плакали  навзрыдъ.  Крестились  размашисто,  крестили  украдкой,
втихомолку, словно  конфузясь отчего-то. А и вокругъ ужъ начинался адъ: выли
заводскiе  гудки, стреляли по  дальнимъ слободамъ, извозчики  носились, какъ
полоумные,  по набережной --  не  то  удирали, не то везли  кого-то еще,  за
бешеныя деньги, къ пристани.
     Теперь все позади. Одинъ стоитъ у борта, глядя  на медленно удаляющуюся
землю. На отплывающую навсегда  площадь съ ея тумбами,  часовнями и будками.
На  торговые  ряды. На  крыши  домовъ. На  кроны  садовъ. На главы  церквей,
горящiя въ пополуденномъ свете. На дымы зажженныхъ посадовъ  и тающихъ селъ.
На синiя горы. Стоитъ и думаетъ о томъ, что все кончено.
     А  после  былъ баракъ въ  Галлиполи  и холера. Была Прага или, кажется,
Белградъ. После была служба денщикомъ и  несбывшiеся, несбыточныя надежды на
возвращенiе. Бессильные монархическiе съезды. Убогiя газеты и недурныя школы
для  детей.  После  былъ Парижъ  и  нищета, и трудъ на  консервной фабрике и
первая выходная пара. После нахлынули  немцы. Были марши по радiо, воззванiя
на перекресткахъ, аресты, саботажъ.  Затемъ немцы отхлынули, унеся  мертвыхъ
съ собою въ небытiе.
     И снова потекли стремительные годы.  Была  радость  и  цветы, и кафэ на
бульварахъ. Дети выросли и стали французами. Но пришли отпеть его, когда онъ
упокоился на пригородномъ кладбище у крохотной белой церкви.
     ***
     Другой  стоитъ у  пристани  и,  ошалевъ отъ  горя,  комкаетъ  въ рукахъ
грязный, какъ сапогъ, носовой платокъ; вместо того, чтобы комкать и рвать въ
кармане  замусоленный  кусокъ   бумаги  съ  печатью,  выданный  неправильной
властью. Таращится  сквозь мутныя слезы на  едва отваливший  отъ  причальной
стенки караванъ судовъ и думаетъ о томъ, что все кончено.
     А потомъ былъ подвалъ чрезвычайки и  концлагерь, и тифъ.  Были скитанья
по   стране  и   Саратовъ   или,  кажется,  Салехардъ.  Потомъ   былъ  трудъ
чернорабочимъ  на  цементномъ  заводе  и  голодъ,  и безсильная  гармонь  по
вечерамъ.  Была безумная  надежда получить  весточку из-за  границы, и  былъ
страхъ отъ этой несбывшейся надежды.  Потомъ были марши по радiо (изъ черной
тарелки  на стене) и кровожадные воззванiя  въ убогихъ газетахъ,  и  аресты,
аресты,  аресты...  Потомъ  нахлынули  немцы.  Были  штрафные  батальоны   и
заградительные  отряды,  и смерть. Была первая парадная гимнастерка и первая
медаль. Потомъ немцы снова отхлынули, унеся мертвыхъ съ собою  въ небытiе. И
вновь полетели долгiе,  разные  годы.  Была радость  и  духовые оркестры  въ
городскихъ садахъ. Дети выросли, и съ ними выросла стена, отделившая его отъ
нихъ и отъ непостижимыхъ внуковъ. Но все же  они пришли  помянуть его, когда
онъ упокоился  подъ  безликимъ  надгробнымъ  камнемъ  на новомъ  кладбище за
городомъ.
     И лишь спустя  много летъ, въ далекой, безучастной стране некто совсемъ
чужой,  проходя по  залитой счастливымъ солнцемъ улице, вдругъ остановится и
замретъ,  сраженный  этимъ  воспоминаньемъ.  И,  слетевшись  из  неоглядного
далека, их жизни скрестятся, какъ лучи, въ незнакомомъ сердце и вспыхнутъ въ
немъ, словно солнечный зайчикъ въ осколке битого стекла.
     А въ  бирюзовую гавань  однажды войдетъ  дивный  белый  парусникъ имени
русскaго  мореплавателя  съ  балтiйско-немецкой  фамилiей, подъ  непорочнымъ
стягомъ  съ  лазоревымъ  шотландскимъ  крестомъ.  Сбежится  народъ,  матросы
станутъ оделять местныхъ жителей крепкими пахучими папиросами. На палубе они
и встретятся: последнiй врангелевскiй  кадетъ  и внукъ  ополченца, чудомъ не
сгинувшaго на Волхове, дожившaго до запоздалой  на тридцать летъ  победы, но
не дожившaго до дней иныхъ.
     Они постоятъ  у борта, зачарованные закатною дорожкой на воде  и вместе
сойдутъ  на  новый  берегъ,  всемъ  существомъ своимъ отменяя  наше  долгое,
горькое разставанiе.
          
LA, AD MCMXCIX