Анатолий Павлович Злобин. Ленинградский проспект,


                               Засыпушка Э 5
                                  Повесть

     -----------------------------------------------------------------------
     Злобин А.П. Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки.
     М.: Советский писатель, 1988.
      & : Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 августа 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------

                                 Знакомство
     Я  гулял по Ленинградскому проспекту, и ничего не тревожило меня, кроме
довольно-таки  ленивых забот о том, как провести завтрашний субботний в
С  такими мыслями я свернул к горкому комсомола. Позади зарычал мотоцикл. За
рулем   сидел   парень  с  великолепной  посадкой  ковбоя  из  американского
вестерна.
     - Вы не из горкома? - спросил я.
     - Если по найму - предупреждаю: никого не принимаем.
     - Мне работа не нужна.
     - Выкладывайте - что у вас? Спешу.
     - Как бы повеселиться, - выпалил я.
     Парень ничуть не удивился, вытащил из кармана бумажку:
     - Вот.   Отрываю   от  сердца.  Образцово-показательный  в  Полный
комплект  с  участием  лучших  сил. - Он отдал мне билет и забыл про меня. -
Макар! - крикнул он в раскрытое окно. - Поехали.
     - Куда, Алик? - спросил голос в окне.
     - Отведешь мотоцикл обратно.
     - А ты куда, Алик?
     - Улетаю! Срочно! Могила! - кричал Алик на весь проспект.
     Они  уехали,  а я остался разглядывать бумажку. Это был пригласительный
билет  на  комсомольский  вечер "Учись танцевать красиво". Вечер состоится в
субботу  в  клубе "Строитель". Начало в 19 часов. На обороте были напечатаны
стихи:
                Сегодня танцевальный вечер,
                Так приходи и веселись.
                Порадуй нас нежданной встречей,
                Красиво танцевать учись.
     Народ  собирался  не спеша и с достоинством. Видно, жители города умели
танцевать  красиво  и  учиться  им  было  ни к чему. Но вот гуськом прошагал
джаз-оркестр,  и  тотчас  все  пришло  в  движение.  Юркий паренек в пестрой
рубахе  выбежал  из  клуба и ринулся вдоль улицы. Вскоре он показался снова,
ведя  за  собой девичью стаю - как связку детских разноцветных шаров. Другой
командовал  по  телефону:  "Миша, заворачивай сюда всю гопкомпанию. Джазисты
прибыли".
     У  входа  в  клуб  две  девушки  проверяли  билеты и раздавали входящим
причудливо изрезанные цветные открытки. А в зале на стене висели стихи:
                Нет, не рассматривай картинки,
                Об этом я тебе толкую:
                Ведь это только половинка.
                Скорей ищи себе другую.
     Надо  было  ходить по залу со своей изрезанной открыткой и спрашивать у
всех  девушек:  "Вы  не  моя  половина?"  Девушки хихикали. Если открытка не
складывалась, можно было направляться дальше.
     У окна стояли медицинские весы. Над весами - стихотворение:
                Скажу, друзья, я вам без лести:
                Я лучший приз для вас отдам.
                Но вы должны составить вместе
                Сто двадцать восемь килограмм
     Парень   зазывал   девушку,  оба  со  смехом  становились  на  весы,  и
распорядитель  с  красной  повязкой  на  рукаве  взвешивал  парочку.  Вес не
получался.  Парень  и  девушка  смеялись  еще громче и уступали место другим
претендентам.  Одна  пара  набрала  сто  двадцать семь килограммов четыреста
граммов. Парень отвел девушку в сторонку, горячо зашептал:
     - Пойдем в буфет. Дотянем.
     - Я же только что пообедала, - сопротивлялась девица.
     - Пойдем. А то Петька с Нинкой нас обставят...
     Вторая  половинка  моей  открытки не обнаруживалась, на девушку в сорок
килограммов  рассчитывать  также  не  приходилось. Потеряв всякую надежду на
главный  приз,  я  подошел  к  распорядителю,  который  терпеливо  выискивал
идеальную  пару  весом  сто  двадцать  восемь  килограммов,  и  задал первый
пришедший в голову вопрос:
     - Интересно, кто написал эти стихи на стенках?
     Ее  звали  Тамара. Тонкая, длинноногая, в светлом капроновом платье, на
лакированных  гвоздиках, она ничуть не походила на человека, пишущего стихи.
Она   приближалась   ко  мне  и  ослепительно  улыбалась.  Я  был  несколько
обескуражен и не знал, как начать разг
     - Давно вы пишете стихи? - спросил я наконец.
     - Я стихов не пишу, - она снова ослепительно улыбнулась.
     - А это? - я показал на стенку.
     - Это?  - Тамара повернулась и принялась с интересом рассматривать свои
стихи.  -  Ах, это. Так это же комсомольское поручение. А ведь стихи - когда
пишешь от души. Правда?
     Она еще сомневалась в этом.
     - Вот  у  нас  есть Бела, - продолжала Тамара, - пишет настоящие стихи.
Она вместе со мной живет. Ее в "Смене" печатают.
     - Тоже про любовь и половинки?
     - Что вы? Она дает первый класс. Про космонавтов.
     - Тамара, покажите свою открытку, - попросил я.
     Нет,  Тамарина  половинка  никак не соединялась с моей. Тамара вытянула
шею и принялась шарить глазами по залу.
     - Зоя!  -  крикнула  она.  Подошла нарядная девушка в юбке колоколом. -
Предъяви свою половинку, - сказала Тамара.
     - А я уже нашла, - хохотнула девушка и стрельнула в меня глазами.
     - Алика не видела? - спросила Тамара.
     - Ищи сама своего Алика, - девушка махнула юбкой и убежала.
     - Какой Алик? - спросил я. - Из горкома?
     Тамара быстро вскинула глаза:
     - Вы его знаете?
     Я  рассказал  Тамаре,  как  раздобыл  пригласительный билет на вечер, и
невзначай добавил, что Алик улетел.
     Тамара сразу погрустнела и сказала:
     - Пойдемте танцевать фокстрот.
     Делать нечего, пошли танцевать фокстрот.
     Джаз-оркестр  работал  на общественных началах. Дирижер был диспетчером
автобазы  и  то  и дело сурово поводил кустистыми бровями, когда кто-либо из
музыкантов  фальшивил.  Экскаваторщик выступал в роли тромбониста, и тромбон
его  задирался  кверху  подобно  ковшу  с  породой.  Ударником  была строгая
девушка   в   очках,   инженер-констру   Она   глубокомысленно  ударяла
барабанными палочками, как будто выводила геометрические линии.
     А   где,   интересно,   работает   Тамара?  На  машиносчетной  станции,
сокращенно  МСС.  Кем? Оператором. Интересная работа? Даже очень. Начальница
такая  хорошая, добрая. Только шум большой от машин. Сплошной грохот. Что же
они  делают  в таком сплошном грохоте? Механизация учета, организация работ.
Приходите посмотреть.
     Мы  продолжали  светский  разговор,  а  мне  казалось, что я все глубже
погружаюсь  в  темную  холодную  воду. Для такого странного ощущения не было
никаких  видимых  причин - играла музыка, я танцевал с красивой девушкой, но
холодная  вода  обволакивала  меня  все плотней, и никакой надежды выбраться
уже не было.
     Фокстрот кончился. К Тамаре подбежала веселая толстушка:
     - Томка, начинаем конкурс.
     - Это Бела, - сказала Тамара.
     - Которая в "Смене" печатается?
     Бела  холодно  поздоровалась  со  мной  и  побежала  на  сцену. Там она
захлопала в ладоши, призывая к тишине, и объявила условия конкурса.
     - Я  сама  этот  номер придумала, - заявила Тамара, и мы стали смотреть
на сцену.
     В   этом   конкурсе   могли  участвовать  только  самые  бесстрашные  и
отчаянные.  Три  здоровенных  парня  взгромоздились  на  сцену. Бела вручила
каждому  детскую  бутылочку с молоком и соской, скомандовала: "Раз-два-три!"
-  и парни, подбадриваемые болельщиками, принялись наперегонки сосать молоко
из бутылочек.
     Победил  достойный  -  детина двухметрового роста, с огромными красными
ручищами,  в которых он неуклюже держал опустошенную бутылку. Бела привстала
на  цыпочки  и  торжественно  повесила  на  грудь  парня бумажный передник с
надписью:  "Лучшему молокососу", а потом вручила приз - недорогой портс
Все очень смеялись.
     Бела  доставала  призы прямо из трибуны. Я прошел за кулисы и заглянул.
Никогда  не  видел  такой  трибуны:  вся она была начинена призами: кульками
конфет,   шоколадными   коробками,  безделушками.  Две  бутылки  шампанского
достойно венчали эту великолепную пирамиду.
     Начался  танцевальный  конкурс.  Тамара  танцевала  в  паре  с  высоким
блондином.  Она действительно танцевала красиво. И блондин танцевал красиво.
Они завоевали первый приз - бутылку шампанского.
     Потом  были прыжки через веревочку с завязанными глазами, бег в мешках,
шарады,  викторины  -  полный  комплект  образцово-показательного веселья из
журнала "Затейник". И всем было весело.

                                  В гостях
     Адрес,  который  дала мне Тамара, приглашая в гости, выглядел несколько
необычно: Ленинградский проспект, засыпушка Э 5.
     - Дом номер пять? - переспросил я.
     - Нет.  Именно  засыпушка.  У  нас  даже  почтовый  адрес такой. Белая,
веселая такая засыпушечка.
     И  вот  я  шагаю  в  гости по Ленинградскому проспекту молодого города,
поставленного  прямо  в  тайге. В этом городе добывается не то золото, не то
руда,  не  то  алмазы  -  во  всяком  случае, что-то весьма важное, иначе не
съехались бы сюда со всего света тридцать тысяч человек.
     Ленинградский  проспект  ничем  не отличался от других улиц города. Еще
недавно  он  был  первой  просекой,  прорубленной в тайге, и, верно, за свою
первостатейность стал проспектом.
     По  правую  сторону  проспекта  стояли  двухэтажные  дома,  по  левую -
палаточный  городок.  На  каждой  палатке  -  аккуратные  таблички,  не хуже
столичных.  Палатка  Э  1. Дальше, как полагается, идет палатка Э 3, а потом
сразу - 27.
     За   фасадными   табличками   виднелись  другие  палатки,  и  я  сделал
решительный шаг в сторону от Ленинградского проспекта.
     Подобные  поселения,  именуемые  "нахаловками",  имеются  чуть  ли не в
каждом  новом  городе.  Собственно,  с  них  и  начинается  всякий  город. В
палатках  живут  строители: землекопы, плотники, штукатуры. Они строят новые
дома, прокладывают улицы.
     Город  растет. Вот уже пущен завод, фабрика, комбинат. Город ненасытен.
Со всех сторон тянутся люди в новый город.
     Город   растет.   И  вместе  с  городом  растет  "нахаловка".  Приходит
телеграмма-молния:  "Послезавтра прибывают триста комсомольцев-добровольцев,
встречайте".  В  одну ночь на окраине палаточного городка вырастают двадцать
новых палаток.
     Обитатели  палаток перебираются в новые дома, но другие тотчас занимают
их  место.  К мужьям приезжают жены, дети. Палатки комсомольцев превращаются
в   семейные   жилища,   палатки  технически  совершенствуются:  утепляются,
электрифицируются.
     Однажды  городские  власти  решают  провести  в  "нахаловку" водопровод
(нельзя  же  людям  без  воды), повесить на палатках таблички (нельзя же без
почты). Это уже конец - "нахаловка" стала узаконенной частью города.
     Проходят   десятилетия.   Город   по-прежнему   растет.  Старые  здания
сносятся,  возникают новые. А "нахаловка" стоит. Она пустила корни, вросла в
землю. В "нахаловке" установился свой быт, свой уклад жизни.
     В  полусотне  метров отсюда, на Ленинградском проспекте, ползут могучие
самосвалы,   мчатся   такси   с  шашечками.  Там  широкоэкранный  кинотеатр,
экспресс-кафе,  междугородный  телефон, а здесь, среди палаток, - иной мир и
век.  Палатки  раскиданы  на  пустыре  густо и беспорядочно, как опрокинутые
кости  домино  на столе. Их ставили кто во что горазд. Одна засыпана землей,
другая  -  шлаком.  Третья  засыпушка не простая - оштукатуренная. Крохотные
подслеповатые  окна,  скрипучие  двери  из  неструганых досок, а то и просто
брезентовый  полог,  веревки  для  белья на кольях, под ногами куски железа,
кучи мусора, щепы - это и есть "нахаловка".
     Тут  и  там  вразброд  торчат  столбы  -  к  каждому жилищу тянутся два
провода.  На  каждой  палатке  - аккуратная таблица, но все вразнобой. Я уже
давно   потерял   направление   и   брел   наугад,   ориентируясь   по  шуму
Ленинградского проспекта.
     Я  обнаружил  пятую  между  девяносто  седьмой  и  сорок  третьей.  Она
действительно   была   белая,   как   украинская   мазанка,   только  сильно
уменьшенная.  Крыша  крыта  толем. У двери на кирпичном стояке шипел примус.
Дверь   легкая,  в  щелях.  В  маленькой  прихожей  умывальник  и  несколько
разноцветных мыльниц. В углу вязанка дров.
     - Нравятся  наши  хоромы?  - Тамара стояла у порога и улыбалась. На ней
был крупной вязки красный свитер, серая юбка.
     Бела,  Таня,  Соня,  Галя-девушки  по  очереди называют себя. Церемония
знакомства   совершается   таким   образом:  девушки  опускают  очи  долу  и
протягивают  руку  лодочкой.  При  этом  они продолжают заниматься домашними
делами,  переходят  с  места  на  место,  и  я тотчас путаю их. Только Белу,
которая печатает в "Смене" стихи о космонавтах, мне удается запомнить.
     - Вы  кто же будете? - спрашивает одна, не то Соня, не то Таня. - Новый
Тамарин жених?
     Тамара мгновенно встает на мою защиту:
     - Как  тебе  не  стыдно,  Галька?  - Оказывается, это была Галя. - Я же
говорила тебе: товарищ из газеты.
     - Разве товарищ из газеты не может быть женихом? - удивляется Галя.
     - А во-вторых, почему новый? - в свою очередь спрашиваю я.
     - Так вы у нее уже четвертый будете, - говорит бойкая Галя.
     - Не четвертый, а третий, - поправляет Бела.
     Девушки  с  места  в  карьер начинают перебирать по косточкам Тамариных
женихов.  Речь идет о каком-то лысом, который неважно сохранился, но зверски
богат.  Второй,  видно,  помоложе  и  с мотоциклом. Тамара смеется вместе со
всеми - женихи явно несерьезные.
     Тема  постепенно  иссякает.  Бела говорит, что у нее дело, и выходит на
улицу.   Другая  девушка  подзывает  Тамару,  они  быстро  шепчутся,  Тамара
утвердительно  кивает,  и девушка ложится на кровать. Лишь теперь я замечаю,
что у нее землистое болезненное лицо.
     Разглядываю   убранство   засыпушки.   Стены   оклеены   обоями.  Висят
репродукции  из  журнала "Огонек". В углу - полка с книгами. Тамара подходит
к  окну  и  стучит  по  стене кулаком, демонстрируя прочность своего жилища.
Засыпушка заметно сотрясается, но тем не менее стоит.
     Девушки   рассказывают   историю   своего  жилища.  Стояла  брезентовая
палатка,   и   в   ней  жили  четыре  экскаваторщика.  Потом  экскаваторщики
перебрались  в  общежитие,  а  палатку  занял геолог с женой и двумя детьми.
Геолог  обшил  брезент  досками,  засыпал шлаком, покрыл крышу толем. Третий
хозяин     засыпушки,     водитель     самосвала,     произвел    дальнейшие
усовершенствования:  обмазал  засыпушку  глиной  и  побелил, а внутри оклеил
газетами.
     Можно  только  удивляться  -  на  брезентовом  остове возникло довольно
прочное  жилище.  Брезент, верно, давным-давно сгнил, а засыпушка стоит себе
на земле, и в ней живут шесть человек.
     - Собственная, - сказала Галя.
     Я не понял:
     - Кто - собственная?
     - Засыпушка. Мы же ее у дяди Семена купили.
     - Вместе с мебелью, - добавляет Соня.
     - Хотите, мы продемонстрируем вам нашу мебель? - предложила Тамара.
     Девушки  оживились. Сцена, как видно, была давно срепетирована, и они с
удовольствием повторяли ее перед новым человеком.
     Тамара подошла к железной кровати, на которой лежала Таня, и начала:
     - Вот  наши  гарнитуры:  кровать  двуспальная  красного  дерева с двумя
тумбочками   и   рижским  торшером,  -  Тамара  провела  руками  в  воздухе,
показывая, какой у них замечательный то
     Галя подхватила тоном рыночного зазывалы:
     - Сервант  для  хрусталя и коктейлей. Годен также для кастрюль и мисок.
В  особых  случаях употребляется в качестве обеденного стола. Можно и письма
писать, если есть куда. Сервант универсальный, совсем недорого.
     - А  это  не  полка,  а  секретер, - сказала Соня, вставая в позу перед
книжной  полкой.  -  А  вот  диван-кровать.  Сделан  на  поролоне.  В обивке
использован  современный  узор  по  народным  мотивам.  -  Соня  указала  на
раскладушку, стоявшую в углу.
     - Внимание!   Перед   вами   шкаф   зеркальный,   трехстворчатый.  Цена
умеренная. - Тамара сделала широкий жест, обводя руками воображаемый шкаф.
     В  стену  были  вбиты  три  палки, на них плотно нанизаны вешалки. Весь
девичий  гардероб  был  выставлен,  как  в  магазине готового платья. Сверху
висело светлое капроновое платье, в котором я видел Тамару на вечере.
     Домашний  спектакль  шел  на высоком профессиональном уровне. Я вошел в
игру и сказал с завистью:
     - Богатые невесты.
     - Выбирайте любую, - предложила Галя. - Мы все нецелованные.
     - Галя, - с выражением сказала Тамара.
     - Сначала  я  должен узнать, кто владелец этой недвижимости. На чье имя
записан этот дом?
     Заводилой,  разумеется,  была Тамара. До этого девушки жили в Ангарске.
Хорошее  общежитие,  привычная  работа,  благоустроенный  город с трамваями,
прекрасные  дворцы  культуры  с  колоннами  -  что еще человеку надо? Но вот
однажды  девушки  увидели:  город выстроен, все в нем налажено, все знакомые
парни  переженились  на  подругах.  А  им хочется нового, такого, чего еще в
жизни не было.
     - Захотелось на свежий воздух, - это Галя так сказала.
     Тамара   села   на   самолет   и   полетела  в  разведку.  Походила  по
Ленинградскому  проспекту,  увидела, что город еще неблагоустроен, неуютен -
именно  то,  что  им  надо.  Прилетели  подруги.  Устроились на работу. Всем
обещали общежитие, а пока жили в гостинице.
     Ни  о  какой  засыпушке девушки и не думали. Но тут пришло известие - в
город  прилетает  на  специальном  самолете  большой  московский  начальник.
Городские  власти  спешно  готовились к торжественному событию: прокладывали
тротуары,   красили  фасады  домов,  оформляли  витрины  магазинов.  Однажды
девушки  пришли  с работы, и администратор объявил им - в течение трех часов
освободить  номера  для  высокого  гостя и его свиты. Делать нечего, сложили
чемоданы и отправились на улицу: так требуют законы гостеприимства.
     Ночь  провели  у подруг в общежитии, а наутро побежали по городу искать
жилье. Тамара наткнулась на столб: "Срочно продается..."
     Сторговались  с  дядей  Семеном  на  шестистах  рублях. Денег у девчат,
конечно,  не  было.  Тут и подвернулся лысый, первый Тамарин жених. Он жил в
той  же  гостинице  и часто захаживал к девушкам в гости. Тамара попросила у
лысого  в долг. Тот ответил: "С превеликим удовольствием. Могу даже оформить
засыпушку  на  свое  имя:  меня ведь тоже из гостиницы выселяют. А вы будете
жить со мной. Такие замечательные девушки. Разве можно вам отказать?"
     Предложение   лысого  не  прошло  единогласно.  Тамара  отправилась  на
работу.  Начальница  спрашивает:  "Ты что такая грустная?" Тамара рассказала
про  свои  заботы.  Начальница  сказала:  "Подумаю", - и ушла на обед. После
обеда  приходит,  кладет  деньги на стол и говорит (кабинет у нее отдельный,
только  двое  нас  и было): "Бери, Тамара, если хочешь. Только деньги эти не
мои,  я у знакомой взяла, а она проценты просит. Один процент - шесть рублей
в  месяц.  Совсем  немного. Если согласна - бери. Мне и расписки не надо. На
честность твою отдаю".
     В тот же день девушки стали владельцами засыпушки номер пять.
     - Деньги-то,  наверное,  ее собственные были, - перебила рассказ Тамары
Соня. - Она просто так сказала, для приличия.
     - А тебе не все равно, - сказала Галя. - Дала - и спасибо ей.
     - И проценты человеческие, - подтвердила Тамара.
     Всего  один  процент в месяц - совсем немного. Не каждый сообразит, что
это двенадцать процентов годовых.
     - Въезжали  мы  весело,  -  продолжала  Тамара.  -  Эта  засыпушка была
темная-темная.  Мы  все  переклеили,  обои  новые  купили, потолок побелили,
радио провели. Новоселье справляли до трех часов ночи.
     - А  как  же  московский  начальник?  - спросил я. - Понравился ему ваш
город?
     - Тот  самый  начальник  побыл  у нас один день. А вечером улетел. Даже
ночевать не остался.
     - Нет  худа  без добра, - сказала Галя. - Мы в гостинице рубль за койку
платили. А здесь никакой квартплаты.
     - Все  хорошо,  -  вздохнула  Соня.  -  Город  нам нравится. Только вот
мороженого у нас нет. И танцы не каждый день бывают.
     - Зато  женихов полный город. Правда, Таня? - Галя посмотрела на Таню и
подмигнула ей.
     - Не  знаю.  -  Таня лежала на железной кровати из красного дерева и не
принимала участия в общем разговоре.
     - Не прибедняйся. Не отобьем.
     - Таня  наша  уже устроилась, - пояснила мне Тамара. - Почему, думаете,
она  лежит?  У  нее  Лялечка  скоро будет. Так и назовем, если дочка. А если
сын, - то Сережа. Им уже комнату обещали.
     Таня лежала на кровати и улыбалась:
     - Скоро и Тамара Ивановна свадьбу справит.
     - Вот еще, - фыркнула Тамара. - Больно он мне нужен.
     - Если  он  откажется,  мы  его пропесочим, - пригрозила Галя по адресу
неизвестного мне парня. - Пусть только откажется, будет иметь дело с нами.
     - Я в твоей помощи не нуждаюсь.
     - А  ты,  Соня,  иди  за  водой, - сказала Галя. - Сегодня твоя очередь
кисель   варить.  И  вообще  девочкам  не  рекомендуется  слушать  разговоры
старших.
     Соня надула губы и вышла.
     Дверь  тихонько  скрипнула.  Я  даже не заметил - в колени мои ткнулось
что-то  мягкое,  влажное.  Я  подхватил на руки этот живой комочек - девочка
счастливо  затихла  и засопела в мой живот. Лица девушек посветлели, а потом
стали задумчиво-сосредоточенными.
     - Это Маринка, - сказала Тамара, - наша дочка.
     Следом  за  Маринкой  в  засыпушку  вошла  Бела, держа в руках узелок с
детской одеждой.
     - Почему задержалась? - спросила Галя.
     - Тетя  Даша  гулять  с  ней  на  озеро ходила. - Бела подошла к столу,
присела  на табуретку. - У нее, оказывается, мыла нет. Стирать буду сегодня.
Мариночка, пойдем ручки мыть.
     Маринка  вцепилась  в  меня  и  ни  за  что  не  хотела уходить. Общими
усилиями ее уговорили наконец подойти к умывальнику.
     - Только  не спрашивайте у Мариночки, где ее отец, - быстро шепнула мне
Тамара. - Понимаете?
     - Понимаю, - ответил я. - А где он?
     - Потом скажу...
     Маринка  снова  устремилась  ко мне, прижалась щекой к животу и закрыла
глаза.  Бела  вышла  на  улицу,  и  было слышно, как она разговаривает там с
Соней. Галя подошла к раскладушке, села.
     - Что в кино сегодня? - спросила она.
     - Пойдем? - предложила Тамара.
     - Я лучше посплю. Нам ведь с Соней в ночную...
     Намек  был  вполне  прозрачным. Я посмотрел на Маринку и понял, что мне
повезло.
     - Смотрите, - воскликнул я, - Мариночка уже заснула! Надо трогаться.
     - Пойдемте, - сказала Тамара.
     Мы  положили  Мариночку  на  крохотный  топчан,  стоявший  в  углу,  и,
провожаемые шуточками Тамариных подруг, вышли из засыпушки.

                                 Признание
     - Мой  отец  был строителем. Мы все время кочевали. Сначала в теплушках
-  тогда, наверное, еще война шла, я не помню. Потом в обыкновенных вагонах,
потом  в  цельнометаллических  -  это,  значит,  уже  наше  время  пришло. Я
привыкла  на  колесах  жить.  Отец посадит меня на колени и спрашивает: "Как
сегодня  мы  поедем - на поезде или на грузовике?" Он меня катает на себе, а
я к нему пристаю: "А когда мы поедем не понарошке?"
     Маме я всегда помогала чемоданы укладывать.
     Один  раз мы ехали долго-долго. Мимо Байкала, через тайгу. Остановились
у  большой  горы.  Сели  в  грузовики  и  поехали.  Долго ехали. Приехали на
стройку.  У  отца неприятности какие-то пошли. Он начал на этой стройке пить
и маму часто бил. Я в школу пошла, в первый класс...
     Однажды  прихожу  домой  -  мама  лежит  на кровати и плачет. Тихо так,
только  плечи  вздрагивают. Потом лицо вытерла, говорит: "Послушай, Томочка,
ты уже большая и все должна понимать".
     Я  все  понимала.  Теперь  мне  двадцать  лет, и я ничего не понимаю, а
тогда все понимала.
     Уехала  мама и через полтора года умерла в Кустанае: она там с бабушкой
жила, у нее туберкулез был.
     Приехали  мы  в  Кустанай,  похоронили  маму,  а потом поехали на новую
стройку. Но отец все равно пил.
     Тут  приехала  Клавдия  Ивановна  с маленькой девочкой, Верочкой звать,
моей  сестренкой.  Она  и  на прежней стройке жила, а теперь к нам приехала.
Отец  ее  не  бил,  а  все время целовал, на коленях перед ней стоял, но это
было  еще  некрасивей.  Он  пьяный  к  ней  ластится, а она его отталкивает.
Стыдно как!
     Над   Ленинградским   проспектом   спускался  в  Мы  выбрались  из
палаточного  городка  и  шли  по  деревянным  тротуарам мимо широкоэкранного
кинотеатра, мимо междугородного телефона, мимо закрытого кафе.
     Темнело.  Одинокие  фонари качались на столбах. Потянуло свежим ветром.
Принялся  накрапывать  дождик. Иглистые струи обдували лицо, и мне казалось,
будто  я  плыву  в  холодной воде, а далекий голос взывает о помощи; я плыву
изо  всех  сил и не могу помочь, потому что одинокий голос уходит все дальше
и  я  никак  не могу догнать его. Это необъяснимое состояние началось еще на
вечере,  когда  я увидел Тамару, и теперь снова охватило меня, как только мы
вышли на дождь.
     Далекий  голос  донесся  столь  явственно,  что  я обернулся. Никого не
было.  Одинокая  парочка брела в конце проспекта, не разбирая дороги, как мы
с Тамарой. Я повернулся спиной к ветру, закурил.
     - Рассказывайте дальше. Как вы попали в свою засыпушку?
     - Вы  не думайте - у меня собственный дом есть. Настоящий. Пять комнат.
С  верандой.  С  Клавдией Ивановной я неважно жила: она меня нехорошим вещам
учила.  Как-то  вечером  отец  говорит: "Собирайся. Завтра утром полетим". А
куда  -  не  сказал.  Летели  мы  полдня,  на  большом  самолете. Выходим на
бетонную  дорожку, на крыше буквы стоят - Ростов. Отец посадил меня в такси,
повез  в  город.  Остановился у дома с верандой. "Вот теперь наш дом. Будешь
жить  с  бабушкой".  Оказывается,  бабушка  уже  прилетела сюда из Кустаная.
Прожила  я  в Ростове, в том самом доме, шесть лет. Десятилетку окончила. Мы
с бабушкой дружно жили.
     Только глупая я тогда была, ничегошеньки не понимала.
     Приезжает  отец.  С  ним  Клавдия Ивановна и Верочка. Я тогда в девятом
классе  училась,  шестнадцать  лет  мне  исполнилось.  Отец  привез подарки.
Клавдия Ивановна ходит вокруг меня, улыбается. Обхаживает, значит.
     На другое утро отец говорит: "Ну, дети, пошли".
     Как  сейчас  помню - в мае это было. Здесь-то в мае еще снег лежит, а в
Ростове  -  сирень  цветет.  Отец  с  Верочкой впереди идет, я и мачеха - за
ними.  Отец  купил  Верочке  детские  шары,  а  мне  мороженое.  Я иду, сосу
палочку,  а  мачеха  учит  меня  жить: "Ты уже большая, паспорт получила. Ты
красивая  будешь, длинноногая, глаза у тебя большие - тебе жить легко будет.
Только  ты мужчин в узде держи. Они все скоты, им водка нужна да бабы. Ты им
уступай, только не сразу - тогда они на коленях перед тобой будут ползать".
     Я  слушаю  мачеху  и улыбаюсь: мороженое такое вкусное, и сирень вокруг
цветет. Никаких мне умных советов не надо - я сама с усами.
     Подходим  к  дому,  "Нотариальная  контора"  называется.  Зачем, думаю?
Может,  отец  с мачехой записываться будут? Нет, отец меня к окошечку зовет.
Пошушукался  сначала с усатым, а потом меня пальчиком подманивает. Мороженое
уже  кончилось,  мне  еще  хочется.  "Где  твой  паспорт,  доченька?  Покажи
нотариусу".  -  "А ты мне мороженое купишь?" - "Куплю, доченька, подпиши вот
здесь".
     Я  подписала  дарственную  и  стала  хозяйкой  дома.  "Это я для твоего
будущего делаю", - сказал отец. И мороженое купил.
     А  через  год отца посадили в тюрьму за растрату и хищение строительных
материалов.  Мачеха приходит в слезах, спрашивает: "Не выгонишь нас, Томик?"
- "Живите. Я сама отсюда уйду".
     Не  стала  я  в  этом нечестном доме жить. Получила аттестат зрелости и
поехала по комсомольской путевке в город Ангарск.
     - Ой!  -  вскрикнула  вдруг  Тамара.  -  Откуда  он взялся? Не смотрите
вперед, не смотрите на этот мотоцикл, умоляю вас.
     Нас  обогнал  мотоцикл  с  коляской.  За рулем сидел тот самый парень с
походкой ковбоя, который дал мне билет на вечер "Учись танцевать красиво".
     - Так это он и есть? - спросил я.
     - Умоляю  вас, ничего не спрашивайте. Ведь он должен быть в Хабаровске.
Значит, он прилетел из Хабаровска? Умоляю вас.
     Мотоцикл  остановился  на  перекрестке.  В свете фонаря было видно, как
парень  обернулся,  будто  бы  раздумывая,  куда ехать. Потом мотоцикл мягко
перевалился  через  обочину  и  встал у небольшого домика - как раз на нашем
пути.
     - В  типографию  поехал, - возбужденно говорила Тамара. - Заклинаю вас.
Когда  будем  проходить,  не  смотрите  на  него. Делайте вид, что ничего не
видите.
     - Так это он?
     - Он.  Он.  Я  вам расскажу. Только не сейчас. - Она больно вцепилась в
мою руку и неестественно громко засмеялась.
     А  мотоцикл  надвигался  на  нас  как  изображение  в  кино. Шаг - и мы
поравнялись с коляской. Еще два шага - и мы уже прошли.
     Вцепившись в меня, Тамара шагала как деревянная.
     И тут он сказал:
     - Здравствуй, Тамара.
     Тамара остановилась и сделала большие глаза:
     - Алик? Разве ты прилетел?
     - Мне  сказали,  что  ты выиграла главный приз, - при этом он посмотрел
на меня.
     - Кто  хочет, тот всегда выигрывает, - сказала Тамара и тоже посмотрела
на  меня.  - Проигрывают лишь те, кто хочет проиграть, - она перевела взгляд
на него.
     - Наверное,  теперь  мы  сможем  организовать  диспут  о том, что такое
счастье?
     - Только  в  том  случае,  если  ты  осмелишься  выступить с трибуны, -
подхватила Тамара.
     Рука  моя  совсем  онемела,  я  ничего  не  понимал  из  того,  что они
говорили,  но  героически  терпел  боль  и  собственное неразумие. Я стоял и
разглядывал  Ленинградский  проспект, будто это было весьма интересно. Краем
глаза  я  видел,  как Алик резко нажал ногой на педаль. Мотоцикл взревел. Он
вскочил  в  седло, круто развернул руль, и мотоцикл стремительно выскочил на
проспект, обдав нас едким чадом бензина.
     Тамара  вдруг  ослабла и, словно в беспамятстве, положила голову на мое
плечо.
     - Тамара, - сказал я.
     - Он мой враг, - заговорила она, задыхаясь.
     - Полно. С врагами так не разговаривают.
     - Я его ненавижу. Как бы я хотела простить его. А я ненавижу.
     - Да что же произошло в конце концов?
     Тамара  не  ответила.  Медленно  и  задумчиво  мы шли по Ленинградскому
проспекту.

                                 Признание
                               (продолжение)
     Город  показался  ей  так  себе.  Странный  какой-то  город. Сначала не
давали  номера  в  гостинице. Потом четыре дня она ходила без работы. Ей уже
надоело  быть безработной - целых четыре дня. Правда, работа была везде, она
выбирала,  что  лучше,  пока  не  выбрала  ММС  -  машиносчетную станцию: ей
начальница  там  понравилась  -  добрая,  отзывчивая.  А  главное - ухажеры.
Странные  какие-то.  С  геологом она познакомилась в буфете, когда пила чай.
Он   напросился   и   вечером  пришел,  притащил  две  бутылки  шампанского.
Рассказывал  смешные  истории,  пел песни про геологов, тоже смешные. Тамара
страшно  хохотала,  а  он вдруг подошел и повалил ее на кровать. Тамара даже
не  поняла  сначала,  что  он  хочет,  а  когда  поняла,  закатила ему такую
оплеуху, что он выскочил в коридор и больше не показывался.
     На  другой  вечер  пришел  лысый, тоже в буфете познакомились. Вежливый
такой,   обходительный:  "Разрешите  налить  вам  рюмочку.  Разрешите  ручку
поцеловать.  Ах,  какая  замечательная  ручка".  Тамара  смеется: ей никогда
ручек  не  целовали.  Смотрит,  а  он  уже к локотку подбирается: "Ах, какая
чудесная  рученька.  Какое  вкусное  плечико.  Разрешите,  я  поцелую  такое
вкусное  плечико?"  Тамара  ему вежливо так ответила: "Вкусное, да не ваше".
Он извинялся, извинялся, наконец ушел.
     Не  ухажеры,  а  круглые  идиоты,  честное  слово. Трудно жить девушке,
когда  она  одна  и ей двадцать лет и у нее к тому же есть отдельная комната
за рубль в сутки.
     Тамара  совсем  решила - уеду из этого города, если здесь такие идиоты.
Но  тут  история  получилась  -  с  ума  сойти.  Только этого ей не хватало.
Влюбилась,  да  еще  где  -  на  комсомольском собрании. Ну, положим, еще не
совсем  влюбилась,  а  так - чуть-чуть. До любви до настоящей, как в книгах,
еще плыть и плыть. Еще бури будут и штормы - закачаешься.
     Но  она  сразу  поняла - это "он", так, кажется, в романах их называют.
"Он" - это он. И точка!
     Они  уже  назаседались  всласть, когда она вошла в зал и села. Духотища
дикая  -  их хлебом не корми, только дай позаседать. Недаром в газетах пишут
о формализме в комсомольской работе.
     Но  в  этот момент она глянула на трибуну, и ей сразу стало холодно. Он
стоял за трибуной высокий, пронзительный такой. И говорил без бумажки.
     - Кто выступает? - спросила она у соседки.
     - Не  мешай  слушать.  Алик  это.  Разве не видишь? - и отодвинулась от
Тамары. Видно, сама в него по уши влюблена.
     Все  девчонки  ему  хлопали,  будто  он  тенор  знаменитый. Тамара тоже
хлопала.  Мог  бы еще поговорить - что ему стоит? Но он кончил и сел за стол
президиума. А она с него глаз не сводила.
     Потом  стояла в проходе с двумя подружками. Они смотрели, как президиум
расходится,  и  хихикали.  Эти  две девчонки были ей почти незнакомы, но она
все  равно  подошла  к  ним  на  проходе  и задержала - она уже засекла, что
другого  выхода  из  зала  нет  и  он обязательно пройдет мимо них. Он шел в
окружении  парней  и  девчат  - все ближе, ближе, а она так громко смеялась,
что  на  нее оборачивались. Он уже совсем близко. Она еще громче заливается.
Потом вдруг отскочила к креслам:
     - Ах, простите. Проходите, пожалуйста. Мы весь проход загородили.
     Он  прошел,  окатил ее холодной волной. Поднял глаза и посмотрел на нее
выразительно. У нее мурашки по спине забегали.
     А она:
     - Ой, Катя, ты меня уморила, - а на него ноль внимания.
     Он прошел - и обернулся. Походочка у него - закачаешься.
     После  собрания  она  пошла  на телеграф и отстукала девушкам в Ангарск
телеграмму - город замечательный, прилетайте скорее.
     Бела  и  Мариночка  поселились  с  ней  в  одной  комнате. Лысый с ходу
переключился  на  Белу,  помог  ей  устроиться  машинисткой в институт. Бела
одна,  ей  трудно.  Муж погиб в шахте во время обвала - работать надо и дочь
воспитывать.  Учиться  она  уже  не  пойдет,  а  ведь такая способная, стихи
пишет.
     Бела каждый день пристает к ней:
     - Пойдем на учет станем. Неудобно тянуть.
     - Еще  успеем...  -  отвечала  Тамара.  Она  узнала,  что Алик улетел в
командировку  на  рудник,  и  тянула  с этим делом. Ей все было известно, 28
лет,   холост,  учится  в  Москве  заочно  в  университете,  сразу  на  двух
факультетах: философии и журналистики...
     Тамара  работала  на  машиносчетной станции, и ее место за перфоратором
было  как  раз  у  окна.  И вдруг она видит в окно: он на своем мотоцикле по
улице катит.
     Она к Белке звонить.
     - В  обеденный  перерыв  на  учет  становиться  пойдем. А то затянули -
неудобно.
     - Я в обед к Маринке побегу. Пойдем после работы.
     Еле  досидела.  Как  звонок,  сразу  вскочила  и  бежать.  За ней Верка
увязалась, операторша, губы и ресницы крашеные, а ноги как спички.
     - Мне  в  горком  непременно  надо.  Подожди,  -  а  сама заладила, как
сорока: - Алик, Алик.
     Если уж влюбилась, хоть веди себя прилично.
     В  горкоме  Тамара  зашагала прямо к кабинету Алика, чтобы Верка вперед
не забежала: у нее ведь губы крашеные и ресницы.
     Бела сзади кричит:
     - Тамара, нам сюда, в сектор учета. К Люсе.
     - А она здесь.
     Люся  и впрямь сидела у Алика, чуяло сердце. Еще две девчонки и парень.
Опять  с  девчонками  заседает.  На  это  он мастер - с девчонками заседать.
Подожди, ты у меня позаседаешь с девчонками, всех разгоню.
     - Здравствуйте,  -  сказала она с порога, ни на кого особенно не глядя.
- Люся, мы к тебе на учет вставать.
     Люся встала:
     - Алик, я пойду.
     - Иди.
     Тамара на него даже не поглядела, честное слово. И дверь захлопнула.
     Пошли  в Люсин сектор, Тамара села заполнять карточку, а у самой сердце
стучит - спасенья нет. Люся ее спрашивает, а она ничего не слышит.
     И  тут входит он. Ворвался с таким видом в кабинет, будто самый большой
начальник на свете.
     - Люся,  где  дело  Кривошеева?  - это значит - он каким-то Кривошеевым
интересуется.
     У Люси даже глаза на лоб полезли:
     - Какого Кривошеева?
     - Кривошеее. С автобазы. Я тебе вчера дело передавал.
     - Ты мне ничего не передавал.
     Он  молчит,  а  сам косяки бросает в Тамарину сторону. Она, разумеется,
ничего этого не видит, в карточку уставилась.
     - Ах, да, оно же у меня в столе лежит, - хлопнул себя по лбу и ушел.
     Тамара  карточку  закончила,  к  автобиографии  приступила.  Пишет, а у
самой пальцы дрожат.
     Тут он опять входит:
     - Люся, можно тебя на минуту? Ах, у тебя новенькие на учет встают?
     Он только сейчас ее заметил - вот нахал!
     А он:
     - Девушки, закончите тут, зайдите ко мне. Разговор есть.
     - Обязательно зайдем, - говорит Бела. - У нас тоже разговор есть.
     Тамара ни слова.
     Они  быстро  закруглились  и пошли к нему в кабинет. Он сидит, бумагами
обложился. С ним Верка крашеная и еще какая-то.
     - Знакомьтесь,  -  говорит и сам протягивает руку. - Алик Виноградов. -
А Беле по-деловому: - Виноградов.
     - Тамара  Дорошенко,  -  говорит  Тамара. Рука у него твердая, сухая. И
ласковая.
     - Мы уже знакомы, - говорит Верка с крашеной губой.
     - Как вам город нравится? - это он так спрашивает.
     - Город  хороший,  -  отвечает  она. - Просто замечательный. Только вот
комсомольской работы не видно.
     - Об  этом  я  и  хотел  поговорить. Надо оживить. Давайте какой-нибудь
диспут  проведем.  Ну  хотя бы на тему "Что такое счастье?", - а сам смотрит
на  Тамару:  я-то,  мол,  знаю, что это такое. - Так вот, девушки прошу вас.
Подумайте  и  приходите  завтра  с  предложениями. Обсудим вместе, как лучше
провернуть это мероприятие.
     Тамара в штыки:
     - Надо не мероприятие проводить, а для души.
     - Не придирайся. Я так сказал, - он ее уже на "ты" назвал.
     - Хорошо. Мы подумаем.
     Тамара  всю  ночь  не  спала, думала: что такое счастье? В чем оно? Для
кого?  С кем? Ничего не смогла придумать. На работу пошла злая. Теперь он на
нее смотреть не захочет, раз она такая дура.
     Перед концом работы звонит Бела:
     - Жду тебя у горкома.
     - У меня голова что-то болит.
     - Не  валяй  дурака. Мы же договорились, - поет Белка в телефон, - а он
симпатичный...
     Тамара  бегом  в  горком.  Бела  уже  там.  Еще  человек  пять сидят по
стенкам. Алик ей ручкой помахал, говорит:
     - Все в сборе. Какие будут предложения?
     Тощая  девица  в  очках  из проектного института начала тянуть резину -
как  лучше  диспут  провести,  как  выступления  заранее подготовить. Морока
страшная. Алик все это слушает, кивает.
     Тамара не выдержала, что он кивает, вскочила:
     - Ничего у нас так не выйдет.
     - Что не выйдет? - и смотрит на нее.
     - Не будут искренне отвечать на такой вопрос: в чем же счастье?
     - Как так не будут? - А сам смотрит, словно впервые ее увидел.
     Тамара чувствует, что ее несет и она уже не может остановиться.
     - Хорошо. Тогда ты скажи: в чем твое счастье? Можешь сказать?
     - Могу.
     - Ну говори. Жду.
     Он брови нахмурил, говорит:
     - Сначала  я  думал, что счастье в общественной работе. Чтобы для людей
работать,  для  молодежи. Ну вот, сейчас я работаю, а счастья особого нет, -
и виновато так улыбнулся, чтобы она его пожалела, значит.
     - Ты сможешь так с трибуны сказать? Перед всем коллективом?
     Он даже покраснел:
     - Пожалуй, нет.
     - Вот  видишь.  И другие так. Будут говорить по бумажке. Читать заранее
приготовленные ответы.
     - Что же делать?
     - Тамара правильно говорит! - это Бела закричала, подруга верная.
     Девица институтская губы поджала:
     - Критиковать легко. Вы можете предложить что-нибудь конкретнее?
     - Надо,  чтобы всем было весело. И от души. Вот мы в Ангарске проводили
вечер "Учись танцевать красиво". Конкурс на лучший танец. Веселая лотерея.
     Алик загорелся:
     - Ты можешь показать, как надо танцевать красиво?
     - Я  пять  современных  танцев  знаю,  -  и  скромненько  так  кофточку
теребит. - И два старинных.
     - Тогда  по рукам. Раз ты предложила, бюро назначает тебя ответственной
за  этот в Послезавтра представишь план мероприятий. Голосую. Кто "за"?
Значит,  решено единогласно. Приходи завтра в обед. Поедем деньги на лотерею
собирать.
     Они   пришли   домой,   а  их  из  гостиницы  выселяют.  Тамара  совсем
замоталась,  пока  засыпушку  покупала,  пока  вещи  переносили,  пока  обои
наклеили. Алик звонит ей на работу.
     - Почему  вчера  не  пришла?  Или  комсомольское  поручение для тебя не
закон?
     - Ой,  Алик,  прости  меня.  Хочешь,  сейчас  прибегу?  У нас тут такая
история...
     Он разрешил:
     - Ладно. Приходи. Только поскорее.
     У  нее  аж  дух  захватило,  когда  он  рванул  с  места  и  понесся по
Ленинградскому   проспекту,  потом,  вспугивая  кур,  по  Базарной  площади.
Проехали мимо проектного института - прямо за город.
     - Вон  проектный!  -  крикнула  она,  но он даже не посмотрел, прибавил
газу.
     Они  мчались,  оставляя за собой пыль и треск. Тамара вцепилась в борта
коляски и смеялась, смеялась наперекор ветру.
     Он  сидел  злой  и  смотрел  прямо на шоссе, которое вонзалось в тайгу.
Перед этим Тамара сказала:
     - Как же я тут сяду? Я упаду.
     - А ты держись за меня. Со мной не упадешь.
     - Я лучше в коляску.
     - Садись сзади. За меня будешь держаться.
     - Здесь лучше.
     Она  все-таки  села  в коляску, и тогда он рванул так, что она заойкала
от страха.
     Алик  сбросил  газ.  Мотоцикл  прокатился,  вздрагивая  на  неровностях
шоссе, и встал. Он посмотрел на нее гневно и сказал:
     - Вот увезу на край света.
     - А бензина хватит? - сказала она и засмеялась.
     - Тогда едем в проектный, - сказал он и развернул мотоцикл.
     Всем,  конечно,  ясно,  почему  он  выбрал  проектный институт в первую
очередь.  Там  же  та,  тощая, в очках. Она, говорят, кандидат геологических
наук. Перед такой наукой ему ни за что не устоять.
     - Где Мария Исааковна? - спрашивает. Это та, тощая, значит.
     - К мужу в больницу ушла, - ответила секретарша.
     Он ничуть не удивился, говорит:
     - Передайте, что я был. Она в курсе.
     Так.  Одной  девицей  меньше.  Будь  счастлива,  Мария Исааковна. Пусть
будет  у  тебя  много  детей, один лучше другого. Люби своего мужа. И очки у
нее симпатичные, очень к лицу идут, честное слово.
     Тамара на всякий случай спросила:
     - Много в городе комсомольцев?
     - Около четырех тысяч.
     - А кого больше - парней или девчат?
     - Считай, пополам. А тебе зачем? - и на нее посмотрел строго.
     Они  уже  вышли  из  института  и  шагали  к мотоциклу. Тамара забежала
вперед.
     - Я  лучше  тут сяду. Там трясет. - И садится на заднее сиденье. Четыре
тысячи  пополам  -  значит,  две тысячи комсомолок. Подумать - и то страшно.
Ведь  он  с каждой познакомиться может, ведь он первый секретарь. Комсомолок
две  тысячи,  а сколько еще несоюзных девчат? Вдруг он в несоюзную влюбится?
Тамара обхватила Алика, прижалась - не отдам никому.
     Приехали  на  рудник. Директор отвалил им пятнадцать рублей. В автобазе
дали десятку, а в Госбанке только три рубля - экономию наводят.
     - Ты  записывай,  - говорит Алик, - чтобы не забыть. Будешь теперь моим
секретарем.
     В  стройкомбинате  самая  большая комсомольская организация. Девчат там
пруд пруди. Окружили мотоцикл - ни пройти, ни проехать.
     Зойка Веселова, ихний секретарь, двадцатку тащит, смеется:
     - Мы невесты богатые.
     - Он  себе  молоденькую  нашел!  - кричат "невесты" и в Тамару прутиком
швыряют. - С образованием, видать. И в капроне.
     А он смеется:
     - Вот  мы  завтра  на воскреснике покажем, кто чего стоит. Собираемся в
восемь ноль-ноль. Не опаздывайте. Под твою ответственность, Зойка.
     Еле выбрались оттуда.
     Тамаре   интересно   -   что  за  воскресник  такой  завтра?  Спросила.
Стройкомбинатовцы  едут  готовить  пионерский  лагерь  -  через  неделю  там
открытие.
     Тамара  сидит и думает: пригласит или не пригласит? Так задумалась, что
Алика выпустила, чуть было не вывалилась на повороте.
     - Держись крепче! - кричит.
     Подъехали к горкому. Он спрашивает:
     - Что завтра делаешь?
     - Еще не знаю.
     Пригласит!
     - Когда  призы  покупать  будем? Тут женская рука нужна. Хочешь, сейчас
поедем?
     - Устала я.
     - Подвезти тебя?
     - Куда? На край света? Спасибо. Мне недалеко.
     Нет, не пригласит!
     - А то подвезу.
     - Не стоит беспокоиться...
     И пошла не оглядываясь.
     Сейчас  окликнет,  позовет,  пригласит.  А  за  спиной тихо-тихо. Потом
мотоцикл затрещал. Домой поскакал. Тем лучше, туда ему и дорога.
     Мотоцикл выскочил на мостовую, обогнал Тамару. Алик затормозил:
     - Приходи завтра на воскресник.
     - Когда? - спросила она оробев. И ноги сразу ослабли.
     - В восемь. У горкома.
     Тамара прилетела в засыпушку сама не своя. Девоньки, выручайте.
     Соня  пожертвовала  свои  брюки.  Брюки  синие, с накладными карманами,
сшиты  еще  в  Ангарске, в ателье индивидуального пошива. Таня дала к брюкам
носки  эластичные.  Галя  -  шелковый платок с итальянским рисунком и туфли.
Свитер  у Тамары был свой - крупной вязки, с двумя синими полосами на груди;
она его здесь еще ни разу не надевала, только Гале давала в кино сходить.
     Тамара  встала  чуть  свет,  вырядилась с иголочки и в 7 часов 45 минут
отбыла на воскресник.
     У  горкома  стояли  три  грузовика.  В  кузове  первого  грузовика Катя
сидела,  та  самая,  с которой она на комсомольском собрании смеялась, когда
Алик по проходу шел.
     - Давай к нам, - зовет Катя.
     Тамара уже ногу на колесо поставила, тут сам Алик выбегает из горкома:
     - Подожди,  Дорошенко,  у  нас  еще  дело  есть. А вы поезжайте, мы вас
догоним.
     Тамара  пошла  к  мотоциклу, села в коляску. Алик подходит. Она сделала
вид, что поверила:
     - Какое у нас дело?
     - Хотел тебе сказать, что ты сегодня очень красивая, - и смеется.
     - Ну тогда я пошла, - и делает вид, будто хочет из коляски вылезти.
     Он испугался, бормочет:
     - Я пошутил. Прости. Куда ты? Они уже уехали.
     Она осталась.
     И  снова  тугой  ветер  захлестывал  ее  грудь,  и  она  беспричинно  и
счастливо  смеялась  и  махала  своим  итальянским  платком,  когда мотоцикл
обгонял грузовики со стройкомбинатовцами.
     Как  только  мотоцикл  остановился  в  лесу, на них набросились комары.
"Ой",  -  сказала  Тамара  и стала совершать немыслимые прыжки и размахивать
роскошным итальянским платком. Алик на нее смотрит, глаз отвести не может.
     Алик  и  Зоя  начали расставлять людей. Тамаре и Кате досталось носилки
носить.  Они  взялись  сгоряча  -  и  тут  же присели. Комары тучами, а руки
заняты - где уж думать о том, чтобы походка была к лицу.
     Алик  посмотрел  на них, крикнул: "Я сейчас!" - и умчался на мотоцикле.
Тут  подходит парень, с которым Тамара позавчера танцевала в клубе два танго
подряд.   Он   ей   говорит   после   первого   танго:   "Меня  зовут  Лева,
инженер-строитель.  Одинокий". - "А я неодинокая", - отвечает Тамара. "С кем
же  вы  встречаетесь?" - спрашивает. А она: "С Белой встречаюсь да с Галей".
-  "Давайте  встречаться",  - говорит. "Меня душит смех", - отвечает Тамара.
Отшила его.
     Так вот этот Лева одинокий подходит теперь к ним и заявляет:
     - Имеется  чешская  жидкость "Тайга", - и достает из кармана флакончик.
- Берегите глаза. Едкая.
     Тамара   и  Катя  намазались  -  стало  легче.  Тамара  носит  мусор  с
территории, а сама слушает - когда же затрещит мотоцикл?
     Алик примчался. Бежит, а в руках флакон "Тайги".
     Пришлось  мазаться  второй  раз.  Жидкость горькая - глаза ест. На губу
попало  -  кто только такую горечь выдумал? Однако приходится терпеть во имя
великой цели.
     - Легче? - Алик спрашивает.
     - Замечательно.
     После обеда Алик говорит:
     - Идите теперь в помещение. Там комаров нет.
     Они  вымыли  пол  в  двух комнатах. Тамара то и дело к окну подбегала -
как  там  Алик?  Кончили  мыть, снова пошли на улицу убирать м На улице
все-таки  лучше:  с  комарами,  зато  Алик у нее на глазах, и Тамара в любую
минуту может принять экстренные меры.
     Она  старалась  работать лучше всех. И смеялась всех громче. Она знала,
что  у нее приятный смех, грудной, тревожный. Стоит ей засмеяться раз-другой
- и парень готов.
     Лева  одинокий  услышал  ее смех, подошел. Тамара с ним шуточки шутит и
смеется тревожным смехом. Лева сбоку за носилки взялся:
     - Разрешите, девушки, я вам помогу.
     Алик  увидел,  вцепился  в носилки с другой стороны, а глазами в Тамару
стреляет. Тамара хохочет:
     - Бросай, Катя.
     Они  носилки  бросили. Алик и Лева держат, потом перехватились и вдвоем
потащили мусор - потеха!
     Алик обратно пустые носилки тащит. Девчата кричат: "Пора кончать!"
     - Еще поработаем. - И сам к Тамаре подходит: - Понесем вместе.
     - Ох,   устала...   -  говорит  Тамара,  ни  к  кому  не  обращаясь,  и
итальянским платком обмахивается.
     Алик носилки бросил:
     - Отбой!
     На  мотоцикле  они  подкатили  прямо  к засыпушке Э 5. Увидев на пороге
главного комсомольского вожака, девушки пришли в неизъяснимый восторг.
     - Ой,  девоньки! - закричала Галя. - Тамара по вещевой лотерее мотоцикл
выиграла.  -  Надо  сказать, что все население засыпушки мечтало выиграть по
лотерее проигрыватель или магнитофон: билеты они коллективно покупали.
     - Нет,  - ответила Тамара, и глаза ее сияли, - я выиграла самый главный
приз...
     Во  вторник  после  работы  они  отправились  покупать призы для вечера
"Учись  танцевать красиво". Накупили полную коляску. Поехали к Зое, сдали ей
призы на хранение.
     Вдруг Алик говорит:
     - Теперь ко мне.
     Тамара испугалась:
     - Зачем?
     - Отчет надо составить. Поможешь.
     Никогда  в жизни Тамара не была на квартире у одинокого мужчины. Ходила
в  общежитие  к  ребятам,  бывала в семейных домах, встречалась с парнями на
танцах,  в  кино,  а  чтобы  на  квартиру - никогда. Ей казалось, произойдет
нечто ужасное, непоправимое.
     Она  переступила  порог  его  комнаты  -  и ничего не случилось. Только
сердечко екнуло.
     - Садись, - сказал Алик.
     Тамара  села  на  краешек  стула,  лицом  к двери, чтобы в любую минуту
можно было вскочить и убежать.
     Комната  ей  понравилась.  Тахта  с  гобеленом. Над тахтой портрет Льва
Николаевича  Толстого.  У  окна  письменный  стол  с  прибором  и перекидным
календарем,  у  стола этажерка с книгами. На стенах тоже полки - очень много
книг.
     Пол чисто вымыт. И посредине - кусок цветного линолеума.
     Очень красиво.
     Они писали отчет, разговаривали. Тамара вдруг вскочила:
     - Мне пора.
     - Сиди, время детское.
     - Нет, нет. Девять часов. Мне пора.
     - Я сейчас чайник поставлю. Чаем тебя угощу.
     - Чаем?  С  печеньем?  -  у Тамары даже ноги подкосились от страха; она
села,  чтобы  унять дрожь в коленках. Вот оно, начинается. Точно так же было
у  Нинки  с  химкомбината,  еще в Ангарске. Она к одному ходила на квартиру,
чаи   с  печеньем  распивала,  а  потом  стала  мать-одиночка.  "Они  в  чай
специальный  порошок  подсыпают,  -  рассказывала Нинка, выйдя из родильного
дома. - Раз-два - и ты мать-одиночка".
     - Ты  чего  испугалась?  -  спросил  Алик, глядя на нее. - Я же тебя не
съем.
     Тамара потрогала рукой пылающий лоб и с трудом выговорила:
     - Мне надо на свежий воздух. Голова болит.
     На  улице  она  пришла  в  себя  и  поклялась,  что  больше  никогда не
переступит  порога  этого  дома. Она даже не разрешила Алику проводить ее до
засыпушки.
     На другой день они пошли в кино, оттуда на танцверанду.
     Алика позвал дежурный, он отошел.
     Тамара  танцевала со всеми, кто ее приглашал, ни одного танца не сидела
на скамейке.
     К  ней  подошел Лева, одинокий инженер-строитель. Сбоку выскочил другой
ух  Они  начали препираться, кому танцевать с Тамарой. Тамаре смешно, а
они  уже  друг  друга  за грудки хватают. Драться начали. Тамара испугалась,
спряталась  за  чьи-то  спины.  Прибежали дружинники, привели все в порядок,
будто  ничего  и не было - лишь валялась на полу вырванная с мясом пуговица.
Ее наподдали ногой танцующие - и все.
     Нет, еще не все. Вдруг громко на всю танцверанду:
     - Комсомолка Дорошенко, к выходу!
     Тамара  узнала  родной  голос,  выходит.  Он  стоит и с ним вся дружина
верная.
     - Хочешь,  чтобы  тебе  на  танцверанду  запретили  ходить?  -  это он,
конечно, для виду спрашивает.
     - Что ты еще мне запретишь?
     - Запрещаю грубить мне.
     - А еще что?
     - Комсомолка Дорошенко, следуйте за мной.
     И  она  пошла  за  ним,  как побитая собачка. А дружина верная осталась
следить за порядком.
     Они ушли далеко-далеко в тайгу. И тогда он заговорил:
     - Выпить хочется. Из-за этой драки настроение испортилось.
     Она молчит. Все еще сердится.
     - Поздно уже. Магазины закрыты.
     Она молчит.
     - Где бы достать? - Алик свое тянет.
     Ей стало жалко его.
     - Давай лотерею пропьем.
     Они взялись за руки и побежали.
     Зоя была дома.
     Они  взяли главный приз, раскупорили. Потом выпили вторую бутылку. Алик
покопался  в призах: пустые портсигары, безделушки, шоколад - ничего такого,
что можно было бы выпить.
     - Я говорил - надо было покупать четыре бутылки.
     - Хватит с вас.
     - Эх,  гулять  так  гулять.  Зоя,  Тамара,  берите  шоколад. Завтра все
возмещу.
     Пошли гулять на Ленинградский проспект.
     Начал  накрапывать  дождик. Он отдал ей пиджак. Они гуляли под дождем и
вели  разговор  "за  жизнь" - ничего не поделаешь, именно так говорят теперь
молодые люди и в Москве, и в Ростове, и в Сибири.
     - Главное,   быть   честным,   -  говорила  Тамара.  -  Девушке  трудно
оставаться  честной:  со  всех  сторон  пристают. А мы ведь слабый пол - так
Пушкин сказал.
     Он  посмотрел  на  нее,  хотел  что-то  спросить,  но  не спросил. Лишь
сказал:
     - Я тебя защищать буду.
     - Если человек честен - он уже наполовину счастлив.
     - А в чем вторая половина?
     - Во второй половине.
     - Откуда у тебя такие хорошие мысли?
     Тамара  встала  в  позу,  сделала  глубокомысленное лицо и с выражением
прочитала:
                Несчастен, кто берет, но не дает взаимно,
                Я счастлив оттого, что брал, но и даю.
     - Кто это сказал?
     - Рудаки, известный таджикский поэт.
     - Лауреат?
     - Что  ты!  Жил  в  десятом  веке  нашей  эры.  У них был тогда расцвет
культуры.
     - Здорово!
     - Это я взяла из книги "В мире мудрых мыслей".
     - У тебя она есть?
     - Я у подруги брала.
     - А ты много знаешь. И про жизнь больше моего понимаешь.
     - Я  же  с девяти лет без матери. - И рассказала ему про отца и мачеху,
про дом в Ростове, про то, как отец водил ее к нотариусу.
     Незаметно оказались у его дома. Он, конечно, позвал ее в гости.
     Она отказалась.
     - Ты  с  ума сошел. Первый час. И вообще я могу приходить к тебе только
по делам.
     - Почему это? Мой дом всегда для тебя открыт.
     - А я не могу, - сказала Тамара и села на крыльцо.
     Алик вынес одеяло, прикрыл Тамару от дождя.
     Вдруг  Тамара  видит:  к  крыльцу  идет  женщина, идет, как в свой дом.
Тамара  испугалась  и тут же узнала Марию Исааковну из проектного института.
Оказывается, она соседка Алика, живет напротив, через кухню.
     Мария Исааковна остановилась, смотрит на них сверху:
     - Чего сидите под дождем? У меня бутылка шампанского есть.
     Пошли в дом. Тамара выпила полстакана. Алик еще наливает.
     - Алик, мне больше нельзя.
     - Почему?
     - Я буду пьяная, - и смеется тревожно.
     Тамара  все-таки  выпила - смотрит, а Марии в комнате нет. Тамаре стало
весело-весело.  Села  на тахту, поджала под себя ноги и беспричинно смеется.
Алик сел рядом.
     - Я хочу тебе сказать...
     - Давай  лучше  за  жизнь  говорить.  Расскажи  что-нибудь  веселое или
грустное.
     Они  говорили  и  говорили.  Потом  Алик  вышел  на  кухню,  вернулся с
раскладушкой.
     - Четыре часа утра. Ты у меня останешься.
     Тамара  подумала  и  осталась. Ей было весело и ничуть не страшно. Алик
постелил постель, потушил свет.
     - Раздевайся. Я не смотрю.
     Она  юркнула  под  одеяло  как  была,  не  раздеваясь. Лежит в темноте,
затаившись, и слушает.
     Алик лег.
     Она  лежит  и  думает  со  страхом:  "Сейчас полезет. Тогда все". А что
"все" - она и сама не знала.
     Так и заснула.
     Теперь  она  его совсем не боялась. Бегала к нему, как в свою засыпушку
Э 5. И подумать только, за все время они ни разу не целовались даже.
     Тамара  решила  подать  заявление в заочный институт. Сначала думала на
факультет  журналистики:  теперь мода такая - все идут в журналисты. Алик ее
переубедил: "Иди в иняз. Я очень люблю иностранные языки".
     Она  написала  заявление,  побежала  к  Алику  за учебником английского
языка.
     Он подошел к ней.
     - Сначала давай поговорим.
     - О чем?
     - Так дальше продолжаться не может.
     - Что  -  не  может?  - Она будто не понимала, а у самой туман в глазах
сделался.
     - Или - или! - сказал он требовательно.
     - Что - или? - Она по-прежнему ничего не понимала.
     - Или мы расстаемся, или женимся.
     - Ах, вот как. Ты жаждешь со мной расстаться?
     - Эх,  Тамарка,  -  сказал  он  с  печалью  и сел на тахту, - и зачем я
только тебя встретил?
     Она  тотчас  перестала  притворяться,  села  рядом  с  ним  на гобелен,
приказала жадно:
     - Говори!
     Он начал с первого дня творения:
     - У  меня  сразу сердце упало, как только я тебя увидел в горкоме. Я не
хотел  встречаться.  У меня строгая программа жизни составлена: университет,
потом  диссертация.  Моя  семилетка.  А ты все мои планы поломала - за тобой
бегаю.  Не хотел тебя на воскресник звать, а позвал. Выйду из горкома - надо
заниматься. А ноги сами в засыпушку вашу проклятую идут...
     Тамара  слушала,  а  в  груди  у нее прямо от сердца к горлу натянулась
тугая  звонкая  струна, сердце запело на высокой стремительной ноте, а потом
вылетело из груди и взвилось к звездам.
     Алик уже дошел до современного положения и строил планы на будущее.
     - Не   могу   бороться.   Нам   надо  пожениться,  чтобы  от  учебы  не
отвлекаться.  Будем вместе учиться, вместе к экзаменам готовиться. Что же ты
молчишь?
     Тамара  ничего  не  ответила,  и  они стали целоваться. Струна обвилась
вокруг  ее  шеи,  захлестнула  горло,  и  она почувствовала, что задыхается,
задыхается,  задыхается,  вот  уже  совсем задохнулась, умирает, умирает - о
боже, о такой смерти можно только мечтать.
     Вдруг  она  увидела  над  собой  чужое  воспаленное  лицо,  и  ей стало
страшно. Оттолкнула, хлопнула дверью.
     Алик  догнал  ее  за  углом и молча шагал позади. Она замедлила шаг. Он
взял ее за руку.
     - Ты мне ничего не ответила, - сказал он.
     - Я  согласна, - сказала она. - Ты мне очень нравишься. Очень, очень. С
первого  взгляда  понравился.  Но мы должны подождать. Сегодня двадцать пять
дней,  как  мы  познакомились.  Это  же  мало. Надо проверить свои чувства и
потом решить...
     Она  стала  приходить к нему каждый вечер, и они целовались до утра. Им
становилось   все   труднее  и  труднее.  Алика  явно  не  устраивали  такие
отношения.
     - Зачем  ты  меня  оскорбляешь? - спросила она как-то, чуть не плача от
жалости к самой себе.
     - Я тебя не оскорбляю. А ты меня не любишь.
     - Я  требую,  чтобы  ты  меня  уважал,  - сказала она. - Отвернись, - и
стала поправлять мятую кофту.
     - Ты  холодная,  -  бросил  он. - Никогда не думал, что ты будешь такой
холодной.
     Тамара наконец привела кофту в порядок.
     - А теперь проводи меня, - потребовала она.
     Он подошел, положил руки на ее плечи:
     - Останься.
     - Как ты не понимаешь? Я не хочу тебя терять. Поэтому я должна идти.
     Нет,  он  не  понимал, хотя это было так просто. Мужчины никогда ничего
не понимают, как только речь заходит об их ущемленном самолюбии.
     - Ты не сердишься? Не сердись. Все будет хорошо.
     - Вот еще, - буркнул он.
     Они уже вышли на улицу и шли под дождем.
     - Ты холодная. В этом все дело.
     Тамара засмеялась.
     - Ты думаешь одно, а говоришь совсем другое.
     - Ты в этом уверена?
     - Сказать тебе, о чем ты сейчас думаешь?
     - Попробуй скажи.
     - Ты думаешь: "А все-таки молодец Тамарка!"
     - Как ты догадалась? - усмехнулся он.
     - Вот мы и проверили наши чувства, - сказала она.
     - Придешь завтра? - спросил.
     - Пожалуй, нет.
     - Ну тогда пока...
     И  они  разошлись  в  разные  стороны. Она пошла в засыпушку Э 5 - надо
войти  на цыпочках, чтобы не разбудить подруг, осторожно разложить в темноте
кровать,  неслышно  лечь,  а  если  плакать,  то  тоже  неслышно,  чтобы  не
проснулись подруги.
     - Как  вы  думаете?  - допытывалась Тамара. - Правильно я поступила или
нет?
     Она замедлила шаг и вздохнула:
     - Может  быть,  я  была  неправа?  Может быть, я обидела его, не сумела
объяснить? - она задумалась.
     Молчал и я, потому что советовать что-либо в таких делах бесполезно.
     Мы  шли  по  Ленинградскому  проспекту. За этот вечер мы, наверное, раз
десять  прошли  по  нему из конца в конец. Дождь перестал, но холодный ветер
сделался  еще  холоднее и то толкал нас в спину, то задувал в лицо. Проспект
был  почти  безлюден, уже давно схлынула волна, выкатившаяся из кинотеатра с
последнего  сеанса.  Фасад  с  колоннами  погрузился  в  темноту.  Лишь окна
междугородного телефона светились напротив.
     Молчание нарушила Тамара:
     - Неужели  он  не понимает? Я хочу, чтобы у нас с ним было навсегда, на
всю  жизнь.  Конечно,  у него были истории: двадцать восемь лет - возраст. А
за  мной  ни  одной истории нет. Он прямо спросил: "Ты была с кем-нибудь?" -
"Что  ты,  Алик!"  Он  поверил  мне.  И я ему верила. Верила ему больше, чем
себе. А он не понимает... - Она задумалась...
     Потом сказала очень горько:
     - А  вдруг  ему  другая  понравилась?  Я  на танцах видела - танцевал с
другой.
     - А вы?
     - Я тоже с другим танцевала.
     - Вот видите, - сказал я, потому что не мог сказать ничего другого.
     - Я  решила  -  уеду  отсюда  прочь.  Поеду вожатой в лагерь, где мы на
воскреснике   были.   Уже   заявление  подала.  Послезавтра  на  бюро  будут
разбирать.  А  в  субботу  у  нас  вечеринка. Зоя со стройкомбината пельмени
устраивает. Я уже пай внесла. И он внес.
     - Тамара,  вы замечательная девушка. Вы даже не представляете, какая вы
замечательная девушка.
     - Я - несчастная девушка. Вот кто я.
     Что я мог на это ответить?
     - Уже поздно. И холодно, - сказала она.
     Мы  свернули  с  проспекта  и  пошли  в темноте по палаточному городку.
Тамара  уверенно  шла  впереди, я двигался за темным пятном ее кофты. Тамара
остановилась, я едва не наскочил на нее. Мы стояли у засыпушки.
     - Вот я и дома, - сказала Тамара шепотом.
     - Мы еще встретимся, - я пожал в темноте ее руку и пошел меж палаток.

                                   Пожар
     Спустя  неделю,  побывав по служебной надобности на соседней стройке, я
вернулся в город.
     Опять шагаю к засыпушке.
     Иду  по  знакомой  тропинке,  а  представляется  мне,  как тут шествует
Тамара  -  среди  прошлогоднего  мусора,  мимо  куч  железного  лома, старой
рухляди  -  в  светлом  капроновом  платье,  в  туфлях  спешит  она  в  клуб
"Строитель"  на  вечер  "Учись  танцевать красиво"; рано утром, чуть свет, в
узких  облегающих  брюках  индивидуального  пошива, с итальянским платком на
голове,   торопится  на  воскресник  в  лагерь.  Она  идет  среди  мусора  -
влюбленная и гордая, счастливая и беспокойная.
     Я  шел,  глядя  под  ноги,  потому что пробираться по неровностям почвы
"нахаловки"  было не просто даже днем. И вот я подошел к засыпушке. И поднял
голову.
     Засыпушки  не  было.  На  том  месте,  где она стояла, виднелись жалкие
остатки,  черное  пепелище.  Я  стоял,  не  веря глазам своим. Дощатая дверь
прогорела  насквозь, и я легко шагнул сквозь нее в засыпушку. Там было пусто
и  сумрачно. Обои на стенах сгорели, под ними проступали обуглившиеся доски.
Окно  пожелтело  и  треснуло.  Потолок  провалился,  только  черные стропила
торчали  над  головой.  Опрокинутый  "сервант"  с  выеденным  черным  боком,
раскладушка  с  обугленным  матрацем, закопченные книги, кастрюли, обгорелая
туфля,  рукав  от  платья,  спекшийся  кусок мыла - огонь сделал свое черное
дело  по  всем  правилам.  Пахло  гарью. Едкий запах щипал глаза. Я выбрался
наружу  и  зашагал  по  следам  бедствия.  Сгоревшие ботинки из-под коньков,
рваная  сорочка,  черная,  с  запекшимся  ртом  кукла,  разбитая сковорода -
горестная  дорога  привела  меня к соседней засыпушке. Я постучал. Мне долго
не  открывали.  Наконец  дверь  приоткрылась  и показалась Тамара - прямо на
нижнюю  рубашку  накинута  телогрейка.  Она увидела меня и тотчас захлопнула
дверь.
     Я стоял долго. Тамара вышла и почему-то виновато улыбнулась.
     - Все живы?
     - Живы.  Только засыпушки нашей нет. - Она снова улыбнулась виновато, и
только  сейчас  я  понял, почему она так улыбалась: на ней была чужая кофта,
чужая  юбка, на ногах несуразного вида ботинки. - Собрала с бору по сосенке.
Пойдемте. Даже смотреть на это не хочется.
     Пожар   начался   в  три  часа  ночи:  загорелись  провода,  ведущие  к
засыпушке.  Разбудила  девушек маленькая Маринка. "Мама, мама, потуши огонь,
-  кричала  она  и  плакала,  - мне жарко!" Выскочили в чем были. Потом Галя
бросилась  в  огонь и вытащила в охапке весь девичий гардероб: платья, юбки,
кофты.  Завернули  все  это  в  тюфяк,  бросили  на  доски.  Собрался народ,
приехала  пожарная  машина.  Через  полчаса  все  было кончено. Радуясь, что
удалось  спасти  вещи, они подошли к доскам, развернули тюфяк и увидели, что
внутри  тлеет  огонь. Все прогорело насквозь, только то и осталось, что было
надето на девушках.
     Тамара  кончила  рассказ.  Следовало  задавать  вопросы,  но  я  не мог
произнести ни слова. Тамара словно угадала мои мысли.
     - Вы  не  думайте,  - сказала она, - нам помогли. Мы ведь на весь город
прославились.  Все  к  нам  приходили.  Дали  денег  из  кассы взаимопомощи.
Маринку  в  детский сад устроили. А мы послезавтра перебираемся в общежитие:
как  только новый дом сдадут. В лагерь я не поеду. Бюро горкома не утвердило
мое  заявление.  Алик был против. И как раз в тот день, когда был пожар, Зоя
устраивала пельмени.
     - Алик был?
     - Конечно.  Все  было  очень  хорошо.  Мы  с  ним танцевали, говорили о
литературе.  Он  вышел  со  мной.  Нам  было по пути. Он говорит: "Пойдем ко
мне".  Нет,  я  не  пошла к нему. Он проводил меня, а в три часа ночи п
Утром  он узнал, примчался на мотоцикле: "Собирай вещи, поедем ко мне". - "А
у  меня и вещей нет. Одна зубная щетка осталась". - "Тогда бери зубную щетку
и  сама  садись.  Поедем!"  -  "Как же я поеду? Я не могу к тебе поехать". -
"Ну,  говорит,  если  ты так хочешь, хоть завтра пойдем в загс". - "Спасибо,
говорю,  я  не  нуждаюсь в твоих одолжениях". - "Что же ты хочешь?" - "Хочу,
чтобы  все  было  красиво".  Он обиделся и уехал. Засыпушка сгорела и любовь
моя вместе с нею.
     - Я  думаю,  засыпушку  можно починить. Стены-то остались. Только крышу
новую покрыть. И вообще, Тамара, вы должны...
     - Нет,  нет, вы меня не жалейте, - торопливо перебила Тамара. - Меня не
надо  жалеть.  Я все равно счастливая. Счастье ведь не в доме. Ведь у меня в
Ростове  дом  есть,  но  я  не  хочу...  Я  сегодня всю ночь мечтала: получу
комнату  в  общежитии. Будет у меня собственная тумбочка. Набью ее книгами и
стану учиться. Ой! Это он! - Тамара больно вцепилась в мою руку.
     Нас  обогнал  мотоцикл.  Однако  это  был  не  Алик, а другой парень. В
коляске  сидела  девушка. Они мчались по Ленинградскому проспекту, и девушка
в коляске смеялась и махала рукой подругам, стоявшим у кинотеатра.
     Мы медленно шли по Ленинградскому проспекту.


1963