ВРЕМЯ, ТОЧНО НИТКА САМОЦВЕТОВ

 

Сэмюэль ДИЛАНИ

 

 

 

     Возьмите столетие, наложите оси: абсциссу и ординату. Теперь выделите квадрант. По возможности, третий. Поскольку родился я в пятидесятом. А нынче - уже семьдесят пятый.

     В шестнадцать меня выпроводили из сиротского приюта. Протащив через холмы Восточного Вермонта, имя, которое мне там прицепили (Харольд Клэнси Эверет - мне, простому, ничем не примечательному парню; немало имен я сменил с тех пор, но не беспокойтесь: мой почерк всегда узнаваем) я принял решение:

     Папаша Майклс меня настолько невзлюбил, что при виде выданного в приюте, официального на вид, документа тут же определил в работники. Так вот и получилось, что мы с ним вдвоем управлялись с его молочной фермой, а точнее с тринадцатью тысячами тремястами шестидесятью двумя пегими коровами гернзейской породы, которые только и делали, что беспробудно спали в своих нержавеющих гробах.

     Питательный раствор с наркотиками в виде розовой жидкости (липкая дрянь, руки потом не отмыть) они принимали через прозрачные пластиковые провода, моцион получали с помощью электровибраторов, от которых мускулы тряслись мелкой дрожью, но просыпаться и не думали. А молочко-то знай текло себе в нержавеющие цистерны. Ну да ладно. И как-то днем (когда я, как Крестьянин с Мотыгой, стоял средь полей и лугов, обессилевший от трех часов каторжного труда, и сквозь пелену усталости созерцал организацию вселенной) во мне созрело Решение. А рассуждал я так: раз на Земле, на Марсе и спутниках все забито народом и всем прочим, то наверняка там найдется что-нибудь получше этих вот, окружающих меня красот. Почему бы не отхватить себе немного.

     Короче, прихватил я пару Папашиных кредитных карточек, один из его вертолетов и бутылку белого джина, собственноручно изготовленного этим старым хрычом, и отправился в путь. Пытался ли кто-нибудь из вас посадить угнанный вертолет на крышу здания "Пан Американ", в пьяном-то виде?

     Тюряга, смуряга и немалое количество увесистых тумаков научили меня жить.

     Но запомните, любезнейшие: почти десять лет назад я честно отрабатывал свои три часа на молочной ферме. Но с тех пор уже никто не называл меня Харольдом Клэнси Эверетом.

 

***

 

     Хэнк Кьюлафрой Эклз (рыжеволосый, чуть рассеянный, ростом в шесть футов два дюйма) спокойно вышел из камеры хранения космопорта с кучей вещей, ему не принадлежащих, держа в руке небольшой портфельчик, в котором они все и уместились.

     Шедший рядом с ним Коммерсант, вещал:

     - Обидно мне смотреть на вас, молодых. Возвращайтесь-ка в Беллону, мой вам совет. Все ваши неудачи с блондиночкой, о которой вы мне рассказывали, не стоят того, чтобы скакать с планеты на планету и быть таким мрачным. А уж бросать работу - и подавно!

     Хэнк останавливается и нерешительно улыбается:

     - Ну...

     - Безусловно, я понимаю, что у вас могут быть нужды и желания, которых нам, старикам, не понять, но вы должны сознавать свою ответственность перед... - Тут он замечает, что Хэнк остановился у двери с надписью "Мужчины". - О. Ну. Э-э. - Он широко улыбается. - Рад был познакомиться, Хэнк. Это замечательно, встретить человека, с которым можно приятно поболтать во время таких чертовски долгих перелетов. Всего хорошего!

     Та же дверь открывается через десять минут, и выходит Хармони К.Эвентайд, ростом ровно в шесть футов (один из фальшивых каблуков треснул, вот и пришлось сунуть оба под кучу бумажных полотенец), шатен (даже мой парикмахер точно не знает, какого цвета мои настоящие волосы), ах, какой щеголеватый да как в ногу со временем, разодетый до такой степени безвкусно, что... ах какой тонкий вкус, - одним словом, такой человек, с которым не заговорил бы ни один Коммерсант. Сел в рейсовый вертолет, курсирующий от порта до здания "Пан Американ" (Ага. На самом деле. Пьяный), вышел из Центрального вокзала и потопал по Сорок второй в сторону Восьмой авеню, сжимая в руке маленький портфельчик, разбухший от обилия вещей, мне не принадлежащих.

     Высеченный из света вечер.

     Пересек пластиплексовую мостовую Великого Белого Пути, то есть Бродвея, - как мне кажется, от всех этих ламп дневного света люди выглядят неестественно, - миновал толпы людей, доставленных подъемниками из подземки, под-подземки и под-под-под (в восемнадцать лет, в первую неделю после тюрьмы, я здесь постоянно ошивался, промышляя содержимым чужих карманов - но виртуозно, изысканно, изящно, так, что никто и не заподозрил, что у него что-то потянули), пробился сквозь толпу хихикающих, жующих сладкие липучки школьниц с яркими фонариками в волосах - все они чувствовали себя крайне неловко в прозрачных синтетических блузках, носить которые было только недавно вновь дозволено законом (я слышал, что, попытки объявить грудь пристойной - в противовес непристойной предпринимались, начиная с семнадцатого века), поэтому я принялся их оценивающе разглядывать; и девчушки захихикали еще громче. Боже мой, в их возрасте я торчал на чертовой молочной ферме и ни о чем другом и не помышлял.

     Узкая неоновая полоса с новостями, окаймляющая трехгранное здание Информационной корпорации, сообщала на базовом английском о том, что сенатор Регина Аболафия готова начать борьбу с организованной преступностью в городе. Не хватает слов, чтобы передать, как я иногда счастлив, что полностью дезорганизован.

     Неподалеку от Девятой авеню я внес свой портфельчик в большой, переполненный людьми бар. Последний раз я был в Нью-Йорке два года назад, но тогда в этом баре частенько околачивался человек, обладавший незаурядным талантом быстро, выгодно и без риска сплавлять вещи, мне не принадлежавшие. И сейчас, даже не рассчитывая на то, что у меня есть шанс его найти, я решил потолкаться среди толпы парней, пьющих пиво. С трудом протиснувшись к стойке, я попытался обратить на себя внимание одного из коротышек в белых пиджаках.

     За моей спиной повисла какая-то нездоровая тишина и я резко обернулся...

     Длинная прозрачная накидка, вуаль, на шее и запястьях заколотая огромными медными булавками (ах, какой тонкий вкус, прямо таки на грани безвкусицы); левая рука оголена, правая прикрыта шифоном цвета красного вина. Она действовала гораздо откровеннее, чем я. Но такая нарочитая демонстрация собственной причастности к деликатным материям в подобном заведении была слишком груба. Все окружающие с преувеличенным усердием делали вид, что ничего не замечают.

     Она протянула ко мне руку с медным браслетом на запястье и ногтем цвета крови дотронулась до желто-оранжевого камушка на этом браслете.

     - Вы в курсе, что это такое, мистер Элдрич? - спросила она; при этом я на миг увидел ее лицо; и в ее глазах был лед; а брови - черные.

     Три мысли: (Первая) Она светская модница; по дороге с Беллоны я прочел в "Дельте" о "выцветающих тканях", оттенками и прозрачностью которых можно управлять с помощью милых драгоценностей на запястьях.

     (Вторая) В свой последний приезд сюда, когда я был помоложе и звался Харри Каламайном Элдричем, я не совершал ничего слишком противозаконного (хотя, такое обычно легко забывается); и я все еще верил, что под старым именем меня можно упечь в каталажку не больше, чем на тридцать дней.

     (Третья) Камень, который она показала...

     - ...Яшма? - спросил я.

     Она ожидала, что я скажу больше; я же выжидал, что она даст мне повод сделать вид, что я знаю, чего она от меня ждет (в тюрьме моим любимым писателем был Генри Джеймс. Без дураков!).

     - Яшма, - подтвердила она.

     - Яшма... - Я вновь постарался придать этому слову двусмысленность, которой она так упорно пыталась избежать.

     - ...Яшма... - Но она уже сомневалась, подозревая, что я подозреваю, что ее уверенность лишена оснований.

     - Да-да. Яшма. - Но по выражению ее лица я понял, что на моем лице она узрела выражение, открывшее ей, наконец, что я знаю, что она знает, что я знаю.

     - Вы меня с кем-то путаете, мадам.

     Яшма, в этом месяце - это Слово.

     "Яшма" - это пароль/код/сигнал, который Певцы больших городов (в прошлом месяце, наделенные божественными ранами, они пели "Опал"; а на Марсе, услышав Слово, я трижды хитро воспользовался им, чтобы завладеть тем, что мне по праву не принадлежало; и даже там я размышлял о Певцах и их ранах) передают из уст в уста для всей той распутной и плутовской братии, в которой я варюсь (под разнообразнейшими видами) уже без малого девять лет. В каждый тридцатый день месяца Слово меняется; и через несколько часов его уже знает каждый мой собрат во всех шести мирах и мирках. Вы можете услышать Слово от какого-нибудь бормочущего пьянчужки, вывалившегося вам на руки из темного дверного проема; его могут шепнуть вам на ухо в безлюдном переулке; или - вот оно нацарапано на клочке бумаги, который сует вам в руку замызганный бродяга, тут же поспешно скрывшийся в толпе. В этом месяце - Слово: "Яшма".

     Есть множество значений Слова. Например:

     Помогите! или Мне нужна помощь! или Я могу вам помочь! или За вами следят! или Сейчас никто не следит, действуйте!

     Точность синтаксиса: Если Слово употреблено правильно, вы ни на секунду не задумаетесь о том, что же оно означает в данном случае. Нюансы употребления: ни за что не доверяйте тому, кто употребил Слово неправильно.

     Вот я и ждал, когда она закончит ждать.

     Она раскрыла бумажник и протянула его мне.

     - Начальник Особого отдела Модлин Хинкл, - это она прочла, не глядя на надпись под серебряным значком.

     - Великолепная память, Мод, - сказал я и тут же нахмурился. - Хинкл?

     - Я.

     - Видите ли Мод, я просто уверен, что вы не поверите. Вы похожи на человека, который не переносит собственных ошибок. Но меня зовут Эвентайд.

     Не Элридж. Хармони К.Эвентайд. Правда, нам всем повезло, что сегодня вечером меняется Слово?

     Слово, передаваемое таким способом, - не такой уж секрет для копов.

     Но мне доводилось встречать полицейских, для которых и через неделю после дня замены оно оставалось тайной.

     - Ну ладно: Хармони. Я хочу с вами поговорить.

     Я удивленно приподнял бровь.

     В ответ она нахмурилась и сказала:

     - Послушайте, называйте себя хоть Хенриеттой, я не против. Но выслушайте меня.

     - А о чем вы хотите поговорить?

     - О преступности, мистер...

     - Эвентайд. Я собираюсь обращаться к вам по имени Мод, так что вы можете смело называть меня Хармони. Это мое настоящее имя.

     Мод улыбнулась. Молодой ее было назвать трудно. Кажется, она была даже постарше Коммерсанта. Но косметикой эта женщина пользовалась куда лучше, чем он.

     - Конечно, о преступности я, может, знаю больше, чем вы, - сказала она. - Я даже не удивлюсь, если вы вообще ничего не слышали об отделе полицейского управления, в котором я работаю. Вам что-то говорит название "Особый отдел"?

     - Да, вы правы. Я о нем никогда не слышал.

     - Последние семь лет у вас почти всегда получалось ускользать от преследований Регулярной службы.

     - Ах, Мод, ну в самом деле...

     - Наш отдел занимается людьми, чей индекс вредности неожиданно резко повышается... достаточно резко, чтобы замигали наши индикаторы.

     - Смею заверить вас, я не сделал ничего такого ужасного, что...

     - Мы не следим за тем, что вы делаете. Вместо нас этим занимается компьютер. Мы просто регулярно проверяем первую производную уже изображенной кривой, помеченной вашим номером. И ваша кривая резко пошла вверх.

     - Невзирая на то, что вы явно ошиблись именем...

     - Мы - самый эффективный отдел в структуре полиции. Хотите, считайте это хвастовством. А хотите, просто примите как информацию.

     - Ладно, ладно, ладно - замялся я. Хотите выпить?

     Коротышка в белом пиджаке поставил перед нами два бокала, в замешательстве осмотрел супер наряд Мод и удалился по своим делам.

     - Спасибо, - она лихо ополовинила бокал, что было весьма неожиданно для дамы с такими тонкими запястьями. - Преследовать многих преступников совсем не выгодно. Возьмем к примеру ваших преуспевающих вымогателей-рэкетиров - Фарнзуорта, Ястреба, Блаватского. И всех мелких карманников, торговцев наркотиками, взломщиков или вице-импресарио. И те, и другие, как на высшей ступени, так и на низшей имеют относительно стабильные доходы. И социального равновесия не нарушают. И теми, и другими занимается Регулярная служба, которая считает себя непревзойденной. И мы их в этом не собираемся разуверять. Но, скажем, вот мелкий делец начинает превращаться в преуспевающего торговца; средненький вице-импресарио выходит на уровень законченного аферистом. Отсюда и берут свое начало проблемы с неприятными в социальном смысле последствиями. Тут-то и вмешивается Особый отдел. Мы разработали и используем несколько эффективнейших технических приемов.

     - Неужели вы мне о них расскажете?

     - Безусловно, от этого они только выиграют, станут еще эффективней, ответила Мод. - Ну, представьте, что у нас есть банк голографической информации. Что по-вашему произойдет, если разрезать пластину с голограммой пополам?

     - Объемное изображение... будет разрезано пополам?

     Она отрицательно покачала головой.

     - Изображение останется прежним, но только уже не таким резким, как бы несколько не в фокусе.

     - Даже не подозревал.

     - Разрежем пластину еще раз - изображение опять таки только потускнеет. Если от первоначальной голограммы останется хотя бы один квадратный сантиметр, в вашем распоряжении - все еще полное, цельное изображение - неузнаваемое, но законченное.

     Мне только оставалось что-то одобрительно промычать.

     - В отличии от фотографических снимков, мельчайшая частица фотоэмульсии на голографической пластине содержит полную информацию обо всей снятой на голограмму картине. Проведем аналогию: накопление голографической информации попросту означает, что каждая единица информации, имеющаяся в нашей базе данных - предположим, о вас, - имеет отношение ко всей вашей карьере, общему состоянию ваших дел, полному набору неувязок, возникающих у вас с окружающими. Конкретные факты, касающиеся конкретных мелких или тяжких преступлений, мы передаем в руки Регулярной службы. Но поскольку мы располагаем достаточным количеством собственных данных, наш метод наблюдения за вами и вашими возможными намерениями, более того прогнозирования ваших дальнейших действий, наиболее продуктивен.

     - Замечательно! - сказал я. - Это один из самых поразительных параноидальных синдромов, с какими мне когда-либо приходилось сталкиваться. Намекаю на то, что вы вот так вот заводите подобные разговоры с первым встречным в питейном заведении. Конечно, в больнице я наблюдал и более странные...

     - В вашем прошлом, - сухо перебила она меня, - я вижу коров и вертолеты. А в вашем не таком уж далеком будущем вас ждут вертолеты и ястребы.

     - Так скажите же мне, о добрая волшебница Запада, как это...

     И тут я просто опешил. До меня дошло, что о службе у Папаши Майклса никто, кроме нас с вами, не знает и знать не может. Даже копы, вытащившие меня, почти спятившего, из летающей юлы, несущейся к краю крыши "Пан Американ", и те от меня ничего не добились. Кредитные карточки Папаши я сжевал, когда уразумел, что они меня там поджидают, тепленького, а со всего, что могло иметь серийный номер, эти самые серийные номера были уже давным-давно спилены человеком, куда более сведущим в этих вопросах, чем я: добрейший мистер Майклс в мою первую ночь на ферме, тоскливую и пьяную, хвастался тем, как он лихо угнал эту вещугу из Нью-Хэмпшира.

     - Но зачем, - диву даешься, какие банальные фразы мы выдаем под воздействием страха, - вы мне все это рассказываете?

     Мод улыбнулась, и ее улыбка растаяла под вуалью.

     - Информация только тогда действенна, когда ее кому-нибудь передают.

     Иначе в ней нет смысла, - спокойно ответила она.

     - Э... послушайте, я...

     - Может так случиться, что вскоре у вас появятся немалые деньги. И если я не ошиблась в расчетах, как только денежки попадут в ваши ненасытные ручонки, я вышлю за вами вертолет с умелыми ребятами-полицейскими... Такой вот кусочек информации... - Она сделала шаг назад. Кто-то встал между нами.

     - Эй, Мод!

     - Можете делать с ней все, что только душе угодно.

     Народу в баре было - не протолкнуться, и лишь одним резким движением можно было нажить кучу врагов. Все именно так и произошло - я таки нажил себе врагов, а Мод упустил. Какие-то они там были все ненормальные: с сальными, висящими, как сосульки, волосьями, у троих на костлявых плечах красовались татуировки в виде драконов, один - с повязкой на глазу, еще один кадр все норовил расцарапать мне щеку черными от грязи ногтями (вы пропустили переходный момент? объясняю: мы уже минуты две как ввязались в жестокую всеобщую потасовку. Кстати, я этот переход тоже проглядел), а какие-то бабы истошно вопили. Я отбивался и уворачивался от ударов, и тут вдруг развитие событий резко изменилось. Кто-то пропел: "Яшма!" - и именно так, как полагается это пропеть. Что означало, что полиция (обычная, нерасторопная Регулярная служба, от которой мне удавалось ускользал все эти семь лет) на подходе. Свалка вывалилась на улицу. Потасовка продолжалась. Я пролез между двумя ожесточенно колотящими друг друга чумазыми бродягами, но из кучи-малы таки выбрался, отделавшись царапинами, не страшнее тех, что можно получить во время бритья. Массовое побоище разбилось на отдельные стычки. Выбравшись из одной, я понял, что наткнулся на другую. Кучка людей столпилась возле кого-то, кто очевидно влип серьезно.

     И что-то этих людей сдерживало.

     Кто-то склонился над ним.

     В луже крови ничком лежал маленький человек, которого я не видел два года, - да, тот, что в свое время умел так выгодно избавляться от вещей, мне не принадлежавших.

     Прижимая к себе небезызвестный вам портфель, чтобы никого не задеть, я проскочил между огнем и полымем. Увидев первого обыкновенного полицейского, я старательно изобразил из себя прохожего, минуту назад подошедшего узнать, в чем там дело.

     Сработало.

     Я свернул на Девятую авеню и за три шага перешел на не привлекающую внимания, но быструю ходьбу...

     - Эй, подожди! Да подожди же...

     Я узнал голос (даже спустя два года такой голос трудно не узнать), но не остановился.

     - Постой! Подожди! Это же я, Ястреб!

     И я остановился.

     Его имя еще не упоминалось в этой истории; Мод имела в виду того Ястреба, афериста, мультимиллионера, который занимался своими махинациями в той части Марса, где я еще не бывал (а он ох уж как крепко держит в своих когтях все преступные делишки в системе), то есть совсем другого человека.

     Я отступил на три шага.

     Мальчишеский смех:

     - О, дружище! Видок у тебя, как будто только что тебе пришлось поучаствовать вовсе не в том мероприятии, в котором бы хотелось.

     - Ястреб? - спросил я тень.

     Он был еще в том возрасте, когда за два года можно еще на дюйм-другой подрасти.

     - Ты все еще здесь бываешь? - спросил я.

     - Иногда.

     Это был изумительный малыш.

     - Послушай, Ястреб, мне надо отсюда рвать когти. - Я оглянулся.

     - Сматывайся, - он подошел поближе. - А можно я с тобой?

     Как тут не усмехнуться.

     - Ага, - Просто смешно, когда он задает подобные вопросы. - Пойдем.

 

***

 

     Пройдя полквартала, при свете уличного фонаря я разглядел, что волосы у него все того же тусклого, как сосновая лучина, цвета. Его запросто можно было принять за потасканного бродягу: замызганная черная хлопчатобумажная куртка на голое тело, потертые черные джинсы - это было видно даже в темноте. Ходил Ястреб босиком; даже при свете фонарей не составляет труда понять, что за человек может целыми днями разгуливать босиком по Нью-Йорку. На углу он улыбнулся мне и запахнул куртку, прикрыв грудь и живот, обезображенные шрамами. Глаза у него ярко-зеленые. Вы уже узнали, кто это? Если нет - мало ли какие перебои бывают в распространении информации по мирам и миркам - то скажу, что по берегу Гудзона рядом со мной шел Ястреб, Певец.

     - Давно вернулся?

     - Всего несколько часов назад, - ответил я.

     - Что-нибудь привез?

     - А тебя действительно это интересует?

     Он сунул руки в карманы и пристально на меня посмотрел.

     - Конечно. Я бы не спрашивал.

     Я вздохнул, как взрослый, которого вывело из себя собственное чадо.

     - Хорошо.

     Мы прошли целый квартал портового района; все вокруг казалось вымершим.

     - Присядем.

     Я сел, повернувшись к Ястребу лицом, и большим пальцем провел по краю портфеля.

     Ястреб поежился и склонился над приоткрытым портфелем.

     - Ух ты... - он вопросительно прищурил свои зеленые глаза - Можно потрогать?

     Я пожал плечами.

     - Пожалуйста.

     Он запустил в них костлявые, с обгрызенными ногтями пальцы - и извлек из портфеля две. Потом положил обратно и достал еще три.

     - Вот это да! - прошептал он. - Сколько все это стоит?

     - Раз в десять больше, чем я надеюсь получить. Мне нужно просто побыстрее от них избавиться.

     Он опустил глаза и поболтал ногой.

     - В любую секунду их можно выбросить в реку.

     - Не прикидывайся дураком. Я пытался найти человека, который раньше постоянно ошивался в том баре. Это был на редкость расторопный тип.

     Оставляя за собой пенистую волну, по Гудзону неслось судно на подводных крыльях. На палубе его уместилось с десяток вертолетов - скорее всего их везли на аэродром береговой охраны, что неподалеку от Веррасано.

     Страх, навеянный Мод, заставил меня еще некоторое время переводить взгляд с мальчишки на транспортное судно и обратно. Но вот уже судно с гудением скрылось в непроглядной тьме.

     - Но сегодня моего человека слегка порезали, - продолжил я.

     Ястреб деловито сунул руки в карманы и уселся поудобнее.

     - И это усложняет дело. Я, конечно, и не рассчитывал, что он заберет все сразу, но, по крайней мере, он мог вывести меня на людей, которым бы это было под силу.

     - Сегодня я буду на приеме, - он умолк, обгрызая остатки ногтя на мизинце, - где ты наверняка сможешь их продать. На "Вершине Башни" Алексис Спиннел устраивает большой прием в честь Регины Аболафии.

     - На "Вершине Башни"?..

     Да, давненько я не общался с Ястребом. "Адская кухня" - в десять;

     "Вершина Башни" - в полночь...

     - Я там буду из-за Эдны Сайлем.

     Эдна Сайлем - старейшая Певица Нью-Йорка.

     Имя сенатора Аболафии в тот вечер уже мелькало надо мной световой полосой. И кроме того, в памяти всплыло имя Алексиса Спиннела; в одном из бесчисленных журналов, прочитанных мною от корки до корки в дороге с Марса, оно было связано с чертовски крупной суммой денег.

     - Ну что ж, я с удовольствием повидаю Эдну еще разок, - небрежно бросил я. - Хотя она меня наверное не вспомнит.

     Еще в самом начале знакомства с Ястребом я понял, что Спиннел и люди его круга, ведут некую игру. При этом победителем из игры выходит тот, кому удается собрать под одной крышей как можно больше городских Певцов. В Нью-Йорке всего пять Певцов (он на втором месте с Лаксом, что на Япетусе).

     А на первом месте по количеству Певцов - Токио, там их семеро.

     - Прием с двумя Певцами?

     - Скорее с четырьмя, если... там буду и я.

     На бал в честь вступления мэра в должность приглашено четверо.

     Я удивленно приподнял бровь.

     - Эдна должна сообщить мне Слово. Сегодня ночью оно меняется.

     - Ладно, - сказал я. - Не знаю, что там у тебя на уме, но я готов.

     Я захлопнул портфель.

     Мы побрели обратно, в сторону Таймс-сквер. Когда мы дошли до Восьмой авеню и первого пластиплекса, Ястреб остановился.

     - Одну минуту, - сказал он и застегнул куртку на все пуговицы. Теперь порядок.

     Пожалуй, лучшего прикрытия, чем прогулка с Певцом по улицам Нью-Йорка (а еще два года назад я неоднократно задавался вопросом: не безумие ли это для человека моей профессии?) для человека моей профессии не найти.

     Попытайтесь вспомнить, когда вы в последний раз видели, как сворачивает за угол Пятьдесят седьмой улицы ваш любимый актер объемного кино. Только честно. Узнали бы вы потом серую неприметную личность в твидовой куртке, плетущуюся на полшага позади знаменитости?

     На Таймс-сквер Ястреба узнавал каждый второй. При его молодости, траурном наряде, босыми ногами с черными ступнями и блеклыми волосами, он был, вне всяких сомнений, самым колоритным из Певцов. Улыбки, подмигивания; а многие просто тыкали пальцами таращили глаза.

     - Не можешь ли ты сказать поточнее, кто именно из приглашенных туда в состоянии избавить меня от этого хлама?

     - Понимаешь, Алексис страшно гордится, когда его принимают за авантюриста. Наверное, авантюристы поражают его воображение. Да и вообще, он в состоянии дать тебе гораздо больше, чем ты сможешь получить, торгуя ими в розницу на улице.

     - Ты обратишь его внимание на то, что они краденые?

     - Не исключено, что при таком замечании он заинтересуется еще больше.

     - Что ж, так и будет, дружище.

     Мы спустились в под-под. Служащий в разменной будке собрался было не глядя взять у Ястреба монету, но, подняв голову, замер. Обалдело улыбаясь он пробормотал что-то нечленораздельное и жестом разрешил нам войти.

     - О, благодарю вас, - произнес Ястреб с таким неподдельным изумлением, как будто подобное происходит с ним впервые. (Два года назад он высказал мне одну мудрую мысль: "Как только я начну выглядеть соответственно своим запросам, все это тут же закончится". Я до сих пор не устаю удивляться тому, как он пользуется своей славой. Познакомившись с Эдной Сайлем, я тут же поделился с ней своими соображениями по этому поводу, и она так же простодушно ответила: "Но ведь на то мы и избранные!") В ярко-освещенном вагоне мы уселись на длинное сиденье: Ястреб сложил руки на коленях и закинул ногу на ногу. Толпа пестро разодетых бездельников шумела и тыкала в сторону Певца пальцами, стараясь, чтобы он этого не заметил. Ястреб вообще на них не смотрел, а я старался, чтобы никто не заметил, что я смотрю.

     Что-то темное промелькнуло в окне.

     Под вагоном загудело.

     Накренилось.

     Встряхнуло; мы выехали на поверхность.

     Город примерял свои усыпанные блестками наряды и выбрасывал их за деревья Форт-Трайона. Внезапно в окне напротив что-то засверкало.

     Понеслись вихрем балки станции. Мы вышли на платформу. Моросил дождь.

     Вывеска гласила:

     СТАНЦИЯ "ДВЕНАДЦАТЬ БАШЕН".

     - Знал бы, что буду не один, велел бы Алексу прислать за нами машину.

     Я ведь не обещал ему что точно приду.

     - А все-таки, удобно ли мне там появляться?

     - Разве ты там не бывал до этого вместе со мной?

     - Да, как-то раз было дело, - сказал я. - И все же, как по-твоему...

     Он бросил на меня уничтожающий взгляд. Пожалуй, Спиннел в любом случае будет страшно рад Ястребу, притащи тот с собой хоть целую шайку настоящих чумазых бродяг, - Певцы славятся подобными проделками. Одним приличным вором больше, одним меньше - Спиннел все равно будет оставаться в тени. С одной стороны в город врезались скалы. Слева, за воротами, к первым башням подступали сады. Двенадцать громадных роскошных небоскребов угрожающе тянулись к низким облакам.

     - Ястреб, Певец, - представился Ястреб в микрофон на воротах.

     Лязг, тик-тик-тик, лязг. Мы пошли по тропинке, ведущей к нескончаемым стеклянным дверям.

     Компания мужчин и женщин в вечерних туалетах выходила нам навстречу.

     Они завидели нас издали, три ряда дверей - не помеха. И я заметил, с каким презрением они разглядывают непонятно как пробравшегося сюда беспризорника (на минуту мне показалось, что я вижу среди них Мод в ее узком платье из выцветшей ткани, однако она отвернулась; под вуалью ее лицо было цвета жареного кофе). Один из мужчин узнал Певца и что-то прошептал остальным.

     Приблизившись к нам вплотную, они уже улыбались. Ястреб же обращал на них не больше внимания, чем на девиц в подземке. Но когда они отошли на приличное расстояние, он сказал:

     - Один из них смотрел на тебя.

     - Угу. Я заметил.

     - А ты догадываешься, почему?

     - Кажется, он постарался вспомнить, не встречались ли мы раньше.

     - А на самом деле?

     Я кивнул.

     - Да, при этом там же, где мы встретились с тобой, когда я вышел из тюрьмы. Я же упоминал, что как-то раз уже был здесь.

     - Н-да.

     Большая часть вестибюля была устлана голубым ковром. Остальное место занимал огромный бассейн, по краю которого рядами стояли пылающие жаровни на двенадцатифутовых решетчатых подпорках. Стены с зеркалами поднимались на высоту трех этажей и увенчивались куполом. Клубы дыма рассеивались в украшенной изысканным орнаментом решетке. И на стенах причудливо извивались искаженные отражения.

     Лифт сомкнул за нами свои зеркальные створки. И за все то время, что стремительно уносило вниз семьдесят пять этажей, у меня ни на секунду не появилось ощущение, что мы движемся.

     Из лифта мы выбрались в сад на крыше. Тут же по камням (искусственным) искусно выложенным среди папоротников (натуральных), рассаженных по берегу ручья (вода настоящая, течение искусственное), к нам спустился очень загорелый, очень блондинистый мужчина в комбинезоне абрикосового цвета с черной манишкой и высоким воротом.

     - Привет! Привет! - Пауза. - Я страшно рад, что вы все же решили прийти. - Пауза. - А я уж думал, что в самом деле не смогли.

     Паузы он выдерживал явно для того, чтобы Ястребу было удобней представить меня. Тем более, прикид у меня был таким, что Спиннел мог запросто принять меня и за разносторонне образованного нобелевского лауреата, с которым Ястребу только что довелось отобедать, и за плута, чьи манеры и моральный облик повульгарней и пониже даже тех, что на самом деле мне присущи.

     - Позволите взять вашу куртку? - подобострастно предложил Алексис.

     А вот это уже говорило о том, что Ястреба он знает не так хорошо, как пытается всем показать. Но отдам должное, у него, похоже, хватило чуткости, чтобы по вспыхнувшим в глазах Ястреба ледяным искоркам сообразить, что самое лучшее - тут же об этом предложении забыть.

     Улыбнувшись, он кивнул, - (собственно, лучшая из возможных реакций) и мы двинулись к гостям.

     Первой, кого я узнал, была Эдна Сайлем; она, чуть наклонившись вперед, восседала на полупрозрачном надувном матрасике и - естественно говорила о политике. Слушатели покорно внимали. Эдна успешно борется с возрастом, - подумал я, и впрямь: тусклое серебро волос лишь облагородило ее, а медь голоса осталась медью. Разве что руки, сжимающие наполненный бокал, морщинистые и предательски немолодые, нарушали очарование. Но тем убежденнее звучали ее суждения. Успел я заметить с дюжину лиц, делающих популярными журналы, музыку, ведущего театрального критика и даже математика из Пристона, который, как поговаривали, разработал теорию "кварков/квазаров".

     Чуть в стороне - но вовсе не незаметная - стояла... - нет, назвать ее женщиной я бы не смог. Сенатор Аболафия, самый вероятный кандидат на пост президента, мать-наставница "новых фаши". Скрестив руки на груди, она внимательно слушала Эдну - та уже полностью подавила спорящих и лишь один чрезмерно уверенный в себе юноша с воспаленными подпухшими веками (похоже, он недавно вставил бифокальные линзы) решался вставить реплики в торжествующий монолог престарелой валькирии.

     - Но, миссис Сайлем...

     - Однако следует помнить, миссис Сайлем...

     - Миссис Сайлем, я тоже интересовался статистикой и...

     Впрочем, сбить Эдну с пути ему было явно не по силам.

     - Вы обязаны признать, - рокот меди в ее голосе становился все явственней и тишина вокруг сгущалась, подобно тишине моря между двумя шквалами, - что абсолютное знание обессмысливает статистику. Теория вероятности, по сути, лишь математическое выражение вашего невежества, а никак не нашего сомнительного знания.

     Пока я пытался сопоставить услышанный парадокс с лекцией, прочитанной мне Мод, Эдна подняла голову:

     - О, Ястреб!

     Гости обернулись.

     - Как я рада! Льюис, Энн!

     Те, кого она позвала, подошли поближе. Еще молодые, стройные, он смуглый, она - светленькая, очень гармонирующие друг с другом, непохожие, но и похожие - как это бывает после пяти-семи лет счастливого брака. Лица их заставляли вспомнить забытое: прозрачные реки, и непроглядный лес, и ясную зарю тихого утра. Впрочем, разве не такими мы представляем Певцов?

     (они были мужем и женой, и в Певцы их обоих произвели семь лет назад, накануне свадьбы).

     - Он все-таки с нами! - Эдна встала, вскинула руки и прогремела фанфарным раскатом, - Ястреб, тут люди спорят о вещах, в которых совсем не смыслят. Но ты-то на моей стороне?

     - Миссис Сайлем, я вовсе не хотел... - голос из публики.

     И тут руки ее картинно опали, пальцы разжались, глаза расширились.

     - Вы!

     - Я!

     - О, дорогой мой, вот уж и не думала, что вас здесь встречу! Ведь уже года два прошло?

     Ах, Эдна... Был некогда вечер, длинный, как жизнь, и очень много пива, и крохотный полутемный бар, абсолютно непохожий на "Вершину Башни", мы сидели втроем - я, она и Ястреб.

     - Но где же вы были?

     - В основном на Марсе, - пожал плечами я. - Правду сказать, только сегодня вернулся.

     Говорить такие вещи в таком месте - одно удовольствие.

     - Ястреб... вы двое... - (либо она забыла мое имя, либо помнила его слишком хорошо, чтобы произносить вслух) - идите сюда, помогите мне прикончить Алексисово пойло.

     Алексис кротко улыбнулся: он уразумел, что я - птичка высокого полета, и он явно старался понять: насколько высоко следует задирать голову?

     Поравнявшись с Льюисом и Энн, Ястреб одарил двух Певцов лучезарнейшей из своих улыбок. Ответные улыбки были едва заметны. Льюис кивнул. Энн хотела коснуться его руки, но жест замер в воздухе.

     Алексис уже наполнял для нас большие бокалы с измельченным льдом на дне, когда за следующей порцией подошел давешний юноша с воспаленными веками.

     - И все же, миссис Сайлем, кто же, по-вашему, должен бороться с политическими злоупотреблениями?

     ...Регина Аболафия, затянутая в белый шелк, скупо и строго подкрашенная, слушала, поглаживая пустой бокал. На груди ее красовалась инкрустированная медная брошка. Мало, кого озадачивало, что ее, привыкшую быть в центре внимания, бесцеремонно оттеснили на второй план.

     - Я борюсь с ними, - сказала Эдна. - И Ястреб. И Льюис, и Энн. В конечном счете, вам остается довериться нам. - И голос ее обрел властную высоту, доступную лишь Певцам.

     И тут ткань беседы рассек смех Ястреба.

     Мы обернулись.

     Он сидел у живой изгороди, поджав ноги.

     - Смотрите... - шепнул он, глядя на Льюиса и Энн. Она, тоненькая и светловолосая, и он, смуглый и очень высокий, замерли, закрыв глаза, трепеща от волнения (губы Льюиса разомкнулись).

     - Боже, - прошептал кто-то, кому не мешало бы и помолчать, - они же собираются...

     Я смотрел на Ястреба, - ведь очень редко выдается возможность видеть слушающего певца. Он замер в немыслимой позе абсолютного внимания; вены на шее набухли, ворот рубахи разошелся, приоткрыв края двух шрамов. Быть может, я был единственным, кто это заметил.

     А Эдна уже оставила бокал, заранее горделиво улыбалась; и Алексис, хлопочущий у бара-автомата (гордости аристократических домов), встрепенулся и, махнув рукой вырубил ток. Урчание оборвалось, сделав тишину абсолютной - и лишь порыв ветерка (искусственного или настоящего трудно сказать) прошелестел по ветвям последним, робким и почти неуловимым шепотком: "ш-ш!"

     И возник Голос. А за ним, вместе с ним - второй. Льюис. Льюис и Энн.

     Энн. И снова - дуэт. Началась Песня.

     Певцы - это те, кому дано познать суть вещей и, познав, поведать о ней незрячим, даже тем, кто слишком горд, чтобы слушать. Умение понять и рассказать - вот, в сущности и все, что делает простого смертного Певцом.

     Объяснить точнее, увы не могу. И никто не сможет - в этом я уверен...

     Давным-давно, в Рио... восьмидесятишестилетний Эль Посадо увидел, как рушится квартал небоскребов, прибежал на Авенида-дель-Соль и принялся импровизировать стихами (что не так уж и трудно на богатом рифмами португальском), слезы ручьями текли по запыленным щекам, а голос совершенно не гармонировал с пальмами, зеленеющими на залитой солнцем улице. Несколько сот человек остановились послушать; потом еще сотня; и еще одна. Потом они рассказали то, о чем услышали, еще нескольким сотням.

     Три часа спустя все эти сотни явились на место катастрофы, с одеялами, едой, деньгами, лопатками и, что самое удивительное, с готовностью и способностью объединиться. Ни один объемный репортаж о катастрофе не оказывал подобного воздействия. Исторически Эль Посадо принято считать первым Певцом. Второй была Мириамни из укрытого куполом города Лакс.

     Тридцать лет ходила она по металлическим мостовым, воспевая красоту колец Сатурна - колонисты не могли смотреть на них невооруженным глазом из-за распространяемых ими ультрафиолетовых лучей. Но Мириамни, с ее необычными катарактами, шла на заре дня на окраину города, видела и возвращалась, чтобы спеть об увиденном. Все это не имело бы ровно никакого значения, если бы в те дни, когда она почему-либо не пела, не падал курс акций на фондовой бирже Лакса и не росло число преступлений, связанных с насилием.

     Объяснить это никто не мог. Оставалось лишь провозгласить ее Певицей. Но почему появились Певцы?

     По мнению некоторых, такова была стихийная реакция на средства массовой информации, подчинившие себе нашу жизнь. Распространяя информацию по всем мирам, голограммовидение, радио и аудио одновременно отчуждают человека от личного опыта. (Сколько бедняг ныне ходят на стадионы и митинги с приемничками в ушах, помогающими им убедиться в реальности того, что они видят?) Первые Певцы были признаны и провозглашены таковыми окружающими их людьми. Затем наступил период, когда любой желающий мог объявить себя Певцом, и люди либо признавали их, либо глумились и предавали забвению. Однако к тому времени как меня бросили на крыльцо дома, где я был не нужен, в большинстве городов уже установили неофициальную квоту. Если появлялась вакансия, того, кто ее должен заполнить, выбирают остальные Певцы. Конечно, необходимы поэтическое и сценическое дарование, но главное - та искра божья, что высекается при ударе молота гения о наковальню славы, куда тотчас же попадает Певец. Что до Ястреба, то еще в пятнадцать лет он прославился необычайно талантливой книгой стихов. Он выступал с ними в университетах, однако широкой известности добился не сразу, и поэтому, когда мы случайно встретились в Центральном парке, был крайне удивлен тем, что я вообще о нем слышал (я как раз провел тридцать славных деньков в качестве гостя города, а в библиотеке "Гробницы" попадаются просто поразительные вещи). Это было через несколько недель после его шестнадцатилетия. До официального объявления его Певцом оставалось еще четыре дня, но ему уже сообщили о предстоящем. До рассвета мы сидели на берегу озера, рассуждая о свалившейся на его плечи ответственности. Спустя два года он все еще остается самым молодым Певцом в шести мирах. Отметим: Певцу необязательно быть поэтом, однако большинство из них либо поэты, либо актеры. И все-таки в их список входят один докер, два университетских профессора, одна наследница миллионов фирмы "Силитакс" (Пользуйтесь канцелярскими кнопками "Силитакс!") и по меньшей мере два типа с такой сомнительной репутацией, что даже вечно падкая на сенсации Рекламная Машина не пропускает сведения о них дальше корректоров. Но независимо от своего происхождения, эти столь разные восхитительно-живые мифы пели о любви и смерти, о смене времен года и крахе иллюзий, о правительствах и дворцовой страже. Они пели перед миллионноголовыми толпами и перед небольшими компаниями людей, и для одинокого работяги, бредущего домой с городской верфи, и в глухих закоулках, в уютных вагонах пригородных поездов, в роскошных садах на вершинах Двенадцати Башен, на аристократическом званом вечере у Алексиса Спиннела. Но с тех пор как возник институт, воспроизводить "Песни" Певцов при помощи технических средств (включая публикацию текстов) строжайше запрещено, а закон я чту, как чтят закон только люди моей профессии. И потому вместо песни Льюиса и Энн предлагаю вам данное, пусть и бессмысленное, разъяснение.

 

***

 

     Песня оборвалась внезапно - и Певцы открыли глаза. На лицах их отразилось то ли замешательство, то ли презрение.

     Ястреб еще не очнулся; на губах его сияла слабая, удивительно беззащитная улыбка восторга. Глаза Эдны сверкали. Я же... нельзя судить, не видя себя со стороны; но было ощущение опустошенности, покоя и нежной печали. Льюис и Энн пели неподражаемо.

     Алексис очнулся быстрее других. Заботливо оглядев гостей, он снова включил бар - и тот, рыча, обрушился на гроздья льда. Слушатели приходили в себя, но аплодисментов не было, лишь восторженные возгласы шепотом и приглушенно-тихий обмен впечатлениями. Регина Аболафия негромко заговорила с Алексисом. Я попытался прислушаться, но мой бокал уже был готов.

     - Да, благодарю... - перехватив портфель, я с улыбкой взял напиток.

     Когда сенатор Аболафия отошла от Певцов, они взялись за руки, по-прежнему глядя друг другу в глаза. Потом они присели.

     Какое-то время я стоял один в кольце деревьев и слушал музыку: туш де Лассуса в трех канонах, аранжированный запрограммирован для аудиосистем.

     Вспомнилось: в последнем номере какого-то литературного еженедельника отмечалось, что это единственный способ избавиться от необходимости освоения тактовых перепадов, навязанных современной музыке пятью веками ритма. Еще с неделю это будет модным развлечением на вечеринках.

     - Простите...

     Обернувшись, я увидел Алексиса. Руки его откровенно дрожали, словно скучая по бокалу. Он был чем-то взволнован.

     - ...но если верить нашему юному другу, у вас есть то, что могло бы меня заинтересовать.

     Я уже было приподнял портфель, но Алексис меня остановил. Богатый выскочка.

     - Не надо, не надо. Пока ни к чему. Даже лучше и вовсе не видеть. Я хочу вам кое-что предложить. Разумеется, меня интересуют вещи, которые у вас имеются, если только они в самом деле такие, как их описал Ястреб. Но сегодня у меня в гостях человек, который может проявить еще большее любопытство.

     Это звучало странно.

     - Понимаю, звучит это странно, - согласился Алексис, - но я подумал, что вас может заинтересовать его цена. Я всего лишь чудаковатый коллекционер, и деньги, которые я мог бы предложить, соответствует тому, для чего я их стал бы использовать, то есть предмету бесед с такими же чудаками - ввиду... ммм... характера покупки мне пришлось бы резко ограничить круг своих собеседников.

     Я кивнул.

     - А вот мой гость нашел бы им куда более достойное применение.

     - Нельзя ли узнать, кто этот гость?

     - Право же... Ястреб уже указал мне на непростительную нескромность расспросов... меня интересовали вы, но я понимаю, что... впрочем, в равной мере нескромно судачить о любом из гостей... - он усмехнулся, - Но несмотря на это, нескромность - вовсе не худший компонент горючего, разгоняющего общественный механизм, мистер Харви Кадуолитер-Эриксон...

     Он снова улыбнулся - теперь с видом заговорщика. Или - сообщника?!

     Я никогда не был Харви Кадуолитер-Эриксоном; с другой стороны, Ястреб никогда не был несмышленышем. А прикинув, я вспомнил о вольфрамовых магнатах Кадуолитер-Эриксонах из Тайтиса-на-Тритоне. Ястреб был не просто умницей, пресса писала о том, что он великолепен, и это чистая правда.

     - Полагаю, в качестве второй нескромности вы все же назовете мне имя таинственного гостя?

     - Ну что ж, - хмыкнул Алекс с улыбкой добравшегося до канарейки кота, - Ястреб согласен, что тот Ястреб вполне мог бы проявить любопытство к... - (он показал на портфель), - и он его действительно проявил.

     Я нахмурился. И в голове промелькнуло множество мыслишек, которые я в свое время еще сформулирую.

     - Тот Ястреб?

     Алекс кивнул.

     Не думаю, что мой взгляд был так уж грозен.

     - Будьте добры, пришлите сюда на минутку нашего юного друга.

     - С удовольствием. - Алексис, отвесив церемонный поклон, удалился.

     Минуту спустя по камням меж деревьев поднялся ухмыляющийся Ястреб. Увидев, что я вовсе не улыбаюсь, он остановился.

     - М-м-м-м... - начал я.

     Он поднял голову.

     Я покусал губу.

     - ...Ястреб, - сказал я, - тебе известна такая штука под названием Особый отдел полиции?

     - Ну?

     - Так вот, они вдруг заинтересовались мной.

     - Вот это да! - воскликнул он с искренним удивлением. - Выходит, они и впрямь неплохо работают.

     - М-м-м-м, - повторил я.

     - Слушай, - сообщил Ястреб, - как тебе это понравится? Сегодня здесь в гостях мой тезка. Ну, дела!

     - Алексис своего не упустит. А ты случаем не знаешь, зачем он здесь?

     - Кажется хочет заключить сделку с Аболафией. Завтра начинается ее расследование.

     - Ага. - Я еще раз прокрутил в голове некоторые из промелькнувших ранее мыслей. - Ты знаешь Мод Хинкл?

     Его озадаченный вид был убедительней всякого - "нет"!

     - Она выдает себя за представителя высшего звена упомянутой тайной организации.

     - Вот как!

     - Сегодняшнюю беседу она завершила проповедью о ястребах и о вертолетах. Последовавшую за этим встречу с тобой я принял за случайное совпадение. Но теперь я начинаю понимать, что сегодняшний вечер подтверждает ее намеки на некое множество. - Я покачал головой. - Ястреб, меня вдруг катапультировали в сумасшедший мир, где стены имеют не только уши, но, кажется, и глаза, и длинные когтистые лапы. Любой из окружающих да, в том числе и ты, - может оказаться соглядатаем. Я шарахаюсь от каждого люка, а за шторами второго этажа прячутся бинокли и автоматы, если не кое-что похуже. Чего я никак не могу понять, так это каким образом эти гады, какими бы вездесущими они не были, вынудили тебя заманить в эту гнусную, дьявольскую...

     - Что ты несешь! Брось! - Он откинул волосы со лба. - Никуда я тебя не заманивал...

     - Осознанно, быть может, и нет, но в Особом отделе есть Банк голографической информации, а их методы, знаешь ли...

     - Брось, я сказал! - И вновь просверк ледяных искорок. - Неужели ты думаешь, что я... - Но тут до него дошло, как сильно я напуган. - Слушай, тот Ястреб не какой-нибудь мелкий карманник. Он живет точно в таком же безумном мире, в какой угодил сейчас ты, только он живет там постоянно.

     Если уж он сюда явился, можешь быть уверен, его людей - глаз, ушей и пальцев - здесь не меньше, чем парней Мод Хикенлупер.

     - Хинкл.

     - Какая разница, хрен редьки не слаще. Ни один Певец никогда...

     Слушай, ты серьезно думаешь, что я мог бы...

     И хотя я знал, что все эти ледяные искорки - всего лишь струпья на зудящей ране, сказал:

     - Да.

     - Ты как-то кое-что для меня сделал, и я...

     - Скажем, прибавил тебе несколько лишних шрамов, только и всего.

     Все струпья упали.

     - Ястреб, - сказал я. - Покажи.

     Он вздохнул; затем принялся расстегивать медные пуговицы. Полы куртки разошлись. Причудливые огоньки расцвечивали его грудь пастельными узорами.

     Я почувствовал, как кривится губа, но отводить взгляд я не хотел.

     Взамен я со свистом вздохнул, что ничуть не лучше.

     Он посмотрел на меня.

     - Их намного больше, чем в прошлый раз, верно?

     - Ты убьешь себя, Ястреб.

     Он пожал плечами.

     - Я уже не могу определить, которые из них я нанес себе сам.

     Он принялся их разглядывать.

     - Прекрати! - излишне резко выпалил я. Это становилось все более невыносимым, и наконец я увидел, как он потянулся к нижней пуговице. Малыш, - сказал я, стараясь не выдать голосом отчаяния, - зачем ты это делаешь? - И в моем голосе ничего не прозвучало. Ничто так не приводит в отчаяние как бесстрастие.

     Он пожал плечами, увидел, что я хочу не этого, и на миг зеленые глаза полыхнули гневом. Но этого я тоже не хотел. Поэтому он сказал:

     - Слушай... допустим, ты прикасаешься к человеку, мягко, нежно возможно, даже с любовью. Так вот, мне кажется, что при этом в мозг поступает информация, которую что-то там истолковывает как удовольствие.

     Быть может, что-то в моей голове истолковывает информацию совершенно неправильно...

     Я покачал головой.

     - Ты Певец. Певцы, конечно, люди экстравагантные, но...

     Теперь головой покачал он. Очень медленно, почти незаметно. И не сумел сдержать закипевший гнев. Скулы его закаменели и в глазах мелькнула мысль, ясная, как боль, мелькнула - и исчезла, так и не излившись в словах. И свидетельством муки вновь остались лишь шрамы, паутиной опутавшие худое тело.

     - Застегнись, малыш. И прости, если я чего-нибудь не так сказал.

     Его руки замерли, поднявшись к первой пуговице.

     - Ты и вправду думаешь, что я мог сдать тебя копам?

     - Застегнись.

     Он застегнулся. Потом сказал:

     - Уже ведь полночь! Эдна только сообщила мне Слово.

     - Какое же?

     - Агат.

     Я кивнул.

     Он застегнул воротник.

     - О чем ты думаешь?

     - О коровах.

     - О коровах? - переспросил Ястреб. - При чем тут коровы?

     - Ты был когда-нибудь на молочной ферме?

     Он покачал головой.

     - Для того чтобы получить побольше молока, коров держат практически в бесчувственном состоянии. Корм дают внутривенно, из автоклава; питательная смесь перекачивается по трубам, сначала большим, потом - поменьше и совсем маленькие, пока не попадает ко всем этим высокоудойным полутрупам.

     - Я видел. В журналах.

     - Люди...

     - ...коровы?

     - Ты сообщил мне Слово. И теперь оно начнет перекачиваться и разветвляться, когда я сообщу его другим, а те будут передавать его еще дальше, пока завтра к полуночи...

     - Пойду, меня ждет тот...

     - Ястреб!

     Он обернулся.

     - Что?

     - Ты считаешь, нет резона опасаться удара со стороны таинственных сил, более умелых и жестоких, чем мы с тобой... Ладно, будь по-твоему. Но ты еще не был свидетелем такого умопомрачительного исчезновения человека, какое я намерен устроить, как только избавлюсь от этого хлама.

     Лоб Ястреба пересекли тоненькие морщинки.

     - Ты уверен, что раньше я ничего подобного не видел?

     - По правде говоря, совсем не уверен. - Я уже улыбался.

     - Ага! - произнес Ястреб и издал звук, который был очень похож на смех, но смехом не был. - Пойду приведу того Ястреба.

     Он скрылся среди деревьев.

     Я бросил взгляд вверх, на обрывки лунного света в листве.

     И посмотрел вниз, на свой портфель.

     Аккуратно обходя камни, ко мне поднимался - тот Ястреб. На нем был серый вечерний костюм и серый свитер с высоким воротом. Голова над мясистым лицом была чисто выбрита.

     - Мистер Кадуолитер-Эриксон? - Он протянул руку.

     Я пожал ее: острые костяшки, обтянутые рыхлой кожей.

     - А ваше имя мистер...

     - Арти.

     - Арти Ястреб. - Я старался не подать виду, что наскоро оцениваю его серый наряд.

     Он усмехнулся.

     - Арти Ястреб. Вот именно. Я взял себе это имя, когда был моложе нашего оставшегося внизу друга. По словам Алексиса, у вас есть... э-э-э... кое-какие вещи, так сказать, не совсем ваши. Которые вам не принадлежат.

     Я кивнул.

     - Покажите мне их.

     - Вам сказали, что...

     Он оборвал меня:

     - Ну же, дайте взглянуть.

     С любезной улыбкой клерка он протянул руку. Я провел большим пальцем по застежке высокого давления. Щелчок.

     - Вы не скажете, - спросил я, глядя, разглядывая то, чем я обладал, как улаживаются дела с Особым отделом? Кажется, они мною заинтересовались.

     Он поднял голову. Удивление постепенно сменилось спокойным бесстрастием.

     - Ну что вы, мистер Кадуолитер-Эриксон! - Кажется, он решил отбросить всякие церемонии. - Надо иметь стабильный доход, это единственное, что вы можете сделать.

     - Если вы дадите за них настоящую цену, это будет не так-то просто.

     - Могу себе представить. Конечно, я мог бы дать вам меньше денег...

     Еще щелчок.

     - ...или же, исключая такую возможность, вы могли бы пошевелить мозгами и попытаться их провести.

     - Должно быть, вам их надувать удавалось не единожды. Верю, что сейчас у вас все идет гладко, но чтобы так преуспеть, вам наверняка понадобилось время.

     Арти Ястреб кивнул, явно не без хитринки.

     - Подозреваю, что вы напоролись на Мод. Что ж, думаю вполне уместны будут поздравления. А равно и соболезнования. Я всегда стараюсь делать только то, что уместно.

     - Похоже, вы умеете заботиться о собственной безопасности. Я обратил внимание, что вы держитесь особняком и не общаетесь с гостями.

     - Сегодня здесь два приема, - сказал Арти. - Куда же еще, по-вашему, каждые пять минут пропадает Алексис?

     Я нахмурился.

     - Этот световой узор в камнях, - он показал вниз, - на самом деле меняющая краски мандала на нашем потолке. Алексис, - хихикнул, - тишком удирает под камни, где находится роскошный павильон в восточном стиле...

     - ...с отдельным списком приглашенных на двери?

     - Регина входит в оба. Я тоже. Малыш, Эдна, Льюис, Энн...

     - По-вашему, мне нужно это знать?

     - Но вы же пришли с человеком, чье имя внесено в оба списка. Просто я подумал... - он осекся.

     Кажется, я несколько переборщил. А впрочем, что ж - толковый лицедей быстро усваивает необходимую мудрость: если выдаешь себя за важную персону, знай - такие персоны уверены в своем праве переборщить.

     - Послушайте, - сказал я. - Вы не желаете получить их, - я покачал портфелем, - в обмен на кое-какую информацию?

     - Хотите узнать, как не попасть в лапки Мод? - Он подмигнул. - Было бы весьма глупо с моей стороны рассказывать вам об этом, даже имей я такую возможность. К тому же вы всегда можете рассчитывать на свое фамильное состояние. - Он ткнул в грудь большим пальцем. - Поверьте, молодой человек, у Арти Ястреба такового не было. У меня не было ничего подобного.

     - Он сунул руки в карманы. - Разглядим-ка получше, что у вас там.

     Я снова открыл портфель.

     Пару секунд Арти просто смотрел. Потом взял несколько штук, повертел в руках, положил обратно и снова сунул руки в карманы.

     - Даю за них шестьдесят тысяч. Апробированными кредитками.

     - А как все-таки насчет информации?

     - Вы не услышите от меня ни слова. - Он улыбнулся. - С какой стати мне вас просвещать?

     М-да, в этом мире мало крайне преуспевающих воров. А в других пяти еще меньше. Жажда воровства - это влечение к абсурду и безвкусице.

     (Необходимы поэтическое и сценическое дарования, а также некое отрицательное обаяние...) И все-таки это жажда того же рода, что и жажда порядка, власти, любви.

     - Ну, что ж, - ответил я.

     Откуда-то сверху донеслось слабое жужжание.

     Арти с нежностью взглянул на меня, сунул руку под полу пиджака и вынул пригоршню кредиток - окаймленных ярко-красной полосой таблеток достоинством по десять тысяч. Он извлек из пригоршни одну. Две. Три.

     Четыре.

     - Вам удастся спрятать такую сумму в надежном месте?

     - Как по-вашему, почему Мод занялась именно мной?

     Пять. Шесть.

     - Прекрасно! - сказал я.

     - Как насчет портфеля в придачу? - спросил Арти.

     - Попросите у Алекса бумажный пакет. Если хотите, я вышлю их...

     - Давайте сейчас же.

     Жужжание приближалось.

     Я протянул ему раскрытый портфель. Арти засунул туда обе руки и начал ловко набивать карманы костюма. Серая ткань уродливо обвисла и оттопырилась. Он огляделся.

     - Благодарю, - сказал он. - Спасибо.

     Потом он повернулся и торопливо зашагал вниз с полными карманами всевозможных вещей, принадлежащих уже и не мне и не ему.

     Я поднял голову и посмотрел в ту сторону, откуда раздавался шум, но сквозь листву ничего не увидел.

     Тогда я наклонился к портфелю. Отомкнув внутреннее отделение, где хранились вещи, принадлежащие мне, я принялся торопливо в нем рыться.

     Алексис протягивал джентльмену с воспаленными веками очередную порцию виски, тот в это время спрашивал: "Кто-нибудь видел миссис Сайлем? Что это там наверху жужжит?.." - а по камням, пошатываясь и пронзительно крича, шла полная женщина, закутанная в вуаль из выцветающей ткани.

     Алексис выплеснул содовую себе на рукав, а джентльмен задал еще один вопрос:

     - Боже! Кто это?

     - Нет! - вопила женщина. - Нет! Помогите! - И морщинистые руки ее вскинулись множеством колец.

     - Разве вы не узнаете? - шепнул кому-то по секрету Ястреб. - Это же Хенриетта, Княгиня Эффингемская.

     Невольно услышав это, Алексис поспешил на помощь. Но княгиня шагнула в просвет между двумя кактусами и скрылась в высокой траве. Все гости бросились за ней. Они уже разыскивали ее в подлеске, когда лысеющий господин в черном смокинге с бабочкой и индийским кушаком откашлялся и взволнованным голосом произнес:

     - Простите, мистер Спиннел?

     Алексис резко обернулся.

     - Мистер Спиннел, моя мать...

     - А вы кто такой? - Алексис был явно раздосадован этой заминкой.

     Господин вытянулся по стойке смирно и гордо объявил:

     - Храбрейший Клемент Эффингемский! - При этом его штанины затрепетали так, точно он вознамерился щелкнуть каблуками. Однако сохранить внятность речи ему не удалось. Спесь с его лица точно ветром сдуло. Он залепетал.

     - Ох, я... моя мать, мистер Спиннел. Мы были внизу, там, где другие гости, и вдруг она непонятно из-за чего-то огорчилась. Она убежала сюда ах, я же говорил ей, что этого нельзя делать! Я знал, что вы будете недовольны. Но вы должны мне помочь! - И тут он взглянул наверх.

     Все гости смотрели туда же.

     Закрывая луну, на крышу медленно опускался вертолет, прикрывшись едва различимым зонтиком сдвоенных винтов.

     - Ах, пожалуйста... - продолжал господин. - Ну куда же вы смотрите!

     Может, она опять спустилась вниз. Я должен, - он быстро огляделся, - ее отыскать.

     И он торопливо пошел. В сторону, куда не направлялся ни один из гостей.

     Внезапно синкопой жужжанию раздался мерзкий треск, перешедший в грохот, и пластмассовые осколки прозрачной крыши с дребезжанием посыпались сквозь ветви деревьев, со звоном разбиваясь о камни...

 

***

 

     Я вбежал в лифт и уже расстегнул портфель, когда меж смыкающимися лепестками двери втиснулся Ястреб, и фотоэлемент вновь раздвинул створки.

     Я со всей силы шарахнул кулаком по кнопке, закрывающей двери.

     Парнишка покачнулся, ударился плечом о стену, с трудом восстановил равновесие и дыхание.

     - Слушай, в вертолете полицейские!

     - И наверняка лучшие из тех, что сумела подобрать сама Мод Хинкл.

     Я отодрал от виска вторую прядь белокурых с синеватой проседью волос.

     Она полетела в портфель следом за пластидермовыми перчатками (крупные, изборожденные морщинами пальцы, синие вены, длинные сердоликовые ногти), которые были руками Хенриетты и покоились теперь в шифоновых складках ее сари.

     И тут лифт резко остановился. Когда дверь открылась, на мне еще оставалось пол-лица Храбрейшего Клемента.

     Весь в сером, с предельно мрачной физиономией, в лифт ворвался тот Ястреб. За его спиной, в причудливом павильоне, украшенном с восточным великолепием (и с разноцветной мандалой на потолке), танцевали люди. Арти толкнул меня на кнопку, закрывающую двери; потом бросил на меня странный взгляд.

     Я лишь вздохнул и окончательно освободился от маски Клема.

     - Наверху полиция? - задал неуместно банальный вопрос тот Ястреб.

     - Похоже, Арти, - сказал я, застегивая брюки, - дело обстоит именно так. - Кабина неслась все быстрее. - А вы, судя по виду, расстроены не меньше Алекса.

     Я стащил смокинг, вывернул его рукава наизнанку, свободной рукой сорвал с груди крахмальную белую манишку с черной бабочкой и запихнул ее в портфель с остальными манишками; вывернув смокинг до конца, я надел добротный серый пиджак "в елочку", принадлежащий Ховарду Калвину Эвингстону. Ховард (как и Хэнк) рыжеволосый (но не такой кудрявый).

     Когда я стащил с головы лысину Клемента и встряхнул волосами, Арти поднял свои неповторимые брови.

     - Кажется, при вас уже нет тех громоздких вещиц?

     - О них уже позаботились, - резко ответил он. - С ними все в порядке.

     - Арти, - сказал я, настраивая голос на вселяющий чувство уверенности, искренний баритон Ховарда, - наверное, только из-за моего беззастенчивого самомнения я вдруг решил, что все эти полицейские Регулярной службы прибыли сюда по мою душу...

     Арти просто зарычал:

     - Попадись им в руки заодно и я, они особенно не огорчатся.

     А Ястреб из своего угла спросил:

     - При вас здесь служба безопасности, верно, Арти?

     - Ну и что?

     - Ты сможешь выбраться отсюда только в одном случае, - зашипел, потянувшись ко мне Ястреб. Его куртка наполовину расстегнулась, обнажив изуродованную грудь. - Только, если Арти возьмет тебя с собой.

     - Замечательная мысль! - заключил я. - Хотите, Арти, я верну вам пару тысяч за эту услугу?

     Его это предложение ничуть не позабавило.

     - От вас мне ничего не нужно. - Он повернулся к Ястребу. - Мне нужно кое-что от тебя, малыш. Не от него. Слушай, к визиту Мод я не был готов.

     Если ты хочешь, чтобы я вывел отсюда твоего дружка, тебе придется кое-что для меня сделать.

     Парень явно растерялся.

     Кажется, на лице Арти промелькнула самодовольная усмешка, но через миг глаза отражали только крайнее беспокойство.

     - Ты должен любым способом заполнить холл народом, и чем быстрей, тем лучше. Ясно?

     Я хотел спросить - зачем? Но не спросил, и правильно сделал; ведь я и не догадывался тогда, каковы возможности охранников Арти. Я хотел спросить - как? Но не успел, потому что пол под ногами задрожал и подпрыгнул, а двери стремительно распахнулись.

     - Ну, жми, малыш! - прохрипел тот ястреб, - Жми - или никто из нас отсюда не выйдет. Никто!

     Я понятия не имел, что может сделать парнишка; и - видит Бог! - я даже шагнул следом за ним, но тот Ястреб схватил меня за руку и прошипел:

     - Стойте здесь, идиот!

     Я сделал шаг назад. Арти давил спиной на кнопку, открывающую двери.

     Ястреб сломя голову бросился к бассейну. И плюхнулся в воду.

     Добравшись до установленных на двенадцатифутовых треногах жаровен, он принялся карабкаться наверх.

     - Он же покалечится! - прошептал Арти.

     - Ага, - сказал я, но не думаю, что цинизм моего междометия дошел до него. Ястреб дурачился под громадным огненным блюдом. Потом что-то внизу отвалилось, что-то громко лязгнуло, а еще что-то забило струей над водой.

     Вспенивая воду, в бассейн с оглушительным ревом хлынуло пламя.

     Черная стрела с золотистым наконечником: Ястреб прыгнул.

     Когда зазвучал сигнал тревоги, я едва не прокусил собственную щеку.

     По голубому ковру шли в нашу сторону четверо в форме. Какие-то люди пересекали холл в другом направлении: увидев пламя одна из женщин пронзительно взвизгнула. Я вздохнул с облегчением, решив, что ковер, стены и потолок сделаны из огнеупорных материалов. Но суть происходящего более чем в шестидесяти дьявольских футах от нас, то и дело от меня ускользала.

     Ястреб всплыл на поверхность у края бассейна, в единственном оставшемся не полыхающем месте, и, прижав ладони к лицу, перевалился через бортик на ковер. Он долго катался по ковру. Потом поднялся на ноги.

     Из другого лифта выплеснулись пассажиры, которые пораскрывали рты и вытаращили глаза. В дверях показалась бригада пожарных. Сигнал тревоги звучал все громче.

     Ястреб обернулся и оглядел находящихся в холле людей. Человек пятнадцать. Вода заливала ковер вокруг его намокших, лоснящихся штанин. От огня капли воды на его волосах мерцали, переливаясь медью и кровью.

     Он с силой ударил кулаками по мокрым бедрам, глубоко вздохнул, и средь грохота, колокольного звона и шепота он - запел.

     Двое юркнули обратно в лифты. В дверях появилось еще с полдюжины людей. Полминуты спустя каждый лифт привез еще дюжину. Я сообразил, что по зданию разносится весть о том; что в холле поет Певец.

     Холл заполнялся людьми. Огонь бесчинствовал, пожарные топтались вокруг, а Ястреб, широко расставив ноги на голубом ковре у полыхающего бассейна, пел - и пел он о баре неподалеку от Таймс-сквер, где полно воров и морфинистов, драчунов, пьяниц и женщин, слишком старых для торговли тем, что они все равно выставляют на продажу, да и клиенты их - сплошь чумазые бродяги, и где прошедшим вечером завязалась потасовка, в которой до полусмерти избили одного старика.

     Арти потянул меня за рукав.

     - Что?

     - Идем, - прошипел он.

     Дверь лифта закрылась за нами.

     Мы медленно продвигались сквозь замершую в экстазе толпу, то и дело останавливаясь, чтобы посмотреть и послушать вместе со всеми. Но в такой передряге оценить по достоинству искусство Ястреба я не мог. Большую часть нашего долгого пути меня занимала мысль о том, какого рода службой безопасности обеспечен Арти.

     Остановившись позади закутавшейся в купальный халат парочки влюбленных, которые, прищурив глаза смотрели в самое пекло, я пришел к выводу, что все проще простого. Арти всего лишь хотел незаметно выбраться отсюда, а с помощью Ястреба ему представился удобный случай затереться в толпе.

     Чтобы добраться до выхода, нам предстояло миновать плотный кордон полицейских Регулярной службы, по-моему, не имевших никакого отношения к творящемуся в саду на крыше; они просто сбежались на пожар и остались послушать Песню. Когда Арти, рассыпавшись в извинениях, похлопал одного из них по плечу и попросил посторониться, полицейский посмотрел на него, оглянулся, а потом смерил его повторным мак-сеннетовским взглядом. Однако другой полицейский, увидев этот обмен любезностями, двинул первого локтем и укоризненно покачал головой. После чего оба отвернулись и благоговейно воззрились на Певца. Пока утихала буря в моей груди, я пришел к выводу, что работающая на того Ястреба система агентов и контрагентов, строящих козни и шныряющих по горящему холлу, должна быть столь запутанной и хитроумной, что попытка в ней разобраться обрекала на полнейшую паранойю.

     Арти распахнул последнюю дверь.

     Сделав последний глоток кондиционированного воздуха, я шагнул в ночь.

     Мы поспешили вниз по склону холма.

     - Послушайте, Арти...

     - Вам туда, - он вытянул руку вдоль улицы. - А мне в другую сторону.

     - Э-э... а что там? - Я ткнул в мою сторону.

     - Станция под-под-подземки "Двенадцать башен". Послушайте. Я вас оттуда вытащил. Не сомневайтесь, до поры до времени вы в безопасности.

     Садитесь в поезд и езжайте себе в какое-нибудь интересное место. Прощайте.

     Пора.

     И Арти Ястреб, сунув кулаки в карманы, торопливо зашагал прочь.

     Я же направился в другую сторону, держась поближе к стене и ежеминутно ожидая отравленной стрелы из проезжающей машины или смертоносного луча из придорожных кустов.

     Я дошел до подземки.

     И все еще ничего не произошло.

     Агат сменился Малахитом:

     Турмалин:

     Берилл (тогда мне стукнуло двадцать шесть):

     Порфир:

     Сапфир (в том месяце я взял десять тысяч, что еще не успел промотать, и вложил их в "Ледник", вполне законное кафе-мороженое на Тритоне - первое и единственное кафе-мороженое на Тритоне, - которое тут же исторгло фонтан прибыли; каждый вкладчик получил по восемьсот процентов, без дураков.

     Через две недели после этого я лишился половины своей доли в очередной серии нелепых противозаконных деяний, чем был крайне удручен, но "Ледник" продолжал приносить стабильный доход. Вновь сменилось Слово):

     Киноварь:

     Бирюза:

     Тигровый глаз:

     Хектор Колхаун Эйзенхауэр наконец-то взялся за ум и все эти три месяца учился тому, как сделаться респектабельным представителем верхушки преступного мира. Все это само по себе достойно большого романа. Крупные финансовые операции; корпоративное право; как нанимать работников, Тьфу, пропасть! Но никуда не денешься, в жизни меня всегда привлекали сложности.

     Справился я и с этой. Ведь основной принцип остается неизменным: смотри внимательно, подражай убедительно.

     Гранат:

     Топаз (я прошептал это Слово на крыше Трансспутниковой генераторной станции и приказал своим наемникам совершить два убийства. И представляете? При этом я абсолютно ничего не чувствовал):

     Таафит:

     Время Таафита подходило к концу. Я вернулся на Тритон по делам, связанным только с "Ледником". Утро вселяло радужные надежды: дела шли просто блестяще. Днем я решил устроить себе выходной и отправиться на экскурсию к Селю.

     - ...высотой двести двадцать ярдов, - объявил гид, и все вокруг меня оперлись о поручень, глазея сквозь пластиковую крышу коридора на утесы застывшего метана, которые высились в слепящем и холодном зеленоватом свете Нептуна.

     - Пройдя всего несколько ярдов, дамы и господа, вы впервые увидите Мировой Колодец, где более миллиона лет тому назад таинственная сила, до сих пор неизвестная науке, всего за несколько часов превратила в жидкость двадцать четыре квадратные мили застывшего метана, и за это время образовался метановый водоворот вдвое глубже земного Большого Каньона, который застыл на века, когда температура упала до...

     Люди уже двинулись дальше по коридору, когда я увидел, как она улыбается. В тот день у меня были пушистые черные волосы и темно-каштанового цвета кожа.

     Признаюсь, я был слишком уверен в себе, и поэтому все время стоял рядом с ней. Я даже вознамерился произвести на нее впечатление. Но вся моя самоуверенность мигом улетучилась, когда она внезапно повернулась ко мне и с каменным лицом произнесла:

     - О! Вот так да! Это же Хамлет Калибан Энобарбус!

     Глубоко укоренившиеся рефлексы слили на моем лице насупленные в замешательстве брови и снисходительную улыбку. "Простите, но по-моему, вы ошиблись"... Но этого я не сказал.

     - Мод, - сказал я, - вы явились сообщить, что настал мой черед?

     На ней была блуза в наплывах и разводах синего цвета с большой же синей брошью на плече, откровенно стеклянной. И все же, оглядев разодетых в пух прах туристов, я оценил, что она выделяется среди них куда меньше, чем я.

     - Нет, - ответила она. - Я в отпуске. Так же, как и вы.

     - Серьезно? - Мы чуть отстали от толпы. - Не шутите?

     - Особый отдел Земли, безусловно, сотрудничает с Особыми отделами других миров, но официальных полномочный на Тритоне мы не имеем. И поскольку вы явились сюда при деньгах и большую часть зарегистрированных доходов получили с "Ледника", Особый отдел вами пока не интересуется. Хотя Регулярная служба Тритона, вероятно, совсем не прочь вас заполучить. - Она улыбнулась. - Я еще не была в "Леднике". Неплохо бы похвастаться тем, что меня пригласил один из владельцев. Не возражаете, если мы выпьем немного содовой?

     Застывший водоворот стен Мирового Колодца в хризолитовом великолепии круто обрывался у нас под ногами. Туристы благоговейно созерцали, а экскурсовод разглагольствовал о показателях преломления и углах наклона.

     - У меня такое впечатление, что вы мне не доверяете, - сказала Мод.

     Я не стал спорить.

     - Вы были когда-нибудь связаны с наркотиками? - внезапно спросила она.

     Я нахмурился.

     - Нет, я вполне серьезно. Мне нужно кое-что для себя уяснить... нужна информация, которая может облегчить и вашу жизнь, и мою.

     - Косвенно, - улыбнулся я. - Уверен, что всю информацию вы уже внесли в свои досье.

     - Я была связана с ними несколько лет, и вовсе не косвенно, - сказала Мод. - Прежде чем меня приняли в Особый отдел, я работала в Отделе борьбы с наркоманией. Двадцать четыре часа в сутки мы занимались наркоманами и торговцами. Чтобы схватить крупных, приходилось дружить с мелочью. Чтобы схватить акул, приходилось договариваться с крупными. Мы вынуждены были одновременно с ними вставать и ложиться, говорить на одном с ними языке, месяцами жить на тех же улицах и в тех же домах, что и они. - Она отошла от поручня, пропуская какого-то юнца. - Пока я была в отделе наркотиков, меня дважды отправляли лечиться от морфадиновой интоксикации. А ведь мой послужной список был едва ли не лучшим.

     - К чему это вы?

     - А вот к чему. Мы с вами вращаемся в одних и тех же кругах, хотя бы в силу выбранных нами профессий. Вы бы удивились, узнав, сколько у нас наберется общих знакомых. И не падайте в обморок, если однажды мы столкнемся с вами, переходя площадь Непобедимых в Беллоне, а две недели спустя нас станут знакомить за завтраком в одном из ресторанов Лакса на Япетусе. И хотя орбиты, по которым мы вращаемся, охватывают не один мир, они действительно одни и те же, причем не слишком широкие.

     - Идемте. - Не скажу, что мой голос звенел восторгом. - Я угощу вас мороженым.

     Мы двинулись вниз по пешеходной тропе.

     - А знаете, - сказала Мод, - если вам все-таки удастся достаточно долго не попадаться в руки Особых отделов ни здесь, ни на Земле, вам в конце концов обеспечен огромный, стабильно растущий доход. На это уйдет несколько лет, но это вполне реально. Сейчас у нас с вами нет причин для личной вражды. Просто в один прекрасный день вы можете достичь такого положения, когда Особый отдел потеряет к вам интерес как к намеченной жертве. Само собой, мы будем видеться и случайно, и не очень.

     Мы ведь получаем массу информации от людей, добившихся высокого положения.

     И кроме того, именно мы в состоянии вам помочь.

     - Вы опять раскладывали пасьянс из голограмм.

     Она пожала плечами. В тусклом свете планеты ее лицо было ни дать ни взять ликом призрака. Когда мы добрались до искусственных огней города, она сказала:

     - Недавно я действительно виделась с двумя вашими друзьями, Льюисом и Энн.

     - Певцами?

     Она кивнула.

     - Я вообще-то не очень хорошо их знаю.

     - Зато они, похоже, знают о вас немало. Наверное, от еще одного Певца, Ястреба.

     - А вы не в курсе, что с ним?

     - Месяца два назад я читала, что он поправляется. Но с тех пор ничего не слышно.

     - Это мне тоже известно, - сказал я.

     - Я его видела всего один раз, - сказала Мод, - сразу после того, как сумела его вытащила.

     Мы с Арти выбрались из холла до того, как Ястреб закончил петь. На следующий день я узнал из аудиогазет, что, когда Песня подошла к концу, он, сбросив куртку, вошел в бассейн.

     Пожарная команда тут же встрепенулась; люди с воплями бегали по холлу: его спасли, семьдесят процентов тела было покрыто ожогами второй и третьей степени.

     Я упорно об этом не думал.

     - Вы его вытащили?

     - Да. Я была в вертолете, который сел на крыше, - сказала Мод. - Мне казалось, вы будете приятно удивлены, увидев меня.

     - А-а, - протянул я. - Как же вам удалось его вытащить?

     - Как только вы направились к выходу, агентам Арти удалось перекрыть движение лифтов выше семьдесят первого этажа, поэтому в холл мы попадали уже после того, как вы покинули здание. Тогда-то Ястреб и попытался...

     - И все же его спасли именно вы?

     - В том районе пожарные двенадцать лет не видели ни одного пожара!

     По-моему, они даже не умели обращаться со своим снаряжением. Я приказала своим парням пустить в бассейн пену, а потом... в общем пришлось вытаскивать мальчишку самой...

     Что я мог сказать. Уже почти год я честно старался забыть случившееся, и это мне почти удавалось. В конце концов меня там не было.

     Не было! Меня это не касалось...

     Мод продолжала:

     - Мы думали выйти через парня на вас. Но даже наша служба не может допрашивать кровоточащее мясо...

     - Я предполагал, что особисты используют Певцов, - сказал я. - Но, честно говоря, не верил...

     - Их используют все, так ведь? Впрочем не нужно об этом. Сегодня меняется Слово.

     - Льюис и Энн случайно не сообщили вам новое?

     - Я виделась с ним вчера, а старое слово действительно еще восемь часов. К тому же они все равно бы мне не сказали. - Она взглянула на меня и нахмурилась. - Не сказали бы ни за что.

     - Идемте, выпьем содовой, - сказал я. - Примем беззаботный вид, поболтаем немного и внимательно друг друга послушаем. Вы попытаетесь выудить у меня компромат на меня же. Я попробую не доставить этого удовольствия и в свою очередь поймать на слове вас. Чем черт не шутит, коллега, а вдруг вы сжалитесь и сболтнете ненароком, куда прятаться от ваших барбосов.

     - Однако! - приподняла брови Мод.

     - Ох, простите, - торопливо поправился я, - конечно же я хотел спросить не "спрятаться", а "улизнуть"...

     - Продолжайте, - выдержка у нее была не женской.

     - ...и все-таки почему вы пошли на контакт со мной в том баре?

     - Я же сказала, что мы просто вращаемся в одном кругу. И вполне можем оказаться в одном и том же баре в один и тот же вечер... коллега.

     Теперь наступил мой черед приподнять брови.

     - Видимо, это один из профессиональных секретов, которые мне вовсе не обязательно понимать, а?

     Двусмысленность ее улыбки вполне гармонировала с моим вопросом.

     Впрочем, на ответе я и не настаивал.

 

***

 

     День пробежал бестолково. Я вряд ли смог восстановить тот вздор, что мы городили, сидя над усыпанными вишнями взбитыми сливками. Но оба угробили столько сил, пытаясь выглядеть довольными, что вряд ли хоть один из нас был в состоянии найти способ выудить у другого что-то значительное; если вообще что-то значительное было сказано.

     Потом она ушла. Я же остался наедине с грустными размышлениями об обугленном фениксе.

     А затем метрдотель таинственным шепотом пригласил меня на кухню и поинтересовался насчет партии контрабандного молока (все свое мороженое "Ледник" изготовляет сам), которую я ухитрился заполучить во время последнего путешествия на Землю (кстати, можно только удивляться, насколько мизерных успехов за последнее десятилетие там добились в разведении молочного скота, да и фермеры глупеют на глазах; обмануть Вермонтского бездельника оказалось до обидного просто). Но даже в прохладном полумраке маслобойни, прославившей "Ледник" я не сумел собраться с мыслями. И тонкая лесть метрдотеля, восхищавшегося Хладнокровным Королем Экспроприации (все с большой буквы) не вывела меня из задумчивости.

     Выйдя, я уселся на широкую ступень перед входом в "Ледник" и отвечал глухим рычанием на каждую назойливую просьбу посетителей посторониться.

     Примерно на семьдесят пятом рычании облаянный не шарахнулся, а остановился и воскликнул:

     - Я так и знал, что стоит как следует постараться, и я вас найду!

     Да-да, надо уметь искать!

     Я взглянул на руку, хлопнувшую меня по плечу, потом на черный свитер и лысую голову с лицом, озаренным широкой улыбкой.

     - Арти, - сказал я, - что вы...

     Но он все продолжал похлопывать меня по плечу да посмеиваться с дремучим благодушием.

     - Вы не поверите, каких трудов стоило раздобыть вашу фотографию, старина. Пришлось дать взятку кое-кому в Особом отделе Тритона. Ох уж мне эти ваши молниеносные переодевания! Гениально. Трюк просто гениальный! Тот Ястреб сел рядом и положил руку мне на колено. - У вас чудесное заведение. Мне оно нравится, жутко нравится. - Мелкие косточки в окутанном набухшими венами тесте. - Но пока не настолько, чтобы думать о его покупке. Хотя вы уже делаете успехи. Я вижу, что вы делаете успехи.

     Когда-нибудь я смогу с гордостью сказать, что именно благодаря мне вы получили свой первый крупный шанс. - Он убрал руку и принялся разминать пальцы. - Если вы действительно намерены вести дело с размахом, следует как можно реже пытаться ссориться с законом. Главное - стать незаменимым для влиятельных людей. Всего лишь незаменимым! И в руках талантливого проходимца окажутся ключи от всех сокровищ системы. В этом, безусловно, ничего нового для вас нет.

     - Арти, - сказал я, - неужели вы хотите, чтобы нас увидели вместе?..

     Арти Ястреб протестующе махнул рукой.

     - Никто нас не срисует. Кругом мои агенты. Без охраны я гулять не люблю. Да ведь и ваша охрана... (Он не ошибся) Прекрасная идея. Просто превосходная. Мне нравится, как вы взялись за дело.

     - Благодарю. Арти, я сегодня что-то не в форме. Вышел вот подышать свежим воздухом...

     Арти снова махнул рукой.

     - Не тревожьтесь, я тут засвечиваться не намерен. Вы правы. Нас не должны видеть. Просто шел мимо и решил поздороваться. Вот и все. - Он стал спускаться по лестнице.

     - Арти!

     Он обернулся.

     - Очень скоро вы придете опять. Причем с намерением купить мою долю акций "Ледника", потому что я стану чересчур крупной фигурой. А я не пожелаю ее продать, потому что буду считать себя достаточной фигурой, чтобы вести с вами игру. И на какое-то время мы станем врагами. Вы попытаетесь убить меня. Я попытаюсь убить вас, не так ли?

     На его лице: сначала приподнятые в недоумении брови, потом снисходительная улыбка.

     - А вам приглянулась идея голографической информации. Очень славно.

     Просто замечательно. Это единственный способ перехитрить Мод. Только смотрите, чтобы ваши данные имели отношение ко всей обстановке в целом.

     Это лучший способ переиграть заодно и меня. - Он ухмыльнулся, собрался было вновь повернуться, но, видимо, вспомнил что-то еще. - Если у вас хватит сил воевать со мной и при этом еще расширять дело, держите свою охрану в хорошей форме - раньше или позже настанет момент, когда нам обоим станет выгодно снова проработать вместе. Если вы только продержитесь, мы снова станем друзьями. Когда-нибудь. Только будьте начеку. Дождитесь.

     - Спасибо, что вы мне это сказали.

     Арти взглянул на часы.

     - Ну что ж, прощайте. - Я решил, что он наконец уходит. Но он опять поднял голову. - Вы уже знаете новое Слово?

     - Ах да, - сказал я. - Оно названо сегодня вечером. Какое?

     Арти дождался, пока удалятся спускающиеся по ступеням люди. Он торопливо огляделся, потом, поднеся ко рту сложенные рупором ладони, наклонился ко мне, отрывисто бросил: "Пирит", - и многозначительно подмигнул.

     - Я только что узнал его от девицы, которой сообщила сама Колетт (Одна из трех Певцов Тритона), сообщил он, повернулся, вприпрыжку сбежал по ступеням и смешался с толпой.

     А я остался. Я сидел, вспоминая - день за днем - прошедший год; сидел долго, а потом встал, потому что сидеть уже не мог. Но и размеренный ритм прогулки откликнулся в угнетенном мозгу привкусом сумасшедшей, назойливой бессмыслицы, и на исходе второго часа в голове моей вызрела неповторимо-стройная маниакальная теория: тот Ястреб уже плетет вокруг меня сети некоего заговора; он вовлечет нас всех в западню - и когда я крикну: "Пирит", - это окажется вовсе не Словом; и никто не поспешит на помощь; зато сразу появится человек в черных перчатках, вооруженный револьвером/гранатами/ядовитым газом.

     На углу был кафетерий. В свете льющимся из окна, у края тротуара копошилась вокруг разбитой колымаги кучка потасканных бродяг (в стиле Тритона: на запястьях цепочки, на щеках - татуировки в виде шершня, у тех, кому по карману - башмаки на высоких каблуках, кому они по карману).

     Верхом на разнесенной вдребезги фаре сидела маленькая морфинистка, которую я в тот вечер выставил из "Ледника".

     Что-то толкнуло меня к ней.

     - Эй!

     Малышка посмотрела на меня из-под напоминающих помятую паклю волос, глаза - сплошные зрачки.

     - Ты уже знаешь новое Слово?

     Почесав нос, расцарапанный уже до крови, она ответила:

     - Пирит, - и хихикнула, - Совсем свежее, час как прикатили.

     - Кто?

     Она подумала.

     - Ммм... парень, а ему... его парень, он только вернулся из Нью-Йорка... а там... понимаешь, Певец по имени Ястреб...

     Трое бродяжек поблизости с нами старались на меня не смотреть. Те, кто подальше, позволили себе бросить пару косых взглядов.

     - Да, - сказал я. - Большое спасибо.

     Бритва Оккама, заодно с правдивой информацией о работе службы безопасности, напрочь отсекает всякую паранойю. Пирит. При таком роде занятий, как у меня, паранойя - всего лишь профессиональное заболевание.

     Во всяком случае, не сомневаюсь, что Арти (равно как и Мод) подвержен ей не меньше моего.

     Лампы над входом в "Ледник" уже погасли. Я вспомнил об оставшемся внутри, и взбежал по ступенькам.

     Дверь уже заперли. Я постучал в стекло, но, естественно, никто не отозвался. И хуже того - в оранжевом свете лампочки, я видел: вот оно, совсем близко, на гардеробной стойке. Скорее всего, его оставил управляющий, подумав, что я вернусь до закрытия. А завтра в полдень Хо Ки Эн заберет зарезервированный билет в каюту-люкс космолайнера "Платиновый лебедь" (время отправления: час тридцать; пункт назначения: Беллона). И сейчас за стеклянной дверью "Ледника" он ждал, снабженный всем необходимым: от очередного парика до маски, сужающей, едва ли не вдвое непроницаемо черные глаза мистера Эна.

     Сказать по правде, я уже был готов взломать дверь. Но вовремя остыл, сообразив, что гораздо разумнее и проще отправиться в гостиницу и попросить портье поднять меня к девяти. А утром спокойно войти в кафе вместе с уборщиком. Я повернулся, пошел вниз по лестнице... и тут я понял.

     И стало так грустно, что по щеке поползла слеза - да-да, слеза - и я улыбнулся. Пусть себе лежит на стойке до утра.

     Ведь нет там ничего, что мне бы не принадлежало.