Гордон Диксон

Вечный человек

 

Gordon R. DICKSON

THE FOREVER MAN

Copyright © 1986 by Gordon R. Dickson

Серийное оформление художника С. Курбатова

Серия основана в 1997 г.

 

Диксон Г. Вечный человек: Фантастический роман / Пер. с англ. М. Синельниковой. — М.: Изд-во Эксмо, СПб: Валери СПД, 2002. — 416 с. (Серия “Стальная Крыса”).

Сканирование В.Х., вычитка Chemik

 

Возможно ли, чтобы космический корабль обрел человеческий разум? А если столь невероятное слияние происходит, каким образом воспроизвести этот феномен и каковы будут последствия?

Именно это предстоит выяснить пилоту Джиму Уандеру, ибо ему поручена опасная миссия — войти в контакт с враждебной инопланетной цивилизацией и либо добиться успеха, либо потерять и корабль, и разум.

Впервые на русском языке.

 

Глава первая

 

Телефон все звонил. Джим выплыл из темной глубины сна и непослушными пальцами нашарил светящуюся кнопку у основания аппарата. Звон прекратился.

— Уандер слушает, — буркнул он.

На экране показался незнакомый офицер.

— Отдел назначений, майор. Лейтенант Ван Ли. Корабли лаагов у нашего сектора границы. Их больше трех десятков. Сбор по тревоге, сэр.

— Понял.

С чего бы лааги начали переводить дополнительные корабли на участок, прилегающий к североамериканскому сектору? Теперь понадобится общий вызов летного персонала — даже тех, кто, как и он, всего шесть часов назад вернулся с патрулирования этого участка.

Но это же лааги — их, как всегда, не понять. Неважно, нападают они или убегают, смысла в их действиях не уловить.

— Вы должны явиться в комнату для совещаний “К” в четыре ноль-ноль. С личным снаряжением.

— Понял.

Джим неловко перекатился на живот и сощурил глаза, чтобы разглядеть время на часах при подсветке телефонной кнопки. Ему удалось различить цифры на наручном коммуникаторе — три двенадцать. Времени хватит.

— Вопросы есть, сэр?

— Все ясно, лейтенант,— сказал он.

— Отлично, сэр. Конец связи.

Телефон умолк. Какое-то мгновение желание спать, как гигантское черное болото, грозило засосать Джима; однако он резко стряхнул его заодно с одеялом, сел, по-прежнему в темноте, на край кровати и потер лицо.

Наконец он включил свет, встал, принял душ, оделся. Бреясь, Джим разглядывал себя в зеркале. Все то же грубоватое, квадратное лицо с крупными чертами, но морщинки в уголках рта и между бровями, под курчавящимися на лбу растрепанными черными волосами, спросонья глубже. “Дело не в выпивке”,— подумал он. Он теперь пил только в увольнении. В остальное время не тянуло. Просто он спал как бревно — и бревно это насквозь пропиталось водой и тонуло в каком-то бездонном озере.

Он не выдохся, нет. Там, на границе, он был прежним. Но чего-то ему не хватало, а чего, Джим и сам не знал. Он прямо-таки ощущал эту пустоту — похоже на то, когда сводит от голода желудок. Но голод тут был ни при чем — питался он регулярно; и женщины были ни при чем, что бы ни говорили друзья,— в увольнении он без всяких проблем находил себе подружек. Чего ему не хватало, так это ясности. Весь смысл в том, чтобы за спиной была стена, к которой можно прислониться, а впереди — дело, которое нужно сделать, и чтобы его и вправду можно было сделать, а не вести бесконечную войну без надежды на успех, хотя кругом все уверены, что война сама по себе оправдывает их существование. Он хотел чего-то добиться и найти кого-то, кто понял бы эту его потребность.

Джим встал и начал собираться на задание.

Уже одевшись, он пристегнул снаряжение: личное оружие, набор болеутоляющих средств и зеленый квадратный контейнер размером с ноготь, в котором хранилась икс-капсула. Выйдя из комнаты, прошел по длинному коридору сквозь спящий офицерский корпус и через боковую дверь шагнул в предрассветную тьму и дождь.

Он мог попасть в здание оперативного отдела по внутренним коридорам, но через площадку было ближе, а дождь и свежесть ночи должны были разбудить его и прогнать остатки сонливости. Как только Джим шагнул за дверь, в лицо ему хлестнула гонимая ветерком неразличимая пелена дождя. Сквозь нее через площадку смутно виднелись огни окон Оперативного отдела.

В отдалении слева прокатился гром. Звук казался слегка металлическим — такой слышен в горах, на большой высоте: там, за дождем и темнотой, были Скалистые горы. Над ними — облака. А над облаками, до самой границы, простирался на световые годы космос — там-то Джиму и надо быть еще прежде, чем рассветет, там, на невообразимой высоте, над этой площадкой, над этими домами, этими горами и этой Землей.

Он вошел в Оперативный отдел, предъявил документы дежурному офицеру и поднялся на лифте на четвертый этаж. Матовая панель двери комнаты для совещаний “F” пропускала в коридор резкое внутреннее освещение. Он постучался и вошел, не дожидаясь ответа. Комната была заполнена его товарищами - пилотами и их стрелками.

— А, Джим! — сказал полковник, проводивший инструктаж,— Тебе не сюда. Сегодня тебя ждут в комнате “К”.

О, черт — он и забыл. Джим вышел. Комната “К” находилась этажом ниже и дальше по коридору. На этот раз он вошел в нее, даже не стучась,— и замер на месте. Как и во всех комнатах для совещаний Оперативного отдела, меблировка была скудна: один стол и много стульев. В комнате присутствовали двое: генерал Луис Моллен, заместитель начальника Оперативного отдела, и незнакомая женщина.

Моллен, кругленький и плотный, как мяч для лечебной физкультуры, и с таким же мячом в качестве головы, расположился за столом. Вполоборота к нему сидела женщина в летном костюме. Стройная, с высоким лбом, она выглядела лет на двадцать пять. Нежная кожа и ясные глаза наводили на мысль, что большую часть жизни она провела в четырех стенах, укрытая от непогоды. У нее были светлые, слегка рыжеватые волосы, зеленовато-голубые глаза и правильные черты лица, чуть выдающаяся линия скул плавно переходила в маленький упрямый подбородок. Это вроде бы не особо примечательное лицо производило впечатление силы и решительности.

— Извините, что не постучался, сэр, — растерялся Джим.

— Неважно,— ответил Моллен.— Заходи.

Джим направился к столу. Моллен и женщина встали. Они пристально смотрели на него, а Джим не сводил глаз с женщины. Ее летный комбинезон был подогнан по фигуре, так что она явно была не из гражданских, которым в отделе снабжения подбирали одежду ради подобных случаев. Тем не менее она казалась чужой в Оперативном отделе, и Джим, несмотря на отупляющую усталость и внутреннюю пустоту, почувствовал укол внезапного беспричинного раздражения от ее присутствия здесь во время тревоги. Слишком уж бодрой и деловитой она выглядела для такого раннего часа. Моллен, конечно, выглядел так же, но это совсем другое дело.

Джим остановился напротив стола.

— Джим,— сказал генерал низким голосом, не меняя серьезного выражения на круглом, курносом лице.— Познакомься с доктором Мэри Гэллегер. Она из Бюро гериатрии.

“Ну да, конечно”,— кисло подумал Джим, протягивая ей руку. Мэри Гэллегер была почти одного с ним роста, а его пять футов десять дюймов — почти предел для пилотов, которым приходилось умещаться в командном кресле тесной кабины истребителя; да и рукопожатие у нее было крепкое. И все же... “Только посмотрите на нее”,— думал Джим; его все еще раздражало, что женщина не старше его, полная жизненных сил, посвятила себя последним годам чьих-то дряхлых и тусклых жизней. Настоящая похитительница тел < Похитителями тел в средневековье называли тех, кто выкапывал трупы на кладбищах и поставлял их врачам для изучения анатомии.— Прим. перев.> — оттаскивает стариков прямо от края могилы ради нескольких месяцев или лет существования.

— Очень приятно,— сказал он.

— Взаимно, Джим.

— Садись.— По знаку генерала Джим придвинул стул, и они снова расселись вокруг стола.

— В чем дело, сэр? — спросил Джим.— Мне сказали, что это общий вызов.

— Общий вызов ложный — повод отозвать несколько кораблей с границы для особого задания. Потому и Мэри здесь. И ты. Что ты помнишь о Битве Шестидесяти Кораблей?

— Это было сразу после того, как мы обнаружили, что у нас есть общая граница с лаагами, так ведь? — ответил Джим озадаченно.— Лет сто назад или даже больше. Мы тогда еще не знали, что проблемы снабжения жестко ограничивают количество кораблей, которые могут участвовать в битве. Шестьдесят наших столкнулись примерно с четырьмя десятками их кораблей по ту сторону нынешней границы, и противники оказались сильнее. А что?

— А вы помните, чем закончилась битва? — это спросила уже Мэри Гэллегер, подавшись вперед с удивившей его напряженностью.

Джим пожал плечами.

— Я же сказал - их корабли были лучше. Наши тогда уступали в скорости. Мы не должны были проектировать их только для охраны границы, лишаясь возможности стремительных атак. Нас основательно потрепали, а тех, кто уцелел, сумели сосредоточить в том месте, где взорвали сверхновую.— Он поглядел ей в глаза и продолжил преднамеренно неторопливо: — Корабли на краю зоны взрыва сгорели, как бумажные. Те, что были в центре, просто исчезли.

— Исчезли,— повторила Мэри Гэллегер. Описание взрыва ее, похоже, не взволновало.— Подходящее слово. Когда, высказали, все это было?

— Больше ста лет назад.— Джим повернулся к генералу Моллену и взглядом спросил его, что все это значит.

— Послушай, Джим,— сказал генерал,— мы хотим тебе кое-что показать.

Он отодвинул лежавшие перед ним бумаги и коснулся кнопок панели управления на краю стола. Верхний свет померк. Столешница стала словно прозрачной, сквозь нее видны были звезды. Трое сидевших у стола людей могли заглянуть в звездное пространство, отстоящее от них на тысячи световых лет. “Для гражданских,— подумал Джим,— звезды — лабиринт”. Для него же это была давно знакомая картина.

Моллен не снимал рук с кнопок. Показались две туманные сферы тусклого света, каждая диаметром примерно в сто пятьдесят световых лет. Достаточно яркие очертания сфер были хорошо различимы, но и отдельные звезды просматривались четко. Центром одной из сфер было земное Солнце, и один ее край пересекался с границей другой сферы.

— Это, Мэри,— прозвучал в полумраке голос Моллена,— наш район космоса и район лаагов. Они не дают нам распространяться в том направлении, а мы им — в этом. Звезды расположены здесь так, что ни нам, ни им не имеет смысла пытаться обойти друг друга. Видите участок границы?

- Да, вот здесь, где эти области сходятся,— отозвалась Мэри.

— Ну а Джим,— сказал Моллен,— командует эскадрильей на границе, и он хорошо знает эти места. Но до сих пор только нашим беспилотным кораблям удавалось зайти за границу, в глубь территории лаагов, и вернуться обратно. Верно, Джим?

— Верно, сэр. Соваться глубже чем на двадцать-тридцать световых лет — это самоубийство.

— Возможно,— сказал Моллен.— Так я продолжу? Битва Шестидесяти Кораблей сто двенадцать лет назад проходила вот здесь.— На границе появилось яркое пятнышко света.— В ней участвовал в числе прочих одноместный корабль с полуодушевленной системой автоматического контроля; пилот назвал его “Охотник на бабочек”... Ты что-то сказал, Джим?

Вырвавшееся у Джима восклицание было невольным. Глупо, конечно, но у него мороз пробежал по коже. Последний раз он слышал эту легенду много лет назад, еще ребенком.

- Это франко-канадская легенда о привидениях, сэр,— ответил он.— Рассказывали, что путешественники, которые отправлялись из восточной Канады по маршрутам торговцев мехом и погибали в пути, могли вернуться домой раз в году, в новогоднюю ночь. Они приплывали в призрачных каноэ сквозь шторм и снег, чтобы повидать дома родных и поцеловать девушек, которых уже больше никогда не увидят. Легенда называлась “Охота на бабочек” — имелись в виду те бабочки, что вторгаются в ульи, чтобы стащить мед.

— Пилот этого корабля, канадец Рауль Пенар,— Моллен откашлялся,— был весьма привязан к своей родине. “Охотник на бабочек” оказался одним из кораблей в центре взрыва сверхновой, одним из тех, что исчезли. Тогда мы еще не понимали, что взрыв сверхновой — это просто другое применение принципа, используемого в приводе фазового перехода. Ты ведь слышал, Джим, что по статистике корабль, который попал во взрыв сверхновой строго определенным образом, может быть не уничтожен, а просто перенесен в пространстве?

— Не хотел бы я полагаться на это, сэр,— сказал Джим.— И вообще, какая разница? Невозможно рассчитать местоположение современного корабля или задержать его настолько, чтобы применить взрыв сверхновой. Лааги не делали этого лет восемьдесят, и мы тоже.

— Верно,— сказал Моллен.— Но речь и не идет о современных кораблях. Посмотри на схему,— Моллен показал на стол.— Сорок три часа назад один из наших дальних беспилотных кораблей вернулся с территории лаагов со снимками корабля. Посмотри.

Щелчок кнопки — и звезды сдвинулись, отъехали назад. На фоне незнакомого звездного неба плыл старомодный конус одноместного боевого корабля забытой модели, постройки восьмидесятилетней давности. Картинка приблизилась, и Джим разглядел название, стертое пылью и потускневшее, но все еще различимое на поверхности корпуса: “Охотник на бабочек”. У него перехватило дыхание.

— Он так и дрейфовал на территории лаагов все это время? — прошептал в изумлении Джим.— Поверить не могу...

— Это еще не все,— перебил Моллен.— Корабль управляем, и он движется.— Новый щелчок кнопки, и снова появилась первая картинка. Яркая линия возникла на самом краю стола и поползла к территории лаагов, вошла в нее и двинулась насквозь.— Видите,— сказал в темноте Моллен,— корабль возвращается оттуда, куда его сто лет назад забросил взрыв сверхновой. Возвращается к Земле.

Джим уставился на линию как зачарованный.

— Нет,— не удержался он,— не может быть. Это штучки лаагов. На борту их пилот...

— Послушай сам,— отозвался Моллен.— Беспилотный корабль зафиксировал звуки голоса внутри корабля. Послушай.

Еще один мягкий щелчок кнопки. Зазвучал голос, хриплый человеческий голос, рассеянно напевающий себе под нос по-французски. Он заполнил комнату и зазвенел в ушах у Джима.

 

...катят мой шар, катят —

катят мой шар, катят...

 

Песня оборвалась, и голос перешел на бормотание то на английском, то на французском, по-прежнему себе под нос. Джим почти забыл те обрывки французского, которые в детстве усвоил в Квебеке, и с трудом разобрал, что владелец голоса комментировал свои хозяйственные дела на корабле, развлекая разговорами себя самого, как любой другой отшельник или просто одинокий человек.

— Ладно,— сказал Джим, сам не понимая, зачем он вообще возражает против таких убедительных доказательств,— но вы же сказали, что у них тогда уже появились первые полуодушевленные системы управления. Там же использовались специально выращенные ткани мозга, верно? Так это просто система управления повторяет услышанное, как попугай, и выполняет заданную программу возвращения корабля домой.

— Посмотри еще,— сказал Моллен. Картинка опять изменилась, показывая “Охотника на бабочек” вблизи. Джим пригляделся и увидел пробоины на покрытом пылью корпусе — его явно хлестнуло современным световым оружием, далеко ушедшим от древних лазерных пушек.

— Этот корабль уже разок столкнулся с лаагами по пути домой. Он встретил три корабля их патруля, сразился — и победил.

— Победил? Эта старая кастрюля? — Джим уставился в темноту, скрывавшую лицо Моллена.— Три современных корабля лаагов?

— Да, именно,— сказал Моллен.— Двоих он подбил, а от третьего сбежал. Должен был бы и сам погибнуть, но он все движется, и, похоже, на обычном приводе. Фазовых переходов он не делает. Система управления, конечно, может записать голос и направить корабль домой, но вот сражаться при соотношении три к одному она не может. Для этого нужен живой разум.

Щелкнула кнопка. Загорелся, ослепив на минуту, яркий верхний свет, и стол опять стал просто столом. Джим моргнул и увидел, что Моллен смотрит на него в упор.

— Джим,— сказал генерал,— это задание для добровольца. Корабль все еще в глубине территории лаагов, и он снова попадет под обстрел, прежде чем доберется до границы. В следующий раз его взорвут или захватят. Мы этого допустить не можем. Слишком много этот пилот, Рауль Пенар, должен нам рассказать. Начиная с того, почему он все еще жив, если ему за сотню.— Он пристально наблюдал за Джимом.— Джим, я прошу тебя с подразделением из четырех кораблей встретить “Охотника на бабочек” и привести его сюда.

Джим почувствовал, что невольно облизывает губы, и сдержался.

— Далеко это? — спросил он.

— По крайней мере восемьдесят световых лет от границы к самому центру территории лаагов,— прямо ответил Моллен.— Если хочешь отказаться, отказывайся сейчас. На такое дело нужен человек, который уверен, что сможет выбраться живым.

— Тогда это для меня,— произнес Джим. Его негромкий смех прозвучал натянуто.— Я такой человек, генерал. Я доброволец.

- Отлично,— сказал Моллен и выпрямился.— Теперь вот еще что. Рауль Пенар много старше любого долгожителя, и у него как минимум старческий маразм, если он вообще сума не сошел. Нам нужен опытный наблюдатель, чтобы сразу получить от капитана как можно больше информации, на случай если вы потеряете его и корабль на обратном пути. Здесь требуется человек с опытом в гериатрии и хорошим знанием процесса старения. Мэри как раз и будет таким наблюдателем. Она заменит твоего обычного стрелка на двухместном корабле.

Это был удар под дых. Джим резко втянул в себя воздух и невольно выпрямился. Его собеседники наблюдали за ним. Через секунду он овладел собой и обратился к генералу:

— Сэр, мне нужен стрелок. Это как раз тот случай, когда стрелок понадобится.

— Вообще-то,— протянул Моллен, и Джим почувствовал, что ответ был наготове,— Мэри как раз стрелок, и хороший. Она капитан резерва в Сорок втором учебном авиаотряде, коэффициент подготовленности 92,6.

— Да, но все равно она солдат по выходным! — Джим повернулся к Мэри.— Вы настоящую службу когда-нибудь проходили? На границе?

— Вы и сами знаете, что нет, майор,— спокойно ответила Мэри.— Иначе вы бы встречали меня раньше. Мы примерно одного возраста, а на границе не так много народа служит.

— А знаете вы, каково это, капитан? Как там все происходит? — Джима уже несло. Он старался говорить сдержанно, но чувствовал, что срывается, несмотря на все усилия.— Вы знаете, как лааги появляются из ниоткуда? Вы знаете, что вас могут подбить прежде, чем вы заметите, что рядом кто-то есть? Или могут подбить соседний корабль, и нужно держать защитные экраны открытыми — так полагается, если есть хоть ничтожный шанс помочь терпящему бедствие кораблю. Знаете, каково это — сидеть и смотреть, как человек, с которым ты жил бок о бок, заживо горит в кабине, из которой не выбраться? Или его вынесло из вспоротого брюха корабля, и он затерялся где-то вдали, он жив, но пропал, и вам его никогда не найти? Знаете, как это бывает, если тебя самого вынесет, и ты потеряешься, и надо будет выбирать, ждать ли в скафандре три недели, месяц, два месяца, надеясь на ничтожный шанс, что тебя все-таки найдут, или принять икс-капсулу? Знаете, каково это?

— Я знаю об этом,— сказала Мэри все с тем же выражением на лице.— И также, как и вы, преимущественно как о возможных опасностях. Я видела записи того, о чем вы говорите. Я знаю об этом столько, сколько возможно для того, кто остался в живых.

— Вам этого не понять,— хрипло огрызнулся Джим. У него дрожал голос. Он увидел, как Мэри повернулась к генералу.

— Луис,— сказала она,— может, поискать другого добровольца?

— Джим — лучший,— отозвался Медлен. Он бесстрастно разглядывал обоих через стол.— Если бы у меня был командир эскадрильи опытнее его или даже такой же, только менее уставший, я бы его и вызвал. Но задача практически неосуществима, ее может выполнить только тот, кто умеет добиваться невозможного. Джим такой. Это как в спорте: время от времени появляется чемпион, который не просто на ступеньку выше остальных, а на десять ступенек выше даже серебряного призера. Нет смысла посылать пять кораблей на территорию лаагов, если командовать будет кто-то другой. Вы просто не вернетесь. Если пойдет Джим, есть шанс.

— Понятно,— сказала Мэри. Она взглянула на Джима.— Так или иначе, я иду.

— А ты берешь ее, Джим,— добавил Медлен,— или отказываешься от задания.

— А если откажусь? — Джим взглянул на генерала.

— На это могу ответить я,— ответила Мэри, и Джим перевел взгляд на нее.— При необходимости мое Бюро затребует корабль, и я отправлюсь одна.

Джим долго молча смотрел на нее, ощущая, как охватывавший его гнев сменяется огромной усталостью.

— Ладно,— сказал он.— Ладно, Мэри, генерал, я возьмусь за это задание.— Он сделал глубокий вдох и окинул взглядом комбинезон Мэри.— Когда вы будете готовы?

— Я готова,— сказала Мэри. Она пошарила за столом и достала пакет со снаряжением: оружие, аптечка и икс-контейнер.— Чем скорее, тем лучше.

— Хорошо,— сказал Моллен.— Пять кораблей подразделения ждут вас, команда уже на борту.— Он поднялся из-за стола, и двое сидевших напротив поднялись вслед за ним.— Я пройдусь с вами до Секции транспортировки.

 

Глава вторая

 

Они вместе вышли в коридор и прошли по нему до лифта, который спустил их в туннель с бегущей дорожкой. Медленно двигающаяся полоса вынесла их на полосу побыстрее, та — на следующую, еще быстрее, и так далее. Они мчались по туннелю, окруженные воздухом, который перекачивался со скоростью сто двадцать миль в час по направлению движения людей, чтобы их не сбило с ног. За пару минут они добрались до конца, движение полосы замедлилось, воздуха — тоже, наконец они притормозили, сошли с дорожки и очутились в обычном офисе, только глубоко под горой. Это, как вспомнил Джим, на случай, если в момент транспортировки произойдет взрыв. Такая вероятность всегда имелась в виду. Может, и сейчас?..

Моллен зарегистрировал их прибытие у дежурного офицера, и они прошли через несколько помещений в комнату для переодевания. Там Джим и Мэри забрались в гротескно раздутые скафандры, которые сами по себе были космическими кораблями, хоть и маленькими. Именно в них — если им не повезет, но икс-капсул они не примут,— они смогут дрейфовать в космосе, существуя на резервном питании и воздухе, пока не сойдут с ума или не умрут своей смертью. ...Или пока их не найдут и не вернут домой. Один шанс на миллион. Джим погрузился в скафандр целиком и задраил его.

— Готовы? — Голос Моллена донесся до него из внутреннего переговорника. Прозрачное забрало шлема позволяло разглядеть, как тот наблюдал за ним.

— Готовы, генерал.

Джим оглянулся и увидел, что Мэри уже в скафандре и ждет его. Он подумал, что она, должно быть, спешила, старалась доказать, что она не просто воскресный солдат, и почувствовал вдруг симпатию к ней. Со скафандром к нему вернулась уверенность в себе, и стало легче.

— Пошли, капитан.

— Лучше просто Мэри,— ответила она,— а я вас буду звать Джимом.

— Удачи,— сказал Моллен.

Джим и Мэри проковыляли через комнату, подождали, пока не откроется многотонная взрывоустойчивая дверь, и ввалились в огромную пещеру, служившую зоной отправления. Там их ждали двухместные корабли, похожие на серо-белые дротики. На первых четырех у запечатанных люков горели красные сигналы, показывая, что экипаж уже внутри. Джим читал их названия, ковыляя к открытому люку “флагмана” — его собственного корабля, носившего имя “ИДруг”: “Ласточка”, “Прекрасная Дева”, “Лила”, “Четвертая Елена”. Он отлично знал всех пилотов и стрелков, а “Ласточка” и “Четвертая Елена” вообще были из его собственной группы. Все четыре — хорошие корабли с опытными командами. Лучше не бывает.

Джим поднялся на борт “ИДруга” и устроился в переднем кресле лицом к панели управления. Через рецепторы скафандра он слышал, как Мэри проскользнула в кресло стрелка сзади и левее. Несмотря на всю эффективность кондиционеров скафандра, ему уже чудился слабый запах собственного пота. Реагируя на выработанную десятками вылетов привычку, мозг Джима ожил, а мысли прояснились. Он подключил скафандр к панели управления.

— Проверка,— произнес Джим.

Они ответили один за другим, “Ласточка”, “Прекрасная Дева”, “Лила” и “Четвертая Елена”.

— Секция транспортировки, — сказал Джим, — это подразделение Уандера, мы готовы и ждем старта.

— Принято,— ответил голос. Последовала пауза, и Джим, как всегда, ощутил каким-то шестым чувством, как многотонный вес корабельных корпусов из магниевого сплава с инвертированной структурой давит на укрепленный бетон зоны отправления.— Готов к передаче.

— Вас понял.

— Тогда на счет четыре,— произнес ровный, бестелесный голос Секции транспортировки.— На заставу девять, сектор L, приграничный район — транспортировка подразделения Уандера, пять кораблей. Готов к фазовому переходу. Начинаю отсчет. Четыре... три...— Невероятное напряжение, всегда предшествующее передаче из одного пункта в другой, начало нарастать. У всех экипажей на всех кораблях нервы были на взводе.— Два...— Голос Секции транспортировки, казалось, бил молотком прямо по головам.— Один... транспортирую!

Внезапно они потеряли ориентацию в пространстве, набежала волной тошнота, но тут же исчезла. Вокруг были звезды приграничного района, они же плыли по темноте межзвездного пространства. В ушах зазвучал незнакомый голос:

— Назовите себя,— произнес он.— Назовите себя. Это “Грозный”, командный корабль сектора заставы девять, требую назвать себя.

— Подразделение Уандера. Пять кораблей.

Джим и не пытался искать на приборах плывущий в пространстве шар “Грозного”, который с двадцатью кораблями сопровождения был где-то там, на расстоянии больше пяти световых лет. Все они сейчас нацелились на точку приема, в которой возникли пять кораблей Джима. Командовал бы Джим эскадрильей или заставой лаагов, он не стал бы транспортироваться сюда даже с двумя десятками кораблей, да и с четырьмя десятками, пожалуй, тоже.

— Подтвердите извещение о транспортировке с Земли подразделения из пяти кораблей для глубокого проникновения на территорию лаагов. Говорит командир подразделения Уандера.

— Командир подразделения Уандера, извещение о транспортировке подтверждено,— донесся сквозь потрескивание ответ заставы девять.— Задание подтверждено. Вам не следует высаживаться. Повторяю, не высаживаться. Прилегающие пограничные районы проверены на присутствие нарушителей, данные готовы для окончательной передачи вам. Отправляйтесь немедленно, как только получите данные. Подготовьтесь к приему.

— Майор...— заговорила Мэри у него за спиной.

— Помолчи,— отозвался Джим без всякой злости, как будто обращался к Лейфу Моллою, своему постоянному стрелку. Он на секунду забыл, что на борту у него пассажир, а не обычный стрелок. Но задумываться над этим времени не было.— Принято,— ответил он заставе девять.— Начинайте передачу данных.

Джим нажал кнопку приема, над ней вспыхнула лампочка и горела почти секунду, прежде чем снова погаснуть. “А данных-то немало”,— подумал Джим. Он примерно представлял, с какой скоростью информация закачивалась в компьютер корабля. Вот почему для мозга компьютеров теперь выращивали твердо-кристаллические структуры. Полуодушевленный мозг вроде того, что был установлен на “Охотнике на бабочек”, давно устарел — эта биоэлектронная ткань в питательном растворе уже не справлялась с сегодняшними требованиями, не могла передать за секунду-другую пакет информации емкостью в шестнадцать часов в режиме реального времени.

Кроме того, живые ткани надо было предохранять от большого ускорения, подкармливать и подрезать, и при этом они еще и умирали в самый неподходящий момент.

Пока Джим обдумывал все это, другая, большая часть его разума, управляла движениями правой руки в перчатке. Его пальцы двигались над панелью со ста двадцатью маленькими черными кнопками, напоминающими клавиши аккордеона, двенадцать рядов по десять кнопок в каждом. Он пробегал по ним пальцами не задумываясь, с быстротой и ловкостью опытного оператора, запрашивая ту или другую информацию из массы данных, только что поступивших в компьютер корабля, чтобы сложить цельную картину происходящего и составить план необходимых действий.

Комбинации нажатых Джимом кнопок сложились в замысловатый код, и пробудившийся голос мозгового центра зашептал ему в ухо не менее сложные коды из слов и цифр:

“...Транспортировка в район назначения LW, задержка в секторе L49C в пункте 12.5,13.2,64.5. Последующие прыжки 10 LW, R наклон Z49 градусов к средней точке границы. Оптимальное количество прыжков 12, ошибка 0,03, исправима при первом переходе...”

Он продолжал работать, и картина начала проясняться. Пробраться внутрь будет нетрудно. С этим никогда проблем не было. До “Охотника на бабочек” можно добраться за двенадцать фазовых переходов или прыжков через сто восемьдесят световых лет, и примерно через час они окажутся в зоне его предполагаемого местонахождения. Потом, по идее, они могут окружить корабль, состыковаться с ним и, если удастся, помочь преодолеть отпущенный кораблю и его пилоту десятилетний предел расчетных возможностей.

При современном приводе фазового перехода проблема была не в том, чтобы совершить прыжок в какую-либо точку пространства, а в том, чтобы правильно рассчитать расстояние до этой точки, время ее достижения и направление движения. Теория фазового перехода выросла из Принципа неопределенности Гейзенберга. Из этого принципа следовало, что можно определить либо положение электрона, либо скорость его движения, но не то и другое одновременно. Когда корабль включал режим фазового перехода, он не перемещался в обычном смысле этого слова. Он оказывался вне времени, скорость его становилась равна нулю, а местонахождение — одновременно нигде и везде. Потом его местоположение локализовалось в расчетном пункте назначения, а скорость приводилась в соответствие с его положением в этой точке.

Проблема с фазовым переходом состояла именно в расчете. Требовалось учесть положение корабля в пространстве и направление его движения на момент совершения прыжка, а также положение и передвижение пункта назначения, и это в галактике, где все находилось в относительном движении, зафиксированной была только лишь одна выдуманная математиками точка — центр галактики. От этой точки и отсчитывались все расстояния.

Чем больше расстояние, тем сложнее были расчеты и тем больше они занимали времени. Вступал в действие закон убывания точности, и вся процедура становилась бессмысленной: чтобы рассчитать один прыжок, требовались годы, а добраться туда же за несколько прыжков — менее длинных и более простых — было куда быстрее. Даже на современных кораблях из-за долгих расчетов люди и лааги не могли обойти территории друг друга. “Будь мы вроде Рауля Пенара,— мрачно подумал Джим,— и имей по двести лет жизни впереди, тогда бы все было по-другому”. От этой мысли у него мурашки пробежали по коже, он и сам не знал почему. Он выбросил все это из головы и вернулся к расчетам.

Картина росла и усложнялась. Он послал голосовое сообщение остальным кораблям, плывшим рядом с ним в космическом пространстве.

— Подразделение Уандера, говорит командир. Приготовьтесь к переходу на территорию лаагов. Примите модель расчета первого из двенадцати прыжков. Всем кораблям подразделения подтвердить прием.

Секция передачи на его панели управления засветилась, и “Ласточка”, “Прекрасная Дева”, “Лила” и “Четвертая Елена” скачали в свои компьютеры разработанную им установку и расчеты. Потом он услышал их подтверждения.

— Нацелиться на точку назначения,— продолжил Джим.— В точке назначения рассеяться по модели “К”. Повторяю, по модели “К”, компактно, с промежутком в сто километров. С промежутком в сто километров.— Он глянул на циферблат часов на панели перед ним.— Транспортировка через шесть секунд. Начинаю отсчет. Пять. Четыре. Три. Два. Один. Транспортировка...

Снова тошнота и потеря ориентации.

Вокруг были незнакомые звезды. Компьютер замигал лампочками, подтверждая их положение и уточняя данные для рассчитанного заранее следующего прыжка. Потом он снова забормотал Джиму на ухо...

— Проверка десять,— шепнул Джим. Это был код, обозначавший “Совершайте следующий прыжок немедленно”.

— Три. Два. Один. Транспортировка...

Снова резкий рывок и потеря ориентации. Тошнота. Горящие в тишине лампочки, а потом опять...

— Проверка десять...

Они сделали прыжок еще десять раз. Паузы для расчетов были полны молчаливого напряжения. Корабли беззвучно плыли в темноте, нарушая ее лишь своим свечением. И вот они на месте.

И в пустоте. Одни среди вражеских звезд. Присутствие других кораблей приборы не показывали.

— Доложите,— скомандовал Джим всему космосу сразу.

— “Ласточка”...— прошептал голос у него в наушниках, когда откуда-то издалека луч сжатия коснулся борта “ИДруга”, донеся до него послание.— “Прекрасная Дева”... “Лила”...— Пауза чуть побольше: — “Четвертая Елена”.

“Четвертая Елена” вечно запаздывала. Джим сто раз уже отчитывал за это ее пилота, но сейчас ему было не до того. Они находились в глубине территории лаагов, и наблюдательные посты противника уже наверняка зафиксировали всплеск энергии не только в момент исходного прыжка от заставы девять, на которой он и был рассчитан после обнаружения “Охотника на бабочек” — поэтому этот прыжок перенес их на половину расстояния до корабля,— но и вовремя последующих, тех, что закинули их глубоко на территорию лаагов. Связь между кораблями подразделения нужно было свести до минимума, пока инопланетяне выясняли, куда привела нарушителей цепочка прыжков.

Они наверняка уже знали положение “Охотника на бабочек” и выслали корабли, чтобы с ним разобраться. Скоро они сложат два и два и начнут искать нарушителей в нужном районе. Но пока подразделение в безопасности среди огромных пространств вражеской территории, если только соблюдать тишину.

Джим заблокировал внешние сигналы и вызвал Мэри по интеркому.

— Ну, Мэри, так что вы хотели сказать мне на границе?

Ответа пришлось подождать.

— Майор...

— Да бросьте,— прервал ее Джим,— вы тогда правильно сказали: мы в космосе, и ни к чему столько формальностей. Извините, что назвал вас “капитан” в тот раз. Так что вы хотели, Мэри?

— Ладно, Джим,— отозвалась Мэри,— отбросим чины.— Тон у нее был мрачноватый, хоть и шутливый.— Я вот что хотела сказать — нам бы надо подобраться поближе к “Охотнику на бабочек”, чтобы держать контакт лучом сжатия с ее корпусом. Я хочу записать все, что Пенар будет говорить с момента контакта. Это важно.

— Не беспокойтесь,— ответил Джим.— Мы сейчас рассеялись в пространстве и ищем его по приборам. Если застава девять верно рассчитала его движение, то он подойдет к нам через несколько минут, и я вас подведу прямо к нему. Мы его окружим, зацепим магнитными лучами и попробуем сделать групповой прыжок — сам по себе он, похоже, способен только на обычное ускорение.

— Подойдет к нам, говорите?— переспросила Мэри.— А почему мы сразу к нему не вышли?

— К чему сразу объявлять лаагам, зачем мы пришли? — ответил Джим.— Пока что они могут предполагать, что мы вообще о нем не знаем. Поэтому мы подождем его дальше по пути его следования, благо он шпарит прямо вперед, без всяких отклонений. Может, мы даже убедим лаагов, что встретили его случайно,— Джим невесело улыбнулся под прикрытием шлема,— но вы на это особо не рассчитывайте.

— Как думаете, мы без проблем его зацепим?

— Ну,— протянул Джим,— это смотря по тому, как скоро он начнет нас обстреливать после того, как увидит.

— Обстреливать?— недоверчиво переспросила Мэри.— Зачем бы он... ах да,— продолжила она изменившимся голосом,— понятно.

— Именно,— отозвался Джим.— Мы не похожи ни на один из известных ему человеческих кораблей, а на этой территории он скорее будет ожидать врагов, чем друзей.

— И как вы собираетесь не дать ему стрелять?

— Мы раскопали опознавательные сигналы времен Битвы Шестидесяти Кораблей. Будем надеяться, что он их вспомнит. И еще мне дали голосовой сигнал, который надо перевести во вспышки и передать ему его собственным кодом времен той битвы. Может, это сработает, а может, и нет.

Сработает,— с уверенностью сказала Мэри.

— Да? — Джим напрягся. — А почему вы так в этом уверены?

— Это моя специальность, Джим. Мне полагается знать реакции пожилых людей. Как правило, они забывают недавние события и помнят то, что давно прошло. Детство. Самые важные моменты молодости — наверняка Битва Шестидесяти Кораблей относится к таковым.

— И вы думаете, что Пенар вспомнит?

— Да, думаю,— сказала Мэри.

Джим снова невесело ухмыльнулся.

— Надеюсь, вы правы. Подобрать его и отвезти домой — это одно дело. Проделать это, отбиваясь от лаагов,— совсем другое. А если нам еще и с Пенаром придется сражаться, то это уж точно ни одному смертному не под силу.

— Верно,— заметила Мэри.— Вы ведь не любите ощущать себя смертным, майор... Джим.

Джим собрался было ответить, но потом снова сжал губы. Он весь напрягся и взмок, невзирая на скафандр. Эта докторша, которая никогда не видела, как умирают друзья, она!.. Захлестнувшая его волна гнева наконец отхлынула, но он чувствовал себя обессиленным и выжатым как лимон, а во рту остался горький привкус желчи.

— Наверное, нет,— проговорил он в интерком нетвердым голосом.— Наверное, нет.

— Зачем откладывать, Джим? — сказала его собеседница.— Признайтесь: вы не любите тех, кто занимается гериатрией.

— Да нет,— отозвался Джим,— меня это не касается. Пусть живут сколько могут.

— А что в этом плохого?

— Просто все это бессмысленно. Ну довели вы среднюю продолжительность жизни до сотни. И что тут хорошего? — У него пересохло в горле. Он подумал, что не стоит столько болтать, но все равно продолжил: — Какой в этом толк?

— У людей теперь и в девяносто достаточно энергии. А если мы продвинемся дальше... Вот Пенар, ему далеко за сотню, и...

— А толку-то? Достаточно энергии! — Джиму уже было не сдержаться.— Хватает энергии, чтобы ковылять туда-сюда и дремать на солнышке! Когда, по-вашему, отправляют в запас на пограничной службе?

— Знаю,— ответила Мэри.— В тридцать два.

— Вот именно, в тридцать два,— усмехнулся Джим.— Вы даете людям лишние годы активной жизни, так? Если они такие активные и энергичные, почему же они не могут служить на границе после тридцати двух? А я скажу почему. Потому что они слишком старые, физически старые, и это отражается на их нервах, на быстроте реакции! И вы можете сколько угодно возвращать древних старцев с края могилы, но этого вам не изменить. Так что толку от этих лишних шестидесяти восьми лет?

- Может, спросите у Рауля Пенара об этом? — тихо проговорила Мэри.

Всплеск горечи и боли в душе Джима был так силен, что он сжал зубы, стараясь, чтобы голос его не выдал.

— Вот про него не надо,— сказал он хрипло. Он вдруг почувствовал, будто сам прошел через все это: не поддавался смерти все эти годы, упрямо двигаясь к границе и Солнечной системе, не в состоянии даже совершить фазовый переход на долгом, долгом пути домой. “Я дотяну его до дома,— обещал Джим сам себе,— я приведу Рауля Пенара туда, куда он шел больше сотни лет, пусть даже нам придется пробиваться через каждую заставу лаагов отсюда и до границы”.— Про него не надо,— повторил он вслух.— Он был боец.

— Он и сейчас...— Сигнал тревоги прервал слова Мэри. Джим мгновенно опустил руки на клавиатуру, и через несколько секунд их корабль поплыл рядом с изъеденным космической пылью конусом, на борту которого виднелась потускневшая надпись “Охотник на бабочек”.

 

Глава третья

 

В то же самое время вокруг древнего космического корабля появились остальные суда подразделения. Они выпустили магнитные лучи и зацепили “Охотника на бабочек”, но он почти сразу же дернулся, как необъезженная лошадь, и стал резко набирать ускорение, пытаясь сбежать.

Хотя их и застал врасплох всплеск энергии, смертоносный для любой живой души на старом корабле, пять кораблей подразделения все же удержали его своей общей массой.

— Внимание,— Джим шептал в микрофон в шлеме скафандра, и старинные кодовые фразы превращались во вспышки, сигналившие конусообразному кораблю.— Внимание, “Охотник на бабочек”. Это правительственный Спасательный отдел, подразделение Уандера. Прекратите сопротивление. Мы берем вас на буксир,— Джима резануло потерявшее смысл старое слово,— мы берем вас на буксир для возвращения в штаб базы. Повторяю...

Вспышки огней снова и снова повторили послание. “Охотник на бабочек” прекратил сопротивление и покорно повис в сети магнитных лучей. Джим навел на его корпус переговорный луч.

— ...домой, — послышался голос, тот же голос, который он слышал в записи в офисе Моллена.— Chez moi < У меня (фр.)>...— Он неразборчиво продолжил по-французски, потом перешел на стихи по-английски с сильным акцентом:

 

Наполеоновы солдаты

не станут с миром воевать;

Шенье пытался строй нарушить,

немедля замертво упал...

 

— “Охотник на бабочек”, “Охотник на бабочек”,— повторял Джим снова и снова, а вспышки на корпусе его корабля переводили слова в код столетней давности.— Как слышите? Повторяю, как слышите? Подтвердите прием сигнала. Подтвердите прием сигнала...

Потрепанный временем и атаками лаагов корабль не отзывался. Голос продолжал читать; Джим узнал стихотворение Уильяма Генри Драммонда, который одним из первых писал на английском языке так, как говорили канадцы в девятнадцатом веке, с сильным французским акцентом.

— ...Трясутся и грохочут пушки...— все бормотал он,— ...бум-бум, и больше ничего...— Внезапно Рауль Пенар переключился на чистый французский. Как ни странно, по размеру и рифме переход между стихотворениями был практически незаметен:— Потрепано мое пальтишко — всё ветер, холод и дожди...

— Бесполезно,— сказала Мэри.— Придется доставить его на Землю — может быть, после лечения мы добьемся от него чего-нибудь.

— Хорошо,— отозвался Джим,— тогда мы направимся...

Вой внутрикорабельной сирены оглушил его, несмотря на скафандр.

— Лааги,— вскрикнули с “Четвертой Елены”.— Пять бандитов, сектор шесть...

— Бандиты! Два бандита, сектор два, тысяча пятьсот километров...— перебила “Лила”.

Джим выругался и опустил руки на кнопки приборной доски. Корабли были в сцепке, так что его импульс фазового перехода автоматически проходил через компьютеры остальных, и они все вместе совершали прыжок в выбранном направлении и на заданное расстояние. Рывок — и он почувствовал характерное ощущение перехода; а затем воцарилась тишина.

Сирена отключилась. Голосов не было слышно. После прыжка вступило в силу автоматическое рассеивание. Остальные четыре корабля на большой скорости расходились на расстояние до тысячи километров, а их лучи ощупывали и обыскивали космос еще на половину светового года в каждую сторону. “ИДруг” тем временем продолжал держаться вплотную к “Охотнику на бабочек”.

— Похоже, оторвались.— Голос Мэри разрушил тишину; хотя Джиму он показался слишком спокойным и обыденным.— Вроде они нас потеряли.

— Черта с два!— резко ответил Джим.— У них наверняка беспилотные зонды-детекторы понавешаны до самой границы! Они ведь знают, что нам некуда больше деваться.

— Тогда лучше опять прыгнуть...

— Еще рано! Слушайте, заткнитесь наконец! — оборвал ее Джим.— Чем больше кораблей они соберут для атаки здесь, тем больше мы оставим позади при прыжке. Сидите спокойно и держите свое мнение при себе. Мне сейчас нужен стрелок, а не оппонент!

— Есть, сэр! — ответила Мэри без тени насмешки в голосе. На этот раз он не отреагировал на обращение “сэр”.

Часы медленно отсчитывали секунды. Компьютер завершил расчеты и был готов к действию. Джим ждал Его лицо под шлемом было покрыто потом. В ушах стучало...

Взвыла сирена.

— Лааги!— закричали с “Четвертой Елены”.— Четыре бандита <В ВВС США “бандитом” в радиопереговорах принято называть самолет противника.— Прим. перев.>...

— Бандиты!

— Бандиты!

Внезапно внутри его шлема со всех сторон зазвенели предупреждения с других кораблей. Сигнальный экран перед Джимом ожил от зеленых точек, подступающих к белым: корабли лаагов окружали его подразделение.

Зеленые точки надвигались, и по мере приближения казалось, что они рассеиваются. Они надвигались, и...

Внезапно они исчезли. Мигнули и исчезли, как будто их никогда и не было.

— Построение “Чарли”, — устало скомандовал Джим остальным четырем кораблям. Они переменили положение. Джим молчал, чувствуя, как с подбородка у него капает пот. Он ощущал, как растет напряжение у его спутницы.

— Прыгайте! — наконец вырвался у нее хриплый шепот. — Да что же вы не прыгаете?

— А куда? — прошептал Джим в ответ.— У них сейчас планетарные компьютеры, каждый размером с небольшой город, высчитывают наши возможные передвижения. Куда бы мы сейчас ни прыгнули в направлении к границе, они нас будут ждать.

— Так прыгните в сторону. Уйдите от них!

— Тогда,— прошептал Джим,— придется пересчитывать заново.— Он вдруг заметил, что понизил голос в ответ на шепот Мэри. Джим заглушил передачу их разговора на остальные корабли и заговорил громче: — На перерасчеты нужно время. За это время они нас найдут; а оборудование у них лучше, чем наши корабельные компьютеры.

— Но чего мы ждем? Почему они ушли? Не лучше ли нам сейчас...

— Нет,— прорычал Джим.— Они отошли, потому что сочли, что их пока слитком мало.

Слишком мало? Вдвое больше, чем нас!

— Слишком мало,— повторил Джим.— Они хотят разом прихлопнуть нас всех. Они хотят, чтобы никто не ушел. Дело не только в “Охотнике на бабочек”. Если враги так глубоко забрались на их территорию, нельзя дать им уйти. Мы сделали бы то же самое, если бы лааги проникли в наше пространство. С нарушителями надо разобраться так, чтобы другим было неповадно.

- Но...

Лааги... лааги! Лааги!

Крики послышались со всех кораблей сразу. Джим нажал на кнопку, и четыре экрана ожили, показывая кабины четырех кораблей изнутри. Теперь он мог видеть и слышать остальных пилотов и стрелков.

Сигнальный экран кишел зелеными точками. Они мчались со всех сторон, окружая подразделение Уандера.

— “Гектор”! Построение “Гектор”!- Джим сам не заметил, как перешел на крик.— Стреляйте, прорывайтесь, потом проверка десять. Проверка десять...

Они шли к одной из приближающихся групп зеленых огоньков, и “Охотник на бабочек” с ними. Перекрывая переговоры пилотов, послышался голос Рауля Пенара. Он не то кричал, не то пел. Странная зловещая мелодия напоминала по звучанию боевой гимн. Джим слушал его, словно в кошмарном сне...

 

Французу осенью не время умирать,

Ведь дичью до краев полны болота,

Жирны лягушки, будто колобки,

И на ондатру хороша охота!

 

Слабенькие лазеры старого корабля потянулись к приближающимся огонькам лаагских судов, даже приблизительно не попадая в цель. Что-то вспыхнуло впереди, и на мгновение его расплывчатый, покореженный силуэт пропал из виду. Подразделение столкнулось с восемью кораблями врага.

“ИДруг” внезапно дернулся, включилась сирена. От скользящего удара световой пушки лаагов температура внутри корабля на секунду поднялась до двухсот градусов. Вокруг царил хаос. Внутри “Прекрасной Девы” что-то вспыхнуло, и больше на экране было ничего не разглядеть. Наконец они прорвались сквозь вражеские корабли, Джим крикнул: “Прыжок!” — и одновременно зацепил потрепанный корпус “Охотника на бабочек”, пытаясь провести его через переход только своими силами.

Задача была совершенно невозможная. Но как бы ни был безумен Рауль Пенар, частью своего сознания он, казалось, понимал, чего хочет Джим. Два корабля прыгнули вместе под контролем компьютера “ИДруга”, и наконец шесть кораблей плыли рядом в безмолвии и темноте космоса, среди чужих звезд.

Тишину нарушил всхлип, послышавшийся с одного из кораблей. Джим поднял взгляд и увидел на экране почерневшую кабину “Прекрасной Девы”. Пилота в кресле не было; он скорчился возле обугленного скафандра на месте стрелка.

— “Прекрасная Дева”! — Джим повторил вызов более резким тоном.— “Прекрасная Дева”, ответьте!

Пилот поднял голову. Всхлипывание прекратилось.

— Говорит “Прекрасная Дева”,— отозвался пилот вялым монотонным голосом, как будто у него заплетался язык.— Мне пришлось застрелить стрелка, командир. Ее скафандр горел изнутри. Мне пришлось застрелить стрелка. Ее скафандр...

— “Прекрасная Дева”!— оборвал его Джим.— Вы в состоянии производить расчеты и прыжки?

— Так точно, командир,— последовал монотонный ответ.— Я в состоянии производить расчеты и прыжки.

— Отлично, “Прекрасная Дева”,— сказал Джим.— Прыгайте в сторону, за территорию лаагов, и двигайтесь к нашей стороне границы самостоятельно. У вас получится — мы уже близки к внешней границе. Все понятно? Прыжок в сторону, и возвращайтесь домой. И прыгайте подальше, чтобы лаагам не вздумалось идти за вами.

— Нет! — Голос пилота немного ожил.— Я останусь, командир. Хочу прикончить парочку...

— “Прекрасная Дева”! — прорычал Джим.— У нас задание доставить назад корабль, который мы встретили на территории лаагов. Ты нам тут не помощник — какой от тебя толк без стрелка? Прыгай в сторону и возвращайся домой! Слышишь меня? Это приказ — прыгай в сторону и возвращайся домой!

Последовало минутное молчание; наконец пилот медленно выпрямился и повернулся к панели управления.

— Подтвердите, “Прекрасная Дева”! — резко повторил Джим.

— Подтверждаю,— уныло отозвался пилот выгоревшего корабля.— Прыгаю в сторону и возвращаюсь домой.

— Вас понял,— ответил Джим уже спокойнее.— Удачи по дороге домой. До свидания, Джерри.

— До свидания, командир,— вяло прозвучал ответ. Руки в перчатках опустились на обожженную панель управления. “Прекрасная Дева” исчезла.

Джим устало откинулся назад в пилотском кресле. Прямо по ушам ему ударил голос Рауля Пенара, напевавшего очередной куплет своей боевой песни...

 

Всегда здоровые канадцы

Найдут работу в Мичигане,

Там сплав большой повсюду, братцы,

Полно работы в Мичи...

 

Внезапно охваченный гневом, Джим ударил по кнопке, оборвав песню на полуслове.

— Джим!

Окрик хлестнул его словно кнутом. Джим очнулся и вспомнил про стрелка у себя за спиной.

— Что? — спросил он.

— У меня, похоже, открылось второе дыхание,— спокойно произнесла Мэри.— И не могли бы вы опять включить Пенара? Мне надо записывать все, что я от него услышу, а с отключенным переговорным лучом это вряд ли возможно.

— Только что погибла стрелок на “Прекрасной Деве”...

— Включите переговорный луч!

Джим протянул руку и включил его, сам себе удивляясь. “Мне сейчас должно хотеться пристрелить ее,— подумал он,— но почему-то не хочется”. На него немедленно обрушилось пение Пенара.

— Слушайте,— начал он,— погибла женщина, корабль, возможно, пропал...

— Майор, вы давно смотрели на корабль Пенара? — оборвала его Мэри,— Взгляните, и тогда, может быть, вы поймете, почему я не хочу отключать переговорный луч, пока по нему хоть что-то доходит.

Джим обернулся посмотреть на экран, показывавший старинный корабль, и застыл от удивления.

“Охотник на бабочек” и раньше был сильно потрепан, но теперь повреждения выглядели просто устрашающими. Световые лучи лаагов в нескольких местах глубоко прорезали корпус. Раскаленные лезвия прошли сквозь устаревший керамит, использовавшийся до применения инверсных металлов, почти как сквозь масло. Голос Пенара все звучал у Джима в ушах; он уставился на Эту картину, чувствуя, как его прошибает ледяной пот.

— Он не мог остаться в живых,— невольно вырвалось у Джима. Если у “Прекрасной Девы” выгорела, хоть и не до конца, вся кабина от удара, который даже не пробил корпус из инверсного металла, то что же световое вооружение сделало с внутренностями этого старого корабля? А Рауль все пел свою песню про мичиганских лесорубов.

— В таком корабле никто бы не выжил,— продолжил Джим.— Я был прав. Это точно полуодушевленная система — управляет кораблем, а заодно воссоздает образ его пилота. И все равно странно, что она все еще работает...

— Этого мы не знаем,— перебила его Мэри.—Пока что мы должны предполагать, что это сам Рауль все еще жив. В конце концов, то, что он возвращается,— это чудо само по себе. Если уж он сумел вернуться, может, он и жив до сих пор — вдруг он наткнулся на какой-то неизвестный нам способ защиты?

Джим покачал головой, забыв о том, что Мэри не могла этого увидеть. Пенар не мог быть жив. Но... он взял себя в руки. У него было задание, и его надо выполнить.

Он снова опустил руки на ряды черных кнопок, оценивая ситуацию, планируя следующий шаг.

— Построение “К”,— автоматически скомандовал он остальным кораблям, но даже не взглянул на индикатор, чтобы проверить, как они исполнили команду. Ситуация постепенно прояснялась. Теперь их было меньше, четыре корабля вместо пяти, и это больше чем втрое сокращало количество возможных боевых и маневренных построений. И вот еще...

— Мэри? — задумчиво спросил он.

— Да, Джим?

— Хочу с вами вот о чем посоветоваться,— сказал он,— Когда мы сейчас прыгнули с места сражения, то сдвинулись в сторону от прямого пути домой почти на шестнадцать световых лет. При этом мы увели “Охотника на бабочек” с прямого маршрута, которым он шел все это время, и Пенар дал мне сделать это без всякого сопротивления. Быть того не может, чтобы у этой скорлупки была какая-то мощность, но она, похоже, все-таки есть. Так вот, я хочу знать, если я сейчас зацеплю его магнитным лучом, даст он мне спокойно передвигать корабль? Неважно, человек там или система управления, случайно он в прошлый раз мне помог или так будет и дальше?

Мэри немного помолчала.

— Можно рассчитывать на то, что он и дальше будет вам доверять. Если Рауль Пенар еще жив и если он разумно отреагировал один раз, то и в другой раз поведет себя так же. А если вы правы и кораблем управляет контрольный центр, то он должен одинаковым образом реагировать на одинаковые стимулы.

— Верно,— вполголоса протянул Джим,— но вот знать бы — кто там? Жив Пенар или мертв? Человека мы пытаемся вытащить или систему управления?

- А так ли это важно? — спокойно отозвалась Мэри.

Джим мрачно уставился на экраны, куда приборы выводили поступавшие данные.

— Да вам-то, наверное, неважно,— сказал он.— Это ведь мне приходится вести людей на смерть, чтобы дотащить этот корабль до дому. — В горле у него собрался комок.— Мне это бросилось в глаза еще у Моллена в офисе, но тогда я толком в вас не разобрался. У вас вместо сердца компьютер и статистические расчеты.

Он замолчал и отчетливо расслышал собственное тяжелое дыхание в замкнутом пространстве шлема.

— Да неужели?— хмуро отозвалась Мэри.— А как насчет вас, Джим? Случайные обстоятельства вашего рождения и взросления дали вам уникальный склад ума и набор рефлексов. Вы выросли благородным рыцарем, победителем драконов. Теперь вы профессиональный драконоборец, но что-то пошло не так, и вам никак не сообразить, что именно. Что-то пошло наперекосяк, так ведь?

Джим не ответил. Его опять бросило в пот.

— Знаете,— продолжала Мэри,— у вас наверняка синдром боевой усталости в тяжелой форме, но уходить вы не хотите, а людям вроде Моллена вы слишком нужны, чтобы они заставляли вас уйти.

— О, да вы еще и психиатр на досуге? — сквозь зубы проговорил Джим. Мэри оставила это без внимания.

— Неужели вы думаете, что я не посмотрела ваше личное дело до встречи с вами? — спросила она.— Вы канадец франко-шотландского происхождения. Зная это и видя то, как вы реагируете на Пенара, можно сделать только один вывод...

— Заткнитесь! — Джим задыхался.

— ...вас тянет к смерти, майор. Все ведет к этому, даже то, что вас раздражает моя профессия — продлевать людям жизнь. Вы не хотите жить долго — вам нужна победа или смерть. А когда вы осознали, что в этой войне вам не победить, то стали искать смерти. Но кончать с собой вы не станете, не так вы устроены...

Джим пытался заговорить, но сумел выдавить из себя только негромкий хрип.

—...так что смерть должна прийти за вами, - продолжала Мэри неумолимо. В голосе ее тем не менее чувствовалась грусть.— И она должна забрать вас против вашей воли, при самом яростном сопротивлении. А у смерти никак это не получается! В этом-то вся проблема, верно, Джим? — Мэри сделала секундную паузу.— Вот почему вы не хотите стареть и уходить отсюда — из места, где живет смерть.

Голос умолк. Джиму не хватало воздуха, он сидел, теребя клапан кобуры. Наконец его дыхание успокоилось, и он заставил себя вернуться к расчетам. Часть его сознания занялась привычными задачами, но в целом в голове у него царили хаос и пустота.

Надо что-то сделать, думал он. Надо что-то сделать. Но в голову ничего не приходило. Постепенно затуманившееся было сознание начало проясняться, проснулось чувство долга, он вспомнил о своем подразделении и о задании. И тогда у него появилась идея.

— Рауль Пенар мертв,— спокойно сказал он Мэри.— Все это время мы видели и слышали полуодушевленный центр управления; это он пилотировал корабль и сражался с лаагами. Как он превратился во второго Пенара, особенного значения не имеет. Ткани, которые они использовали, все росли и росли, и никто не подумал о том, чтобы держать их в контакте с настоящим Пенаром, пока он был жив. Так что нам нужно забрать компьютер, его второе “я”. И я знаю как.

Он сделал паузу и подождал ответа. После секундной тишины Мэри отозвалась:

— Продолжайте, Джим. Возможно, я вас недооценила.

— Возможно,— согласился Джим.— Так или иначе, вот что мы сделаем. В ближайшие полчаса нас здесь обнаружат. Лаагские большие планетарные компьютеры накапливают данные о нашем задании, с каждым нашим передвижением картина становится для них все более полной. Если мы даже ускользнем отсюда и спрячемся, в следующий раз они обнаружат нас еще быстрее. А после еще одной парочки попыток они найдут нас практически мгновенно. Так что выбора у нас нет. Нам надо идти к границе прямо сейчас.

— Да, я понимаю,— ответила Мэри.

— Вы понимаете,— продолжил Джим,— и лааги тоже понимают. Все это понимают. Но лааги плюс к тому знают, что я знаю, что почти вся территория отсюда до границы у них под контролем. Куда бы мы ни прыгнули, они нас достанут за долю секунды — их корабли просто сидят и ждут. Они уже готовы к прыжку, планетарные компьютеры просчитали переход в четырех-пяти десятках направлений. Они думают, что мне остается только одно — прыгнуть в сторону.

— В сторону? — переспросила Мэри с оттенком удивления в голосе.

— Именно,— скрытый от нее скафандром Джим невесело ухмыльнулся.— Также, как я приказал “Прекрасной Деве”. Но между нами и “Прекрасной Девой” есть разница — у нас “Охотник на бабочек”. Лааги пойдут за нами. Нам придется убегать, пока их техническое превосходство не позволит им нагнать нас. А потом их численное превосходство позволит нас прикончить. Лааги не прекратят преследования, даже если сами потом не смогут вернуться назад. Я уже говорил — если враги забрались так глубоко на твою территорию, им просто нельзя позволить уйти.

— Тогда зачем уходить в сторону,— поинтересовалась Мэри,— если это значит просто тянуть время?

— А я и не собираюсь уходить в сторону,— отозвался Джим, по-прежнему невесело усмехаясь. — Это лааги думают, что я так сделаю и понадеюсь на то, что нас спасет чудо. А я собираюсь сделать то, чего не сделал бы ни один нормальный человек,— пойду прямо к ним под нос. Я рассчитал десять прыжков до границы — меньше просто невозможно. Мы зацепим “Охотника на бабочек” и поведем ее с собой; а из прыжка выйдем, открыв огонь. Вслепую. Прорвемся сквозь все, что встретим, и как можно быстрее прыгнем опять. Если хоть один из нас выживет, этого хватит, чтобы удержать “Охотника на бабочек” и прыгнуть с ней к границе. Если никто не выживет... ну что ж, мы старались как могли.

Он помедлил, но Мэри никак не отреагировала.

— Ну так вот,— продолжил Джим, ухмыляясь, как череп на пиратском флаге,— если бы на этой развалине был двухсотлетний старик, да еще, может быть, с ожогами или переломами после всех своих приключений, то выходы из прыжка на боевых скоростях его бы прикончили. Но,— он глубоко вздохнул,— это не человек. Это центр управления. А центр управления должен это выдержать. Что скажете, Мэри?

— Я должна высказать официальный протест,— ответила Мэри,— против вашего предположения, что Рауль Пенар мертв, и против выбора вами действий, могущих повлечь за собой его гибель.

Джим потрясенно уставился на нее.

— Да какого...— Он не закончил.— Вы на самом деле рассчитываете на то, что мы благополучно доберемся до дому, так ведь, Мэри?

— Да, рассчитываю,— спокойно отозвалась Мэри.— Я не вы, я не разочарована в жизни. Вы этого не знаете, Джим, но на Земле много людей вроде вас, я постоянно с ними сталкиваюсь. Они отвернулись от нас, как только мы стали работать над увеличением продолжительности человеческой жизни. Они говорят, что нет смысла жить дольше, но на самом деле они этого боятся. Они боятся, что в этой самой долгой жизни они окажутся неудачниками, что они больше не смогут ссылаться на смерть как на оправдание неудач в жизни.

— Ну, это неважно.— У Джима опять пересохло в горле,— Готовьте оружие к бою. Сейчас сделаем прыжок, а на ту сторону выйдем со стрельбой.— Он повернулся и нажал кнопку передачи данных, сообщая порядок действий трем оставшимся кораблям.— ...Транспортировка через пять секунд. Пять. Четыре. Три. Два. Один. Транспортировка...

 

Глава четвертая

 

Дезориентация. Тошнота...

И в пятый раз над ними были другие звезды. В грудь Джиму, как налетевший поезд, ударило ускорение. Его пальцы плясали на кнопках панели субсветового управления. Голос Рауля Пенара снова затянул свою боевую песню:

 

...Когда приходишь лес сплавлять,

То надо прыгать и скакать.

Придет десятник за тобой -

Ты ухнул в воду с головой!

 

Время шло...

— Проверка десять!— снова крикнул Джим.— Всем кораблям — Проверка десять. Транспортировка через три секунды. Три. Два...

На этот раз на экране не было видно кораблей лаагов. И на следующий. И на следующий...

Внезапно “ИДруга” тряхнуло как от удара. На долю секунды кабину осветила вспышка. Экран был полон быстро приближающихся зеленых огоньков.

Пятнадцать кораблей или даже больше! Прямо перед “ИДругом” три корабля в боевом строю готовились атаковать его одного. В ушах у Джима звенел безумный голос Пенара...

 

Поработаешь на сплаве три-четыре дня,

Сразу ясно— много денег там не наживешь...

 

— Стрелок! — крикнул он, видя зеленые огоньки прямо над собой. Это был отчаянный крик о помощи. Через минуту...

Два зеленых огонька внезапно вспыхнули и исчезли. Третий мигнул и свернул в сторону.

— Мэри! — воскликнул Джим, опьяненный адреналином сражения.— Да вы стрелок! Настоящий стрелок!

— Сверху и слева подходят еще—сектор десять,— прозвучал у него в ухе тоненький ровный голос; он едва узнал Мэри. Он развернулся и увидел еще два зеленых огонька. Один вспыхнул и исчез — но внезапно он увидел, как один из его собственных белых огоньков вспыхнул и исчез, а с одного из экранов раздался скрежет разрываемого металла. На мгновение он увидел “Четвертую Елену”, ее расколотую, опустошенную и раздавленную кабину, а потом экран потемнел и погас.

Его гнев и горе рвались наружу.

— Транспортируемся сейчас! — заорал он другим кораблям.— Проверка десять! Проверка десять...

Он зацепил магнитным лучом потрепанное космическое судно, которое чудом все еще летело рядом с ним, и нажал кнопку для прыжка.

Дезориентация. Тошнота. И...

Перед ними были звезды границы. Джим уставился на экраны. Корабли плыли в пустом пространстве, три серо-белые стреловидные формы и изуродованный корпус “Охотника на бабочек”. “Лила” плыла бок о бок с его кораблем, а вот “Ласточку” потихоньку разворачивало вбок, как мертвую рыбу, захваченную океанским течением. Маленький экран показывал “Ласточку” изнутри — Джим увидел две фигуры в скафандрах, неподвижно сидящие в выгоревшей кабине.

— “Ласточка”!— хрипло позвал Джим.— Вы в порядке? Ответьте. “Ласточка”, ответьте!

Но экипаж “Ласточки” молчал, а их корабль дрейфовал и поворачивался, как будто скользил с невидимого склона в бесконечные глубины вселенной. Джима затрясло словно от озноба. “Они просто без сознания,— подумал он.— Наверняка просто без сознания. Иначе они не смогли бы прыгнуть сюда”.

В голосе Рауля Пенара, распевающего на сей раз французскую песенку, слышалась странная нежность.

 

“. ..Бригадир!— отвечает Пандор,

Бригадир! Вы, конечно, правы”.

“Бригадир! — отвечает Пандор,—

Бригадир! Вы, конечно, правы...”

 

Джим медленно повернулся и взглянул на экран, показывавший “Охотника на бабочек”. Он уставился в изумлении на то, что увидел. Старый корабль теперь выглядел просто грудой металла. Ничто не могло там уцелеть. Ничто. Но Пенар все пел...

— Быть того не может,— недоверчиво протянул Джим.— Даже полуодушевленный центр управления такого бы не перенес. Не может быть...— Он встряхнулся и сделал ещё один переход, ускорив дело тем, что установил выход в любой точке на той стороне границы...

— Назовите себя,— внезапно протрещал голос прямо в ухе у Джима.— Назовите себя. Это застава шесть, сектор “Б” приграничного района.

— Подразделение Уандера,— пробормотал он в ответ, все еще глядя на истерзанный корпус “Охотника на бабочек”. Он вспомнил легенду о том, как путешественники возвращаются на призрачных каноэ, и почувствовал, как по спине побежали мурашки.— Подразделение Уандера возвращается с задания по глубокой разведке и спасению на территории лаагов. Пять кораблей, два погибло, один отправлен в сторону и на базу самостоятельно. Говорит командир подразделения.

— Вас понял, командир подразделения,— проскрипел голос заставы шесть.— О вас предупредили всю границу, мы получили указания о вашем возвращении. Поздравляем с успехом, подразделение Уандера, и добро пожаловать домой.

— Спасибо, застава шесть,— устало отозвался Джим.— Мы рады наконец очутиться в безопасности, на нашей стороне. У нас на хвосте висела половина кораблей лаагов...

Его прервал взвывший на панели управления сигнал тревоги. Не веря своим ушам, Джим обернулся к экрану индикатора. Его заполняли белые огоньки кораблей заставы шесть, растянувшиеся боевым строем на половину светового года. Но прямо у него на глазах вокруг его потрепанного подразделения начали появляться зеленые огоньки. Они дюжинами прыгали в район заставы шесть, на принадлежавшую людям сторону границы.

— Построение “Б”! Построение “Б”! — Джим и сам не заметил, как начал выкрикивать команды “Лиле” и “Ласточке”. Но он вспомнил, что “Ласточка” отстала на той стороне границы и только “Лила” могла ответить ему. Он знал, что “Ласточка” все еще падала в глубину небытия.— Отставить. “Лила”, за мной. Поможете мне передвигать “Охотника”...

Его голос почти полностью перекрыло сообщение с заставы шесть.

— Общая тревога! Общая тревога! Всем заставам, всем секторам! — вызывала застава шесть.— Нас атакует флот лаагов. В районе уже находится три эскадрильи вражеских кораблей. У противника превосходящие силы. Повторяю: у противника превосходящие силы. Общая тревога...

“ИДруг” и “Лила” спасались от вражеских кораблей при максимальном ускорении, зажав магнитными лучами “Охотника на бабочек”. Джим тем временем лихорадочно рассчитывал прыжок в любую безопасную зону, его пальцы плясали по черным кнопкам.

— Общая тревога! Всем кораблям заставы шесть — держитесь, пока вас не сменят. Всем кораблям — держитесь! Застава шесть под огнем. Мы под...— застава шесть умолкла. На секунду воцарилась тишина, потом раздался другой голос:

— ...Это застава пять. Застава шесть, ответьте! Ответьте, застава шесть! — Еще мгновение тишины, потом новый голос продолжил: — Всем кораблям заставы шесть. Говорит застава пять, принимаю управление на себя. Застава пять принимает управление на себя. К вам идут наши корабли и корабли других секторов. Держитесь, пока вас не сменят! Держитесь, пока вас не сменят...

Джим сражался с кнопками, и ему некогда было даже выругаться.

— Подразделение Уандера! — крикнули с заставы пять.— Подразделение Уандера, ответьте!

— Это подразделение Уандера, слышу вас,— недовольно буркнул Джим.

— Подразделение Уандера, прыгайте домой! Командир подразделения, приготовьтесь к приему данных. Подготовьтесь к приему данных, а потом проверка десять.

— Вас понял,— отрапортовал Джим, бросая свои собственные слишком медленные расчеты. Он подготовился к приему данных и наконец увидел вспышку сигнала, обозначавшую, что в его компьютер поступила информация для прыжка на Землю,— Держись, “Лила”,— крикнул он.— Ну вот, наконец...

Он нажал кнопку, и корабль прыгнул.

Дезориентация. Тошнота. И...

Покой.

“ИДруг” неподвижно лежал между посадочными огнями открытой бетонной площадки, под звездным ночным небом Земли. День закончился за время отсутствия подразделения Уандера. Рядом с “ИДругом” виднелся темный искореженный силуэт “Охотника на бабочек”, а за старым кораблем лежала “Лила”. За сотню световых лет отсюда бушевала приграничная битва. Гибли люди и лааги, и они будут гибнуть, пока лааги не поймут, что подразделение Уандера окончательно улизнуло. Тогда лааги отступят - сто лет сражений доказали, что ни одной стороне больше чем на короткий срок границу не прорвать. “Но каковы будут потери,— подумало горечью в душе Джим,— пока они не отступят?”

Он нажал на кнопку, открывавшую люк “ИДруга”, и неловко поднялся на ноги. За прошедшие часы он успел позабыть, что на нем скафандр, но сейчас чувствовал себя укутанным в перину. Джим взмок так, будто купался в одежде.

От “Охотника на бабочек” не доносилось ни звука. Неужели Раулю Пенару наконец пришлось замолчать? У шатавшегося от усталости Джима не было сил задумываться об этом. Он неуклюже повернулся и сделал четыре шага через корабль к люку, смутно слыша, как за ним поднимается и выходит Мэри.

Джим тяжело проковылял по бетону к огням Секции приема, вздымавшейся из моря ночи наподобие океанского лайнера. Ему казалось, что путь до двери Секции занимает очень уж много времени, но он упрямо двигался вперед, пока наконец не зашел внутрь и не попал в комнату снятия скафандров. И вот уже дежурные помогали ему раздеться.

Словно в полусне, Джим снял с себя промокшую одежду, принял душ и надел свежий костюм. Ткань костюма на ощупь казалась странной и грубой, как будто его тело, так же как и душу, до крови стерли недавние переживания. Он тяжело вошел в комнату для отчетов и плюхнулся в одно из кресел.

Офицер, принимающий рапорты, подошел к нему и сел напротив, включив маленький черный диктофон у себя на поясе. Он начал задавать вопросы тихим монотонным голосом — исследования показали, что так больше шансов избежать взрывов эмоций у вернувшихся с задания пилотов. Джим отвечал медленно, он слишком устал, чтобы проявлять эмоции.

— ...Нет,— сказал он наконец, — больше я “Ласточку” не видел. Она не отозвалась, когда я скомандовал построение “Б”, так что мне пришлось идти дальше без нее. Нет, она так и не отозвалась, когда мы достигли границы.

— Спасибо, майор.— Офицер встал, выключил диктофон и вышел. Появился рядовой с несколькими бокалами виски на подносе. Сначала он предложил их пилоту и стрелку “Лилы”, которые стояли рядом в другом конце комнаты и тоже диктовали свои рапорты. Они рассеянно взяли бокалы и выпили их так, будто там была вода. Потом рядовой с подносом подошел к Джиму.

Джим покачал головой. Рядовой заколебался.

— Сэр, вы должны это выпить,— сказал он,— По указанию врача.

Джим снова покачал головой. Рядовой отошел. Через минуту он вернулся вместе с майором медицинской службы.

— Ну, майор,— сказал тот, протягивая Джиму бокал с подноса,— давайте-ка до дна.

Джим покачал головой, не отрывая ее от спинки кресла.

- Никакого толку,— ответил он.— От этого никакого толку.

Врач поставил бокал на поднос и наклонился к Джиму. Он осторожно большим пальцем придержал нижнее веко правого глаза, а указательным приподнял верхнее. Посмотрев секунду на зрачок, он отпустил руку и повернулся к рядовому.

— Ладно, вы можете идти,— сказал он.

Рядовой унес поднос с бокалами. Врач полез в карман форменного кителя и достал серебряную трубочку с кнопкой на боку. Он закатал Джиму правый рукав, приложил трубочку к руке и нажал на кнопку.

Джим почувствовал что-то вроде прохладных брызг на коже. В нем наконец проснулись эмоции.

— Что вы делаете? — воскликнул он, с трудом поднимаясь на ноги.— Мне нельзя сейчас выбывать! У меня еще два корабля не вернулись, “Прекрасная Дева” и “Ласточка”...— Комната вокруг него начала крениться.— Вы не можете...— Язык у него стал заплетаться, и слов было не различить. Комната качнулась и поплыла: он почувствовал руки врача, не давшие ему упасть. Сознание ускользнуло от него, и ловушка темноты захлопнулась.

Судя по всему, он спал довольно долго и проснулся не у себя в постели, а на больничной койке. Еще почти неделю его не выписывали. За время, которое он провел, тихо лежа в больнице, Джим лучше разобрался в себе. Выписавшись, он отправился на поиски Мэри Гэллегер.

Он нашел ее на секретной площадке, где Бюро гериатрии исследовало “Охотника на бабочек”. Мэри работала с командой, которая этим занималась, и какое-то время с ней нельзя было связаться; а без ее допуска Джим не мог ее увидеть.

Джим терпеливо ждал в серебристой, едва освещенной приемной, пока не подошел молодой человек, который провел его внутрь громадного здания, где лежал “Охотник на бабочек”. Корабль казался намного меньше в таком помещении, окруженный громоздким оборудованием. У большинства из тех, кто работал над старым кораблем, был, похоже, обеденный перерыв. Всего несколько человек возились с приборами у корпуса. Проводник Джима прокричал что-то в открытый люк “Охотника на бабочек” и ушел. Мэри вышла наружу и поздоровалась с Джимом.

Под глазами у нее были темные круги, и, несмотря на свободную рубашку и брюки, заметно было, что она похудела.

— Я слышала про “Ласточку”— мои соболезнования,— сказала она.

— Да,— мрачно отозвался Джим,— считается, что она уплыла в глубь территории лаагов. Беспилотные зонды ее не нашли; возможно, ее захватили лааги.

Мэри посмотрела на него в упор.

— Вас именно это мучает, верно? — спросила она.— То, что вы не знаете, живы были пилот и стрелок или нет. Если они погибли, то больше уж ничего не поделаешь. Но если нет... и мы никогда не узнаем, что с ними стало...

Он умоляюще покачал головой, и она остановилась.

— “Прекрасная Дева” спокойно добралась домой,— хрипло сказал он.— Но вообще я пришел к вам поговорить не о подразделении.

— Я знаю,— Мэри посмотрела на Джима с мягкостью, которой он прежде в ней не замечал.— Вы хотели поговорить о Рауле Пенаре, верно?

— Я не мог ничего узнать. Он... он жив?

— Да,— ответила Мэри.— Он жив.

— И получается у вас до него достучаться? Я вот о чем подумал,— продолжал он быстро,— пока лежал в госпитале; я наконец понял, зачем он читал стихи и всякое такое. Я думаю, что он это начал нарочно. Чтобы напомнить себе, куда он хочет вернуться. Чтобы это все время было у него в голове — чтобы не сдаться.

— Верно,— кивнула Мэри.— Он хотел не дать себе сдаться.

— Я так и думал. Вы были правы,— Джим взглянул на нее с мрачноватой ухмылкой:— Я и сам пытался сдаться. Или найти что-нибудь такое, что вывело бы меня из игры. Вы были целиком и полностью правы. Я действительно драконоборец. Я таким родился, и тут уже ничего не поделаешь. Я хочу прорваться сквозь лаагов или обойти их и покончить с этой смертоносной патовой ситуацией. Но мне столько не прожить. Никому столько не прожить. Поэтому я и хотел сдаться.

— А теперь не хотите?

— Нет,— протянул Джим,— не хочу. Тут уж ничего не поделаешь, но я буду продолжать надеяться на чудо.

— Чудеса — дело времени,— ответила Мэри.— Стать миллионером за две минуты практически невозможно, а за двести лет — почти неизбежно. Вот чего добиваются люди вроде меня. Если бы мы все жили так же долго, как Пенар, мы могли бы добиться куда большего.

— Он жив! — удивленно покачал головой Джим.— Он и вправду жив! Я и верить в это не хотел, настолько это было невероятно! — Он перебил себя: — А он...

— В своем уме? Нет,— отозвалась Мэри.— И не думаю, что мы чем-нибудь сможем ему помочь. Но может, я и ошибаюсь. Как я уже сказала, со временем любая невозможность становится возможной.— Она отошла от открытого люка “Охотника на бабочек” и показала рукой внутрь кабины.— Хотите зайти?

Джим заколебался.

— У меня нет допуска для этого проекта,— начал он.

— Насчет этого не беспокойтесь,— прервала его Мэри.— Это просто чтобы пресса нас не беспокоила, пока мы не решим, что со всем этим делать. Заходите.

Она прошла внутрь, Джим за ней. Древний металлический коридор, ведущий к кабине пилота, сиял чистотой, как какой-нибудь экспонат в музее. Повсюду висели магнитные лампы, но не меньше света пробивалось сквозь проломы и повреждения, нанесенные оружием лаагов. Кабина выглядела как развалины, но очень аккуратно прибранные. Приборы и панель управления были почти уничтожены, а от пилотского кресла осталась только половина. На полу посреди кабины стоял черный ящик, явно современный, который выглядел здесь очень неуместно. Он был подсоединен к переборке толстым серым кабелем.

— Так я был прав,— сказал Джим, оглядевшись.— Ни одно живое существо не может это пережить. Это контрольный центр вел корабль и был вторым “я” Пенара, так ведь? На самом деле он не выжил?

— И да, и нет,— ответила Мэри.— Вы были правы насчет того, что контрольный центр каким-то образом впитал личность Пенара. Но вы оглядитесь повнимательнее. Контрольные центры - это живая ткань, плавающая и растущая в питательном растворе, а здесь за ней некому было ухаживать. Разве могла она выжить в такой обстановке?

Джим осмотрел изодранные и разбитые внутренности кабины. Его пробрал озноб, и он снова подумал о большом призрачном каноэ из легенды, которое плывет по небу среди белоснежных облаков со своей мертвой командой домой, на новогодний праздник, к живым друзьям и родным.

— Нет...— выговорил он онемевшими губами.— Но... где же он тогда?

— Здесь! — и Мэри стукнула кулаком по металлической переборке, к которой был подсоединен серый кабель. Отзвук удара загудел у него в ушах. Мэри серьезно взглянула на Джима.

— Вы правильно поняли,— сказала она,— что контрольный центр стал Пенаром — он был Пенаром после того, как тот умер. Не просто записью его памяти, но и его жизненной искрой, способной принимать решения. Но и это было только половиной чуда. Живая ткань в контрольном центре тоже должна была умереть, и она знала, как и сам Пенар знал, что не дотянет до дому. Но Пенар был полон решимости и нашел выход.

Она остановилась и посмотрела на Джима в поисках подтверждения, что он ее понял.

— Продолжайте,— сказал Джим.

— Контрольный центр,— сказала Мэри,— соединен с системой управления кораблем промежуточным твердым элементом, который положил начало всем неодушевленным компьютерам в современных кораблях. Связь проходила от живого вещества сквозь зону действия физики твердого тела к электронным и механическим системам управления.

— Я знаю,— сказал Джим.—Нас этому учили...

— Жизненная искра Рауля Пенара, подталкиваемая его абсолютной решимостью попасть домой, перешла от него к живой ткани полуодушевленного контрольного центра,— продолжала Мэри, будто Джим и не открывал рта.— А там она путем некой нейробиологической реакции вошла в поток импульсов внутри элементов твердого тела. После этого уже ничто не мешало ей перейти во все взаимосвязанные твердые тела корабля.

Мэри обвела движением руки разрушенную кабину пилота.

— Вот это,— сказала она,—Рауль Пенар! И это!— Она еще раз стукнула в переборку над черным ящиком.— Человеческое тело умерло. Ткани в контрольном центре умерли. Но Рауль все-таки попал туда, куда он так долго стремился!

Мэри замолчала. Ее голос постепенно угас в тишине кабины.

— И таким образом,— продолжила она уже спокойнее,— он подсказал разгадку проблемы, над которой мы в Бюро уже давно бились. Мы открыли путь потоку накопившихся теорий и исследований. Мы давно пытались выяснить, может ли жизненная сущность человека существовать вне зависимости от обычного биохимического человеческого организма; теперь мы это знаем. Нам потребуется время, но рано или поздно ни одна искра жизни не будет погашена, если только живое существо само этого не захочет.

Джим слушал ее вполуха. У него появилась мысль настолько горькая, что отнес в горле возник комок.

- А Пенар знает?— спросил он наконец. - Вы сказали, что он не в своем уме. Но он знает, что добрался? Он знает, что уже дома?

— Да,— сказала Мэри.— Мы думаем, что знает. Послушайте...

Она отвернулась от Джима и заговорила так, как будто Рауль был где-то за углом, внутри кабины.

— Рауль? — позвала она.

...И голос Рауля Пенара тихо зазвучал из корпуса корабля со всех сторон от них, так, как будто он говорил сам с собой, но тише, спокойнее, чем раньше. Рауль снова читал стихи Уильяма Генри Драммонда. Но на этот раз стихи были на чистом английском, и тени акцента не слышалось в словах...

 

Дух гор сегодня с нами говорит,

Хоть грустен глас его, он память воскрешает,

Видения охоты средь древних Лорентид,

Когда летели мы, оленей догонял.

И дальше мчится память, как сладкий сон маня,

Мы слышим весел плеск...

 

Он продолжал, почти шепча себе под нос блаженным тоном. Джим поднял глаза и увидел странный жесткий взгляд Мэри, какого он прежде у нее не замечал.

— Похоже, вы меня не совсем поняли,— сказала она,— не уловили, что я имела в виду. Вы один из лучших наших людей, настоящий рыцарь. Все мы рано или поздно мечтаем стать подобными, но лишь один из миллионов рождается таким.

Джим взглянул на нее в упор.

— Я же сказал вам, меня уже не переделаешь.

— Я не об этом,— отозвалась Мэри.— Вы хотели сражаться с драконами, но жизнь для этого слишком коротка. А что теперь?

— Теперь? — повторил Джим, уставившись на нее.— Вы имеете в виду меня?

— Да, вас.— Выражение ее лица было странным и напряженным, а голос, казалось, плыл поверх потока слов из черного ящика.— Что вы собираетесь делать через тысячу лет?

 

Глава пятая

 

У Джима накопилось больше месяца отпускного времени, и он решил воспользоваться этим: отправиться куда-нибудь, где под ногами горячий песок, а в воздухе пахнет морем. Он хотел забыть о космосе, о Рауле Пенаре и “Охотнике на бабочек”; он хотел забыть о старых канадских песнях и стихах и о Мэри Гэллегер. Больше всего он хотел забыть об их последнем разговоре. Он убеждал себя, что хочет думать о женщинах, песнях и вине. Но он лгал сам себе. Надеясь, что песок, соленый бриз и женские ласки выжгут из его памяти все, что он хочет забыть, Джим отправился в маленькое местечко в Нижней Калифорнии под названием Баррес де Ихо и остановился в гостинице. Там он нашел все, что хотел, даже рыбачью лодку напрокат, чтобы ловить рыбу-парус и тарпона. А еще в гостинице был бассейн, где он встретил туристку по имени Барби Новак. Она вполне отвечала его идеалам красоты и была в восторге, узнав, что он, пограничный пилот, в отпуске.

Дни и ночи слились в нечто приятно туманное. Барби была рядом с ним, пока ей не пришла пора возвращаться домой. А потом Джим встретил девушку по имени Джоан Такари. Однако утром, когда она ушла, а он очнулся на пляже, надеясь, что она благополучно добралась домой, он вдруг обнаружил, что не помнит, как она выглядела.

Тогда он перестал искать женщин и стал проводить время в одиночестве. Лежал на пляже и слушал шум волн или сидел на скалах и смотрел вниз на ту часть берега, где не было пляжа, наблюдая, как прибой белой пеной разбивается об иссиня-черные валуны.

Не то чтобы он хотел жить вечно, но слова Мэри не выходили у него из головы. Каким-то образом они проникли в пустоту внутри него, и в эту темную пещеру пробился лучик света.

Он мечтал о космосе и рвался туда с тех пор, как осознал его существование, а случилось это раньше, чем он мог вспомнить. Вся его жизнь была устремлена в космос. Это было его место, здесь он мог чего-то добиться, сделать что-то, что останется на века. Что он хотел сделать и как, он не знал, но чувствовал себя как человек, который стремится к вершине горы, такой далекой, что в детстве она казалась ему лишь облачком на горизонте. Но эта гора была все там же, день за днем, и однажды он двинулся к ней.

Джим не знал, что ждет его на пути. Но он был полон решимости идти вперед и найти именно ту вершину, о которой мечтал. Просто надо было все время идти вперед. Так он никогда не заблудится, потому что все дороги ведут туда. В конце концов он понял, что все дороги — это части одной и той же дороги — Вечной Дороги, как он ее назвал.

Так что однажды утром он уехал из гостиницы и вернулся на базу, на место своей службы, в горах неподалеку от Денвера. В офицерском общежитии ему передали сообщение от генерала Моллена: “Как только вернешься, позвони мне”.

Он так и сделал, и его соединили с генералом.

— Ну, как рыбалка? — спросил Моллен.

— В порядке, сэр,— ответил Джим.— Я думал остаться подольше, но отпуск надоел мне раньше, чем я думал. Хочу приступить к работе.

— Рад слышать,— сказал Моллен.— Мне надо с тобой об этом поговорить. Давай-ка поужинаем сегодня в офицерском клубе.

Что должен ответить майор, когда генерал приглашает его на ужин?

—Спасибо, сэр, с удовольствием поужинаю с вами. В котором часу, сэр?

— В девятнадцать ноль-ноль. Встретимся в баре.

— Да, сэр. Спасибо.

Джим готов был спорить на что угодно, что генерал опоздает как минимум на четверть часа, а то и на час. Но сам он на всякий случай пришел в клуб на пятнадцать минут раньше назначенного времени. Для бара это было горячее время, и небольшой зал, в котором он находился, был полон народу. Джиму повезло, и он нашел место у изгиба подковообразной стойки как раз напротив входа, так что ему был виден не только вход в бар, но и дверь клуба.

— Рад снова видеть вас, майор,— сказал сержант за стойкой.

— И я тебя, Ли, - отозвался Джим. Они были знакомы, но такой обмен приветствиями был традицией между барменом и пограничными пилотами — никто из них не был уверен, увидит ли он еще когда-нибудь клуб.

—Имбирное пиво, — сказал Джим.— Со льдом.

— Сию секунду, сэр.

Джим сел у стойки, потягивая имбирное пиво и поглядывая на вход в ожидании Моллена. Подошел Джереми Тиклер, который тоже командовал эскадрильей на границе и проходил вместе с Джимом офицерскую подготовку. Они заговорили о службе, и Джим рассказал ему об обеде с генералом.

Ровно в 19.00 входная дверь открылась и вошел Моллен.

— Извини, Тик, он уже пришел,— прервал Джим своего собеседника.— Увидимся позже.

— Будем надеяться,— протянул не вполне трезвый Тик и отсалютовал уходящему Джиму бокалом.

— О, ты уже здесь, отлично,— сказал Моллен, меняя направление.— Тогда пойдем прямо в столовую.

Джим последовал за ним к столовой, где их встретил дежурный и провел в тихую часть зала, к столику, который конечно же уже ждал генерала и его гостя.

— Мне простой бурбон. Без льда, воды, содовой, без ничего,— сказал генерал.

— Есть, сэр,— ответил дежурный и через пару минут сам принес заказанный напиток. За ним шел официант.

— Мы еще не хотим обедать,— сказал Моллен официанту.— Подойдите минут через двадцать.

Дежурный и официант ушли.

— Ну, за успешную рыбалку,— Моллен поднял бокал. Джим из вежливости составил ему компанию.

Они говорили о рыбалке до тех пор, пока генерал не выпил половину второго бурбона, но Джим уже к концу первого понял, что Моллен тянет время. Он не мог изменить ситуацию и ждал, пока его начальник не доберется до сути.

— А вон Мэри Гэллегер,— генерал перебил сам себя посредине второго бокала. Он показал на танцевальную площадку, вокруг которой располагались столики.

Джим оглянулся — это и вправду была Мэри, с незнакомым ему майором. На плечах у майора красовались эполеты со шнуром, а это значило, что он состоял в адъютантах у какого-то высокопоставленного офицера. Пара как раз садилась за столик на виду у всех, на краю танцплощадки.

— У нее теперь на базе своя собственная рабочая территория, там стоит “Охотник на бабочек”, и своя команда,— сказал Моллен.

— Да, сэр,— отозвался Джим. Они отвлеклись от Мэри и ее спутника и через стол посмотрели друг на друга.

— В этом замешана политика,— сказал Моллен и глотнул из бокала.— Тебе приходилось сталкиваться с политиками, Джим?

— К счастью, сэр, мне это не по чину,— ответил Джим.

— Ты зря так уверен,— произнес Моллен. Его бульдожья физиономия, обрамленная шапкой все еще темных волос, была очень серьезна,— Считается, что мне это тоже не по чину. Но то, что они делают с армией вообще, касается всех и каждого из нас. Вот и тот факт, что Мэри и ее лаборатория, как они это называют, сидят у нас на базе,— это тоже вопрос политики.

— Неужели, сэр? — Джим ничего не знал о Мэри и лаборатории, он просто проявлял вежливость. Похоже, генерал все еще вел светский разговор.

— Именно. И это касается и меня, и тебя,— сказал Моллен.— Они устроили ужасный скандал, когда узнали, что я разрешил тебе уйти в отпуск. К счастью, они ко мне прислушались и поняли, что если внезапно отозвать тебя, это привлечет больше внимания, чем если позволить тебе вернуться, когда захочется. Да я тебя знаю, вряд ли бы ты там долго просидел.

— Да, сэр,— сказал Джим, совсем уж ничего не понимая.

— И я был прав. Ты здесь, и ничего не случилось; но больше, боюсь, тебе уже никуда вырваться не удастся. Теперь, если ты куда-нибудь отправишься с базы, с тобой поедет пара ребят из Секретной службы.

Джим изумленно уставился на него.

— С чего это, сэр?

— Я же сказал,— политика. Так уж вышло, что “Охотник на бабочек” вернулся домой через североамериканский сектор границы. Это значит, что Рауль Пенар и весь научно-исследовательский потенциал, заключенный в его разуме, что продолжает жить внутри металла корабля, принадлежат этому континенту. Но это также значит, что Пенар, корабль, Мэри Гэллегер и ты имеют огромную ценность для наших партнеров, которые охраняют другие секторы границы. Если, конечно, они о нем знают. Но общее мнение таково, что если они и не знают пока, то скоро узнают. Кроме того, все, кто в курсе дела, считают, что слишком многое на кону и нельзя полагаться на случай. Может, Мэри намекнула тебе — существует возможность бессмертия или, по крайней мере, жизни, продолжительность которой не связана с тем, сколько выдержит тело. Но кроме того открываются неограниченные возможности строительства кораблей и другой техники, если не надо учитывать необходимость защиты жизни экипажа при высоких ускорениях.

Генерал сделал еще глоток из бокала.

— Может, война с лаагами и превратила все народы Земли в союзников,— продолжил он,— но межнациональное соперничество все еще существует, и многие только и ждут дня, когда смогут возобновить прежнюю гонку между странами. Так что все вы теперь под особой охраной.

— Но я всего лишь слушал Пенара, пока мы вели его обратно!

— И видел его корабль. И слышал его опять уже на Земле. И Мэри Гэллегер летела с тобой, а значит, ты мог подхватить у нее кое-какие догадки и идеи насчет Пенара. Нет, Джим, если ребята наверху — политики, которые принимают такие решения,— решили, что ты теперь под охраной,— значит, ты будешь под охраной.

— Но уходить с базы мне можно, если со мной секретные агенты?

— Я этого не говорил,— ответил Моллен.— Вообще-то я не уверен, что тебя куда-нибудь выпустят, разве что в Вашингтон, доложить начальству или что-нибудь в этом роде.

— Понятно, сэр,— мрачно ответил Джим.

— Крепись,— продолжил генерал,— это еще только начало. Тебе не только не дадут покидать базу, тебе еще и на базе не позволят ходить куда попало и общаться с кем попало. Ты переедешь в особое жилое помещение при этой лаборатории, о которой я говорил; Мэри и ее команда живут там же. А в рабочее время ты будешь при мне — я лично за тебя отвечаю.

— Сэр, но вы же не можете выводить эскадрилью на границу вместе со мной! — возмутился Джим.— Стрелок-генерал, разве такое бывает? Эти шишки, о которых вы говорите, не могут такого требовать!

— А они и не требуют,— буркнул Моллен.— Не я буду с тобой, а ты со мной.

Джим сначала не понял, что генерал имеет в виду. Наконец он в изумлении уставился на своего собеседника.

— Сэр, не может же... Вы что, хотите сказать, что меня отстраняют от полетов?

— Именно,— ответил Моллен.— С завтрашнего дня ты въезжаешь в офис в моем штабе и занимаешь пост начальника секции.

— Но, сэр,— сказал Джим,— должен же быть какой-то другой способ! Я пилот, я ничего не знаю о штабной работе. Разве нельзя...

Но Моллен уже не слушал. Он скользил взглядом по комнате явно в поисках официанта. Официанта не было, но уже через минуту дежурный покинул свой обычный пост у входа и поспешил к ним.

— А, Свен,— сказал ему Моллен,— не хотел тебя беспокоить, но не мог бы ты подойти к Мэри Гэллегер — ты ведь ее знаешь? Отлично! Спроси ее, не присоединится ли она к нам на пару минут? Долго мы ее не задержим, так ей и скажи.

— Конечно, генерал.

Дежурный отправился исполнять поручение. Они увидели, как он наклонился к Мэри Гэллегер, и через минуту она и ее спутник отодвинули стулья и встали из-за стола.

— Черт побери, а верный пес ее мне зачем?— проворчал Моллен.

Но майор со шнуром просто проявлял вежливость. Мэри направилась к ним через площадку, а он снова сел за стол. Джим и Моллен в свою очередь поднялись на ноги. Мэри подошла к ним, и они все вместе сели за стол.

— Джим только что из отпуска,— сказал Моллен Мэри.— Я как раз ему объяснял, что он поселится у вас и будет командовать секцией в штабе. Конечно, Джим, мы заодно сделаем тебя полковником.

— Да я бы лучше остался майором, сэр, — отозвался Джим.

— Все еще надеешься вернуться к своей эскадрилье? Не беспокойся, если уж представится возможность, мы тебя и так пошлем, даже если ты будешь первым подполковником, когда-либо командовавшим пограничной эскадрильей из пяти кораблей.

— Спасибо, сэр,— ответил Джим, не особенно вслушиваясь в то, что говорит генерал. Он смотрел на Мэри. На ней было светло-голубое коктейльное платье, из-под рыжеватых волос виднелись серьги в виде неровных обломков камня наподобие аквамарина.

Ей это шло, у нее была хорошая фигура. И Джим снова подумал, что это женщина абсолютно не его типа. Ее лицо с правильными чертами и голубовато-зеленые глаза постоянно бросали вызов всему миру, в том числе и ему, хотя для этого не было причин.

Сейчас, правда, она выглядела усталой.

— Вы, похоже, зря времени не теряли,— сказал он ей, не придумав ничего лучшего. Моллен наконец поймал официанта и послал его за бокалом того же белого вина, что Мэри пила за своим столиком.

— Верно,— ответила Мэри,— но зато теперь мы все наладили, и дела сдвинулись с места. Я вас часто дергать не стану, но время от времени будут возникать проблемы, и нам понадобится ваша помощь, если вы не против.

— Он не будет против,— сказал Моллен.— Он будет счастлив вырваться из-за конторского стола.

— А как Рауль? — поинтересовался Джим.

— Все еще счастлив, что попал домой, по-моему,— ответила Мэри.— Он уже не так много говорит, но это, я думаю, потому, что та часть рассудка, что сохранилась от него в корабле, целыми днями мечтает. У нас ведь он не весь, то есть даже разум его не весь, а только та его доля, которая так рвалась домой. Это мы как раз выяснили. Вовсе не обязательно, чтобы весь разум перемещался в неодушевленный объект...

Она замолчала. Подошел официант с вином.

— Спасибо.

— К вашим услугам, мэм.

— ...Видите ли,— продолжила она,— мы начинаем разрабатывать теорию, которая может объяснить массу фольклорных историй, обычно считавшихся предрассудками. Полтергейсты, например, дома с привидениями и тому подобное.

— Объясните ему почему,— сказал Моллен.

Она огляделась.

— Тут очень уж много народу...

— Не беспокойтесь. Этот угол чист, и здесь работает искажатель. Даже тот, кто сидит в метре от нас, может расслышать наши голоса, но не разберет, о чем мы говорим. Кроме того, обратите внимание, что вокруг нас все столики пустые, а в следующем ряду за каждым столиком сидят один-два офицера и не едят, а просто сидят с бокалами. Уж поверьте, мы надежно защищены; и я хочу, чтобы он все узнал, прежде чем отправится в эту вашу пещеру Аладдина.

— Как скажете, сэр.— Перед “сэр” была небольшая пауза. Мэри явно еще не привыкла к военным порядкам.— Понимаете, Джим, сам факт существования Пенара в этом корабле доказывает, что разум может существовать вне материи, хотя он инстинктивно стремится при любой возможности найти себе материальный сосуд.

Джим кивнул.

— Но вот потом мы наткнулись на настоящую сенсацию. Дело в том, что не обязательно отдельно существовать должен целый разум. При обычных условиях разум пойдет практически на все что угодно, лишь бы не покидать тело, в котором он развился от искры сознания в зародыше до сложной индивидуальности человека или животного. Как правило, он лучше дотянет до смерти, чем покинет тело. Но при некоторых глобальных потрясениях разум или его часть постарается избежать невыносимой ситуации. Вы понимаете, что я имею в виду?

— То есть в состоянии ли я разобрать ваши объяснения? Да, в состоянии.

На лице Мэри мелькнуло недоумение.

— Прошу вас...— сказала она.

— Черт возьми, кончай обижаться, Джим,— добавил Моллен.— сейчас не время и не место.

— Да, сэр. Прошу прощения,— Джим посмотрел на Мэри,— не знаю, что на меня временами находит. Все это очень интересно, и я готов слушать дальше.

— Очень важно, чтобы вы все поняли,— сказала Мэри.— Я привела в качестве примера полтергейсты. Большая часть полтергейстов связана с молодыми девушками. В некоторых случаях было установлено, а в других само собой подразумевалось, что вызывавшая это явление девушка была несчастна. Насколько я знаю, никто еще не научился устанавливать степень подобной несчастливости.

— Да, я что-то такое слышал или читал,— сказал Джим.

— Ну так вот,— продолжила она,— случай Рауля помогает нам по-новому взглянуть на то, что происходит с полтергейстами, если их действительно вызывают девочки, которые ощущают себя несчастными. Согласно тому, что мы выяснили насчет Рауля, можно предположить, что не весь разум, а только часть его вырывается наружу от напряжения, которое испытывает человек, попавший в невыносимое положение. Эта вырвавшаяся часть, поскольку она не является целостным разумом, искалечена, неполноценна. Она ведет себя как неразумное животное или сумасшедший человек, то есть просто реагирует на внешние раздражители. Это, конечно, только догадка, и она может быть совершенно неверной.

- Звучит, однако, логично,— заметил Джим.

— Эту же теорию, наверное, можно распространить на некоторые виды сумасшествия вообще,— сказала Мэри.— Но это уже из области фантазий, и мы занимаемся не этим - мы хотим повторить феномен Пенара. Проблема в том, что во всех предыдущих работах и теориях нет абсолютно ничего, что могло бы нам помочь. Единственная база, которая у нас есть, это его случай, показавший, что человеческий разум не только способен существовать вне тела; он может закрепляться в материальных объектах и управлять ими. Мы можем только гадать, как он управляет ими, напрямую или через приборы на этих объектах.

— То есть управляло ли сознание мертвого Рауля двигателями или он просто толкал корабль в пространстве одной силой разума?

— Возможно, он был способен делать и то и другое,— заметила Мэри.— Вообще-то в случае Рауля кое-какие данные указывают на то, что он двигал корабль силой разума. Этим кораблем, особенно в конце пути, просто невозможно было управлять механически. Да, кстати, не могли бы вы перестать говорить о Рауле так, будто он мертв? Для меня он жив, да и для всех, кто со мной работает.

— Хорошо,— ответил Джим.

— Вы явно имеете в виду — ничего хорошего,— сказала Мэри с раздражением в голосе.— Я отлично знаю, что вы думаете, когда вот так выдвигаете подбородок и смотрите в потолок с мученическим видом. Говорю вам, это очень важно, чтобы те, кто с ним работает — а вы будете иногда с ним работать, хотя мы постараемся вас особенно не беспокоить,— не думали о нем как о мертвом. Мы ведь не думаем, что мы сами как-то по-особенному живы? Просто мыв одном состоянии, а он в другом.

— Мне показалось, вы сказали, что он даже не целый разум,— пробормотал Джим. Тем не менее он почувствовал смущение. — Ладно, еще раз извините. Я постараюсь думать о нем как о живом.

— Отлично,— сказала она.— Вы всем нам очень этим поможете.

— А чего конкретно вы от меня хотите?— спросил Джим.— Я как раз говорил генералу Моллену, что не знаю, какой от меня может быть толк.

— Мы пока не знаем,— ответила Мэри.— Мы идем вслепую, проверяем сначала одну теорию, потом другую. Для проверки некоторых теорий нам потребуется ваша помощь. Например, один из важнейших факторов происшедшего — любовь Рауля к своему кораблю. Вы бы могли сказать, что любите “ИДруг”, Джим?

Она задала вопрос чрезвычайно серьезным тоном.

— Ну конечно, как моряк любит свой корабль,— ответил он.— Может, даже больше — когда мы в космосе, “ИДруг” практически часть меня. Наверное, это как любить собаку. Разве с вами такого не бывало, Мэри? Разве вы не любили свой первый велосипед или какого-нибудь домашнего питомца?

— Нет,— сказала Мэри.— Любить кусок металла — это как-то дико, и я не тот человек, чтобы заводить домашних животных, а уж тем более любить их.

— Вы сказали, что хотите, чтобы я испытал эти теории? — спросил Джим.

- Да.

— На Рауле?

— На Рауле. Может быть, и на самом себе, в качестве контрольного объекта — вы, похоже, воспринимаете свой корабль также, как он воспринимает свой. Мы сравним реакции и, может быть, что-нибудь обнаружим.

— Вы же сказали, что он теперь куда меньше разговаривает. Он ответит, если вы с ним заговорите?

— Вроде бы он отвечает,—сказала Мэри.—Похоже, что это зависит от того, как наши вопросы связаны с тем, о чем он сейчас думает или мечтает. Иногда у нас получается воссоздать для него пограничную ситуацию, и это помогает прорваться к нему и добиться ответной реакции. Надеюсь, вы сможете нам в этом помочь.

— Конечно, я сделаю, что смогу.

— Ну ладно, вас ждет ужин, да и мы тоже еще не ели,— заметила Мэри.— Когда закончите, подходите ко мне, и я вас проведу по нашей лаборатории.

— Хорошо,—отозвался Джим.

— Даже отлично,— сказал Моллен,— потому что не знаю как вы, а я умираю с голоду. Мы сейчас прямо и закажем. Мэри, подходите к нам, когда поедите,— думаю, мы закончим раньше.

— Как хотите.

Она встала, мужчины тоже. Как только Мэри пошла через площадку и Джим с Молленом снова сели, к ним подлетел официант, похоже, дежуривший где-то неподалеку.

Поев, они еще с полчаса разговаривали, пока Мэри и ее спутник заканчивали обед. К счастью, день был будничный, не играл оркестр, так что танцплощадка оставалась свободной, и им все хорошо было видно. Джим, впрочем, подозревал, что даже если бы было полно танцующих, им бы дали знать, как продвигаются дела за другим столиком. Но вот Мэри отодвинула тарелку, сказала несколько слов своему спутнику, встала и подошла к Джиму.

Они прошли несколько кварталов по освещенным улицам базы до более старой ее части.

Остановились у четырехэтажного деревянного здания, в котором раньше, видимо, располагались офисы. В некоторых окнах горел свет. Мэри отперла высокую деревянную дверь.

Они ушли в сторону от уличного освещения, и Джим, задрав голову перед тем, как зайти внутрь, смог разглядеть в чистом ночном небе звезды над вершинами гор. Мысли о космосе внезапно пронзили его с такой остротой, что он ощутил внутреннюю боль. Потом он вслед за Мэри зашел в здание, и дверь за ними закрылась.

Маленькая комната, в которой они оказались, была ярко освещена. Скорее даже это были две комнаты: от входа до двери в противоположной стене тянулся прозрачный экран от пола до потолка. За экраном виднелись одиночный стол, одиночный стул и одинокий сержант с пистолетом в кобуре. Ощущение тесноты усугублялось ярким светом, низким потолком и слабым запахом лака.

— Ваши документы, мэм? Сэр?

Голос сержанта донесся до них через громкоговоритель в потолке. Мэри порылась в большой бежевой сумке, висевшей у нее на левом плече, и достала два серебристых удостоверения с фотографиями.

— Благодарю вас, мэм. Сэр.

Дверь в задней стене распахнулась. Перед тем как пройти дальше, Мэри протянула одно из удостоверений Джиму.

— Вот, возьмите, лучше вам держать это при себе.

Джим взял удостоверение. Фотография на нем была такая же, как на его обычном, действительном для всей базы. Он сунул удостоверение в бумажник и прошел вслед за Мэри. Дверь закрылась за ними.

Они очутились в помещении, которое на первый взгляд показалось Джиму огромным. Он с удивлением заметил, что деревянная передняя стена здания, впрочем, как и боковые, была укреплена бетонными блоками в четыре фута толщиной, надежно скрепленными цементом. Они при этом словно оказались внутри огромной пещеры. В трех этажах над ними горели несколько отстоящих друг от друга прожекторов, усиливая иллюзию огромного пустого пространства.

Часть здания слева от Джима также была поделена на комнаты и офисы. Высотой с те же четыре этажа, что и первое здание, это напоминало башню, построенную внутри пещеры. Во всех помещениях горел свет, но людей видно не было. Мэри протянула руку и коснулась соседней стены. Лампы вспыхнули в пещере как на третьем этаже, так и у потолка.

Освещение настолько усилилось, что на какое-то время Джим был ослеплен и не мог ничего разглядеть. Потом он посмотрел вверх и заметил, что на уровне четвертого этажа висят разные краны и толстые канаты. Тогда он понял, зачем укрепили стены,— здание обвалилось бы при поднятии грузов, на которые явно была рассчитана эта техника.

Но по-настоящему он удивился, когда взглянул на открытое пространство пола. Там стоял не только “Охотник на бабочек”, корабль, который был Раулем Пенаром, но и еще один корабль, который он сразу узнал.

— У вас здесь “ИДруг”!

Эхо в пустом помещении превратило его восклицание в крик.

— Конечно,— ответила Мэри.—Ваш корабль связан со спасением Рауля. Мы ничего не знаем, так что мы работаем со всем, что хоть как-то может помочь.

Джим инстинктивно подошел поближе к “ИДругу” и положил руку на отполированный изгиб носовой части.

— Она тебя не обижает, малыш? — прошептал он так тихо, чтобы не услышала даже Мэри Гэллегер. Прикосновение к металлу, казалось, придало ему уверенности.

Джим повернулся к “Охотнику на бабочек”. В отличие от оборудования, корпус корабля не ремонтировали и даже не чистили.

— Похоже, вы не хотели рисковать и менять слишком многое в корабле Пенара,— сказал Джим, обернувшись к Мэри, и голос его прозвучал слишком громко в пустом помещении.— Он выглядел точно так же, когда мы впервые увидели его по ту сторону границы.

— Да,— ответила Мэри. Она подошла поближе и теперь стояла в шаге от него и его корабля и в полудюжине шагов от корабля Рауля.— Нам пришлось взять немного образцов для исследований, но в остальном мы ничего не трогали.

Его внезапно охватило страстное желание посидеть еще раз в кресле пилота “ИДруга”. Он не видел свой корабль с тех пор, как приземлился на базе рядом с кораблем Пенара. Несколько раз он пытался к нему попасть, но его завернули, объяснив, что ни к “ИДругу”, ни к “Охотнику на бабочек” никого не пускают, пока их не проинспектируют все отделы, начиная с разведки, которые считают, что им есть зачем инспектировать корабли.

В тот же самый момент ему показалось, как будто что-то мелькнуло в обращенном на него взгляде Мэри, мелькнуло и исчезло. Что это было и не плод ли это его собственного воображения, он не знал. Жалость? Но у Мэри не было причин жалеть его, да он и не был уверен, что она способна на жалость.

Но пока он думал об этом, стремление снова посидеть в кресле пилота привело его в движение. Он развернулся, прошел три шага вдоль борта “ИДруга” и положил руку на рычаг входного люка.

— Раз я здесь, загляну внутрь...

- Нет! — сказала Мэри так резко, что он невольно остановился.

Он развернулся к ней.

— Это мой корабль.

— Мне очень жаль,— сказала Мэри.— Это часть протокола — вы же знаете, как это бывает. Внутрь нельзя никому, кроме меня и моей команды.

Она улыбнулась ему с оттенком грусти.

— Мне очень жаль,— сказала она таким тоном, будто и правда имела это в виду,— Вы же знаете, приказы...

Но пограничные пилоты редко действовали по уставу, иначе большая их часть давно бы уже погибла.

— Ну, приказы приказами,— сказал он легкомысленным тоном, снова поворачиваясь к люку,— а все-таки...

— А все-таки ты их выполнишь! — послышался резкий голос Моллена. Джим обернулся и увидел генерала, а с ним сержанта, дежурившего при входе, или его двойника, которые подошли со стороны “Охотника на бабочек”.

Он беспомощно опустил руку.

— Я зашел узнать, не отвезти ли тебя в офицерское общежитие,— продолжил Моллен.— Завтра ты переедешь в жилое крыло этого здания, но сегодня можешь спать на привычном месте.

— Спасибо, сэр,— отозвался Джим и взглянул на Мэри.— Если Мэри закончила с экскурсией — мы только что пришли...

— Боюсь, что больше показывать нечего,— ответила она.— Лаборатории заперты, и сейчас там никого нет. Я просто подумала, что вам захочется увидеть, где стоят корабли, ваш и Рауля.

— Я вам очень благодарен,— сказал ей Джим. Он повернулся к генералу.— Еще раз спасибо, сэр. Я уже иду.

— Отлично,— откликнулся Моллен.

Он повернулся и пошел к выходу на улицу, Джим за ним. Там было так темно, что поначалу Джим едва разглядел лимузин Моллена, парящий над мостовой в шаге от двери. Мэри осталась на месте. Моллен жестом пригласил Джима внутрь, и они оба сели на заднее сиденье.

— Офицерское общежитие, здание К247,—сказал

Моллен водителю, и они тронулись.

— Да ради всего святого,— сказал наконец генерал, нарушив тишину, воцарившуюся в машине по пути к общежитию,— не сиди ты с таким видом, будто тебя на расстрел ведут. Рано или поздно ты вернешься в космос, я обещаю.

Джим взглянул на него с пробудившейся надеждой.

— Вы правда обещаете, сэр? — сказал он и затаил дыхание.

— Обещаю,— проворчал Моллен.— Только ты сам можешь помешать своему возвращению в космос. Но тебе придется пока потерпеть.

— Я потерплю,—сказал Джим.

 

Глава шестая

 

И он стал ждать.

К нему прикрепили старшего лейтенанта и сержанта, которые знали все, что требовалось для того, чтобы его офис функционировал. В день ему приходилось принимать решения примерно в течение пятнадцати минут, а потом делать было больше нечего. Он работал в отделе обеспечения и доставок, и к тому же на не особо высокой должности, если говорить о принятии решений. Бумаги, которые он подписывал, касались либо вещей, которые явно надо было заказать, либо вещей, которые могут пригодиться — или не пригодиться — только через месяцы, а то и годы. Он прислушивался к советам лейтенанта и сержанта, особенно сержанта, и в итоге выполнял свои обязанности без труда и особенно не задумываясь.

Как и все пограничные пилоты, Джим привык в свободное время развлекаться на полную катушку. Но теперь все его время было свободным. Он мог бегать, плавать, играть в теннис или гольф, заниматься в спортзале или дневать и ночевать в офицерском клубе, если захочет.

Всем этим он и занялся. Даже во время рабочего дня офицерский клуб не пустовал — многие работали по ночам, по свободному графику, люди приезжали и уезжали с базы. Но по сравнению с тем, что творилось после пяти, днем это напоминало пустыню. Пограничные пилоты, конечно, заходили в любое время дня и ночи, и с ними он мгновенно находил общий язык.

Но постепенно это удовольствие для него померкло. Прошли недели с тех пор, как он последний раз был на границе, и он все меньше чувствовал себя одним из них. Кроме того, они строили такие же планы, как и он сам раньше,— развлечься, встретить женщину, погулять от души, одним словом, снять стресс, которому он больше не подвергался. Удовольствия, редкие раньше, теперь быстро надоели, потому что были доступны ему в любое время.

Ему нельзя было уходить с базы с другими пилотами, поэтому он не участвовал в большей части их приключений и не мог найти себе подружку. Да, Моллен был прав — только необходимость доклада в Вашингтоне или другая подобная важная причина позволила бы ему покинуть базу. Постепенно Джим обнаружил, что не так уж и нравится ему общаться с подвыпившими еще до ленча друзьями, даже со своими товарищами с границы; что вообще ему не хотелось заниматься тем, чем они обычно занимались на наземных базах,— празднованием того, что они выжили. Ему, по крайней мере, праздновать было нечего.

Джим стал все больше времени проводить в одиночестве. Оставался еще спорт, и он занимался им все яростнее. Он установил себе программу занятий, чтобы остаться в форме для возвращения в космос. Но времени было много, и программа разрослась. Вместо пяти миль он пробегал пятнадцать. Вместо одной мили проплывал пять. На тренажерах проводил два часа вместо получаса.

В то же время он почувствовал растущее безразличие к еде. Он вел достаточно активный образ жизни и голод ощущал, но вместо удовлетворения здорового аппетита еда стала очередной обязанностью. По результатам тестов он по-прежнему был в отличной форме, но на вид стал худым и жилистым затворником-одиночкой.

Друзья-пилоты, особенно из его эскадрильи, беспокоились о нем и старались подбодрить. По их мнению, причиной всех его проблем был недостаток женщин. Пилоты всегда пилоты, и они составляли бесконечные схемы и планы, как им обойти правила: сначала пытаясь вытащить его с базы и уложить в постель к хорошенькой женщине, потом, когда выяснилось, что за ним слишком пристально следят,— пытаясь провести женщину для него на базу и обеспечить им уединение.

Еще больше беспокоило друзей отсутствие у него интереса к их планам. Так или иначе, ничего у них не вышло — его охраняли как национальное достояние, а может, кто-то его таковым и считал. Как Моллен и обещал, вскоре после возвращения Джима с “Охотника на бабочек” его произвели в подполковники. Чуть больше чем через шесть месяцев он стал уже полковником — Моллен, кстати, за пару месяцев тоже получил очередную звездочку. Друзья-пилоты ухватились за этот повод, чтобы устроить для него шикарную вечеринку в клубе и в офицерском общежитии.

Джим сидел во главе стола, как призрак на банкете. Напрасно все старались подлить ему водки в имбирное пиво и заманить в пустое помещение с красивыми женщинами, которым поручили его соблазнить.

После этого праздника от него отступились и оставили в покое. Джим взялся за тренировки с еще большим рвением и стал еще мрачнее и жилистее.

Наживку они использовали не ту.

Первый месяц после переезда он ничего не слышал от Мэри, хоть она и говорила, что Джим может ей потребоваться для экспериментов. Жилые помещения были отделены от лаборатории, даже вход в них был с другой стороны. К концу месяца Джим почувствовал вроде бы облегчение — не так-то ему и хотелось быть подопытным кроликом.

Но когда пошел второй месяц, а она по-прежнему молчала, Джим стал ждать вызова с некоторым напряжением. Он сказал себе, что ему важны не ее указания, а возможность добраться до “ИДруга”, если уж он попадет в лабораторию. Наконец, на исходе второго месяца, вызов пришел; он радостно явился в лабораторию, и его тут же послали в одно из помещений во внутренней “башне”.

С балкона второго этажа Джим лишь на секунду успел взглянуть вниз на главную зону здания, где он видел корабли в прошлый раз. К его разочарованию, там выстроили большой шатер из непрозрачного пластика, так что он ничего не смог рассмотреть.

Оказалось, все, что от него требовалось,— это надеть скафандр. Несколько сотрудниц Мэри тестировали то ли скафандр, то ли самого Джима — женщины были неразговорчивы, и он не понимал, чего от него хотят. Скафандр со знакомыми запахами вызвал в нем почти невыносимую ностальгию.

После этого его вызывали каждую неделю для разных тестов, но шатер все время был на месте, и он не мог понять даже, были ли корабли там, не говоря уже об их положении и состоянии.

В голове у Джима начали рождаться дикие фантазии и планы пробраться в лабораторию, угнать “ИДруга” и улететь в космос. Постепенно это даже начало ему сниться. Он изнурял себя упражнениями, чтобы убить время и хоть как-нибудь суметь заснуть ночью — сон приходил все реже и реже, как и аппетит.

Джим скрывал от друзей, что ему не хватало не вина, женщин и песен, а космоса и “ИДруга”. Похоже, он сумел скрыть это и от Моллена и Мэри — ее он вообще не видел с того вечера в лаборатории. Но он беспокоился о том, сумел ли скрыть силу своей тоски от врача, к которому почти ежедневно ходил на осмотр.

Во всю эту программу наблюдения и контроля, окружившую его со всех сторон, явно входило и круглосуточное наблюдение за состоянием его здоровья. Главный врач, тоже полковник, осматривал Джима три раза в неделю или чаще. Только с ним он и был более или менее откровенен.

Отчасти потому, что никому больше он не доверял настолько, чтобы вести личную беседу. Кроме того, какова бы ни была основная специальность главного врача —он назвал ее в одно из первых посещений, но Джим уже забыл,— с каждым разом Джим все больше чувствовал в нем психиатра. Не то чтобы он хорошо разбирался в психиатрах, но то, как тот слушал Джима, отличалось от манеры других врачей.

Джим убеждал сам себя, что страдает излишней подозрительностью. Тем не менее он часто говорил больше, чем собирался, и сам удивлялся тому, что произносил вслух.

Посещения врача были обычной рутиной. Если не надо было сдавать никаких анализов, Джима просто исследовали разными странными инструментами, потом он разговаривал с врачом и его отпускали.

— Вы опять худеете,—сказал врач, листая лежащую перед ним бумажную версию личного дела Джима. На вид этому долговязому мужчине с высоким лбом и прямым носом было лет пятьдесят с небольшим. Неожиданно мягкая полуулыбка появлялась на его лице в самые неподходящие моменты.

— Хорошо, док,—ответил Джим,— я буду есть побольше.

Врач поднял на него взгляд.

—Может, будете упражняться поменьше?

— И чем мне тогда заниматься?

— Ну, у вас же есть работа.— заметил врач.

— Какая там работа!

Врач слегка улыбнулся.

— Не знаю, что мне с вами делать,— сказал он, со вздохом откинувшись в кресле.— Вы у меня первый пациент, который пытается убить себя здоровым образом жизни. Знаете, насчет того, чтобы поменьше упражняться, я серьезно.

— Ради бога, доктор,— отозвался Джим,— вот об этом меня не просите. Я только тогда обо всем и забываю, когда бегаю или плаваю и заливаюсь потом так, что уже никаких сил не остается о чем-нибудь еще думать. Я буду есть побольше. Я могу есть, это теперь просто как обязанность.

Врач нацарапал что-то на бланке рецепта и протянул его Джиму.

— Принимайте эти таблетки два раза в день, утром и вечером,— сказал он.— Это должно улучшить ваш аппетит.

Джим с сомнением поглядел на рецепт. Он не особенно верил в таблетки.

—А я от этого не стану как пришибленный, а, доктор? — спросил он.— Это ведь не транквилизатор какой-нибудь?

— Не станете, я вам обещаю,— ответил врач.— Будем надеяться, что аппетита это вам прибавит. Ну, до четверга.

— Ладно,— сказал Джим, вставая со стула. Он ушел.

Поначалу казалось, что таблетки действительно прибавили ему аппетита. Так или иначе, Джим старался есть побольше, хотелось ему того или нет, и сумел набрать несколько фунтов. Но потом процесс затормозился, и весы в кабинете врача в каждое его посещение показывали одно и то же. Как-то раз он предложил врачу увеличить дозу таблеток, если от этого будет польза — от нынешней дозы никакого воздействия заметно не было.

— Не стоит,— ответил врач.— Вы сейчас принимаете максимально приемлемую для вас дозу.

Так что он по-прежнему заставлял себя есть. Проблема была в том, что и спал он плохо. К этому времени его сны о похищении “ИДруга” и побеге в космос сменились кошмарами, в которых лаборатория горела, а его не пускали обезопасить “ИДруга” от огня. Почему-то его это мучило, хоть он и знал, что от обычного огня корабль не пострадает. А иногда ему снилось, что произошло землетрясение и прямо под лабораторией Мэри открылась щель. Надо было всего лишь зайти и зацепить “ИДруга” тросом, чтобы он не упал в раскаленные недра земли, но Джима не пускали, говорили, что это слишком опасно.

Помощники Мэри — саму ее он так и не видел с того, первого посещения лаборатории — тем временем стали все чаще вызывать его. Шел девятый месяц его плена на базе, и у них появилась новая идея. Его опять одевали в скафандр и заставляли снова и снова слушать записи переговоров между ним самим, Мэри и Раулем Пенаром во время того полета, когда его эскадрилья встретила корабль на территории лаагов и привела его на базу. После того как он прослушал всю запись, ему задавали вопросы о том, кто кому что сказал. Он словно очутился на бесконечном допросе.

Когда он уже выучил все записи наизусть, его заставили работать с теми, где один из голосов был вырезан, и Джим должен был говорить за него. В конце концов он снова и снова стал играть Рауля.

Его довели до такого состояния, что ему начало сниться, что он и вправду Рауль, а точнее, то, что осталось от Рауля, его разум, запертый в изрезанном и переломанном металле корпуса “Охотника на бабочек”. Как ни странно, эти сны были не такие уж неприятные. Но вот аппетита он совсем лишился. Он ложился, спал часа два-три, потом просыпался от кошмаров. Единственным способом забыть эти кошмары и уснуть хоть на несколько часов был опять бег, четыре или пять миль под ночным небом. От отчаяния он даже пытался напиваться, чтобы уснуть, но это тоже не работало.

— Алкоголь может вас вырубить,— объяснил врач,— но потом он действует наоборот и через несколько часов опять вас будит.

— Но надо же хоть что-нибудь делать. Может, выпишете мне снотворное, доктор?

— Это временное решение, а проблема у вас постоянная,— ответил врач.— Может быть, это лекарство для повышения аппетита так теперь на вас действует. Попробуйте отказаться от него.

Джим перестал принимать таблетки. В первую ночь он выспался прекрасно, во вторую похуже. К концу недели он вернулся к кошмарам и ночным пробежкам. Джим чувствовал, что теряет контроль над собой, и срывал это на враче. Год назад он бы и представить себе такого не мог.

— Это все чертова клетка, в которую они меня посадили! — воскликнул он.— Я бы выдержал, если бы меня пускали в космос хоть иногда. Если бы меня выпускали в полеты на “ИДруге” хоть раз в неделю, да даже раз в месяц. Да даже если бы меня хоть просто к нему пускали!

— Может, вы и правы,— отозвался доктор,— Это не в моем ведении. Вы подавали официальный запрос на посещение своего прежнего корабля?

— Я его подаю с тех пор, как все это началось. Уже десять месяцев! — ответил Джим.— Я подаю письменные запросы два-три раза в неделю, и мне каждый раз отказывают.

— Принесите мне следующий запрос,— сказал врач.— Я приложу сопроводительное письмо и подпишу его.

Джим принес.

Ему отказали.

Он позвонил Моллену. Ему сказали, что генерал сейчас занят, но генералу передадут, что он хотел с ним поговорить.

Моллен не перезвонил ни в этот день, ни на следующий.

Джим позвонил опять.

Моллен снова не перезвонил.

Джим позвонил опять. Из офиса Моллена по-прежнему не перезванивали, и Моллен никак не пытался с ним связаться.

Этой ночью, после того как в лаборатории его опять прогнали через разговоры во время спасения Рауля, заставляя произносить то, что говорил тогда Рауль, ему приснился новый кошмар.

Он по-прежнему был Раулем, но на этот раз, когда он понял, что “ИДруг” и подразделение Уандера ведут его на базу, он оборвал поток стихов и песен.

— Ну уж нет! — взвыл он в наушники их скафандров, развернул “Охотника на бабочек” на сто восемьдесят градусов и направился прочь от Земли, обратно на территорию врага.

Сон изменился без всякой причины, но Джима это не удивило; со снами так обычно и бывало. Он опять был в скафандре и стоял на наблюдательной площадке одного из больших командных кораблей на границе. На экране перед ним “Охотник на бабочек” удалялся на территорию лаагов.

— Что вы делаете? — крикнул он стоявшему рядом с ним артиллерийскому офицеру.— На него идет целое звено лаагов!

— Разве вам не сказали? — весело отозвался артиллерист. — В лаборатории с этим кораблем уже разобрались. Теперь его решено использовать как беспилотную мишень, чтобы вызвать огонь лаагов. Мы сможем изучить, как они атакуют. Смотрите, смотрите, они атакуют! Поглядите, как они за него взялись!

— Беспилотный? Да нет же! — воскликнул Джим. Он взглянул на экран, где расстреливали и уничтожали “ИДруга”.— Да не беги же просто так, малыш. Сворачивай! Сворачивай и отстреливайся!

Перед глазами у него стояло его собственное пустое пилотское кресло, кнопки, которые он мог бы нажать, если бы был там, рычаги, которые мог бы повернуть, если бы сидел в кресле. Он покрылся потом; сосед-артиллерист продолжал весело комментировать уничтожение “ИДруга”, будто это была игра, развлечение...

Джим проснулся, одним лихорадочным движением сбросив одеяло. Нижнее белье, в котором он привык спать за годы службы на кораблях, насквозь пропиталось потом и прилипло к телу. Он содрал белье, поплелся в душ и стоял, трясясь, под потоками воды. Его все еще переполняли чувства, которые он испытал, увидев во сне гибель “ИДруга”, и мучило бессильное стремление спасти корабль. Потом Джим надел спортивный костюм и отправился бегать по базе под неизменными звездами до тех пор, пока почти не свалился от усталости.

На следующий день он явился в офис Моллена лично.

Ему сказали, что генерал вышел.

Он сказал, что подождет.

Ему вежливо ответили, что ждать не разрешается.

— Тогда вызывайте военную полицию,— ответил он, усаживаясь.— Я никуда не уйду.

Он стал ждать. Началась суета с участием офицеров разных рангов; пришел даже бригадный генерал и сказал ему, что он не может здесь находиться. Джим ничего не ответил, просто сидел.

Наконец они оставили его в покое.

День продолжался. Никто не входил и не выходил из внутреннего, личного офиса Моллена. Ясно было, что там его нет. И из коридора он не заходил. Приближался вечер. Джим не ощущал хода времени. Это было просто время, и оно должно было пройти. Он не читал. Он не думал. Он просто сидел и ждал. Наконец, уже под вечер, капитан за столом в приемной встал и ненадолго вышел. Он вернулся с двумя высокими военными полицейскими с оружием в застегнутых кобурах. И дубинок у них не было. Капитан убрал все со своего стола. Он вышел и закрыл за собой дверь. Полицейские встали по сторонам закрытой двери. Джим не обращал на них внимания.

Они провели ночь втроем. Когда Джим выходил в туалет дальше по коридору, один из полицейских выходил с ним. К утру Джим, возможно, задремал на стуле, но сам этого не осознал. Если он и спал, то снов не видел.

На рассвете прежних полицейских сменили двое других. Один из них принес пластиковый стаканчик кофе и поставил его на стул рядом с Джимом. Джим посмотрел на него и понял, что хочет пить. Он выпил кофе, но уже через секунду не мог бы сказать, были там сливки и сахар или нет.

Около семи утра из коридора начали доноситься шаги приходящих на работу служащих. Вскоре после семи дверь, у которой стояли полицейские, открылась и вошел Моллен, а за ним капитан, сидевший вчера в приемной.

Моллен резко кивнул Джиму.

Джим неловко поднялся на ноги. Он удивился тому, как сильно все его тело затекло от долгого сидения на одном месте. Он зашел вслед за генералом в его личный офис.

Внутри, перед большим столом, стояли мягкие кресла. Моллен сел за стол и указал Джиму на одно из них.

Они поглядели друг на друга.

— Ну? — поинтересовался Моллен.— Ты готов обратно в космос?

Джим тупо уставился на него, и молчание тянулось до тех пор, пока Джим не осознал, что вопрос был официальный, для внесения в протокол. И для протокола, поскольку и звук, и изображение наверняка записывались, ему придется дать ответ.

— Да, сэр,— прохрипел он.

Моллен выдвинул широкий ящик в центре стола, пошарил в нем и выудил документ, состоящий из полудюжины скрепленных вместе листков бумаги. Он протянул его Джиму.

— Подпиши.

Джим взял бумаги и моргнул от удивления. Он попытался прочитать их, но его разум онемел почти так же, как тело. Выглядело это примерно как документы, которые он подписывал при производстве в офицеры. В них излагался Закон о государственных тайнах и объяснялось, что полагается за его нарушение. Как только он подписывает эти бумаги, так сразу оказывается в полном распоряжении правительства. Непонятно только было, зачем повторять все заново — пограничные пилоты и так принадлежат правительству целиком и полностью.

Так или иначе, это было неважно. Важны были только “ИДруг” и космос. Он подписал бумаги ручкой, которую протянул ему генерал, и вернул документ и ручку. Моллен помахал ими в воздухе.

— Если захочешь, в любое время можешь еще раз взглянуть на эти документы,— сказал генерал,— если только не уйдешь в отставку или тебя не переведут в другой статус. Но потом это дело будет для тебя закрыто. Понятно?

— Понятно, сэр.

— Хорошо,— Моллен продолжил более мягким тоном: — С завтрашнего дня будешь являться прямо в лабораторию — туда, где работает Мэри. А теперь отправляйся к себе и выспись наконец.

 

Глава седьмая

 

Джим вернулся к себе и спал часов семь. Когда проснулся, он чувствовал себя ужасно, но тем не менее был очень счастлив, хотя спросонок и не мог понять почему. Потом вспомнил свою долгую вахту в офисе Моллена и то, что случилось после появления генерала. Постепенно Джим осознал, что ужасное самочувствие сводилось к дикому голоду — он готов был съесть что угодно, и в больших количествах.

Он проверил наручный коммуникатор. Было около четырех. Джим встал, принял душ, оделся и пошел в клуб. В это время там подавали только сэндвичи, и он взял с десяток и несколько бутылок имбирного пива. Еды и питья было не так уж и много, но когда он поел, они сработали лучше всякого снотворного. Он с трудом вернулся к себе, разделся и снова уснул... и на этот раз проспал до половины шестого следующего утра.

Его тело привыкло к бегу. Оно требовало движения, но Джим опять проголодался, как медведь после зимней спячки. Он позавтракал, заставил себя забыть о беге и пошел прямо в лабораторию Мэри.

— Документы, сэр?

Лицо за экраном было другое, форма и порядок — те же самые. Только вот сегодня, впервые за много месяцев, его не встречали лаборанты, чтобы вести на бесконечные тесты. Он предъявил свое удостоверение.

— Вам придется подождать заведующую лабораторией, сэр. Присядьте, она подойдет минут, через десять—пятнадцать,— сказал охранник.

Джим устроился на жесткой скамье, встроенной в стену напротив экрана, и ухмыльнулся. Сначала ждать в приемной у Моллена, потом на вахте у Мэри. Прогресс налицо.

Ждать, однако, пришлось минут сорок пять. Джима это не волновало. Он был так близок к цели, что не ушел бы, пока его не вынесли. Наконец с улицы вошла Мэри, а с ней Моллен.

— Говорил я вам — он заявится на рассвете! — воскликнул Моллен. Не был бы Джим так счастлив, он мог бы и обидеться: рассвело часа три назад.

— Извините, что в последнее время у меня не получалось с вами пообщаться,— сказала Мэри Джиму. Она посмотрела на него, как ему показалось, с симпатией.— Вы похудели.

— Ерунда! — отозвался Моллен.— Он в отличной форме. Правда, Джим?

— Так точно, сэр, в отличной,— подтвердил Джим и улыбнулся Мэри. Сегодня он готов был любить даже ее.

— Пойдемте.— Мэри и Моллен предъявили охраннику документы заученным от бесконечных повторений жестом.

— Проходите, пожалуйста.

Вслед за Мэри они прошли сквозь внутреннюю дверь, и Джим во второй раз оказался в огромной комнате, которую почти год видел только сверху, из галерей. Она совсем не изменилась с прошлого раза. Пластиковый шатер по-прежнему был на месте. Но Мэри подвела их поближе, откинула клапан и провела в освещенное лампами под крышей внутреннее помещение.

При этом свете Джим увидел все те же лежащие рядом два корабля, что и в прошлый раз. “Охотник на бабочек” по-прежнему выглядел развалиной. “ИДруг” тоже не изменился с прошлого раза. Или изменился? Выглядел корабль так же, но похоже было, что его только что вымыли или почистили.

Джим еле удержался, чтобы не рвануть к его закрытому люку. Но он боялся сглазить: у него было ощущение, что если он выдаст свое стремление оказаться внутри, то лишится доступа к кораблю.

— А он хорошо выглядит,— заметил он, останавливаясь вместе с Мэри и Молленом шагах в десяти от обоих кораблей.

— Его усовершенствовали,— сказал Моллен,— тебе придется изучить много нового о нем. И тебе сейчас нельзя на борт, нет.

Джим почти ждал этого, по разочарование все равно тяжело ударило его.

— А когда будет можно, сэр? — поинтересовался он.

Он взглянул на Моллена, потом перевел глаза на Мэри.

— Сначала вас надо будет переучить. У нас для вас специальное задание,—ответила Мэри.— Поэтому “ИДруга” и переделывали. Боюсь, что понадобится еще несколько недель...

— Несколько недель! — Как он ни сдерживался, у него вырвалось это восклицание, и именно тем тоном, которого он старался избежать.

— Боюсь, что так,— Мэри повернулась.— Пойдемте в мой офис, там можно спокойно поговорить.

Они вышли через клапан с другой стороны шатра и, пройдя по открытой поверхности к офисам в нижнем уровне башни, вошли в один из них. В приемной за столом сидела подтянутая седоволосая дама; стулья вдоль стен, явно для посетителей, сейчас пустовали.

— Вам звонили,— сказала дама.

— Я пока еще занята,—ответила Мэри.—Если будет что-нибудь срочное, скажите, что я перезвоню через час. Пойдемте, Джим, генерал.

Она провела их в просторный кабинет со столом еще большим, чем у Моллена, и креслами еще более мягкими и удобными. Но все свободные поверхности в кабинете, кроме пола, были завалены бумагами, а кресла не были обращены к столу, как в кабинете Моллена, а стояли в кружок.

Мэри села в одно из кресел, генерал —рядом с ней, Джим устроился напротив них.

— Вы хотите поговорить с ним сначала, Луис? — спросила она генерала.— Или мне начать?

— Я скажу пару слов.— Моллен посмотрел на Джима в упор,— Джим, мы хотим послать тебя в космос дальше, на больших скоростях и на более долгий срок, чем посылали кого-либо из людей, за исключением Рауля. Но это будет нелегко.

— Я не потому пошел на пограничную службу, что это легко,— сказал Джим.— Куда вы хотите меня отправить?

— Этого мы не можем сказать вплоть до самого отправления,— ответил Моллен.— Но вот что я тебе скажу: ты полетишь в обход территории лаагов. Твой корабль перестроили соответствующим образом. Мы, например, вернули его на интеграционные двигатели.

— Интеграционные двигатели? — удивленно переспросил Джим.

Этими двигателями перестали пользоваться почти четыре десятилетия назад, когда были улучшены двигатели расщепления и прежняя модель перестала быть необходима. Проблема с интеграционными двигателями была в том, что в маленьком истребителе их невозможно было полностью экранировать. Пилоты, летавшие на таких кораблях, подвергались опасному воздействию радиации на здоровье; по меньшей мере, это сказывалось на детородных функциях после всего нескольких полетов.

— Вы просто хотите сделать из меня Рауля Пенара, так ведь, сэр? — улыбнулся Джим.

— Да если бы,— на полном серьезе ответил Моллен.- Уж поверь мне, если бы я мог взмахнуть рукой и превратить тебя в подобие Рауля Пенара, я бы так и сделал. Но мы до сих пор не знаем, как именно его разум перешел в неживое вещество корабля, а может, и никогда не узнаем.

Джим тоже отбросил шутки в сторону. Он предположил сначала, что его не послали бы на корабле с интеграционными двигателями, если бы не нашли способ, как избежать тех опасностей, что подстерегали пилотов в прошлом. Но теперь ему пришло в голову, что задание могло быть настолько важным, что ему придется смириться с последствиями. Он подумал о документах, которые подписал у Моллена.

— Все не так уж плохо, Джим,— продолжила Мэри.— Мы не выяснили, как Рауль Пенар стал частью корабля, и я понятия не имею, когда мы это узнаем. Надеюсь, когда-нибудь это станет известно, если только Рауль дотянет до тех пор. Но зато мы узнали много других новых фактов. Фактов, которые сделают ваше задание возможным.

— Каких фактов?

— Извините,— сказала Мэри,— но тут мне придется ответить так же, как Луис насчет вашего места назначения. На большую часть этих вопросов вы получите ответы только тогда, когда вам действительно нужно будет это знать. Здесь все максимально засекречено. А ответ на ваш конкретный вопрос вы узнаете, когда мы будем готовить вас к заданию.

— Кое-что я могу тебе рассказать,— подал голос Моллен.— Большую часть прошедшего года мы пытались выяснить, что случилось с Раулем с того момента, как пилоты его эскадрильи видели его в последний раз, и до того, как мы обнаружили его сигналы на территории лаагов. Но теперь мы знаем, что за это время он что-то нашел. Где бы он ни побывал, он нашел что-то необычное; даже наши догадки о том, что это было, пока засекречены. Но мы уверены, что это находится за дальним краем территории лаагов, в другой стороне. Вниз по спирали галактики.

— И я должен слетать посмотреть, что это было, вернуться и рассказать вам? — поинтересовался Джим.

— Вроде того,— ответил Моллен.— И еще кое-что. Мы не уверены, но похоже, что он — то есть “Охотник на бабочек”, а Пенар вместе с ним,— побывал в руках у лаагов.

— У лаагов? — изумился Джим.— С чего вы так решили?

Моллен вопросительно посмотрел на Мэри, та кивнула. Это слегка подействовало Джиму на нервы — все должно было быть наоборот.

— Мы нашли что-то вроде способа общаться с ним, с Раулем, я имею в виду,— объяснил Моллен.— Точнее, с тем, что от него осталось — в основном это воспоминания. Проблема в том, что он постарался забыть все плохое и оставить в памяти только хорошее. Но сотрудники Мэри придумали, как заставить его вспомнить кое-что из того, что он хотел бы забыть. И в одном из этих воспоминаний он находится на поверхности планеты и его осматривают лааги.

Моллен остановился и снова взглянул на Мэри. Она продолжила деловым тоном:

— Возможно, они в каком-то смысле выставили его на обозрение. Так или иначе, мы наконец заставили его вспомнить, но узнали не так и много. Проблема в том, что, как вы знаете, вернувшаяся часть его разума не способна к прямому общению. Самое большее, на что мы способны,— это заставить его говорить вслух с самим собой. Так что мы смогли только подтолкнуть его память и слушать, как он переживает все это заново.

— Но это не так уж мало,—заметил Джим.

— Да, но остаются провалы. Очень загадочные провалы,— отозвалась Мэри.

Когда она задумывалась, ее брови сдвигались на переносице и выпрямлялись. В третьем классе учительница Джима делала так же.

- Он говорил сам с собой и только упоминал, что именно случилось. Он не описывал события и не излагал их по порядку. Тем не менее мы уверены, что какое-то время Пенар был пленником лаагов. Наверняка их не меньше нашего интересовало, как корабль может воспринять мозг пилота. Наверняка именно они забрали его мертвое тело для осмотра. Отсюда следует, что если даже они и не знали этого раньше, теперь они на шаг впереди, потому что знают, как мы устроены. Корабли лаагов всегда самоуничтожаются при опасности попасть в плен, так что мы до сих пор не имеем ни малейшего понятия о том, как устроены сами лааги.

— Но вы же сказали, что он от них ушел,— подтолкнул ее Джим. Его куда больше интересовало, что сделал Рауль, чем что узнали о нем лааги.

— Скорее всего,— продолжила Мэри,— они не поняли, что Рауль может передвигать корабль силой разума; мы, кстати, до сих пор не поняли, как у него это получается. Но двигатели, очевидно, были уничтожены к тому моменту, как он попал к лаагам, так что они, наверное, ужасно удивились, когда он внезапно решил отправиться домой, взлетел и направился обратно.

Джим покачал головой.

— Это...— У него не хватало слов.— Но при чем тут я?

— Как я уже сказала, —отозвалась Мэри,— мы научились стимулировать его память...

Она коснулась клавиш панели управления на столе, и раздались звуки птичьей песни, шелестящих на ветру листьев, потрескивающих веток и сквозь все это — журчание текущей воды.

— Мы записали звуки из тех мест в Канаде, где он вырос,—объяснила Мэри.— Это был звуковой, или, если хотите, электронный курс лечения, чтобы он рассказал нам свои воспоминания. Из того, что мы слышали, мы выделяли все больше и больше сигналов, пока не научились распознавать воспоминания вроде тех, которые, как мы считаем, относятся к его плену у лаагов.

Джим кивнул, все еще не совсем понимая, при чем тут он.

— Мы собираемся использовать этот же метод в усложненном виде, чтобы как можно больше приблизить ваш разум к его,—продолжила Мэри.

— Мы хотим, чтобы ты думал как Пенар, как будто ты — это и есть он,— вмешался Моллен.

— Одновременно,— сказала Мэри,— мы будем использовать разновидность этого метода, чтобы как можно больше сблизить ваш разум и мой. Поскольку у нас обоих живые тела, мы можем принимать лекарства уже установленными способами...— Она сделала паузу, нажала кнопку на панели и произнесла в переговорное устройство рядом с панелью: — Ола, доктор Нейс уже пришел?

Седовласая секретарша ответила что-то неразборчивое.

— Доктор Нейс? — резко переспросила Мэри.— Он еще не пришел?

Из устройства донесся еще менее разборчивый ответ.

— Сообщите мне, когда доктор Нейс придет,— Мэри снова выделила докторское звание. - Спасибо, Ола. Да. Нет, ничего. Просто не забудьте сообщить.

Она снова посмотрела на Джима и Моллена.

— С доктором Нейсом вы скоро познакомитесь, Джим. Теперь он будет за вами присматривать. Обращайтесь к нему с любыми медицинскими проблемами, даже если порежетесь бумагой, открывая конверт.

— Ты понял, Джим? — поинтересовался Моллен.— Это приказ. И вообще, запоминай все, что Мэри велит тебе сделать; с настоящего момента это имеет силу моего приказа.

— Да, сэр,— сказал Джим.— Но...— Он прервался и начал заново: — Извините,— обратился он к Мэри,— но я не понимаю, зачем мне сближать мой разум с вашим, или как вы это называете.

— Просто чтобы я могла как можно ближе наблюдать ваш контакт с Пенаром.— Ее прервало переговорное устройство, из которого снова донеслись неразборчивые звуки.

— Да? — сказала она.— Ну так пригласите его.

Дверь из приемной открылась, и в кабинет вошел невысокий худой мужчина лет тридцати с прямыми черными волосами и резкими чертами лица. При ходьбе он слегка наклонял верхнюю часть тела вперед, словно бы упрямо стараясь выжать как можно больше из своего роста.

— Это доктор Эймос Нейс, — представила его Мэри. Джим поднялся на ноги, не зная, как следует приветствовать вновь пришедшего. Нейс подошел к нему, и они пожали друг другу руки. Рукопожатие у Нейса было твердое и энергичное до нервозности, как и весь его облик.

— Так вы Джим Уандер,— сказал Нейс. В его выговоре слышался акцент восточного побережья.

— Верно,—ответил Джим.

Они снова сели, Нейс справа от Джима.

— Ну так мы готовы? — спросил Нейс у Мэри.

— Да, готовы,— ответила Мэри.— Это не значит, что мы можем начать в ближайшие пять минут...

Ее снова прервало переговорное устройство.

— Ах да,— сказала она секретарше,— я забыла вас предупредить, что попросила его тоже зайти сегодня утром. Попросите его войти.

Дверь опять открылась. Вошел крупный мужчина с избытком веса даже для своего роста. Лицо у него было квадратное, со вздернутым носом, каштановые волосы подернуты сединой.

— Присядьте, Колин,— сказала Мэри с куда большей теплотой, чем при обращении к Нейсу.— Это Джим Уандер. Джим, это Колин Истои. Он будет занимать мое место, пока я сконцентрируюсь на работе с вами и доктором.

Колин тяжелой поступью подошел к Джиму, пожал ему руку и сел с другой стороны.

— Итак,— сказал он. Голос у него был неожиданно низкий для такой дружелюбно-легкомысленной внешности.— Мы готовы начать?

— Эймос как раз об этом спрашивал,— отозвалась Мэри.— Спасибо, что подошел. Как скоро ты можешь подменить меня?

— Да хоть сейчас, если хочешь,— уверил ее Колин.— Мой отдел уже несколько недель функционирует сам по себе. Тебе, конечно, придется просветить меня насчет новейших данных, если появилось что-то, что мне нужно знать.

— Мы займемся этим сегодня,— сказала Мэри.— А завтра...— Она перевела взгляд на Эймоса Нейса.— ...мы с Джимом начнем работать с вами.

— Я мог бы сегодня провести несколько предварительных тестов с полковником Уандером,— предложил Нейс.— Таким образом...

— Нет, не надо,— возразила Мэри.— Он живой человек, и ему, как и всем нам, нужно время, чтобы переориентироваться. Но вы можете пообедать с ним и распланировать наше расписание работы, чтобы учесть его предложения. Джим, вы должны целиком погрузиться в нашу работу. Если в предложениях Эймоса вас что-то не устраивает, вы так и скажите; если это можно исправить, то мы исправим. Не забывайте, Эймос — мы подстраиваемся под Джима. Не под меня, и уж никак не под вас и вашу команду.

— Как скажете,— ответил Эймос.

Краем глаза Джим наблюдал за Нейсом. Его манера поведения и тон говорили, что вряд ли он так легко примет указания.

— В таком случае,— сказала Мэри, взглянув на Моллена,— я готова закончить эту встречу. Генерал?

— Я согласен,— буркнул Моллен, поднимаясь на ноги. Джим еще никогда не видел его таким усталым и постаревшим.

Джим провел утро, бегая и тренируясь в свое удовольствие, а напоследок сыграл в гандбол. Потом, ощущая, как его переполняет хорошее самочувствие, он отправился в клуб обедать с Эймосом Нейсом.

Джиму любопытно было пообщаться с человеком, который, похоже, отвечал за подготовку и его, и Мэри. Но за обедом Нейс был все так же резок и говорил он только об одном — о том, что ему потребуется от Джима.

— Вы все поняли? — спросил он, закончив свой монолог, продолжавшийся весь обед вплоть до самого десерта.

— Да. Тут только одна проблема,—сказал Джим.— Вам придется выделить мне время для упражнении каждый день.

- Упражнений? Ну,— задумался Нейс,— это, наверное, возможно. Мы можем выделить вам час по утрам до начала работы.

- Мне понадобится часа три,— ответил Джим. Он почувствовал, что торгуется со специалистом.

— Ну нет, мы не можем вам позволить тратить столько времени на игры,— отреагировал Нейс.— Вы не понимаете, насколько важны эти тесты. Да, насчет тестов — я поговорил с Мэри после того, как вы ушли. Зайдите в лабораторию после обеда — мы сможем сегодня начать тесты для вашего примерного профиля...

— Да? Отлично,— сказал Джим,— Извините, мне надо отойти. Я забыл предупредить оператора в вестибюле клуба, что буду в столовой. Я жду звонка. Может быть, мне уже позвонили и оставили сообщение. Я сейчас вернусь.

Он встал и вышел прежде, чем Нейс смог возразить. Выйдя из столовой, он направился к телефонам и позвонил в офис Мэри.

— Извините, полковник, она обедает,— ответила седовласая секретарша.

— Слушайте,— ответил Джим,— если вдруг она там и просто не отвечает на звонки, скажите ей, что мне чрезвычайно важно поговорить с ней именно сейчас. Это Джим Уандер. Она знает, что я не стал бы звонить без повода.

— Ну... подождите минуту...

На том конце провода воцарилось молчание. Экран, на котором видна была секретарша, стал серебристым и непрозрачным. Джим подождал.

Внезапно экран прояснился и показалось лицо Мэри.

— В чем дело, Джим? — с легким раздражением поинтересовалась она.

— Эймос Нейс только что сказал мне, что вы согласились вызвать меня для тестов сегодня днем. Я просто хотел проверить, действительно ли вы согласились: он не сказал этого прямо.

— Ах, он вам так сказал? Черт бы его побрал,— воскликнула Мэри.— Ну что ж, ему надо с самого начала кое-что усвоить. Где вы сейчас?

— Все еще обедаем в клубе. Я у телефона, а он за столом — я ему сказал, что пойду получить сообщение в вестибюле.

— Отлично. Когда вернетесь за стол, скажите Эймосу, что там было сообщение и для него, с просьбой позвонить мне.

— Ладно.

— Замечательно. А сегодня делайте что хотите — это я вам говорю.

— Спасибо,—ответил Джим.

Мэри повесила трубку, и он вернулся к Нейсу.

— Да, кстати,— сказал он, садясь за стол,— там и для вас было сообщение. Вам нужно срочно позвонить Мэри в лабораторию.

— О боже! — воскликнул Нейс, вскочив на ноги.— Что-то с оборудованием? Она сказала, в чем дело?

— Не знаю,—ответил Джим с невинным видом.— Просто она просила позвонить.

Нейс буквально выбежал из столовой. Вернулся он не то чтобы злой, но заметно недовольный.

— Похоже, нам все-таки придется отложить сегодняшние тесты,— резко произнес он, садясь на место.

— А, понятно,— отозвался Джим.

Эймос недружелюбно взглянул на него. Недружелюбие, впрочем, было безличное, как у медведя, которого ужалил слепень, а он в отместку дает оплеуху медведю, собирающему чернику по соседству.

На следующий день они взялись за дело всерьез. Похоже было, что Нейсу требовалось, или по крайней мере хотелось, иметь полный медицинский отчет о состоянии здоровья Джима. Как-то раз Джим сказал ему, что большая часть анализов и снимков повторяет данные на всех пограничных пилотов, хранящиеся в медицинском отделе базы, но Нейс на это не прореагировал. Первые несколько дней были посвящены тестированию Джима. Если Мэри и тестировали, то делали это другие люди в другом месте. Сотрудники Нейса целиком и полностью занимались Джимом.

Но как только тестирование закончилось, началась работа. К полному удивлению Джима, она заключалась, как и прежде, в повторении разговоров с Пенаром. Только на сей раз, когда Джим повторял свои записанные реплики, Мэри повторяла свои тоже. Единственный голос, звучавший в записи, принадлежал Раулю.

Против этого Джим особенно не возражал, раз воссоединение с “ИДругом” было не за горами. Но когда Нейс и его сотрудники занялись одним Джимом, используя при этом наркотики, он воспротивился, хоть и безуспешно. Поскольку они уже составили его физический портрет, теперь, похоже, считали, что пора заняться психикой.

Этот процесс заключался в том, что его мозг начинили электродами, тестируя рефлексы и память, исследуя подсознание, особенно сны. Джиму была ненавистна мысль о том, что кто-то вроде Эймоса имеет доступ в его мозг и видит его привязанность к “ИДругу” и стремление в космос. Плюс к тому сам процесс использования наркотиков был ему неприятен. Джим не выносил таблетки и предпочитал не находиться под их воздействием. Вещества, которые вводили ему в вену сотрудники Эймоса, нравились ему еще меньше. Многие коктейли имели побочные эффекты, затуманивая разум или приводя к физическим расстройствам на сутки, а то и больше.

Мэри выделила ему полтора часа по утрам для тренировок, плюс он мог заниматься в свободное время. Это было лучше всего: несмотря на возражения Моллена, Мэри настояла на том, чтобы Джим работал не больше восьми часов в день. Похоже, последнее слово в таких вопросах было за ней, и каждый вечер не позже пяти его отпускали восвояси.

Он все еще не мог покидать базу без специального разрешения, которого до сих пор не получил. Но зато, думал Джим, при желании у него полно свободных вечеров. Единственным недостатком были побочные эффекты лекарств, из-за которых он иногда не мог или не хотел тренироваться вечером, и еще кое-что неожиданное.

Неожиданность заключалась в том, что ему самому расхотелось тратить время на тренировки. Он больше не хотел убивать время; он хотел как можно быстрее выполнить задачу, и задачей этой было завершение обучения, которого от него требовали Мэри, Моллен и остальные.

Начал проясняться общий план работы. С каждым днем он действительно ощущал себя ближе к Пенару. Не то чтобы он чувствовал свою идентичность с разумом человека в “Охотнике на бабочек”, бесконечные потоки рассуждений которого он теперь регулярно слушал через передатчик, установленный на месте прежнего в развалинах корабля. Скорее, он начинал ощущать, что Рауль и он были одни во вселенной, полной людей, которые их не понимали; иногда ему казалось, что он понимал в речах Рауля нечто не выражаемое словами, чего не воспринимали остальные слушатели.

 

Глава восьмая

 

Она любила орехи, поздно вставать, почти любые блюда из курицы, ездить верхом, поэзию, пламя свечей, из композиторов-классиков — Моцарта и Прокофьева, из художников-классиков — Дега и Шагала и пуантилистов вообще. Она не любила перец, не особенно любила бифштексы, большую часть абстракционистской живописи, музыку, играющую, когда она работала,— да и вообще малейшие помехи, отвлекавшие от задачи,— и любые неудачи и ошибки.

А еще, думал Джим, она была влюблена в Рауля, но понимала, что это безнадежно. Если она и влюбилась, то в образ человека, который сама и составила из звука его голоса и выбранных им стихов. Все это открылось Джиму постепенно, пока они с Мэри работали вместе или бок о бок под руководством сотрудников Эймоса. Ни Эймос, ни Мэри, ни он сам не стремились к этому, но понимание индивидуальных особенностей неизменно приходило вместе с информацией о том, что она выяснила о Пенаре, и о ее отрасли деятельности — а все это ему пришлось узнать.

В результате всего этого он постепенно обнаружил, что перестал ее недолюбливать. Он все еще не чувствовал особой близости к ней, но симпатия была — симпатия, которой он не мог себе и представить до своего бдения в приемной Моллена.

Какие выводы сделала Мэри о нем, Джим не знал, да и не хотел знать. По крайней мере, он верил, что она оставит эти выводы при себе, как он не распространялся о том, что узнал о ней.

Оба они признавали это молчаливое соглашение, и оно сближало их. Еще одной причиной их сближения стала привычка обедать вместе, только они двое и больше никого. Официально это было для того, как объявила Мэри, чтобы держать Джима в курсе вопросов, которые были засекречены даже от Эймоса и его команды. Неофициально, как прекрасно понимал Джим, это был шанс для них обоих отдохнуть от Нейса, который, сознательно или нет, раздражал всех, с кем имел дело.

Они как раз говорили об этой особенности Нейса во время третьей недели их совместных обедов у Мэри — ее просторная квартира явно была предназначена и для официальных приемов.

— Ему бы хоть раз,—заметила Мэри,—перестать давить на людей, хоть на пять минут дать всем передохнуть.

— Да он, наверное, просто не решается,— ответил Джим.— Он перепугается до полусмерти, если сам не будет все время под давлением и других отпустит. Я думаю, он просто чувствует себя неуверенно, если не проявляет агрессии.

— Немного агрессии никому не помешает,—сказала Мэри.— Даже изрядную ее долю можно стерпеть. Но от него защищаться замучаешься.

— Если только он сам себя сначала не замучает, — ответил Джим.— Тебе просто от него больше всех достается.

— Потому что я женщина,— мрачно заметила Мэри.

— Потому что ты его начальник,— поправил Джим.— Я думаю, тут дело в этом, а не в том, что ты женщина.

— Потому что я женщина и его начальник,—сказала Мэри.— С его точки зрения, одно другого хуже. У тебя почти получается от него отвязаться. Он тебя достает, но вяло, как будто из чувства долга.

— Ну, я большую часть его поведения просто не беру в голову. Это лишает его удовольствия да и выматывает,— объяснил Джим.— Колотить пустоту куда утомительнее, чем каменные стены.

— А тебя это не утомляет? — она с интересом взглянула на него через столик.

— Немного.— Они опять слишком близко подошли к тому печальному факту, что Джим готов был на что угодно, чтобы вернуться в космос, даже на целый полк Нейсов, которые бы по очереди работали над ним. Он не сомневался, что Мэри это знает, точно так же, как он знал кое-что о ней.

— Когда меня пустят на “ИДруга”? — спросил он.

— У Эймоса учишься? — Мэри неторопливо попробовала блюдо со стола, предложила ему, потом забрала обратно.— Ах да, ты же не любишь брокколи.

— Когда меня...

— Не сейчас и не в ближайшее время,—спокойно ответила она.— На это есть причины, но я не могу их тебе привести. Мне очень жаль. Если бы этих причин не было, я бы пустила тебя хоть сейчас.

Чего вы от меня хотите? — Джим и сам слышал усталость в собственном голосе.— Я знаю все слова Рауля так, что они у меня от зубов отскакивают. Я знаю все, что ты и я сказали после встречи с “Охотником на бабочек”. Я знаю, что ты хочешь от возможных находок, не больше и не меньше, чем ты сама. Когда же наконец закончится эта череда наркотиков и вопросов?

— Ты любишь этот корабль,—сказала Мэри.

— Будто ты этого раньше не знала,— отозвался Джим.

— Ты бы мог умереть за него?

Вопрос застал Джима врасплох. Он задумался на мгновение.

— Умереть за него? — наконец ответил он. - Ты имеешь в виду, если какой-нибудь идиот попытается взорвать мой корабль или что-нибудь еще с ним сделать, рискну ли я ему помешать? Конечно, рискну! Но как можно умереть за корабль? Это просто невозможно.

Мэри кивнула, что, по мнению Джима, не отвечало ни на один из его вопросов.

— Ну так в чем дело? — поинтересовался он.— Что, “ИДруг” в опасности? О чем ты говоришь?

— Нет, не в опасности,—ответила Мэри,—и хватит об этом. Я получила ответ на свой вопрос, а тебе новых ответов придется подождать.

Так она и поступила и не стала больше отвечать ни на какие вопросы.

Этот ее вопрос, однако, вызвал к жизни все прежние волнения Джима. Он уже какое-то время ощущал растущее раздражение. Когда Моллен сказал ему о возвращении в космос, что это вопрос времени. А после того, как он увидел “ИДруга” в то первое утро вместе с Молленом и Мэри, Джим не ожидал, что его опять перестанут пускать к кораблю.

Но его не пускали. С тех самых пор он не мог попасть внутрь пластикового шатра. И постепенно вернулся в состояние, в котором находился до того, как уселся в приемной Моллена и не сдвинулся, пока не добился своего. Только сейчас все было намного хуже: наркотики, которыми его накачивали, делали воображение ярче и сильнее.

Ему опять начали сниться кошмары. Сначала пропал аппетит, потом он стал спать хуже. Бег, плавание и другие занятия на этот раз не помогали. В сознании Джима нарастало беспокойство об “ИДруге”, и оно не уходило ни днем, ни ночью.

Он начал путаться в ответах и забывать слова во время работы с Мэри и командой Нейса. В нем родился и рос новый страх. Джим боялся, что стал непригодным или скоро станет и не сможет больше выводить корабль вроде “ИДруга” в космос, а тем более на границу.

Как-то раз за обедом у Мэри он поскандалил по этому поводу.

— Конечно, у меня не все в порядке! — крикнул он.— Прошлой ночью я спал часа три, и все. Если бы вы пустили мена на “ИДруга” или хотя бы объяснили, в чем дело, я смог бы заснуть. Ты, и Нейс, и Моллен тоже, вы стараетесь сломать меня, чтобы сделать из меня что-то другое. Что? И почему? Скажи мне почему, черт возьми! Скажи мне!

Он заметил, что повторяется, как трехлетний ребенок в истерике, и заставил себя остановиться. Мэри сидела по другую сторону стола и смотрела на него.

— И не смотри на меня так! — начал Джим снова.— Зачем смотреть на меня с жалостью, если ты сама со мной все это делаешь? Вы через год только подпустили меня к этой вашей программе! Я здесь три месяца, и мне еще хуже, чем раньше, а чего вы от меня добились, я не представляю! — Он весь трясся.— Либо скажите мне, в чем дело, либо отпустите на все четыре стороны,— сказал он наконец.— Одно из двух.

— И что ты будешь делать, если мы тебя отпустим? — тихо отозвалась Мэри.

— Да застрелюсь, наверное,— он тяжело осел в кресле.— Откуда я знаю, что я буду делать? Я больше ничего не знаю. Я едва понимаю, кто я есть, а через несколько недель я и этого не буду знать.

Он замолчал. Мэри ничего не сказала; они сидели и молчали, пока из него не вышла ярость и он не перестал трястись.

— Я знаю, что мы с тобой делаем,— наконец сказала она мягко.— Я знаю. И Луис Моллен знает, и нас обоих это мучит. Не Эймоса, конечно,— он видит в тебе только подопытного кролика. Но Луис и я, веришь ты или нет, с самого начала переживали и мучились вместе с тобой. Поверь мне, мы это делаем потому, что у нас нет выбора. Ты мне веришь?

— Не особенно,—нехотя проговорил он.—Слишком уж долго это тянется.

— Тогда попробуй поверить вот чему,— сказала она,— и я нарушаю секретность, говоря тебе это все,— я тебе рассказываю больше, чем ты осознаешь. Нам нужно было довести тебя до срыва, а ты оказался устойчивее, чем мы думали. Но у человеческого разума есть предел... и ты, похоже, дошел до него.

Джим удивленно уставился на нее: объяснение казалось очередной бессмыслицей.

— Я хочу сказать: потерпи еще немножко. Старайся остаться в здравом уме. Теперь уже недолго.

Он не знал, верить ей или нет, но деваться было некуда. Единственное, что ему оставалось,— работать с ней и с Нейсом и терпеть. Но мучения не только продолжались, будто Мэри не обещала ему близкий конец; все стало еще хуже.

Из-за наркотиков, которые ему вкалывали в лаборатории, он теперь все время был как бы в тумане. Джим перестал различать дни; они слились в длинную цепочку, каждое звено которой ничем не отличалось от предыдущего и последующего.

В результате он никак не отреагировал, когда все наконец изменилось. Он, Мэри, Нейс и его команда погрузились на один из заступавших на вахту больших командных кораблей и совершили прыжок на границу.

В последнюю неделю бессонница и наркотический дурман особенно сильно сказались на нем; а может, думал про себя Джим, он просто начал слабеть, и скоро его начнут утомлять вещи, которых он раньше и не замечал. В чем бы тут ни было дело, раньше у него никогда не наблюдалось болезни перехода, а теперь фазовый переход на границу вызвал у него приступ тошноты. Приступ был настолько сильный, что он сумел встать с постели и выбраться из каюты только через пару часов после прибытия на пост. А Мэри просила его подойти на мостик, как только они прибудут.

В желудке у него все еще ощущались последствия приступа; и зрение, и чувство равновесия были не в порядке. Из-за всего этого даже при том, что искусственная гравитация на корабле составляла всего девять десятых земной, путешествие вверх на пять уровней и вдоль половины корабля до мостика отняло у него много сил. От усталости подгибались ноги, все восприятие исказилось — казалось, что палубу кренит то влево, то вправо, хоть он и знал, что это не так. Как только он пытался приспособиться к наклону вправо, все вокруг него начинало идти влево; а зеленые стены, между которыми он шел, наклоняли верхушки то к нему, то от него.

Но он добрался; часовой у входа на мостик осмотрел документы и пропустил его. На нетвердых ногах Джим вошел в комнату глубиной в пять шагов, тянущуюся вдоль всего корабля. Слева и справа от него, на расстоянии четырех метров друг от друга, были два контрольных поста с множеством приборов. Оба пустовали — корабль управлялся автоматически. Они примыкали к экрану обзора, проходившему по всей передней стенке.

Экран был разделен на несколько окон. Всю левую половину занимало одно окно, показывавшее сектор границы, охраняемый истребителями под командой этого корабля. В правой половине отдельные окна показывали крупным планом истребители в составе подчиненных командному кораблю эскадрилий. Джим знал, что некоторые из них находились больше чем за пять световых лет от него.

Перед левой частью экрана стоял офицер из командного состава корабля и наблюдал за происходящим. Пульт управления в его правой руке мигал огоньками от разных приборов на контрольных постах. Из него доносилось непрерывное жужжание, предупреждавшее о приближении кораблей лаагов. Очевидно, лааги были еще далеко — на экране они еще не появились.

В ушах у Джима стоял гул, красный форменный комбинезон офицера казался слишком ярким на фоне зеленых стен и черного, густо усеянного звездами экрана. Его искаженное зрение воспринимало людей и предметы на мостике болезненно контрастно и подчеркнуто объемно. Во всем чувствовалась неестественность; пульт жужжал куда громче, чем следовало бы.

Джим повернулся к Моллену и Мэри, стоявшим справа от него. Оба они, как ему казалось, смотрели на него как-то странно; но все кругом было так искажено, что он не доверял своему восприятию как деталей, так и выражений лиц. Он пошел в их сторону.

Однако едва Джим сделал первый шаг, они перевели взгляд с него на левую половину экрана. Он остановился и сам посмотрел туда. На части экрана, прямо перед офицером, появилось новое окно. Что-то, Джим и сам не знал что, притянуло его взгляд к видневшемуся там одинокому кораблю.

Он взглянул на корабль пристальнее, потом вытаращил глаза в удивлении.

Он забыл о Мэри и Моллене и бросился по кренящемуся полу настолько быстро, насколько позволяло шаткое равновесие, пока не добрался до офицера командования и не уставился вместе с ним на корабль в новом окне. Его переполняло изумление и неверие.

— Это же мой корабль!—воскликнул Джим.

Офицер, казалось, не слышал его. Предупреждающее жужжание давило Джиму на уши.

— Я сказал — это мой корабль! — крикнул он в ухо офицеру, перекрывая жужжание.

Рядом с экраном, показывающим “ИДруга”, появился еще один, поменьше. На нем темными силуэтами просматривались приземистые корабли лаагов, напоминавшие лососей на нересте.

- Да это просто какая-то старая жестянка, которой пора на свалку,— отозвался офицер, не сводя глаз с экрана. Он, похоже, расслышал слова Джима только наполовину.— На борту нет никого.

— Никого нет на борту?! — воскликнул Джим.

— Да, это просто беспилотная мишень. Они там хотят выяснить, в какие части корабля лааги будут стрелять, если корабль не защищается и идет прямо на них...

Пока он говорил, что-то изменилось; на экране с “ИДругом” показалась искорка — выстрел с одного из кораблей лаагов; сами они были еще далеко и не попадали в тот же экран. Борт “ИДруга” разрезало наискосок. Корабль слегка развернуло, словно раненое животное, потом он выровнялся и снова двинулся прямо под огонь надвигающихся пришельцев.

- Поверните его! Верните его назад! - Джим схватил офицера за руку,— Поймите же, это мой корабль, “ИДруг”. Они его уже год изучают, он привел обратно корабль Рауля Пенара. Он же ценный, разве вы не понимаете? Верните его!

— Нет-нет,— успокоил его офицер, отодвигаясь в сторону.— Это и правда ваш корабль, но они уже с ним разобрались. Теперь это просто консервная банка, которая годится в мишени. Смотрите-ка, как лааги его крошат!

— Мне это снится,— лихорадочно убеждал себя Джим.— Это опять мой кошмар. Это неправда!

Но это был не сон, во сне было не так, как сейчас,— Мэри и Моллен подошли ближе и смотрели. Ни безумно кренящийся пол у него под ногами, ни детали изображений в окнах ничем не напоминали сон. Пушки лаагов снова и снова били по “ИДругу”, а он все шел на них, не уворачиваясь, не отбиваясь, просто двигался вперед к своей гибели.

— Разворачивайся и беги, малыш. Уходи, уходи и отстреливайся.— Собственный голос казался Джиму молитвой. Перед глазами у него стояло пустое кресло пилота в кабине “ИДруга”. Пальцы его дергались, будто тянулись к кнопкам управления, которые находились за сотни тысяч миль отсюда, внутри гибнущего истребителя.

Снова и снова “ИДруг” вздрагивал под ударами орудий лаагов, вспарывавших его металлические борта, как раскаленные лезвия бумагу. Джим ясно представлял себе пустую кабину, пустое кресло пилота в ней; огни на панели управления мигают, хоть их никто не видит, показывая, что орудия наведены на цель, ожидая указаний стрелять и уходить от огня. Но отдать приказ было некому.

Он отчаянно ухватился за пульт в руке офицера, но его подвела вызванная наркотиками неустойчивость. Офицер отдернул руку. Джим потерял равновесие на кренящемся полу.

Он упал и тут же попытался встать. Но уклон палубы, приступ тошноты и потеря равновесия помешали ему, как будто болезнь перехода усилилась во много раз. Джим сумел подняться на колени, но потом снова упал.

— Ох, детка...— выдохнул он, перекатившись на спину на кренящейся палубе. Перед глазами у него оказались краешек зеленого потолка и кусок черного неба и звезд на экране — так, как они виднелись бы прямо сейчас на экране “ИДруга”. Джим вытянул руки перед собой, словно мог дотянуться через тысячи миль до кнопок управления перед пустым креслом. Он видел только кабину пилота...

Он был в кресле пилота; невидимый, но он был там. Его невидимое тело взялось за работу. Его невидимые пальцы находили кнопки управления и огня. Они нажимались у него перед глазами, и корабль изменял курс и открывал огонь. Внезапно выстрел лаагов уничтожил половину кабины, в которой находилось кресло. Сквозь невидимый скафандр, защищавший несуществующее правое плечо, он почувствовал секундный тепловой удар. Теперь им с “ИДругом” было уже не уйти, но они по крайней мере могли сражаться. Лааги не получат корабль просто так. Они с “ИДругом” будут отбиваться. Они будут стоять насмерть...

 

Глава девятая

 

Он проснулся, окруженный тишиной и темнотой. Абсолютной тишиной и бесконечной темнотой, как будто всё звезды во Вселенной погасли и она протянулась кругом него в бесконечность, безграничная, беспросветная и проникнутая покоем...

— Где я? — спросил Джим и услышал, как его голос отдается эхом в пустоте.

— Все в порядке,—отозвалась Мэри. В голосе ее слышались нотки беспокойства.— Вы на базе, и ты, и “ИДруг”. Все в порядке.

— Вы можете его починить?

— С ним все в порядке,—послышался голос Моллена,— он и не был поврежден. Он никуда не улетал — на границе ты видел симулятор, подделку.

Джим обдумал новую информацию.

— Я вам не верю, сэр,—сказал он наконец.—Я бы его где угодно узнал. Это был “ИДруг”.

— Нет,—ответил Моллен.—Поэтому тебя и накачали наркотиками.— Его тон стал резче.— Неужели ты думаешь, что мы это не учли? Вот поэтому ты был под таким кайфом. Скопировать твой корабль мог кто угодно, но только ты в состоянии оживить его.

Джим вспомнил, что Моллен и сам когда-то был пилотом истребителя. И для него когда-то настало время покинуть свой корабль. Он ничего не ответил, обдумывая этот факт и слова генерала. Теперь он чувствовал себя легко и естественно, только вот вокруг была темнота. Он не торопился с ответом потому, что внезапно ощутил — есть время подумать, сколько угодно времени.

— Я ведь в “ИДруге” сейчас, как Пенар в своем корабле, правда? — сказал он наконец.

— Да,—ответила Мэри.—Ты не мог смотреть, как расстреливают то, что ты считал своим кораблем, и перенесся к нему; но ты перенесся в настоящий “ИДруг”, который все время был на базе.

— Да,— согласился Джим.

— Вы нас видите? — спросил новый голос. Сначала Джим не мог понять, кто это, но потом узнал врача с базы, к которому ходил почти каждый день до самой своей сидячей забастовки в офисе Моллена.

— Нет,—ответил он.—Я, пожалуй, сейчас посплю. Я очень устал.

Когда он проснулся, было все еще темно. Джим остался в этой темноте, повторяя в уме разговор перед сном.

— Вы нас видите? — спросил доктор. Но он их не видел; он никого не видел. Сможет ли он вообще видеть, если захочет? Если “ИДруг” был на прежнем месте, то он сейчас находится под пластиковым шатром в лаборатории Мэри. Наверняка он сможет это разглядеть.

Он смог. Это не было похоже на внезапное просветление. Он даже не знал толком, каким образом он видел, что он использовал в качестве глаз и где они находились на корпусе “ИД руга”. Просто вдруг он смог видеть все что хотел, в любом направлении, вплоть до самого непрозрачного шатра. Джим сказал себе, что шатра там не было, и вдруг увидел все большое помещение лаборатории, в которой находился шатер. вплоть до кранов и строп на высоте четвертого этажа.

Ни Мэри, ни Моллена, ни тем более доктора видно не было, но в самом шатре был худой парень из команды Нейса. Он читал, сидя на складном стуле справа от носа его корпуса.

— Я проснулся,—сказал Джим.

Парень уронил книгу и чуть не упал со стула.

— Подождите, подождите,— сказал он, поднявшись наконец на ноги.— Я их позову. Подождите минуточку, я сейчас вернусь...

Он говорил это все и одновременно быстро пятился к выходу. Потом он повернулся и пробежал через клапан шатра, теперь казавшегося Джиму невидимым, к нижнему этажу лабораторной башни у дальнего конца открытой площадки. Джим следил за ним, будто на экране видеонаблюдения, до самой внутренней двери офиса, в которую тот забарабанил кулаками.

- Он проснулся!

Джим отвлекся и подумал о себе самом. Он понятия не имел, как он слышал, говорил или видел. Он просто делал это. Это было так, будто у “ИДруга” были глаза, уши и голос. Его охватила радость оттого, что корабль не поврежден и они снова вместе...

— Джим? — это была Мэри. Он снова настроился на свое непосредственное окружение и увидел —все тем же странным образом, которым он теперь видел все,— что она стояла неподалеку вместе с Молленом и врачом.

Я никак не мог запомнить, как вас зовут,—сказал он врачу,— просто звал вас док. В последнее время за мной наблюдал другой врач, но меня как-то не тянуло звать его доком.

— Извини насчет этого, Джим,—сказала Мэри, и, о удивление, у нее перехватило дыхание.— У Нейса две докторские степени, в неорганической химии и в биологии, но он не врач. Мы просто хотели, чтобы ты так думал. Это Арам Снайдер, он действительно врач и психиатр.

— Со мной говорили насчет работы с вами,—сказал доктор Арам.— Я тогда точно не знал, что они имеют в виду, но теоретически то, о чем они говорили, было не очень этично — у подопытного не спрашивали согласия. Так что со мной у них дело дальше не пошло.

— Извини, Джим. Извини, сынок,— хрипло произнес Моллен.— Ни я, ни Мэри не хотели такс тобой поступать без твоего согласия. Но выбора не оставалось. Будь вас несколько, мы нашли бы добровольца. Но у нас был только ты, и нельзя было рисковать — вдруг ты откажешься. Я за это отвечаю, не Мэри.

Джим обдумал это, все еще полный охватившего его странного спокойствия; он прокручивал в уме слова генерала снова и снова, стараясь понять все, что они означали. Ему пришло в голову, что если бы не это спокойствие, не отстраненность от того, что они говорили, он бы сейчас пришел в бешенство — они сомневались, что он вызовется добровольцем для этого эксперимента. Джим так долго все это обдумывал, что когда он снова обратил внимание на остальных, то обнаружил, что они беседуют между собой.

— ...Так все-таки как он, доктор?—спросил Моллен.

— Откуда мне знать? —раздраженно отозвался Арам.— Он подвергся сильнейшему эмоциональному потрясению; насколько сильному, я просто не представляю. Откуда мне знать, каково это — обнаружить, что ты не в своем теле, а в машине?

— Мэри это не повредило,— заметил Моллен.

— Но я знала, что делаю, я этого хотела,—ответила Мэри.— Так что я была подготовлена.

— Мэри это уже делала?—спросил Джим.

— Она была в “Охотнике на бабочек”,— сказал Моллен,— но попала туда другим способом.

- Мы тогда отрабатывали другую гипотезу...— Мэри остановилась и повернулась к Араму:—Доктор, боюсь, что мы будем говорить о...

— Знаю, знаю,— сказал Арам.— Секретность. Не надо объяснять. Только не давите на него.

Он развернулся и вышел, откинув клапан шатра. Они услышали его удаляющиеся шаги, потом стук закрывшейся вдалеке двери.

— Какую гипотезу? — спросил Джим.

— Пробы с “Охотника на бабочек” показали, что часть живой... по-другому не скажешь, живой ткани Рауля впиталась во внутренние поверхности некоторых стен корабля. Мы до сих пор не понимаем, как это вышло, так что я не могу это тебе объяснить, даже если бы нашлись подходящие слова. Но в общем и целом материя — всегда материя. Любая материя при подходящих условиях может стать достаточно чувствительной, чтобы переносить в себе уже развившуюся личность, душу, если хочешь.

— Душу,— негромко сказал Моллен.— Душу будет правильнее. Мэри вызвалась стать подопытным кроликом.

— И потом, у меня были... чувства к Раулю Пенару. Мы думали, что это может помочь.

— И что они сделали? Приклеили тебя к стенке пилотской кабины в “Охотнике на бабочек”? — поинтересовался Джим.

Собеседники уставились на него.

— Джим? — выговорила наконец Мэри.— Ты это в шутку или...

— Ну не буквально же! — ответил Джим.— А почему вас это так шокирует?

— Потому что это показывает, насколько с тобой все в порядке,— воскликнула Мэри.

— Она хочет сказать,— прямо пояснил Моллен,— насколько ты в здравом уме. Достаточно, что у тебя сохранилось чувство юмора.

— А почему бы и нет?— поинтересовался Джим.— Я все еще я, только с кораблем вместо тела.

К его удивлению, собеседники некоторое время не отвечали.

— А, понятно,— сказал Джим.— Вы думали, что я сойду с ума, как Рауль.

— Нет, не совсем,—с трудом выговорила Мэри.— Это не то, что мы обычно называем “сойти с ума”. Я это выяснила, когда провела эксперимент на себе самой с Раулем и “Охотником на бабочек”.— Она продолжила более деловым тоном: — А насчет твоего вопроса, нет, меня не приклеили к внутренней стенке корабля. Мы взяли небольшой кусочек корабля и имплантировали его мне под кожу. Я ходила с ним несколько месяцев, надеясь, что это повысит мою чувствительность к “Охотнику на бабочек”. Потом с помощью гипноза меня заставили поверить, что я стала кораблем вместе с Раулем.

— И это сработало? - удивился Джим.

— Сработало; не с первого раза, конечно, и даже не с пятнадцатого. Но мы пробовали разные наркотики, самогипноз вместо работы с гипнотизером и так далее. Мы не знаем, почему все получилось тогда, а не раньше, но вдруг это сработало и я очутилась в корабле с Раулем.

Мэри замолчала и уставилась себе под ноги.

— В каком-то смысле,— сказал наконец Моллен, когда стало ясно, что Мэри продолжать не собирается,— она хорошо разглядела Пенара...

— Верно,— прервала его Мэри,— так мы... так я выяснила, что там только часть его.— Она снова немного помедлила, потом продолжила рассказ: — Там была только одна его часть, та, что помнила детство и кое-что еще. Он ничего не помнил про то, что был пилотом. Он понятия не имел, как заставил “Охотника на бабочек” лететь после того, как его двигатели сломались, как он разговаривал или что-нибудь в таком роде. От него остался просто клубок оживших воспоминаний детства.— Тон ее стал мягче.— Но он счастлив. Вот почему мы не пробовали еще что-нибудь с ним сделать. Он заслуживает счастья — он пропадал целое столетие и наконец добрался домой. Пусть теперь остается в “Охотнике на бабочек” сколько хочет; о нем позаботятся.

— А я-то тут при чем? — спросил Джим.

— Просто Мэри только попала в “Охотника на бабочек”, но не смогла ничего сделать с Раулем,— объяснил Моллен.— Может, и у тебя не выйдет. Попробуй-ка...

— Арам убеждал не давить на него,— поспешно прервала генерала Мэри.— Может, лучше подождать...

— Со мной все в порядке,— заявил Джим.- Что вы хотели сказать, генерал?

— Ладно, Мэри,— сказал ей Моллен. Он повернулся к Джиму: — Джим, я оставлю это на твое усмотрение. Если не хочешь пробовать, так и скажи. Если можешь, попробуй приподнять “ИДруга”... приподнять себя над полом.

— Понял,— сказал Джим. Он немного обдумал вопрос, а потом поднял сантиметров на десять над бетонным полом всю многотонную громаду “ИДруга” так же легко и непринужденно, как теплый летний ветерок уносит семена с распустившегося цветка колокольчика. Джим застыл в воздухе.

— Замечательно,—наконец сказал Моллен слегка сдавленным голосом.— Можешь спуститься.

Джим так же мягко и плавно опустился на пол.

— Как ты это сделал? — требовательно поинтересовалась Мэри.

— Не знаю,— озадаченно отозвался Джим,— Как ты сгибаешь руку в локте? Просто тебе захотелось, ты и сгибаешь.

На мгновение воцарилась тишина.

— Так вот почему,— продолжил Джим,— способ Мэри не сработал — вам ни к чему быть частью корабля, если вы не можете его сдвинуть.

— Ты и правда не знаешь, как ты это делаешь? — настойчиво переспросил Моллен.

Джим покачал головой. Потом он осознал, что только подумал о том, чтобы покачать головой, а корабль, разумеется, не шелохнулся.

— Понятия не имею,— ответил он.— Я вас вижу, я вас слышу, я могу двигаться. Я сейчас и есть “ИДруг”. Может, в этом вся и разница. Только Рауль мог быть “Охотником на бабочек”.

— Да,—серьезно сказала Мэри,—думаю, ты прав. Мы и сами так решили в конце концов.

— Но со мной это сработало,—сказал Джим.

— Нет...— начал Моллен.

— Нет,— одновременно с ним сказала Мэри, и Моллен не стал продолжать.— Я поняла, что ничего не вышло, потому что даже когда я думала, что была частью “Охотника на бабочек”, на самом деле я была частью Рауля. Соединение основывалось на эмоциональной общности. Помнишь, я как-то говорила с тобой о твоей любви к кораблю, когда мы обсуждали этот проекта клубе?

— Помню,—отозвался Джим.

— По-моему, я тогда еще что-то сказала о том, что феномен полтергейста может быть связан с такими способностями, которые позволили Раулю поднимать корабль без двигателей с планет и перемещать его в пространстве. У меня была идея, что невыносимая ситуация заставляет людей с паракинетическими способностями использовать их. Но дело не столько в ситуации, сколько в реакции индивидуума. Ярость от невыносимого положения — это другая сторона невыраженной любви.

— Как любовь Рауля к кораблю и к своей родине? - предположил Джим.

— И моя...моя связь с Раулем.

— Почему не сказать прямо, что ты была в него влюблена? — спросил Джим, в тот же момент осознав, что для него сказать это так же странно, как для Мэри избегать употребленного им слова.— Обычно женщин не смущает слово “любовь”.

— Я не обычная женщина, я — это я! — вспыхнула Мэри.— И вообще, тебе-то откуда знать?

— Да неоткуда, конечно,— признал Джим со странной честностью, которая охватила его в теперешнем состоянии.

— Тогда я продолжаю,— сказала Мэри.— Я хочу сказать, что если соединение разума одного человека с другим человеком или предметом требует сильной любви, то механический способ, которым меня поместили к Раулю, не даст нам космический корабль, управляемый человеческим разумом. Чтобы не только попасть внутрь, но и управлять кораблем, человеческий разум должен отвечать трем требованиям. Он должен знать, что существование в корабле возможно — а тот факт, что Рауль был в “Охотнике на бабочек” и управлял им, осознали только я и ты. Плюс к этому он должен очутиться в невыносимом положении и быть связанным всепоглощающей любовью с тем, частью чего он должен стать.— Она сделала паузу, потом спросила: — Я понятно объясняю?

—Да,—сказал Джим,—я понимаю.

— Если я права, то эта гипотеза объясняет не только полтергейсты, но и появление призраков в домах или каких-то местностях, и то, что духи вселяются в людей или предметы и действуют через них.

Она опять сделала паузу.

— Продолжай,—сказал Джим.

— Это все, что у нас было,— сказала она, почти оправдываясь.— Вот мы и пробовали это на тебе. Мы нарочно не пускали тебя к “ИДругу” и довели до полного расстройства. И все время изучали тебя, конечно. Под гипнозом мы нашли то, что искали,— твой сон о том, как “ИДруга”...— Она опять остановилась. Джим промолчал.— И это сработало,— сказала она наконец.— Можешь сколько угодно ненавидеть меня за это. Я считала, что это нужно сделать, и сделала.

— Я утвердил проект,— сказал Моллен.— Я говорил тебе, Джим, я за это отвечаю.

— Как Мэри вернулась в свое тело? — спросил Джим.

— Когда я осознала, что Рауля Пенара, в которого я была влюблена,— она выделила последнее слово,— не существует, то проснулась в своем теле, там, где его держали для ухода и наблюдения. Меня пытались вернуть гипнотическим сигналом — ты знаешь, наверное, о чем я говорю. Под гипнозом мне дали приказ прийти в себя, когда мне об этом скажет конкретный человек. Луис должен был велеть мне вернуться. Они попробовали. Когда выяснили, что со мной общаться невозможно, а Рауль продолжает свои речи, Луис позвал меня обратно. Но я не вернулась. Только когда я осознала, что настоящего Рауля не существует, я вернулась сама по себе.

— То есть вы хотите сказать,— заметил Джим, удивленный собственным спокойствием,— что не знаете, как я смогу вернуться в свое тело.

Последовавшее молчание тянулось достаточно долго, чтобы ответ стал ясен.

— Дело даже хуже, верно? — сказал он.— Вы и не надеетесь, что я вернусь?

— Извини, мальчик мой,— ответил Моллен,— как я уже говорил, я за это в ответе. Но ты прав.

— “ИДруг” не Рауль,—добавила Мэри,—он именно то, чем ты его себе представлял. Тебе придется захотеть покинуть его, сильно захотеть. А это...

— Может не получиться,— закончил Джим.

- Да.

На этот раз молчание длилось долго. Джим пытался осознать свое положение, понять, что с ним случилось. Его собеседники молчали, как молчат люди в операционном театре в критический момент операции.

— Вы это сделали не просто так,— наконец произнес Джим.— Вы хотите, чтобы я что-то сделал. Та причина, по которой вы собирались послать меня обратно в космос... Генерал, только вот вы не предупредили, что пошлете меня таким образом. Нет, погодите...— Он остановил Моллена, начавшего что-то говорить.— Не говорите мне, что вы за это отвечаете. Я это уже слышал. Я знаю, что вы за это отвечаете. И я знаю, что вы сделали это потому, что те, чьим приказам вы подчиняетесь, поручили вам за это отвечать. Неважно, кто отвечает. Важно только, почему вы это сделали и куда вы собирались меня послать.

— Ты себя видел? Я имею в виду “ИДруга”,— поинтересовался Моллен,— ты можешь сам на себя посмотреть?

— Да. Вы имеете в виду новые интеграционные двигатели и все остальное,— ответил Джим.— Я знаю, что они там, как вы и сказали. Но знаете, мне все это не очень-то нужно. Я могу отправиться куда нужно, как и Рауль, так же как я сейчас оторвался от пола. Хотя нет, погодите — я не могу совершить фазовый переход, не используя корабельное оборудование. Но обычные двигатели вы могли бы и не устанавливать.

— Может быть,— сказал Моллен,— но мы не хотели рисковать. И потом, если тебя возьмут в плен...

— Лааги?

— Да,— вздохнул генерал,— лааги. Если они тебя захватят, мы хотим, чтобы дело выглядело так, будто тобой управлял пилот-человек, просто он куда-то пропал.

— Так вы хотите, чтобы я забрался глубоко на территорию лаагов,— сказал Джим,— достаточно глубоко, чтобы меня взяли в плен, а не просто расстреляли?

— Не совсем,— ответил Моллен.

— Нет? — Джим удивился и осознал, что он испытал это чувство в первый раз с тех пор, как проснулся частью “ИДруга”.

— Мы хотим, чтобы ты обошел территорию лаагов, как я и говорил тогда в кабинете.

— Тогда как я могу попасть в плен?

— Мы хотим отправить тебя за пределы их территории, в обход с другой стороны, но насколько глубоко они продвинулись с той стороны, мы знать не можем. Рауль там уже был, так что они могут тебя поджидать. Мы не знаем, но такая возможность всегда существует. Если ты попадешь в плен, у тебя будет больше шансов сбежать, если они решат, что тебе нужен пилот.

— Вы хотите, чтобы я нашел то, что нашел Пенар,— сказал Джим.— Может, все-таки скажете мне, что это?

— Мы не знаем. Именно так, Джим, мы не знаем. Раулю это показалось чем-то вроде рая. Дело, однако, в том, что там был этот рай и кроме него еще что-то непонятное. Вот за этим чем-то мы тебя и посылаем.

— И что это такое? Животное, растение, камень?

— Вот этого-то мы и не знаем.

— Не понимаю,—сказал Джим.— Ну хорошо, Рауль думает, что это рай. Если больше об этом ничего не известно...

— Извини, давай начнем еще раз сначала,—сказал Моллен.— Я плохо объясняю. Нас очень интересует то, что там еще есть и связано ли оно с этим раем. Мы думаем, что это может иметь отношение к тому, как Рауль стал частью “Охотника на бабочек”; кроме того, Рауль утверждает, что лааги об этом не знают.

— Не знают? - переспросил Джим.— Рауль считает, что они не знают?

— Во всяком случае, так мы поняли то, что он говорит,— ответил Моллен.

— Как лааги могут не знать про это, если оно прямо у их черного хода, так же как мы у их входной двери в масштабах межзвездных полетов? И они должны были бы это увидеть — ведь Рауль предположительно это увидел.

— Я не знаю. Мы привлекли к этому наших лучших специалистов, и они ничего не могут предположить,— сказал Моллен.— Но можешь себе представить, каково было бы иметь кого-то или что-то в помощь, что лааги не могут даже представить, не то что увидеть? Это может наконец закончить нашу долгую войну с ними. Это может значить, что нам будет открыта дорога внутрь галактики.

 

Глава десятая

 

Джим-“ИДруг” лежал и думал. Человечество так долго воевало с лаагами — на протяжении более пяти поколений,— что эта борьба стала восприниматься как что-то само собой разумеющееся, как закон природы. Как будто они всегда воевали с лаагами и всегда будут воевать с ними — с инопланетянами, хотя ни один человек никогда не видел их, как и их планеты — только корпуса лаагских толстобрюхих боевых кораблей. Ощущение было такое, будто Моллен предложил изменить форму всех континентов Земли.

Речь, конечно, шла не просто о его желаниях. Этого хотели все. Больше никакой войны, опустошающей ресурсы Земли и ничего не приносящей ей взамен, кроме, разве что, ощущения безопасности внутри пространства, ограниченного цепочкой боевых кораблей. Но если не надо будет воевать с лаагами, то что делать дальше?

Может быть, человечество сможет начать заселение пригодных для жилья планет? Этот план родился давно, но люди обнаружили, что в пределах доступного им перемещения по фазовому переходу на пригодных для заселения планетах либо уже поселились лааги, либо они находились в той части космоса, куда лааги закрывали дорогу.

Никто не знал, почему лааги воевали. Они напали сразу же, как только столкнулись с невооруженными кораблями людей. И явно собирались продолжать и напасть на саму Землю. Но встревоженное человечество объединилось и спешно оборудовало и обеспечило персоналом линию защиты в космосе — границу. Судя по всему, лааги тоже искали планеты для колонизации, и хотя люди никогда не видели их планет, Земля, должно быть, оказалась на них похожа, раз вполне подходила лаагам.

Вначале, после первой встречи людей и лаагов в космосе, их корабли подходили близко — их видели сразу за пределами земной атмосферы. Но Земля в это время лихорадочно строила боевые космические корабли, и когда первые отряды землян отправились на охоту за лаагами, им пришлось дойти в поисках почти до нынешней границы.

Но за пределы границы вся военная мощь Земли не смогла пробиться за сотню с лишним лет. Чем больше истребителей насчитывалось в пытавшейся прорваться эскадре, тем больше кораблей лаагов выходило им навстречу. Одна планета была населена лаагами или несколько? Можно ли договориться с этой расой? Что лааги собой представляли физически и интеллектуально? Никто не знал.

Ни один корабль лаагов никогда не сдавался. Они сражались или отступали, но уж если вступали в бой, то не прекращали его, пока не уничтожали противника или не были уничтожены сами. Постоянные попытки взять в плен корабль лаагов еще ни разу не увенчались успехом. Складывалось впечатление, что на каждом их корабле было что-то вроде кнопки самоуничтожения, которая срабатывала, если корабль оказывался слишком поврежден, чтобы сражаться или отступать.

А теперь Моллен утверждал, что если Джим сможет найти нечто непонятное, что, по их с Мэри мнению, находилось где-то на территории лаагов, то сражения могут закончиться. Гора все еще была вдали у самого горизонта, но теперь появилась дорога, которая могла привести к ней.

— Джим?

Это Мэри позвала его.

— Да? — отозвался он.

— Ты уже час как молчишь,— сказала она.— Мы хотели дать тебе время обдумать то, что рассказал Луис, но действительно уже прошел целый час.

— Да? — удивился Джим.— Я теперь по-другому ощущаю время. Ты что-то у меня спросила, а я не ответил?

— Ничего,— ответил Моллен,— мы только собирались задать вопрос. Как думаешь, ты сумеешь сделать прыжок в сторону от границы — неважно, с двигателями или нет,— а потом опять войти на расстоянии пятидесяти световых лет отсюда, чтобы посмотреть, проскочил ты на их территорию или нет?

— Думаю, я справлюсь,— сказал Джим.— Понадобится время, но время теперь значения не имеет... Да, кстати, а где мое тело? Что с ним?

— О нем заботятся,— сказал Моллен.— Если ты вернешься на протяжении срока человеческой жизни, оно будет тебя ждать. Вообще-то простой полет туда и обратно с заходом на планету должен занять не больше нескольких недель.

— Тогда я готов в любой момент,—сказал Джим.— Мне же не нужно собирать вещи, правда? Вы с кораблем разговариваете, генерал, а не с пилотом.

— Луис имел в виду, готов ли ты отправляться внутренне,— поправила Мэри.— За последний год мы подвергли тебя огромному напряжению. Никто не рассчитывает, что ты просто стряхнешь все это и возьмешься за дело.

— Знаете,—сказал Джим,—это странно, но стряхивать нечего. Даже если бы у вас не нашлось уважительной причины засунуть меня сюда, стряхивать все равно нечего. Я теперь другой, вот и все; я даже не знаю, как это объяснить. Наверное, можно даже сказать, что я думаю как корабль, а не как человек.

— Может, все-таки стоило доктору его протестировать,— проворчал Моллен себе под нос.

— Чтобы проверить, целиком ли я здесь? — сказал Джим.— Целиком, я вас уверяю. Просто... просто сейчас все по-другому.

— Ну не знаю,— буркнул Моллен.

— Знаете, это как будто я мыслю свободно, без примеси всех телесных ощущений, которые действовали на мысли как помехи,— объяснил Джим.— Так или иначе, если хотите, я готов отправляться хоть сейчас.

И он снова приподнял “ИДруга” на ладонь над полом.

— Нет, подожди! Спустись обратно,— сказал Моллен.

Джим опустил тело корабля обратно на пол.

— Ты еще не все знаешь,—продолжил Моллен.— У нас есть записи Рауля, которые тебе раньше не давали слушать,— записи о том, что он там нашел, что так напомнило ему о рае и о том, что лааги не знают, что оно там находится. Ты готов их прослушать?

— Разумеется,—сказал Джим.— хоть сейчас. Знаете, это забавно. Теперь время для меня имеет совсем другой смысл. Может, я больше не сплю, как раньше. Нет, погодите, я же спал немного, верно? Сколько я проспал?

— Сколько ты спал? — переспросил Моллен.— Сорок минут. Мы думали, что ты вырубишься на несколько часов.

— Сорок минут!

Джим впервые пригляделся повнимательнее к Мэри и Моллену. У них были усталые и напряженные лица. Моллен, возможно из-за возраста, вообще выглядел очень уставшим.

— Секундочку,— спросил Джим,— который сейчас час?

— Сейчас? Раннее утро,— Моллен поглядел на наручный коммуникатор,— четыре тридцать семь.

— Четыре yrpal Это вы не в состоянии слушать записи,— сказал Джим.— Почему бы вам не пойти отдохнуть? Записи можете показать мне потом, когда выспитесь.

- А ты что пока будешь делать? — спросила Мэри.

— Я? — Вопрос удивил Джима. Он немного подумал.— Буду думать, наверное. Так или иначе, минуты, часы, дни — теперь для меня большой разницы нет.

— Почему?—заинтересовалась Мэри.—Можешь объяснить почему?

Джим обдумал это.

— Нет,—сказал он наконец.—Просто нет разницы, и все. Это как я сейчас поднялся с пола, чтобы показать вам, что я могу это сделать. Я не знаю, как я это делаю. Тут я вроде дикаря каменного века. Я знаю, что я могу делать, но не знаю как или почему.

— И все же попробуй ответить...

— Мэри,— сказал Джим.— Если хочешь, оставайся, и мы поговорим сколько угодно. Мне все равно. Ты можешь продолжать, пока не упадешь, но генерал упадет раньше тебя. И наверняка тебе нужно поспать не меньше, чем ему. Пойди поспи; вернешься, когда отдохнешь. Я буду тут, и ничего не изменится.

— А ты не пытаешься просто от нас избавиться и остаться в одиночестве?

— Да не особенно,— сказал Джим.— Я даже не знаю, действительно ли буду думать, пока вас не будет. Наверное, буду, но точно не узнаю, пока не останусь один. Вы выяснили, спал Пенар или просто размышлял?

Моллен пробурчал что-то неразборчивое.

— Нет,— сказала Мэри,— проверить это было невозможно.

— Ну вот,— ответил Джим.— Делайте как знаете. Но правда, почему бы вам не пойти поспать?

- Хорошо, я-то уж точно иду,—решительно произнес Моллен.— Мэри, а ты?

— Наверное,—она перевела взгляд с Джима на генерала, потом опять на Джима,— я и правда устала.

— Приятных сновидений,— вежливо сказал Джим.— Только не забудьте заговорить со мной, когда вернетесь, а то вдруг я сам усну или задумаюсь.

— Тогда спокойной ночи,— хрипло проговорил Моллен.

— Спокойной ночи,— сказала Мэри, и Джиму впервые в жизни пришло в голову, насколько приятнее эти слова звучат в устах женщины.

— Спокойной ночи,—сказал он и пронаблюдал за тем, как они уходят.

Он так и не понял, думал ли он в те часы, что прошли до возвращения Мэри и Моллена, или просто спал. Он знал, что вспомнил многое из своей жизни, как это обычно вспоминают перед тем, как уснуть,— с особой ясностью, будто проживая все заново. Если он и рассуждал или разрешал логически какую-нибудь проблему, потом он этого не помнил. Джим даже намеревался что-нибудь предпринять, чтобы выяснить, как разум работает в таких условиях; но времени было полно, и он не торопился.

Но теперь он понимал, как Рауль мог заблудиться в воспоминаниях. Он так привык к постоянному ощущению своего тела, его усилий, его веса при земной или искусственной гравитации, даже, наверное, ритмам смены дня и ночи, что разум свой считал свободным для мыслей или мечтаний. А на самом деле разум все время получал доклады о состоянии своего физического носителя. Быть только разумом оказалось очень приятно. Джиму пришло в голову, что такое самодостаточное одиночество может оказывать благотворное воздействие на какие-нибудь психические заболевания.

Он никогда так хорошо себя не чувствовал. Но вопрос о сне так и остался вопросом. Он не помнил ни засыпания, ни пробуждения, впрочем, без тела, которое посылало бы сигналы о них, он мог этого и не заметить. Он мог, например, от воспоминаний о событии из прошлого перейти к сну о нем и не заметить этого. Но Джим не помнил и абсурдных происшествий и бессвязности, обычно свойственных снам. Кроме того, он бодрствовал, когда Мэри и Моллен ушли, и когда они снова прошли через клапан шатра и приблизились к нему, он тоже бодрствовал.

— Как дела?— спросила Мэри, подойдя к его корпусу.

— Все по-прежнему,—ответил он.—У меня не было повода меняться. А как вы двое? Отдохнули?

— Да,— ответила Мэри.

— А вы, генерал?

— Да, спасибо. Мне и правда надо было выспаться,— признал Моллен.

У Мэри в руке был небольшой ящик. Она вытянула кабель с одной его стороны и поднесла свободный конец к корпусу; кабель прилип.

— Это те части записей Рауля, которые касаются рая и лаагов,—сказала она.

В корпусе корабля раздался звук голоса Рауля, слышимый только Джиму, если только никто заранее не подсоединил к нему подслушивающее устройство. Джим проверил свои ощущения и ничего не почувствовал.

Но в записях содержалось мало такого, чего бы он уже не знал от Мэри и Моллена. Как правило, это были обрывки фраз, где лааги или рай использовались для сравнения.

“.. .Лаурентиды. Рай был прекрасен, но лучше дома места нет...”

“...безобразные, вроде этих лаагов. Ну ладно, не безобразные, но ничего прекрасного, прямо как лааги — они не могут себе представить прекрасного...”

“...даже не пришли за мной понаблюдать. Я зря ждал. Похоже, достаточно было того, что я был там. Когда я это понял, то взлетел и двинул домой... Лучше дома места нет...”

“...но они все застряли. Ненормальные лааги, застряли в космосе. Как мухи на липкой бумаге. Ну, не я...”

Джим терпеливо прослушал больше четырех часов записи таких обрывков, но в итоге стал разбираться в этих загадочных упоминаниях не лучше, чем раньше. Все сводилось к тому, что уже рассказали Моллен и Мэри. Где-то за территорией лаагов — где-то, куда можно было добраться на корабле с интеграционными двигателями, то есть дальше к центру галактики,— было что-то, что Рауль считал раем — или даже несколькими.

Невозможно было представить, чтобы это были планеты самих лаагов, так как Раулю их родина явно показалась непривлекательной. Кроме того, поскольку “Охотник на бабочек” явно побывал в руках лаагов, разумно было предположить, что это произошло после того, как Рауль стал частью корабля. Иначе, скорее всего, лааги заинтересовались бы прежде всего пилотом-человеком, а не кораблем; особенно учитывая то, что их корабли были примерно того же уровня, что и человеческие, если судить по результатам боев.

Нет, скорее всего, лааги поймали Рауля на обратном пути из этого неизвестного рая.

Это все, что можно было предположить с достаточной уверенностью. Прослушанные Джимом записи объяснили ему не больше, чем рассказали Мэри, Моллен и другие, кто их слушал.

Джим так и объявил, когда записи закончились.

— Придется мне все-таки отправиться туда и посмотреть,— заметил он.

— Пожалуй,— согласился генерал.

— Еще есть причины не отправляться немедленно? — поинтересовался Джим.

— Вообще-то есть,— сказал Моллен.— Тебе, может, и не надо собирать вещи, а вот Мэри надо. Она отправляется с тобой.

Во второй раз с тех пор, как его телом стал корабль, Джима переполнили чувства.

— Мэри! — воскликнул он.

— Да,— сказала Мэри.— Нам надо многое узнать о человеческом разуме в другом сосуде, вроде этого. Здесь я сделала все, что могла. Продолжить я могу только с тобой вместо Рауля и в космосе, где все это с ним случилось.

— Но ты же не можешь полететь...— Джим уже прикидывал интересные возможности интеграционных двигателей. Когда он останется один в космосе, то сможет испробовать кое-какие маневры, технически доступные истребителям, но размазывавшие пилотов по стенкам. Без хрупкого человеческого тела истребитель мог попробовать все то, о чем мечтал любой пилот. Но если на борту окажется пассажир, то он, естественно, будет возражать против таких экспериментов.

— Я хочу сказать,— продолжил Джим,— это же будет полет длиннее и опаснее, чем кто-нибудь когда-нибудь пробовал. Мне придется уходить от лаагов, и если на борту будет человек, то мои возможности будут ограничены...

— У тебя на борту не будет человека,— сказала Мэри.— Я буду с тобой так же, как была с Раулем. Когда ты был под наркозом, мне имплантировали кусочек твоей живой ткани. Мы, конечно, использовали иммунные супрессанты, чтобы избежать отторжения. Ткани прижились, и теперь я готова быть с тобой.

— Ну это мы еще посмотрим,—проговорил Джим, готовясь взлететь в космос прямо с пола лаборатории.

— Ты не сможешь оставить меня здесь, даже если захочешь,— прервала его Мэри.

Но сказала она это прямо в его мозгу. Ощущение было такое, будто ее слова были мыслью, которая внезапно возникла у него в голове. Потом ее голос опять зазвучал снаружи, как обычно.

— Вот видишь,— сказала Мэри,— я уже с тобой. Я уже несколько недель с тобой, точнее, в состоянии быть с тобой. Я могу подключиться, хочешь ты того или нет. Я знаю, что не хочешь; но все было бы намного проще, если бы ты смирился с моим присутствием.

Джим промолчал. Мысленно он добавил еще один пункт в список того, что с ним проделали, не дав ему шанса возразить. В глубине души он признался себе, что в этом случае мог бы и воспротивиться. Но не настаивал бы, если бы ему объяснили, что присутствие Мэри необходимо. Им следовало это знать.

— Я знаю, что ты меня недолюбливаешь,— сказала Мэри с долей горечи.— Но дело важнее, чем приязнь и неприязнь. Слишком многое нужно узнать — мы не можем не послать туда кого-нибудь.

— Я тебя не недолюбливаю,— сказал Джим. Ему казалось, что это прозвучало с не меньшим напором, чем у Моллена, но, возможно, он себе льстил.— Не то чтобы это была любовь с первого взгляда, но теперь ты мне даже нравишься.

— Да? — произнесла Мэри недоверчиво.

— Да. Я бы не сказал, что ты первая, кого бы я выбрал в товарищи на необитаемом острове — или в истребителе. Но я выбрал бы тебя прежде многих других.

Мэри ничего не ответила, и выражение ее лица не изменилось.

— Это правда,—сказал Джим и неожиданно добавил: — Разве хоть один космический корабль тебе когда-нибудь соврал?

Еще секунду лицо Мэри не менялось. Потом она улыбнулась. Моллен хрипловато рассмеялся.

— Ладно,— сказала Мэри наконец.— Поверю тебе на слово, что ты не против моего присутствия. Теперь вот что: мы готовились к моему отбытию уже несколько недель, с тех пор как подумали, что ты сможешь перенестись в “ИДруга”. Но все равно мне надо еще кое-что сделать перед отправлением. Раньше чем через два дня не получится.

— Что приводит нас к следующему вопросу,— сказал Моллен и посмотрел на “ИДруга”.— Чем нам тебя пока занять, Джим? Вся физическая информация, которая тебе потребуется — во всяком случае, все, что у нас есть о территории лаагов и окрестностях,— и вообще все, что может тебе пригодиться, уже в корабельных блоках информации. Еще что-нибудь тебе понадобится?

— Да вроде ничего больше в голову не приходит,— сказал Джим.— Я так понимаю, что я отсюда могу подключаться к линиям внутри базы и внешним системам — а, верно, даже спрашивать не надо, я вижу, что могу. Нет, генерал, у меня все в порядке, мне даже хорошей книжки не понадобится.

— И что ты будешь делать? — поинтересовалась Мэри, с любопытством глядя на него.

— То же, что Рауль делает все время. Мечтать,— ответил он.

 

Глава одиннадцатая

 

К собственному удивлению, Джим не все это время мечтал. Он занялся другими умственными упражнениями.

Ничего подобного он не ожидал. Джим рассчитывал провести пару дней, заново переживая свои самые приятные воспоминания. Вызывать в памяти счастливые моменты прошлого было настоящим удовольствием, да еще в таких подробностях — его подсознание выдавало намного больше деталей, чем обычно. Раньше в памяти всплывало время, место, действие и эмоция, но теперешняя новая память давала куда больше. Он мог изучать отдельный прожитый им момент и, приглядевшись к нему поближе, разглядеть узор на обивке мебели, разбросанные по комнате мелочи, яркость струящегося через окна солнечного света. Джима постепенно заворожили не столько воспоминания, сколько возможности его памяти и, следовательно, возможности и ограничения его нового “я”.

Он всегда считал, что находится в отличной физической форме, и поэтому настолько принимал свое тело как должное, что, как правило, забывал, что у него есть свои запросы. Теперь, лишившись тела, он с удивлением обнаружил, насколько оно было загружено и сколько сигналов посылало ему. Разум всегда получал множество импульсов от тела, начиная с подтверждений, что все в порядке, и кончая сигналами тревоги, от усталости до настоящей боли. Просто он считал это частью жизненного процесса и, как правило, обрабатывал их автоматически..

Теперь, когда помехи тела не мешали ему думать, он ощутил, чего ему не хватало. Теперь он мог не только мечтать, но и размышлять с необычайной ясностью.

Он мог переключаться с одной темы или мысли на другую и, переключившись, посвятить все свое внимание новой теме, будто старая и не существовала. В то же время тема его размышлений не захватывала его до такой степени, чтобы он не осознавал окружающего.

Проблема была в том, что теперь Джим не получал чисто физического удовольствия, которым в тех или иных количествах награждало его тело, когда он о нем заботился. Он ощущал странную легкость — не такую, как при меньшей силе тяжести, а как будто у него к ногам были привязаны наполненные гелием шары. Он как будто поднимался, но только подошвами; и каждый шаг требовал усилий для поддержания равновесия. Это ощущение было интеллектуальное, а не физическое, но его можно было назвать только легкостью.

Одной из новых любопытных особенностей была способность его изменять отношение, с которым он обычно рассматривал какой-нибудь предмет, и видеть его в новом и необычном свете. Как правило, обычный взгляд, отражавший прежнюю реакцию тела на предмет, исчезал и его ощущения переходили к совершенно новому восприятию, игнорировавшему связь предмета с тем, как тело может его использовать.

Лучшим примером этого стало кресло, которое он купил для своей двухкомнатной квартиры в офицерском общежитии. Джим всегда любил это кресло; но сейчас, анализируя память о нем с бестелесной точки зрения, он находил его самым абсурдно построенным из всех предметов, какие он когда-либо видел. В конце концов он не мог не посмеяться над ним.

Кресло будто состояло из углов и шишек. Глядя на него, сложно было представить, что за странные существа считали такое уродство удобным. Сиденье, спинка и подставка для ног еще имели какой-то смысл — они явно частично вмещали то, что должны были поддерживать. Но вот эти странные палки, торчащие вперед из краев спинки...

— А у тебя сегодня хорошее настроение,— сказал Моллен.

Джим внезапно осознал, что он смеялся вслух. Взглянув вовне, он увидел, что генерал входит в шатер через откидной клапан. За ним вошли несколько человек в белых рабочих комбинезонах. Двоих из них Джим узнал — они были из наземной бригады по обслуживанию истребителей.

— И зачем они все явились? — спросил он у Моллена.

— Осмотреть тебя перед отлетом, разумеется,— ответил генерал.

— Нет, не стоит,—откликнулся Джим.

— Нет? — удивился Моллен. Техники, уже направлявшиеся к входному люку Джима, застыли на месте.— Что значит нет?

— Это значит, что меня незачем проверять, сэр,— ответил Джим.— Я и так могу вам сказать, что у меня все в порядке.

— Понятно,—Моллен прищурился,—и давно ты стал таким специалистом по интеграционным двигателям?

— А мне это ни к чему,— ответил Джим,— я и так чувствую, что у меня внутри все в порядке.

— Пилоты всегда говорят так на медосмотрах,— заметил Моллен.— Пусть лучше эксперты все-таки на тебя посмотрят.

Он повернулся к техникам и подал им утвердительный сигнал.

— Действуйте,—добавил он.

Они взялись за дело. Джим больше не протестовал, хотя на его ощущения как корабля наложились человеческие воспоминания, и — хотя боли, конечно, не было — казалось, что ему делают операцию на внутренних органах без наркоза.

Немного потренировавшись, Джим научился определять, где именно внутри него находились рабочие и что они делали. Он почувствовал себя спокойнее: больше с ним ничего не сделают без его ведома.

Моллен все еще стоял снаружи, заложив руки за спину, и смотрел, как люди входят и выходят в открытый настежь люк корабля. Джим заметил, что на борт проносили не только оборудование для техосмотра. Некоторые ящики рабочие, уходя, надежно закрепляли.

Он пытался заглянуть внутрь, но ящики не были частью его самого и оставались непрозрачными.

— Что это они заносят, сэр? — спросил он генерала.

— Дополнительные информационные узлы и инструменты для Мэри,— ответил Моллен.— Она не сможет пользоваться ими напрямую, но сможет указать тебе, как найти то, что ей нужно, и увидит все через тебя. И еще там есть место для хранения информации, собранной во время путешествия.

— И сколько же ей понадобится места?—спросил Джим. В самом маленьком из ящиков вполне уместилась бы целая библиотека.

— Понятия не имею,— весело отозвался Моллен.— Все вопросы к ней.

— Потому что я внутри тебя, а не корабля! — сказала Мэри.— Любая такая линия проходила бы через клетки твоего мозга и твои голосовые связки.

— О,— вырвалось у Джима.

— Именно,— отозвалась Мэри.

— Извини, я об этом не подумал,—добавил он.

Он подождал, пока она скажет: “Ничего страшного, любой мог бы так ошибиться”, но она больше ничего не сказала.

— Извини, конечно,— произнес Джим наконец,— но я признал свою ошибку и извинился. Обычно на это как-то отзываются.

— Боже, а мы даже еще не взлетели,— заметила Мэри.— Джим, это я должна извиниться. Я погружаюсь в дело и забываю обращаться с людьми по-человечески. Извини.

— Мы квиты,—сказал Джим серьезно.

К его удовольствию, Мэри рассмеялась, хоть и беззвучно.

— Нет, не квиты,—сказала она.—Ты заставляешь меня смеяться. Никто этого не делал уже много лет. Я раньше думала, что это потому, что ты безмозглый летун — отважный, мужественный и все такое, но все равно безмозглый. Но я столько времени изучала тебя, и теперь понимаю лучше. Прости меня, Джим; я научусь сдерживаться и не идти напролом. Я всегда выполняла то, что намечала, так что прими это как обещание.

— Ну, честно говоря,— заметил Джим,— теперь я чувствую себя виноватым. Со мной тоже наверняка было не всегда так уж легко.

— У тебя было больше причин для этого. Но так или иначе, теперь мы будем вести себя лучше, правда?

— Обязательно,—торжественно подтвердил Джим.

— Гости прибыли.

Разговаривали они наедине в разуме Джима. Теперь же Джим взглянул наружу и увидел, как “начальство” Моллена проходит через клапан в стене шатра. Их было около дюжины, поровну мужчин и женщин, все гражданские и не моложе сорока.

— Почему это,— напоследок сказал он Мэри,— говорить ты можешь только через меня, а вот увидела их раньше меня?

— Ты их видел. Ты все время все видишь, и внутри корабля, и снаружи. И слышишь тоже,—объяснила Мэри.— Ты и сам это знаешь. Просто ты не обратил на них внимания, а я обратила.

— Понятно,—ответил Джим.

Потом он вслух обратился к Моллену и гостям:

— Добро пожаловать.

Стоя спиной к входящим, Моллен предупреждающе покачал головой. Джим умолк, и Моллен повернулся к гостям, чтобы лично их поприветствовать. Когда они разместились у корпуса, Моллен всем пожал руки и со всеми побеседовал, а потом повернулся к “ИДругу”.

— Полковник,— сказал он,— по причине вашего с доктором Гэллегер отлета для исследования пространства за территорией лаагов мы имеем честь принять гостей из высшего органа власти в стране. Господин вице-президент, это полковник Джим Уандер и доктор Мэри Гэллегер.

Произнося это, он развернулся вполоборота к высокому человеку лет пятидесяти на вид, спортивного телосложения, в сером костюме и синем плаще.

— Здравствуйте, Джим, доктор Гэллегер,— сказал гость.

— Встретиться с вами большая честь для меня, сэр,— сказал Джим.— И доктор Гэллегер присоединяется к моему мнению.

— Смотрится он, конечно, неплохо, но голосовать бы за него я не стала. И не голосовала,— неслышно заметила Мэри в голове у Джима.— Хотя работа, конечно, неблагодарная.

— Джим, Мэри, нация желает вам всего наилучшего.

— Спасибо, сэр,— ответил Джим. “Ритуал довольно странный,— подумал он,— даже смешной”.

— Господин государственный секретарь, это Джим Уандер и доктор Гэллегер,— сказал Моллен, повернувшись к следующему гостю.— Джим, Мэри, это государственный секретарь Джейкоб Прейсс.

Государственному секретарю было лет шестьдесят или даже больше. Этого невысокого коренастого человека настолько явно переполняла энергия, что ему трудно было стоять спокойно.

— Вы там себя поберегите,—сказал Прейсс.—Вы и не представляете, как вы для нас важны.

— Вице-президент ему и в подметки не годится,— заметила Мэри.

— Мы, конечно, будем осторожны, сэр,—ответил Джим,— но согласитесь, задание прежде всего.

— Ну разумеется,— согласился Прейсс.— Удачи вам обоим.

— Спасибо, сэр.

— Сенатор, Джим Уандер и доктор Гэллегер. Джим, Мэри, это сенатор Анита Вонг...

Встреча продолжалась. Продолжался и неслышный комментарий Мэри по поводу всех, кто с ними встречался. Некоторые ее замечания были настолько уместными и едкими, что Джим с трудом сохранял свой торжественный тон в ответах вслух. Наконец церемония представления закончилась. Вице-президент произнес короткую речь, восхваляя их за то, что они отправятся в места, куда не ступала нога человека. Потом все посетители отошли, будто отлет “ИДруга” мог оказаться взрывоопасным.

— Удачи вам,— вполголоса произнес Моллен.— А теперь выметайтесь отсюда.

Он говорил достаточно тихо, чтобы важные посетители его не расслышали, но Джим хорошо разобрал его слова.

Он переключил свои мысли на оборудование для фазового перехода.

Через мгновение их окружали космос и звезды.

 

Глава двенадцатая

 

— Да мы же никуда не улетели,—сказала Мэри.— Мы всего за несколько сотен тысяч километров от Земли.

— Точно,— отозвался Джим.— Так и указано в директивах, которые мне заложили в память.

Внезапно вокруг них выстроились пять двухместных истребителей. Корабли были совершенно безликие — без обозначений эскадрильи или сектора.

— Наше сопровождение,— сказал Джим Мэри.— Спорим, они с границы, а не откуда-то еще с Земли?

— “ИДруг”,—вызвали их по межкорабельной связи,— это командир эскадрильи вашего сопровождения. Готовы к переходу?

— Слышу вас, командир,— ответил Джим по той же линии.— Готовы к переходу, спасибо за сопровождение.

— У нас приказ. Тогда делаем переход. Согласно координатам в вашей программе, на счет раз... два... три... переход!

Они прыгнули.

В космосе рядом с ними плыл огромный командный корабль.

— Мы вас покидаем, “ИДруг”,—сказал командир сопровождавшей их эскадрильи.

— Еще раз спасибо за сопровождение, командир — сказал Джим.

— Не за что, “ИДруг”.

Они улетели.

— А что теперь? — поинтересовалась Мэри.

— Теперь другое сопровождение, могу поспорить,— сказал Джим.— Тут и гадать особенно нечего. Моллен не хотел, чтобы мы добирались до границы территории людей без охраны — и без наблюдения. Но ни один экипаж не должен знать направление нашего движения или догадаться о нашем задании. На всякий случай.

— На какой еще всякий случай? — сердито пробурчала Мэри.

— На случай всякого случая,— ответил Джим.— Любой возможной неприятности нужно постараться избежать. Так гласит правило номер шестнадцать миллионов один. А вот и следующая команда.

Вокруг них появилось очередное построение из пяти истребителей.

— “ИДруг”, это командир эскадрильи сопровождения, мы поведем вас до границы в сектор Бразилия. Готовы к переходу?

— Слышу вас, командир эскадрильи,— отозвался Джим. - “ИДруг” готов к переходу, спасибо за сопровождение.

— Такая работа. Тогда делаем переход. На счет раз... два... три... переход!

На этот раз, когда они прибыли, рядом с ними не было командного корабля. Но сопровождение их покинуло, а вскоре рядом появилось новое.

— “ИДруг”,— у говорившего был заметный акцент,— Это командир эскадрильи для сопровождения вас к следующей точке перехода. Готовы к переходу?

Дальше последовало все то же самое.

— А что, если патруль лаагов по ту сторону границы заметит, как мы тут прыгаем? — поинтересовалась Мэри.

— Опять-таки могу поспорить, что на границе подразделение наших кораблей следит за деятельностью лаагов, чтобы ни один их корабль не подошел близко и не мог засечь нас приборами. Если они наткнутся на лаагов, нам наверняка сообщат, что следующая точка перехода изменилась.

Она ничего не ответила, но Джиму в ее молчании почувствовалась тень сомнения.

— Нет, ни генерал, ни кто-нибудь другой мне этого не говорили,— сказал он.— Но у тебя своя специальность, а у меня своя. То, о чем я сейчас сказал,— это стандартные меры предосторожности, вроде как вдохнуть поглубже, когда ныряешь.

— Меня могли бы и предупредить,— сказала Мэри.

— И кто это мне так много рассказывал о том, кому что полагается знать? Насчет того, чтобы предупреждать...— Джим остановился, боясь зайти слишком далеко. Те, кто давал указания Моллену и Мэри, решили не оставлять ему выбора. Ни к чему было срывать зло на ней.

Секунду они оба молчали.

— Может...— начала Мэри, но Джим прервал ее, начав обмениваться стандартными репликами с очередным сопровождением.

— Может быть,— сказала она наконец,— мне надо было знать по причинам, им не известным.

— Обсуди это с генералом и всеми этими шишками, когда мы вернемся.

Мэри ничего не ответила. Джим почувствовал угрызения совести. Он только что обещал себе не срывать на ней зло и тут же это сделал. Придется теперь сначала думать, а потом говорить.

Наконец последняя эскадрилья сопровождения передала их одному кораблю. Его пилот с ними даже не разговаривал — он отсчитывал время до перехода вспышками корпусных огней. Их будто призрак провожал. Джим вспомнил “Рождественскую песнь” Диккенса и то, как третий призрак — призрак грядущего Рождества — водит Скруджа по будущему молча, не отвечая на его вопросы.

Этот корабль провел их через четыре перехода за охраняемую людьми границу, потом просигналил им пожелание удачи и исчез, сделав прыжок в безопасность, по ту сторону границы.

— Где мы? - спросила Мэри, видя на экранах незнакомые созвездия.

— Там, куда не ступала нога человека.

— Хоть раз будь серьезным!—воскликнула Мэри, но тон ее не был сердитым.

— Иногда легкомыслие помогает,—ответил Джим.

— То есть ты не знаешь, где мы?

— И да и нет,— ответил Джим.— Ты что-нибудь знаешь о пространственной навигации?

— Нет,— отозвалась она.— В школе стрелков запаса этому не учат.

— Ну, тогда я не могу объяснить, где мы,— сказал Джим,— во многом тебе придется поверить мне на слово. Самый ранний метод навигации брал за основу наше собственное Солнце. Когда мы забрались дальше, этот метод стал давать ошибки. Тогда человек по имени Зи Тай-лин предложил использовать за основу теоретический центр галактики.

— И как он его нашел? — заинтересовалась Мэри.

— Давай не будем в это углубляться,— сказал Джим.— Просто запомни, что он определил теоретический— именно теоретический — центр галактики. Когда-нибудь, может быть, мы построим корабли, которые полетят к центру и вернутся, и тогда мы выясним, прав ли он, как выяснили точное местоположение Северного и Южного полюсов.

— То есть мы рассчитываем все космические переходы от такой удаленной точки, что даже десять световых лет до нее — лишь крошечная доля пути? Разве галактика не шестьдесят тысяч световых лет в диаметре? Это уже перебор — отсчитывать все полеты от...

— Если бы мы так делали, то это был бы перебор,— ответил Джим.— Нет, как только установили теоретический центр, через него провели теоретический диаметр как можно ближе к Солнцу. Для навигации мы пользуемся именно этим диаметром. То есть чтобы преодолеть значительное расстояние от Земли, мы спускаемся вниз по этой лестнице настолько, чтобы найти на приборах нужную нам звезду. Тогда мы уходим с линии под углом и идем прямо к ней.

— Теперь я припоминаю,—заметила Мэри.—Да, верно, что-то в этом роде мы учили в школе. Лааги почти на этой линии, между нами и теоретическим центром, вот почему их так трудно обойти.

— Именно,— отозвался Джим.— И они явно используют ту же линию или похожую, так что ниже по спирали галактики мы сможем найти их родные миры.

— Но...— начала было Мэрии остановилась.— Так мы теперь потерялись? Как мы вернемся на линию, если этот корабль нас с нее увел?

— Ну как бы тебе на это ответить,— протянул Джим.—С трудом.

Но ведь...— Мэри опять запуталась.

— Суть в том, что и лаагам теперь трудно нас найти.

— Так как ты собирался обойти территории лаагов? Как ты предполагал попасть на ту сторону, а потом вернуться домой?

— А как Рауль вернулся домой?

— Мы не знаем,— сказала Мэри.

— И тебе не пришло в голову спросить, как мы это сделаем? — поинтересовался Джим.

— Ну хватит,— сорвалась Мэри.— Может, тебе и легче на душе, раз ты посмеялся над тем, чего я не знаю, но облегчение ты получаешь за мой счет. Да, я не спросила, как мы доберемся до места и обратно. У меня были другие проблемы, и это не моя специальность. Я оставила это тем, кто в этом разбирается. Так что либо объясни, либо кончай свои шуточки.

- Извини,— сказал Джим.— Хотя я мог бы заметить, что мне облегчение нужно немножко больше, чем тебе — мне, в конце концов, придется нас отсюда выводить. Нет, извини. Я ни перед кем еще столько не извинялся, как перед тобой. Не твоя вина, что ты не спросила. Но кто-то виноват в том, что ты отправилась в путь, не осознавая всех опасностей. Если мы когда и вернемся, мне, наверное, придется поговорить с генералом на этот счет.

Ну ладно,— сказала Мэри.— Я прощаю тебя, ты прощаешь меня. Теперь объясняй.

— Хорошо,—Джим глубоко вдохнул.—Как у тебя с историей? Ты помнишь, что до появления навигационного секстана моряки в океане находили пункт назначения вне видимости берега с помощью астролябии и счисления пути?

— Да,— ответила она.

— Отлично. Такая старомодная навигация с помощью компаса, часов, судового журнала и счисления пути была, конечно, неточной, но люди все равно плавали вокруг света. Просто раньше они плыли в Африку вместо конкретного города, скажем, на восточном побережье Африки, а потом плыли вдоль берега, пока не находили нужное место, вместо того чтобы направляться прямо к нему через океан. Вот на таком уровне мы сейчас занимаемся навигацией в космосе, и так нам с тобой придется работать.

— Поподробнее, пожалуйста,— сказала Мэри.

— Ладно, давай поподробнее. Нас вывели сюда, вне видимости линии центра галактики. Но у нас есть то, чего не было у древних мореходов Земли, а именно хронометр, или даже три хронометра, настолько точных, что они отклоняются лишь на крошечную долю секунды — на результат это не влияет. Кроме того, в памяти корабля сохранился каждый фазовый переход, его расстояние и место назначения, и каждый поворот и изгиб полета на обычных двигателях. Корабельный компьютер в состоянии с помощью всего этого рассчитать, куда мы улетели с Земли.

Мэри вздохнула с облегчением. Джим подумал, что мысленный вздох невозможно описать. Это было словно обещание того, что если бы было тело, оно бы вздохнуло.

— Так что мы знаем, где мы сейчас.

— Ну, опять-таки и да и нет,— возразил Джим.— Мы знаем, потому что кроме того, о чем я тебе сейчас сказал, у меня в память заложены координаты места, где нас оставил последний корабль. Я и сам этого не знал, но его прощальный сигнал раскодировал этот участок памяти. И в то же время мы знаем, где мы, только по отношению к Земле, границе и галактическому диаметру. Мы не знаем, где находится то, что мы ищем.

— Но тебе просто надо...— Мэри оборвала фразу.— А, понимаю.

— Именно,—отозвался Джим.— По правилам нам бы надо было направиться обратно к диаметру и спуститься по нему до территории лаагов. Но так мы обязательно наткнемся на скопления их боевых кораблей задолго до того, как доберемся до места, не говоря уже о том, чтобы достичь дальних неизученных миров. Наш единственный шанс — идти отсюда вперед параллельно диаметру, пока не появится возможность снова свернуть к нему и оказаться в неизведанном, за территорией лаагов.

— Если мы слишком рано свернем, то встретим их боевые корабли,— сказала Мэри.

— Верно. А если зайдем слишком далеко и свернем слишком поздно, то окажемся там, где, по нашим расчетам, должен быть диаметр, но никаких других координат знать не будем. Нам придется либо предположить, что мы еще не добрались, и продолжать двигаться к центру галактики, либо допустить, что мы проскочили, и свернуть назад по диаметру. Тогда если мы ошибемся, то точно наскочим на лаагов.

— Но должен же быть какой-то выход,—задумчиво протянула Мэри.

— Да, я еще кое-что забыл. Что, если на невообразимом расстоянии за их территорией ничего нет? Продолжать нам путь или повернуть назад?

— В артиллерии есть метод прицеливания,— начала Мэри,— когда в первый раз преднамеренно совершают перелет, а во второй — недолет. Потом стреляют чуть ближе перелета или чуть дальше недолета и продолжают сдвигать прицел, пока не попадают точно в цель.

— Браво, сразу правильный ответ. Мои поздравления. Так мы и поступим. Мы прыгнем так, чтобы наверняка попасть за территории лаагов — примерно на таком же расстоянии от границы, как Земля, только в другую сторону. Прыжок должен быть за пределы их родного мира, но ближе их дальней границы. Наш корабль будет единственным чужаком, и его там не ждут, так что мы должны суметь пробраться к диаметру и поискать их миры или линии полетов, пока нас не заметят.— Он остановился.— Пока все понятно?

— Да,—ответила она,— давай дальше.

— Ну так вот, если мы таким образом дойдем до диаметра и не заметим следов их жизнедеятельности, то мы явно проскочили. Тогда придется отойти от диаметра на безопасное расстояние, вернуться назад параллельно ему и опять двинуться внутрь. Если опять ничего не найдем, то повторим эту процедуру. Если же мы сразу наткнемся на лаагов, то двинемся вперед к центру галактики, но не так далеко, как в первый раз, и снова пойдем к диаметру. Таким образом мы найдем дальнюю границу лаагов и начнем искать то, что Рауль назвал раем.

— Рауль,—сказала Мэри почти мечтательно,—не прыгал туда-сюда.

— Да, Рауль пролетел поперек территории лаагов и позволил им изрезать себя на кусочки,— согласился Джим.— Они не смогли окончательно распылить “Охотника на бабочек” только потому, что даже без двигателей им не удавалось задержать его на одном месте достаточное количество времени. Нам с тобой нужно уберечь корабль, ну и себя, разумеется. Интересно, кстати, что случается с разумом, когда его корабль разрушают? Он умирает или просто плавает в космосе?

— Давай думать о проблемах по мере их возникновения,— отозвалась Мэри.

— Когда они возникнут, их придется тут же решать. Я надеялся узнать о предстоящем хоть чуть-чуть заранее.

— Ну, у меня ответов нет. Поэтому сейчас переживать бессмысленно,— сказала Мэри спокойно.— Начнем?

— Мы уже начали,—объяснил Джим.—Я установил автоматический алгоритм прыжков вперед, внутрь и наружу, на случай если я сам не смогу управлять кораблем. Теперь держись, мы отправляемся.

Само отправление оказалось тихим и спокойным. Они сделали десять прыжков — без тел переходы ощущались как что-то вроде скачков сознания — и наконец выплыли на участке космоса, не особенно отличавшемся от того, где их оставил последний сопровождающий.

— Теперь внутрь... осторожно,— проговорил Джим.

Он мысленно переключил управление. Мэри достаточно разбиралась в пилотировании, чтобы понять, что он разворачивает корпус перед переходом, чтобы выйти из него в нужном направлении — в данном случае носом к диаметру. Потом он начал серию фазовых переходов, все короче и короче. Последний прыжок был в пределах видимости приборов “ИДруга”.

— Согласно расчетам приборов — и моим,— сказал Джим,— мы должны быть примерно за три световых года от диаметра. Если наше исходное предположение верно и лааги используют похожий диаметр, то здесь должны проходить маршруты их кораблей. Нам придется посидеть и подождать.

— А если мы тут будем сидеть, а никто так и не появится? — спросила Мэри.— Мы опять выйдем наружу или двинемся потихонечку вверх по диаметру?

— Первый способ надежный, но медленный. Второй быстрее, но опаснее — мы можем попасть в зону интенсивных передвижений лаагов.— Джим заколебался.— Я знаю, что бы сделал я. А ты бы как поступила?

— Двинулась бы вверх по диаметру,— сказала Мэри, не колеблясь.

— Так я и знал, что ты это скажешь.

— А что, ты хотел выходить наружу?

— Нет,— мрачно отозвался Джим,— Я бы выбрал то же самое. Теперь нам придется так и сделать. Мы можем наткнуться на их корабли в любой момент.

Они двинулись вверх по галактической спирали. Джим решил, что сейчас они находятся примерно за половину светового года от диаметра. Он старался прыгать на расстояние видимости приборов, чтобы не пропустить лаагов. Они с Мэри замолчали, и им обоим это было по вкусу — за четырнадцать часов по хронометру корабля они переговаривались лишь изредка.

Порядок был такой: сделать переход, остановиться, проверить окружающее пространство приборами и, если будет замечено что-то вроде корабля, подобраться к этому месту крошечными переходами по несколько сотен километров, пока не станет ясно, что это не инопланетное судно. Тогда они делали еще прыжок вперед, до предела возможностей приборов, и, если на то был повод, снова тщательно осматривали район.

Через четырнадцать часов, однако, Джим пробурчал что-то себе под нос и начал программировать переход на пять световых лет наружу.

— В чем дело? — заинтересовалась Мэри.— Ты что-то заметил?

— Нет,— ответил Джим.— Просто инстинктивная догадка, лучше это никак не объяснить.

— Что-то ты часто такие вещи говоришь,— заметила Мэри,— сначала хронометр в уме, потом подсчеты нашего местонахождения в уме в дополнение к расчетам корабля. Теперь вот еще догадки. У тебя что, какой-то особый дар?

— Ничего чудесного в этом нет,— объяснил Джим.— Помнишь, я говорил о ранних стадиях океанской навигация? Даже с секстаном и хорошим хронометром было довольно сложно пересечь Атлантику и сразу попасть к нужному берегу. Но у некоторых навигаторов это получалось лучше. А у некоторых пилотов лучше получается межзвездная навигация. Вот и все, очень просто.

— Не так и просто,— возразила Мэри.— Я бы даже сказала, что в это трудно поверить.

— Слышала когда-нибудь про чувство дома у животных — не только птиц, но и кошек, и собак? — сказал Джим.— Полинезийские моряки наблюдали за движением волн, чтобы перебираться через огромные участки Тихого океана в суденышках не больше каноэ. У алеутов возле Северного полюса семнадцать названий для разных видов снега. Их дети играют в снежных насыпях, но не в тех, которые могут осыпаться и завалить их. Когда их спрашивают, как они отличают одну насыпь от другой, они говорят, что это очевидно. А у меня дар к галактической навигации — мою эскадрилью послали за Раулем в том числе и поэтому.

— То есть ты хочешь сказать, что я просто должна тебе доверять?

— Именно. Доверяй мне. Я доверяю своему инстинкту,— сказал Джим.— Вспомни, кстати, на корабле Рауля все приборы вышли из строя задолго до того, как он отправился к Земле. Но шел он в правильном направлении. Как, по-твоему, ему это удалось? Мэри долго молчала.

— Не знаю,—сказала она наконец,—но...

— Стой! — внезапно прервал ее Джим.— Бандит прямо перед нами!

И правда, он был виден на экране дальнего обзора — пока просто светящаяся точка, но ореол вокруг нее показывал, что она излучает свет так, как не может излучать ни один природный объект.

— Откуда ты знаешь, что это лааги? — начала Мэри.— Может, там что-то не известное нам...

— Это лааги. Я уверен.

— Куда он направляется, к нам или от нас?

— Пока не знаю. Я задействовал приборы, чтобы выяснить. Пока похоже, что он идет параллельно нам в половине светового года отсюда. Но вот куда он направляется, мы не узнаем, пока не подойдем поближе.

— А он нас видит?

— Не знаю. Готов поспорить на месячную зарплату, что пока не видит. Но многое зависит от того, куда он идет, к нам или от нас.

— А какая разница? Экраны-то у него во все стороны,— заметила Мэри.

— Разница есть. Такова уж природа людей или, в данном случае, лаагов. Наше внимание, и их, похоже, тоже, большую часть времени концентрируется впереди, по направлению движения корабля. Поэтому мы и считаем, что у них глаза спереди, как у людей и хищных млекопитающих, а не по бокам, как у птиц и травоядных. Если он идет к нам, то рано или поздно он нас увидит, если только мы не уйдем. А если мы двинемся с места, то это заметят его приборы.

Они подождали.

- Он движется к центру галактики. Смотрит в нашу сторону,—сказал наконец Джим.

Они подождали еще.

— Он нас увидел. Он повернулся к нам. Готовься — сейчас он пойдет на боевое сближение с нами.— Внутренний голос Джима зазвучал сухо и по-деловому. Он и чувствовал, и слышал его так, как прежде слышал свои переговоры с эскадрильей на границе прямо перед атакой приближающейся группы лаагов.

— О Господи,—сказала Мэри,— мы ведь только начали.

— Не беспокойся, малышка.— Если бы у Джима сейчас было лицо, оно бы ухмылялось. На видеозаписях он всегда ухмылялся, вступая в бой. Джим и сам не знал, к кому обращается: к Мэри, или “ИДругу”, или к ним обоим.— Если он слишком уж близко к тебе подберется, я его убью.

 

Глава тринадцатая

 

Как только Джим сказал это, корабль лаагов совершил фазовый переход и стал ясно виден уже не просто как самая маленькая точка на огромном экране.

— Я был не прав,— сказал Джим.— Его цель — не мы. Под таким углом он пройдет от нас на расстоянии, меньшем, чем дальность их орудий. Либо он идет куда-то в сторону от диаметра, либо...

Он умолк.

— То есть мы сейчас, может быть, среди обитаемых миров лаагов? — спросила Мэри.

— Все может быть,— протянул Джим,— но похоже, он собирается миновать нас на таком расстоянии, что, скорее всего, их аппаратура не зафиксировала нас.

— Разве у их приборов не такая же дальность, как у наших?

— Точно мы не знаем. Мы ничего про них точно не знаем,— сказал Джим.— Но угол подходящий. Я уже говорил, что когда мы подходим к ним под таким углом, они нас видят хуже. Расстояние, конечно, тоже помогает. Это все догадки; в большинстве случаев их корабли не хуже, а то и лучше наших, и нам приказано действовать исходя из этого. Однако из опыта сражений с ними я сделал вывод, что у их наблюдательных устройств есть огрехи, и многие пилоты так считают. Если мы правы, то это объясняет, почему они иногда убегают, когда мы готовы сражаться.

— Ты хочешь просто дать ему пройти? — поинтересовалась Мэри.— Разве это не опасно? Если он вдруг повернет, мы будем у него как на ладони.

— Я же сказал, если мы тронемся с места, то привлечем его внимание. Не забывай, лааги не ждут здесь врагов, тем более единственный корабль. Если они и вправду нас не видели и направляются мимо, то мы можем замереть — они так и не узнают, что мы здесь были. Даже если и заметят, то решат, что мы какой-нибудь образец экспериментального дизайна. Или... ну не знаю, что-нибудь еще.

— Не думала, что ты станешь так рисковать,— сказала Мэри.— Почему ты рассчитываешь, что лааги пройдут мимо и не нападут?

— Потому что,— задумчиво проговорил Джим,— я не думаю, что они вооружены.

На несколько секунд воцарилось молчание.

- Почему? С чего ты это взял? И почему так в этом уверен, что готов рискнуть нашим заданием?

— Точно я сказать не могу. Просто они так себя ведут. Посмотри, корабль повернут к нам на три четверти — весь борт под прицелом. Еще немного пройдет тем же курсом, и я смогу разрезать его лучом. А после этого меньше чем за минуту я смогу подобраться к нему вплотную и выставить мину, которая разорвет его на кусочки, как только мы уберемся подальше. С чего бы они так рисковали? Скорее всего, они безоружны и не видят нас, другой причины нет.

— Все равно это риск,— настаивала Мэри.

- Но обоснованный,— отозвался Джим.— Вдруг их корабль где-то ждут? Вдруг его будут искать, если он не появится... и найдут лишь обломки корабля? Тогда мы сами привлечем к себе внимание.

Последовала еще одна пауза.

— Может быть,— согласилась Мэри,— Ладно, ты специалист по инопланетным кораблям, тебе решать.

— Попробуем переждать,— сказал Джим.

Они стали ждать.

Корабль лаагов прошел мимо, совершил фазовый переход и исчез из поля зрения их радаров.

— Ты же понимаешь,— сказала Мэри, когда он прошел,— они могли быть не вооружены и только притвориться, что уходят. На самом деле их капитан сейчас, может быть, докладывает военному командованию и запрашивает подмогу.

— Тогда,— отозвался Джим,— чем скорее мы отсюда уйдем, тем лучше.

По ходу дела он готовил “ИДруга” к фазовому переходу.

— Теперь, я думаю, пойдем вниз к центру,— сказал он,— раз мы уже наткнулись на них. А насчет доклада: если б ты была командующим лаагов и услышала, что корабль людей находится там, где мы теперь,— куда бы, ты решила, он прыгнет потом? И как далеко он успеет уйти, пока ты вышлешь истребители?

Мэри ничего не ответила.

— Так вот,— продолжил Джим после того, как был совершен фазовый переход,— на месте такого командира не легче бы тебе было просто написать рапорт и пустить его по инстанциям, а не рисковать просто потому, что гражданскому пилоту что-то привиделось?

— Ты и правда думаешь, что они как люди,— заметила Мэри.

— Ну надо же нам от чего-то отталкиваться,— возразил Джим.— Они и вправду часто ведут себя как люди. Мы используем воображаемый диаметр, и они тоже. Их корабли другой формы, но на большие расстояния они тоже передвигаются с помощью фазовых переходов. Их оружие, как и наше, основано на лазеpax. Их истребители тоже двухместные. Они, похоже, устанавливают мысленную границу в космосе, как и мы...— Он устал подбирать сравнения и оборвал себя, закончив: — ...и так далее.

— Все это очень интересно,— сказала Мэри,— но ты можешь ошибаться просто потому, что еще не все знаешь. А ты не все знаешь; мы все далеко не все знаем.

— Это точно,—сказал Джим,—но, может, хватит об этом?

— Ладно, хватит.

— Ты мне нравишься, Мэри.

Последовала долгая пауза.

— Если не возражаешь,— сказала Мэри отстраненным тоном,— мне надо кое-что обдумать. Позови меня, если что-то потребуется, но вообще я буду на совещании сама с собой, хорошо?

— Да, конечно,—ответил Джим.

Мэри больше ничего не сказала.

Они продвигались вниз по спирали галактики прыжками не дальше поля зрения приборов. Прошли сутки, и лаагов они больше не встречали. Потом еще сутки с тем же результатом. И еще сутки.

Наверное, мы уже обошли лаагов,— заметила Мэри наконец.

— Похоже,— сказал Джим.— Впереди есть интересные планетные системы. На двадцать-тридцать световых лет вперед я вижу скопление как минимум восьми звезд типа G0 в пределах десяти световых лет. Если хоть у одной есть обитаемые миры, мы нашли Раулев рай. Может быть, стоит свернуть до диаметра и спуститься по нему.

Поскольку кораблей лаагов все еще не было видно, они потихоньку сдвигались к диаметру.

— Есть возражения? — поинтересовался Джим.

— Нет,— отозвалась Мэри,— это хорошая мысль.

В последнее время, хоть Джим и не понимал почему, их отношения улучшились. Выслушав ее согласие, он отрегулировал управление кораблем и одним прыжком преодолел большую часть дистанции в полтора световых года, отделявших их от диаметра.

— Все равно будем следить,— сказал Джим.— Ты веди наблюдение вверх по спирали галактики, а я вниз, по направлению движения. Да, чтобы не забыть, меня все еще не клонит в сон. А как ты?

Они договорились сообщать друг другу, если заметят признаки усталости.

— Я тоже,— сказала Мэри,— но я два раза звала тебя, а ты спал. Ты еще переспрашивал потом, чего я хотела.

— Правда? — удивился Джим.— Я такого не помню. Ты уверена?

— Конечно; я твои ритмы сна и бодрствования еще в лаборатории изучила,— ответила Мэри.

— Ну, это сходится с тем, что я заметил на базе, когда только слился с кораблем,— сказал Джим.— Тогда понятно, как Рауль продолжал двигаться в нужном направлении, если “Охотник на бабочек” передвигался силой его разума. Думаю, до конца полета нам не стоит беспокоиться насчет сна. Мы, похоже, можем спать, сами того не зная, и будить друг друга при необходимости. Так вот, о чем это я говорил? Да, если здесь, ближе к центру галактики, и есть корабли лаагов, то у диаметра мы скорее на них наткнемся.

— Где ты вырос?—неожиданно спросила его Мэри.

— Мои родные места похожи на те, что вокруг базы,— сказал Джим.— Родился я в больнице в Денвере, но моя семья жила в Эдмонтоне. Там я и вырос. Каждый мальчишка в пять лет хочет стать пограничным пилотом; я вот так и не расхотел. Я прошел все тесты и попал сюда.

— А братья или сестры у тебя есть?

— Нет, я единственный ребенок,— важно заявил он.

Важность была напускная; но он не учел своей новой способности к детальным воспоминаниям. Он снова стал ребенком, снова был дома, в горах. Снова представлял, каково было бы играть с братом или сестрой. Он всегда воображал брата или сестру помладше. Джим вспомнил с мучительной ясностью, как совсем маленьким объяснял маме, что будет очень хорошо заботиться о братике или сестричке, пусть только она родит ему одного или двоих. Только годы спустя он понял, что желание его было несбыточным по медицинским причинам: обстоятельства его собственного рождения не позволяли матери иметь еще детей. Тогда, в детстве, он понял только, что расстроил ее своим вопросом.

— Мы жили в окрестностях Эдмонтона,— сказал он Мэри.— Мой отец был металлургом и специализировался на добыче металла из воды. Он занимался консультированием и все время уезжал куда-то на другой конец света.

— Они до сих пор там живут? — спросила Мэри.

— Они оба умерли,—ответил Джим.- Отец погиб из-за несчастного случая во время подводной инспекции. У него отказал кислородный обменник на дыхательной маске. Через пару лет после этого мама попала в автокатастрофу. Однажды вечером она возвращалась из Эдмонтона домой и слетела с дороги. Полиция предполагала, что на нее могли наехать и другой водитель столкнул ее с дороги под откос, но они так никого и не нашли. Дядя помог мне поступить в кадетский корпус:

— Извини, я не знала,— прошептала Мэри.— Тебе пришлось нелегко. Мои родители оба еще живы.

— И откуда ты? — спросил он.

— Лос-анджелесский комплекс,— ответила Мэри.— Вообще-то мы из Сан-Диего. Мои до сих пор там живут.

— Здорово,— отозвался Джим,— можешь ездить к ним, когда захочешь.

— Но не езжу,— заметила она.— У нас в семье все сами по себе. Я еле дождалась, когда получу стипендию и уеду в Бостон, в колледж. Хорошо хоть, что они меня отпустили.

— А почему бы им тебя не отпустить? — удивился Джим.

— Почему? А я была еще несовершеннолетняя,— ответила она рассеянно.— Я закончила школу в пятнадцать. Но для своего возраста была крупная и взрослая. Не просто вела себя по-взрослому — я выросла с двумя независимыми взрослыми и сама была независимой и взрослой с тех пор, как научилась ходить. И у меня все хорошо получалось. Что бы ты ни делал, спорю, что могу научиться делать это лучше.

— Ладно,—ответил Джим,—поуправляй-ка “ИДругом” без двигателей.

— Ой,— сказала она и рассмеялась,— верно. Ты прав, я говорю глупости. Я знаю, что со мной трудно иметь дело. Я всегда всех стараюсь победить.

— Не так уж с тобой трудно,— возразил Джим и чуть не добавил: “в последнее время”, но вовремя остановился.

Она секунду помолчала, потом сказала:

— Спасибо.

— За что? — удивился Джим.— Я просто констатирую факт. Погоди — приборы показывают, что впереди что-то есть.

— Не вижу... а, да, теперь вижу. Думаешь, это опять лааги?

— Все может быть. Давай-ка не будем подходить ближе и посмотрим, двинутся ли они. Времени у нас полно.

Они подождали, но световая точка со слабым ореолом вокруг нее не трогалась с места. Джим настроил на нее приборы, чтобы получить предупреждение, как только она сдвинется.

Прошло шесть часов, и приборы не обнаружили никакого движения. Джим повел “ИДруга” по кривой от диаметра, не упуская наблюдаемый объект из поля зрения. Потом он снова настроил локаторы и стал ждать.

Прошло еще шесть часов, но объект по-прежнему не двигался. Джим был озадачен.

— Ничего не понимаю,— сказал он Мэри.

— Может, он просто хочет переждать нас и будет сидеть там, пока мы из любопытства не подойдем на расстояние выстрела?

— Никогда не слышал, чтобы лааги проявляли такое терпение и вообще вели себя подобным образом. Они обычно либо нападают, либо убегают и никогда не колеблются.

— А что если приборы ошибаются,— заметила Мэри,— и это вовсе не корабль лаагов, а что-то похожее, и оно здесь для того, чтобы сбить нас с толку?

— После того как мы полтора столетия наблюдали за лаагами? Тоже бессмыслица какая-то.

— Тогда, наверное, придется подойти и посмотреть,— сказала Мэри.

— Да, наверное, ты права,— согласился Джим,— Что бы это ни было, подойдем поближе и посмотрим.

Начали они с того, что отошли еще дальше от диаметра, так чтобы приборы не фиксировали объект. Потом Джим проложил курс обратно, примерно под прямым углом к их первоначальному курсу на сближение.

Объект появился на экране и там и остался. Судя по приборам, при их приближении он не сдвинулся с места. Наконец они подошли достаточно близко, чтобы получить разборчивое изображение. Это был типичный двухместный истребитель лаагов, который по неизвестным причинам просто завис в пространстве; завис в том смысле, что сохранял постоянное положение по отношению к диаметру, который, как и сама галактика, вращался относительно своего центра.

Джим остановил “ИДруга”, не подходя ближе к другому кораблю.

— Я абсолютно ничего не понимаю,— сказал он.— Этот корабль обращен носом в сторону центра галактики. Почему он вообще здесь? Он что, ждет нападения оттуда? А если он ждет нападения, то почему не патрулирует свой участок границы, какая бы граница это ни была? Так он ничего не увидит за пределами обзора своих локаторов. Если так охранять границу, потребуется слишком много кораблей...

Он мысленно покачал головой, представив себе размеры задачи.

— Понадобятся тысячи истребителей, нет, в несколько тысяч раз больше, чем, по нашим оценкам, они выставили на нашу границу. Не может у них быть достаточно планет, чтобы осилить такое. Если бы были, то они бы прорвали границу и сами того не заметили; а на самом деле они больше чем сотней кораблей никогда не нападали. Даже сотня была только в крупнейшей битве.

— Может, его бросили,— заметила Мэри.

— Почему бы это?

— Не знаю,— ответила она.— Но мы имеем дело с нечеловеческим разумом. У них многое может быть так же, как у нас, они могут вести себя, как мы, но у них вполне может появиться причина бросить корабль в космосе, которая никогда не придет в голову людям. Например, религиозная причина. Или предрассудок. Может, это просто подделка под корабль, обозначающая границу их территории с этой стороны.

- Ладно, Мэри,— сказал Джим,— ты и каменного льва убедишь. Мы подойдем и посмотрим.

Он послал “ИДруга” к неподвижному кораблю лаагов.

— Почему каменного льва? — поинтересовалась Мэри.

— Не знаю,— ответил он.— Просто первое, что мне пришло в голову... помолчи-ка, пока мы не подойдем...

— Почему вообще животное? — настаивала Мэри.

Джим не ответил. Он сосредоточился на двух вещах. Первое — одним прыжком попасть как можно ближе к кораблю лаагов, и второе — пройти мимо него на обычных двигателях.

Так он и сделал, прошел мимо и мгновенно, одним прыжком вышел из зоны обстрела. Потом он взялся за изучение снимков, сделанных при проходе мимо чужого корабля.

— Никакой реакции, совсем никакой. Непонятно.

— Это только макет,— сказала Мэри.

— Ты в самом деле думаешь, что цивилизация, не менее развитая, чем мы, поставит здесь макет из каких-либо религиозных побуждений или как пугало? — отреагировал Джим.— Не знаю, что нам теперь делать.

— Давай подойдем, остановимся и осмотрим его вблизи,— предложила Мэри.

— Очень уж это рискованно.

- Если бы ты был один и спорить тебе было бы не с кем, что бы ты сделал? — спросила она.

Джим немного помолчал.

— Я бы подошел, конечно,— сказал он.— Мне бы пришлось.

— Тогда хотелось бы знать...

— Чего мы ждем? — закончил Джим.— Мы не ждем — я уже подхожу.

Этим он и занялся.

Через четверть часа они зависли в пространстве в пятидесяти километрах от корабля лаагов.

— Эй! Привет! Вы меня слышите? Ответьте, если слышите! Это “ИДруг”, вызываю корабль лаагов...— Джим вызвал корабль на обычной частоте переговоров между кораблями людей.

— Кто-нибудь из пилотов когда-нибудь вступал в контакт с лаагами или наблюдал контакт между их кораблями? — спросила Мэри.

— Никогда,— ответил Джим.— Насколько мы можем судить, они не переговариваются между собой. Но если он меня слышит, то может решить, что раз я разговариваю, то не стану стрелять. Так или иначе, стоит попытаться. Должна же у них быть какая-то переговорная система. Если их несколько, они либо все бегут, либо все нападают.

— Но ты вряд ли чего-нибудь добьешься, разговаривая с этим кораблем.

— Верно. Но попробовать стоило.

— Хорошо, а дальше что?

— Дальше что? — повторил Джим,— Не знаю. Если бы я просто пилотировал “ИДруг” как обычно, ты в своем теле, я в своем,— мы бы для страховки надели скафандры. Потом я открыл бы люк и перелетел к корпусу их корабля. Если нужно, я бы взрезал корпус или входной люк. Люк — вот он, но как корабль, которым я стал теперь...

— Которым мы стали теперь.

— ...мы стали теперь, пролезет через него?

Мэри помолчала.

— Если бы ты коснулся его корпуса,— произнесла она наконец,— как думаешь, сумел бы ты разглядеть все внутри, как в “ИДруге”?

— Не знаю. Звучит невероятно, но ты у нас эксперт по разуму внутри вещества. Ты-то что думаешь?

— Я думаю, стоит попробовать и проверить.

— Стоит попробовать, да? — проворчал Джим.— Ты вообще представляешь себе, насколько сложно передвинуть корабль массой с наш вплотную к лаагскому и при этом ни один из них не повредить?

— Конечно, представляю. Но иначе как нам быть? У тебя есть другие идеи?

- Да вроде бы нет... Погоди! — Джим оборвал сам себя.— Может быть, я смогу установить сенсорную связь по линии соединения с тем кораблем. Что у нас сгодится в качестве кабеля для связи?

Он начал мысленно осматривать все, что было на борту “ИДруга”. Там, конечно, не нашлось готового к использованию запасного кабеля. Ему придется сделать что-то из уже имеющихся на борту материалов.

По идее, подумал он, сгодятся любые связующие материалы с корабля. Проблема заключалась в том, что на борту корабля типа “ИДруга” не было абсолютно ничего похожего. Он бился над проблемой некоторое время, как вдруг его осенила идея. У него был ремонтный робот, который двигался сам по себе, его можно послать куда угодно с любой задачей.

— Я собираюсь сделать канал связи из материала корпуса,— объяснил он Мэри.— Пошлю ремонтного робота к входному люку, он снимет ленту вдоль всей длины корпуса. Мы получим метров двадцать ленты вроде длинного и тонкого стержня. Робот может стоять в открытом входном люке, или даже снаружи при закрытом люке, и держать этот стержень, идущий к их кораблю. Потом я осторожно двину корабль как можно ближе к лаагскому. Ты наблюдай за экраном — вдруг я не почувствую, когда стержень коснется корабля, или робот не сообщит о контакте. Я хочу остановить “ИДруга”, как только мы соприкоснемся. У нас будет буфер как минимум в двадцать метров.

Робот так и сделал. И Джим так и сделал. Джим почувствовал, как с корпуса снимается лента. Это было не больно, хотя на общее ощущение наложился какой-то непривычный дискомфорт. Но когда робот попробовал вытянуть получившийся стержень, возникла проблема. Длинный и тонкий стержень оказался слишком гибким. Вместо того чтобы вытягиваться к чужому кораблю, он стал мотаться туда-сюда, так как свободный конец его сначала болтался позади. Как только он приблизился к тому концу, который держал робот, его вынесло в сторону. Он был не в состоянии удержаться на середине.

Постепенно, однако, колебание замедлилось. Когда амплитуда сократилась до трех-четырех метров, Джим начал медленно продвигать “ИДруга” к лежащему рядом кораблю.

Наконец болтающийся кончик стержня задел корабль лаагов. Джим почувствовал это прежде, чем Мэри объявила о контакте.

— Все в порядке! — сказал он.— Я его ощущаю — я ощущаю этот корабль! Очень странное ощущение...

Ему показалось, Мэри что-то сказала, по голос ее звучал очень смутно, словно на большом расстоянии. Так или иначе, он уже перевел внимание внутрь чужого корабля и изумленно погрузился в то, что там увидел.

 

Глава четырнадцатая

 

В запечатанном чужом корабле царила абсолютная темнота, так что обычным зрением Джим ничего не видел. Он скорее ощущал все, но с такой ясностью, что в его разуме возникла картина не хуже, чем если бы корабль был освещен внутри.

Сразу стало ясно, почему корабли лааги всегда выглядели беременными. Второй член экипажа сидел не за первым, как у людей, а под ним. Между сиденьями не было никаких перегородок, и они были так близко, что даже люди могли бы протянуть руку вверх или вниз и обменяться рукопожатием с товарищем.

Но кто бы ни были пилот и стрелок этого корабля — если лааги разделяли обязанности членов экипажа именно так,— они давно погибли. Джим чувствовал, что в атмосфере корабля еще оставался кислород, но недостаточно, чтобы человеческое тело могло спокойно там находиться. Насколько он мог судить, атмосфера была насыщена серой, но какие еще вещества, слабее пахнущие, там присутствовали, он мог только гадать.

Места команды в корабле находились перед открытым пространством, разделенным на секции. Похоже, это были койки или складские помещения. Сиденья выглядели как чашечки на подставках, окруженные металлическими на вид кольцами. Подставки наклонялись вперед так, что чашечки находились в центре колец, параллельно полу.

Внутренняя сторона колец была утыкана легко узнаваемыми ручками, кнопками и рычажками. На самих чашечках находилось нечто невообразимое: что-то вроде стопки петлеобразных костяных или хрящевых колец диаметром от четверти до половины метра. Они были затянуты чем-то вроде темной тонкой кожи. Теперь, однако, эта кожа высохла и треснула, и сквозь щели виднелись петлеобразные кольца. Очень сложно было связать свисавшие с чашек остатки кожи с какой-либо мыслимой формой живого существа.

Приборы и панель управления, похоже, тоже не работали. На всякий случай Джим силой разума понажимал на кнопки и переключатели, как он это делал на “ИДруге”, но ничего не произошло. Корабль был мертв, лишен энергии. Джиму осталось разгадывать смысл того, что он уже нашел, и еще чего-то неуловимого, что он мог и не заметить, будь он во плоти.

Это было странное внетелесное ощущение, отчасти отвращение, отчасти грусть, с долей отчаяния, как на кладбище. Как только он его заметил, оно стало расти, усиливаясь с шепота до крика в его разуме. В конце концов он попросту сбежал наружу, на поверхность корпуса корабля лаагов.

Там он наконец заметил, что Мэри зовет его.

— Джим! Ты меня слышишь, Джим? Джим, если ты меня слышишь, попробуй ответить...

Отчаяния в ее голосе не было, но он внезапно представил себе, каково ей оказаться одной на корабле, которым она не могла управлять, без всякого контакта с единственным живым существом, до которого она могла докричаться.

— Извини, Мэри,— отозвался он,— со мной все в порядке. Погоди, я сейчас вернусь...

Он перевел свое сознание по стержню через робота обратно в корабль. Мэри, показалось ему, была очень напряжена, хоть и говорила обычным ровным тоном.

— Джим, что случилось? Что там такое? Почему ты мне не отвечал?

— Извини,—повторил он.—Мне очень жаль. Я не заметил, что ты не перешла со мной. А почему, кстати, ты не перешла?

— Да я вроде бы перешла,—ответила она.—Я что-то почувствовала. Что-то ужасное. Но тебя было не дозваться.

— Там останки двух лаагов,— сказал Джим.— И они, и корабль давно мертвы. Я пошлю робота взломать их люк и сфотографировать все что можно. Потом мы отойдем, рассмотрим снимки и попробуем разобраться...— Он внезапно замолчал, а потом задумчиво протянул: — А почему, собственно, я с самого начала не послал туда робота? Это было бы куда разумнее, чем отрезать ленту и соединяться с тем кораблем.

Потом вдруг он опять прервал себя.

— Нет, я рад, что посмотрел сам. Там что-то есть, какое-то ощущение, которое не попадет ни на один снимок. Я думаю, это то, что чувствовали лааги... когда они умирали. Запись робота это не зафиксировала бы, и мы так никогда бы об этом не узнали. Ты ведь тоже что-то почувствовала?

— Да, что-то как будто меня коснулось,— подтвердила Мэри.— Но описать это я не могу.

—И я не могу,— сказал Джим,— но попробую. и ты попробуй. Давай сравним впечатления и посмотрим, не сможем ли мы их определить в человеческих терминах.

По ходу разговора он отправил робота на корабль лаагов. Этот робот на самом деле был инструментом для любых работ, одним из самых полезных на борту истребителя. Изначально его спроектировали просто для ремонта повреждений, если и пилот, и стрелок либо заняты боем не на жизнь, а на смерть, либо ранены и физически неспособны производить ремонт. У робота было коренастое бочкообразное туловище и множество гибких рук. Внутри туловища, кроме автономного двигателя, находились бесчисленные инструменты, которые робот мог прикрепить к одной из рук. Постепенно робот развился до такой степени, что мог решить любую проблему пилота или стрелка, от приготовления еды и питья до медицинской помощи при ранениях.

А еще члены экипажей находили с его помощью любые упавшие мелкие предметы, которые закатывались в уголки и закутки между приборами и оборудованием, которыми был плотно набит корабль.

Но Джим сейчас думал не об этом. Он чувствовал вину за то, что не отвечал Мэри, пока осматривал чужой корабль. От того, что она не жаловалась и даже не говорила об этом, только раз показав волнение, когда он вернулся на “ИДруг”, было только хуже.

Он ждал, пока она укорит его, чтобы еще раз извиниться. Но понимала она причины его поступков или нет, винить его Мэри не собиралась. Джим чувствовал себя неуютно, будто он теперь был перед ней в долгу и не знал, как расплатиться.

С другой стороны, если Мэри решила, что он перед ней в долгу и теперь будет соглашаться с ее идеями... Он не дал себе развить эту мысль. Они с Мэри только начали нормально общаться, а он уже планировал возможный конфликт.

Робот вернулся на борт с готовыми записями, и Джим немедленно совершил прыжок на расстояние светового года от мертвого корабля.

— Слушай,—сказал он,—я не хотел тебя игнорировать там, на корабле лаагов. Меня просто захватили отличия их корабля от нашего. И потом, я еле тебя слышал снаружи корабля. Внутри я бы совсем тебя не расслышал.

— Это неважно,— откликнулась она.— Ты сумел что-нибудь сдвинуть в корабле?

— Нет,— сказал он.— Я попробовал только панель управления. Рычаги я сдвинуть сумел, но ничего не произошло. Кто знает, сколько этот корабль там простоял. Поймешь, что я имел в виду, когда посмотришь сделанные роботом снимки. Я уверен, что все двигатели и механизмы корабля не действуют давным-давно. То, что осталось от экипажа... сама увидишь снимки. Может, они уже несколько сотен лет мертвы.

— И другие лааги так и не пришли за кораблем? Мы довольно близко от их обитаемых планет,— заметила Мэри.

— Может, они не сумели его найти? Найти один корабль довольно сложно, даже если ты знаешь его положение с точностью до нескольких дистанций обзора приборов. Если этот корабль хоть на световой год в стороне от позиции, то шансы найти его...

Он замолчал, не закончив фразу.

— Мы его нашли,—сказала Мэри.—За сотню лет и они бы нашли, если бы захотели.

— Ну, мы его не нашли,— возразил Джим,— мы на него натолкнулись.

— Не цепляйся к мелочам,— сказала Мэри.— Мы искали корабли лаагов, а он почти на самом диаметре. Если мы наткнулись на него, спускаясь вниз по диаметру, то и они нашли бы его точно так же. На что эти лааги были похожи? Я знаю, мы посмотрим изображения, как только робот загрузит их в память и выведет на экран, но я хочу услышать твое мнение.

— Я не представляю, на что они были похожи, -сказал Джим с долей раздражения.— Я, знаешь ли, их не видел. Я их просто ощутил, как и все на корабле. Но они как будто обвалились сами в себя. У них, похоже, нету четкого скелета, как у нас. Вот посмотришь снимки и решишь сама. Робот, где снимки?

Робот ждал команды. Его первоочередная задача состояла в том, чтобы перенести содержимое своей памяти в корабельную, сравнив его с соответствующей информацией, уже находящейся там. Джим, таким образом, мог просто “вспомнить” то, что видел робот. Но Мэри, конечно, на это была не способна. Ей нужно было видеть снимки на экране.

Экран загорелся сразу после слов Джима.

Робот осветил объекты съемки своим наружным прожектором. Джим уже видел внутренности чужого корабля, и теперь эти странные формы и цвета в ярком белом свете казались ему кричащими. Снимки выглядели так, будто для развлекательного фильма выстроили декорацию того, что он видел.

Как и можно было предположить, исчезли кладбищенские тоска и отвращение, которые коснулись его сознания на корабле лаагов. Но что удивительно, исчезло и ощущение чего-то построенного и используемого инопланетянами. Кроме того, что это выглядело как декорация, создалось еще впечатление, что на снимках была просто другая модель истребителя, а построить ее вполне могли и люди.

В общем, на снимках все было куда менее интересно, чем он ожидал, так что охватившее Мэри возбуждение застало его врасплох.

— Джим, они мумифицировались! Как будто они здесь сотни лет!

Он не стал говорить: “Я тебе так и сказал”. Внезапно Джим очень четко ощутил ее реакцию. Любопытство и зачарованность увиденным были столь сильны, что им подходил эпитет “жадные”.

— Джим,— сказала она,— я должна все это проанализировать. Тебе придется управлять роботом вместо меня. Попроси его выдать на экран результаты проб газа внутри их корабля, потом пробы поверхностей, потом измерения и внутренний вид тел лаагов...

— Погоди, погоди,— сказал Джим,— какие пробы, какие измерения? Это же робот с истребителя...

- Этот робот был переделан, чтобы я могла его использовать для исследований. Просто сделай, как я прошу, Джим. Извини, но у нас не было времени предупредить тебя обо всех изменениях для облегчения моей работы. Значит так, сначала пробы...

Джим сделал, как она просила, а потом по её указаниям занялся расчетами на корабельном искусственном интеллекте по данным, которые она получила от робота. Робот, похоже, провел на корабле лаагов множество опытов, о которых Джим и не догадывался.

— Откуда ты могла знать, что мы наткнемся на брошенный лаагский корабль? — спросил он.

— Никто этого не знал. Мы просто переделали “ИДруга” так, чтобы я могла исследовать все, на что мы наткнемся. Подожди с вопросами, ладно? Я по уши в расчетах.

Он сдался и стал ждать, управляя кораблем и его отдельными частями согласно ее пожеланиям. Наконец она закончила свою работу.

— Ну,— сказала она, и Джим почувствовал удовлетворение в ее голосе,— выяснили мы много, но вопросов больше, чем ответов.

— Как всегда с лаагами,— кисло ответил Джим, но любопытство жгло его.— Что ты выяснила?

— Как я уже сказала, в основном появились новые вопросы,— ответила она.— Посмотри данные, я сейчас их тебе выдам, а на экране я могу показать тебе реконструкцию этих лаагов, как они, по-моему, выглядели при жизни.

Он с изумлением уставился на экран возле пилотского кресла.

— Вот так? — спросил он.

— Ну не совсем так,— ответила она.— Мы можем только гадать, как именно они используют зрение, обоняние и слух, и общаются ли они с помощью звуковых волн. Так что я не учитывала глаза, носы или рты, но все остальное я рассчитала на основе данных.

Фигура на экране больше всего напоминала стоящую торчком бочку, покрытую серой сморщенной кожей, как у слона. В двух точках наверху и двух внизу складки были особенно велики, и казалось, что у лаага кожи было вдвое больше, чем требовалось для покрытия туловища. В центре верхней части туловища находился маленький куполообразный выступ; это могла быть либо голова, либо просто скопление лишней кожи.

Бочкообразная фигура основанием упиралась в чашечку сиденья, окруженная кольцом с панелью управления. Джим не понимал, как лааг мог хотя бы дотянуться до панели, а тем более управлять кораблем, чтобы сражаться с противником вроде “ИДруга”.

— Больше всего меня беспокоит...— сказала Мэри и умолкла. Он представил себе, как она хмуро глядит на экран, распрямляя дуги бровей. Эта вспышка воображения вызвала воспоминание о всей Мэри, какой он запомнил ее на Земле. Оживление совершенно меняло ее внешность, подумал Джим. Если бы она это поняла, то чаще проявляла бы свои эмоции, и ей и другим было бы от этого только лучше. Оживляясь, Мэри становилась привлекательной. Суровый невыразительный вид был, похоже, давным-давно вырабо-тан для защиты, а потом вошел в привычку. Теперь этот застывший облик не мешал ему воспринимать мысли Мэри, и Джим любовался внутренней ее сущностью, куда более теплой и человечной.

— Что тебя беспокоит? — спросил он.

— Аккуратность,— ответила она. Мэри дала Джиму новые указания по поводу экрана. Изображение серой бочки сменилось другим. Нечто поменьше сидело в чашке. Была видна стопка поддерживающих частей тела, костей и хрящей лаага. Все они выглядели как колеса, внутри разделенные на треугольные сегменты укрепляющими стержнями. В центре были колеса побольше, вверху и внизу стопки — колеса намного меньшего размера. Наверху возвышалось что-то вроде ермолки из того же материала — основа холмика, который, по мнению Джима, был головой лаага. Эта ермолка явно соответствовала человеческому черепу и защищала мозг.

— Понимаю,— сказал он.— Выглядит так, будто эти кости, или что это там такое, разложили для осмотра. Но кожа, кстати, болталась во все стороны.

— А как иначе? Ее раза в два больше, чем тела. Но расклад костей означает, что их усадили в том положении, в котором мы их нашли. Или они сами уселись, а если так, то почему?

— Не знаю,— признался Джим.— Но отсюда следует важный вопрос. Ты хоть что-то выяснила о причинах их смерти?

— Нет,— ответила Мэри и подчеркнула: ~- Абсолютно ничего.

— Этого я и боялся,—сказал Джим.

По его команде изображение исчезло с экрана. и на нем стали возникать ряды конических трехмерных диаграмм.

— Что ты делаешь? — спросила Мэри.

— А сейчас уже мне придется попросить тебя помолчать и не мешать,— сказал Джим.— Я исследую разные возможности.

— Возможности чего? —заинтересовалась она.

Джим не ответил. Он был слишком занят, стараясь запомнить и испробовать все варианты задачи, которую он начал испытывать на экране. Больше Мэри его не беспокоила. Наконец он очистил экран.

— Может, объяснишь? — заметила Мэри.

— А, да, конечно,— ответил он.— Хотя объяснять особенно нечего. Я строил разные маршруты подхода, которые бы поставили этот корабль в его нынешнее положение. Единственный логичный вариант — это если они шли прямо вдоль диаметра, как и мы, вниз к центру галактики. Но если так, то почему они остановились именно здесь? Почему они умерли? Или их убили, а потом уже корабль остановился?

— Не понимаю,—сказала Мэри.—Убили? Кто их мог убить?

— В том-то и вопрос,— ответил Джим.— И знаешь, какой ответ приходит мне в голову? Если их убили, это сделал кто-то, находившийся ближе к центру галактики, поднимаясь по диаметру или стреляя чем-то в лаагов вверх по диаметру. Если это так, то в раю Рауля могут водиться настоящие змеи. Я даже представить себе не могу, кто мог остановить корабль, убить экипаж и оставить все нетронутым.

— Из этого можно вывести также, что лааги убиты вовсе не из центра галактики.

— Тогда почему они мертвы? Почему их корабль все еще здесь, а другие лааги не забрали его вместе с телами? У меня возникает неприятное ощущение, что где-то там за этим кораблем находится цивилизация, которая может прихлопнуть нас как муху и не любит незваных гостей. Так что я ищу способ, как обойти территорию такой цивилизации и не забираться слишком глубоко. Мне не хочется превратиться в такую же аккуратную стопку костей и кожи.

— Это-то у тебя как раз не получится,— сказала Мэри,— Наша кожа и кости на Земле ждут нашего возвращения, помнишь?

— Я просто так выразился,—ответил Джим.—Так или иначе, “ИДруга” могут убить, как и этот корабль. То есть его могут превратить в облачко атомов, и что тогда будет с нами? Рассеемся мы с газом или так и будем плавать среди звезд?

— Значит, ты хочешь сказать,— подытожила Мэри,— что ближе к центру галактики может быть опасно, и ты хочешь отойти от диаметра и осторожно прощупывать все возможные опасности.

— Верно. А начнем мы с поисков еще одного брошенного лаагского корабля, если такой найдется. Мы отойдем с позиции вровень с этим кораблем по отношению к диаметру и будем двигаться от диаметра, прощупывая приборами все впереди себя.

— Отлично,— ответила Мэри.

— Я серьезно,— сказал он.

— Я тоже,— отозвалась Мэри, и Джим осознал, что в ее тоне и вправду не было ничего саркастического.— Замечательная мысль, Джим.

— Ладно,—сказал Джим смущенно,—поехали!

Он начал сдвигать “ИДруга” с диаметра прыжками на расстояние обзора приборов, чтобы заранее увидеть любой другой корабль. Так прошло некоторое время.

— Черт! Смотри! — внезапно воскликнул он.— Там, на пределе видимости приборов,— похоже, еще один корабль.

Да, это был еще один корабль, точь-в-точь как тот, что они уже осмотрели: носом к центру галактики и без единого признака жизни. Когда они подошли на сотню метров. Джим послал к нему робота.

На принесенных роботом снимках не обнаружилось существенных отличий от того, что они видели на первом заброшенном корабле.

— Одно нам ясно,— заметила Мэри, разглядывая снимок на главном экране “ИДруга”,— этот корабль погиб примерно тогда же, что и первый. Лааги у него на борту тоже превратились в кожу и кости.

— Может, они разлагаются быстрее людей,—сказал Джим.— За какое время человеческое тело превращается в кожу да кости?

— Не знаю. Зависит от условий, наверное,—ответила Мэри,— Но эти лааги умерли достаточно давно, так что все внутренние мягкие ткани, мышцы, связки, органы разложились и либо превратились в пыль, либо рассеялись в атмосфере корабля. Это очень долгий срок, разве что лааги, как ты предположил, разлагаются быстрее; но я так не думаю.

— Почему?

— Потому что пробы, взятые роботом, показывают окисление не только в остатках мягких тканей, но и в образцах металлов и других материалов с корабля. Это значит, что в их атмосфере есть кислород, как и в нашей, хотя сколько — сказать трудно. Давай пройдем подальше и посмотрим, не попадется ли нам корабль с менее разложившимися телами.

Джим мысленно вздрогнул.

— Мрачное занятие,— сказал он. В глубине души он отождествлял этих давно погибших лаагов с друзьями-пилотами, так и не вернувшимися домой.

Они двинулись в сторону и за сотню часов корабельного времени нашли еще семь лаагских кораблей. Все они смотрели носом в центр галактики, и во всех от экипажа остались только кожа и твердые ткани.

- И все они выстроены в ряд,—заметил Джим,— все на одном уровне и все смотрят в центр галактики. Не пойму, почему их всех убили на этом расстоянии от центра и почему мы идем вдоль них, то есть, по теории, забираемся на чужую территорию так же, как они, но никакой опасности или угрозы не чувствуем.

— Может, враг когда-то здесь был, но уже ушел,— сказала Мэри.

Джим заметил, что он постепенно выстраивает по памяти мысленный образ Мэри. Его воображение придало ей куда менее суровый вид. От этого их мысленные беседы стали гораздо приятнее. Он обнаружил, что не обижаться на этот мысленный образ было проще, чем на настоящую Мэри. Поэтому он отреагировал на это замечание с несравнимо большей терпимостью, чем если бы их настоящие тела были в “ИДруге”.

Тогда опять непонятно, почему лааги их не забрали,— сказал он.

— У них могла быть причина, не понятная людям,— ответила Мэри,— или даже понятная. Может, их оставили здесь в память о чем-то. О битве...

— Эти корабли и их экипажи погибли не в битве,— сказал Джим.

Не успел он закончить, как послышался вой сирены, предупреждающий о приближении врага. Он переключил экран, чтобы увидеть пространство у себя за спиной.

— Ой-ой-ой,— сказал Джим, но тон его был куда менее легкомысленным, чем восклицание.

Экраны показали пять ярких точек с ореолом, надвигающихся на “ИДруга” с разных сторон. Они образовывали полусферу на пределе обзора приборов вверх по спирали галактики. Полусферу с плоской открытой гранью по направлению к центру галактики.

— Лааги? — спросила Мэри.

А кто еще? — Джим мрачно уставился на экран.— Я подумал, что они могут нас заметить, когда мы начали осматривать эти их погибшие корабли. Если ближе к центру есть враждебная цивилизация, то вряд ли они не следят за границей. Но я свалял дурака и недостаточно побеспокоился о наблюдателях. Я о них просто забыл — вот что одиночество в открытом космосе делает с бдительностью.

— И что ты будешь делать?

— Прыгну отсюда - сделаю длинный, длинный прыжок,— им потребуется лет десять, чтобы осмотреть все пространство, куда я мог уйти.

Лааги надвигались быстро, на обычных двигателях, но ускорение, очевидно, было на пределе возможностей пилотов. Через несколько минут они подойдут к “ИДругу”. Вдруг он услышал, как Мэри что-то говорит.

— Мне очень жаль, Джим,— разобрал он,— Мне и правда ужасно жаль...

 

Глава пятнадцатая

 

Он лежал на плоской поверхности.

На него действовала сила тяжести. Он приземлился.

К плоскости, на которой лежал “ИДруг”, были прикреплены две огромные вроде бы металлические петли, блестевшие, как полированная сталь. Они охватывали корабль на треть его длины с каждого края. Петли были шириной в пять метров, и края, обращенные к “ИДругу”, сужались до нескольких микронов в толщину, так что корабль словно был окружен ножами, готовыми разрезать его при попытке взлететь.

В безумном порыве Джим скомандовал фазовым двигателям немедленно совершить переход на пять световых лет отсюда.

Ничего не произошло. Кнопки на панели управления напротив кресла пилота, которые должны были нажаться, не двинулись. “ИДруг” не пошевелился.

Он бросил всю свою волю, все желание вырваться в команду кораблю на переход. Корабль остался на месте, но Джим все бился в напрасных попытках заставить “ИДруга” прыгнуть в безопасность.

И все-таки ничего не произошло.

— Нет! — воскликнул его разум.

Это был долгий крик, как вой пойманного зверя. Джим смутно осознавал, что Мэри пытается заговорить с ним.

— Мне его не сдвинуть,— беззвучно выкрикнул он Мэри.— В чем дело? Где мы? Как лааги это сделали? Как они нас сюда притащили? Что случилось? Что со мной?

— ...Джим, не надо,— говорила ему Мэри.— Не надо так биться, Джим. Пожалуйста. Это не поможет, ты только причинишь себе боль. Ты ничего не сможешь сделать. Тебе не сдвинуть “ИДруга”. Лааги думают, что поймали нас, как Рауля, только его они не привязывали. Нам придется пока просто посидеть здесь.

Он зарычал на нее, как зверь, запертый в клетке.

— Что случилось? Что они со мной сделали?

— Лааги ничего не сделали, Джим. Они просто привели нас сюда и попытались привязать этими дугами над “ИДругом”. Мне очень жаль, Джим, но я должна была. Это не они помешали тебе уйти и не они не дают тебе прыгнуть сейчас. Это я. .

— Ты? — взорвался Джим.— Ты? Ты что, рехнулась? Отдать нас в плен лаагам!

— Нет, Джим. Послушай, пожалуйста. Я должна была это сделать. Так и было запланировано с самого начала, если появится возможность, что лааги возьмут нас в плен, как Рауля. Это было важнее всего — если мы сможем узнать о них больше, а потом постараться доставить эту информацию домой...

— И ты просто отдала им “ИДруга”? Отдала им меня, не предупредив, не спросив? Как ты меня отключила? Что со мной случилось, почему я не могу сдвинуть корабль?

В третий разе ним обошлись так, будто он не заслуживает доверия, и это стало пределом.

— О, Джим! — Слезы в голосе Мэри были так же невозможны и абсурдны, как и вся эта ситуация, но они ясно слышались.— Это решение даже не Луис принимал, а те, кто отдает приказы ему. Они согласились на экспедицию только при условии, что основной задачей будет добыча информации о лаагах.

— Что ты со мной сделала? — Он сейчас ненавидел ее и знал, что она это чувствует.— Как ты встала между мной и “ИДругом”?

— Джим, пожалуйста, попытайся понять...— сказала Мэри.— Я не вставала между тобой и “ИДругом”. Просто во время одного из последних сеансов гипноза в тебя заложили команду, которая не дала бы тебе управлять кораблем. Это так же, как если бы мы запрограммировали команду, которая парализовала бы тебе руку. Мы не могли дать тебе сделать то, что ты бы сделал, увидев идущих на нас лаагов.

— Я просто собирался спасти нас! — яростно выкрикнул он.

— Именно этого мы и не хотели. Мы должны были попасть в плен, чтобы наконец увидеть лаагов и понять их цивилизацию, как они действуют и почему они с нами воюют...

— Неважно. Я ничего не помню после того, как сказал, что прыгну в безопасность. Эта твоя команда еще и отключила меня?

— Да,— сказала она.— Да, Джим, так надо. Это был единственный надежный способ. А потом я использовала другую заданную команду, чтобы разбудить тебя, как только мы благополучно попадем в плен, но все равно не дать тебе управлять “ИДругом”.

— Благополучно попадем в плен? — прорычал Джим.— Тебе не кажется, что одно другому противоречит?

— Но мы можем уйти, когда захотим — когда узнаем то, за чем пришли,— объяснила Мэри.— Как только ты опять сможешь передвигать “ИДруга”, то сделаешь прыжок прямо из-под ножей. Лааги поступили именно так, как мы ожидали. Они не нашли никого на борту и решили, что мы брошенный корабль. Они и про “Охотника на бабочек” так думали, только он потом взлетел силой разума Рауля и сбежал. Но лааги думают, что у нашего корабля есть автоматика на борту и поэтому он может использовать обычные двигатели без пилота — для этого петли и поставлены — чтобы не дать нам улететь. Они не знают, что мы здесь и что мы часть корабля, что как только ты сможешь двигаться, сможешь сделать и прыжок прямо из-под петель.

— Как только я смогу двигаться,— мрачно усмехнулся Джим.— Как только ты снимешь с меня наручники... а это будет не раньше, чем ты насмотришься на лаагов вдоволь, когда ты будешь довольна. Мое мнение тут не в счет, сколько бы ты ни извинялась, верно? Хочешь доказать, что тебе и правда очень жаль? Отпусти меня, дай мне выбор: уйти или остаться!

— Я не могу! — сказала она.— Джим, я не могу этого сделать!

— Ты не будешь этого делать, вот что ты хочешь сказать! Ты не доверяешь мне, не веришь, что я не взлечу, как только вырвусь на свободу, — сказал он. — Вы с генералом не сочли нужным сказать мне, что я полечу как корабль, а не как человек, не сочли нужным предупредить, что убедили начальство осуществить этот проект обещанием, что сдадитесь в плен лаагам при первой возможности. А теперь ты не считаешь нужным дать мне управлять оборудованием фазового перехода на моем собственном корабле. Вот что я вам скажу, леди. Либо вы начнете доверять собственному партнеру, либо так и не вернетесь на Землю со всей вашей информацией о лаагах. Более того, я постараюсь вернуть себе контроль над собой, кораблем, тобой и всем остальным, как только смогу.

— Если мы узнаем все что можно о лаагах,— сказала она расстроенно,— то это уже будет неважно. Но я не могу отпустить тебя, Джим. Ты сам только что назвал причину.

— Верно. Но пока ты изучаешь лаагов — это я оставлю на твое усмотрение, - я, как и сказал, приложу все силы к тому, чтобы обойти этот твой захват. Наверняка я что-нибудь придумаю.

— Даже если придумаешь,— отозвалась Мэри,— пожалуйста, подумай как следует, прежде чем улетать отсюда, Джим. У нас появился шанс узнать то, что мы хотели знать уже две сотни лет. Это может спасти бесчисленное множество людей и кораблей. Это может спасти даже все человечество. Невозможно определить, насколько важным окажется изучение лаагов вблизи.

Он ничего не ответил. Гнев внутри него ощущался как что-то тяжелое и твердое, как наковальня, на которой он выковывал мысли о побеге и о мести.

Они долго молчали, может, несколько часов, а может, намного дольше. Джим обращал внимание лишь на “ИДруга” изнутри, да и то краем сознания. Его бестелесный разум сосредоточился на анализе событий. Он лихорадочно вспоминал все, что когда-либо слышал или читал о гипнозе, пытаясь понять, как освободиться от подсознательной команды вроде той, что заложила в него Мэри.

Но память ничем ему не помогла. Он все еще пережевывал то немногое, что знал о гипнозе, когда его прервали. Входной люк открылся наружу, потом распахнулась внутренняя дверь. В корабль ворвалась внешняя атмосфера; свою, вспомнил Джим, он потерял при выходе робота в открытый космос. С воздухом зашло существо чуть выше метра, что-то среднее между сгорбленным старичком с раковиной на спине и улиткой, передвигающейся не на обычной улиточьей “ноге”, а на двух коротких толстых ногах, заканчивающихся не ступнями, а подушечками из грубой кожи толщиной в шесть—восемь миллиметров.

Голова напоминала черепашью, на ней, близко посаженные друг к другу, были устремлены вперед два маленьких, но очень ярких черных глаза. Однако они, похоже, могли двигаться на довольно большое расстояние вместе с державшей их кожей — вошедшее существо первым делом направило один глаз вперед, а другим осмотрело кабину “ИДруга”. В тот же момент плывший над его головой шарик размером с теннисный мяч зажегся ярким желтым светом, который повредил бы зрение Мэри и Джиму, если бы они использовали человеческие глаза.

При этом свете стало видно, что оболочка существа была светло-коричневой, с неровными черными пятнами, видневшиеся части мягкого тела — темно-коричневыми, а подошвы ног, если судить по их краям, ярко-красными. Через несколько секунд из-под верхнего края оболочки, там, где должны были быть плечи, вырвалось с полдюжины таких же красных щупальцев. Щупальца потыкались в воздухе, будто пробуя атмосферу.

— Это еще что такое? — спросил Джим у Мэри, от удивления позабыв свой гнев..

— Один из местных видов, существующих параллельно с лаагами,— ответила она.— Они рабочие. Этот приходит примерно раз в неделю для уборки.

— Для уборки?

— Я знаю, здесь в общем-то нечего убирать,— сказала Мэри,— но он все равно приходит.

— Как оно называется? — спросил Джим, зачарованно наблюдая, как существо повернулось и стало изучать щупальцами внутреннюю стену корабля справа от себя.

— Не знаю, как лааги его называют,— сказала Мэри,— но я называю это существо сквонк, в честь дворника в доме, где я когда-то жила.

— Существо? — повторил Джим.— Если дворник был мужчина...

— Не будем гадать,— твердо заявила Мэри.— Мы пока не знаем, двуполое оно, однополое или еще какое. Дворника нашего звали Скваконски, но мы все звали его Сквонк, так я и это существо назвала. Но насчет пола нам еще предстоит узнать.

— Ага,— сказал Джим. Он вспомнил свой гнев и тут же почувствовал, как он снова вспыхнул внутри. Мэри, должно быть, поняла это — больше она ничего не произнесла.

Джим, однако, внезапно осознал, что так и не выглянул за пределы корабля. Он только один раз, вначале, заметил, что они находятся посреди пустой ровной площадки, покрытой чем-то вроде бетона, только светло-коричневого цвета, как песчаная почва на Земле. Площадка была неровной формы, а за ее пределами виднелись темно-зеленые полосы, очевидно, дороги или тропинки. За дорогами были здания-ульи разных размеров, от дома на одну семью до крупнейшего стадиона Земли, все медового цвета. На расстоянии эти здания сливались вместе, толи потому, что они и правда были соединены, то ли потому, что его зрение без помощи приборов не могло различить границы между ними. Небо над головой у них было зеленоватого цвета.

По темно-зеленым полосам передвигались существа, подобные сквонку, и другие фигуры, которые были самых разных размеров, но все стояли на двух ногах и имели кажущуюся гуманоидной форму.

Джим по привычке скомандовал главному экрану у кресла пилота показать вид снаружи с увеличением, чтобы получше разглядеть гуманоидов. Но ничего не произошло; Джим внезапно понял, что и этого его лишили, чтобы не дать ему управлять кораблем.

Он чуть было не попросил Мэри вернуть ему контроль хотя бы над экранами, если она могла сделать это и не отпустить его совсем. Но немедленно его охватило отвращение — просить об одолжении в собственном корабле!

Он заставил себя отложить эмоции.

— Эти ребята снаружи, которые не похожи на сквонка, это лааги? — спросил он Мэри.

— Да,— ответила она.— Хочешь посмотреть поближе?

— Мне все равно,— отозвался он.

— Мне не все равно,—грустно сказала она.—Я бы многое отдала за то, чтобы разглядеть их вблизи на экране. Я бы весь город вокруг хотела так рассмотреть. Но я не могу; для этого пришлось бы тебя выпустить.

— Верно,— мрачно ответил он.— Почему ты тогда считаешь, что это лааги?

— Такие существа поднялись к нам на борт в космосе, прежде чем зацепить “ИДруга” и сдвинуть его сюда. С тех пор как мы здесь, только двое или трое таких приходили взглянуть на корабль. Не знаю, были это чиновники или ученые и специалисты, или просто общество лаагов мы не интересуем, но приходили только они.

— Специалисты или начальство,—сказал Джим,— на что угодно спорю. Думаешь, мы бы дали публике облазать лаагский корабль, если бы нам он попался? А у нас-то все точно рванулись бы посмотреть.

— Всегда опасно слишком их очеловечивать,— ответила Мэри.— Мы недостаточно их знаем, чтобы даже гадать, почему они так себя ведут.

— Это не значит, что этого нельзя делать,— сказал он.

Они опять замолчали. Джим молчал потому, что не хотел говорить с ней больше, чем надо; Мэри, скорее всего, знала, что он чувствовал, и не хотела давать ему лишний шанс высказать, что он думал о ней, о генерале и о тех, кто отдавал им приказы. В основном о ней и генерале — может, они и были под давлением, но так или иначе согласились его предать.

Сквонк продолжал обход корабля; Джима заворожило это существо. Он никогда еще не видел, чтобы так тщательно искали то, чего нигде не было. В замкнутой атмосфере корабля, даже чужой атмосфере, грязи было неоткуда собираться. Но сквонк словно под микроскопом обыскивал каждую поверхность корабля, будто убирался в больничной операционной; а истребитель хоть и был компактным, но уголков и закутков в нем хватало.

Даже если пыль не могла попасть на внутренние поверхности корабля, осадок от чужой атмосферы все же оставался. Джим увидел, как сквонк несколько раз шарил под оболочкой одним из щупальцев и вытаскивал голубой стержень сантиметров пятнадцати в длину с губкой на конце. Он тер этой губкой по металлическим поверхностям, и они становились ярче. Потом он убирал голубой стержень на место.

Это было интересно, но еще интереснее было то, что Джим заметил не сразу,— ноги сквонка при необходимости изменяли длину, чтобы ему было удобнее пролезать во всякие закутки.

— Джим,— голос Мэри отвлек его от созерцания этого процесса в десятый раз.

— Что?—спросил он рассеянно, на секунду забыв о вражде.

— Разве ты не хотел бы узнать побольше об этих сквонках, и о лаагах, и обо всем на этой планете?

Сразу он не ответил, обдумывая, что сказать. Конечно, он хотел знать. Но если он так скажет, это прозвучит, будто он сожалеет о том, что сказал прежде.

— Я понимаю, Джим,—тон у Мэри был грустный, но еще и усталый.— Ты абсолютно прав. Мы с самого начала ужасно с тобой обошлись. Ты еще не знаешь и половины того, что мы с тобой сделали. Мы преднамеренно подвергли тебя умственному стрессу; мы оторвали тебя от того, что ты любил; и все это для того, чтобы сломать тебя. Мы замутили твой разум наркотиками и наконец дали тебе вызваться добровольцем для одного дела, тогда как на самом деле тебя посылали совсем на другое...

Он не ответил.

— Если это поможет — я знаю, что не поможет,— продолжила она через некоторое время,— теперь я бы никогда так не сделала; теперь я тебя знаю, знаю, что для тебя значат “ИДруг” и космос. Если бы меня попросили сделать это снова, я ни с кем не могла бы так поступить. Это худший сорт злоупотребления людьми. Ради хорошей цели, но все равно злоупотребление...

— Неважно,— сказал он.— Ладно, ты знаешь, что я думаю, но хватит об этом. Ты хочешь исследовать лаагов, и тебе нужна моя помощь. Не спорю, это хорошее дело. Я не сбегу от того, что мы здесь можем сделать. Тебе придется поверить, что я действительно имею это в виду. Можешь мне не верить, но если бы мне обо всем сказали с самого начала, я бы решил, что даже рассчитывать на то, что мы доберемся живыми до планеты лаагов, безумие, и все же я бы согласился попробовать. Не так это и отличается от того, на что я согласился с самого начала. Это просто другая разновидность риска.

Он замолчал. Мэри ответила не сразу.

— Ну? — поинтересовался он.— Это тебя убедило? Ты веришь мне достаточно для того, чтобы отпустить? .

— Нет,— сказала она; мысль ее прозвучала как вздох,— Я верю тебе, Джим, но у меня свои обязанности, и я не могу отпустить тебя просто по твоему слову. Сначала тебе понадобится доказать свои намерения.

Потребовалось несколько мгновений, чтобы он понял смысл ее слов.

— Доказать? — повторил он.— Чем я моту это доказать, если ты тут меня связала по рукам и по ногам?

— Тем, что захочешь стать сквонком достаточно сильно, чтобы это сработало.

— Стать сквонком?

- Да.

В голове у него воцарилось смятение.

— Господи, почему? Даже если я смогу, зачем тебе это надо?

— Чтобы изучить лаагов вблизи. Чтобы заходить в их здания, в дома, если у них есть дома. Чтобы передвигаться повсюду как невидимый наблюдатель...

— Постой! — сказал он. Ее голос стал пронзительным от возбуждения, и Джиму это не нравилось.— По-моему, я понял, что ты имеешь в виду. Ты хочешь сделать меня частью этой зверушки так же, как вы загнали меня в “ИДруга”, верно? Так, чтобы я смог выйти отсюда вместе с ним и взглянуть на то, что снаружи?

— Нас, а не тебя,—сказала Мэри.—Куда ты, туда, конечно, и я.

— Ладно, мы. И как ты хочешь этого добиться? Это же не неживой металл!

— Я не уверена, сработает ли это, но шанс есть, если ты сделаешь свою часть,— терпеливо объяснила Мэри.— Понимаешь, мы до сих пор точно не знаем, как разум Рауля или то, что от него осталось, стал частью “Охотника на бабочек”. Мы просто предположили, что его любовь к кораблю и продолжительный физический контакт с ним заставили их слиться. Возможно, даже продолжительный физический контакт не был нужен. Это, как и кусочек “ИДруга”, который мы вшили тебе под кожу, могло быть просто магией, символическим способом заставить разум поверить, что он может перейти в то, чего касается. Но мы точно знаем, что разум должен захотеть переместиться, захотеть достаточно сильно, чтобы это произошло. Все остальное могло быть полной ерундой, но “ИДруг” тебе был нужен больше, чем жизнь.

— Это верно,—сказал Джим серьезно и на секунду вспомнил усталость и отчаяние, охватившие его перед тем, как он покинул свое человеческое тело и превратился в то, чем он был сейчас.

— Кроме того,— продолжила Мэри,— тут могут быть и другие факторы, о которых мы в состоянии только гадать. Тот факт, что и ты, и Рауль провели время в межзвездном пространстве, мог как-то отразиться на способности передвигать разум. Или дело было в том, что оба вы сражались за свою жизнь вместе со своими кораблями. По всем этим причинам мы можем только надеяться, что тебе удастся передвинуть свой разум в эту, как ты сказал, зверушку. Но я не все тебе сказала. Мы знали, что я стану физически беспомощной, как только помешаю тебе управлять “ИДругом”. Поэтому в команду, лишившую тебя контроля, были встроены исключения, дырки, если можно их так назвать, или, даже точнее, “окна”. Если я отпущу тебя на свободу, чтобы использовать одно из таких окон — а я на это способна, у меня есть для этого гипнотические команды,— ты сможешь отдать одну, и только одну, серию приказов. Так вот, одно из таких окон позволяет тебе использовать корабельного робота.

— Робота?

— Именно. Но не строй особых планов,— сказала она,— ты сможешь приказать ему выполнять только определенные задачи, и ни одна из них не позволит тебе овладеть всем кораблем или совершить фазовый переход. Вообще-то, большая часть того, что должен сделать робот, чтобы поместить твой разум в сквонка, уже сделана. Перед нашим отлетом с Земли в него встроили пробы с внутренних поверхностей “ИДруга”, и они там так и хранятся. Когда я открою окно, ты сможешь вколоть эти пробы под кожу сквонка.

— Вколоть? Даже если робот сможет это сделать, с чего ты взяла, что сквонк этого не заметит и не побежит немедленно к ветеринару, чтобы их вынуть?

— Мы, конечно, до конца не уверены,— признала Мэри,— но пробы микроскопические, а сам укол человек бы не почувствовал. Остается надеяться, что и сквонк не почувствует.

Джим задумался.

— Самая безумная идея, какую я только слышал,— проворчал он.— Сплошные “может быть”, “мы надеемся” да “если”. Если бы да кабы, во рту выросли грибы.

— Главное не в этом,— терпеливо отозвалась Мэри.— Главное в том, постараешься ли ты. Будешь ли ты изо всех сил стараться перенести свое сознание в сквонка.

— Если буду, ты меня выпустишь?

- Я этого не говорила. Я сказала, что если ты по-настоящему постараешься, то я начну верить, что ты хочешь остаться и узнать о лаагах. Помни, я пойму, если ты не будешь стараться. У того, что я в твоем разуме, есть свои преимущества.

— Конечно, я постараюсь,— сказал Джим.— Выбора-то у меня нет.

— Конечно есть, Джим! Если ты так и будешь сидеть и отказываться что-либо делать, то я наконец поверю, что ты не станешь помогать и мы так больше ничего и не узнаем о лаагах и сквонке. Тогда я тебя отпущу и мы с этим вернемся. Может быть, дома найдется другой пилот, который отвезет меня сюда, чтобы попасть в плен и...

— Это уже нечестный прием,— сказал Джим.

— Что ж,— заметила Мэри,— если ты не хочешь оставаться, зачем жаловаться, если кто-то еще хочет?

— Я же сказал, я хочу остаться,— сказал Джим.— Я просто... а, ладно, забудь. Я попытаюсь переместиться в эту домработницу с щупальцами. С чего мне начать?

— Ни с чего,—ответила Мэри.—Сначала мне нужно открыть окно, чтобы ты скомандовал роботу вколоть пробы. Сейчас я это и сделаю. Готово! Первым делом ты сможешь дать роботу указание вколоть материал. Но ему придется подождать, пока сквонк приблизится и не будет ничего подозревать. Как только пробы попадут в сквонка, ты попытаешься установить связь. Готов попробовать?

— Готов,—ответил Джим.

С момента предыдущего использования робот неподвижно стоял в своей нише в задней части кабины “ИДруга”. Сквонк начал уборку вдоль стен корабля от входного люка и рано или поздно должен был перейти на другую сторону. Перед этим ему предстояло дойти до робота и вычистить его.

Джим сосредоточился на крошечных образцах материалов с “ИДруга”, которые надо было вколоть в сквонка. Он сказал себе, что, должно быть, все время ощущал их там, но не обращал внимания, потому что сам робот был частью “ИДруга”. Но теперь Джим знал, что они там были...

С помощью своей способности ощущать корабль Джим обыскал робота на предмет чего-то, отличавшегося от его нормального рабочего оборудования. Это должно быть очень маленьким, но все же отличаться... а, нашел. Крошечный ящик, спрятанный на конце одной из многочисленных рук робота, на самом нижнем выступе придатков руки, которые могли присоединять любые мелкие инструменты.

Пробы были сняты с панели управления перед креслом пилота. Их уже загрузили в крошечную полую иглу с алмазным наконечником. Такой наконечник мог пройти сквозь любые живые ткани, даже кость и рог, на расстояние до пятнадцати миллиметров.

Потом Джим сосредоточился на самих пробах внутри робота. Раньше он рассказал бы об этом Мэри, но теперь между ними возник барьер. Если она не все находила нужным рассказывать ему, то и он был не обязан все ей открывать. Джим наблюдал из неподвижного робота, как инопланетный уборщик подходит ближе. Даже при намеренно черепашьем темпе работы сквонка он был уже очень близко от робота.

— Отлично,—сказала Мэри.—Подготовь робота к инъекции. Отдай указание. Скажи: “На слово "Давай" вколи пробы с корабля, находящиеся во втором пальце твоей нижней правой руки, в живое существо перед тобой. Вколи их на глубину девяти миллиметров в верхнюю часть одной из складок живой ткани на левой ноге существа, прямо под оболочкой у него на спине. Сделай это как можно быстрее, по возможности не привлекая внимания существа. Потом вернись в исходное неподвижное положение”.

— Я могу отдать указание и покороче,— сказал Джим, сохраняя свою точку зрения внутри робота.

— Просто повтори то, что я тебе сказала, пожалуйста,— ответила Мэри.— “На слово "Давай" вколи...”

— Я помню. Не обязательно повторять все сначала,— сказал Джим.

— Хорошо,— отозвалась она.— Потому что если ты не используешь те слова, которые я тебе дала, окно не сработает и робот не отреагирует. Учти это. Если забудешь, сделай паузу, и я тебе подскажу. Когда начинать, я тоже тебе скажу, так что жди моей команды.

— Есть, мэм! - ответил Джим.

Мэри не обратила внимание на то, как Джим выделил последнее слово. Они стали ждать. Сквонк наконец добрался до робота и стал осматривать его голову, ища, что бы почистить.

— Готовься,— услышал Джим мысленный голос Мэри.— Отлично, скажи: “Давай — один, пуск!”

— Давай—один, пуск!—повторил Джим.

Хотя и ждал этого, он еле уловил движение руки с иголкой. Она выдвинулась и уколола, палец с пробой, казалось, едва коснулся ноги сквонка. Потом робот опять стоял неподвижно, пока сквонк его чистил.

По сквонку было непохоже, чтобы он заметил укол. Он продолжал уборку.

— Джим? — позвала Мэри.— Сработало? Я внезапно ослепла!

— Сработало. Но мы в чужой стране,— сказал Джим,— теперь придется искать дорогу в столицу.

— О чем ты?

— Да ладно, ты же ученый,— заметил он,—могла бы и догадаться. Мы в сквонке, план сработал, но живые ткани у него не человеческие, это незнакомая территория. Теперь надо добраться до его разума и подключиться к зрению. Разве вы об этом не подумали?

— Вообще-то подумали, но...—Голос Мэри звучал отдаленно, но слышно все тем не менее было хорошо.— Мы думали, что либо все сработает, либо все не сработает — ведь “ИДруг” весь работает глазами и ушами для тебя, как и “Охотник на бабочек” для Рауля. Так что мы решили, что когда мы сделаем инъекцию инопланетянину, то либо сразу получим данные от его органов чувств, либо вся попытка провалится.

— Ну так вот, попытка не провалилась, но я пока не могу ни видеть, ни слышать, ни ощущать запахов,— сказал Джим.— По-моему, это оттого, что у меня не связано все воедино, как с “ИДругом”. Сейчас маленький кусочек меня окружен непрозрачным чуждым материалом. Я и вижу вокруг этот чуждый непрозрачный материал. Во всяком случае, я так думаю. Погоди и дай мне разобраться.

Он был будто в плену у давящей темноты, поймавшей его в подземной пещере. С чего начать? Он ничего не знал об окружавшем его инопланетном теле. Вообще-то он не был даже уверен, что это тело, а не местный вариант его робота, разработанный искусными инженерами лаагов. А может, сквонк был биороботом, выращенным по заказу из чуждых тканей, лаагов или других подчиненных им культур...

Он взял себя в руки. Мысли его разбегались. Надо было сосредоточиться на сходстве между сквонком и животными на земле, а не сочинять дикие теории о различиях. Инопланетное или нет, это было тело, как все другие тела, оно жило и умирало, поедало пищу и испускало экскременты. У него должно быть что-то вроде мозга и сердца, чтобы поставлять энергию от поглощенной пищи к тем частям тела, которые в ней нуждаются. При этом система обращения жидкостей более эффективна, чем любая передача твердых материалов... Значит, должно быть что-то вроде системы кровообращения. А отсюда следовало, что если добраться до этой системы, то она приведет к мозгу. Где мозг, там должен быть и разум.

Но сначала ему надо было найти выход в систему обращения. Как кто-то, кто потерялся на огромном континенте, Джим должен был найти реку и вдоль нее добраться до моря, а по морю — до определенного места на берегу. Он попробовал передвинуть вколотые пробы так, как двигал “ИДруга”, пока его не поймали в ловушку.

Он переместился, всего чуть-чуть, но переместился. Однако через секунду окружавшие его ткани внезапно задвигались, таща его за собой. Джим в панике отшатнулся.

Он оказался снова в корабле.

— Я могу видеть... ой,— волнение в голосе Мэри сменилось разочарованием,—не вышло.

— Нет, дело не в этом,— объяснил Джим.— Я запаниковал. Я сдвинул вколотые пробы, и... посмотри на сквонка. Он чешется. Я почувствовал давление снаружи и инстинктивно сбежал.

Сквонк вообще-то энергично тер концом щупальца то место на левой ноге, куда был сделан укол.

— Я думаю, что смогу вернуться обратно, ну-ка...— сказал Джим, опять потянувшись разумом к корабельному материалу внутри маленького инопланетянина.

Внезапно вокруг все потемнело. Он вернулся.

Джим опять попробовал двигаться, но на этот раз медленнее и осторожнее. Пару раз его встряхнуло— ощущение было такое, будто в результате землетрясения его завалило во внутрискальной пещере. Но он продолжал идти, и через какое-то время проба коснулась менее твердого материала.

Он исследовал этот новый материал. Он был уверен, что это что-то вроде кровеносного сосуда, но очень уж маленького. Проба тем не менее смогла протиснуться в этот узкий канал. Джим пролез внутрь целиком и попытался понять, касаясь стенок сосуда, куда его несет окружающая жидкость.

Судя по всему, его несло задом наперед. Джим изменил свою точку обзора в пробе так, чтобы двигаться вперед. Прошло какое-то время — какое именно, он определить не мог,— и его вынесло в больший канал с более сильным потоком.

Джим был не в состоянии определить, где именно в теле сквонка он находится, но то же ощущение, которое помогало ему в навигационных расчетах, подсказывало, что он уже в туловище, а не в левой ноге, в которую вкололи пробы. Теперь он настроил пробу так, чтобы она касалась стенок сосуда, по которому его нес сквонковский эквивалент крови. В жидкости он был невесом и только чувствовал давление потока. Твердый материал стенок, однако, должен был подсказать ему, в каком направлении его несет сила тяжести. И почему только он с самого начала не определил, в каком направлении сила тяжести оттягивает плоть сквонка?

Сейчас это будет труднее. Джим все еще не мог судить о том, сколько времени прошло, но наконец он определил, что поток движется горизонтально по отношению к силе притяжения...

Внезапно его завертело во всех направлениях сразу. Он добрался до какого-то перекрестка, может, даже до центра этой системы, до сердца.

Джим начал отчаянно толкать пробу в одном постоянном, как ему казалось, направлении. Его еще какое-то время болтало, и он не знал, продвигается он или нет, но наконец шторм успокоился и мощный поток понес его явно против направления силы тяжести.

Он направлялся вверх. Если мозг сквонка был в голове, как у лаагов, на что указывала хрящевая ермолка среди костей давно умерших членов экипажей, то он наконец двигался в нужном направлении.

Похоже, сегодня ему везло. Поток донес его до точки, где он расходился по бесчисленным мелким каналам.

Джим ткнулся носом в материал, окружавший маленький канал, в который его занесло. За стенкой канала материал был другой, помягче.

— Это может быть мозг,— обратился он к Мэри впервые за долгое время.

— Тогда если ты найдешь импульсное волокно,— заметила она,— то сможешь прочесть послание, которое оно несло, и раздвигать свое сознание дальше.

“Умно”,— подумал Джим, но не стал высказывать похвалу вслух.

— Посмотрю, не смогу ли я определить разницу в фактуре тканей,— сказал он.

Он попробовал ткани вокруг себя.

Внезапно он коснулся чего-то твердого в твердом. Что это было, он тогда не понял, а потом уже некогда было разбираться. Но вокруг него все осветилось. Он увидел кабину “ИДруга” глазами сквонка.

Уборка как раз заканчивалась. Джим увидел, как сквонк повернулся к входному люку, неся с собой восприятие Джима и Мэри. Люк открылся. Они вышли вместе со сквонком.

— Ну, как тебе это? — крикнул он Мэри, в порыве восторга снова забыв об обиде.— Еще минут пять, и мы подойдем вплотную к этим фигурам, которых ты считаешь лаагами!

Но он ошибался. Покинув “ИДруга” и спустившись на окружавший его бетон, сквонк начал медленно и упорно расчищать себе дорогу к далеким строениям и темно-зеленым полосам, где двигались другие фигуры.

 

Глава шестнадцатая

 

— Это ужасно!—воскликнула Мэри.—Как же мы хоть что-нибудь увидим, если сквонк смотрит только на место, над которым работает? И почему только мы об этом не подумали!

— Потому что вы не знали, что пробы с “ИДруга” попадут в такое существо. Хотя люди, конечно, тоже часто так поступают при работе,— ответил Джим.

— Но что же нам делать?

— Не знаю,— сказал Джим,— но я думаю. Если ты не против, я бы хотел подумать спокойно.

— И вот еще...— начала Мэри, но Джим уже отключился. Теперь это было легче — ее голос у него в мозгу звучал так, будто доносился издалека.

Он и правда хотел подумать. Кое-какие мысли вертелись у него в голове с того самого момента, как он начал свой путь через тело сквонка к месту расположения его мозга.

Джиму, конечно, очень повезло, что он нашел нерв, ведущий к органам зрения сквонка. Но перспектива миллиметр за миллиметром изучать песчаного цвета мостовую, пока сквонк ее чистит, привлекала его не больше, чем Мэри.

Таким образом, прежде всего надо было решить, что теперь делать — как раз то, о чем Мэри только что спросила. Второй, более важный вопрос, заключался в том, как он сам взаимодействовал со сквонком.

Скорее всего, на первый вопрос невозможно было ответить прежде, чем они найдут и осознают ответ на второй вопрос. Второй вопрос (при обычных обстоятельствах он сразу обсудил бы это с Мэри, но сейчас не стал) пришел Джиму в голову, когда он вдруг задумался — почему через глаза сквонка, сильно отличавшиеся от человеческих, он видел внутренности корабля и мостовую снаружи как человек.

Отсюда следовала интересная мысль: а глазами ли он видел то, что видел?

В “ИДруте” у него получалось использовать внешнюю металлическую поверхность корпуса как глаза. Не просто как один глаз или тысячу глаз, покрывавших поверхность, а как пару человеческих глаз. Кроме того, когда он проснулся на базе в теле корабля, то смог посмотреть сквозь непрозрачную оболочку, окружавшую его и “Охотника на бабочек”.

Что-то было не так, как он изначально предполагал.

Все это возвращало Джима к вопросу о том, действительно ли он видел глазами сквонка. Как он вообще видел? Механический это процесс или физический? Может, это было что-то совсем другое?

Сама Мэри сказала, что она и ее коллеги понятия не имели о том, как на самом деле они добились его перемещения в “ИДруга”. Действительно ли у него была повышена чувствительность к кораблю, или это просто, по выражению Мэри, тарабарщина — болтовня, пытающаяся объяснить то, чему объяснения пока не было?

Присутствовал ли он сам в пробах, вколотых в сквонка? Или это было просто оправдание для необъяснимой магии, позволившей сначала Раулю, а потом и ему переместить разум из тела во что-то совсем другое?

Предположим, это все-таки магия, за отсутствием более подходящего термина. Или можно назвать это внетелесной транспортировкой, чтобы уйти от понятия магии как чего-то, не имеющего рационального объяснения.

Если это не имело никакого отношения к пробам, то он, предположительно, мог делать все что угодно внутри самого сквонка. Например, смотреть человеческим зрением через его кожу и оболочку, как он это делал с “ИДругом”.

Почему бы и нет?

Попробовать стоило.

Прежде всего, решил Джим, надо избавиться от иллюзии.

“Я не смотрю глазами сквонка,— беззвучно, но решительно убеждал он сам себя.— Я не смотрю глазами сквонка. Я не связан с глазами сквонка...”

И вдруг он перестал видеть что-либо.

— Джим!

Это был встревоженный оклик Мэри.

- Джим! — снова крикнула она.— В чем дело? Джим, ты меня слышишь? Откликнись!

Но ему было не до ответов. Джим панически твердил: “Я сквонк. Я сквонк. Мы со сквонком одно целое. Я сквонк. Я сквонк”. Он отчаянно пытался ощутить себя сквонком. “Сквонк — это я. Я сквонк, так же, как я "ИДруг". "ИДруг" — сквонк, никакой разницы. Я сквонк...”

Так же вдруг, без предупреждения, вокруг вспыхнул свет. Но теперь он мог смотреть на то, что хотел, и видеть это. Джим с облегчением заметил, что они уже прошли треть пути к темно-зеленым дорогам, по которым шли другие сквонки, и... его охватило изумление. Двуногие существа, на которых он глянул мельком прежде и смотрел вблизи сейчас, не могли быть лаагами. Они просто не могли быть той самой расой, которая столько лет яростно воевала с землянами...

— ...Джим!—В голосе Мэри слышалась паника.— О господи, Джим, с тобой все в порядке? Джим, отзовись, если можешь говорить, отзовись!

— Все в порядке,—сказал он успокаивающим тоном.— Я только что выяснил, как видеть всей поверхностью сквонка, так же, как я это делал с “ИДругом”.

Но Мэри не желала успокаиваться.

— Если все так замечательно, почему тебя было не дозваться?

— Я тебя слышал вообще-то, просто был занят...

— Ты был занят, а я все звала и звала и думала, как мне узнать, что произошло! Ты вдруг меня бросил, и я могла только гадать, что с тобой случилось, а ты и не подумал, что я беспокоюсь, что бы я стала делать, если бы с тобой что-то было не так! Ты просто забыл обо мне! Ты вообще думал, каково мне сидеть тут беспомощной и звать, звать, а ты все не отвечаешь? Думал ты об этом?

— Вообще-то...

— Вообще-то нет, не думал. Я понимаю, что у тебя нет причин особенно обо мне переживать после того, что мы с тобой сделали, чтобы заслать тебя сюда. Но бросить меня в темноте, не отвечать, не дать знать, что случилось... ты мог что-нибудь сказать, хоть слово...

Она замолчала. От нее шла такая буря эмоций, что Джим почувствовал себя куда более виноватым, чем собирался. Он и правда был занят. Но на ее месте, конечно...

— Извини,—сказал он.- Я не подумал...

— Это точно, не подумал!

— Но я не отвечал вовсе не из-за того, что ваша команда так со мной поступила перед этим заданием. Я просто был очень занят. Я и сам не знал, смогу ли вернуть себе зрение, так что целиком сосредоточился на этом. Честно говоря, мне и в голову не пришло, что ты испугаешься.

— Я не испугалась! Я... ладно, я испугалась. Конечно, я испугалась. Ты забываешь, что сама по себе я ничего не могу контролировать. Я полностью завишу от тебя. Что я должна была думать, когда все вдруг потемнело, а ты не отзывался? Правда, ты и так через раз считаешь ниже своего достоинства отвечать мне...

Она внезапно оборвала фразу. Ее мысленный голос умолк. Джим отчаянно пытался придумать, что сказать, чтобы исправить дело, но ничего не приходило в голову.

— Ох, Джим,—сказала она наконец, когда он все еще мучился в поисках слов, которые бы ее утешили,— никогда, никогда больше так не делай!

— Не буду,— отозвался он.

— Это было очень нехорошо с твоей стороны,— сказала она уже спокойнее.

— Больше я так делать не буду,— сказал он, пробуя волшебные слова во второй раз,— в первый они, кажется, подействовали.

— А если будешь,— сказала она холодно, совсем другим тоном,— то не забудь, что и я кое-что могу сделать, кое-что, что тебе вовсе не понравится. Не заходи слишком далеко, Джим. Нас здесь только двое, и лучше, если мы будем друг с другом считаться. А теперь хватит об этом. Как ты сумел добиться зрения, которое не задействует глаза сквонка?

— Ну,— сказал Джим осторожно,— это не так легко объяснить.— Не знаю, сумею ли я подобрать нужные слова. По-моему, я просто сделал то же, что позволяет мне видеть через внешнюю поверхность “ИДруга”. Но я толком не знаю, как я это делаю, так что не могу объяснить, как справился сейчас. Насчет того, что я тебе не отвечал... Если бы ты только поняла, каково мне было тогда, когда я переключался...

— Я же сказала, хватит об этом.

— Ну ладно,—сказал он,—если ты так хочешь.

— Я так хочу,— ответила она.

Они снова замолчали. Джим попробовал потихоньку подтолкнуть сквонка бросить уборку и идти прямо к ближайшей зеленой дорожке. Ничего не произошло. Он попробовал опять, но все равно ничего не произошло.

Джим подумал, не бросить ли это, не подождать ли, пока они доберутся до места. Он не хотел сразу рассматривать создания, которые, скорее всего, были лаагами. Ему необходимо было мысленно привыкнуть к их облику, прежде чем признать невероятный факт — это и есть раса, битвам с которой он посвятил всю свою жизнь. Джим сосредоточился на первоначальном впечатлении: они выглядели прямоходящими двуногими разного роста с болтающимися руками.

Мэри тоже молчала, и за это он был ей благодарен. У него возникло необъяснимое ощущение, что она целиком погрузилась в изучение того, что видела перед собой.

Наконец они дошли до первой зеленой дороги. Сквонк повернул налево и пошел по ней в направлении ближайшего здания-улья. Теперь, когда они приблизились, стало ясно, что окна в зданиях отсутствовали, по крайней мере в тех, что находились рядом, оконных проемов видно не было. Дверьми служили треугольные отверстия, вертикальные стороны которых выступали вперед. Их форма повторяла форму самих зданий. Сквонки и существа, которых Джим пока считал лаагами, входили и выходили из этих дверей на зеленые дороги. Кроме этих дорог, пространства между зданиями не оставалось. Поверхность дороги под твердыми красными ступнями сквонка казалась мягкой и податливой, как ковровое покрытие.

— Похоже, это и в самом деле лааги,—неожиданно услышал он голос Мэри.

Значит, она тоже не могла поверить, что это правда.

Джим наконец позволил себе посмотреть в упор на ближайшее двуногое существо.

— Да,—мрачно отозвался он.—Но это ерунда какая-то, правда?

— Поверить трудно,— сказала она.— Может, конечно, это тоже прирученный подвид, как сквонки, но они ведут себя не как сквонки. Они ведут себя так, как будто это их мир. И посмотри, двери на зданиях размером как раз для них. Сквонкам такие высокие не нужны.

— Верно,— сказал Джим.— Но они похожи на трехмерных пряничных человечков.

— Скорее на больших резиновых кукол,—заметила Мэри.

Джим решил, что они оба правы. То ли лааги отличались по размерам, то ли размер у них менялся, но в остальном они выглядели совершенно одинаково, различить их по полу не удавалось. У них были круглые тела и круглые руки, покрытые серой кожей. Точнее, их тела выглядели как цистерны, покрытые серой кожей, а руки и ноги напоминали куски толстого шланга, прикрепленные попарно вверху и внизу цистерны. В этом они напоминали человеческие конечности, но отличались от них отсутствием суставов — они просто гнулись, как шланги. Ноги у них заканчивались подушечками мускулов, но темно-серыми, а не красными, как у сквонков, а руки — либо обрубками, либо толстыми пальцами.

Все они двигались туда-сюда по зеленым дорогам или собирались в группы по несколько особей. В последнем случае ноги их стояли спокойно, но руки были в постоянном движении, болтались вверх-вниз, вытягиваясь и сокращаясь. Время от времени у кого-нибудь из идущих или стоящих лаагов ноги тоже удлинялись или укорачивались по непонятной причине.

Головы, маленькие и шарообразные, покрывались плотью тоже темно-серого цвета. Они наполовину скрывались в сморщенной коже наверху туловища-бочки. Как и у сквонков, у них было по два крошечных блестящих глаза, расположенных рядом и утопленных в том, что у них сходило за лицо. Но эти глаза, похоже, не двигались по отдельности, как у сквонков. На месте человеческого носа была пара вертикальных прорезей, расходящихся книзу, а на месте рта — горизонтальная щель. Рты иногда приоткрывались и закрывались, когда лааги собирались в группы. Но особенно размашисто они двигали руками — болтали ими вверх-вниз, сгибали, вытягивали и укорачивали, но в основном размахивали.

И за все это время они не издали ни звука.

По человеческим меркам, это казалось неестественным. Слышался негромкий шорох шагов идущих по дорожкам лаагов и сквонков; шум ветра среди зданий; один раз поперек дороги на уровне среднего роста лаага прожужжало что-то мелкое, скорее всего, птица или насекомое. Но из уст лаагов не вырывалось ни слова, вообще ни звука.

— Это уже по твоей части,—сказал Джим.—Я вообще ничего не понимаю. Зачем они сходятся вместе, если не собираются разговаривать? Как у них вообще может существовать цивилизация, если они не общаются?

— Они явно общаются,—голос Мэри в его мозгу показался бы бесстрастным, если бы Джим не различал за ее тоном волнение и лихорадочное возбуждение.— Им незачем было бы собираться, если бы они не общались. Но они не используют для этого звуки. Пока я бы предположила, что они сигналят друг другу.

— Сигналят? — повторил Джим. Он уставился на болтающиеся и дергающиеся руки группы лаагов.— Да, наверное, из жестов и сигналов можно составить довольно сложный язык. Но как на нем обсуждать технологические вопросы этой цивилизации, которая строит истребители не хуже наших, а то и лучше?

— В нашей цивилизации технологические вопросы обсуждают не только и не столько словами,— заметила Мэри.— У нас есть формулы, чертежи, модели...

Она прервалась, потому что сквонк, их сквонк, внезапно сменил курс и направился к одной из групп и конкретно к одному лаагу в этой группе. Он остановился около этого лаага и нелепо вытянул шею, будто предлагая отрубить ему голову.

Лааг опустил руку-шланг так резко, будто собирался ударить сквонка. Но на самом деле складки кожи едва коснулись его шеи и завибрировали. Нервная система передала Джиму ощущение, будто по шее сквонка легко постукивали перышком.

— Что еще...— начала Мэри.

— Не знаю, но сквонку это нравится,— заметил Джим.— Это, должно быть... ох!

Восклицание вырвалось у Джима потому, что сквонк начал дрожать, будто в экстазе. Он укоротил ноги настолько, что тело его коснулось земли, и вдруг перекатился так, что красные ступни торчали вверх. Лааг повибрировал рукой и около них, и сквонк опять радостно задрожал. Потом лааг слегка подтолкнул одну из поднятых ног, сквонк перекатился обратно, удлинил ноги и ушел от собравшейся группы.

— Похоже, его только что похвалили,— заметил Джим после некоторого молчания.

— Или просто приласкали как собаку.

— Нет, именно похвалили, я думаю,— возразил Джим.— Обрати внимание на то, как он сейчас себя чувствует. Он доволен, прямо как человек, который знает, что сделал что-то хорошо.

На секунду воцарилось молчание.

— Джим,— сказала наконец Мэри, и он почувствовал, что признание было ей тяжело,— я не ощущаю никаких эмоций от сквонка. Ты уверен, что чувствуешь их?

— Конечно, а ты нет? — удивленно отозвался Джим.

- Я же сказала, что не могу.

— Верно. Извини, просто это странно.

— Не так уж и странно.— В тоне Мэри чувствовалась горечь.— В конце концов, я просто пассажир внутри тебя. Со сквонком у меня нет прямой связи.

— А со мной есть? Я имею в виду мои ощущения.

— Иногда,— сказала она,— когда ты от меня не прячешься.

— Я этого не делаю!

— Ты все время это делаешь! — она заколебалась.— Наверное, это даже хорошо, что мы можем иногда друг от друга отгородиться. Ты же не хочешь все время знать, что я чувствую?

Вопрос прозвучал неуверенно, как будто, задавая его, Мэри преследовала какую-то скрытую цель.

— Нет. Конечно нет,— ответил он.— Ты права, разумеется.

— Ну вот,—продолжила она с облегчением,—так что ты хотел сказать, когда сквонка приласкали, или похвалили, или что там еще?

— Что я хотел сказать? — Джим нахмурился.— Не помню... Ах да, я решил, что сквонк, возможно, шел к этому лаагу за указаниями, и по тому, что сквонк сделает потом, мы сможем узнать, как сотрудничают сквонки и лааги. Но нашего сквонка всего лишь приласкали.

— Погоди-ка—может, это и не так,—сказала Мэри.

— Не так?

— То, что лааг сделал рукой, когда прикасался к сквонку,— продолжила она.— Как ты и сказал, лааг мог его хвалить. Но мог и говорить с ним. Или даже давать ему указания.

— Ты сказала, что не чувствуешь эмоций сквонка,— сказал Джим,— а жаль. Слишком уж он был счастлив, чтобы это оказалось просто новым заданием.

Он чуть ли не впал в экстаз.

— Может, он любит работать.

— До такой степени?

- Откуда нам знать, насколько сквонки любят работать? — поинтересовалась Мэри.— Пастушьи собаки любят перегонять отары. Лайки любят тащить сани в упряжке. Может, сквонк такой же, только он еще сильнее любит работу. Откуда нам знать?

— Неоткуда,— согласился Джим.— Но поверить в это трудно.

— Ну так мы выясним.

— Спросим его, что ли? — сказал Джим.

— Нет, просто будем наблюдать. Что ты делал, когда был маленьким?

— Ходил в школу. Играл,—ответил он.—А ты что делала, когда была маленькой?

— В этом вся разница,— сказала Мэри.— С тех пор как я себя помню, я наблюдала и училась. Я говорила, по-моему, что не могла дождаться, пока уеду из дома. Мои родители...— Она внезапно прервала себя: — Я слишком много о них говорю.

Джим не знал, что ей ответить.

— По-моему, ты только раз их упоминала,—произнес он наконец.

— Правда? Неважно. Я просто хотела сказать, что они оба были совершенно бесполезными личностями. Миллионы людей могли прожить их жизнь за них, и никто бы не заметил разницы. Я давным-давно решила, что со мной такого не будет. Я буду работать и учиться — так я и сделала. В этом разница между мной и всеми остальными.

— Мной, например,— сказал Джим.

— Если честно, то да, и тобой. Ты просто вырос— и все, да? С тобой все просто происходило?

— Ну, не совсем,— ответил Джим.— Как я уже говорил, все дети в какой-то момент хотят стать пограничными пилотами, а я сохранил эту мечту и стал им.

— Это замечательно,— сказала Мэри.— Я имею в виду, что ты добился своего. Есть занятия и поважнее, чем пилотировать истребители. Но я не об этом говорю.

— А к чему ты тогда начала этот разговор?

— Потому что когда я сказала, что мы выясним, насколько сквонк любит работать, ты отшутился, будто это невозможно. Этого можно добиться наблюдением и дедукцией.

— Понятно. Извини. Теперь буду знать.

— И не надо так легкомысленно к этому относиться.

— Слушай,— поинтересовался Джим,— и чем это я тебя так задел сегодня?

— Я собираюсь работать, а ты шутки шутишь! — взорвалась она.— Если не хочешь помочь, может, заткнешься и оставишь меня в покое?

Джим сказал было, что он помогал, но решил, что так он только продолжит спор, который ему не выиграть. С Мэри, скорее всего, ему ни один спор не выиграть, так что лучше и не начинать. Хотя он не собирался начинать и этот.

Так или иначе, у него были свои планы, и пора было за них браться.

— Интересно,— сказала Мэри, словно бы полностью забыв предыдущий разговор,— куда это сквонк нас тащит?

Ответа не пришлось ждать долго. Вскоре их сквонк повернул к одному из зданий-ульев побольше.

 

Глава семнадцатая

 

Джим ждал чего угодно, только не этого. Все внутри было огромным, но очень аккуратным. От входа до самой дальней стены тянулись длинные столы шириной в метр, отстоящие друг от друга метра на три. Длина у них была разная, в зависимости от того, как далеко оказывалась стена круглого здания.

С обеих сторон за этими столами лааги стояли или сидели в чашеподобных сиденьях вроде тех, что Джим и Мэри видели в заброшенном корабле. Это напоминало конвейер, но они не передавали свою работу следующему по цепочке. Здесь они собирали из кучи деталей разные маленькие механизмы, а потом вызванный непонятным Джиму образом сквонк забирал готовое изделие и уносил его.

Некоторые лааги не работали. Они не стояли и не сидели в стульях-чашках, а съеживались как можно больше, почти полностью втягивая руки, ноги и голову и опираясь на основания своих туловищ, как покрытые кожей круглые бочки.

Их сквонк пошел прямо к дальней стене комнаты и занял позицию посреди длинной очереди других сквонков.

— Что дальше? — поинтересовался Джим.

Мэри не ответила. Вскоре один из сквонков в очереди бросился к ближайшей скамье, взял собранный агрегат, который мог бы уместиться в обеих руках Джима-человека, и пошел в глубь здания.

Они ждали. Другие сквонки отходили забирать собранные изделия у лаагов. То ли каждый сквонк был прикреплен к определенному лаагу, то ли существовала какая-то система, по которой сквонки работали курьерами.

Мэри молчала. Она явно была занята наблюдениями и выводами. Джим решил, что ему тоже следует заняться делом, и прежде всего обдумать, как вырваться из-под контроля Мэри.

Насколько он помнил, гипнотический приказ вечно не длится; со временем он угасает. Сколько для этого требуется времени, он знать не мог. Да он и не собирался ждать освобождения, хотя бы потому, что вырваться самому было куда приятнее, чем покорно дожидаться свободы.

Джим сосредоточился на словах Мэри о том, что она не чувствовала эмоций сквонка. Еще она призналась, что по крайней мере иногда не чувствовала эмоции самого Джима. Джим подозревал, что “иногда” относилось к любому времени, когда они не были в прямом контакте для разговора. Он ухватился за это признание Мэри, как шахматист, заметивший слабое место в обороне противника.

Суть дела была в том, признался он сам себе, что им руководил уже не гнев, а дух состязания. Гипнотический контроль бросал ему вызов, а древний инстинкт упрямства в его характере всегда отвечал на вызовы. Как-то раз он умудрился тайком взглянуть на тесты, которые проходил при обучении на пограничного пилота, и выяснил, что именно это качество помогало ему добиваться успеха на границе. Экзаменатор заметил, что наибольших успехов он достигал при вызове.

Джим особенно не переживал, вспоминая о тех мучительных месяцах, когда Мэри, Моллен и компания экспериментировали над ним, чтобы объединить его с “ИДругом”. В конце концов, он сам выбрал жизнь, полную трудностей и боли даже во время тренировок. Нет, ярость его охватила совсем по другой причине. Джим был убежден, что если бы его спросили, он сам вызвался бы сдаться в плен, чтобы изучать лаагов, и гордился этим. Как он понимал, его не спросили потому, что боялись, вдруг он откажется. Они не доверяли его преданности долгу, и это было оскорбительно.

Именно это оскорбление вызвало у него гнев.

Но он всегда быстро вспыхивал, а потом так же быстро угасал, не в состоянии долго держаться за свою обиду. Рано или поздно он уставал сердиться и забывал, на что он, собственно, так обиделся. Люди, которые годами помнили зло, всегда его немного удивляли.

Так что он больше на них не злился, и меньше всего на Мэри, которая явно с головой уходила в любое дело, за которое бралась. Но Джим чувствовал, что состязается с Мэри за контроль над собой, а состязания он проигрывать не любил.

Он сосредоточился на том факте, что Мэри была глуха ко всем эмоциям сквонка и даже к некоторым эмоциям его самого. Из головы у него не выходила идея, что это можно использовать, чтобы освободиться.

Джим уже определил свою цель: он хотел научиться контролировать сквонка так, чтобы Мэри об этом не знала. Как к этому мог привести тот факт, что она не ощущала эмоций сквонка и иногда его, он пока не придумал. Но если хоть что-нибудь в этом было, то он не сомневался, что рано или поздно выжмет из идеи все возможное.

Он задумался над тем, нельзя ли заставить сквонка ощущать человеческие эмоции...

Его ход мысли прервался, когда они внезапно пришли в движение на большой скорости. Сквонк практически прыгнул вперед и, судя по тому, что они уже видели, помчался сломя голову к тяжелой вертикальной панели, удерживавшей длинный рабочий стол прямо перед ними. Джим уже готовился к удару, но за секунду до того, как сквонк уперся в нее носом, раскрылась дверца, и сквонк пробежал в образовавшееся отверстие.

Он пролетел в том же темпе через дверцы в еще четырех опорах, но после четвертой повернулся налево и по проходу добрался до лаага, который вручил ему собранный из мелких деталей агрегат формой и размером с буханку хлеба.

Щупальца сквонка удерживали его нежно и чутко. Этот лааг не стал прикасаться к сквонку так, как первый, но Джим почувствовал, как приютившее их существо охватили гордость и удовлетворение, хоть и не настолько сильные, как прежде. Сквонк повернулся и со всей сквонковской скоростью побежал к дальнему концу здания.

Оказалось, что там столы не занимали все возможное пространство. В самом конце было выделено место для двух комнат, столовой и туалета. Но Джим разглядел их только мельком через входные ворота, потому что там находилось место, куда мчался сквонк со своей ношей.

Это был большой лифт винтового типа. Бесконечная спираль из чего-то металлического, через дыру в полу проходившая до потолка и дальше, сквозь него. Сквонк забежал на нее, встал, и спираль понесла его вверх. Учитывая его скорость по пути к лифту, Джим ожидал, что сквонк вот-вот начнет бежать вверх по поднимающейся платформе. Но тут сквонк готов был ждать.

Он спокойно стоял, пока лифт нес его мимо двух этажей, а на третьем вышел. Здесь в круглой комнате столов не было. Лааги собрались в группы для сборки машин побольше. Сквонк явно принес нужную деталь — он поднес ее к одной из групп, подождал, пока деталь заберут, а потом повернулся и двинулся обратно.

— Надо придумать, как его удержать! — прозвенел в голове у Джима разочарованный голос Мэри.— Я хочу увидеть, что они здесь строят,— может, мы сумеем догадаться, зачем это нужно. Не дать бы только сквонку уйти!

Джим, как ни странно, про себя согласился с ней, отчасти по тем же причинам, отчасти по своим собственным. Его давно уже охватило страстное желание, почти как у Мэри, выяснить все возможное о лаагах. Кроме того, он все еще обдумывал проблему общения со сквонком с целью контроля над ним.

— Ты слышишь, Джим? — сказала Мэри, когда сквонк начал спускаться на лифте.— Если сквонк все время только работает здесь и время от времени убирает “ИДруга”, то как мы изучим цивилизацию лаагов в целом? Как думаешь, мы могли бы переместиться в другого сквонка или даже в лаага?

— По-моему, это не очень удачная идея,— задумчиво произнес Джим.— Может, сквонк и не чувствует, что мы у него в мозгу, но вдруг лааг почувствует? Особенно когда мы начнем разговаривать? Он может даже понять, о чем мы говорим.

— Ну, не думаю,— сказала Мэри с сомнением,— Понятия нашего интеллекта должны настолько отличаться от принятых у инопланетян, что лааги будут просто не в состоянии их воспринять.

— Ты уверена? спросил Джим,— Не забывай, между нашей и их цивилизацией много параллелей. И у нас, и у них есть корабли. И у нас, и у них есть здания. Они путешествуют, строят и так далее, и мы тоже. Разве не ты сама сказала, что они общаются с помощью чего-то вроде жестов? Так что и у нас, и у них существует общение. Мы выражаем свои мысли звуками, а они дерганьем рук, но если мысль одинакова, если мы, скажем, думаем о том, что под ногами? Оно ведь под ногами и у нас, и у них — вдруг мысль об этом, которую мы воспринимаем как звук, они воспримут как соответствующий жест, означающий “под ногами”?

Мэри ответила не сразу. Джим был очень доволен своим удачным объяснением.

- А ты все очеловечиваешь их,— произнесла она наконец.— Стоящие за символами общения мысли могут быть сравнимы, но лааги и мы, возможно, рассматриваем их настолько по-разному, что наши мысли окажутся для них бессмыслицей. Для лаагов, например, понятия “под ногами” может не существовать — ведь оно зависит от нашего взгляда на то, у кого это что-то под ногами, почему оно было построено, какого оно цвета или что-нибудь еще в таком духе.

Джим хмыкнул, не зная, что еще сказать. Он выстроил такое убедительное объяснение, а Мэри сразу же нашла в нем слабое место. Потом к нему пришло вдохновение.

— Но суть в том,— возразил он,—что мы не можем дать лаагу даже заметить, что мы у него в мозгу. Бессмыслица встревожит его ничуть не меньше, чем понимание того, о чем мы говорим.

— Может, все решат, что он сошел с ума.

- Ты готова рискнуть?— поинтересовался Джим.

— Нет, наверное,— неохотно призналась она.— А как насчет перебраться в другого сквонка?

— Я до сих пор пытаюсь разобраться с этим,— сказал Джим.— Может, попозже; дай мне время. Времени у нас много, можем и потратить его с пользой.

На это заявление Мэри даже не стала отвечать.

Сквонк вернул их в ожидавшую очередь. Джим заметил, что он весь сиял, довольный проделанной работой. Джим не знал, почему обычное поручение наполнило его такой гордостью, а тщательная уборка “ИДруга” ничего такого не вызвала. Он предположил, что удовольствие сквонка может зависеть от того, один или несколько лаагов ждали от него результатов.

Сквонки, похоже, были чем-то вроде верных псов. Джим обдумал эту идею. Сравнение, конечно, натянутое; оно основывалось только на двух моментах испытанного их сквонком удовольствия. Возможно, стоило подойти к вопросу более логическим путем.

Первое: он ощущал сильные эмоции сквонка.

Второе: он не знал, чувствовал ли сквонк эмоции его и Мэри. Вообще-то...

Третье: он не знал, осознавал ли сквонк их присутствие в своем мозгу. Может быть, он не слышал и не ощущал их присутствия; а может, он слышал их, но не обращал внимания, потому что они не имели отношения к его обычной жизни.

Джиму надо было проверить, слышал их сквонк или нет; и лучше бы Мэри не знала, что он проводит эту проверку.

Тут Джим подумал о том, какой доступ имела Мэри к его разуму. Сам он слышал ее только тогда, когда она направляла на него свои мысли. Она тоже слышала Джима, когда он обращался к ней,— это ясно.

Но вот когда он просто решал в уме какую-нибудь задачу, например рассчитывал подходящий маршрут поиска второго заброшенного корабля лаагов, она, похоже, этого распознавать не могла.

Судя по всему, они с Мэри слышали друг друга только при прямом обращении.

Он вернулся к сквонкам, основной теме своих размышлений. Почему бы не использовать систему образов? Он мог бы представить, что говорит прямо со сквонком, как с Мэри, и посмотреть, как тот отреагирует.

Джим представил, что он лааг и хвалит этого сквонка.

Его правая рука вибрировала, легко касаясь вытянутой шеи сквонка. “Хороший сквонк”, передавал он своими прикосновениями. “Хороший, хороший сквонк. Трудолюбивый, честный сквонк. Прилежный сквонк, замечательный сквонк...”

К собственному восторгу и удивлению, Джим начал ощущать волну ответных эмоций от сквонка. Он реагировал точно так же, как если бы настоящий лааг хвалил его прикосновениями руки. Джим вошел в роль лаага, усиливая похвалу. Изучая поступающие к нему эмоции сквонка, он почти ощущал чужими мышцами и связками прикосновения, доставлявшие сквонку столько удовольствия. Внезапно он заметил, что сквонк начал привлекать внимание соседей по очереди.

Сквонк уже начал вытягивать шею от удовольствия. Еще немного —и он бы перекатился на спину, вытянув вверх красные ступни. Джим поспешно отбросил этот образ и сопутствующие мысли.

Он срочно велел себе подумать о чем-нибудь еще. Особо стараться ему не пришлось, потому что тут ему невольно помогла Мэри.

— Что-то наш сквонк странно себя ведет,— заметила она.

— Правда? — ответил Джим. Он перестал хвалить сквонка, и тот втянул шею, хотя его все еще переполняла радость.— Я не обратил внимания.

— Он вел себя так же, когда лааг похвалил его по дороге сюда. Шею он вытянул точно так же.

— Да? Жаль, что я не заметил,— сказал Джим.— Я думал.

— Хорошо бы ты не погружался так в размышления,— сказала Мэри.— Или по крайней мере скажи, как тебя вызывать из них. Может случиться что-то важное, а ты не заметишь, и мне будет тебя не дозваться, как сейчас.

— Думаешь, важно, что сквонк вытянул шею?

— Не знаю. Соседние сквонки смотрели на него так, будто он делал что-то необычное.

— Может, сквонки так упражняются, даже если лаагов нет рядом. А может, он вспоминал, как его похвалили, с такой силой, что даже стал повторять свои действия. А остальные сквонки могли так на него смотреть из ревности.

Объяснение даже самому Джиму показалось натянутым.

— Может быть...—сказала Мэри с сомнением.

— Ты сама говорила, что у их поведения может быть миллион причин, до которых мы никогда не додумаемся, потому что их чуждый разум заставляет их по-другому воспринимать вселенную, или что-то в этом роде.

- Я знаю,— сказала Мэри,— но я все равно хочу понять, почему сквонк так поступил. Эта информация может помочь нам разгадать лаагов. Любая информация может помочь.

— Ты права,— отозвался Джим. Он поколебался, но потом решил, что стоило предупредить ее о новых возможностях.

— Я краем сознания экспериментировал с нашим сквонком,— сказал он ей.— Хочу найти способ достучаться до него — научиться командовать им, как лааги, чтобы можно было посылать его куда-то и заставлять что-то делать. Если получится, может, мы сумеем заставить его провести нас по городу.

- Здорово,— сказала Мэри,— просто замечательно.

— Рад, что ты одобряешь.

— Джим, ты и без моих идей замечательно справляешься,—отозвалась она.— Со мной трудно, я знаю. Со мной всегда трудно. Если уж мне попадет вожжа под хвост, то я все сметаю на своем пути. Такая я подлая.

— Ну и что? — ответил Джим.— Я и сам подлец.

Это точно, подумал он про себя и поморщился. Мэри, к счастью, этого почувствовать не могла.

— Не слишком, по сравнению со мной. Говорю тебе, ты меня плохо знаешь,— сказала Мэри.— Так или иначе, если ты сможешь провести сквонка по городу, это будет просто потрясающе. Скажешь, как у тебя пойдет дело? А то я буду только гадать и не решусь спросить, насколько ты продвинулся.

— Буду держать тебя в курсе.

Они закончили разговор. Джим чувствовал себя виноватым. Он постарался избавиться от этого чувства, напоминая себе, как Мэри, генерал Моллен и остальные загнали его сюда, но это не помогало. Обида потеряла остроту. “Да что со мной такое,— подумал Джим,— одно доброе слово от нее, и я перекатываюсь на спину, как сквонк”.

Тем не менее дружеское общение с Мэри, вот как сейчас, было намного приятнее конфронтации.

В этот момент сквонк внезапно втянул ноги так, что виднелись одни только красные ступни, потом шею, пока вся голова, кроме носа и рта, не исчезла, и опять перекатился на спину. Он несколько раз мягко качнулся туда-сюда, пока оболочка не пришла в равновесие, и замер.

 

Глава восемнадцатая

 

— А он не умер? — спросила Мэри.

— Нет, просто спит,— успокоил ее Джим.— Эти сквонки, похоже, спят, когда им вздумается. Если подумать, лааги тоже наверняка так делают, по крайней мере иногда. Помнишь тех лаагов у входа — у них были втянуты руки, ноги и головы, и они сидели на полу, как цилиндры?

— А почему ты так уверен, что это именно сон, а не что-нибудь еще?

— Потому что ему снятся сны.

— Сны?— Мэри заколебалась.— Настоящие сны, как у нас с тобой?

— Точно. Я улавливаю куски — будто смотришь на безумный монтаж из кусочков сотен записей.

— Хотела бы я быть в его разуме, как ты,— вздохнула Мэри.— Что ему снится? Ты различаешь содержание его снов?

— Если сосредоточиваюсь,— сказал Джим.— Слушай, помолчи немного, чтобы меня не сбивать. Сны у него достаточно четкие, но мне надо сосредоточиться, чтобы по-настоящему увидеть их. Не то что они интересные — ему только работа и снится.

— Работа?

— Работа. Так может...

— Да, извини. Давай.

Мэри замолчала.

Джим сказал ей почти правду. Ему действительно надо было сконцентрироваться, чтобы ощутить сны сквонка. Но еще важнее — выкроить время, чтобы взвесить все, что он узнает из снов, и решить, оставить эту информацию при себе или нет. Может, обида и угасла, но его все еще переполняла решимость вырваться на свободу и хотя бы доказать, что он может это сделать.

Сны сквонка были такими же чуждыми, как и он сам. Через несколько минут Джиму пришло в голову, что они могут быть не столько снами, сколько чем-то вроде процесса сортировки и запоминания. Но в том, что сквонку они были приятны, сомневаться не приходилось. От него исходило сильное чувство удовлетворения.

Сами сны представляли собой только вспышки отдельных эпизодов. Сквонк убирает “ИДруга”. Сквонк моет внешние стены здания. Сквонк чистит мостовую снаружи “ИДруга”, потом несет сборные детали с этого этажа на верхние этажи здания. Сквонк управляет машиной, отрезающей куски от плоского зеленого живого существа; потом вместе с остальными сквонками берет эти куски и раскладывает их между вновь построенными зданиями, а потом из них вырастают дороги вроде тех, по которым он шел к этому зданию. Сквонк ищет что-то, что лааг потерял, маленькую деталь, которая должна подойти к другим...

Похвалы, что любопытно, сквонку не снились — ни того лаага, которого он встретил по пути сюда, ни Джима. Но во сне появлялись как минимум трое других лаагов, которые в разное время направляли сквонка на работу. У Джима сложилось впечатление, что сквонк подчинялся приказам любого лаага. Похоже, отношения между сквонками и лаагами куда меньше напоминали отношения между собаками и людьми, чем Джим предположил сначала.

Но нельзя было отрицать, что сквонк существовал для того, чтобы выполнять приказы лаагов. Он даже рвался это делать. Что за работу ему поручали, значения, похоже, не имело. Сквонка привлекало само наличие работы.

— Боже мой! — воскликнул Джим внезапно.

— Что такое? — немедленно прозвучал вопрос Мэри.

Джима вдруг пронзила странная мысль, что сквонк был привязан не к отдельным лаагам как личностям, а к лаагам как поставщикам работы. Работа, похоже, была главным удовольствием для сквонка. А самым большим удовольствием — работа, выполнение которой оказывалось публично признанным. Но Джим не решался высказать эту гипотезу Мэри. Во-первых, она могла быть ошибочной. Во-вторых, она могла содержать зародыш идеи, которая пригодилась бы ему, чтобы вырваться из-под гипнотического контроля. Вместо этого он выбрал кое-что, замеченное им в снах сквонка и явно более интересное для нее.

— А знаешь,— сказал он после секундной паузы,— в снах сквонка ни сквонки, ни лааги не занимаются ничем, кроме работы. Ни разу не было заметно ни домов, ни спальных мест, ни зон отдыха.

С минуту Мэри обдумывала эту информацию.

— Думаешь, сквонков в такие места не пускают?

— Либо так оно и есть, либо их нет даже у лаагов,— задумчиво отозвался Джим.— Может, они тоже спят на рабочем месте и не занимаются ничем, кроме работы.

— Быть того не может,— засомневалась Мэри.— Разве что все лааги, которые до сих пор нам попадались,— рабы или что-то в этом роде и прикованы к работе, как когда-то галерные рабы были прикованы к веслам. Любая технологическая цивилизация, сравнимая с нашей, должна как-то вознаграждать за постоянную работу. Иначе им незачем развивать технологию. Предполагать, что они только работают, и ничего больше — это какая-то бессмыслица. У примитивного человечества было больше работы, чем они могли осилить. Технологии развились из потребности спрятаться от дождя и избавиться от необходимости все время собирать дрова для костра.

— Это в нашем случае,—сказал Джим.

— Любая технологическая цивилизация возникает в ответ на потребность. Если хочешь, попробуй придумать, зачем еще она могла возникнуть.

Джим попробовал, и у него не вышло, по крайней мере вот так сразу.

— Ладно, в технологической цивилизации должны существовать возможности компенсации,— согласился он,— Сквонк спит, значит, лааги и все другие местные виды спят тоже. Значит, должны быть спальные места — если только они не спят на рабочем месте, как я уже предположил. Наш сквонк, похоже, именно это сейчас и делает. И должны быть зоны отдыха или по крайней мере нерабочие зоны. Пока что я с этим соглашусь.

— Не знаю, почему нам надо обо всем спорить,— отозвалась Мэри.

— Все люди разные,— ответил Джим.- Я не ты, а ты не я. Это значит, что ты видишь мир и действуешь не так, как я, по крайней мере не всегда. Так что мнения всегда будут различаться.

— Настолько? — спросила Мэри.

— Может быть.

— Я вовсе не ставлю своей целью оспаривать все, что ты говоришь,— сказала она.— Просто ты...

— ...неправ?

— Именно. Ты очень часто не прав, особенно в тех областях, о которых я кое-что знаю. Когда ты управлял “ИДругом”, я с тобой не спорила, потому что в этом ты разбираешься. Но в области социологии и психологии я знаю куда больше, чем ты.

— Человеческой социологии и психологии.

— Так или иначе, ты в этом совсем не разбираешься.

— Так или иначе, мы имеем дело с чуждой культурой, в которой мы оба не разбираемся. Верно? Там, где приложимы твои знания о людях, ты, возможно, лучше можешь строить предположения. Но поскольку мы оба окружены неизвестным, единственный очевидный факт состоит в том, что ни один из нас ничего не знает точно. Ты можешь оказаться права на основе того, что ты изучала. Но я, хоть я и ничего не изучал, могу тоже оказаться прав просто потому, что я другой человек, вижу вещи по-другому и могу заметить что-то, чего ты не заметила. Так как, по-твоему, могу я иметь свое мнение?

Она ответила не сразу.

— Ты можешь иметь свое мнение,— сказала она,— а я могу говорить тебе, когда оно ошибочно.

— Когда оно, по-твоему, ошибочно.

— Ладно, по-моему, ошибочно.

Они опять умолкли.

— Теперь мы спорим о спорах,— сказала Мэри.

Сквонк открыл глаза, перекатился на ноги, удлинил их и снова высунул голову, будто приветствуя окружающий мир.

— Извини,— сказал Джим.— Я постараюсь исправиться.

— И я тоже,— ответила Мэри.— Сквонк проснулся.

— Недолго он спал,— заметил Джим.— А что теперь?

Сквонк вышел из очереди и направился к задней части здания. Он вошел в столовую, которая явно делилась на две части: для лаагов и для сквонков. В обеих частях что-то вроде буфетов размещалось у стен на противоположных концах комнаты. В части, отведенной лаагам, группы от двух до десяти особей окружали пьедесталы, на которых стояло что-то вроде больших серебряных тазов. Из этих тазов они ели, размахивая при этом руками и меняя величину ног и туловища. Время от времени один из лаагов в такой группе поворачивался и уходил, и вскоре на его место приходил другой и приносил с собой пригоршню еды из буфета.

Эту пригоршню он бросал в таз и вместе со всеми начинал есть получившуюся смесь. Они все явно ели смесь всего, что было в тазу, хотя время от времени какой-нибудь лааг перемешивал его содержимое.

Тем временем сквонк добрался до буфета для сквонков и начал осматривать содержимое. Иногда он прерывался, чтобы на секунду сплести щупальца с занятыми тем же другими сквонками. Эти прикосновения, судя по всему, обозначали мимолетное дружеское приветствие — они были очень короткими, и после прикосновения сквонки друг на друга внимания не обращали.

Буфет для сквонков был заметно длиннее, и блюд там было больше. Блюдами здесь служили неглубокие лотки длиной и шириной примерно в полметра. Причина такой разницы стала ясна сразу — сквонки не уносили еду с буфета к пьедесталам, а просто ели по ходу движения вдоль буфета. Блюда были куда менее разнообразны, чем Джиму показалось сначала. Каждое из блюд находилось на нескольких лотках, и они чередовались. Таким образом, если сквонк хотел попробовать какое-нибудь блюдо, а с лотка уже ел другой сквонк, можно было пройти вперед и найти свободный лоток.

От сквонковского обеда Джима слегка затошнило. Первый же лоток, к которому подошел маленький инопланетянин, был полон копошащихся червей, высовывавших головы сквозь слой влажной земли. Сквонк немедленно начал собирать щупальцами горсти червей и земли вперемешку и запихивать их в рот. Джим почувствовал, как отзвук его тошноты передался Мэри через мысленный контакт.

— Лучше смотри на лаагов, а не на это,— сказал Джим.

— Ерунда, я привыкну,— ответила Мэри.— По правде говоря, я стараюсь смотреть и туда, и сюда.

После такого вызова Джим и сам постарался привыкнуть к рациону сквонка. Кроме того, как он напомнил себе, сквонки сейчас интересовали его больше, чем управлявшая ими раса. Сквонк поел еще с нескольких лотков. Еда каждый раз была живая, но иногда она была в земле, а иногда в воде или других жидкостях — или, конечно, непрозрачная жидкость могла быть водой, замутненной осадками. Джим решил, что сквонки по сути хищники.

Если только это не были растения с животной подвижностью. Постепенно он привык и к пище сквонка, и к его манере есть. Про себя он был уверен, что содержимое серебряных тазов у лаагов было таким же живым или таким же подвижным.

Если он прав, то контраст получался странный. Правящая раса, напоминавшая игрушки ростом с человека — будто они сами могли быть глуповато выглядящими домашними питомцами,— питалась мелкими животными, которые были еще живы, когда попадали в поедающие их рты. Джим напомнил себе, что судить за это их было нельзя. Лааги наверняка пришли бы в ужас от некоторых... некоторых? Многих привычек людей, если бы они оказались на Земле и наблюдали людей в естественном окружении.

Сквонк поел и направился в туалет. Джим припомнил туалет, который он как-то видел в Италии,— окруженную плиткой дыру в полу, над которой надо было садиться на корточки. Так что комната, полная дыр в полу, даже на планете лаагов не настолько уж удивила его. Все дыры были одинаковые, но расположены двумя отдельными группами, около одной из которых в настоящий момент было несколько сквонков, а около другой — несколько лаагов.

Сквонк уже шел вдоль очереди сквонков к своему прежнему месту в ней, как вдруг Джима охватило вдохновение. Он снова представил себе лаага, говорящего со сквонком.

— Хороший сквонк,— говорил это воображаемый лааг,— трудолюбивый сквонк... (тут Джим вообразил “ИДруга”, удерживаемого заостренными дугами) надо как следует вычистить для особых гостей. Хороший сквонк, пойди почисти его прямо сейчас, умница сквонк...

Он продолжал говорить, сообщая тот же самый приказ и держа в уме образ... и сквонк пошел мимо очереди, мимо места, где он ждал раньше, и вышел из здания.

— Куда он собрался, как ты думаешь? — спросила Мэри.

— Готов спорить — то есть я надеюсь,— сказал Джим,— что он идет обратно к “ИДругу”. Я пробую, нельзя ли им управлять.

— Ох, Джим, думаешь, у тебя получится? Если получится...

— Скоро узнаем,— ответил Джим.

Когда они прошли некоторое расстояние по зеленым дорогам, стало ясно, что сквонк действительно идет к кораблю.

— Здорово! — сказала Мэри.— Если ты можешь отправить его туда, куда нам надо... а как ты это делаешь?

— Довольно сложно объяснить,—отозвался он.— Можно сказать, что я подавал ему мысленные картинки лаага, отдающего приказы.

— А откуда ты знаешь, как лааги дают сквонкам приказы?

— Я и не знаю,— ответил Джим.— Я не столько с его разумом общаюсь, сколько с эмоциями. Так что я просто представил себе лаага, говорящего со сквонком так, как я бы говорил с собакой. На Земле домашние животные понимают человеческие слова не так, как сами люди, но общий смысл они улавливают. Со сквонком, похоже, дело обстоит так же.

— Странно все-таки, что он даже не удивился,— сказала Мэри.— С его точки зрения, это должно напоминать призрачный голос из ниоткуда, который вдруг отдает ему указания. И ты говоришь, что сквонка это не беспокоит?

— Да, я и сам не надеялся, что это сработает,— ответил Джим,— но сработало. Может, позже мы найдем этому объяснение.

— Животные и даже люди на некоторые стимулы отвечают рефлексивно,— произнесла Мэри.— В прошлом году был печальный случай с волком, которого вырастили как домашнее животное, и он был дружелюбным и ласковым, прямо как настоящая собака. А потом маленький ребенок забрел во двор, где его держали, и волк его растерзал. Этот случай исследовали, и выяснилось, что ребенок невольно повторил поведение раненого травоядного, а волк напал, повинуясь охотничьему инстинкту. Может быть, для этих сквонков работа является рефлексом, и своим обращением ты вызвал этот рефлекс.

— Так или иначе, это сработало,— сказал Джим.— Вот и корабль.

Действительно, они были на корабле. Восторг Мэри от того, что Джим сумел управлять сквонком, скоро сменился унынием — сквонк зашел на корабль и вправду начал его убирать.

— Но он же сто лет угробит на весь корабль,—воскликнула Мэри.— Разве нельзя его как-нибудь прервать? Это время можно было бы потратить с толком на изучение устройства города.

— Отменять сейчас приказ мне кажется рискованным,— произнес Джим.— Сквонк может решить, что если ему что-то велели, а потом отменили приказ, хотя он еще не до конца его выполнил, то приказы, которые он слышит, не могут быть настоящими. Мы можем потерять всякий контроль над ним. Ты готова так рискнуть?

— Нет, конечно,— сказала Мэри,— но все-таки...

Все-таки ей не хотелось ждать; но они оба решили не рисковать. Контроль над сквонком был куда важнее нескольких сэкономленных часов.

Так что они стали пережидать. Когда уборка подходила к концу, Джим заговорил о том, что им делать дальше.

— Пусть он проведет нас по городу,— предложила Мэри.

— Не думаю, что ему можно отдать такой приказ,—сказал Джим.— Он передвигается только от одной работы к другой. Мне придется дать ему задание, которое приведет его туда, куда ты хочешь отправиться; а я не знаю, что ему могут приказать. Давай-ка по порядку: куда, например, ты хочешь отправиться?

— Прикажи ему отправиться в место отдыха лаагов.

— Это слишком обобщенно,— возразил Джим.— Отдых может включать сон на рабочем месте — мы видели, как лааги это делают.

— Если они и правда спят,—сказала Мэри.—Может, они так себя ведут, когда хотят спокойно подумать.

— А как насчет сквонка?—отозвался Джим.—Уж он-то точно спал. Но так или иначе, “отдых” — слишком обобщенная команда. Даже “место, где лааги спят” недостаточно точно, если такое место вообще есть...

— Придумала! — прервала его Мэри.— Прикажи ему что-нибудь найти, что-нибудь, что найти невозможно, так что ему придется осмотреть весь город. Пусть он поищет... скажем, ключ, обычный металлический ключ к замку. Скажи, что ключ — часть этого корабля, его нужно найти и принести сюда, и мы ему покажем, куда его вставить.

Если бы у Джима был голос, в этот момент он бы издал изумленное восклицание; а так он просто удивленно замолчал на секунду.

— В чем дело? — поинтересовалась Мэри.

— Ни в чем,—сказал он.—Это хорошая идея, но я не совсем уверен, как передать ее сквонку.

— Почему?

— Это все равно слишком обобщенно. Мне надо как-то уточнить. И потом, как я могу представить что-то, чего сквонк никогда не видел, если я пользуюсь материалами его собственного воображения?

— Просто представь ключ от входной двери в свою комнату,— предложила Мэри.— Это достаточно просто и достаточно чуждо.

— Да, но проблема в том, что он, похоже, не видит, о чем я думаю, а просто ловит эмоции, которые от меня исходят. Например, когда я думал о том, как сквонк убирает этот корабль, то подчеркивал отвращение от того, что внутренние помещения корабля грязные, и беспокойство из-за того, что кто-то важный придет его посмотреть. Я думаю, что эти чувства он и уловил. А как передать эмоцию о том, чего сквонк никогда не видел и не может представить... погоди. Кажется, я знаю. Нам это и не понадобится. Я просто передам беспокойство, что что-то потерялось, ощущение, что это может быть в одном из зданий города, и представлю, что если сквонк пойдет в город, то он сможет это поискать. Потом, когда он пойдет искать и тебе захочется зайти в какое-нибудь здание, я передам надежду, что потерянный предмет может быть внутри. Я даже смогу направлять сквонка внутри здания; а если тебе потребуется побольше времени внутри, то я велю ему обыскать каждый миллиметр.

— Знаешь,— заметила Мэри через какое-то время,— это ужасно странно, общаться с инопланетянами через эмоции. Первое, что я бы предположила о лаагах или любом другом существе их миров — если у них несколько миров,— это то, что меньше всего общего у нас найдется в области эмоций. А теперь ты говоришь, что мы можем чувствовать как они и настолько, что из этого может получиться язык общения. Это безумие.

— Ты первая заговорила о параллельном развитии.

— Я говорила о развитии технологии. А это...

— С другой стороны, может, дело и не в эмоциях. Может, я на самом деле общаюсь со сквонком каким-то совсем другим способом. Знаешь, когда я с ним общаюсь, я не думаю о том, что говорю со сквонком. Я представляю, будто общаюсь с чем-то вроде собаки, но это просто удобный способ для моего воображения, чтобы осмыслить происходящее. Может, общение между разумами — это универсальный язык, а наши тела только мешают взаимопониманию. Люди без общего языка могут передать свои чувства...

— Звуками, выражениями лица или жестами,— вставила Мэри.

- Ну так язык лаагов, похоже, весь состоит из жестов. Если он возник на схожей эмоциональной основе, то и результат мог оказаться похожим на наш. В конце концов, и мы, и лааги живем в одной вселенной и подчиняемся одним законам физики.

— Это всего лишь догадки,—возразила она.—Даже не знаю, откуда начать перечислять, что здесь может быть не так.

— Да господи, может, я просто с помощью черной магии с ним общаюсь,— сказал Джим.— Так или иначе, мы его привели сюда. И ты как раз дала мне повод прервать маньяка-чистильщика — пора обнаружить пропажу.

Сквонк как раз начал чистить шкаф со скафандрами. Джим снова вообразил себя лаагом, жестами обращающимся к сквонку.

— Где ключ? — сигналил лааг.— Здесь нет ключа. Где ключ? Он, наверное, пропал. О боже, ключ пропал...

- Ты же считал, что ключ не годится в качестве потерявшегося предмета,— сказала Мэри. Джим только сейчас понял, что он так сосредоточился на своей задаче, что для Мэри произнесенные лаагом слова прозвучали вслух.

Джим постарался извлечь урок из своей промашки. Лучше ему теперь излагать приказы сквонку так, чтобы Мэри не слышала. Иначе можно нечаянно выдать информацию, которую он собирался держать в секрете.

— Для себя мне же надо было что-то представить,— объяснил он.— А вообще-то неважно, за чем мы его посылаем. Главное, чтобы он знал, что есть лааг — то есть я,— который узнает этот предмет, когда сквонк его найдет. Это как сказать “Кролик, кролик” собаке, с которой идешь охотиться на кроликов. Она навострит уши и начнет оглядываться, даже если ничего не слышала и не унюхала...

— Ты охотишься на кроликов с собакой?

— Да нет, не сходи с ума,— ответил он.— Тут я чувствителен не меньше тебя; я всегда представляю себя на месте кролика. Но собака не виновата, что охота на кроликов ее возбуждает...

— Смотри, что это со сквонком?

Прервавшись на полуслове, Джим посмотрел. Сквонк замер на месте, с вытянутыми щупальцами, засунув голову в шкафчик. Он напоминал игрушку, у которой сели батарейки.

— Джим, что ты с ним сделал?

— Я не больше тебя знаю, что я с ним сделал,— вспыхнул Джим.— Ты же слышала, что я пытался ему сказать. Я не знаю, почему он вдруг так застыл.

— Ему задали непосильную задачу, вот и все,— сказала Мэри.— Это я виновата! Если бы я не предложила такой чуждый потерявшийся предмет, если бы я этого не сказала...

Сквонк опять задвигался. Он целиком просунул голову между висящими в шкафу скафандрами и туда же протянул щупальца.

— Видишь, ты зря беспокоилась,—сказал Джим.— Он понятия не имеет, что такое ключ, но он ищет что-то, что бы болталось на дне шкафчика. Что я тебе говорил?

Сквонк выбрался из шкафчика, держа в щупальцах кислородный аппарат от запасного скафандра. Джим поспешно вообразил разочарованного лаага.

— Нет, это не ключ. Жаль. Ключа здесь нет. Куда делся ключ? Не на корабле. Может, в одном из зданий в городе. Может, пойдем посмотрим, куда он мог деться...

Сквонк аккуратно закрыл дверь шкафчика и пошел ко входному люку.

— Теперь мы можем взяться за дело! — радостно зазвенел в мозгу у Джима голос Мэри.— Джим, ты чудо!

— Да? — Его удивил не столько комплимент, сколько то, что его высказала Мэри.

Она, похоже, не заметила его реакции.

— Прежде всего,—сказала она,—я хочу найти место, где лааги стоят и просто разговаривают.

 

Глава девятнадцатая

 

— ...Нет, подожди, останови его,— вскрикнула Мэри, когда сквонк направился к входному люку. Джим так и сделал.

— Так сквонк уже “он”, а не “оно”? — поинтересовался он.— Давно пора. Каждый раз, когда я говорю о нем и каких-нибудь предметах, я начинаю путать его с другими “оно”. Только не забудь — это ты его переименовала, не я.

— Не валяй дурака,— сказала Мэри. — А теперь верни его обратно.

Джим выполнил предыдущее указание, представив, как сквонку сигналят остановиться. Тот выполнил задачу, замерев на месте.

— Вели ему перевести температурный контроль на ноль градусов,— продолжила Мэри.

— Это еще зачем?

— Просто сделай это, Джим.

— Ладно.— Джим послушался. Он подвел сквонка к панели контроля внутренней атмосферы корабля, потом к находившемуся там переключателю температуры и наконец заставил установить ноль градусов по Цельсию.

— Теперь подними до двадцати трех градусов,— скомандовала Мэри.— А теперь опусти до девяти.

Когда индикатор температурного контроля остановился на девяти, вся панель контроля климата, расположенная вертикально на панели управления прямо перед креслом пилота, откинулась вперед. Как оказалось, она была привинчена только снизу. Задняя стенка образовавшейся ниши размером полметра на полметра скрывалась в темноте.

— Значит, переключатель температуры позволяет набирать комбинацию, как в сейфе,— заметил Джим.— Ловко. Очень ловко. А дальше что?

— Дальше пусть сквонк поищет ключ там.

По команде Джима сквонк покопался в нише концом щупальца. В глубину ниша, судя по всему, тоже уходила на полметра.

Щупальце выползло наружу, ничего, судя по всему, не найдя.

— Скажи ему, что очень жаль, но ключа, похоже, там нет.— Тон Мэри был как ни странно довольным.

Джим передал послание.

— Может, скажешь все-таки, что происходит? — поинтересовался он потом.— Зачем устраивать тайник и оставлять его пустым?

— Он вовсе не был пустым,—В голосе Мэри слышалось самодовольство.— Теперь в этом щупальце у сквонка микропередатчик, который будет транслировать все, что он видит и слышит, для записи на корабль.

— Для какой еще записи?

— Для той же, что идет с самого начала этого задания. Каждый звук и каждое действие на корабле записывается.

— И наши мысленные разговоры?

— Нет, мысли уловить не получается,— сказала Мэри с сожалением.— Запись идет только тогда, когда ты говоришь вслух через корабельную систему внутренних и внешних коммуникаций, как ты говорил со мной и Луисом Молленом на базе, когда только попал в “ИДруга”. Когда мы окажемся в городе, я начну делать заметки по поводу того, что увижу. Через передатчик сквонка их на корабль не перенести, поэтому я буду диктовать тебе, а ты зачитывай их вслух, как будто по системе внутренних коммуникаций “ИДруга”. На самом-то деле ты будешь зачитывать их магнитофону.

Джим немного помолчал.

— Это все тоже было запланировано с самого начала, так ведь? — поинтересовался он.

— Мы только надеялись, что сумеем попасть в плен к лаагам, но, конечно, насколько могли, предусмотрели все возможные варианты,— объяснила Мэри деловым тоном.— А теперь сквонку пора отправляться. Вели ему пойти к зданиям города.

Джим так и сделал. У него в голове слишком много всего скопилось, а Мэри явно была занята своими планами, так что они не разговаривали, пока одна из зеленых троп не довела их до зданий.

— Сквонк ждет указаний, где искать,— сказал Джим наконец.

— Я уже думала об этом,— отозвалась Мэри.— Нам придется просто исследовать разные здания, пока не найдем то, что мне нужно. Я думаю, что нам нужно место, где лааги собираются поговорить. Если у нас будет достаточно записей их жестикуляции, то специалисты должны суметь перевести это в понятный язык.

— Может быть,—признал Джим.—Но если их образ мыслей радикально отличается от нашего, то от языка толку будет мало.

— Я же говорила, это технологическая цивилизация. Должны быть параллели между их проблемами и способами решения и нашими. Должен быть какой-то метод достижения взаимопонимания. Любой уровень взаимопонимания — это гигантский прогресс по отношению к тому, что у нас есть сейчас.

Джим хмыкнул в ответ.

— Ты не согласен?

— Нет-нет, я совершенно согласен,— отозвался Джим.— Любой прогресс стоит наших усилий.

Он и правда думал, что она права. Джима восхищала целеустремленность Мэри. Гнев оттого, что его силой втянули в это задание, вместо того чтобы спросить, полностью прошел. Теперь Джим признался себе, что с самого начала, с момента общения, в офисе Моллена, Мэри его раздражала; и это раздражение сохранилось и после их совместной миссии по возвращению “Охотника на бабочек” и того, что еще осталось от разума Рауля.

У нее, конечно, тоже были свои проблемы. Джим мог только надеяться, что она их перерастет, как он перерос свои. Он с легкой грустью попробовал представить ее себе без этой защитной оболочки. Джим не пробовал по-настоящему ее узнать, хотя и она сама, конечно, тут не помогла. С первого момента встречи Джим настроился против нее. Во-первых, потому, что она не была пилотом космического истребителя, во всяком случае, не в том смысле, как пограничные пилоты это понимали. Во-вторых, потому, что она кичилась своими знаниями в сфере, о которой он не знал почти ничего, а думал еще меньше, и это ее высокомерие ужасно действовало ему на нервы. Своего собственного высокомерия Джим, конечно, не замечал.

Что-то в ее детстве явно спровоцировало формирование жесткого характера. Джим всегда принимал как должное свое собственное веселое детство с кучей друзей-одногодков, которые взрослели вместе с ним, с тетушками, дядюшками, бабушками и дедушками, с двоюродными братьями и сестрами, которые были ему и друзьями, и, главное, со счастливыми и любящими родителями. Любящими как его, так и друг друга. Понятно было, почему Мэри могла решить, что Джиму все в жизни давалось легко. Она наверняка изучила все его прошлое, перед тем как использовать его в своем проекте. Единственное, что у них было общего,— это отсутствие братьев и сестер.

Только вот в документах не отражался его идеализм, его решимость сделать в жизни хоть одно стоящее дело, достойное доброй памяти... хотя что-то она, должно быть, почувствовала — как-то после благополучного возвращения “Охотника на бабочек” она сказала Джиму, что он по сути был рыцарем.

Рыцарем его, конечно, нельзя было назвать. Может, он иногда и предавался мечтам, но все же был практичен по натуре. Насколько практичен, Мэри еще предстояло узнать, когда он сорвется с гипнотического поводка. Но теперь, когда он лучше ее понимал и она больше ему нравилась, даже это было не так важно, разве что из принципа.

Джим попробовал представить, какие волшебные слова заставят Мэри рассказать, почему она стала такой.

По непонятной причине в глубине души Джим был твердо убежден, что если Мэри хоть на мгновение отбросит свою колючую оболочку, то под ней обнаружится очень хороший человек. Он все больше и больше убеждался, что она прятала свою истинную сущность за щитом агрессивности. Прямо как люди, которые объявляли всем и каждому, как они упрямы, таким образом скрывая свою доверчивость. Джим верил, что жесткость Мэри служила щитом для природной нежности, которую она считала необходимым прятать.

Джим уже и не помнил, как он пришел к этому выводу. Должно быть, он родился из множества нюансов во время их совместных приключений.

Внезапно Джиму пришло в голову, что прежде, чем Мэри сможет открыться ему, ей рано или поздно понадобится подтверждение его собственных сил и способностей. По каким-то своим причинам, часть из которых явно лежала в ее прошлом, Мэри цеплялась за убеждение, что Джим... как это она его однажды назвала? Безмозглый летун. Ее скрытая внутренняя сущность должна была получить убедительные доказательства, что он не такой, прежде чем общаться с ним на равных. Так что вырваться из-под гипнотического контроля Джиму надо было еще и затем, чтобы доказать Мэри: он достаточно силен, чтобы ему доверять.

С другой стороны, конечно, он мог сильно ошибаться насчет всего этого. Но попробовать стоило. Внезапно Джим осознал, что сквонк ретиво марширует по зеленой дороге, все еще ожидая инструкций. Мэри, похоже, ушла в свои мысли, как и сам Джим.

— Сквонк ждет,—сказал Джим.

— Я знаю,— отозвалась она.— Я просто не могу решить, в какое здание зайти сначала. А ты можешь?

— Да нет,— ответил он.

— Наверное, придется пробовать наугад.

— Похоже, что так.

— Тогда прикажи сквонку зайти в следующий вход, который нам попадется.

Так он и сделал.

Сквонк провел их чуть дальше по дороге и, свернув, вошел в здание. Оно было бы типичным офисом, если бы не смахивало так сильно на соты. Точнее его можно было бы описать как соты, переделанные под офис, с несчетным количеством этажей, каждый — с потолком не выше роста взрослого лаага. На каждом этаже были бесконечные коридоры, а по стенам каждого коридора открывались клетушки. В каждой из них сидел лааг и либо нажимал кнопки на панели управления, либо неподвижно стоял, уставившись на нее. Больше ничего там не было.

— Они не общаются,—сказала Мэри.

— Разве что через эти пульты перед ними,—добавил Джим.— Может, это какой-нибудь информационный центр.

— Так или иначе,— сказала Мэри решительно,— мне тут делать нечего. Повтори за мной для записи — я кратко опишу здание. Если потом мы что-то еще полезное узнаем, то всегда можем сюда вернуться.

Так они и сделали — Мэри составила рапорт, а Джим как попугай повторил его за ней по предложению.

— Пошли к следующему зданию,—сказала Мэри.

Но следующее здание, а потом еще три после него были точно такими же.

— Это, наверное, офисы лаагов,—предположил Джим.

— Так много?

— А разве у нас в городах их меньше? Что бы сказал инопланетянин, если бы заглянул в них и увидел, как люди глядят на экраны и говорят в трубки?

— Чтобы у лаагов была бизнес-структура, как у нас,— это уже перебор,— твердо заявила Мэри.

— Ладно,—сказал Джим, когда они вышли из четвертого здания.— А как тебе такая идея? Каждый лааг в этих зданиях управляет какой-то техникой на расстоянии, и все операторы собраны вместе, чтобы лучше координировать их работу.

— Ну, может быть,— с сомнением проговорила Мэри.— Все равно нам придется заглядывать в другие здания.

Следующее здание отличалось от уже исследованных. На верхних этажах размещались офисы-соты, но первый этаж был разделен на просторные аудитории с купольными потолками. Схожесть с аудиториями усиливалась тем, что в каждой из них группа лаагов работала за маленькими пультами, а на одном конце комнаты бурно жестикулирующий лааг, казалось, спорил с изображением другого лаага, увеличенным во много раз на экране у него за спиной.

Пол от входа до экрана на дальней стене был вогнутый, так что лааги в аудитории хорошо видели и “лектора”, и изображение. Они, похоже, чередовались — пока один жестикулировал, другой стоял неподвижно, и наоборот. Тем временем толстые пальцы лаагов в аудитории порхали над пультами.

— Преподаватель и студенты? — строил догадки Джим.— Или дирижер, руководящий беззвучной симфонией?

— Что бы это ни было, лучше подождать завершения,— сказала Мэри.— Вели сквонку осмотреть комнату. Она достаточно большая, как минимум несколько часов у него на это уйдет.

Джим отдал команду, сквонк поспешил к ближайшей стене и начал тщательно ощупывать ее основание своими щупальцами.

— Я думаю...

— Не мешай,— прервала его Мэри,— я не хочу ничего пропустить.

Джим замолчал. Он наблюдал за толпой в аудитории и двумя лаагами перед ней, живым и тем, что на экране. Вскоре, однако, он перестал даже пытаться понять, что происходит...

— Джим! — Мэри опять звала его. Какой-то временной интервал выпал из его сознания из-за того, что сходило у него за сон с момента потери тела. Джим уставился на комнату. Пара лаагов все еще находилась впереди. Остальные были все так же заняты своими пультами.

— Извини, надолго я отключился? — ответил он.

— Почти на четыре часа,—сказала Мэри.—Джим, с этим пора кончать. Может, они так еще неделю будут продолжать. Мы с этих лекторов, или кто они там, уже несколько сотен тысяч жестов записали. Я хочу посмотреть остальной город. Скажи сквонку, что мы уходим.

— Хочешь заглянуть наверх перед уходом?

— Там опять офисы. Нет, я хочу туда, где лааги разговаривают друг с другом. Что-то вроде клуба или ресторана у людей. Не знаю, ты можешь такую идею передать сквонку?

— Могу попробовать,—сказал Джим.

Он постарался вообразить комнату неопределенных размеров, но больше, чем офисные клетушки, и в этой комнате множество лаагов, стоящих или сидящих группами и переговаривающихся с помощью жестов. Сквонк остановился посреди дороги. Джим чувствовал, что инопланетянин был заинтересован, готов к работе, но озадачен.

— Не получается,— сказал он.

— Может, он знает такое место, но не связывает его с поиском ключа?

— Об этом я не подумал,— заметил Джим.

Он добавил ключ в мысленный образ и передал беспокойство по поводу его отсутствия.

Сквонк явно все еще был озадачен, но все же опять начал двигаться. Они прошли мимо нескольких знаний, но сквонк ни в одно не зашел.

— Он, похоже, понял, где мы хотим дальше искать ключ, но я не думал, что он так далеко пойдет,— сказал Джим.— Может, он собирается куда-то вне этого города.

— Ну и хорошо,— сказала Мэри,— выясним, что у них за транспорт.

Транспорт в другой город им, однако, не понадобился. Пройдя некоторое расстояние по сложному маршруту дорог, сквонк свернул в еще один вход.

Зрелище внутри напоминало то, что представил Джим, вплоть до незначительных деталей. В помещении величиной с одну из “аудиторий”, но с плоским полом и потолком пониже группами стояли и сидели лааги, жестикулируя в направлении других лаагов в своей группе. Между ними двигались сквонки. Сидели лааги на чашках-сиденьях, каждое на наклонной подпорке, как на кораблях и всюду, где Джим и Мэри их уже видели. Единственная разница заключалась в том, что эти сиденья можно было передвигать. Очевидно, по сигналу, который Мэри и Джим не могли выделить из массы остальных жестов, сквонк подбегал с сиденьем к пожелавшему сесть лаагу, и как только сиденье ставили на пол, его нижний конец прилипал к полу. Брошенные сиденья сквонки подбирали и оттаскивали к стене.

Вообще сквонки были везде. Одна их группа занималась только тем, что беспрерывно чистила пол и низ стен. Теперь Джим понимал, почему их сквонк сомневался, что найдет здесь предмет, потерянный невидимым лаагом, который отдавал ему приказы.

— Вот это другое дело! — мрачно проговорила Мэри.

— И правда, если тебе нужны разговоры между лаагами — это то что надо,— согласился Джим,— похоже на какой-то клуб.

— Или политическое собрание.

— Или совещательный орган,— предположил он.

— Ну, это мы выясним,— сказала Мэри.— Ты бы поспал, что ли. Я буду занята. Я тебя разбужу, когда настанет время записать рапорт.

— Спасибо, я не устал,— отозвался Джим крайне вежливым и ровным тоном.— Но все равно спасибо.

Мэри рассмеялась. В голосе ее чувствовались как веселье, так и возбуждение.

— Спорим, ты все равно уснешь,—сказала она.

На это Джим не ответил. Мэри занялась безмолвным наблюдением, а сквонк продолжал усердно обыскивать низ стены.

Джим оказался предоставлен сам себе и мог как следует рассмотреть помещение и тех, кто там находился. Свет, такой же ярко-желтый, как солнечный свет снаружи, казалось, шел со всех сторон, источников его не было заметно; возможно, внутрь действительно проникал солнечный свет. Пол был темно-красный, куда темнее, чем подошвы сквонков, сиденья — темно-зеленые, а стены, у самого пола коричневые, постепенно желтели и становились совсем светлыми у купольного потолка.

Внезапно послышался ужасный грохот. Никто в комнате не обратил на него ни малейшего внимания, кроме несчастного сквонка, который его и вызвал. Джим решил, что лааги были совершенно лишены слуха, да и сквонки, наверное, тоже. Грохот был вызван тем, что два сквонка, несших стулья, столкнулись, и стулья полетели на пол.

Это явно произошло случайно. Даже у ловких и сильных щупальцев сквонка был свой предел. Сквонк мог перенести один стул, обхватив всеми щупальцами стержень, подпиравший сиденье, и установить стул там, где это было нужно лаагу. Когда стул ставили, нижний конец опоры с помощью какого-то невидимого приспособления накрепко присасывался к полу. Очевидно, это приспособление у одного из стульев присосалось к ножке стула, который нес другой сквонк. Из-за неожиданно удвоившегося веса оба стула и один из сквонков полетели на пол.

Один сквонк убежал, оставив все как было. Другой поднялся на ноги с помощью щупальцев. Он попытался поднять стул, который нес сначала, но тот накрепко присосался к другому стулу. Сквонк безуспешно дергал слипшиеся стулья, потом оставил их в покое и побежал ко второму сквонку, который только что отнес другой стул.

Второй сквонк остановился, и на секунду сквонки переплели концы щупальцев. Потом второй сквонк убежал, а первый вернулся к сцепившимся стульям. Через несколько минут второй сквонк — по крайней мере, Джиму казалось, что это второй сквонк, хотя все они были похожи, почти как близнецы,— вернулся, держа в одном щупальце что-то вроде небольшого стержня с пистолетной рукоятью на одном конце.

Второй сквонк коснулся концом стержня места, где стулья соединялись. Оба сквонка взяли каждый по стулу и со всей силы потянули за них. Стулья расцепились. Сквонки взяли свои стулья и скрылись в толпе, где сквонк Джима больше не мог их видеть.

Джим зачарованно наблюдал за тем, как они уходили. Он в первый раз видел у сквонков что-то, напоминающее общение и работу в команде. Он продолжал наблюдать за комнатой, надеясь найти еще какое-нибудь подтверждение сотрудничества между сквонками, но поводов к этому, очевидно, больше не было. Так или иначе, он видел, как два сквонка не только общались, но и самостоятельно разрешили проблему без какой-либо помощи со стороны. Это давало достаточную пищу для размышлений.

 

Глава двадцатая

 

— Джим, Джим!

— Ладно, ладно,— отозвался Джим,— я и в первый раз тебя слышал. В чем дело?

— Ты опять спал.

— Нет, я думал; ладно, неважно... так чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы ты остановил сквонка,— сказала Мэри.— Пусть он замрет на месте, а еще лучше пусть отойдет метра на два назад. Тут есть пара лаагов, за которыми я хочу понаблюдать как следует.

— Не знаю, смогу ли я,—ответил Джим.

— Почему?

— Я могу, конечно, заставить его прекратить поиски, но я стараюсь придумать причину для этого. Так же, как мы придумывали, за чем его послать, чтобы ему было понятно. И потом, ты не думала, что если он просто перестанет что-либо делать, то привлечет к себе внимание.

- Ну и что?

— Если он привлечет внимание лаагов, то кто-нибудь из них может подойти узнать, что он тут делает.

— Мы пока не нашли подтверждения тому, что сквонки могут разговаривать с лаагами,— сказала Мэри.

— Да, но у лаагов могут быть другие способы выяснить, что сквонк здесь делает. Может, лааги в состоянии определить, что этот сквонк периодически чистит “ИДруга”, а в остальное время работает носильщиком, Тогда он удивится, что этот сквонк делает здесь. Даже если он просто удивится и ничего более, он все равно может приказать сквонку вернуться к своей постоянной работе; а сквонк может его послушаться, что бы я ему ни говорил. Ты этого хочешь?

— Нет, конечно нет,— Мэри сделала паузу.— Но мне обязательно надо еще немного понаблюдать за этими двумя лаагами. Они ведут себя совсем не так, как те лааги, которых мы видели до сих пор.

— Эти двое справа от нас?

— Точно.

— Ладно,— сказал Джим. Он взялся за привычную уже задачу, воображая себя лаагом, жестами отдающим команды сквонку.

— Хороший сквонк,— подумал он.— Стой; теперь жди на месте. Скоро я дам тебе новые указания.

Сквонк послушно застыл на месте в той же позе, в которой он тщательно изучал пол.

— Вот видишь,— сказала Мэри,— не так и сложно было его остановить.

—Я не о том беспокоился, как его остановить,— объяснил Джим.— Проблема в том, что...

— Помолчи немного, а? — сказала Мэри.— Эта пара очень необычная. Я хочу на них сосредоточиться, а ты отвлекаешь меня болтовней.

Джим начал было спорить, но внезапно осознал: больше всего в этом безапелляционном приказе его раздражало то, что Мэри опять стремилась оставить за собой последнее слово. Он замолчал и решил сам поближе приглядеться к этим двум лаагам. Они сидели отдельно от всех остальных, и их окружало большее, чем все остальные группы, свободное пространство. Казалось, что остальные лааги из вежливости стараются не тревожить их.

Складывалось ощущение, что их беседа была очень официальной. Когда один жестикулировал, другой сидел спокойно. Конечно, в какой-то степени так поступали и остальные лааги, но только в какой-то степени. Но эти двое отличались и еще кое-чем. Каждый раз, когда один из них переставал говорить, на секунду оба замирали неподвижно, и только потом второй начинал отвечать.

— Ты заметила эти паузы? — спросил Джим.

— Да, конечно,— ответила Мэри,— но это еще не все, чем они отличаются. Если приглядеться, их жесты куда медленнее и четче, чем у других.

— Может, они просто старые,— предположил Джим.

— Может быть,— вполне серьезно ответила Мэри.— И еще они жестикулируют с большим выражением — смотри!

Тот из двоих, который сейчас жестикулировал, внезапно целиком втянул голову в складки кожи наверху туловища и замер. После долгой паузы его голова опять медленно выползла наружу.

Мэри неожиданно рассмеялась; Джим, будь у него лицо, непременно ухмыльнулся бы. Он и сам толком не знал, почему это зрелище так их рассмешило. Скорее всего, эта высовывающаяся голова просто напомнила им детскую игрушку с чертиком, выскакивающим из коробки. Впечатление было такое, как если бы на Земле главы государств торжественно обсуждали международные проблемы и вдруг один из них, чтобы подчеркнуть важность своего заявления, встал бы на голову.

Так или иначе, тот, что втянул голову...

— Назовем его “А”,—произнес Джим задумчиво.

— Кого? — удивилась Мэри.

— Того, который сейчас втянул голову,— объяснил Джим,— а второго назовем “Б”. Похоже, “А” свое сказал и пока больше спорить не будет.

— Откуда нам знать, спорят они или нет? - сказала Мэри.— Но ты прав. Теперь “Б” заговорил.

“Б” и правда начал жестикулировать. Движения его были медленными и размашистыми и включали множество изменений длины конечностей и тела. Пожестикулировав несколько минут, “Б” тоже решительно и резко втянул голову, с минуту подержал ее скрытой, а потом снова высунул. Оба лаага встали с мест и разошлись в разных направлениях.

— Похоже, они достигли какого-то решения,— сказала Мэри.

— Или разорвали многолетнюю дружбу из-за принципов...— начал было Джим, но его прервали.

К их сквонку подошел другой и начал исследовать щупальцами его неподвижное туловище. Все сквонки вокруг, которые не были заняты стульями или чем-нибудь еще, направлялись к ним.

— Сквонк, вернись к прежней работе,— поспешно скомандовал Джим.

Сквонк задвигался. Он поднял голову, обменялся прикосновением щупальцев с осматривавшим его сквонком и продолжил методично осматривать пол перед собой. Направлявшиеся к ним сквонки разошлись по своим делам.

— Видишь? — сказал Джим.— Как только сквонк или лааг перестает что-нибудь делать, он привлекает к себе внимание.

— Ты прав,—деловито сказала Мэри,—но теперь все в порядке. Мне надо продиктовать рапорт. Ты готов?

— Как всегда,—отозвался Джим.

Мэри начала диктовать. Она включила кое-какие общие данные наблюдений за общением между лаагами в этой комнате, но в основном ее рапорт практически жест за жестом описывал увиденную ими беседу.

Джим заметил, что рапорты Мэри всегда состояли из коротких утвердительных предложений. Она выбирала простые слова с ясным значением и никогда не сбивалась. Повторяя слова за ней, Джим подумал, что у нее наверняка большой опыт такой работы. Эта мысль почему-то напомнила ему о вопросе, который недавно пришел ему в голову. Он подождал, пока Мэри закончит, и спросил:

— Скажи, а когда ты спишь?

— Тогда же, когда и ты,—ответила Мэри.

— Да? — Джим обдумал это.— А почему тогда я никогда не застаю тебя спящей?

— Потому что я меньше сплю, чем ты,—объяснила Мэри.— Я никогда много не спала, в собственном теле мне хватало четырех-пяти часов за ночь. А сейчас, по-моему, я могу обойтись и меньшим количеством, если захочу. Так что я просто жду, пока ты уснешь, а потом, если вокруг ничего интересного не происходит, засыпаю сама.

— Все равно непонятно, почему я ни разу, проснувшись, не застал тебя спящей.

— Когда ты просыпаешься, я тоже просыпаюсь,— сказала она.— Я так настроилась, и так и получается. И потом, когда ты просыпаешься, то потом еще несколько минут приходишь в себя и поэтому не замечаешь, что я тоже только что проснулась. Как правило, конечно, я просыпаюсь намного раньше, даже если уснула позже тебя.

— Один-ноль в твою пользу,—заметил Джим.

Он шутил, но тон Мэри был совершенно серьезен.

— Тебе виднее,— небрежно отозвалась она. Несмотря на все свои добрые намерения, Джим почувствовал раздражение.

— Скажи, а тебе никогда не приходило в голову, что с коллегами по работе лучше поддерживать дружеские отношения? — поинтересовался он.

— А с какой стати? — почти огрызнулась в ответ Мэри.— Работа есть работа. Если она делается, кому какое дело, как работники относятся друг к другу.

Несколько секунд Джим обдумывал услышанное.

— Похоже, ты и правда в это веришь,— сказал он наконец.

— Верю,— сказала Мэри. Внезапно у нее опять сменилось настроение. Перемены эти были не менее странными, чем то отношение к жизни, которое она только что высказала.— Извини, Джим. Я не стараюсь специально быть невыносимой. Просто мы сейчас участвуем в одной из самых важных акций, когда-либо предпринятых человечеством. Это настолько важнее дружбы, сна или чего бы то ни было еще, что даже сравнивать смешно.

— Да, но эта работа сложна, как вся цивилизация лаагов,— ответил Джим задумчиво,— Одному или даже двоим всего не переделать.

— Те, кто придет после нас, продолжат мою нынешнюю работу,— сказала Мэри.— Я обязана дать им как можно больше, и все тут. Если тебе это не нравится, оставь свое неодобрение при себе.

Джим начал было отвечать ей, но потом закрыл рот. Это было бессмысленно. Они говорили на разных языках.

Но этот диалог заставил его задуматься о новой ситуации.

В исходивших сейчас от Мэри эмоциях он почувствовал ярость, которой раньше не замечал. Она словно реагировала на него как на соперника или даже противника. Он сравнил эту реакцию с тем, как она вела себя, когда Джим очнулся после гипнотической ловушки и обнаружил свой корабль прикованным к чужой планете.

Тогда Мэри была совсем иной. Она явно сожалела о том, что ей пришлось сделать, потому что другого выбора не было, и переживала по поводу того, что сделали с ним. Теперь же она огрызалась на любое слово. Почему? Джиму пришла в голову дикая догадка: может быть, что-то в изучении лаагов вызвало перемены в Мэри?

Он попытался угадать, что именно это могло быть. Вряд ли она следовала примеру самих лаагов. Пока что они не видели у лаагов ничего, что указывало бы на сильные эмоции, а тем более жестокость. Даже если бы что-то такое было, то непонятно, почему наблюдение за всем этим должно было изменить отношение Мэри к Джиму. Как и сквонки, лааги, похоже, не занимались ничем, кроме работы, работы и еще раз работы.

Единственная связь между этой их непрерывной деятельностью и Мэри заключалась в том, что Мэри тоже была неутомимой работницей. Но даже она не могла работать всю жизнь круглые сутки семь дней в неделю; а лааги, судя по уже увиденному, именно так и делали. Неужели она и правда могла обходиться четырьмя часами сна за ночь в течение неопределенного времени? Во время службы на границе Джиму приходилось иногда по нескольку недель обходиться пятью-шестью часами сна, и его быстро изматывало недосыпание. Конечно, у разных людей потребности в сне разные...

И потом, неужели она и правда спала только тогда, когда спал он, и просыпалась тогда же, когда и он...

— Джим!—окликнула Мэри.—Что ты делаешь со свонком? Я не хочу, чтобы он возвращался к стене. Пусть продолжает работать в толпе: ты слышишь, Джим?

Я ничего ему не говорил,— ответил Джим. Пока он отвлекся, сквонк повернулся и, как и сказала Мэри, направился к стене, подножие которой осмотрел несколько часов назад.— Сквонк, хороший сквонк, не ходи туда, вернись обратно.

Но сквонк уже добрался до стены. Он прислонился к ней, укоротил ноги, перекатился на спину, подняв красные ступни к потолку, и так и лежал, покачиваясь в своей оболочке.

— Ну что ж,— сказал Джим наконец.— Похоже, когда ему надо спать, он спит.

— А ты не можешь его разбудить?

— Как? — поинтересовался Джим.

— Не знаю. Ты им командуешь, придумай что-нибудь. Должен же быть какой-то сигнал тревоги, который бы его разбудил.

— Может, такой сигнал и есть,—согласился он,— но если мы хотим использовать его и дальше, не лучше ли держать его в форме? Пусть он спит тогда, когда привык спать. Если с ним что-нибудь случится или он так устанет, что перестанет обращать на меня внимание, где мы возьмем другого? Видела, как он сейчас не обратил на меня внимания, когда я велел ему не ходить к стене?

Мэри не ответила. В ее молчании чувствовался гнев. Но уверенности в этом у Джима не было. Пока она не начинала говорить, догадываться о ее эмоциональном состоянии было сложно; но стоило ей заговорить, чувства ее проявлялись четко и ясно, доминируя над всеми словами. На этот раз он сказал сам себе, что ему показалось, но после того, как сквонк проснулся и послушно взялся за работу, Джим стал наблюдать за Мэри и ее реакциями.

В последующие недели или даже месяцы они собрали, а Мэри изложила в рапортах огромное количество наблюдений за лаагами. Сколько именно времени прошло, сказать было трудно. Дни, похоже, были длиннее земных, хотя до возвращения к “ИДругу” и его приборам точно об этом сказать было нельзя.

Они добрались до окраин города. Заканчивался он, как оказалось, очень неожиданно: за последним зданием начинались пустоши с плотно утрамбованной песчаной почвой, поросшие щетинистым кустарником; кустики и редкие деревца время от времени вытаскивали корни, переползали на новое место и снова укоренялись. Пустошь была покрыта следами еще более примитивных форм жизни, начиная с конических холмов, напоминавших муравейники высотой в несколько метров, и кончая скоплениями холмиков поменьше, размером с человеческий кулак. Днем из них выползали, вылетали и выскакивали крошечные существа вроде насекомых. Питались они, похоже, растительностью или друг другом.

Пройдя немного по этим землям, сквонк вскоре занервничал и захотел вернуться. На расстоянии около километра от зданий и Мэри, и Джиму показалось, что они заметили среди растительности движущиеся фигуры величиной с лаагов.

— ...Невозможно определить, от страха сквонк так рвался в город или потому, что чувство долга призывало его вернуться на место,— продиктовала Мэри в рапорте по возвращении в город.— Возможно, и то и другое...

В городе они в конце концов нашли что-то вроде космического терминала, где стояли, взлетали и садились корабли.

— Странно, что они решили держать “ИДруга” не здесь, а в городе,—заметил Джим.

— О подобных вопросах можно подумать и потом,— сказала Мэри.

Тем не менее вопрос этот продолжал занимать Джима. Он жалел, что не знает, держат ли корабль здесь, среди обычного космического транспорта.

Еще они увидели, как лааги общаются на расстоянии. Они понаблюдали за лаагом, который работал с панелью, состоящей из кнопок на вертикальном стержне. Стержень этот не только вращался вокруг своего основания в полу, его еще можно было удлинять и укорачивать, так как секции подлиннее могли задвигаться поверх прилегающих секций покороче. Короткие толстые пальцы лаага перебирали кнопки, встроенные в сам стержень.

При этом лааг наблюдал за трехмерным экраном, на котором двигался и жестикулировал другой лааг. Вскоре они поняли, что лааг перед ними управлял движениями изображения, которое видел его собеседник, а тот в свою очередь управлял изображением на экране.

— Называй это телефоном,—предложил Джим.— Это проще, чем говорить каждый раз об инопланетной форме общения.

Мэри не ответила, но в рапортах с этого момента употребляла слово “телефон”.

Но они не нашли зон отдыха, ничего, что напоминало бы отдельные дома, жилища или даже спальни. Одно место, правда, явно было местным эквивалентом больницы.

В больнице нашлось и родильное отделение; некоторые лааги — какие именно, по внешнему виду было не определить — были способны производить потомство. Джим и Мэри не смогли выяснить, было ли размножение двуполым, бесполым или еще какой-нибудь разновидностью. Совокупляющихся лаагов они, во всяком случае, не видели. Лааги вообще почти не трогали друг друга, не считая легких прикосновений и вибрирующих жестов вроде тех, которыми хвалили сквонка, когда он только покинул корабль. Иногда при разговоре лааги использовали похожие вибрации. Но более близких контактов ни Джим, ни Мэри у них не заметили.

Дети, очевидно, вынашивались до срока внутри взрослого, как и у людей. Для родов беременные взрослые приходили в больницу. Роды наступали через несколько минут после приема в родильное отделение больницы, из чего Мэри вывела, что момент их наступления в какой-то мере контролируется самим лаагом.

У новорожденных голова и конечности были спрятаны во внешние складки кожи. Их немедленно уносили работники больницы, а лааг-родитель вставал, уходил из больницы и возвращался к работе.

После этого, похоже, родители и дети друг с другом не общались. Новорождённые помещались во что-то вроде яслей, и в течение следующей недели голова и конечности начинали потихоньку показываться наружу. Через две-три недели малыши вставали на ноги и были в состоянии передвигаться, и тогда из яслей их переводили во что-то вроде школы. Там они немедленно и почти без обучения начинали работать или, может быть, играть в работу.

“Кажется, естественный отбор на этой планете, если предполагать, что это единственная, населенная лаагами или породившая их планета,— продиктовала Мэри в одном из рапортов,— основывается на общинных формах жизни. Если это правда, то может оказаться, что лааги — общинная форма жизни, которая развилась до равного земному уровня и создала сравнимую цивилизацию, но соответствующую их особым требованиям и потому неповторимую.

В результате, хотя во многих родах деятельности они подчиняются расовой императиве, и все, что для них важно,— это потребности общества, в более современных и технологических областях они существуют как индивидуумы. Хотя я не смогла найти доказательств существования правительства или индивидуумов-лидеров, и я, и Джеймс Уандер совершенно уверены, что они должны существовать в социальной структуре лаагов...”

Взрослые лааги ели в ближайшей общей столовой и спали на работе, когда сон был им необходим. Как и у сквонков, самая большая уступка потребности в отдыхе состояла у лаагов в том, что они уходили с прохода перед тем, как заснуть. Спали они не больше одного-двух часов, и установленного времени сна у них не было.

Они также сделали неприятное открытие: лааги и умирали на работе. Иногда кто-то из тех, кто втянул конечности и голову вроде бы для нормального сна, больше никогда не просыпался. Смерть, очевидно, проявлялась в том, что голова, руки и ноги слегка выползали из складок кожи и были необычно вялыми.

Когда такое случалось, иногда коллеги мертвого лаага уносили его, а иногда на него не обращали внимания. Тогда за ним вскоре приходили другие лааги, а место умершего работника занимал живой.

По настоянию Мэри они проследили за такой уборочной командой и выяснили, что она просто сбрасывает тела в мусорный ящик у ближайшей столовой. Оттуда вместе с пищевыми отходами их забирала и увозила управляемая сквонком мусоросборочная машина.

Все это Мэри тщательно заносила через Джима в банки памяти “ИДруга”. Джим тем временем занимался двумя задачами.

Первая заключалась в определении способности сквонка пользоваться инструментами и сотрудничать с другими сквонками. Мэри обратила на это внимание, когда Джим приказал сквонку поднять и передвинуть металлическую балку, прислоненную к стене полуофисного, полузаводского здания, в котором они в тот момент находились. Для одного сквонка эта балка была слишком тяжелой; но Джим сосредоточился и ясно передал сквонку, как можно передвинуть балку вдоль стены на расстояние, равное ее длине.

Эксперимент завершился полным успехом. Послушный сквонк отошел от балки и поймал трех других сквонков, которые проходили мимо и ничего не несли в щупальцах. Вчетвером они вернулись к балке, подняли ее щупальцами и передвинули так, как того хотел Джим.

Они вовсе не возражали, когда Джим немедленно скомандовал передвинуть ее обратно. Потом сквонки разошлись.

— Что случилось? Что делает сквонк?—голос Мэри отвлек его от почивания на лаврах.—Я хотела, чтобы он стоял на месте и дал мне наблюдать за лаагом на том конвейере.

— Извини,—сказал Джим.—Я просто хотел проверить, сможем ли мы при необходимости привлечь других сквонков. Я проверяю границы контроля над сквонком.

— В следующий раз предупреждай,— отозвалась она.— Ты можешь помешать моим наблюдениям, об этом ты подумал?

- Нет, извини,— сказал Джим.— Обратно к конвейеру, сквонк.

На этом вопрос был закрыт. Второй задачей Джима было изучение самой Мэри.

С тех пор как он ее встретил, его отношение к ней переходило от раздражения к активной неприязни, потом к терпимости во время долгой подготовки к тому, чтобы он стал частью “ИДруга”. Дальше началось осторожное сотрудничество, которое уже преображалось в искреннюю симпатию. Но все это разлетелось на кусочки под напором его ярости, когда его обманом затащили на планету лаагов. Теперь, однако, Джим сделал следующий шаг.

Ярость утихла, а вместе с ней угасли и все негативные чувства, которые он когда-либо испытывал к Мэри. В глубине его души, под внешней оболочкой эмоций, родились симпатия и искренняя забота о ней. Он больше не мог по-настоящему рассердиться на нее. Мэри ему нравилась, и он о ней беспокоился, но чем дольше они находились на этой планете, тем больше росло его беспокойство.

Они уже установили, что лааги, как и сквонки и другие общинные формы жизни на этой планете, жили ради работы. Они работали, пока хватало сил, потом умирали. В этом мире работа была всем. Ничто другое значения не имело.

А Мэри и сама жила ради работы, и ничто другое, насколько он сумел выяснить, не имело для нее значения. Но то, что для лаагов оказывалось нормальным, для нее, человеческого существа, таковым не было. Тем не менее она оказалась в среде, в которой способность к работе больше не выделяла ее, не отличала ни от кого, кроме самого Джима, которого она считала просто шофером. Для большинства людей такая среда не представляла бы угрозы. Но Мэри, по наблюдениям Джима, окружила себя защитной оболочкой.

Он проверил ее утверждение, что она почти не нуждается в сне. До какой-то степени это было правдой: Мэри обходилась местным эквивалентом в несколько земных часов. Но в том, что она ему сказала, оставались недомолвки.

Прежде всего, она спала не только тогда, когда спал он. Он наблюдал за тем же, за чем наблюдала она, а потом повторял ее рапорты для записи. Иногда Джим видел какие-то действия лаагов и знал, что Мэри наверняка включила бы такое в доклад. Но она их не включала.

Если она не могла различить, когда он молчал, потому что спал, а когда —потому что просто думал, то и Джим не понимал этого по ее поведению, за исключением подобных пропусков в рапортах. Ему было интересно, замечала ли это сама Мэри. Когда Джим только оказался в “ИДруге”, он не ощущал, когда спал. Возможно, Мэри тоже этого не чувствовала. Она могла искренне верить, что спала только вместе с ним. Они оба были лишены тел, так что привычные физические сигналы пробуждения большей частью отсутствовали.

Джим сосредоточился на том, чтобы научиться распознавать в себе признаки пробуждения. Постепенно он сумел их определить. Он чувствовал легкую утомленность, не обычную тяжесть тела после пробуждения, а краткий период, в который разум должен разогнаться до сознательных мыслительных процессов после бессознательного существования в стране снов.

Кроме того, когда он начал замечать периоды своего сна именно как сон, то заметил, что осознает то, чего раньше не ощущал,—период бездействия сознания, пробел в памяти. Когда он это заметил, то стал вспоминать свои сновидения, как человек, который записывает их по пробуждении.

Запоминая сновидения, он сумел приблизительно определять продолжительность своего сна по количеству запомненного. Измерение было неточное, но Джим получил базу для оценки продолжительности своего сна.

В процессе этих наблюдений Джим впервые заметил, что после сна он чувствовал себя лучше. Его разум получал передышку от постоянной деятельности во время бодрствования. Заметив это, Джим сделал следующий шаг и начал осознавать признаки умственной усталости, говорившие ему, что пора спать. Это было странное внетелесное ощущение нервного напряжения, сродни натянутой резинке, иногда предшествующего головной боли. Ощущение слабое, но оно возникало, когда требовалось. Джим обнаружил, что, когда оно появлялось, достаточно было перевести взгляд, отвести внимание от сцены, за которой он наблюдал, или занимавшей его задачи — и он немедленно засыпал.

После всех этих открытий в себе самом Джим научился приблизительно измерять время в этих странных обстоятельствах. Он начал учиться замечать признаки усталости и пробуждения в Мэри. Если его подозрения были верны, она постепенно убивала себя.

 

Глава двадцать первая

 

— ...Хотя на основе немногих наблюдений за лаагами, возможных за такое короткое время, допустимо лишь делать догадки,— диктовала Мэри,— есть несколько предположительных причин, объясняющих непонятные до сих пор элементы поведения лаагов.

Например, такие действия лаагов, как поведение их кораблей на общей с нами пространственной границе: иногда большое количество истребителей лаагов отступают при куда меньшем количестве истребителей людей или, наоборот, горстка их кораблей атакует только что встреченные крупные силы людей даже тогда, когда такая атака кажется самоубийственной и, следовательно, бессмысленной.

Она перестала диктовать. Последовала долгая пауза, и Джим уже начал думать, что продолжать Мэри не будет.

— Следовательно... следовательно,— продолжила она резко,— мы должны рассмотреть вариант, что эти на первый взгляд беспричинные действия пилотов-лаагов были вызваны системой расовых императив, которая отсутствует у людей, и они даже не в силах осознать ее существование. Другими словами, то, что людям кажется беспричинным, для лаагов при определенных условиях имеет свои причины.

Из того, что видела я и что видел Джим Уандер, который вместе со мной участвует в наблюдательной экспедиции на территорию лаагов, они могут более сильно, чем мы, подвергаться влиянию унаследованных рефлексов, обеспечивших выживание их предков.

Лааги, как я уже неоднократно замечала, по сути своей кажутся общинной расой, как пчелы в улье или муравьи в муравейнике. Но для того, чтобы такая раса разработала технологию, сравнимую с нашей, на каком-то этапе она должна была позволить своим членам развить какой-то уровень индивидуальности. Технология требует изобретений. Изобретения требуют оригинальности. Оригинальность — это свойство уникальной личности, отличающейся от всех других родственных индивидуумов. Как я уже упоминала выше, у лаагов нет зон отдыха и способов отдыха; их работа и есть их отдых. Даже наш носитель, которого мы назвали сквонком, принадлежащий к местному виду с более низким, чем у лаагов, интеллектом, чувствует себя несчастным, если не работает в часы бодрствования. То же самое происходит и с самими лаагами. Они рождаются для работы и до самой смерти работают. Они и умирают на рабочем месте, как рабочие пчелы загоняют себя до смерти. Я...— Она снова прервалась, но через несколько секунд продолжила: — ...Я несколько раз пыталась выяснить, предопределяются ли занятия лаагов генетически, как у рабочих пчел. Пока что я не смогла собрать подтверждений. Однако и у меня, и у Джима Уандера сложилось впечатление, что у современных цивилизованных лаагов занятие не выбирается генетически при рождении.

Сквонк внезапно споткнулся, попятился на несколько шагов и начал заново обыскивать уже осмотренный участок пола комнаты, где они занимались наблюдениями. Маленький инопланетянин все еще целеустремленно искал пропавший предмет, который невидимый лааг внутри него должен был опознать после того, как сквонк его найдет. Сквонк уже не первый раз спотыкался и возвращался к ранее осмотренному месту. В первый раз он сделал это три дня назад. Джим забеспокоился, но Мэри, похоже, ничего не замечала.

— ...В качестве модели типичного человеческого существа мы берем существо, у которого есть базовые инстинкты и основанные на этих инстинктах рефлексы. На все это налагается модель культурных реакций и поведения, приобретенная от человеческой общины, окружающей данное существо при взрослении.

На это накладывается набор обычных действий и решений, плюс текущие решения, порожденные сознательной обработкой предыдущего опыта, плюс влияние двух нижних слоев реакций, и у нас получается трехслойная структура человеческих действий и откликов на конкретную ситуацию.

По контрасту с этим лааги, очевидно, реагируют согласно двухслойной структуре, в которой ранний инстинктивный слой является при некоторых условиях доминантным, но при других новый сознательный слой может контролировать инстинкты. Возьмем гипотетический пример: если лааг встретит другого лаага с признаками определенного заболевания, то его первичные инстинкты вынудят его уничтожить больного, даже если он лично этого не хочет. Но если признаки заболевания у больного хоть чуть-чуть отличаются от стандартных, то новое индивидуальное сознание позволит нашему лаагу поступить по своему усмотрению: не убивать больного или даже отвести его в больницу.

Мэри резко остановилась. Джим восхитился ее способностью делать такие выводы из одних только наблюдений за чуждой расой. Шерлок Холмс гордился бы ею. Однако, когда она продолжила, в голосе ее чувствовалась усталость.

— Еще раз должна заметить, что то, что я описала раньше, является чисто условным примером. Мы не видели лаагов, убивающих других лаагов по какому бы то ни было поводу. Мы не видели драк или даже того, что абсолютно точно было бы разногласием между лаагами...

Она остановилась и на этот раз не продолжила говорить, хотя обычно завершала рапорты четкой фразой, свидетельствовавшей об их окончании.

— Мэри,— сказал Джим после долгого молчания,— ты себя загнала до изнеможения.

— У меня все в порядке,— отозвалась она.

— Нет, не в порядке. Я же вижу, ты все больше и больше устаешь. Ты думаешь, что можешь постоянно работать над чем-нибудь и спать урывками, но утомление накапливается, и пора бы тебе это заметить.

— Что ты несешь? — удивилась Мэри.— У нас нет тел, и утомлять нечего: усталость — это чисто физическое явление. Я могу работать сколько хочу; разум не устает.

— Да вот все-таки устает, извини,— ответил Джим.

— Ты-то что об этом знаешь? Ты просто катаешься со мной за компанию и повторяешь рапорты!

— И наблюдаю за всем происходящим,— сказал Джим,— так что я вижу то, что ты в последнее время пропускаешь. Насчет сквонка, например.

— А что такое со сквонком?

— Ты загоняешь себя, а заодно и его, а он так устроен, что не заботится о своем здоровье и безопасности.

— Ты с ума сошел! — В голосе Мэри впервые послышалась озабоченность, но вместе с тем и недоверие.— Он может вздремнуть, когда захочет, и мы никогда ему не мешаем.

— Он не хочет спать,— сказал Джим.— Сквонк хочет найти этот несуществующий ключ, который уже не первый месяц для нас ищет. Он все больше и больше лишает себя сна, потому что ты так поступаешь. Он только тогда останавливается и находит место, чтобы улечься и вздремнуть, когда мы ничем не заняты, например не отдали ему приказ поискать в каком-нибудь новом месте; или не разговариваем, как сейчас.

— Думаешь, он нас слышит?

— Меня он слышит,—ответил Джим.—Во всяком случае, ту часть меня, которая отдает ему приказы; и вообще, может, он также сильно чувствует мои эмоции, как я его. Если так, то он все это время чувствовал посыл срочности, который я получаю от тебя, когда ты указываешь новое место, направление или что-нибудь такое.

— Я не верю, что он перегружен. Ты ведь хочешь сказать, что я его перегружаю?

— Именно. Ты, конечно, не нарочно это делаешь, но тем не менее ты создаешь ситуацию, в которой, по твоим же собственным выводам и наблюдениям, расовая императива заставит сквонка загнать себя до смерти работой.

— Я в это не верю. У тебя какой-то план помешать мне дальше работать здесь, чтобы я отпустила тебя на Землю.

— Ну извини, не веришь так не веришь,— сказал Джим,— но ты забыла, что я управляю сквонком. Ему нужен отдых, и он его получит. Ты вообще думала, что с нами будет, если он умрет? Я не знаю, как мы сумеем перейти в другого сквонка или вернуться в “ИДруга”.

Он прервался и обратился прямо к сквонку, используя обычный образ лаага:

— Сквонк, хороший сквонк, можешь перестать искать. Пора спать, сквонк, потом будем искать ключ. А сейчас, сквонк, пора отдыхать.

В эмоциях сквонка почувствовался вопрос. Он впервые попробовал что-то вроде прямого общения с управляющим им невидимым лаагом, и для Джима этот необычный поступок свидетельствовал об охватившем сквонка смятении и расстройстве.

— Спать! — сказал Джим.— Спать, сквонк!

Сквонк прекратил поиски при первой команде Джима, но все еще колебался. Он опустил голову, попятился и снова начал обыскивать пол перед собой, потом остановился в растерянности. Он посмотрел на ближайшую стену, потом опять на пол.

— Спать! — скомандовал Джим.

Сквонк повернулся к стене. Он немного покачивался на ходу, и как только он уперся в стену, то втянул разом голову, ноги и щупальца и буквально упал на спину. Еще раз качнулся, а потом замер.

- Что это ты делаешь? — закричала Мэри. От нее исходили одновременно ярость, боль и гнев.— Ты это нарочно, ты хочешь мне помешать. Я не верю ни слову из того, что ты говоришь!

— Мэри, сквонк спит,— сказал Джим,— Пока он не проснется, делать тебе нечего, разве что наблюдать от стены, а ты это уже делала, когда мы только сюда пришли. Почему бы тебе тоже не поспать?

— Спать? Зачем мне спать? Кто ты такой, чтобы говорить мне, когда я хочу и могу спать? — Вспышка эмоций исказила ее голос.

— Извини, но я не дам тебе убить ни сквонка, ни себя саму,— сказал Джим.— Ты уже переделала здесь кучу работы. Признайся, пора ведь уже отправляться на Землю, на базу.

— Так вот ты про что! — Голос Мэри задрожал от гнева.— Ты хочешь заставить меня выпустить тебя, чтобы ты смог сделать фазовый переход из-под этих арок, которыми они привязали “ИДруга”. Так вот, не выйдет! Мы здесь останемся, пока я не решу, что мы достаточно сделали и можем уходить. На годы останемся, если надо; на всю жизнь, если придется.

- Не надо так говорить,— ответил Джим как можно мягче.— Ты меня вынудишь найти способ высвободить “ИДруга” и увести его домой вне зависимости от того, что тебе еще нужно или хочется сделать.

— Лучше и не пытайся! — резко и зло отозвалась Мэри.— Не лезь драться со мной, Джим, вот увидишь, тебе это будет не по зубам. Я серьезно! Я уже в шесть лет знала, что именно хочу делать — то, в чем будет смысл! Тебе такое понятно?

Джим решил не отвечать, а просто дать ей выговориться. И верно, через секунду она продолжила, не дожидаясь его ответа:

— Когда мне было шесть — я как раз должна была пойти в первый класс,— я уже понимала, что из себя представляли мои родители. Знаешь, чем они занимались? Мать убивала время с подругами, такими же пустоголовыми, как она сама. И отец был такой же пустоголовый. Он торговал недвижимостью и хорошо на этом зарабатывал, очень хорошо. И всю жизнь они притворялись, что то, чем они занимаются, имеет хоть какой-то смысл. А на самом деле если бы они умерли при рождении, мир ни капли бы не изменился, только вот ребенок у них был.

Она остановилась.

— Почему ты молчишь? — поинтересовалась она.— Ладно, не отвечай. Я знаю, что ты слушаешь. Тебе все равно приходится меня слушать, хочешь ты того или нет, так что можешь заодно хоть чему-то научиться. В шесть лет я уже решила, что чем бы я в жизни ни занялась, непременно добьюсь важных результатов. Для будущего будет иметь значение, жила я или нет. Я решила не быть нулем, как мои родители. Я собралась стать человеком, который добивается своего.

Она опять остановилась. Джим промолчал.

— И с тех пор я не забывала этого решения. Я шла выбранным путем. Вот почему я не могла дождаться, пока уйду от семьи и займусь своим делом. Я выбрала себе дело и не отступала. И я добилась того, что попала сюда. И здесь я останусь, пока не отвечу на все важные вопросы о лаагах. Ты меня понял? И ты, и сквонк останетесь со мной, потому что вы мне нужны. Так что не иди против меня, Джим. Я всю жизнь преодолевала то, что стояло у меня на пути, и если ты встанешь у меня на пути, я справлюсь и с тобой. Подумай об этом, и хорошенько подумай!

Мэри остановилась, и на этот раз, похоже, окончательно. Больше она ничего не говорила, и постепенно натренированное на такие признаки внимание Джима сказало ему, что она, похоже, наконец заснула.

У самого Джима не было выбора, кроме как принять ее слова за чистую монету. Мэри твердо решила оставаться, пока не угробит себя, и так или иначе она себя точно угробит, потому что одному человеку, или даже одному поколению людей, досконально лаагов не изучить. Потребуются тысячелетия, прежде чем человечество сможет сказать, что понимает существ, с которыми сражается вот уже сотню лет. Если бы Мэри остановилась на секунду и подумала, то поняла бы, что уже оставила след в истории человечества тем, чего она добилась на планете лаагов. Ей вовсе не обязательно было стремиться к невозможному.

Но она явно не собиралась этого признавать и добровольно не дала бы ему увести “ИДруга” домой. Это означало, что ему самому придется решить, как высвободить корабль и их двоих, невзирая на Мэри и против ее воли. Он не сомневался в том, что сможет это сделать, точно так же, как Мэри не сомневалась в себе. Но обдумать и сделать еще надо было многое.

Через два дня по времени лаагов сквонк споткнулся и упал, осматривая стену одного из помещений, которые Джим и Мэри стали называть дискуссионными комнатами. Единственным назначением этих комнат, похоже, были сбор и беседы лаагов: для Мэри они стали любимым местом наблюдения.

Сквонк немедленно поднялся на ноги и опять взялся за поиски. Но он, похоже, был в смятении: вскоре он выпрямился, отступил на некоторое расстояние и снова начал обыскивать подножие только что осмотренной им стены. Но потом, не закончив повторный осмотр, он отошел от стены и начал бессистемно обыскивать пол между дискутировавшими лаагами.

— Сквонк, пора отдыхать,— поспешно скомандовал Джим.— Спать, сквонк! Остановись!

Сквонк послушно встал, направился к стене, втянул конечности, как он делал всегда при подготовке ко сну, но перед тем как перекатиться на спину, задумался. Он снова вытянул конечности и начал обшаривать ближайший участок стены.

К нему уже направлялись другие сквонки. Джим снова скомандовал сквонку спать, но теперь тот, похоже, не слышал его. Наконец остальные сквонки окружили его и начали ощупывать.

Сквонк в свою очередь принялся неуверенно ощупывать их, будто они были частью стены, которую он осматривал. Окружающие сквонки ухватили щупальцами его ноги и голову и попытались засунуть их обратно в складки кожи, из которых они вылезли. Но сквонк сопротивлялся, удерживая части своего тела на месте, и в то же время шарил вверх-вниз по щупальцам, пытавшимся сложить его тело.

Сборище сквонков наконец привлекло внимание стоявших неподалеку лаагов. Один из них оторвался от беседы и подошел, проталкиваясь между сквонками. Как только те замечали, что подошел представитель более высокой формы жизни, уступали ему дорогу. Лааг встал над их сквонком и, судя по волнам эмоций, которые улавливал Джим, стал отдавать ему приказы.

— Что делает лааг? Что происходит? — беспокоилась Мэри на дальнем уровне сознания Джима.

— Погоди пока с вопросами, ладно? — отозвался он с раздражением.— Лааг велит нашему сквонку спать, но тот не реагирует, как не реагировал и на меня.

Лааг повернулся и потянулся к одному из соседних сквонков. Тот немедленно вытянул шею и подставил ее лаагу, который легко завибрировал над ней рукой. Это явно был приказ, хотя изначально, когда они только ушли с корабля и сквонк подошел к определенному лаагу, Джим думал, что это была просто похвала. Теперь он подозревал, что легкие вибрирующие движения куда чаще передают приказы, чем похвалу. Он даже думал, что основным их назначением было резкое изменение рабочих указаний, по которым действовал сквонк, и направление его на совершенно новую работу.

Лааг выбрался из толпы сквонков и вернулся к своей группе. Сквонк, к которому он прикоснулся, умчался. Остальные по-прежнему окружали сквонка, хотя и перестали заталкивать внутрь его голову и ноги. Теперь они просто гладили все его тело, которое не было покрыто оболочкой на спине.

Поглаживание, похоже, хотя бы отчасти успокаивало сквонка, хотя он все равно неуверенными и слабыми движениями пытался обыскивать любую поверхность, до которой мог достать щупальцами. Ушедший сквонк вернулся на чем-то вроде платформы или плота, плывшего над полом. То ли его удерживала антигравитация, то ли что-то просто отталкивало от пола.

Остальные сквонки умудрились уложить больного на этот плот, а тот, что привел его, повел плот обратно, пока сквонк пытался ощупать его поверхность.

Они покинули здание, спустились по зеленой дороге и прошли через путаницу соединяющихся дорожек в здание больницы. Внутри плот подвели к большой комнате, напоминающей спальню. В других госпиталях Джим и Мэри таких комнат не видели; правда, они не особенно тщательно их обследовали. Теперь они явно направлялись в палату для сквонков. Над самым полом комнаты плавали плоты с неподвижными сквонками на них. Водитель установил плот в конце одного такого ряда и ушел, а сквонк тем временем все еще бессмысленно ощупывал платформу плота.

Почти немедленно появился другой сквонк, неся с собой что-то вроде большого куска москитной сетки, и набросил ее на сквонка и плот. Выглядывая сквозь ячейки, настолько большие, что они почти не закрывали вид, Джим заметил то, чего не видел раньше, переживая за сквонка: большая часть пациентов на других плотах была накрыта такими же сетками.

Сетка практически немедленно начала излучать мягкое тепло, и сквонка это, похоже, успокаивало. Он втянул выдвигаемые части тела, немного постоял неподвижно, потом перекатился на спину и уснул.

— Он спит? — спросила Мэри. Это были первые слова, которые она произнесла после того, как Джим оборвал ее в дискуссионной комнате.

— Да,—сказал Джим,—так что пока все в порядке.

— Пока? — повторила Мэри.- Почему только пока?

— Потому что сквонк либо выздоровеет, либо умрет,— сказал Джим,— Если он умрет, то мы застряли в трупе, а ты видела, что здесь делают с трупами. Мы, скорее всего, попадем в помойку или в мусорную печь, и скорее в печь, по-моему.

— А если он выживет? — спросила Мэри ровным и сдержанным тоном.

— Если он выживет, то, скорее всего, какой-нибудь лааг проверит, что заставило сквонка так разболеться. Я понятия не имею, насколько детальной информации лааги могут добиваться от сквонков, а ты? И что, по-твоему, случится, если лааги узнают, что все это время сквонк по указаниям невидимого лаага искал что-то, что пропало с “ИДруга”?

— Понятия не имею,— сказала Мэри все так же ровно,— но наверняка ничего хорошего для нас. Ты был прав насчет того, что сквонк перетруждается, а я неправа. Но в остальном все, что я сказала раньше, в силе. А теперь, поскольку наблюдать тут особенно не за чем, а мне и правда не мешало бы поспать, я отключусь. Разбуди меня, если я тебе понадоблюсь.

Она замолчала, и через минуту по исходящим от нее ментальным сигналам Джим понял, что она и вправду уснула.

Самому ему спать ни капли не хотелось. Было довольно странно бодрствовать, когда оба его спутника отключились. Они спали, вокруг спали остальные больные сквонки, сквонков-санитаров в комнате не было. Джим остался наедине со своими мыслями.

Он дал мыслям волю; начал с того, сколько понадобится отдохнуть сквонку и Мэри, потом перешел к размышлениям о том, что они видели во время наблюдений в городе лаагов. В конце концов он задумался о самих лаагах.

Он подумал, что лаагами как расой что-то должно было управлять. Их заботило не просто выживание и увеличение населения путем заселения новых миров. Возможно, решил Джим, у них была какая-то движущая идея, мечта, достаточно сильная, чтобы управлять ими всеми и, возможно, на бесконечно долгий срок.

Слишком они были прогрессивны, слишком цивилизованны, чтобы никуда не стремиться. Война с человечеством и бесконечная работа — здесь действовала древняя часть их разума. Но в них было и что-то еще. И он сам, и Мэри считали, что “аудитории”, в которых множество лаагов наблюдали за “лектором” и его собеседником на экране, а также “клубы”, в которых они общались группами, связаны были с обучением и принятием решений; а значит, и с рассуждениями.

Как и люди, они должны были задумываться, к чему все это ведет, каков правильный путь. Если они подходили к этому вопросу с таким же неутомимым усердием, с каким занимались всем остальным, они могли достичь удивительного прогресса, а к настоящему времени, возможно, даже такого, о каком человечество еще не мечтало.

Джим признался себе, что в некоторых областях он начал восхищаться лаагами, точно так же, как восхищал сквонком, тем отношением к делу, которое проявлял маленький инопланетянин. Мэри была права. Они должны были наблюдать, делать выводы и учиться понимать эту расу. Точно также, как на Земле технологически развитые цивилизации сначала были слепы к тому, что можно было позаимствовать у отсталых, казалось бы, племен, до тех пор, пока не изучили их лучше в двадцатом веке, так и тут несложно было не обратить внимания на то, что лааги открыли и использовали так, как человечество не могло и вообразить.

Что бы из себя ни представляли лааги, у них было чему научить людей...

Где-то на этой мысли Джим уснул. Так он и продолжал то спать, то размышлять, пока шло время, необходимое для отдыха и выздоровления Мэри и сквонка.

В конце концов, делать ему было больше нечего. Пойти куда-нибудь без сквонка невозможно, а сквонк был явно не в форме для любых передвижений. Так что почти два дня все они ждали.

Раз в день, насколько мог определить Джим, приходил сквонк, работавший кем-то вроде санитара, с полным контейнером розовых кубиков размером с детский игрушечный кубик.

Они выглядели так, будто были сделаны из клубничного желе. Санитар выдавал по кубику каждому пациенту, включая сквонка. Сквонк ел их с видимым аппетитом, и этого, похоже, ему вполне хватало до очередного прихода санитара на следующий день. Приход санитара с едой был для Джима одним из методов измерения времени внутри помещения.

Он помнил, что по местному времени близился уже вечер, когда сквонка увезли в больницу. Джим постарался точно рассчитать, сколько с тех пор прошло дней и часов. В их нынешнем положении если что-то понадобится сделать, как только сквонк сможет двигаться, лучше было делать это ночью.

Два раза — по подсчетам Джима, это было ранним утром — в комнату заходил лааг и осматривал каждого сквонка-пациента. В большинстве случаев он ограничивался одним взглядом. В дюжине случаев осматриваемый сквонк вытягивал шею в типичном жесте ожидания приказа. Когда такое происходило, лааг делал вибрирующий жест над вытянутой шеей. В двух случаях после этого сквонк вставал на ноги, спускался с плота, который служил ему постелью, и уходил. В остальных случаях сквонки, к которым обращался лааг, опять засыпали.

В одном случае, правда, обычная схема была нарушена. Во время второго посещения лаага — Джим не мог определить, того же самого или другого,— он остановился у одной из постелей посмотреть на пациента, но руку над ним не вытянул. Лежащий там сквонк попытался двигаться и умудрился встать, хотя ноги его все еще были втянуты. Сквонк неловко вытянул шею к лаагу и ухватил щупальцами его руку. Большая часть щупальцев соскользнула, но два все же удержались, и сквонк с трудом подтащил руку к своей шее.

Секунду лааг просто стоял неподвижно. Что-то в его позе — Джим и сам не знал что — свидетельствовало о горе и грусти. Потом той рукой, которую держал сквонк, он начал вибрировать над вытянутой шеей. Сквонк задрожал от восторга, и одна его нога немного высунулась. Только тогда Джим заметил, что другая рука лаага потихоньку продвигалась к внутренней стороне шеи сквонка, темный большой палец был при этом выставлен в сторону как дубинка. Пока сквонк наслаждался движениями руки над ним, палец добрался до шеи и внезапно дернулся вверх.

Удар был куда резче, чем Джим предполагал; руки лаага, очевидно, могли быть очень мощными. Послышался щелчок, будто в шее сквонка что-то сломалось. Сквонк внезапно упал и замер, голова его неестественно запрокинулась.

Два санитара-сквонка, находившиеся в палате, двинулись было вперед, когда пациент только начал пытаться встать, но остановились, когда лааг вытянул руку над его шеей. Теперь лааг отвернулся, и они подошли, подняли явно мертвое тело и унесли его.

Лааг перешел к осмотру следующего пациента. Может, это была лишь игра воображения, но Джиму казалось, что лааг все еще излучал грусть, эмоцию, которой Джим прежде не замечал ни у одного из инопланетян. Он почему-то порадовался, что их собственный сквонк все это проспал. Вообще, как только сквонк просыпался, Джим велел ему заснуть снова, и сквонк послушно отправлялся обратно спать.

Когда лааг зашел в первый раз, сквонк бодрствовал, но Джим велел ему уснуть, и сквонк послушался. Таким образом, когда лааг подошел к нему, сквонк все еще спал. Лааг мельком взглянул на него и пошел дальше. Джим не затаил дыхание только потому, что нечего было затаить, но когда лааг перешел к следующему пациенту, его охватило огромное облегчение.

На секунду Джиму даже захотелось разбудить Мэри — она все это проспала ~ и поделиться радостью, рассказать, как они избежали тщательного осмотра лаага. Но благоразумие победило, и он дал Мэри выспаться.

Во время второго визита лаага, того ли, который приходил раньше, или другого, Мэри не спала и видела смерть сквонка. Джим сумел рассказать ей, как прошел предыдущий визит. Он опять смог усыпить их сквонка перед посещением врача, ветеринара или кем там еще был этот лааг.

— Наверняка я в последний раз смог заставить сквонка уснуть перед его приходом,— сказал Джим Мэри после ухода лаага.— Сквонк определенно выспался и скучает. Может, он еще и не готов вернуться к работе, но уже хочет. Это значит, что уходить надо сегодня вечером.

— Почему сегодня вечером? — спросила Мэри.— Почему не сейчас?

— Я хочу удостовериться, что лааг, который осматривает больных, окончательно ушел из этой части здания. Может оказаться, что он отличает нашего сквонка от других и помнит, что он должен быть в больнице. И потом, я хочу, чтобы прошло побольше времени, прежде чем он придет опять и увидит, что сквонка нет.

— И что ты хочешь делать, когда мы отсюда выберемся? — спросила Мэри.

— Вернемся на “ИДруга”. Может, мы сумеем убедить лаагов, что сквонк выполнял обычные задания, если они будут искать его и обнаружат, что он убирает или хотя бы пытается убирать корабль. Или, вернувшись на корабль, мы можем оставить сквонка в покое и хотя бы временно воссоединиться с “ИДругом”.

— Зачем?

— Не знаю. Нам придется принимать решения на ходу. Может, в корабле нам будет безопаснее. Может, сквонк только и сумеет, что довести нас туда, прежде чем умрет. Возможно все что угодно. Не проси ответов сейчас. Давай выберемся отсюда и оценим обстановку.

— Ладно, разбуди, когда понадобится решать...— Голос Мэри оборвался на полуслове, и через мгновение Джим убедился, что она уснула.

Сначала, когда сквонка увезли в больницу, она проснулась внезапно, как будто от кошмара или будто привычное чувство долга пробудило ее, несмотря на затягивающий сон. Потом она стала просыпаться реже, и периоды бодрствования перед тем, как она засыпала опять, уменьшились. Джим был бы не прочь, чтобы она проспала до самого возвращения в “ИДруга”, но рассчитывать на это было бы слишком.

Джим подождал, пока, по его расчетам, не стемнело, потом поднял сквонка, стараясь делать это с помощью мысленного образа, а не думать вслух — это могло разбудить Мэри.

У него все получилось.

— Хороший сквонк,— мысленно прошептал он пробудившемуся инопланетянину.— Сквонк сможет уйти отсюда и пойти куда-то еще?

Сквонк вытянул шею и утвердительно замахал щупальцами.

— Отлично,— сказал Джим.— Тогда давай тихо, чтобы не будить этих бедных больных сквонков вокруг нас. Слезай с этой штуки, на которой ты лежишь, и давай уходить. Да, и захвати по дороге контейнер этих питательных кубиков.

Он вывел сквонка из комнаты. Пришлось поискать, но наконец они нашли комнату со множеством пустых корзин и автоматом, лоток которого был полон розовых кубиков. По указанию Джима сквонк наполнил корзину и, уже по собственной инициативе, поставил корзину себе на оболочку, удерживая ее на месте тремя щупальцами. Затем они шли самыми дальними коридорами, пока Джим не увидел дверь, ведущую наружу. Но он не позволял себе расслабиться, пока они не очутились на одной из зеленых дорожек и больница вместе с остальными зданиями не осталась позади.

Джим задумался о сквонке. Насколько он мог судить по его походке, инопланетянин был в прежней хорошей форме. Но Джим подозревал, что, как и Мэри, сквонк восстановил только часть утраченной энергии и, когда он израсходует восстановленное, может опять свалиться.

— Мы идем на корабль, сквонк,—сказал он.—Корабль опять надо убрать. Не торопись, и если устанешь, просто остановись. Ты меня понимаешь? Если устанешь, остановись.

Сквонк сделал утвердительный жест, и они пошли. Но он не остановился до самого “ИДруга”; возможно, ему не хотелось останавливаться. Джим мысленно вздохнул с облегчением, когда за ними закрылся люк. Проснулась Мэри.

— Где мы? — спросила она.

— На корабле. Давай спи. Сквонку надо отдохнуть, и мне тоже,— сказал Джим.

Последняя фраза была ложью. Что-что, а отдыхать он не собирался.

— В больнице заметят пропажу сквонка не раньше, чем через несколько часов,— продолжил он,— а я не хочу, чтобы он слишком рано брался за уборку, даже если у него есть на то силы. Если сюда придут его искать, то лучше, чтобы его застали за работой.

-А, ладно...— и Мэри опять уснула.

Уснул и сквонк. Джиму очень хотелось разбудить его, но он удержался. Неясно было, насколько переход в корабль истощил восстановившиеся силы сквонка, а они ему потом понадобятся. Он дал своим спутникам поспать полчаса по корабельному времени.

Разбудив сквонка, Джим сразу велел ему убрать пищевые кубики туда, где они при ускорении не разлетелись бы по всему кораблю. Потом он научил сквонка управлять корабельной системой канализации. Учить сквонка пользоваться техникой, которая казалась ему чуждой и неестественной, оказалось сложно, но не невозможно. Джим вздохнул с облегчением: он боялся, что потом такие уроки могут оказаться полезными, но у него не будет на них времени.

Завершив все это, Джим взялся за переведение своей основной точки зрения обратно в “ИДруга”. Как это сделать, он только догадывался: Джим собирался велеть сквонку сунуть щупальце в тот же ящик, в котором он нашел вещество “ИДруга”, в результате чего Мэри и Джим смогли перейти из корабля в него. Он предполагал, что переход придется осуществлять усилием воли, и безуспешно пытался придумать, как сделать такое усилие и не разбудить Мэри.

К его удивлению, однако, это оказалось вовсе не сложно. Вернувшись в корабль, он, естественно, захотел снова стать его частью, а раз захотел, то там и оказался. Получилось сразу, и Джим решил рискнуть и попробовать еще раз. Вернуться в сквонка было почти так же легко, и с возвращением потом в корабль тоже не было никаких проблем.

Такая легкая трансформация была даже подозрительной. Наконец он решил, что проблем не возникло потому, что он на самом деле одновременно находился в обоих местах — материал “ИДруга” был и в пробах внутри сквонка, и в самом корабле. Из какого именно тела он смотрел, зависло только от его собственной точки зрения.

Джим с радостью отбросил сложные планы по возвращению в сквонка для того, чтобы отдать ему последний приказ. Находясь в корабле, он уделил время для полной проверки работающего оборудования на борту. Только потом вернулся в сквонка, который уснул сразу после того, как Джим из него ушел.

Джима его сон вполне устраивал. Он рассчитывал дать сквонку поспать примерно до трех часов перед рассветом, но маленький инопланетянин, к его удивлению, проснулся всего через пару часов и немедленно попытался взяться за уборку кабины “ИДруга”.

— Нет, сквонк. Молодец сквонк, но сначала надо сделать еще кое-что. Давай выйдем наружу.

Надеясь, что Мэри не проснется, он вывел сквонка в ночь и отвел от корабля настолько, чтобы видеть его весь при свете звезд с безлунного неба.

— Сквонк, корабль надо подвинуть вперед на расстояние, равное его длине,— сказал Джим.— Чтобы это сделать, надо временно снять дуги, которые его удерживают. Тебе понадобятся инструменты и помощь других сквонков. Ты с этим справишься, молодчина сквонк?

Джим понятия не имел, какими инструментами и способами можно открепить ножки дуг от бетоноподобной поверхности под ними, так что он просто представил сначала сквонков, суетящихся у подножий, а потом подножия, поднимающиеся метра на два над поверхностью. Сквонк повернулся и деловито пошагал к городу.

Джим переключился внутрь “ИДруга”. Он смотрел на уходящего инопланетянина, пока подпрыгивающий силуэт не слился с темнотой вдали. Тогда он наконец позволил себе расслабиться и просто быть кораблем, стараясь при этом не уснуть. Мэри, слава богу, спокойно спала даже во время его передвижений из корабля в сквонка и обратно. Это позволило ему вздохнуть с облегчением, но в то же время заставило чувствовать себя виноватым. Задание, которое он дал сквонку, мог выполнить только сквонк, но это могло оказаться пределом для их верного слуги. Джим мрачно признался сам себе, что, возможно, он послал сквонка на смерть.

Но все обошлось. Он наблюдал за происходящим через внешнюю оболочку “ИДруга”, и через час после ухода сквонк вернулся с семью или восемью, другими — точно сосчитать суетящихся в темноте сквонков было сложно.

Команда сквонков немедленно направилась к основанию передней дуги, находившемуся справа от носовой части “ИДруга”. Что они там делали, Джим не мог разобрать, да он и не мог представить, как они отсоединят основания от мощеной поверхности под кораблем.

Но постепенно основания открепились и всплыли вместе с кусками мостовой примерно на высоту роста Джима в человеческом облике.

Джим на мгновение переключился в сквонка.

— Хороший сквонк. Молодцы сквонки,— просигналил он.— Все остальные могут уходить. Скажи им, сквонк.

Сквонк обошел остальных, касаясь их щупальцами, и они ушли прочь, исчезая в темноте.

— А ты давай со мной на борт,— сказал Джим сквонку, когда все остальные ушли.— Теперь можно там убирать.

Он перешел в “ИДруга”, открыл люк и впустил сквонка. Потом, используя способности, которые он обнаружил в себе, когда проснулся на базе как часть сквонка, он приподнял корабль в воздухе и повел его под углом вверх, к звездам, которые сейчас скрывала туча, приплывшая неизвестно откуда и сделавшая ночь еще темнее.

Как только за сквонком закрылся входной люк корабля, он решительно взялся за отложенную уборку кабины.

 

Глава двадцать вторая

 

— В чем дело? — поинтересовалась Мэри, проснувшись.— А, ты передвинул нас обратно в “ИДруга”. Надо было сначала у меня спросить.

— А зачем? — спросил Джим.— Я все равно собирался передвинуться. В каком мы теле, ты контролировать не в состоянии.

— Ты прав, извини,—отозвалась Мэри,—просто привычка.

Ее спокойствие ошеломило Джима. В нем пробудились подозрения. Джим не знал, с чего бы это она стала такой уступчивой. Может, это просто прикрытие для какого-нибудь плана, может, она надеется застать его врасплох?

Джиму хотелось сказать ей, что они ушли из мира лаагов. Ее реакция на эту новость должна была показать, как она на самом деле относится к его поступку. Они уже почти вышли в межзвездное пространство. Он непрерывно набирал ускорение, пока оно не превысило возможности человеческого тела. Потом Джим вспомнил о сквонке и осознал, что если для них с Мэри ускорение значения не имело, то для их спутника оно могло оказаться смертельным. Он поискал сквонка взглядом и увидел, что тот с усилием пытается продолжать уборку, несмотря на то что его вес почти удвоился. Джиму стало стыдно, и он уменьшил ускорение, чтобы сила тяжести стала лишь чуть больше той, к которой сквонк привык. Даже на такой скорости они с каждой секундой все больше удалялись от мира лаагов.

Это, конечно, был не фазовый переход, который поглощал расстояния. Но они быстро скрывались во все увеличивающемся пространстве, возможное преследование их корабля становилось проблематичным.

— А зачем все-таки ты передвинул нас из сквонка в корабль? - поинтересовалась Мэри спокойным и рассудительным тоном.— Мне казалось, что мы всегда могли сдвинуться при необходимости, если бы на “ИДруга” пришли лааги или что-нибудь в таком роде.

Настал момент сказать ей правду, Джиму было неудобно это делать, хотя он по-прежнему верил, что поступил правильно.

— Мне нужно было быть в корабле, чтобы управлять им,— сказал он.— Я велел сквонку собрать друзей, и они сняли дуги, которые нас удерживали. Потом я воспользовался своими личными, внекорабельными силами, чтобы взлететь,— теми же, с помощью которых Рауль привел “Охотника на бабочек” от лаагов. Мы улетели с их планеты.

Она промолчала. Он подождал.

— Я знаю,— продолжил он,— тебе кажется, что я тебя предал. Может, это и правда. Но ты загоняла себя в гроб, и ты там уже сделала все, чего от тебя можно было ожидать, и даже намного больше.

— Так мы теперь в космосе?

B ee тоне чувствовалась пустота и отдаленность, будто она физически отодвинулась от Джима, но в остальном Мэри была спокойна, и он не ощущал в ее голосе надвигающегося взрыва.

— Верно. Мы идем будто на обычных двигателях, самостоятельно я на большее не способен, но мы непрерывно удаляемся.

— И мы могли бы вернуться, если бы захотели?

— Могли бы, но не будем,— ответил Джим.— Если бы ты наконец отменила этот гипнотический контроль, чтобы я смог управлять кораблем и делать фазовые переходы, то мы бы обошли территорию лаагов и направились домой.

— Нет,—сказала Мэри.—Пока есть возможность вернуться к лаагам, я этого не сделаю.

Неизменное абсолютное спокойствие ее голоса и мыслей показывало, что она вряд ли уступит.

— Тогда нам придется рискнуть и идти так, как сейчас,—сказал Джим.

— Лааги поймают нас куда раньше, чем мы дойдем до границы и попадем под защиту людей,— ответила Мэри.

— Может, поймают, а может, и нет,— возразил Джим.— Я не собираюсь идти наверх, от центра галактики к дому. Я направлюсь к центру; вряд ли лааги сразу об этом догадаются, а нам не помешает выиграть любое время.

— Понятно,— сказала Мэри.— Ладно, но и ты пойми меня. Я отдохнула, и в голове у меня прояснилось. Ты был прав. Я доработалась до того, что не могла объективно оценить ситуацию. Но теперь я в порядке, а там остались неоконченные дела. Если ты повернешь назад и дашь лаагам поймать нас, то обещаю, что через три месяца по их местному времени мы улетим.

— Нет,— ответил Джим.

— Неужели тебе так важны эти три месяца после того времени, которое мы уже там провели?

— Дело не в этом,— объяснил Джим.— Я просто тебе не доверяю. Если ты вернешься, то три месяца превратятся в полгода, потом в год, а к концу года ты опять доведешь себя до такого состояния, что разговаривать с тобой об отлете будет бесполезно.

Мэри опять надолго замолчала. У него всегда был перед глазами ее мысленный образ, и сейчас он представил, как она в задумчивости прикусила уголок нижней губы, подыскивая слова, которые смогли бы его переубедить. Картинка была красивая и даже в какой-то степени вызывающая симпатию, но он не мог позволить себе сдаться.

- Ты хочешь попытаться добраться домой, несмотря на все препятствия? — спросила она наконец.

— Если ты вернешь мне контроль над фазовыми двигателями, препятствий будет куда меньше.

Она не обратила на это внимания.

— Ты понимаешь, что если лааги нас сразу обстреляют, а не захватят в плен, то мы рискуем потерять все данные, которые я... мы о них собрали. Тогда эта информация не попадет на Землю, а она там жизненно важна.

— Верни мне способность к фазовому переходу, и у нас резко повысятся шансы доставить информацию на Землю.

— Не резко, лишь немного,— возразила Мэри.— Дай лаагам нас поймать, я еще с ними поработаю и, возможно, смогу с ними общаться. Ты повторял все мои рапорты, но не понял, похоже, что все это значит. Лааги сражаются с нами потому, что мы вызвали у них генетический территориальный инстинкт. Они автоматически предполагают, что мы можем находиться на их территории — а они считают то место, где мы впервые встретились с ними, своей территорией — только затем, чтобы захватить их планеты. Других причин им не представить.

— Ну и что? — сказал Джим.

— Их рефлективная система не в состоянии воспринять, что нам не нужны их миры, даже если мы в состоянии их захватить; но возможно, что это сумеет воспринять их верхний, цивилизованный слой сознания. Их атмосфера не подходит для нашего дыхания, да и другие вещи, наверное, не соответствуют. Но мы не сможем объяснить им это, пока не начнем с ними разговаривать, и я хочу там остаться, пока не научусь этому.

— Или мы можем послать обратно целую экспедицию, и они на основе наших знаний научатся с ними говорить,— возразил Джим.

— А тем временем на границе ежедневно убивают твоих друзей, гибнет примерно такое же количество лаагов, и обе расы разоряются, строя военные корабли и защищая свою сторону границы.

Джим дернулся — она попала в больное место. Но тем не менее он ей не доверял.

— Ты хочешь продолжать рисковать,— сказал он,— а я хочу забрать выигрыш и уйти, а ва-банк идти на следующий день. Я не передумаю.

— И я тоже,— ответила Мэри. В голосе ее чувствовалась грусть.— Так что тебе придется добиваться своего без фазовых переходов.

Какое-то время они двигались молча. Насколько Джим мог судить, за ними еще не гнались. Но это ничего не значило — корабль лаагов мог внезапно сделать прыжок и оказаться на расстоянии лишь тысячи километров от них. Но теперь, на борту, у Джима был доступ к хронометрам. Насколько он мог судить по тому, сколько оставалось до рассвета при их взлете, примерно через час проходящие по зеленым дорожкам лааги заметят, что “ИДруг” исчез с места, где был выставлен всем на обозрение.

Сколько времени понадобится лаагам, чтобы организовать преследование и вывести корабли в космос, он точно сказать не мог. На Земле в аналогичной ситуации понадобилось бы как минимум четыре—шесть часов, и лааги вряд ли смогут справиться быстрее.

Наконец Мэри опять заговорила.

— Зачем ты взял с собой сквонка? — спросила она.— Разве не гуманнее было бы оставить его там? Или ты хотел взять живой образец?

— Нет,— ответил Джим,— но если некому будет отдавать ему приказы, то он немедленно подойдет к какому-нибудь лаагу и попросит работы. Ты не думаешь, что лааг заинтересуется, чем он занимался раньше и почему теперь свободен? Как думаешь, сумеют лааги выяснить у сквонка, что он для нас делал, а может, и то, что на борту “ИДруга” к ним на планету проникли как минимум два невидимых инопланетных разума?

— Ясно,— сказала Мэри,— ты беспокоился о безопасности.

Она могла бы это сказать с прежней резкостью. Вместо этого ее слова прозвучали грустно, как будто Джим ее в чем-то разочаровал.

— Верно,— ответил Джим,— но, веришь ты или нет, доброта в этом тоже есть. Он участвовал во всем, что мы делали. Месяцами он искал этот несуществующий ключ. Можно сказать, что это стало делом всей его жизни, как твое стремление принести пользу нашему миру.

На этот раз пауза перед ответом Мэри была короче, но собственные слова Джима успели эхом отозваться у него в мозгу.

- Это довольно зло с твоей стороны,— сказала Мэри.

— Может быть,—ответил Джим.—Но сквонк дал нам все, что было в его силах. Если бы он мог говорить, то сказал бы, что больше всего хочет умереть на работе. Я заманил его сюда под предлогом уборки корабля, и как только он закончит, я велю ему продолжить искать ключ на корабле. Я даже велел корабельному роботу запрятать по углам корабля пару десятков мелких предметов, чтобы сквонк мог их найти. Конечно, когда он их найдет, я скажу ему, что это не то, что мы ищем, но так цель поиска освежится у него в уме.

— Пока мы не вернемся на Землю. А если мы не вернемся, что, скорее всего, и случится, то он тоже не вернется.

— Он так или иначе не попадет на Землю,— сказал Джим.

— Почему? — спросила Мэри, потом сама же и ответила: — Ты хочешь выкинуть его из люка, пока мы еще в космосе...— Она помолчала.— Ты не думаешь, что он доживет до Земли? .

— Нет, не думаю,— ответил Джим.

— Почему?

— Не знаю,— сказал Джим. Он попробовал подыскать слова, чтобы описать, как у него возникло такое впечатление.— Просто такое ощущение. Думаю, он уже какое-то время умирает. Долго он не протянет.

С минуту они оба молчали.

— Посмотри на него,— сказала наконец Мэри. Джим понял, что во время паузы она разглядывала сквонка.— Он работает себе как обычно. Почему ты так уверен в этом своем ощущении?

— Потому что оно не проходит,—ответил Джим.

Они продвигались вниз, к центру галактики, почти не разговаривая. Прошло два дня по календарю лаагов. Сквонк закончил уборку, и Джим послал его искать неуловимый ключ. Ни сквонк, ни Джим не обращали внимания на то, что искать его придется в тех же . местах, которые сквонк только что детально ощупал во время уборки.

На третий день примерно в восьмистах километрах от правого борта “ИДруга” появились два истребителя лаагов. Они приблизились на расстояние меньше километра, и один из них исчез, сделал фазовый переход куда-то еще. Оставшийся держался возле “ИДруга”, следуя за ним к дальней границе территории лаагов, повторяя его курс и выжидая.

— Интересно, почему второй ушел? — сказала Мэри.

— А ты как думаешь? — отозвался Джим.— Он отправился за подмогой, а второй остался присмотреть за нами. Они хотят сделать то же самое, что сделали мы, когда привели “Охотника на бабочек” домой,— зацепить “ИДруга” и сделать фазовый переход, чтобы нашему кораблю пришлось последовать за ними.

— Увести нас обратно,— сказала Мэри.

— Именно.

— Что ты собираешься делать?—спросила она. — Это зависит от тебя,— ответил Джим.— Либо я позволю им захватить нас, либо ты вернешь мне контроль над “ИДругом” и я смогу сделать фазовый прыжок, достаточно длинный и под таким углом, что их это собьет с толку. Тогда я смогу сделать еще несколько прыжков и выйти за их границу в том направлении где погибли истребители. Как бы ни хотели они нас поймать, не думаю, что они пойдут за нами туда.

— Ты же знаешь, что ничего я тебе не верну.

— Подумай об этом,— отозвался Джим.— Подумай как следует, что будет, если они снова нас захватят?

— Я подумала,— ответила она.— Я поизучаю их еще год, вот и все. Потом я тебя выпущу и ты отвезешь нас домой. Но мне нужен еще год на планете лаагов.

— Все равно ты его не получишь,—сказал Джим.

— Почему? Ты начнешь с ними сражаться с помощью того мысленного контроля над кораблем, который у тебя есть, и они полностью уничтожат “ИДруга”, когда поймут, что просто повреждения тебя не остановят.

— Нет, если ты меня не выпустишь, сражаться я не сумею. Но допустим, мы дадим им зацепить и увести нас. Остановись и подумай: они ни за что не выпустят нас снова на поверхность своей планеты.

Секунду она помолчала.

— Ты с ума сошел,— сказала она наконец.— Ты так хочешь улететь, что у тебя разыгралось воображение.

— Да нет, подумай хорошенько,— настаивал Джим.

— Я подумала,— упрямо произнесла Мэри. На мысленном портрете перед глазами у Джима глаза ее прищурились.— Почему бы им не забрать “ИДруга” обратно на планету?

— У них было два наших корабля,—сказал Джим.— Два корабля, которые они подобрали и привели к себе, и на борту никого не оказалось. Первый просто взлетел сам по себе и добрался до границы, так что второй они привязали, чтобы взлететь было физически невозможно. Но он не только взлетел, но и заставил их же собственных сквонков выпустить его на свободу. И в каждом случае, насколько они могли определить, на борту людей не было. В нашем случае у них даже был открыт люк “ИДруга”, так что на борту не было необходимой для земной жизни атмосферы.

— Ладно, я понимаю, что их это может озадачить,— признала Мэри.

— Озадачить — не то слово. Напугать — куда точнее. Либо человеческие корабли каким-то образом могут действовать без людей на борту — а корабли лаагов на это неспособны,— либо люди могут быть невидимы и незаметны внутри своих кораблей. В последнем случае кто знает, что могли сделать экипажи “Охотника на бабочек” и “ИДруга”?

— Хм, верно,— отозвалась Мэри.

— Так или иначе, что сделано, то сделано,— сказал Джим.— Но они явно не станут рисковать новым человеческим вторжением на одну из их планет. Как только они зацепят нас, они выведут “ИДруга” в межзвездное пространство на своей территории, но далеко от планет, и надежно закрепят там. Они оставят охрану присмотреть за кораблем, пока не разберутся, как мы делаем то, что делаем, пусть даже это займет несколько тысяч лет. А тем временем вся твоя информация не попадет на Землю и не принесет таким образом никакой пользы.

— Может быть,— проговорила Мэри задумчиво.— Ладно, посмотрим. Мы дадим им прийти и забрать нас, а если они нас оставят где-то в космосе, как ты думаешь, я тебя освобожу и ты отведешь нас домой.

— Тогда будет уже поздно,— сказал Джим. Он вообразил, как сейчас ее карие глаза уставились бы на него.

— Что ты несешь? — воскликнула она. - Даже если они поставят охрану, ты сможешь прыгнуть как минимум на десять-пятнадцать световых лет в любом направлении, разве нет?

— Извини, но ты просто не привыкла мыслить в категориях военных действий в космосе,— сказал Джим.— Неужели ты думаешь, что они просто поставят пару кораблей рядом с нами, а остальные отправятся домой? Если бы мы были в таком положении, мы бы такой глупости не сделали, а действия на границе показывают, что лааги никак не глупее нас. Там не только будет охрана рядом с нами, но еще и “коробочка” во все стороны нашего возможного прыжка, и у кораблей в ней инструменты будут настроены на то, чтобы проследить наш прыжок. А рядом будут другие корабли, готовые проследить за нами и в течение дня нагнать в любом месте.— Он фыркнул.— Да они могут просто подняться на борт и снять наши фазовые двигатели.

— Но пока что это просто твоя теория,— протянула Мэри.

Двухместный истребитель лаагов вышел из фазового прыжка в сотне метров от правого борта “ИДруга”.

— Ух ты, это уже рискованно,— сказал Джим.— Если бы он ошибся даже на сотую долю, то вышел бы из прыжка в пространстве “ИДруга”, и конец истории. Спорим на щелчок, что его командир сейчас бесится.

— Это инопланетяне, и мы не можем точно угадать, что они думают.

Прибывший корабль лаагов перевернулся, и оказалось, что к его корпусу на подпорках были прикреплены длинные полосы, напоминавшие лыжи. И подпорки, и сами полозья были толстые, тяжелые и прочно прикреплены к кораблю. Прямо у них на глазах нижняя поверхность полозьев, обращенная к “ИДругу”, порозовела. Розовый цвет стал темнеть, и стало ясно, что поверхность раскаляется добела, чтобы намертво привариться к корпусу “ИДруга” с одного прикосновения.

Второй корабль появился с другой стороны “ИДруга”, на этот разна более безопасной дистанции в четыре-пять километров. Но у него тоже были полозья, и они тоже начали нагреваться у них на глазах.

— Еще должны быть два корабля, чтобы зацепить нас со всех сторон,— заметил Джим.— Время уходит, дорогуша.

— Путь свободен, Джим Уандер! Путь свободен — давай! Давай!

Как только эти слова вырвались из разума Мэри, Джим почувствовал, что к нему возвращается контроль над “ИДругом”. Появились еще два корабля с полозьями, а первые два пододвигались поближе. Он давно рассчитал в уме фазовый переход к центру галактики и теперь почти автоматически ввел его в механизм контроля перехода.

Они сделали прыжок.

Они оказались в пустом пространстве, вокруг горели незнакомые звезды.

— Как далеко мы забрались? — спросила Мэри.

— Как минимум на три световых года,— мрачно отозвался Джим.— Думаю, врасплох мы их застали — может, и сумеем добраться до нейтральной территории. Он снова рассчитал и выполнил переход, потом еще один...

Он изучал пространство во всех направлениях, с радостью снова используя корабельные приборы с их мощным дальним обзором.

— Посмотри, звезды типа G0, как мы видели раньше — наверное, мы уже выбрались за границу лаагов. Может, это Рауль и имел в виду под раем...

Он прервался. Кабина корабля вдруг наполнилась невидимыми формами жизни.

 

Глава двадцать третья

 

“Невероятно,— подумал Джим.— Да еще и неописуемо”.

Сквонка, Мэри и его окружало нечто, что можно было описать только как неисчислимое множество невидимых светлячков. Казалось бы, сочетание “невидимые светлячки” было очень странным, но никак иначе описать их было нельзя. Физически они были невидимы, даже приборы “ИДруга” их не улавливали. Но в уме он ясно видел их как множество живых разноцветных огоньков. Цвета бесконечно менялись, так что они будто стояли посреди радуги, которая постоянно складывалась из множества мелких частиц.

И они беспрерывно двигались.

Кроме того, они были не только в корабле, но и вокруг него. Они были в кабине корабля, они были наполовину внутри оболочки корабля, они были вне корабля, роились в космосе и тянулись в межзвездном пространстве как хвост кометы.

— ...Они нас видят! Как тот, другой!

— ...Этот не видит.

— ...Но эти двое видят. Так замечательно видеть вас и быть увиденными вами!

Голоса их звенели у Джима в мозгу, каждый голос выделялся и легко запоминался. На мгновение каждый голос было слышно по отдельности, пока они все не слились в шум приветствий от сотен тысяч таких индивидуальных голосов.

— Кто вы?— спросил Джим.

— Я — это я,— ответил хор голосов.

Джим мысленно покачал головой в изумлении.

— Если бы вы говорили по очереди, мы бы лучше вас расслышали,— сказала Мэри.

— Конечно, если хотите, но что это за способ слышать? — сказал один голос.— Мы любили вашего друга. Мы и вас, я думаю, полюбим. Почему нет побольше таких, как вы, кого можно любить?

— Не знаю, что вы имеете в виду под способом слышать,— ответила Мэри.— И как это — нас можно любить?

— А что, вызывать желание любить можно по-разному? - спросил другой голос.

— Я первая спросила,— сказала Мэри.

— Нет, я первый,— заявил голос, который первым согласился говорить по отдельности.

- Попалась,—пробормотал Джим.

— Что значит “попалась”?

— Нет, все-таки, что вы имеете в виду под способом слышать,— настойчиво продолжила Мэри,— и почему нас с Джимом можно любить?

— Есть только один способ слышать,—сказал голос, заговоривший с ними последним,— и только один способ видеть. Эта маленькая дыра, ваш другой друг, не слышит и не видит нас.

— Вы про сквонка?

- Ну вот, опять,—вздохнул голос.—Вы точно как тот ваш друг, который мог видеть и слышать нас. Конечно, когда нас не видят, это для нас очень болезненно. Вот поэтому мы велели другим вашим друзьям не подходить. Этого мы пустили с вами только потому, что вы двое нас видите и слышите, и мы хотели с вaми поговорить. Но вы точно как ваш друг, что был здесь раньше,— мы очень его любили. Он начинал что-нибудь нам говорить и не говорил. И вы так сейчас сделали. Ты сказала “Вы про...”, а потом остановилась.

— Я не остановилась,— возразила Мэри,— я сказала, что его зовут сквонк.

— Вот опять. Ты сказала “Его зовут...”.

— У нас, похоже, коммуникативная проблема,— заметил Джим.— Когда мы говорим “сказал, говорить”, то обычно имеем в виду физические звуки, производимые нами в воздух...

— Разумеется! — ответил говорящий. Про себя Джим назвал его “Вопрос Первый”, а поскольку остальных было много, их он обозначил “Вопрос Плюс”.— Ты, конечно, все сильно искажаешь, но я, похоже, понял. Вы изменяете свою дыру, чтобы общаться. Но зачем, если можно говорить?

— Когда ты меня прервал, я как раз начал...— заговорил Джим.

— Извини, я и правда тебя прервал.

— ...Да, ему очень жаль.

— ...Очень, очень жаль.

— ...И нам всем тоже очень жаль.

— ...Мы тоже могли прервать, мы не знали, что вы не можете одновременно говорить и слушать.

Последовал вихрь объяснений и извинений, потом он умолк и опять заговорил один голос:

— Теперь я буду ждать, пока ты не скажешь, что закончил говорить.

— Это может быть неудобно,— вставила Мэри.— Почему бы вам просто не подождать, пока один из нас не сделает паузу? Когда мы готовы слушать, мы обычно делаем паузу.

— Хорошо, я так и сделаю, и все остальные тоже. Так кто последним задавал вопрос?

— А ты разве не знаешь? — спросила Мэри.

— Конечно, знаю, я просто стараюсь быть вежливым.

— Джим пытался объяснить, что то, что вы называете “говорить”, мы называем “думать”...

— Ну вот,— грустно заметил голос,— Ты как раз собиралась сказать мне, как вы что-то называете, и вдруг сказала...

— Продолжай,— сказала Мэри после минутной паузы.

— Я не говорил, чего ты не сказала,— продолжил Вопрос Первый.— Я имел в виду, что ты сказала ничего, пробел.

— Позвольте мне сделать предложение,— сказал Джим.

- Конечно,— отозвался Вопрос Первый.

— Как я уже сказал, у нас коммуникативная проблема.

— Да, ты сказал,—ответил Вопрос Первый.—Повторять необязательно.

— Извини,— сказал Джим. “Ну вот, опять меня заносит”,— подумал он нервно.— У меня есть предложение, которое может помочь нам решить эту проблему.

— Отлично,—откликнулся Вопрос Первый.

— Вот в чем оно состоит. Я начну говорить и объясню как можно полнее про Мэри и про меня. Когда я закончу, то скажу “Я закончил”. Потом один из вас мне ответит и скажет, что из моих слов вы услышали, а что нет. Таким образом мы сможем узнать, где мы перестаем друг друга понимать и почему. Если вы не против, я сейчас начну говорить. Вы все будете слушать молча, пока я не скажу “Я закончил”. Потом один из вас ответит, а Мэри и я будем только слушать, пока говорящий не скажет: “Я закончил”. Потом я опять буду говорить, пока не скажу: “Я закончил”. Вы ответите по тому же правилу и так далее. Согласны? Я закончил.

— Согласны. Я закончил,—сказал Вопрос Первый.

— Молодец, Джим,— заметила Мэри.

— Спасибо, но повтори это потом, когда у меня найдется время оценить комплимент, ладно? — сказал Джим.

Он перевел внимание обратно на их невидимо-видимую аудиторию.

— Ладно, я начну,— сказал он. - В какой-то мере мы способны разговаривать, но когда понятие, стоящее за нашей мыслью, неизвестно слушателю или не может быть им понято, вместо него не передается ничего. Слушатель слышит пропуск, пробел, как сказал Вопрос Первый — так я назвал того из вас, кто говорил больше всего.

В результате этого в том, что я сейчас вам скажу, несомненно, будет много пробелов. Я надеюсь, что выяснение того, где именно находятся пробелы, поможет нам определить зоны взаимонепонимания. И мы сможем попытаться заполнить эти пробелы смыслом, пытаясь определить неизвестные понятия.

Для начала я уже понял, что вы не видите разницы между нами и кое-кем из тех, кого вы называете нашими друзьями. Третье живое существо на этом корабле, которое вы по непонятным мне причинам называете дырой, отличается от меня и Мэри. Мэри и я называем себя людьми. У нас есть тела с двумя ногами, двумя руками и головой. У существа, которое мы называем сквонком, третьего пассажира корабля, две ноги, голова и шесть щупальцев, но нет рук.

Мы с Мэри родом с планеты, вращающейся вокруг солнца далеко отсюда, с другой стороны территории, населенной живыми существами, которых мы называем лаагами. Сквонк относится к менее разумному виду, используемому лаагами для услужения. Лааги — это те, кого вы называете нашими друзьями. но кто не видит вас и кому вы приказали дальше не заходить, в результате чего они умерли, сидя в кораблях на краю вашей территории. Мы с Мэри прибыли сюда без наших тел, чтобы изучать лаагов. Лааги не знают, что мы можем жить вне тел. Поскольку у вас нет тел, большая часть того, что я сейчас сказал, для вас, наверное, смысла не имеет. Так что на этом я остановлюсь, хотя мог бы сказать больше. Я закончил.

Он остановился. Последовала продолжительная пауза.

— Я начну,—сказал Вопрос Первый,—поскольку ты ко мне обратился. Почему ты удивляешься? Я закончил.

— Я думал, что данное тебе имя ты как раз не услышишь. Я закончил,— сказал Джим.

— Не знаю, что это за пробел ты назвал данным мне именем, но ты определил меня, когда начал говорить, так что я отвечаю. Мне продолжать? Я закончил.

— Да. Я закончил,—сказал Джим поспешно.

— Тогда я продолжу. Скажу за всех нас: мы считаем, что наша ответственность тут больше вашей, поскольку мы уже говорили с вашим особенно любимым другом, который был здесь перед вами, и его речь тоже была полна пробелов. С сожалением должен сказать, что и с мыслями у него были какие-то проблемы. Вообще, извините меня, конечно...— Тут Вопрос Первый перешел на заговорщицкий шепот.— ...но иногда он видел то, чего не было.

Голос Вопроса Первого вернулся к нормальному тону и громкости.

— Однако у нас был опыт общения с существами вроде вас, а вы явно никогда не встречались с существами вроде нас. Таким образом, мы, и я уж точно, благодарим вас. Как вы понимаете, очень трудно догадаться, что именно может быть в пробелах в вашей речи. Я попробую подвести итоги тому, что ты рассказал.

Ты сказал, что дыры некоторых твоих друзей отличаются от дыр других твоих друзей. Таким образом, между вами и ими есть какое-то крупное общее различие. Как мы поняли, те ваши друзья, чьи дыры отличаются от ваших, не понимают, почему вы не всегда берете с собой ваши личные дыры, когда отправляетесь к ним в гости. Здесь я имею в виду именно ваши личные дыры, а не дыру побольше, в которой сейчас находитесь вы и ваш неслышащий, невидящий и бессловесный друг, чья дыра отличается от вашей. Возникает вопрос, почему вообще все вы, как ваши похожие друзья, так и ваши отличающиеся друзья, надеваете на себя эти дыры? Я закончил.

— Отлично,— сказал Джим,— мы уже продвигаемся. Когда вы говорите о дырах, вы, похоже, имеете в виду то, что мы называем кораблями или телами. В моих последних словах была пара пробелов? Я закончил.

— Да,— подтвердил Вопрос Первый.— Ваше понятие дыр, похоже, отличается от нашего. Я закончил.

— А что вы называете дырой? Я закончил.

— Дыру трудно определить. Дыра — это дыра. Это место, которое не является. Я закончил.

— Не является чем? Я закончил,— сказал Джим.

— Не является вселенной. Дыра — это место, где вселенная перестает существовать, потому что дыра там. Я закончил.

— Когда я говорю “пространство”, ваш разум слышит “вселенная”? Я закончил.

— В какой-то мере,— осторожно ответил Вопрос Первый.— Когда ты говоришь “дыра”, в этом есть и что-то большее, и что-то меньшее, чем когда мы говорим “дыра”. Я закончил.

— Когда я говорю “думать” .слышите ли вы “говорить”? Я закончил.

— Разумеется. А ты собирался сказать что-то другое? Да, кстати, может хватит уже все время говорить “Я закончил”? Мы думаем, что мы уже разобрались в изменениях вашей речи к концу фразы.

— Отлично. Я с удовольствием перестану это говорить. Это все равно был неудобный способ говорить по очереди.

— Очень неудобный.

— Ладно, со многим мы уже разобрались,—сказал Джим,—давайте вот что попробуем. Когда я говорю “мужчина”, “женщина”, “корабль”, “сквонк”, “лааги”, “Земля”, “луна”, что вы слышите?

— Ты просто снова и снова повторяешь слово “дыра”,— ответил Вопрос Первый.

— Ага, понятно,— заметила Мэри.

— Вот именно что ага,— сказал Джим.— Вот в чем основная проблема. Мы вовсе не слышим то, что говорит наш собеседник. Мы слышим ближайший эквивалент, который наш разум может найти на базе нашего собственного опыта и понимания.

— Так вы на самом деле не знаете, что такое дыра? — спросил Вопрос Первый.

— Мы не знаем, что вы имеете в виду, когда думаете о том понятии, которое наш разум переводит как слово “дыра”. С другой стороны, вы используете слово “дыра” как общий термин для многих вещей, которые по нашему опыту не имеют между собой ничего общего.

— Я расстроен! — воскликнул Вопрос Первый.— Как такое возможно? Дыра — это дыра.

— Если я вас правильно поняла,— сказала Мэри,— дыра — это любое место, не являющееся пространством. Вы проводите такое различие, но вы явно можете путешествовать как через пространство, так и через дыры.

— А почему нет? — удивился Вопрос Первый.

— Я вам скажу, почему нет. Потому что мы можем путешествовать сквозь пространство, а сквозь то, что вы называете дырами,— не можем.

— Ясно. Ну, это логично: если дыра попытается пройти через дыру, то одна поглотит другую. Мы видели, как маленькие дыры натыкаются на большие и становятся их частью. Ах нет, есть одно исключение. Иногда, если дыры одинаковых размеров, они обе разбиваются на множество маленьких дыр, которые потом разлетаются во всех направлениях.

— Как когда сталкиваются два астероида,— сказал Джим.

— Я так и сказал — две дыры ударяют друг друга,— пояснил Вопрос Первый.

— Суть в том,— сказал Джим,— что нам всем надо понять: мы посылаем друг другу мысли, а не разговариваем, и то, что получено слушателем, может оказаться совсем не тем, что послал говорящий.

— Нет, это тоже неверно,—возразила Мэри.—На самом деле, Джим, ты хотел сказать, что нам может казаться, что мысль Вопроса Первого нам понятна, когда на самом деле это не так, и наоборот. Пробелы в речи возникают тогда, когда употребленное понятие не соответствует опыту слушателя. Таким образом, у нас две проблемы. Первая — как рассказать собеседнику о том, чего он никогда не встречал и для описания чего у него нет слов, и вторая — как уловить, даже если собеседник что-то понимает, не путает ли он это с чем-то другим или не смотрит ли он на это с совсем другой стороны.

— Молодец, Мэри,—сказал Джим.

— Я решила, что твои слова надо слегка прояснить.

— Э-э... ладно. Как скажешь. Ну, Вопрос Первый, что ты ответишь на слова Мэри?

— Пробелов было довольно мало. Мы это ценим. Но я хочу задать вам обоим вопрос. Почему вы все время определяете сами себя, друг друга и даже меня?

Джим неожиданно пришел в растерянность по поводу того, как на это ответить.

— Я думаю, что он говорит о нашем употреблении имен, Джим,— сказала Мэри.— Мы это делаем затем, чтобы все присутствующие знали, к кому мы обращаемся.

— Но разве это не очевидно? Ты определяешь личность, говоря с ней.

— Ты сейчас сказал обо мне “она”. А как ты тогда скажешь о Джиме? — спросила Мэри.

— Я бы назвал его “он”,— ответил Вопрос Первый.

— Так что, у вас тоже два пола?

— Прошу прощения, но то, о чем ты сейчас спросила, есть ли оно у нас, прозвучало как пробел.

— Почему ты говоришь “он” про Джима и “она” про меня, если не осознаешь разницы полов?

— Различия, которые ты имеешь в виду, воспринимаются как пробел,— сказал Вопрос Первый.— А что касается твоего вопроса, я просто определял. Я не делал при определении различий между вами.

— Вот об этом я и говорил,— сказал Джим,— Они могут сказать что-то, что мы ясно слышим, но это вовсе не обязательно означает то, что мы думаем, что слышим —или, точнее, воспринимаем. Вопрос Первый просто сказал то, что сказал, и когда мы думали, что он говорит со мной, то слышали, как он говорит “он”, а когда мы думали, что он говорит с тобой...

—А он и говорил со мной,— сказала Мэри.

— ...то слышали, как он говорит “она”. Вопрос Первый, что ты слышишь, когда я называю тебя “Вопрос Первый”?

— Ты говоришь “ты”,— ответил Вопрос Первый.— У тебя какая-то страсть говорить это куда чаще, чем нужно.

— Сколько твоих друзей — я имею в виду ваш народ,— сейчас слушают наш разговор?

— Столько, скольких это интересует, я думаю,— ответил Вопрос Первый.

— Извини, я, должно быть, неудачно выразился,— отозвался Джим.— Я хочу знать, сколько вас находится здесь, в корабле и вокруг него, и слушают наш разговор.

— Столько, сколько хотят быть, я думаю,—повторил Вопрос Первый.— Я не понимаю, что ты хочешь прояснить.

— А сколько вас всего вместе взятых?

- Много,—ответил Вопрос Первый.

— Ты умеешь считать?

— Извини, но то, что ты спросил меня, умею ли я, получилось пробелом.

— Так, математика неизвестна. А вы знаете, как передвигается то, что вы зовете дырами, большими дырами?

— Конечно. Движение материала дыр всегда создавало во вселенной сеть сил. Дыры передвигаются с помощью этих сил, а созданные их движением силы передвигают другие дыры. Это первичный танец — не самый красивый, но в своем роде вполне замечательный.

— Когда я говорю “звезды”, ты это слышишь как пробел?

— Нет, мы прекрасно понимаем, что ты называешь звездами. Это отдельные дыры большего размера.

— И горячие; я вижу, к чему ты ведешь, Джим,— вставила Мэри.

— Ну, более горячие, чем вы и дыра побольше вокруг вас. Ваши дыры изменятся, если вы прикоснетесь к звезде.

— Это уж точно,— согласился Джим. — К счастью, здесь звезд нет. А ты не знаешь, будут они здесь когда-нибудь, на этом самом месте?

— Одна из них пройдет в этой точке через четыре миллиона пятьсот тысяч восемьсот двадцать девять целых четыреста семьдесят шесть тысяч шестьсот двадцать восемь миллионных года,— ответил Вопрос Первый.

— Да ну? — удивился Джим.— Тогда мы возвращаемся к прежнему вопросу. Если вы не знаете математики, то как вы определяете, когда именно звезда будет здесь? И где ты узнал понятие “год”?

— Какое понятие? — переспросил Вопрос Первый.— Я просто сказал вам, когда дыра прибудет туда, где мы сейчас находимся.

— А-а,— произнес Джим.

— Да, она танцует в этом направлении и, следовательно, к этому времени будет здесь. Так уж устроен танец. Но вы ведь передвинетесь за четыре миллиона пятьсот тысяч восемьсот двадцать девять целых четыреста семьдесят шесть тысяч шестьсот двадцать восемь миллионных года, верно?

— Можете на это рассчитывать,—сказал Джим.

— Мы так и думали. Кстати, нам очень приятно с вами разговаривать.

— А нам — с вами,— ответил Джим.

— В таком случае могу я сделать предложение,— сказал Вопрос Первый.— Мы ничего не имеем против дыр, но по сравнению с самой вселенной они несколько неудобны. Вы не согласились бы выйти из этой дыры побольше вас, чтобы мы могли поговорить в более естественных условиях.

Джим заколебался. Мэри явно тоже колебалась, потому что с минуту она тоже ничего не говорила.

— Прошу прощения,—озабоченно сказал Вопрос Первый.— Мое предложение вас обидело?

— Нет-нет,— ответил Джим.

— Я просто не знаю, можем ли мы выйти из корабля,— сказала Мэри.

— Но вас же ничего не привязывает к этой дыре,— удивился Вопрос Первый.

— Верно, не привязывает,— сказал Джим,— так почему бы не попробовать?

— Сквонк,— сказал он маленькому инопланетянину, который все это время усердно отыскивал припрятанные корабельным роботом предметы в поисках неуловимого ключа,— мне надо ненадолго уйти. Но ты продолжай искать, пока я не вернусь.

Сквонк сделал утвердительный жест своими антеннами, а его сознание передало стремление продолжить работу. Джим вернулся к вопросу, как покинуть корабль с этими невидимыми мыслесуществами. Он представил, как он — только его разум — выходит из корпуса “ИДруга”, чтобы в одиночестве бродить по вселенной как бестелесное мыслящее создание. Ничего не произошло. Он рассердился и попробовал еще, с усилием пробиваясь сквозь то, что его удерживало.

У него возникло странное ощущение — потом он решил, что так .может себя почувствовать живая пробка, которую газы выдавливают из горлышка бутылки с шампанским, потому что бутылку взболтали. Он оказался снаружи корабля.

— Ну вот и все, ничего тут сложного нет,— сказал он,— Как тебе это нравится, Мэри... Мэри? Ты где?

Он внезапно почувствовал потерю, и потерял он личность Мэри, которая все это время была так близко к нему.

— Джим, я здесь. Куда ты делся, Джим? — услышал он ее голос.—Я в корабле, но я больше не часть тебя. Ты где?

— Я сейчас вне корабля. Очевидно, в виде свободных духов мы путешествуем самостоятельно. Давай выходи, Мэри. Просто решись и присоединяйся ко мне. Вопросу Первому и остальным. Тебе, возможно, придется подтолкнуть себя — мне пришлось,— но у тебя получится.

— Подтолкнуть? Как? Джим, я не знаю...

— Ну что ж, наверное, ты на это просто не способна. У меня никаких проблем не было, но у тебя, наверное, совсем ничего не выйдет. Не перенапрягайся, если не получится...

— О чем это ты? — возмутилась Мэри.— Если ты это можешь, конечно, я тоже смогу. Я могу добиться... Ну вот, я вышла!

Она действительно вышла. Джим каким-то образом чувствовал по ее голосу, что теперь она была рядом с ним, а не вдалеке или внутри, как он привык в последнее время. Джима беспокоило странное чувство покинутости, и он утешился, вызвав у себя перед глазами ее портрет. Это его успокоило. Она была тут, такая же живая и яркая, как всегда.

— Ничего себе ощущение, а, Мэри? — спросил он.

— Это точно,—ее голос звучал необычно мягко.— Ты ведь сейчас рядом со мной, верно, Джим?

— Да, прямо рядом с тобой,—сказал он.—Может, меня и не видно, но я тут и готов ко всему.

— Отлично,— сказала она.

— И как вам, странно не быть в дыре? — поинтересовался Вопрос Первый.

— Очень странно,— сказала Мэри, по-прежнему с этой необычной мягкостью в голосе.— Очень странно, но замечательно.

— Ты тоже считаешь, что это замечательно? — спросил Вопрос Первый, и Джим без пояснений понял, что обращаются к нему.

— Можно и так выразиться, наверное,— ответил он.

— Разумеется, это естественный порядок вещей,— сказал Вопрос Первый.— Когда-нибудь, когда мы получше научимся общаться, вы обязательно должны мне объяснить, почему вы вообще решили жить в дырах.

— А откуда ваш народ взялся?

Ответу Вопроса Первого предшествовала необычно долгая пауза.

— Мы не знаем,— сказал он.— Нам раньше не приходило в голову об этом задумываться. Может, мы тоже вначале жили в дырах и сумели из них вырваться?

— А какие еще могут быть варианты? — отозвался Джим.

— Ну, мы могли просто вдруг возникнуть... нет, это смешно,— сказал Вопрос Первый задумчиво.— Нет,— сказал он, явно обращаясь к кому-то еще помимо Джима и Мэри,— я не верю, что мы существовали до возникновения вселенной, а тем более создали ее. Конечно, мы могли создать ее — пока неизвестны факты, любая гипотеза возможна,— но большинство из нас в это не верят.

— Большую часть времени ты говорить от своего лица, а потом вдруг начинаешь говорить за всех, или по крайней мере за всех, кто находится здесь,— сказал Джим.— Ты просто гадаешь, что они чувствуют по этому поводу, или ты и правда знаешь?

— Нет, конечно, я не гадал,— ответил Вопрос Первый.— Согласие и несогласие очевидны, разве вы сами этого не чувствуете?

— Обычно мы передаем согласие или несогласие не с помощью ощущений, особенно когда мы в наших дырах,—сказал Джим.

— Странно, сейчас, когда ты сказал “дыра”, это было в более широком значении,— заметил Вопрос Первый.

— Я и сказал “дыра”, а не одно из наших слов, которые вы слышите как “дыра”,—ответил Джим. — Я учусь у вас.

— Как это чудесно для вас!

— Незачем так восхищаться,— смущенно сказал Джим.— Учение — естественный процесс для любого мыслящего разума, разве не так?

— Да, но важна воля к учебе! Проявить такую волю — это, кроме всего прочего, еще и комплимент. Я должен приложить усилия и, в свою очередь, учиться у вас!

— Ну... спасибо, конечно,— отозвался Джим.

— Не стоит благодарить меня за удовольствие, которое вы мне открыли, сказал Вопрос Первый.— Раз мы теперь все во вселенной, не хотите ли потанцевать? Или вы хотите заняться чем-нибудь еще?

- Чем, например? — спросил Джим.

— Понятия не имею,— сказал Вопрос Первый.— Я не знаю, что может быть вам приятно.

— Давайте просто продолжим разговаривать,— предложила Мэри.

— Нет, разговаривать мы можем все время,— отозвался Джим.— Вопрос Первый, я прав насчет этого?

— А как может быть иначе?

— Тогда нельзя ли нам сейчас осмотреть звезды типа G0, и если у них есть планеты, то приземлиться на них? Я хочу посмотреть, не соответствует ли одна из них рассказам Рауля о найденном им рае.

— А тебе это тоже будет приятно?

— Конечно, я же сказал...

— Думаю, он спрашивал меня,— перебила его Мэри.— Да, спасибо. Хоть это и Джим предложил, мне тоже было бы интересно посмотреть планеты ближайших звезд типа G0.

— А что вы считаете ближайшими? — поинтересовался Вопрос Первый.

— Те, что мы можем видеть,— сказала Мэри.

— Я вижу шесть миллионов двести тысяч сорок девять звезд интересующего вас типа с вращающимися вокруг них планетами.

— О, ну тогда давайте начнем с ближайшей к нам и оттуда двинемся дальше,— предложил Джим.— Согласна, Мэри?

— Отлично,— ответила она.

— Тогда пойдем,— сказал Вопрос Первый.

 

Глава двадцать четвертая

 

И они пошли. Это была великолепная, но на удивление короткая прогулка. Путешествуя теперь вне корабля, они оказались во главе кометного шлейфа невидимых, но все же радужных светлячков — тех сородичей Вопроса Первого, которые решили пойти с ними. И весь этот шлейф направился к ближайшей желтой точке в окружавшей их тверди, но не прямым путем.

Как Джим сумел понять из бессловесного общения, по научным причинам, они подходили к звезде своего назначения по плавной кривой. Он был немного разочарован, потому что прибыли они так быстро, будто эта звезда находилась на расстоянии длины “ИДруга”.

Через несколько минут они зависли над поверхностью очень похожей на Землю планеты. Выглядела она так, будто ее можно было сделать пригодной для обитания с помощью простого терраформирования.

Но по крайней мере тот кусок, который был им виден, к сожалению, никак не соответствовал человеческим понятиям о рае. Они приземлились — если это слово подходило — на сухой, как в пустыне, поверхности из черного песка, сквозь который то тут, то там торчали неуклюжие зелено-коричневые ростки высотой в три-четыре метра. Небо было безоблачным и ярко-голубым, ветер дул со скоростью от пяти до десяти узлов, которой было недостаточно, чтобы заставить пошевелиться толстые, похожие на луковицу стволы и безлистные ветки этих стволов.

— Что вы видите? — с волнением поинтересовался Вопрос Первый.

Джим описал, что это место ему напоминало.

— Это меня успокаивает,— сказал Вопрос Первый, а от тучи его собратьев донеслось жужжание голосов, соглашавшихся с его реакцией.— Здесь ваш бедный особо любимый друг видел вещи, которых не существовало.

— Да? — быстро отозвалась Мэри, прежде чем Джим успел что-либо сказать.

— Да, здесь он видел то, что называл рождественскими елками...

Вопрос Первый внезапно прервался.

— Ну, продолжай,— сказала Мэри.

— Вы слышали? — с волнением воскликнул Вопрос Первый.— Я употребил один из пробелов, сказанных вашим другом, и потому что я знал, как это выглядело для него, я сам услышал эти слова. “Рождественская елка...”. Я начинаю произносить ваши пробелы! И кроме того, думаю, что я понимаю это, поскольку разглядел видение вашего друга. Эти рождественские елки — как зеленые пирамиды, и на них яркие огоньки, которые не входят в естественный вид их дыр, верно?

— Да,— сказал Джим.

— И снег, рождественские гимны и подарки...

Внезапно Джим и сам все это увидел так, как, должно быть, видел это тоскующий разум Рауля Пенара, уже искалеченный расстоянием, одиночеством и потерянностью. Сухая пустынная равнина со странными растениями превратилась в возвышенности Канады. Время праздников, полная народу церковь, люди приходят и уходят, снег и струйки пара от дыхания на морозном воздухе.

Ему внезапно захотелось оплакивать Рауля Пенара, который был тогда в одиночестве и очень хотел домой. Джим ощущал, что Мэри видит и чувствует это вместе с ним, глубоко внутри... а тем временем Вопрос Первый продолжал болтать.

— ...срабатывает! Это срабатывает, мы все видим одно и то же. Теперь мы можем разговаривать, заполнять пробелы и понимать друг друга. И все это потому, что вы представляете то, о чем говорите. Вы сейчас показываете нам чудесные картины. Вы только подумайте — такое замечательное решение, и все потому, что мы видим одно и то же.

— Нет, Вопрос Первый,— сказал Джим.— Извини, что я тебе противоречу,— он вдруг ни с того ни с сего подумал, что начал копировать даже их манеру говорить,— но дело не в том, что мы видим одно и то же, а в том, что мы чувствуем одно и то же. Вот как сейчас Мэри и я ощущали то же, что и Рауль, когда он был здесь с вами.

— Чувства! Конечно же чувства! Как очевидно! — засиял Вопрос Первый.— Ответ на все проблемы непонимания — чувствовать одно и то же. Как просто. Как легко. Как естественно! Я научусь чувствовать как вы, дорогие друзья,—вы явно дорогие друзья — и мы сможем вести сколько угодно замечательных бесед...

— Это придется отложить на будущее,— сказал Джим.— Нам с Мэри надо вернуться к своему народу, если только мы сумеем без проблем обойти лаагов.

— Лааги — это ваши друзья —прошу прощения, не совсем такие же друзья,— живые дыры, которым мы велели не заходить дальше в эту сторону? Почему бы им вздумалось не пускать вас в место, которое волнует так, как оно взволновало вас и Рауля? Ведь наверняка их оно тоже взволнует?

— Скорее всего, нет,— сказала Мэри.— Они живут в другом мире и видят все по-другому.

— Но у нас, например, нет дыр, и мы все видим совсем не так, как вы, а нас сейчас глубоко взволновало то, что вас так затронуло увиденное вами и Раулем.

— Это трудно объяснить,— сказала Мэри.— Во-первых, Рауль и правда видел то, на что вы почувствовали нашу реакцию. Но мы просто представили то, что он видел, а не видели это на самом деле. И еще...

— Но из-за вас мы снова все это увидели, то, что видел Рауль, хотя этого там не было.

Мэри заколебалась, и Джим быстро вступил в этот странный бестелесный разговор.

— Можно предположить, что либо то, что вы видели через разум Рауля, снова выявилось из-за наших ощущений, либо вы восприняли наши чувства и связали их с картинкой, которую вспомнили из общения с Раулем,— сказал он.

— Тем не менее у нас есть способ понимать друг друга, разве нет?

— Да,—сказали одновременно Джим и Мэри.

— Замечательно,— сказал Вопрос Первый.— Очень хороший ответ. Вы начинаете учиться одновременно говорить и слушать, как мы?

— Сомневаюсь,—сухо заметил Джим.—Это просто случайность. Мы нечаянно ответили тебе одновременно. Такое случается потому, что мы не можем читать мысли друг друга, а не наоборот.

— Мне очень жаль.

— Ты ни в чем не виноват,— сказал Джим.

- Тем не менее нам жаль. Нам жаль, что вы так искалечены и многого лишены.

— Спасибо, но мы, люди, вполне довольны этим обстоятельством,— заметила Мэри.

— Довольны быть искалеченными?

— Мы предпочитаем уединение, чтобы другие люди не читали все время наши мысли.

— Опять пробел,— грустно сказал Вопрос Первый,— а я уже решил, что так хорошо вас понимаю.

— Я не знаю, о каком пробеле ты говоришь,— сказала Мэри.

— Он, наверное, про уединение,— предположил Джим.

— Что означает это понятие, “уединение”?

— Это удовольствие и право быть одному,— сказала Мэри.

— Но вам же нравится быть вместе, как и нам!

— Верно,— ответил Джим,— но иногда нам нравится и быть одним.

— Как вы можете получать удовольствие и в компании, и в одиночестве? Разве одно другое не отменяет?

— Видишь ли,— сказал Джим,— все люди индивидуальны...

— И мы тоже — извини, я тебя перебил.

— В результате,— продолжил Джим,—когда мы одни, мы часто хотим быть с другими, а когда мы с другими, то можем очень захотеть оказаться в одиночестве.

— Вы меня сбиваете с толку,—сказал Вопрос Первый.— Такое беспорядочное у вас существование. Но давайте отложим вопрос о том, как вы можете наслаждаться двумя противоположными состояниями, на потом, когда мы станем лучше понимать друг друга. Кажется, “рождественские елки” я теперь лучше понимаю. Но вот что такое “снег”?

Какое-то время Джим и Мэри занимались приданием смысла видению, которое Вопрос Первый и его сородичи подобрали в больном разуме Рауля, когда он был у них.

— Вся поверхность планеты так выглядит? — спросил Джим у Вопроса Первого, когда они как могли закончили с объяснениями.

— Нет, конечно,— отозвался Вопрос Первый,— разные места выглядят по-разному.

— Почему тогда ты привел нас сюда? — спросила Мэри.

— Я думал, что это очевидно. Это было любимое место Рауля.

— А другие любимые места у него были? — спросил Джим.

— На этой планете — нет, но на других много. Вы хотите их увидеть?

— Да,—ответил Джим.

Так что Вопрос Первый и его друзья отвели их в другие любимые Раулем места — места, о которых он потом вспоминал как о рае.

Места эти находились на двенадцати разных, похожих на Землю планетах — три из них были настолько похожи на Землю, что если бы атмосфера на них оказалась подходящей и нигде бы не таилось неведомых опасностей, то земляне могли бы хоть на следующий день приземлиться и начать строительство. Остальным потребовалось бы терраформирование, в некоторых случаях такое же серьезное, какое потребовалось бы, чтобы убрать облака с Венеры, понизить там температуру и сделать планету зеленой и плодоносящей. Четыре посещенных ими планеты почти целиком состояли из океана.

Но на каждой было как минимум одно место, которое вызывало в памяти Рауля любовно хранимые им воспоминания о Канаде его юности. В большинстве случаев его разуму приходилось идти странными путями, чтобы превратить часть местности планеты в пейзаж его юности. Но некоторые места были так похожи на Землю, что даже Джиму и Мэри достаточно было только прищуриться, чтобы увидеть их как часть родного мира.

Полная деревьев долина, голая отвесная скала, берег реки, озеро — даже одна пустыня, полная обветренных скал, которые воображение Рауля превратило в дома его родного города. Все это показали Джиму и Мэри Вопрос Первый и бесчисленный эскорт живых разумов. И чем дальше они продвигались, тем больше Джим видел в чуждой реальности этих пейзажей узнанные Раулем знакомые формы и линии.

Способность Вопроса Первого понимать, что творилось в головах у Джима и Мэри, росла с постоянной скоростью. Бесплотный инопланетянин постоянно находил все больше слов для осмысленного общения с ними и с каждой секундой все быстрее понимал, что означали слова, которые они мысленно обращали к нему. Про себя Джим изумлялся способности Вопроса Первого учиться. Ему очень хотелось похвалить инопланетянина за это и обратиться к Мэри за подтверждением, только вот Мэри становилась чем дальше, тем молчаливее. По своему опыту общения с ней Джим не решался включать ее в разговор, пока не будет уверен, что она этого хочет. С другой стороны, он все больше и больше убеждался в том, что им многое надо было обсудить.

Джим решил рискнуть.

— Мы недавно говорили об уединении и о человеческом стремлении к нему,— сказал он Вопросу Первому. Он постепенно привыкал к тому, что если он представлял, что говорит с Вопросом Первым, тот немедленно понимал, что разговаривают с ним. Как такое понимание достигалось, Джим не представлял, но поскольку оно срабатывало, он им пользовался. Он так привык к автоматическому узнаванию адресата, что иногда забывал и обращался к Мэри, не указывая, что обращается именно к ней.

— Да, конечно, я помню,— сказал Вопрос Первый.

— Скажи, а есть какой-нибудь способ, чтобы я поговорил с Мэри наедине? То есть не разговаривая одновременно с тобой и твоими друзьями? Наверное, я плохо объясняю. Я хочу сказать, что хочу сейчас поговорить с Мэри и не хочу, чтобы нас слышал кто-нибудь еще.

— Конечно, если хотите, мы не будем слушать,— сказал Вопрос Первый.— Если ты обратишься только к Мэри, всем остальным станет очевидно, что слушать вас было бы очень невежливо и просто невозможно.

— Что ж, хорошо,— ответил Джим.— Значит, я просто должен помнить, что говорю только с Мэри, и никто из вас нас не услышит?

— Естественно,— подтвердил Вопрос Первый.

— В чем дело, Джим? — спросила Мэри.

— Ну, я...— Джим не прочь бы услышать от Вопроса Первого и остального шлейфа какое-нибудь подтверждение того, что они действительно не слушают то, что он собирался сказать, но это было, очевидно, настолько не нужно, что никому, даже Вопросу Первому, не пришло в голову делать такое подтверждение. Тут дело обстояло так же, как довольно скоро оказалось не нужно говорить “Я закончил” после каждой фразы, когда говорящий закончил и был готов слушать.

— Ну вот, насчет этих миров, которые мы видели,— сказал он наконец.— Это, конечно, не рай, который воображал Рауль, но люди точно могли бы их заселить, некоторые даже без терраформирования. Но отсюда следует, что и лааги могли бы заселить их после такого же точно уровня терраформирования, чтобы сделать их пригодными для своей расы.

— Да, конечно, и что из этого? — отозвалась Мэри.

— Это поднимает вопрос нашей ответственности за то, чтобы как можно скорее закрепить эти планеты за человечеством,— объяснил Джим.— Извини, я не хочу казаться напыщенным, но эти планеты можем использовать и мы, и лааги, а мы сейчас общаемся с расой, которая контролирует эти планеты, но сама их не использует. Вопрос в том, что нам делать в связи с этим.

— Если хочешь знать мое мнение,— произнесла Мэри,— я думаю, стоит сказать нашим новым друзьям, что эти миры нам очень нужны и мы бы хотели их заселить, и узнать, не помешает ли им это. Но это исключительно мое мнение. Все контакты с Вопросом Первым и компанией я оставляю тебе.

- Мне?

— Да, я же сказала.

— Почему мне?

— Я скажу, почему тебе. Джим, я много отдыхала и думала, когда мы оказались в той больнице у лаагов...

— Да, но я сейчас говорю о...

— Дай мне закончить. Потерпи, я веду к тому, что хочу сказать. Для начала, ты был прав. Я перетрудилась.

- Ну...

— Более того,— упрямо продолжила она,— я потеряла перспективу. Я многому научилась от тебя и от сквонка —да, и от сквонка. Ты был прав, когда сравнивал меня с ним. Часть меня и правда как он, как лааги вообще. Вот почему с самого начала я понимала их куда лучше, чем ты.

Джим хотел ответить, но потом решил, что не стоит.

— Ты был прав. Я живу ради работы, и они тоже, и мне это в них нравилось. Я ими восхищалась. И к концу это стало влиять на мои оценки. Я бессознательно стала стремиться доказать, что я и они были на правильном пути, а остальное человечество ошибалось. Я стала стремиться оправдать все их поступки и очеловечить их. Я начала находить в них несуществующие человеческие мотивации и чувства, просто чтобы доказать, насколько они правы.

Она сделала паузу.

— Ты помнишь, как лааг в больнице убил того сквонка, что просился на работу, хотя работать он не мог и никогда уже не смог бы? — спросила она.— Помнишь, лааг делал жесты, как будто хвалил сквонка и давал ему указания для работы, а потом убил его как раз в тот момент, когда он был совершенно счастлив, что его все же посылают на работу?

— Да, помню,—сказал Джим.

— Ну так вот, когда он убил этого сквонка, я отчасти была потрясена, потому что лааг солгал сквонку — пообещал ему то, чего он хотел, а сам все это время собирался его убить. Но в то же время другая часть меня одобряла, что он избавляется от работника, не приносящего больше пользы. Я упустила то, что на самом деле происходило у него в голове. Лааг убил сквонка не потому, что тот не мог больше работать, а потому, что он был от этого несчастен. Он похвалил сквонка и дал ему задание перед самой смертью, чтобы тот был как можно счастливее в момент смерти. Чтобы он умер счастливым. Ты понимаешь?

— Да,— сказал Джим.— Да, конечно, это-то я понял уже тогда, когда это случилось.

— Хорошо. А я поняла куда позже, когда ты сказал мне, что нашему сквонку долго не прожить и счастливее всего он будет, если до самой смерти будет охотиться за этим несуществующим ключом. Тогда я осознала, что могу приблизиться к пониманию отношения лаагов и сквонков к работе, но по-настоящему никогда этого не пойму, даже если ради этого заработаюсь до смерти. Это просто другой порядок вещей. Так что я осознала свои пределы.

— Пределы тут ни при чем,—ответил Джим.—Ты замечательно поработала на планете лаагов. Я не переставал удивляться, видя и слыша, как ты делала выводы и находила их смысл.

— Пределы как раз при чем. Нам надо осознать, что каждый из нас как уникальная и неповторимая личность имеет особую способность, склонность или дар понимать какой-то особый тип инопланетной цивилизации, а у других такого дара нет. У меня такая восприимчивость к лаагам, а у тебя — к Вопросу Первому и его друзьям.

— Ну не знаю, вряд ли у меня выходит лучше, чем у тебя...

- Давай не будем изображать вежливость,— ответила Мэри.— У тебя это лучше выходит, и ты это знаешь. Я это знаю. Из нас двоих у меня лучше получалось исследовать лаагов, а у тебя — этих... мыслелюдей. Не знаю почему. Может, дело в том, что тебя всегда увлекало пространство, и поэтому у тебя с ними есть что-то общее, чего у меня нет. Я слушаю тебя и наблюдаю за тобой, и на этот раз уже я удивляюсь тому, как быстро мой партнер собирает информацию и делает выводы, на которые я не способна.

— Ух ты!—выговорил Джим.

— А это еще что значит?

— Это значит, если хочешь знать, что я потрясен. Я никогда бы не подумал...— Джим не знал, как лучше выразиться.

— Ты никогда бы не подумал, что я способна признать чье-то превосходство в какой-нибудь области, а тем более твое?

— Ну...да.

— Ну вот, теперь ты это услышал. А теперь вот что еще я должна тебе сказать, прежде чем обсуждать с мыслелюдьми заселение этих планет человечеством. То, что я диктовала тебе на планете лаагов,—это были факты. Выводы я оставляла при себе, отчасти в знак презрения к тому, что ты на эти выводы не был способен. У меня нет прямых доказательств, но лично я почти абсолютно уверена, что лааги, как и мы, живут только на одной планете.

— Ты так думаешь? — Джим ждал объяснения, а когда его не последовало, решил подтолкнуть Мэри.— Почему?

— По ряду причин. Земля перенаселена до предела. Люди не имеют ценности. Но всем вместе нам приходится работать как волам, чтобы на границе было не меньше истребителей с экипажем, чем у лаагов. Все собранные мною свидетельства сводятся к тому, что у лаагов меньше городов и их мир куда менее богат, чем Земля,— но в каждом городе живет куда больше народу, чем у нас. Кроме того, и у них, и у сквонков трудовая этика, с которой наша не может сравниться, и им не приходится иметь дело с внутренними разногласиями. На Земле эти разногласия продолжаются даже в современном Объединенном Мире, где народы и группы больше не воюют между собой, потому что битва с лаагами важнее всего. Но несмотря на все это, они не больше, чем мы, в состоянии победить на границе. То есть лааги в состоянии выставить примерно столько же кораблей и экипажей, сколько и мы. Исходя из возможностей одной планеты. Значит, им также важно, как и нам, заселить другие планеты, и именно поэтому они стали так рваться в нашем направлении, когда выяснили, что сюда мыслелюди их не пускают.

— Ого! — воскликнул Джим. На мыслеязыке это здорово напоминало невидимый восклицательный знак.

— Так что я предлагаю — и это только предложение, окончательное решение за тобой,— что если мыслелюди не против того, чтобы мы заселили эти планеты, то мы можем предложить оставить одну или несколько для лаагов, если удастся только достичь с ними соглашения. Тогда мы могли бы вернуться к лаагам и после того, как научимся с ними разговаривать, сказать им, что только благодаря дружбе с нами они могли бы заселить один из тех миров ближе к центру галактики, к которым они всегда стремились. Спешки тут нет. Миры для лаагов придется терраформировать ничуть не меньше, чем большинство наших миров придется приспосабливать для нас, так что у нас масса времени для поиска способов общения с ними. Но если эта идея сработает, мы достигнем мира с лаагами и новых планет и для нас, и для них. Плюс к этому, с нашей точки зрения, у нас в друзьях и соседях окажутся две другие разумные расы, на случай, если потом мы наткнемся на по-настоящему враждебных инопланетян.

Джим обдумал ее слова.

— А как насчет того, что Вопросу Первому и его друзьям больно от того, что лааги их не видят и не слышат,— спросил он.

— Понятия не имею,—весело отозвалась Мэри.— Ты у нас эксперт в этой области, что-нибудь да придумаешь.

- Ну спасибо,— ответил Джим.

— Да не за что,— сказала Мэри.— Может, пора уже звать обратно Вопроса Первого и компанию?

— Да, наверное, пора.

На секунду он задумался, как именно возобновить контакт. Наконец он решил, что достаточно объявить, что они с Мэри снова готовы вступить в общий разговор.

— Вопрос Первый, ты здесь? — сказал (или подумал) он.

— Конечно,—отозвался Вопрос Первый,—хотя я не очень понимаю, что ты имеешь в виду под “здесь”.

— Я и сам не понимаю, так что давай об этом не будем,— ответил Джим.— Достаточно того, что ты рядом и мы можем разговаривать, так как мы с Мэри закончили частный разговор.

— Вы закончили ваш разговор? Отлично! Добро пожаловать обратно к нам. Счастье! Счастье!

— Мы говорим “ура!”, по крайней мере некоторые из нас.

— Не вижу особой разницы между “ура!” и “счастье!”, но если хочешь, то — ура!

— Да вообще-то разницы и нет,—решил Джим.— Счастье! Счастье!

До его разума донесся общий хор возгласов “Счастье!”.

— По поводу “здесь”,— сказал Вопрос Первый.— Для вас, похоже, это связано с достаточной физической близостью, чтобы было возможно разговаривать. Но разговаривать можно с любого расстояния во вселенной. Как иначе большие дыры и скопления больших дыр могли бы сообщать друг другу, в каком направлении они танцуют?

— Можно то же самое повторить еще разок? — спросил Джим.

Вопрос Первый терпеливо повторил свои слова.

— По-моему, вы смешиваете физику с общением,—заметил Джим.

— Но разве любой танец не является формой общения? — сказал Вопрос Первый.— Извини, если моя ограниченная способность к пониманию запутывает тему нашего разговора.

— Нет, дело не в тебе,— Джим попытался найти слова, чтобы объяснить, что он имел в виду. Потом он подумал о настоящих человеческих танцах и должен был признать, что в каком-то смысле это тоже было общение.

— Но у больших дыр нет разума,— сказал он.— Следовательно, они не общаются так же, как мы. Если я правильно понимаю, что вы имеете в виду под их танцами, речь идет просто о том, что они двигаются под воздействием сил, прилагаемых к ним остальной материей во вселенной. Я имею в виду все остальные дыры, с самого начала, когда была только одна большая дыра, которая потом разбилась на множество других.

— Сначала была только одна большая дыра? Как интересно! — сказал Вопрос Первый.

— Мы так думаем. А вы не знаете? Я думал, что вы все знаете о физической вселенной, дырах, пространстве и тому подобных вещах.

— Нет-нет, мы мало что понимаем,— отозвался Вопрос Первый.— Поэтому мы так стремимся к удовольствию учиться у вас.

— Мы... спасибо, конечно, но мы тоже не знаем точно, как началась материальная вселенная,— сказал Джим.—У нас есть только теории, гипотезы вроде той, которую я сейчас упомянул.

— Значит, это только гипотеза?

— К сожалению, да.

— Я расстроен. Но ничего, может, это еще окажется фактом.

— Да, раз уж мы о фактах,— сказал Джим,— я хотел тебя спросить о том, как вы не пустили лаагов, тех, кого вы зовете нашими другими друзьями, в ваше пространство.

— Да, я же это уже объяснял,— сказал Вопрос Первый.— Они никак нас не видели и не слышали, нам это было болезненно, и мы велели им дальше не заходить.

— По твоим словам, это было болезненно,— сказал Джим.— Позволь предложить понятие “неудобно”. Может, оно лучше подойдет?

— Нет, это приближается к нашему понятию, но только частично,— ответил Вопрос Первый,— как и ваше понятие “болезненно”. Но ты наверняка должен знать, что я имею в виду. Разве тебе и твоим друзьям неизвестно, что бывает с человеком, которого не видят и не слышат?

— И да и нет,— отозвался Джим.— С тех самых пор, как мы начали собираться в сообщества, в некоторых группах и сообществах это использовалось как наказание. Для любого индивидуума неприятно, когда его игнорируют и исключают из общения. Так что я, думаю, знаю, что ты имеешь в виду.

— Да, в какой-то степени, похоже, знаешь,— сказал Вопрос Первый.— Мы сами к таким вещам очень чувствительны. Нас очень травмирует, когда приходится использовать это как наказание для одного из нас.

— Вы делаете это со своими сородичами?

— Увы, у всех свои законы,— ответил Вопрос Первый.

— И что же вы должны сделать, чтобы такое заслужить? — спросил Джим.

Вопрос Первый слегка поколебался.

— На том уровне, на каком ты нас сейчас понимаешь, это невозможно объяснить,— сказал он наконец.

— Наверное,— отозвался Джим.

Он попытался представить себе, каково было для одного из этих активно дружелюбных существ внезапно оказаться в положении, когда все остальные игнорировали его существование.

— И сколько это длится, пока они не возвращаются к нормальному поведению?

— Это навсегда, разумеется,— ответил Вопрос Первый.— Как только мы перестаем их видеть и слышать, они для нас больше не существуют. Даже память о них скрывают.

Если бы у Джима сейчас было тело, то у него пробежали бы мурашки по коже.

— Как, неужели вы их изгоняете насовсем? И что же они делают? Куда они деваются?

— Кто знает?—сказал Вопрос Первый.— И вообще, они ведь больше не существуют, так что какая разница? Но ты, кажется, хотел поговорить со мной о друзьях, которых вы называете лаагами.

— Верно,— сказал Джим. Он все еще был потрясен идеей живого существа вроде Вопроса Первого, изгнанного из своего общества навсегда. В отношении Вопроса Первого к этому чувствовалось безразличие, которое с внезапной силой напомнило Джиму, насколько чуждым был разум, с которым он общался.

— Видишь ли,—продолжил он,—лааги, как и мы, это дыры, которые живут на дыре побольше, называемой планетой. В вашем пространстве есть планеты, на которых и мы, и они могли бы жить после некоторых физических изменений. Ты, конечно, понимаешь, что мы и они меняли бы планеты по-разному, чтобы они нам подходили. Так что они наверняка направлялись сюда затем, чтобы найти другие миры, на которых они могли бы жить.

— Ты так думаешь? Как интересно! Но это понятно: будучи дырами, вы все предпочитаете жить в дырах. Или, точнее, будучи материальными существами, вы предпочитаете материальную окружающую среду. Я правильно сказал?

- Правильно,—отозвался Джим.—Так вот что я хотел спросить: если бы мы или они заселили поверхность одной из этих планет, беспокоило бы это вас в том отношении, что вас бы не видели и не слышали?

— Не знаю,— сказал Вопрос Первый.— Нет, наверное... да, мы думаем, что нет, поскольку вы и они были бы частью дыр. Но вы ведь нас видите и слышите, так что вопрос снимается.

— Мы с Мэри здесь вне наших тел, вне наших личных дыр,— сказал Джим,— rio все остальные наши сородичи в дырах. Может, будучи физическими существами, они тоже не смогут видеть и слышать вас.

— Нет-нет,— возразил Вопрос Первый,— ваша способность видеть и слышать нас вышла за пределы дыры, в которой вы были вместе с вашим третьим другом, который нас не видел и не слышал. Вы излучали по направлению к нам, и мы, конечно, ответили. А раз вы на это способны, то и остальные наверняка смогут. А если так, нас совсем не побеспокоит, если вы поселитесь на одной из наших планет. Но если отвечать на ваш вопрос, даже ваши друзья лааги, наверное, не беспокоили бы нас, находясь на планете,— такая дыра по определению вне нашей вселенной. Но почему вы меня об этом спрашиваете?

— Ну, это довольно сложно,— начал Джим.— Видишь ли, лааги с нами воюют...

— Они делают что? У меня уже больше опыта в вашем образе мыслей, но последнее слово вышло как абсолютный пробел.

— Ну, скажем, у них с нами серьезные разногласия,— подсказал Джим.

— Ах, разногласия, понятно. И отсюда следует...

— Ну, когда мы сюда прибыли, лааги преследовали нас. Как вам удалось заставить их вот так остановиться прямо на вашей границе?

— Ну, мы просто приказали им остановиться. Помнишь, я это тебе уже говорил.

— И они просто остановились? Не пошли дальше?

— Да, разумеется.

Джим подумал, что такое поведение не согласуется с его наблюдениями за лаагами. Он вернулся к вопросу.

— Просто потому, что вы попросили их остановиться на месте?

— Мой дорогой друг, я сказал тебе это уже дважды,— ответил Вопрос Первый скорее расстроенно, чем зло.— Мы не просили их остановиться на месте. Мы приказали им остановиться там.

Джим внезапно понял. Мороз по коже, который пробрал его, когда Вопрос Первый рассказал про то, как их раса игнорировала некоторых своих членов в наказание за нарушение законов их общества, должен был бы подготовить его к этому, но не подготовил. Теперь мороз пробрал его в сто раз сильнее.

— В чем дело, Джим? — сказала Мэри.

— Если бы у меня было тело,— выговорил Джим,— меня бы сейчас стошнило.

 

Глава двадцать пятая

 

— Почему? В чем дело? — спросила Мэри.

— У наших бабочек есть зубки, и острые,— сказал Джим.

— Что ты имеешь в виду...а-а,—отозвалась она.

— Вопрос Первый,—позвал Джим.

— Да? — ответил Вопрос Первый.

— Ты нас слушал?

— Нет, конечно,—сказал Вопрос Первый.—Если помнишь, мы договорились, что когда вы с Мэри обмениваетесь понятиями, то мы вас не слышим.

- Хорошо. Спасибо. Нам еще кое-что надо друг другу сказать, а потом мы вернемся к разговору с вами.

— Я буду с нетерпением ждать этого момента.

— Джим! — позвала Мэри.

- Да? .

— Почему тебя так расстроило то, как они остановили лаагов? Дело не в том даже, что ты сказал. Я чувствую, как ты расстроен.

— Наверное, это потому, что я был пилотом истребителя,— сказал Джим.— Я могу поставить себя на их место.

— На место лаагов, которым приказали остановиться?

— Да. Я с ними воевал и видел, как они сражаются до самой смерти даже без всякой надежды. А теперь я еще видел их на родной планете. Я могу себе представить, как они следуют приказам. Я могу представить, каково им было, тем, кого остановили.

— И как же?

— Ты их изучала. Ты знаешь не хуже меня. Они живут ради работы, и для члена экипажа лаагского корабля то, что он делает, и есть работа. Сама можешь представить, каково это было, когда объединенный разум наших бестелесных друзей велел им остановиться.

— Извини, Джим. Может, это потому, что я никогда не была пилотом истребителя, но я все равно не понимаю, почему тебя это так расстроило.

— Может, ты и права. Может, это моя личная реакция; но попробуй представить сама. У этих лаагов был приказ направиться к центру галактики. И когда они выполняли это приказ, противоположный приказ объединившихся мыслелюдей заставил их остановиться. И они остановились. Вот почему я сказал, что у наших маленьких друзей неожиданно оказались клыки. Помнишь, как Вопрос Первый особо не переживал по поводу того, что случилось с их соплеменниками, которых игнорировали и изгоняли?

— Помню, но при чем тут это?

— Неужели ты не понимаешь? Каким-то образом эти мыслелюди могут установить — не знаю, как они это называют,— правило, наверное, которое приказывает любому живому существу, которое их не видит и не слышит, остановиться в определенной точке пространства. И этот приказ перекрывает все остальное, что существо хочет делать или что ему приказано. Когда они говорят “остановиться”, то имеют это в виду буквально. И эти экипажи лаагов именно так и сделали.

— Ты хочешь сказать, что именно поэтому они остановили корабли на месте, а не вернулись на планету доложить о случившемся?

Я хочу сказать, что они не могли вернуться. Они не могли делать ничего, кроме того, что говорилось в преобладающем приказе. Они это и сделали. Представь, как они продвигаются. И вдруг преобладающий приказ велит им остановиться, отключить двигатели и не делать больше ничего. И они делают это. Они послушались, потому что ничего другого сделать не могли. Они остановились... и там они и сидели, в этих кораблях, пока мы не пришли на них посмотреть. Ты видела, что лааги не выносят безделья. Но им пришлось сидеть там и умирать. И там они и будут сидеть до Страшного суда, те, которых мы видели, и все остальные лааги, которые подошли к той зоне в космосе, которую мыслелюди объявили своей. Мы с тобой могли их видеть и слышать, так что нас их мысленный приказ не касался. Но если бы не это, мы с тобой, Мэри, тоже могли бы сидеть там мертвые.

— Понятно...—сказала Мэри.

— И подумай, как эти лааги там сидели, не в состоянии пошевелиться, ждали смерти и наконец умерли. И сидят там мертвые, убитые вот этими нашими славными маленькими друзьями. Неудивительно, что они столько времени сохраняли эти планеты и этот участок пространства для себя, и еще менее удивительно, что лааги ищут себе новые планеты в любых направлениях, кроме этого.

— Ты хочешь сказать, что и нам не стоит стремиться к этим мирам? — серьезно сказала Мэри.

— Я сам точно не знаю, что хочу сказать. Но мы же не хотим, чтобы наш народ жил под невидимым носом инопланетян, которые могут внезапно приказать людям застыть на месте, пока они на этом самом месте не умрут, верно?

— Тут ты прав. Но как мы можем обеспечить их безопасность?

— Не знаю. Надо получше разобраться в Вопросе Первом и его друзьях. Давай вернемся и поговорим с ними еще. Вопрос Первый?

— Да, я рад, что вы оба снова вернулись к нам.

— И мы рады вернуться.

— Значит, мы все радуемся вместе. Как замечательно!

— Да. Насчет лаагов: кажется, я уже сказал, что, когда мы пришли сюда, они нас преследовали.

— Разве ты не помнишь, что уже говорил это?

— Мне кажется, что говорил, но я не уверен.

— Странно, ты, похоже, довольно забывчив.

— Наверное.

— Однако ты нам это говорил, будь уверен.

— Спасибо.

— Мы рады помочь в твоих проблемах с памятью.

— Вообще-то проблемы у меня бывают только . с мелочами,— добавил Джим.— Так вот, насчет лаагов. Ты сказал, что они не могли вас видеть или слышать, но когда весь ваш народ велел им остановиться на месте и не продвигаться дальше, они остановились. Значит, они все-таки могли вас видеть и слышать.

— Мой дорогой друг, я и не говорил, что они не могли нас видеть и слышать. На это должен быть способен любой мыслящий разум. Я сказал, что они не стали этого делать. И у них не было поводов для этого, поскольку мы их раньше никогда не встречали. Так что мы их изгнали, и с тех пор они даже не подходили к тому месту, где мы велели им всегда останавливаться.

— Ясно,—сказал Джим.

— Мы рады, что ты понимаешь. Мы знали, что ты поймешь, потому что ты сам — чуткое и вежливое существо.

— Спасибо.

— Это не просто комплимент, это правда.

— Все равно спасибо,— ответил Джим.— Так вот, прежде чем мы сбежали от лаагов, у которых мы некоторое время были в плену, мы кое-что о них узнали. Я не хочу причинить вам неудобство, друзья мои, но мне тут пришла в голову одна мысль. На основе моих знаний олаагах можно предположить, что вы ошиблись на их счет.

О нет, это невозможно,— сказал Вопрос Первый.

— Правда?

— Абсолютно невозможно... А почему ты так решил?

— Сначала скажи мне кое-что,— сказал Джим.—-Когда они вторглись на вашу территорию, почему вы просто не ушли вместо того, чтобы их останавливать?

— Но это же лучшее место во всей галактике для танцев. Самое лучшее, без сомнения! Почему мы должны были лишиться замечательного места для танцев только потому, что к нам вторглись какие-то невежливые существа? Мы здесь были первыми. Не мы к ним вторглись, а они к нам!

— Минуточку,— вмешался Джим,— я кое-чего, оказывается, не совсем понимаю. Ты сказал мне, что вы не любите дыры и что движение дыр во вселенной по отношению друг к другу — это танец. Но поскольку вы не любите дыры, я решил, что вы и к их танцам особого интереса не питаете, так что...

— О нет! Нет-нет, ничего подобного. Танец дыр нельзя любить или не любить, тут вы правы. Он просто есть, и сам по себе он особого внимания не заслуживает. Дыра — это не очень красиво. Ты уж прости, что я так сказал, дорогой друг, я знаю, что у тебя где-то есть маленькая личная дыра, хоть ты и проявил хороший вкус и пришел сюда без нее. Однако мы используем линии силы, которой является танец дыр, как нити, на которых мы плетем свои собственные прекрасные танцы. Возможности тут ограничены только творческим воображением. Таким образом, эту паутину природных сил можно превратить в нечто сияющее и прекрасное; и именно здесь, в этом месте, наилучшие возможности для таких творческих усилий. Мы всегда жили здесь, потому что когда-то в прошлом наши предки нашли это замечательное место для танцев. Мы никому не позволим в него вторгаться.

— Но я говорил, что моим сородичам хотелось бы поселиться на одной из дыр в этом районе...

- Их присутствие никак не помешает танцу. С нашей стороны это просто небольшой знак вежливости — позволить таким существам, как вы, делать с самими дырами все, что вы хотите.

— Лааги тоже не помешали бы танцу, поселившись на одной из этих дыр,— сказал Джим.

— Нет, но они бы очень нас потревожили, проходя через это пространство и отказываясь нас видеть и слышать.

— Это, конечно, нехорошо,— заметил Джим,— но неужели это достаточный повод для того, чтобы убить их?

— Извини,—ответил Вопрос Первый,—но я озадачен. Мы все озадачены. Ты произнес понятие-пробел, и я не в состоянии уловить даже край его значения. Что, ты сказал, мы сделали с этими незваными гостями?

— Убили. Заставили умереть. Вынудили прекратить жить,— сказал Джим.

— Все это не имеет никакого смысла. Прости меня, дорогой друг, но, как я уже сказал, мы озадачены и совершенно сбиты с толку.

— Скажи, а вы живете вечно? — спросил Джим.

— Прекращаем ли мы существовать? Конечно, любой из нас может в какой-то момент пожелать прекратить существование. Но никто не знает когда, точно так же, как мы не знаем, как стали народом.

— Нет, я имею в виду, вот ты, Вопрос Первый, рассчитываешь никогда не прекращать свое существование?

— Не знаю, как такое может быть возможно. Даже если бы я хотел существовать вечно, я не думаю, что хоть что-то во вселенной способно на вечную жизнь. Конечно, задолго до того, как пройдет вечность, я, наверное, устану жить и уйду.

— Уйдешь куда?

— Просто уйду во вселенную сам по себе. Есть предположения, что после этого начинается существование другого рода, но у нас такие идеи обычно считаются праздной болтовней. Если ты устал от этого существования, зачем тебе еще другое?

— А кто-нибудь когда-нибудь удалял других?

— Как бы они могли? И потом, это же просто немыслимо! Удалять кого-нибудь из их нынешнего существования — это невыразимо грубо!

— Возможно, вы в ответе за то, что лааги, те лааги, которых вы остановили, покинули свое нынешнее существование.

— Нет-нет,—отозвался Вопрос Первый.—Разумы тех, кого мы остановили, через некоторое время покинули свои дыры и отправились прочь отсюда в том направлении, из которого они пришли. Последний раз, когда мы их видели, эти разумы точно существовали... Последовала пауза.

— Мне сообщили, что мы заметили отсутствие формы у удалявшихся разумов. Они напоминали новорожденные разумы, которым надо всему учиться. Ты хочешь предположить, то, что мы их остановили, заставило их разумы потерять приобретенную форму? Что это было в какой-то мере равноценно удалению из существования?

— Именно это я и хочу предположить,— сказал Джим.

Последовала еще одна пауза, и наконец Вопрос Первый ответил:

— Если так, то это был незапланированный результат, и мы очень о нем сожалеем. Однако они сами его вызвали, упрямо отказываясь отвечать, когда мы вежливо и дружелюбно заговорили с ними.

- Возможно, они в этом не виноваты,— сказал Джим.— Видишь ли, когда твой разум формируется внутри личной дыры, это создает некоторые помехи.

— Какие помехи могут помешать вежливому ответу?

— Они могли не поверить, что вы действительно были там.

— Не поверить, что мы были там?

— Да, я так и сказал,— ответил Джим.

— Ты, должно быть, шутишь. Как мыслящие разумы, они должны были нас воспринять. И потом, после нашего обращения они очень расстроились, хотя раньше были спокойны. Этот факт явно подтверждает, что они нас заметили.

— Я уверен, что заметили,— сказал Джим.— Но вы наткнулись на особые ограничения, наложенные на них дырами, в которых сформировался их разум. Мэри и я выросли в дырах, которые общались путем создания вибрации в газах большой дыры, на которой живет наш народ. Восприятие этих звуковых волн мы называем слухом. Из-за этой изначальной привычки мы, даже зная, что на самом деле наш разум воспринимает понятия из вашего, представляем то, что вы нам сообщаете, как вибрации в газовой среде, как при формировании наших разумов. Лааги, с другой стороны, сформировались в личных дырах, которые .общались между собой путем легких изменений формы дыры.

— Все это необычно и интересно,— сказал Вопрос Первый,— но я не совсем понимаю, к чему это ведет.

— К лучшему пониманию лаагов, я надеюсь,— сказал Джим.— Видишь ли, когда вы заговорили с лаагами в кораблях, приближающихся к вашей территории, лааги оказались в ситуации, которую они считали невозможной, но которая тем не менее была у них перед глазами.

— Такого не может быть!

— Боюсь, что может. В этом и была проблема. Лааги знали: то, что они видят — ваше послание,— не могло быть передано так, как оно было передано. В то же самое время их разум не позволял им сомневаться в том, что именно так оно и было передано.

— Не хочу обижать тебя, дорогой друг,— сказал Вопрос Первый,— но ты говоришь какую-то бессмыслицу.

— Позволь привести тебе пример, каково это было для них. Ты знаешь, что я имею в виду под газом CO2?

— Ты говоришь о газе, который обычно входит в большие дыры, а иногда даже в маленькие.

— И ты знаешь его твердое состояние?

— Разумеется.

— Что бы ты подумал, если бы увидел, как блок СО2 в твердом состоянии парит в атмосфере очень горячей звезды?

- Это невозможно. Он бы сразу перешел в газообразное состояние.

— Ну а если бы ты увидел то, что я сказал, что он среди горячей газовой оболочки звезды, но сам все еще в твердом состоянии?

— Я бы не мог этого увидеть.

— Так вот, если бы я такое увидел и точно знал бы. что этот блок действительно состоит из застывшего СО2, а газы вокруг звезды действительно настолько горячие, я бы решил, что у меня то, что мы обычно называем галлюцинацией.

— Ты хочешь сказать, что ты был бы не вполне здоров. Но ты не решил, что правда такое видел?

— Нет, успокойся,—сказал Джим.

— Какое облегчение! Если бы ты такое видел, это значило бы, что ты болен, и нам пришлось бы тебя изгнать. У вас, наверное, поступают так же?

— Не совсем. У нас есть другие способы, способы помочь таким людям не видеть больше галлюцинаций, вместо того чтобы изгонять их.

— Расскажешь мне как-нибудь, как вы это делаете. Но вообще я понял. Ты используешь образ твердого СО2, который не превращается в газ, несмотря на жару, в качестве примера. Но мы не понимаем, как это относится к нашему разговору с лаагами.

— Я объясню,— сказал Джим.— Чтобы воспринять ваши мысли, Мэри и я представляем их как слова, то есть звуковые волны, путешествующие через пространство; а лааги, с которыми вы говорили, по тому же принципу могли воспринять ваше послание только как видимые сигналы от другого лаага.

— Видимые сигналы?

— Именно,—сказал Джим,—искажения в форме дыры другого лаага. Сигналы должен подавать именно другой лааг, поскольку их сигнальная система основана на форме именно их личных дыр и способности именно этой формы к искажениям. Таким образом, лааг, получивший ваш сигнал, думал, что видит другого лаага — в корабле, где хватало места только для уже находившихся там членов экипажа,— который говорит ему что-то непонятное, потому что, во-первых, в сообщении были пробелы на месте не знакомых лаагам понятий, а во-вторых, то, что он услышал, относилось к существам и ситуациям, которые ему казались невозможными и невообразимыми. Он мог только решить, что у него галлюцинации, как бы лааги их ни называли. И естественно, поскольку он решил, что собственный разум подвел его, то не ответил. Он отверг реальность этого образа точно так же, как вы отвергли возможность существования твердого СО2 — мы называем его сухим льдом,— который не превращается в газ, несмотря на окружающую жару.

Вопрос Первый долго молчал.

— В то, что ты нам говоришь, почти невозможно поверить,— сказал он наконец.

— Необязательно верить мне на слово,— сказал Джим.— Кто-нибудь из вас мог бы отправиться к большой дыре, на которой живут лааги — это всего в нескольких световых годах отсюда по направлению от центра галактики,— и посмотреть, как они друг с другом общаются.

— Любому из нас было бы неприятно отправиться туда и сделать это, так что я возьму это на себя,— сказал Вопрос Первый.

После его слов воцарилось молчание, которое длилось, по оценке Джима, минуты полторы. Потом Вопрос Первый заговорил снова:

— Да, это правда. Все мои друзья удивлены. Если бы я не видел это сам, они не смогли бы такое даже представить. Ваши идеи по поводу этой проблемы достойны высочайшей похвалы. Но тем не менее мы были правы, когда запретили им вторгаться в наше пространство. Как вообще можно общаться с такими существами? И что может дать такое общение?

— Большую пользу, возможно, о существовании которой вы пока и не подозреваете,— сказал Джим.

— Не думаю, дорогой друг,— ответил Вопрос Первый.— Из-за того, что вы сами обычно дыры, ты слишком терпим к этим лаагам. Говори что хочешь по поводу того, что мы не поняли их реакцию на наше сообщение, но тем не менее они прибыли в своих личных дырах, чего вы с Мэри, проявив вежливость, не сделали. И вообще, что они могут нам сказать, чего мы еще не знаем?

— То есть ваш народ уже знает все? — спросила Мэри.

Поскольку она давно ничего не говорила, ее вступление в разговор заставило Джима дернуться и даже, кажется, на мгновение сбило с толку Вопроса Первого и его друзей. Она получила ответ не сразу, а после заметной паузы.

— Не все, конечно,— ответил Вопрос Первый,— но то, что важно.

— То, что важно для вас? — уточнила Мэри. — Конечно, то, что важно для нас... Понятно, ты хочешь сказать, что может существовать важное знание, которое прямо нас не затрагивает. Теоретически это возможно. Но даже если бы это было так на самом деле, зачем нам оно, если не представляет для нас ценности?

— Потому что это может стать важным потом,— сказала она.

— На памяти нашего народа такого никогда не случалось.

— Это не значит, что такого не может случиться.

— Больше нет ничего по-настоящему нового...

- А, так вы уже встречали людей вроде Джима и меня?

— Нет, конечно. Но в смысле нового и важного — если бы даже мы изгнали и вас, и лаагов, то как бы это изменило нашу жизнь?

- Могло бы изменить,— сказал Джим,— если бы после того, как вы нас изгоните, вы бы внезапно обнаружили, что одну или несколько больших дыр в этом районе галактики, который вы так любите, сдвинули с их привычной орбиты, в результате чего общий танец всех дыр этого района изменился бы. Разве это изменение в местных линиях силы не изменило бы ваш собственный танец?

- ЧТО?

В восприятии Джима и Мэри голос Вопроса Первого будто усилился до невероятных размеров.

— Похоже, Мэри, этим вопросом мы привлекли всеобщее внимание,— сказал Джим.

— Передвигать большие дыры с их орбит невозможно,— продолжил Вопрос Первый уже обычным голосом.

— Я в этом не уверена,— сказала Мэри.— Мы же сами дыры, помнишь? Мы знаем о дырах вещи, которые для вас не были важны и вы никогда их не изучали, а мы изучаем все больше с каждым днем. Я бы сказала, что не так долго до того момента, когда мы сможем сдвигать с орбит даже самые большие дыры.

— У вас нет никаких прав, никаких, совершать что-то подобное! — воскликнул Вопрос Первый.

— Может, и нет. Это зависит от того, как вы определяете права,— сказал Джим.— Так или иначе, я не думаю, что наш народ когда-нибудь такое сделает. Мэри просто привела пример информации, которую вы могли посчитать не важной, а она в конце концов окажется важной.

— Как вы думаете,— спросил Вопрос Первый,— эти лааги смогут со временем передвигать большие дыры?

— Любой мой ответ будет лишь догадкой,— сказал Джим.— Но, конечно, они дыры, как и мы, и их тоже интересует такая информация.

— Мы должны немедленно это выяснить,— сказал Вопрос Первый.

— А вы можете? У нас, дыр, прямо сейчас ее нет,— сказал Джим.— Но даже если вы это выясните, то может оказаться, что вы, не будучи дырами, не сможете даже понять, не то что использовать ее.

— Но это ужасно! Может быть, нам стоит прямо сейчас отправиться на планету этих лаагов и скомандовать им никогда больше не покидать планету, точно так же, как мы скомандовали им не подходить к нашему району космоса.

— А вы уверены, что это сработает с целым народом? - спросил Джим.— Ты уж прости, я не хочу тебя беспокоить неприятными предположениями, но когда вы не пустили их ближе, вас было очень много, а их мало. Ты думаешь, что ваш приказ сработает так же сильно, если вы обратите его к народу, примерно равному вам по величине?

— Без всякого сомнения. Да, никаких сомнений. Я уверен, что в этом нет никаких сомнений. Быть того не может, чтобы наш приказ не сработал. Это практически...

— Ну тогда вы можете так и сделать. Я уверен, что никаких плохих последствий не будет,— сказал Джим.

— Какие плохие последствия? Какие могут быть плохие последствия, если отдан приказ и его выполнили?

— Никакие, конечно,—согласился Джим.—Мне, во всяком случае, ничего такого в голову не приходит. Хотя лааги по природе воинственны. В конце концов, они уже некоторое время сражаются с нами, и ситуация на границе сходна с вашей. Я просто подумал, что если вы отдадите приказ, а он не сработает, а потом они выяснят, как передвигать большие дыры... Ну, сейчас, конечно, они не знают, что вы существуете, но если бы вы скомандовали им не покидать планету, а приказ бы не сработал, они бы узнали о вас и не только отправились бы на пустые планеты в вашем районе, но и постарались узнать о вас побольше, чтобы отплатить вам за то, что вы сделали раньше.

— Но мы ничего им не делали, мы только велели не заходить на нашу территорию! Не могут же они обидеться на такую мелочь? Ведь ваш народ, например, дорогие друзья, не стал бы беспокоиться из-за такой чепухи?

— Если кто и стал бы,— отозвался Джим,— уверяю тебя, я бы крайне доходчиво изложил им вашу точку зрения.

— Ну вот, видите? А вы еще предлагали позволить этим вашим друзьям-лаагам поселиться на некоторых из наших планет!

— Это может помочь надежно держать их под контролем,— сказал Джим.

— Держать их под контролем? Как?

— Ну, я, конечно, предполагаю, что в это же самое время наш народ тоже поселится на некоторых из этих планет. Учтите, я не уверен, что они точно захотят это сделать. Но если желающие найдутся, то как только мы научимся говорить с лаагами, используя их метод общения, поскольку на наш они не способны, наши поселенцы смогут присматривать за поселенцами-лаагами и указывать им, что они не правы, если окажется, что они делают что-то нежелательное для вас.

— Говоришь, ты не знаешь, захочет ли ваш народ поселиться здесь? — переспросил Вопрос Первый.— Но раньше ты сказал, что они полны желания заселить наши планеты.

— Я сказал “полны желания”? Извини. Я просто обсуждал вопрос с вами, прежде чем вернуться и обсудить это с ними,— сказал Джим.— Мы с тобой отвлеклись на другие темы, и я так и не объяснил, что сначала мне надо спросить мнение остальных. Понимаешь, наш народ не знает, что мы здесь нашли пригодные для обитания миры. Они знают, что мы можем что-то найти, и если мы вдруг почему-либо не вернемся, они рано или поздно пошлют сюда других посмотреть, нет ли здесь пригодных для обитания дыр. Но пока что они не знают точно про эти планеты, и уж точно не знают, какой вы замечательный народ. Я уверен, что из-за того, что мы им расскажем, они сразу вас полюбят и захотят сюда прибыть. Я просто не имею права точно сказать, что они прибудут, пока я с ними со всеми не поговорил.

— Но ты с ними поговоришь?

— Первым делом, как только прибуду домой.

На несколько секунд со стороны Вопроса Первого воцарилось молчание.

— Джим,—тихо сказала Мэри,—а ты представляешь себе, какие силы нужны, чтобы сдвинуть звезду с орбиты?

— Ш-ш-ш,— ответил Джим,—у маленьких зверюшек...

— Что-что?

— У маленьких светлячков длинные антенны.

— Но он же сказал, что они... а-а.

— Именно.

— Понимаю. Обещание на словах...— сказала Мэри.— Ты прав. В прошлый раз, кстати, ты назвал их бабочками.

— Правда? “Светлячки” точнее.

— Да, тут я тоже с тобой согласна,— ответила Мэри.

— Нам надо это обдумать,— прервал их Вопрос Первый.— А пока что не хотите ли потанцевать?

— Потанцевать? — в один голос повторили Джим и Мэри.

— Вы сомневаетесь? Пять танцев из миллионов, хранящихся в нашей памяти, считаются классическими. Мы станцуем один из них вместе.

— Извините,— ответил Джим,— мы колеблемся не потому, что не хотим танцевать с вами. Но вам следует знать, что мы, во всяком случае я, не знаем, что вы имеете в виду под “танцами”.

— Я понял, что вы мало знаете о танцах,— сказал Вопрос Первый,— но не подозревал, что так мало. Вы правда не знаете, что такое танцы? Я же говорил, это переплетение узоров вокруг линий силы, созданных дырами при их передвижении сквозь вселенную.

— Да, но это просто определение,— сказала Мэри.— Джим хотел сказать, что мы даже не представляем, как вы плетете такие узоры, а не то что можем их оценить. Мы никогда в жизни ничего подобного не видели.

— Неужели не видели? Это невероятно! — воскликнул Вопрос Первый.— А вы такие милые люди и дорогие друзья! Скажите, разве вы вот сейчас не ощущаете ткущиеся и передвигающиеся вокруг нас и сквозь нас силы?

— Нет,—сказала Мэри.—А ты, Джим?

— Нет, тоже нет, извини,— ответил он.

— Невероятно! Но мне очень трудно не забыть о том, что вы по природе своей дыры. Вы такие разумные, рассудительные и приятные, что я упускаю из перспективы ваши ограничения. Неужели вы совсем не чувствуете силы? Посмотрите вон на ту белую звезду. Разве вы не чувствуете, как ее огромное притяжение проходит через вселенную, как взмах гигантской руки?

— Постой, дай мне сосредоточиться,— сказал Джим.— Может, у меня получится.

— Я тоже попробую, — сказала Мэри.

Джим честно попробовал. У него был бойцовский характер, и в таких ситуациях он обычно решал, что если кто-то что-то может сделать, то и он тоже сможет. “Ощущай,— сказал он себе, сосредоточившись на точке света от белой звезды,— ощущай...”

— Есть! — сказал он наконец.— Что-то там есть, что-то вроде легкого давления. Мэри, ты знаешь ощущение, когда ты был в тени тучи, и она отходит от солнца, и ты чувствуешь тепло наползающего на тебя солнца?

— Да, я тоже это почувствовала,— ответила Мэри.— Совсем чуть-чуть, правда. И если бы я попробовала делать что-нибудь еще, а тем более эти ваши танцы, то я бы потеряла это ощущение.

— Невероятно,— сказал Вопрос Первый.— Один из наших великих танцев вам все равно не оценить. Их пять, можете вы себе представить? Пять великих танцев, отобранных из миллионов за все время существования моего народа. Эти пять великих узоров движения отражают грандиозность достижений нашей расы. Можете вы это оценить?

— Думаю, что можем,— серьезно сказала Мэри.

— Так или иначе, как я уже сказал, один из этих пяти вам все равно не оценить,— продолжил Вопрос Первый.— Но мы можем вас провести — так же как провели вас к любимым местам Рауля, которые он видел по-другому,— через один из простеньких танцев, которые мы используем для вновь зародившихся, еще ничего не умеющих разумов. Вы пойдете? Вы готовы?

— А почему бы и нет? — сказал Джим Мэри.— Вы танцуете, мадам?

— О да, с удовольствием,—ответила она.

 

Глава двадцать шестая

 

— ...Но это же как катание на коньках! — сказала Мэри,— Как катание на коньках со скоростью миллиард миль в секунду!

— Как спуск по бобслейной трассе! — крикнул Джим. Кричать нужды не было, он делал это от возбуждения.

— Тогда как спуск на коньках по бобслейной трассе,— крикнула Мэри в ответ,— и не надо беспокоиться о травмах!

Желтая световая точка вдалеке почти мгновенно выросла в огромное золотое солнце, и они нырнули к нему, потом пронеслись мимо, а вокруг них вертелась полная звезд галактика, пока они мчались к белой гигантской звезде, а потом обогнули ее. Это и правда напоминало путешествие на невообразимой скорости, потому что они действительно находились в движении. Это был не фазовый переход, когда ты исчезал в одном месте, тебя протаскивало через вселенную и собирало из кусочков в другом месте, и все это мгновенно... но летели они очень быстро, невообразимо быстро.

И это правда был танец, изящные изгибы и повороты через огромные пространства, будто они танцевали в величественном зале, где звезды служили люстрами. Но это был не просто танец. Его творческий импульс проник в Джима и пробудил в нем странные эмоции и желания, подводя его к пониманию чего-то, что он сам не осознавал. И еще он и вправду начинал ощущать ткущиеся сквозь пространство силы тяжести, природные силы, вокруг которых плелся танец. Это было как шелк с нитями настолько тонкими, что они оказывались практически невидимыми, сотканный на магическом веретене, которое можно было познать, но нельзя было увидеть или потрогать.

Мэри запела:

 

Я скольжу среди звезд,

В космосе среди звезд...

 

— Джим! — воскликнула она.— Я сочиняю свою собственную музыку к песне! А ты так делаешь?

— Что-то я делаю, или что-то со мной делается,— крикнул он в ответ.

Танец подошел к развязке, и в мозгу у Джима понимание вспыхнуло как огни внезапно разорвавшегося в небе фейерверка. Он вдруг осознал, что нашел свою голубую гору. Уже давно его Вечная Дорога вела вверх, и подъем становился все круче, хоть Джим этого и не замечал. Но теперь он заметил, что поднимался вверх, и понял почему. Дорога не просто привела его к горе, но и довела до самой вершины.

Потому что голубая гора была вселенной. Не просто одной галактикой, а всей вселенной, и он стоял на самой ее вершине. Со своего места он смотрел во все стороны до самого конца вселенной. Он был в точке, которую искал и к которой шел — и вдруг, когда он начал верить, что может видеть форму танца и силы, вокруг которых он плетется, началось крещендо. Танец завершил то, что хотел сказать. Он закончился.

И они были в том самом месте, где начали танцевать.

— Ну вот и все,—сказал Вопрос Первый.

— Вопрос Первый, это было прекрасно,— тихо откликнулась Мэри.— Спасибо.

— Да, спасибо,— повторил Джим. — Не за что. Это был такой простой маленький танец, что, если бы не ваши ограничения, я бы постеснялся его вам показывать. Но вы его почувствовали, ведь правда?

- О да,—отозвалась Мэри.

— Теперь, увидев даже этот маленький танец, вы, может быть, понимаете, почему мы проводим все свое существование, мечтая и трудясь над одним великим танцем; и почему это пространство, где мы создаем танцы, так для нас ценно, что мы готовы на все, чтобы его защитить.

— Да,— сказал Джим,— теперь я куда лучше это понимаю.

— Мы пока все это обдумали,—продолжил Вопрос Первый.— Мы поможем вам, если вы и ваш народ поможете нам. Нам придется довериться друг другу, потому что нам никогда по-настоящему не узнать дыры, а вам — нас. Но мы подумали и решили, что если мы по-настоящему постараемся, то сможем работать вместе. Так что мы позволим вам привести ваш народ жить на планетах наших звезд. И лаагов мы тоже пустим, как только вы найдете способ ясно показать нам, что они достаточно понимают нас и не станут разрушать это бесценное место и труд нашей жизни. Для вас обоих это приемлемо?

— Для меня да,—сказал Джим.

— И для меня тоже,— согласилась Мэри.

— Тогда мы договорились,— подытожил Вопрос Первый.

— В таком случае,—сказал Джим,—нам пора возвращаться в дыру, в которой мы прибыли, ту, что мы называем кораблем. Не покажешь, где она?

— Здесь,— сказал Вопрос Первый, и они немедленно оказались рядом с кораблем, у самого корпуса.

— Хм-м,—пробурчал Джим,— я и сам смог бы его найти, если бы подумал. Чтобы найти его, надо было просто о нем подумать, верно?

— Совершенно верно,— сказал Вопрос Первый.— Но раз уж вы спросили, мне не составило труда вам помочь.

— Мы тебе весьма обязаны,— сказала Мэри.

— Я не совсем понимаю это выражение, но насколько я могу понять, ты выражаешь благодарность за то, что я вас сюда привел. Как Джим уже сказал, вы могли бы сделать это и сами, так что благодарить меня не обязательно. До свидания...

— Погоди,— сказал Джим.

— Да? — отозвался Вопрос Первый.

— Нам нужно вернуться в корабль, чтобы я мог двигать его к нашей родной планете. Но я был бы благодарен, если бы ты нам еще кое в чем помог. Нам нужно найти корабль как минимум с одним лаагом на борту и забрать его с собой так, чтобы лааг не пострадал. Ты можешь нам помочь?

— Ты хочешь попросить нас, чтобы мы приказали лаагу на корабле следовать за вашим кораблем? — спросил Вопрос Первый.

— Да, именно это я и имел в виду,— согласился Джим.

— И это действие поможет нам достичь ситуации,. к которой стремятся оба наших народа? — поинтересовался Вопрос Первый.

— Да, поможет,—сказал Джим.—Раньше нам никогда не удавалось взять в плен живого лаага, чтобы выработать способ общения с этим народом. Если мы сейчас доставим домой лаага, то сможем заняться решением проблемы общения. Так вы поможете?

— Конечно. Мы уже договорились, что наши народы будут помогать друг другу. Сейчас мы просто выполняем это решение. Пойдем искать лаага прямо сейчас?

— Сначала дай нам побыть несколько минут наедине друг с другом и с кораблем. Я позову тебя, когда мы будем готовы.

— Договорились,—сказал Вопрос Первый, и внезапно не только он ушел, но и вообще вокруг не осталось разноцветных светлячков-мыслелюдей. Джим и Мэри оказались наедине с “ИДругом” и галактикой.

— Хорошо бы у нас сейчас были тела,— мечтательно сказала Мэри.

— Я тебя понимаю,— отозвался Джим,— мне бы тоже этого хотелось.

Потом они оба надолго замолчали.

— А знаешь, я и так тебя прекрасно вижу,— сказал Джим.— Разве это не забавно? Когда ты была рядом со мной в телесном облике, я никогда тебя по-настоящему не рассматривал. А потом, когда мне столько времени не на кого было смотреть, я начал выкапывать старые воспоминания и собирать тебя воедино из кусочков, пока ты не возникла у меня перед глазами. Так что теперь я вижу тебя так же четко, как если бы ты была рядом со мной здесь, в космосе, около “ИДруга”.

— Ну, не совсем так. Не так, как если бы я была здесь на самом деле.

— Именно так. Говорю тебе, я бы не видел тебя четче, чем сейчас, даже если бы ты была здесь во плоти. Я подобрал все детали и соединил их, тут нос, тут улыбка в уголке губ, все на месте.

— Ох, Джим,— засмеялась она.

— Это строгий научный факт,— сказал он.— Не знаю уж, почему мне не хватило ума насмотреться на тебя как следует, когда мы были на базе. Ты красива. Тебе, наверное, это столько раз говорили, что слова потеряли всякий смысл, но ты и правда красива. Я просто хотел сказать тебе, что я наконец это понял. Не знаю, почему я раньше это не осознал. Но ты же понимаешь, правда?

Она не ответила.

— Мэри,— сказал он,—ты понимаешь, что я имею ввиду?

Ответа все еще не было.

— Мэри!—позвал он.—Эй, Мэри, это Джим! Как слышишь? Отвечай!

— Не пора ли нам возвращаться в корабль?—сказала она ледяным тоном.

— Да, конечно. Я просто спрашивал тебя, понимаешь ли ты, почему я так долго...

— Почему бы тебе для разнообразия хоть раз не заткнуться? — сказала она.— Для тебя все шуточки, так ведь? Этот танец был так прекрасен, а тебе обязательно надо было превратить все в цирк! Давай закончим этот разговор и вернемся в корабль. Чем скорее мы вернемся на базу, тем будет лучше, по-моему!

Джим будто получил удар под дых. Он был ошеломлен и озадачен.

— Если хочешь,—сказал он наконец.

— Хочу.

Он подумал о кабине “ИДруга”, и они оказались внутри.

— Если мы возвращаемся на территорию лаагов за одним из их кораблей, тебе бы лучше начать составлять план полета...— Мэри внезапно прервалась.— Ох, нет!

Джим уже видел то, что она только что заметила, и удар был такой же силы, как тот, что он получил раньше и до сих пор не мог осознать.

Сквонк полулежал, полусидел у пилотского кресла. На палубе у кресла и под панелью, где обычно стояли ноги пилота, были выстроены все мелкие приборы, которые робот по указанию Джима припрятал в корабле. Все, кроме одного. Этот последний предмет сквонк еще держал.

Весь сквонк обмяк и не двигался. Ноги у него были вытянуты на разную длину, как раз настолько, чтобы туловище всем весом оперлось на край сиденья. Голова левой челюстью прижималась к спинке кресла, а все щупальца, кроме одного, свободно болтались. Это щупальце покоилось на сиденье рядом с его головой и сжимало большую блестящую шестигранную металлическую гайку. Судя по всему, это был последний найденный сквонком предмет; Джим надеялся, что гайка стала для него мифическим “ключом”, который он наконец нашел.

Мэри ничего не сказала, но Джим физически ощущал исходящие от нее эмоции. Ее образ у него перед глазами плакал. Вся обида от ее реакции на разговор у корабля была смыта болью от того, что больно ей.

— Не надо, Мэри,—сказал он.—Он даже не знал, что мы с тобой существуем. Для него не имело значения, реален ключ или нет. Он, должно быть, умер счастливым, думая, что нашел его. Так или иначе, он умер так, как хотел: за работой.

— Оставь меня в покое,—сказала Мэри, и больше он от нее ничего не добился.

Джим не знал, что тут еще можно было поделать, и вернулся к своим обязанностям. Взяв на себя мысленное управление кораблем, он запустил автоматическую проверку оборудования “ИДруга”, как внутреннего, так и двигателей, запланировал серию фазовых прыжков обратно на территорию лаагов, к их галактическому диаметру, и рассчитал первый прыжок.

Закончив с этим, Джим вызвал их невидимого спутника.

— Вопрос Первый,— сказал он,— ты где? Мы готовы отправляться. Иди сюда.

У него перед носом появился одинокий светлячок.

— Ты не дал понять, куда именно “сюда”,— сказал Вопрос Первый.— Если в дальнейшем ты не станешь так делать, я, как сказала Мэри, буду весьма тебе обязан — надеюсь, что я правильно понял и это действительно подразумевает благодарность.

— Да, подразумевает, и не за что - так мы обычно отвечаем на эту вежливую фразу,— сказал Джим.— Теперь по поводу наших планов: если бы ты мог нам помочь найти корабль лаагов, все было бы куда проще. И как ты собираешься передавать приказ экипажу лаагов? Ты выступишь вместо множества своих сородичей, или им надо отправиться с нами, или они появятся, когда мы найдем корабль?

— Да, мы можем вам помочь найти одну из тех дыр, которые вы называете кораблями лаагов,— сказал Вопрос Первый.— Я отправлюсь с вами, и при необходимости я могу произнести приказ голосом всего моего народа. Всем им быть там не обязательно. А теперь у меня вопрос: как вы собираетесь взять ваш корабль с собой?

— Это он берет нас,—сказал Джим.

Последовала запутанная беседа, в которой Джим попытался объяснить понятия обычных и фазовых двигателей существу, которое вообще не привыкло мыслить в понятиях физики.

— Ладно, с меня хватит,— сказал наконец Вопрос Первый.— Ты велишь своей дыре передвинуться в определенное место, и она туда двигается. Правильно?

— Да, хотя...

— Пожалуйста, не надо больше объяснять,— твердо сказал Вопрос Первый.— Меня не особенно интересуют дыры, в которых к тому же нет ни капли разума. По сути я правильно сказал?

— Правильно,—подтвердил Джим.—Ладно. Первый прыжок мы сделаем примерно к вашей границе с лаагами, к тому месту, куда вы им приказали ближе не подходить. Оттуда мы сможем заглянуть поглубже на территорию лаагов и посмотрим, не выставили ли они охрану, чтобы поймать нас, если мы вернемся тем же путем.

— Хорошо,— сказал Вопрос Первый.

— Ладно, тогда отправляемся,— сказал Джим.— Первый прыжок...

Он сделал прыжок.

Вопрос Первый исчез.

Появился он только через минуту.

— Я прошу прощения,—наконец выговорил он.— От всей души прошу прощения! Мы все просим прошения и должны кое в чем признаться. Когда вы говорили о передвижении звезд, мы сомневались, что вы когда-нибудь сможете добиться того, о чем говорите. Скажу честно: мы слабо верили, что вы сможете этого добиться, сколько бы вы ни старались. Конечно, самой возможности было достаточно, чтобы заставить нас действовать. Но теперь, когда мы увидели, что вы уже научились мгновенно перемещать дыры поменьше... Мы просим прощения за сомнения, о которых вы, наверное, догадались. Поверьте, с этого момента вы можете рассчитывать на наше полное сотрудничество во всех областях.

Джим внезапно безумно обрадовался, что он находится вне тела и что в любом случае Вопрос Первый не смог бы прочесть выражение его лица. Он мысленно стукнул себя кулаком по лбу. Ну конечно! Почему бы не использовать принцип неопределенности Гейзенберга, породивший технику фазового перехода, для передвижения предметов побольше, в том числе звезд? Найти подходящий способ и в действительности осуществить такой гигантский переход — это сложнейшая задача, но по возвращении на базу стоит предложить такую линию исследований.

— Спасибо,— наконец сказал он Вопрос Первый.— И не переживайте, что сомневались. Кто угодно сомневался бы на вашем месте.

— Лааги тоже используют этот метод для передвижения дыр поменьше — я хочу сказать, кораблей?

— Боюсь, что да,—серьезно ответил Джим.

— Тогда давай скорее найдем какой-нибудь их корабль, чтобы вы взяли его с собой на вашу планету и немедленно начали выяснять, как с ними общаться.

— Отлично,—согласился Джим.—Давай сначала посмотрим, нет ли там кораблей, ждущих нашего возвращения с вашей стороны границы.

— Там нет кораблей, совсем никаких кораблей! — воскликнул Вопрос Первый.— Я сообщу тебе, если к тебе будет двигаться любая группа кораблей. Чуть-чуть в стороне, кстати, есть их корабль, можно взять его.

— В стороне? Где? — спросил Джим, потому что в поле зрения приборов “ИДруга” ничего не было.

— Да вон там... а-а, неважно,— ответил Вопрос Первый.

Внезапно пространство вокруг “ИДруга” снова наполнилось светлячками, экраны обзора опять показывали кружение галактики. А потом так же внезапно все замерло.

— Ну вот! — сказал Вопрос Первый.

И перед ними оказался двухместный истребитель лаагов. Он был в пятидесяти метрах от них, достаточно близко для столкновения, но плыл рядом так легко, будто невидимые нити уже привязали его к “ИДругу”.

Разум Джима метнулся к панели управления, и “ИДруг” немедленно отошел на надежные пять километров от другого корабля.

— В чем дело? — удивленно спросил Вопрос Первый.

— Мы могли столкнуться! — сказал Джим.— Оба корабля погибли бы!

— Разумеется, мы бы позаботились о том, чтобы столкновения не произошло! — сказал Вопрос Первый тоном оскорбленного достоинства.

— Вне всякого сомнения,— сказал Джим,— но исключительно ради моего личного спокойствия я предпочитаю сохранять такое расстояние. Так прикажи им, пожалуйста, следовать за нами!

— Естественно, мы это уже сделали,— сказал Вопрос Первый,— и велели им не проявлять враждебности к вам.

— Спасибо,— сказал Джим.

— Как вы говорите, не за что,— ответил Вопрос Первый.— Вы собираетесь самостоятельно вернуться домой с этим кораблем, или и тут вам тоже понадобится наша помощь?

Джим задумался. Раньше ему не приходило это в голову, но с Вопросом Первым и его сородичами в качестве охраны добраться до базы через территорию лаагов было бы намного проще. С другой стороны, благодаря чистому везению он увидел, как мыслелюди реагируют на фазовый переход в действии. Лучше было бы повести себя так, будто ему не нужна помощь. Тут ему пришла в голову идея.

— Вот что мы сделаем,—-сказал Джим.—Мы пойдем под прямым углом к тому направлению, под которым пришли сюда, пока не выйдем с территории лаагов. Потом мы развернемся, двинемся прямо от центра галактики и будем двигаться до тех пор, пока мы не поравняемся с нашей территорией, которая находится за лаагами. Если ты и твои друзья останетесь с нами в первой части пути, пока мы не выйдем с территории лаагов, то вы сможете скомандовать оставить нас в покое, если на нас наткнется несколько их кораблей.

Последовала минутная пауза, по которой Джим понял, что Вопрос Первый обсуждает это со своими друзьями.

— А почему бы вам просто не переместиться на свою планету? — спросил Вопрос Первый.

— Видишь ли, у системы фазовых переходов есть свои недостатки,— ответил Джим.— У всех дыр, знаешь ли, есть ограничения...

— О да,— согласился Вопрос Первый.

- Да. Так вот, в данном случае одно из ограничений состоит в том, что в расчеты, нужные для определения пункта назначения, даже при применении наилучших доступных дырам методов заложен процент ошибки. Чем дальше нам надо переместиться за один прыжок, тем больше ошибка. При перемещении на расстояние больше пятнадцати световых лет ошибка становится размером с расстояние до новой позиции. На деле это означает, что если мы прыгнем за один раз на пятнадцать световых лет, то мы можем оказаться на расстоянии до пятнадцати лет от нужного нам места. Поэтому мы передвигаемся обычно не более чем по пять лет за прыжок.

— Звучит неуклюже и смешно,— сказал Вопрос Первый.

— Так и есть,— неожиданно отозвалась Мэри,— но нам с этим ничего не поделать.

— Я и правда не понимаю. Почему должна быть ошибка? Если вы видите свое место назначения, почему бы не направиться прямо к нему?

— Дело в том, что мы его не видим,— сказал Джим.— Мы его находим, используя теоретическую линию, проходящую от нашей звезды к центру галактики...

Джим попытался объяснить человеческий метод навигации и снова погряз в ошибках и непонимании, с которыми он столкнулся, пытаясь объяснить Вопросу Первому фазовый переход.

— Ладно, неважно,— сказал Вопрос Первый наконец. - Просто скажи: вы не можете увидеть свою звезду?

— Увидеть? Нет, конечно,—ответил Джим,—она отсюда на сто—двести световых лет.

— Поверить не могу, что у людей, способных на то, на что способны вы, такие ограничения,— сказал Вопрос Первый.— Я хотел попросить вас указать мне вашу звезду, и тогда я бы вам показал, как следовать узору сил, который привел бы вас к ней быстрее всего. Но как вы собираетесь попасть к ней, если вы ее не видите?

— Это я и пытался сейчас объяснить,— сказал Джим.— Прямой маршрут — вверх по галактическому диаметру, ведущему от нашей звезды к центру галактики. Корабельные приборы регистрировали каждый сделанный кораблем прыжок и изменение позиции, и они могут указать, где этот диаметр находится. Но если мы его найдем и пойдем прямо вверх по нему, то нам придется пройти прямо через центр территории лаагов, и они нас найдут. Поэтому мы хотим пойти в обход.

— Пожалуйста, отведи корабль к этому диаметру, а я пойду с тобой,— сказал Вопрос Первый.

— Но там мы опять можем натолкнуться на лаагов,— возразил Джим.

— Если натолкнетесь, мы вас защитим,— ответил Вопрос Первый.— Пожалуйста, просто отведи дыры, свою и пленную, к этому вашему диаметру.

— Ладно,— сказал Джим.

Он сделал расчеты и прыгнул.

— Ну вот,— сказал он Вопросу Первому по прибытии,— мы на диаметре. Он идет от галактического центра прямо через территорию лаагов и потом выходит в наше пространство, а примерно через пятьдесят световых лет подходит к нашему солнцу, звезде типа G0.

— Можешь показать мне этот диаметр? — Я могу развернуть по нему корабль. Джим так и сделал.

— Ладно,— сказал Вопрос Первый,— прямо на линии, проходящей вдоль оси твоего корабля, я вижу звезду типа G0. Она находится на расстоянии приблизительно — как там эти ваши варварские единицы называются — в сто двадцать три расстояния, которое свет проходит за то, что вы называете годом.

- Год — это время, за которое наша планета обходит свою звезду.

— Понятно. Важная у вас, должно быть, планета, если вы собираетесь измерять галактику в понятиях ее отдельного танца.

— У нас есть и другие единицы измерения — парсек...

— Прошу тебя, хватит и одной такой нелепости. И потом, это уже неважно. Теперь ваш корабль нацелен на пункт назначения, и ты знаешь расстояние до него. Сделай один прыжок — и ты проскочишь территорию лаагов.

— Да, и мы, скорее всего, окажемся на расстоянии в сто двадцать три года в другом направлении от этого пункта, а то и несколько раз по сто двадцать три, и уж точно потеряемся.

— Если потеряетесь, я направлю вас обратно к вашей звезде и помогу вам исправлять ошибки, пока вы до нее не доберетесь. Сделайте, как я говорю. Прыгните на сто двадцать три года.

— Слишком близко,— сказал Джим.— Если нам не повезет попасть точно в цель, то мы можем оказаться в центре звезды.

— У центра звезды есть свои достоинства. Я их несколько осмотрел в свое время, и вам тоже может показаться интересным хоть раз да побывать там.

— Очень может быть,— согласился Джим,— но вот нашему кораблю это вряд ли понравится, да и кораблю лаагов тоже, не говоря уж о лаагах внутри него. Я сделаю прыжок на сто двадцать два года. Тогда нам придется бояться только шанса оказаться внутри какой-нибудь чужой звезды.

Он настроил оборудование корабля на прыжок.

— Чего мы ждем? — спросил Вопрос Первый.

— Корабль должен...— Джим чуть было не начал очередную бесплотную попытку объяснить Вопросу Первому механику,— ...подготовиться к прыжку. Это всего на пару минут.

— Понятно. Со всеми этими задержками я пропускаю много танцев. Прости, с моей стороны невежливо об этом вспоминать.

— Да не за что.

— Еще никогда в истории нашего народа что-либо кроме наших собственных дел не отнимало такого количества нашего драгоценного времени и внимания.

— Извини.

— Вас нельзя винить. Вы, в конце концов, всего лишь дыры, и ваше понимание важности танцев ограничено...

— Мы готовы,—сказал Джим.

— Тогда прыгайте.

Джим прыгнул. На этот раз Вопрос Первый был с ним, но корабль лаагов исчез.

— Мы их потеряли...—начал было он, но внезапно лааги появились рядом с ними.

— Я забыл сказать им, куда вы идете, чтобы они могли пойти туда же,— объяснил Вопрос Первый.— Мелкая ошибка, хотя дело могло осложниться тем, что только я один говорил с ними. Теперь ошибка исправлена.

Джим выглянул из корпуса. И правда, снаружи сияло красивое желтое солнце, настолько большое, что не уместилось бы на экранах наблюдения.

— Мы дома! И прямо в точку! — воскликнул он радостно.— Не знаю, как тебя отблагодарить, Вопрос Первый!

— Ты можешь отблагодарить меня и всех нас тем, что немедленно займешься общением с этими лаагами и объяснишь им, что следует делать,— сказал Вопрос Первый.— С вами было... скажем так, любопытно общаться, если учесть, что вы по сути своей просто живые дыры. Возможно, мы встретимся в будущем. Всего хорошего!

Он исчез.

— Джим! — настойчиво позвала Мэри.— Взгляни на приборы!

Джим бросил взгляд, потом впился глазами в экран.

— Корабли лаагов! — воскликнул он.— Два корабля снизу на сто сорок под тридцать два градуса, и один сверху с шестидесяти одного под девяносто семь градусов. Как это может быть на нашей территории? Что случилось? Погоди-ка...

Он поспешно проверил приборы.

— Спектр неправильный! — воскликнул он,— Это не то солнце, и Вопрос Первый уже улетел! Вопрос Первый! Вопрос Первый! Ответь! Вернись, Вопрос Первый! Ты привел нас не к той звезде! Вопрос Первый!!!

В центре кабины “ИДруга” появился невидимый светлячок.

— С какой стати вы позвали меня обратно? — возмущенно поинтересовался Вопрос Первый.— И что значит — я привел вас не к той звезде? Я сказал вам, где находится звезда на вашей линии, и к ней вы и пришли!

— Но это не наше солнце! Произошла ошибка как я тебе и говорил,— сказал Джим.— Просто мы оказались около солнца, очень похожего на наше.

— Ерунда! — ответил Вопрос Первый.— Мы двигались вдоль линии, которую ты показал, я тебя уверяю. В отличие от вас, дыр, я всегда знаю, где нахожусь благодаря галактическому узору.

— Все равно это не та звезда,— сказал Джим.— И кроме того, к нам на большой скорости подходят три — нет, судя по приборам, уже четыре — корабля лаагов. Если ты не хочешь, чтобы все наши планы рухнули, лучше скорее веди сюда своих сородичей, чтобы скомандовать этим кораблям развернуться и уйти.

— Боже мой! — воскликнул Вопрос Первый.— Я ни в коем случае не могу опять отвлекать их всех от танцев, когда они уже и так столько времени на вас потратили! Даже если я попробую, большинство, скорее всего, не станут опять все бросать.

— Тогда скорее уводи нас отсюда!

— А самим вам почему этого не сделать? — поинтересовался Вопрос Первый.

— Потому что я не знаю, куда идти! — крикнул Джим, или, по крайней мере, крикнул бы, если бы у него было тело.— Ладно, если не хочешь помогать, мы прыгнем отсюда вслепую на пять лет, а потом попробуем сообразить, как попасть домой: С этими твоими узорами явно что-то не в порядке - это не наше Солнце!

— Я уже сказал тебе,— рассердился Вопрос Первый,— глядя на узоры, невозможно не знать, где ты находишься. Если бы ты был в состоянии сам как следует чувствовать их, то понял бы, что просто смешно думать, что ты можешь потеряться где-нибудь в галактике...

— Некогда больше болтать,— сказал Джим,— я программирую прыжок.

— Ладно, можешь вести себя глупо... погоди,— вдруг заметил Вопрос Первый,— ты сказал, что твое солнце — желтая звезда типа G0 на этой линии?

— Да, и что с того? Через секунду мы окажемся в зоне обстрела лаагов, и судя по их поведению, что бы вы там ни приказали экипажу пленного корабля, это не помешало им сообщить остальным лаагам, что они в плену, как только те приблизились. Подходящие к нам корабли шутить не собираются...

— Оказывается, что на шестьдесят один световой год дальше по этой вашей линии,— сказал Вопрос Первый,— есть еще одна звезда типа G0, очень похожая на эту...

— Что? Где? На каком расстоянии?

— Шестьдесят...

— Ладно, я и в первый раз тебя слышал. Я настраиваюсь на прыжок вперед на шестьдесят световых лет. Хотя, пожалуй, прыгнем по приблизительному расчету. Лучше большая ошибка в конце, чем...

Они прыгнули.

На этот раз пленный корабль лаагов прыгнул сними, и Вопрос Первый тоже. Но Джим не обратил на них внимания. Он сосредоточился на приборной доске, изучая спектр желтой звезды, находившейся менее чем в световом годе от них. Вопрос Первый явно рассчитал дистанцию весьма приблизительно, но они опять прыгнули практически точно в место назначения. Об этом стоило подумать — потом, когда найдется время. Два чудо-прыжка подряд явно были чем-то большим, чем чудо.

— Все в порядке,—объявил Джим.—Спектр верный, слава Богу. Мы дома.

 

Глава двадцать седьмая

 

Он обращался к пустой кабине. На этот раз Вопрос Первый даже не попрощался перед отбытием.

Джим проверил инструменты.

— Вон там Земля,— сказал он.— Сейчас, наверное, по всей планете звучит тревога, поскольку у нас с собой корабль лаагов. Вызову-ка я их лучше.

Мэри промолчала. Конечно, его последние слова не требовали ответа, но все же он не возражал бы услышать пару слов, чтобы понять, как она себя чувствует. Она явно до сих нор за что-то на него сердилась, если тут подходило слово “сердилась”. Ладно...

— База,—сказал он, настроив оборудование корабля на соответствующую волну,— это корабль XN413, ваш потерявшийся в темном лесу малыш. Я оставлю сигнал локации включенным, чтобы вы смогли выслать за нами эскорт. У нас пленный, он безвреден — не палите из пушки по воробьям,— но эскорт ему тоже понадобится. И еще мне надо поговорить с Луисом Один. Повторяю...

Он несколько раз повторил передачу, и едва закончил, как появилось с полдюжины истребителей, начавших окружать “ИДруга” и пленный корабль.

— Добро пожаловать домой, XN413,— кабину “ИДруга” наполнил голос, донесшийся по межкорабельной связи.— Раз уж пошли формальности, то это XY1668, командир этой эскадрильи. Как насчет прикрепиться ко мне, и мы вас доведем? И еще, ваш пленник к вам прикреплен? И жив ли он?

— Очень даже жив, будьте с ним поосторожнее,— ответил Джим.— Он ко мне не прикреплен, повторяю, не прикреплен, но за нами он последует. Оставьте его в покое и работайте как обычно, он последует. Посадите его, но больше не трогайте. И меня тоже после посадки не трогайте. С базы вам наверняка дадут еще указания на наш счет, но пока все ясно?

— Все. Поехали.

Эскорт двинулся с места, а “ИДруг” и корабль лаагов повисли будто на невидимых нитях в центре построения.

- Мэри!—тихо позвал ее Джим прямым мысленным контактом.

Она не ответила.

— Мэри! — позвал он опять, все так же. тихо.

— В чем дело? — Ее голос больше не был холодным, но не было в нем и теплоты. Она обращалась к нему отстраненно и незаинтересованно.

— Мы дома,—ответил Джим,—это опять твоя область. Как мы собираемся возвращаться в тела?

— Лучше подождать и сначала посмотреть, готовы ли они нас принять. Луис должен скоро нас вызвать, верно?

— Наверняка,— ответил Джим, зная, что ничто не помешает генералу Моллену связаться с ними, как только он услышит о их возвращении.

— Надо попросить его связаться с теми, кто обслуживает тела, и удостовериться, что техники готовы к оживлению. Когда он подтвердит готовность, можно будет начинать.

— И как это сделать? Как мы в них вернемся? — спросил Джим.

— Когда я была в разуме Рауля в “Охотнике на бабочек”,— сказала она по-прежнему отстраненным тоном,— то после того, как я выяснила, что самой мне корабль не сдвинуть и с Раулем не связаться, я поняла, что зря трачу время. Тогда я захотела вернуться в свое тело, и как только захотела, там я и оказалась. Опыт показывает, что там, где ты больше всего хочешь находиться, там и находится твоя личность. Помнишь, как ты вообще попал в “ИДруга”?

— Если бы мы с тобой могли остаться в корабле навсегда, я был бы рад,— сказал Джим.

— Как хочешь,— весело отозвалась Мэри.— Как только мы получим подтверждение, что тела готовы, я ухожу.

Он больше не пытался с ней разговаривать, и она тоже молчала. Звено кораблей проследовало к Земле с ускорением, равным одному g, достигло полпути. Затем, все еще при нормальной силе тяжести, корабли совершили маневр торможения, развернувшись на сто восемьдесят градусов. Скоро на экранах “ИДруга” появился голубой шар земли, пока еще совсем маленький.

— ...XN413, это Луис Один. Отвечайте, XN413. Это Луис Один. Вы меня слышите?

— Мы оба вас слышим,—ответил Джим.

— Рад вас слышать. Мэри?

— Она тоже тут,— сказал Джим, так как Мэри могла общаться только через него.

— Замечательно! Отложим разговоры до вашей посадки. Прямо сейчас вам что-нибудь нужно?

— У нас тут во втором корабле живые лааги, а в нашем — мертвый представитель инопланетного подвида. Отметьте, что по приземлении в обоих кораблях будет атмосфера планеты лаагов.

— Ладно,— сказал генерал.— Что-нибудь еще?

— Скажи Луису, чтобы проверил наши тела,—передала Мэри.— Пусть техники подготовятся к приему.

Джим повторил ее слова вслух.

— И когда прибудете?

— Скажи ему: как только он подтвердит, что внизу все готово,— произнесла Мэри.— Нам не обязательно ждать, пока корабль туда прибудет.

Джим повторил.

— А, понятно,— сказал Моллен.— Тогда подождите. Я все проверю и сообщу вам как можно скорее. Мне нужна всего пара минут. Ждите.

Голос генерала Моллена исчез.

— Мэри! — позвал Джим.

Она не ответила.

Он ждал в молчании, пока до “ИДруга” снова не донесся голос Моллена.

— Там все готово,— сказал он.

— Спасибо,— ответила Мэри.

— Спасибо,—повторил Джим.

— Мэри,— сказал он по их внутреннему каналу мысленного общения,—хочу кое-что сказать тебе перед уходом. Я просто хочу сказать, что навсегда запомню эти удивительные месяцы, когда мы были парочкой разумов. Я многому научился...

Джим прервался. Его слова словно эхом отдавались в пустоте “ИДруга”. Мэри уже ушла. Он понял, что она ушла, как только Моллен подтвердил, что их тела готовы. Он говорил в никуда.

Джим мысленно покачал головой. Ему тоже не было смысла задерживаться. Он вышел из “ИДруга” точно так же, как выходил из него с Вопросом Первым, и пустился к поверхности земли, к базе.

Перед ним лежал североамериканский континент, и разумнее всего было бы направиться прямо к нему. Но почему-то — возможно, в память о Вопросе Первом и его друзьях — Джим выбрал маршрут подхода по плавной кривой. Так или иначе, торопиться было некуда.

“Я, наверное, и сам выгляжу как невидимый светлячок,— подумал Джим,— или выглядел бы, если бы рядом был другой свободный разум, который мог бы меня увидеть”. Было очень приятно скользить по выбранной им кривой, а не спускаться прямо. Он наслаждался последними моментами без корабля, без тела, просто наедине со звездами.

Он чувствовал удовольствие... и внезапно ощутил, что в какой-то степени мог видеть узор сил, о котором так много говорил Вопрос Первый. Джим ясно ощущал прочную нить притяжения Солнца, а теперь, так близко, и не менее сильное притяжение Земли, которые переплетались на небесной ткани. Странно было то, что хоть он и ощущал сильное притяжение Земли из-за близости планеты, в глубине души он знал, что это одна из самых тонких и маловажных нитей во всем переплетении. Джиму казалось даже, что он ощущает нити от некоторых планет и звезд.

Вопрос Первый сказал чистую правду. Потеряться было невозможно, потому что фрагмент узора неизбежно вел к целому. Направление к центру галактики было видно так же ясно, как дорожный знак в пустоте, указывающий на середину гигантского водоворота звезд, пыли и космических останков.

Но он уже входил в атмосферу Земли и поэтому, как сделал однажды Вопрос Первый, попрощался со звездами. Внизу был континент, к которому он направлялся, горы вокруг базы и сама база.

И наконец он был там. В здании, в комнате, в постели, где лежало его тело. Тело притягивало его, потому что по-своему тоже было частью узора.

Тело со всеми воткнутыми в него трубками выглядело довольно неуклюже. Но этим он займется, когда попадет внутрь него.

Джим скользнул в тело, потом двинул мускулами, открывавшими глаза, и посмотрел на людей в белых одеждах медиков. Они уставились на него сверху вниз, будто он был ожившей египетской мумией...

Потом последовал долгий период возвращения его тела в рабочее состояние.

Во-первых, хотя за его телом тщательно ухаживали, мыли его, кормили, переворачивали и даже делали упражнения, оно отвыкло действовать самостоятельно и растеряло не только мышечную силу, но и привычку к работе.

Плюс к тому, после путешествия в виде невесомого свободного разума, которому не мешает сила тяжести и ничто не нарушает восприятие, пришлось заново привыкать любить свое тело. Это было нелегко. Оказавшись опять в теле, Джим почувствовал себя как запертый в шкафу ребенок.

Он был в ловушке.

Джим мрачно подавил в себе это ощущение. Тело — это замечательно, сказал он себе. Кроме того, оно необходимо. Надо остановиться и подумать. С телом возможно было такое, чего одному разуму не подвластно: обоняние, зрение, осязание и масса других приятных возможностей.

И потом, хоть сейчас это было и не важно, где-то рядом была Мэри в своем теле, и только в своем теле он мог пусть ненадолго, но столкнуться с ней.

Так что он сказал себе, что возвращение в плоть — это именно то, чего он хотел. Он делал то, что говорили ему техники, послушно перешел от внутривенного питания к жидкой, а потом и к твердой пище, подчинялся проделываемым с ним манипуляциям, пока не смог упражняться сам. Несмотря на силу тяжести, он добился того, что стал снова функционировать как обычный человек.

Просто дыра, но в отличной для дыры форме.

Пока он выздоравливал, несколько раз заходил Моллен; кроме того, Джима, конечно, одолевали толпы народа. Люди приходили по одному, сначала стояли у его постели, потом — у велотренажера, ходили и, наконец, бежали рядом с ним. Они выкачивали из него каждое воспоминание или мысль, мелькнувшие у него во время путешествия, кроме тех, которые он приберег как личные. От Моллена и из болтовни техников он понял, что работа над кораблем лаагов и его пленным экипажем идет вовсю. Тело сквонка не упоминали ни разу, но Джим был уверен, что и его тщательно исследовали скальпелем и микроскопом к тому моменту, когда он смог выйти из здания, где хранилось его тело.

К этому времени он был готов отправиться к Моллену на окончательное подведение итогов путешествия. Обсуждение было закрытым — только он, Моллен и, Джим надеялся, Мэри. Он не видел ее с момента возвращения в собственное тело, хотя спрашивал и узнал, что она адаптировалась хорошо. Она явно начала ходить раньше, чем он сам сумел встать на ноги. Держали ее не там, где лежал он, но где, Джиму, конечно, не сказали.

Наконец наступил день, когда он покинул здание, в котором вернулся в свое тело, и направился в кабинет Моллена. Был кристально ясный летний день, один из тех, которые он всегда любил, и он впервые оценил тело, которое воспринимало этот день. В приемной Моллена сидела не знакомая ему стройная женщина-майор лет сорока с седыми волосами.

— Полковник Джим Уандер,— сказал он.— Генерал меня ждет.

— Да, полковник. Посидите минуту.

Сидеть, слава богу, и правда пришлось только минуту. Приемная находилась в здании, которого еще не было, когда Джим и Мэри покинули базу. Хоть и с высокими потолками, но комната не имела окон, так как располагалась в самом центре здания. С момента возвращения в тело Джим стал чувствителен к замкнутым пространствам. Он поднялся на ноги, отложил журнал, который держал перед глазами, не разбирая ни слова текста, и зашел в кабинет Моллена.

Потолок в кабинете был такой же высокий, но сама комната была раза в четыре больше приемной. На стене справа от Джима висел огромный экран. На другой стене — большая картина, на которой он ничего разобрать не мог, наверняка она служила, чтобы производить впечатление на важных посетителей. Стена напротив двери, к счастью, представляла собой сплошное окно. Тяжелые шторы были подвязаны и отодвинуты как можно дальше, так что новоприобретенной клаустрофобии Джима разыграться не удалось. Между ним и окном был толстый ковер, кресла, книжные стеллажи, бар и большой стол в паре метров от окна, за которым в кресле, лицом ко входу, сидел Моллен.

Мэри тоже была там. Она сидела сбоку от стола, у окна, одетая не в форму, а в серо-зеленое платье. Кресло ее было повернуто так, что она смотрела в окно. Джим столько дней ждал этого момента, а сейчас вот так и не увидел ее лица. Когда он вошел, Моллен разговаривал с ней, развернув кресло. Генерал повернулся обратно к Джиму, но Мэри так и осталась сидеть лицом к окну.

— Садись, Джим, садись,— сказал Моллен и указал ему на стул напротив стола. Джим сел, хоть ему и не по душе было положение, когда он не видел лица Мэри.

— Ну что ж,—продолжил генерал.— Выглядишь ты хорошо. Надеюсь, что и чувствуешь ты себя не хуже.

— Для дыры вполне неплохо,— отозвался Джим.

Моллен рассмеялся.

— Да, я читал вашу информацию по мыслелюдям. Идея, что для кого-то я просто дыра в континууме, здорово отрезвляет. Тем не менее человечество существовало таким образом миллионы лет, будет существовать, думаю, и дальше. Вы двое замечательно справились. Куда лучше, чем мы рассчитывали. Вы нашли не только новые миры и способ решить проблему лаагов, но и новую расу, а еще и пару лаагов в плен взяли.

— Как они, кстати?

— Отлично,—сказал генерал.—Мы их поместили отдельно, в конструкции вроде той, в которой в лаборатории Мэри стояли ваши корабли. Сначала все беспокоились, чем их кормить, но потом предположили, что им хватит больничной еды вашего друга сквонка. Мы построили переходную камеру возле их входного люка, наполнили ее такой же атмосферой, как на вашем корабле, и оставили там контейнеры с кубиками, что вы захватили для сквонка, и несколькими уже нашего собственного изготовления.

— Вы сумели их сдублировать? — спросил Джим.

— О да, по крайней мере по химическому составу. Бог знает, какова наша версия на вкус. Но эти двое в корабле наблюдали за нами с помощью своих приборов, и когда мы построили эту камеру и оставили там контейнеры с едой, один из них вышел, взял исходный контейнер и один из наших кубиков и ушел. Очевидно, мы все сделали правильно — потом они забрали остаток и съели его.

— Мало приятного быть пленником,— сказал Джим. Он посмотрел на Мэри, но она не пошевелилась и не сказала ни слова.

— Да, но чего тут еще ждать,— ответил Моллен.— Мы продвигаемся к возможности общения с ними, используя идею, которую ты высказал в одном из отчетов. Насчет того, чтобы вешать на грудь людям экраны с изображением лаага, и речь говорящего переводилась бы в жесты лаага на экране.

— И вы этого уже добились? — спросил Джим.

— Нет, еще нет,— отозвался Моллен,— это конечная цель, и мы к ней идем. Но пока мы пытаемся разобраться в их языке жестов. Ты слышал про технику “третьего языка”?

— Нет,—ответил Джим.

— Это значит, что если двое не говорят на языках друг друга, то нужно изобрести третий язык для их общения. Это отросток искусственных языков, которым учили шимпанзе и других животных, пытаясь общаться с ними начиная с двадцатого века. Существовал знаковый язык, и язык символов, который исследователи использовали с разными животными, и так далее... Так вот, мы и пытаемся разработать третий язык для общения с лаагами.

— И это возможно? — спросил Джим.

— Это возможно, если у обеих сторон достаточно общего. Например, с шимпанзе, собаками, слонами и парочкой других видов это сработало, а вот с дельфинами и китами ничего не вышло. Слишком разная среда. Нам просто повезло, что лааги создали технологическую цивилизацию, не слишком отличающуюся от нашей. Может, мы и думаем не так, как они, но у нас достаточно общих проблем — например, как попасть на космическом корабле из одной звездной системы в другую.

— Вы уже разговариваете с лаагами о космических полетах?

— Нет, до этого, боюсь, еще далеко. Сначала нам, согласно твоей идее, пришлось создать лаага-переводчика. Техники спроектировали картинку, которая повторяет телодвижения лаагов. Телодвижения вызывались нажатием соответствующих клавиш на клавиатуре под картинкой. Потом в стену камеры, построенной вокруг входного люка лаагов, мы добавили прозрачное окно. У окна поставили экран-переводчик и посадили около него оператора, который нажимал на клавиши и заставлял картинку двигаться. А тем временем мы старались выделить из привезенных вами снимков разговаривающих лаагов по крайней мере несколько жестов, в которых наши пленники угадали бы попытку общения с ними.

— Вы, наверное, используете снимки из камеры в щупальце сквонка,— предположил Джим. Он глянул на Мэри, но она по-прежнему не шевелилась и смотрела в другую сторону. Джим даже не знал, слушает ли она их разговор.

— Да, у нас есть изображения почти всех мест, которые вы посетили в том городе,— подтвердил Медлен.— Первый крупный прорыв мы сделали, когда разбили движения рук и тела на отдельные единицы действия в заданном трехмерном пространстве. Эти единицы были достаточно малы, чтобы мы были уверены, что каждая из них — это один сигнал или даже часть его. Тебе понятно?

— Нет,— сказал Джим.

— Суть в том, чтобы добраться до исходных составляющих их языка. Мы также учитывали, когда они одновременно двигали более чем одной частью тела. Так или иначе, все жесты были записаны и сравнены — слава богу, что на это есть компьютеры,— а потом упорядочены по частоте употребления, по условиям и ситуациям, в которых они употреблялись, и так далее.

— Да, я что-то подобное себе представлял,— сказал Джим.— Большая, должно быть, работа.

— Очень большая,— согласился Моллен.— Но потихоньку техники стали выделять связи. Ну знаешь, это движение связывается с началом разговора с кем-то, а это с концом. Это употребляется при приветствиях, а это при расставании с кем-то; и так далее, и тому подобное. Из всего этого мы собрали фразу, примерно означающую “мы хотим с вами поговорить”. В камере у люка мы поставили для лаагов экран и клавиатуру и подсоединили их к экрану и клавиатуре снаружи, а потом оператор у нашего экрана напечатал: Мы хотим с вами поговорить”.

— А где в этот момент были лааги? — спросил Джим.

- В корабле, конечно,— сказал Моллен.— Они отправились внутрь, как только мы послали людей в скафандрах установить для них экран и клавиатуру. Мы решили, что они будут наблюдать за происходящим на экранах корабля. Так или иначе, техник повторял то же самое послание снова и снова.

— И что было дальше, сэр?

— Один из лаагов вышел к клавиатуре, несколько часов изучал систему клавиш и наконец набрал послание, которое мы не в состоянии были расшифровать.

— И техники застряли.

— Нет, они поняли, в чем дело. Они послали другое сообщение, в котором говорилось: “Мы хотим поговорить с вами с помощью этого”, и экран показал некоторые символы искусственного языка, который мы разработали для налаживания контакта между людьми и лаагами. Им эта идея пришлась по душе, и дальше уже мы работали как с лабораторными животными, только очень умными, конечно.

— И все получилось? — спросил Джим.

— В каком-то смысле да. Искусственный язык, как ты сам понимаешь, очень ограничен. Но теперь мы добавляем движения фигуры лаага, когда символы не передают то, что мы хотим сказать, или если нам кажется, что мы достаточно хорошо понимаем жест и можем употребить его по назначению. Лааги это заметили и стали исправлять наши ошибки, и с тех пор у нас начался прогресс.

— И как далеко зашел этот прогресс?

— Мы, конечно, только начинаем учиться с ними разговаривать,— объяснил Моллен.— Никто не знает, сколько это займет, но должен заметить, что эти лааги очень активно с нами сотрудничают. Как только один встает из-за клавиатуры, другой за нее садится.

— Разумеется,—сказал Джим.

— Почему разумеется? — с любопытством поинтересовался Моллен.

— Потому что они живут ради работы. Я говорил об этом в отчете, и Мэри наверняка сказала то же самое. Если бы вы подольше продержали их в плену без всяких занятий, они бы, наверное, умерли. А теперь вы дали им повод для жизни.

— Так или иначе,— сказал Моллен,— скоро мы сможем с ними разговаривать, и тогда начнется настоящая работа.

— Заставить их осознать, что нет смысла изматывать себя войной, которая ни одной из наших рас не принесет никакого толка?

Моллен внимательно посмотрел на него.

— Да ты это, похоже, уже обдумывал,— сказал он.

— У меня на это были месяцы,— сказал Джим.— Научиться общаться с лаагами — это одно. Заставить их видеть дело по-нашему может вообще оказаться невозможным.

— Ты, да вдруг пессимист? — удивился Моллен.— Это что-то новенькое.

— Я не пессимист, а реалист. Мы людей между собой-то не могли заставить договориться, пока не началась война с лаагами и нам всем не пришлось сотрудничать. А образ мыслей лаагов отличается от нашего куда больше, чем у любого человека. И потом, вряд ли они изменят свой образ мыслей просто потому, что мы им скажем что-нибудь. Лучший наш шанс — это продать им что-нибудь.

— Продать им что-нибудь? — Моллен с изумлением уставился на него.— Джим, откуда ты это взял?

— От Вопроса Первого и компании,— продолжил Джим,— Когда имеешь дело с одной расой инопланетян, то легко сделать массу ложных выводов. Если рас две, то из ошибочных выводов, которые они делают друг о друге, можно догадаться, где неверны наши собственные выводы.

— Мэри рассказывала про этих мыслелюдей, с которыми вы столкнулись,— сказал Моллен.

— Со всем уважением к Мэри,— сказал Джим, глядя на ее неподвижный затылок,— я думаю, она согласится, что с лаагами она эксперт, а с мыслелюдьми — все-таки я. Она даже сама как-то раз так сказала, верно, Мэри?

— Верно,— сказала Мэри, не двигаясь.— К нему стоит прислушаться, Луис.

. — Я к кому угодно прислушаюсь, а уж к тебе и подавно,— сказал Моллен, откинувшись назад так, что кресло заскрипело и наклонилось под тяжестью его тела.— Но что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что лучший наш шанс в переговорах с лаагами — это предложить им сделку, где мы помогаем им найти новые миры для заселения, а они временно пытаются захватить наш.

— А, ты про то, чтобы дать им некоторые из тех миров, о которых вы договорились с мыслелюдьми.

— Пока еще не договорились,— сказал Джим.— Мы легко можем забыть, что лааги не так устроены, чтобы оставить наш мир в покое; и точно так же мы можем решить, что то, на что мыслелюди согласились сегодня, они одобрят и завтра. Оба этих убеждения о других расах могут быть ловушками, потому что они основаны на нашем образе мыслей, а не на их.

- Я не вполне тебя понял,— Моллен нахмурил брови.

— Помните, как мы удивлялись, почему иногда один корабль лаагов атакует целую эскадрилью, если наткнется на нее, а иногда целая их эскадрилья при таких же условиях разворачивается и бежит от одного нашего корабля.

— Да, и что из того?

— Ответ тут простой. Скажи ему, Мэри.

Мэри промолчала.

— Ладно, тогда я сам скажу,—продолжил Джим.— В обоих случаях пилоты-лааги делали то, что им приказано, а не то, чего требовали обстоятельства.

— Это же глупо! — воскликнул Моллен.— Слишком уж они умны, чтобы делать такие глупости.

— Нет, это не глупость. Это просто другой мир, другой способ мыслить. Если бы им предложили поступать по собственному усмотрению, они бы так и сделали. Но в случаях, о которых я говорю, им просто дали общий приказ. Их поведение не отличается от поведения человека, следующего приказам, когда лично он с ними не согласен,— с одним исключением. Лааг позволяет себе не соглашаться только при определенных условиях, и работа в эти условия не входит. А то, что относится к одному лаагу, относится ко всей их расе. Я хочу сказать, что лааги могут заселить миллион миров, если мы столько для нас найдем, и все равно продолжать попытки победить человечество и захватить Землю.

— Почему? — спросил Моллен.

— Потому что они за это уже взялись. Это работа, которую они начали, но не закончили.

— Ты хочешь сказать, что даже если обстоятельства делают их задачу ненужной, они все равно продолжат ее выполнять? —поинтересовался Моллен.

— Именно это я и хочу сказать, генерал. Окончание работы лааги не обсуждают. Это встроено в глубинную часть их мозга, так же как территориальный инстинкт — в нашу подкорку. Он так глубоко в нас заложен, что мы реагируем на него согласно моделям наших культур и не задумываемся, почему мы стоим на определенном расстоянии друг от друга при разговоре, смотрим или не смотрим людям в глаза, когда разговариваем с ними. А в разум лаагов встроено как факт, что жизнь имеет смысл только тогда, когда делаешь какую-нибудь работу. А работу не бросают, пока она не закончена. Для того чтобы ее закончить, можно использовать столько лаагов, сколько потребуется, но любой ценой работа должна быть закончена. Это раса, которая никогда не сдается и никогда не отступает, просто потому, что они не могут.

— Да ты мне тут говоришь, что нам никогда не заключить с ними мир! — воскликнул Моллен.

— Точно, никогда,—согласился Джим.

— Ладно, тогда скажи, что нам делать? — поинтересовался генерал.

— С тем, что они сейчас собой представляют,— сказал Джим,— мы мир заключить не можем. Но, может быть, мы сумеем организовать перемирие на неопределенный срок, как раз такой, который им потребуется для выработки другого отношения к проблеме,— а это займет поколения. Нам надо использовать присутствие мыслелюдей как средство воздействия на лаагов для продления перемирия, и в то же время использовать присутствие лаагов для того, чтобы убедить мыслелюдей выполнить свои обещания.

— И как ты собираешься этого добиться?

— Надо поставить себя так,— объяснил Джим,— чтобы, с точки зрения лаагов, только мы не давали мыслелюдям мешать им работать, а с точки зрения мыслелюдей, только мы могли объяснить лаагам, что они не должны мешать искусству, которому мыслелюди посвящают всю свою жизнь. Потрясающее, кстати, искусство, генерал. Может, оно более значительно, чем все наши искусства вместе взятые.

- Ладно,— сказал Моллен; тон у него был самый обычный, но Джим не мог отделаться от мысли, что генерал ему подыгрывает,— значит, ты хочешь установить трехстороннее соглашение, которое бы с помощью сочетания запугивания и обещания выгоды заставило бы и лаагов, и мыслелюдей делать то, чего хотим мы. Допустим даже, что мы сможем дать им повод так себя вести по отношению друг к другу, зачем им при этом люди?

— Люди им понадобятся как переводчики.

 

Глава двадцать восьмая

 

— Переводчики? — Моллен нахмурился, но тон его стал абсолютно серьезен.

— Именно,— подтвердил Джим.— Вы подумайте об этом. Мы можем говорить с лаагами, с большим трудом, но можем. И мы можем говорить с мыслелюдьми, хотя взаимопонимание для нас тоже связано с большим трудом.

— Да, и что из того? — спросил Моллен.

— Лааги и мыслелюди совсем не могут общаться. Для них это сложнее, намного сложнее, чем проблемы, которые вы упомянули при обучении дельфинов искусственному языку. У этих двух рас нет вообще ничего общего. Они смогут общаться только через нас, людей.

— Продолжай,—сказал Моллен.

— Например, для нас с лааги общее — это как минимум тела и технологическая цивилизация. А теперь, благодаря Раулю Пенару, мы, как и мыслелюди, можем двигаться в пространстве как свободные разумы. И в обоих случаях есть и другие примеры общности. У нас есть трудовая дисциплина — не такая врожденная, как у лаагов, но она у нас есть. У нас есть понятие искусства, которое выражается совсем не так, как у мыслелюдей с их “танцами”, но по крайней мере мы в состоянии уловить, почему для них так важны их танцы. Спорю на что хотите, что, даже когда мы научимся свободно общаться с лаагами, понятие искусства мы так и не сможем им передать.

— Это, конечно, замечательно,— проворчал Моллен,— но вот что будет, когда лааги научатся освобождать свой разум от тела, как вы двое и Рауль? Тогда они смогут общаться с мыслелюдьми напрямую. И поскольку, согласно вашим отчетам, мыслелюди способны на прямое общение между разумами и тут им перевода не нужно, то лааги смогут договариваться с ними сами.

— Ну, для начала,— сказал Джим,— я думаю, что пока лааги не взглянут на свое существование куда шире, они не смогут освобождать разум от тела. Мы установили, что, прежде чем покинуть тело, нужно очень сильно захотеть это сделать. А для лаага покинуть тело на уровне инстинктов означает бросить самый надежный инструмент для работы, которая оправдывает их существование.

— Ну а если кто-нибудь все-таки сумеет?—сказал Моллен.— Тогда они смогут иметь дело прямо с мыслелюдьми.

— Не думаю,— ответил Джим.— Мыслелюдям будут чужды очень многие их понятия, и наоборот, так что друг от друга, если попробуют разговаривать, они будут слышать в основном пропуски. Мы с Мэри еле сумели договориться с мыслелюдьми, а они уже успели попрактиковаться на Рауле. Плюс к тому, как я уже сказал, у нас, в отличие от лаагов, с ними много общего, а лаагам этого не добиться, если они не изменят кардинально свой взгляд на мир. Вы можете себе представить, как объяснить лаагам, что такое симфония?

— Но то, что мы называем искусством,— это не совсем то, чем занимаются мыслелюди,— вставил Моллен.

— Верно. Но у нашего искусства с их “танцами” достаточно общего, чтобы у нас с Мэри появилось общее с мыслелюдьми понятие, даже если под ним мы имели в виду не совсем одно и то же. Это дало нам основу для общения,— сказал Джим.— Об этом я и говорю. Мы достаточно близки к мыслелюдям, чтобы нам было на чем строить взаимное общение. И с лаагами у нас достаточно общего, так что и тут есть с чем работать. Но я не вижу, что может объединять лаагов и мыслелюдей, чтобы на этом основывать контакты. Даже если я не прав и они это сумеют, с нами им все равно легче будет разговаривать, чем друг с другом, так что это все равно дает нам шанс быть посредниками.

— Мэри? — спросил Моллен, взглянув в ее сторону.

— Извини, Луис, но он прав,—произнесла она,— по крайней мере, насчет взглядов лаагов. Конечно, мы коснулись только верхушки айсберга в их изучении, но на основе наших нынешних знаний я должна признать, что Джим прав.

— Понятно,—ответил Моллен задумчиво.—Боже мой, если ты действительно прав и человечество сможет стать посредником между двумя расами...

Он сидел, уставившись в никуда, но вдруг резко повернулся к Джиму.

— Даже если это возможно, остается вопрос, как именно это делать, кому что предложить,— сказал он.— Я вот к чему веду, полковник. У вас не было полномочий заключать договоры и соглашения с неизвестными расами. С какой стати вы пригрозили этим мыслелюдям, что лааги, или даже мы, будем двигать звезды? Большей чепухи я в жизни не слышал!

— Прошу прощения, сэр,— сказал Джим,— я там был один, и надо было срочно что-то сделать. Пришлось импровизировать. И потом, почему бы не посоветоваться со специалистами. Мы раса инженеров, и лааги тоже. Все, что мы хотели сдвинуть, мы рано или поздно сдвигали, и в отношении таких вещей лааги на нас очень похожи. Если будете это обсуждать, предложите специалистам рассмотреть возможность перемещать звезды с использованием физики фазового перехода. Вы же знаете, чтобы передвинуть командный корабль, энергии нужно ничуть не больше, чем для передвижения истребителя. А как только переход рассчитан и запущен, для перехода на десять световых лет требуется применить не больше силы, чем для перехода на десять сантиметров, потому что в физическом смысле никакая масса вообще не передвигается — меняется только определение ее положения во вселенной. Почему нельзя сделать то же самое со звездой?

Моллен свирепо посмотрел на него.

— Ты хоть представляешь, что за муравейник разворошил? — спросил генерал.— Если возможно будет сдвинуть звезду — или планету — куда захочешь, тогда... Я даже не буду пытаться определять открывающиеся возможности!

— Ну, может, это и невозможно, особенно на практике. А может, такое передвижение слишком дорого нам обойдется. Но я решил, что такую возможность стоит упомянуть специалистам. И вообще, на самом деле нам ни к чему двигать звезды. У меня есть догадка, что когда мы получше разберемся с тем, что мыслелюди называют танцем дыр в галактике, то нам не захочется ни при каких обстоятельствах нарушать этот танец из-за возможных последствий. Нам только надо подать мыслелюдям идею, что мы — или лааги — рано или поздно такое сумеем.

— Разумеется,— сказал Медлен.— Ну, если это все припасенные для меня бомбы, то я объясню, чем вы дальше будете заниматься. Мэри и ты теперь будете работать отдельно...

— Извините, что перебиваю вас, сэр,— сказал Джим,— но есть еще одна бомба.

— Еще одна? — уставился на него Моллен.— Надеюсь, поменьше предыдущих?

— Не обязательно,— сказал Джим извиняющимся тоном.— Может, даже и побольше.

— Боже ты мой!—Моллен откинулся назад в кресле.— Ладно, давай выкладывай.

— Очевидно, мыслелюди не могут потеряться нигде в галактике,— сказал Джим.— Может, они и во всей вселенной не могут потеряться, но это уж я не знаю. Но в нашей галактике они точно ориентируются, потому что видят то, что они называют “узором” гравитационных сил, протянутых между большими кусками материи, как минимум, планетами и звездами, а может, и вплоть до пылинок. Именно вокруг этого узора они плетут свои “танцы”, и они также используют его, чтобы найти дорогу откуда угодно куда угодно. Кроме того, они видят предметы любого размера на расстоянии во много световых лет, может, даже через всю галактику.

— Правда? — сказал Моллен и с секунду смотрел на Джима.— Если это правда, то это удивительно. Ладно, согласен, эта бомба еще больше. А теперь...

— Я еще не закончил, сэр,—сказал Джим.—Бомба будет сейчас. Я думаю, что мы можем научиться видеть этот узор. Это будет значить, что нам больше не понадобится прокладывать курс по диаметру через центр массы галактики и мы сможем делать прыжки на любое расстояние с большой точностью.

Моллен долго смотрел на него.

— Я уже боюсь спрашивать,—сказал он,—но все-таки спрошу. Почему ты считаешь, что такой узор и правда существует, а тем более что мы сумеем его увидеть и использовать?

— Потому что, когда мыслелюди повели нас с Мэри танцевать, и потом, когда я вернулся с “ИДруга” на базу, мне показалось, что я его видел. Особенно при возвращении с “ИДруга” в свое тело я видел или чувствовал— это трудно описать — нити или пряди, или как это назвать, между Солнцем и Землей.

— Похоже, мне стоит послать тебя к психиатру за справкой с подтверждением, что ты в здравом уме; не только для меня, но и для начальства — передавать вместе с твоими идеями. Мэри, ты что-нибудь похожее на этот узор видела?

— Когда возвращалась на базу — нет,— ответила она.— Но во время танца с Вопросом Первым и его друзьями что-то такое я видела.

— Значит, он и вправду может существовать,— подхватил Джим.— А если видеть его получше и потом, может быть, использовать при прокладывании курса...

Моллен жестом остановил его.

— Даже если у тебя есть еще что-то,— сказал он,— не рассказывай. Оставь до следующего раза. Давай еще немного попритворяемся, что все идет как обычно. Что я тебе говорил, когда ты подкинул этот последний сюрприз? Дх да, вы с Мэри будете работать отдельно...

— По-моему, не очень удачная идея, генерал, — ответил Джим.— Я бы хотел работать вместе с Мэри.

— Нет,— ответила Мэри.

— Не выйдет,— сказал Моллен.

Отказы были произнесены так быстро, что прозвучали практически хором.

— Понимаете, как только вы доведете одного из этих лаагов до уровня, когда он может понять объяснения наших поступков,— сказал Джим, игнорируя их последние слова,— нам с Мэри надо взять его обратно к мыслелюдям и познакомить две расы, а нам переводить. Так сказать, запустить музыку.

- Я же сказал тебе, если есть еще идеи, оставь их при себе,— ответил Моллен.— И насчет твоей работы с Мэри ты уже получил ответ: нет.

— Дай мне с ним поговорить, Луис,—сказала Мэри, все еще не поворачиваясь к Джиму.— Джим, какой бы план ты ни придумал, я в нем участвовать не буду. И это потому, что я не хочу в них участвовать и вообще быть как-то с тобой связанной.

— Только сейчас вспомнил — мне надо кое-что сделать вне офиса,— заметил Моллен.— Вернусь через минуту.

— Нет, Луис, пожалуйста, останься,— сказала Мэри.— Я хочу, чтобы ты тоже это услышал, хоть ты и знаешь, что я собираюсь сказать. Джим...

Джим приподнялся с места.

— Сядьте и слушайте, полковник,— скомандовал Моллен.

Джим сел.

— Это нелегко, но сказать это нужно.— Из-за того что она отвернулась, голос Мэри звучал для Джима странно. Тот факт, что он разговаривал с ее затылком, создавал между ними странную дистанцию.— Послушай меня, Джим. Я объяснила это Луису, и он понимает. Я не очень приятный человек, и никогда приятной не была. Когда мы довели тебя до такого состояния, чтобы ты нуждался в “ИДруге” больше, чем в чем-нибудь еще на свете, я очень тебе сочувствовала. А когда мы отправились вместе в это путешествие, я... получала удовольствие от близости к другому человеку больше, чем когда-либо в жизни. Но ничего хорошего в этом нет.

— Мэри, послушай хоть секунду,— начал Джим.

— Нет, теперь твоя очередь сидеть и слушать,— сказала Мэри,— Проблема в том, что мы слишком разные люди. Хуже того, мы неподходящие люди, настолько, что нам никогда не ужиться. Я то, что я есть, а ты—ты идеалист. Даже хуже того, ты идеалист, который упорно ведет себя так, будто его идеалы и есть реальность. Ты так упрямо смотришь на вселенную сквозь розовые очки, что готов при необходимости перекрасить ее саму в розовый цвет. А такие вещи не выходят, особенно с людьми. Рано или поздно ты столкнешься с реальностью как она есть, и поскольку ты не отступишь — по-своему ты так же упрям, как я или сквонк,— то так и откажешься верить, и реальность тебя убьет. Если я останусь с тобой, то это и меня тоже убьет. А я этого не хочу.

— Мэри...— Джим снова поднялся на ноги, и Моллен снова встал из-за стола.

— Оставайтесь на месте, полковник,— сказал он,— так хочет леди.

— Извини, Джим, но я и правда так хочу.— Затылок Мэри был неподвижен.— Ты, конечно, мне не веришь.

— Нет, не верю,—сказал Джим,—потому что это неправда.

— О, это правда.—В тоне Мэри чувствовалась горечь.— Ты не видишь то, что у тебя под носом. Вместо этого ты все переворачиваешь так, как тебе удобнее, и у тебя это так хорошо получается, что ты даже перестал это замечать.

— Если кто и переворачивает все с ног на голову,— ответил Джим,— так это ты. Ты так упрямо цепляешься за свой кокон, что готова вместе с ним пойти ко дну.

— Видишь, как ты это повернул,— сказала Мэри,— обвинил во всем меня, а не себя. Но это уже неважно. Я сказала, что хотела. Я не буду с тобой работать, я не хочу тебя больше видеть, и не пытайся увидеть меня.

— Значит, ты хочешь, чтобы я не пытался тебя увидеть...— Джим направился к ней, а Моллен встал у него на пути. Но хотя генерал был настроен помешать Джиму, он знал, что при двадцатилетней разнице в возрасте если Джим действительно соберется прорваться к Мэри, то у него это получится. А Джим собирался — и он, и Моллен это понимали.

Мэри заметила движение Моллена наперерез Джиму и тоже это поняла.

— Ладно,— сказала Мэри,— если не хочешь слушать предупреждения, придется столкнуться с реальностью. Там, в космосе, ты сказал, что собрал картинку моего лица. Дай ему пройти, Луис,— ну что, это то же самое лицо?

Моллен шагнул в сторону, и Джим подошел к Мэри как раз в тот момент, когда она встала и повернулась. Он всмотрелся в ее лицо: те же голубые глаза, рыжеватые волосы, прямые линии скул, сходящиеся к маленькому упрямому подбородку, — то самое лицо, которое он помнил с того момента, когда вошел давным-давно в кабинет Моллена и увидел ее в летном костюме.

Он нахмурился и резко выдохнул от облегчения.

— Слава богу! — сказал он.— Я уж думал, что с твоим телом за время нашего отсутствия случилось что-то ужасное — не то чтобы это было важно, раз я теперь знаю тебя на уровне разума. Но вообще о чем ты говоришь? Ты выглядишь так же, как и всегда, хоть я и не вглядывался как следует, пока там, в космосе, не собрал в уме твой портрет. Ты все еще самая красивая женщина, которую я только видел.

Она посмотрела на него, и смотрела так довольно долго. Потом от уголков ее губ начали разбегаться морщинки, и эти морщинки постепенно превратилась в широкую улыбку. Джиму показалось, что от этой улыбки она стала еще красивее. Она откинула голову и засмеялась, и Джим засмеялся вместе с ней. И так они смеялись, пока наконец не успокоились, по-прежнему глядя друг другу в глаза.

— Теперь я такая и есть,— сказала Мэри.

Она с улыбкой взяла его под руку.

— Извини, Луис,— сказала она, потом повернулась и, все еще под руку с Джимом, вышла из кабинета.



Полезные ссылки:

Крупнейшая электронная библиотека Беларуси
Либмонстр - читай и публикуй!
Любовь по-белорусски (знакомства в Минске, Гомеле и других городах РБ)



Поиск по фамилии автора:

А Б В Г Д Е-Ё Ж З И-Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш-Щ Э Ю Я

Старая библиотека, 2009-2024. Все права защищены (с) | О проекте | Опубликовать свои стихи и прозу

Worldwide Library Network Белорусская библиотека онлайн

Новая библиотека