Лестер ДЕЛЬ РЕЙ

Рассказы

 

ПРЕДАННЫЙ, КАК СОБАКА

КРЫЛЬЯ НОЧИ

Конец света

Тайная миссия

Елена Лав

 

 

 

 

                             Лестер ДЕЛЬ РЕЙ

 

                          ПРЕДАННЫЙ, КАК СОБАКА

 

 

     Сегодня в могущественнейшем городе  умирает  последний  представитель

рода людского. А мы,  созданные  Человеком,  остаемся  одни  в  зеленом  и

прекрасном мире, чтобы оплакивать и  чтить  память  Людей,  которые  умели

властвовать всеми и всем, кроме самих себя.

     Я уже стар для нашего вида, но в моих жилах течет молодая кровь  и  я

могу прожить еще долгие годы, если то, что сказал  последний  из  Людей  -

правда.  И  этим  я  тоже  обязан  Человеку,  подобно  тому,  как   мы   и

Человекоподобные Обезьяны обязаны ему последней ступенью нашего  развития.

Мы, Человекоподобные Собаки, народ уже старый и давно связаны с Человеком.

И все же, если бы не Роджер Стерн, может, и сегодня  выли  бы  на  Луну  и

вычесывали  блох  или  лежали  бы  в  руинах  империи  Человека,  с  тупым

удивлением глядя на конец рода людского.

     Есть  древние  свидетельства  о  собаках,   которые   могли   нечетко

произнести несколько слов, но лишь Хангор, любимец Роджера Стерна,  сделал

овладение человеческой речью целью и делом своей жизни. Операция  горла  и

морды, облегчившая ему  эту  задачу,  была  относительно  проста.  Труднее

оказалось найти других "говорящих" собак.

     Однако Роджер нашел кроме Хангора еще пятерых, и  так  все  началось.

Определенный отбор и скрещивание, операции и обучение, пересадки  желез  и

радиационные мутации - эти методы обеспечили постоянный прогресс. Поначалу

проблемой было  отсутствие  денег,  но  вскоре  его  подопечные  привлекли

всеобщее внимание и стали высоко цениться.

     За свою жизнь он превратил начальную шестерку в тысячи особей и вывел

двадцать поколений собак. Очередное поколение появлялось тогда каждые  три

года. Он видел, как его небольшая псарня во дворе разрастается  в  крупный

институт с сотней  учеников  и  последователей,  и  убедился,  что  мир  с

нетерпением ждет его успеха. И прежде всего за это короткое время он успел

увидеть, как виляние хвостом сменяется речью.

     Его деятельность продолжили другие. Через две тысячи  лет  мы  заняли

уже такое положение рядом с Человеком, что сам Роджер Стерн не поверил  бы

этому. У нас были свои школы, дома, работа и собственное общество. И  даже

независимость, когда мы того хотели. Продолжительность нашей жизни выросла

с четырнадцати до пятидесяти и более лет.

     Человек тоже  многого  достиг.  Он  уже  почти  дотянулся  до  звезд.

Пустынная Луна принадлежала ему уже много веков,  его  привлекали  Марс  и

Венера, куда он добирался дважды, но пока не возвращался. Но  и  это  было

лишь вопросом времени. Можно сказать, что Человек почти овладел Вселенной.

     Но не самим собой. Много раз в прошлом он сворачивал с пути прогресса

на дорогу убийства своих братьев. И  это  повторилось  -  он  вновь  начал

борьбу с самим собой. Города рассыпались в  пыль,  равнины  на  юге  вновь

превратились в пустыни. Чикаго накрыл саван зеленоватого  тумана,  который

убивал медленно, так что Люди  успели  перед  смертью  бежать  из  города,

предоставив его самому себе.  Зеленоватый  туман  висел  еще  много  дней,

месяцев и лет - долго после того, как Человек исчез с поверхности Земли.

     Я тоже участвовал в той войне, бомбардируя с  самолета,  построенного

для нашей нации, города Империи Восходящего Солнца. Я сбрасывал  маленькие

атомные  бомбы  на  дома,  земледельческие   хозяйства   и   все   прочее,

принадлежащее Человеку, сделавшему мою расу тем, чем она была. Но мои Люди

велели мне сражаться.

     Каким-то образом мне удалось уцелеть. Сразу после  последней  Великой

Атаки, когда половина человечества была мертва, я собрал своих товарищей и

мы отправились на север с горсткой наших Людей, искавших  там  укрытие  от

войны. Из сделанного руками Людей остались только три города  -  окутанные

зеленым туманом и непригодные для жизни. Люди собирались  вокруг  костров,

прятались по лесам, охотились небольшими стаями. А ведь прошел всего год с

начала войны.

     Какое-то время Люди и мы жили в согласии, планируя отстроить то,  что

осталось, когда  война  кончится.  Но  потом  пришла  Болезнь.  Полученная

сыворотка оказалась непригодной, и Болезнь становилась все  страшнее.  Она

разливалась по суше и морю, хватая своими когтями Человека, вызвавшего  ее

к жизни, и убивая его. Подобно большой дозе стрихнина она несла  смерть  в

судорогах и рвоте.

     Люди ненадолго объединились против  эпидемии,  но  не  смогли  с  нею

справиться. Она все расширялась и  добралась  даже  до  нашего  небольшого

поселка на севере. С грустью смотрел я, как она атакует и сводит в  могилу

окружавших меня Людей. А потом мы, Человекоподобные Собаки, остались  одни

среди руин мира, из которого исчез Человек. Целыми неделями передавали  мы

сигналы по радио, которое научились обслуживать, но ответа не было,  и  мы

поняли, что Люди вымерли.

     Мы были бессильны.  Как  в  былые  времена,  нам  приходилось  шарить

повсюду в поисках пропитания; кроме того, мы возделывали  поля,  насколько

позволяли наши слегка модифицированные передние лапы. Но бесплодная  земля

севера не подходила для нас.

     Я собрал наши разрозненные племена, и начался долгий поход на юг.  Мы

шли от одного  времени  года  до  другого,  останавливаясь  весной,  чтобы

засеять поля, и охотясь осенью.  Когда  сани  рассыпались  от  старости  и

починить их не удалось, мы стали двигаться вперед еще медленнее. Иногда мы

натыкались на меньшие группы наших. Большинство вновь одичало, и  этих  мы

присоединяли к себе силой. Шаг за шагом, становясь все сильнее, шли мы  на

юг. Мы искали Людей; пятьдесят тысяч лет собаки жили с Людьми и для Людей,

и мы не знали другой жизни.

     Посреди пустыни - когда-то там был  штат  Вашингтон  -  мы  встретили

группу наших братьев, которые не вернулись к закону клыков и когтей. У них

были лошади и простая упряжь, и даже машины, приспособленные для собак. Мы

остались с ними, выбрали правительство и построили временный город.

     Из-за отсутствия рук нам приходилось пользоваться малопригодными  для

этого лапами и зубами, но мы создали себе подобие безопасного пристанища и

даже достали немного книг, чтобы учить по ним молодежь.

     Однако потом в долину прибыл еще один клан, направлявшийся на  запад,

и сообщил нам, что вроде бы одно из  наших  племен  осело  на  востоке,  в

огромном городе, полном больших домов и лежащем над озером.  Я  догадался,

что речь идет о Чикаго. О зеленом тумане  они  ничего  не  слышали,  знали

только, что жизнь там возможна.

     В ту ночь, сидя вокруг костра, мы пришли к  выводу,  что  если  город

годится для жизни, то там есть и спроектированные для нас дома и машины. А

может, даже Люди, что дало бы нам шанс  воспитать  наших  детей  так,  как

положено. Много  недель  готовились  мы  к  долгому  переходу  до  Чикаго,

погрузили наши запасы на примитивные возы, запрягли в них наших животных и

начали путешествие на восток.

     Уже  приближалась  зима,  когда  мы  стали   лагерем   под   городом,

по-прежнему  могучим  и  величественным.  Хотя   он   простоял   покинутым

шестьдесят лет, не видно было следов разрушений; фонтаны в западном районе

продолжали действовать, питаемые автоматическими насосами.

     Мы подкрались к жившим там в темноте и тишине. Они  жили  на  большой

площади, покрытой нечистотами, и мы заметили, что от цивилизации у них  не

осталось  даже  огня.  Схватка  была  кровавой,  яростной  и  беспощадной.

Впрочем, они уже обленились в безопасных стенах человеческого города, да и

клан был не так велик, как нам сказали. К утру остались  только  убитые  и

захваченные в плен, которых мы собирались потом обучить. Древний город был

наш, зеленый туман наконец-то ушел после стольких лет.

     Теперь у нас было множество всякого добра, фабрики продуктов, которые

я  умел  обслуживать,  машины,  которые  Человек   приспособил   к   нашим

потребностям, дома, в которых мы могли жить,  энергия  из  атомного  ядра,

которую можно было освободить щелчком выключателя. Даже без рук  мы  могли

жить здесь с удобствами и  в  безопасности  многие  века.  Может,  наконец

теперь сбудется моя мечта о приспособлении  наших  лап  к  инструментам  и

работе Человека, даже если нигде не удастся найти Людей.

     Мы почистили город и поселились в южном районе,  предназначенном  для

нашего  общества.  С  помощью  нескольких  старших  коллег,  отцы  которых

воспитывались в духе, установленном Человеком,  я  ввел  новые  порядки  и

запустил большие машины, дающие воду и  свет.  Мы  вернулись  к  спокойной

жизни.

     И вдруг через несколько месяцев один из моих заместителей  привел  ко

мне Пауля Кеньона.  Человека,  настоящего  Человека  после  столь  долгого

перерыва! Он улыбнулся, а я жестом удалил своих товарищей из комнаты.

     - Я заметил свет, - объяснил он, - и сначала подумал,  что  вернулись

какие-то люди, хоть это  и  невозможно.  Однако  у  цивилизации  еще  есть

продолжатели, поэтому я попросил одного из  вас  отвести  меня  к  вождям.

Приветствую от имени того, что осталось от человечества.

     - Приветствую, - выдавил я. Это было как возвращение  богов.  Мне  не

хватало  дыхания,  на  меня  сошел  великий  покой  и   умиротворение.   -

Приветствую, и пусть тебя благословит  наш  Бог.  Я  уже  потерял  надежду

увидеть когда-нибудь Человека.

     Он покачал головой.

     - Я последний человек, оставшийся в  живых.  Пятьдесят  лет  искал  я

людей, но напрасно. Вижу, вы неплохо справляетесь. Я бы хотел  остаться  с

вами и помочь вам в работе...  насколько  хватит  моих  сил.  Мне  удалось

пережить Болезнь, но иногда случаются рецидивы -  в  последнее  время  все

чаще, - и тогда я лежу слабый и безвольный. Потому я  к  вам  и  пришел...

Странно, - сказал вдруг он, - мне кажется, я тебя  знаю.  Хангор  Беовульф

XIV? Я Пауль Кеньон, может, помнишь? Нет? Ну что ж, это было давно,  и  ты

был очень молод. Может, мой запах  изменился  из-за  болезни.  Но  у  тебя

по-прежнему эта белая полоса под глазом, и я тебя помню.

     Чего еще нужно было мне для полного счастья?

     Так у нас появились руки, и они  нам  очень  пригодились.  Но  прежде

всего Кеньон был представителем рода человеческого и придавал  цель  нашим

усилиям. Однако у него часто бывали приступы болезни, и тогда он  лежал  в

судорогах, отнимавших у него силы на много дней. Мы научились ухаживать за

ним и приходить на помощь, а также составлять  ему  компанию.  Однажды  он

обратился ко мне с предложением.

     - Хангор, - сказал он,  -  если  бы  тебе  пообещали  выполнить  одно

желание, чего бы ты пожелал?

     - Возвращения Людей и старых добрых времен, когда мы работали вместе.

Ты сам знаешь, как нужен нам Человек.

     Он невесело улыбнулся.

     -  Теперь  скорее  вы  нужны  человеку.  А  если  бы  это   оказалось

невозможно, чего бы ты пожелал во вторую очередь?

     - Рук, - сказал я. - Я мечтаю о  них  днем  и  ночью,  но,  наверное,

напрасно.

     - Может, и нет, Хангор. Тебя никогда не удивляло, что ты живешь в два

раза дольше других и по-прежнему полон сил? Ты не  задумывался,  почему  я

пережил Болезнь, хотя до  сих  пор  испытываю  ее  последствия,  и  почему

выгляжу тридцатилетним, хотя с начала войны  прошло  уже  почти  семьдесят

лет?

     - Иногда, - ответил я. - У меня нет времени задумываться, да если  бы

и было, единственный ответ, который я знаю, звучит: Человек!

     - Очень хороший ответ, - сказал он.  -  Да,  Хангор,  человек  -  это

правильный ответ. Именно потому я тебя помню. За три года до войны, будучи

на пороге созревания, ты пришел ко мне в лабораторию. Теперь ты вспомнил?

     - Эксперимент, - сказал я. - Поэтому ты меня запомнил?

     - Да, эксперимент. Я оперировал тебе железы и привил некоторые ткани,

так же, как и себе. Меня интересовала тайна бессмертия. Хотя  тогда  я  не

заметил никакой реакции, эксперимент удался, и я не знаю, сколько  мы  еще

проживем... точнее, ты проживешь. Мне это помогло победить Болезнь, но  не

до конца.

     Так вот каков был ответ. Он долго смотрел на меня.

     - Сам того не зная, я спас тебя,  чтобы  ты  вместо  человека  принял

будущее в свои руки. Да, мы говорили о руках... Как ты знаешь,  к  востоку

от Америки лежит большой континент, называемый  Африкой.  Но  известно  ли

тебе, что мы работали там с обезьянами, как здесь с вами? Мы поздно начали

там и не успели добиться таких успехов, как с вами, однако  они  научились

говорить простым языком и делать несложную работу. Мы изменили  их  ладони

так, чтобы большой палец противостоял остальным,  как  у  нас.  Там  ты  и

найдешь свои руки, Хангор.

     Мы начали разрабатывать  детальный  план.  В  ангарах  города  стояли

самолеты, когда-то предназначавшиеся для нашего вида; до сих пор  не  было

причин пользоваться ими. Оказалось, что они в хорошем состоянии, а когда я

поднялся на одном из них в воздух, ко мне вернулись прежние навыки пилота.

Топлива хватило бы на десятикратный облет Земли,  в  случае  необходимости

можно было использовать крупные запасные емкости в озере.

     Мы вместе сняли с самолетов  все  военное  оборудование,  хотя  Пауль

Кеньон большую часть работы делал в перерывах между приступами Болезни. Из

шестисот машин только две  оказались  непригодными,  остальные  без  труда

могли перевезти тысячи две пассажиров, не считая пилотов. На случай,  если

бы обезьяны успели снова одичать, мы  захватили  контейнеры  с  усыпляющим

газом, чтобы обездвижить их и привязать к сиденьям  на  время  полета.  По

соседству с собой мы приготовили жилища достаточно солидные, чтобы держать

их там силой, но спроектированные с мыслью об удобствах жильцов, если  они

будут настроены миролюбиво.

     Сначала я планировал  сам  возглавить  экспедицию,  но  Пауль  Кеньон

убедил меня, что  обезьяны  приветливей  встретят  его,  нежели  меня.  Он

сказал:

     - В конце концов люди заботились  о  них  и  они  могут  еще  немного

помнить нас. Зато вас они знают только как диких собак,  своих  врагов.  Я

пойду в  джунгли,  конечно,  под  защитой  твоих  товарищей,  и  попытаюсь

установить контакт с их предводителями. Иначе может начаться битва.

     Каждый день я брал в самолет  несколько  молодых  коллег  и  учил  их

пользоваться  навигационными  приборами.  Потом   они   в   свою   очередь

инструктировали других. Эта задача отняла у  нас  много  месяцев,  но  мои

товарищи понимали необходимость рук не хуже меня. Каждая попытка, дававшая

хотя бы тень надежды, заслуживала реализации.

     Экспедиция отправилась поздней весной. Я следил за ее ходом с помощью

телевидения,  хотя  с  трудом  мог  настроить  приемник.  С  той   стороны

передавал, конечно, Кеньон, когда чувствовал себя достаточно хорошо.

     Над Атлантическим океаном они попали в шторм и потеряли три самолета,

но остальные под руководством моего заместителя и Кеньона  вышли  из  него

невредимыми. Приземлились они в районе руин  Кейптауна,  однако  не  нашли

никаких следов  Человекоподобных  Обезьян.  Потянулись  недели  поисков  в

джунглях и на равнине. Они видели обезьян, но, поймав, убеждались, что это

примитивные создания со степенью развития, определенной им природой.

     Наконец случай помог завершить миссию успехом.  На  ночь  был  разбит

лагерь и разожжены костры для защиты от диких зверей, которых вокруг  было

множество.  Кеньон  наслаждался   одной   из   немногих   минут   хорошего

самочувствия; в палатке на  краю  лагеря  он  развернул  телепередатчик  и

передавал отчет о событиях прошедшего дня. И тут над его головой появилось

волосатое, с грубыми чертами лицо.

     Он заметил тень, потому  что  сделал  движение,  словно  хотел  резко

повернуться, но тут же опомнился и медленно оглянулся.  Перед  ним  стояла

обезьяна. Кеньон стоял спокойно и смотрел на нее, не зная - дикая она  или

нет и какие у нее намерения. Она  тоже  как  будто  колебалась,  но  потом

шагнула к нему.

     - Человек, Человек, - сказала она. - Вот вы и вернулись. Где вы  были

так долго? Я Толеми, увидел тебя и пришел.

     - Толеми, - сказал с улыбкой  Кеньон,  -  рад  тебя  видеть.  Садись,

поговорим. Толеми, ты уже не молод, может, твои отец и мать были воспитаны

человеком?

     - Мне лет восемьдесят, точно не знаю. Меня самого когда-то воспитывал

Человек. А теперь я стар, и мои братья говорят, что скоро я  буду  слишком

стар для вождя. Они не хотели меня сюда пускать, но я знаю Людей. Они были

добры ко мне, давали мне кофе и сигареты.

     - У меня тоже есть кофе и сигареты, Толеми.  -  Кеньон  улыбнулся.  -

Сейчас я тебя угощу. А как твои братья? Не тяжело вам жить в джунглях?  Не

хотели бы вы поехать отсюда со мной?

     - Да, нам тяжело. Я хотел бы поехать с тобой. Много вас?

     - Нет, Толеми. - Кеньон поставил  кофе  перед  обезьяной,  которая  с

жадностью его выпила, после чего осторожно прикурила сигарету от  огня.  -

Нет, но я взял сюда с собой  друзей.  Приводи  своих  братьев,  и  все  мы

познакомимся. Много вас осталось?

     - Много. Десять раз по десять десятков...  почти  тысяча.  Только  мы

уцелели после великой войны. Люди освободили нас, я вывел своих братьев из

города, и мы пошли в джунгли. Сначала мы хотели жить небольшими племенами,

но я не допустил этого, и теперь мы в безопасности. Но с кормежкой плохо.

     - В нашем городе много продуктов,  Толеми;  и  есть  друзья,  которые

помогут вам, если вы  будете  работать.  Помнишь  Человекоподобных  Собак,

правда? Хотели бы вы работать с ними, как прежде с  людьми,  при  условии,

что они будут к вам хорошо относиться, кормить и учить?

     - Собаки? Я помню собак, похожих на Человека. Они  были  хорошие.  Но

здесь собаки плохие. Я даже почуял запах собак. Он был не таким, который я

знаю, и я не поверил своему носу. Я могу работать  с  этими  собаками,  но

моим братьям потребуется время, чтобы привыкнуть.

     Следующие  телепередачи  свидетельствовали  о  быстром  прогрессе.  Я

видел, как обезьяны по двое,  по  трое  приходят  познакомиться  с  Паулем

Кеньоном, который давал им еду и представлял им моих  товарищей.  Это  шло

медленно, но по мере того, как одни  избавлялись  от  страха  перед  ними,

других было легче убедить. Только несколько ушли и больше не вернулись.

     Сигареты, которые Человек так любил и которых мы никогда не касались,

оказали огромную помощь, ибо обезьяны учились курить с большим рвением.

     Прошли месяцы, а  когда  экспедиция  вернулась,  она  привезла  более

девятисот Человекообразных Обезьян, которых Пауль и  Толеми  сразу  начали

обучать. Прежде всего мы подвергли Толеми всестороннему врачебному осмотру

и обнаружили, что он находится в добром  здравии,  а  его  жизненные  силы

чересчур велики для его возраста. Человек продлял жизнь его вида,  так  же

как нашего, и явно добился полного успеха.

     Теперь  они  с  нами  более  трех  лет  и  за  это  время   научились

пользоваться руками.  Поверху  вновь  проносятся  один  за  другим  вагоны

монорельса, фабрики снова нормально работают. Обезьяны  быстро  учатся,  и

они  любопытны,  что  заставляет  их  стремиться  к  знаниям.  Они  хорошо

чувствуют себя здесь и отлично размножаются, так что теперь  мы  можем  не

опасаться отсутствия рук. Может, в будущем с их помощью  нам  удастся  еще

более модифицировать передние лапы и ходить  на  двух  ногах,  как  ходили

Люди.

     Я опять вернулся к ложу Пауля Кеньона. Теперь мы часто бываем  вместе

- тут нужно упомянуть и верного Толеми,  -  много  разговариваем  и  очень

подружились. Сегодня я  представил  ему  один  план,  план  физического  и

психического превращения обезьян в Людей. Природа когда-то уже сделала это

с примитивным обезьяночеловеком,  почему  бы  нам  не  повторить  этого  с

Человекообразными Обезьянами? Земля снова заселится, наука  вновь  откроет

звезды, а Человек получит приемного ребенка по своему образу и подобию.

     Мы, собаки, сопровождали Человека пятьдесят тысяч  лет.  Это  слишком

много, чтобы что-то менять. Из всех земных созданий только собаки были ему

так верны и преданны. Больше мы не можем руководить,  ни  одна  собака  не

может стать до конца собой без Человека. Человекообразные Обезьяны заменят

нам Людей.

     Это приятная мечта, и ее наверняка можно реализовать.

     Кеньон улыбался, когда я говорил ему об этом, и  шутливо  предостерег

меня, чтобы они не слишком уподоблялись Людям,  иначе  создадут  для  себя

новую Болезнь. Что ж, от этого мы можем их  обезопасить.  Думаю,  он  тоже

мечтал о возрождении Человека, потому  что  на  глазах  у  него  выступили

слезы, а мои слова обрадовали его.

     Его уже немногое радует, он один среди нас, мучимый болью,  ожидающий

медленной смерти, которая, как он  знает,  должна  прийти.  Старые  недуги

терзают его все сильнее. Болезнь все туже затягивает петлю на шее.

     Единственное,  что  можно  для   него   сделать,   это   давать   ему

болеутоляющее, хотя Толеми и  я  сумели  недавно  выделить  из  его  крови

болезнетворные микробы.  Они  похожи  на  вибрионы  холеры.  Это  открытие

продвинуло нас немного вперед. Предыдущая сыворотка  против  Болезни  тоже

дала нам кое-какие указания. Но наши вакцины только смягчают приступы,  не

излечивая причины.

     Шансы невелики. Я не говорил ему о наших экспериментах, ибо лишь  при

большом везении мы добьемся успеха, прежде чем он умрет.

     Человек умирает. Здесь, в нашей лаборатории. Толеми  что-то  тихонько

бормочет себе под нос, вероятно, молитву. Может, Бог, которого он научился

почитать у Человека, окажется милосердным и даст нам победу.

     Пауль Кеньон - это все, что осталось от старого мира,  который  мы  с

Толеми любили. Он лежит в больничной палате, мучаясь в агонии, и  умирает.

Иногда смотрит в окно на птиц, летящих к югу, смотрит так,  словно  знает,

что никогда уже их не увидит. Прав ли он?  Однажды  до  меня  донесся  его

шепот:

     - Кто может это знать...

 

 

 

 

                              Лестер ДЕЛЬ РЕЙ

 

                                КРЫЛЬЯ НОЧИ

 

 

 

 

     - Черт подери всех марсияшек! - тонкие губы Толстяка Уэлша  выплюнули

эти слова со всей злобой, на  какую  способен  оскорбленный  представитель

высшей расы. - Взяли такой отличный  груз,  лучшего  иридия  ни  на  одном

астероиде не сыщешь, только-только дотянули до Луны -  и,  не  угодно  ли,

опять инжектор барахлит. Ну, попадись мне еще разок этот марсияшка...

     - Ага. - Тощий Лейн нашарил позади  себя  гаечный  ключ  с  изогнутой

рукояткой и, кряхтя и сгибаясь в три  погибели,  снова  полез  копаться  в

нутре машинного отделения. - Ага. Знаю. Сделаешь из него котлету. А может,

ты сам виноват? Может, марсиане все-таки тоже люди? Лиро Бмакис тебе  ясно

сказал, чтобы полностью разобрать и проверить инжектор, нужно два  дня.  А

ты что? Заехал ему в морду, облаял его  дедов  и  прадедов  и  дал  ровным

счетом восемь часов на всю починку. А теперь хочешь,  чтоб  он  при  такой

спешке  представил  тебе  все  в  ажуре...  Ладно,  хватит,  дай-ка  лучше

отвертку.

     К чему бросать слова на ветер? Сто раз он спорил с Уэлшем - и все без

толку. Толстяк - отличный космонавт, но начисто лишен  воображения,  никак

не позабудет бредятину вроде той, что люди, мол, для того и созданы,  чтоб

помыкать всеми иными племенами. А впрочем, если бы Толстяк  его  и  понял,

так ничего бы не выиграл. Лейн и высоким идеалам цену знает,  что  от  них

толку.

     Он-то к окончанию университета  получил  лошадиную  дозу  этих  самых

идеалов да еще солидное наследство - хватило бы на троих -  и  вдохновенно

ринулся в бой.  Писал  и  печатал  книги,  произносил  речи,  беседовал  с

официальными лицами, вел переговоры в кулуарах, вступал в разные  общества

и сам их создавал и выслушал по своему адресу немало брани. А  теперь  он,

ради хлеба насущного, перевозит грузы  по  трассе  Земля-Марс  на  старой,

изношенной ракете;  на  четверть  ракета  -  его  собственность.  А  тремя

четвертями владеет Толстяк Уэлш, который возвысился до  этого  без  помощи

каких-либо идеалов, хотя начинал уборщиком в метро.

     - Ну? - спросил Толстяк, когда Лейн вылез наружу.

     -  Ничего.  Не  могу  я  это  исправить,   слабовато   разбираюсь   в

электронике. Что-то разладилось в реле прерывателя, по по  индикаторам  не

поймешь, где непорядок, а наобум искать опасно.

     - Может, до Земли дотянем?

     Тощий покачал головой.

     - Навряд ли. Лучше сядем где-нибудь на Луне, если ты сумеешь дотащить

нашу посудину. Тогда, может, и найдем поломку, прежде чем кончится воздух.

     Толстяку тоже это приходило в  голову.  Пытаясь  как-то  уравновесить

перебои в подаче горючего и кляня лунное притяжение - хоть и  слабое,  оно

порядком мешало, - он повел ракету к намеченному месту: посреди  небольшой

равнины он высмотрел на редкость чистую и гладкую площадку,  без  каменных

обломков и выбоин.

     - Пора бы тут устроить аварийную станцию, - пробурчал он.

     - Когда-то станция была, - сказал Лейн. - Но ведь на  Луну  никто  не

летает, и пассажирским кораблям  тут  садиться  незачем,  проще  выпустить

закрылки и  сесть  в  земной  атмосфере,  чем  тратить  здесь  горючее.  А

грузовики вроде нас  не  в  счет.  Странно,  какая  ровная  и  чистая  эта

площадка, мы в миле, не выше, и ни одной метеоритной царапинки не видно.

     - Стало быть, нам повезло. Не хотел бы я  шлепнуться  в  какой-нибудь

кратеришко и сбить дюзу или  пропороть  обшивку.  -  Толстяк  взглянул  на

высотомер и на указатель скорости спуска. - Мы здорово грохнемся.  Если...

эй, что за черт?

     Тощий Лейн вскинул глаза на экран: в тот миг,  как  они  готовы  были

удариться о поверхность, ровная  площадка  раскололась  надвое,  половинки

плавно скользнули в стороны - и  ракета  стала  медлительно  опускаться  в

какой-то кратер; он быстро расширялся, дна не было видно;  рев  двигателей

вдруг стал громче. А экраны верхнего  обзора  показали,  что  над  головой

опять сошлись две прозрачные пластины. Веря и не веря собственным  глазам,

Лейн уставился на указатель высоты.

     - Опустились на сто шестьдесят миль и попались  в  ловушку!  Судя  по

шуму, тут есть воздух. Что за капкан, откуда он взялся? Бред какой-то!

     - Сейчас не до того.  Обратно  не  проскочить,  пойдем  вниз,  а  там

разберемся. Черт, неизвестно еще, какая внизу площадка.

     В таких вот случаях очень кстати, что Толстяк  не  страдает  избытком

воображения. Делает свое дело - опускается в исполинском кратере, будто на

космодроме  в  Йорке,  и  занят  только  неравномерностью  вспышек   из-за

барахлящего инжектора, а что ждет на дне,  ему  плевать.  Тощий  удивленно

посмотрел на Толстяка, потом вновь уставился на экраны  -  может,  удастся

понять, кто и зачем построил этот капкан.

 

 

     Лъин  лениво  поворошил  кучку  песка  и  истлевшего  сланца,  выудил

крохотный красноватый камешек, с первого раза не  замеченный,  и  медленно

поднялся на ноги. Спасибо Великим, очень вовремя они  послали  ему  осыпь:

старые грядки столько раз перерыты, что  уже  совсем  истощились.  Чуткими

ноздрями он втянул запах  магния,  немножко  пахло  железом,  и  серы  тут

сколько угодно, все очень, очень кстати. Правда, он-то надеялся найти медь

- хоть щепотку. А без меди...

     Он отогнал эту мысль, как отгонял уже тысячи раз,  и  подобрал  грубо

сработанную корзину,  набитую  камешками  пополам  с  лишайником,  которым

заросла  эта  часть  кратера.  Одной   рукой   растер   в   пыль   осколок

выветрившегося камня заодно с клочком лишайника и все  вместе  отправил  в

рот. Благодарение Великим за эту осыпь! Приятно ощущать на языке  душистый

магний,  и  лишайник  тоже  вкусный,  сочный,  потому  что  почва   вокруг

неистощенная. Если бы еще хоть крупицу меди - больше и желать нечего.

     Лъин печально вильнул гибким хвостом, крякнул и побрел назад, к  себе

в пещеру; мельком глянул вверх, на далекий свод. Там,  наверху,  за  много

миль, ослепительно сверкал луч света и, постепенно слабея и тускнея,  слой

за слоем пронизывал воздух. Значит, долгий лунный день близится к полудню,

скоро солнце станет прямо  над  сторожевым  шлюзом,  и  луч  будет  падать

отвесно. Шлюз чересчур высоко, отсюда не увидишь, но Лъин знает: там,  где

покатые  стены  исполинской  долины  упираются  в  свод,  есть  перекрытое

отверстие. Долгие тысячелетия вырождалось и вымирало племя Лъина,  а  свод

все держится, хоть опорой ему служат только стены, образующие  круг  около

пятидесяти миль в поперечнике, неколебимые, куда более  прочные,  чем  сам

кратер - единственный и вечный памятник былому величию его народа.

     Лъин об этом не задумывался, он  просто  _з_н_а_л_:  свод  не  создан

природой,  его  построили  в  те  времена,  когда  Луна   теряла   остатки

разреженной атмосферы и племя напоследок вынуждено было искать прибежища в

самом глубоком  кратере,  где  кислород  можно  было  удержать,  чтобы  не

улетучивался. Лъин смутно ощущал  протекшие  с  тех  пор  века  и  дивился

прочности сводчатой кровли, над которой не властно время.

     Некогда народ его был велик и могуч, тому свидетельство - исполинская

долина под сводом. Но время не щадило  его  предков,  оно  состарило  весь

народ, как старило каждого  в  отдельности,  отнимало  у  молодых  силу  и

растило  в  них  медленные,  сосущие  всходы  безнадежности.  Какой  смысл

прозябать здесь, взаперти, одинокой малочисленной колонией, не смея  выйти

на  поверхность  собственной  планеты?  Их  становилось  все  меньше,  они

позабыли многое, что знали и умели прежде. Машины сломались, рассыпались в

прах,  и  новыми  их  не  заменили;   племя   вернулось   к   первобытному

существованию, кормилось камнем, который выламывали из  стен  кратера,  да

выведенными уже здесь, внизу, лишайниками, что могли расти без  солнечного

света, усваивая энергию  радиоактивного  распада.  И  с  каждым  годом  на

грядках сажали все меньше  потомства,  но  даже  из  этих  немногих  зерен

прорастала лишь ничтожная доля, и от  миллиона  живущих  остались  тысячи,

потом только сотни и под конец - горсточка хилых одиночек.

     Лишь тогда они поняли, что надвигается гибель, но  было  уже  поздно.

Когда появился Лъин, в живых оставалось только трое старших,  и  остальные

семена не дали ростков. Старших давно нет, уже многие годы Лъин в  кратере

один. Бесконечно тянется жизнь, вся она - только сон, да поиски  пищи,  да

еще мысли, вечно одни и те же, а  тем  временем  его  мертвый  мир  больше

тысячи раз  обращал  свое  лицо  к  свету  и  вновь  погружался  во  тьму.

Однообразие медленно убивало его народ, уже скоро оно доведет свое дело до

конца. Но Лъина не тяготит такая жизнь, он привык и не замечает скуки.

     Он брел неспешно, в лад медлительному течению мыслей, долина осталась

позади, вот и дверь жилища, которое он выбрал  для  себя  среди  множества

пещер, вырезанных в стенах кратера. Он постоял еще под  рассеянным  светом

далекого солнца, пережевывая новую  порцию  камня  пополам  с  лишайником,

потом вошел к себе.  В  освещении  он  не  нуждался:  еще  в  незапамятные

времена, когда народ его был молод, камень стен насытили радиоактивностью,

и глаза Лъина улавливали световые волны едва  ли  не  любой  длины.  Через

первую комнату мимо сплетенной из лишайников постели и кое-какой  нехитрой

утвари  он  прошел  дальше:  в  глубине  помещалась  детская,  она  же   и

мастерская; неразумная, но упрямая надежда  влекла  его  в  самый  дальний

угол.

     И, как всегда, понапрасну. В ящике, полном плодородной почвы, рыхлой,

мягкой, заботливо политой, ни  намека  на  жизнь.  Ни  единый  красноватый

росток не проклюнулся, никакой надежды  на  будущее.  Зерно  не  проросло,

близок час, когда всякая жизнь на родной планете угаснет. С  горечью  Лъин

отвернулся от детской грядки.

     Недостает такой малости - и это так много! Съесть бы всего  несколько

сот молекул любой медной соли - и зерна, зреющие в нем,  дали  бы  ростки;

или прибавить те же молекулы к воде, когда поливаешь грядку, - и  проросли

бы уже посеянные семена, выросли бы  новые  крепкие  мужчины  или,  может,

женщины. Каждый из племени Лъина носил в себе и мужское, и женское начало,

каждый мог и в одиночку дать зерно, из которого вырастут дети. И пока  еще

жив хоть один из племени, можно за год взрастить  на  заботливо  ухоженной

почве сотню молодых... если б только добыть животворный гормон, содержащий

в себе медь.

     Но, как видно, не суждено. Лъин склонился  к  тщательно  сработанному

перегонному аппарату из  выточенных  вручную  каменных  сосудов  и  гибких

стержней, скрепленных и связанных в трубки,  и  оба  его  сердца  тоскливо

сжались. Сухой лишайник и липкая смола  все  еще  питали  собою  медленный

огонь, и медленно сочилась из последней трубки капля за каплей и падала  в

каменную чашу. Но и от этой жидкости не исходит ни намека на запах  медной

соли. Что ж, значит, не удалось. Все, что за многие  годы  дал  перегонный

аппарат, Лъин подмешивал к воде,  поливая  грядку,  почва  детской  всегда

влажная, но ей не хватило минерала жизни. Почти  бесстрастно  Лъин  вложил

вечные металлические свитки, хранящие  мудрость  его  племени,  обратно  в

футляры и принялся разбирать на части химическое отделение мастерской.

     Остается еще один путь, он труднее, опаснее,  но  иного  выхода  нет.

Старинные записи говорят, что где-то под  самым  сводом,  где  воздух  уже

слишком разрежен и дышать нечем, есть вкрапления меди. Значит, нужен шлем,

баллоны со сжатым воздухом; и еще крючья  и  скобы,  чтобы  взбираться  по

разъеденной временем древней дороге наверх,  по  лестнице,  где  разрушена

половина ступеней; и нужны инструменты, распознающие медь, и насос,  чтобы

наполнить баллоны. Потом придется подтащить множество  баллонов  к  началу

подъема, устроить склад и,  поднимаясь  наверх,  постепенно  поднимать  их

тоже, устраивать новые склады,  пока  цепь  запасов  не  достигнет  самого

верха... и тогда, быть может, он найдет медь для возрождения.

     Он старался не думать о том, сколько на все это понадобится времени и

как мала надежда на успех. Нажал педаль -  заработали  маленькие  мехи,  в

примитивной  кузнице  вспыхнули  язычки  голубого   пламени;   он   достал

металлические слитки - надо раскалить их, чтобы поддавались ковке. Вручную

придать им ту форму, какой требуют старинные записи и  чертежи,  -  задача

почти немыслимая - и все же надо как-то справиться. Его  народ  не  должен

умереть!

     Прошли долгие часы, а он все работал,  и  вдруг  по  пещере  разнесся

высокий пронзительный звук.  В  энергополе  над  створчатым  шлюзом  свода

появился метеорит -  и,  видно,  огромный!  Такого,  чтоб  ожили  защитные

экраны, на памяти Лъина еще не бывало, и он думал, что механизм больше  не

действует, хоть и рассчитан был на века, ведь  Солнце  должно  питать  его

своей энергией, пока не погаснет.  В  растерянности  стоял  он,  глядя  на

дверь, и вот свистящий звук повторился.

     Если сейчас же не нажать решетку вводного  устройства,  автоматически

включатся отклоняющие силы, и метеорит упадет в стороне от свода. Лъин  не

успел об этом подумать, просто кинулся вперед и прижал пальцы к решетчатой

панели. Потому-то он и поселился  именно  в  этой  пещере,  некогда  здесь

помещалась  стража,  в  далеком   прошлом   она   впускала   и   выпускала

немногочисленные ракеты-разведчики. Решетка на  миг  засветилась,  значит,

метеорит вошел в кратер, и Лъин опустил руку, чтобы створы  шлюза  сошлись

вновь.

     И направился к выходу, нетерпеливо  ожидая  падения  метеорита.  Быть

может, Великие добры и наконец отозвались на его мольбы. Раз он  не  может

найти медь у себя  дома,  они  посылают  ему  дар  извне  -  а  вдруг  это

баснословное богатство? Быть может, метеорит так велик, что еле  уместится

в ладони? Но почему он все еще не упал? Цепенея от страха,  Лъин  тревожно

всматривался в  далекий  свод  -  неужели  он  опоздал,  и  защитные  силы

отбросили метеорит прочь?

     Нет, вон блеснул огонек - но не так должен бы вспыхнуть такой большой

метеорит, врезаясь в сопротивляющийся воздух!  До  слуха  наконец  донесся

сверлящий, прерывистый вой - метеорит должен бы звучать  совсем  иначе.  В

недоумении Лъин всмотрелся еще пристальней - да, вот он, гость, не  падает

стремглав, а опускается неторопливо, и яркий свет  не  угасает  позади,  а

обращен вниз. Но это значит... это может означать только одно  -  разумное

управление. Ракета!!!

     На миг у Лъина все смешалось в голове - уж не возвращаются ли  предки

из какого-то другого, неведомого убежища?  Или  сами  Великие  решили  его

посетить? Но, привыкший рассуждать здраво, он отверг эта нелепые  догадки.

Не могла такая машина прилететь из безжизненных лунных пустынь,  а  только

со сказочной планеты, что находится под его  родным  миром,  либо  с  тех,

которые обращаются вокруг Солнца  по  другим  орбитам.  Неужели  там  есть

разумная жизнь?

     Он мысленно перебирал в памяти записи, оставшиеся  со  времен,  когда

предки, пересекая космос, летали к соседним планетам -  задолго  до  того,

как было построено убежище в кратере. Основать  там  колонии  не  удалось,

непомерно велика оказалась сила тяжести, но космонавты подробно  осмотрели

другие миры. На второй планете жили только чешуйчатые твари, скользящие  в

воде, да причудливые папоротники  на  редких  клочках  суши;  на  планете,

вокруг которой обращается его родной мир, кишели исполинские звери, а сушу

покрывали растения, глубоко уходящие корнями в  почву.  На  этих  двух  не

нашлось ни следа разума. Вот четвертую  планету  населяли  существа  более

понятные, схожие с предшественниками его народа на долгом  пути  эволюции:

жизнь не разделялась на животную и растительную, то и другое сочеталось  в

единстве. Шарообразные комочки живого вещества, движимые  инстинктом,  уже

стягивались в стайки, но еще не могли общаться друг с другом. Да, из  всех

известных миров, вероятнее всего,  именно  там  развился  разум.  Если  же

каким-то чудом ракета все-таки прилетела с третьего мира, надеяться не  на

что: слишком он кровожаден, это ясно из древних свитков, на каждом рисунке

свирепые чудища, огромные, как горы, раздирают друг друга в  клочья.  Лъин

услыхал, как опустился где-то поблизости  корабль,  и,  полный  страхов  и

надежд, направился к нему, туго свернув хвост за спиной.

     Увидав у открытого люка двух пришельцев, он тотчас понял, что ошибся.

Эти существа сложены примерно так же, как и он,  хотя  гораздо  крупней  и

массивнее. Значит, с третьей планеты. Он помедлил, осторожно наблюдая: они

озираются по сторонам и явно рады, что тут есть  чем  дышать.  Потом  одно

что-то сказало другому. Новое потрясение!

     Оно  говорит  внятно,  интонации  явно  разумны,  но  сами  звуки   -

бессмысленное лопотанье. И это - речь?! Должно быть, все же речь,  хотя  в

словах ни малейшего смысла.  Впрочем...  как  там,  в  старинных  записях?

Сла-Вольнодумец полагал, будто в древности у жителей Луны  не  было  речи,

они сами изобрели звуки и каждый наделили значением, и лишь  после  долгих

веков привычка  к  звуковой  речи  преобразилась  в  инстинкт,  с  которым

младенец рождался на свет; Вольнодумец даже подвергал сомнению ту  истину,

что сами Великие предусмотрели  речь,  осмысленные  звуки  как  неизбежное

дополнение к разуму. И вот... кажется, он был прав.  Ощупью  пробиваясь  в

тумане нежданного открытия, Лъин собрал свои мысли в направленный луч.

     И опять потрясение. Умы пришельцев оказались  почти  непроницаемы,  а

когда он наконец нашел ключ и начал нащупывать их мысли, стало  ясно,  что

они его мыслей читать не могут! И однако они разумны. Но тот,  на  котором

он сосредоточился, наконец его заметил и порывисто ухватился  за  второго.

Слова по-прежнему были корявые, нелепые, но общий смысл сказанного человек

с Луны уловил:

     - Толстяк, это что такое?!

     Второй пришелец обернулся и уставился на подходящего к ним Лъина.

     -  Не  поймешь.  Какая-то  сухопарая  обезьяна  в  три  фута  ростом.

По-твоему, она не опасная?

     -  Навряд  ли.  Может  быть,  даже  разумная.  Этот  купол  наверняка

сработала не какая-нибудь горсточка переселенцев - сразу видно,  постройка

не человеческая. Эй!  -  обратился  к  лунному  жителю  пришелец,  который

мысленно называл себя Тощим, хотя с виду был большой и плотный. -  Ты  кто

такой?

     - Лъин, - ответил тот,  подходя  ближе,  и  ощутил  в  мыслях  Тощего

удивление и удовольствие. - Лъин. Я - Лъин.

     - Пожалуй, ты прав, Тощий, - проворчал Толстяк.  -  Похоже,  он  тебя

понимает. Любопытно, кто прилетел сюда и обучил его говорить по-людски?

     Лъин немного  путался,  не  сразу  удавалось  различить  и  запомнить

значение каждого звука.

     - Не понимает людски. Никто прилетал сюда. Вы...

     Дальше слов не хватило, он шагнул поближе, показывая на голову Тощего

и на свою. К его удивлению, Тощий понял.

     - Видимо, он читает наши мысли. Это телепатия.

     - Ишь ты! Марсияшки тоже толкуют, будто они таким манером друг  друга

понимают, а вот чтоб они у человека мысли прочитали, я ни разу  не  видал.

Они толкуют, будто у нас мозги  как-то  не  так  открываются.  Может,  эта

обезьяна, Рим этот, тебе все врет.

     - Ну, вряд ли. Посмотри-ка на тестер, вон какая радиоактивность. Если

бы здесь побывали люди и вернулись, об этом бы уже всюду кричали.  Кстати,

его зовут не Рим, больше похоже на Лин, а по-настоящему нам не выговорить.

- Он послал мысль Лъину, и тот послушно повторил свое имя. - Видишь? У нас

"л" - плавный звук, а у него взрывной. А согласный на конце он  произносит

как губной, хотя и похоже на наш зубной. В нашей речи  таких  звуков  нет.

Интересно, насколько он разумен.

     Не успел Лъин составить подходящий ответ,  как  Тощий  нырнул  в  люк

корабля и через минуту вернулся с пакетиком под мышкой.

     - Космический разговорник, - объяснил он Толстяку. - По таким сто лет

назад обучали марсиан. - И обратился к Лъину: - Тут собраны шестьсот самых

ходовых слов нашего языка и расположены так,  чтобы  как  можно  легче  их

постепенно усвоить. Смотри на картинки, а я буду говорить и думать  слова.

Ну-ка, о-дин... два... понимаешь?

     Толстяк Уэлш некоторое время смотрел и слушал и отчасти потешался, но

скоро ему это надоело.

     - Ладно, Тощий, можешь  еще  понянчиться  со  своим  туземцем,  вдруг

узнаешь что-нибудь полезное. А пока ты не  принялся  за  ремонт,  я  пойду

осмотрю стены, любопытно, что тут есть радиоактивного. Эх, жаль, на  наших

грузовиках передатчики никудышные, вызывай не вызывай - далеко не услышат.

     И он побрел прочь, но Лъин  и  Тощий  этого  даже  не  заметили.  Они

поглощены были нелегкой задачей - найти средства общения; казалось бы,  за

считанные часы, при совсем разном жизненном опыте  это  неосуществимо.  Но

как ни странны были чужие  звуки  и  сочетания  слов,  как  ни  причудливо

соединялись они в значимые группы, в конце концов,  это  была  всего  лишь

речь. А Лъин появился на свет, уже владея речью  чрезвычайно  сложной,  но

для него естественной, как дыхание. Усиленно кривя губы, он один за другим

одолевал трудные звуки и неизгладимо утверждал в мозгу их значение.

     Под конец Толстяк, идя на голоса, отыскал их в пещере Лъина, уселся и

смотрел на них, точно взрослый на малыша, играющего с собакой. Не то чтобы

Лъин вызывал у него недоброе  чувство,  но  и  человеком  Толстяк  его  не

считал: так, смышленое животное, вроде марсиан или дикарей с Венеры; ну, а

если Тощему угодно обращаться с ним как с равным, пускай покуда тешится.

     Лъин смутно улавливал и эти мысли, и еще другие,  более  опасные;  но

его слишком захватило общение с живым  разумом,  ведь  почти  столетие  он

провел в полном одиночестве. А было  кое-что  и  поважнее.  Он  подергивал

хвостом, разводил руками и усердно одолевал земные звуки, Тощий, как  мог,

поспевал та ним.

     Наконец землянин кивнул:

     - Кажется, я понял. Все, кроме тебя, уже умерли, и тебе очень  не  по

душе, что выхода никакого нет. Гм-м. Мне такое тоже бы не  понравилось.  И

теперь ты думаешь, что эти твои Великие, а по-нашему бог, послали нас сюда

поправить дело. А как поправить?

     Лъин просиял, лицо его сморщилось и скривилось от удовольствия, и  он

не сразу понял, что Тощий неверно  истолковал  эту  гримасу.  Намерения  у

Тощего добрые. Если он поймет, в чем нужда, он, пожалуй, охотно даст меди,

ведь  из  древних  записей  известно,  что  третья  планета  богаче   всех

минералами.

     - Нужен Нра. Жизнь получается от того, что из  многих  простых  вещей

делается одна не простая: воздух, что надо для питья, что надо для  еды  -

это все у меня есть, и я живу. А чтобы начаться новой жизни, нужен Нра. Он

- начало начал. Само зерно неживое, будет Нра - оно оживет. Только у  меня

нет слова.

     С нетерпением он ждал, пока Тощий все это усвоит.

     - Какой-то витамин или гормон, что ли? Вроде витамина Е6? Может, мы и

могли бы его сделать, если...

     Лъин кивнул. Да, конечно. Великие добры.  На  обоих  сердцах  у  него

потеплело от мысли о многих заботливо укрытых про  запас  зернах,  которые

можно прорастить, была бы только желанная медь. А теперь человек  с  Земли

готов ему помочь. Еще немножко терпения - и все будет хорошо.

     - Делать не надо! - весело пропищал он. - Простая штука. Зерно или  я

- мы можем сделать внутри себя. Но для этого нам нужен Нра. Смотри.

     Он взял камешки из корзины, размял в горсти, старательно  разжевал  и

знаками показал, что у него внутри камень изменяется.

     Толстяк Уэлш заинтересовался:

     - А ну, обезьяна, съешь еще!

     Лъин охотно повиновался. Как странно - значит, сами они  едят  только

то, что приготовили для них другие живые существа.

     - Ух, черт! Он лопает камни... самые настоящие камни! Слушай,  Тощий,

у него что же, зоб, как у птицы?

     - Он их переваривает. Почитай-ка о прамарсианах, они были  наполовину

животные, наполовину растения, и у него, очевидно, обмен веществ идет  так

же. Вот что, Лин, как я понимаю, тебе нужен какой-то  химический  элемент.

Натрий, кальций, хлор? Нет,  этого  всего  здесь,  должно  быть,  хватает.

Может, иод? Гм-м.

     Он перечислил десятка два элементов, которые,  по  его  соображениям,

могли как-то содействовать жизни, но меди среди  них  не  оказалось,  и  в

мысли лунного жителя понемногу закрадывался страх. Неужели  этот  странный

барьер, мешающий им понимать друг друга, все погубит?!

     Где же выход? И вдруг он вздохнул с облегчением. Ну  конечно,  общего

слова нет, но структура химического  элемента  всюду  одна  и  та  же.  Он

торопливо перелистал разговорник, нашел чистую страницу и взял у землянина

карандаш. Толстяк и Тощий смотрели во все глаза, а Лъин тщательно, начиная

от центра, частицу за частицей, вычертил  строение  атома  меди,  открытое

великими физиками его народа.

     И они ничего не поняли! Тощий покачал головой и вернул листок.

     - Насколько я догадываюсь, приятель, это схема какого-то атома...  но

тогда нам, на Земле, еще учиться и учиться! - Он даже присвистнул.

     Толстяк скривил губы:

     - Если это атом, так я сапог всмятку. Пошли, Тощий, уже время  спать,

а ты полдня валял дурака. И  потом  надо  помозговать  насчет  этой  самой

радиации. Мы бы тут с тобой спеклись в полчаса, спасибо,  надели  походные

нейтрализаторы... а обезьяне это, видно, только на пользу. И у  меня  есть

одна идея.

     Тощий вышел из мрачного раздумья и посмотрел на часы.

     - Ах, черт! Послушай, Лин, ты не  падай  духом,  завтра  мы  это  еще

обсудим. А сейчас  Толстяк  прав,  нам  с  ним  пора  спать.  До  скорого,

приятель!

     Лъин кивнул, на время прощаясь с  ними  на  родном  языке,  и  тяжело

опустился на жесткое ложе. За дверью Толстяк с жаром начал развивать некий

план - как с помощью Лъина  добывать  радиоактивные  вещества;  послышался

протестующий голос Тощего. Но  Лъину  было  не  до  того.  Атом  меди  он,

конечно, изобразил правильно, однако наука землян делает еще только первые

шаги, они слишком мало знают о строении атома, им  не  разобраться  в  его

чертежах.

     Писать химические формулы? Реакции, которые исключат один  за  другим

все элементы, кроме меди? Будь они химиками, они, может, и поняли  бы,  но

даже Тощий знает слишком мало. И все же какой-то выход должен быть,  разве

что на Земле вовсе нет меди. Уж наверно, Великие, которых земляне называют

богом, не отозвались бы на мольбы многих поколений злой  насмешкой.  Выход

есть - и, пока пришельцы спят, Лъин его найдет, хотя бы  в  поисках  ключа

пришлось перерыть все древние свитки.

     Несколько часов спустя, вновь полный надежд, он устало брел по долине

к земному кораблю.  Найденное  решение  оказалось  простым.  Все  элементы

объединяются по семействам и классам. Тощий упоминал о натрии  -  даже  по

самым примитивным таблицам, какими, несомненно, пользуются на Земле, можно

установить, что натрий и медь относятся к одному семейству. А главное,  по

простейшей теории, наверняка доступной народу, уже  строящему  космические

ракеты, атомный номер меди - двадцать девять.

     Оба  люка  были  открыты,  Лъин  проскользнул   внутрь,   безошибочно

определяя направление по колеблющимся, смутным мыслям спящих людей.  Дошел

до них - и остановился в сомнении. Он ведь не знает  их  обычаев,  но  уже

убедился: то, что для его народа было истиной, далеко не всегда  правильно

для землян. Вдруг им не понравится, если он их разбудит?  В  нем  боролись

учтивость и нетерпение; наконец он присел  на  корточки  на  металлическом

полу, крепко сжимая древний свиток и принюхиваясь к  окружающим  металлам.

Меди здесь не было, но он и не надеялся  так  просто  найти  столь  редкий

элемент; впрочем, тут были и такие, которых он совсем не мог определить, -

должно быть, из тяжелых, какие на Луне почти не существуют.

     Толстяк что-то пробурчал, замахал руками, зевнул и сел, еще толком не

проснувшись. Его мысли полны были кем-то с  Земли,  в  ком  присутствовало

женское начало (которого, как уже заметил Лъин, оба гостя были лишены),  и

еще тем, что станет делать он, Толстяк,  "когда  разбогатеет".  Лъин  живо

заинтересовался изображениями этой мысли, но потом спохватился:  тут  явно

секреты, не следует в них проникать  без  спроса.  Он  отвел  свой  ум,  и

тогда-то землянин его заметил.

     Спросонья Толстяк Уэлш всегда бывал не в духе.  Он  вскочил,  зашарил

вокруг в поисках чего-нибудь тяжелого.

     - Ах ты, подлая обезьяна! - взревел он. - Чего шныряешь? Вздумал  нас

прирезать?

     Лъин взвизгнул и увернулся от  удара,  который  расплющил  бы  его  в

лепешку; непонятно, в чем он провинился, но  безопаснее  уйти.  Физический

страх был ему незнаком, слишком много поколений жило и умерло, не нуждаясь

в этом чувстве. Но его ошеломило открытие, что  пришельцы  способны  убить

мыслящее существо. Неужели на Земле жизнь ничего не стоит?

     - Эй, брось! Прекрати! - Шум разбудил Тощего; Лъин мельком оглянулся:

Тощий сзади схватил Толстяка и  не  давал  шевельнуть  рукой.  -  Полегче,

слышишь! Что у вас тут?

     Но Толстяк уже окончательно проснулся  и  остывал.  Выпустил  из  рук

металлический брус, криво усмехнулся.

     - Сам не знаю. Может,  он  ничего  худого  и  не  задумал,  только  я

проснулся - вижу, он сидит, пялит на меня глаза, а в  руках  железка,  ну,

мне и показалось - он хочет перерезать мне глотку или вроде  того.  Я  уже

очухался. Поди сюда, обезьяна, не бойся.

     Тощий выпустил его и кивнул Лъину:

     - Да-да, приятель, не уходи. У Толстяка свои заскоки насчет  людей  и

нелюдей, но в общем-то он добрый. Будь хорошей собачкой, и  он  не  станет

пинать тебя ногами, даже за ухом почешет.

     - Чушь! - Толстяк ухмылялся, добродушие вернулось к нему. Он понимал,

что Тощий острит, но не обижался.  Марсияшки,  обезьяны...  ясно,  они  не

люди, с ними и разговор другой, ничего плохого тут нет. - Что ты притащил,

обезьяна? Опять картинки, в которых никакого смысла нету?

     Лъин кивнул, подражая их  жесту,  означающему  согласие,  и  протянул

свиток Тощему. Толстяк держится уже не враждебно, однако неясно,  чего  от

него ждать, а Тощему, видимо, интересно.

     - Надеюсь, в картинках много смысла. Вот Нра - двадцать девятый,  под

натрием.

     - Периодическая таблица, - сказал Тощий Толстяку. - По крайней  мере,

похоже. Дай-ка мне справочник. Гм-м. Под натрием, номер  двадцать  девять.

Натрий, калий, медь. Двадцать девятый, все правильно. Это оно и есть, Лин?

     Глаза Лъина сверкали торжеством. Благодарение Великим!

     - Да, это медь. Может быть, у вас найдется? Хотя бы один грамм?

     - Пожалуйста, хоть тысячу граммов. По твоим понятиям,  у  нас  ее  до

отвала. Бери сколько угодно.

     И тут вмешался Толстяк.

     - Ясно, обезьяна, у нас есть медь, если это ты по ней хныкал.  А  чем

заплатишь?

     - Заплатишь?

     - Ясно. Что дашь в обмен? Мы помогаем тебе, а ты нам - справедливо?

     Лъину это не приходило в голову, - но как будто  справедливо.  Только

что же он может им дать? И тут он понял, что у землянина на уме.  За  медь

ему,  Лъину,  придется  работать:  выкапывать  и   очищать   радиоактивные

вещества, с таким  трудом  созданные  в  пору,  когда  строилось  убежище;

вещества, дающие тепло и свет, нарочно преобразованные так, чтобы  утолять

все нужды племени, которому предстояло жить в кратере.  А  потом  работать

придется его сыновьям и сыновьям сыновей, добывать руду, выбиваться из сил

ради Земли, и за это им будут платить медью - в обрез, только-только чтобы

Земле хватало рудокопов. Мозг  Толстяка  снова  захлестнули  мечты  о  том

земном создании. И ради этого он готов обречь целый  народ  прозябать  без

гордости, без надежд, без свершений. Непостижимо! На Земле так много людей

- для чего им обращать Лъина в раба?

     И рабство  -  это  еще  не  все.  В  конце  концов  Земля  пресытится

радиоактивными материалами, либо, как ни велики запасы, они иссякнут  -  и

нечем будет поддерживать жизнь... так или иначе  -  впереди  гибель.  Лъин

содрогнулся: слишком страшный навязывают выбор.

     Тощий опустил руку ему на плечо.

     - Толстяк немного путает, Лин. Верно, Толстяк?

     Пальцы Тощего сжимали что-то... "Оружие", - смутно понял Лъин. Второй

землянин поежился, но усмешка не сходила с его лица.

     - Дурень ты, Тощий. Чокнутый. Может, ты и веришь в  эту  дребедень  -

что все люди и нелюди равны, но не убьешь же ты  меня  из-за  этого.  А  я

человек старых взглядов, я свою медь задаром не отдам.

     Тощий вдруг тоже усмехнулся и спрятал оружие.

     - Ну и не отдавай. Лин получит мою долю. Меди  у  нас  вдосталь,  без

некоторых вещей мы вполне обойдемся. И не забывай -  четверть  всего,  что

есть на корабле, моя.

     На это в мыслях Толстяка не нашлось  ответа.  Он  подумал  немного  и

пожал плечами. Тощий прав: своему паю он хозяин. Ну и пусть...

     - Ладно,  воля  твоя.  Я  тебе  помогу  раскопать,  что  у  нас  есть

подходящего.  Может,  взять  ту  проволоку,  знаешь,  в  ларе  в  машинном

отделении?

     Лъин молча смотрел, как  они  отперли  небольшой  ящик  и  стали  там

рыться; половина его ума изучала механизмы и управление,  вторая  половина

ликовала: медь! И не какая-то горсточка, а столько,  сколько  он  в  силах

унести! Чистая медь, которую так легко превратить в съедобный купорос  при

помощи кислот - он еще раньше их приготовил,  когда  пытался  добыть  медь

здесь, у себя. Через год  кратер  вновь  будет  полон  жизни.  Он  оставит

триста, а может быть, и четыреста  сыновей,  и  у  них  будут  еще  и  еще

потомки!

 

 

     Одна деталь схемы  сцепления,  которую  он  изучал,  заставила  Лъина

перенести центр тяжести на половину ума, занятую окружающими  механизмами;

он потянул Тощего за штанину.

     - Это... вот это... не годится, да?

     - А? Да, тут что-то разладилось. Потому нас к тебе и занесло, друг. А

что?

     - Тогда без радиоактивных. Я могу платить. Я исправлю. - На  миг  его

взяло сомнение. - Это ведь тоже значит платить, да?

     Толстяк вытащил из ящика большой моток чудесной, душистой  проволоки,

утер пот со лба и кивнул.

     - Верно, это была бы плата, только ты эти штуки не тронь. Они  и  так

ни к черту не годятся, и, может, Тощий даже не сумеет исправить.

     - Я могу исправить.

     - Ну да. Ты в каких академиях  обучался  электронике?  В  этом  мотке

двести футов, стало быть, на его долю пятьдесят. Ты что  же,  Тощий,  свою

всю ему отдашь?

     - Да, пожалуй. - Тощий почти не следил за тем, как Толстяк отмерял  и

резал проволоку, с сомнением смотрел он на Лъина. - Слушай, Лин,  а  ты  в

таких вещах разбираешься? Ионный двигатель - штука  не  простая,  в  схеме

питания черт ногу сломит. С чего ты взял, что сумеешь  починить  инжектор?

Разве у вашего народа были такие корабли и ты изучал чертежи?

     Мучительно подыскивая слова, Лъин попытался  объяснить.  Нет,  у  его

народа ничего похожего не было, атомные  устройства  работали  по-другому,

ведь  на  Луне   урана   почти   нет,   и   энергию   атома   использовали

непосредственно. Но принципы ему  ясны  уже  из  того,  что  он  видит  со

стороны: он прямо в голове чувствует, как что должно работать.

     - Я чувствую. Когда я только-только вырос, я уже мог  это  исправить.

Записи и чертежи я все прочел, но главное не что я изучал, а как я  думаю.

Триста миллионов лет мой народ все это изучал, а теперь я просто чувствую.

     - Триста миллионов лет! Когда ты сказал, что  прямо  сроду  умеешь  и

говорить, и читать, я понял. Это ваше племя очень старое, но чтоб так... У

нас тогда еще динозавры бегали!

     - Да, мои предки видели таких зверей на  вашей  планете,  -  серьезно

подтвердил Лъин. - Так я буду чинить?

     Тощий растерянно мотнул головой и молча передал Лъину инструменты.

     - Слышишь, Толстяк? Триста миллионов лет, и почти все это  время  они

были далеко впереди нас теперешних. Ты только подумай! Мы  были  еще  так,

букашки, кормились динозавровыми яйцами, а эти уже  летали  с  планеты  на

планету! Подолгу, наверно, нигде  не  оставались:  сила  тяжести  для  них

вшестеро выше нормальной. А своя планета маленькая,  воздух  не  удержала,

пришлось зарыться в яму... вот и остался от них от всех один Лин!

     - И поэтому он механик?

     - У него инстинкт. Знаешь, какие инстинкты за такой срок развились  у

животных и у насекомых? У него чутье на механизмы - может, он и не  знает,

что это за машина, но чует, как  она  должна  работать.  Да  еще  прикинь,

сколько он  мне  научных  записей  показывал  и  сколько  всего,  наверно,

перечитал... я думаю, нет на свете  такой  машины,  с  которой  он  бы  не

сладил.

     Толстяк  решил,  что  спорить  нет  смысла.  Либо  эта  обезьяна  все

исправит, либо им отсюда не выбраться. Лъин  взял  кусачки,  отключил  все

контакты пульта управления  и  теперь  обстоятельно,  деталь  за  деталью,

разбирал  его.  С  необычайной  ловкостью  расцеплял   провода,   извлекал

электронные лампы, разъединял трансформаторы.

     Лъину ничего не стоило в этом разобраться. Земляне  получают  энергию

из атомного топлива -  используют  определенные  свойства  ионизированного

вещества, регулируют скорость ионизации, а затем  реактивная  струя  через

дюзы с  большой  скоростью  выбрасывается  наружу.  Простейшая  задача  по

электронике - управляемая реакция.

     Маленькими проворными руками он виток за витком свернул  проволоку  в

спираль, свернул вторую, между ними  поместил  электронную  лампу.  Вокруг

этого узла появились еще спирали и лампы, затем длинная  трубка  -  фидер,

Лъин соединил ее с трубопроводом, подающим смесь  для  ионизации,  укрепил

шину. Инжекторы оказались излишне  сложны,  но  их  он  трогать  не  стал,

годятся и так. На все вместе не ушло и пятнадцати минут.

     - Будет работать. Только в первый раз включайте осторожно. Теперь это

работает на всю мощность, не так мало, как раньше.

     Тощий осмотрел сделанное.

     - И это все? У тебя же осталась куча свободных деталей - куда их?

     - Это было совсем ненужное. Очень плохое. Теперь хорошо.

     И  Лъин  старательно  объяснил  Тощему,  как  будет  работать   новая

конструкция. Прежнюю мог  объяснить  только  опытный  специалист,  отлично

владеющий сложной терминологией. Но то, что вышло  сейчас  из  рук  Лъина,

было плодом знания, оставившего далеко позади неуклюжие  сложности  первых

робких попыток. Если что-то надо сделать, это делается  как  можно  проще.

Теперь Тощий только диву давался - почему люди так  не  сделали  с  самого

начала?! И как ему было не удивляться, когда все вдруг оказалось просто  и

ясно... Он кивнул.

     - Отлично.  Вот  это  да,  Толстяк!  Коэффициент  полезного  действия

примерно 99,99 процента, а раньше  у  нас  было  не  больше  двадцати.  Ты

молодчина, Лин!

     Толстяк  ничего  не  понимал  в  электронике,  но  объяснения   Лъина

прозвучали убедительно, говорить больше не о чем. И он направился к рубке.

     - Ладно, значит, отбываем. До скорого, обезьяна.

     Тощий подобрал медную проволоку, подал Лъину и проводил его  к  люку.

Лунный житель вышел из корабля, поднял  голову  к  закрывающемуся  люку  и

старательно улыбнулся на земной манер.

     - Я открою створы и выпущу вас. И я вам заплатил, и все  справедливо,

так? Тогда - до скорого, Тощий. Да полюбят тебя  Великие  за  то,  что  ты

вернул мне мой народ.

     - Прощай, -  отозвался  Тощий  и  помахал  рукой.  -  Может,  мы  еще

когда-нибудь тебя навестим, посмотрим, как ты тут процветаешь.

     Люк закрылся.

 

 

     И вот Лъин снова у себя в пещере, нежно  гладит  медную  проволоку  и

ждет грома ракетных двигателей; ему и радостно, и  тревожно.  Медь  -  это

счастье, но мысли, которые он прочел у Толстяка, сильно его  смущают.  Что

ж, меди хватит для многих поколений, а что будет дальше с  его  народом  -

это во власти Великих.

     Он  вышел  за  дверь  и  смотрел,  как  уносится  вверх  теперь   уже

немигающий, уверенный огонек, унося с собою судьбу его племени.  Если  эти

двое расскажут на Земле о радиоактивных камнях, впереди рабство и  гибель.

Если промолчат, быть может, его племя  возродится  к  прежнему  величию  и

вновь отправится на другие планеты; когда-то, еще в пору своего  расцвета,

лунный народ от этих попыток отказался, но ведь теперь на других мирах его

встретят не дикие джунгли, а жизнь  и  разум.  Быть  может,  когда-нибудь,

владея древним знанием и покупая на других планетах вещества, которых  нет

на Луне, потомки даже найдут способ вернуть родному миру былое великолепие

- не об этом ли мечтали предки, пока ими не овладела  безнадежность  и  не

простерлись над его народом крылья ночи...

     Лъин смотрел  вверх;  ракета  поднималась  над  ним  по  спирали,  то

заслоняя, то вновь открывая просвет в вышине,  равномерная  смена  тени  и

света - будто мерные взмахи крыльев  в  незапамятной  дали  времен,  когда

воздух над Луной был еще полон  летучих  существ.  Наконец  черные  крылья

достигли свода, Лъин открыл шлюз, они скользнули наружу - и  стало  совсем

светло... быть может, это  предзнаменование?  Но  как  знать,  доброе  или

дурное?

     Он понес медную проволоку в детскую.

     А на корабле Тощий Лейн смеющимися глазами следил за Толстяком Уэлшем

- тому явно было не по себе, он пытался собраться с мыслями.

     - Ну? - сказал Тощий. - Каков наш приятель? Пожалуй, не  хуже  людей,

а?

     - Угу. Пускай даже лучше. Я на все согласен. Он  не  хуже  меня...  а

может, и получше. Хватит с тебя?

     - Нет. - Тощий ковал железо, пока горячо. - Как насчет  радиоактивных

материалов?

     Толстяк подбавил двигателям мощности и ахнул: ракета рванулась вперед

с небывалой силой, его вдавило в кресло. Он осторожно перевел дух, немного

посидел, глядя в одну точку. Наконец, пожал плечами и обернулся к Тощему.

     - Ладно, твоя взяла. Обезьяну никто не тронет, я буду держать язык за

зубами. Теперь ты доволен?

     - Ага.

     Тощий Лейн был  не  просто  доволен.  Он  тоже  в  случившемся  видел

предзнаменование, и, значит, идеалы не  такая  уж  глупость.  Быть  может,

когда-нибудь черные крылья предрассудков и чванливого  презрения  ко  всем

иным племенам и  расам  навсегда  перестанут  заслонять  небо  людям,  как

перестали застилать глаза Толстяку. Вероятно,  ему,  Лейну,  до  этого  не

дожить, но в конце концов так  будет.  И  править  миром  станет  не  одна

какая-либо раса, но разум.

     - Да, Толстяк, я очень доволен. И  не  горюй,  ты  не  так  уж  много

потерял. На этой Линовой схеме сцепления мы с  тобой  разбогатеем;  я  уже

придумал, новый способ  пригодится  по  крайней  мере  для  десяти  разных

механизмов. Что ты станешь делать со своей долей?

     Толстяк расплылся в улыбке.

     - Начну валять дурака. Помогу  тебе  снова-здорово  взяться  за  твою

пропаганду, будем вместе летать по свету и целоваться с марсияшками  да  с

обезьянами. Любопытно, про что сейчас думает наша обезьянка.

     А Лъин в эти минуты ни о чем не думал: он уже решил для себя  загадку

противоречивых сил, действующих в уме Толстяка, и знал, какое  тот  примет

решение. Теперь он готовил медный купорос и уже провидел  рассвет,  идущий

на смену ночи. Рассвет всегда прекрасен, а этот - просто чудо!

 

 

 

    Лестер дель Рей.

    Конец света

 

   -----------------------------------------------------------------------

   "Смена", 1989. Пер. - Т.Гинзбург.

   OCR & spellcheck by HarryFan, 31 July 2000

   -----------------------------------------------------------------------

 

 

   Пробуждение было наполнено страхом,  но  попытки  вернуться  в  прежнее

полное небытие оказались тщетными. Мерцающее сознание непокорно рвалось из

глубины сна. Это сопровождалось болью, но смутное воспоминание о ней  было

еще болезненнее. Он задерживал  дыхание,  сколько  мог,  затем  потихоньку

вздохнул.

   Все было тихо, только рядом что-то пощелкивало - для часов это  тиканье

было слишком редким. Станция безмолвствовала...

   Он, казалось, ухватился за ниточку, но она тут же оборвалась.  Станция!

Этот странный,  призрачный  край,  в  котором  даже  веса  не  чувствуешь.

Ощущение такое, будто паришь в пустоте, и только легкий  ветерок  обдувает

половину лица, да что-то теплое обволакивает тело и голову.

   Потом он уловил слабый  запах  и  понял,  что  находится  в  больничной

палате. Теплота исходила от повязок. Ощущение легкости создавалось, должно

быть, наркотиками. Под действием наркотиков могли  возникнуть  и  глубокий

сон, и неопределенный страх. В таком случае ожидание насилия - всего  лишь

следствие катастрофы, которая...

   Память отказала. Страшное слово _амнезия_  промелькнуло  в  голове,  но

мгновенно  исчезло.  Он  -  Пол  Фентон,   готовящийся   после   окончания

Калифорнийского  технологического  института  заняться  ракетами,  которые

проложат людям путь к звездам. А сейчас - первый из своей группы, временно

прикомандированный  к  военно-воздушным  силам.  Как  только  он   поможет

избавить мир от насилия, снова вернется к занятиям...

   Здесь опять был провал в памяти, но это уже не имело значения. Он знал,

что здоров, голоден и изнемогает от жажды. Боль еще не совсем  прошла,  но

обязательно пройдет.

   Открыв наконец глаза, Пол увидел, что  весь  как  бы  спеленут.  Четыре

тонких эластичных шнура тянулись от этого кокона к стенам -  металлическим

стенам маленькой  комнатки,  в  которой,  очевидно,  все  было  к  чему-то

привязано. К потолку - стул, к  двум  стенам  -  аппараты,  а  ветерок  от

маленького   вентилятора   раскачивал   бутылку,   которая,    ничем    не

поддерживаемая, просто болталась в воздухе!

   _Космос_!  Это  была  не  догадка,  а  уверенность.  Пол  находился  на

космическом корабле. Первая дикая мысль об инопланетянах исчезла, не успев

даже оформиться. Его окружали изделия человеческих  рук,  и  почему-то  он

знал, что так и должно быть.

   От укрепленной на его руке манжетки к тикающему аппарату у  стены  вела

трубка, а счетчик  аппарата  стоял  на  нуле.  Видимо,  наркотик  поступал

оттуда, пока полностью не иссяк.

   - Сестра! - Голос  его  гулко  разнесся  между  металлических  стен.  -

Сестра! Доктор! Кто-нибудь!

   За исключением тиканья  аппарата  и  слабого  жужжания  вентилятора  на

корабле не раздавалось ни звука. Фентон выдернул  из-под  повязки  иглу  и

начал выбираться из спеленывавших его пут. Теперь двигаться стало легко  и

удобно. На одной из стен был пластиковый мешок со странной зеленой формой,

которая пришлась ему впору. Застегнув на куртке "молнию", он автоматически

достал  сигарету  и  закурил,  что  несколько  сняло  напряжение.  Заметив

инициалы  "П.Ф.",  выгравированные  на  зажигалке  с  затейливым   узором:

космический корабль устремляется с Земли к чему-то, что, очевидно,  должно

изображать космическую станцию, - затянулся глубже, размышляя, как  попали

сюда его инициалы и почему эта форма оказалась сшитой по его мерке.

   Увидев свое отражение на гладкой поверхности одного из  аппаратов,  Пол

перенес новое потрясение.  На  него  смотрело  его  собственное  лицо,  но

постаревшее, с морщинками у глаз, лицо тридцатипятилетнего мужчины: а ведь

он помнил себя восемнадцатилетним!

   Этот удар - потерянные для памяти годы  -  оказался  самым  сильным  из

всех. Фентон с криком бросился к двери:

   - Сестра! Эй! Помогите!

   Дверь открылась, за ней показался туннель, и эхо от  его  металлических

стен было единственным ответом Фентону. Напрасно он надрывался от  криков.

Корабль, или что там было такое, безмолвствовал.

   Спокойно, не волноваться! Пустые слова! Они не умеряли  бешеного  стука

сердца, не мешали коже зудеть под повязкой от липкого  пота.  Пробежав  по

туннелю, Фентон на  миг  остановился  у  дальней  двери.  Здесь  он  начал

чувствовать свой вес. Ну  да,  по  мере  удаления  от  центра  вращающейся

Станции вес прибывает - у Фентона не было времени задумываться, откуда ему

это известно.

   Открыв дверь, он заглянул  внутрь.  В  помещении  стояли  резервуары  с

растениями.   Пол   снова   крикнул,   чувствуя,   как   эхо,   разносимое

металлическими стенами, сводит его с ума.

   Станция была нема, как эти растения, пополнявшие в ней  запас  воздуха.

Ни одного человеческого звука!

   Ноги   сами   переступили   через   порог,   и    Фентон,    увлекаемый

псевдогравитацией, пролетел вперед, ткнувшись во что-то руками и коленями.

   Это был  труп.  На  плече  сохранилась  эмблема  лейтенанта  из  Отдела

гидропоники, но половина головы отсутствовала. Фентон  отпрянул  и  увидел

забрызганный кровью угол одного из резервуаров. Очевидно, человек ударился

головой об этот угол, и резервуар оказался прочнее черепа.

   Борясь с подступающей дурнотой.  Фентон  толкнул  следующую  дверь,  за

которой ему открылось еще более жуткое зрелище: размозженный труп девушки,

лежавший  здесь  не  первый  день.  В  этой   комнате   сильнее   ощущался

тошнотворный запах  разложения,  так  как  в  первой  его  забивал  аромат

растений.

   Дальше  шла  спальня.  Фентон  промчался  через  эту  комнату  и  через

следующие. На космическую станцию - он знал  уже  точно,  что  это  именно

Станция - обрушился удар невероятной силы, выдержать который  можно  было,

лишь  имея  специальную  защиту.  Фентону  повезло.  Эластичная  колыбель,

смягчив удар, спасла ему  жизнь.  К  тому  же,  центр  Станции  не  сильно

пострадал  от  катастрофы.  Могло  быть  только  одно  объяснение:   здесь

произошел взрыв.

   Фентон взглянул на свои плечи, и внезапно эмблема  обрела  определенный

смысл. Он признал свою форму лейтенанта и пилота,  доставляющего  грузы  с

больших транспортных кораблей на Станцию.

   Это воспоминание было для него еще непосильным.  Пол  застыл,  стараясь

понять, где он  и  почему  мать  бросила  его  здесь  одного.  Однако  это

состояние быстро прошло, рассудок вернулся, принеся с собой  еще  какие-то

факты из прошлого.

   Пол Фентон служил в  военно-воздушных  силах,  и  несколько  лет,  пока

строилась  Станция,  водил  космические  корабли.   Когда   Станция   была

построена, он попросился  сюда  на  постоянную  работу.  Огромная,  мощная

Станция стала его жизнью. В этом не было ничего удивительного. Она  должна

была навсегда покончить  с  угрозой  войны.  Благодаря  ей  люди  получали

возможность направить свои силы на покорение космоса, вместо  того,  чтобы

воевать  друг  с  другом.  Она  открывала   путь   к   полному   торжеству

человеческого разума - к тому идеалу, за который боролся Фентон и все  его

поколение.

   Отсек за отсеком прошел Пол по примолкшей Станции, но всюду было одно и

то же. Дверь в большой приборный отсек была закрыта, и  он  решил  попасть

сюда кружным путем, тем более что зрелище смерти больше не вызывало в  нем

дурноты.

   Теперь  его  страшила  мысль  о  полном  одиночестве  и   необходимости

удерживать себя от анализа причин катастрофы. Он был не в силах думать  об

этом.

   В противоположном конце Станции разрушения были малозаметны:  дальность

расстояния, очевидно, смягчила удар. Появилась надежда найти здесь  людей.

Но  Фентону  никто  не  попадался,  видимо,  их  отвлекло  что-то  еще  до

катастрофы.

   Вдруг он наткнулся на мертвеца.  Пуля,  пробившая  голову,  валялась  в

шести дюймах от трупа. Это не было самоубийством - оружие отсутствовало.

   Несколько дальше Фентону попались еще два трупа -  мужской,  в  рабочем

кресле, и женский - в цистерне с какой-то жидкостью.  Оба  покойника  были

застрелены.

   Пол толкнул дверь в приборный отсек.

   - Капитан Эллистер! Лейтенант Морган!

   Они сидели на своих местах, но ответить не могли, так как пули застигли

их за работой. Были здесь и трупы, все изрешеченные автоматной очередью.

   Фентон вновь почувствовал, что теряет рассудок: повязка больно стиснула

голову, и он, тихонько всхлипывая, поднял руку.

   - Сью! Сью! Сюзи, прогони их...

   Сюзи ушла - сегодня она была свободна от работы. А соседские  мальчишки

швыряли в него камнями. Скверные были мальчишки...

   Он пришел в себя резко, сразу. Одна рука царапала дверь, другая сжимала

сорванную с головы повязку. Фентон получил контузию, когда возвращался  на

Станцию с последней партией бомб и в спешке не рассчитал скорость.  Должно

быть, он стукнулся  головой,  но  ничего  страшного  не  случилось,  хотя,

помнится, он орал от боли, пока ему не сделали  инъекцию  успокоительного.

Те бомбы...

   Он был близок к тому, чтобы вспомнить остальное, но тут до него донесся

крик, совсем слабый, но отчаянный.

   Крикнув в ответ, Фентон побежал по  туннелю,  опоясывавшему  гигантскую

Станцию,  в  том  направлении,  откуда  раздался   крик.   Сердце   бешено

колотилось, и в душу закрадывался страх перед  возможностью  наскочить  на

человека с автоматом.

   Крик повторился. Он доносился с центра Станции  и  был  мало  похож  на

человеческий, скорее крик раненого или умирающего животного.

   Фентон добежал до комнаты,  бывшей  крохотным  лазаретом,  и  осторожно

вошел в палату. Спеленутая так же, как он, и с такой же трубкой  на  руке,

корчилась в агонии девушка. Лицо ее  было  перекошено,  из  открытого  рта

вырывался непрерывный стон.

   - Марта! - Фентон подался вперед  и  замер.  Когда-то  это  была  Марта

Грейвз, теперь же от нее осталась лишь оболочка. Слишком долгая  работа  в

радиоактивной  лаборатории  вызвала  злокачественную   опухоль,   растущую

невероятно быстро. Доктору пришлось оперировать прямо  здесь  и  вместе  с

опухолью удалить почти  весь  мозг  гениального  физика,  сохранив  низшие

отделы, регулирующие чисто физиологические функции организма. С  ближайшим

кораблем Марта должна была покинуть Станцию.

   Фентон бросился в камбуз. Глотая слюну, он  схватил  что  попалось  под

руку из непортящихся продуктов и тубу с водой.

   От  запаха  пищи  изо   рта   несчастного   создания   потекла   слюна.

Захлебываясь, Марта жадно высосала воду и проглотила немного  пищи.  Стоны

умолкли, и через несколько минут она спокойно спала.

   Пол  осторожно  выдернул  иглу  из  ее  руки  и   немного   постоял   в

нерешительности. Затем, разыскав в аптеке спирт, он  наполнил  им  тубу  и

бережно протер тело Марты губкой. Дважды, пока он перепеленывал ее,  Марта

просыпалась, но тут же засыпала снова.

   Когда он вышел из палаты, его стошнило.  Теперь  до  него  окончательно

дошел весь ужас положения. Он остался один. Кроме него и существа, которое

нельзя было назвать человеком, не было ни одной живой души - возможно,  во

всем мире. Иначе грузовым судам давно пора быть здесь.

   Мысль о гибели мира подсознательно зародилась в нем еще тогда, когда он

выполнял обязанности сиделки по отношению к несчастной девушке. Сейчас его

поразило, что он так спокойно подумал о конце мира и почти смирился с этой

мыслью.

   Одним прыжком Фентон достиг наружного шлюза. До сих пор он не собирался

проверять его. Красный сигнал у  люка  показывал,  что  воздух  наполовину

вышел. Должно быть, люк пострадал  во  время  катастрофы,  но  сработавший

автоматически аварийный клапан приостановил утечку воздуха.

   Фентон разыскал скафандр  и  выбрался  наверх,  переведя  управление  с

автоматического на ручное. Здесь было хуже, чем  внизу.  Очевидно,  лопнул

весь наружный шов Станции. Пол выбрался в большую бухту,  рассчитанную  на

хранение пятисот водородных бомб, которые, однако, никогда не должны  были

пускаться в ход, а предназначались лишь  для  того,  чтобы  препятствовать

возникновению  новых  войн  самим  своим  существованием.  Здесь,  видимо,

сложены и те бомбы, которые он доставил с грузового  корабля.  Сколько  их

было? Он не знал. Однако от всего запаса остались  лишь  последние  крохи.

Рука одного из мертвецов сжимала чеку, так и не успев  сбросить  на  Землю

новую бомбу.

   А внизу размеренно вращался голубовато-зеленый гигантский  шар.  Фентон

не знал, остался ли прежним, равным двум часам,  период  вращения  Станции

вокруг этого шара? Вероятно, если и изменился, то незначительно. При  всех

обстоятельствах ничто и никогда не остановит Станцию, которая вечно  будет

продолжать свой путь по орбите.

   Взгляд его задержался на светлом пятнышке, выделявшемся на  затемненной

половине Земли. Оно казалось малюсеньким, но было крупнее  и  ярче  всего,

что виделось  на  таком  расстоянии.  Так  мог  выглядеть  только  объятый

пламенем город.

   Фентон стоял и смотрел, не желая примириться с единственным  логическим

объяснением. Все-таки невозможное случилось!  Война,  так  долго  висевшая

угрозой над человечеством, в конце концов разразилась! Люди  пошли  против

людей,  государство  с   ядерными   бомбами   -   против   государства   с

бактериологическим оружием! А чтобы Станция не могла этому помешать, Земля

прежде всего напала на Станцию. Вот и объяснение всему происходящему. Даже

здесь, внутри Станции,  нашелся  изменник,  расстрелявший  сотрудников  из

автомата. Фентон вспомнил Питера  Олина,  главного  механика,  десять  лет

проработавшего  на  Станции.  Он,  должно   быть,   давно   готовил   свое

предательство.  Сначала  он  напал  на  командиров,  использовав   элемент

внезапности, затем стал уходить, убивая всех, кто попадался на его пути. В

грохоте  стрельбы  Питер  не  услышал  нового  грозного  шума.   Огромный,

управляемый снаряд, выпущенный, возможно, хозяевами изменника, поразил его

одновременно с теми, кого он предал.

   - Почему? - заорал Фентон. - Почему?

   Он разрыдался, и собственные  рыдания  звучали  в  его  ушах,  пока  он

возвращался в приборный отсек. Вера и надежда  не  оправдались  -  вера  в

спасение мира и надежда на это сооружение из металла.

   Мысли были горькие и все время  путались,  но  Фентон  сумел  взглянуть

фактам в лицо. Станция погибла, а человечество вернулось назад в  джунгли,

вместо того чтобы лететь к звездам.

   Медленно, но без страха перед тем, что придется увидеть, Пол подошел  к

экрану, позволявшему рассмотреть место,  на  которое  направлен  телескоп.

Некоторое время он возился с ручками,  настраивая  прибор,  потом  постоял

минуту, глядя на плывущую высоко над ним Луну.

   Люди были близки к тому, чтобы освоить ее. И он надеялся участвовать  в

этом деле. Теперь оно стало невозможным.

   Он посмотрел вниз, на город, скрытый тонкой дымкой облаков. Кое-что все

же можно было разглядеть. Но это кое-что оказалось огромной грудой  пепла.

На пятьдесят миль вокруг простиралась  опустошенная,  ставшая  непригодной

для жизни земля.

   По мере движения Станции он  переводил  телескоп  с  одного  города  на

другой, и наконец ему попалось несколько  городов,  разрушенных  не  столь

основательно. Должно быть, здесь применили старомодные атомные бомбы, но и

их оказалось достаточно...

   Он опустил ручки телескопа, и  им  овладело  вдруг  тупое  безразличие,

которому Пол был даже рад. В аптеке найдется какой-нибудь яд...

   Медленно поднявшись, Фентон приготовился выключить экран  и  замер.  Он

увидел движущиеся точки. Бросившись  в  кресло,  он  постарался  увеличить

масштабность изображения. Станция была как раз над Африкой, следовательно,

движущиеся точки были какими-то крупными животными. Но...

   На экране  появилась  еще  точка,  движущаяся  более  быстро.  Самолет!

Вглядевшись внимательнее, Фентон убедился, что  точки  внизу  движутся  по

прямым. Скорее всего это автомобили! Жизнь продолжалась.

   Дрожащими пальцами Фентон потянулся к радиопередатчику  и  стал  наугад

менять  диапазоны.  С  минуту  царила  тишина.  Потом   появились   слабые

потрескивания, он услышал азбуку Морзе и схватил микрофон.  Передатчик  не

включался, а сигнал  был  на  незнакомом  языке.  "Давно  пора  установить

понятный для всех способ общения", - подумал Фентон, раскрыл передатчик  и

потряс его. Тщетно. Одна электронная лампочка не светилась. Он  пошарил  в

ящике  под  столом,  надеясь  найти  сохранившиеся  запасные  детали.  Ему

посчастливилось:  он  нашел  нужную  лампочку,  заменил  перегоревшую,   и

передатчик заработал. Теперь пропала морзянка. Видимо,  Станция  вышла  из

зоны приема. Но это уже не имело  значения.  Главное,  на  Земле  остались

живые люди. Погибли города, наука, цивилизация, но  человечество  живет  и

будет жить. И  он,  Фентон,  как  всякий,  знающий  хорошо  свое  ремесло,

понадобится Земле.

   Может быть, это поколение мало что успеет сделать. Но оно окажет помощь

в восстановлении  разрушенного  мира,  и  будущие  возрожденные  поколения

устремятся все-таки  к  звездам.  После  столь  горького  урока,  едва  не

окончившегося гибелью всего живого на Земле, войн, конечно, никогда больше

не будет.

   Фентон понимал, что у него реакция после перенесенной депрессии, но его

рассуждения не были лишены смысла.  Он  ведь  мог  вернуться.  На  станции

сохранился небольшой спасательный корабль, заправленный горючим.  И  места

на корабле могло хватить  для  многих  вещей  -  неизвестно  ведь,  в  чем

испытывают особую нужду на Земле. Контейнеры с  кислородом  погибли.  Зато

осталось вдоволь растений, выращенных на гидропонической основе. Они  даже

надежнее. С их помощью человек может  долгое  время  жить  в  герметически

закрытом корабле.

   Фентон встал и направился в грузовой отсек.

   За то время, пока он нагружал корабль до предела, реальность  понемногу

стала вытеснять его неоправданный оптимизм. Факт, что часть людей осталась

жива, не уменьшал их вины за страшные злодеяния и, конечно,  не  приближал

их к звездам.  Мало-помалу  отвращение  и  ужас  вновь  начали  овладевать

Фентоном. Сможет ли человек забыть столь  жестокий  урок,  о  котором  ему

очень долго будут напоминать руины  городов?  В  таком  мире  жизнь  будет

горькой, полной кошмаров. Но  когда-нибудь,  в  далеком  будущем,  потомки

Фентона смогут с гордой улыбкой взирать на Землю с Луны.

   Фентон закончил погрузку и прошел назад по разрушенной Станции.  Воздух

с каждой минутой становился все тяжелее от запаха разложения. Поравнявшись

с трупом Питера Олина, Фентон отвел глаза.  Когда-нибудь  придется  отдать

себе отчет, что его раса породила и такого предателя, когда-нибудь, но  не

сейчас...

   В последний раз память попыталась увлечь его назад, к детству, но он не

поддался и решительно прошел мимо трупа. Это было прошлое. А  жить  отныне

надо только для будущего!

   Он опять  зашел  в  приборный  отсек:  внезапно  появилась  потребность

услышать человеческий голос. Станция за это время совершила  виток  вокруг

Земли и прошла немного дальше. Сейчас она находилась над Америкой, значит,

он услышит родной язык. Фентон вытер вспотевшие руки и взял микрофон.

   - Вызываю Землю! Вызываю Землю! Говорит Космическая Станция! Отвечайте,

Земля! Я в этом деле новичок, поэтому повторяйте ответ, пока настроюсь  на

вашу волну. Космическая Станция вызывает Землю.

   Прошло несколько секунд, и в наушниках раздался ответ:

   - ...не понимали. Проклятие!  Некоторые  бомбы  прошли  мимо  цели!  Мы

потеряли девяносто пять процентов! Дела плохи. Но этим  подонкам  пришлось

еще хуже. Лучше, если вы приземлитесь возле меня... я укажу место. Кое-кто

очень зол на вас, ребята, за то, что  вы  все  это  затеяли.  Если  у  вас

остались бомбы, прежде чем покинуть Станцию, задайте им перцу! Космическая

Станция, задайте им...

   Фентон повернул настройку, и в уши ворвалась серия воплей. Из всей этой

истерической чепухи он понял, что от него требуют захватить все  культуры,

имеющиеся в биологической лаборатории.

   - Хоть по одному микробу! У вас там много  нераспознанных,  -  неистово

повторял голос. - Захватите их, а мы разберемся, что может пригодиться. Мы

должны напасть первыми! Мы должны...

   Пальцы Фентона отчаянно вертели настройку по всем диапазонам.  Спасения

не было. Наконец он услышал резкий щелчок мощного пеленгатора.  Это  могла

быть только официальная радиостанция.

   - ...Временный главный штаб Космической Станции. Отвечайте!  Отвечайте!

- кричал осипший  голос  человека,  бессменно  работающего  на  протяжении

суток.

   - Я понял  вас,  генеральный  штаб,  -  откликнулся  Фентон,  испытывая

облегчение от того, что там, внизу, еще существует какая-то организация.

   Голос заговорил быстро и четко:

   - Хорошо.  Мы  вызываем  вас  уже  несколько  суток.  Думали,  что  эти

проклятые ракеты прикончили всех. Вы можете управлять... нет, не  надо.  У

меня для вас приказ. По  нашим  расчетам,  девятнадцать  бомб  у  вас  еще

осталось. Передаю цели... и, бога ради, не  мажьте,  как  в  прошлый  раз!

Итак, первая цель... слушайте внимательно,  повторять  не  буду...  первая

цель...

   Фентон выключил радио и  медленно  поднялся.  Он  вышел  из  приборного

отсека, прошел мимо покойников, погибших от  пуль  Олина,  и  мимо  самого

Олина, мимо трупов тех,  кто  погиб  при  взрыве.  Вид  смерти  больше  не

волновал его. По сравнению с тем, что сохранилось на Земле, смерть  ничего

не стоила.

   Пол уверенно повторил прежний путь, нашел скафандр и, надев его,  вышел

через наружный шлюз. Бомбы были на прежнем месте,  и  не  девятнадцать,  а

двадцать. Рядом с бомбами лежали трупы людей, которые прибыли сюда,  чтобы

повести человечество к звездам, а умерли из-за того, что Землей продолжала

править ненависть.

   На Земле были только враги, ничему не научившиеся и желающие  завершить

бактериологическим оружием то, чего не сумели сделать бомбами.

   Фентон наткнулся на труп старого ученого, которого  хорошо  знал.  Этот

человек работал над проблемой лечения рака и  был  уже  близок  к  успеху.

Фентон перекрестил каждую из двадцати бомб и одну  за  другой  сбросил  на

Землю. Где-нибудь они взорвутся. Все равно где. Люди  отправили  в  космос

своих послов смерти, теперь  послы  возвратятся  домой...  Пройдет  время,

человечество вновь двинется вперед. А  сейчас  люди  скорее  всего  начнут

объединяться против Станции, которую сочтут общим врагом.

   Пола Фентона это уже не волновало.

   Он спустился в лазарет, чтобы выполнить свой долг по отношению к  тому,

что осталось от Марты Грейвз, постоял возле  нее,  держа  в  руках  шприц,

затем пожал плечами, отложил шприц и поднял Марту на руки.

   У  причала  Станции  стоял  наготове  космический  корабль,   способный

доставить их в далекую гавань. С  их  гидропонической  фермой  и  запасами

провианта они смогут прожить еще очень долго. А их  корабль  останется  на

скрытой от Земли стороне ее спутника  вечным  памятником  погибшей  земной

цивилизации. Люди, мечтавшие  о  Луне  и  построившие  Станцию,  заслужили

памятник.

   Пол Фентон остановился внутри корабля, ожидая, пока закроются все люки,

и сплюнул себе под ноги.

   - Идеалист! - с горечью выбранил он себя.

   Когда он включил двигатели и  оторвался  от  Станции,  глаза  его  были

обращены  к  Луне.  Земля  уходила  все  дальше,  но  Фентон  на  нее   не

оглянулся...

 

 

 

    Лестер дель Рей.

    Тайная миссия

 

   -----------------------------------------------------------------------

   Журнал "Знание - сила", 1991, NN 7-8. Пер. - Б.Клюева.

   OCR & spellcheck by HarryFan, 10 August 2000

   -----------------------------------------------------------------------

 

 

   Пробиваясь сквозь верхушки деревьев, солнечные лучи беспощадно обнажили

весь хаос и опустошение там,  где  еще  вчера  обретался  деревянный  дом.

Теперь он лежал в руинах. Одну стену, будто взрывом,  отбросило  далеко  в

сторону, и ее жалкие обломки валялись на  земле;  крыша  провалилась,  как

если бы по ней великан прошел.

   Тут же возле развалин дома лежало и то, что учинило весь этот  разгром.

В одной куче с лабораторным оборудованием  и  различными  предметами,  еще

недавно  располагавшимися  в  лаборатории  разрушенного   дома,   валялись

искореженные металлические балки, а чуть в стороне лежал на боку  разбитый

на куски странный на вид двигатель. Среди  всего  этого  мусора  выделялся

цилиндр, по-видимому  бывшая  ракета.  Огромная  лоснящаяся  металлическая

чушка, застрявшая на рухнувшей крыше, лишь отдаленно, да и  то  на  взгляд

искушенного  в  космических  делах  наблюдателя,  напоминала   потерпевший

крушение космический корабль. Из бывшей лаборатории еще  выбивались  языки

пламени и лизали обшивку корабля, медленно захватывая и остатки дома.

   В стороне, на  поляне  лежали  две  распростертые  человеческие  фигуры

одинакового  роста  и  сложения;  впрочем,   на   этом   их   сходство   и

заканчивалось. Один  из  них,  темноволосый  человек  с  изуродованным  до

неузнаваемости лицом, был абсолютно гол.  Неестественный  поворот  головы,

без всяких сомнений, свидетельствовал о  том,  что  у  него  сломана  шея.

Второго человека и по росту, и  по  сложению  можно  было  бы  принять  за

викинга из далекого прошлого, если бы его лицо не отмечала  печать  высшей

культуры.

   Он был одет, и по тому, как вздымалась и опускалась  его  грудь,  можно

было заключить, что он жив. На балке, упавшей  рядом  с  ним,  видны  были

следы крови. Кровь - и в большом количестве - была и у него на голове,  но

рана легкая, его просто контузило.

   Но вот он зашевелился и неуверенно поднялся на  ноги,  потряс  головой,

пощупал рану на виске.  Медленно  обвел  взглядом  поляну,  огонь,  весело

пожиравший руины. Следующим объектом его внимания стал труп  человека,  он

перевернул  его  и  осмотрел.  Нахмурился,  снова  потряс  головой,  чтобы

восстановить память, которая явно оставила его.

   Память не возвращалась. Он узнавал все, что видел, но не находил  слов,

чтобы дать определение предметам, и не было  в  голове  никаких  признаков

прошлого. Первое, что подкидывала  ему  память,  было  его  пробуждение  и

ощущение невыносимой пульсирующей боли в голове. Без всякого удивления  он

осмотрел ракету и понял, что она, потеряв управление, грохнулась  на  дом,

но и тут в его памяти не  возникло  никаких  картин,  и  он  отказался  от

попыток что-либо вспомнить. Он не мог даже сказать, был  ли  он  во  время

катастрофы в корабле или в доме. Возможно, в доме в это  время  спал  тот,

голый человек.

   Легкое покалывание почувствовал он вдруг в голове, оно становилось  все

сильнее и побуждало к действию. Нельзя попусту  тратить  здесь  время,  он

должен выполнить какую-то жизненно важную миссию.  Какую  же?  В  какое-то

мгновение  ему  показалось,  что  он  ухватил  мысль,  но  она  тут  же  и

ускользнула, осталось только непреодолимое желание подчиниться.  Он  пожал

плечами и направился по едва заметной среди  деревьев  тропинке  прочь  от

развалин.

   Но тут новое побуждение, которому он подчинился, потому  что  не  волен

был поступить иначе, заставило его вернуться к трупу. Не  осознавая  своих

действий, он подтащил труп - тот оказался удивительно тяжелым -  к  самому

дому. Огонь охватил уже весь дом, но  он  нашел  не  такой  жаркий  проход

внутрь и сумел столкнуть труп в самое пекло.

   Исполнив это второе  побуждение,  он  вернулся  к  выполнению  первого,

вернулся на тропинку в лесу и медленно  побрел  по  ней.  Стопы  буквально

горели в ботинках, ноги были свинцовые, но он мрачно продолжал путь, в  то

время как в голове нескончаемой каруселью вертелись одни и те же  вопросы:

кто он? где? зачем?

   Кто бы ни жил в том доме, сам ли он или погибший,  место  было  выбрано

для него весьма уединенное, казалось, лесной тропе не будет  конца,  и  ни

одного жилища ему не встретилось по пути.  Тяжело  продирался  он  вперед,

гадая, есть  ли  конец  этой  тропинке,  пока  не  увидел  ряд  столбов  с

перекладинами и натянутыми на них проводами. Впереди он  различал  широкое

шоссе, по которому в обоих направлениях сновали машины, и он поспешил туда

в надежде кого-нибудь встретить.

   Ему повезло. У  края  дороги  примостился  один  из  автомобилей,  и  в

передней его части возился какой-то человек. Гневные, грубые  ругательства

так и сыпались из него.

   Наш незнакомец вдруг ухмыльнулся и заторопился к машине, вперив  взгляд

в голову водителя. Напряжение огромной силы прострелило его мозг,  но  как

только он приблизился к человеку, оно тут же прошло.

   - Вам  помочь?  -  слова  выскочили  сами  собой,  и  теперь  вместе  с

восприятием обстановки предложения складывались в голове сами, а  ведь  до

этого он не знал языка. Но ни вид водителя, ни все то, что пробудило в нем

какой-то отсек памяти, не имело никакого отношения к его личности,  к  его

собственному опыту, и в этом было что-то неправильное. Побуждения, которым

он рабски следовал, не находили объяснения.

   При его словах хозяин машины поднялся, и его потное лицо просияло.

   - Да, как раз в этом я и нуждаюсь, мистер! - благодарно воскликнул  он.

- Вот уже битый час я торчу здесь с этой чертовой колымагой, и хоть бы кто

поинтересовался, что тут у меня. А вы соображаете что-нибудь в этом?

   - Хм! - незнакомец, так он сам стал называть себя за  неимением  ничего

более    вразумительного,    потрогал    провода,    слегка    подивившись

незамысловатости устройства.  Не  обнаружив  поломки,  он  обошел  машину,

открыл багажник и заглянул в него. Уверенность  он  обрел,  добравшись  до

инструментов. - Ага... скорее всего, трамблер, - сказал он.  И  был  прав.

Через  несколько  минут  мотор  тихо  заурчал,  и  водитель  обратился   к

незнакомцу:

   - Теперь порядок. Хорошо, что вы подвернулись мне: это же самая дрянная

часть дороги, да и до ближайшей авторемонтной мастерской не одна миля. Вам

далеко?

   - Мне? - незнакомец помолчал в замешательстве. - Мне в большой город, -

сказал он наконец, не придумав ничего лучшего.

   - Тогда влезайте. Я еду в Элизабет, нам по пути.  Да  я  и  рад  вашему

обществу, а то от нечего делать болтаешь всю дорогу сам с собой. Курите?

   - Нет, спасибо. Никогда не курил, - он с неудовольствием  смотрел,  как

сосед прикуривает. Дым от сигареты, запах бензина  да  и  самого  водителя

вызывали тошноту, но он  постарался  насколько  возможно  освободиться  от

этого чувства.

   - Не слышали ли вы, а  может  быть,  читали  что-нибудь  о  космическом

корабле?

   - Это  вы  о  корабле  Оглсорпа?  Конечно,  я  читал  о  нем  все,  что

публиковалось в газетах.

   Водитель  на  секунду  повернулся  к  спутнику,  и  его   глаза-бусинки

сверкнули в полутьме:

   - Меня давно удивляет, почему эти  финансовые  воротилы  не  вкладывают

капиталы в эти ракеты, и вот наконец Оглсорп  влез  в  это  дело.  Что  ж,

теперь мы, может, и узнаем что-нибудь о Марсе!

   Незнакомец ухмыльнулся.

   - Ну и каков этот корабль? Что с ним делается сейчас!

   - В "Скупе" на первой полосе есть его фотография.  Посмотрите  там,  на

заднем сиденье. Ага, то самое. Взглянуть бы хоть одним глазком, какие  эти

марсиане!

   - Трудно сказать, - отозвался незнакомец. Ему было  достаточно  беглого

взгляда на фотографию в газете, чтобы понять,  что  это  не  тот  корабль,

который потерпел крушение. - А о других ракетах для полета на Марс  ничего

не слышно?

   - Не-а. Я, во всяком случае, не слыхал. Знаете, я частенько думаю,  что

марсиане похожи на нас. Ей-богу, - ему  и  оглядываться  не  понадобилось,

чтобы почувствовать недоверие собеседника. - Я даже как-то написал рассказ

об этом для одного научно-фантастического журнала, но они вернули его мне.

Я представил себе, будто давным-давно на Земле  существовала  цивилизация,

например Атлантида, и они улетели и поселились на Марсе. А потом Атлантида

затонула, и все там  погибли.  И  я  подумал,  что  однажды  те-то,  долго

пропадавшие, вернутся на Землю, внезапно так вынырнут и давай себе строить

новую цивилизацию. Ведь неплохо задумано, а?

   - Логично, - согласился незнакомец, - но легковато, что ли. А почему бы

не предположить, что была война между  Марсом  и  Землей,  в  которой  обе

цивилизации погибли,  а  не  Атлантида  затонула?  Не  логичнее  ли  такое

предположение?

   - Может быть, как знать... Можно попробовать... Только им ведь вынь  да

подай уродцев... А, дурень паршивый, лезет тут на рожон! - он высунулся из

кабины и погрозил кому-то кулаком, потом продолжал рассуждать: -  Читал  я

тут как-то о двух  разновидностях  марсиан:  одни  похожи  на  осьминогов,

другие - гиганты в двадцать футов высотой и совсем синие с ног до головы.

   Мучительно всколыхнулось что-то в памяти, почти вспомнил.  Синие...  Но

снова пустота, осталась только тревога. Незнакомец  нахмурился,  умостился

поглубже  на  сиденье  и,  односложно  отвечая  на  нескончаемый   монолог

собеседника, посматривал  на  мелькание  поселков  и  городков  за  окнами

автомобиля.

   - Вот и Элизабет. Куда вас подбросить, в какое место?

   Незнакомец  зашевелился,  приходя  в  себя,  огляделся.  Голова  болела

страшно.

   - Да все равно, - сказал он. Но  снова  что-то  побудило  его  изменить

решение. - Впрочем, подвезите к какому-нибудь врачу.

   В этом  решении  был,  конечно,  смысл  -  естественно  воспользоваться

помощью медика в таком состоянии. Но ощущение присутствия  чужой  воли  не

покидало его и  настоятельно  требовало  объяснения,  в  то  же  время  он

сомневался, что существует сколько-нибудь вразумительное объяснение этому.

Вот и сейчас пойди пойми: он явно нуждается в медицинской помощи и в то же

время боится просить о ней, так как это может навлечь на него беду.

   Когда машина остановилась у  двери  с  табличкой  практикующего  врача,

сердце у него готово было выскочить из груди.

   - Приехали, - водитель потянулся к дверце, чтобы открыть ее, и при этом

чуть не коснулся руки попутчика, который резко отпрянул,  успев  отдернуть

свою руку, мурашки побежали у него по спине, его буквально затрясло.  Если

бы водитель дотронулся до него...

   Приоткрытая дверца снова захлопнулась, а он все думал, что не  дай  бог

кому-нибудь прикоснуться к его телу, это вызвало бы ужасные последствия!..

Опять эта непонятная команда, вроде бы никак не связанная  с  предыдущими,

тем не менее ослушаться ее нельзя - она сильнее его воли, разума.

   Он выбрался из машины, пробормотав слова благодарности,  и  поднялся  в

кабинет доктора Ланагана: "Часы приема с 12:00 до 4:00".

   Доктор оказался старым человеком с морщинистым,  добрым  лицом.  Таким,

впрочем, и должен  быть  всякий  практикующий  врач.  Кабинет  его  вполне

соответствовал  его  облику.  Одну  стену  занимали  полки  с  книгами  по

медицине, в стеклянном шкафчике хранились лекарства, лежали  в  беспорядке

инструменты.

   Он спокойно выслушал рассказ незнакомца, иногда подбадривая его улыбкой

и постукивая по столу карандашом.

   - Ну что ж, амнезия,  -  подытожил  он.  -  В  общем  явление  довольно

обычное, если не считать некоторых частностей.  Травмированный  мозг,  как

правило, выкидывает всякие штучки. Эти побуждения, о которых вы упомянули,

не кажутся ли они вам своего рода порождением галлюцинаций?

   - Ну... - он снова проанализировал свои ощущения и пришел к выводу, что

доктор слабо разбирается в случаях, подобных  его.  -  Если  бы  это  были

просто побуждения, я бы согласился  с  вами.  Но  это  гораздо  глубже,  и

существует какая-то причина их возникновения. Я в этом уверен.

   - Хм... - доктор опять постучал по столу карандашом и задумался.

   Незнакомец сидел, уставившись взглядом в основание его черепа, и  опять

в голове возникло такое же жуткое напряжение, как при встрече с водителем,

потом будто что-то перевернулось в мозгу, и напряжение отступило.

   - А у вас в карманах нет ничего, что могло бы  помочь  установить  вашу

личность?

   - Ах да! - воскликнул  незнакомец,  чувствуя  себя  полным  идиотом,  и

проверил карманы. - Совсем не подумал об этом.

   Он вынул  пачку  сигарет,  грязный  носовой  платок,  какую-то  мелочь,

назначения которой он не представлял  себе,  и  наконец  портмоне,  полное

банкнот.

   Доктор перехватил портмоне и быстренько просмотрел его содержимое.

   - Как видите, деньги у вас есть... Но ни одного документа.  Вот  только

инициалы - Л.Г. Ага, вот визитная карточка, -  он  протянул  ее  вместе  с

портмоне визитеру и удовлетворенно улыбнулся. -  По  всей  видимости,  вы,

коллега, доктор Лертон Гейнс. Это вам что-нибудь говорит?

   - Ничего.

   "Хорошо обрести имя, - только и подумал он, взглянув на карточку. -  Но

при чем здесь очки, сигареты? Он же никогда в жизни не пользовался ни тем,

ни другим".

   В это время доктор, порывшись в своих книгах, выудил  грязный  красного

цвета том.

   - "Ху из ху", - пояснил он. - Посмотрим... Хм... Вот: "Лертон  Р.Гейнс,

ученая степень -  доктор  медицины".  Странно,  но  вы  выглядите  гораздо

моложе... Далее:  работает  над  проблемами  онкологии.  Родственников  не

указано. Ваш адрес... По-видимому, тот  дом,  о  котором  вы  упоминали  -

Дансвелл, Суррей Роуд. Хотите взглянуть?

   Он протянул книгу, и незнакомец, вернее теперь  Гейнс,  внимательно  ее

проштудировал, но не почерпнул из нее ничего нового, кроме того,  что  ему

сорок два года. Он положил книгу и вынутую из портмоне банкноту на стол.

   Гейнс пожал плечами, улыбнулся и,  открыв  дверь,  оказался  на  улице.

Никаких побуждений он не ощущал - одно уныние, и поэтому решил, что миссию

свою завалил.

   Как же мало они понимали  в  лечении  болезней,  хотя  и  трудились  не

покладая рук! В сознании Гейнса сложилась полная картина развития медицины

со всеми ее поразительными взлетами и падениями, и он видел, что даже  его

случай неподвластен здешним медикам. И это новое его открытие, так же  как

неожиданное обретение им речи, оставалось для него загадкой. Оно вломилось

в   его   мозг,   как   бы   преодолев   колоссальное   сопротивление,   и

обескураживающее чувство поражения сопутствовало этому приобретению. И как

ни странно, к онкологическим проблемам  его  открытие  не  имело  никакого

отношения, оно касалось только методов терапии.

   Напрашивалось одно объяснение, но оно было настолько фантастичным,  что

трудно было в него поверить. Предположим, что эти двое - шофер  и  врач  -

были телепатами, но не из тех, кто, глядя  в  глаза  другому,  крадут  его

мысли. Нет, это было что-то гораздо более сложное и  необъяснимое,  нежели

простое пробуждение  каких-то  заклинившихся  разделов  памяти,  вызванное

появлением этих двоих.

   Он остановился за углом, изнемогая от напрасных попыток что-то  понять,

тупо раздумывая над свалившейся на него проблемой.

   - Пожалте, "Тайм" и "Ньюс", "Скуп" и "Джорнел"! Читайте о  громаднейшем

крушении на железке! Газету, мистер?

   Гейнс в ответ хмуро отвернулся.

   - Не надо.

   - В ванне утопили балидинку! - приставал мальчуган со своими новостями.

- Есть и про ракету на Марс.

   Ну должна же быть у этого человека своя ахиллесова пята!

   Но смысл жаргонных словечек разносчика газет едва доходил до Гейнса. Он

уже направился  к  переходу  через  улицу,  потирая  руками  виски,  когда

почувствовал все тот  же  импульс,  заставивший  его  броситься  назад,  к

мальчишке-газетчику. Он нащупал какую-то мелочь у себя в  кармане,  бросил

монету на стопку газет, избегая прикосновения руки мальчугана,  и  схватил

газету "Скуп".

   - Чокнутый, - громко резюмировал паренек и сунул монету в карман.

   На первой полосе газеты снимка не было, и Гейнс не без труда  обнаружил

статью. "Ракета  на  Марс  отправляется  в  среду!"  -  гласил  заголовок,

набранный мелким шрифтом, а дальше шла статья  на  три  четверти  колонки.

"Первый полет на Марс состоится в назначенное  время",  -  заявил  сегодня

журналистам Джеймс Оглсорп. Крупного финансиста не  отпугивает  скептицизм

ученых, и он готов осуществить свои  планы.  Он  полагает,  что  его  люди

стартуют на Марс  8  июня,  как  и  было  задумано.  Строительство  ракеты

совершенно, ее двигатели проходят последние испытания".

   Гейнс еще раз внимательно проглядел газетную полосу. Автор явно  держал

язык за зубами, но из намеков и из пустых как будто слов  Гейнс  почерпнул

необходимую ему информацию. Ракета дееспособна, человек вышел  наконец  на

путь завоевания иных планет. Никаких упоминаний о других подобных  ракетах

статья  не  содержала.  Однако  вполне  возможно,  что  попытки  превзойти

Оглсорпа в создании подобной ракеты где-то втайне и предпринимались.

   Но не это важно! Важно не допустить полета! Самое главное - человек  не

должен лететь на Марс! Гейнс не знал, в чем смысл  этого  его  решения,  с

точки зрения здравого смысла оно никуда не годилось.  Он  воспринимал  это

как свой долг: не допустить полета на Марс - это долг, и все тут!

   Он быстро вернулся к  разносчику  газет  и  уже  протянул  руку,  чтобы

тронуть его за плечо, но тут  же  отдернул  ее  -  никаких  прикосновений!

Казалось, мальчик почувствовал его присутствие и быстро повернулся.

   - Газетку?.. - радостно произнес он, но узнал незнакомца. - А, это  вы!

Чего вам?

   - Как мне попасть на поезд в Нью-Йорк? - Он достал двадцать пять центов

и кинул их на газеты.

   Мальчик весело посмотрел на него.

   - Протопаете четыре квартала, свернете направо, топайте дальше, пока не

упретесь в здание вокзала. Не заплутаете. Спасибо, мистер.

 

 

   Открытие телефонной книги как  источника  информации  стало  величайшим

триумфом Гейнса, хотя первый Оглсорп, к которому он пришел  по  указанному

адресу, и оказался чернокожим дворником. Он продолжал свой путь по городу,

рассматривая  ничего  не  говорящие  ему  числа  на  домах.   Видимо,   их

расположили по закону арифметической  прогрессии,  не  принимая  в  расчет

расположения улиц.

   Он сгорбился, его лицо было искажено от  боли,  брови  сведены  в  одну

линию. Несколько минут его бил кашель, буквально разрывая на части легкие,

потом он прошел. Такого с ним еще никогда не бывало. Вот и на сердце стало

давить - тоже впервые. Со  всех  сторон  его  обступили  и  душили  запахи

человека, бензина, табака - тяжкая смесь, от которой некуда было укрыться.

Он поглубже засунул руки в  карманы,  чтобы,  не  дай  бог,  не  коснуться

кого-нибудь, и, увидев на доме напротив номер, который он  искал,  пересек

улицу.

   Какой-то человек вошел в лифт, и Гейнс последовал за ним, с облегчением

подумав, что ему не придется подниматься по лестнице.

   - Оглсорп? - спросил он у лифтера.

   - Четвертый этаж, комната 405, - ответил бой и открыл перед  ним  дверь

лифта. Гейнс вышел и вскоре оказался в приемной, отделанной хромом.

   - Вас ждут, сэр? - преградила ему путь  девица,  глядя  на  него  снизу

вверх. Ее  лицо  носило  следы  глубокого  уныния,  этим,  быть  может,  и

объяснялся резкий тон обращения к нему. Совсем как  Гораций  к  тени  отца

Гамлета: - Мистер Оглсорп занят!

   - Я приглашен на завтрак, - вежливо ответил Гейнс. Он уже заметил,  что

о еде люди говорят охотнее всего.

   - Тут нет ничего о приглашении на завтрак сегодня, мистер...

   - Гейнс. Доктор Лертон Гейнс.

   Он ухмыльнулся, помахивая  как  бы  в  задумчивости  двадцатидолларовой

банкнотой. Очевидно, к болезни под  названием  "деньги"  иммунитета  здесь

никто не имел. Она бросила взгляд на банкноту, и  в  голосе  ее  появилось

сомнение, когда она снова занялась рассматриванием своего блокнота.

   -  Да,  конечно,  мистер  Оглсорп  мог  пригласить  вас  раньше  и   не

предупредить меня об этом, - она заметила, как незнакомец слегка  наклонил

голову и положил деньги на  краешек  стола.  -  Присядьте,  пожалуйста,  я

сейчас скажу мистеру Оглсорпу.

   Из кабинета она вышла очень скоро и мельком подмигнула посетителю.

   - Он забыл, - сказала она Гейнсу, - но все улажено, он  сейчас  выйдет,

мистер Гейнс. Вам повезло - он сегодня завтракает позднее.

   Джеймс Оглсорп оказался гораздо моложе, чем  предполагал  Гейнс,  хотя,

возможно, именно этим и объяснялся его интерес  к  ракетам.  Он  вышел  из

кабинета, нахлобучивая шляпу на кудрявую  черноволосую  голову,  и  ощупал

взглядом незнакомца.

   - Доктор Гейнс? - спросил он, протягивая крупную руку. - Оказывается, у

нас с вами деловая встреча во время ленча.

   Гейнс быстро поднялся и поклонился, избегая  рукопожатия.  По-видимому,

Оглсорп не заметил этой неловкости, во всяком случае он продолжал как ни в

чем не бывало:

   -  Знаете  ли,  эти  телефонные  договоренности  легко  забываются.  Вы

специалист по раковым заболеваниям, не так ли? С месяц назад один из ваших

друзей был здесь, хлопотал о содействии.

   Пока они спускались в лифте, Гейнс молчал, ждал, когда они спустятся  в

буфет, находившийся в этом же здании.

   - На этот раз я не ищу финансовой поддержки. Я хочу говорить с  вами  о

ракете, в которую вы вложили свой капитал.  Она,  кажется,  уже  готова  к

полету?

   - Да. Хотя вы - один из немногих, кто верит в  эту  возможность,  -  на

лице   Оглсорпа   поочередно   сменялись   выражения   то   сомнения,   то

подозрительности, а в конечном  счете  -  заинтересованности.  Прежде  чем

снова обратиться к Гейнсу, он  заказал  еду.  -  Уж  не  хотите  ли  и  вы

полететь? В команде еще есть вакантное место врача.

   - Нет, я не о том... Пожалуйста, только гренку и молока.

   Гейнс понятия не имел, как подойти к  интересующему  его  вопросу,  как

конкретно  обосновать  свою  идею.  Тяжелая  челюсть  и  бульдожий   облик

собеседника не внушали надежды на взаимопонимание, и он готов был оставить

свое намерение, но опять это побуждение заставляло его продолжить начатое.

И он мобилизовал все свое воображение, сам сомневаясь в  истинности  того,

что собирался сказать.

   - Мистер Оглсорп, не ваша, другая ракета  уже  проделала  этот  путь  и

вернулась назад, на Землю. Но  еще  до  приземления  пилот  умер.  Я  могу

показать вам разбитую машину, хотя огонь уничтожил почти все; возможно,  в

том, что осталось, вы и не сумеете опознать ракету. Там,  на  Марсе,  есть

нечто, с чем человеку нельзя сталкиваться. Это...

   - Привидения? - грубо прервал его Оглсорп.

   - Нет. Смерть! Умоляю вас...

   - Нет, - снова прервал его Оглсорп. - Вчера  зашел  ко  мне  один  тип,

уговаривал пойти с ним посмотреть блоки его корабля, утверждал, что был на

Марсе. А сегодня я  получил  письмо,  автор  которого  сообщает,  что  его

навестили марсиане и чем только не  угрожали!  Я  не  считаю  вас  лжецом,

доктор Гейнс, но я по горло сыт этими россказнями;  ваш  осведомитель  был

либо кретином, либо паникером. Могу показать вам кучу писем,  и  все  -  о

том, почему следует отменить этот полет. Тут и астрология, и зомби... даже

фотографии есть.

   - Но предположим, что на той ракете прилетел я. О  том,  что  я  Гейнс,

свидетельствует  только  визитная  карточка,  которая  вместе  с  портмоне

оказалась в кармане моего пиджака, но в нем же я обнаружил и  сигареты,  и

очки, хотя никогда в жизни не пользовался ни тем, ни другим,  -  признался

Гейнс.

   У Оглсорпа только  скособочился  рот  -  то  ли  в  улыбке,  то  ли  от

отвращения.

   - Вы интеллигентный человек, доктор Гейнс, предположим, что и  я  тоже.

Может быть, это  покажется  вам  смешным,  но  единственно,  ради  чего  я

сколачивал свое состояние, убухав на это столько времени и трудов, что  ни

один дурак не поверит, так вот, я делал все это только  ради  того,  чтобы

построить этот корабль. И пусть хоть зеленый в шесть футов ростом  муравей

придет и пригрозит мне Армагеддоном, я все равно полечу.

   Нашла, что называется, коса на камень - Оглсорп относился к  тому  типу

людей, которые сначала действуют, а уж потом хватаются за голову от ужаса,

и на сей раз он ничего ужасного не предчувствовал. Поэтому разговор  пошел

о  предметах  обыденных,  и  Гейнс  не  мешал  ему  говорить,   постепенно

погружаясь в молчание.

 

 

   Однако  осведомленности  у  него  прибавилось,  теперь  он  знал,   где

находится ракетодром, как располагается охрана, - словом, все то,  что  не

сумел выведать корреспондент "Скупа". Все эти  картинки  и  информацию  он

почерпнул непосредственно из головы Оглсорпа. Теперь у него самого уже  не

оставалось сомнений в собственных непонятных  телепатических  способностях

получать любую информацию. Был ли он  сам  по  себе  феноменом  или  такое

непредвиденное случилось с ним в результате кораблекрушения, неизвестно.

   В аэропорту Гейнс взял такси - у шофера глаза полезли на лоб, когда  он

узнал место назначения, - но и здесь деньги оказались всесильными.  И  вот

они  уже  ехали  по  местности,  еще  более  пустынной  и  безлюдной,  чем

окружавшие дом Гейнса леса; скоро шоссе кончилось, а дальше  шла  грязная,

вся в колеях дорога, которую проложили  грузовики  Оглсорпа,  доставляющие

грузы к ракете. Такси остановилось.

   - Вам сюда? - неуверенно спросил шофер.

   - Да.

   Гейнс дал шоферу сверх положенного еще банкноту и отпустил его.  А  сам

поплелся к грязной, разбитой дороге и пошел по ней, изредка останавливаясь

отдохнуть. В ушах  стучало,  каждый  шаг  отдавался  невыносимой  болью  в

позвоночнике, будто приказывая: "Остановись!" Но нечего было и  думать  об

остановке или о возвращении: еще  в  аэропорту  у  него  возникло  желание

бросить все это, но он тут же ощутил сильнейшее понуждение  справиться  со

своей ослабевшей волей.

   "Чуть-чуть отдохнуть!" - мысленно взмолился он,  но  та  же  неумолимая

сила передвигала его свинцом налитые ноги  и  заставляла  идти  вперед,  к

ракетной базе. Он взглянул на небо, на Марс. Тяжелые  тучи  скользили  над

ним, скрывая луну. Самые скверные из ругательств, которые  он  услышал  от

своего первого шофера, так и просились на язык, но  даже  во  имя  Красной

планеты произнести их у него не было сил. И он пробивал свой путь в полном

молчании.

   Марс уже переместился на несколько градусов к тому времени, когда он  в

первый раз увидел базу, расположенную в  продолговатой,  узкой  долине.  С

одной ее стороны были  дома  для  обслуживающего  персонала,  с  другой  -

большое  строение,  скрывавшее   ракету   от   посторонних   глаз.   Гейнс

остановился, чтобы буквально выкашлять часть своих легких, оставшийся путь

он дышал тяжело, с хрипом.

   Цепочка охранников должна была окружать долину. Оглсорп мог  рисковать,

имея перед собой всех этих безумцев, что засыпали его письмами, в  которых

называли его не иначе, как безбожником, дураком, ведущим свою  команду  на

верную смерть. Ракета - вещь хрупкая, как бы совершенна  она  ни  была,  и

большой армии не потребуется, чтобы разрушить ее, стоит только раскрыть ее

местонахождение.

   Гейнс прошел посты охраны и продвигался дальше по  подлеску,  пользуясь

мгновениями, когда луна пряталась за тучами. Один раз он чуть не  попал  в

ловушку, но вовремя заметил ее.

   Дальше подлесок кончался, но в слабом свете  луны  он  в  своей  одежде

почти сливался с землей и, тихо отлеживаясь в светлые минуты,  полз  затем

вперед, никем не  замеченный.  Он  просчитал  уже  расстояние,  отделявшее

охранников от базы, и кивнул себе головой: никакой взрыв  не  причинит  им

вреда.

   На пандусе возле ангара как будто бы никого не было. И вдруг в  темноте

у стены вспыхнул красный огонек и  медленно  погас  -  там  человек  курил

сигарету. Присмотревшись, Гейнс разглядел винтовку, приставленную к стене.

Этот охранник - подстраховка, о которой не знал сам Оглсорп.

   Неожиданно все вокруг осветилось сквозь разрыв в облаках, Гейнс  замер,

прижавшись к земле, и раздумывал над непредвиденным осложнением.  И  опять

ему захотелось уйти, но он тут же понял, что не может: ему  не  оставалось

ничего другого, как завершить начатое. Когда тучи снова закрыли  луну,  он

спокойно встал и направился к уже поджидавшему его человеку.

   - Здравствуйте, - сказал он тихо, так, чтобы  его  мог  слышать  только

этот охранник. - Позвольте пройти. Я специальный инспектор от Оглсорпа.

   Луч света ударил ему прямо в лицо, ослепил,  и  он  поспешил  навстречу

ему; другие охранники могли увидеть его, хоть это было и маловероятно, все

их внимание было сосредоточено  вовне,  на  внутренние  постройки  они  не

смотрели.

   - Подойдите, - ответил наконец охранник. - Как вы прошли охрану?

   Естественно, в вопросе прозвучало подозрение. Ружье, как заметил Гейнс,

было направлено ему в живот, и он встал так, чтобы  противник  мог  видеть

его.

   - Джимми Дархем знал о моем визите, - сказал он охраннику.  Сведения  о

том, что Дархем - начальник караула, Гейнс выудил у Оглсорпа. - Он сказал,

что у него нет времени извещать вас обо мне, ну я и  пришел,  как  видите,

сам.

   - Хм-м... Раз они вас пропустили, значит, все в порядке, но теперь  уж,

пока кто-нибудь не удостоверит вашу личность, вы отсюда не уйдете. Руки! -

охранник осторожно подошел и обыскал Гейнса, нет ли у него  оружия.  Гейнс

изо всех сил  тянул  руки  вверх,  только  бы  охранник  не  коснулся  его

обнаженных кистей. - О'кей. А что за дело у вас?

   - Общий контроль. Хозяина предупредили, что здесь готовятся беспорядки,

и он послал меня проверить, как осуществляется охрана, и предупредить вас.

Тут все заперто?

   - Да нет. Какой толк от замка на этой  халупе!  Вот  я  здесь  и  торчу

вместо замка. Может, посигналить Джимми,  пусть  придет,  подтвердит  вашу

личность, и отпустить вас?

   - Не беспокойтесь.

   Все обстояло как нельзя лучше. Мешало только одно: он не хотел  убивать

охранника. Можно обойтись без этого, ни к чему  вмешивать  убийство  в  то

дело, которое он вынужден выполнять.

   - Теперь, когда я все осмотрел, мне особенно спешить некуда. Закурим?

   - Да, вот только что накурился. Что, спичек нет? На.

   Гейнс чиркнул спичкой и робко прикурил. Дым обжег и так огнем  пылающее

горло, но он справился с кашлем и  сделал  еще  одну  затяжку.  В  темноте

охранник не мог видеть льющихся из его глаз слез и исказившееся в  гримасе

лицо. Вопреки неотвязному побуждению к действию Гейнс всеми силами, даже с

помощью сигареты, пытался отвлечь внимание охранника, но напрасно.

   - Спасибо, - сказал он, протягивая коробок.

   Когда охранник хотел взять его, он случайно коснулся руки Гейнса. И тут

же горло охранника было стиснуто, он отпрянул, пытаясь вырваться и позвать

на помощь. От неожиданности он промедлил какую-то секунду, этого оказалось

достаточно, чтобы Гейнс свободной рукой нанес страшный удар ребром  ладони

по шее охранника. Тот застонал и свалился замертво.

   Импульс одержал над ним победу и на этот  раз!  Охранник  был  мертв  -

ударом руки Гейнс сломал ему шею. Гейнс оперся спиной о стену, справился с

приступом удушья и рвотой. Придя  в  себя,  он  взял  фонарь  охранника  и

повернулся к ангару. В темноте с трудом  просматривался  корпус  огромного

космического корабля.

   Дрожащими руками Гейнс нащупывал путь к кораблю, затем зажег  спичку  и

держал ее в ладонях, пока осматривал внутренность  ангара  через  открытые

ворота. Он  опасался,  как  бы  свет  в  ангаре  не  привлек  постороннего

внимания.

   Проникнув внутрь ракеты, он зажег фонарь - дал самый слабый свет - и по

мосткам двинулся в заднюю часть ракеты,  туда,  где  обычно  располагается

двигатель.  Двигатель  оказался  простейший,  и  на  его   разрушение   не

требовалось ни больших усилий, ни продолжительного времени.

   Он  легко  обнаружил  контрольные  гайки,  пробежал  глазами  ничем  не

покрытые стенки двигателя, обследовал трубки, выведенные на них.  Судя  по

результатам осмотра этого  небольшого  аппарата,  корабль  в  значительной

степени уступал тому, который потерпел крушение там,  в  лесу.  И  тем  не

менее на его создание ушло много лет и практически все состояние Оглсорпа.

Если этот корабль уничтожить, на постройку нового людям потребуется  много

времени, лет десять или, по меньшей  мере,  два  года...  Он  утерял  нить

мысли, но чувствовал, что память понемногу начинает восстанавливаться.  Он

вдруг увидел себя в тесном металлическом помещении, судорожно,  но  тщетно

пытающимся  приостановить  утечку  горючего.  Затем   услышал   последний,

прикончивший ракету взрыв, и началось беспомощное падение  корабля  сквозь

атмосферу Земли. Он едва успел перебраться в переходной отсек  корабля,  и

тот грохнулся о землю. Корабль упал прямо на дом, а  его  самого  чудесным

образом выбросило из корабля, и прежде чем упасть на землю,  он  повис  на

нижних ветках дерева.

   Человеку, который находился в доме, повезло меньше: он  вылетел  оттуда

вместе с рухнувшей стеной уже мертвым. Пришелец  смутно  помнил,  с  каким

отвращением снимал он с убитого одежду, облачался в  нее.  Потом  на  него

свалилась балка, он потерял сознание, наступила тьма... И  значит,  он  не

Гейнс, а тот, из ракеты, и то, что он рассказывал Оглсорпу, было чистейшей

правдой.

   У Гейнса - мысленно  он  продолжал  называть  себя  так  -  подогнулись

колени, и он смог устоять,  только  ухватившись  обеими  руками  за  прут,

высовывавшийся из стены, и продолжал он свой путь с огромным  усилием.  Но

ему еще предстояла работа, а что до его болячек - тут дело терпит.  Теперь

ему казалось, что с самого первого момента осознания себя на Земле, там, у

дома в лесу, он знал, что смерть  не  промедлит  и  настигнет  его  раньше

наступления следующего дня, но это его не пугало.

   Он снова осмотрелся вокруг и заметил  сумку  с  инструментами,  которая

лежала открытой на полу, и из нее торчал гаечный ключ.  Как  раз  подойдет

отвинтить контрольные гайки. Фонарь лежал на полу,  там,  где  он  оставил

его, он пнул его ногой, чтобы направить свет на стенку двигателя,  нащупал

гаечный ключ, и пальцы плотно охватили его ручку.

   И тут в свете фонаря он впервые увидел свою руку. Высоко  вились  синие

вены на светло-голубой, как ему показалось, коже руки. Он тупо отметил это

про себя, поднес к глазам другую руку и оглядел  ее,  она  была  синей,  и

ладони, повернутые вверх, тоже оказались синими. Синий!

   Он вспомнил все - яркой вспышкой вернулась память,  и  потом  понеслись

перед   его   внутренним   взглядом   многочисленные   картины.    Занятый

откручиванием гаек, он в то же время прослеживал картины, которые  вернула

ему  память.  Он  видел  почти  опустевшие  улицы  прелестного  сказочного

городка, к вот будто рядом, здесь открылась  перед  ним  дверь  одного  из

домов, показался мужчина, хватавшийся за горло синими руками, и  в  корчах

свалился на землю. Мимо проходили люди, осторожно обходя труп, они боялись

коснуться друг друга.

   По всей  планете,  всюду  людей  настигала  смерть.  Вся  планета  была

захвачена ею. Она ложилась на кожу пораженного  болезнью  человека  и  при

малейшем прикосновении передавалась другому и отправлялась дальше, поражая

все новые и новые жертвы. Микробы погибали на воздухе за несколько секунд,

но множество  новорожденных  тут  же  выбиралось  из  пор  кожи,  и  среди

населения планеты все меньше оставалось способных сопротивляться  болезни.

При малейшем контакте болезнь начинала свое коварное завоевание организма,

а через несколько месяцев неожиданно  атаковала  тело,  окрашивала  его  в

синий цвет, и человек погибал через несколько часов в страшных мучениях.

   Некоторые считали, что болезнь - результат  вышедшего  из-под  контроля

научного эксперимента, другие - что ее споры попали на планету из космоса.

Причины могли быть разные, но факт оставался фактом: на Марсе справиться с

болезнью не могли. Слабые надежды на выживание оставляли  легенды  о  том,

что на планете Земля, прародительнице марсианской цивилизации,  существуют

люди, и ничего другого не оставалось, как обратиться к ним за помощью.

   Он увидел себя перед экзаменаторами. В результате сдачи этих  экзаменов

выбор пал на него, он должен был лететь на  космическом  корабле,  который

они  лихорадочно   строили.   Его   избрали   потому,   что   он   обладал

исключительными     способностями     к     телепатии,     даже      среди

высокоинтеллектуально развитых марсиан  он  оказался  вне  конкуренции.  В

последние несколько недель  перед  полетом  эти  его  способности  активно

развивали и одновременно внушали ему обязанности, его миссию,  которую  он

должен был выполнить хотя бы ценой собственной жизни.

   Гейнс заметил, как из контрольных трубок брызнули первые капли  горючей

смеси, и отбросил гаечный ключ. Старик Леан Дагх сомневался, что он сможет

телепатически считывать у  людей  иной  расы,  иной  культуры  информацию,

припомнил Гейнс. Очень жаль, что старик умер, так  и  не  узнав,  что  его

методы оправдали себя, пусть даже сама миссия окончилась неудачей, так как

земляне оказались  очень  слабы  в  искусстве  врачевания.  И  ему  теперь

оставалось выполнить последний долг - не допустить, чтобы обитатели  этого

мира погибли так же, как погибли марсиане.

   С большим трудом он заставил себя подняться и, спотыкаясь и бормоча под

нос  что-то  невнятное,  прошел  обратно  по  мосткам.  Синева  его   кожи

потемнела, и он, буквально  приказывая  своим  мускулам  не  распускаться,

заставил себя преодолеть расстояние до дверей, до охранника, тело которого

оставалось лежать там же, на месте схватки.

   Он  был  почти  без  сил;  оставшиеся  он  употреблял  на   то,   чтобы

преодолевать большее, чем на его планете, притяжение, каждое его  движение

превращалось в пытку. Он попытался волочить труп по земле, но сам упал,  и

на четвереньках, а то  и  ползком,  вцепившись  одной  рукой  и  зубами  в

воротник куртки охранника, тащился к двигателю корабля. Кружилась  голова,

он был на грани бесчувствия, и один раз тьма совсем было поглотила его, но

придя в сознание, он обнаружил себя  внутри  корабля,  ползущим  со  своей

ношей под воздействием все тех же импульсов,  которые  были  сильнее  его,

сильнее его воли.

   Мало-помалу он одолел мостки, заполз в  машинное  отделение  и  сбросил

труп в небольшую лужицу горючего, натекшего за это время на пол. Помещение

было наполнено парами бензина, в нем похолодало, но едва  ли  он  что-либо

чувствовал. Ему  оставалось  выполнить  свой  последний  долг,  для  этого

достаточно было одной искры.

   На Марсе останутся непогребенными некоторые из умерших, это  неизбежно,

а в трупах останутся живые микробы, и с  этим  могли  бы  встретиться  там

земляне. Нельзя  допустить  этой  встречи.  Пока  последний  марсианин  не

превратится в пыль, пока микробы, оказавшись на открытом воздухе,  все  не

погибнут, земляне должны оставаться на  Земле,  в  собственной  атмосфере,

только это гарантирует им жизнь.

   Теперь носителями инфекции на Земле были только он сам и тело человека,

которого он коснулся; оставался еще и корабль, способный  доставить  людей

на Марс, к непосредственным источникам заболевания. Все это  теперь  легко

исправить.

   Пришелец с Марса, тихо  улыбаясь,  достал  из  кармана  своего  пиджака

коробок со спичками, полученный от охранника. И за мгновение до того,  как

смертельная тьма сомкнулась над ним, он успел достать спичку и чиркнуть ею

по коробку. Появился язычок пламени, и тут же ярким светом осветилось  все

вокруг.

 

 

 

    Лестер дель Рей.

    Крылья ночи

 

   -----------------------------------------------------------------------

   Журнал "Химия и жизнь", 1969, N 5. Сокр.пер. - Н.Галь.

   OCR & spellcheck by HarryFan, 9 August 2000

   -----------------------------------------------------------------------

 

 

   - Черт бы побрал всех марсиашек! - Толстяк Уэлш выплюнул эти  слова  со

всей злобой, на какую способен  оскорбленный  представитель  высшей  расы.

Только дотянули до Луны - и опять инжектор барахлит. Ну, попадись мне  еще

разок этот марсиашка...

   - Ага. - Тощий Лейн нашарил позади себя гаечный ключ и,  кряхтя,  снова

полез в самое нутро машинного отделения. - Ага.  Знаю.  Сделаешь  из  него

котлету. А может, ты сам виноват? Может, марсиане тоже люди?  Лиро  Бмакис

тебе ясно сказал: чтоб полностью разобрать и проверить инжектор, нужно два

дня. А ты что? Заехал ему в морду, облаял  его  дедов  и  прадедов  и  дал

восемь часов на всю починку...

   Сто раз он спорил с Уэлшем -  и  все  без  толку.  Толстяк  -  отличный

космонавт, но никак не позабудет  всю  эту  чушь,  которой  пичкает  своих

граждан  Возрожденная  Империя:  о  высоком  предназначении  человека,   о

божественном промысле - люди, мол, для  того  и  созданы,  чтобы  помыкать

всеми иными племенами и расами. А впрочем, Лейн и  высоким  идеалам  знает

цену: тоже радости мало.

   Сам он к окончанию  университета  получил  лошадиную  дозу  этих  самых

идеалов, Да еще солидное наследство - хватило бы на троих - и  вдохновенно

ринулся в бой. Писал и печатал книги, произносил речи, вступал в различные

общества и сам их создавал и выслушал по своему  адресу  немало  брани.  А

теперь он ради хлеба насущного перевозит грузы по трассе Земля -  Марс  на

старой, изношенной ракете. На четверть ракета - его собственность. А тремя

четвертями  владеет  Толстяк  Уэлш,  который  достиг  этого   без   помощи

каких-либо идеалов, хотя начинал уборщиком в метро.

   - Ну? - спросил Толстяк, когда Лейн вылез наружу.

   -  Ничего.  Не  могу  я  это  исправить,  недостаточно   разбираюсь   в

электронике...

   - Может, дотянем до Земли?

   Тощий покачал головой.

   - Вряд ли. Лучше сядем где-нибудь на Луне.  Может,  и  найдем  поломку,

прежде чем кончится воздух.

   Толстяк повел ракету вниз; посреди небольшой равнины  он  высмотрел  на

редкость чистую и гладкую площадку.

   - Пора бы тут устроить аварийную станцию, - пробурчал он.

   - Когда-то была, - сказал Лейн. - Но ведь  на  Луну  никто  не  летает.

Грузовики, вроде нас, не в счет. Странно, какая ровная  эта  площадка,  ни

одной метеорной царапинки не видно.

   - Стало быть, нам повезло... Эй, что за черт?!.

   В тот миг, как они готовы были удариться о поверхность, ровная площадка

раскололась надвое, обе половинки скользнули в стороны -  и  ракета  стала

медлительно  опускаться  в  какой-то  кратер;  дна  не  было  видно;   рев

двигателей вдруг стал громче. А над головой вновь сошлись  две  прозрачные

пластины, Веря и не веря собственным глазам, Лейн уставился  на  указатель

высоты.

   - Сто шестьдесят миль ниже поверхности! Судя по шуму, тут есть  воздух.

Что это за капкан, откуда он взялся?

   - Сейчас не до  этого.  Обратно  не  проскочить,  пойдем  вниз,  а  там

разберемся.

   Да, Толстяк не  страдает  избытком  воображения.  Делает  свое  дело  -

опускается в исполинском кратере, точно на космодроме  в  Йорке,  и  занят

только тем, что барахлит инжектор, а что ждет на дне,  его  мало  заботит.

Тощий вновь уставился на экраны - кто и зачем построил этот капкан?

 

 

   Л'ин поворошил  кучку  песка,  выудил  крохотный  красноватый  камешек,

которого сперва не заметил, и  поднялся  на  ноги.  Спасибо  Великим,  они

послали ему осыпь как раз вовремя, старые грядки столько раз перерыты, что

уже совсем истощились. Чуткими ноздрями он втянул запах  магния,  немножко

пахло железом, и серы тут  сколько  угодно  -  все  очень,  очень  кстати.

Правда, он-то надеялся найти медь, хоть щепотку...

   Он  подобрал  корзину,   набитую   наполовину   камешками,   наполовину

лишайником, которым заросла эта  часть  кратера.  Растер  в  пыль  осколок

выветрившегося камня заодно с клочком лишайника и отправил в рот.  Приятно

ощущать на языке душистый магний, и лишайник тоже вкусный, сочный. Если бы

еще хоть крупицу меди...

   Л'ин печально вильнул гибким хвостом и побрел назад, к себе  в  пещеру.

Он мельком взглянул вверх. Луч света, постепенно  слабея,  слой  за  слоем

пронизывал воздух: там, где покатые стены исполинской долины  упираются  в

свод, есть перекрытое отверстие. Долгие тысячелетия вырождалось и вымирало

племя Л'ина, а свод все держался, хоть опорой ему служили только  стены  -

неколебимые, куда более прочные, чем сам  кратер;  единственный  и  вечный

памятник былому величию его народа.

   Свод построили в те времена,  когда  Луна  теряла  остатки  разреженной

атмосферы и племя Л'ина напоследок вынуждено было искать прибежища в самом

глубоком кратере, где кислород можно было удержать, чтоб не улетучивался.

   Но время не щадило его предков, оно состарило весь народ,  как  старило

каждого в отдельности, оно отнимало у молодых силу и надежду. Какой  смысл

прозябать здесь, взаперти, не  смея  выйти  на  поверхность  планеты?  Они

позабыли многое, что знали и умели  прежде.  Машины  рассыпались  в  прах,

племя вернулось к первобытному существованию,  кормилось  камнем,  который

выламывали из стен кратера, да выведенными уже здесь, внизу,  лишайниками,

которые могли расти без солнечного света, усваивая энергию  радиоактивного

распада. И с каждым годом на грядках сажали все меньше потомства, но  даже

из этих немногих зерен прорастала  лишь  ничтожная  доля,  и  от  миллиона

живущих остались тысячи, потом только сотни и под конец - горсточка  хилых

одиночек.

   Лишь тогда они поняли, что надвигается  гибель,  но  было  уже  поздно.

Когда появился Л'ин, в живых оставалось только трое старших,  и  остальные

семена не дали ростков. Старших давно нет, уже многие годы Л'ин -  один  в

кратере...

   Вот и дверь жилища, которое он выбрал для себя среди  множества  пещер,

вырезанных в стенах  кратера.  Он  вошел  к  себе.  В  глубине  помещалась

детская, она же и мастерская; неразумная, но упрямая надежда влекла его  в

самый дальний угол.

   И, как всегда, понапрасну. Ни единый красноватый росток не проклюнулся,

никакой надежды на будущее. Зерно не проросло, близок  час,  когда  всякая

жизнь на родной планете угаснет. С  горечью  Л'ин  отвернулся  от  детской

грядки.

   Съесть бы всего несколько сот молекул любой  медной  соли  -  и  зерна,

зреющие в нем, могли бы дать ростки. Или прибавить те же молекулы к  воде,

когда поливаешь грядку, - и проросли бы уже посеянные семена... Каждый  из

племени Л'ина носил в себе и мужское и женское  начало,  каждый  мог  и  в

одиночку дать зерно, из которого вырастут дети.

   Но, как видно, не суждено...

   Л'ин склонился к тщательно сработанному перегонному аппарату, и оба его

сердца тоскливо сжались. Сухой лишайник и  липкая  смола  все  еще  питали

собою медленный огонь, и медленно сочились из последней трубки и падали  в

каменную чашу капля за каплей. Но и  эта  жидкость  не  издавала  хотя  бы

самого слабого запаха медной соли...

   Остается еще один путь, он труднее, опаснее. Старинные записи  говорят,

что где-то под самым сводом, где воздух  уже  слишком  разрежен  и  дышать

нельзя, есть вкрапления  меди.  Значит,  нужен  шлем,  баллоны  со  сжатым

воздухом; и еще крючья и скобы, чтобы взбираться по  разъеденной  временем

древней дороге наверх, и еще - инструменты, распознающие  медь,  и  насос,

чтоб наполнить баллоны. Быть может, он найдет медь для возрождения. Задача

почти немыслимая  -  и  все  же  надо  справиться.  Его  племя  не  должно

умереть!..

   Внезапно в  пещере  раздался  пронзительный  свист.  В  энергополе  над

створчатым шлюзом свода появился  метеорит  -  и,  видно,  огромный!  Л'ин

кинулся вперед и  прижал  пальцы  к  решетчатой  панели.  Решетка  на  миг

засветилась, значит, метеорит вошел в  кратер.  Л'ин  опустил  руку,  чтоб

створы шлюза вновь сошлись, и заторопился к выходу.  Быть  может.  Великие

добры и, наконец, отозвались на его мольбы. Раз он не может найти  медь  у

себя дома, они посылают ему дар извне. Быть может, метеорит так велик, что

еле уместится в ладони!..

   Блеснул огонек - но не так должен бы вспыхнуть такой большой  метеорит,

врезаясь в сопротивляющийся воздух. До слуха  наконец  донесся  сверлящий,

прерывистый вой - метеорит должен бы издавать совсем не такой звук.  Гость

не падал стремглав, а  опускался  неторопливо,  и  яркий  свет  не  угасал

позади, а был обращен вниз. Но это значит...  это  может  означать  только

одно - разумное управление. Ракета!!!

   Такая машина могла прилететь только со сказочной планеты, что находится

над его родным миром, либо с тех,  которые  обращаются  вокруг  Солнца  по

другим орбитам. Но есть ли там разумная жизнь?

   Он мысленно перебирал в памяти  записи,  оставшиеся  со  времен,  когда

предки  летали  к  соседним  планетам.  На  второй  планете  жили   только

чешуйчатые твари, скользящие в воде, да причудливые папоротники на  редких

клочках суши. На планете, вокруг которой обращается его родной мир, кишели

звери-гиганты, а сушу  покрывали  растения,  глубоко  уходящие  корнями  в

почву. Четвертую планету населяли существа более понятные: жизнь здесь  не

разделялась на животную и растительную. Комочки живого вещества,  движимые

инстинктом, уже стягивались в стайки, но еще  не  могли  общаться  друг  с

другом. Да, скорее всего, именно этот мир  стал  источником  разума.  Если

каким-то чудом ракета все же прилетела из третьего мира, надеяться  не  на

что: слишком он кровожаден, это ясно из древних свитков, на каждом рисунке

огромные свирепые чудища раздирают друг друга в клочья...

   Корабль  опустился  поблизости,  и  Л'ин,  полный  страхов  и   надежд,

направился к нему, туго свернув хвост за спиной.

   Увидав у открытого люка двух пришельцев, он тотчас понял,  что  ошибся.

Эти существа сложены примерно так же, как и он,  хотя  гораздо  крупней  и

массивнее, и, значит, - с третьей планеты. Они  озирались  по  сторонам  и

явно радовались, что тут есть чем дышать. Потом одно из них что-то сказало

другому. Новое потрясение!

   Оно  говорит  внятно,  интонации  явно  разумны,  но   сами   звуки   -

бессмысленное  лопотанье.  И  это  -  речь?!  Л'ин  собрал  свои  мысли  в

направленный луч.

   И опять потрясение. Умы  пришельцев  оказались  почти  непроницаемы,  а

когда он, наконец, нашел ключ и начал нащупывать их мысли, стало ясно, что

они его мыслей читать не могут! И однако они разумны. Но тот,  на  котором

он сосредоточился, наконец его заметил и порывисто ухватился  за  второго.

Слова по-прежнему были корявые, нелепые, но общий смысл сказанного  лунный

житель уловил:

   - Толстяк, что это такое?!

   Второй пришелец обернулся.

   - Не поймешь. Какая-то сухопарая обезьяна в три фута ростом.  Тощий,  а

по-твоему, она не опасная?

   - Навряд ли. Может быть, даже разумная. Этот купол строили не люди.

   И пришелец, который назывался Тощим, хотя с виду был большой и плотный,

обратился к лунному жителю: - Эй! Ты кто такой?

   - Л'ин, -  ответил  тот,  подходя  ближе,  и  ощутил  в  мыслях  Тощего

удивление и удовольствие. - Л'ин. Я - Л'ин.

   - Похоже, он тебя понимает,  -  проворчал  Толстяк.  -  Любопытно,  кто

прилетал сюда и обучил его английскому?

   Л'ин немного путался, не сразу удавалось различить и запомнить значение

каждого звука.

   - Не понимает английскому. Никто прилетал сюда. Вы...

   Дальше слов не хватило, он шагнул поближе, показывая на голову Тощего и

на свою. К его удивлению. Тощий понял.

   - Видимо, он читает наши мысли.

   - Ишь ты? А может, эта обезьяна все врет?

   - Ну, вряд ли. Посмотри-ка на тестер:  видишь,  какая  радиоактивность?

Если бы здесь побывали люди и вернулись, об этом бы уже  всюду  кричали...

Интересно, насколько он разумен.

   Не успел Л'ин составить  подходящий  ответ,  как  Тощий  нырнул  в  люк

корабля и вновь появился с пакетиком под мышкой.

   - Космический разговорник, - объяснил он Толстяку. - По таким  сто  лет

назад обучали английскому марсиан. - И обратился к Л'ину:  -  Тут  собраны

шестьсот самых ходовых слов нашего языка. Смотри на  картинки,  а  я  буду

говорить и думать слова. Ну-ка: один... два... понимаешь?

   Толстяк Уэлш некоторое время смотрел и слушал и отчасти  потешался,  но

скоро ему это надоело.

   - Ладно, Тощий, можешь еще понянчиться со своим туземцем, вдруг узнаешь

что-нибудь полезное. А я пойду осмотрю  стены,  любопытно,  что  тут  есть

радиоактивного.

   И он побрел прочь,  но  Л'ин  и  Тощий  этого  даже  не  заметили.  Они

поглощены были нелегкой задачей - найти средства общения.

   Казалось бы, за считанные часы это неосуществимо. Но Л'ин  появился  на

свет, уже владея речью чрезвычайно сложной и высокоорганизованной,  и  для

него столь же естественной, как дыхание. Усиленно кривя губы, он  один  за

другим одолевал трудные звуки чужого языка и неизгладимо утверждал в мозгу

их значение.

   Под конец Толстяк, идя на голоса, отыскал их в пещере Л'ина,  уселся  и

смотрел на них, точно взрослый на малыша, играющего с собакой.

   Наконец Тощий кивнул:

   - Кажется, я понял. Все кроме тебя уже умерли и тебе очень не по  душе,

что выхода никакого  нет.  Гм-м.  Мне  на  твоем  месте  тоже  это  бы  не

понравилось. И теперь ты думаешь, что эти твои Великие, а  по-нашему  бог,

послали нас сюда поправить дело. А как поправить?

   Л'ин просиял. Намерения у Тощего добрые.

   - Нужен Нра. Жизнь получается от того,  что  из  многих  простых  вещей

делается одна не простая. Воздух, питье, еда - это все у меня  есть,  и  я

живу. А зерно неживое, будет Нра - оно оживет...

   - Какой-то витамин или гормон, что ли? Вроде витамина Ее? Может,  мы  и

смогли бы его сделать, если только...

   Л'ин кивнул. На обоих сердцах у него потеплело. Человек с  Земли  готов

ему помочь.

   - Делать не надо! - весело пропищал он. - Простая штука. Зерно или я  -

мы можем сделать ее внутри себя. Смотри.

   Он взял камешки  из  корзины,  размял  в  горсти,  разжевал  и  знаками

показал, что у него внутри камень изменяется.

   Толстяк Уэлш заинтересовался:

   - А ну, обезьяна, съешь еще! Ух, ты, черт!  Он  лопает  камни.  Слушай,

Тощий, у него что же, зоб, как у птицы?

   - Он их переваривает.  Вот  что,  Луин,  тебе,  видно,  нужен  какой-то

химический элемент. Натрий, кальций, хлор?  Этого  всего  здесь,  наверно,

хватает. Может, йод?..

   Он перечислил десятка два элементов, но меди среди них не оказалось.  И

вдруг Л'ин вздохнул с облегчением.  Ну,  конечно,  общего  слова  нет,  но

структура химического элемента всюду одна и та же. Он торопливо перелистал

разговорник, нашел чистую страницу и взял у землянина карандаш. Тщательно,

начиная от центра, частицу за частицей он вычертил  строение  атома  меди,

открытое великими физиками его народа.

   И они не поняли! Тощий покачал головой и вернул листок.

   - Насколько я догадываюсь, приятель, это схема  какого-то  атома...  но

тогда нам, на Земле, еще учиться и учиться!

   Толстяк скривил губы:

   - Если это атом, так я сапог  всмятку.  Пошли,  Тощий,  пора  спать.  И

потом, насчет радиации. Мы бы тут с тобой  спеклись  в  полчаса,  спасибо,

надели походные нейтрализаторы, а обезьяне это, видно, только на пользу...

И у меня есть одна идея.

   Тощий вышел из мрачного раздумья и посмотрел на часы.

   - Ах, черт! Луин, ты не падай духом, завтра мы это обсудим.

   Л'ин кивнул и тяжело опустился на жесткое ложе. Атом меди он,  конечно,

изобразил правильно, однако наука землян делает еще только первые шаги. Им

не разобраться в его чертежах... И все  же  какой-то  выход  должен  быть,

разве что на Земле вовсе нет меди... Придется перерыть все древние свитки.

   Несколько часов спустя, вновь полный надежд, он устало брел по долине к

земному  кораблю.  Найденное  решение  оказалось  простым.  Все   элементы

объединяются по семействам и классам. Тощий упоминал о натрии  -  даже  по

самым примитивным таблицам, какими, наверно, пользуются  на  Земле,  можно

установить, что натрий и медь относятся к одному семейству. А главное,  по

простейшей  теории,  наверняка  доступной  народу,  строящему  космические

ракеты, атомный номер меди - двадцать девять.

   Оба люка были открыты, Л'ин проскользнул внутрь, безошибочно  определяя

направление по колеблющимся, смутным мыслям спящих людей. Дошел до них - и

остановился в сомнении. Вдруг им не понравится, если он  их  разбудит?  Он

присел на корточки на металлическом полу, крепко сжимая древний  свиток  и

принюхиваясь к окружающим металлам.

   Толстяк что-то пробурчал и сел, еще толком не  проснувшись.  Его  мысли

полны были кем-то с Земли, в ком присутствовало женское начало  (которого,

как уже заметил Л'ин, оба гостя были лишены), и еще тем, что станет делать

он, Толстяк, "когда разбогатеет". Л'ин заинтересовался изображениями  этой

мысли, но спохватился: тут явно секреты, не следует в  них  проникать  без

спроса. Он отвел свой ум, и тогда-то землянин его заметил.

   Спросонья Толстяк Уэлш всегда бывал не в духе. Он вскочил, шаря  вокруг

в поисках чего-нибудь тяжелого.

   - Ах, ты, подлая обезьяна! - взревел он. - Чего шныряешь?

   Л'ин взвизгнул и увернулся от удара, который едва не  расплющил  его  в

лепешку; непонятно, в чем он провинился, но  безопаснее  уйти.  Физический

страх был ему незнаком, слишком много поколений жило и умерло, не нуждаясь

в этом чувстве. Но его ошеломило открытие, что  пришельцы  способны  убить

мыслящее существо. Неужели на Земле жизнь ничего не стоит?

   - Эй, брось! - Шум разбудил Тощего; он  сзади  схватил  Толстяка  и  не

давал шевельнуться. Что у вас тут?

   Но Толстяк уже  окончательно  проснулся  и  остывал.  Выпустил  из  рук

металлический брус, криво усмехнулся.

   - Сам не  знаю.  Может,  он  ничего  худого  и  не  задумал.  Только  я

проснулся, вижу, он сидит, пялит на меня глаза, а в руках железка, ну, мне

и показалось - он хочет перерезать  мне  глотку  или  вроде  того.  Я  уже

очухался. Поди сюда, обезьяна, не бойся.

   Тощий выпустил его и кивнул Л'ину:

   - Да-да, приятель, не уходи. У Толстяка свои заскоки насчет людей и  не

людей, но в общем-то он добрый. Будь хорошей  собачкой,  и  он  не  станет

пинать тебя ногами, даже за ухом почешет.

   - Чушь! - Толстяк не обиделся.  Марсиашки,  обезьяны...  ясно,  они  не

люди, с ними и разговор другой,  и  ничего  плохого  тут  нет.  -  Что  ты

притащил, обезьяна? Опять картинки, в которых никакого смысла нету?

   - Надеюсь в картинках много смысла. Вот Нра  -  двадцать  девятый,  под

натрием.

   - Периодическая таблица, - сказал Тощий Толстяку. -  По  крайней  мере,

похоже. Дай-ка справочник.  Гм-м.  Под  натрием,  номер  двадцать  девять.

Натрий, калий, медь. Это оно и есть, Луин?

   Глаза Л'ина сверкали торжеством.

   - Да, это медь. Может быть, у вас найдется? Хоть бы один грамм?

   - Пожалуйста, хоть тысячу граммов. Бери сколько угодно.

   - Ясно, обезьяна, у нас есть  медь,  если  это  ты  по  ней  хныкал,  -

вмешался Толстяк. - А чем заплатишь?

   - Заплатишь?

   - Ясно. Что дашь в обмен? Мы помогаем тебе, а ты нам - справедливо?

   Л'ину это не приходило в голову - но, как  будто,  справедливо.  Только

что же он может им дать? И тут он понял, что у землянина на уме.  За  медь

ему,  Л'ину,  придется  работать:  выкапывать  и   очищать   радиоактивные

вещества, с таким трудом созданные во времена,  когда  строилось  убежище:

вещества,  дающие  тепло  и  свет,  нарочно  преобразованные  так,   чтобы

удовлетворять все нужды народа, которому  предстояло  жить  в  кратере.  А

потом работать придется его сыновьям, и сыновьям сыновей,  добывать  руду,

выбиваться из сил ради Земли, и за это им будут платить медью -  в  обрез,

только-только  чтобы  Земле  хватало  рудокопов.   Мозг   Толстяка   снова

захлестнули мечты о том земном создании. И  ради  этого  он  готов  обречь

целый  народ  прозябать  без  гордости,   без   надежд,   без   свершений.

Непостижимо! На Земле так много людей - для чего им обращать Л'ина в раба?

   И  рабство  -  это  еще  не  все.  В  конце  концов  Земля   пресытится

радиоактивными материалами либо, как ни велики запасы, они  иссякнут  -  и

нечем будет поддерживать жизнь... так или иначе, впереди гибель...

   Тощий опустил руку ему на плечо.

   - Толстяк немного путает, Луин. Верно. Толстяк?

   Пальцы Тощего сжимали  что-то...  оружие,  смутно  понял  Л'ин.  Второй

землянин поежился, но усмешка не сходила с его лица.

   - Дурень ты. Тощий. Чокнутый. Может, ты и веришь в эту дребедень -  что

все люди и нелюди равны, но не убьешь же ты меня из-за  этого.  А  я  свою

медь задаром не отдам.

   Тощий вдруг тоже усмехнулся и спрятал оружие.

   - Ну и не отдавай. Луин получит мою долю. Не забывай,  четверть  всего,

что есть на корабле, моя.

   Толстяк пожал плечами.

   - Ладно, воля твоя.  Может,  взять  ту  проволоку,  знаешь,  в  ларе  в

машинном отделении?

   Л'ин молча смотрел, как они отперли небольшой ящик и стали там  рыться.

Половина его ума изучала механизмы и управление, вторая половина ликовала:

медь! И не какая-то горсточка, а  столько,  сколько  он  в  силах  унести!

Чистая медь, которую так легко превратить в съедобный купорос... Через год

кратер вновь будет  полон  жизни.  Он  оставит  триста,  а  может  быть  и

четыреста детей, и у них будут еще потомки!

   Одна  деталь  схемы  сцепления,  которую  он  изучал,  заставила  Л'ина

перенести центр тяжести на половину ума, занятую окружающими  механизмами;

он потянул Тощего за штанину.

   - Это... вот это... не годится, да?

   - А? Да, тут что-то разладилось. Потому нас к тебе и занесло,  друг.  А

что?

   - Тогда без радиоактивных. Я могу платить. Я исправлю.  Это  ведь  тоже

значит платить, да?

   Толстяк вытащил из ящика катушку чудесной душистой проволоки, утер  пот

со лба и кивнул.

   - Верно, это была бы плата. Только ты эти штуки не тронь. Они и так  ни

к черту не годятся. Может, Тощий даже не сумеет исправить.

   - Я могу исправить.

   - Ну, да. Ты в каких академиях обучался  электронике?  В  этой  катушке

двести футов, стало быть, на его долю пятьдесят. Ты что же, Тощий, все ему

отдашь?

   - Да, пожалуй. Слушай, Луин, а ты в таких вещах разбираешься?  Разве  у

вашего народа были такие корабли?

   Мучительно подыскивая слова,  Л'ин  попытался  объяснить.  Нет,  у  его

народа ничего похожего не было, атомные устройства работали по-другому. Но

он прямо в голове чувствует, как все это должно работать.

   - Я чувствую. Когда я только-только вырос, я  уже  мог  это  исправить.

Записи и чертежи я все прочел, но главное не что я изучал, а как я  думаю.

Триста миллионов лет мой народ все это изучал, а теперь я просто чувствую.

   - Триста миллионов лет! У нас тогда еще динозавры бегали!..

   - Да, мои предки видели таких  зверей  на  вашей  планете,  -  серьезно

подтвердил Л'ин. - Так я буду чинить?

   Тощий растерянно мотнул головой и молча передал Л'ину инструменты.

   - Слышишь, Толстяк? Мы были еще так, букашки,  кормились  динозавровыми

яйцами, а эти уже летали с планеты на планету! Подолгу, наверно, нигде  не

оставались, сила тяжести для них вшестеро выше нормальной. А своя  планета

маленькая, воздух не удержала, пришлось зарыться в яму... вот и остался от

них от всех один Луин!

   - И поэтому он механик?

   - У него инстинкт. Знаешь, какие инстинкты за такой  срок  развились  у

животных и у насекомых? У него особое чутье на механизмы - может, он и  не

знает, что это за машина, но чует, как она должна работать.

   Толстяк решил, что спорить нет смысла. Либо эта обезьяна все  исправит,

либо им отсюда не выбраться. Л'ин  взял  кусачки,  отключил  все  контакты

комбайна управления и теперь обстоятельно,  деталь  за  деталью,  разбирал

его.

   Маленькими проворными руками он виток за  витком  свернул  проволоку  в

спираль, свернул вторую, между ними  поместил  электронную  лампу.  Вокруг

этого узла появились еще спирали и лампы, затем длинная трубка-фидер, Л'ин

соединил ее с трубопроводом, подающим смесь для ионизации,  укрепил  шину.

Инжекторы оказались излишне сложны, но их он трогать не  стал:  годятся  и

так. На все вместе не ушло и пятнадцати минут.

   - Будет работать. Только включайте осторожно. Теперь  это  работает  на

всю мощность, не так мало, как раньше.

   - И это все? - удивился Тощий. У тебя же осталась целая куча  свободных

деталей - куда их?

   - Это было совсем ненужное. Очень плохое. Теперь хорошо.

   И Л'ин старательно объяснил, как будет работать новая конструкция.  То,

что вышло сейчас из его рук, было плодом знания, оставившего далеко позади

неуклюжие сложности первых робких попыток. Если что-то надо  сделать,  это

делается как можно проще. Теперь Тощий только диву давался: почему так  не

сделали с самого начала?!

   - Вот это да, Толстяк! Коэффициент полезного действия примерно  99,99%,

а у нас было не больше двадцати. Ты молодчина, Луин!

   Толстяк направился к рубке.

   - Ладно, значит, отбываем. До скорого, обезьяна.

   Тощий подал Л'ину медную проволоку и отвел его к  люку.  Лунный  житель

вышел из корабля, поднял голову и старательно улыбнулся на земной манер.

   - Я открою створы и выпущу вас. И я вам заплатил,  и  все  справедливо,

так? Тогда - до скорого, Тощий. Да полюбят тебя  Великие  за  то,  что  ты

вернул мне мой народ.

   -  Прощай,  -  отозвался  Тощий  и  помахал  рукой.  -  Может,  мы  еще

когда-нибудь вернемся и поглядим, как ты тут процветаешь.

   Люк закрылся.

 

 

   Л'ин нежно гладил медную проволоку и ждал  грома  ракетных  двигателей;

ему было и радостно и тревожно. Медь - это счастье, но мысли,  которые  он

прочел у Толстяка, сильно его смущали...

   Он смотрел, как уносится вверх теперь уже немигающий уверенный  огонек.

Если эти двое расскажут на Землей" радиоактивных камнях, впереди рабство и

гибель. Если промолчат,  быть  может,  его  племя  возродится  к  прежнему

величию и вновь отправится на другие планеты; теперь его встретят не дикие

джунгли, а жизнь и разум. Быть может, когда-нибудь, владея древним знанием

и покупая на других планетах вещества, которых нет на Луне,  потомки  даже

найдут способ вернуть родному миру былое  великолепие  -  не  об  этом  ли

мечтали предки, пока ими не овладела безнадежность и  не  простерлись  над

его народом крылья ночи...

   Ракета поднималась по спирали, то заслоняя, то вновь открывая просвет в

вышине - равномерно сменялись  тень  и  свет,  напоминая  взмахи  крыльев.

Наконец черные крылья достигли свода, Л'ин  открыл  шлюз,  они  скользнули

наружу - и стало совсем светло... быть может, это предзнаменование?

   Он понес медную проволоку в детскую.

   ...А на корабле Тощий  Лейн  смеющимися  глазами  следил  за  Толстяком

Уэлшем - тому явно было не по себе.

   - Каков наш приятель? - сказал Тощий. - Не хуже людей, а?

   - Угу. Пускай даже лучше. Я на все согласен.

   - А как насчет радиоактивных? - Тощий ковал железо, пока горячо.

   Толстяк подбавил двигателям мощности и ахнул: ракета рванулась вперед с

небывалой силой, его вдавило в кресло. Он перевел  дух,  немного  посидел,

глядя в одну точку. Наконец, пожал плечами и обернулся к Тощему.

   - Ладно, твоя взяла. Обезьяну никто не тронет, я буду держать  язык  за

зубами. Теперь ты доволен?

   Тощий  Лейн  был  не  просто  доволен.  Он  тоже  в  случившемся  видел

предзнаменование. И, значит, идеалы не  такая  уж  глупость.  Быть  может,

когда-нибудь черные крылья предрассудков и чванливого  презрения  ко  всем

иным племенам и  расам  перестанут  заслонять  небо  Земной  империи,  как

перестали  они  застилать  глаза  Толстяку.  И  править  миром  будет   не

какая-либо одна раса, но разум.

   - Да, Толстяк, я очень доволен. И не горюй, ты не так уж много потерял.

На этой Луиновой схеме сцепления мы с тобой разбогатеем; она пригодится по

крайней мере для десяти разных механизмов. Что ты станешь делать со  своей

долей?

   Толстяк расплылся в улыбке.

   - Начну валять дурака. Помогу тебе снова взяться  за  твою  пропаганду,

будем вместе летать по свету и целоваться с марсиашками да  с  обезьянами.

Любопытно, про что сейчас думает наша обезьянка.

   А Л'ин в эти минуты ни о чем не думал: он уже решил  для  себя  загадку

противоречивых сил, действующих в уме Толстяка, и знал, какое  тот  примет

решение. Теперь он готовил медный купорос и уже провидел  рассвет,  идущий

на смену ночи. Рассвет всегда прекрасен, а этот - просто чудо!

 

 

 

    Лестер дель Рей.

    Елена Лав

 

   -----------------------------------------------------------------------

   Lester del Rey. Helen O'Loy (1938).

   Сборник "И грянул гром". Пер. - Д.Жуков.

   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 August 2000

   -----------------------------------------------------------------------

 

 

   Я  уже  глубокий  старик,  а  все  как  сейчас  вижу  и  слышу  -  Дэйв

распаковывает ее, оглядывает и говорит, задыхаясь от восхищения:

   - Красавица, а?

   Она была красива; мечта, а не сплав пластиков и металлов. Что-то  вроде

этого чудилось поэтам-классикам, когда они писали свои сонеты. Если  Елена

Прекрасная выглядела так, то древние греки, видимо, были жалкими скрягами,

раз они спустили на воду ради нее всего лишь тысячу кораблей. Примерно это

я и сказал Дэйву.

   - Елена Прекрасная? - Он взглянул на ее бирку. - По крайней  мере,  это

название получше того, что здесь написано, - К2У88. Елена... мммм... Елена

Сплав.

   - Не очень благозвучно. Слишком много согласных в одном месте. А что ты

скажешь насчет Елены Лав?

   - Елена Лав. Да, она и есть воплощение любви, Фил.

   Таково было первое впечатление от этого сплава красоты, мечты и  науки,

с добавкой стереоаппаратуры и двигательных механизмов; зато  потом  голова

пошла кругом...

   Мы с Дэйвом учились не в одном колледже, но, когда я приехал в  Мессину

и занялся медицинской практикой, оказалось, что у  него  на  первом  этаже

моего дома небольшая мастерская по  починке  роботов.  Мы  подружились,  а

когда я увлекся одной девицей, он нашел, что ее сестра-двойняшка не  менее

привлекательна, и мы проводили время вчетвером.

   Когда наши дела пошли лучше, мы сняли дом  поблизости  от  ракетодрома.

Там было шумно,  но  платили  мы  дешево  -  соседство  ракет  жильцов  не

устраивало. Нам же нравилось жить просторно. Наверно, со  временем  мы  бы

женились на двойняшках, если бы не ссорились с ними.  Бывало,  Дэйв  хочет

взглянуть на взлет новой ракеты, направляющейся на Венеру, а его двойняшка

желает посмотреть передачу с участием стереозвезды  Ларри  Эйнсли,  и  оба

упрямо стоят на своем. Мы распрощались с девушками и с тех  пор  проводили

вечера дома.

   Но проблемой роботов и их эмоций мы занялись только после того, как наш

прежний робот "Лена" посыпала бифштекс  ванилью  вместо  соли.  Пока  Дэйв

разбирал Лену, чтобы найти причину неисправности, мы с  ним,  естественно,

рассуждали о будущности машин. Он был уверен, что в один  прекрасный  день

роботы превзойдут людей, а я сомневался.

   - Послушай, Дэйв, - возражал я, - ты же знаешь, что Лена  не  думает...

по-настоящему...  При  противоречивых  сигналах  она  могла  бы  исправить

ошибку. Но ей все равно; она действует  механически.  Человек  мог  бы  по

ошибке схватить ваниль, но сыпать ее не стал бы. Лена достаточно умна,  но

у нее нет эмоций, нет самосознания.

   - Действительно, это самый большой недостаток нынешних машин. Но мы его

устраним, вмонтируем в них кое-какие автоматические эмоции или  что-нибудь

вроде этого. - Он привинтил Лене голову и включил  питание.  -  Принимайся

снова за работу, Лена, сейчас девятнадцать часов.

   К тому времени  я  специализировался  на  эндокринологии  и  всем,  что

связано с ней. Психологом я не был, но разбирался  в  железах,  секрециях,

гормонах и прочих мелочах, которые являются физическим источником  эмоций.

Медицине  потребовалось  триста  лет,  чтобы  узнать,  как  и  почему  они

работают, и я не представлял себе  людей,  которые  могли  бы  создать  их

искусственные дубликаты за меньшее время.

   Ради подтверждения этого я принес домой книги, научные  труды,  а  Дэйв

сослался на изобретение катушек памяти и веритоидных глаз. В  тот  год  мы

так много занимались  наукой,  что  Дэйв  освоил  всю  эндокринологическую

теорию, а я мог бы изготовить новую Лену по памяти. Чем больше мы спорили,

тем   меньше   я   сомневался   в   возможности   создания    совершенного

"homomechanensis".

   Бедняжка Лена. Половину  времени  ее  тело,  состоявшее  из  берилловых

сплавов, проводило в разобранном состоянии. Сперва  мы  преуспели  лишь  в

том, что она готовила нам на завтрак жареные щетки и мыла посуду в  масле.

Потом однажды она приготовила отличный обед из шести блюд, и  Дэйв  был  в

восторге.

   Он работал всю ночь, меняя ее схему, ставя новые катушки,  расширяя  ее

словарный запас. А на следующий день она вдруг вскипела и стала  энергично

ругаться, когда мы ей сказали, что она выполняет свою работу неправильно.

   - Это ложь, - кричала она, потрясая щеткой своего пылесоса.  -  Вы  все

врете. Если бы вы, такие-растакие, давали  бы  мне  побольше  времени  для

работы, я бы навела порядок в доме.

   Когда мы успокоили ее и она снова принялась  за  работу,  Дэйв  потянул

меня в кабинет.

   - С Леной ничего не выйдет, -  объяснил  он.  -  Придется  удалить  эту

имитацию надпочечной железы и вернуть ее в нормальное  состояние.  Но  нам

надо приобрести робот получше.  Машина  для  домашних  работ  недостаточно

сложна.

   - А как насчет новых  универсальных  моделей  Дилларда?  Они,  кажется,

совмещают в себе все и вся.

   - Точно. Но и  они  не  годятся.  Надо,  чтобы  нам  сделали  робот  по

специальному заказу, с полным набором катушек  памяти.  И  из  уважения  к

нашей старой Лене пусть он будет иметь женский облик.

   Таким вот образом и появилась Елена. У Дилларда сделали чудо и  придали

всем своим ухищрениям девичий облик. Даже лицо, сделанное  из  пластика  и

резины, было подвижным и  могло  выражать  эмоции.  Ее  снабдили  слезными

железами и  вкусовыми  бугорками;  она  была  приспособлена  для  имитации

человека во всем - от дыхания до  отращивания  волос.  Счет,  который  нам

прислали вместе с ней,  являл  собой  еще  одно  чудо;  мы  с  Дэйвом  еле

наскребли денег; пришлось даже пожертвовать  Леной  и  сесть  на  голодную

диету.

   К тому времени я уже сделал много сложных операций на  живой  ткани,  и

некоторые из них требовали великой находчивости, но  я  почувствовал  себя

студентом-медиком, когда мы откинули переднюю  панель  ее  торса  и  стали

вглядываться   в   переплетения   ее   "нервов".   Дэйв   уже   подготовил

автоматические железы - компактные устройства  из  радиоламп  и  проводов,

которые гетеродинировали электрические импульсы,  возникающие  при  работе

мысли, и изменяли эти импульсы таким же образом, как адреналин  влияет  на

реакцию человеческого ума.

   Вместо того чтобы спать,  мы  всю  ночь  вглядывались  в  схему  Елены,

прослеживали ее мыслительные процессы в лабиринте цепей и вживляли то, что

Дэйв назвал "гетеронами". И пока мы  работали,  в  дополнительную  катушку

памяти с ленты вводились тщательно подготовленные мысли о самосознании,  о

человеческих  чувствах  и  восприятии  жизни.  Дэйв   считал,   что   надо

предусмотреть все без исключения.

   Уже рассвело,  когда  мы  кончили  работу,  выдохшиеся  и  взвинченные.

Оставалось только оживить Елену, включив  электрический  ток.  Как  и  все

машины Дилларда, она работала не на батареях, а  на  крошечном  атомоторе,

который после включения больше не требовал внимания.

   Дэйв отказался включать ее.

   - Подождем. Давай сперва выспимся и отдохнем, - сказал он. - Мне самому

не терпится, как и тебе, но  мы  немногое  поймем  такие  вот,  смертельно

усталые. Сворачивайся, оставим пока Елену в покое.

   Хотя обоим нам не хотелось  откладывать  включение,  мы  понимали,  что

отдохнуть  не  мешало  бы.  Мы  все  бросили,  и  не  успел  аппарат   для

кондиционирования снизить температуру воздуха до ночной, как мы уже спали.

Я проснулся оттого, что Дэйв тряс меня за плечи.

   - Фил! Очнись!

   Я зевнул со стоном, перевернулся и посмотрел на Дэйва.

   - Ну?.. О-ох! Что там? Елена уже...

   - Нет, это старая миссис ван Стайлер. Она  видеофонировала  и  сказала,

что ее сын влюбился до безумия в прислугу. Она хочет, чтобы ты  приехал  и

дал контргормоны. Сейчас они на летнем отдыхе в штате Мэн.

   Богатая миссис ван Стайлер! Я не мог позволить себе отказаться от этого

вызова после того, как Елена поглотила  остаток  моих  сбережений.  Но  за

такую работу я обычно не брался.

   - Контргормоны! На это уйдет полных две недели. К тому же я не  из  тех

светских врачей, которые ковыряются в  железах  ради  того,  чтобы  делать

дураков счастливыми. Я берусь только за серьезные случаи.

   - И ты хочешь понаблюдать за  Еленой.  -  Дэйв  ухмылялся,  но  говорил

серьезно. - Я сказал миссис ван Стайлер, что это будет стоить ей пятьдесят

тысяч!

   - Сколько?!

   - Она согласилась, только просила поспешить.

   Разумеется, выбора у меня не  было,  хотя  я  с  большим  удовольствием

свернул бы жирную морщинистую шею миссис ван Стайлер. У  нее  не  было  бы

никаких неприятностей, если бы она в своем домашнем хозяйстве пользовалась

услугами роботов, как все, но богатство вынуждало ее оригинальничать.

 

 

   Итак, пока Дэйв дома забавлялся Еленой,  я  ломал  себе  голову,  каким

образом напичкать Арчи ван Стайлера контргормонами, а  заодно  дать  их  и

горничной. Меня об этом не просили, но бедная девочка была по уши влюблена

в Арчи. Дэйв, казалось, мог бы держать меня в курсе дела, но я не  получил

от него ни строчки.

   Только три недели спустя вместо двух, доложив, что Арчи "выздоровел", я

принял гонорар. С такими деньгами в кармане я мог позволить себе  заказать

спецрейс и прибыл ракетой в Мессину через  полчаса.  До  дому  было  рукой

подать.

   Войдя в прихожую, я услышал легкий топот ног и голос, полный страсти:

   - Дэйв, милый, это ты?

   С минуту я не мог произнести ни слова. И снова донесся умоляющий голос:

   - Дэйв?

   Не знаю, чего я ожидал, но я никак не ожидал, что Елена  встретит  меня

таким образом - она остановилась и пристально смотрела на меня, на лице ее

явно было написано разочарование, ручки, прижатые к груди, трепетали.

   - О! - воскликнула она. - Я думала, это Дэйв. Теперь он совсем  не  ест

дома, но я все равно жду его к ужину. - Она опустила руки  и,  сделав  над

собой усилие, улыбнулась. - Вы Фил, не так ли? Дэйв  говорил  мне  о  вас,

когда... сперва. Я очень рада, что вы вернулись. Фил.

   - Рад видеть тебя в добром здравии, Елена. - А что  еще  можно  сказать

при обмене любезностями с роботом? - Ты что-то сказала насчет ужина?

   - О да. Наверно, Дэйв опять поужинает в центре, так что мы с вами можем

сесть за стол. Так приятно, когда в доме есть с кем поболтать. Фил. Вы  не

возражаете, если я буду вас звать просто Филом? Кажется, вы  что-то  вроде

крестного отца мне...

   Мы ели. Я не рассчитывал на это, но,  видимо,  она  считала  поглощение

пищи таким же нормальным явлением, как хождение. Правда, ела она  мало,  а

все больше поглядывала на входную дверь.

   Когда мы уже кончали ужинать, пришел Дэйв, хмурый как туча. Елена  было

встала, но он улизнул наверх, бросив мне через плечо:

   - Привет, Фил. Зайди ко мне потом наверх.

   С ним было что-то совсем неладное. Мне показалось,  что  глаза  у  него

тоскливые, а когда я повернулся к  Елене,  то  увидел  ее  в  слезах.  Она

всхлипывала и тем не менее принялась поглощать неуместно много пищи.

   - Что с ним... и с тобой? - спросил я.

   - Он устал от меня.

   Она отодвинула тарелку и торопливо добавила:

   - Вы лучше поговорите с ним, пока я приберусь.  А  со  мной  ничего  не

случилось. Во всяком случае, я ни в чем не виновата.

   Она собрала тарелки и бросилась на  кухню;  могу  поклясться,  что  она

рыдала.

   Возможно,  весь  мыслительный  процесс  состоит   из   серий   условных

рефлексов... но она наверняка была вне себя от этих условностей,  когда  я

уходил. С Леной в пору ее расцвета  не  происходило  ничего  подобного.  Я

пошел наверх к  Дэйву,  чтобы  он  помог  мне  разобраться  во  всей  этой

путанице.

 

 

   Он доливал водой из сифона стакан с яблочным бренди, и  я  увидел,  что

бутылка почти пуста.

   - Тебе налить? - спросил он.

   Кажется, это была неплохая идея. Над головой  раздался  рев  взлетающей

ракеты, и  только  он  один  оставался  знакомым  мне  в  нашем  доме.  По

провалившимся глазам Дэйва было видно, что за мое отсутствие он осушил  не

одну бутылку и не намеревался бросить это занятие. Себе он налил еще  раз,

но уже достав новую бутылку.

   - Это, конечно, не мое  дело,  Дэйв,  но  это  зелье  твоих  нервов  не

укрепит. Какой бес вселился в тебя и Елену? Призраки являются?

   Елена ошибалась; он  не  ужинал  в  городе...  вообще  не  ел.  Он  так

расслабленно рухнул в кресло, что это говорило не об усталости и нервах, а

скорее о голодном истощении.

   - Заметно, да?

   - Заметно? Вы вот где сидите у меня оба, в горле.

   - Гммм... - Он прихлопнул несуществовавшую муху и  еще  глубже  ушел  в

свое пневматическое кресло. - Наверно, мне не надо было оживлять Елену  до

твоего возвращения. Но если бы не  началась  другая  стереопередача...  Во

всяком случае, с нее-то все и началось. А эти твои сентиментальные  книжки

довели дело до конца.

   - Спасибо. Теперь мне все понятно.

   - Ты знаешь. Фил, у меня  в  провинции  есть  одно  место...  фруктовая

плантация. Отец оставил мне в наследство. Кажется, мне надо присмотреть за

ней.

   Так  вот  мы  и  разговаривали.  Но  наконец,  основательно   выпив   и

основательно попотев, я выкачал из него кое-что, а потом дал ему амитал  и

уложил в постель. Разыскав Елену, я стал выпытывать у нее остальное,  пока

не уразумел, в чем дело.

   Очевидно,  вскоре  после  моего  отъезда  Дэйв  включил  ее  и   провел

предварительную проверку ее  способностей,  которые  вполне  удовлетворили

его. У нее была превосходная реакция... настолько хорошая,  что  он  решил

оставить ее в покое и взяться за свою обычную работу.

   Естественно, что она со всеми  ее  неиспытанными  эмоциями  была  полна

любопытства и хотела, чтобы он остался с ней. Тогда его осенило. Рассказав

ей,  какие  у  нее  будут  обязанности  по  дому,  он  усадил   ее   перед

стереовизором, включил какой-то фильм о путешествиях  и,  заняв  ее  этим,

ушел.

   Она  досмотрела  видовой  фильм  до  конца,  а  потом  станция   начала

показывать свой серийный фильм с Ларри Эйнсли в главной роли, с тем  самым

душещипательным красавчиком, из-за которого расстроились наши отношения  с

двойняшками. Случайно он оказался похожим на Дэйва.

   Елена впитывала в себя фильм, как ива воду. Зрелище  было  превосходной

отдушиной  для  распиравших  ее  эмоций.  Когда  оно  закончилось,   Елена

разыскала  любовную  историю  в  другой   программе   и   пополнила   свое

образование. После полудня по стереовизору  обычно  показывают  новости  и

ведут музыкальные передачи, но тогда она обнаружила мои книги, а  я  люблю

юношеское чтиво.

   Дэйв вернулся домой в лучшем расположении духа. Уже в прихожей он учуял

запах такой пищи, по какой скучал много  недель.  И  он  сразу  представил

себе, какой превосходной домохозяйкой будет Елена.

   Так  что  для  него  было  совершеннейшей  неожиданностью,   когда   он

почувствовал вдруг, как вокруг  его  шеи  обвились  две  сильные  руки,  и

услышал дрожащий от нежности голос:

   - О Дэйв, милый, я так скучала по тебе, и я вся трепещу при виде тебя.

   Возможно, ее технике обольщения еще недоставало некоторого блеска, зато

энтузиазма было хоть отбавляй, и  Дэйв  почувствовал  это,  когда  пытался

уклониться от ее поцелуя. Действовала она быстро и неистово... все-таки  в

движение Елену приводил атомотор.

 

 

   Дэйв не был ханжой, но он не забывал, что она в конце концов всего лишь

робот. Для  него  не  имел  значения  тот  факт,  что  чувства,  движения,

внешность у нее были как у юной богини. Не без  усилий  он  вывернулся  из

объятий Елены и потащил ее к столу. Ужиная,  он  заставил  есть  и  Елену,

чтобы этим занятием отвлечь ее внимание.

   После того как она выполнила свою вечернюю работу, он позвал ее к  себе

в кабинет и прочел ей продуманную лекцию о том, как глупо она себя  ведет.

Видимо, это была неплохая лекция, потому что продолжалась  она  целых  три

часа и касалась ее положения в жизни,  идиотизма  стереофильмов  и  прочей

всякой всячины. Когда он замолк, Елена взглянула на него  своими  влажными

от слез глазами и сказала с тоской:

   - Я все понимаю, Дэйв, но по-прежнему люблю тебя.

   Тогда-то Дэйв и начал пить.

   Дело становилось хуже с каждым днем. Если он задерживался в городе, она

плакала, когда он возвращался. Если он возвращался вовремя, она носилась с

ним как с писаной торбой и липла к нему. Он запирался в  своей  комнате  и

слышал, как она внизу ходит  из  угла  в  угол  и  бормочет,  а  когда  он

спускался, она с упреком смотрела на него до тех пор, пока он не убегал  к

себе.

   Утром я отослал Елену, придумав ей какое-то  поручение,  а  сам  поднял

Дэйва.  В  ее  отсутствие  я  накормил  его  приличным  завтраком  и   дал

тонизирующего для успокоения нервов. Он все еще был вял и угрюм.

   - Послушай, Дэйв, - прервал я его размышления. - В конце  концов  Елена

же не человек. Почему бы не выключить ее и не сменить ей несколько катушек

памяти? Потом мы сможем убедить ее, что она никогда не была влюблена и что

в дальнейшем не имеет на это права.

   - Попробуй. Я тоже думал об этом, но она так взвыла, что самого старика

Гомера могла бы поднять из могилы. Она говорит, что это убийство... и  все

такое прочее. Да я и сам не могу отделаться от такого  же  чувства.  Может

быть, она и не женщина, но поди отличи ее, когда она с мученическим  видом

говорит тебе: давай убивай.

   - Но мы же не вставляли в нее замену тех секреций, которые наличествуют

в человеке в период любви.

   - Я не знаю,  что  мы  там  вставляли.  Может,  в  гетеронах  произошла

обратная вспышка или какое-нибудь замыкание. Во всяком случае,  эта  мысль

так втемяшилась ей в голову, что нам придется сменить весь набор катушек.

   - За чем же дело?

   - Действуй. Ты же наш домашний врач. Я не привык возиться  с  эмоциями.

По правде говоря, из-за  ее  поведения  я  возненавидел  всякую  работу  с

роботами. Мое дело прогорает.

   Увидев, что Елена возвращается, он выскочил через черный ход  и  сел  в

монорельсовый экспресс. Я  собирался  уложить  его  в  постель,  но  потом

раздумал. Может быть, в мастерской ему будет лучше, чем дома.

   - Дэйв ушел?

   У Елены сразу же появился мученический вид.

   - Да. Я заставил его поесть, и он поехал на работу.

   - Я рада, что он поел.

   Она упала на стул, будто в изнеможении, хотя до меня  не  доходит,  как

это машина может устать.

   - Фил!

   - Да, в чем дело?

   - Вы думаете, ему со мной плохо? Я хочу сказать, вы думаете, он был  бы

счастливее, если бы меня не было здесь?

   - Он с ума сойдет, если ты будешь продолжать вести  себя  с  ним  таким

образом.

   Елена вздрогнула. Она так умоляюще стиснула свои маленькие ручки, что я

почувствовал себя бесчеловечным зверем. Но я опомнился и продолжал:

   - Даже если я отключу источник энергии и  переменю  твои  катушки,  ты,

наверно, все равно будешь преследовать его.

   - Я все понимаю. Но ничего не могу поделать с  собой.  Я  была  бы  ему

хорошей женой, я в самом деле справилась бы, Фил.

   У меня перехватило дыхание; дело зашло чуть-чуть дальше, чем  следовало

бы.

   - И родила бы ему здоровых сыновей,  наверно?  Мужчине  нужны  плоть  и

кровь, а не металл и резина.

   - Перестаньте, умоляю! Такое о себе мне и в голову не приходит. По моим

представлениям, я женщина.  И  вы  знаете,  насколько  совершенно  я  могу

имитировать настоящую женщину... во всех отношениях. Я не могу родить  ему

сыновей, но во  всех  других  отношениях...  Я  буду  очень  стараться.  Я

уверена, что буду ему хорошей женой.

   Я сдался.

   Дэйв не вернулся домой ни в тот вечер, ни в следующий. Елена  суетилась

и волновалась, умоляя меня обзвонить больницы и полицейские участки, но  я

знал, что с ним ничего не случилось. Он всегда носил с собой удостоверение

личности. И все  же,  когда  он  не  явился  и  на  третий  день,  я  стал

беспокоиться. А  когда  Елена  решила  сходить  к  нему  в  мастерскую,  я

согласился пойти с ней.

   Мы застали там Дэйва с еще одним  человеком,  которого  я  не  знал.  Я

выбрал для Елены стоянку таким образом, чтобы Дэйв не мог  увидеть  ее,  а

она могла его слышать, и вошел, как только незнакомец покинул мастерскую.

   Дэйв выглядел немного лучше и вроде бы обрадовался мне.

   - Привет, Фил. Как раз собирался закрыть мастерскую. Пойдем поедим.

   Елена не вынесла и присоединилась к нам.

   - Пошли домой, Дэйв. У меня жареная утка  со  специями.  Ты  же  любишь

такую.

   - Сгинь! - сказал Дэйв. Она отпрянула  и  повернулась,  чтобы  уйти.  -

Ладно, оставайся. Тебе это тоже полезно послушать.  Я  продал  мастерскую.

Человек, которого вы только  что  видели,  купил  ее.  Я  уезжаю  на  свою

фруктовую плантацию, о которой говорил тебе. Фил. Я сыт машинами по горло.

   - Ты там умрешь с голоду, - сказал я ему.

   - Нет, спрос на старинные фрукты, растущие на воле, все  увеличивается.

Народу надоели все эти гидропонные штучки. Отец всегда неплохо зарабатывал

на фруктах. Я сейчас же пойду домой, соберусь и уеду.

   Елена гнула свою линию.

   - Я соберу твои вещи, Дэйв, пока ты  будешь  есть.  На  десерт  у  меня

яблочный пирог.

   Земля разверзлась под ее ногами, но  она  не  забыла,  что  он  обожает

яблочные пироги.

   Елена готовила хорошо, если не сказать - гениально. Это было  сочетание

всего лучшего, взятого от женщины и машины. Мы сели за стол, и  Дэйв  съел

довольно много. К концу ужина он оттаял настолько,  что  похвалил  утку  и

пирог и поблагодарил Елену за помощь  при  сборах.  Он  даже  разрешил  ей

поцеловать его на прощанье,  хотя  решительно  не  позволил  проводить  до

ракеты.

   Елена  пыталась  вести  себя  мужественно,  когда  я  вернулся,  и  мы,

запинаясь, поговорили немного о слугах миссис ван Стайлер.  Но  мы  быстро

выдохлись, и Елена все остальное время просидела  у  окна,  уставившись  в

него невидящим взором.  Даже  стереокомедия  не  заинтересовала  ее,  и  я

вздохнул с облегчением, когда она ушла в свою комнату. Она могла  понижать

подачу питания, когда хотела симулировать сон.

   Со временем я начал понимать,  почему  она  отказывается  считать  себя

роботом. Я и сам стал думать о ней  как  о  девушке.  С  ней  было  хорошо

проводить время. Не считая тех редких перерывов, когда она уединялась  для

переживаний или сидела у телескрипта в ожидании письма, которое так  и  не

пришло, не нашлось бы никого, с кем было бы так  приятно  жить  под  одной

крышей. В доме стало так уютно, как никогда не было при Лене.

   Я взял с собой Елену в Гудзон, чтобы походить  по  магазинам,  где  она

хихикала и мурлыкала, перебирая шелка и побрякушки, бывшие тогда  в  моде,

примеряла бесконечные шляпки и вела себя  как  любая  нормальная  девушка.

Однажды мы с ней отправились ловить форель, и она доказала, что в ней есть

спортивная  жилка  и  что  она  способна  сосредоточиваться  по-мужски.  Я

наслаждался ее обществом и думал, что она забывает Дэйва. Так было до  тех

пор, пока  однажды  я  не  заявился  домой  неожиданно  и  не  застал  ее,

скорчившуюся на диване, сучившую ногами, истерически рыдавшую.

   Тогда-то я и заказал разговор с Дэйвом. Его никак  не  могли  найти,  и

Елена стояла рядом со мной, пока я ждал, что он откликнется на вызов.  Она

была нервозна и суетлива, как старая дева, пытающаяся заполучить муженька.

Но наконец Дэйва нашли.

   - Что случилось. Фил? - спросил он, когда его лицо появилось на экране.

- Я как раз собирал вещи, чтобы...

   Я перебил его:

   - Такое положение вещей больше продолжаться не может, Дэйв. Я  решился.

Я сегодня же вечером повыдергаю из Елены все катушки. Уж  лучше  так,  чем

видеть, что с ней происходит.

   Елена протянула руку и коснулась моего плеча.

   - Быть может, это лучший выход, Фил. Я понимаю вас.

   Голос Дэйва стал прерывистым.

   - Фил, ты сам не понимаешь, что говоришь!

   - Прекрасно понимаю. К тому времени,  когда  ты  доберешься  сюда,  все

будет кончено. Ты же слышал, она согласна.

   Дэйв стал мрачнее черной тучи.

   - Я не хочу этого, Фил. Она наполовину моя, и я запрещаю!

   - Ты самый...

   - Давай называй меня чем угодно... Я  передумал.  Я  собирал  чемоданы,

чтобы вернуться домой, когда ты меня вызвал.

   Елена суетилась возле меня, ее сияющие глаза были устремлены на экран.

   - Дэйв, ты хочешь... ты...

   - Я только что пришел в себя и  сообразил,  каким  же  я  был  дураком,

Елена. Фил, я буду дома часа через два, и если что-нибудь...

   Ему не пришлось просить меня выйти вон. Но, еще не успев захлопнуть  за

собой дверь, я услышал, как Елена что-то мурлычет относительно  того,  что

быть женой плантатора - предел ее желаний.

   Они ошибались, думая, что это будет для меня неожиданностью. Кажется, я

догадывался, что произойдет, когда вызывал Дэйва. Если мужчине не нравится

девушка, он никогда не поступает так, как вел себя до сих  пор  Дэйв;  так

ведут себя, когда думают, что девушка не нравится... ошибочно думают.

   Ни из одной женщины не получалось более милой невесты и приятной  жены.

Елена не остыла в своем рвении хорошо готовить и держать  дом  в  порядке.

Когда она уехала,  наше  старое  жилище,  казалось,  опустело,  и  я  стал

наведываться на плантацию раз, а то и два в неделю. Временами, наверно,  у

них были свои тревоги, но я никогда не замечал этого, и я знаю, что соседи

никогда не подозревали ничего, считая их нормальными мужем и женой.

   Дэйв старел, а Елена, разумеется, нет. Но, говоря между нами, мы с  ней

покрывали ее лицо морщинами и меняли ее волосы на  седые,  чтобы  Дэйв  не

догадался, что она не стареет вместе с ним - мне кажется,  он  забыл,  что

она не человек.

   В сущности, я и сам забыл. И, только получив сегодня  утром  письмо  от

Елены, я вернулся к действительности. Почерк  у  нее  красивый,  и  только

местами у нее дрожала рука. В письме сообщалось о том неизбежном,  что  не

предусмотрели ни Дэйв, ни я.

 

   "Дорогой Фил!

   Как вы знаете, Дэйв уже несколько лет страдал  сердечной  болезнью.  Мы

думали, что он выживет, но, видно, нашим надеждам не суждено было сбыться.

Он умер у меня на руках перед самым рассветом. Он просил передать вам свой

прощальный привет.

   Я прошу вас, Фил, о последней милости. Для  меня  остается  одно  после

того, как все будет кончено. Кислота разъедает  металл  так  же,  как  она

разъедает плоть, и я умру вместе с Дэйвом. Пожалуйста, присмотрите,  чтобы

нас похоронили вместе и чтобы гробовщики не открыли  моего  секрета.  Дэйв

тоже этого хотел.

   Бедный, мой милый Фил! Я знаю, что вы любили Дэйва как брата и  что  вы

сочувствуете мне. Пожалуйста, не слишком горюйте  о  нас,  потому  что  мы

прожили с ним счастливую жизнь и оба  считали,  что  должны  перейти  этот

предел рука об руку.

   С любовью и благодарностью - Елена".

 

   Рано или поздно это должно  было  произойти.  Я  немного  оправился  от

потрясения, нанесенного мне письмом. Через несколько минут я уезжаю, чтобы

выполнить последние пожелания Елены.

   Дэйв был счастливцем и моим лучшим другом. А Елена... Ну,  как  вы  уже

знаете, я глубокий старик и могу смотреть на вещи более трезво. Я  мог  бы

жениться, создать семью, наверно, Но... на свете была  только  одна  Елена

Лав.