Александр ГРОМОВ
                            ВЛАСТЕЛИН ПУСТОТЫ
                       или Фарш о Растворении Мира,
                 с двумя прологами и без единого эпилога
                                (фрагмент)
                                 ПРОЛОГ 1
     Самым  неожиданным  было  то,  что  прогнозы   о   полном   вымирании
человечества к 2100 (3000? 4000?) году н.э. ни на грош не оправдались.
     Самым закономерным было то же самое.
     И  Солнце  по-прежнему  светило,  грело  и,  не  задаваясь   вопросом
"зачем?", продолжало свой ленивый путь по Галактике через звездный клочок,
ответвившийся от спирального рукава Ориона-Лебедя.
     И планеты - все, как одна, - по-прежнему слонялись  от  перигелиев  к
афелиям своих орбит, в положенное время подставляя солнечному ветру то или
иное  полушарие,  меняли  климат,  теряли  и  наращивали  полярные  шапки,
безумствовали землетрясениями и ураганами,  варили  в  мантиях  редкостные
минералы, принимали переселенцев  и,  не  задаваясь  вопросом  "за  что?",
безропотно отдавали им то, что имели.
     Астероидов уже не было.
     Люди рождались, старели, трудились, впадали в крайности,  возносились
над миром и выбирались из нищеты,  крали  чужое  белье  и  устремлялись  к
звездам, лечились от насморка и воспитывали детей, становились тиранами  и
мучениками, создавали шедевры искусства, исполняли двумя пальцами "Собачий
вальс", ссорились с соседями, погружались в религии и  пытались  позитивно
воздействовать на наследственность.
     Умирали как всегда.
     Как и прежде, человечество превосходило неживую природу многообразием
явлений, и человек зачастую  сам  не  подозревал,  насколько  он  велик  и
настойчив, - равно как неведома ему была мера  собственной  беспомощности,
беспринципности и глупости.
     Земная цивилизация пережила химический, радиационный  и  генетический
кризисы, одну глобальную  войну,  последствия  парникового,  тепличного  и
оранжерейного  эффектов  поочередно,  двадцать  три  пандемии  неизвестных
болезней, два малых ледниковых периода и один не так чтобы малый.
     Случалось, человечество вымирало на девять десятых  и  больше,  затем
возроджалось, меняясь с каждым новым возрождением и не подозревая об этом;
приобретало новые способности, быстро множилось в числе, меняло  привычки,
правительства и режимы, слабо реагировало  на  приказы  вождей  вынуть  из
карманов кукиши для учета последних - и, поплевывая  неизвестно  по  чьему
адресу, работало, работало, работало... После чего до очередного вымирания
оставалось не так уж далеко.
     Вопросы  перемещения  во  времени  все  еще  выглядели  теоретической
абстракцией.
     Примерно в 2200 году,  с  открытием  макротуннельного  эффекта,  была
разработана  туннельная  камера  -  вид  связи,  позволяющий  осуществлять
переброску материальных, в том числе  и  живых  тел  (в  виде  информации,
записанной на субкварковых частицах, с  последующей  сборкой  на  приемном
конце) практически мгновенно и на сколь угодно большие расстояния. С этого
момента вялый процесс колонизации солнечной системы ускорился в сотни раз.
Беспилотная ракета доставляла на  избранное  космическое  тело  туннельную
камеру-приемник,  после  чего  перед  камерой-передатчиком   выстраивалась
длинная очередь переселенцев. Очень скоро туннельные камеры стали основным
видом транспорта и на Земле.
     Не обошлось без оппозиции. Как  это  бывает  сплошь  и  рядом,  мысль
опередила время.
     Далеко не всем - оно и понятно - пришлась по  вкусу  идея  разрушения
человеческого  тела   в   камере-передатчике   и   использования   энергии
аннигиляции человека  для  туннельного  переноса.  Что  будет,  спрашивали
скептики, если при субкварковой записи часть информации будет утеряна  или
искажена? Пассажир появится в пункте назначения  нежизнеспособным  уродом,
да и появится  ли  он  там  вообще?  Стихийные  бунты  против  туннельного
транспорта обычно  носили  локальный  характер  и  по  размаху  ущерба  не
превосходили стоимости поврежденных камер, но продолжались довольно  долго
- вплоть до 2250 года. На этот отрезок времени падает и  громкий  скандал:
некая  молодая  незамужняя  особа  по  имени  Доминика  Лукреция   Санчес,
собираясь провести  уик-энд  на  Аляске,  вошла  в  туннельную  камеру  на
центральном вокзале Асунсьона и мгновение  спустя  появилась  в  Анкоридже
беременной на седьмом месяце. Лечащий врач  сеньориты  Санчес  заявил  под
присягой, что до злополучного инцидента ни о какой беременности  не  могло
быть  и  речи.  Судебный  процесс,  продолжавшийся  несколько  лет,  родил
прецедент: отцом ребенка была признана камера-передатчик  в  Асунсьоне,  и
вряд ли в чем-нибудь виновный обслуживающий персонал камеры был  присужден
к уплате алиментов в пользу матери малыша, появившегося  на  свет,  кстати
сказать, вполне здоровым. Впрочем, очень возможно, что это только анекдот.
     Численность населения Земли в целом  росла  (хотя  вряд  ли  за  счет
туннельного транспорта). Пилообразная  динамика  подъемов  и  падений,  до
обидного  похожая  на  зигзаги  численности  популяции  леммингов,   могла
позабавить кого угодно, только не землянина:
     2000 г. -  6.5 млрд. чел.
     2100 г. - 11.0 -- // --
     2200 г. - 15.3 -- // --
     2300 г. -  2.1 -- // --
     2400 г. -  8.7 -- // --
     2500 г. -  0.9 -- // --
     2600 г. -  4.4 -- // --
     2700 г. - 20.2 -- // --
     Солнечная система была  освоена.  Но  звезды  по-прежнему  оставались
недостижимыми. Теоретически существовала возможность  туннельной  заброски
исследователя в окрестности любой звезды в Галактике - но  только  в  виде
субкварковой информации об  этом  исследователе,  от  которой,  как  легко
понять, проку мало.
     В 2788  году  -  эта  дата  известна  точно  -  к  ближайшим  звездам
стартовали сразу два туннельных корабля - в их действии был  заложен  иной
принцип,  нежели  в  работе  заурядных  тунн-камер,  однако  название,  не
отражающее суть, прижилось, в чем нет ничего удивительного -  называют  же
слоеный торт Наполеоном, и все довольны.
     Туннельный корабль был способен покрыть расстояние до ближайших звезд
за время, исчисляемое  немногими  неделями.  В  системах  Альфы  Центавра,
Сириуса и Летящей Барнарда не было найдено подходящих для человека  планет
- впрочем, на всякий случай  там  были  оставлены  капсулы  с  туннельными
камерами. Прогресс был достигнут после изобилующего трудностями  полета  к
Эпсилон Эридана - из шести планет оранжевого карлика две - вторая и третья
-  оказались  пригодными  для  колонизации.  Вторая  стала  форпостом  для
дальнейшей эмиссии  человечества  в  Галактику.  Разрабатывались  методики
очистки планет, населенных местной жизнью -  редко  встречающейся  и,  как
правило, вполне  примитивной.  Отныне  человечество  получило  возможность
бесконтрольно увеличивать свою численность...
     В 2903 году началась Всеобщая Война.
     Надо ли описывать ужасы происходившего? Достаточно напомнить, что  по
окончании Войны была забыта письменность. Воюющие стороны умерщвляли  друг
друга ядерным, уродовали генетическим и трясли  геофизическим  оружием.  В
междоусобную бойню было вовлечено и население  ближайших  систем.  Как  ни
удивительно, победитель во  Всеобщей  Войне  был,  но  выигравшая  сторона
позавидовала проигравшей... О периоде до 3300 года нельзя  сказать  ничего
определенного: археологические находки из тех слоев наводят  на  мысль  об
очень странном и неудобопонятном социуме.
     Жизнь - теплилась.
     В  3658  году  человечество  вновь  изобрело  туннельную  камеру,   а
десятилетием позже сумело по уцелевшим чертежам  восстановить  примитивный
туннельный звездолет. Путь в Галактику  вновь  был  открыт.  К  4000  году
довоенный уровень развития цивилизации был  неизмеримо  превзойден  как  с
количественной, так и с качественной стороны...
     Но все это - к слову.
                                 ПРОЛОГ 2
     Никогда еще со времени постройки туннельного корабля  "Белая  Звезда"
на сирингийской верфи в его рубке не наблюдалось подобного столпотворения.
     - Поймали, наконец?..
     - Да, вот он. Веду вручную... Эх, потерял...  Очень  слабый  контакт,
эта штука почти ничего не отражает... Ага, снова поймал, вот  он!  Выходит
из-за кольца... маневр, так... сближение... Цель захвачена. Через шесть  с
половиной минут выходим на дистанцию уверенного поражения.
     Капитан потер виски. Шесть с половиной минут для принятия  решения  -
бездна времени.
     - Послушайте, э... как вас...  да-да,  я  помню...  Вы  уверены,  что
объект является искусственным?
     - Достоверность семь девяток, капитан. Чудес не бывает. Эта штуковина
заведомо  искусственная  и  режет  нам  курс.  Прикажете  объявить  боевую
тревогу?
     - Нет,  пока  только  готовность  номер  два.  Продолжаем  выполнение
программы, курса не меняем. Черт знает что! - пожаловался капитан  первому
помощнику. - Исторический момент, первая экспедиция  очистки,  десять  лет
подготовки на Сиринге плюс  перспективная  планета,  да  что  там,  просто
прекрасная планета! - и на тебе: на первом же витке того и  гляди  получим
по носу неизвестно от кого. Обидно, черт...
     - Просмотрели цивилизацию, капитан?
     - Вряд ли. Какая тут может быть цивилизация - лес один... И потом, не
я же выбирал для очистки эту  планету.  Уж  поверьте  мне,  в  Архиве  нет
никаких упоминаний ни о чистке, ни даже о беглой разведке этой системы кем
бы то ни было, кроме нас.
     -  Довоенные  информассивы   частично   утрачены,   капитан.   Да   и
послевоенные...
     - Будет вам, коллега, сам знаю. - Капитан помолчал, кусая губы.  -  И
очень хорошо знаю, что такое заявочный буй.
     - Вы полагаете, это земляне, капитан?
     - Обязан предполагать худшее. С землянами  нам  не  тягаться.  Кстати
сказать, у них довольно своеобразные заявочные буи... На локаторе!
     - Есть, капитан. Десантная капсула только что отошла.  Объект  меняет
курс и резко увеличил скорость. Две минуты  десять  секунд  до  выхода  на
дистанцию...
     Лицо  первого  помощника  быстро  каменело.  Только  дергался  кадык,
выдавая страх. Неожиданный рев капитана заставил резонировать переборки.
     -  Прекратить  выполнение  программы!  Боевая   тревога!   Огонь   на
поражение! Курс отхода мне, живо! Уходим! Ухо...
     Эти команды стали последним, что слышали люди  на  борту  туннельного
корабля "Белая Звезда", потому что раскаленный газ  не  способен  отдавать
команды, а умеет лишь расширяться в пустоте. На один короткий  миг  "Белая
Звезда" в самом деле стала ослепительной белой звездой, затем  расползлась
по черноте корявым осьминогом, бесстыдно  раскинувшим  толстые  светящиеся
щупальца. Затем свечение угасло.
     В малой десантной капсуле двое десантников лежали тесно, бок  о  бок,
как два соседних снаряда в кассете, а для третьего,  если  бы  и  сыскался
доброволец, места не нашлось бы, да и не надо. Уважающий себя десантник не
станет гордиться заурядным заданием. Всей работы - слетать на спокойную  с
виду планету, осмотреться, взять пробы. Положа руку  на  сердце,  автоматы
справились бы ничуть не хуже. Еще повезло, что капитан вошел в  положение,
позволив десантникам набрать немного вовне-часов для аттестации, - мог  бы
и не позволить...
     До  того,  как  прошла  команда  на  расстыковку,  старший  из   двух
десантников, чье имя не имеет для нас никакого  значения,  попросту  спал,
откинув голову в фиксаторы, и пробудился, ощутив легкий толчок, а вслед за
ним - невесомость, маскируемую привязными ремнями.  Младший,  чье  имя  не
должно нас пока интересовать, настолько успешно изображал, будто ничуть не
нервничает, что в самом деле успокоился и даже начал  позевывать.  Капсула
сядет точнехонько по наводке с "Белой Звезды", аналогично и взлетит  после
того, как десантники немного потопчутся по планете. Рутина - она рутина  и
есть.
     Удар оказался настолько сильным, что  оба  отключились  на  несколько
секунд. Капсулу встряхнуло, опрокинуло и закрутило волчком. Потом началась
работа - рутинная, но стремительная.
     Для хорошо подготовленного профессионала рутиной  является  абсолютно
все. Когда безумное вращение капсулы удалось остановить,  среди  жалобного
писка приборов прозвучало и записалось неизвестно для кого лишь  несколько
вопросов и ответов:
     - Чужой корабль?
     - Вряд ли. Больше похоже на сторожевой спутник.  Одного  не  понимаю:
почему мы еще живы?  -  Старший  посопел,  пытаясь  оживить  навигационный
комплект. - Ага... хоть это работает... Между прочим,  маршевый  двигатель
сдох. Скорее всего нас приняли просто-напросто за крупный обломок,  что  и
неудивительно.
     - А наши ему тоже врезали, - заметил младший. - Ты заметил?
     Старший только махнул рукой - возился с расчетами.
     - Витка два сделаем, - сказал он наконец. - Потом  будем  падать.  Не
сгорим, значит разобьемся.
     - Что-нибудь можно сделать?
     - Постараться упасть в океан. Тогда, может быть, утонем.
     - Шуточки у тебя...
     Потом они почти не разговаривали. О чем?..  Для  тех,  кому  осталось
жить навряд ли больше двух часов, минуты летят чересчур быстро. И им нужно
было успеть сделать очень многое... Или хотя бы попытаться успеть.
     Океан не любит падающих в него с неба. Он встречает их очень жестко.
     Казалось, капсула не  вынырнет  никогда.  Но  вот  она  едва  заметно
закачалась на  зыби,  и  младший,  порядком  повозившись,  сумел  отвалить
изуродованный  люк.  Он  вытащил  тело  старшего,  сразу  поняв,  что  ему
предстоит сделать,  и  все-таки  долго  пытался  оказать  ненужную  первую
помощь.  Затем  тело  соскользнуло  в  океан,  увлекая  за  собой  обрывок
лопнувшего привязного ремня и, медленно кружась, исчезло в глубине.
     Небо  здесь  было  синее,  как  на  Сиринге,  а  море  под   капсулой
сине-зеленое.  Младший  подождал  с  минуту,  пока   неяркая   вспышка   в
сине-зеленом не подтвердила: тело старшего перестало существовать. Шипящий
рой мелких пузырьков поднялся из глубины.
     Так хоронили десантников, так их хоронят. Ближайшим родственникам  на
Сиринге будет вручен личный жетон, снятый с груди погибшего. Если будет...
     Что  может  быть  банальнее  одиночки,  застрявшего  посреди  океана?
Младший мельком подумал, что глупо умереть способом, описанным тысячу раз,
и почему-то именно эта мысль вцепилась в него  намертво  и  не  отпускала.
"Глупо, - бормотал он, то и дело вглядываясь в горизонт изъеденными  солью
глазами. - Глупо".
     На второй день он попробовал опреснять воду. На  четвертый  попытался
пить соленую, и его выворотило. На шестой он привык и пил не морщась.
     Утром седьмого дня он прикончил НЗ и проклял старшего,  ошибшегося  в
расчетах. И в тот же день различил вдали полоску суши.
     Еще два долгих дня и две ночи человек пытался помочь ветру и  течению
прибить капсулу к материку, пока та не села на рифовую отмель.  Отсюда  до
густо поросшего лесом берега можно было рискнуть добраться вплавь.
     Какие-то крупные тени  двигались  под  ним  на  глубине,  пугая.  Уже
невдалеке от полосы  прибоя  под  самой  поверхностью  воды  совсем  рядом
пронеслось нечто непомерно большое, швырнув в лицо гребень поднятой волны.
     Он выполз на берег и долго отдыхал, лежа  на  песке.  Чей-то  длинный
язык высунулся у края отмели, обернулся вокруг капсулы,  и  титановый  шар
исчез. Человек отметил это вполне равнодушно. Потом вошел в  лес,  еще  не
решив, нужно ли ему продолжать бороться за жизнь до последнего, как учили,
или не стоит продлевать мучения еще на несколько дней.
     Когда-нибудь я расскажу вам о том, что с ним  случилось  дальше.  Или
расскажет он сам, я не против. Главное, все это тоже - к слову.
     Прошло пятьдесят лет.

                        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ВСТАНЬ И ИДИ
                                 ГЛАВА 1
                                  Лучший способ утолить жажду - утопиться.
                                                   Приписывается Умнейшему
     "Лидер-корвет "Основа Основ"  -  коммодору  Ульв-ди-Улану.  Внимание,
ваше превосходительство. До встречи с метеорным роем осталось пять  секунд
ровно. Мы запаздываем с маневром".
     "Коммодор Ульв-ди-Улан - лидер-корвету "Основа Основ". Не  паникуйте,
коллега. Я знаю".
     "Простите, ваше превосходительство, если я вмешиваюсь не в свое..."
     "Вмешиваетесь".
     "Еще раз простите, ваше превосходительство".
     "Ничего,  вы  мне   не   мешаете.   И   перестаньте   называть   меня
превосходительством, надоело. Кстати, все пристегнулись?"
     "Точно так, все, коммодор, даже Й-Фрон. Он-то  в  первую  очередь.  У
ограниченно ценных свое представление о собственной годности".
     "Не иронизируйте, коллега. Будьте скромнее".
     "Слушаюсь. Дозволено ли мне будет спросить, по какой причине отключен
мой автопрокладчик курса?"
     "Дозволено".
     "?"
     "Не понял вопроса, повторите".
     "?, коммодор".
     "Теперь понял. Как вам  хорошо  известно,  наш  курс  проложен  таким
образом, чтобы вывести  корабль  на  круговую  меридиональную  орбиту  для
выполнения основной задачи и при этом  избежать  контакта  как  с  главным
кольцом планеты, так и с отдельными метеорными роями. Вы же сами и выбрали
курс - эстетически совершенный, не спорю. Особенно хорош  этот  нырок  под
кольцо.  Однако   при   прокладке   курса   не   были   учтены   некоторые
обстоятельства... Вы слушаете меня, коллега?"
     "Так точно, коммодор. Слушаю".
     "Не ощущаю вины в вашем голосе".
     "Так точно, коммодор. Слушаю".
     "Это уже лучше".
     "Прошу  прощения,  коммодор,  но  точная  степень   моей   вины   мне
неизвестна".
     "Хромосферная  вспышка,  коллега.  Вы  ее  отметили,  но  переоценили
инерционность  атмосферы.   Под   действием   вспышки   атмосфера   начнет
раздуваться раньше, чем  вы  предполагали,  она  уже  сейчас  раздувается.
Вместо того чтобы отскочить рикошетом от плотных слоев, погасив  при  этом
излишек скорости, мы просто-напросто изжаримся. Добавить вам блоков, чтобы
вы убедились?"
     "С удовольствием, коммодор. Я признателен".
     "Включаю... Просчитали?"
     "Точно так. Позвольте доложить, коммодор: у вас ошибка".
     "Ты сам ошибка. Ну, что там у меня?"
     "Разрушение корпуса лидер-корвета начнется раньше, чем температура  в
помещениях превысит максимально допусти..."
     "Болтун, чтоб тебя! Говори по существу".
     "Простите, коммодор, но это мой корпус...  Я  заинтересованное  лицо.
Признаю свою бездарность. Смиренно прошу разрешения на введение в действие
автопрокладчика курса".
     "Отказываю".
     "Прошу коммодора привести основания для отказа".
     "Основание: сравнение  землянина  в  ранге  полноценного  человека  и
механизма твоего класса. Я справляюсь с математическими  задачами  быстрее
тебя".
     "Позвольте уточнить, коммодор. Не со всякими".
     "Верно, не со всякими. Но с этой -  быстрее.  Утихни.  Я  только  что
просчитал твои возможности по этой задаче".
     "Заранее согласен с вашей оценкой, коммодор".
     "Не успеешь к маневру".
     "Вам виднее.  Однако  позволю  себе  обратить  ваше  внимание  на  то
обстоятельство, что на новом курсе мы, по-видимому, наткнемся на метеорный
рой".
     "Зацепим по касательной. Если, конечно, не  хотим  свалиться  на  эту
планету. Боишься?"
     "Как вам сказать, коммодор. Да".
     "Поищи  в  своих  блоках  какую-нибудь  древнюю   молитву.   Говорят,
помогает".
     "Мгновение, коммодор. Нашел. Застольная подойдет?"
     "По-видимому. Займи ею себя и экипаж, если хочешь".
     "Слушаюсь. Включаюсь в общую связь... Господи, Отче наш, иже  еси  на
Альфе Си... прошу прощения, тут центаврийский диалект, даю  перевод...  да
будет вкусно нам мясо... тут непереводимо, чье мясо... под знаменем Косого
Креста, да  упокоится  в  нас  рыба...  опять  непереводимо...  из  глубин
бездонных и всякая тварь, какой Ты нас одариваешь, да не  причинят  ущерба
никакой Твоей мыслящей  твари  ни  отходы  наши  низменные,  ни  тюбик,  в
Пространство выброшенный..."
     "Э! Э! Ты  что?  Я  тебя  просил  читать  это  мне?  Просил,  я  тебя
спрашиваю?!"
     "Никак нет, коммодор. Виноват".
     "Превосходительство. Мне надоела твоя фамильярность".
     "Так точно, ваше превосходительство. Виноват".
     "То-то же".
     "Осмелюсь доложить, ваше превосходительство. До встречи  с  метеорным
роем осталось ровно четыре секунды. Позволите оповестить экипаж?"
     "Суетишься. Оповестишь через полторы секунды, за  секунду  до  начала
маневра. Глухаря Й-Фрона - персональным акустическим  сигналом,  без  этих
твоих шуточек с микроразрядником. Ты меня понял?"
     "Так точно, ваше превосходительство".
     "Вольно, рядовой.  Разрешаю  расстегнуть  ремень  и  облокотиться  на
соседа. Ха-ха. Это шутка. Почему не смеешься?"
     "Смеюсь,  ваше  превосходительство.  Ох-ха-ха-а-а!...  Ха-кха-ха-а...
хрр! Прикажете продолжать, ваше превосходительство?"
     "Хватит, бестолочь".
                  _____________________________________
     Когда прозвучал сигнал оповещения,  Й-Фрон  находился  там,  где  его
застала команда пристегнуться,  -  в  рабочем  отсеке  Нбонга-  2А-Мбонга,
поместившись  в  свободном  кресле.  Особых  перегрузок  не  предвиделось,
гравиполе  внутри  лидер-корвета  держалось  стабильно,  но  в   связи   с
предполагающимися маневрами корабля можно было ожидать нескомпенсированных
толчков  и  тряски,  о  чем  корабль   и   сообщил   Й-Фрону,   насмешливо
присовокупив, что из одного его знакомого с ограниченной  ценностью,  если
только он не сообразит пристегнуться получше, тряска выпустит  наружу  всю
его никчемную душу, против чего он, лидер-корвет "Основа Основ", нисколько
не возражал бы. Пререкаться Фрон не стал - в его положении пререкаться  не
было  резона,  -  он  просто-напросто  прикрепил  себя  к  креслу  и  стал
отсчитывать мгновения до маневра. Могучая туша  Нбонг-2А-Мбонга,  главного
чистильщика, занимала половину отсека. Нбонгу не было нужды  сломя  голову
кидаться в противоперегрузочное кресло - он  находился  в  нем  постоянно.
Фрон  не  раз  размышлял  о  том,  был  ли  Нбонг  способен  покинуть  это
специальное, вшестеро шире и массивней обычного кресло, если  бы  возникла
такая  необходимость,  и  приходил  к  выводу,  что  вряд  ли.  Даже  если
Нбонг-2А-Мбонг сумел бы встать, что само по себе казалось невероятным,  он
ни за что не сумел бы без помощи  корабля  выйти  из  отсека.  Ограниченно
ценные из наземных вспомогательных служб поговаривали, что  при  постройке
"Основы Основ" этот отсек создавался специально вокруг Нбонга, после  чего
вместе с ним был вживлен в надлежащее ему место корабля, но прямо спросить
об этом Нбонга было немыслимо, и Фрон не знал, верить ли трепу. Одно  было
бесспорно: Нбонг-2А-Мбонг безвылазно находился в своем тесном отсеке,  жил
здесь и работал, ел и извергал, совершенно,  по-видимому,  не  страдая  от
заточения в четырех стенах. Понятие клаустрофобии было ему неведомо.
     Собственно, их было двое - два универсальных  специалиста  I  класса,
прекрасно дополнявших друг друга, два  чистильщика  планет,  два  сиамских
близнеца, один из которых рос и развивался  внутри  другого,  и  двойка  в
полученном при аттестации имени подчеркивала  именно  это  обстоятельство.
Для Нбонга существовал отсек и мир вовне, воспринимаемый через  телепатемы
корабля и экипажа. Для Мбонга, скромным комочком скорчившегося в громадном
чреве  своего  брата,   внешний   мир   выглядел   несколько   усложненной
абстракцией, иногда наблюдаемой чужим зрением и не  очень  привлекательной
на  вид.  Он  не  стремился  вовне.  Ради  забавы  Мбонг   даже   научился
разговаривать губами брата - ему нравилось проявлять самостоятельность, не
покидая своего места. В свое время он отказался от операции по разделению,
и брат не настаивал.
     Если бы Нбонг спал, а Мбонг, напротив, бодрствовал, Й-Фрон рискнул бы
задать вопрос  с  надеждой  получить  ответ  -  слывя  на  весь  космофлот
отчаянным либералом, Мбонг иногда снисходил до  разговоров  с  ограниченно
ценным подсобным  рабочим,  вдобавок  раздражающе  глухим  к  телепатемам.
Только лишь спросить, куда на этот раз летим и зачем... и пусть бы корабль
мешал разговору,  по  обыкновению  вставляя  ядовитые  реплики,  пусть  бы
недовольно побулькивал Хтиан из своего бассейна, пусть бы наконец коммодор
прервал беседу кратким приказанием... пусть... Но Мбонг  спал,  и  до  его
пробуждения оставалось четырнадцать часов с лишним. Мбонг спал по двадцать
часов в сутки.
     Сейчас Нбонг был недоволен: какого черта этот глухарь  торчит  в  его
персональном отсеке? Корабль,  по-видимому  совершенно  с  ним  согласный,
принял его мысли как руководство к действию. Й-Фрон не  ушибся  -  он  был
настороже и не удивился внезапному  исчезновению  кресла.  Острое  чувство
обиды, вспыхнувшее было в нем, исчезло так же быстро, как появилось. Какой
смысл обижаться? Ограниченно ценный Й-Фрон лежал на полу  отсека  и  ждал.
Ничего другого ему не оставалось. Телепатический окрик  коммодора  возымел
свое действие:  за  четверть  секунды  до  начала  маневра  корабль  вновь
вырастил кресло - жесткое и неудобное, но с этим можно было мириться.
     Само собой, он не успел. И, уж конечно, корабль опять не был  виноват
в его медлительности, так что жаловаться коммодору вряд  ли  имело  смысл.
Пол выскользнул из-под подошв, Й-Фрона грянуло о стену так, что  он  света
невзвидел, затем толкнуло в другую сторону, сбило с ног, размазало по полу
и навалило сверху  свинцовых  кирпичей,  затем  подбросило  вверх,  и  тут
наконец кресло поймало его в объятия. К счастью, обошлось  без  сюрпризов,
кресло было как кресло. Без шипов. Он даже успел  отдышаться,  прежде  чем
корабль опять начало крутить и швырять.  Похоже,  лидер-корвет  был  занят
чем-то достаточно важным, чтобы отвлекаться на такую мелочь, как Й-Фрон.
     Можно было отдохнуть.
     Фрон закрыл глаза. Он любил такие моменты и ценил их по  достоинству.
Его  работа  начнется  немного  позже,  когда  "Основа  Основ"  выйдет  на
стабильную орбиту. Кому-то, как всегда, надо выполнять черную работу - ему
или Дин-Джонгу - скорее всего все-таки ему, и он соглашался  в  душе,  что
это правильно, - но не прямо сейчас, а позже... какое это чудесное слово -
ПОЗЖЕ! Как только корабль покончит с маневрами, можно будет  расслабиться,
разнежиться в жестком кресле, лелея робкую надежду, что  о  нем  на  время
забыли, и, пока о нем вновь не вспомнят, наслаждаться тишиной и покоем.
     Быть может, по завершении работы ему позволят выспаться.
     Быть может.
     Конечно, при условии, что работа будет образцовой.
     Он будет стараться.
                  _____________________________________
     Его  превосходительство  коммодор  Ульв-ди-Улан,   глава   экспедиции
очистки и сменный  Первый  командир  лидер-корвета  "Основа  Основ",  имел
необычайно маленькую голову. Холмы и  долины  игрушечного  личика  рвались
вперед атакующим клином - за исключением подбородка,  увязшего  в  шее,  -
вялые уши были сдвинуты к вискам, а впереди скул и носа в авангарде  атаки
выступали глаза - два неподвижных ртутно-блестящих  полушария,  словно  бы
выпертых наружу чудовищным  давлением,  когда  игра  наследственных  генов
стиснула череп коммодора, выдавив из него содержимое. Количества мозгового
вещества в черепной коробке Ульв-ди-Улана не хватило бы даже для собаки. И
тем не менее коммодор Ульв-ди-Улан считался - и  заслуженно!  -  одним  из
наиболее надежных работников Дальнего Внеземелья, имея прекрасный аттестат
и незапятнанный послужной список. Еще он имел  каску  особой  конструкции,
располагавшуюся на затылке сразу за капитанской  фуражкой;  индивидуальный
полетный кодекс, написанный для  него  после  всестороннего  обследования,
когда он был еще желторотым юнцом,  специальным  параграфом  категорически
исключал  возможность  снять  каску  даже  в  душе.  Как  всегда,   кодекс
подчеркивал  очевидное,  очень  напоминая  инструкцию   о   прямохождении:
утвердите  себя  прямо  и   совершайте   ряд   последовательных   падений,
предупреждаемых выставлением попеременно левой  и  правой  ноги...  И  без
всякого кодекса Ульв-ди-Улан ни за какие блага не пожелал бы расстаться  с
каской даже на секунду: каска  мягко  поддерживала  и  оберегала  кожистый
мешок  на  затылке  коммодора,  заключающий  в  себе  существенную   часть
полушарий головного мозга. И какого мозга! Владея способностью не  впадать
по пустякам в  ненужную  гордыню,  Ульв-ди-Улан  знал,  что  умеет  решать
навигационные задачи лучше и быстрее самого совершенного земного корабля.
     Это был его конек.  Сменный  Первый  командир  лидер-корвета  "Основа
Основ" - сменный лишь по названию, а не по факту, ибо в хорошо подобранном
экипаже трудно сыскать негодяя, желающего оспаривать командование у  того,
кто более всего достоин этой роли, -  коммодор  Ульв-ди-Улан  относился  к
высшей  подгруппе   класса   полноценных   граждан   и   воспринимал   это
обстоятельство со спокойным достоинством, приличествующим его положению. В
каждом настоящем командире годы работы во Внеземелье развают  привычку  не
пресекать без нужды инициативу  подчиненных,  проявляя  твердость  лишь  в
безусловно  необходимых  случаях.  Ульв-ди-Улан  вовремя   прикрикнул   на
корабль, по обыкновению не удержавшийся от издевки над ограниченно ценным.
Во-первых, пусть не отвлекается во время маневра.  Во-вторых,  ограниченно
ценный - еще не значит вовсе бесполезный. У хорошего командира  ничего  не
пропадает зря.
     "Уловил мысль, бездельник?"
     "Точно так, ваше превосходительство. Уловил. Ой..."
     "Попадание?"
     "Точно так..."
     "Не паникуй. Иди ровнее".
     "Ой..."
     Несмотря на  все  старания  корабля  погасить  перегрузки,  коммодора
трясло и швыряло, и каска  на  затылке  была  кстати.  Корабль  рыскал  из
стороны в сторону, суматошно виляя на периферии метеорного роя. Получал по
корпусу, огрызался огнем. Чаще всего на месте пробоины вырастал  "глаз"  -
локатор дальнего обнаружения, реже -  полушаровидная  орудийная  башня,  а
случалось - то и другое сразу. Лидер-корвет защищался.
     Метеорный  рой  кончился.  Впечатляющее  кольцо  планеты   меркло   и
кривлялось  в  плазменном  облаке,  окутавшем  корабль  при  рикошете   от
атмосферы. Корабль  выл  и  рвался  вверх.  С  коротким  чмокающим  звуком
отсосало одну из бортовых башен. Лидер-корвет екнул реактором.  Края  раны
моментально схлопнулись. Теперь на этом месте вырастет двойной или тройной
слой брони, не иначе.
     "Трус, - подумал Ульв-ди Улан. - Боится боли".
     Корабль вздрогнул.
     "Позволю себе заметить, ваше превосходительство..."
     "Помолчи. И перестань читать частные мысли. Что  передает  сторожевой
спутник?"
     "Старые  справочные  данные  по  планете,  ваше   превосходительство.
Позволите доложить экстрактно?"
     "Да, напомни".
     "Пять шестых поверхности - океан, глубины до  пяти  километров.  Один
большой материк, острова. Следы тектонической деятельности  незначительны.
Сила тяжести на поверхности  немного  меньше  земной,  хотя  сама  планета
больше. Магнитного поля нет.  Климат  ровный,  атмосфера  плотнее  земной.
Зафиксировано наличие растительного и животного мира. Планета кислородная,
фотосинтез.  Позволю  обратить  внимание  вашего   превосходительства   на
предполагаемое   отсутствие   в   коре   планеты    значительных    рудных
месторождений. По-видимому, после наращивания  активной  оболочки  планету
целесообразнее использовать как курорт".
     "Без тебя разберемся. Продолжай".
     "Прошу прощения, ваше превосходительство, это все. Спутник сообщает о
неустранимой неисправности - около  полутора  тысяч  мегасекунд  назад  он
пострадал  при  пресечении  попытки  вторжения  неопознанного  корабля   в
охраняемое пространство. В связи с  чем  приносит  искренние  извинения  и
желает нам всяческого успеха. Позволите ободрить его от вашего имени?"
     "Передай ему благодарность за службу. Этого достаточно?"
     "Вполне, ваше превосходительство".
     "Превосходительство,  превосходительство...  Надоело.  Разрешаю  быть
менее официальным".
     "Вполне достаточно, коммодор".
                  _____________________________________
     Планета медленно поворачивалась под "Основой Основ". Из-за края диска
вставало солнце. Корабль шел от Северного полюса к Южному, пересекая линию
терминатора. Все пятьдесят очистных  бомб  должны  были  лечь  на  пологую
кривую, дважды наискось перечерчивающую материк - двадцать  пять  на  этом
витке и двадцать пять на следующем.
     - Первый - вышел, - доложил Й-Фрон.
     В  выдвинутом  к  планете  хоботе  корабля,   похожем   на   яйцеклад
гигантского насекомого, неспешно продвинулись вперед бледные  трехметровые
шары. Второй, ставший  теперь  крайним  в  очереди,  темнел  на  глазах  -
наращивал термоустойчивую оболочку.
     Й-Фрон посторонился. Бледные шары пугали его. Пусть  корабль,  как  и
они, также целиком состоит из активного вещества - к  кораблю  он  привык.
Кто знает, что  на  уме  у  этих  шаров?  Любой  из  них  может  поглотить
ограниченно  ценного,  как  козявку,  если  додумается  начать  наращивать
активную массу чуть раньше, чем следует.
     - Второй - вышел.
     Снова произошло движение. Третий шар, подкатившись  к  выходу,  начал
темнеть.
     - Третий - вышел... Слышите меня?
     Удар током показал Й-Фрону, что слышат.
     - Четвертый - вышел.
     Внизу потянулись леса -  бескрайнее  зеленое  море.  Проплыла  полоса
невысоких гор. Хитро петляя, змеились реки. Лесные озера казались  темными
провалами в бархате зелени.
     - Пятый - вышел.
     Далеко позади корабля прочертилась огненная нить  -  Первый  вошел  в
атмосферу.
     - Шестой - вышел...
     Седьмой угодил в океан - в этом месте  планеты  узкий  фиорд  глубоко
вклинился в сушу. Окутанный паром шар  рухнул  в  зеленые  волны,  вздыбив
столб кипящей воды выше прибрежных скал. Он легко мог избежать  падения  в
море - механизм его класса умел маневрировать в атмосфере как угодно, - но
решил ускорить охлаждение оболочки.
     Окалина трескалась - шар менял форму, приспосабливаясь.  Седьмой  уже
не был шаром. Он стал торпедой -  узкой,  хищной,  рыщущей.  Его  тело  со
скользящим шелестом раздвигало  ленточные  водоросли,  пупырчатые  гроздья
соплодий бесшумно лопались, выбрасывая в воду мутные облачка  спор.  Фиорд
был набит жизнью. Плоские, как блин, рыбы стремились укрыться от Седьмого,
панически бросаясь из-под носа во все стороны. Выстрел разнес одну из них.
Вильнув, Седьмой подхватил останки.
     Это  была  разведка  с  дальним   прицелом.   Седьмой   анализировал,
запоминал. Он еще не решил, как  будет  действовать,  но  уже  понял,  что
посетил фиорд не зря. Много жизни. Очень много.  Рецепторы  захлебывались,
не успевая бегло анализировать одну форму живой  материи,  как  попадалась
другая.  Незнакомые   бактерии,   потенциально   опасные   для   человека.
Уничтожить. Черви, кишечнополостные, иглокожие,  плеченогие  -  плавающие,
ползающие,  копающиеся  в  донных  отложениях.  Истребить.   Одноклеточные
эукариоты,  жгутиковые,  амебообразные  -  возможные  паразиты   человека,
источники поражения слизистой  и  кожного  зуда.  Пресечь.  Вирусы,  фаги.
Смертельная угроза земным формам жизни, которые  будут  сюда  завезены,  -
океан должен подвергнуться тотальной дезинфекции. Не теперь, потом,  через
стандартный год  или  около  того,  когда  будет  покончено  с  материком.
Чересчур низкая соленость воды - придется менять  русла  рек,  увеличивать
смыв солей с суши.
     Крупные  хищники!..  Навстречу  Седьмому  быстро   двигалось   что-то
огромное,  раздвигая   воду   тупым   рылом.   Колоссальное   китообразное
пресмыкающееся ревизовало акваторию. Хозяин фиорда  явился  посмотреть  на
безумного чужака, вторгнувшегося в его владения.
     Атака последовала сразу. Седьмой не воспротивился. Огромная  беззубая
пасть сомкнулась вокруг него, толстый язык толкал  его  вглубь,  глоточные
выросты кита терли и мяли добычу, пытаясь размолоть  невиданное  существо.
Внутри  животного  кишела  жизнь  простейших  -  целые  полчища  бактерий,
неспособных к жизни в океане, нашли себе здесь удобный приют. Убрать.
     Снова став шаром, но уже пустотелым, Седьмой раздувался до  тех  пор,
пока кит не лопнул. Шар выбросило на  поверхность  воды,  он  заплясал  на
волнах. Глубоко под ним напуганные пучеглазые рыбы осторожно  приближались
к  разорванной  туше  хозяина  фиорда,  но  фиорд  больше  не  интересовал
Седьмого.
     Пора было приступать к работе.
     Преобразовав себя во вращающийся  плоский  диск,  Седьмой  взмыл  над
водой и направился к берегу.
     - Двенадцатый - вышел...
     - Тринадцатый - вышел...
     Первый падал на северную околополярную область материка. Когда трение
об  атмосферу  стало  причинять  ему  неудобство,  он  распался  на  сотню
фрагментов,  быстро  погасил  скорость  в  плотных  слоях  и  задолго   до
приземления вновь собрал себя в единое целое.
     Планета не имела полярных шапок. Первого окружала  тундровая  пустыня
без намека на ледниковый щит; лишь  местами  в  низинах  лежал  подтаявший
снег. Зелень хозяйничала и здесь - затягивала  валуны  пленкой,  покрывала
снежные пятна колониями  простейших  водорослей.  Животный  мир  на  почве
отсутствовал, зато высоко в небе кружилось несколько  созданий,  отдаленно
похожих на ископаемых земных птиц. Ими можно заняться потом.
     Для пробы Первый прошел низко над землей, направив энергию излучателя
сквозь веерный растр. Затем исследовал выжженную черную полосу и пришел  к
выводу, что пробная очистка почвы удалась.
     Тем лучше. Надолго он здесь  не  задержится  -  мало  жизни,  мало  и
работы. Выполнив  ее,  он  перейдет  на  участок  Второго  и  поможет  ему
завершить очистку. Затем оба они перейдут на участок Третьего...
     Й-Фрон стучал зубами  в  напыленном  скафандре.  Мертво  блестя,  над
головой плыло кольцо планеты, сузившееся на экваторе в ослепительную иглу.
После двадцать пятой бомбы  до  следующего  витка  можно  будет  погреться
внутри "Основы Основ"... если  только  корабль  его  впустит.  Эта  мысль,
молнией промелькнувшая  в  голове  Й-Фрона,  напугала  его.  Корабль,  без
сомнения, прочел его мысли, а значит, так и  сделает,  если  не  придумает
чего похуже...
     - Двадцатый второй - вышел...
     Облачный фронт закрыл поверхность  планеты.  В  южном  полушарии  лил
дождь - падал стеной, висел мелкой пылью, бил крупными каплями по лицу, по
раскрытым в изумлении  глазам,  но  не  причинял  боли,  это  был  добрый,
созданный для человека дождь, и, наверно,  его  можно  было  пить,  задрав
голову...
     Далеко позади корабля на экватор падал Тринадцатый.
     "Почему замолчал? Держи меня в курсе".
     "Прошу прощения, коммодор".
     "Как проходит посев? Мне отсюда ничего не видно".
     "Передаю изображение,  коммодор.  Транслирую  также  Нбонг-2А-Мбонгу.
Идут как надо. У вас не возникает  желания  проконтролировать  их  работу,
коммодор?"
     "Да. Со временем".
     "Вам стоит  только  приказать,  коммодор.  Каждый  автоном-очиститель
способен перестроить себя в туннельную камеру".
     "Нет, не будем  их  отвлекать.  Пусть  работают.  Когда  понадобится,
спустим кого-нибудь на поверхность без туннельной камеры".
     "Я знаю кого, коммодор".
     Девятый  вонзился  в  землю  дымящимся  шаром.  Рощица  вокруг   него
вспыхнула и сгорела  подозрительно  быстро.  Анализ  атмосферного  воздуха
показал двадцать  пять  процентов  свободного  кислорода.  Много.  Избыток
кислорода следует связать. Землянин должен жить при  семнадцати  процентах
кислорода и трех процентах углекислого газа.
     За себя Девятый не  боялся.  Он  не  сгорел  бы  и  при  стопроцентно
кислородной атмосфере, а температура в эпицентре пожара была слишком мала,
чтобы расплавить защитную оболочку. Смехотворно мала.
     Пышный  влажный  лес  перемежался  полянами,  зарослями  непролазного
кустарника, кое-где из подлеска  торчали  невысокие  скалы-надолбы,  густо
поросшие мхом. Их облюбовали  крикливые  птицы.  Ветвистые  многошляпочные
грибы прятались в тени деревьев, некоторые забрались в дупла.  Воздух  над
лесом дрожал от утренних испарений.
     Два  двуногих  существа  среднего  размера  сопровождали   гигантское
третье, выглядевшее сонно и флегматично, но опасное уже  своей  величиной.
Девятый опробовал средства очистки, уже отчетливо представляя  себе  объем
будущей работы. Субтропическая область. Чужая жизнь,  много  чужой  жизни.
Это неприятность, но преодолимая.
     Он испепелил птицу.  Тщательно  препарировал  медлительное  существо,
похожее на гигантского слизняка.  Нашел  гриб  и  исследовал  его.  Изгрыз
дерево. Микроорганизмов в стволе, листьях и корнях обнаружилось немного, и
вряд ли они могли представлять реальную опасность  для  человека,  но  это
было несущественно.  Все  равно  почву  и  воздух  этой  планеты  придется
стерилизовать по высшему классу очистки. Деревья сохранить не удастся.
     Тормозя в атмосфере, он потерял часть массы. Неважно: еще до входа  в
плотные слои Девятый обнаружил на своем участке крохотную, но  достаточную
аномалию и сманеврировал так, чтобы сесть рядом. Нарастить активную  массу
-  дело  нескольких  минут,  если  рудное  месторождение  под  боком,  или
нескольких часов, если руды нет.  Вот  здесь,  под  этой  скалой  к  самой
поверхности выходит жилка.
     ...Скала словно взорвалась изнутри. С протяжным уханьем упало  сбитое
отскочившим валуном дерево. Посыпались листья. Визжащий  осколок  с  силой
ударил в Девятого, срикошетировал и ушел низко над лесом.
                                 ГЛАВА 2
                                           Вот дом, который построил Леон.
                                           А это окно,
                                           большое окно,
                                           которое в спальне помещено
                                           в доме, который построил Леон.
                                 (Сага о Великом Пересмотре, песнь I,
                                 издание 71-е, адаптированное для детей;
                                 1-я Государственная машинная типография.)
     Звон разбитого  стекла  не  принадлежит  к  числу  особенно  приятных
звуков, в особенности  если  стекло  разбито  не  где-нибудь,  а  в  твоем
собственном доме, разбито вдребезги, и вдобавок если  это  стекло  в  окне
спальни - самое большое и лучшее оконное стекло во  всей  деревне,  редкое
стекло необыкновенной прозрачности, еще  при  жизни  деда  доставленное  с
небывалыми предосторожностями аж из самого Города. Леон уже  не  спал,  он
лежал на спине, заложив руки за  голову,  смотрел  в  желтоватый  потолок,
тщетно ища, за что зацепиться взглядом, слушал, как рядом  самозабвенно  и
страстно  храпит  Хлоя,  неприятно  ощущал  ее  горячий,  как  лежанка  на
солнцепеке,  бок  и  предавался  унынию  и  запретным   мыслям.   Привычка
просыпаться с первым лучом солнца разбудила  его  и  сегодня,  как  будила
всегда, но именно сегодня вставать не хотелось совершенно,  вообще  ничего
не хотелось, даже лежать было тяжко, и  уж  подавно  не  хотелось  терпеть
храп, но вставать не  хотелось  тем  более.  Лесные  бабочки  уже  пропели
утреннюю песню,  близнецы-пасынки,  конечно,  давно  проснулись  и  удрали
куда-то, а вот Хлоя всегда любила поспать, хотя простой здравый смысл,  не
говоря уже об обычаях, предписывал жене охотника приготовить  мужу  ранний
завтрак, не задаваясь вопросом, собирается ли охотник сегодня  в  лес  или
нет.
     Удружил братец, с тоской подумал Леон. Он скосил глаза:  резкий,  как
вырубленный, солнечный луч - утро-то какое!  -  переместился  из  дальнего
угла, где обычно самозарождался на  рассвете,  на  дощатую  перегородку  и
теперь медленно подползал к дверной ручке. "Когда доберется  до  двери,  я
встану", - решил Леон, и в ту же минуту в окно влетел камень.
     Когда великолепное оконное стекло ни за что  ни  про  что  со  звоном
рассыпалось, окатив постель осколками, а проклятый булыжник, просвистев  в
локте от лица Леона, с глухим треском  ударился  в  перегородку  и  в  ней
застрял, Леон сначала не поверил. Он даже не удивился. Такой  подлости  от
стекла он не ожидал. Потом он  понял,  что  не  ожидал  этой  подлости  от
кого-то другого, а поняв, и поверил, и удивился, и осатанел -  все  сразу.
Он выглянул в разбитое  окно  -  естественно,  возле  дома  царили  мир  и
благодать при полном отсутствии посторонних. До самого Трескучего леса  не
было видно ни одной живой души. Хлоя уже сидела  на  постели,  прижимая  к
большой груди пухлую руку с кровоточащей пустяковой царапиной, и  визжала.
Проснуться она еще не успела, а храп уже перетек плавно  в  визг,  и  надо
было думать, что теперь-то она уж точно проснется. "Цыц,  дура!"-  рявкнул
Леон, откидывая одеяло, - осколки со  звоном  ссыпались  на  пол.  "Вот  я
мерзавцев...  -  бормотал  он,  перелезая  через  Хлою  и  с  лихорадочной
поспешностью натягивая одежду. - Ах вы...  Это  ж,  драконий  хвост,  надо
такое удумать, а? Да что ж это, управы нет..."
     Хлоя  перестала  визжать  и  принялась  оглядываться.  Голова  у  нее
поворачивалась медленно, как у лесного дракона, и мощные шейные складки  с
потным скрипом терли друг дружку.
     - Камень, - сказала она низким басом, указав на перегородку. -  О,  и
стекло...
     Леон взорвался.
     - Да! - заорал он. - И стекло! Разглядела! И стекло тоже! А все ты со
своими охламонами!.. Сколько раз говорил: не носы им утирать  -  учить  их
надо, бездельников, учить, чтоб их... Людьми делать!
     Половицы жалобно пискнули - Хлоя  соскочила  с  постели  и  опрометью
кинулась к распялке. Надев сари, - ссориться с мужем голой было тактически
невыгодно, - она уперла в бока сжатые кулаки.
     Контратака  была  сокрушительной.  Леон   немедленно   пожалел,   что
связался. Как обычно, он не узнал о себе ничего нового,  но  сразу  понял,
что проиграл. Конечно, драконий хвост, он был неудачник  и  лежебока,  это
во-первых; дрянной муж, только и знающий  засматриваться  на  девок  и  не
дающий законной жене законного удовлетворения, это  во-вторых;  притом  не
мужик, а тряпка, и не охотник, а барахло, дрянной добытчик, дрянной шептун
и к тому же дрянной отец, совершенно не способный заменить  двум  чудесным
мальчикам  законного  родителя,  который  был  человек  со   всех   сторон
положительный, не в пример Леону, это в-третьих,  в-четвертых  и  в-пятых;
даже странно, как могут два таких разных человека быть  родными  братьями,
не верится в это... да ты нос свой не вороти, я тебе еще не все сказала, а
мальчиков моих, дрянь такая, только тронь...
     Леон тупо посмотрел на кулаки жены, затонувшие в боках,  выскочил  из
спальни и припер снаружи дверь. Крику это действие не убавило,  но  теперь
он стал немножко глуше и можно было  осмотреться  и  поразмыслить,  что  к
чему. Близнецов в доме, естественно, не было. Леон раздраженно зашагал  из
угла в угол, от очага к ткацкому станку и обратно. Мысли путались и мешали
друг другу - чепуха, а не мысли, ни одной  дельной...  Близнецы?  Да,  это
проблема. Совсем от рук отбились... Пороть их, что ли?  Доигрались-таки  с
пращой, говорил же им - идите, мол, в лес и пуляйте в  слизнивцев  в  свое
удовольствие, так  нет  же...  Вчера  в  постель  Хранительнице  напустили
вонючих ящериц, сегодня  в  родном  доме  стекло  разбили,  а  что  завтра
вытворят? Все-таки придется пороть, делать  нечего.  "Тогда  уж  заодно  и
Хлою, - прыгнула в голову сумасшедшая мысль, от чего он сразу  вспотел,  -
надо же наконец решиться...".
     Он  вдруг  замер  как  вкопанный:  над  ткацким  станком,  в  котором
сотканная ленивой Хлоей полоса  пестряди  шириной  в  палец  за  последнюю
неделю не прибавилась и на ноготь, на сучке,  торчащем  из  стены,  висела
праща. Леон снял ее, подержал в руках и снова повесил  на  место.  Да,  та
самая... Значит, не близнецы, ведь нет же у них второй пращи... А если  не
близнецы, то кто?
     Из спальни с прежним напором продолжала кричать Хлоя, изливая на мужа
презрение, но преследовать Леона  посчитала  ниже  своего  достоинства,  в
дверь не ломилась и, судя по тональности крика,  еще  не  обнаружила,  что
заперта. Леон хихикнул, представив, как Хлоя будет выбираться наружу через
окно, и выскочил из дома. Ночью прошел дождь. Протарахтев  по  ступенькам,
Леон поскользнулся на глине, пошел юзом  и,  чертыхнувшись,  подумал,  что
дождь был кстати: следы  того,  кто  метнул  камень,  должны  отпечататься
предельно отчетливо.
     Он  тщательно  обследовал  огород,  примыкавший  к  дому  со  стороны
спальни, затем расширил круг поисков и широким зигзагом пересек поляну  за
огородом. На влажной земле не нашлось  отпечатков,  трава  также  не  была
примята. Над опушкой леса кружились две птицы-свиньи - твари пуганые, но с
короткой памятью. Роняя помет, метили территорию. Леон мог бы  поклясться,
что со вчерашнего вечера между домом и лесом не проходил ни один  человек.
На всякий случай он осмотрел край леса - раскрутить  пращу  можно  было  и
из-за деревьев. Ничего... Пусто. Чутье охотника подсказывало ему в лесу то
же самое, что видели на поляне глаза. Да что  там,  ни  один  из  взрослых
жителей деревни не опустится  до  того,  чтобы  причинить  вред  имуществу
соседа и скрыться, в этом Леон был уверен.  А  если  так,  то  КТО?  Каким
образом? И, главное, ЗАЧЕМ?
     На ветке молодого свеклобаба, прилепившись снизу, висел слизнивец.
     - Твоя работа? - спросил его Леон.
     Слизнивец не торопясь перетек на ствол и скрылся в  дупле.  Ну  ясно,
близнецов здесь нет и не было. И вообще никто из деревенских мальчишек  по
опушке с утра не пробегал, а то слизнивцу не поздоровилось бы. У мальчишек
извечная тяга, она же цель существования: удрать в  лес,  подбить  там  из
пращи или духовой трубки какую-нибудь живность, хотя бы  летучую  змею,  с
торжеством приволочь ее в деревню и сварить, чтобы убедиться в  полной  ее
несъедобности. Убивать без нужды куда проще, чем  учиться  на  шептуна,  а
выглядит в их глазах почему-то чуть ли не героически. Впрочем,  философски
подумал Леон, кто в свое время не был охламоном? Все были.
     На всякий  случай  он  обошел  свой  дом  стороной,  ускоряя  шаг,  и
правильно сделал - Хлоя как раз лезла в окно. В деревне  было  сонно.  Без
сомнения, охотники, кто хотел, с рассветом ушли в лес, прочее же  взрослое
население еще спало, набираясь сил перед  вечерним  праздником  Созревания
Тыкв с танцами и состязаниями. Где-то у околицы лаяла забытая  на  привязи
собака. Узкая полоса Великого Нимба сильно потускнела, но была еще  видна,
особенно  на  западе.  Солнце  пригревало.  Утренние  мухи,  почуяв  запах
человека, с громким  паническим  жужжанием  улетали  прочь.  Хранительница
Знаний мирно спала на лежанке с  наветренной  стороны  дома,  проветривала
Хранилище  после  вонючих  ящериц.  Похрапывала.  Сады  были  пусты.  Куча
малолеток того сорта, которого всегда бывает в  избытке,  трясла  привитое
брюквенное дерево, злонамеренно игнорируя растущие рядом дички.  Зачем  им
понадобилась неспелая брюква, оставалось неясным. Послушать  старших,  так
прежде дети были как дети... Чепуха,  конечно.  Прикрикнув  на  хулиганов,
отчего те не слишком охотно  пустились  наутек,  Леон  проводил  голопятую
стайку долгим изучающим взглядом.
     Может, эти?
     Нет, вряд ли.
     И тут он второй раз за день замер как вкопанный:  навстречу  ему  шла
Филиса, и опять, как вчера,  деваться  было  некуда.  Легонько,  в  рамках
приличия, покачивая бедрами, она поравнялась с Леоном, кивнула ему с видом
равнодушным и незаинтересованным, как чужому, но заметно помедлила, прежде
чем свернуть в проулок, и видно было, что свернула  нехотя.  Нарочно  она,
что ли, смятенно подумал Леон. Ищет встречи? Какое там!..  Он  чувствовал,
что виноват перед Филисой, им давно нужно было пожениться, они объяснились
и препятствий к  свадьбе  не  было  никаких,  вся  деревня  в  один  голос
соглашалась, что они  прекрасная  пара,  оставалось  лишь  из  уважения  к
старшим испросить  согласия  родителей  Филисы  на  брак  дочери,  каковое
согласие было бы, без сомнения, ими дано... Но когда ты юн и прыток, когда
тебе всего двадцать два по счету Нимба и двадцать по местному,  а  невесте
нет и пятнадцати, когда у тебя полно  сил  и  еще  больше  дури,  кому  же
захочется торопить события, связывая себя скороспелым браком?  Разумно  ли
это? Разумно, сказал себе Леон. Разумно для каждого, у кого  есть  женатый
старший брат. Потому что нельзя тянуть время, не думая о  том,  что  брат,
даже отличаясь прекрасным здоровьем, может внезапно  заболеть  и  умрет  в
один день. Потому что брат был женат на таком подарочке, как Хлоя...
     Так в один день для Леона все кончилось. По обычаю отдав себя в мужья
вдове брата и усыновив близнецов - Сильфа и  Дафниса,  Леон  почувствовал,
что потерял Филису навсегда. Он понимал, что как бы Филиса его не  любила,
второй женой к нему она не пойдет ни за что. Никогда.  Как  не  согласится
жить с ним тайно, довольствуясь ворованной любовью. Она могла бы стать ему
только единственной женой, в самом крайнем случае - первой, если  бы  брат
Леона умер после их свадьбы. Тогда уже не Филиса, а Хлоя стала  бы  второй
женой, если бы захотела, и была бы вынуждена слушаться первую. Так  всякие
отношения между Леоном  и  Филисой  прекратились  -  они  здоровались  при
встрече на улице, и только. Леон опоздал и знал, что виноват  в  этом  был
только он и никто иной. Иногда ему хотелось завыть на Великий Нимб  и  все
четыре луны сразу. С себя спроси!.. Сам виноват! Сам!!
     Драконий хвост, но кто же окно-то разбил?
     Трава на деревенской площади была вытоптана  за  много  поколений  до
Леона. Здесь  давно  уже  пророс  и  расстелился  во  всю  площадь  сонный
лишайник, который топчи не топчи - не вытопчешь. Лишайник приятно  обнимал
ступни, он ласкал и успокаивал, по  нему  было  очень  приятно  ходить,  и
сидеть на нем было приятно, вот только спать на нем было нельзя: заснувший
на лишайнике не просыпался. То есть его можно было  добудиться,  стащив  с
лишайника, но сам  собой  он  не  просыпался  никогда,  и  договориться  с
лишайником еще ни одному шептуну  не  удавалось.  Леон  с  детства  помнил
жуткие истории, рассказанные матерью: в былые  времена,  когда  люди  были
глупы и любили неживое, охотники, случалось, находили на полянах  деревни,
сплошь заросшие лишайником, находили и спящих людей, часто - всех  жителей
деревни. Иногда их удавалось  разбудить,  тогда  на  помощь  умирающим  от
истощения приходило все население ближайших деревень и людей, как правило,
удавалось спасти, но бывало и так, что разбудить людей уже не удавалось, а
если и удавалось, то слишком поздно...
     На площади не спали.  На  ней  принимали  почетных  гостей,  собирали
сходки и торжественные  обеды  по  случаю  особо  удачной  охоты,  на  ней
устраивали праздники с танцами и состязаниями, школа  тоже  находилась  на
площади, и сейчас Парис вел занятие. Лысина лучшего шептуна деревни сияла,
как хорошо начищенный горшок. Выставив вперед кругленький  животик,  Парис
ходил взад и вперед и обращался к кучке учеников, сидевших на лишайнике  и
толкавших друг друга, чтобы ненароком не заснуть.
     - Духовая трубка? - дребезжал он. - Чепуха! Праща? Еще скажите -  лук
со стрелами! Детские штучки! Я вам говорил тысячу раз: настоящему  шептуну
оружие ни к чему. Это я утверждал и всегда буду утверждать. Наша сила не в
оружии, а в умении договориться со зверем так, чтобы он сам, добровольно и
охотно пришел в деревню и надел  себя  на  кол  в  кухонной  яме.  Умелому
шептуну у нас и почет и  уважение.  Если  охотник  не  шептун,  он  только
озлобит дичь, а я вам скажу просто: такому обормоту делать в лесу  нечего.
Кто не шептун, тот пусть женщинам помогает, больше пользы  будет.  Ну  что
полезного, скажите мне, вы добудете в  лесу  духовой  трубкой?  Слизнивца?
Летучую змею? Жуткобраза?.. Вот ты, встань! Леандр, я тебе говорю,  а  ты,
Филет, зачем встал? Хотя ладно,  раз  уж  стоишь,  так  ответь.  Что?  Ах,
совиного страуса, надо же. Садись и слушай.  Можешь  мне  поверить,  ты  и
прицелиться-то в него не успеешь, потому что даже я, когда был помоложе...
     По рядам учеников пробежал смешок. Всем в деревне было известно,  что
Парис всегда был отчаянно скверным стрелком.
     - На западе, где озера, живут  рыбоеды,  -  продолжал  Парис.  -  Еще
дальше есть деревня моллюскоедов, моллюсков они едят, там отмель  большая,
а в горах на востоке живут яйцееды, те птичьи яйца собирают.  В  нашей  же
местности живут драконоеды, тут во всех деревнях спокон веку ели драконов,
и нам отступать от обычаев не должно. Перво-наперво не трогаем самок  -  у
них ободок вокруг глаз не красный, а желтый, их легко отличить, а вот если
гребень не топорщится и дух тяжелый, так это старая  самка,  потомства  от
нее не будет, и такую самку брать можно. Второе: сколько  случаев  было  с
ротозеями! Зашепчут кое-как зверя и ведут через Трескучий лес,  а  он  как
завалит сослепу дерево да как  очнется...  Опытный  шептун  еще  до  охоты
намечает удобнейший путь к деревне, и это  надо  знать.  Третье:  к  зверю
нужно подходить всегда и только спереди, а не сзади и не сбоку, потому что
дракон должен шептуна видеть, иначе он его не поймет, а если и поймет,  то
неправильно...
     - Кха! - сказал Леон.
     Увидев его, Парис обрадовался.
     - Вот, - ликующе провозгласил он, указывая на Леона одной рукой, в то
время как другой оглаживал клочковатую бороду, -  смотрите!  Леандр,  тебя
это особо касается... Филет, ущипни его! Вот так. Вот перед вами  взрослый
охотник, не то что я, старик, а давайте спросим, много ли  драконов  добыл
он за год? Все знают: только одного и довел до деревни, а  от  троих  едва
унес ноги, и все потому, что ребенком ленился учиться  ремеслу  шептуна...
Что, Леон, подучиться пришел? Это ты правильно надумал, учиться никогда не
поздно, я тебя поучу... Нет? А, я знаю, ты считаешь себя хорошим шептуном.
Что же не пошел за драконом к празднику? Линдор и Ацис с  Фавонием  еще  с
ночи ушли, так ты бы им помог, а то они, глядишь, без тебя не справятся...
Хлоя, видать, не пустила? Жаль, жаль. Женщина серьезная. Зато ты, конечно,
рассчитываешь показать себя на вечернем состязании?
     Ядовитый сморчок издевался. Ученики хихикали.
     - У меня окно разбили, - сказал Леон.
     Смех разом смолк. Парис приложил ладонь к уху:
     - Как?
     - Камнем, - буркнул Леон.
     - Тьфу ты, я не о том, - рассердился старик. - Повтори еще раз.
     - Окно у меня разбили! Окно!
     Мальчишки разинули рты.
     - Еще раз, прошу тебя.
     Леон повторил еще раз. Потом не удержался и выложил подробности.
     - Где?
     - В доме. В спальне. Вдребезги.
     Глаза Париса сделались круглыми.
     - Драконий хвост! То самое стекло? То, что прозрачное? Из Города?
     Леон кивнул.
     - Дела... - Парис покачал головой. - Ну  и  времена  пошли  ныне,  не
думал, что доживу до такого. И следов нет, говоришь?  Дела...  Никогда  не
видел, как бьется стекло, надо бы пойти посмотреть... А вы чего сидите?  -
накинулся он на учеников. - Не видите, дело серьезное.  Хватит  с  вас  на
сегодня. Филет, гони отсюда Леандра, пока он не заснул, пусть  дома  спит!
Марш, марш, двум людям поговорить надо...
     Ученики  веером  рассыпались  по  площади.  Каждый  нес  весть,  уже,
несомненно, широко известную в деревне. Леон мог бы поклясться, что слышит
отсюда вопли Хлои.
     - Стало быть, камнем,  -  задумчиво  проговорил  Парис,  теребя  клок
бороды. - Или все-таки не камнем? Может быть, ветром, а? Хотя  нет,  ветра
не было...
     - Да камнем же, камнем! - не выдержал Леон. - Драконий хвост! Камнем,
говорю тебе! Принести показать? Он и сейчас в стенке торчит...
     - Тогда я знаю, что это такое, - решительно заявил  Парис  и  поскреб
лысину. Ветвистые морщины на его лице разгладились. - Это преступление.
     - Как?
     - Преступление, говорю.
     Леон заморгал. Слово было знакомое, но что оно значило,  Леон  забыл.
Когда он был подростком, он ходил в школу и узнал все, что нужно в  жизни.
Но в школе этого не проходили.
     - Ты думаешь? - спросил он, стараясь не выдать своего  невежества.  -
Такого, наверно, уже лет сто не было.
     - Такого в нашей деревне вообще никогда не было,  -  уверенно  сказал
Парис, - да и в соседних тоже. Даже не  знаю,  что  тебе  посоветовать.  С
окном-то мы тебе поможем, соберем общий сход и решим помочь,  это  каждому
ясно... Слушай, а может, сообщить в полицию?
     - Куда? - удивился Леон. - Да разве это их дело?
     Парис пожал плечами.
     -  Точно  не  скажу.  По-моему,  это  касается  каждого.  Тут  вопрос
тонкий... Видишь ли, конечно, трудно  утверждать  наверняка,  только  есть
такое мнение, что преступления  тоже  по  части  полиции,  если  толковать
расширительно. Так сказать, в рамках общего поддержания порядка. Думаю, не
откажут помочь, если попросить, а?
     - Можно и попросить, - сказал Леон. - А это удобно?
     - Если неудобно, тогда извинишься,  -  убедительно  сказал  Парис.  -
Почему  бы  не  попросить?..  Драконий  хвост!  Опять  забыл,  какой   они
пользуются линией! Погоди, сейчас свяжусь с Гагием  из  Мирты,  он  должен
помнить...
     Леон смолчал и начал считать про себя.  Очевидно  для  всякого  Парис
пускал пыль в глаза - спросить о полиции можно было и  поближе.  С  минуту
шептун, закатив глаза, вхолостую шевелил губами. Затем крякнул с досады.
     - Не отзывается, спит, должно быть. Может, ты помнишь?
     Леон энергично помотал головой.
     - Значит, придется лоцировать, - заключил Парис. - Ты сам-то сможешь?
Впрочем, что я говорю - по тебе и так видно, что не сможешь,  я  бы  после
такого тоже не смог... Ладно, не мельтеши, я сам.
     Некоторое время он оставался неподвижен. Потом хлопнул себя по лбу.
     - Забыл! И это забыл, ну что ты будешь делать! Они же сами придут!  У
нас праздник, вот они и придут, уже, небось, на подходе.  Угощать-то  кого
будем? Судить состязания кто будет? Сказителей - Хранительница, шептунов и
стрелков - полиция, всегда так было, сам знаешь, а философов и мудрецов на
этот раз - Умнейший. Он уже тут, я видел. И полиция будет.
     - Умнейший? - от удивления Леон на секунду забыл о неприятностях. - А
где?
     -  Зачем  тебе?  -  ревниво  поинтересовался  Парис.  -  Если  просто
посмотреть хочешь, тогда посмотри, не жалко, а если с  вопросами  пристать
захочешь, так он этого не любит.  Знаешь,  какой  он:  гостевых  домов  не
жалует, сядет где-нибудь на крылечке и сидит, людей не видит. Обещал,  что
заночует у нас. К тебе-то он теперь не пойдет, раз  у  тебя  стекла  нету,
чего ему у тебя делать? Я-то его хорошо помню, ты еще в соплях  ходил,  от
горшка два вершка, а он и тогда был Умнейшим, только шел он в тот  раз  не
на север, а на запад, где рыбоеды живут,  а  за  ними  моллюскоеды,  потом
киселееды, река у них Молочная, называется так, а на деле  просто  мутная,
пьешь - на зубах скрипит, а дальше, вдоль моря, говорят, и вовсе  гнилоеды
какие-то живут, только я в них не верю, я бы и ходить по гнили не стал, не
то что  есть,  да  и  никто  не  станет,  зато  у  них  там,  говорят,  не
Хранительница Знаний, а Хранитель, все не как у людей,  и  согласия  между
ними нет, вот он туда и шел, в ту сторону как пойдешь - так до самых  озер
от деревни до деревни как раз день пути, удобно... - Парис перевел  дух  и
снисходительно посмотрел на отвалившего челюсть  Леона.  -  Что,  думаешь,
стар стал, болтаю много? А ты не думай, я не болтаю вовсе,  а  упражняюсь.
Сам Умнейший мудрецов судить будет. А и кого судить-то, по правде сказать?
Меня да старого Титира, так я его враз переспорю. Что было раньше,  дракон
или яйцо, а? Нимб или Простор? Я еще много чего знаю.  Вот  полезно  перед
состязанием печень летяги съесть, после нее слова хорошо выскакивают и  не
путаются. Ты меня не слушай, что  я  тут  про  стрелков  говорил,  я  ведь
шептунов учу, а стрелков не я, один ты у нас  какой-то  странный:  сам  не
знаешь, кто ты такой - стрелок или шептун... вот если подстрелишь для меня
летягу, то хорошо будет, я тебе все же совет дал, а с  окном  вся  деревня
тебе поможет, так и знай...
     Парис бы и еще говорил, но ему не дали. По главной улице с  радостным
визгом пылила ребятня. Следом осторожно  ступал  Линдор,  статный  высокий
мужчина с пропыленным лицом. Он пятился задом, осторожно нащупывая  почву,
иногда оглядывался, чтобы не споткнуться, глаза его были полузакрыты, губы
шевелились, а  в  пяти  шагах  за  ним,  нависая  над  шептуном  кошмарной
пятнистой мордой, тяжко переваливался на задних лапах  громадный  -  Леону
еще не доводилось таких видеть  -  дракон-самец.  Короткие  передние  лапы
зверя  были  сложены  на  груди,   роскошный   фиолетовый   гребень   едва
подергивался, свисающий из пасти язык достигал земли. Дракон спал на ходу.
Мощный, одетый в несокрушимую броню лесной гигант, способный  одним  махом
разрушить  деревню,  предназначался  для  вечернего  праздника  и  покорно
следовал за человеком. Длинный голый хвост чудовища, похожий на  крысиный,
чертил в пыли улицы глубокую борозду. За хвостом шла толпа.
     Дойдя до площади, процессия остановилась.
     - Тише, вы! - надсаживаясь,  закричал  на  малышню  Парис,  мгновенно
потеряв интерес к Леону. - Разбудите!
     Дракон открыл один глаз и злобно посмотрел на  Париса.  То  же  самое
сделал и Линдор. Толпа попятилась.  Стало  слышно,  как  на  другом  конце
деревни мяукает кошка. Две девушки, чинно ведущие к площади Хранительницу,
пискнув, увлекли ее в проулок.
     Линдор закрыл глаза и зашептал с удвоенной силой. Его пропыленный лоб
покрылся потом. Дракон подобрал язык, сделал шаг вперед, обнюхал  Линдора,
попытался потереться о него мордой и вдруг рухнул на бок.  Мерное  дыхание
вздымало бронированную грудь - дракон спал и был счастлив.  В  ноздри  ему
сунули сонного лишайника, чтобы не проснулся до часа состязания, и  только
тогда раздались ликующие крики. Линдор утер пот и попросил  пить.  Тут  же
человек двадцать побежали  к  ручью.  Всем  было  ясно,  что  первый  этап
состязания шептунов Линдор уже выиграл: от Ациса и Фавония, ушедших в  лес
одновременно с ним, пока не было ни слуху ни духу.
     На Леона обращали внимание. Несколько раз он без всякого удовольствия
ловил на себе любопытные или сочувствующие взгляды. Было ясно: не  отвлеки
Линдор людей драконом, каждый житель деревни не преминул бы именно  сейчас
выразить Леону свое живейшее сочувствие. Будто от этого легче.
     КТО? КАК? ДЛЯ ЧЕГО?
     Ответа не  было.  Нарочно  выбрав  самый  безлюдный  путь,  чтобы  не
напороться на Хлою, Леон брел  домой  задами  и  терялся  в  догадках.  За
плетнем из дрын-травы тянулись огороды. Урожай в этом году выдался из  рук
вон: самый мелкий огурец перерос Леона ростом, торчал криво и без подпорок
неминуемо завалился бы под собственным весом; хлебные лианы пухли от  сока
и выбросили вторые побеги; на Злачной поляне, к ликованию любителей  Тихой
Радости, забил новый родник и  вот-вот  готовы  были  вскрыться  еще  два;
повсюду вылезло не только то, что сажали, но и то, что само попряталось  в
землю в прошлую засуху; дынные  кусты,  как  всегда,  ломились  под  весом
плодов; на одних только землероек напала непонятная хворь - но  когда  это
еще скажется!.. В деревне давно уже шли толки о том, что в  нынешнем  году
Праздник Закапывания Излишков Урожая, пожалуй, не состоится  -  какой  тут
праздник, когда умучаешься закапывать! - и  Парис  еще  весной  всенародно
объявил это знамением. Растолковать заинтересовавшимся, что  означает  это
слово, он  отказался,  сам,  наверное,  не  знал,  за  что  и  получил  от
недопонявшей текущего  момента  Хранительницы  отповедь:  не  знамение,  а
затмение на  него  нашло,  с  шептуна  станется,  а  с  землеройками  надо
потолковать: хворь хворью, а землю  рыхлить  надо,  не  людям  же  огороды
копать, в самом деле... Парис был посрамлен, но не переубежден - похоже, и
впрямь мнил себя мудрецом.
     Великий Нимб! КТО РАЗБИЛ? И - КАК?
     Решение не приходило. Леон чувствовал, что голова его тупеет. Кто мог
пустить камень с такой силой, что он застрял в стене? Кем была  раскручена
праща? Откуда? Следов-то не было. По деревьям он скакал, что ли? И главное
- ЗАЧЕМ? Что он хотел этим сказать, драконий хвост?!
     Может, Парис не столь уж глуп и это вправду дело полиции?
     Позади с площади доносились крики и смех -  в  кухонной  яме  острили
новый кол. От  деревенских  собак,  возвращавшихся  с  ритуала  облаивания
сонного дракона, Леон избавился, добыв  из  плетня  дрын.  Эманация  Тихой
Радости возвестила о присутствии Кирейна, одного  из  младших  сказителей,
знаменитого  тем,  что  однажды  он  ухитрился  заблудиться  в   лесу,   -
уединившись на задах, пьяница репетировал замшелую Быль о  том,  как  люди
жили прежде на Великом Нимбе, нынешнем приюте отлетевших душ, и  по  чьему
злому умыслу они спустились оттуда в Простор. Пальцы сказителя путались  в
струнах думбалы и часто промахивались, затуманенные глаза были  устремлены
в пространство, нос опух. Тыквенная бутыль валялась в ногах. Леона  он  не
заметил.
     Мало ли кого еще могло занести в проулок. Леон ускорил шаги,  свернул
у последнего поворота на главную улицу  и  на  переброшенном  через  ручей
одногорбом мостике второй раз за утро столкнулся с Филисой. Нос к носу.
     Разумеется, теперь она знала все и немедленно принялась  утешать.  Ее
голосок, обычно щебечущий подобно  пению  лесной  бабочки,  теперь  звучал
глубже и проникновенней. Ожерелье  из  свежих  цветов  лианы,  только  что
украшавшее ее шею, на глазах Леона было  разорвано  и  полетело  в  ручей.
Сопереживать она умела не хуже других.
     - Ну... - отмахнулся Леон и вдруг, неожиданно для  себя  улыбнувшись,
выпалил: - Да я уже забыл об этом окне!
     Сейчас это было правдой.
     Опомнившись, он укусил себя за язык: Филиса могла  подумать,  что  он
никудышний хозяин. Того хуже - Филиса могла передать  его  слова  Хлое,  и
тогда уж вовсе покоя в доме не жди. Леону захотелось немедленно, не  сходя
с шаткого мостика схватить Филису за плечи и трясти, пока она  не  поймет,
какая на его долю выпала пытка - жить с  Хлоей;  пока  она  не  перестанет
сочувствовать ему из-за глупого битого стекла... кстати, о битье: с  Хлоей
надо что-то делать, сил нет терпеть, пусть потом Хранительница против него
хоть всю деревню поднимет...
     - А я замуж выхожу, - сообщила Филиса.
     Полыхнуло. Разверзлось, рухнуло небо. С покореженного Великого  Нимба
упал душный мрак. И во мраке  звенел,  звенел  под  стать  журчанью  ручья
голосок лесной бабочки.
     - За кого? - спросил кто-то чужой голосом Леона.
     - За Линдора. А с окном тебе вся деревня поможет, ты  не  сомневайся.
Хранительница так и сказала: пошлем гонца в Город, будет тебе новое...
     Голосок  доносился  уже  из-за  спины  -  Леон  шел,  не  видя  куда,
деревянный мостик кончился, а земля расползалась под  ногами,  как  тесто,
готовила предательские ловушки, он шел прямо в пропасть,  и  не  было  сил
остановиться.  Колючие  грибы  в  Трескучем  лесу  выскакивали  из  земли,
норовили ужалить в пятку, на голову сыпались сучья,  -  с  уханьем  падало
дерево, а за деревом оказывался разъяренный дракон, и Леон  никак  не  мог
его зашептать; тогда из земли, как гриб, выскакивал  Линдор  и  зашептывал
дракона, который вдруг оказывался Филисой, и вел ее на площадь  к  сонному
лишайнику...
     Он очнулся возле своего дома. Судя по царившей тишине,  Хлоя  еще  не
вернулась - не иначе, превращала себя в посмешище беготней  по  деревне  и
рассказами о том, какая ей выпала доля при таком муже - и сравнить  нельзя
с покойником, который был со всех сторон человек положительный...
     На пороге дома, сгорбившись, спал Умнейший. Леон сразу  узнал  его  -
Умнейший постарел, но выглядел почти так, как рассказывал Парис.  Жилистый
старик, что ему будет. Странный, неясного назначения, сплетенный из  травы
предмет, обычно носимый Умнейшим на редковолосом черепе, свалился во сне и
лежал у ног. Об этом предмете  во  многих  деревнях  ходили  разнообразные
толки, благодаря ему Умнейшего узнавали везде, где бы он  ни  появился.  И
те, кто его никогда не видел, знали об этом предмете.
     Леон скосил глаза. Изнутри предмет  оказался  пустым,  как  покинутое
гнездо. Ничего в нем не было.
     Умнейшего не спросишь, почему он облюбовал  для  сна  крыльцо  именно
этого дома. Может быть, по простой случайности. А может, и  нет.  Странное
дело:  увидев  Умнейшего  и   прекрасно   понимая,   что   должен   сейчас
почувствовать  всем  сердцем  -  радость,   почтение   и   любопытство   в
произвольных  долях,  -  Леон  ничего  этого  не  почувствовал.  Наоборот,
расстроился еще больше. Два события за одно утро - много, очень много.
     Услышав шаги, Умнейший почесался и зевнул,  не  прикрывая  рта.  Один
глаз, открытый до половины, обозрел Леона. Со сна голос  Умнейшего  звучал
растянуто и сипло.
     - Удивлен?
     Леон покачал головой.
     - Знаешь, кто я?
     Леон кивнул. Умнейший  живо  поднял  второе  веко,  и  в  глазах  его
мелькнуло: забавная деревня, каждый день у них на порогах Умнейшие спят...
Но мелькнувшая искра любопытства сразу погасла. На Леона  смотрели  просто
глаза - старческие, странно-голубые, каких в деревне ни у кого  не  найти,
разве что у горцев-яйцеедов... Глаза равнодушно-понимающие.
     - Горе? - спросил Умнейший и зевнул. - Причина?
     И снова кто-то чужой, только притворяющийся Леоном, сказал  то,  чего
не было сейчас у Леона в мыслях, но только это и можно было сказать людям,
даже Умнейшему, а может быть, Умнейшему в особенности:
     - Окно разбили...
     Умнейший снова зевнул.
     - Камнем? - спросил он, смыкая веки.
                                 ГЛАВА 3
                                       Очистку картофелины можно  начинать
                                       с любого боку, главное выполнять ее
                                       тщательно, не оставляя глазков.
                                                          Кулинарная книга
     Вот он я весь - из крови и плоти, как вы, хоть  плоть  мою  не  видел
никто, включая меня самого, и пощупать меня тоже  нельзя:  во-первых,  это
ничего не даст, а во-вторых, Нбонг  терпеть  не  может  пальпирования.  На
рентгенограмме я получаюсь неважно и не люблю  свое  изображение.  Что  за
извращенное удовольствие - рассматривать скелет в скелете? К тому  же  вся
верхняя половина меня приходится брату точно на печень, а нижняя - уж и не
хочется говорить на что. Очень похоже на зрелый эмбрион  в  чреве  матери,
если только  перевернуть  его  головой  вверх,  а  чрево  увеличить.  Нет,
смотреть на это не доставляет мне абсолютно никакого удовольствия, и  брат
со мною полностью согласен. Вообще мы с ним  расходимся  во  мнениях  лишь
иногда и по сущим пустякам.
     Один такой пустяк как раз валяется на полу в нашем с  братом  отсеке,
даже не удосужившись ободрать с  себя  скафандр-напыльник,  зябко  дрожит,
дышит с хрипом, стонет и  мычит  что-то  невнятное.  Приполз  отдохнуть  и
отогреться до следующего витка не куда-нибудь, а почему-то именно  сюда  -
ну и пусть. Мне не мешает. Мысли у него сейчас скачут, как  полоумные,  но
от них я  отстроился.  По  сути  и  не  мысли  вовсе  -  банальные  эмоции
примитивного существа, каков он есть на самом деле. Ограниченно  ценный  с
условным гражданством - это такой зверь, пользы от которого  немного,  его
можно особенно не беречь, но и тратить  вхолостую  не  позволяется.  Пусть
живет, пока приносит хоть какую-то пользу. Не первый посев, не последний.
     Зовут это чудо Й-Фрон, и я иногда разговариваю с ним - языком, губами
и  гортанью  брата,  потому  что   глухарь   не   принимает   элементарных
мыслеприказов. Нбонг до разговоров с ним  не  снисходит,  брезгует,  а  я,
случается, не прочь почесать язык, тем более не свой, пока брат спит. Надо
сказать, это довольно утомительное занятие - управлять мышцами спящего,  а
скорость обмена репликами навела бы зевоту  на  всякого  другого.  Но  мне
нравится. Это мое развлечение, моя гимнастика и  мой  маленький  секрет  -
поднять чужие веки, раскрыть чужой рот  и  произнести  СВОЕ  слово.  Брат,
кажется, ни о чем пока  не  догадывается.  Иногда  во  время  разговора  я
чувствую, что корабль нас подслушивает. Не возражаю, но  только  чтобы  не
болтал лишнего. Мне это не понравится, и брату, думаю, тоже.
     Стучит сердце брата: бум! бум! бум!  Стучит  мое:  тук-тук,  тук-тук,
тук-тук...
     Что же, это животное так и будет лежать, дрожать и ныть?
     Ладно, пусть лежит.
     Так, теперь он начал чесаться. Наверное, все же  слегка  поморозился.
Скребется так, что напыльник летит клочьями. Это единственное, в  чем  ему
можно позавидовать: когда у меня чешется спина, я не умею  ее  почесать  и
вынужден терпеть чесотку, пока она не пройдет сама собой.  Зато  до  любой
своей пятки достаю рукой так же легко, как он.
     Я нечаянно ловлю себя на мысли, что сейчас мы  с  ним  чем-то  похожи
друг на друга: оба скатаны в комок так, что колени чувствуют подбородок, -
чего уж тут не достать до пятки. На самом деле  сходство  между  нами  еще
глубже: мы оба зависимы, вот в чем дело. Понимаешь это только умом,  когда
обстановка позволяет поразмышлять на абстрактные темы; эмоции же вовсе  не
протестуют, если, конечно, в данный момент не чешется спина. Свобода? Нет,
знаете ли, не нужно. Предложите другим. С тех пор как  я  научился  видеть
то, что вовне брата, свободы мне достаточно. Свобода - от чего? От законов
природы? И кто свободен? Нбонг, мой единокровный брат и резервуар?  Хтиан,
что пускает фонтан у себя в бассейне?  Коммодор  и  капитан  лидер-корвета
Ульв-ди-Улан? Сам лидер-корвет? Один из автоном-очистителей, уже  начавших
очистку планеты?..
     Забавно: я словно бы начинаю возражать ограниченно  ценному  Й-Фрону,
пытаюсь перевести свои мысли на акустический язык, чтобы переубедить его в
том, о чем он даже еще не подумал, - а для чего? Будто и так не ясно.
     Нам с братом повезло при рождении - вот что следует  ценить  в  такое
время, когда  пять  из  шести  младенцев  рождаются  ограниченно  ценными,
не-ценными  либо   просто   нежизнеспособными.   Хроники   Темных   Времен
утверждают, что прежде было еще хуже: лишь каждый двадцатый  новорожденный
появлялся на свет полноценным. Не  знаю,  не  уверен.  В  хрониках  Темных
Времен много путаного и недостоверного, к примеру, указание на то, что  до
Всеобщей Войны лишь жалкие единицы людей владели  столь  естественным  для
человека телепатическим способом общения и при этом  пользовались  равными
правами с глухарями! Мыслимо ли?
     Не-ценные мешают. Необходимое количество  ограниченно  ценных  всегда
можно отловить и обучить чему-нибудь несложному.  Думаю,  так  сюда  попал
Й-Фрон,  да  и  Дин-Джонг  тоже.  Оба   они   немножко   похожи   на   мою
рентгенограмму, если не игнорировать кости, - может быть, я именно  потому
никогда особенно не  рвался  наружу,  что  подсознательно  не  хотел  быть
похожим на ограниченно ценных хотя бы внешне?
     Чушь. Глупые мысли нуждаются в пресечении - мы с братом всегда  были,
есть и будем одним целым: Нбонг-2А-Мбонгом. По мне  бежит  его  кровь;  мы
дышим одним воздухом, прекрасно ладим и дополняем друг друга.  Когда  один
из нас бодрствует, другой спит. В сущности, мы один  постоянно  готовый  к
употреблению специалист - в свое время  было  признано  целесообразным  не
разделять нас по  специальностям.  Никогда  ничего  не  имел  против.  Мне
нравится моя работа.
     Анализируя  планету,  корабль  транслирует  картинку  за   картинкой,
переводя язык уравнений в графическую n-мерную форму. Чуловеку -  если  он
не Ульв-ди-Улан - неудобно работать с цифрами, его мышление аналоговое.
     Каждая планета неповторима, каждая  нуждается  в  очистке  по-своему.
Штатные методы гибки, и довольно часто  автоном-очистители  самостоятельно
справляются со своей задачей. Это - рутина. Но иногда  требуется  мое  или
брата вмешательство, и тогда мы испытываем высокое наслаждение художника -
там поправить, тут убрать, здесь добавить  мазок...  Бескислородные  миры,
ледяные миры, горячие планеты без  твердой  коры...  (Одна  такая  планета
стала нашим шедевром: мы сконденсировали водяной пар - теперь там  на  дне
рудники, города под  куполами,  космодром,  и  из  толщи  кипящего  океана
выскакивают к звездам ошпаренные  звездолеты.)  Скучнее  всего,  когда  на
планете есть жизнь: как правило, в этом  случае  вполне  пригодны  штатные
методы очистки - остается только болтаться на орбите и ждать результата.
     Судя по сообщениям автоном-очистителей, первая  серия  легла  удачно.
Корабль идет над океаном и спрашивает, не пора ли начать выращивать вторую
серию очистных бомб. Пожалуй, чуть торопится.
     "Ладно, - шучу, - можешь нести свои яйца.  Разрешаю  даже  кудахтать,
только тихо".
     Кудахчет. С юмором у него туговато...
     Тем временем ограниченно ценный перестает чесаться и пытается сесть.
     - Уже согрелся? - спрашиваю я губами брата.
     "Какое там..." - это у него в мыслях.
     - Какое там... В-вв-в-в...
     Серое вещество у ограниченно ценного неотделимо от  речевого  центра.
Что думает, то и болтает. Вполне мог бы промолчать -  знает  ведь,  что  я
понимаю. Примитивен.
     К  тому  времени,  когда  Парис  привел  полицию,  Леон  окончательно
извелся. Мало было битого стекла, мало было известия о помолвке Филисы - в
довершение несчастий вернулась Хлоя, слегка охрипшая, но еще полная сил  и
гнева, и оба пасынка - Сильф и Дафнис -  были,  конечно,  тут  как  тут  -
стояли хитрыми скромниками в уголочке, боясь  попасть  под  горячую  руку,
ковыряли в носу и с тайным восторгом наблюдали за тем, как мать делает  из
отчима драконий помет. Солнце уже давно поднялось выше деревьев.  Умнейший
по-прежнему дремал на припеке, Хлоя уже не сомневалась  в  том,  что  окно
разбил сам Леон, чтобы досадить жене, нахихикавшиеся близнецы  мало-помалу
начали позевывать, потом им надоело это занятие и они ушли, а Леон и этого
не мог сделать: воспитанный муж не станет противиться  жене  на  людях,  а
покорно выслушает все, что та намерена ему сообщить. Вокруг дома собрались
соседи и, привлеченные криками Хлои, подходили еще, издали таращили  глаза
на посапывающего Умнейшего, некоторые заглядывали в разбитое окно,  щупали
осколки и,  сокрушенно  качая  головами,  пытались  вставить  утешительное
словцо. Общее настроение складывалось скорее  в  пользу  Леона,  слушатели
явно одобрали его стоицизм, но с того было не легче.
     То, что в голове Леона прочно  поселился  низкий  одуряющий  гул,  не
пугало - к этому он привык. Пугали запретные мысли, изредка проскакивающие
сквозь завесу гула.  Побить  Хлою?  Давно  пора,  честно  говоря.  Научить
уважать мужчину, пусть он и менее ценен, нежели  женщина.  Тогда  придется
уходить из деревни, Хранительница на этот счет строга. Осудят общим сходом
- и уйдешь, никуда не денешься, станешь изгоем  и,  хоть  не  пропадешь  с
голоду и рано или поздно найдешь деревню, готовую тебя принять, Филису уже
никогда не увидишь.
     Еще того хуже  -  убить...  Леон  весь  вспотел  от  этой  мысли.  Он
прекрасно помнил облаву,  случившуюся  несколько  лет  назад,  сам  в  ней
участвовал - убийцу из какой-то отдаленной деревни, человека агрессивного,
явно больного, и,  по  убеждению  лекарей-шептунов,  больного  неизлечимо,
много дней гнали по лесу, пытаясь оттеснить в  болота  и  в  конце  концов
загнали в горы, к яйцеедам. Те хорошо помогали - лишь благодаря их  умению
ползать по скалам всего только трое охотников из облавы сорвалось с  круч,
а могло быть много больше.  В  конце  концов  убийцу  удалось  загнать  на
скальную стену над пропастью; он был сильный человек, этот убийца, - висел
на крошечных выступах день, другой и лишь на третий разжал руки...
     Случай был редчайшим и всколыхнул всю округу.  Бабки  и  прабабки  не
могли припомнить такого, - человек не должен убивать человека!  Тогда,  во
время безумной гонки по горам, убийца не раз и не два невольно  подставлял
себя под выстрелы  духовых  трубок.  Потея,  Леон  пугался.  Разгоряченный
погоней, он один раз чуть было не плюнул отравленной стрелкой в бугристую,
напружиненную спину, мелькнувшую меж валунов. Чуть-чуть  он  сам  не  стал
убийцей. Если бы преследуемый не оглянулся в тот момент - стал бы.  И  был
бы отдан шептунам для излечения. Ужасала мысль:  наверно,  он  все  же  не
такой, как все...
     Излечившись - убил бы себя сам. Уколол бы шею стрелкой. Человек и без
того слишком часто умирает раньше желаемого срока, чтобы  допустить  самую
мысль о смерти от человеческих рук. Бывает, неосторожного охотника убивает
дракон, но дракон - он дракон и есть, его едят,  и  он  вправе  возразить.
Человек не дракон. Убийца человека - сам не человек и не должен жить.
     Полицейских было двое. Одного из них Леон узнал сразу -  им  оказался
Брюхоногий Полидевк, в прошлом лучший стрелок и гордость деревни, когда-то
обучивший  Леона  своему  искусству,  неизменный   победитель   стрелковых
состязаний,  но  охотник  все  же  неважный  и  шептун  никакой.  Покрытая
затейливой резьбой желтоватая кость, торчавшая у него от левого  плеча  до
локтя, свидетельствовала  о  непредвиденной  встрече  с  драконом,  чем  и
окончилась  охотничья  карьера  Полидевка,  тогда  еще   не   Брюхоногого.
Настоящий охотник умеет ходить по лесу и спящего дракона чует  за  версту.
Что бы там ни говорили, а дракон - чудище по преимуществу  травоядное,  ну
разве что  иногда  слизнет  с  ветки  задремавшую  птицу-свинью,  так  что
Полидевк остался жив, потеряв руку лишь по собственной неосмотрительности.
С тех пор он перестал ходить в  лес,  отрастил  колыхающееся  чрево,  став
похожим на неплотно набитый мешок на  толстых  ногах,  сделался  лучшим  в
округе, хотя и  единственным,  резчиком  по  собственной  кости  и  вскоре
перешел на спокойную работу  полицейского.  О  Брюхоногом  Полидевке  было
известно, что он большой любитель Тихой Радости и терпеть не может,  когда
его называют просто Брюхоногом. Второй полицейский имел унылый вислый нос,
был высок, тощ, сутул и откликался на имя Адонис.
     - Леон! - закричал Брюхоногий Полидевк еще с порога, отчего  Умнейший
вздрогнул, приподнял одно веко и снова опустил. - Ты?!  Рад,  рад  видеть.
Ну, что тут у тебя?
     Леон объяснил, что.
     - Ага, ага, - покивал Полидевк. - Значит, правда. А я-то, признаться,
думал, напутали что-то. Где ж это видано, чтобы стекла били?  А  чем?  Вот
этим? Дай-ка, дай-ка посмотреть... Ага, ага. Ну  вот  что  я  тебе  скажу:
правильно ты сделал, что нас  позвал...  -  полицейские  переглянулись.  -
Отойди-ка пока в сторонку, не мешай, а угощать после будешь. Мы  это  дело
враз...
     Леон отошел в сторонку. Он совсем не был уверен в том,  что  поступил
правильно,  позволив  Парису  привести  полицию.  Сразу  было  видно,  что
полицейские  взялись  не  за  свое  дело,  и  сквозившая  в  их  действиях
растерянность, плохо скрытая за многозначительностью, подтверждала это как
нельзя лучше. Впрочем, оба старались не  ударить  в  грязь  лицом.  Честно
говоря, Леон не удивился бы, если бы  полицейские  вежливо  уклонились  от
расследования - в каждой деревне их кормят и поят вовсе не за то (хотя они
и сами прокормились бы расчудесно). Всей работы - быть арбитрами в  спорах
и судьями в состязаниях. Ну, еще распоряжаться, если где пожар  или  какое
другое бедствие. Только-то. Самая никчемная  должность  -  для  калек  или
лентяев без честолюбия.
     Посовещавшись шепотом, оба полицейских  приступили  к  осмотру  места
преступления.  Для  начала  Адонис  полез  с  ногами  на  кровать,  вызвав
истеричную брань Хлои,  разбудившую  Умнейшего,  и,  внимательно  осмотрев
уцелевшие в раме осколки, глубокомысленно покряхтел. Брюхоногий  Полидевк,
выудив из смятой постели тонкую стеклянную занозу, наколол палец,  пососал
его и высказал мнение, что удар  в  стекло  был  знатный.  Затем  внимание
полиции привлек  застрявший  в  перегородке  камень,  вслед  за  чем  было
потребовано, чтобы любопытные отошли от окна и не застили свет.  Поддернув
полу форменной  хламиды,  Адонис  проворно  опустился  на  корточки  перед
перегородкой,  ощупал  камень  и  поскреб  его  ногтем.  Произошел   спор.
Полидевк, чрево которого мешало ему как нагнуться,  так  и  опуститься  на
корточки,  заявил,  что  камень  представляет  собой  одновременно  орудие
преступления и алевролит  ожелезненный,  за  что  он,  Полидевк,  ручается
престижем профессии; Адонис же твердо стоял на том, что камень  этот  суть
не  что  иное,  как  желвак  аномально   окрашенного   аурипигмента,   для
убедительности  предлагая  Полидевку  попробовать  его   на   вкус.   Есть
аурипигмент Полидевк отказался, на чем дискуссия была  исчерпана.  Попытка
вытащить камень из перегородки пальцами не принесла успеха.
     Выйдя на  свежий  воздух,  перешли  к  опросу  свидетелей.  Последних
оказалось так много, что их пришлось выстроить в очередь. Правда, никто из
них  не  видел  злоумышленника,  зато  многие   засвидетельствовали,   что
проснулись, разбуженные взволнованной Хлоей, а  древняя  старуха  Галатея,
чей  дом  был  ближайшим,  вроде  бы  припомнила,   что   была   разбужена
непосредственно звоном стекла, но, впрочем, кто его знает -  то  мог  быть
звон в ушах, в ее возрасте естественный.
     Других свидетелей не оказалось. Брюхоногий Полидевк прямо спросил, не
знает ли кто, кому понадобилось обидеть Леона, и, напоровшись  на  дружное
"нет", был явно расстроен и озадачен. Следствие зашло  в  тупик.  Полидевк
наморщил жирный лоб, мучительно и  очевидно  для  всех  пытаясь  придумать
новый вопрос, нервно погладил уцелевшей рукой свою резную кость и устремил
умоляющий взгляд на Умнейшего. Тот поманил его пальцем. Разговоры в  толпе
стихли.
     -  Ага!   -   обрадовался   Полидевк,   отклеиваясь   от   Умнейшего,
прошептавшего ему на ухо несколько слов. - Верно! Как  это...  э-э...  Да!
Слушайте. Может быть, кто-нибудь из вас заметил что-нибудь подозрительное?
     После специальных пояснений, что подозрительное - суть  нечто  новое,
необычное и притом внушающее опасения,  зрители  враз  замотали  головами.
Мотанье продолжалось долго. Один карапуз лет пяти,  лопаясь  от  гордости,
заявил, что нынче утром видел и даже слышал  подо...  подользитное:  свет,
дым и долгий гул в западной части небосвода, однако интереса  у  следствия
не вызвал и был одернут мамашей. Время  от  времени,  хотя  и  нечасто,  с
Великого Нимба падают  в  лес  оплавленные  глыбы,  это  всем  известно  и
опасений не внушает.
     Толпа все росла. Леон  кисло  подумал,  что  у  его  дома  собралось,
наверное, полдеревни: не каждому поколению случается видеть,  как  полиция
ведет расследование. Огород уже вытоптали. Все до единого  сказители  были
тут как тут, Хранительницы Знаний в толпе видно не было, зато обе  младшие
хранительницы стояли в  первом  ряду  и,  раскрыв  рты,  жадно  обременяли
память, стараясь не упустить ни единого слова.  Несчастливый  день  обещал
войти в историю.
     Не  получив  должного  ответа,   Полидевк   нахмурился,   укоризненно
посмотрел на Умнейшего - тот и ухом не повел - и протиснул  свое  чрево  в
дверь. Вскоре из дома вместе с руганью Хлои и жалобным писком кровати - по
ней, как видно, опять  ходили  ногами  -  донесся  зов  Адониса,  просящий
помощников. Человек тридцать сорвалось с места.
     Умнейший снова поманил пальцем -  на  этот  раз  Леона.  Когда  зовет
Умнейший, надо бежать к нему со всех ног.
     - Хочешь, чтобы нашли, кто это сделал? - Старик говорил  отрывисто  и
сухо, словно выплевывал шелуху.
     Леон немного подумал.
     - Нет.
     - Правильно. Я так и полагал. Ведь нет же в лесу таких зверей,  чтобы
плевались камнями. Случайный чужак пришел бы и покаялся. Вы бы с  ним  еще
Тихой Радости выпили. Значит, кто-то свой, из  деревни.  Приятно  ли  тебе
будет узнать - кто?
     Леон покачал головой, а старик некоторое время сидел молча  и  только
жевал сухими губами. Потом проговорил, но уже гораздо тише:
     - Может, и не человек это был... Самое худшее, если не человек.  Хуже
нет...
     - Кто же тогда? - Леон опешил.
     - А я почем знаю! - неожиданно рявкнул Умнейший.
     Тем временем полиция, очевидно, пришла к какой-то мысли. Добровольные
помощники  перестали  суетиться,  притащили  длинную  жердь  и  под  крики
"левее!", "ближе!", "чуть правее!" воткнули  ее  на  огороде.  К  верхушке
жерди привязали веревку, другой ее конец через разбитое окно  протащили  в
дом. Веревка поползла и натянулась.
     - Так, - пробормотал Умнейший. - Выверяет направление. Мог бы с этого
и начать.
     Ступени крыльца скрипнули - из дома левым боком вперед вылез  сияющий
Полидевк. Вывернув толстую шею  так,  чтобы  дотянуться  губами  до  своей
резной кости, он побагровел от натуги и  выдул  несколько  хриплых  нот  -
кость была дудкой. Раздались аплодисменты.
     - Леон, чего зря стоишь? Ставь угощение! Я же  говорил,  что  мы  это
дело враз, вот мы и враз. Тащи пока еду, да и выпить бы  неплохо  -  когда
еще праздник начнется! - а я пойду взгляну, чьи там следы...
     Он величаво двинулся  к  опушке,  раздвигая  восхищенную  толпу,  как
лесной дракон раздвигает подлесок. Леон уже собрался крикнуть ему, что уже
смотрел там сегодня,  нет  на  опушке  никаких  следов,  -  но  не  успел.
Брюхоногий Полидевк вдруг остановился, чрево  его  заколыхалось.  В  толпе
кто-то охнул. Головы всех повернулись к лесу. Леон поднялся на  ступеньку,
чтобы лучше видеть.
     - Ой...
     Лес был как лес - стоял  синей  стеной,  мирный,  тихий.  И  согретая
солнцем поляна, просохшая после ласкового дождя, зеленела как надо,  звала
поваляться на шелковой траве. А через поляну от леса к  деревне,  шатаясь,
бежал человек. Не добежав до огорода, он упал ничком.
     - Фавоний!
     К упавшему кинулись, подняли, внесли в дом.  Хлоя  и  то  не  посмела
возразить, когда запропавшего с утра молодого шептуна  клали  на  постель,
предварительно стряхнув с нее стеклянные осколки.  Отерли  пахучей  травой
лицо, влили в рот глоток воды. Побежали за женой  Фавония,  но  вспомнили,
что он вдов, и вернулись. В спальню набилось столько  народу,  что  некуда
было ступить.
     - Где Ацис?
     Фавоний  открыл  глаза  без  ресниц,  застонав,  с  трудом   разлепил
обожженные, в волдырях губы. Слабо махнул рукой.
     - Там... Убит...
     Фавоний метался по постели, кричал: "Не надо туда ходить! Не надо!.."
В глотку ему лили Тихую Радость, он хрипел  и  булькал,  отбиваясь,  мотал
головой, потом обмяк, пустил слезу и, пробормотав: "Ну  как  хотите,  а  я
предупредил...", - впал в беспамятство.
     Бессвязный рассказ шептуна, передаваемый из  уст  в  уста,  мгновенно
облетел всю деревню. События выглядели так: еще затемно Фавоний  с  Ацисом
ушли в лес за драконом, договорившись действовать сообща и выбрать дракона
посговорчивей, -  очень  уж  хотелось  обставить  Линдора  на  состязании.
Сначала им долго не везло -  то  поднятый  из  берлоги  дракон  оказывался
самкой, да еще с  новорожденным  потомством,  то  шептунов  не  устраивала
неподатливость зверя - и лишь  в  четверти  перехода  от  деревни  наконец
попалось то, что надо. Чтобы миновать Трескучий лес, они взяли  от  оврага
вправо, рассчитывая  вывести  дракона  на  тропу  через  Круглую  пустошь,
Криволесье и Мшистый Тягун. Тут-то все и произошло. Железный  Зверь  напал
на них издали, разом поразив зашептанного дракона и Ациса, - "Сам как шар,
и огнем плюется, говорю вам!", -  Фавоний  же,  отброшенный  и  обожженный
огненным ударом, теряя сознание от боли, прополз кустами до леса, и вот он
здесь, чтобы предупредить: бойтесь, люди!
     Протолкавшись через толпу, Леон  сдернул  со  стены  духовую  трубку,
подхватил пучок стрелок из шипов  игольной  лианы  и  выскочил  на  улицу.
Кажется,  Хлоя  не  заметила,  и  слава  Нимбу!  Пусть  Полидевка  угощает
кто-нибудь другой, сам он сыт этим по горло. Надоело! Пусть все  это  хоть
на полдня останется позади - досадная история с  битым  стеклом,  постылое
сочувствие соседей,  блинолицая  сдобная  жена,  сварливости  необычайной,
Филиса со своим замужеством... Он пойдет  в  лес,  и  сейчас  же.  Мужчина
должен делать мужское дело, потому что на то он и создан,  чтобы  снять  с
женщины часть забот... Надо выяснить, что же все-таки произошло с Ацисом -
убит ли? А может, еще и не убит...
     Рассказ Фавония вызывал сомнения: где это видано, чтобы лесные  звери
нападали на тех, кто их не  трогает,  вдобавок  плюясь  огнем?  Нет  таких
зверей ни  на  западе,  ни  на  востоке,  и  не  может  их  быть.  Правда,
драконы-самцы во время гона пугают друг друга огненным дыханием, но то  не
огонь вовсе, а безвредный светящийся газ, и даже дети знают, что никто еще
им не обжегся. С другой стороны - ожоги Фавония...
     Деревня гудела, как улей.
     На площади сквозь  плотные  ряды  слушателей  протискивалась  младшая
хранительница - послушать спор. Люди ловили каждое слово. Некоторые, чтобы
лучше видеть, влезли на тушу спящего  дракона,  читали  издали  по  губам.
Здравомудрый старый Титир, потерявший обычную благообразность,  наскакивал
на Париса: "Нет и нет! Железный Зверь,  конечно,  может  существовать  как
условная объективность или, что то же самое, как субъективная  реальность,
данная нам в чувственное восприятие или,  что  то  же  самое,  в  условное
ощущение..." - "Ты говори, да не очень, - дребезжал в ответ Парис и  бегал
глазами  по  толпе,  ища  поддержки.  -  Какая  же  она  условная,   когда
пострадавший отнюдь не условен, ipso  facto,  следовательно,  -  primo,  -
Железного Зверя следует считать реальным, но так  как  во  всем  Просторе,
слава Нимбу, ничего подобного ни разу не случалось со дна Сошествия, то, -
secundo, - его следует считать реально не существующим..."
     Решено было пойти и посмотреть.
     Послали к Хранительнице за ядом - смазать наконечники стрелок.  Зверь
так зверь, - Парису в деревне  не  очень-то  верили.  О  разбитом  окне  и
полиции никто уже не вспоминал,  будто  ничего  и  не  было.  Леон  только
радовался. Человек десять охотников выразили готовность  идти  в  лес,  от
шептунов вызвались  идти  Парис  и  отдохнувший  Линдор.  Умнейший  вызвал
всеобщее удивление, решительно нахлобучив на голову свое птичье  гнездо  и
заявив, что тоже идет. Никто не возразил, - Умнейшего не спрашивают о том,
почему он поступает так, а не иначе.
     Двинулись напрямик, через Трескучий лес. Парис тут  же  прилепился  к
Умнейшему, семенил рядом и делал все сразу: раздвигал у того  перед  лицом
ветки, предупреждал о яме, которую  надо  обойти,  шугал  лесных  бабочек,
чтобы своими песнями не мешали течению  высоких  мыслей  Умнейшего,  щипал
себя за бороденку, безостановочно вещал и заглядывал  в  глаза  -  словом,
набирал очки перед состязанием мудрецов. Некоторое время Леон наблюдал  за
ним с кислой усмешкой, потом вспомнил, что  не  завтракал,  сорвал  лесной
орех и поел, потом побрился на ходу листом кость-дерева, потом спел в  уме
все  песни,  какие  знал,  Трескучий  лес  давно  кончился,  и  потянулось
Криволесье, а коварный сморчок все никак  не  мог  угомониться.  Умнейший,
кивая, отвечал односложно.
     Великий Нимб! Можно смеяться над Парисом  -  нельзя  осуждать.  Разве
найдется человек, втайне не мечтающий хоть раз в жизни запросто поговорить
с  Умнейшим!  Мать  Леона,  сказительница,  укладывая  спать   маленького,
рассказывала в ответ на настойчивые расспросы:  "Умный  он,  сынок,  самый
умный в Просторе, до самой дальней дали, куда и не дойти человеку... Везде
о нем слыхали, и в Городе его хорошо знают. Давно уже ходит  он,  ходит...
ищет человека умнее себя, а находит только более знающих... И нет  у  него
учеников: ужасно, когда можно только учить и не у  кого  учиться..."  Сама
мать гордилась тем, что ей однажды удалось поговорить с Умнейшим:  проходя
через деревню в прошлый раз, тот спросил у нее воды.
     Леон прибавил шагу и догнал Линдора.
     - Что это за Железный Зверь, как полагаешь?
     Линдор долго молчал, размышляя.
     - Дойдем - увидим.
     - А если он убежал? Ищи его... И старики с нами...
     Линдор  пожал  плечами  -  выпуклые  мышцы  плавно  перекатились  под
бронзовой кожей. С такой грудной клеткой из  него  мог  бы  получиться  не
шептун, а прекрасный стрелок, - мужчина в самом  расцвете.  Неудивительно,
что Филиса согласна пойти к нему второй женой. Мало ему одной...
     Леон отстал. От скуки он начал размышлять о том, почему  так  бывает:
Трескучий лес это одно, а Криволесье - это совсем другое. Те  же  деревья,
да растут по разному, свеклобабов и молочных лиан в  Трескучем  лесу  куда
меньше, чем в Криволесье,  зато  кость-деревьев  намного  больше,  сладкие
грибы из Криволесья имеют свой привкус - на любителя, - правда, и  там,  и
там бабочки поют одинаково, всюду мир и изобильное благополучие.  Младенец
не погибнет в лесу...
     - Постой!
     Леон вздрогнул. Умнейший догнал,  тяжело  дыша,  отирал  со  лба  пот
рукавом хитона - старику было тяжко поспевать за охотниками. От Париса  он
все же как-то избавился - тот шествовал сторонкой, и  Леон  чувствовал  на
себе завистливый взгляд.
     - Скажи-ка мне, этот ваш Фавоний... он здоровый?  Не  заговаривается,
во сне не ходит?
     - Н-нет... А что?
     - А как насчет Тихой Радости? Не злоупотребляет?
     - Н-нет. Только по праздникам.
     - Этого я и боялся... - Умнейший  заметно  помрачнел.  -  Далеко  еще
идти?
     - Рядом уже. Вон пригорок, за ним еще один, а за ним...
     Перевалили через пригорок, стали подниматься на следующий.
     - Стой! - скомандовал Линдор. - Слышите?
     Что-то было не так, Леон сразу это почувствовал, лишь только охотники
замерли, настороженно прислушиваясь к хрупкому  лесному  молчанию.  Что-то
изменилось  -  неназойливо,  почти  неуловимо.  Не  то   чтобы   почуялась
опасность, нет, - наоборот, казалось, что не хватает  чего-то  важного,  и
Леон тщетно пытался понять, чего. Легонько кольнула зависть: чутью Линдора
все давно привыкли доверять беспрекословно. Сильный  шептун,  быть  ему  к
старости учителем, коли дозволит Хранительница.
     - Бабочки не поют, - сказал один охотник.
     - И это тоже... Парис, ты что-нибудь слышишь?
     Парис весь покрылся морщинами, тер виски.
     - Никого тут нет. Ни одного существа. Бр-р... Драконий  хвост!  -  не
нравится мне это...
     До Круглой пустоши шли молча, след в след. Умнейшего вперед деликатно
не пустили: старик хоть и привык ходить, а  все  же  не  охотник,  шаг  не
тот... Не кружили над кронами птицы, не колыхались ветви, и  не  шелестели
листья на деревьях, слизнивцы и  те  не  попадались  на  глаза.  Небывалая
тишина висела над лесом.
     Следы  Фавония  отпечатались  четко;  разбирая  их,  охотники  качали
головами. Похоже, достигнув леса, шептун совсем потерял голову  -  метался
туда-сюда, как полоумный совиный страус, прежде  чем  сообразил,  в  какой
стороне лежит деревня. В воздухе запахло  гарью.  Вблизи  кустарника  след
менялся - тут Фавоний полз на животе.
     - Здесь... - шепнул кто-то.
     Остановились, прячась за крайними деревьями. Круглая пустошь изменила
вид: рощицы в ее центре не стало, земля местами была  изрыта  так,  словно
над ней потрудилась целая армия землероек с лесную корову каждая, и сбоку,
у самых кустов - Леон отвел глаза - в круге горелой травы  лежала  черная,
обугленная туша, лишь размерами похожая  на  дракона,  и  еще  лежало  там
что-то обугленное, не столь большое, скорчившееся в комок...
     А посередине пустоши среди отвалов рыжей земли,  припорошенных  серым
пеплом сгоревшей рощицы, лежал Железный Зверь.
     Крепко надо  испугаться,  чтобы  напутать,  подумал  Леон,  борясь  с
отвращением. Фавоний ошибся: Зверь вовсе не  был  похож  на  шар.  Он  был
длинным толстым червем, и когда червь изогнулся, вгрызаясь в землю,  стало
видно, что он действительно железный, - солнце сияло на его боках, как  на
лезвии хорошо отточенного ножа, только что доставленного из Города,  и  не
липла к ним вывороченная влажная глина, не садился пепел.
     Пожирая землю, Зверь ворочался в  яме,  выплевывал  тонкую  невесомую
пыль. Она курилась облаком, ветер медленно теснил ее к опушке,  закручивал
толстым столбом выше крон и развеивал над лесом.
     - Тьфу! - сплюнул кто-то.
     Прекратив на время жрать, червь сжался и сразу стал вдвое короче.  На
его блестящей спине вздулись три  нароста,  три  сложно-правильных,  будто
выведенных по лекалу,  бугра,  и  нестерпимо  засияло  на  них  полуденное
солнце. У основания их перехватило перетяжками - мгновение спустя все трое
отделились и соскользнули на  отвал.  Леон,  разинув  рот,  во  все  глаза
смотрел, как рожает чудовище.
     - Детеныши... - выдохнул тот же голос.
     Детеныши отползли подальше от  ямы.  Круглыми  их  тоже  нельзя  было
назвать - скорее они были дисковидные, сильно приплюснутые сверху и снизу,
и нисколько не походили на Железного Зверя. Что с того?  Личинки  драконов
тоже не похожи на взрослых зверей, живут себе  на  деревьях  и  называются
слизнивцами.
     Червь снова вгрызся в землю, расширяя яму. Железный Зверь... Опасный,
явившийся неизвестно откуда, неизвестно зачем, гадостный и непонятный. Нет
ничего ценнее жизни человека, так как же можно убивать? Страшно не хочется
отвечать тем же - а придется...  Сначала  зашептать,  вывести  на  удобное
место, затем испытать прочность железной шкуры и чувствительность Зверя  к
яду... Простая, но неблагодарная миссия. О ней не сложат песен  и  саг,  о
ней не расскажут  детям,  ее  постараются  как  можно  скорее  забыть,  но
выполнить ее необходимо. Точно так  же  приходится  пристреливать  собаку,
зараженную вирусным кошконенавистничеством. Нельзя просто отогнать -  мало
ли кто наткнется на опасное страшилище, гуляя  по  лесу.  Железный  Зверь,
лишивший  жизни  не  угрожавшего  ему  человека,  не  должен  иметь  шанса
повторить убийство еще раз.
     Хорошо бы зашептать его так, чтобы он лишил себя жизни сам...
     Леон тщетно попробовал настроиться.  Бесполезно  тягаться  с  лучшими
шептунами деревни. Он не чувствовал Зверя.
     - Как нет его, - захрипел из-за кустов Парис. От напряжения  он  стал
похож на тряпку, которую выжимают. - Ничего не выходит... Он  как  неживой
все равно...
     Линдор молчал, вперив в Зверя окаменевший взгляд. Его лицо  покрылось
бисеринами, на носу дрожала  крупная  капля  пота.  Охотники,  держась  за
головы, стискивали зубы - мало кто чувствует себя в своей  тарелке,  когда
рядом работает сильный шептун.
     - Ну что? - шепотом взвизгнул Парис, как только Линдор тяжко вздохнул
и, смахнув с чела пот, покачал головой. - Решил - у тебя получится? У меня
не получилось - у меня! - а у тебя вдруг получится?!  Говорю  же:  он  как
неживой, а значит, он неживой и есть...
     Оба отползли назад, заспорили.  Мало  ли,  что  он  движется,  фыркал
Парис, - ну и что? Облака на небе тоже движутся - живые они?  А  то  сухое
дерево, от которого ты о прошлом годе едва унес ноги, -  живое  оно  было,
когда падало? Камень, что нынче  испортил  Леону  жилище  и  настроение  -
живой? Все неприятности происходят  от  неживого.  И  не  спорь  со  мною,
Линдор, ты хороший шептун, второй после меня, а только молод  еще  спорить
со старшими. Давай-ка вот лучше Умнейшего спросим...
     Тут только заметили, что Умнейший  сидит  позади  цепи  охотников  на
охапке листьев и грызет ноготь. Взглянув на Железного Зверя один  раз,  он
потерял к нему всякий интерес.
     - Живой, - только и буркнул он в ответ на вопрос.  -  В  определенном
смысле.
     - Значит, с ним можно договориться, - заключил кто-то.
     Умнейший не отреагировал.
     - А ты попробуй, - предложил Линдор.
     Леон  продул  духовую  трубку,  прикинул  ветер,  осторожно   вставил
стрелку,  смазанную  ядом,  с  пушистой  кисточкой  на  хвосте.   Хотелось
попробовать острие  стрелки  на  пальце,  но  он  не  стал  этого  делать.
Интересно, пробьет ли тонкая стрелка железную шкуру? С такого  расстояния,
пожалуй, не пробьет, а вот если подобраться шагов на сто...
     Линдор распоряжался кратко и точно.
     - Эет и Идмон, вы первые. Согласны? Обойдите его с двух  сторон  и  -
разом... Нет, Леон, тебе впереди всех делать нечего, в цель  ты  стреляешь
прекрасно, а в даль не очень, так что иди-ка ты сзади,  и  набежишь,  если
что, и вы трое тоже... Все согласны? Пошли.
     - Не надо туда ходить, - сказал вдруг Умнейший.
     Благовоспитанный человек не подаст вида и тем  более  не  рассмеется,
услышав явную нелепость - и от кого! В  эту  минуту  Линдор  показал  себя
благовоспитанным человеком. Он не сбавил шага. Умнейший -  значит  многое,
но  если  бы  он  никогда  не  ошибался,  то  звался  бы  не  Умнейшим,  а
Безупречным...
     - Не ходите туда, говорю вам! Возвращайтесь в деревню!
     Эет и Идмон вышли из укрытия, на ходу  поднимая  духовые  трубки.  Им
удалось сделать три шага.
     - Назад!..
     Тонкий, ослепительно белый шнур на мгновение соединил Идмона и Зверя,
и Идмон вспыхнул. Эет успел сделать один шаг назад.
     Железный Зверь плюнул огнем, даже не подняв  головы  из  ямы,  и  Эет
вспыхнул без крика так же, как и Идмон. Оба горящих  тела  еще  не  успели
упасть, когда бешено вращающийся огненный клубок настиг третьего  охотника
и, выжигая просеку, пошел в глубину леса.
     Бичом "Основы Основ" были обыкновенные земные тараканы. Глядя  внутрь
себя, лидер-корвет содрогался  от  омерзения.  Скверные  насекомые  бегали
слишком быстро для того, чтобы корабль мог  их  поглотить,  переработав  в
активную массу, и чересчур быстро плодились для того, чтобы их можно  было
уничтожить каким-либо  традиционным  способом.  Лидер-корвет  вел  с  ними
войну. Он попеременно обрабатывал пустующие помещения  излучениями  разной
жесткости  и  газом   "типун"   комбинированного   нервно-паралитического,
кожно-нарывного,  удушающего  и   галлюциногенного   действия   (также   и
дефолиантом),  он  заманивал   насекомых   в   тщательно   замаскированные
термические ловушки, мгновенно нейтрализуя продукты пиролиза, он выращивал
вдоль протоптанных тропинок смертоносные излучатели и однажды опалил  икру
самому  Ульв-ди-Улану,  он  получал  особенное  удовольствие,  прихлопывая
нахлебников сонными. Тараканы мельчали, теряли усы  и  конечности,  но  не
вырождались. Сдаваться они и не думали. Межвидовые браки  рыжих  и  черных
представителей тараканьего племени привели к появлению  невиданных  доселе
тварей леопардовой расцветки, не чувствительных вообще ни  к  чему,  кроме
ударно-механического воздействия, и то усилие  требовалось  не  маленькое.
Выживали лишь самые проворные особи, успевавшие украсть  крошку  до  того,
как ее поглотит лидер-корвет,  поэтому  ему  вечно  приходилось  брюзжать,
чтобы экипаж, принимая пищу, не сорил  на  пол...  Все  было  напрасно,  и
корабль, терпя нравственные мучения, без  большого  удовольствия  отмечал,
что  с  трудом  добился  лишь   установления   некоторого   экологического
равновесия. Война давно зашла в  позиционный  тупик.  Утешало  лишь  одно:
"Основе Основ" было известно,  что  над  тараканьей  проблемой  безуспешно
бились все корабли Дальнего Внеземелья, за исключением  одного  грузовика,
который перевозил синтетическое волокно и страдал от моли.
     Дин-Джонг,  ограниченно  ценный  член  экипажа,   обладающий   полным
гражданством, принимал пищу. Он по одной отрывал сосиски от переборки, где
они росли гроздью, сдирал целлофан и, макнув сосиску  в  соусницу,  в  два
приема отправлял в рот. Одним глазом он с удовлетворением следил  за  тем,
как  обрывки  целлофана  на  полу  отсека  начинают  таять  вроде  льда  и
мало-помалу поглощаются  полом  -  корабль  утилизировал  отходы  активной
массы. Было слышно, как за переборкой плещется в бассейне и фыркает Хтиан,
а еще по переборке непрытко  бежал  ушибленный  "типуном"  таракан  -  как
видно, на запах еды.  Его-то  Дин-Джонг  и  отправил  хорошо  рассчитанным
щелчком точнехонько в вошедшего Й-Фрона.
     - Ограниченно ценному - привет!
     - Что? - тупо спросил Й-Фрон.
     -  Привет  тебе,  говорю.  Ограниченный,   конечно...   -   Дин-Джонг
захихикал. - Кстати, я занят. Пшел.
     Й-Фрон потоптался на месте.
     - Ты тоже ограниченно ценный, - нашелся  он  наконец.  -  Мало  ли  -
полное гражданство... Не всем везет, как тебе. И поймали нас обоих в одной
облаве...
     Дин-Джонг оторвал еще одну сосиску.
     - Глупо, - сказал он, жуя. - Глупо  себя  ведешь,  совсем  думать  не
умеешь. Что с того, что в  одной  облаве?  Гордиться  должен.  Ты  бы  еще
цензуру памяти вспомнил - тоже ведь вместе проходили... А, я знаю: ты  бы,
конечно, предпочел, чтобы тебя не поймали? Ну и жил бы себе, как крыса,  и
жрал бы крыс. Радуйся, что  тебе  дали  хотя  бы  условное  гражданство  и
вдобавок научили кое-чему стоящему. Тут уж, сам  знаешь,  все  зависит  от
способностей, а у кого они есть, тот не пропадет. Верно?
     - Верно, - подтвердил вслух "Основа Основ".
     - То-то, - Дин-Джонг  поднял  кверху  палец,  образовавший  вместе  с
сосиской неравновеликую букву "V". - Понимать должен. Мои способности были
найдены, пробуждены и развиты, а у  тебя  никаких  способностей  сроду  не
было, и выглядишь ты как дурак. Будь доволен, что приносишь хоть  какую-то
пользу. Учи тут всяких глухарей уму-разуму, теряй время...
     - Это какие же у  тебя  способности?  -  вспылил  Й-Фрон,  немедленно
подумав: ох, зря. Но ловить себя за язык  было  уже  поздно.  Он  сам  все
испортил. Ясно же было: Дин-Джонг в  хорошем  настроении,  следовало  этим
воспользоваться...
     - Не следовало, - сказал лидер-корвет.
     Й-Фрон втянул голову в плечи. Сейчас точно влетит по первое число.
     Но Дин-Джонг, как оказалось, был не прочь поразговаривать.
     - У каждого есть способности, - веско  сказал  он,  макая  сосиску  в
соус. Й-Фрон проводил ее взглядом. - У  его  превосходительства  коммодора
Ульв-ди-Улана исключительные способности к  вычислительной  матеметике,  у
Хтиана - к внечувствительному ориентированию в Пространстве с точностью до
нанопарсека, вдобавок он лучший на Земле  объездчик  молодых  звездолетов,
наконец, Нбонг и Мбонг - квалифицированные специалисты по очистке  планет,
не говоря уже о смежных специальностях  каждого.  Такой  экипаж  может  не
вставая с кресел самостоятельно довести "Основу Основ"  до  любого  порта,
если допустить ("Не надо допускать", - буркнул корабль), что разуму нашего
лидер-корвета будут нанесены неустранимые  повреждения...  А  кроме  того,
каждый из них, как любой нормальный человек,  способен  к  телепатическому
общению друг с другом и  с  кораблем...  впрочем,  кое-кто  в  силу  своей
природной ограниченности вряд ли сумеет понять, что это такое. Меня,  если
помнишь, в сортцентре сразу  отделили  от  всякой  там  шантрапы,  развили
природный талант... И я не хуже их. Так что если кое-кого  пошлют  на  эту
планету с проверкой, то уж никак не меня. Понял, убогий?
     Фрону не терпелось возразить в  том  смысле,  что  Дин-Джонг  все  же
принадлежит   к   низшей   подгруппе   полноценных   граждан,   что    его
телепатического таланта хватает лишь на прием прямых  мыслеприказов  самой
большой мощности, от которых содрогается "Основа Основ" и  Хтиан,  трепеща
перепонками, ныряет на дно бассейна,  -  но  на  этот  раз  он  сдержался,
тихонько проговорив:
     - Если я не вернусь, пошлют тебя.
     - Чего это ты не  вернешься?  -  забеспокоился  Дин-Джонг.  -  Ты  уж
вернись...
     Сейчас можно было сделать попытку с шансом  на  удачу.  И  Й-Фрон  ее
сделал.
     - Может, дашь одну сосиску?
     Дин-Джонг затрясся от смеха.
     - Ишь ты - сосиску! А тебя чем кормят?
     - Стандарт-пищей, - сказал Й-Фрон.
     - Вот и ешь свою стандарт-пищу.
     - Дай одну, а? Одну всего.
     - Уговорил, бери. Что-то добрый я сегодня - к чему бы?
     Й-Фрон неуверенно приблизился.  Чуда  не  произошло:  как  только  он
протянул руку, корабль всосал сосиски в переборку. Одновременно исчезла  в
поверхности стола соусница. Над наивным ограниченно ценным хихикали оба  -
Дин-Джонг и "Основа Основ".
     Й-Фрону никогда не  приходило  в  голову  обижаться  ни  на  привычно
игнорирующих его членов экипажа, ни на  корабль.  Но  обидеться  на  этого
надутого спесью индюка Дин-Джонга он считал себя вправе.
     Плетясь вон из отсека,  он  даже  забыл  об  опасности.  В  ту  самую
секунду, когда он перешагивал через коммингс, тот, как это  часто  бывало,
подпрыгнул и ударил его снизу. Смелая фраза, приготовленная для Дин-Джонга
напоследок, моментально  улетучилась  из  головы.  Схватившись  руками  за
подбитое место, Й-Фрон немного пошипел,  затем  издал  негромкий  забавный
звук:
     - Й-й-й...
     Собственно говоря, из-за этого  звука  он  в  свое  время  и  получил
добавку "Й" к данному в сортцентре имени.
                                 ГЛАВА 4
                             Многим животным,  а  в особенности насекомым,
                          свойственно  общественное  поведение.  Например,
                          муравьи, атакующие личинку, действуют планомерно
                          и согласованно.  Однако  это  вовсе  не означает
                          наличия у них какого бы то ни было разума.
                                               Учебник биологии, 7-й класс
     Вечерний праздник хоть и состоялся - со  дня  Сошествия  с  Нимба  не
бывало случая, чтобы праздник Созревания  Тыкв  был  отменен  -  но  вышел
скомканным. Песни как-то не заладились, танцоры двигались вяло,  музыканты
невпопад перебирали струны и пищаньем в дудки  нагоняли  зевоту,  поэты  и
сказители так путали слова, что даже пьяный Кирейн  на  их  фоне  выглядел
прилично  и  Хранительница  всерьез  затруднилась,  кому  из  них   отдать
предпочтение; из десяти выстрелов в мишень Леон промазал  дважды,  и  приз
отдали румяному недорослю, не числившемуся в главных конкурентах; вдобавок
в состязании мудрецов Умнейший (многими было  замечено,  что  он  выглядит
рассеянным), не дослушав, присудил победу старому Титиру, и Парис обиделся
до глубины души; не смеялись дети, а взрослые не беседовали и не разливали
Тихую Радость по пиалам из половинок орехов и надкрылий черепаховых жуков.
Один Линдор показал свое умение шептуна во всем блеске,  громадный  дракон
под его взглядом выделывал чудеса: крутился волчком, приплясывал  и  стоял
на одной лапе, но  особых  восторгов  не  вызвал,  и  многие  вздохнули  с
облегчением, когда мучения животного  оборвались  в  кухонной  яме.  Одним
словом, праздника как и не было.
     Три большие луны взошли на востоке; на темнеющем западе, отставая  от
канувшего за лес солнца, проявилась тонким серпиком четвертая  -  меньшая.
Заметили яркую звезду, ползущую по небу к югу,  поперек  движения  светил.
Ночь прошла беспокойно. Горели  костры  на  площади,  горел  над  головами
Великий Нимб.
     Всю ночь по дорогам и тропам шли гонцы. Специально отобранные, лучшие
из лучших, все как на  подбор  сухопарые  и  широкогрудые,  способные  без
отдыха покрыть расстояние в три дневных перехода, в мутном  свете  четырех
лун они несли весть о вторжении Зверя и призыв о  помощи.  Шесть  дорог  и
троп уходило в лес - шесть гонцов было послано - шесть ближайших  деревень
должны были получить послание задолго до  рассвета  и  отрядить  в  помощь
лучших шептунов и стрелков.
     Ждали.
     С рассветом вернулся первый гонец и, сообщив, что  весть  доставлена,
помощь от соседей будет,  в  изнеможении  повалился  на  сонный  лишайник.
Солнце еще не успело подняться над лесом, как  один  за  другим  прибежали
остальные гонцы; последним вернулся посланный в самую дальнюю деревню,  и,
задыхаясь, сообщил, что помощи ждать следует только к  вечеру,  раньше  из
той деревни никак не успеть. После  краткого  спора  Полидевка  с  Парисом
решено было вечера не ждать и покончить со Зверем так быстро,  как  только
возможно.
     К полудню отряды из  пяти  деревень  вылились  из  леса  на  площадь.
Приветствовали друг друга криками, обнимались, узнавая знакомых. Всего, по
прикидке Леона, собралось человек четыреста - охотников бывалых, умелых  и
надежных. Юнцов оказалось совсем мало, и никто не явился одетым ни в сари,
ни в хламиду - короткие набедренники, на ногах вместо домашних шуршавок  -
сандалии на мягкой подошве, у многих - кожаные поножи, ненужные в  чащобе,
но полезные на полянах, где можно напороться на траву-колючку.
     Судя по всему, весть об опасности была  воспринята  всерьез.  Столько
шептунов и стрелков зараз Леону приходилось видеть лишь на  состязаниях  в
честь Сошествия с Нимба, устраиваемых ежегодно на поляне Празднеств в пяти
переходах  от  деревни.  Духовые  трубки  стрелков,   длиной   в   полтора
человеческих  роста,  колыхались  над  толпой,  как  тростник.   Некоторые
добавили к ним копья с наконечниками из листа кость-дерева. Были и  такие,
кто предпочитал  пращу  всякому  другому  оружию.  Шептуны  одной  деревни
привели с собой наскоро  зашептанного  дракона,  захваченного  в  лесу  по
дороге, и это сразу напомнило легкомысленным о  том,  что  дело  предстоит
нешуточное. Разъяренный дракон  -  а  разъярить  его  нетрудно  -  слишком
тяжелое и разрушительное орудие, чтобы баловаться с ним попусту.
     Командовать выбрали Линдора. Брюхоногий Полидевк и Парис оказались  у
него в советниках, первый - как лучший когда-то стрелок и  вообще  человек
знающий, хоть и полицейский, второй - как  хороший  шептун.  Представители
соседних деревень, подискутировав больше для приличия, уступили лидерство,
согласившись с тем, что  местным  виднее,  коли  они  уже  сталкивались  с
Железным Зверем. Единственное, что вызывало недоумение в рассказе  Линдора
- почему охотники бросили тела погибших товарищей? Разве  Железному  Зверю
мало трупов, что он жаждет еще? Что это за Зверь, в конце  концов?  И  что
думать о таком Звере?
     Недоумение ясно  чувствовалось,  но  было  молчаливым.  Леон  отводил
глаза. Нет, в уме и сноровке  испытанных  охотников  никто  не  усомнился,
стыдиться было нечего... И все же он стыдился своего бегства от  Зверя  и,
встречаясь взглядом с Линдором, видел, что  тот  страдает  и  стыдится  не
меньше его. Нет, второй раз они не позволят обратить себя в бегство.
     Дело затевалось невиданное. Младшая хранительница, по случаю великого
события пригубившая Тихой Радости, сообщила,  что  такой  охоты  -  точнее
скзать, такого похода - еще  не  бывало,  по  крайней  мере  она,  младшая
хранительница, не нашла упоминания ни о чем подобном ни в  одной  хронике,
включая самые древние,  и  это  наполняло  сердца  гордостью.  Втягивались
животы, расправлялись плечи.
     Велено было разбиться на десятки и сотни. Перед самым выступлением  в
поход вновь появился Умнейший и о чем-то шептался  с  Линдором,  в  чем-то
сердито  убеждал  его,  судя   по   непривычной   для   Умнейшего   бурной
жестикуляции. Не добившись  толку  -  плюнул  и  отошел,  оставив  Линдора
недовольным. Вежливое приглашение последовать за  охотниками  он  отклонил
наотрез.
     Неожиданно  для  себя  Леон  оказался  начальствующим  над   десятком
стрелков из другой деревни. Из семи охотников, уцелевших  после  вчерашней
вылазки, пятеро получили в команду десятки, а многоопытный  Алоэй  -  даже
комбинированную сотню шептунов и стрелков. (Седьмой  охотник,  оказавшийся
поблизости от пути огненного клубка, получил ожоги и  отлеживался  дома  с
повязками на боках.)
     Шла сила. Даже лесные бабочки  смолкали,  услышав  шум  внушительного
отряда. От топота ног с  деревьев  сыпались  листья.  Драконов  повели  по
удобной тропе в обход Трескучего леса. Встретились  на  Мшистом  Тягуне  -
Линдор распорядился  стрелкам  устроить  привал  и  лишний  раз  проверить
оружие, а шептунам -  прочесать  окрестности  и  привести  еще  нескольких
драконов. Ждать пришлось недолго:  одного  за  другим  привели  пятерых  -
наскоро зашептанных, огрызающихся, - и Линдор сказал, что этого хватит.
     Выслали разведчиков. Железный Зверь никуда не  уполз,  только  отвалы
вокруг безобразных ям посреди пустоши стали выше  и  у  Зверя  прибавилось
детенышей. Теперь их насчитывалось не меньше  десятка,  а  может  быть,  и
больше - вывороченные горы земли и глины мешали видеть.
     Леон дрожал от нетерпения. Пришлось долго ждать, пока отряды  охватят
пустошь кольцом, да так, чтобы и ветка зря не колыхнулась,  а  перед  этим
еще дольше убеждать охотников в том, что это необходимо:  вывалившуюся  из
леса плотную толпу Зверь испепелил бы в одно мгновение. Пусть-ка попробует
отбиться от нападения с всех сторон разом! Не выйдет.
     Ждать, ждать... Шептуны, расставленные по окружности пустоши, подадут
сигнал. Лежа за деревом и временами раздраженно шипя, если кто-то  из  его
десятка, не утерпев, высовывал любопытную голову, Леон поглядывал вбок, на
выжженную дыханием Зверя просеку. Здесь огонь порезвился и погас  в  сырых
зарослях, а дыхни так Зверь в Трескучем лесу, тот, без  сомнения,  выгорел
бы дотла...
     Кто-то погибнет. Вспоминая, как умерли Эет и  Идмон,  Леон  стискивал
зубы. Стыдно: вчера он бежал, как все, бросив  тела  товарищей,  мчался  в
нестерпимом ужасе, оглядываясь на настигающий огненный клубок, петлял, как
пугливая травяная мышь, выгнанная на открытое место... Линдор тоже  бежал,
это верно, но он по крайней  мере  остановился  первым...  Один  Умнейший,
которого поначалу тоже сочли погибшим, как оказалось, пересидел опасность,
укрывшись в подлеске.  А  Парис,  даром  что  не  молоденький,  так  и  не
остановился до самой деревни...
     Стыдно.
     В последний раз. Больше этого не будет. Будет победа, будут и  песни,
сложенные в честь победителей, потому что одоление Железного  Зверя  -  не
простое убийство, что бы ни заявляла во  всеуслышанье  Хранительница.  Это
работа для мужчин, настоящая работа. Нужная. Хватит уже женщинам твердить,
что они ублажают дармоедов.
     Сигнал! Леон вскочил на ноги. Наконец-то!
     В три прыжка он очутился на пустоши. Вперед! Он ясно  видел,  как  по
всей лесной  кайме  разом  всколыхнулся  подлесок,  как  неподалеку  упало
сваленное драконом дерево, он слышал,  как  шуршат  раздвигаемые  на  бегу
ветви и под ногами сотен охотников гибнут сминаемые травы, и  он,  посылая
вперед свое быстрое,  гибкое  тело,  ликовал  оттого,  что  Зверь  взят  в
сжимающееся кольцо и теперь не уйдет... не уйдет... не должен...
     Это было зрелище.
     Шесть драконов  молча  мчались  на  Зверя  с  разных  сторон,  только
слышался свист воздуха, вырывающегося из громадных легких, да  под  ногами
лесных исполинов тяжко дрожала земля. Половину расстояния, отделявшего  их
от врага, они покрыли быстрее, чем можно сосчитать  до  десяти.  Вслед  за
ними из-под защиты  деревьев  с  криками  выбежали  люди.  Первыми  бежали
шептуны, которым предстояло  сразу  после  схватки  зашептать  разъяренных
драконов - дело далеко не простое, требующее согласованных  усилий  многих
людей. За ними спешили стрелки, на бегу изготавливая  к  стрельбе  духовые
трубки. Некоторые раскручивали пращи. Сильно отстав  от  охотников,  рысил
позади всех Брюхоногий Полидевк, свистя в дудку-кость.
     Теперь Железный Зверь не казался  таким  уж  страшным  -  даже  самый
маленький дракон вчетверо превосходил его  размерами.  Затопчут,  уверенно
думал Леон, стараясь не отстать от своего десятка, крича на бегу, как все.
Он не хотел пропустить этот момент. Сейчас шесть  чудовищ  -  шесть  живых
таранов - сойдутся в одной точке, и опасный Железный Зверь будет раздавлен
лавиной тупой животной ярости, топчущих лап и рвущих когтей.  Будет  чудо,
если Зверь сумеет отбиться от шести драконов разом,  но  если  он  все  же
отобьется, в дело вступят охотники и воздух наполнится пением  отравленных
стрел. Залп из четырехсот духовых трубок чего-нибудь да стоит!
     От Железного Зверя отделился сверкающий обруч. Узкое кольцо,  похожее
на Великий Нимб, но  неизмеримо  более  яркое,  ослепляющее,  стремительно
раздалось  вширь,  захватывая  пустошь,  мгновенно   вспыхивающую   траву,
кустарник, драконов, людей...
     Горя, шесть драконов продолжали  нестись  вперед  до  тех  пор,  пока
последний из них не рассыпался на  бегу  в  пепел.  Люди,  не  подгоняемые
приказами  шептунов,  оказались  слабее.  Некоторые  из  отставших   сразу
повернули к лесу. Кое-кому из них это спасло жизнь.
     Вспыхивали, падали... Большая часть  охотников  продолжала  бежать  к
Зверю, пуская стрелки из духовых трубок, и люди  превращались  в  огненные
столбы, так и не успев осознать, что произошло.  Другие  ложились  ничком;
некоторые, как Линдор,  пытались  с  разбега  перескочить  через  огненный
обруч. Иные успевали крикнуть.
     Леон выстрелил только один раз. Возможно, он попал в Зверя,  возможно
и нет, - он не был уверен. Когда он споткнулся и с криком досады полетел в
невесть откуда взявшуюся яму, он как раз  заталкивал  на  бегу  в  духовую
трубку новую стрелку - он бы точно попал во второй раз, в  этом  не  могло
быть сомнений...
     Он закричал еще раз, когда пронесшийся над  пустошью  огненный  вихрь
опалил ему спину, попытался вскочить и упал снова, мучаясь от боли  ожогов
и еще не понимая, как ему  повезло.  Волосы  на  затылке  сожгло,  кожаный
набедренник тлел и вонял. За что? Леон моргал ослепленными глазами. Почему
так больно? Что люди сделали плохого Железному Зверю? Он моргал, видя и не
видя, как недолгое время стоят, а затем падают факелы, только  что  бывшие
людьми, как горит трава и с неба начинает  сеяться  пепел,  а  вот  и  лес
загорелся, потому что до него дошел огненный круг...
     Один из детенышей Зверя взмыл в воздух - оказывается, он умел летать!
- и, легко набрав высоту, покружился над лесом там, куда ушло  большинство
спасшихся от Зверя. Лес в той стороне, и без того горящий весело и  жарко,
вспыхнул ярче.
     Леон не пошевелился, когда детеныш прошел  над  ним  так  низко,  что
можно было рассмотреть свое отражение  в  его  блестящем  брюхе.  Умом  он
понимал, что  должен  что-то  сделать,  может  быть  -  поднять  трубку  и
выстрелить, может быть - попытаться убежать. Он не  сделал  ничего.  И  он
остался жив, а те, кто что-то делал - вспыхнули и рассыпались пеплом.
     Это было как страшный  неправдоподобный  сон.  Этого  не  могло  быть
наяву.
     И это было.
     Лес вокруг Круглой пустоши горел весь вечер  и  часть  ночи.  Шипели,
взрывались древесные стволы, поднимался жирный дым, влага спорила с огнем.
Когда отблески пожара перестали освещать картину разрушения, Леон выбрался
из ямы и, утопая локтями в горячем пепле, пополз прочь. Достигнув леса, он
побежал.
     Рудная жилка оказалась беднее металлом, чем ожидал Девятый, но все же
он  поступил  правильно,  обосновавшись  здесь.  Другие  обнаруженные   им
аномалии располагались далеко, возле гор и в самих горах, почти на границе
его участка. Основную работу лучше всего начать  отсюда,  с  середины,  и,
накопив необходимое  число  зауряд-очистителей,  концентрически  расширять
зону очистки до прямого контакта с зонами Восьмого,  Десятого  и  Тридцать
Четвертого. До сих пор не  было  оснований  отказываться  от  отработанной
методики.
     Вчера небольшая группа местных животных,  передвигающихся  на  задних
конечностях, проявила интерес к  его  работе.  Он  пугнул  их  больше  для
порядка, чем из осторожности, - вряд ли подобные создания  сумели  бы  ему
помешать. Сегодня их пришло  много  больше  и  пришлось  обратить  на  них
внимание. Девятый и не  подумал  докладывать  о  происшествии  на  "Основу
Основ" - слишком мелким был инцидент. Разумеется, эти животные  не  смогли
бы причинить никакого вреда  автоном-очистителю  его  класса,  однако  все
говорило о том, что они пытались  неуклюже  атаковать  вторгшегося  на  их
территорию чужака и даже привели для этой  цели  более  крупных  животных,
очевидно находящихся с ними в симбиозе. Примитивная  планета,  примитивная
тупая жизнь, - явно не тот мир, где  биосфера  способна  оказать  активное
сопротивление очистке. Более  высокоорганизованным  существам  хватило  бы
одного наглядного урока, чтобы извлечь выводы,  -  этим,  возможно,  будет
мало и двух.
     Во время нападения Девятый ни на секунду  не  прервал  своей  работы.
Столь убогими тварями  следует  заниматься  лишь  в  рамках  общего  плана
очистки, специального внимания они не стоят.
     Прошел день, и два. Малая часть уцелевших охотников еще оставалась  в
деревне без всякого дела  -  собирались  кучками,  растерянно  молчали,  с
недоумением заглядывая друг другу в глаза, веря и не веря  в  случившееся.
Большинство ушло домой, к семьям. Женщины бегали из дома в дом, спорили  о
чем-то, но  больше  молчали,  вздыхая.  Хранительница  не  показывалась  -
говорили, что она с  двумя  младшими  хранительницами  перебирает  древние
тексты, ищет ответ.
     Погибших успели оплакать, поэты сложили поминальные песни. Обожженных
лечили травами и мазями, но  серьезно  пострадавших  среди  них  оказалось
немного. Пряча глаза, старались скрыть очевидное:  уйти  от  огня  удалось
лишь тем, кто с первых секунд заразился паникой и вдобавок имел достаточно
длинные ноги, - тугодумы и тяжелораненые были обречены. Умнейший, и прежде
не пряник, стал  раздражителен  и  либо  обрывал  на  полуслове  тех,  кто
приставал с вопросами, либо начинал говорить так брюзгливо и  путано,  что
люди расходились  сами.  Авторитет  его  пошатнулся:  выяснилось,  что  он
убеждал Линдора отказаться от немедленного нападения на Железного Зверя  и
не сумел убедить.
     В атаке на Зверя погибло больше трехсот  охотников  -  их  обугленные
скорчившиеся тела остались лежать  на  Круглой  пустоши,  без  погребения.
Круглая пустошь осталась круглой, но за счет выгоревшего леса  увеличилась
по меньшей мере втрое. Приблизиться было  невозможно:  Леон  сам,  кое-как
подлечив ожоги, ходил в очередь с другими охотниками  в  дальний  дозор  -
Железный Зверь оставался на месте, только детенышей вокруг него стало  еще
больше. Может быть, он вообще не способен ходить, а умеет лишь  ворочаться
и плодить потомство?
     К вечеру первого дня нашли Линдора. Ему отожгло ноги, и он  на  руках
полз по лесу до тех пор, пока не приблизился настолько, что его  мысленный
крик о помощи был услышан шептунами. Дела его были  плохи.  Старый  Титир,
лучший знахарь деревни, указав на  багровую  кайму  выше  ожогов,  покачал
головой и пробурчал, что ноги сохранить не удастся.
     Послали  сказать  жене.  В  рот  Линдору  для  восприимчивости  влили
грибного сока, и Парис зашептал раненого. Старый Титир,  возглавляя  ораву
молодых, но уже умелых учеников,  распоряжался  ампутацией.  Мясо  и  жилы
отделяли сухим листом кость-дерева; таким же листом, но с насечками пилили
кость.
     Зашептали кровь,  наложили  повязки.  Безногого  Линдора  отнесли  на
площадь и положили на сонный лишайник. Линдор бредил, дергался, ему  и  во
сне было больно. Парис, прослушивая его  сны,  качал  головой.  Боль  была
везде, она расползалась, вцепляясь  мертвой  хваткой  в  людей,  настигала
самых проворных, нависала над Простором, и не было от нее  защиты,  потому
что любая защита тоже была - Боль...
     Леон рискнул приблизиться к Филисе.
     - Ты не переживай, - с трудом сказал он. - Жаль, что так  получилось,
что он... что мы... - Он вдруг нашелся. - Линдор поправится.  Он  учителем
станет, хорошим учителем.
     - Я не переживаю, - деревянным голосом ответила Филиса.
     Больше она  разговаривать  не  захотела.  Леон  отошел.  Против  воли
подумалось о том, что теперь, наверно, все, с чем он уже  почти  смирился,
может повернуться по-другому.  Леон  безуспешно  гнал  от  себя  запретные
мысли. Захочет ли безногий Линдор взять за себя вторую жену? Скорее уж его
жене не мешало  бы  взять  второго  мужа.  А  Филиса  -  согласна  ли  она
по-прежнему стать женой Линдора?..
     Пронзительный окрик Хлои вернул его к реальности.
     К полудню стало ясно, что Линдор умрет. Он  почти  перестал  бредить,
кожа раненого из  бескровно-бледной  сделалась  серой,  с  синевой,  глаза
ввалились, дыхание стало  тяжелым  и  хриплым.  Титир  распорядился  снять
умирающего с сонного лишайника и  перенести  в  дом.  Если  человек  перед
смертью захочет оставить живущим несколько  прощальных  слов,  лишить  его
этой возможности не вправе ни знахарь, ни Хранительница,  ни  сам  Великий
Нимб.
     Линдор умер не так, как ожидалось. Вечером того же дня  над  деревней
со стороны восхода  появился  один  из  детенышей  Зверя,  сделал  круг  и
медленно уплыл к востоку. Люди почти безразлично проводили его  взглядами.
Умнейший метался от дома к дому, от человека к человеку,  кричал  в  самые
уши, хватал за плечи, тряс - все было без толку. Деревня впала в  странное
оцепенение. Казалось, люди ждут чего-то очень важного, мучительно  пытаясь
понять - чего? Не бегали дети, не судачили, собираясь в проулках, женщины,
замолчали младенцы в колыбелях. Собаки и те перестали лаять.  Один  пьяный
Кирейн, валявшийся у родника на  Злачной  поляне,  полдня  пытался  начать
какую-то песню, но что это была за песня - никто  не  понял  и  понять  не
пытался. Пьяницу лишь оттащили подальше  от  родника,  чтобы  нечаянно  не
захлебнулся, и оставили в покое.
     Проходя мимо Леона, Умнейший толкнул его ногой.
     - Сидишь? Ну и сиди, жди. Тьфу на вас. Сколь ни  говори  дитяте,  что
стенка твердая, а он, пока лоб не расшибет, не  поверит.  Надоело!  Ухожу!
Пойдешь со мной?
     - Куда? -  вяло  спросил  Леон,  через  силу  подняв  голову.  Он  не
улавливал смысла в словах Умнейшего, он едва уловил сами слова. Вздорный и
нелепый старикан с птичьим  гнездом  на  голове,  хуже  Париса,  пусть  он
уйдет...
     - Все равно куда. Нельзя здесь оставаться. Сами  поймете,  когда  уже
поздно будет. Пойдешь?
     Леон покачал головой.
     - Это куда "пойдешь"? - Хлоя была тут как тут, но перед Умнейшим  все
же немного робела и обращалась  только  к  Леону,  иначе  несдобровать  бы
Умнейшему. - Я тебе уйду! Ты у меня, дрянь, уйдешь!  Ишь  чего  удумал!  -
Леон всем своим видом показывал обратное, зная  по  опыту,  что  мало  кто
способен заставить Хлою замолчать. - Да ты на меня глазами не  зыркай,  ты
лучше на себя погляди, бездельник, - кому ты, драконий хвост, нужен,  если
собственной жене от тебя ни прибытка, ни удовольствия? Другой бы муж еще в
первый день с Хранительницей насчет  стекла  переговорил,  чтобы  в  Город
послали, а этому хоть бы хны. Вижу, куда ты смотришь!  Только  попробуй  у
меня еще раз подойти к этой девке, вот  только  попробуй  -  Хранительница
тебе покажет, кто ты такой есть, а я добавлю...
     Умнейший, только и  пробурчав  под  нос  непонятное:  "Не  женщина  -
лесопилка", отступил с озадаченным видом, ковырял в  ухе,  заросшем  седым
волосом. Леон покорно страдал. Эта толстая нелюбимая  женщина  чего-то  от
него хочет. Глупая, она пытается сделать ему еще хуже, чем есть,  она  как
враг. Но ведь не бывает хуже, чем есть. Разве это можно - убивать?..
     Леон внезапно понял, и  это  было  как  озарение,  как  ослепительная
вспышка. Враг! Точно. Что-то напрочь  забытое  из  дошкольного  курса  для
малышей. Когда-то юные и неразумные люди, спустившись  с  Великого  Нимба,
выдумывали себе врага и, сражаясь с ним, сами превращали  себя  во  врагов
врага... Кажется, так. Кажется, это было очень давно, и люди тогда  любили
неживое. Или нет, я путаю? Наверно, сражаться - значит охотиться  друг  на
друга, как охотился на нас Железный Зверь...
     Леон стиснул виски ладонями -  звенело  в  ушах,  вопли  Хлои  мешали
думать. Враг. То самое имя. Враг - это тот, с кем  надо  сражаться,  иначе
умрешь. Железный Зверь - Враг, значит, и мы ему  враги.  Или  нет?  Нельзя
принимать   скоропалительных   решений,   надо   спросить   Хранительницу,
обдумать...
     Хлоя еще продолжала кричать на мужа, когда в небе над деревней  вновь
появился детеныш Зверя. Он  двигался  совершенно  бесшумно.  На  этот  раз
сверкающий на солнце, словно вычерченный циркулем диск шел  гораздо  ниже,
чем в первый раз, почти цепляя верхушки деревьев, и вынырнул из-за  кромки
леса совершенно неожиданно. Одно  мгновение  казалось,  что  он  и  теперь
пройдет мимо деревни, - но только одно мгновение.
     - Так, - крякнул Умнейший. - Дождались. Ну, теперь - ноги в руки...
     Первый огненный удар пришелся на грядки зеленого сыра, еще  незрелого
в это время года. От грядок сразу повалил дым, и видно было, как, стекая к
ручью, пузырится сырная масса из лопнувших плодов.  Из  земли  выскакивали
землеройки,  стояли  толстыми  столбиками,   потом   начинали   крутиться,
вспыхивали, чернели... Неспешно кружась над дымом, детеныш поднялся  выше.
По всей деревне храбро залаяли собаки. Второй сноп пламени упал  в  ручей,
выбив из него свисящий столб пара, и на этом интерес детеныша к огородам и
ручью оказался исчерпанным.
     - Бегите! - кричал Умнейший. - В лес, в лес!..
     Он бежал стариковской трусцой по главной улице, у  всех  на  виду,  а
наперерез ему и гораздо быстрее, так что короткая тень скользила по  земле
молнией, мчался по воздуху детеныш Железного Зверя.
     Снижаясь, он щедро ронял огонь.  В  один  момент  загорелся  и  начал
рушиться дом Хранительницы, за ним гостевой дом, дом пьяницы Кирейна,  дом
Линдора, еще чей-то...
     Кто-то бежал. Те, кто ходил с Линдором  на  Круглую  пустошь,  бежали
поголовно. Подхватывали детей. Многие, вскочив на ноги при первом огненном
ударе, так и остались стоять, растерянно и  недоуменно  задрав  головы,  и
лишь тогда побежали, закричали, заметались, когда старый Титир, смотревший
в небо из-под руки, превратился в пылающий столб.
     - В лес, - орал Умнейший, - скорее в лес! Да не в Трескучий...
     Вскочив на ноги, Леон топтался  на  месте.  Истошный  визг  над  ухом
обозначил очевидное: жена поняла, что надо что-то делать,  и  сделала  то,
что умела лучше всего. Детеныш Зверя пронесся  над  деревней  из  конца  в
конец, сделал над лесом  разворот  и  теперь  возвращался  тем  же  путем,
выжигая то, что не выжег на первом заходе. Горело  уже  не  менее  десятка
домов, и вспыхивали новые. Иногда клубок  огня  или  ослепительный  тонкий
шнур настигал человека, но чаще  огненный  удар  приходился  в  постройки.
Загорелся плетень из дрын-травы. От дома Линдора  осталась  груда  бревен,
полыхавших веселым пламенем. Филиса! Она там!..  Сбив  Хлою  с  ног,  Леон
бросился бежать - туда, где горело, по главной улице, через площадь,  мимо
еще уцелевших домов, мимо чадящих кругов в тех местах, где земля приняла в
себя огонь с неба...
     Навстречу бежали люди - кричали, падали... Уличная  пыль  поднималась
столбом.  Попавшаяся  под  ноги  собака  даже  не  огрызнулась  -  подвыв,
пометалась  по  улице  косматым  шаром,  ушмыгнула  в  проулок...  Выпучив
безумные глаза, увлекаемый вперед колыхающимся животом наперевес, рысил со
скоростью сонного слизнивца Брюхоногий Полидевк. Отмахнул на  бегу  резной
костью - в лес, в лес! Далеко впереди, вторично пересекая  путь  детеныша,
хитрым зигзагом петлял Умнейший -  заметив  скользнувшую  по  земле  тень,
ничком бросился в канаву. Удар! Леон  успел  отпрыгнуть.  Горящее  дерево,
медленно  переворачиваясь  в  воздухе,  рухнуло  посреди   улицы,   окатив
фейерверком искр. Кто-то неподалеку кричал нечеловеческим голосом.
     Леона  сбили  с  ног.  Нет,  нет!..  Филиса...  Катясь  через  чье-то
неузнаваемое, в тлеющем  сари  тело,  он  перехватил  у  мертвого  духовую
трубку, искал ощупью стрелки, нашел в пыли  только  одну...  Ему  отдавили
пальцы, он завыл, как уличный пес,  попытался  встать;  его  сбили  снова.
Сверкающий диск прошел так низко, что стал  слышен  шелест  потревоженного
воздуха. Разом упали три новых снопа огня.  Вспыхнул  сонный  лишайник  на
площади. Леон  вскочил,  столбенея.  Та  часть  деревни,  куда  он  бежал,
исчезла; там не было ничего, кроме пламени и дыма; там не  могло  остаться
ничего живого.
     Тогда и он тоже побежал к лесу.
     Что происходило дальше, он потом не мог вспомнить, как ни пытался,  -
в памяти разверзся черный  провал  -  но,  наверное,  что-то  происходило,
потому что очнулся он совсем не там, куда бежал. Беглецы, кто уцелел, уже,
наверно, успели попрятаться,  деревня  все-таки  оказалась  за  спиной,  а
впереди - за ручьем, за Злачной  поляной  -  синел  лес.  и  в  лесу  жило
Спасение...
     Детеныш Зверя летел наперерез. Может быть,  он  устал  жечь  деревню?
Нет, он вернется, чтобы закончить... Он -  Враг.  Враг,  убивший  Линдора,
убивший Филису...
     Сверкающий диск увеличил скорость, легко отрезая путь к лесу.
     Задыхаясь, Леон упал на колено на  мостике  через  ручей,  прыгающими
пальцами проверил, не выпала ли из трубки стрелка.  Встряхнув  раз  и  два
головой, разогнал муть перед глазами. Он не побежит дальше. Поздно бежать.
Он встретит Врага здесь.
     Кренясь на вираже, детеныш уронил еще один огненный  сноп,  и  мостик
подпрыгнул, вспыхнул и начал разваливаться на горящие бревна. Жаркая волна
ударила в лицо.
     Уже падая спиной в ручей, Леон выстрелил. Вся сила легких, весь запас
воздуха  ушли  в  один-единственный  яростный  плевок   остро   отточенной
стрелкой, а потом он  упал  в  нестерпимо  горячую,  почти  кипящую  воду,
закричал, забарахтался, сразу перестав понимать, где он, кто он и что  ему
надо делать, чувствуя только муку, адскую боль  в  уже  обожженной  Зверем
спине, еще раз боль и ничего кроме боли...
     Его подобрали на берегу, заваленном водорослями и вареной  рыбой.  Он
пришел в сознание и стонал, когда женщины, раздев  его  догола,  мазали  с
головы до ног целебной мазью. Вся деревня, обступив женщин, смотрела,  как
его лечат. Осторожно вправили  вывихнутую  ступню,  на  распухшую  лодыжку
наложили лубки.  Леон  покорно  позволял  себя  переворачивать,  облеплять
клейкими заживляющими листьями и только молчаливо удивлялся тому, что жив.
Его внесли в чей-то дом - значит, часть деревни уцелела. Он разлепил губы,
чтобы спросить про детеныша Железного Зверя, и со второй попытки спросил.
     - Ты его сбил, - почему-то не особенно радуясь сказал Умнейший, и тут
только Леон заметил, что присутствующие смотрят на  него  благоговейно.  -
Вот именно, из духовой трубки... Никогда бы не подумал, что  такое  вообще
возможно.
     Леон спросил о жертвах. Погибло восемнадцать  человек,  в  том  числе
полицейский Адонис, Линдор, бабушка Галатея и все те, кто пытался  крушить
упавшего  в  лесу  детеныша  копьями  и  топорами  или  просто   находился
поблизости в тот момент, когда диск взорвался. Больше всех повезло пьянице
Кирейну - тот так и проспал весь налет на Злачной поляне. Кое-кого  помяли
в толчее, сломали несколько ребер, и  человек  пятьдесят  маялись  ожогами
различной тяжести. Удалось  опознать  останки  Хранительницы  и  одной  из
младших хранительниц, да еще не могли разыскать нескольких  детей.  Больше
половины домов уцелело, а от детеныша Зверя осталась одна  большая  яма  и
несколько застрявших в поваленных деревьях  рваных  осколков  неизвестного
металла. Невероятная новость передавалась из уст в уста: детеныш Железного
Зверя оказался не железным!
     Закатное солнце, пробиваясь сквозь дым, красило  мир  багровыми,  как
драконий зев, пятнами. Сильно пахло горелым. За окном  галдела  ребятня  и
слышался хриплый мяв - пасынки снимали с верхушки дерева ошалевшего кота с
подпаленной   шерстью.   Приходили,   уходили   люди.    Вторая    младшая
хранительница,  ставшая  теперь  Хранительницей,  понимая,  что  она   уже
достаточно  взрослая,  чтобы  отпала  нужда  выпрашивать  Хранительницу  в
соседней деревне, хоть и была  надута  сознанием  собственной  значимости,
однако сквозь спесь явственно проступала растерянность.
     Временами впадая в забытье, Леон слушал новости. Гонцы,  посланные  с
доброй вестью в соседние деревни, еще не вернулись, а как только вернутся,
будет общий сход. Новой Хранительницей срочно заказана песнь  об  Одолении
Врага, и несколько сказителей уже  пишут,  даже  проспавшийся  Кирейн.  По
слухам, как раз у него-то получается лучше, чем у  других,  даром  что  он
ничего не видел, а может быть как раз поэтому. Соль-трава на  огороде  вся
пожухла от огня, поэтому не  миновать  занимать  соль  у  соседей.  Начата
расчистка горелых руин - к сезону дождей все сожженные  дома  вновь  будут
отстроены, и тебе, Леон, обязательно стекло вставим...
     Умнейший зашел один раз и больше не появлялся. Хлоя не  показывалась,
но Леон почему-то и так знал наверняка, что она жива. Спросить о Филисе он
боялся.
     Она пришла сама, принесла сладких плодов - только-то! - но  много  ли
нужно человеку  для  счастья?  Только  чтоб  подольше  не  уходила...  Она
щебетала милые пустяки, ни словом не упомянув о Линдоре, а Леон молчал.  О
чем говорить предельно счастливому человеку? Для  чего?  Чтобы  стать  еще
счастливее? Невозможное невозможно.
     Филиса давно ушла, а он еще долго лежал, позабыв про боль от  ожогов,
и, когда заснул, улыбался во сне. Филиса осталась жива, и это ли  было  не
главное?
     Наутро зашел Умнейший.
     - Собирайся.
     - А? Что? Куда?
     - В Город.
     Леон ничего не понимал.
     - Только что кончился общий сход, -  терпеливо  пояснил  Умнейший.  -
Гонец принес весть: на ту деревню, что  к  северу  от  вашей,  тоже  напал
детеныш и сжег дотла. Уцелевшие люди пробираются сюда, к вам.
     Леон встрепенулся.
     - И правильно! Примем. Я сам... - он  вдруг  осекся,  сообразив,  что
вчера так и не спросил, пострадал ли в числе прочих и его дом.
     - Помолчи, я еще не все сказал. То, что  двумя  нападениями  дело  не
кончится, теперь понимает даже глупый. Сколько ты видел  детенышей  Зверя?
Десяток? А если их уже два, три десятка? Вообще, ты уверен,  что  Железный
Зверь всего один? В Городе нужен очевидец, а лучший из очевидцев - ты.
     - Очевидец... Сам не знаю, как я его убил.
     - Собираешься спорить с общим сходом? - Умнейший странно  прищурился.
- Я понимаю, с молодой Хранительницей ты еще мог бы поспорить...
     - Не собираюсь я спорить! - Леон  вздохнул.  В  ушах  все  еще  стоял
голосок Филисы. - А только это как-то...
     - Не беспокойся, - буркнул Умнейший, отчего-то не глядя  в  глаза.  -
Сбегаем до Города и тотчас  обратно,  обещаю.  Заодно  и  стекло  закажешь
стеклодувам, тебе теперь без слов лучшее сделают. Ну как?
     Леон слабо улыбнулся.
     - Нога... - сказал он виновато, демонстрируя раздутую лодыжку.  -  До
Города я не дойду.
     - Тебя понесут!
                                 ГЛАВА 5
                            Если бы все население планеты ушло "в народ" -
                            это ж сколько народу прибавилось бы!
                                                   Приписывается Умнейшему
     Лес безграничен, как сам  Простор.  На  Юге  он  с  каждым  переходом
становится гуще и пышнее, на Севере - если идти много десятков дней подряд
- он постепенно редеет, сменяясь то болотами, то  неприветливыми  скалами,
поросшими бородатым мхом. Но даже и  там,  говорят,  длинные  пальцы  леса
далеко вдаются в тундру, некоторые так  далеко,  что  достигают  холодного
северного океана, который, вообще говоря, мало кто  видел.  Лесные  поляны
редки, и если на поляне  не  стоит  деревня  или  она  не  облюбована  для
спортивных состязаний, значит, это никуда не годная поляна - либо чересчур
мало воды, либо  чересчур  много  травы-колючки  и  сонного  лишайника.  В
среднем, от одной деревни до другой день пути лесными тропами, а бывает  и
два, и три.
     Тропы, а на оживленных путях и дороги, тоже проложены не напрямик,  а
так, как когда-то прошел по ним  первый  человек,  то  есть  применяясь  к
складкам местности и густоте леса, иной раз и  попросту  блуждая.  Опытный
охотник всегда знает, где нужно свернуть  с  тропы,  чтобы  спрямить  путь
через неудобье. Иногда так возникают новые тропы.
     Многие  близко  расположенные  деревни  поддерживают  друг  с  другом
экстренную связь непосредственно через  шептунов;  другие  используют  для
доставки сообщений  выдрессированных  и  зашептанных  летяг;  для  дальней
эстафетной связи годится и то и другое. Но если человек желает отправиться
хотя бы в недалекое путешествие, ему не помогут ни шептуны, ни летяги,  ни
вполне  их  заменяющие  птицы-свиньи,  ни  даже  приручаемые   кое-где   с
переменным успехом совиные страусы.
     Городов   на   всем   Просторе,   как   рассказывают   Хранительницы,
насчитывается не более двух десятков, из городов в деревни текут тоненькие
ручейки самых необходимых неживых вещей. Кое-что из самого  легкого  можно
было  бы  отправлять  с  почтовыми  летягами,  если  бы  те,  не   пугаясь
притороченного к спине неживого, поддавались зашептыванию. Но дело обстоит
как раз наоборот.
     Отсюда ясно, что житель Простора должен уметь ходить.
     Шестеро мускулистых гонцов -  парней  быстроногих,  славных,  но,  по
мнению  Умнейшего,  немного  туповатых  -  скорым  шагом  несли   плетеные
полусидячие носилки. Семь с половиной  переходов  до  Города  рассчитывали
покрыть за три дня. Не будь на плечах носилок с обезножившим Леоном, парни
добежали бы и за два. Самые лучшие гонцы,  способнейшие  из  способных,  о
каких слагают  песни  и  саги,  неся  сообщение  исключительной  важности,
отмахивают за сутки до восьми-девяти переходов, -  правда,  потом  валятся
без сил, а некоторых приходится серьезно лечить. Древняя быль рассказывает
о великом гонце Хэрее, многомощном бегуне, без отдыха и  пищи  пробежавшим
от океана до кратера Голи Покатой и обратно. Наверное, быль врет,  как  те
старики, что уверяют, будто в пору их молодости и драконы были  жирнее,  и
Тихая Радость слаще. И  кому  это  понадобилось  посылать  гонца  на  Голь
Покатую - неясно. Там и яйцееды-то не живут...
     Первую ночь провели в гостевом доме маленькой деревушки, вторую  -  в
лесу, на тропе. Над головами шуршали ночные животные,  скрипели  ветви,  и
где-то неподалеку, взревывая во сне, ворочался в  берлоге  лесной  дракон.
Спать почти не пришлось. Опытный охотник или гонец не собьется  с  пути  и
ночью, если на небе нет облаков и вместе с Великим Нимбом светит  хотя  бы
одна луна.
     Леона укачивало. Подстилка из  трав  сбивалась,  и  тогда  от  тряски
саднила обожженная спина. Но хуже всего, отчего  мутило  сильнее,  чем  от
мерного покачиванья носилок, была песнь Кирейна, засевшая в памяти  крепче
травы-колючки:
                Верен глаз - и целит он
                Во Врага, стрелок Леон...
     Не понравилось одной только  Хлое,  зато  Филиса  била  в  ладоши,  и
Умнейший совершенно неожиданно одобрил громче всех, а новой  Хранительнице
Нимб просто послал Умнейшего в подарок - было  на  кого  оглядываться.  По
случаю получения венка победителя пьянчуга держался на ногах  сравнительно
прямо.
                И стрела, как песнь летя,
                Поражает не шутя...
     Временами Леон засыпал, как проваливался в мутное Ничто,  но  кошмары
преследовали и там.
                Не скукожит его страх,
                Коль оружие в руках...
     Умнейший, отставая, догонял на привалах. Отмахиваясь  от  доброхотных
советов, ругался и гнал вперед: быстрее! быстрее! Отдых?  В  Городе  будет
отдых, там же и накормят. Диета не вредна. Вот вам сладкие грибы, рвите  и
жуйте, только двигайтесь!.. Старик умел ходить.
     На третий день он уже почти не отставал от уставших  гонцов.  В  этот
день Леон попробовал идти сам. Получалось медленнее, чем  в  носилках,  но
все же получалось. Опухоль на ноге заметно спала.
     Умнейший, казалось, был погружен в свои  мысли.  Однако,  поймав  его
взгляд, Леон понял, что  старик  исподтишка  к  нему  приглядывается.  Это
удивило. Но когда Умнейший ни с того ни с сего не попросил - потребовал от
него  рассказать  о  родственниках,  Леон  несколько  шагов  проковылял  с
разинутым ртом.
     - Зачем? - от изумления он допустил бестактность.
     - Не твое дело.
     Леон пожал плечами - Умнейшему виднее.
     - Мама давно умерла, - сказал он. -  Отца  совсем  не  помню,  я  еще
грудной был. Его на охоте фисташковым орехом убило. Вот такой орех упал. -
Леон показал руками, какой упал орех. - Брат еще был, старший, но он  умер
в прошлом году. Вот и все.
     - Значит, сирота? - понимающе покивал Умнейший. -  Ну,  жену  твою  я
видел. Близких родственников больше нет?
     - Только дальние.
     - Совсем хорошо...
     - Что же тут хорошего? - удивился Леон.
     - Любопытен больно, - пробурчал  старик.  -  А  ну  хватит  ковылять.
Полезай обратно, ты мне с ногами нужен, да и гонцы застоялись.  М-мм...  -
замычал он и сел в придорожную траву, массируя икру со скрученными  узлами
вен. - Что ты будешь делать, опять свело... Не стоять! - внезапно закричал
он на гонцов. - Меня не ждите, догоню. Бегом! Завтра к  рассвету  будем  в
Городе.
     - О, гляди, - сказал Леон, боком  заползая  в  носилки,  -  семилапая
белка. Видишь? Вон, вон прыгнула.
     - Ну и что?
     - Как что? Восьмилапых сколько угодно бегает, а встретить семилапую -
к удаче.
     - Может, еще и к счастью?
     - И к счастью. Да.
     - Ты так думаешь? - спросил старик  и  больше  ничего  не  сказал  до
самого Города.
     Экстренный вызов по моему каналу, столь громкий,  что  брат  начинает
ворочаться, и ворочаюсь я. Оглушительно рявкаю  в  ответ.  "Основа  Основ"
много на себя берет; в  бездеятельном  дрейфе  дисциплина  любого  корабля
катится по наклонной плоскости, и если его распустить, он  начинает  мнить
экипаж всего лишь своим придатком. Иной раз приходится им помыкать,  чтобы
поставить на место.
     Что там у него?
     Ага! Сообщение с поверхности, и как раз тогда, когда Нбонг спит. Брат
немножко ревнует меня к общему делу.
     Переживет.
     Что там?
     Слушаю. Корабль докладывает. Нет,  на  этот  раз  ничего  особенного.
Девятый счел  необходимым  сообщить  о  потере  одного  зауряд-очистителя,
всего-то.  По-видимому,  зауряд  самоликвидировался,   получив   случайное
повреждение. Такое случается, хотя и не часто.
     Сообщение принято к сведению, корабль отчитан за суетливость. Рутина.
Очистка идет штатно - а чего еще ждать  от  спокойной  планеты?  Неопытные
чистильщики, очистив один-два мира, почему-то воображают, будто чем меньше
неприятностей проявляется в начале работы, тем больше  скверных  сюрпризов
планета готовит в конце. И лишь после десятой планеты начинают, избавляясь
от суеверий, понимать, что это утверждение ни на  чем  не  основано.  Если
работа у автоном-очистителей пошла, с текущими  проблемами  они  справятся
сами.
     Жаль, уже не удастся установить, кто сумел попортить заявочный буй  -
сирингийцы, хлябники или кто-либо еще из слаборазвитых, случайно уцелевших
во время Всеобщей Войны? Может быть, индифилы  или  глуздяне?  Пожалуй,  с
очисткой такого вот жалкого мира кое-как справятся  даже  они.  Настоящему
работнику тут делать нечего - сущий примитив. Позволь инструкция - и после
начала собственно очистки можно было бы  со  спокойной  совестью  лечь  на
обратный курс.
     Чувство  не  чувство  -  а  что-то   такое   есть,   что   заставляет
насторожиться. Будто  кто-то  кричит  снизу,  хотя  уже  установлено,  что
телепатическая активность исследованных биологических  образцов  близка  к
нулю  настолько,  что  фактически  нулем  и   является.   Профессиональное
заболевание - мнительность.
     Можно спать? Можно.
     У брата нелады с  пищеварением:  бурчит  в  кишках  над  самым  ухом,
мешает. Все равно - сплю.
     Город Леона не удивил - ему  уже  приходилось  здесь  бывать.  Та  же
деревня, только большая, а вместо ручья - река. Огородов  мало,  и  жители
занимаются ремеслами, когда хотят, а когда не хотят - не занимаются.  Пищи
в окрестных лесах хватит  на  десять  таких  Городов.  Жители  близлежащих
деревень делятся с горожанами лесными фруктами, рыбой, копченым  драконьим
мясом, зато  и  получают  первыми  ткани,  украшения,  ножи,  полированные
духовые трубки, стреляющие на двадцать  шагов  дальше  обычных,  и  многое
другое. Хорошо устроились.
     Встретили путников как подобает и сразу же отвели в гостевой  дом  на
площади Четверонога. Никому не нужно селение,  где  гостей  встречают  абы
как, путник обойдет его стороной, и прозябать таким  людям  в  отторжении,
пока не одумаются. Пожалуй, лишь по малой разговорчивости двух  присланных
для услуг девушек можно было догадаться о том, что происходит неладное.  И
еще: постели для уставших с дороги были  готовы  мгновенно,  зато  пищу  и
Тихую  Радость  пришлось  ждать  дольше,  чем   того   требовали   правила
гостеприимства. Совсем чуть-чуть, но дольше.
     - Здесь меня не очень-то  жалуют,  -  буркнул  Умнейший  в  ответ  на
недоумение Леона. - Что поделаешь, не вовремя меня занесло  в  ваши  края.
Однако попытаемся...
     Поесть все же принесли.
     Утоляя голод  вареной  с  травами  рыбой  и  лесными  фруктами,  Леон
исподтишка приглядывался к Умнейшему. Странен  старик,  ох  и  странен.  И
прежде был непонятен и темен, а теперь и вовсе неясно, чего от него  можно
ждать. Прежде, если послушать  стариков,  никогда  не  отказывался  помочь
людям мудростью, чем и снискал  уважение  -  а  в  деревне,  где  ночевали
третьего дня, не захотел и слушать, когда к  нему  обратились  с  просьбой
рассудить пустяковое дело. Конечно, сейчас такие дела, что не до пустяков,
- но  людей-то  зачем  зря  обижать?  Вот  и  в  Городе,  наверно,  учудил
что-нибудь в том же роде, иначе не косились  бы...  Леон  шумно  вздохнул.
Одна  из  девушек,  чем-то  неуловимо  напомнившая  Филису,  едва  заметно
улыбнулась. Ладно и так. Спутники нежеланного гостя за него не в ответе.
     Насытившись, утомленные гонцы немедленно повалились спать, поднять их
на ноги смогло бы разве что появление над Городом Железного Зверя или,  на
худой конец, детеныша. Умнейший ничего не сказал, однако  когда  Леон,  не
выспавшийся в тряских носилках, собрался последовать  их  примеру,  старик
запротестовал самым решительным образом, а молчаливым  девушкам,  начавшим
было прибирать со стола, заявил, что  желает  тотчас  же  видеть  окружную
Хранительницу, и пусть ее уведомят немедля - одна нога здесь, другая  там,
живо!..
     Фыркнув  от  возмущения,  девушки  с  достоинством  удалились,   чуть
покачивая формами. Умнейший посверкал глазами и бросил вслед:
     - Плюшки, свеклобабы!
     Леон смолчал, хотя у  него  было  иное  мнение  о  девушках.  Что  ж,
общаться с Умнейшим и ничему не удивляться - такого  не  бывает,  пока  не
надоест удивляться. И не краснеть рядом с  ним  невозможно.  Странней  его
странностей не сыщешь на всем Просторе.
     - Ходить можешь? - спросил старик. - А ну-ка встань. - Леон встал.  -
Пройдись-ка...  Ага,  можешь.  Сейчас  пойдешь  со  мной,  ты  мне  нужен.
Познакомишься,   кстати,   со   здешней   Хранительницей,   она    женщина
своеобразная...
     - Зачем? - спросил Леон.
     - Ты уже забыл, для чего тебя послали в Город?
     - Не забыл.
     - Вот и хорошо, что помнишь, - в глазах  старика  мелькнул  затаенный
огонек и погас. - Когда понадобится забыть, я тебе скажу.
     Молчаливые  девушки  не  вернулись  -  вместо  них   хмурая   женщина
предпоследней молодости, по виду - одна из младших хранительниц,  принесла
ответ: Хранительница согласна встретиться с Умнейшим и будет беседовать  с
ним на площади Четверонога.
     Несомненно, весть о разорении деревни и уничтожении  одного  детеныша
уже успела достичь Города и служила темой для споров.  На  Леона  обращали
внимание, а Умнейшего знали и так. Никто, впрочем, не подошел к путникам и
не завел разговора - то ли из  вежливости,  то  ли  из-за  Умнейшего.  Вот
послушать, о чем с ним будет говорить Хранительница - другое дело.
     Народу на площади мало-помалу прибывало.  У  Леона  заныла  ступня  -
пришлось перенести тяжесть тела на здоровую ногу.
     - Заставляет себя ждать, - проворчал Умнейший.
     Пока ждали, Леон рассматривал  Четверонога.  Грандиозное  сооружение,
похожее  на  огромный  табурет,  накрывало  собой  всю  площадь,  вчетверо
большую, чем  деревенская.  Наверх  вел  трап  из  связанных  между  собой
приставных  лестниц,  а  с  другой  стороны  верхней  площадки,   провисая
посередине, спускался на землю длинный, свитый из лиан желоб с вплетенными
пучками  скользкой  травы,  и  городская  детвора   с   радостным   визгом
скатывалась по желобу сверху вниз. Четыре громадные, сужающиеся книзу лапы
глубоко вдавились в грунт по краям  площади,  а  насколько  глубоко  -  то
человеку знать не дано, да и не надо.
     Только сейчас Леон понял, что металл  лап  не  был  железом.  Осенила
догадка: наверно, Четвероног родственник  Железному  Зверю,  чьи  детеныши
оказались не железными, - только родственник  дальний,  мирный,  а  скорее
всего просто мертвый скелет. Оно и понятно: попробуй остаться  жив,  когда
тебя так приложило о площадь...
     - Говорят, Четвероног упал на Простор  с  Великого  Нимба,  -  сказал
Леон.
     Старик кивнул.
     - В каком-то смысле так и есть.
     - Тогда люди любили неживое, - похвастался знаниями  Леон.  -  Я  еще
слышал, что не все успели отбежать, когда он падал.
     - Плюнь в глаза тому, кто тебе это сказал, - проворчал Умнейший.
     Леон заморгал.
     - Как - в глаза? Прямо слюной?
     Старик тяжко вздохнул.
     - Ладно, замнем. Не обращай внимания. Это просто фигура речи.
     - А-а, - сказал Леон. - Тогда ладно. Это я к тому, что  нельзя  такое
вслух говорить.  И  думать  нельзя.  Уж  лучше  в  гостевом  доме  на  пол
помочиться, чем - в глаза...
     - Да знаю я, отстань.
     Окружной Хранительницей оказалась статная пожилая женщина  в  простом
сари. Лицо  ее,  когда-то,  вероятно,  изумительно  красивое,  было  точно
каменное.
     При появлении Хранительницы все стихло.
     - Здравствуй, Кларисса, - сказал Умнейший. -  Давно  мы  с  тобой  не
виделись.
     По  данному  Хранительницей  знаку  вокруг  нее,  Умнейшего  и  Леона
образовалось пустое пространство радиусом в три  десятка  шагов.  Горожане
волной подались назад, гася вздохи разочарования. Хранительнице  и  только
ей решать, какое знание тайное, а какое - обыденное и обсуждаемое.
     - Здравствуй и ты, Зигмунд. Не виделись  давно,  это  верно.  Что  до
меня, то я бы предпочла никогда больше тебя не видеть. Да и ты,  я  думаю,
тоже. Наверное, у тебя была веская причина сюда явиться. Что  за  человека
ты привел с собой?
     Леон смущенно переминался с ноги на ногу.
     - Это тот самый  охотник,  который  убил  детеныша  Железного  Зверя.
Думаю, о подробностях тебе уже известно.
     Хранительница слегка наклонила голову.
     - Известно. Я спрашиваю тебя, Зигмунд, зачем ты привел с собой  этого
молодого охотника?
     - Что с того, что привел? - забормотал Умнейший. - Правильно  сделал,
что привел. Стреляли многие, а попал в цель он один.
     - Раз он такой меткий стрелок, ему лучше находиться в своей деревне.
     Умнейший энергично затряс головой.
     - Как я только что услышал, в этих краях сожжено уже два селения...
     - Три, - бесстрастно поправила Хранительница. - Эйя,  Мирта  и  Кифа.
Эстафета работает исправно. Шептуны шепчут, гонцы бегают, почтовые  летяги
летают, Простор стоит.
     - А деревни горят, - съязвил Умнейший. - Какая следующая? Может быть,
твоя родная деревня, Кларисса? Прости старика, но я не верю, что  тебе  не
хочется помешать ее сожжению. Мне просто любопытно, как ты собираешься это
осуществить.
     - Нимб решает, радость послать в Простор  или  горе.  Я  не  была  бы
Хранительницей, если  бы  заботилась  только  об  одной  деревне  в  ущерб
остальным. Но я не верю ушам... ты собираешься предложить мне помощь?
     - Неужели ты в этом сомневаешься?
     - Значит, ты привел сюда этого юнца для того, чтобы он  научил  наших
охотников убивать детенышей Железных Зверей?
     - Вот именно.
     Казалось невозможным, чтобы каменное лицо Хранительницы ожило хотя бы
на мгновение. Но все же брови ее  изломились,  и,  наметив  саркастическую
усмешку, чуть покривились бескровные губы.
     - Даже когда ты не лгал, ты никогда не говорил всей правды,  Зигмунд.
Теперь тебе могут  поверить  только  такие  несмышленыши,  как  этот...  -
Хранительница кивком указала на Леона. - Тебе от меня что-то понадобилось,
ты это знаешь, и я это знаю. Так понадобилось, что ты явился  сюда  сам  и
даже, как я замечаю, готов унизиться, чтобы получить  желаемое.  Лучше  уж
тебе сразу сказать, чего просишь.
     - И ты дашь? - живо спросил Умнейший.
     - Откуда я знаю? Нимб знает, а я только старая  и  никому  не  нужная
женщина. Может быть, и дам, чтобы ты скорее ушел. Проси.
     - Столица, - сказал Умнейший.
     Хранительница хрипло рассмеялась.
     - И только? Указать путь в Столицу  -  и  все?  Странно,  что  ты  не
спросил пути на Великий Нимб.
     - Пожалуйста, - попросил Умнейший.
     - Посмотри на своего юнца, - сказала Хранительница.  -  Он  не  верит
своим ушам. А я верю, потому что хорошо знаю, на что ты  способен.  Тайные
знания касаются только Хранительниц, и даже среди них эта  тайна  доверена
не всем, а ты всего лишь бродяга, медленно выживающий  из  ума.  Я  говорю
тебе: нет, Зигмунд. Нет и нет.
     - Не забывай, кто тебе помог стать Хранительницей...
     - Пустое... Ты даже не спросил меня тогда, хочу ли  я  этого.  Просто
откупился. Впрочем, это дело давнее, а я могу только то,  что  могу.  Нет,
Зигмунд. Уходи.
     Леон стоял с разинутым ртом, боясь пропустить хотя  бы  слово,  и  не
удивлялся лишь потому,  что  слишком  отупел,  чтобы  удивляться.  Путь  в
Столицу? Хранительница права: лучше уж  сразу  на  Великий  Нимб  или  еще
дальше. Столица - это запретное. Любой  ребенок  знает  окончание  Были  о
Сошествии: есть на Просторе такое место, где после  давних  войн  хранится
неживое Зло, которое убивает, и люди ушли оттуда  навсегда,  забыв  дорогу
назад. Вполне вероятно -  легенда,  а  насчет  того,  что  среди  неживого
покоится-де до  срока  непобедимый  меч  Синклиналь  -  сказка  наверняка.
Неизвестно, существует ли Столица вообще, а если существует, то  живет  ли
там кто-нибудь. Да и кто захочет там жить? Никто не знает пути в  Столицу,
и не нужно его знать. Нет таких слов, чтобы заставили Хранительниц  выдать
тайное знание, а Умнейший отчего-то  надеется...  Страшное  дело  задумал:
отбиться от Железного Зверя  древним  Злом.  Хитрит  он  сейчас  или  идет
напрямик?
     - А тебе идет  быть  непреклонной,  -  заметил  Умнейший.  -  Знаешь,
когда-то я очень жалел, что ты не мужчина, - вдвоем с  тобой  мы  бы  горы
свернули. Я и сейчас жалею.
     - Тогда  бы  ты  пришел  сразу  ко  мне?  -  спросила  Хранительница,
скользнув безразличным взглядом по Леону. - И один?
     - Допустим.
     - Каждый раз, когда ты приходил, ты всегда приносил только несчастье.
И давным-давно, когда ты еще не знал обычаев и  вел  себя  как  дикарь,  и
потом, когда ты не хотел их знать, - всегда одно и  то  же.  Чего  ты  еще
хочешь? Твой сын умер во мне, и я родила мертвого, твоя дочь - деревенская
Хранительница где-то далеко на Юге, и даже я не знаю -  где.  Может  быть,
тебе это известно?
     - Нет.
     - Жаль, что ты не  врешь  на  этот  раз.  Я  же  чувствую,  когда  ты
обманываешь, а ты делаешь это чаще, чем сам замечаешь. Тебя  следовало  бы
звать не Умнейшим, а Хитрейшим. Не могу себе простить, что я  любила  тебя
когда-то... - По лицу Хранительницы пошли красные пятна. - Думаешь,  я  не
понимаю, зачем ты тащишь с собой этого мальчишку? Думаешь, не догадываюсь,
что ты на этот раз затеял? Во-первых, у тебя все равно ничего не выйдет...
     - А если выйдет? - перебил Умнейший.
     - Ты сам знаешь, насколько ничтожен шанс.  И  цену  попытки  ты  тоже
знаешь.
     - Мы все умрем, - сказал Умнейший. - Я, ты, наша дочь... Город  будет
уничтожен не позднее, чем через тридцать дней, а  следом  за  ним  -  весь
Простор. Я просто обязан попытаться.
     - Ты хочешь спасти людей, - медленно сказала  Хранительница,  и  Леон
понял, что она уже приняла  решение.  -  А  для  этого  тебе  придется  их
изменить. Наш Простор - не только люди, Зигмунд, Простор -  это  вся  наша
жизнь, наши обычаи. Скажи мне: чего  стоят  люди  без  обычаев?  Они  хуже
дикарей, хуже тебя...
     - А чего стоят обычаи без людей? Об обычаях позаботишься ты.
     Хранительница снова рассмеялась.
     - А ты мне поможешь, да? Или вот он?
     - Это не смешно... Кстати, мешок, который я у тебя оставил,  все  еще
цел?
     - Можешь прийти и забрать в любое время.
     - Ты нам покажешь дорогу в Столицу?
     - Нет.
     - Кларисса, - кротко сказал Умнейший, - я прошу  тебя.  Ты  же  умная
женщина, ты всегда была умной. Забудем, что было.  Мы  оба  понимаем,  что
иного пути нет. Помоги нам.
     Хранительница покачала головой.
     - Ты с самого начала знал, что я тебе откажу. И все же  надеялся.  Ты
не умеешь быть честным даже сам с собой... Прощай, Зигмунд. Больше нам  не
о чем говорить.
     Она пошла прямо на них, и перед ней невозможно было не  расступиться.
Прямая, статная, с жесткими складками у  рта,  вся  от  головы  до  пят  -
воплощенная каменная воля, она прошествовала между  разошедшимися  на  шаг
Леоном и Умнейшим, больше не взглянув на  них.  Толпа  загомонила.  Стайка
младших хранительниц засеменила за Клариссой  и,  нагнав,  пристроилась  в
шлейф.
     -  Твердокаменная,  -  пробормотал  Умнейший.  -  Всегда  была  умной
стервой, и даже когда  любила  меня,  одно  другому  не  мешало,  драконий
хвост!.. А ты рот закрой! - набросился он на  Леона.  -  Чего  смотришь  -
семейных сцен не видел? Как вы  вообще  это  терпите  -  матриархат  самый
поганый... А? Молчишь?
     - Молчу.
     - Ну и молчи.
     - Не любят нас здесь, - сказал Леон.
     Созвать, если  необходимо,  общий  сход  -  нерушимое  право  каждого
взрослого жителя селения,  женщина  ли  то,  мужчина  ли,  беспомощный  ли
старец. В маленьких деревнях общие сходы редки и случаются чаще  всего  по
пустякам. Их и сходами-то не назовешь - все люди и без  того  на  виду.  В
больших селениях или городах неопытным  Хранительницам  иногда  приходится
сзывать сходы по два раза на дню - больше людей, больше  и  проблем.  Дело
разумной Хранительницы,  желающей  надолго  остаться  на  своем  посту,  -
устроить так, чтобы разрешение мелких вопросов  не  требовало  от  всех  и
каждого чуть что бросать дела и сломя голову лететь на площадь.
     На удары колотушки в подвешенный к  опоре  Четверонога  железный  таз
первыми истово  отозвались  собаки  -  разномастные  лохмачи,  сбежавшиеся
невесть откуда, встретили трезвон приличествующим случаю лаем:  привычное,
но как-никак развлечение.
     Леон так и не понял, почему Умнейший не созвал сход сразу, а ждал  до
вечера. Велев отдыхать, сам тут же ушел, не передохнув и получаса,  а  где
был и что делал - не сказал, но вернулся не слишком довольный.  Опять  же:
придирчиво осмотрев Леона, велел вымыть  лицо  и  переодеться  в  короткую
тунику, чтобы были хорошо видны ожоги, а для чего -  умолчал.  На  внешний
вид гонцов  не  обратил  никакого  внимания,  но  велел  быть  непременно.
Приставать с расспросами Леон постеснялся.
     - Бум! Бумм-м! - гудел раскачивающийся таз.
     - Сход! Сход!..
     Закатное солнце отбрасывало тень Четверонога на крыши домов и  дальше
- на лес. За собаками, сразу вытеснив лохмачей на второй план,  вприпрыжку
явились  дети,  за  детьми  -  взрослые.  Степенно   шествовали   старики.
Посередине площади, где стоял Умнейший, а позади него  Леон  и  полусонные
гонцы, образовался пустой круг - для тех, кому говорить.  Вот  как  у  них
заведено... А и знатное же селение этот Город - человек с тысячу, если  не
больше, и в окрестных лесах,  наверно,  на  день  пути  вокруг  непуганого
дракона не сыщешь... И нравится же кому-то жить в этакой тесноте!
     Значит, нравится. Давно бы разошлись по деревням, будь иначе.
     Хранительница выступила вперед. На ее лице Леон ясно  читал  признаки
обеспокоенности. Воля Хранительницы высока, но  воля  общего  схода  много
выше. Так было, так будет.
     По знаку Клариссы наступила тишина, только попискивал где-то в задних
рядах грудной младенец на руках у матери.
     Леон напрягся. Чужак, хоть он и Умнейший,  не  имеет  права  созывать
сход. Он может это сделать только от имени кого-то из жителей  Города,  но
то ли Умнейший не нашел добровольцев, то ли умышленно  пренебрег  обычаем.
Интересно - подумалось - верно ли сказано,  что  Кларисса  умна?  Если  не
очень - постарается прикрыть сход, пока он не начался...
     Пауза не затянулась.
     - Мы рады выслушать Умнейшего, - хрипловато произнесла  Хранительница
и подняла вверх руку.
     Умна, подумал Леон.
     Выкрики хором дробились под Четвероногом в сложное эхо:
     - Мы рады выслушать Умнейшего,  -  разом  от  многочисленных  женщин,
девушек, матерей, вдов и старух.
     - Мы рады выслушать Умнейшего, - от ремесленников-мужчин, сбившихся в
единую плотную массу.
     - Мы рады выслушать Умнейшего, - от отдельной группы охотников.
     - Рады...  рады...  рады...  -  вразнобой,  от  представителей  менее
распространенных родов занятий.
     - Рады! - от кучки мальчишек.
     На них шикнули.
     Не очень-то они рады, отметил про себя Леон. Мужчины еще  так-сяк,  а
женщины, сразу видно, пойдут за Хранительницей как одна, и та уже  поняла:
сход ей не  страшен...  Какую  такую  память  оставил  по  себе  Умнейший?
Впрочем, ясно какую, но только ли в Клариссе дело? Чего он хочет теперь  -
неужели и впрямь надеется уговорить? Любой другой на его месте  не  только
не отважился бы собрать сход - не сумел бы заставить себя и  показаться-то
в Городе до самой смерти, давал бы кругаля в три перехода, чтобы только не
смотреть людям в глаза... Вряд ли что путное у него  получится.  С  другой
стороны - видел ли кто, чтобы Умнейший сначала действовал, а потом думал?
     - Говори, Умнейший!
     Старик помолчал, дожидаясь тишины. Леон напрягся, весь обратившись  в
слух.  Гул  тысячной  толпы  мало-помалу  стих.  Где-то  на  краю  площади
взвизгнула собака, на которую, как  видно,  наступили.  Кто-то  в  сердцах
помянул драконий хвост.
     - Я взял на себя смелость собрать вас,  -  начал  старик  не  повышая
голоса, настолько глубокого, что он  наполнял  раскатами  всю  площадь,  -
чтобы рассказать вам о том, зачем я здесь,  где  меня  мало  кто  ждет.  Я
пришел в Город, чтобы помочь вам, и хочу, чтобы вы  это  знали.  И  еще  я
пришел потому, что жду помощи от вас...
     По толпе побежал легкий шум и затих в задних рядах.
     - Каждый из вас уже слышал о Железном Звере, или не так? О  сожженных
деревнях и погибших людях вы тоже уже знаете. О  чудом  уцелевших,  ищущих
себе приют. Может быть, некоторым из вас известно и то, что  я  безуспешно
отговаривал охотников от немедленного  нападения  на  Железного  Зверя.  Я
сделал это потому, что пытался сберечь их жизни для борьбы, которая только
начинается... Меня называют Умнейшим... - Старик усмехнулся. - Так это  на
самом деле или не так - не знаю. Притом теперь это не имеет  ни  малейшего
значения. Знаю одно:  сейчас  из  всех  вас  один  я  понимаю,  с  чем  мы
столкнулись. Даже те, кто уже видел Железного Зверя и пострадал  от  него,
этого еще не поняли, и вовсе не  потому,  что  они  глупы,  а  я  умен,  а
просто-напросто потому, что прецедентов нынешней ситуации не бывало за всю
историю Простора.  Можете  спросить  Хранительницу,  можете  перебрать  по
бумажке каждый заплесневелый документ забытых времен -  не  бывало!  Никто
уже не помнит, чтобы один  человек  нападал  на  другого,  за  исключением
редчайших клинических случаев; никто  не  может  представить  себе,  чтобы
кому-нибудь  вдруг  понадобилось  на  кого-то  напасть.  Забыта  мотивация
агрессии.  Ведь  места  на  Просторе  хватит  на  всех,   верно?   -   Под
одобрительный  шум  и  качание  головами  старик  перевел  дух.  -  Теперь
слушайте,  чего  вы  еще  не  поняли.  Первое.  Рассеянные   по   Простору
автоном-очистители, прозванные здесь Железными Зверями,  подчиняются  воле
своих хозяев, воле чужой и сознательной.  Это  полезно  запомнить  всем  и
каждому. Второе. Воля эта направлена против людей так  же,  как  и  против
всего живого на Просторе. Третье. Воля эта непреклонна и не  имеет  ничего
общего с силами живой природы. Я спрашиваю вас: удавалось  ли  кому-нибудь
уговорами остановить на полдороге  морскую  волну  или  катящийся  с  горы
камень? У Железных Зверей нет чувств, нет совести. У них  есть  только  их
работа, и они не остановятся, пока не выполнят ее до конца...
     Леон слушал с раскрытым ртом. Так вот каков  Умнейший  -  не  пожелал
лишний раз  тратить  слов,  объясняя  лично  ему,  Леону,  глубинную  суть
трагедии. Но  с  какой  стати  он  стал  бы  объяснять?  Кто  такой  Леон?
Обыкновенный стрелок из заурядной деревни, таких, как он, пруд пруди...
     Старик прав, прав от начала и до конца. Зло  в  Столице?  А  Железные
Звери - не зло? Надо еще разобраться, какой вред вреднее: от  них  или  от
похороненного в  забытом  месте  неживого.  На  что-то  подобное  Кларисса
намекала: будто бы гибель всего живого еще не самое худшее, что можно себе
представить. Что же хуже? Ничего удивительного: всякий знает, что у старых
Хранительниц  любой  случайный   загиб   в   голове   окаменевает   тверже
кость-дерева.
     - С ними нельзя договориться, - говорил  Умнейший,  и  люди  в  толпе
забыли дышать, боясь упустить хоть слово. - Они всего лишь  машины,  живые
разумные машины, служащие своим хозяевам. Причем  прекрасно  защищенные  -
уничтожить хотя бы один автоном-очиститель предельно трудно, если не вовсе
невозможно.  И  тем  не  менее  это  необходимо  сделать,  если  мы  хотим
договориться с их хозяевами. Поверьте, я знаю о чем  говорю:  единственный
способ обратить на себя  внимание  хозяев  Железных  Зверей  -  уничтожить
одного из них!
     Гул пронесся по толпе и стих.
     - Посмотрите на этих людей, - продолжал Умнейший, указывая на Леона и
гонцов. - Всего пять дней назад они участвовали в бою с  Железным  Зверем.
Тогда погибло много охотников, много  детей  остались  сиротами.  Три  дня
назад Железный Зверь послал детеныша, чтобы стереть с Простора их деревню,
и один из этих людей, молодой охотник, а  зовут  его  Леон,  показал  себя
великим стрелком, убив детеныша точным выстрелом. Однако при этом  погибло
много людей, слишком много. У Зверя не один детеныш, эти люди видели,  как
он их плодит...
     Леон чувствовал, как по его спине бежит струйка пота. Он ждал.  Голос
старика возвысился до пафоса. Сейчас должно было прозвучать то, ради  чего
собрались на площади эти люди. Вот сейчас...
     - Что же дальше? - гремел Умнейший. - Я вам скажу, что будет  дальше.
Для вас, для меня  -  уже  ничего  не  будет,  потому  что  тем,  кого  не
существует, ничего не нужно. Но этого ли хотите вы для своих детей?  После
деревень  неизбежно  придет  очередь  Города  и  всего  Простора,  это  я,
Умнейший, вам говорю. И я же хочу указать вам путь, который, может быть, -
не знаю - приведет к спасению. Если что-то в нашем мире вообще годится  на
то, чтобы помочь выжить многим из вас, то это только один путь.
     Короткая пауза. Люди в толпе забыли дышать.
     - Путь в Столицу, - выдохнул Умнейший.
     Толпа всколыхнулась единым духом.  Путь  в  Столицу?  Да  видано  ли?
Умнейший, конечно, зрит дальше, тут спору нет, а только не слишком  ли  он
увлекся? Ишь - неживое Зло  ему  потребно.  Зачем,  спрашивается?  Сначала
злоискателю Синклиналь подай, а потом...
     - Путь в Столицу! - повторил  Умнейший.  -  И  сегодня,  сейчас.  Уже
сегодня может быть поздно.
     В толпе произошло движение.  Вперед  выступил  краснолиций  бородатый
мужчина в прожженной рабочей тунике и с  налобной  повязкой,  удерживающей
волосы от падения на лицо, как водится у ремесленников.
     - Я Аконтий, кузнец,  -  начал  он.  -  Я  так  считаю:  беглецов  из
сгоревших деревень мы, конечно, примем. Верно говорю?  -  обратился  он  к
сходу. Толпа одобрительно зашумела. - Как не принять, говорю.  Потеснимся,
пристроим сирот, то да се... это уж как у нас водится. Но показать путь  в
Столицу мы не вправе, да мы его и  не  знаем.  Это  дело  Хранительницы  -
разрешить или нет опасное дело, и решать ей, я так считаю. Верно? -  Вновь
раздался одобрительный гул. - А как она решит, так тому и  быть  накрепко.
Все мы тебя знаем, - Аконтий поперхал и взял тоном выше. - Ты -  Умнейший,
и мы тебя уважаем, несмотря на... неважно на что. Ты мудр, но ты много  на
себя берешь, я говорю. Выпустишь из Столицы неживое - как  потом  загонишь
его обратно? Я вот кузнец, сам вожусь с неживым, и то меня от  твоих  слов
потом пробило. И вот еще что я хочу сказать, самое главное: Железный Зверь
от Города далеко. Плохо, что он поселился там, где жили люди, однако  люди
уйдут, и больше он нас не тронет, верно я говорю? А если и тронет -  разве
мы не сможем с ним договориться? Деревенские не сумели, а мы сумеем, верно
говорю? И шептуны наши лучше, и морочники у нас есть... А не договоримся -
разве у нас нет  стрелков?  Найдутся  стрелки,  я  говорю.  Пусть  великий
стрелок Леон передаст им свое умение, и тогда  нам  не  будет  страшен  ни
Железный Зверь, ни его детеныши, верно я говорю?  -  Аконтий  остановился,
чтобы перевести дыхание. - Я так считаю: просить Леона остаться в Городе и
дать ему в обучение молодых стрелков, пусть поучит. А  тебя,  Умнейший,  -
ремесленник чуть наклонил голову, - мы хоть и чтим и слова  твои  слушаем,
но пути в Столицу ты у схода не спрашивай, верно я говорю?
     От одобрительных возгласов загудели опоры Четверонога.
     - Нет! - крикнул Леон.
     - Молчи, - сквозь зубы цыкнул Умнейший. - Хуже сделаешь.
     Позади Леона гонцы переминались с ноги на ногу в большом  недоумении:
для какой надобности их заставили торчать тут битый час?
     Хранительница, подняв вверх руку, выждала тишины.
     - Хочешь ли ты еще что-нибудь сказать, Умнейший?
     Старик взглянул на нее  исподлобья  и  медленно  поводил  головой  из
стороны в сторону. Он подчинялся.
     Во взгляде Хранительницы светилось торжество.
     - Аконтий сказал. Таково и мое мнение.  Что  решите,  люди?  Быть  по
сему?
     Одобрительный гул.
     - Говорят, что когда-то очень давно и не здесь был занятный обычай, -
пробормотал Умнейший, повернувшись к Леону. - Каждый умник,  явившийся  на
сход с предложением изменить заведенный порядок, должен был иметь  веревку
на шее. Чтобы, значит, быстро и без  накладных  расходов  удавить  умника,
если его предложение не будет принято. Хорошо, что здесь до этого  еще  не
додумались.
     В толпе, запрудившей площадь, образовались течения и прорехи. Судача,
расходились люди - по домам, по привычным делам, которым не  меняться  еще
тысячу лет, если подгадит Нимб,  а  если  не  подгадит  -  то  никогда.  К
Умнейшему никто не подошел - зачем усугублять огорчение старика  ненужными
потугами утешения? Одна  Хранительница  посчитала  нужным  походя  бросить
несколько слов:
     - Не ждал отказа? Что ты теперь придумаешь, Зигмунд?
     Умнейший не  ответил  и  выглядел  удрученным.  Вздернув  подбородок,
прошла мимо Кларисса, бывшая любовь. Ушли и  гонцы.  На  площади  остались
лишь несколько возбужденных многолюдством  собак,  но  и  они,  побегав  и
полаяв, вскоре мирно улеглись в тени Четверонога.
     - Плохи дела, - проговорил Леон, маясь. - Они так ничего и не поняли.
Никто из них не видел Железного Зверя...
     Старик неожиданно подмигнул ему.
     - Бенефис прошел нормально, только  этого  мне  и  надо  было.  А  на
остальное я, по правде сказать, не рассчитывал... вот так, сразу. Не нужно
давить недозрелый прыщ - это больно и бесполезно... - Короткий дребезжащий
смешок неприятно резанул Леона по уху. - Подождем, глядишь,  что-нибудь  и
придумаем. Жаль, времени нам не отпущено - долго думать.
     - Не знал, что тебя зовут Зигмунд, - сказал Леон. - Вообще  не  знал,
что существует такое имя.
     В нескольких шагах десятка полтора стрелков (среди них, по  настоянию
Умнейшего, и гонцы, доставившие Леона в Город), стоя в ряд  у  проведенной
на земле черты, под неотступными  взглядами  кучки  восхищенных  мальчишек
который час упражнялись в стрельбе по мишеням. С  шумом  выдыхали,  тараща
выпученные глаза на багровых  лицах.  Тонко  свистели  оперенные  стрелки.
Мишени, вырезанные из свежих,  еще  не  затвердевших  листьев  кровельного
дерева, изображали детенышей Железного Зверя в натуральную величину.
     - Это очень древнее имя, - возразил старик. - Я  ведь  Умнейшим  стал
недавно,  лет  двадцать  всего,  а  до  этого  меня,  если  хочешь  знать,
Неприкаянным звали, а до того - Грубияном, а  еще  раньше  -  Чудаком  или
Немым... Повидал на своем веку кое-что, не спорю.  Весь  Простор  за  одну
жизнь не обойдешь, а я все же постарался. Уходил на Север переходов на сто
пятьдесят, оттуда до края Простора еще почти столько же, только  люди  там
уже не живут. И на Юг ходил, и на Восток...
     Леон удержал рвущийся с губ вопрос - понятно  было,  что  старик  сам
непрочь поговорить. Когда вещает  старость,  дело  молодости  -  сидеть  и
слушать. И детям передать, если говорит Умнейший.
     - С яйцеедами жил долго, - помолчав, продолжал старик.  -  Давно  это
было, а теперь мне уже не по возрасту по скалам скакать. Гнилоедов  видел,
только гниль они не едят, сказки  это.  Манноедов  видел  -  те  древесной
манной питаются, растут у них на  Юге  манные  деревья.  Всех  видел...  -
Умнейший опять долго молчал, видимо, вспоминая прошлое. -  Странные  люди,
странный мир. У вас практически отсутствует грубость в отношениях  друг  с
другом, не говоря уже о насилии, но нет и излишней  вежливости.  Я  только
здесь понял, что вежливость - оружие страха... Нет войн, но нет и средств,
чтобы себя защитить, и нет воинов. Ты  хоть  понимаешь,  что  такое  воин?
Здесь повсюду примерно одно и то же, с местными  вариациями.  Удивительный
мир, особенно для чужака.
     - Почему - для  чужака?  -  удивившись,  сорвался  Леон,  лишь  много
позднее поняв, что Умнейший ждал этого вопроса.
     - Все мы здесь чужаки, только в разной степени. Я больше, чем другие,
потому что был рожден на Сиринге... Впрочем, об этом после. Лучше скажи-ка
мне: откуда, по-твоему, люди пришли на Простор?
     - Прежде люди жили на Великом Нимбе, не зная горя и  болезней,  потом
один человек по имени Акаэм  полюбил  неживое  и  сказал  другим:  возьмем
неживое, потому что оно не убежит от нас, и сделаем живое неживым...
     - Достаточно. Ты вправду в это веришь?
     - То, что традиционная Быль о Сошествии с Нимба не более чем  сказка,
известно даже детям. А Быль Истинная? - Леон пожал плечами.  -  Кто  может
сказать, что такое Истина? Где она? И надо ли ее знать?  Быть  может,  она
вредит людям.
     - Ого! - Умнейший фыркнул. - Да ты, оказывается, философ.
     - Парис философ, а я только охотник.
     - Мне приходилось бывать в деревнях, где ни дети, ни взрослые уже  не
считают эту вашу Быль сказкой...
     - Не так, не так! - закричал Леон, вскакивая. - Спокойнее, ногу назад
отставь. В трубку с силой не вцепляйся, держи легко, а то рука  дрогнет  и
выстрел обязательно сорвешь. Прости, - повернулся он  к  Умнейшему.  -  Не
сдержался. Этому обалдую только бы тяжести таскать.
     - Ты меня выслушаешь или нет?  -  спросил  Умнейший,  кривя  запавшие
губы. - Ах, все-таки выслушаешь? Я рад. Можешь не извиняться, только  сядь
и молчи... Так вот,  ваши  пращуры  явились  сюда  из  места,  куда  более
далекого, чем заурядное планетное кольцо из обломочного материала, которое
вы зовете Великим Нимбом. Ваш календарь Нимба совершенно бесполезен  и  не
имеет никакого отношения к планетному кольцу. Я знаю только одну  планету,
где в году триста шестьдесят пять с четвертью  дней...  да  и  кто  ее  не
знает. Без сомнения, Простор - старая  земная  колония,  по-видимому,  еще
довоенных времен, стало быть, потомки переселенцев с Земли живут здесь  не
менее тысячи двухсот и не более тысячи пятисот лет. Правда,  сначала  меня
сильно озадачил заявочный буй землян на орбите...
     Леон заморгал: Умнейший снова нес околесицу.  Какой  еще  буй?  какие
земляне? Сдает старик...
     - Земля - это другое название Нимба, - сообщил он.
     - А болван - другое название дурака, - сказал  Умнейший.  -  Впрочем,
прости и не обижайся. Откуда тебе знать? Лет сорок назад  здесь  еще  была
старенькая  обсерватория  -  помню,  когда  провалился   пол,   последнему
наблюдателю выбодало глаз окулярной трубкой... Вот он - знал. А  что  вам?
Спутник на стационарной орбите - просто лишняя звездочка, кому  интересно?
Ленивые люди рая... протяни руку - фрукт висит,  протяни  другую  -  овощ,
дичь едва ли не  сама  под  выстрел  идет,  а  на  драконов  охотитесь  из
спортивного интереса, без них бы расчудесно обошлись. Ты посмотри на этих:
полдня всего упражняются,  не  ахти  какая  работа,  а  им  уже  отдохнуть
хочется. Я иногда просто не понимаю, почему вы еще не выродились в жвачных
животных.  Может,  ты  понимаешь?  Ах,  ну  да,  конечно   -   состязания,
Хранительницы  Знаний,  фольклор,  поэзия,  то-се,   описательные   науки,
абстрактная философия опять же процветает...
     - У нас не процветает, - сказал Леон, вспомнив Париса.
     - В одной деревне мне показали обломки, - проигнорировал Умнейший.  -
Я уверен, что это был примитивный флайдарт боевого назначения.  Четвероног
ваш  уникальный  -  просто-напросто  посадочные  лапы  корабля  заурядного
размера, впоследствии разобранного для насущных  нужд  или  разрушившегося
естественным путем. В то, что корабль был один - не верю. Просто от других
не осталось и этого - убежден,  что  они  были  разделаны  на  металл  еще
первым-вторым поколением  переселенцев.  Видимо,  переселенцев  изначально
было несколько групп или они разделились вскоре после  высадки  и  воевали
друг с другом. Легенды об этом периоде вашей истории всем известны и  вряд
ли достоверны. Полагаю,  впрочем,  что  период  войн  не  был  слишком  уж
продолжительным. За перемирием последовал тысячелетныий мир,  а  почему  -
этого я долго не мог понять. Люди, что ли, другие? - Старик снова фыркнул.
- Человек везде одинаков, что на Сиринге, что на  Просторе,  что  даже  на
Земле, и повод подраться он найдет всегда...
     - Нечестно так думать, - сказал Леон. - Нас убивают.
     - Всегда начинается с того, что кто-то кого-то убивает. Тебя и  твоих
близких пытались убить - ты начал стрелять. Разве должно быть иначе?
     - За что нас убивают?
     Старика передернуло.
     - Глупейший вопрос. За что ты выметаешь песок,  скопившийся  в  доме?
Чтобы не скрипел под ногами, за что же еще.
     - За что нас убивают? - упрямо повторил Леон.
     - Это не убийство, - покачал головой Умнейший. - Правда, нам  с  того
не легче. Это очистка.
     И больше ничего объяснить не пожелал, буркнул  только  приставшему  с
расспросами Леону: "Нельзя тебе сразу помногу, несварение будет".  Буркнув
- ушел.
                                 ГЛАВА 6
                                    Оперенная стрелка
                                    Скользит в тесном канале ствола
                                    Навстречу пятнышку света.
                                 (Из сборника трехстиший эпохи Великого
                                 Пересмотра, издание 2-е, дополненное;
                                 3-я Государственная машинная типография.)
     Не думать ни о чем. Это главное. Хотя бы на время стать  растением  -
ствол, листья, корешки под землею. Какие могут быть мысли у растения?  Нет
мыслей - нет и телепатем. Обнаружить простым  лоцированием  невозможно,  а
"глазами" - требует времени.
     Не думать? Поди попробуй.
     Й-Фрон перевернулся на другой бок и посопел. Сон  не  шел,  хотя  час
назад казалось - только бы свалиться  где-нибудь,  закрыть  глаза,  и  нет
Й-Фрона. Ищите. Лидер-корвет на время выпустил его из виду, экипаж тоже не
проявлял желания вновь  задействовать  ограниченно  ценного,  и  это  было
славно. Пусть в  щели  между  внешним  и  внутренним  слоями  бронекорпуса
"Основы Основ" гулко и  холодно,  зато  и  невольные  телепатемы  проходят
сквозь металл с некоторым ослаблением, что  уже  совсем  чудесно.  Хорошее
местечко себе присмотрел. Главное, не маячить на виду, не клянчить сосисок
у Дин-Джонга, не пытаться умыться водой из бассейна Хтиана, и тогда, может
быть, удастся посвятить несколько часов отдыху, а то и сну.
     И вот на тебе - не спится.
     А Мбонг, наверно, сейчас спит, свернувшись  в  чреве  своего  братца,
подумал Й-Фрон с завистью. Что ему еще делать. Собственно очистка  планеты
еще не началась, но период подготовки подходит к концу без всякого участия
человека. Мбонгу можно спать, и Нбонгу тоже.
     Зато внутренняя жизнь корабля  не  обходится  без  человека  никак...
Й-Фрон тихонько посопел носом. Скажем, когда у Хтиана  засорилось  дыхало,
кто  его  спас?  Кто  нырял  в  бассейн?  Я  нырял.  А  от  кого   получил
ластом-обрубком, который у Хтиана вместо ног?  От  спасенного  же.  Чтобы,
значит, не грязнил воду. Комбинезон, кстати, пришлось  сушить  на  себе  -
бесхозную одежду корабль поглощает с особенным удовольствием...
     Й-Фрон неслышно выругался и, вовремя спохватившись, несколько  секунд
лежал неподвижно, ожидая ответной реакции лидер-корвета. Он даже  вспотел.
Хорошо, что  корабль  сейчас  занят  собой:  где-то  что-то  наращивает  в
собственной конструкции, где-то что-то  убирает,  как  ему  нравится.  Учи
потом заново схему ходов. На прошлом витке включал двигатель - устраивался
на орбите поудобнее.
     Дин-Джонг тоже достоин зависти: лидер-корвет не смеет его  тревожить.
А кем он, спрашивается, был до того, как на свое нечаянное счастье попал в
облаву? Ни отваги,  чтобы  тайно  пробираться  в  верхние  ярусы  активной
оболочки, ни ловкости, чтобы  красть  пищу,  не  было  у  него  в  помине,
сноровки в охоте на крыс также не приобрел - вечно клянчил  и  ныл,  робко
приближаясь к костру... Когда выклянчивал, а когда и нет. И цензуру памяти
этот счастливец проходил не  менее  строгую,  чем  прочие  отобранные.  Уж
анекдоты-то про полноценных граждан изъяли все  до  последнего,  можно  не
сомневаться.
     Й-Фрон наморщил лоб. К подкорке только и присохло, что были  какие-то
анекдоты - и смешные, и злые, и всякие, - а вот ни  вспомнить  ни  одного,
как ни старайся. Многое забыто с тех пор, как начата  новая  жизнь.  Можно
сказать, повезло: признали годным, оставили часть памяти. Повезло, пусть и
не в такой степени, как Дин-Джонгу. По слухам,  в  тот  момент  Внеземелье
опять ощутило нехватку ограниченно ценных и  сортцентр  проявил  небывалую
неразборчивость: в партии Й-Фрона признавали годным в  среднем  одного  из
пяти.
     Он зевнул и плотнее запахнулся в куртку. Холодно.  Но  такова  жизнь.
Иные из ограниченно ценных неплохо устраиваются в наземных службах и живут
сравнительно долго. В экспедициях очистки - как знать? Никто не делился  с
Й-Фроном статистикой, но здравый смысл подсказывал: расходуемый материал в
конце концов расходуется.
     Иные, не выдержав, расходут себя сами. Кто много о себе понимает,  не
может приспособиться к правильному укладу. В том,  что  уклад  на  "Основе
Основ" правильный, Й-Фрон не сомневался. Он не знал  слова  "пария"  и  не
применил бы его к себе, если бы знал.
     Й-Фрон поворочался с боку на бок. Заснуть бы... И чтоб без снов, чтоб
как в яму. Слишком устал, чтобы опять привязался все тот  же  сон,  бывшая
явь... Ночь на  Титане,  наполненная  скрежетом  ломающихся  льдов,  серое
низкое небо набито ледяной пылью, и станция - глупая  жестянка  без  крохи
активной массы - ходит ходуном.  Ледяной  монолит  под  ней  тоже  куда-то
ползет, как большая неповоротливая черепаха. Вот он на что-то  натыкается,
начинает неторопливо ворочаться  вокруг  оси,  вправо-влево,  и  с  каждым
движением размах становится все ощутимей, и слышно, как далеко внизу,  под
основанием монолита, гулко дробятся не  то  льды,  не  то  камни.  Трещина
движется торопливыми рывками, подбирается ближе. У края  монолита,  откуда
она пошла, разлом уже довольно широк, а здесь  она  еще  не  добралась  до
станции, как будто лед вдруг стал вязким, как  хорошо  нагретое  стекло...
Шестеро ждут. Трещина вроде  бы  идет  мимо.  Кто-то  пытается  облегченно
утереть со лба пот, но мешает стекло шлема, и  ограниченно  ценный  нервно
смеется. Кто это был? Теперь и не вспомнить. Рывок трещины  прицелен,  как
выстрел. С картонной податливостью рвется обшивка.  Пол  взрывается  тучей
осколков. Трещина разрубает станцию надвое. Он один в своей  половине,  во
что-то вцепился, держится. В другой половине остались  пятеро...  Нет,  их
уже трое. Их половина встает дыбом, им не за что ухватиться.  Вот  один  с
криком сорвался. Двое балансируют на самом краю. Удары, удары.  Он  крепко
держится. Пусть попробуют оторвать, если смогут... Ближайшая стенка  легко
вминается внутрь: с той стороны ползет большая льдина. Остановилась?  Нет,
движется... Все. Со скрежетом,  с  протяжным  совиным  уханьем  проседает,
рушится сверху покореженный потолок, и наступает н и ч т о...
     Через час ли, через месяц ли его спасли - он не знал.  Вернее  всего,
никто не спасал, подобрали случайно. Он выжил, что  удивило  прежде  всего
его самого. Месяц спустя ему повезло еще  раз:  сортцентр,  где  почему-то
посчитали необходимым повторить тестирование, вопреки страхам,  подтвердил
ограниченную ценность испытуемого и направил его  на  "Основу  Основ".  Не
лучшее место, но бывают и хуже.
     Скоро развернется очистка планеты, очень  скоро.  С  "Основой  Основ"
Й-Фрон уже участвовал в очистке двух миров и на один из  них  однажды  был
десантирован. Посылка его на ту  планету  была  чистейшим  недоразумением,
планета оказалась спокойной, и он сумел вернуться.
     Может быть, ему повезет и на этот раз.
     И если в этом мире есть хоть немножко везенья для него, Й-Фрона,  то,
может быть, ему повезет прямо сейчас. Возможно, ему даже удастся  заснуть,
и на этот раз ни корабль, ни экипаж не помешают выспаться...
     Весь следующий день Леон дрессировал стрелков. После полудня  перешли
к стрельбе по летящим целям. Получалось  так  себе.  Самый  сильный  гонец
отмотал руку, до вечера подбрасывая вверх уменьшенную мишень,  и  вдобавок
был легко ранен стрелкой в шею. Назавтра повторилось то же  самое,  с  той
разницей, что обошлось без ранений  -  умудренный  опытом  гонец  научился
падать ничком после каждого броска.
     Умнейший слонялся без дела, совал нос во все дела, зачем-то приставал
к ремесленникам и вел с ними долгие неудобопонятные разговоры.  В  тот  же
день по эстафете было получено известие  о  гибели  сразу  трех  деревень,
причем две из них, сравнительно близкие, к западу и юго-западу от  Города,
были уничтожены в одну ночь, и людей спаслось  немного.  Третья  оказалась
дальней, расположенной  переходах  в  тридцати  к  северу.  Судя  по  дате
послания, эта деревня была сожжена шесть дней назад.
     - Там сначала тоже решили навалиться на Железного Зверя всем  скопом,
- сообщил Умнейший.
     - Ну и как? - спросил Леон.
     - Сам не понимаешь? Как у нас, даже хуже, - Умнейший помотал головой,
будто отгонял муху. -  Один  умник  перед  атакой  навязал  на  свою  пику
полсотни веток кость-дерева с листьями...  Вроде  метлы.  Не  знаю,  какое
впечатление  он  произвел  на  автоном-очиститель,  а  только  для   троих
охотников подобное соседство в давке кончилось весьма  плачевно.  Косность
всегда требовала жертв, и еще потребует. А что? Хочешь  иного  -  уйди  от
людей, живи бирюком... Кое-кто из здешних до сих пор убежден, что Железный
Зверь один на весь Простор!
     - А... разве нет? - с замиранием сердца спросил Леон.
     - Ты глупый, что ли? Я же ясно сказал: тридцать переходов  к  северу.
Это не наш автоном-очиститель. Это другой.
     - Я думал, ты нарочно преувеличил, - сознался Леон.
     - Хорошо жить хочешь. Сколько их, я пока точно не знаю, но,  полагаю,
не менее двадцати и не более ста.
     Ударило в темя. Леон не сел на землю только потому, что и так  сидел,
разминая ступню. Несколько дней после откровения Умнейшего он ходил сам не
свой. Не меньше двадцати... Пусть даже не сто, пусть их всего  двадцать...
ВСЕГО! Когда даже одного Железного Зверя  не  смогли  взять  силами  шести
деревень и до сих пор неизвестно:  смертен  ли  он  вообще?  Когда  одного
детеныша Железного Зверя хватит, чтобы стереть с лица Простора и  деревню,
и Город...
     Нога зажила, зато кожа на спине омертвела и сходила клочьями.  Легкое
прикосновение одежды причиняло боль. Леон спал на животе и  во  сне  любил
Филису, но тут, разумеется, откуда-то появлялась Хлоя, на ходу окукливаясь
в детеныша Железного Зверя, и огонь, ринувшийся из  исковерканного  бранью
толстогубого рта, безжалостно кусал истерзанную спину... Леон просыпался в
холодном поту.
     Утро успокаивало, не принося ничего нового. Стоял Город, и стоял лес,
пронизанный светом, наполненный пением лесных бабочек. Ни Железных Зверей,
ни их детенышей. Прав был покойный Титир: нет на Просторе неизменного и не
может быть - неизменен лишь сам Простор.
     Большинству подростков, околачивающихся возле стрелков, давно надоело
это занятие. К третьему дню на площади осталась  кучка  наиболее  стойких.
Самый рослый из них и, по-видимому старший,  набравшись  смелости,  тронул
Леона за край сари.
     - Меня зовут Тирсис, - сообщил он юношеским баском.
     - Приятно слышать...
     - А это мои друзья: Элий, Фаон, Сминфей, Батт и...
     - Что с того?
     - Мы тоже хотим быть стрелками.
     - А больше вы ничего не хотите?
     Тем  разговор  и  кончился.  Однако  стоило   Леону   отлучиться   по
естественной надобности, как, вернувшись,  он  обнаружил  отлынивающих  от
дела стрелков  и  подростков,  радостно  наводящих  в  мишени  выпрошенные
"подержать" духовые трубки.
     - Кто позволил?!
     - Не вижу плохого, - вступился Умнейший. - По-моему, чем  их  больше,
тем лучше. Ты - великий стрелок, у тебя хотят учиться, а ты гонишь.
     - Мальчишки, - кривился Леон. - Дети! На Железного Зверя я их поведу,
что ли? Да и родители заниматься не дадут.
     И все же после уговоров уступил, приняв всех, кроме самого  младшего,
посоветовав тому пока что  подобрать  сопли  и  не  путаться  под  ногами.
Сопленосец с ревом удалился.
     - Мы ведь не делаем ничего противного обычаям, - внушал Умнейший. - А
с родителями я сам поговорю.
     Поговорил он или нет, но родителей подростков Леон на стрельбище  так
и не увидел.
     Из листьев  спешно  кроили  новые  мишени.  Свист  оперенных  стрелок
начинался с рассветом и замирал лишь на закате. Ходить  по  площади  стало
опасно. Пришлось перенести стрельбище за черту города, к лесу.
     - Я даже не могу объяснить им, куда  целиться,  -  шепотом  жаловался
Леон. - Ничего в тот раз не видел, стрелял  по  сути  наугад...  И  потом:
сколько стрелков было на Круглой пустоши, а ни одного  детеныша  тогда  не
убили. Я так думаю, что уязвимое место у них совсем крохотное...
     Умнейший подождал, пока принесут  краски.  Подойдя  к  мишени,  долго
примеривался и нарисовал маленький кружок в самом центре. Потом подумал  и
нарисовал еще два сбоку.
     - Ты точно знаешь? - шепнул на ухо Леон. - Здесь?
     - Не спрашивай. Если бы я все знал,  то  звался  бы  не  Умнейшим,  а
Безупречным. Попробуешь попасть?
     - Конечно.
     - Если не уверен, то лучше не надо.
     Выверенная, легкая в полете стрелка  из  особо  надежных  и  хранимых
отдельно скользнула в канал трубки, смазанный растительным жиром. Легонько
подтолкнув пальцем кисточку оперения, Леон прикинул поправку  на  ветер  и
выстрелил навскидку. Под одобрительный гул учеников стрелка  воткнулась  в
линию окружности крайнего левого кружка. Покачав головой, Леон  прицелился
более тщательно. Вторая стрелка попала точно в центр среднего  кружка.  От
воплей восторга кружащаяся над поляной почтовая летяга сорвалась в штопор.
     - Риск благородное дело, - скучно заметил Умнейший. - Ты не находишь,
что дураки иногда сочиняют забавные пословицы? Прости, я должен  спросить:
надеюсь, у тебя нет зуда каждый день играть в благородство?
     - Нет.
     - Рад слышать.
     На пятый день Леон не выдержал:
     - Кто из них хорошо стреляет, тот и дальше будет хорошо  стрелять,  а
кто плохо, того за несколько дней не выучишь. Какие  стрелки  из  горожан?
Мальчишки еще так-сяк, а от остальных вообще никакого толку. Что я мог, то
уже сделал. Назад пойду.
     - В свою деревню?
     - Куда же еще.
     - И отговаривать тебя бесполезно?
     - Попробуй.
     Умнейший долго молчал.
     - Подожди до завтра, - сказал он наконец. - Пойдем вместе.
     - А почему не сегодня?
     - Потому что сегодня я занят.
     Весь день он был занят тем, что мирно дремал в тени свеклобаба.
     На закате, к изумлению раздраженного Леона, перед ним возник  Кирейн,
грязный, исцарапанный и почти трезвый.
     -  Спас  он  множество  сирот,  дав  зверюге  окорот,  -  сообщил  он
декламационным голосом и плюхнулся рядом с Леоном. - Выпить у тебя нет?
     Поискав глазами вокруг и не  найдя  искомого,  сказитель  вздохнул  с
видом покорности судьбе.
     - Башка трещит, - пожаловался он. - Шел, шел...  В  лесу  сам  знаешь
какая Тихая Радость - еле отыскал один родник, так и тот с  дурной  струей
оказался. Всего меня перекорежило...  пью  и  кричу,  чтобы  забрали  меня
оттуда, пью и кричу, и спасать  меня  некому.  Горло  горит.  Глоточек  бы
Радости сейчас, а?
     - Найдем, - пообещал Леон. - Ты по делу?
     - Хорошенькое дело, - обиделся Кирейн. - Деревни-то нету, вот и  дело
всем нашлось - спасаться... Думбала моя  сгорела.  Как  ты  ушел,  так  на
следующий день и началось, да недолго  продолжалось.  Кто  говорит  -  два
детеныша напали, кто - три. Я не считал, я кустами  уполз.  Трескучий  лес
весь выгорел, а туда многие побежали... Э, ты чего? Ты  не  кидайся.  Жива
твоя Хлоя, жива, и пасынки живы. Новую Хранительницу  вот  убило,  Фавоний
прямо в своем доме на Нимб отошел, это так, и из гонцов  никого  живых  не
осталось, ну меня и послали вперед - предупредить.  Решили  пока  в  Город
перебраться, это Полидевк с Парисом придумали. Парис, как налетел детеныш,
в лес утек, и все равно бороду ему опалило, а  Полидевк  в  драконьей  яме
отсиделся, волдырями только весь пошел, как жаба...
     - А... Филиса? - обмирая, спросил Леон.
     - Это какая же? А, знаю. Жива, не обожглась даже. Дойдут... к утру, я
думаю. - Кирейн помычал, держась за голову, и  выразительно  посмотрел  на
Леона. - Капельку бы мне... капелюшечку...
     - Ты знал? - вне себя Леон тряс Умнейшего за сари, скрученное  жгутом
на груди. - Знал и молчал?! Почему?
     Кучка раскрывших рты подростков с Тирсисом во  главе  с  восторгом  и
ужасом смотрела, как ссорятся два великих человека. Плетеный,  похожий  на
гнездо предмет свалился с головы Умнейшего,  и  та  моталась,  как  спелая
брюква в пору стрясыванья урожая.
     Деревня погибла. Уцелевшие пробирались в Город. Потерянно оглядываясь
на пепелище, кровавя ноги  о  траву-колючку,  сбивая  ступни  о  древесные
корни, вспучившие ниточки лесных троп,  шли,  неся  на  руках  обожженных,
женщины, старики, дети...  Филиса.  Падающий  с  неба  огонь  пожрал  все.
Сгорели люди, и нет людей. Сгорел дом с так и не вставленным новым стеклом
в окне спальни, и нет дома. Да что там дом...
     - Знал ведь... - рычал Леон. - Знал...
     Острая боль заставила сжаться внутренности.  Леон  судорожно  глотнул
воздух. Пусто... Чернота.
     - Держись, - донесся откуда-то  из  ничего  голос  Умнейшего.  -  Как
держался, так и держись, не отпускай. Не хватало тебе еще  грохнуться  при
всех.
     Сознание медленно возвращалось. Умнейший шептал в ухо.
     - Прости, что пришлось  тебя  прервать.  Сейчас  отдышусь,  и  можешь
потрясти еще. Я подожду, пока тебе не надоест.
     Рот наполнился вязкой слюной. Леон сглотнул.
     - Прости. Я не хотел.
     - Хотел и сделал, - возразил старик.  -  Сейчас  самое  время  делать
именно то, что хочется... только запомни: глупости  тоже  нужно  делать  с
умом.
     - Драконий хвост, - буркнул Леон, остывая. - Мальчик я тебе, что  ли?
Я охотник! Почему сразу не сказал об эстафете?
     - А не было никакой эстафеты, - Умнейший развел руками. - Поверь  или
проверь - не было. Да и зачем она? Я с  самого  начала  знал,  что  не  ты
придешь в деревню, а деревня придет к тебе, и довольно скоро.
     - Знал и молчал?
     - Ты бы не поверил.  Вспомни,  как  я  уговаривал  людей  уходить  из
деревни. Ушел ли кто-нибудь?
     - И я должен был остаться, - упрямо сказал Леон. - Одного детеныша  я
уже убил, Нимб помог бы убить бы и второго.
     - Ты действительно веришь в то,  что  совершил  нечто  выдающееся?  -
спросил Умнейший. - Если бы оно было  так...  Ладно,  оставим  другим  это
приятное   заблуждение.   Мальчик!   Насколько    я    знаю,    уничтожить
зауряд-очиститель настолько же  трудно,  насколько  трудно  убить  дракона
зубочисткой. Тебе просто-напросто невероятно повезло - чудеса еще и сейчас
иногда случаются. Может быть, у тебя  легкая  рука.  -  Старик  критически
осмотрел Леона. - А еще ты неглуп, и этим мне нравишься.  Я  еще  до  всей
этой   катавасии   тебя   приметил.   Правда,   ты   вторично   пошел   на
автоном-очиститель с одной лишь духовой трубкой, что отнюдь не  говорит  в
пользу твоего ума, зато оба  раза  ухитрился  остаться  в  живых,  а  это,
возможно, доказывает обратное. Почему, думаешь, я тебя  вытащил  в  Город?
Потому, что в такое время несколько умных людей  должны  на  первых  порах
остаться живыми и относительно целыми, чтобы подумать за себя и за других,
что же сейчас надлежит делать...
     Леон  дернулся.  Старик  вцепился  в  одежду  мертвой  хваткой  -  не
разжимать же ему пальцы при всех. Права Хранительница: не  Умнейший  он  -
Хитрейший. Все просчитал с самого начала. И с самого начала - лгал...
     - И что же надлежит делать? - злобно спросил Леон.
     - Сейчас нам нужна кучка людей, хотя бы и мальчишек, которые  поверят
в тебя и в твое дело... Не перебивай меня! Будет дело, оно уже движется  и
на первом этапе состоит в том, чтобы люди пошли за тобой, потому  что  без
напряжения сил огромного числа людей у нас просто ничего не  выйдет...  На
Хранительниц я с самого начала не рассчитывал, и за Умнейшим в такое время
вряд ли пойдут, а  за  великим  стрелком  -  возможно.  По  сути  это  наш
единственный шанс. Ну и я помогу чем сумею.
     - Пусти меня! Им что, обязательно надо за кем-то идти?
     - Ты спросишь меня, отчего человек устроен так,  а  не  иначе?  Я  не
отвечу. Ты же пошел за Линдором на пустошь и  не  спрашивал,  почему  надо
идти. Просто пошел,  хотя  Линдор  не  был  великим  стрелком...  И  помни
главное: каждый упущенный тобой день, каждый час, каждый  жест,  способный
кого-то оттолкнуть, - это люди, которых ты мог бы спасти и не спас.
     - А почему их должен вести непременно я?
     -  Потому  что  ты  один  из  немногих,  кто  уже   сейчас   понимает
необходимость в срочном порядке что-то менять. В худшем случае - начинаешь
понимать. Боюсь, до большинства населения эта истина дойдет поздновато.  И
еще: ты мне нравишься.
     - Поэтому ты и ударил  меня  при  них?  -  спросил  Леон,  косясь  на
подростков.
     - Ты плохо обо мне думаешь, - усмехнулся Умнейший, проследив  за  его
взглядом. - Никто из мальчишек ничего не заметил, или я не десантник, хотя
и бывший.
     Лес мелькал с невиданной быстротой. Ни одна луна не выползла  сегодня
на звездное небо, горел лишь Великий Нимб и указывал путь.  Петля  дороги?
Спрямить! Леон бежал так, как не бегал никогда в жизни, как  может  бежать
только человек, махнувший рукой на все ради  одного,  главного,  и  темный
лес, чувствуя налетающий вихрем водоворот боли, горя  и  отчаянной,  плохо
скрываемой  радости,   пропускал   человека,   предупредительно   поднимая
разлапистые ветви, убирая с дороги  стелящиеся  по  земле  корни.  Вякнув,
порскнул в сторону заполошный совиный страус, ушел с пути. Мирный  лес  не
желал человеку плохого, а если человек налетит в темноте на лежку  лесного
дракона, виноват будет он сам.  Плевать.  Филиса!  Она  жива,  ей  удалось
спастись, и это главное.
     Леон задыхался. Охотник  не  гонец;  обычно  ему  не  приходится  так
спешить. Час сумасшедшего бега способен вымотать любого. Тупым раскаленным
гвоздем жгло под ребрами, куда ударил старик, а как ударил - того, похоже,
и впрямь никто не заметил. Похоже, просто ткнул пальцем. Подлый  старик...
хуже Железного Зверя.
     Ноги сами вынесли его на  тропу.  Леон  заметался,  вглядываясь.  Вот
следы Кирейна... нетвердые. И только. Значит, беженцы еще не  прошли.  Они
где-то рядом, пьяница не сумел бы опередить их намного. Тоже,  нашли  кого
выслать вперед - Кирейна!
     Ноги топтали тропу, и рвалось из груди сердце. Ну же!..
     Тени. Отпрянули с криком... Они!
     - Я свой! Свой! Леон я!
     Здесь все было так, как ему представлялось: и сгорбленные под  грузом
женщины,  и  замотанные  целебными  листьями  обожженные  на  носилках,  и
витающий над колонной запах гари, гноящихся ран и  немытых  тел,  и  дети,
боящиеся плакать в ночном лесу а  теперь  заревевшие  слаженным  хором,  и
два-три бесконечно уставших охотника, впервые в жизни ощутившие,  что  лес
не их второй дом, а просто - лес...
     Жалобы. Плач. Великий Нимб, за что? ЗА ЧТО???
     Кто-то обнял его сзади.
     - Вот так, Леон, - сказал Парис и  стал  сморкаться.  От  его  бороды
сильно пахло паленым волосом. - Видишь, как оно вышло.  Веду  вот.  Меньше
половины веду, а остальные - там... Хорошо, что ты пришел, -  с  носилками
поможешь. Мужчин нет почти. Из стариков один я живой, да еще спасибо,  что
Полидевк пока с нами остался. Так-то вот.
     - Где Филиса? - Тяжело дыша, Леон вырвался из объятий.
     Вместо ответа старик затряс головой - то ли не расслышал вопроса,  то
ли собрался расплакаться.
     - Умнейший давно говорил: уходить надо, - сказал он. - Никогда больше
не стану с ним спорить и другим не посоветую...
     - Где Филиса? - закричал Леон так,  что  кто-то  рядом  отшатнулся  в
испуге.
     Она не ответила, но он понял, что это - она. Фигурка - лишь силуэт  в
свете Нимба - в мешковатом сари, драном укусами леса, согнувшая спину  под
тяжестью узла, баюкающая на руках младенца, а чей он и  где  осталась  его
мать - кто знает.
     - Филиса!
     Не соображая, что делает, Леон шагнул вперед и обнял ее. Открыто,  на
глазах у всех. Младенец пискнул, но реветь раздумал. Будто понял маленький
человечек, что сейчас не его время.
     - Филиса... Родная...
     Мужчине не стыдно плакать, когда плачут женщины. Стыдно не плакать.
     Люди обступили их, а какими глазами смотрели они на юных  влюбленных,
Леона сейчас не интересовало. Все разом исчезло, во всем бесконечном  лесу
остались только он, Филиса, несказанное людское горе и несказанное счастье
обретения надежды, и целая минута,  а  может  быть,  и  две  до  появления
Хлои...
     - Ты жива, - без конца повторял Леон. - Жива...
     - Маму убило, - сказала Филиса.
     Ночью в Город вошла не одна колонна беженцев, а две.  Правда,  вторая
оказалась совсем маленькой, ее даже трудно было назвато колонной -  просто
группа человек из двадцати. Но именно она растревожила Город хуже гудящего
гнезда лесных пчел.
     Погибла Асма - большая деревня всего  в  одном  переходе  от  Города.
Детеныш Зверя, пролетавший очень высоко и  вначале  мало  кем  замеченный,
решил снизиться. Как беспутный мальчишка не задумываясь поджигает  в  лесу
ком пчелиной бумаги, чтобы полюбоваться пламенем,  так  же  легко  детеныш
поджег деревню с периферии, разбросав огонь кольцом и  словно  сознательно
отрезая людям путь к бегству. Не спасся почти никто.
     Охали,  ахали,  вспоминали  некого  Харикла.  Тирсис,   заикаясь   от
волнения, объяснил: старый Харикл, лучший городской  шептун,  месяц  назад
перебрался жить в Асму, и уж если ему не удалось зашептать детеныша...
     - Нашел на что тратить время, - прокомментировал Умнейший.
     Подросток помялся.
     - Я вот что думаю, - сказал он наконец. -  Неправильно  мы  на  сходе
решили. Этак нас всех пожгут. Надо идти в Столицу.
     - Пока что один ты это понял?
     - Э-э... нет, наверно. Видно же сразу, кто жалеет о том, что тебя  не
послушали, а кто от рожденья дурак... Даже Кларисса забеспокоилась.
     - А ты бы пошел в Столицу? - спросил Умнейший.
     - А Леон пойдет? - живо спросил Тирсис.
     - Уйди с глаз! - цыкнул на него Умнейший. - Лучше вон помоги  таскать
раненых. Болтун.
     Тирсис ушел. Обессиленные беженцы засыпали там, где стояли. У  многих
даже не осталось  сил,  чтобы  жаловаться.  Занудливым  хором  ныли  дети.
Пытаясь  всюду  поспеть,  бегали  младшие  хранительницы,  распоряжаясь  и
устраивая. Под Четвероногом горели костры. За исключением Хранилища,  вряд
ли в Городе остался хотя бы один дом, не принявший беженцев.
     - Тесно тут становится, - заметил Леон. - А если  сегодня-завтра  еще
подойдут?
     - Обязательно, - мрачно пообещал Умнейший.
     Леон и гонцы перебрались из гостевого  дома  на  площадь,  освобождая
места для раненых. Некоторые  были  совсем  плохи.  Одного  мужчину,  двух
женщин и ребенка  мучили  непонятные  боли,  сопровождавшиеся  неукротимой
рвотой, лезли волосы и на коже выступила  странная  сыпь.  Оказалось,  все
четверо дольше других слонялись возле оставшейся от детеныша  ямы,  дивясь
на подлесок, пошедший прямо на глазах в безумный рост. Умнейший,  выслушав
очевидцев, бегло осмотрел больных и буркнул в сторону:
     - Не выживут.
     - Отрава? - шепотом спросил Леон.
     - Можно назвать и так. Эх, не предупредил я...
     -  Подожди,  подожди...  -  Леон  лихорадочно  соображал.  -  Значит,
детеныши Зверя...
     - Зауряд-очистители, - перебил старик. - Никакие они  не  детеныши  и
вообще не содержат в себе активной массы.  Без  автоном-очистителя  они  -
ноль. Даже команду на самоликвидацию получают извне.
     - Да-да, ты говорил... Получается... на них нельзя охотиться?
     - Это еще почему?
     - Отравим Простор...
     - Глупости, - фыркнул старик. - Там  короткоживущие  изотопы.  Каждый
зауряд рассчитан только на время очистки, дольше ему существовать незачем,
отсюда и соответствующее горючее. Они, наверно, еще и подзаряжаются  время
от времени. Страха нет. Через год можешь хоть землю  есть  с  того  места,
ничего с тобой не сделается, кроме дизентерии.
     - А-а, - сказал Леон.
     - Бэ.
     Поговорить с Филисой наедине так и не получилось - да и о чем?  Зачем
слова? Только лишь смотреть на нее, слегка подурневшую, но ничуть не менее
желанную, только чувствовать ее рядом... Улучив  минуту,  когда  рядом  не
оказалось Умнейшего, Леон кинулся ее разыскивать и, конечно, напоролся  на
Хлою.
     Слава Нимбу, здесь она не могла загнать его домой, поскольку дома  не
было!
     В эту ночь в Городе мало кто спал. Умнейший ушел в дом  Хранительницы
и очень скоро вышел оттуда не слишком мрачный. Кажется,  даже  насвистывал
что-то себе под нос.
     - Согласилась показать путь? - с надеждой спросил Леон.
     - Что? А, нет, конечно.
     - Чему же ты тогда радуешься?
     - А я и не радуюсь, - сказал старик. - Я размышляю. В одном ты  прав:
нельзя нам тут долго засиживаться.
     - Куда идти на этот раз? - скучно спросил Леон, наблюдая за облаками,
затягивающими Великий Нимб. Дождя, пожалуй, не будет - не тот сезон.
     - Отсюда нам один путь. В Столицу.
     Сам иди, подумал Леон. С меня хватит, ищи другого. Где Филиса, там  и
я, а ты иди себе. Пусть тебе поможет Нимб в твоих  поисках,  а  мне  пусть
поможет он в бою, когда явятся  сюда  детеныши  Зверя.  А  может,  еще  не
явятся...
     Вслух он сказал:
     - Ты хочешь еще раз созвать общий сход?
     Старик покачал головой.
     - Есть более надежный способ. Какой - скоро увидишь.  А  пока  у  нас
есть еще одно дело.
     В предутренней мгле он куда-то ушел и вернулся с небольшим мешком  из
перепонки летяги и пригоршней светящихся  жуков.  Развязав  мешок,  старик
достал два мешочка поменьше. В одном из них, к удивлению  Леона,  оказался
не виданный им прежде тонкий желтый порошок, в другом - безобразный  серый
булыжник.
     - Селитра, - непонятно объяснил Умнейший. - Подмокла и слежалась,  да
и  как  ей  не  слежаться  за  столько  лет.  Ты  за  жуками-то  смотри  -
расползутся... Сейчас ты  ее  растолчешь,  только  не  сам  надрывайся,  а
мальчишкам дай, а завтра посушим на солнышке. С утра для нас угля  нажгут,
я уже попросил Аконтия...
     Леон, ничего не понимая,  пропускал  сквозь  пальцы  желтый  порошок.
Понюхал. Ничем особенным не пахло.
     - Это все, что я сумел сделать за пятьдесят лет, - сказал  старик.  -
Не много я смог, верно? Сера с Голи Покатой. А как я селитру  из  помойных
ям добывал, то отдельная песня, - Умнейший ухмыльнулся.  -  Тогда-то  меня
Грубияном и прозвали: кто за убогого меня держал, кто насмехался, а я всем
отвечал одинаково...
     - А зачем селитра? - спросил Леон.
                                 ГЛАВА 7
                                        Велика ли ковкость крамолы, княже?
                                                       Вопросы без ответов
     Кость-дерево растет обыкновенно.  Пока  молодое,  прямое  как  свечка
деревце еще не перемахнуло ростом взрослого мужчину, подходи  к  нему  без
боязни и рви терпкие рубиновые ягоды, а коли есть нужда, то и ломись шалым
драконом через подлесок - исцарапаешься, но и только. Листва юного деревца
еще мягкая, а ствол на срезе плотен, не вдруг и срежешь,  и  завит-перевит
волокнами со сложным рисунком. Никакой срединной полости,  или  канала,  в
молодом стволе еще  нет,  и  сердцевину  отличишь  от  древесины  лишь  по
рисунку, но не по твердости. Позднее, когда ветви кроны уже  перевились  в
рыхлый шар, а голый ствол еще не вымахал в высоту -  уважай  кость-дерево,
если не хочешь всю жизнь  носить  на  себе  шрамы.  Отвердевшими  листьями
зрелого кость-дерева бреются, режут, коли под рукой не  случится  ножа,  а
внутри  ствола  волокна  расходятся,   образуя   прямой   круглый   канал,
достигающий у старых деревьев двух  третей  поперечника  ствола,  а  то  и
больше. Из отрезков старых стволов, промазанных снизу  глиной,  получаются
великолепные дымоходы для очагов, если кому взбредет в голову каприз иметь
в доме не ритуальный, а действующий очаг. Загорается кость-дерево туго,  и
если незадачливый охотник заночевал в лесу, где другие деревья не  растут,
то быть ему без костра, - но уж если загорается, горит долго и жарко.
     Не  просто  срубить  лесину  -  выворотить  ее  с  комлем,  усаженным
обрубками корней, а  прежде  выбрать  такое  дерево,  чтобы  удовлетворило
прихотям Умнейшего, оказалось далеко не просто. С десяток  крепких  мужчин
вышли в лес, едва забрезжил рассвет, а вернулись  лишь  к  полудню,  тяжко
нагруженные толстой колодой длиной шага в три,  причем  потный  и  усталый
Аконтий взглядом исподлобья давал понять, что лично  он  ради  непонятного
баловства второй раз в лес не пойдет, он не дракон  -  деревья  валить,  а
человек, и каждому советует поступить  как  человеку.  Взгляд  ли  Аконтия
возымел действие или поиски  нужного  дерева  принесли  надлежащие  плоды,
только  Умнейший,  придирчиво  осмотрев  и  ощупав   перевитую   волокнами
древесину, колоду одобрил.
     Леон разрывался между односельчанами, учениками и  Умнейшим.  Колоду,
похожую на распиленную поперек  пустую  кость  с  суставной  нашлепкой  на
торце, приволокли на стрельбище, стесали корни заподлицо и устанавливали в
прочном деревянном ящике так, чтобы она без большого усилия могла качаться
вверх-вниз. Качели, что ли, делают? Ничего  не  понятно...  На  дно  ящика
Умнейший велел набросать земли и камней.
     - Целься спокойней! - покрикивал Леон на учеников,  косясь  на  возню
вокруг колоды. - Выдох мощнее и не слишком долгий, а если трубка короткая,
то и вовсе резко выдыхай...
     То ли стрелки набрались опыта,  то  ли  просто  день  выпал  удачный,
только в среднем каждая пятая стрелка попадала сегодня в кружок. Мальчишки
ликовали.
     Пасынки-близнецы Сильф и Дафнис  слонялись  в  пределах  досягаемости
слуха, ехидно комментируя новые обязанности отчима.  Леон,  стиснув  зубы,
терпел. Тирсис же терпеть не стал: отложив в сторону духовую трубку, молча
въехал одному из пасынков кулаком в нос, а второму в ухо.
     - Пометил, - пояснил он баском. - А то  ведь  одного  от  другого  не
отличишь.
     Кирейн, разыскавший городской родник Тихой радости, ожил и,  заняв  у
кого-то думбалу, принялся репетировать сочиненную еще в  дороге  горестную
песнь о том, как погибла деревня, а все потому, что в нужный момент в  ней
не оказалось великого стрелка.  Умнейший,  оторвав  себя  от  дел,  слушал
внимательно.
     - Неплохо, - оценил он. - Для городских сойдет. Только ты  про  Леона
не пой, пока мы не уйдем. Не хватало нам еще сложностей с уходом.
     - Куда вы уходите? - Выпучив глаза, Кирейн икнул.
     - Тебя не касается.
     - И я с вами пойду!
     Умнейший подумал.
     - Иди. Будешь в походе сочинять, а не будешь - прогоним. Станешь ныть
- прогоним тоже. Тихую Радость без разрешения не пить!
     - Как же сочинять без Тихой Радости? - изумился сказитель.
     - На стихи дадим. Но не более.
     Кирейн задумался и думал долго.
     - Ладно, - вздохнул он. - Не более так не более. Вам же хуже будет.
     Умнейший долго тер в узловатых пальцах принесенный в корзине угольный
порошок, спрашивал о породе сведенного на уголь дерева и  велел  растолочь
помельче. Детворе,  путавшейся  под  ногами,  тоже  нашел  дело:  попросил
принести с речной излучины побольше мелких окатышей.
     Народу мало-помалу прибывало - не как на  общем  сходе,  но  половина
того, не меньше. Кое-кто хмурился: возня с неживым, известно, до добра  не
доведет. Иные возражали: колода из кость-дерева  -  неживая  ли?  Если  ее
прикопать в лесной тени, она пустит побеги и через  несколько  дней  вновь
станет деревом.
     - Была колода, - объяснил Умнейший. - Теперь пушка.
     Все три порошка он смешал в  горшке  из  сухой  тыквы,  отмеряя  дозы
деревянным стаканчиком, и неторопливо, чтобы каждый мог  уследить  за  его
действиями, засыпал в колоду. Туда же с помощью толстой палки  туго  забил
тряпье, в котором Леон узнал свой старый  хитон,  за  хитоном  последовали
десятка три окатышей и еще один ком тряпья, на сей  раз  чужого.  В  толпе
зрителей переглядывались: если старик еще не тронулся умом, то вот-вот это
сделает, и не сходить ли кому за толковым знахарем, пока  не  поздно?..  В
стороне от колоды неизвестно для чего жгли небольшой костерок.
     Как Умнейшему удавалось уединяться среди толпы - Леон понять не  мог.
Ничего не скажет, вроде бы даже не поглядит искоса, просто чуть  шевельнет
бровью, и готово - за десять  шагов  вокруг  никого,  кроме  того,  с  кем
старику надо поговорить с глазу на глаз, а почему так получается  -  никто
не поймет, а большинство и не задумается.
     На этот раз старику понадобился Леон. Опять.
     - Скажи, - не очень уверенно начал Умнейший, - ты смог бы  попасть  в
кружок летящей мишени? Иными словами, повторить то, что сделал в  деревне.
Смог бы?
     - Не знаю, - ответил Леон. - Не уверен. А зачем это?
     Вопрос пропал впустую.
     - Раз не уверен, не будем и пробовать. Ты у нас великий стрелок, им и
оставайся. Кстати, как твои мальчишки?
     - Троим есть смысл совершенствоваться дальше, двое под вопросом.
     Умнейший крякнул.
     - Кто о чем... Тебя они слушаются?
     - Как собачонки, - хмыкнул Леон. - Вчера Фаон надерзил Хранительнице,
а я его отчитал прилюдно, так он  полдня  прощение  выпрашивал,  по  пятам
ходил...
     - За Хранительницей?
     - За мной.
     Старик снова крякнул. Куда-то он гнет, с беспокойством подумал  Леон,
а куда - как всегда, не понять. Умнейший.
     - И он был счастлив, когда ты его простил?
     - Да, кажется.
     - Когда кажется, проспись и перестанет. Мне надо знать точно:  Тирсис
- и остальные - сделают то, что ты прикажешь?
     - Наверно. Почему бы нет?
     - Даже если это будет против обычаев?
     - Даже... Да не знаю я!
     - Сегодня придется узнать. Прикажи им собраться ночью перед  восходом
Энны, так чтобы ни одна живая душа в Городе об этом не проведала.  Духовые
трубки взять с собой. И сам помалкивай - дело нам предстоит нешуточное. Ты
меня понял?
     - Нет.
     - И не надо пока. Кто из них самый бестолковый - Батт?
     Оказывается, старик примечал все, что надо.
     - Батт, - кивнул Леон.
     - А позови-ка его сюда.
     Тот же  серый  порошок,  который  забили  в  колоду,  завалив  сверху
камешками, теперь осторожно сыпали в узкую дырку,  неизвестно  для  какого
баловства проверченную сверху в комле колоды. Шагах в пятидесяти  воткнули
в землю шест с прикрепленной к верхнему концу мишенью из листа кровельного
дерева.  Удалось  расслышать,  как   Умнейший   втолковывает   нескладному
подростку что-то об оказываемом доверии, и  разглядеть,  как  горят  глаза
взволнованного Батта. Смех, да и только.
     Стрелки давно уже опустили духовые трубки.  Какая  уж  тут  стрельба,
когда Умнейший чудит. Получится что - хорошо, а не получится -  все  равно
будет о чем на старости рассказать внукам.
     - Отойти всем! - гаркнул Умнейший на все стрельбище так,  что  многие
вздрогнули: старик-старик, а голосина - ого! - От пушки  -  подальше!  Кто
там позади мишени торчит? Жить наскучило? В сторону! Дальше! Еще дальше!..
     Толпа попятилась. Умнейший тоже отошел от колоды шагов на двадцать  и
зачем-то прилег.
     - Приготовиться... Огонь!
     Сияющий Батт, лопоухая голова которого сидела на тонкой шее, как лист
дерева на черенке, гордый тем, что на глазах доброй половины Города делает
что-то важное, пусть и непонятное, поднес к комлю колоды горящий уголек  в
расщепе длинной палки...
     Тут и выяснилось, что Умнейший умудрен не  одним  голым  умом,  но  и
тайным Знанием, не ведомым даже  Хранительницам,  -  а  впрочем,  никто  в
точности не знает, что ведают Хранительницы, а чего не ведают.
     Ахнуло.
     Словно вернулся гром, далеко опередив период дождей, словно  нежданно
рухнуло в лесу исполинское дерево - грохот сотряс воздух над  стрельбищем,
туго ударило в уши. Взбесившейся кошкой провизжала каменная  картечь  -  с
деревьев на опушке посыпались сбитые ветки.  Мишень  истерзало  в  клочья.
Адская колода рявкнула, выплюнув из жерла гейзер огня, отпрыгнула назад  и
заволоклась смрадным дымом. В ящике стронулись, загрохотали камни.
     Леон закричал, как и все. И так же, как все, тряс головой, выбивая из
уха воздушную пробку. Заголосили женщины, заревели дети.  Оглушенный  Батт
как сел на землю, так  и  сидел  и  видно  было:  хочет  зареветь,  да  не
решается. Мелькая пятками в стремительном бегстве, дурно вопила  Хлоя,  не
вовремя явившаяся на поляну разобраться с муженьком - почему при нем  бьют
пасынков, а он и ухом не ведет... Кое-кто из зрителей кинулся было  наутек
вслед за ней, но, уверившись, что колода вновь ведет себя  мирно,  рискнул
вернуться. То, что осталось от мишени, уносило ленивым ветерком. Стрелки с
испугом и восхищением провожали глазами планирующие обрывки.
     Умнейший уже был возле  колоды.  Возле  пушки,  поправил  себя  Леон.
Узловатыми пальцами старик ощупывал дерево, не пропуская  ни  одной  пяди,
разглядывал так и этак. Не найдя повреждений, довольно хмыкнул.
     - Ну и ну, - сказал Леон и больше ничего не смог  сказать.  В  голове
шумело, как наутро после праздника.
     - Что, - рассмеялся старик, - понравилось?
     - Ты и вправду Умнейший...
     - А ты только сейчас это понял?
     - Ты Умнейший! Умнейший! Да!
     - Если хочешь, можешь звать меня Учителем... И перестань орать. Да, я
доволен. Если хочешь знать, я уже делал однажды опыт в  этом  роде.  Тогда
пушку разнесло вдребезги, а меня пришлось лечить  много  дольше,  чем  мне
хотелось бы. Зато теперь я не ошибся ни с деревом, ни с зарядом.
     - Погоди, погоди... -  Леон  морщился,  пытаясь  уйти  от  неприятной
догадки. Неужели... выбрал менее ценного? Хладнокровно выбрал...  Нет.  Не
может быть. - Ты хочешь сказать, что Батт... мог бы...
     - Я просто-напросто предусмотрителен. А кроме того, я с тех пор начал
кое-то понимать. Риска практически не было.
     Леон сглотнул.
     - Ты извини, но, пожалуй, я не стану называть тебя Учителем...
     - Как хочешь.
     Старик тут же забыл о Леоне, словно его и не было,  зато  собравшимся
возле него ремесленникам (женщины приблизиться  не  решались)  втолковывал
веско и неторопливо, повторяя и по два раза, и по три:
     - Завтра ухожу. Без меня ладьте поворотный круг на  вкопанной  оси  и
делайте  вторую  пушку.  Пороха  как  раз  осталось  на  два  выстрела,  а
перезарядить в бою все равно не успеете, это вам не  по  мишени  стрелять.
Запомните: железо для картечи лучше камней, так что пусть  Аконтий  набьет
кругляшек. Пушки держать заряженными, порох  от  сырости  беречь!  Сумеете
найти серу и выварить селитру - делайте третью пушку. На площади выкопайте
убежище, чтобы те, кто не успеет укрыться в  лесу,  пересидели  в  нем,  а
Четвероног убежище прикроет, лишняя крыша в  таком  деле  не  помеха...  -
Старик помолчал. - А лучше всего  бросайте  Город  и  уходите  в  леса  на
восток. Подумайте.
     Ремесленники мялись. С одной стороны, Умнейший, конечно, прав,  но...
Без Хранительницы, без женщин такие вопросы не решаются, неужели  Умнейший
не понимает? А если понимает - зачем ставит всех в неловкое положение?
     - Ну как хотите...
     То, что случилось в ближайшую ночь, потом долго  преследовало  Леона,
словно дурной сон, который надо поскорее забыть, если  не  хочешь  портить
людям настроение угрюмой физиономией. И  даже  много  позднее,  когда  под
наплывом событий грозных и страшных ночное происшествие  могло  показаться
невинной чепухой, он не мог забыть его, как ни старался. Странная штука  -
память.
     Несколько чадящих факелов освещали Хранилище и не могли осветить  его
целиком -  настолько  велико  было  здание,  выходящее  углом  на  площадь
Четверонога, самое большое здание в Городе.  Любой  из  гостевых  домов  в
сравнении с ним казался личинкой-слизнивцем рядом с лесным драконом.
     Красноватые отблески плясали на стенах. Хорошо, что в  Хранилище  нет
окон. В самом деле - слоняться  ночью  по  чужим  домам,  словно  блудодей
какой... Ладно, что не в одиночку,  да  и  Хранительница  в  Хранилище  не
живет.
     Никогда прежде Леону не приходилось бывать в Хранилище Знаний, да еще
городском. Мужчинам здесь не место, а легенды о Хранителях, скорее  всего,
легенды и есть. Мужчина годится добывать, женщина  -  хранить  вечно.  Так
было, так будет.
     Внутри оказалась всего одна комната - но какая! Ряды,  целые  шеренги
грубо сколоченных полок шли  от  стены  к  стене,  провисая  под  тяжестью
свитков  и  деревянных  табличек,  испещренных  трудночитаемыми   знаками.
Некоторые были совсем ветхи. Хроники Простора. Обширные каталоги  растений
и животных, включая и морских обитателей из никогда  не  виденного  Леоном
океана. Записанные рассказы-были охотников о встречах  с  необычайным.  От
Древнего Знания до летописей, до последних записей о  браках,  рождении  и
смерти - все было здесь.
     Благоговейного трепета не испытывал, пожалуй, лишь Умнейший.
     Леон озадаченно повертел в руках странную книгу - не свиток,  а  кипу
ломких  прямоугольных  листов,  прошитых  по  краю.  Ему  пришлось  крепко
поразмыслить, прежде чем он догадался, что это - тоже  книга.  И  даже  на
бумаге, только это не пчелиная бумага, а какая-то другая...
     Тирсис неотрывно смотрел  на  Леона.  Остальные  притихшие  подростки
смотрели то на Леона, то на Тирсиса. Батт зябко трясся,  клацал  зубами  -
может быть, оттого, что еще не  успел  опомниться  от  грохота  деревянной
пушки. Но скорее всего от  другого...  Скуксились  мальчишки,  недоученные
стрелки, скис порыв. Совсем не такими они были, собравшись перед  восходом
Энны - меньшей из лун. Когда запретное лишь затевалось  и  маячило  где-то
впереди, их глаза горели огнем восторга.
     Теперь потухли.
     Было слышно, как под деревянным полом возятся насекомые.
     - Ты нашел то, что искал, Зигмунд?
     Леон подпрыгнул. Запрыгали безумные  тени,  и  расшвыряло  в  стороны
подростков, даже Тирсиса. Кто-то коротко и жалобно подвыл.
     Хранительница была здесь. Вошла незаметно. Сзади.
     Отблески пламени играли на каменном лице.
     - Я ведь знала, что ты  не  успокоишься,  Зигмунд.  С  самого  начала
знала.
     - А я ждал тебя. Ты покажешь нам путь в Столицу?
     -  На  старости  лет  ты  становишься  однообразен,  -  Хранительница
иронически приподняла бровь. - Мы ведь уже говорили об  этом,  и  не  раз.
Твои затеи бесполезны, и в Столице ты все равно не найдешь того, что  тебе
нужно.
     - С чего ты взяла, будто знаешь, что мне нужно, Кларисса?
     - Я догадываюсь. Почему я должна делать  то,  что  принесет  Простору
вред?
     - Значит, бесповоротно? - спросил Умнейший.
     - Разве ты сомневался?
     Старик вздохнул.
     -  Сомневался  -  не  сомневался...  Говорят,  человеку   свойственно
надеяться.
     - Тебе вообще не следовало сюда приходить, а тем более втравливать  в
опасные авантюры глупых мальчишек. Ради них я предлагаю тебе уйти. И  ради
них буду молчать о вашем э-э... визите.
     - Ради них? - удивился Умнейший. - А мне почему-то казалось, что ради
всего этого, - он обвел рукой полки. - Или, может быть, я ошибаюсь? Ответь
мне, может ли Хранительница пожертвовать хотя  бы  одной  старой  бумажкой
ради спасения человеческой  жизни,  если  возникнет  такая  необходимость?
Что-то мне об этом ничего не известно.
     Каменное лицо Хранительницы ничего не выражало.
     - Мне надоело спорить с тобой еще лет двадцать назад,  Зигмунд.  Одни
люди умирают, другие рождаются. Знания хранятся вечно.
     - Сгнившие свитки с замшелыми байками. Старое вранье. Знания!
     Хранительница шагнула вперед.
     - Лучше уходи по-хорошему, Зигмунд.  Иначе  придется  ненадолго  уйти
мне, но я вернусь не  одна.  Не  думаю,  что  мои  добрые  горожане  будут
счастливы увидеть тебя здесь. И уж совсем  не  уверена,  что  мне  удастся
смирить их справедливый гнев.
     В дрожащем свете факелов Умнейший жутковато осклабился.
     - Ты всегда  была  внимательна  ко  мне,  Кларисса.  Надеюсь,  ты  не
заставишь меня долго мучиться?
     - К чему убивать? Шептуны просто внушат тебе мысль уйти из Города,  и
ты уйдешь. Сам. И больше здесь не появишься. А если  еще  раз  попытаешься
войти в Город, тебя выставят.
     - Я плохо поддаюсь зашептыванию, ты же знаешь... Конечно,  ты  можешь
приказать  зашептать  их,  -  Умнейший  показал  на  Леона   и   притихших
подростков, - и кто-нибудь из них меня попросту  пристрелит.  Уверен,  что
для тебя это оказалось бы наиболее приемлемым вариантом. Но  ты  забываешь
об одной незначительной мелочи. Чтобы позвать кого-нибудь,  тебе  придется
для начала отсюда выйти. А ты не выйдешь.
     Только  теперь  Леон  заметил,  что  Умнейший  занял  позицию   между
Хранительницей и единственным выходом.
     Властное лицо Хранительницы отразило  беспокойство.  Затем  ее  глаза
презрительно сощурились и превратились в щелки.
     - Ты не решишься мне помешать. Попробуй!
     Старик лишь пожал плечами.
     - Когда только жители Простора избавятся от  своей  наивности?  Учишь
их, учишь...
     - Ты хитер, Зигмунд. -  Хранительницу  трясло,  и  Леон  содрогнулся,
впервые увидев такую ненависть. - Чего бы ты ни добивался,  все  удавалось
тебе  лишь  благодаря  твоей  хитрости,  которая  так   легко   становится
подлостью. Не зря тебя прозвали Умнейшим, а не Мудрейшим - ты слишком умен
для Мудрейшего! Умен и подл!
     - Приятно услышать комплимент. Теперь укажи  путь  в  Столицу,  и  мы
уйдем.
     - Столицы не существует!
     - Напрасно лжешь. Подумай. Иначе может обернуться так, что - прости -
мне придется убить тебя.
     Хранительница расхохоталась.
     - Убей, Зигмунд, убей. Это ты можешь. Убери камень со своей дороги. И
попробуй найти в Хранилище упоминание о Столице.
     Умнейший  молчал.  Леону  хотелось  закрыть  глаза  и  заткнуть  уши.
Хранительница с распавшимися по плечам седыми космами походила на  степную
ведьму, какими матери пугают непослушных детей.
     - Взгляни на своих приспешников, Зигмунд. Вот  ведь  жалкий  народец.
Мальчишки, неучи - а погляди, как они отшатнулись. Неужели ты в самом деле
на них рассчитывал? Человека не перекроить заново за  несколько  дней,  ты
просто не хочешь поверить в очевидное...  Что  ж,  убей  меня,  если  тебе
позволят. Ты знаешь, что будет потом - тебе дадут убиться самому  в  горах
или болотах. А может быть, тебя загонят в  Междулесье  и  ты  высохнешь  в
мумию от жары и жажды. Выбирай.
     Умнейший медленно покачал головой.
     - Лет пятнадцать  назад  мне  предлагали  стать  Хранителем  в  одной
деревне на западе, а я отказался...  Ты  стареешь,  Кларисса,  и  привыкла
управлять дураками. Любой ум гибнет, не находя работы в полную меру  своих
сил. В прежние времена ты сообразила бы сразу,  что  я  тебя  не  трону  и
пальцем. Я поступлю иначе... - Умнейший выхватил факел из рук Леона. -  Ну
как? Теперь ты, конечно, поняла, что я собираюсь сделать.
     - Ты этого не сделаешь, - презрительно  сказала  Хранительница.  -  Я
знаю.
     - Почему же нет? - Умнейший пожал плечами. - Дощечки горят быстро,  а
пчелиная бумага  еще  быстрее.  Достаточно  прикоснуться  огнем  к  любому
свитку, и Хранилище уже не спасти. Подумай и  пойми,  что  я  это  сделаю.
Только не размышляй слишком долго - факел прогорает.
     - Ты не сделаешь этого!
     - Да?
     Выдернув из кучи первый попавшийся свиток,  старик  быстро  поднес  к
нему факел. На несколько секунд стало светлее,  в  неподвижно  расширенных
глазах Хранительницы жутко заплясало пламя.  Мальчишки  за  спиной  забыли
дышать.
     То, что осталось от  свитка,  Умнейший  швырнул  на  земляной  пол  и
затоптал тлеющие обрывки.
     - Это была модель, Кларисса. Показать на натуре?
     - Гадина! - От хриплого стона Хранительницы Леон вздрогнул.
     - Ты всегда находила для меня самые ласковые слова, -  кротко  сказал
Умнейший. - Приятно узнать, что твоя квалификация не утеряна.  Скажи  еще,
тебе станет легче. А потом покажи нам путь.
     Хранительница хрипло рассмеялась.
     - Когда-нибудь ты умрешь скверной  смертью,  Зигмунд.  Твоя  душа  не
найдет покоя на Нимбе. И люди проклянут тебя!
     - Возможно. Кстати, факел уже гаснет...
     - Помнишь наше путешествие  за  Междулесье  лет  тридцать  назад?  Ту
деревню, где ты впервые выиграл состязание  мудрецов?  Я  тогда  гордилась
тобой, Зигмунд. От той деревни два перехода почти точно  на  север,  через
Голь Покатую. Уходи! Ищи там.
     - А точнее?
     - Точнее знает Нимб.
     Умнейший покачал головой.
     - Я не думаю, что  ты  соврала,  но  на  всякий  случай  уясни  себе,
пожалуйста, одно: если  по  твоим  указаниям  мы  не  найдем  Столицу,  мы
вернемся. И тогда Нимб тебе в помощь,  Кларисса!  Нынче  времена  меняются
быстро, а беженцам твое упрямство совсем не понравится. Боюсь, как бы  они
не спалили Хранилище вместе с тобой.
     - Что еще хочешь сказать?
     - Я не пугаю, я предупреждаю...
     - Ты узнал, то, о чем молчали поколения Хранительниц. Чего  тебе  еще
надо от старой измученной женщины?
     - Путь не близок...
     Рот Хранительницы искривила усмешка.
     - Можешь не продолжать, Зигмунд. Не беспокойся. Я отдала бы тебе даже
последнеее, чтобы ты убрался из Города как можно скорее и дальше вместе со
своим стрелком.
     - И с нами! - крикнул Тирсис.
     - И с глупыми мальчишками...
     "Но без меня", - захотелось сказать Леону. Он понимал, что не  скажет
этого. Поздно возражать. Бессмысленно.
     - Прости меня, - повернулся к нему Умнейший.  -  Ты,  кажется,  хотел
остаться...
     Леон только махнул рукой.
                                 ГЛАВА 8
                               Может ли человек вообразить себя человеком?
                               А если может, то на кой ляд ему это надо?
                                                       Вопросы без ответов
     В драконьей семье не без урода. Случается, драконы-карлики появляются
на свет сами собой, и считается,  что  встреча  с  ними  в  лесу  приносит
несчастье. Гораздо чаще драконьих недомерков фабрикует человек. Для  этого
годится в принципе любой слизнивец, однако  морочники  отбирают  драконьих
личинок по каким-то неясным, только им известным признакам.
     Лишь невежа станет  выведывать  секреты  чужого  ремесла  из  пустого
любопытства. Леон знал только то, что когда из куколок выводятся маленькие
дракончики, их сажают на особую диету и морочники не отходят от них ни  на
шаг. В результате вырастают дракончики ростом  с  невысокого  человека,  а
если брать рост по холке, то и того ниже.
     Морочник - профессия  редкая,  почти  не  встречающаяся  в  деревнях.
Хороший шептун без особого труда лишит дракона воли, принудив  его  делать
то, что нужно человеку. Драконья тупость вошла в поговорку,  сам  по  себе
дракон годен исключительно на мясо и шкуру, и лишь морочник может  навести
на тупое животное мороку, заставив его вообразить, что  он  не  дракон,  а
кто-то еще. Странным образом при этом возрастает сообразительность зверя и
его способность понимать команды. Карликовые дракончики, вообразившие, что
призвание их жизни - бегать  под  седлом,  могут  мчаться  без  устали  от
восхода до заката и охотно слушаются узды.
     Щуплый мальчишка-морочник оказался словоохотливым  и  рассказал,  что
сам он занимается морокою с трех лет и среди местных морочников  считается
одним из лучших, уже  обогнал  отца,  но  до  покойного  деда,  по  правде
сказать, ему далеко, - дед  умел  все  и  однажды  даже  заставил  дракона
поверить, что тот человек, но это кончилось трагически: гнусно  подмигнув,
дракон тут же сожрал деда и дал деру в лес,  так  что  пришлось  снаряжать
специальную облаву  для  уничтожения  людоеда.  Должно  быть,  дед  что-то
напутал либо взял для  морочной  модели  совсем  уж  негодящего  человека,
осталось только вопросом  -  где  такого  взял.  Позднее  многие  пытались
повторить дедов шедевр на  карликовых  дракончиках,  однако  в  результате
самых самоотверженных усилий получались либо коварные  и  злобные  бестии,
либо мирные дебилы, абсолютно ни к чему не пригодные,  и  в  конце  концов
Хранительница распорядилась прекратить ненужное баловство.
     - А птицей он возомнить себя может? - сгорая от любопытства,  перебил
Кирейн.
     - Может, но не полетит. Только зря умрет от огорчения.
     - Жаль, - вздохнул Кирейн. - Полетали бы.
     Бегущего совиного страуса (а стоячими их никто никогда не  видел)  не
успеешь и разглядеть, как его уже и след простыл. Не то  чтобы  их  кто-то
гонял или они гонялись за кем-то - просто они всю жизнь  на  бегу  и  даже
яйца не высиживают, а выбегивают, прижимая  их  к  животу  и  темпом  бега
регулируя  температуру  инкубации.   Об   этом   знает   каждый   охотник.
Единственное, чего Леон никак не мог предположить, так  это  того,  что  у
дракончика, вообразившего себя страусом,  окажется  такой  тряский  галоп.
Леон только-только  собрался  сообщить  об  этом  Умнейшему,  как  тут  же
пребольно укусил язык и  решил,  что  разумнее  будет  помалкивать.  Ветер
свистел в ушах.
     За все время, пока готовились к походу, Кларисса так и не  показалась
на глаза, чему Леон нисколько не удивился,  зато  по  ее  распоряжению  на
место сборов принесли несколько корзин  и  плетеных  коробов,  наполненных
всевозможной снедью, немного Тихой Радости и с десяток  оплетенных  особым
способом тыквенных фляг с ручками для приторочивания к седлам.
     - Пустые... - разочарованно протянул Кирейн, взглянув издали.
     Леон попробовал на вес - фляги действительно были пусты.
     - Словам не веришь, да? - горько сказал Кирейн. - Что ж я, совсем  не
чую, что ли. А вон в той вчера еще была Тихая Радость, да кто-то выпил...
     - Фляги для Междулесья, - пояснил морочник. - Перед ним надо  набрать
воды, я хороший ручей знаю.
     Неожиданно для Леона явился Парис, долго смотрел на  сборы,  чесал  в
остатках бороды и вдруг категорически заявил:
     - Я тоже еду.
     - Зачем? - спросил Леон.
     - Зачем, зачем... Интересно мне посмотреть на  Столицу,  вот  и  все.
Помереть, что ли, так и не увидев? Помеха я вам? Хороший шептун еще никому
не мешал.
     - У нас есть морочник, - возразил Леон.
     Парис вспылил.
     - Хоть ты теперь и великий стрелок, а все равно  круглый  невежда.  С
чего ты взял, что морочник во всяком деле заменит шептуна? Он и  летягу-то
почтовую отправить не сможет, чтобы та пять раз не заблудилась в  пути,  и
это всякий неуч знает. Кто тебя учил, балбеса?
     - Ты учил.
     Мальчишка-морочник, со своей стороны, подтвердил,  что  ему  наказано
проводить путников только до предгорий, не далее: на осыпях  в  яйцеедских
горах дракончики все равно бесполезны и только  зря  поломают  ноги.  "Вот
видишь!"- возликовал Парис. Леон только развел руками.
     - Пусть едет, - разрешил Умнейший.
     Видно, и родителям подростков было внушено нечто, потому что те, хотя
и пришли проводить сыновей,  вели  себя  сдержанно.  Тирсис,  Элий,  Фаон,
Сминфей и Батт с охотой расправляли некрепкие плечи.
     Пока седлали зверей и приторочивали провизию, солнце поднялось высоко
и Великий Нимб потускнел и растворился  в  синеве.  Десять  выведенных  из
загона дракончиков, опустив головы  к  самой  земле,  пребывали  в  сонном
оцепенении. Туда, где на спине карликового уродца колючий гребень,  и  без
того недоразвитый, был аккуратно выстрижен, Леон  поместил  седло  -  туго
набитый травяной  мешок.  Завязав  под  передними  лапами  зверя  ременные
завязки, он, как  учил  морочник,  забрался  верхом  на  мешок,  попрыгал,
устраиваясь поудобнее, не удержал равновесия и заболтал ногами.
     - Драконий хвост! Тут свалишься...
     - Сунь ему ноги в лапы, - сказал Умнейший.
     Леон послушался. Мальчишка-морочник только прищурился на  зверя  -  и
тут же икры Леона стиснуло как капканом. Он без толку подергался туда-сюда
и успокоился. Свалиться теперь можно было только вместе со зверем.
     Одного дракончики не желали делать категорически:  плавать.  Фыркали,
топрощили чешую и в воду не шли ни в какую.  Совиные  страусы  терпеть  не
могут воды.  То  есть,  как  объяснил  мальчишка,  опытному  морочнику  не
составит труда заставить дракончика  увериться  в  своем  исконном  рыбьем
естестве,  однако  себе  дороже:  как  булькнет  нерыба  в  реку,  так   и
захлебнется в полной уверенности, что имеет жабры, тащи потом со дна труп,
чтобы воду не портил...
     Через реку переправились на пароме -  большом  плоту,  нанизанном  на
корень какого-то растения, протянувшийся над водой от одного  берега  реки
до другого.
     Два пеших перехода до Междулесья  дракончики  одолели  за  полдня.  У
указанного морочником ручья удалось наполнить фляги. Один раз  встретилась
небольшая  деревня,  но  Умнейший  велел  не  останавливаться,  и  Кирейн,
которому  не  терпелось,  прокричал  песнь  об  Одолении  Врага  с   холки
дракончика, не сбавляя  галопа,  трясясь  и  ляская  зубами.  Полюбоваться
эффектом ему не пришлось - деревня сошла на нет, снова дорогу стеснил лес,
замелькали ветви, стволы, редкие пятна солнца  в  просветах  переплетенных
крон. И - как отрезало.
     Лес кончился. Сразу.
     Дракончики, придерживаемые на лесных дорогах,  на  безлесной  равнине
сами перешли в галоп.
     В Междулесье не живут. Что там делать нормальному человеку? Даже мухи
там не такие, как в лесу, и садятся на кожу целыми стаями; не кусают  -  а
неприятно. Там бродят стада удивительно глупых копытных животных, возиться
с которыми не захочет ни один шептун, хоть мясо копытных недурно; там кожу
человека дубит ветер и сжигает солнце; там петляют  русла  пересыхающих  в
сухой сезон ручьев с дурной, чаще всего горько-соленой  водой;  там  почти
нет троп - иногда лишь в высокой  траве,  какой  нет  на  лесных  ласковых
полянах, пробежит, торопясь, посланный по делу  гонец  с  притороченным  к
спине кожаным мешком с родниковой водой из леса и подстилкой из  драконьей
шкуры, заменяющей постель.
     Никто не знает, зачем оно - Междулесье, и какой  в  нем  смысл,  хотя
легенд существует великое множество.  Безлесная  степь,  раскинувшаяся  на
пять переходов в самом узком месте, поражает человеческое  воображение  не
меньше, чем океан - срединных жителей Простора. Людей всегда поражает  то,
что сделано не для них. Так было, так будет, пока  земля  носит  людей,  а
когда останется последний человек, то и он спросит: зачем оно  существует,
ненужное?
     По одну руку от Леона вопил и  гикал  Тирсис,  упиваясь  скачкой,  по
другую - трясся на смирном дракончике Парис. Исходя из  каких  соображений
Умнейший решил, что шептун в экспедиции окажется нелишним, Леон не понял и
понять не пытался.  Только  за  скачкой  можно  было  забыть  и  обиду  на
Умнейшего, опять устроившего по-своему, и то, что  Филиса  снова  осталась
позади. Она даже не  пришла  проводить,  зато  явилась  Хлоя,  и  быть  бы
великому стрелку  покрыту  позором  скандала,  если  бы  одна  из  младших
хранительниц не приняла  мужественно  первый  удар  на  себя,  а  затем  и
Умнейший как-то ловко не отвлек бы фурию. Удалось расстаться без потерь, и
на том спасибо Нимбу. Впрочем, и Умнейшему тоже.
     С пушкой - это он хорошо придумал...
     Морочник и Умнейший скакали впереди. После  нескольких  попыток  Леон
сумел пришпорить дракончика и оказался рядом.
     - А ты говорил - плохо, что тебя в наши края занесло, -  не  выдержал
он. - Огневой-то припас у тебя где был? В Городе.
     Умнейший хитренько улыбнулся.
     - У меня в каждом городе такой мешок.  Даром  я,  что  ли,  ходил  по
Простору пятьдесят лет?
     Помолчали.
     - Правда, Городу это не поможет, - вздохнул старик. - Пусть даже серу
найдут и селитры наварят - великая будет удача, если завалят  хоть  одного
зауряда. Из деревянных пушек только по слизнивцам лупить, и то если смирно
сидят. Но хотя бы те, кто уцелеет, начнут что-то понимать. Эх, жаль  я  не
могу быть во  всех  городах  одновременно!  Боюсь,  судьба  вашей  деревни
горожанам не указ, не умеют они воевать и не хотят, а когда  действительно
запахнет жареным, Хранительницы им подскажут  то,  что  людям  и  без  них
захочется сделать.
     - Бежать? Прятаться?
     - Можно и прятаться, - сказал Умнейший. - По моим  грубым  подсчетам,
население  Простора  составляет  не  более  одного  -  полутора  миллионов
человек. Что такое миллион  человек  в  этих  лесах?  Многие  умные  люди,
наверно, так и думают. Ошибка лишь в  одном:  максимум  через  год-полтора
леса на планете перестанут существовать, ну и люди тоже, конечно. А  умные
так в первую очередь.
     - А ты? - спросил Леон.
     -  Попрошу  не  путать!  -  обиделся  старик  и  вдруг  фыркнул,  как
дракончик. - Я не умный. Я - Умнейший.
     Довольно скоро Леон научился  пружинить  ногами,  гася  тряску  и  не
подвергая опасности язык.
     - Ты говорил, Хранительница знает, что  Город  будет  уничтожен...  -
Дождавшись подтверждающего кивка, Леон задал мучивший вопрос: - Почему  же
она так испугалась, что ты сожжешь  Хранилище?  Ведь  оно  тоже  погибнет.
Допустим, она не сообразила в первый момент - но потом?!
     Старик ответил не сразу.
     - Она женщина, и она житель Простора. Умом верит в одно -  сердцем  в
другое. Вот тебе первый урок: не спрашивай того,  чего  пока  не  способен
понять. Для этого у тебя есть я.
     - А почему она отпустила с нами мальчишек?
     - Урок второй: не трать времени на расспросы, если можешь  сообразить
сам. Подумай.
     - Потому что они видели, как ты ее унизил?
     - Урок третий: не делись своими выводами  со  всеми  окружающими  без
разбора.
     - И много у тебя еще уроков на мою голову? - спросил Леон.
     - Урок четвертый: не дерзи Учителю!
     Припекало. Дракончики, не умея потеть через чешую,  вывалили  длинные
языки. Только теперь, ощупывая свой горячий затылок, Леон понял назначение
носимого Умнейшим на голове плетеного предмета. Да,  здесь  не  лес...  Не
будь обдувающего встречного ветра - далеко бы не ушли.
     - Велик Простор, а Нимб больше, - сказал Леон, утешая себя.
     - Ты пословицы брось, они оружие идиотов...
     - Это пятый урок? - спросил Леон.
     - Нет. Это факультативно.
     Около полудня  заметили  вдали  сверкающий  на  солнце  диск,  быстро
летящий над степью по широкой дуге. Старик закричал, требуя повиновения, и
первый заставил своего скакуна лечь в траву. Сказалась ли предосторожность
или у зауряда были иные заботы, но только он не обратил на людей  никакого
внимания.
     Кирейн еще  в  Городе  выбрал  себе  дракончика  с  особенно  тряским
галопом, а зачем - осталось загадкой до  самого  Междулесья.  Лишь  только
дракончик понесся огромными прыжками и сказителя начало швырять  в  седле,
он зажмурился и с риском  откусить  язык  принялся  отрывисто  выкрикивать
слова, оканчивающиеся на "он":
     - Леон! Звон! Стон!.. Поклон... Рулон...
     И не реагировал на действительность.
     К вечеру начал брюзжать Парис. Во-первых, его  растрясло,  во-вторых,
седло постоянно сползает набок,  а  в-третьих,  этот  драконий  недомерок,
которого любой нормальный дракон при встрече просто сожрал бы из  жалости,
так стиснул лапами его, Париса, ноги, что те уже ничего  не  чувствуют,  и
вообще не пора ли устроить привал, а? Пора ведь...
     - Отстанешь - бросим, - безжалостно отрезал Умнейший.  -  Возиться  с
тобой некогда.
     Парис замолчал.
     Поведение  Кирейна  разъяснилось  тем  же  вечером.  Когда   все-таки
остановились на ночлег у полупересохшего ручья с относительно годной водой
и  сели  перекусить  перед  сном,  сказитель  выступил  вперед.  У  Леона,
протерпевшего весь день галоп дракончика, сразу заныло в животе - слова из
сказителя выскакивали теми же рывками:
                Умен,
                    судьбою закален,
                Достойной мателью рожден,
                В бою удачлив очень,
                Вот он -
                    Леон,
                        могуч, силен,
                Свеж,
                    как лиановый бутон,
                Что расцветает к ночи.
                Он -
                    наше чудо.
                Кто он?
                    и откуда?
                Отчего ему такая почесть?
     - Здорово твой недомерок спотыкается, - съехидничал Парис.
     - Не нравится - не слушай, - взвился Кирейн. - Это пока черновик, над
ним еще работать. Способ такой -  стихотряс  называется,  а  вот  если  на
высокое дерево залезть  в  ветреный  день,  то  баллады  хорошо  писать  -
качаешься и пишешь... Ты шептун - вот и шепчи себе на здоровье, а  высокую
поэзию не трогай!
     - Охота была руки марать...
     - Цыц! Вот и Леону понравилось!
     -  Во-первых,  не  понравилось,  ты  на  него  посмотри  получше,   а
во-вторых, что он понимает, твой Леон?
     Кирейн задохнулся.
     - Леон? Не понимает?!
     На один миг Леону стало весело.
     - Парис, ты  не  прав,  -  сказал  Умнейший.  -  А  ты,  Кирейн,  про
удачливость пока вычеркни, не время еще... Хм... А впрочем, сойдет и  так,
вреда не будет. Кстати, у тебя не возникает желания написать сагу?
     - О Леоне Великом Стрелке? - оживился Кирейн. - Точно!  Песнь  я  уже
написал, а теперь в сагу переделаю.  Почему  бы  нет?  Или,  может,  лучше
начать сызнова, а песнь пусть будет сама по себе, а?
     - Лучше сама по себе.
     Поели копченого мяса, запили водой из ручья, сберегая запасы.  Кирейн
сделал один глоток, поперхнулся и воду выплеснул.
     - Гадость! Как вы это пьете?
     - Спой что-нибудь, - попросил Леон. - Только, чур, не про меня.
     Заунывная баллада Кирейна никому не понравилось, а более всех  Леону,
усмотревшему в ней все те же поползновения сказителя, так как говорилось в
балладе опять-таки о молодом и удачливом охотнике. Интрига,  правда,  была
другая:  всем  был  хорош  охотник,  но  на  состязаниях  в  стрельбе  так
засмотрелся в зеленые очи своей возлюбленной, что не  попал  не  только  в
центр мишени, но и в мишень вообще, за что подвергся осмеянию, и мало было
охотнику одного горя - подвалило другое: предмет его сердечной раны отныне
и близко не хотел подходить к  неудачнику,  и  пришлось  тому...  Наверно,
пришлось взять в жены вдову покойного брата, кисло подумал Леон, но  верна
ли оказалась догадка и какие именно действия пришлось  совершить  молодому
мазиле, осталось неизвестным, потому что как  раз  в  этом  месте  Кирейн,
давно уже бегавший глазами по сторонам, разглядел не выставленную  пока  в
круг бутыль Тихой Радости и пение прервалось; когда же сказитель отвалился
от бутыли, выяснилось, что окончание баллады он все равно забыл - впрочем,
никто особенно и не огорчился.
     - Спел бы лучше что-нибудь веселое, - проворчал Леон.
     Кирейн потер лоб - видно,  сочинял  не  сходя  с  места.  Хлебнув  из
горлышка,  подмигнул  и,  ударив  по  струнам  думбалы,  запел  с  горским
акцентом:
                Нет разумнее идей,
                Нежели гулянка
                Средь бутылей и друзей
                На лесной полянка!
     - Тьфу на тебя, - сказал Леон.
     В ту ночь Умнейшему приснился  безобразный  сон:  он  стоял  на  краю
обрыва, уходящего вниз на десятки мгновений свободного падения, а под  ним
был лес, один только лес до самого окоема, и где-то в этом лесу  наверняка
лежали деревни, невидимые, как невидимы снаружи ходы клещей-точильщиков  в
коре дерева вамп, что растет на Сиринге, невидимы - и нет их... Он пытался
отшагнуть назад, но каждое движение,  отражаясь  от  пружинящей  стены  за
плечами, толкало его еще ближе к краю,  за  которым  -  он  видел  -  лишь
пустота и ужас падения. Тогда он замер, боясь пошевелиться,  и  знал,  что
все равно выхода нет, ужас можно лишь отсрочить  и  от  падения  в  бездну
никуда не уйти, потому что она - бездна...
     Он проснулся, сел, долго  мотал  головой,  прогоняя  жуть.  Сон  живо
напомнил случай из  раннего  юношества,  когда  после  детской  бравады  и
пренебрежения опасностями, он впервые  до  озноба  испугался  высоты.  Все
когда-нибудь случается впервые. Понятно, отчего нынче снится такое...
     Междулесье жило голосами ночных животных. Робко шуршал  в  сухотравье
кто-то безопасный. На пастбище  шумно  любились  дракончик  и  дракошечка.
Сегодня на небо выползли две луны, и было  довольно  светло.  Улыбался  во
сне, чмокал губами Кирейн,  смакуя  снящуюся  Тихую  Радость;  мерно,  как
заведенный, похрапывал Парис. Леон беспокойно спал на боку, завернувшись в
обрывок вытертой драконьей шкуры, иногда вздрагивал  во  сне.  Ему-то  что
снится? Наверняка та девка... как ее... Филиса. Что еще ему может сниться.
Мальчишка еще по существу, не столь далеко ушел от Тирсиса,  как  хотелось
бы. Что из него получится, он и сам не знает, и это  еще  полбеды.  Плохо,
что я этого не знаю, а должен бы знать.
     Спокойно, Зигмунд, сказал старик  неслышным  шепотом.  Все  идет  как
надо. Медленнее, чем следовало бы, но все-таки в нужном направлении, а это
главное. Тебе предстоит сделать  много  больше,  чем  тобой  уже  сделано.
Справишься ты или нет - вопрос второй, но ты обязан  хотя  бы  попытаться.
Хотя бы.
     Спокойно, Зигмунд.
     Назавтра продолжилась та же скачка, гнали весь день и половину  ночи.
Утром третьего дня увидели горы. Над пологими увалами отчетливо  выделялся
срезанный конус Голи Покатой.
     - Нам туда? - на всякий случай показал Леон.
     - Точно. К яйцеедам.
     Леон смолчал без желания. Вообще-то к яйцеедам не  хотелось.  Хорошие
ребята, приветливые, но чересчур уж отсталые. Срам сказать: по  праздникам
их молодежь состязается в кулачном бою, а сказители все  больше  врут  про
древние смертоубийства, кто кого и чем пришлепнул, женщинам у них должного
почета нет, и вообще народ дикий. Иные за всю жизнь ни  разу  не  пригубят
Тихой Радости - не вызревают у них клубни.
     Ближе к предгорьям снова пошел лес, низкорослый и  не  сплошняком,  а
отдельными островками - от одного до  другого  пока  доплетешься,  собьешь
ноги и обгоришь на солнышке до пузырей. Воды  мало,  хлебные  деревья  так
себе, брюквенных же и вовсе нет, в сладких грибах черви ходы роют,  отчего
гриб только слаще делается - да кто ж его есть будет!  Людей  нет,  что  и
неудивительно. В таких краях жить можно, но не хочется.
     Притомившиеся дракончики спотыкались.
     - Скверное место, - поделился Леон  своим  мнением  о  Междулесье.  -
Пешком тут, наверно, не всякий гонец добредет, не то что мы.
     Умнейший повернул к нему лицо, серое от пыли. Сверкнули глаза.
     - Я через Междулесье второй раз верхом еду, а пешком ходил четырежды.
- Сказал, как отрезал.
     Леон уважительно промолчал.  Вспомнилось  давнее:  когда  всем  миром
гоняли убийцу, облаве пришлось зацепить край Междулесья, шли всего полдня,
и то трое охотников свалились от солнечного удара, а один едва не умер.
     Горы приблизились. Над Голью Покатой курился  слабый  дымок.  Простым
глазом различалось, что увалы не столь уж низки, как  казалось  издали,  а
дальше, за первыми перевалами, за Голью Покатой идут уже  настоящие  горы:
скальные стены, каменные осыпи на бесконечных подъемах, глубокие ущелья  с
быстрыми холодными речками, редкие деревни горцев-яйцеедов,  а  настоящего
леса опять нет, и зачем горы нужны - неясно. Та же Голь Покатая - для чего
дымит? Покойная старая  Хранительница  со  всей  серьезностью  утверждала,
будто на том месте, где сейчас  встал  горный  пояс,  миллиард  лет  назад
зачем-то столкнулись два  материка.  Сказители  поют  иное:  давным-давно,
когда люди устали выдумывать себе врагов,  неживое  Зло  устыдилось  своей
праздности и навалило на себя столько камня,  сколько  его  было  на  всем
Просторе, похоронив вкупе с прочим оружием непобедимый меч Синклиналь,  и,
вообще говоря, это больше похоже на  правду.  Какая  такая  Столица  может
лежать в горах, коли о ней не знают и яйцееды? Под горами - иное дело, там
ей и место...
     В первом же распадке между увалами нашлась крохотная, домов в  десять
деревня - не яйцеедская и не лесная, а меняльная.  Как  пояснил  Умнейший,
бывавший здесь прежде, с гор сюда идет  черно-красный  порошок,  таящий  в
себе будущее железо, и расходится отсюда по восточным лесам, которые  куда
обширнее западных  и  тянутся  без  перерыва  до  противоположного  берега
океана. Взамен горцы  получают  кое-какую  утварь  и,  главное,  фрукты  и
копченое драконье мясо, потому что прожить  всю  жизнь  на  одних  птичьих
яйцах хотя и возможно в принципе, но удовольствия мало. С полсотни жителей
деревни занимаются тем, что устраивают отдых обеим меняющимся сторонам, за
что имеют свою долю, но и нас, добавил  Умнейший,  накормят  с  охотою,  а
Кирейн им за это стихи почитает.
     И верно: узнав Умнейшего,  накормили  так,  что  путники  едва  могли
двинуться с места; затеяли было готовить праздник и огорчились, узнав, что
путникам надо не медля ни часа отбыть дальше. Умнейший торопил,  не  давая
покоя. О детенышах Железного Зверя селяне были извещены - но  нет,  ничего
похожего над горами пока не появлялось и, даст Нимб, не появится. Песнь об
Одолении Врага, тоже, как видно,  доставленную  почтовой  летягой,  многие
знали наизусть, а Кирейн с седла прокричал то, что насочинял в  Междулесье
и сорвал аплодисменты.
     На Леона глазели ничуть не меньше, чем на  Умнейшего.  Одна  девушка,
коварно подойдя сзади, обвила его шею руками  и,  прежде  чем  Леон  успел
деликатно отстраниться, оглушила его поцелуем точно в ухо.
     - ?
     - Так. Когда состарюсь, будет о чем внукам рассказывать, - улыбнулась
она.
     И ушла, покачивая бедрами. Леон, краснея, поковырял в ухе.
     - Привыкай, - посоветовал Умнейший.
     Уставшие дракончики трусили расхлябанной рысцой, часто спотыкаясь  на
подъемах и рискуя сломать себе шею на спусках. Совиные страусы терпеть  не
могут неровной местности. То, что скоро они окажутся бесполезными, понимал
каждый. Мальчишка-морочник все чаще поглядывал назад.
     Умнейший, нагнувшись с  седла,  ловко  подцепил  с  былинки  какую-то
козявку.
     - Как называется?
     - Шершавница рогатая, горный подвид, - ответил Леон, мельком взглянув
на насекомое.
     - Так. А эта?
     - Не эта, а этот. Листокрут сиреневый, непарноглазый.  Осторожно,  он
ядовитый...
     - Но ведь не укусит? - спросил старик.
     - Не укусит.
     - Все знаешь...
     - Кто же этого не знает? - удивился Леон.
     Старик посопел.
     - Тогда ответь мне  на  один  вопрос.  Люди  поселились  на  Просторе
пятьдесят-шестьдесят поколений назад. Легко подсчитать, что при нормальной
рождаемости, да еще с  вашим  ползучим  матриархатом  и  отсутствием  войн
население планеты должно было достигнуть  нескольких  миллиардов  человек.
Почему этого не произошло, не знаешь? При здешней-то благодати?  Вот  хотя
бы ты - почему у тебя нет детей?
     - Пью грибной сок, - признался Леон.
     - Я не спрашиваю, что ты делаешь. Почему у тебя нет детей?
     - От Хлои?
     - Понял... Ладно, отставим в сторону стрелка  Леона.  Допустим  даже,
что некие древние обычаи ограничивают рождаемость, хотя лично я  нигде  не
замечал даже намеков на какие-либо обычаи в данной  сфере.  Но  завезенные
переселенцами кошки и  собаки?  Им-то  кто  мешал  расплодиться  по  всему
Простору и свести к нулю мелкую фауну? Куда делись местные  хищники?  Коль
скоро их нет - почему травоядные не размножились настолько, чтобы  пожрать
всю зелень? Забавный мир... Масса мелких зверьков ядовита, но  никогда  не
кусается. Однажды я уговорил одну  ящерку  попробовать  собственного  яда.
Бедняга  издохла  через  три  секунды.  А  почему  кровососущие  насекомые
сторонятся человека? Молчишь... - Старик перевел дух. - Правильно молчишь.
Вот за ответом на эти вопросы мы и идем.
     - А я думал, мы идем за оружием, - не выдержал Леон.
     - Мы и идем за оружием, можешь мне  поверить.  -  Умнейший  помолчал,
кривя бескровные губы. - За самым страшным оружием, какое только  есть  на
этой планете.
     Оружия пока не было, и сколько до  него  оставалось  идти,  никто  не
знал. Стояли горы - впереди и сзади. И те, что впереди, были выше.
     - Спустишься на поверхность.
     Гигантская  туша  Нбонг-2А-Мбонга  колыхалась  перед  Й-Фроном,   как
студень, мясистый жабий рот двигался с заметным усилием, и было непонятно,
кто из двоих отдает приказ: Мбонг или Нбонг?
     Какая разница! Приказ, несомненно, согласован с Ульв-ди-Уланом,  если
не исходит от него лично. Ограниченно ценные наиболее подходят для  черной
работы. Дин-Джонг, разумеется, оставлен про запас.
     Что ж. На поверхность так на поверхность.
     - Заброска туннельной камерой? - спросил Й-Фрон.
     - Нет. Активный скафандр. Спустишься по наводке  как  можно  ближе  к
Девятому. Там проблема: потеря двух зауряд-очистителей. Выяснишь причину.
     Ясно.  Потеря  одного  зауряда  может  насторожить,  но  никогда   не
считается серьезной проблемой и  списывается  на  случайности.  От  Мбонга
Й-Фрон  знал:  два  потерянных  зауряда  ставят  под   вопрос   надежность
автоном-очистителя.  Без  сомнения,  дистанционная  поверка  Девятого  уже
произведена, отклонений не выявила и признана недостаточной.
     - Доложить немедленно или по возвращении?
     - Сказано: активный скафандр, дебил!
     Говорил все-таки Нбонг.
                                 ГЛАВА 9
                             Законы эволюции нерушимы: если бы альпинистам
                             приходилось  спускаться  с гор  на карачках и
                             притом лицом  вперед, их руки  были бы  вдвое
                             длиннее ног.
                                                   Приписывается Умнейшему
     Похоже, по дну ущелья некогда протекала речка, а потом воду отвели  и
проложили широкую дорогу. Но, конечно, это только казалось.  Леон  фыркнул
от глупой мысли. Кому нужно тратить силы  на  дорогу,  по  которой  десять
человек могут идти в ряд? Кому она нужна такая? Наверняка речка сама нашла
более удобный путь, а  вот  эти  глыбы  -  они  упали  сверху  уже  потом,
растрескав затвердевшее как камень русло.
     Третий   день   шли   пешком.   Деревень   больше   не    попадалось.
Мальчишка-морочник, не слушая увещеваний,  увел  своих  дракончиков,  лишь
только путники одолели первые увалы. Уйму времени убили, обходя по горячей
земле кратер Голи Покатой, и дышали серными испарениями.  Долго  лезли  на
перевал и долго спускались с него,  зато  нужное  ущелье  Умнейший  указал
сразу.
     - Там и нигде больше.
     Старик бодро шагал впереди, вертя головой с  неподдельным  интересом.
Справа от Леона шел Тирсис, неся на плече духовую трубку, слева - Сминфей.
Элий, Фаон и Батт держались на шаг позади.
     - Твоя гвардия, - пошутил Умнейший.
     Леон не вполне понял, но переспрашивать постеснялся.
     Уклон дороги ощутимо возрастал.
     - Нас кто-то догоняет, - объявил Парис.
     - Зауряд? - встрепенулся Кирейн.
     Леон счел разумным изготовить к стрельбе  духовую  трубку.  Тирсис  и
гвардия почти без суеты последовали его примеру.
     - Нет. Живое.
     - Подождем?
     Из-за поворота ущелья галопом вынесся мальчишка-морочник.  Следом  за
ним,  низко  опустив  лобастые  головы,  топотали  все   девять   порожних
дракончиков. Прежде чем мальчишка успел осадить скакуна,  Леон  заметил  у
него за  седлом  растрепанную  почтовую  летягу,  уцепившуюся  когтями  за
травяной мешок.
     - Город? - только и спросил Умнейший.
     Мальчишка пошмыгал носом и разревелся.
     Послание, писаное на свитке пчелиной бумаги, читали  вслух  несколько
раз, запоминая. Налет на Город совершил один-единственный  зауряд,  упрямо
названный в послании детенышем Железного Зверя. Как  обычно,  он  появился
неожиданно и успел натворить дел,  прежде  чем  горожане,  глядя  на  свои
пылающие  дома  и  мечущихся  по  улицам   беженцев,   сообразили   что-то
предпринять. Стрелки, не успевшие собраться в кучу, встретили детеныша  не
дружным залпом, как предполагалось, а кто во что  горазд  и  не  причинили
тому ни малейшего вреда, хотя иные и хвастались потом, что  попали.  ("Нас
там не было", - встрял Тирсис. Ему велели молчать.) Сложилось впечатление,
что детеныш сбит с толку множеством целей, во всяком случае, он  несколько
раз пролетел над Городом, бесприцельно расшвыривая  огненные  клубки,  что
дало многим время добежать до леса, и лишь когда надрывно бухнула пушка  -
вторая, которую сделали лишь накануне, - выбрал себе первоочередную  цель.
Пушку он сжег и отстрелял поодиночке разбегающихся канониров,  после  чего
обратил внимание на главную площадь. Четвероног оплавился и перекорежился,
однако спас множество прячущихся под ним людей (подземное  убежище  только
собирались начать копать), в то  время  как  кузнец  Аконтий,  прогнав  от
первой пушки всех горячих и торопливых, собственноручно наводил деревянное
орудие. От удара визжащей стаи камней и железных  обрезков  детеныш  будто
споткнулся в полете ("Что они у них, из  картона,  что  ли?"  -  поразился
Умнейший) и упал в реку, где малое время  спустя  взорвался,  окатив  весь
Город жидким илом и дохлой рыбой.  Помня  предостережение,  большая  часть
горожан  в  тот  же  день  ушла  в  лес,  прихватив  с  собой  лишь  самое
необходимое...
     - Им через Междулесье уходить надо, - вставил Умнейший.
     Последняя часть послания была размыта и не читалась.
     - В следующий раз не реви над историческими документами.
     - Много погибших? - спросил Леон.
     Мальчишка только всхлипнул.
     - Твои-то родные целы? - спросил Умнейший.
     - Целы.
     - Тогда тем более не реви.
     Выходкам Умнейшего давно перестали удивляться.
     - А ты почему вернулся?
     - Так велели, - объяснил, шмыгая,  морочник  и  показал  на  размытую
часть послания. - Аконтий сказал, мол, своими руками в землю  вобью  того,
кто еще скажет слово против Леона и Умнейшего. Вот новая  Хранительница  и
велела мне: останешься сколько надо, написала, и поможешь...
     - А... прежняя Хранительница? - каменея, спросил Умнейший.
     - Сгорела вместе с Хранилищем.
     Старик  молча  отошел  в   сторону   и   долго   был   неразговорчив.
Приблизившись к нему на следующем привале, Леон увидел: Умнейший плачет.
     Нбонг не спит - сегодня наши периоды бодрствования совпали.  Не  могу
сказать, что мне это очень по душе. В такие моменты брат принимает решения
сам и лишь изредка советуется со мной.
     Я наверстаю свое потом.
     Вчера коммодор Ульв-ди-Улан позволил лидер-корвету вильнуть на  более
высокую орбиту, где тот сумел подхватить на периферии роя довольно крупный
каменный обломок и переработать его в активную массу.  Отсеков  в  корабле
прибавилось - впрочем, большей частью массы обломка  лидер-корвет  укрепил
собственную броню.
     Последнее время у него новое развлечение:  выращивает  пыль  в  самых
труднодоступных местах и заставляет ограниченно ценного ее вытирать.
     Если корабль достаточно долго находится без дела, он  дичает.  Витков
двадцать назад он, например, выкинул  такую  штуку:  понаплодил  в  каждом
отсеке по нескольку сотен безобразных  на  вид  штуковин,  которые  назвал
почему-то "реле", и до того увлекся щелканьем, что впервые за время полета
не подчинился прямому  приказу  коммодора  -  пришлось  поднимать  со  дна
бассейна Хтиана, чтобы тот гаркнул.
     У него это хорошо получается.
     А сейчас корабль не весьма расположен делиться активной массой с  кем
бы то  ни  было,  и  менее  всего  с  ограниченно  ценным.  Распустился  и
своевольничает.
     "Вторая степень защиты ему подойдет?"
     "Нет. Сделай хотя бы пятую". - Это отвечает брат.
     "Может быть, третью?"
     "Пятую, и без халтуры. Й-Фрон должен благополучно достичь поверхности
и вернуться".
     "Тогда сокращу ему рацион по прибытии", - бурчит корабль как  бы  про
себя, но мы, конечно, слышим.
     Для "Основы Основ" нести в себе ограниченно ценного -  само  по  себе
оскорбление. А уж растить ему скафандр и вживлять Пароль...
     Потерпит.
     "Отставить! - вмешиваюсь я. - Й-Фрон еще  пригодится.  Вопросы  есть?
Делай".
     Пыхтит от обиды, но делает.
     Теперь снова ехали верхом, что одобрил  даже  Парис,  успокоивший  на
пеших переходах растрясенные в Междулесье внутренности, зато сбивший ноги.
Скальные стены вроде бы сделались ниже. Дорога петляла вместе  с  изгибами
ущелья, попадались покосившиеся полосатые столбики, и теперь  уже  каждому
было ясно, что это, как ни странно,  дорога,  не  что-нибудь.  И  вдруг  -
кончилось.
     Когда-то дорога уходила здесь вовнутрь горы. Но то было когда-то.
     - Завал, - констатировал Леон.
     - И очень давний, -  удрученно  заметил  Умнейший.  -  Что  ж,  этого
следовало ожидать. Эх,  драконов  бы  сюда  пригнать,  -  помечтал  он.  -
Настоящих, тягловых, с хорошими морочниками...
     Он долго  ходил  вокруг  нагромождения  валунов,  чертыхался  и  даже
пробовал расшатать некоторые глыбы без всякого толку. Потом сказал:
     - Будем искать другой путь.
     - Где? - спросил Леон.
     Умнейший показал пальцем вверх.
     За завалом Леон скоро понял, чем отличается дорога  от  русла  бывшей
реки. Дракончиков пришлось вести в поводу. Стены ущелья все чаще сменялись
ненадежными осыпями, того и ждущими, чтобы обрушиться от случайного  чиха.
Пока нашли подходящий для подъема длинный склон, стало вечереть.
     - Заночуем здесь? - спросил Леон.
     - Заночуем в Столице! - рявкнул Умнейший.
     Леон замолчал, а Тирсис  с  товарищами  стали  переглядываться.  Если
старик еще не выжил из ума, то вряд ли был далек от  этого.  Подняться  на
этакий склон - ногам работы до утра.
     Дракончики, как и ожидалось, оказались бесполезными. На  подъеме  они
плохо держали равновесие, немилосердно скребли ступнями седоков по  камням
и продвигались еле-еле. Понятно: если бы  совиные  страусы  умели  жить  в
горах, они бы здесь и жили. Один  дракончик  перекувырнулся  через  спину,
чуть не сломал шею себе и Фаону.
     - Вперед! - хрипло и зло  понукал  Умнейший,  когда  попытка  одолеть
склон верхами окончилась там же, где началась. - Пешком! Найдем где-нибудь
площадку и заночуем.  У  нас  нет  лишнего  времени,  поймете  ли  вы  это
наконец!..
     - А я? - спросил морочник.
     - А тебе спасибо, и иди разыскивай своих.
     - Я не о том, - сказал мальчишка и покраснел от волнения. - Есть один
способ...  Зачем  же  внушать  дракончикам,  что  они  непременно  совиные
страусы?
     - А кто? Эскалаторы? Какой здешний зверь может  бегать  по  горам,  а
летать они не...
     Краснея пуще прежнего, морочник под  строжайшим  секретом  рассказал,
что научился от деда  морочить  дракончиков  до  того,  что  они  запросто
воображают себя несуществующими  зверями,  о  которых  только  в  былях  и
поется,  и  даже  тварями  совсем  небывалыми,  как  например,  откровенно
сказочный страшноногий зверь пферд, он же хорс, он же  кобыл,  -  все  это
имена тайные и ложные, а подлинного не существует. Дракончик с  внутренней
сущностью пферда-кобыла бегает по равнине не  столь  быстро,  как  совиный
страус, но зато может брать  подъемы  и  по  вине  коротких  передних  лап
бесполезен лишь на спусках.
     - Ну-ка, ну-ка, - поощрил Умнейший.
     Мальчишка весь взмок, наводя новую мороку,  но,  по-видимому,  навел.
Подняв зады, дракончики встали на четыре лапы, дружно замахали хвостами  и
потянулись за пучками травы, а один, вскинув  голову,  издал  прерывистый,
неприятный для слуха крик.
     - А почему он страшноногий? -  спросил  Кирейн,  беспечно  подходя  к
зверю сзади.
     Дракончик, легко поднявшись на  передние  лапы,  отмахнул  задними...
Онемевшего от неожиданности сказителя пришлось выкорчевывать из  расщелины
скалы, где его защемило после короткого полета.
     - Предупреждали ведь, - развел руками  морочник.  Умнейший  отчего-то
хихикнул.
     - Спереди тоже лучше не подходить, особенно без угощения. Укусит.
     Пределы его знаний были безграничны.
     Мотая головами, дракончики полезли вверх. Приходилось цепко держаться
за гребень, потому что теперь животные, отпустив ноги седоков, упирались в
склон всеми четырьмя лапами, зато и поднимались довольно скоро.
     - Кому не лень, тому есть чему поучиться даже на Просторе, -  заметил
старик. - Только кому здесь не лень?
     - Здорово! - восхитился Леон, не слушая.
     - В Межделесье я их на ночь так заморочивал, - сообщил  мальчишка.  -
Удобно: спишь, а они пасутся рядом и никуда не уйдут, потому  что  вольфов
боятся.
     - Кто еще такие? - спросил Леон.
     - Точно не знаю, но они их боятся...
     Не какая-то там площадка для ночлега - ровное  плоскогорье  встретило
путников на вершине подъема. Топлива не нашлось.  Тотчас  дал  себя  знать
холодный ветер, и Кирейн вслух пожалел, что не заночевали в ущелье.  Спали
тесно прижавшись друг к другу и набросав на себя драконьи  шкуры.  Вернее,
пытались уснуть, слыша сквозь полудрему жалобное ржание сбившихся  в  кучу
дракончиков. Наутро обнаружилось, что один околел.
     - Они же тепло любят, - со слезами на глазах причитал морочник. - Они
же с равнины!
     Следующая ночь стоила жизни еще трем дракончикам. Теперь  уже  четыре
зверя несли на себе по двое седоков, и было ясно видно: еще одной холодной
ночевки им не выдержать. На мальчишку-морочника было жалко смотреть.
     Деревень на холодном плоскогорье не было.  И  не  удивительно,  решил
Леон, стуча зубами и пытаясь согреть руки о шею дракончика. Горы  обширны,
а людей в горах мало. Поселись они все здесь, а не в долинах, их бы  скоро
не стало совсем.
     Тихая Радость кончилась. Кирейн стал окончательно невозможен:  горько
ныл, жалуясь на холод,  сочинять  не  желал,  а  если  просили  что-нибудь
почитать, начинал одну и ту же историю про неловкого шептуна  Нарцисса,  у
которого от удара драконьего хвоста отвалились  усы.  Часто  шмыгал  носом
Батт и не скулил, очевидно, только потому, что боялся насмешек.
     Умнейший сделался  хмур,  часто  взбирался  на  возвышенности,  чтобы
оглядеть окрестности, раздраженно бормотал непонятные  слова,  то  и  дело
чертил что-то на клочке пчелиной бумаги и в конце концов разорвал бумагу и
выбросил обрывки. Путь,  указанный  им,  зигзагом  пересек  плоскогорье  и
теперь, судя по всему, приближался к его краю.
     - Если это вообще существует, то где-либо здесь, - сказал он наконец.
- Ищите.
     - Что искать? - спросил Леон, оглядываясь.
     - Не знаю. Но смотри в оба... Стоп!..
     Бездорожье пересекла тропинка.
     - Вот и нашли.
     Была тропинка едва приметна, петляла среди валунов, местами пропадала
вовсе, и Леон со стыдом осознал, что вряд ли заметил бы  ее,  несмотря  на
весь охотничий опыт. Наверно, Умнейший все же знал, что искать.
     - Видишь гору? - показал старик. - За ней  в  долине  деревня,  а  по
подошве идет хорошая тропа. Эта тропинка туда и ведет.  Я  в  той  деревне
гостил дважды и знать не знал, что Столица рядом.
     - Разве в деревне про Столицу не знают? - поразился Леон.
     - А ты решил, что Столица  -  селение?  -  усмехнулся  старик.  -  Не
надейся. Больше одной души  в  тайном  месте  жить  не  может,  иначе  оно
перестает быть тайным. И эту-то душу мы, надеюсь, скоро  увидим.  Скажи-ка
своим орлам, чтобы приготовились.
     - К чему?
     - Ко всему. Мне почему-то кажется, что тут нас с дороги не накормят и
Тихой Радости не нальют. Может быть - к бою.
     - С человеком? - отшатнулся Леон.
     - Ты, вижу, еще плохо понимаешь,  что  такое  человек,  -  проговорил
Умнейший и вдруг вспылил: - С противником! Понял? А человек он или  нет  -
неважно!  -  И,  успокаивая,  добавил:  -  Сначала,   конечно,   попробуем
договориться...
     Тропинка оборвалась в круглой яме с отвесными стенами. Дна  видно  не
было.
     Спешились. Переглядывались в растерянности.
     - Карстовый провал, - определил Умнейший. - Примерно так я  и  думал.
Где-то тут должен быть спуск... - Он полежал на животе,  свесив  голову  в
яму. - Ага, лестница убрана, вон лежит. Значит, хозяин дома.
     - Покричать ему? - предложил Парис.
     - Ш-шш... У кого веревка?
     Достала веревка до дна или нет, определить было трудно.
     - Тирсис, ты первый. Духовую трубку держи наготове. Внизу не шуметь!
     Тирсис вопросительно посмотрел на Леона. Леон кивнул.
     - Далее: Сминфей, Батт, Фаон и  Элий.  Затем  я,  последним  -  Леон.
Остальным ждать наверху. Ясно?
     Голос Умнейшего  был  таков,  что  ему  повиновались  беспрекословно.
Кирейн только спросил:
     - Долго ждать?
     - Сколько надо, столько и ждать!
     Когда подошла его очередь, старик спустился вниз  на  одних  руках  с
неожиданной легкостью. У Леона вышло нисколько не лучше.
     Дневной свет сузился в неровный круг над головой. Внизу журчал ручей,
вытекая неведомо откуда и утекая неведомо куда. Бледный лишайник  цеплялся
за камни. Вытоптанная в нем тропинка уводила в темный стрельчатый проход.
     - Кто у нас самый тихий? Элий? Давай-ка вперед. Леон, ты замыкающий.
     Скоро началась такая узость, что пришлось ползти. Холодный камень под
ладонями был гладкий, словно отшлифованный. Леон  содрогнулся,  подумав  о
том, что так оно и есть. Сколько столетий люди  пользовались  этим  лазом,
коленями и ладонями полировали скалу... Странные люди  подземелья,  скорее
всего - Хранительницы, сменяющие друг друга из поколения в поколение...
     Где-то впереди лежало страшное неживое Зло.
     Лаз кончился коридором. Спотыкаясь о сталагмиты,  шли  молча,  только
чуть слышно сопел Тирсис, выставив перед собой духовую трубку.
     За ближайшим поворотом забрезжил слабый синеватый свет.
     - Светящихся  жуков  он  разводит,  что  ли?  -  шепотом  предположил
Умнейший.
     Никакие это не были жуки. Когда добрались  до  освещенного  коридора,
увидели, что свет исходит от  тонкого,  уходящего  вдаль  щупальца,  очень
похожего на стебель лианы. Но разве бывают светящиеся лианы?!
     Леон осторожно потрогал светящийся стебель.  Он  был  мягкий  и  чуть
теплый.
     - Так и есть, -  шепнул  Умнейший.  -  Здесь  и  электричество  цело.
Изотопный источник, не  иначе,  только  полудохлый...  Нет,  мы  сюда  еще
вернемся, помяни мое слово. Какое место, а! Какое роскошное место...
     Кое-где, группируясь к светящемуся щупальцу, росли пучками незнакомые
грибы на тонких бледных ножках. Леон отломил один, пожевал, плюнул.
     - Несъедобные? - спросил Умнейший.
     Скажет же...
     - Несъедобных грибов не бывает. Горчат немного.
     Звонко срывались капли со сталактитов. В  сандалиях  хлюпало.  Где-то
недалеко шумела подземная река.
     Впереди открылся зал - такой громадный, что потолка в скудном свете и
не различить. Зато был прекрасно виден постамент из серого  выкрошившегося
камня, и камня странного, потому что в зияющих впадинах, откуда отвалились
самые крупные куски, явственно торчали гнутые  прутья,  очень  похожие  на
железные, ржавые насквозь. А на постаменте стояло Зло.
     В том, что оно неживое, сомневаться не приходилось. Но от  этого  оно
не казалось менее страшным.
     Леон поймал себя на том, что готов ко всему и не очень  удивился  бы,
окажись непобедимый меч Синклиналь не  сказкой,  а  доподлинной  и  зримой
реальностью. Но то, что возвышалось на постаменте, меньше  всего  походило
на меч. Оно вообще не походило ни на что  знакомое  -  громадная  холодная
масса с множеством выступов и скругленными  углами.  Длинное,  присыпанное
пылью  щупальце,  потолще  светящегося,  но  не  светящееся  нисколько,  а
наоборот, темное и холодное, выходило из тела чудовища, змеилось по полу и
исчезало в одном из боковых коридоров.
     Леон отдернул  руку.  Вдруг  стало  страшно,  что  ОНО  проснется  от
неловкого движения. Видно, не зря Кларисса не хотела сюда пускать.  А  что
еще скажет местная Хранительница?..
     - Назад!
     Голос из темноты. Мужской, надтреснутый.  "Зад...  зад...  зад..."  -
эхо.
     Не Хранительница. Хранитель.
     Леон замер. Было слышно, как по  ту  сторону  неживого  Зла  один  из
подростков уронил духовую трубку.
     - Руки за голову! Отойти от машины!
     Кто-то из мальчишек громко икнул.
     - Вот как? Сей момент. А на сколько шагов?
     Ответная реплика прозвучала неуместно глумливо. Леон не сразу  понял,
что вопрос задал Умнейший.
     - Так на сколько же?
     - Стрелять буду, - предупредил голос.
     Леон скосил глаза. Умнейший, прячась за постаментом,  делал  понятные
знаки: сожмись, не высовывай кочан раньше времени. Затем согнутым  пальцем
постучал по шкуре чудовища. Раздался гулкий звук.
     - Ты будешь стрелять в любом случае, разве  нет?  Попробуй  сейчас  -
вдруг зацепишь не только нас?
     Грохнуло так, будто  над  самым  ухом  выстрелила  деревянная  пушка,
только резче и короче. Что-то, взвизгнув, ударило по камню рядом с Леоном.
Брызнула каменная крошка, загуляло эхо.
     - Навинти глушитель или брось валять дурака, - подал голос  Умнейший,
ковыряя в  ухе.  -  Чего  доброго,  сорвется  сталактит,  да  тебе  же  по
маковке...
     Грохот. Вспышка во тьме коридора. Эхо.
     - Попадешь в машину - мы тебе ее чинить не будем. Сам чини.
     Новый грохот. Визг, удар по камню.
     - Когда ты в последний раз практиковался в стрельбе по цели?
     Рычание  во  тьме.  Грохот.  Шляпа  Умнейшего,  поднятая  над  спиной
неживого  чудовища,  вспорхнула  птицей  и  улетела  в  сторону.  Одно  из
светящихся щупалец выкинуло фонтан искр и погасло.
     Леон нащупал оперение стрелки, вставил  в  трубку.  Стрелка  была  не
отравленная - он не взял с собой отравленных. Неужели придется стрелять  в
человека?.. Пусть даже местный Хранитель хочет убить непрошеных  гостей...
кстати, почему он хочет убить? За что? Наверно, он такой  же  сумасшедший,
как тот давний убийца, несчастный человек, от которого отступились  лучшие
шептуны...
     - Эй, Хранитель, выходи. Познакомимся.
     Рычание перешло в надрывный  кашель.  Из  темноты  коридора  появился
человек.
     К удивлению Леона, это  был  древний  старик,  выбеленный  старостью,
совсем древний, - наверно, вдвое старше Умнейшего  и  втрое  -  Париса.  В
сравнении с ним Умнейший выглядел просто юношей.
     В руках старик сжимал что-то отдаленно похожее  на  железную  духовую
трубку, только очень короткую.
     - Где вы? Я вас не вижу.
     Умнейший не спеша вышел из укрытия, показывая пустые ладони.
     - Поговорим, нет? Выстрелить еще успеешь.
     Из странной  трубки  вылетело  грохочущее  пламя.  Умнейший  даже  не
отскочил в сторону, а - Леон даже не заметил, как это произошло  -  только
что стоял тут - и вот уже в трех шагах от этого места.
     - Попробуй еще раз.
     Хранитель раскашлялся и кашлял долго.  Опасная  трубка  в  его  руках
ходила ходуном.
     - Шел бы ты в долину лечить туберкулез, - пожелал Умнейший.
     - Вы все умрете, - пролаял старик. - Никому не дозволено знать путь в
Столицу, кроме ее Хранителя.
     - И нескольких окружных Хранительниц...
     Старик расхохотался.
     - Пять поколений назад некий глупый охотник захотел осмотреть пещеру.
Можешь полюбоваться на его кости.
     - Это  так  интересно?  Кстати,  как  насчет  соблюдения  Хранителями
законов Простора?
     Снова смех.
     - Запомни, пока еще жив: у Хранителей свои высшие  законы.  Никто  не
вправе подвергать бедствиям весь Простор ради ничтожной  жизни  нескольких
человек.
     Выстрел. Прыжок Умнейшего.
     - Вот как раз о бедствиях я и хотел с тобой поговорить...
     Прыжок. Выстрел. Еще прыжок.
     - Может быть, ты позволишь мне высказаться, не перебивая?
     Хранитель не ответил, что-то делая со своей  железной  трубкой.  Леон
услышал лязг и противный скрежет.
     - Огнестрельное оружие полезно время от времени смазывать,  -  сказал
Умнейший.
     Ударом трясущейся ладони Хранитель забил какую-то деталь.
     - Я узнал тебя, Зигмунд.  Давненько  мы  не  виделись.  Помнишь  нашу
последнюю встречу? Я тогда еще в учениках ходил, а ты и  вовсе  был  чужим
сопляком. К сожалению, я слишком поздно понял, что наступит  время,  когда
ты явишься сюда. Тебя надо было убить сразу, как ты явился на  Простор.  О
Столице тебе выболтала, конечно, Кларисса?
     - Не поминай Клариссу, - попросил Умнейший. - Она умерла.
     - Как?
     - Сгорела.
     - Она выбрала не самую легкую смерть,  -  продребезжал  Хранитель.  -
Твоя смерть будет легче.
     Выстрел. Прыжок.
     - А знаешь, это начинает мне надоедать, - задумчиво сказал Умнейший.
     Выстрел. Умнейший охнул и медленно повалился набок.
     - Нет! - Заорав, Леон выскочил из укрытия.
     - Этому - вторая! - крикнул Хранитель.
     Не сознавая, что делает, Леон вскинул духовую трубку.
     - Не ты! - неожиданно крикнул Умнейший. Только что убитый или  опасно
раненный, он был уже на ногах,  в  стремительном  броске  между  Леоном  и
Хранителем. В ту же секунду Хранитель захрипел и стал оседать. Сразу  пять
стрелок торчали из его горла.
     Над темной  тушей  неживого  чудовища  показались  головы  мальчишек.
Отваленные челюсти, безумные глаза... Умнейший шипел, осторожно вытаскивая
из предплечья стрелку Леона.
     - Торопишься очень...
     "Основа Основ" выплюнул Й-Фрона  наподобие  вишневой  косточки.  Если
быть точнее, корабль плюнул им в планету.
     Когда перед ограниченно  ценным  расступился  слой  брони  и  воздух,
вырвавшийся из отсека, выдул его в черноту пространства, единственное, что
мог  сделать  ограниченно  ценный   -   это   попытаться   увернуться   от
заблаговременно выращенной лидер-корветом  ноги,  и  Й-Фрон  попытался.  С
таким же успехом плавающий  в  воде  микроб  мог  бы  попытаться  покинуть
чайник, где ему суждено свариться вкрутую.
     Пинок оказался рассчитанным довольно точно: Й-Фрон падал  в  северное
полушарие, на материк. Об  остальном  можно  было  пока  не  беспокоиться:
активный скафандр сам сманеврирует в  атмосфере  и  приземлит  свою  живую
начинку по пеленгу Девятого.
     Розовое свечение окутало его в ионосфере,  мешая  видеть.  У  верхней
границы тропосферы оно погасло. С этой высоты зона очистки казалась  малым
круглым пятачком в корочке леса. Потом корочка раздвинулась и отступила за
горизонт.
     Й-Фрон снял и свернул скафандр. Атмосфера позволяла дышать, но воздух
над недавно очищенной зоной оказался обжигающе горячим. Подошвы припекало.
Тогда Й-Фрон снова надел скафандр.
     Еще на подлете  он  активировал  имплантированный  в  черепную  кость
Пароль  -  индивидуальный  распознаватель,   телепатически   вызванивающий
простенький код, - и отметил адекватную реакцию Девятого. Тот не собирался
уничтожать вторгнувшегося пришельца, и значит, ситуация с ним была  не  из
ряда вон. Остальное поддавалось проверке.
     Автоном-очиститель лежал на дне обширного карьера. Он работал. Й-Фрон
спотыкаясь одолел спуск  и,  с  опаской  приблизившись,  коснулся  гладкой
поверхности Девятого.
     Ни тепла, ни холода он не почувствовал.
     Автоном-очиститель покорно принимал температуру  среды.  Ему  было  в
высшей степени безразлично, что думает о нем получеловеческое  существо  с
Паролем в голове.
     Й-Фрон вживил в Девятого тестер. Оставалось лишь отойти на безопасное
расстояние и немного подождать.
     Девятый не  прекратил  работать.  Через  несколько  минут  тестер  со
щелчком отпочковался, подтверждая полную исправность.  Й-Фрон  знал:  будь
иначе, тестер немедленно дезактивировал бы Девятого.
     Однако потеря заурядов?..
     Ни к чему ломать голову самому. Пусть это  делает  Нбонг-2А-Мбонг.  У
него их две. Донесение уже ушло на корабль.
     Й-Фрон выбрался из карьера. Долго он здесь  не  задержится,  активный
скафандр вернет его на "Основу Основ". Стоит приказать ему сделать это,  и
он сделает. Скафандр - часть корабля, и эта часть  во  власти  ограниченно
ценного с условным гражданством. В случайном парадоксе таится единственная
сладость десантирования на планету, особенно кислородную.  Можно  еще  раз
покинуть скафандр. Можно безнаказанно пнуть его  ногой.  Можно  пропустить
очередной виток лидер-корвета, а до  следующего  витка  успеть  слетать  к
границе очищенной зоны и посмотреть, что  там  и  как.  Только  лишь  ради
собственного любопытства, потому что клеймо ограниченно ценного не будет с
него снято никем и никогда.
     В том, что ему попросту хотелось  отсрочить  возвращение  на  "Основу
Основ", Й-Фрон признался себе гораздо позже.
     Хранитель  Столицы  лежал  навзничь,  подогнув  под  себя   ноги,   и
мертвенный  синий  свет  из  уцелевших  светящихся  стеблей  заливал   его
неестественно запрокинутую синюю голову,  острый  синий  кадык,  обтянутый
тонкой пергаментной кожей, и пять тонких стрелок,  вонзившихся  глубоко  и
тоже синих.  Капельки  темной  крови  ощупью  прокладывали  себе  путь  по
морщинам дряблой шеи.
     Не помешай Умнейший, стрелок было бы шесть.
     "Как же это мы, - то шептал, то отчаянно кричал кто-то внутри  Леона.
- Как же..."
     Мир съежился. Не стало Нимба над головой и Простора под ногами. Молча
разъехалась земля, открывая черную бездонную прорву, и в эту прорву так же
молча, не в силах испустить  крик  ужаса,  сыпались  Тирсис,  Элий,  Фаон,
Сминфей, Батт... Леон...
     - Очнись, на тебя смотрят, - скороговоркой шепнул Умнейший  и  пихнул
локтем в бок.
     Смотрят... Пусть.
     - Сминфей, сбегай-ка за Парисом и Кирейном, - нарочито бодрым голосом
приказал Умнейший. - Морочника с одрами можно отпустить, пусть ждет нас  в
деревне у яйцеедов. А  вы  четверо  посмотрите-ка,  что  там  в  ближайших
коридорах. Только чур далеко не ходить и руками ничего не трогать.
     Леон  кивнул,  когда  Тирсис  вопросительно  взглянул  на   него,   и
подростки, подхватив духовые трубки, разбежались.  Пожалуй,  даже  слишком
охотно.
     - Спасибо, - глухо сказал Леон. -  Я  этого  никогда  не  забуду.  Но
почему ты уберег именно меня?
     - Завяжи-ка мне повязку, -  вздохнул  Умнейший.  -  Не  так,  потуже,
потуже... Почему тебя, спрашиваешь? Да просто потому, что  тебе  еще  рано
убивать людей, да и мне, прости, тоже. Нам  нежелательно  даже  находиться
вблизи места, где это возможно, да так уж получилось.
     - А этим мальчишкам -  можно  убивать?!  -  вне  себя  крикнул  Леон.
Грянуло сложное эхо.
     Умнейший пожал плечами.
     - Во-первых, не шуми. Во-вторых, никакого убийства не было, разве  ты
не заметил? Была самозащита или даже несчастный случай. Я лично думаю, что
это был несчастный случай. Пожалуй,  и  твоих  орлов  убедить  в  этом  не
составит особого труда.
     - Это было убийство!
     - Вот как? Тогда заяви об этом сам  своим  мальчишкам,  если  у  тебя
повернется язык. Можешь прибавить, что это  я  вынудил  их,  простодушных,
совершить убийство, и это будет  правдой.  Но  я  бы  на  твоем  месте  их
пожалел.
     Леон промолчал.
     - Кстати сказать: в противном случае они станут  для  нас  совершенно
бесполезны...
     Леон не  стал  смотреть,  как  Умнейший  выдергивал  стрелки  из  шеи
Хранителя. Выдернув последнюю, старик  изломал  их  в  щепу  и,  зашвырнув
подальше, отряхнул руки.
     - Типичный несчастный случай...
     К тому времени, когда явились Парис и Кирейн и все снова собрались  в
зале, Умнейший  успел  снять  целый  пласт  металлической  шкуры  неживого
чудовища. Еще прежде он осмотрел оружие убитого  и  брезгливо  отставил  в
сторону.
     - Как только не  разорвало  при  первом  же  выстреле!  -  И  покачал
головой.
     - Что это? - спросил Леон. Его все еще  одолевала  противная  дрожкая
слабость.
     -  Древняя  сморкалка,  карабин.  Где-нибудь  поблизости  и   патроны
найдутся. Снимем ржавчину, смажем, и можешь взять себе, я тебя научу.  Это
еще не оружие. Главное оружие, кажется, - вот оно.
     Он долго копался в потрохах чудища, бормоча себе под  нос  непонятные
слова.  Один  раз  он  опасливо  прикоснулся  к  какому-то  металлическому
лепестку сначала пальцами, а затем, к удивлению и страху Леона, и  языком.
Затем с кряхтеньем распрямил спину.
     - Пойдем посмотрим, что тут еще есть.
     Подземная река в этом месте разливалась в небольшое озерко,  глубокое
и спокойное. Невидимые прозрачные существа плескались у поверхности,  рябя
воду.
     - Ну понятно, - сказал Умнейший. - Он тут рыболовничал, тем и  жил  -
не каждый же день в деревню наведываться. Вон и кости. А  вон  там,  -  он
потянул носом и указал на карстовую щель  в  полу  зала,  -  у  него  была
выгребная яма, только он ее отроду не выгребал...
     - Как ты думаешь, были у него ученики? - маясь, спросил Леон.
     - Может, и были. Теперь все равно. Давай-ка лучше поищем план  пещеры
в его барахле.
     Искали долго и не нашли.
     - Наверно, он помнил его наизусть...
     Прошли второй зал,  вступили  в  третий.  Змеящееся  по  полу  темное
щупальце, которое Умнейший именовал кабелем, все не кончалось.
     Местами пол был вымощен потрескавшимися плитами.
     В вековечной тишине гулко отдавались шаги. Ни Париса с  Кирейном,  ни
Тирсиса с "гвардией" давно не стало слышно - пещера оказалась  ненормально
обширна,  тут  и  тремя  группами  потратишь  не  один  день   на   беглое
исследование...
     Умнейший, шагая впереди, вслух  восхищался  подземельем,  прищелкивал
языком и ничуть не выглядел удрученным.
     - Интересно, как далеко мы от входа?
     Леон прикинул пройденное расстояние.
     - Далеко.
     - Я говорю о засыпанном входе со стороны  ущелья.  Со  временем  надо
будет  разгрести  завал.  Чую,   эти   пещеры   нам   когда-нибудь   очень
пригодятся... Ага!
     Искореженный металлический лист, попавшийся  Леону  под  ноги,  гулко
громыхнул. Несколько  железных  чудищ  непонятного  назначения  показывали
вывернутые внутренности, залитые известковыми натеками. Ржавчина,  пыль...
Кабель уходил прямо в стену небольшого зала, ровную и шершавую.  С  трудом
различался на ней странный  знак,  похожий  на  небывалый  трехлепестковый
цветок в полустертом круге.
     - Замуровано для безопасности, - пояснил Умнейший.
     Леон вслед за ним приложил ладонь к стене. Стена  была  обыкновенная,
холодная.
     - Здесь все мертво, - сказал Умнейший. - То ли сдох источник,  то  ли
просто-напросто физический износ привел к отказу. Излучатель  давным-давно
выработал ресурс. Наверяка  где-то  на  планете  скрыты  и  ретрансляторы,
только нам до них дела нет, - Умнейший поперхал. - Сказать по правде, ни в
какие склады оружия я с самого начала не верил.  Зачем  свозить  оружие  в
Столицу, если гораздо проще уничтожить на местах? А  вот  о  существовании
гипноизлучателя догадывался уже потому, что  не  могут  люди  быть  такими
ангелами, догадывался и думал его выключить. Лучшее оружие, поверь мне, не
железки, а обученные люди. Железки  приложатся.  А  он,  оказывается,  уже
бездействует  лет  пятьдесят,  если  не  больше  -  иначе   бы   я   успел
почувствовать на себе его  действие...  Я  мог  бы  догадаться  и  раньше.
Обыкновенная релаксация, инерционный хвост. Не понимаешь? Сохраняющий себя
социум самоконсервируется в собственном соку, вопрос лишь в  том,  надолго
ли его хватит... А скажи-ка мне: у вас в  деревне  никто  из  стариков  не
замечал, что молодежь стала дерзее и дети непослушнее? Стой, молчи! Старик
не старик, если на это не жалуется. Я лучше спрошу по-другому: лесная дичь
проявляла прежде признаки агрессивности?
     Леон задумался.
     - При прадедах, говорят, драконы на людей никогда не  нападали,  даже
незашептанные. Только я в это не верю.
     - Зря не веришь, - сказал Умнейший. - Я  убежден,  что  так  и  было.
Гипноизлучатель исправно работал целые  столетия  -  скажи  спасибо  вашим
предкам! Он скорее всего многоцелевой и, как  я  понял,  был  настроен  на
подавление агрессивности живых существ и, конечно, на ограничение  функций
воспроизводства, - Старик неожиданно хихикнул.  -  Представляю  себе,  как
местные хищники - те еще! - еле таскали ноги от голода,  грызли  кору,  но
отказывались активно охотиться. Видел я  один  череп  -  зубищи  в  локоть
длиной. Подобрел, вот и вымер. По существу, Простор уже один  раз  пережил
очистку, только та очистка  была  умнее  нынешней.  Хищники  не  охотятся,
паразиты не кусают, люди забыли оружие... Что ж, по правде  сказать,  ваши
предки нашли довольно радикальный способ гасить военные конфликты в  самом
зародыше! Решительными людьми были ваши пращуры...
     - Напрасно мы проделали такой путь, - констатировал  Леон.  -  Оружия
нет.
     Старик осклабился.
     - Еще неизвестно, напрасно ли. А на оружие плюнь. Достанем. Может,  и
здесь что-то найдем. Сделаем, наконец! Главное, теперь ничто  не  помешает
пустить его в ход, кроме нескольких древних суеверий. Вот теперь  начнется
настоящая работа. Нам понадобятся люди, очень много людей. И прежде  всего
нужно, чтобы они поняли: единственный их шанс остановить очистку - это  мы
с тобой. Ты и я.
     - От очистки они спрячутся в лесах, - возразил Леон.
     - Наскоки заурядов на деревни  еще  не  очистка,  -  покачал  головой
старик. - Это пока лишь разведка, знаю  я  их  методы.  Настоящая  очистка
выглядит совсем не так и начнется чуть позже. - Старик помолчал.  -  Может
быть, как раз сейчас она начинается...