Сергей ГЕРАСИМОВ
                              ГОЛЫЙ ЧЕЛОВЕК
     Андревна копала огород. Она всегда копала огород  в  свободное  время
летом, весной и осенью, не вынося свободного  времени.  Воткнув  лопату  в
землю, она разогнулась, чтобы отдохнуть.  Кто-то  отдаленно  знакомый  шел
улицей и помахал ей рукой, Андревна ответила. Она  оперлась  на  лопату  и
посмотрела вдаль. Там плавилось на солнце дымчатое море. У моря  плавились
разноцветные (с преобладанием красного) толпы  бездельников.  Андревна  не
одобряла безделье.
     Она нажала на  лопату,  но  лопата  наткнулась  на  твердый  предмет.
Андревна нажала еще раз, надеясь что  предмет  капитулирует,  но  предмет,
напротив, ожил и зашевелился.  Из-под  земли  вылезло  что-то  фиолетовое,
похожее на  паука  с  членистым  хвостом  и  преспокойно  уселось,  шевеля
клешнями.  Клешни  были  маленькие,  как   будто   ненастоящие.   Андревна
прицелилась  и  ударила  существо  острием  лопаты.   Удар   был   отточен
десятилетиями труда и легко разрезал мокрые куски кирпича,  но  фиолетовое
что-то снова выкопалось из-под мягкой земли и даже не попробовало сбежать.
     Тогда Андревна сходила за ведром и бутылью керосина.  Она  зачерпнула
существо в ведро и поставила его  на  солнышко,  а  сама  снова  принялась
копать. После первых ударов лопатой она убедилась, что копала не напрасно:
под землей клубился целый выводок таких  же,  но  маленьких.  Только  этой
нечисти ей и недоставало на огороде.
     Она бросила всех найденных в ведро и  обильно  полила  их  керосином.
Нечисть не  обратила  на  керосин  никакого  внимания.  Андревна  подожгла
керосин и вытерла руки тряпкой. Подходило время обеда и она ушла  во  двор
мыть руки. Ведро стояло на пригорке и дымило прозрачно-сизым дымком.  Тень
от дыма скользила по подсыхающей земле.
     После обеда Андревна молча возилась во дворе часа два,  делая  всякую
полезную работу,  затем  вернулась  в  огород.  Ведро  с  керосином  давно
догорело; от него отвалилось донышко. Андревна подняла  остаток  ведра  за
ручку и пригляделась: донышко и стенки ведра были неравномерно изьедены, а
от фиолетовой нечисти не осталось и следа.  Видно  ржавое  было,  подумала
Андревна и принялась копать снова.
     На город наплывала ночь, с виду совсем обыкновенная, но уже  червивая
трагедией - и слышалось уже  что-то  трагическое  в  маятниковом  мяуканьи
невидимой кошки, звавшей своего  сына  или  дочь,  утопленных  милосердной
человеческой рукой (а ведь все не верится ей, что  никогда  больше...).  И
дальние  иголочки  небоскребовских  огоньков  прокалывали,  с   переменным
успехом, близкую иву, похожую на искуственный водопад -  и  было  во  всем
этом что-то особенное.
     А звезды всегда загораются вдруг, - подумал Ульшин, случайно  зацепив
глазами небо.
     Он только что выкупался в  теплом  струистом  море  (все  еще  слышал
струйки воды, прогоняемые  мимо  ушей  каждым  гребком  кроля),  вышел  на
холодный, в миниатюрных дюнах, песок и замер почти  на  минуту,  глядя  на
цвет заката - красно-синий сменился невозможным - и  пупырышками  на  коже
ощутил прохладу. Этот дальний пляж он знал с детства - с первых  ковыряний
в песке, с первых переглядываний с соседками в пока плоских купальниках, с
первых встреч со своей будущей половиной и первых холодных, бьющих в грудь
поцелуев с запахом подсыхающих водорослей. Последние годы пляж был пуст  и
никого не интересовал, поэтому Ульшин купался  голым  -  доказывая  что-то
самому себе из  детского  (в  детстве  был  бестолково  стеснителен)  духа
противоречия.
     Он протянул руку и поднял купальный халат.
     Прожив тридцать лет в городе, он оставался  для  города  чужаком:  не
имевший того,  что  принято  называть  друзьями  и  только  предполагавший
значение этого слова; не здоровавшийся с соседями,  которые  не  заслужили
такой чести; не загорающий на потных людных пляжах...
     Он накинул халат на плечи и снова  зацепил  глазами  небо,  но  вдруг
прыгнул, задергавшись, как мертвая лягушка под током.
     Халат упал на песок и зашевелился.
     Закат, обленившись, лег на кромке горизонта и развлекал  себя  черным
силуэтом кораблика, шумели бурьянные травы, притворяясь  лесом,  в  памяти
тихо пахло шашлыками и чем-то, потерянным навсегда,  а  из  рукава  халата
выползал фиолетовый скорпион, липко скользя и поблескивая. Кажется, Ульшин
помнил, что фиолетовых скорпионов не бывает.
     Скорпион не спеша начал уползать, а Ульшин сидел, окаменев, на  песке
и чувствовал шевеление своих волос - будто превратился в Горгону  и  в  ее
жертву одновременно. В  синеве  скользнула  звезда.  "Метеорный  поток  из
созвездия Льва называется Леониды", - вспомнил Ульшин фразу  из  школьного
учебника, забытую пятнадцать лет назад - ненужный фокус памяти.
     - Кажется у меня бред, - сказал он сам себе, чтобы приободриться.
     Привычку разговаривать с собой он приобрел в последние пять лет перед
женитьбой, в годы одиночества,  острого  как  бритва  и  безнадежного  как
нераскрывшийся парашют.  Но  с  появлением  Светланы  привычка  исчезла  -
спасибо женщинам за то что любят нас, неумелых.
     Когда скорпион отполз шагов  на  двести,  Ульшин  решился  подойти  к
одежде. Смутная тревога пойманной бабочкой билась в горле. Это было похоже
на самые детские его годы, когда он мочил постель, боялся темноты до  пота
и судорог, прятался в  шкаф  от  незнакомых  людей.  Взрослые  лечили  его
бромом.
     Он побоялся тронуть халат и, обойдя его  справа  широким  полукругом,
аккуратно приподнял брюки, тряхнул их и кошмар повторился.
     Из брюк выпал ворох скорпионов поменьше, каждый величиной с пуговицу,
и с опасной скоростью стал расползаться в стороны.
     Ульшин остановился, только взобравшись на холм. Холодный ветер ерошил
волосы; облако, похожее на червяка, плыло среди ядовито-зеленых звезд и от
этого хотелось закричать и продолжать кричать пока будет воздух в легких.
     Он решил подождать полуночи и  затем  пробраться  домой  к  Светлане.
Пробираться по  городу  придется  голым:  при  мысли  об  одежде  начинало
тошнить. Что, если я вообще не могу одеться? - подумал Ульшин и  пойманная
бабочка зашевелилась в горле.
     Пока герой пробирается домой, прячась  в  тенях  кустов  и  проклиная
географические асфальты  (с  долинами,  вулканами  и  разломами  коры),  я
познакомлю вас с ним поближе.  Собственно,  ничего  выдающегося.  Родители
заранее обрекли сына на ничтожную жизнь, назвав его Нестором. Может  быть,
они стремились к противоположному, ведь в эпосе это имя звучит славно,  но
согласитесь: сейчас и у нас "Нестор" звучит ничтожно. А  Нестор  Ульшин  -
тем более.  Он  был  человеком  низко-среднего  роста,  с  короткой  шеей,
волосами и усами неопределенного цвета. Его усы  торчали  в  стороны,  что
придавало ему сходство  с  хомяком.  Правда,  хомяки  выглядят  упитаннее.
Иногда он носил очки, потому что в детстве неугомонные родители находили в
нем какой-то деффект зрения,  но  в  очках  видел  хуже.  Его  глаза  были
постоянно слегка  несчастны  -  каждый  день  и  час  изменялось  качество
несчастья, но количество его оставалось неизменным. Это свойство его глаза
приобрели еще в том нежном возрасте,  когда  ребенок  впервые  оставляется
родителями  наедине  со  сверстниками  и  сверстники  сразу  же  проверяют
прочность его костей (похоже на обряд посвящения у дикарей,  где  мальчика
режут акульими зубьями, чтобы он поскорее стал взрослым, а если не станет,
то сам виноват)...
     К счастью, ничего особенного по пути  не  случилось.  Только  однажды
голый Ульшин остановился, скользя вдоль бульвара.  Он  увидел  девочку  на
дереве. Девочка висела на молоденьком пирамидальном тополе, вся в бантиках
и белых  колготках,  и  громко  плакала.  Под  тополем  сидела  собачка  -
небольшая, но с воспоминанием об овчарской породе в окрасе. Собачка иногда
задорно взлаивала и била хвостом по  пыли.  Ей  было  весело  по  понятной
причине: всегда радостно загнать кого-то на  дерево.  Учуяв  Ульшина,  она
отошла от своей жертвы.
     - Смотри у меня! -  сказал  Нестор  негромко,  но  твердо,  и  собака
посмотрела виноватым взглядом: "ну можно?"
     - Нет, нельзя.
     Собака огорчилась и ушла. Девочка  за  это  время  успела  сползти  с
тополя (где она держалась неизвестно на чем) и улепетывала вдоль аллеи.
     До самого дома голый Ульшин больше никого  не  встретил,  улицы  были
удивительно пусты, красивы и гулки - особенно мостовые под арками.  Ночной
город был похож на сон. Кое-где горели  фонари,  превращенные  прозрачными
листьями деревьев в кружевные зеленые шары, иногда проезжали  безразличные
автомобили. Заскучавшая собака шла на расстоянии и вяло махала хвостом при
каждом взгляде  Ульшина  -  искала  дружбы.  Может  быть,  ей  был  просто
интересен голый человек.
     Светлана отнеслась с пониманием. Всю  ночь  она  гладила  Ульшина  по
голове и шептала разные успокаивающие слова, а заснула  только  под  утро.
Утром она приготовила легкий завтрак и попросила Ульшина одеться.
     - Не могу, - ответил Ульшин.
     - Как это не могу?
     - Я не могу дотронуться до одежды,  я  уже  пробовал.  Как  только  я
протягиваю руку, мне кажется, что оно там.
     - Но ты же не собираешься прожить остаток жизни голым?
     Ульшин печально помолчал.
     - Смотри, - сказала  Светлана  и  потрясла  в  воздухе  рубашкой  для
убедительности, - тут их нет.
     Ульшин снова ничего не сказал.
     - Хорошо, давай я тебе помогу, - Светлана надула губки и стала совсем
некрасивой. Она была некрасивой с детства и, конечно,  знала  об  этом,  и
пробовала  что-нибудь  сделать  с  внешностью.  Она   красила   волосы   в
неправдоподобный  черный  цвет,  носила  в   ушах   огромные   сережки   -
позолоченные, в форме шестигранных гаек, волосы перевязывала черной лентой
так, чтобы они торчали торчком, носила семь дешевых серебрянных перстней и
не носила золотого кольца,  красила  губы  в  ужасно  яркий  цвет  прелого
кирпича, покупала (в меру возможностей мужа) дорогую одежду, которая ей ни
капли не шла - то есть выглядела вполне вульгарно, но на самом  деле  была
исключительно  хорошим  человеком  с  легким  умопомрачением  в   вопросах
внешности. Нестор знал об  этом  и  научился  ее  внешность  не  замечать.
Целовались они только в темноте.
     Она попробовала надеть рубашку на мужа, но  Ульшин  вырвался.  В  его
глазах медленно остывало безумие. Светлана уткнулась в рубашку и заплакала
- без слез, чтобы не оставить пятен на ткани. Ульшин рассеяно  зашагал  по
комнате.
     - А если вызвать врача? - спросила она.
     - Я согласен.
     -  Тогда  на  работу  ты  сегодня  не  пойдешь,  -   Светлана   сразу
успокоилась, найдя решение, - я позвоню и скажу что ты заболел.
     - Я сам могу позвонить.
     - Ничего ты не можешь.
     Ульшин в душе согласился.
     В половину двенадцатого передали радионовости. Среди всякой дребедени
прозвучала серьезная нота: кто-то из местного начальства уверял, что слухи
о появлении синих скорпионов это глупая ложь, потому что таких  в  природе
не бывает. После выступления начальника выступил шут и объяснил, что пауки
и скорпионы мерещатся только после определенной дозы. А  тот,  кто  пугает
население, должен нести ответственность, желательно  уголовную,  вот  так.
Светлана поняла намек.
     С врачом им очень повезло, женщина оказалась понимающей.
     - Я не могу вам поверить, - сказала врач.
     - Вы хотите сказать, что я вру? - немного разогрелся Ульшин.
     Он сидел за самодельной ширмой из цветной  простыни,  цветная  меньше
просвечивалась. До прихода врача  он  пробовал  обернуться  простыней  или
полотенцем, но не смог: при одной мысли об этом леденели руки.
     - Нет, - сказала врач, - я вам верю, успокойтесь, я  сказала:  "я  не
_могу_ вам поверить". Вы разницу чувствуете?
     - Нет.
     - Тогда нужно слушать радио. Никаких скорпионов нет,  потому  что  их
быть не может. Тем более синих или фиолетовых. А если они  есть,  то  меня
выгонят с работы. Поэтому поверить вам я не _могу_.
     - Не преувеличивайте, - сказала  Светлана.  Сейчас  же  все  таки  не
восемьдесят шестой год.
     - Это мало что меняет, - ответила врач. - В прошлом году мой  коллега
зафиксировал случай холеры, заболела одна старушка, была очень запущена, в
общем, безнадежна. Она потом все равно умерла. А врач пропал, хороший  был
человек, работал до этого восемнадцать  лет  на  одном  месте.  И  где  он
теперь?
     - Но в прошлом году холеры не было, - сказал Нестор.
     - Как раз после этого случая стали говорить, что ее,  к  счастью,  не
было. Но я вам ничего не говорила.
     - Тогда что будет со мной? Меня отправят в сумасшедший дом?
     - Если вы будете настаивать.
     - Тогда что мне делать?
     - Придумать новую версию. Например, вас чуть было не укусила  гадюка.
Гадюка подходит?
     - Вам виднее, - сказал Ульшин.
     - У вас был эмоциональный шок, но это не повод для сумасшедшего дома,
тем более что все сумасшедшие дома переполнены.
     - Все?
     - Ну да, в пригороде есть еще восемь. Только об  этом  мало  говорят.
Плохая наследственность, слишком много пьем.
     - А что будет со мной?
     - Я выпишу больничный. Если через неделю не  станет  лучше,  придется
принимать лекарство. Не беспокойтесь, то что с вами, всегда проходит  рано
или поздно. Через несколько дней вы сможете одеться и выйти  из  дома.  Не
советую вам обращаться к психиатру.
     - Почему?
     -  У  вас  очень  редкий   случай   одеждобоязни.   Они   обязательно
заинтересуютя и начнут вас изучать. Вы проговоритесь.
     Сына Андревны звали Яшей. Он был высок, тонок и даже  чем-то  красив.
Он гулял по бульвару в черных джинсах, которые обтягивали его  ноги  (ноги
тонкие как спички и изогнутые буквой "о"), в белой рубашке, из под которой
торчала черная, в тон, майка, в туфлях с золотыми пряжками  и  на  высоких
каблуках. Одной рукой он потряхивал связку ключей, а пальцы другой засунул
в карман джинсов. Его глаза провожали гуляющих  девушек,  но  без  особого
рвения.
     Он сел на скамью, вынул руку  из  кармана  и  стал  обдирать  зеленую
краску. Как и мать, он не выносил безделья.
     - О! - сказал он и от души засмеялся:
     На скамейке сидел маленький фиолетовый скорпион.
     Яша вынул коробок и высыпал спички  на  тротуар.  Подобрав  одну,  он
затолкал скорпиона в коробочку и закрыл. Потом встал и направился к  дому,
продолжая теребить ключи.
     Дома он посадил скорпиона в стеклянную банку  и  попробовал  кормить.
Больше всего скорпиону понравилась куриная косточка.  Хотя  косточка  была
сырой и твердой, скорпион разгрыз ее без усилий. Яша  бросил  ему  горящий
окурок. Скорпион потушил окурок и отполз в сторону.
     - Ого! - сказал Яша и снова засмеялся.
     Потом он забыл о скорпионе и занялся  делом:  разделся  голый  и  без
стеснения вышел в огород. Там он открыл кран и стал поливать себя холодной
водой. Глазами он провожал девушек,  проходивших  за  заборчиком,  но  без
особенного рвения. Девушки шуршали платьями на ветру. Пахло свежим  сеном.
Яша вдруг закричал лихую песню и напугал девушек, кошку Мурку,  растаявшую
на  солнце,  и  несколько  соседских  собак.  Собаки  залаяли,  а  девушки
покрутили пальцем у виска, не оборачиваясь. Мурки уже и след простыл.  Яша
поднял кусочек кирпича и бросил его, стараясь попасть в ствол  яблони.  Не
попал.
     Яша  обслуживал  местных  богатеек,  тех,  кому  за   сорок.   Работа
превосходно оплачивалась, но была тяжелой и требовала напряжения всех сил,
а также хорошей спортивной формы и  телесной  чистоты  перед  сеансом.  На
девушек совсем не оставалось времени, девушки потом,  как  у  пилотов.  На
вырученные деньги Яша ничего не покупал - деньги девались неизвестно куда.
Впрочем, это Яшу не заботило, ему нравился процесс.
     Искупавшись,  он  надел  рабочую  форму  (черные  брюки  и  майка)  и
отправился работать. День предстоял тяжелый.
     ...Он вернулся поздно, сел в кресло и выдавил в рот банку  пива.  Пил
он мало и только некрепкое: работа не позволяла. Потом он  зажег  лампу  и
лег на ковер чтобы не скучать. Но лежать на ковре было тоже скучно  -  Яша
потянулся и провел рукой по ковру.
     - Ай! - сказал он и засмеялся:
     На обратной стороне ладоне было несколько длинных неглубоких порезов.
     Он стал на колени и начал осматривать ковер. Ковер был усыпал мелкими
кусочками стекла, совсем  мелкими.  Он  задумался,  загадка  была  слишком
трудной. Потом поднял глаза и увидел стеклянную  банку  без  скорпиона.  В
стенке  банки  был  прогрызен  аккуратный  овал.  По  столу  ползал  совем
маленький скорпиончик, меньше чем ноготь на мизинце.  Яша  щелкнул  его  и
скорпиончик улетел в неизвестность.
     Потом он включил радио и стал танцевать под музыку, обнимая  себя  за
ляжки. Музыка  быстро  закончилась  и  стали  передавать  новости.  Кто-то
рассказал о смешных сплетнях: будто бы несуществующие скорпионы уже успели
съесть двух несуществующих детей - пяти и  девяти  лет,  оба  мальчики,  у
одного голубые глаза, были одеты - и так далее,  но  все  это  не  правда.
Потом, как водится, выступил шут и еще раз  объяснил,  что  скорпионов  не
бывает.
     - Ага! - сказал Яша и засмеялся.
     Две соседских девочки: младшая Маринка и старшая Каринка, спрятавшись
в сарае, подглядывали за голым Ульшиным. Сарай был двухэтажный,  громадный
и трухлявый, с пружинящей дранкой под ногами, грозившей провалиться. Доски
были черные, с сединой от многих дождей. Голый Нестор ходил по  комнате  и
иногда показывался во всей красе,  проходя  мимо  неосторожно  оставленной
щели в занавесках.  Младшая  Маринка  смотрела  спокойно,  только  изредка
болтая головой - ей нравилось,  когда  по  плечам  стучали  длинные  худые
косички с бубончиками на концах. Старшая Каринка чуть слышно смеялась -  с
писклявинкой, как мышка.
     Голый Ульшин разговаривал с милиционером.
     - Прекратите ходить и сядте, - сказал милиционер.
     - Он у себя в  доме  и  может  делать  все,  что  хочет,  -  вставила
Светлана.
     Нестор сел на диван.
     - Не нарушая общественного спокойствия,  -  сказал  милиционер,  -  а
вдруг на вас смотрят из окна? А если там дети?
     Милиционер  подошел  к  занавеске  и  выглянул.  Каринка  с  Маринкой
нырнули.
     - А кто пожаловался? - спросил Ульшин.
     - Ваш сосед, господин Прынин.
     - Кто это? - не понял Нестор.
     - Да Прын, - сказала Светлана. (Первый звоночек судьбы)
     - Ах, Прын. И что он говорит?
     - А он сообщает, что вы гуляете  в  голом  виде  по  улицам  с  целью
совращения несовершеннолетних. И что никакой справки от врача у вас нет.
     - Есть, - сказал Нестор.
     - Здесь не написано, что  вам  позволяется  ходить  голым,  -  сказал
милиционер, разглядывая бумажку.
     Светлана задернула занавеску. Каринка с  Маринкой  посидели  немного,
ожидая, но спектакль закончился.
     Прын ел суп. Он  жил  одинокой  и  волчьей  жизнью,  где-то  работая,
зачем-то шляясь по ночам. Никто не знал где и зачем.  Иногда  он  пропадал
надолго, потом неожиданно появлялся.  Иногда  он  выходил  из-за  угла  на
совсем неожиданой улице,  подходил  и  говорил  совсем  неожиданые  слова,
которые ничего не значили поначалу, просил закурить или замечал о погоде и
снова исчезал. Его немного боялись - так, как боятся черного кота - веря и
не веря одновременно.
     Сейчас он  ел  суп  -  неторопливо,  помешивая  ложкой,  вдыхая  пар,
всплывающий в косых солнечных лучах. Суп  больно  обжигал  язык,  но  Прын
любил боль, боль помогала думать.
     Он думал.
     Он привык думать много и упорно. Нет ничего сильнее, чем мысль,  если
она направлена - так маленькая деревянная палочка становится стрелой.
     Утром он вернулся из неудачной  поездки  в  Мариуполь.  Поездка  была
неудачна по очень простой причине: она закончилась в  трех  километрах  от
города. Из города никого не выпускали. Город одели в ожерелье  из  колючей
проволоки и поставили ежи на дорогах. С наружной стороны колючей проволоки
внешнее население копало канавы и заливало их  вонючим  черным  раствором,
похожим на деготь. На  все  вопросы  ответ  был  один  и  тот  же:  ничего
страшного, идут плановые учения, все кончится через два-три дня.
     Возможно, действительно кончится, но не для всех. Уж он то  здесь  не
останется.
     Прын улыбнулся. Он улыбался очень  широко,  но  без  тени  веселости.
Просто рот был таким широким. Продолжая улыбаться, он встал, сделал шаг  к
зеркалу и выдавил прыщик. Из зеркала смотрело тяжелое лицо  с  квадратными
челюстями льва. Лицо постепенно сужалось к макушке. Седой клок  волос  над
бровью слева - память об ударе в драке двадцать три года назад.  Тогда  же
Прын получил удар в позвоночник и до сих пор слегка волочил ногу.
     Он взглянул  на  часы.  Прошло  двадцать  шесть  минут  из  получаса,
отмеренного заранее и точно, как доза лекарства.
     Быстро закончив суп, он подождал последние двадцать секунд  и  открыл
крышку кастрюли, выключил газ. Мутные струи опали и вода стала прозрачной.
На дне сидел скорпион средней величины. Прын постучал по железной стенке и
скорпион довольно резво передвинулся. Полчаса кипячения ему не  повредили.
Канавы с дегтем такой тоже не испугается, но это другой вопрос.
     Прын был умен. Умен не силой или  глубиной  отвлеченной  мысли  и  не
примитивной практичностью мелкого барышника, а умением найти нужную  точку
и давить на нее до самого конца. Говорят, есть такие  собаки,  которые  не
разжимают зубов даже после смерти. Такие страшней всего.
     Он вышел из дома и пошел к погребу. День был жарок,  как  сковородка.
Над кучей битых кирпичей зудели вечнозеленые мухи. В тени валялся ничейный
Шарик, из-за жары похожий на большую пыльную тряпку благородной расцветки:
бабушка Шарика была наполовину овчаркой. Шарик был доброй  собакой,  но  в
остальном похож на своего благодетеля: имел имел такие же тяжелые  челюсти
и любил охотиться за людьми; из-за своего малого роста предпочитал детей и
особенно, предусмотрительный, девочек.
     Прын  взглянул  на  солнце  и  зажмурился.  Ему   всегда   доставляла
удовольствие легкая физическая боль - боль ожега,  ослепления  или  удара.
Иногда по вечерам, когда было нечего  делать,  он  колол  себя  иголкой  в
ладонь, иногда резал  предплечье  безопасной  бритвой  и  не  останавливал
кровь, давая ей высохнуть, иногда вырывал себе волоски возле ушей.
     - Шарик, сюда! - скомандовал он.
     Шарик встал и потянулся во всю собачью длину, открыл пасть  шире  чем
гиппопотам из сказки про Айболита и высунул язык до самой земли.
     - Иди со мной.
     Он открыл дверь погреба и  вдохнул  холодную  зеленую  сырость.  Там,
внизу было слышно легкое потрескивание,  как  будто  кто-то  ломал  яичную
скорлупу. Три верхних ступени были чисты, но дальше скорпионы двигались  и
ползали большим шевелистым ковром.  Почему-то  эти  создания  предпочитали
низкие места.
     Он взял Шарика на руки и приласкал, чтобы собака не боялась, и бросил
вниз. Фиолетовые волны беззвучно сомкнулись, только  треск  скорлупы  стал
слышнее.
     - Даже вякнуть не успел, -  проговорил  Прыщ  задумчиво  и  продолжал
стоять, глядя на подвижные отблески.
     Каринка с Маринкой плакали в четыре ручья. Немного от боли
     (Каринку слегка укусил скорпион когда она лазила по зарослям крапивы)
но в основном из  желания  вымолить  прощение.  Метод  детей  и  женщин  -
полстакана слез и ты прощена.
     - Сколько раз я повторял что не стану  больше  повторять?  -  горозно
вопрошал старый Кац.
     Вопрос относился к  лазанию  по  чужим  сараям.  Каринка  с  Маринкой
открыли краны до упора. Слезы стекали четырьмя глязными полосочками.
     Старрый Кац был еще не очень стар, он легко поднимал мешок цемента, и
совсем не был евреем, что легко замечалось по его физиономии.  Его  голова
была похожа на толстую деревянную чурку - такую, на которой рубят дрова, а
ей хоть бы хны - он был  усат  усатостью,  сползающей  вниз,  и  краснолиц
здоровой краснолицостью богатырских пьяниц. Старый Кац был мужем  Андревны
и отцом Яши, единственным человеком, на которого Яша  обращал  внимание  и
которого слегка боялся.
     - Ну, я спрашиваю!
     Ввиду  неопределенности  вопроса  Каринка   с   Маринкой   продолжали
равномерно плакать.
     Появился Прын, как всегда неожидано материализовавшись  из  ниоткуда.
Старый Кац вздрогнул.
     - Тебе что?
     - Голый  человек,  -  сказал  Прын.  -  Они  лазили  в  сарае,  чтобы
посмотреть на голого человека.
     - На Нестора, что ли?
     - Да, из кваритры 19.
     - Да на что у него смотреть? - серьезно удивился старый Кац.
     Старшая Каринка неожиданно прекратила плакать и заявила:
     - Есть на что!
     Прын открыл пасть и засмеялся.
     - Чего смеешься?
     - Посмотри на малявку!
     Каринка снова  прекратила  плакать  и  заявила,  что  ей  десять  лет
(прибавив восемь месяцев), а в таком возрасте раньше замуж выходили.
     - Замуж собралась, - сказал Прын, - ох не к добру это все.
     Старый Кац пока не клюнул.
     - Что не к добру?
     - Не годится голым в окне стоять. Смотри, что с детьми делается. Я бы
за такое...
     Старый Кац потемнел.
     В четыре двадцать пополудни в  городе  отключилась  канализация.  Еще
через час были  перерезаны  подземные  электрокабели  и  электричество  не
смогли восстановить. Бодрые радиопередачи прекратились. Становилось тихо и
страшно.   В   канализационных   колодцах   кишело   нечто   невнятное   и
приподнималось, приподнималось, грозя выплеснуться  на  улицы  смертельным
потоком. Единственный отель  -  многоэтажный  "Гостеприимный"  был  срочно
эвакуирован,  потому  что   начал   оседать   фундамент.   Говорили,   что
"Гостеприимный" построен над бывшими каменоломнями, а в каменоломнях...
     Андревна надела парадный платок  (оранжевый  с  желтым)  и  накрасила
губы, как в праздник. Она была худа и жилиста от ежедневных трудов, и даже
в таком возрасте помада ей шла.  Сзади  Андревну  можно  было  принять  за
девушку, настолько хорошо сохранилась ее фигура. Она  привычным  движением
приостановилась у зеркала, не замечая себя.
     - Ну что, пойдем что ли?
     - Ага, - ответил Кац.
     Они поднялись на второй этаж к квартире номер 19 и старый Кац  вдавил
кнопку звонка мутным желтым ногтем.
     - Есть кто-нибудь?
     - Я не могу выйти, - ответил Ульшин.
     - Почему это?
     - Я не одет.
     - Тогда оденься, я подожду.
     Старый Кац вопросительно посмотрел на Андревну; Андревна кивнула.
     - Я занят, - сказал Ульшин из-за двери.
     - Я те дам занят, - проговорил Кац, понемногу распаляясь. - Я к  тебе
пришел!
     Он ударил  в  дверь  ладонью  и  упали,разбившись,  несколько  кусков
штукатурки.
     Андревна отрицательно покачала головой.
     Кац снова остыл.
     - Хорошо, я тебя подожду, - сказал он с мрачной уверенностью.
     Они спустились и стали ждать на крыльце.
     - Он не выйдет, зря это все, - сказал старый Кац.
     Снова появился Прын.
     - Не вышло?
     - Лучше уйди, не зли меня.
     Прын не стал злить, но остался.
     Они долго стояли молча. Приближался вечер, уже угадывался в особенной
тишине и в спокойствии мутного тумана над полями.
     - Как твоя лодка? - спросил Прын.
     Старый  Кац  единственный  в  округе  имел  большую  моторную  лодку,
настоящий катер.
     - А тебе зачем?
     - Хочу купить.
     - Не хватит денег.
     - Ну хоть дай покататься.
     - Ты умеешь?
     - Нет, - ответил Прын и снова замолчал.
     Водить катер умели только старый  Кац  и  Яша.  И  это  решало  дело.
Подумав, Прын выбрал Яшу.
     Во дворик вошла Светлана. Она выглядела  озабочено-беспутно,  похожая
на путану, которой не везет с клиентами. Несмотря  на  жару,  она  была  в
кожаной курточке и широких кожаных шортах до колен.
     Старый Кац стал на крыльце, не давая пройти.
     - Здравствуйте, - Светлана подняла глаза.
     Прын приготовился выплюнуть точно отмеренную порцию яда.
     Голый Ульшин метался по комнате. Он слышал перебранку  внизу,  но  не
мог выйти. Дело было не в скорпионах, к скорпионам  он  привык,  видел  за
сегодня уже четырех в собственной квартире и как-то  успокоился.  Послушав
радио, которое теперь выключилось,  успокоился  еще  больше:  всем  вместе
умирать не страшно, надо, значит, надо. Дело было в одежде, он  не  мог  к
ней притронуться. Он ругал себя вслух теми словами, которые знал,  но  это
не помогало.
     Светлана дико закричала внизу, неразборчиво. Кажется, она просила его
не выходить. Как жаль, что раньше он не здоровался с  этими  людьми.  Жаль
или правильно? Какая разница сейчас!
     Он высунулся в окно по пояс. Светлана каталась в пыли, а  старый  Кац
давил ее метлой, стараясь попасть в лицо. Андреевна  безучастно  стояла  в
стороне. Откуда взялась метла? - конечно, Прын принес, он всегда знает что
приносить.
     Ульшин бросился к шкафу, ища оружие. Из шкафа  выпала  груда  грязных
тряпок вперемешку с гвоздями. Он стал рыть дальше и нашел топор. Топор был
тяжел и страшен, но очень туп. Нестор взвесил топор в руке  и  понял,  что
все равно не сумеет ударить человека - ни топором, ни пальцем.  Он  ударил
топором по столу и слегка повредил себе запястье. Стол оказался неожиданно
прочным.
     Светлана снова закричала на улице.
     Он еще раз ударил по столу, на этот раз обухом, и стол, не  выдержав,
обвалился. Значит, обухом получается сильнее. Значит, нужно  бить  обухом.
Небольшой фиолетовый скорпиончик спрыгнул с карниза и шлепнулся на  пол  с
громким стуком. Неожиданно Ульшину стало стыдно  то  того  что  он  голый.
Скорпиончик посмотрел  на  голого  Ульшина  и  стал  быстро  вгрызаться  в
паркетный пол,  очевидно,  направляясь  к  первому  этажу.  Ульшин  ощутил
холодное  спокойствие.  Ушел  во  вторую  комнату  и  надел  очки.  Кто-то
внутренний действовал за него.
     Он подошел к подоконнику и положил на него большой палец.  Подоконник
широкий, дубовый, некрашеный давно. Столько раз Светлана предлагала начать
ремонт. Он перевернул топор обухом и изо всех сил ударил по  пальцу  левой
руки - разорвалась бомба. Он закричал и продолжал кричать, пока был воздух
в легких. Очки сползли  на  переносицу  и  Нестор  аккуратно  поправил  их
мизинцем, который действовал совершенно  самостоятельно.  Ноготь  большого
пальча был расплющен и уже вскипал кровью по краям. В глазах стоял туман.
     Не одеваясь, он выбежал во двор, ударил обухом красное огромное  лицо
(лицо проломилось), стер с лица очки и бросил топор.
     Он бежал в сторону заката.
     - Приведите Яшу, - сказал Прын.
     - Что? - не поняла Андревна, - он  его  убил,  да?  Разве  можно  так
просто убивать?
     Она провела рукой по лицу, размазав помаду.
     - Приведите Яшу.
     Андревна покорно поднялась и, не глядя на тело, стала  уходить.  Прын
засек время по часам.
     - Я пока схожу за ружьем, - сказал  он,  -  эту  голую  тварь  нельзя
оставлять жить.
     Пусть голый человек уйдет вперед минут на пять-семь.
     Солнце пылало вполнеба. Всю дорогу Ульшину приходилось бежать вниз  и
он видел неровные шары древесных крон, пронизанные солнцем  сверху.  Людей
почти не было. Возможно, они успевали благоразумно убраться с  дороги.  Он
спустился с холма на свой одинокий пляж.
     Неужели это было  только  вчера?  -  ива,  похожая  на  искусственный
водопад, струистое  спокойное  море,  звезды,  которые  всегда  загораются
вдруг, кошка, плачущая о погубленных детях - неужели это могло быть только
вчера?
     Он стал спускаться к морю и солнце опускалось вместе  с  ним.  Где-то
сзади была погоня, он чувствовал ее спиной. Я убью вас всех, - думал он, -
я  буду  убивать  вас,  убивать  и  убивать,  каждого  по  нескольку  раз.
Глупенький Ульшин - их бесполезно убивать. Это  так  же  бессмысленно  как
давить клопов. Клопы все равно размножаются. Здесь нужно более радикальное
средство, чем просто две руки и злость. Признаюсь, я и сам когда-то  думал
как ты и даже убивал их в своих  рассказах  пока  не  понял  бесполезность
этого занятия. К тому  же  убивать  -  недостойно  человека,  даже  такого
маленького,  голого  и  несчастного  как  ты.  Вот  ты  входишь  в   воду,
преодолевая ее приятное сопротивление (приятное, не  смотря  ни  на  что),
споткнувшись, падаешь и начинаешь плыть. Куда ты плывешь? Да,  понятно,  в
сторону заката.
     Он плыл в сторону заката. Солнце стало огромным и совсем не слепящим,
но солнечная дорожка, разбитая на живые осколки,  все  еще  больно  ранила
глаза. Вода была зеленой и прозрачной как бутылочное  стекло.  Он  опустил
голову в воду и увидел глубокие каменные террасы, опутанные водорослями  и
уже схваченные тенью. Небывалые рыбы пропылвали между камнями и глядели на
голое чужое  существо.  Там  и  сям  виднелись  живые  облачка  медуз,  их
становится меньше под вечер, и каждая становится живее. Волны уже целовали
солнце и сонная чайка выкрикнула что-то по этому поводу. Как  долго  можно
плыть в сторону заката? Какая разница - удаляясь от города, в  котором  он
провел жизнь, он чувстовал себя лучше,  вода  смывает  все,  вот  уже  нет
проклятого города; нет тех людей,  которые  сделали  его  проклятым,  даже
бедной Светланы больше нет - она осталась в том отрезке жизни, который  не
повторится. И вдруг он почувствовал сябя счастливым.  Он  перевернулся  на
спину и стал грести одной рукой чтобы не было так больно пальцу.
     Из-за  недалекого  мыса,  вытянувшегося  черной  полоской,  появилось
блестящее пятнышко моторной лодки. Лодка была  большая,  настоящий  катер.
Яша стоял за рулем и щурился от ветра. Ветер развевал его  волосы  и  лицо
казалось мужественным и спокойным. Позади сидел Прын с ружьем в руках.
     - Нужно было взять кирпичи и сумку! - выкрикнул Яша.
     Его голос был не слышен из-за ветра и гула мотора.
     - Что?
     - Кирпичи и сумку!
     - Зачем?
     - Иначе его прибьет к берегу!
     - Я взял! - соврал Прын.
     - Давай его разрежем! - предложил Яша.
     - Нет, я хочу его застрелить!  Сделай  круг  около  него,  но  только
попугай, я хочу, чтобы он испугался!
     Черная точка человеческой головы приближалась.  Прын  стучал  большим
пальцем ноги о острое ребро в переборке и радовался каждому  толчку  боли.
Из под ногтя  выступила  кровь  и  он  прекратил.  Главное  -  это  суметь
направить мысль в нужное русло; главное - это найти точку и давить на нее,
не сдаваясь, и ты победитель. Самые  страшные  собаки  -  те,  которые  не
расцепляют зубов.
     Он  оглянулся  на  город;  город,  погружаясь  в  тень,  менял  цвет,
становился фиолетовым. Может быть, его уже съедали скорпионы, почему бы  и
нет? Голым людям все равно не спастись, как бы они ни  одевались.  Как  бы
они ни одевались, все равно они голые внутри, все равно можно найти  голое
место и ударить в него - он поднял ствол и направил Яше в затылок.
     - Останови!
     - Что?
     - Останови!
     Яша обернулся и  засмеялся,  оценив  шутку.  Прын  выстрелил  чуть  в
сторону и пробил лобовое стекло: хрустальный цветочек.
     - Не понял, - не понял Яша.
     - Теперь слушай меня, - сказал Прын. - Город умер,  и  все  те  люди,
которые в нем остались. Не выпускают никого, взяли в кольцо.
     - Ну, - не понял Яша.
     - Поэтому мне нужна была лодка и  человек,  который  умеет  управлять
лодкой, то есть ты. Мы спасемся  вместе,  по  воде  можно  уйти.  Правь  в
открытое море.
     - Нет, я хочу убить голого, - не согласился Яша.
     - А я хочу иначе.
     Прын приподнялся, сделал шаг вперед и лениво ударил Яшу  прикладом  в
лицо. Яша оценил аргумент.
     Прын улыбнулся. На этот раз его улыбка была довольной - как хорошо он
все расчитал: вызвать милицию, подстрекнуть девочек, потом деда и, наконец
Яшу. Беспроигрышная цепочка. Этот  дурень  привезет  его  в  любое  нужное
место. А город пусть гибнет. Голые люди сами виноваты в том, что у них нет
брони и стальной хватки зубов.
     На фоне солнечной дорожки темнела и удалялась голова голого человека.
На город опустилась тень и он стал совсем фиолетовым.