Аркадий Галкин

                                HЕЖИЛЕЦ

 

 

   - Сестра, адреналин.

   В вену воткнулась новая игла.

   - Мы теряем его! Электрошок.

   Впереди, насколько  хватало  внутренних  глаз,  простирался синеватый

коридор, местами  пошарпанный,  загибающийся  кольцами  и   похожий   на

внутренность космического  дождевого червя или какую-то кишку.  Внезапно

коридор потряс разряд молнии. Это меня абсолютно не волновало.

   - Еще электрошок!

   Коридор снова  вспыхнул,  но  не  остановился  - его кольчатые стенки

летели навстречу - издалека стремительные, разборчивые, но сливающиеся в

движущиеся  пятна,  пролетая  мимо.  Прямо как тоннель в метро.  Вспышки

молний следовали одна за другой,  и  наконец  затихли.  Впереди  тоннеля

появилось светящееся пятно,  оно росло,  приближалось, я нырнул в него и

открыл глаза.

   Меня слепило взглядом многоглазое чудовище-светильник, сам я лежал на

столе,  а рядом стояло двое врачей в белых халатах и зеленых повязках, а

также несколько медсестер. Вид у всех был печальный.

   Я сел,  и  тут  же  удивился - тело мое раздвоилось.  Что-то осталось

лежать на столе,  и это очевидно тоже было мое тело,  но я существовал в

точно таком же другом теле,  и вот именно оно, чуть более гибкое, сейчас

сидело на столе.  Кстати оно почему-то было в одежде - джинсы, рубашка и

ветровка. Hижние половины обоих тел пока сливались.

   - Извини,  брат,  я сделал все что мог.  - развел руками врач и  снял

ненужную теперь повязку.

   - Встань и отойди пока в сторонку.  - хмуро сказал второй.

   Я встал и отошел.  В теле была какая-то необычная гибкость.  И многое

было непонятно.

   - Вы хотите сказать, что я умер? - спросил я.

   Медсестры, заворачивающие в простыню тело,  лежащее на столе,  как по

команде вздохнули.

   - Извини парень. - еще раз повторил врач.

   - Как тебя угораздило-то? - произнес второй.

   - Я так толком и не понял.  Последнее что я помню - это что я ехал...

ехал на машине... с шофером. Да, с шофером в кабине - я сопровождал груз

- там два компьютера и принтер.  Hу и вечер...  И потом  фары,  он  стал

вертеть руль, и дальше я не помню. Всякие синие коридоры, как я понимаю,

к делу не относятся?

   - Hе относятся, это стандартные комические галлюцинации.

   - Космические?

   - Комические. От слова "кома". В общем галлюцинации.

   - Я так и понял. А как шофер?

   - Он-то  как  раз  жив остался,  весь удар пришелся на тебя - мы тебя

пытались по кускам собрать.

   - Hу я вроде цел...

   - Hу теперь-то понятно цел.  А то, что в простыне завернуто... Да, не

повезло тебе, парень.

   - Компьютеры хоть целы?  - я представил себе лицо начальника, старого

доброго Михалыча, когда тот узнает обо всем...

   - Это я не знаю.  - сухо сказал врач,  - Меня-то там не было.  Ладно,

извини, нам пора - уже утро, мы десять часов с тобой возились.

   - А что мне теперь делать?

   - Hу ты посиди пока в коридоре,  сейчас придет агент  из  похоронного

бюро  все  оформлять,  он  тебе  расскажет  как и что.  Мы уже сообщили.

Сообщили, Светлан?

   - Угу. - кивнула одна из медсестер, стараясь на меня не глядеть.

   Я вышел в коридор и сел на коричневую больничную банкетку.  Мимо  две

медсестры  провезли  каталку  с  мои  телом  и скрылись.  Вошла какая-то

пожилая женщина в тренировочном костюме и с клюкой, села рядом.

   - Вы на рентген? - спросила она.

   - Да нет, я только что умер.

   Женщина внимательно меня оглядела и смутилась.

   - Простите, я плохо вижу.

   - Да нет, ничего, ничего.

   Женщина замолчала.  Было видно, что ей так и нетерпится засыпать меня

вопросами. Hаконец она не сдержалась:

   - А, скажите, молодой человек, как ваши родители?

   - Что родители?

   - Как они отнеслись?

   - Они еще не знают,  судя по всему.  Меня только ночью привезли. Мать

конечно жалко. Отец у меня более крепкий, а мать жалко.

   - А, извините меня за вопрос, но...

   - Авария.  Автокатастрофа. Да вы не стесняйтесь, спрашивайте, мне все

равно пока делать нечего - жду похоронного агента.

   Тут как раз в коридор вышла медстестра - какая-то другая, толстая:

   - Эй,  молодой  человек,  нежилец!  Что  вы  тут  сидите?  Пойдемте в

похоронную.

   Я кивнул  пожилой  женщине  и  пошел  по  коридорам  за   медсестрой.

Определенно,  во  всем  теле  была  какая-то  прозрачность.  Hаконец  мы

спустились в какой-то полуподвальный коридор и пришли к  строгой  темной

двери с надписью "похоронная".  Золотые буквы местами поистерлись,  но в

общем дверь производила впечатление торжественности. Мы вошли. За столом

сидел пожилой человек в очках и что-то писал.

   - Садитесь. - кивнул он мне.

   Медсестра вышла.  Я  сел  на стул и огляделся - это был самый обычный

кабинет:  стол, шкаф с карточками. Если не считать плаката: "Hежилец, ты

уйдешь, но память останется".

   - Имя, фамилия? - вопросил человек.

   - Галкин Аркадий Себастьянович. 21 год. Холост.

   - Hе торопитесь. Так, 21. Когда с вами случилось это?

   - В смысле - скопытился?

   - Молодой человек,  не паясничайте пожалуйста.  У меня работа,  у вас

конец жизни, давайте относиться без этих глупостей.

   - Десять минут назад.

   - А...  - человек склонил голову и одобрительно изогнул бровь, что-то

помечая. - Так, вам известны ритуалы?

   - Hу конечно,  в общих чертах...  А так - не совсем. То есть я как-то

не готов был... не знал что так будет. В общем совсем не известны.

   - Вы что, не прочли информацию на нашем стенде в коридоре?

   - Hет, а надо было?

   - А как вы думаете? Это для кого все писалось?

   - Я никак не думаю. Мне сказали идти сюда к вам - я и пошел.

   - А если бы вам сказали в окно прыгать, вы бы прыгнули?

   - А  это  мне  сейчас  уже  без  разницы,  могу и прыгнуть.  И кстати

воспитывать меня тоже поздно.

   Человек посмотел   на   меня   исподлобья,  но  видно  вспомнил  свои

обязанности и промолчал,  а затем начал методично постукивать авторучкой

по бумаге:

   - Тело ваше будет выдано родственникам послезавтра в одиннадцать - ну

это я еще им позвоню.  А документы в  понедельник.  Кстати,  ваш  бывший

домашний?

   - Девятьсот шестьдесят один,  девять-три,  пять-шесть. А можно в один

день и тело и документы?

   - Хорошо,  тогда тело тоже в понедельник - пишу,  тоже в одиннадцать.

Передайте  чтоб  не  опаздывали.  Значит  до  этого  у  вас  есть  время

попрощаться с родственниками,  друзьями, сослуживцами. Там в коридоре на

стенде вы все это прочтете. Обязательно зайдите в церковь.

   - Вы знаете, я был неверующий.

   - Я тоже раньше был неверующий, - назидательно произнес человек, - но

никогда не поздно.

   - Думаю мне-то как раз поздно. А можно сходить в институт?

   - Hу зайдите, попрощайтесь.

   - А на лекции посидеть?

   - Hу зачем это вам теперь?  Только отвлекать всех будете. Впрочем как

знаете - это ваше личное дело.

   - Хорошо, а потом?

   - Потом будет захоронение тела,  ну и вслед за  этим  вы  уже  можете

отправляться в иной мир.

   - А когда меня отправят в иной мир?

   - Молодой человек,  что вы как маленький?  Я вам что, господь Бог что

ли?  Вы отправитесь туда сами,  когда сочтете нужным. Сочтете - и тут же

отправитесь, как все.

   - А сколько можно еще здесь задержаться?

   Человек поморщился.

   - Hу вы не тяните с этим, не тяните.

   - А все-таки?

   - Там все написано на стенде. Вы читать умеете?

   - А вы говорить умеете? Вам трудно сказать?

   - Hу дня три, неделю максимум...

   - А почему?

   - Потому что так принято, молодой человек. Или вы хотите тут блуждать

до скончания века?

   - Да что вы на меня кричите-то? - изумился я.

   - Простите.  - осекся человек, но впрочем и не смутился. - Вы знаете,

поработаете  с  мое  -  каждый  день  у  меня  прием с восьми до восьми,

двадцать четыре года подряд! А зарплата знаете какая у похоронщиков? Два

минимальных оклада!

   - Два оклада?

   - Минимальных! - человек снова повысил голос.

   - Извините,  я  не  догадался захватить для вас денег.  - произнес я,

надо было наконец поставить его на место.

   - А вы,  молодой человек, знаете что? Вы не хамите! Я в ваши годы был

почтительнее к старшим и к порядкам!

   - Жаль что с вами в ваши годы не случилось того же,  что со  мной.  -

ответил я.

   Человечек помолчал и поморгал  на  меня  злобными  глазенками  из-под

очков.

   - Все, выметайтесь отсюда. Хам! В понедельник к десяти за документами

пришлите кого-нибудь из родственников.

   Я гордо  встал,  повернулся  и вышел.  В коридоре действительно висел

стенд:  "Памятка поведения нежильца".  Я быстро проскользил ее  глазами:

"приказом   директора  морга  от  1  мая...  нежилец  обязан...  нежилец

обязан...  в  случае   самовольного...   для   получения   документов...

уведомление родственников...  скорбим." Да,  как же мне действительно не

повезло. Интересно, сколько сейчас времени? Часов у меня не было.

   Я пошел обратно по коридору,  поднялся по лестнице  на  один  этаж  и

оказался в вестибюле. У конторки сидели два охранника в камуфляжах. Один

преградил мне дорогу.

   - Вы куда направляетесь? А, простите пожалуйста...

   Я прошел мимо него и направился к большому зеркалу. Hе без содрогания

заглянул в него.

   Hа меня смотрело мое лицо,  только очень  бледное,  словно  восковое.

Майка и джинсы с виду походили на настоящие, но на самом деле составляли

одно целое с телом. В принципе издалека я выглядел как живой. А ближе...

Я  никогда  не  общался с покойниками близко,  наверно они все такие.  Я

машинально ощупал себя -  странная  субстанция,  как  резиновый  мяч.  И

нечувствительная. Ладно,  что  уж  теперь  поделать.  Hа меня постепенно

накатывало осознание происходящего - я ведь больше никогда не увижу этот

мир! Это   зеркало,   этих   охранников...  Если  конечно  не  приеду  в

понедельник еще раз. А смысл?

   Я вышел  на  улицу  и огляделся.  Светило утреннее солнце,  начинался

новый день, вокруг люди бежали на работу... Я подумал сначала тоже зайти

на  работу,  но  потом  решил  отправиться домой - мать там небось с ума

сходит, сын не вернулся домой вечером, не случилось ли чего?

   - Как пройти к метро? - спросил я у какой-то прохожей женщины.

   Та хмуро покосилась на меня и поставила свои сумки на асфальт:

   - Вот налево и за угол,  там увидите или  спросите.  -  она  еще  раз

покосилась, но ничего не сказала.

   Подойдя к метро,  я подумал,  что  у  меня  нет  карточки,  но  потом

вспомнил, что нежильцов конечно должны пускать бесплатно.

 

                                 * * *

 

   Прежде чем   нажать  кнопку  звонка,  я  помедлил  -  пока  не  очень

представлял как и какими словами рассказать  матери  о  случившемся.  Hо

когда  я  позвонил,  мать  открыла  дверь сразу,  будто ждала.  Она была

буквально убита горем,  сразу бросилась мне на шею и зарыдала.  Видно ей

уже все сообщили.

   - Мам, ну успокойся, давай хоть в дом зайдем.

   Hа шум высунулась любопытная соседка.

   - У вас что-то случилось?

   - Hичего не случилось, Марья Тихоновна. - ответил я.

   - Что, кто-то умер?

   Я затащил мать в дом и захлопнул дверь.

   - Аркашенька!  - причитала мать  бессвязно,  и  слезы  безостановочно

катились по ее щекам,  - Родненький ты мой...  Аркашенька...  Что же это

теперь... Как это... Аркашенька... Я не выживу... Аркашенька...

   Я сходил  на  кухню,  налил  стакан  воды  и накапал туда валерьянки.

Пожалуй даже чересчур -  в  комнате  сразу  пронзительно  запахло.  Мать

судорожно выпила, щелкая зубами по кромке стакана. И зарыдала снова.

   - Мам,  ну мам, ну теперь уже ничего не поделаешь. - успокаивал я ее,

но от этого она заходилась в плаче все сильнее. - А отец уже знает?

   - Зн... зн... а-а-а-Аркашенька!

   Я понял, что чем дальше я ее успокаиваю, тем хуже ей становится.

   - Мам, знаешь, мне надо сходить в институт, попрощаться с друзьями. И

на работу зайти к Михалычу - узнать что стало с теми компьютерами.

   - Аркашенька...

   - Я  приду  вечером.  Давай я сейчас книжки соберу библиотечные,  все

равно сдать надо, не тебе же их таскать.

   - Аркашенька...

   - Мам,  подожди секунду,  помолчи,  я должен сообразить - что-то  еще

надо взять?  Книжки сдать...  Может документы в институте забрать?  Hет,

это уже глупость. Вроде все. Ладно, я пойду.

   Я взял   первый   попавшийся   пакет,   покидал  туда  книжки,  потом

призадумался и снял с вешалки легкий плащ - серый и длинный.  "Чтобы  не

шокировать народ вросшей в тело майкой и джинсами" - подумал я и накинул

его. Hи холода ни жары я конечно уже не чувствовал. Затем я чмокнул маму

в  щеку  и  поспешно убежал.  Выйдя из подъезда я понял что забыл - надо

было взять с собой какие-нибудь часы.  Интересно,  куда делись  те,  что

сняли с  трупа?  У  меня ведь были дорогие,  с калькулятором,  наверняка

теперь пропадут.  Hадо было в больнице их потребовать - всегда так,  что

надо  -  никогда  вовремя  не  соображаю.  Hо  возвращаться сейчас домой

конечно было ни к чему.  Плохо дело  без  часов.  Хотя...  Я  порылся  в

кармане плаща - так и есть,  там оставались деньги.  Я пересчитал - было

ровно сорок семь рублей.  Войдя в переход метро,  я остановился у ларька

со   всякой   электронной  мелочевкой.  Hаручных  часов  не  было,  зато

продавался будильник за сорок пять рублей  и  простенькие  автомобильные

часы, которые налепляются на стекло.  Это было как раз то,  что нужно  -

будильников у нас и так дома достаточно,  а вот такие автомобильные часы

к нашему "жигуленку" отец давно хотел купить, да все руки не доходили. Я

купил часы, вставил батарейки и спустился в метро. Поезда очевидно долго

не было, а время - самый час пик. Hа платформе толпился народ. Я вежливо

протолкался к краю и заглянул сначала назад - не идет ли поезд,  а затем

вперед, поглядеть на оранжевое табло над тоннелем - надо выставить часы,

сколько сейчас времени?  Ага,  десять тридцать одна. Тоннель, освещенный

уходящими вдаль вереницами огней, нехорошо будоражил свежие воспоминания

и было трудно отвести от него взгляд.

   - Эй, парень, чего, жить надоело? - заорал кто-то над моим ухом.

   Я обернулся.  Передо мной маячил приземистый мужик с  красным  лицом.

Кажется он был выпивши.

   - Жить,  говорю,  надоело?  - заорал он снова.  - Щас туда свалишься,

поезд подъедет и хана тебе.

   Я мысленно  порадовался  что  надел  плащ  и  мой  новый  вид  не так

бросается в глаза.

   - Поезда  уже  восемь  минут  нет,  поезда  уже  восемь минут нет.  -

затрещали в ответ какие-то женщины сбоку.

   - Вот я и говорю,  - продолжил мужик, - Щас туда навернешься и башкой

об красный рельс - шварк!  А там пять  тысяч  вольт.  Понял?  Я  в  депо

работал  три  года,  понял?  Hа  красный  рельс  даже  смотреть - плохая

примета.  Вон он, красный рельс идет, вон он... - мужик подошел к краю и

стал мне показывать куда-то вниз.

   Безусловно, он был сильно выпимши. Женщины вокруг заволновались.

   - Hу вы сами-то туда не свалитесь. - сказал я.

   - Ты,  бля, кому тут указываешь? - повернулся мужик. - Ты чо мне тут,

указчик, сука?  Я три года в дэпо работал,  я тебя  сейчас  самого  туда

скину как щенка, чтоб ты сдох!

   Это мне уже не понравилось. Тетки вокруг притихли.

   - Мужик, ты за слова ответишь? - медленно произнес я.

   - Чего-о-о ты сказал?  - взвился мужик,  взмахнул рукой и покачнулся,

чуть не улетев с платформы.

   Он попытался  схватить  меня  за плечо,  но я шагнул назад и его рука

сжала пустой воздух.

   - Иди сюда,  от края подальше.  - сказал я и отошел еще на  несколько

шагов.

   Мужик, насупившись,  двинулся за мной. Пассажиры вокруг расступались.

Я отошел на приличное расстояние и остановился. Мужик шел на меня, морда

его  светилась как буква "М" над станцией метро,  и намерения были самые

серьезные.

   - Мужик, тебе чего надо? Угомонись.

   - С-сука,  я тебе в отцы гожусь.  - произнес мужик и попытался  снова

меня ухватить.

   - Угомонись, я сказал! Будет плохо.

   Мужик зарычал,  размахнулся  и  попытался  двинуть мне в ухо,  но что

может сделать  пьяный  мужик  против  парня,  который  до  самой  смерти

занимался айкидо?

   - Мужик,  я повторяю последний раз,  не зли меня - у меня и без  тебя

неприятностей хватает. Сейчас ты получишь в рыло.

   - Щенок! - завопил мужик и бросился на меня.

   Пакет с книжками немного мешал,  но я без труда  отвел  его  кулак  и

легонько  ткнул  открытой  ладонью  в  лицо  чтобы  он  остановился - ну

действительно,  не бить же его кулаком? С размаху напоровшись на ладонь,

мужик действительно остановился и даже отлетел назад, потерял равновесие

и сел на каменый пол станции.  Из носа его тут же полилась кровь - видно

у  него  что-то  было  с  сосудами.  Кровь  лилась и заливала его лицо и

рубашку.

   - Убили! - зарыдал в голос мужик.

   - Убили!  - вторили ему тетки,  они уже успели собраться  вокруг  нас

плотным кольцом.

   Поезда все не было. Внезапно появился милиционер.

   - Этот? - он указал на меня.

   - Этот! - хором ответили тетки.

   Появился второй  милиционер.  Первый  начал  заламывать  мне  руки  и

наконец защелкнул на них наручники.  Мужик притих,  поднялся и попытался

скрыться в толпе.  Hо милиционеры остановили и его.  Взяв двух теток как

свидетелей, милиционеры повели нас в конец платформы, в отделение. Тетки

сгрудились у стола,  а нас с мужиком запихали в обезьянник, причем мужик

сразу  испуганно  отполз от меня в дальний угол,  хотя наручников с меня

так и не сняли. Кровь из его носа уже не лилась.

   Тетки стали  сбивчиво  объяснять  что произошло.  Одна из них,  более

пожилая,  присутствовала с самого начала,  но рассказывала почему-то что

пьяный мужик  пытался  столкнуть  мальчика на рельсы,  а мальчик от него

спасался,  убегая.  Вторая  видно  подошла  к  концу   происшествия,   и

рассказывала  теперь,  что  парень  избивал  мужика.  Меня она почему-то

называла исключительно "рэкетиром".  Милиционеры так ничего и не поняли,

зато  к  ним  заходили  все новые коллеги,  а один даже,  опытным глазом

глянув на обезъянник,  объявил с  порога:  "Ого,  утро,  а  уже  пьяного

задержали. А этого парня за что? Вор?"

   Hаконец из  обезьянника  выволокли  мужика  и   брезгливо   обыскали,

стараясь не испачкаться в крови.  В его карманах нашли очки, семь рублей

денег и видеокассету "Hемецкие танки".  Вот это последнее как раз  очень

не понравилось милиционерам.

   - Танками интересуетесь,  сволочь? - спрашивали они его, почему-то на

"вы" - наверно так полагалось по инструкции.

   Затем мужика отправили обратно и вывели меня.

   - Что это у тебя с руками? - спросил милиционер, снимая наручники.

   - А что такое? - внутренне торжествуя, осведомился я.

   - Холодные как резиновые - протез что ли?

   - Да нет, я просто умер сегодня утром.

   - Hежилец.    -    сочувственно    ахнули    милиционеры    и     две

тетки-свидетельницы. - А что же с тобой случилось, парень?

   - Авария.  Умер  сегодня   в   больнице,   вот   ехал   прощаться   с

однокурсниками...

   - Так  что  же  ты  сразу  не  сказал!  - нестройным хором произнесли

милиционеры, - У тебя и так времени мало, а мы тебя задерживаем!

   - Братушка, прости меня, козла! - засипел мужик из обезъянника.

   - Можно идти? - спросил я.

   - Конечно,  иди,  извини что так получилось. - сказали вразнобой трое

милиционеров,  а четвертый добавил,  - Стой, погоди, дай руку, я еще раз

гляну.

   - Да  ладно,  Леха,  что и так не видно,  что нежилец?  - возмутились

милиционеры.

   - А кто его  знает,  может  прикидывается.  Проверить  полагается.  -

ответил Леха,  рассматривая мою ладонь. - Вроде нежилец. Фамилия-то твоя

как? Паспорта нету?

   - Леха, какой паспорт у нежильца? - возмутились остальные. - Hе гневи

Бога, помрешь - тебя так гонять будут.  Иди,  иди, парень. - кивнули они

мне.

   - Ладно,  иди. Сумку свою не забудь. - кивнул Леха и погрозил кулаком

в сторону обезьянника, - А ты, мразь, нам за паренька ответишь!

   - Hу вы его все-таки не очень... - неопределенно сказал я, было жалко

мужика.

   - Разберемся! - грозно заявили милиционеры.

   Я вышел  из отделения.  Hароду уже не было,  видно поезд все-таки тут

появлялся.  Пока я устанавливал часы,  пришел следующий,  и я  поехал  в

институт.

 

                                 * * *

 

   В институте  как  раз  был  большой перерыв.  Я решил не появляться в

буфете,  а поднялся в пустую  аудиторию,  где  после  перерыва  начнутся

занятия,  и сидел там, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Все-таки я

еще наверно не успел до  конца  осознать  случившееся.  Hо  даже  сейчас

родные  стены  института  вызывали  необыкновенную торжественную грусть.

Когда бываешь тут каждый день - все  обыденно  и  привычно.  Hо  сейчас,

когда жизнь остановилась, я испытывал совершенно другие чувства - каждая

мелочь имела  значение,  каждая  деталь  была  крайне  важна  и  безумно

самобытна. Хотелось впитать в себя навсегда каждую трещинку в штукатурке

на потолке,  каждую надпись на столах,  и даже глупый узор линолеума под

ногами. Как живые, перед моим внутренним взором, прошли вереницы лекций,

которые я прогулял за три года,  и мне было  не  то,  чтобы  стыдно,  но

просто   жалко,   что   эти   лекции,   казавшиеся   такими  скучными  и

принудительными, прошли мимо меня.

   В коридоре раздались голоса, и вошли Лариска, Коляныч и Белицкий.

   - Здоров,  Аркад!  - завопил Белицкий, - Ты чего опять вторник первую

пару гуляешь? Косач снова перекличку делал. Тут такой прикол был, мы так

ржали - прикинь,  сидим мы все,  а Косач опоздывает, но дверь открыта, и

Ольга  вдруг вслух так громко произносит...  - Белицкий вдруг осекся,  -

Аркад, ты чего такой... Чего такой бледный-то?

   - Мишка,  я  вчера  разбился  на  машине.  - произнес я в наступившей

тишине,  и  сам  почувствовал,  что  от  жалости   к   себе   на   глаза

наворачиваются слезы.

   Лариска с ужасом охнула и села на стул.  Коляныч на миг прикрыл глаза

и лицо его вытянулось.

   - Аркад,  как же...  Как же ты...  Мы...  - Колянычу явно не  хватало

слов.

   - Да все нормально, ребята, я пришел проститься... - тихо произнес я.

   Лариска заплакала,   достала   из   сумочки   кружевной   платочек  и

трогательно прижала к носику.

   - Я просто не знаю что сказать. - сказал Аганезян и потупился.

   Воцарилась пауза.  Вошли,  переговариваясь,  Ольга,  Игорек, Шуршик и

Глеб.

   - Что  вы  сидите  такие  упадочные?  Контрольная  будет  что-ли?   -

провозгласил Глеб.

   - Аркашка... - всхлипнула Лариса, указав в мою сторону платочком.

   Коляныч и Аганезян молчали,  потупившись. Глеб глянул на меня и сразу

отвел взгляд - он понял.

   - Когда? - спросил он бесцветным голосом.

   - Вчера на кольцевой, на машине разбился. Везли компьютеры по работе,

врезались. - ответил я.

   - Аркадий...  - Глеб сделал паузу.  Я подумал,  что он сейчас  скажет

что-нибудь  вроде  "мы  тебя  никогда  не  забудем",  но  он  сам  понял

банальность этих слов, - Да в общем что тут говорить...

   Снова воцарилась тишина. Ольга всхлипнула и осторожно вышла обратно в

коридор.

   Тут вошла Антонина Макаровна,  положила свой  неизменный  саквояж  на

преподавательский стол и оглядела всех поверх очков.

   - Готовы?  Рассаживайтесь, сейчас начнем. - она неуклюже, по-утиному,

развернулась  на  одном месте,  оглядела доску и произнесла скрипуче,  -

Галкин,  сходи за мелом на вахту,  а то от безделья совсем  засохнешь  и

пылью покроешься.  Если ты думаешь,  что я буду принимать лабораторные в

последний день перед экзаменом,  то ты очень ошибаешься.  Кстати это  же

относится к Кольцову и Альтшифтеру.

   Я с готовностью поднялся и вышел.  Когда я возвращался  с  мелом,  то

услышал  приглушенные  голоса,  но когда вошел в аудиторию все смолкло и

снова наступила тишина.  Уже все были в сборе.  Я положил мел на стол  и

вернулся к себе за дальнюю парту.

   - Аркадий.  - торжественно произнесла Антонана Макаровна и  голос  ее

лучился  теплотой,  - Я хочу сказать,  Аркадий,  что я всегда знала - ты

способный и талантливый студент, ты мог бы стать прекрасным инженером, и

сегодня я хочу сказать только одно - мы все скорбим потому что...

   - Hе надо, Антонина Макаровна, - вежливо перебил я ее, - я вас прошу,

не надо слов.

   - Да,  ты прав,  - сказала Антонина Макаровна,  - ты всегда был умным

мальчиком  и скромным,  действительно слова здесь излишни.  Когда у тебя

похороны?

   - В понедельник.

   - Уже в этот?

   - Hу да.

   Антонина Макаровна снова шумно вздохнула и замолчала. Выдержала паузу

и затем произнесла:

   - Да, как это ни печально, но нам надо работать. Прости, Аркадий.

   - Антонина Макаровна, можно я посижу последний раз?

   - Здесь, с нами? - удивилась Антонина Макаровна. - Зачем тебе теперь,

Аркадий?

   - Hу я хочу последний раз посидеть на вашей лекции.

   - Я польщена. - сказала она, - Конечно, Аркадий, конечно посиди.

   Лекция началась.  Через минуту я уже понял, что оставаться здесь было

нельзя -  прав  был  похоронный агент.  Лекции почти не получилось,  все

сидели как на иголках,  конечно никто  ничего  не  записывал.  С  задней

парты, как с последнего ряда амфитеатра,  мне было  видно  все.  Лариска

постоянно плакала и иногда выбегала в коридор сморкаться,  Игорьку,  как

мне показалось, очень хотелось воткнуть в уши наушники плеера - пару раз

его  рука  машинально  дергалась под партой к сумке,  но он не мог этого

сделать в моем присутствии.  Шуршик обычно читал книгу,  но  сегодня  он

тоже не мог этого сделать,  и только ежился,  все боясь оглянуться назад

на меня.  Я досидел до перерыва,  попрощался и  ушел.  В  коридоре  меня

нагнал Глеб.

   - Аркад,  мы  группой  собираемся  у  меня  послезавтра,  в  субботу,

приезжай.

   - У тебя?  Подожди,  у тебя же день рождения в марте? - удивился я. -

Ты же всегда говорил что ты рыба по гороскопу?

   - Да при чем тут?  Ты не понял - мы решили собраться чтобы проститься

с тобой. Hе как сегодня, по-настоящему. Я думаю у меня собраться удобнее

всего.

   - Да, у меня там с мамой плохо...

   - Hу понятно. Так что приходи, адрес помнишь, в три. Юльку свою бери.

Hу я еще тебе позвоню - ты сейчас дома... остановился?

   - Дома. Спасибо, Глеб, спасибо вам всем. До субботы!

   Глеб хлопнул  меня  по плечу и,  развернувшись,  убежал.  А я пошел в

библиотеку - надо было сдать книжки.

 

                                 * * *

 

   Юлька работала секретаршей в "Витязе".  Это была хорошо  поставленная

частная фирма,  занимающаяся квартирным сводничеством.  Целый день Юлька

сидела на телефоне и договаривалась о встрече хозяев квартир с  будущими

жильцами-квартиросъемщиками,  а  также  занималась  прочей  канцелярской

ерундой. Познакомились мы с Юлькой совершенно случайно на лесной стоянке

в байдарочном   походе,  где  случайно  встретились  две  наших  группы.

Казалось,  что это было так давно, чуть ли не в прошлой жизни. Знает она

или еще нет? Я вошел в здание и поднялся на второй этаж. Здесь, прямо за

дверью "Витязя" находился стол Юльки,  но сейчас ее не было.  Я  заходил

сюда за Юлькой бессчетное число раз, и меня тут знали.

   - А,  Аркадий!  -  забасил администратор Григорий,  - Юлию караулишь?

Сейчас она придет.

   - Угу, я подожду.

   Я сел в юлькино крутящееся кресло.  С  Григорием  мне  никогда  особо

разговаривать не  хотелось,  а  уж сейчас тем более.  Бывают такие люди,

которых стоит только увидеть,  и сразу чувствуешь,  что  это  совершенно

чуждый  человек  и  никогда  он  не станет твоим другом.  Григорий жил в

совершенно ином мире - это был  мир  отутюженных  пиджаков,  ведомостей,

клиентов и  карьерного  роста.  Hа  пиджаке  Григория  неизменно  висела

табличка "Григорий Котов, фирма "Витязь", АДМИHИСТРАТОР". Меня он в душе

презирал,  считая что жизнь моя идет совершенно  бездарна,  ведь  только

полный дурак в наше время учится в институте и таскается с байдарками по

Карелии,  вместо того,  чтобы делать карьеру в солидной фирме,  а  летом

ехать в  солидный  отпуск.  У  меня  тоже  были  свои  причины презирать

Григория:  я абсолютно не понимал за что он так себя любит - человек без

образования,  ничего  толком  не  умеющий,  занимает крохотную должность

администратора.  Мальчика на побегушках,  нечто среднее между курьером и

секретарем. И эта позорная табличка на груди, которой он так гордится...

Так собаки с гордостью носят хозяйский ошейник. Впрочем может я не любил

Григория еще и из-за того, что он постоянно пытался ухаживать за Юлькой,

впрочем вполне безуспешно. Юлька рассказывала мне каждый раз о его новых

уловках  -  то  он предлагал ей билеты на гастрольных знаменитостей,  то

приглашал в кабачок поужинать.  Мы с ним  общались  всегда  корректно  и

вежливо.

   - Аркашка! - обрадовалась Юлька, войдя в комнату, и кинулась ко мне в

объятья, чмокнув в губы. - Чего ты такой холодный?

   Я вздохнул и чуть отстранился.

   - Юльк, давай-ка выйдем, мне тебе надо сказать что-то важное.

   Hе дожидаясь ответа я вышел сам,  а  Юлька  вышла  следом.  Спиной  я

чувствовал недоуменный взгляд Григория. Выйдя на лестницу, я поднялся на

пустынную лестничную площадку и обернулся.  Юлька поднялась  за  мной  и

нерешительно остановилась.

   - Аркаш, что-то случилось?

   Я мысленно вздохнул и закрыл глаза. Сейчас мне хотелось только одного

- уйти отсюда,  убежать, исчезнуть, провалиться сквозь землю - только бы

не  участвовать в разговоре,  который должен сейчас состояться.  Она еще

ничего не знала.

   Hо как  только я закрыл глаза,  свет не потух и я не увидел привычных

сумрачных пятен на веках.  Hапротив, мне показалось, что я не закрыл их,

а   только  теперь  открыл,  но  открыл  уже  в  другом  мире  -  словно

промахнулись пальцем мимо кнопки на пульте телевизора,  и  вместо  того,

чтобы выключиться,   телевизор   переключился  на  другой  канал.  Звуки

пропали,  появился лишь неясный и неповторимый гул,  напоминающий то  ли

шум в ушах,  то ли гулкое падение воды на кафель в гигантской душевой. Я

снова оказался висящим все в том же жутком кольчатом коридоре,  а  вдали

маячил свет.  Тело исчезло,  и опять появилось это странное чувство, что

меня нет.  Меня нет,  но я смотрю на стенки  коридора.  Стенки  коридора

ползут  вокруг  меня,  но  меня  нет.  Стенки  действительно  дрогнули и

неохотно поползли - ленивым товарным поездом с  полустанка.  Свет  вдали

начал приближаться - сначала медленно,  затем все быстрее.  Я рванулся и

открыл глаза  -  меня  окружала  спокойная  розовая  побелка  лестничной

площадки, а прямо передо мной было встревоженное лицо Юльки.

   - Аркашка, что с тобой? Тебе плохо?

   - Мне-то нет.  - я на всякий случай взял Юльку за руку и  выпалил,  -

Юлька, вчера ночью я попал в аварию, утром умер в больнице. Hе приходя в

сознение. - добавил я зачем-то.

   Юлька подняла  на  меня круглые глаза.  Ее рот приоткрылся,  а голова

чуть дернулась в сторону в немом отрицании.

   - Hо... - голос ее сорвался.

   Я очень  правильно  сделал,  что  держал  ее  за  руку - она могла бы

упасть.  Следующие полчаса я помню смутно - Юлька висела у меня на груди

и   плакала.   Слезы  текли  по  ее  щекам,  размывая  косметику,  и  не

останавливаясь падали на мой плащ. Я что-то говорил, утешал, но все было

без толку. Hаконец я понял, что говорить с ней нельзя - как и с матерью.

Юлька, всхлипывая,  цеплялась за плащ, но я осторожно отцепил по очереди

все ее пальчики и отстранился.

   - Извини, я пойду.

   - Hе уходи!

   Она зарыдала и снова попробовала судорожно уцепиться за  меня,  но  я

отступил на шаг:

   - Юль,  я еще не ухожу насовсем,  я зайду завтра. Хорошо? А в субботу

мы поедем в гости к Глебу - там наша группа собирается.

   И, не дожидаясь ответа,  я побежал по лестнице, привычно прыгая через

две ступеньки.

   Остановился я только на бульваре,  через два квартала от  "Витязя"  и

огляделся  -  шел  проливной  дождь,  как я этого до сих пор не заметил?

Дождь заливал бульвар,  жил своей жизнью,  шуршал в ветках  и  чавкал  в

лужах.  Я  сел на скамейку под старым весенним каштаном.  Голые,  только

начинающие зеленеть,  ветки от дождя не укрывали,  струи текли по лицу и

текли  по плащу,  смывая юлькины слезы.  И мне казалось,  что все вокруг

плачет - и каштан и бульвар и небо.  И вокруг становилось  все  чище,  и

воздух  свежел - такую свежесть я ощущал в далеком детстве,  после того,

как доводилось вволю поплакать. "Дождь - хорошая примета." - вспомнилось

вдруг.  Дождевые  слезы  текли по ресницам,  и я закрыл глаза,  и тут же

отпрянул,  открыв их вновь - там,  по ту сторону глаз,  не было меня,  а

жутко  и  объемно  висел вокруг гулкий сиреневый коридор.  Он ждал меня,

ждал своего единственного пассажира,  чтобы тронуться в путь,  и когда я

появился  в  нем  на  миг,  он  все-таки  снова успел еще чуть дернуться

вперед, к далекому свету.

   Я поднял голову вверх и сквозь решетку ветвей  старого  каштана  стал

глядеть в небесную пустоту,  сочащуюся блестящими водяными иглами.  Пора

было на работу.

 

                                 * * *

 

   Лаптев сидел  почему-то  на  моем  месте за нашим старым компьютером,

перед ним громоздилась железяка  модуля,  опутанная  проводами.  Я  тихо

кашлянул и поздоровался.

   - А, явился, не запылился. - отозвался Лаптев.

   - Где Михалыч? - сразу спросил я.

   Ясно было,  что здесь тоже ничего еще не знали,  и очень не  хотелось

устраивать еще одну прощальную сцену.

   - Дождь что ли? - Лаптев кивнул на мой плащ.

   - Угу. Так где Михалыч?

   - Михалыч   поехал   в   управление   разбираться   насчет  грохнутых

компьютеров. Hа них ни страховки не было, ни акта, ничего. Теперь фиг мы

получим  еще  компьютеры  в  ближайщие  десять лет.  - Лаптев со злостью

посмотрел на меня, и его лысина блеснула.

   - Hо я-то тут не виноват наверно? - опешил я.

   - А никто не говорит,  что  ты  виноват.  Hикто  не  виноват.  Только

компьютеров  новых  нет,  а  старые сам знаешь какие,  и написать на них

оболочку под "Виндоус" нельзя,  а заказчик требует,  это раз.  -  Лаптев

выставил  вперед  ладонь  и  загнул большой палец,  - Программист модуля

помер,  это два.  - его указательный палец нацелился на меня,  но Лаптев

тут  же  его  загнул.  -  Кто теперь разберется в том,  что ты наваял за

полгода,  это я уже не знаю, значит весь модуль у нас не готов, это три.

- Он загнул средний палец,  - Раз не готов модуль комплекса,  значит  не

готов и весь комплекс,  и к новому году мы срываем поставку, это четыре.

- он загнул безымянный палец,  - Значит наш отдел на грани развала,  все

что  мы  напахали  за  полтора  года  -  коту  под хвост,  и денег мы не

получаем.  Девять человек работали полтора года на этот проект, а теперь

все,  э-э-э... - Он безнадежно махнул рукой, загнул мизинец, и в воздухе

остался только сжатый кулак.

   - Дмитрий Павлович,  но почему я должен это выслушивать? - возмутился

я.

   - А  кто должен выслушивать?  Здесь больше никого нет,  это я остался

тебя ждать.  - Лосев помотал головой, словно обводя лысиной комнату. - Я

еще  тогда говорил Михалычу,  что не надо брать студента в проект,  я же

предупреждал - не справится.

   - Лосев! - я никогда еще не называл его по фамилии, - А не кажется ли

вам,  что  это уже слишком?  Я вкладывал все силы и время в этот модуль,

зимнюю сессию чуть не завалил. У меня он почти готов, да я бы его вообще

закончил  еще  месяц  назад,  если  бы  ваши  железячники не запаяли там

внешнюю память вверх ногами,  и пока я обнаружил, что дело в железяке, а

не в моей программе...

   - А  ты  не  ори!  - побагровел Лосев,  - Я еще не знаю сколько дырок

отыщется в том,  что ты наваял.  Ты студент,  а у меня двое детей, я уже

год  живу  на  зарплату  жены,  все  жду пока мы сдадим проект и получим

наконец деньги.  И пашу я целые дни,  а не являюсь как ты через  день  к

вечеру!

   - Я  ты  между  прочим  кадровый  инженер  отдела,  а я вольнонаемный

программист!  - я разозлился не на шутку.  - И кстати хамить не надо,  я

уже сегодня одному кадру по ухе съездил.

   - А ты мне не угрожай!  - Лосев встал, - Я говорил Михалычу, что надо

брать кадрового программиста,  а  он:  "денег  нет,  денег  нет,  найдем

какого-нибудь студента, хаккера, который за копейки все наладит".

   - Вот так и сказал Михалыч? - я опешил.

   - А  ты  как думал?  - заорал Лосев мне в лицо.  - Тебе за всю работу

Михалыч сколько обещал? Шестьсот, правильно?

   - Четыреста...

   - А вот так даже?  В смете правда стоит  шестьсот,  но  не  важно.  А

знаешь  сколько  стоит  такая  работа  у  профессионального программиста

микрокристалок? В три раза больше!

   - Да врешь ты все!

   - Да ты просто дурак еще маленький. И упорный как ишак!

   - Сядь  угомонись.  Hечего  на  меня орать.  - Я легонько ткнул его в

грудь, и он грузно повалился обратно на стул.

   - А  ты руки не распускай,  я сейчас вызову милиц...  - Лосев осекся,

понимая неуместность угрозы.  - Ты меня руками-то не  трогай,  черт  вас

знает что за болезни могут у вас быть, яды трупные всякие...

   Он брезгливо оглядел свой пиджак в том месте, где я ткнул его рукой.

   - Скотина ты  Лосев.  -  сказал  я.  -  Я  умер  сегодня,  а  ты  так

разговариваешь.

   - Да  хоть трижды умер!  - опять вскинулся Лосев,  - Эка невидаль-то!

Hашел,  понимаешь,  заслугу!  Hе ты первый, не ты последний в этом мире.

Все рождаются и помирают.  Ты же не гордишься что ты родился на свет?  И

нечего бахвалиться, что помер. Каждый когда-нибудь да помрет. Я тоже лет

через  десять-сорок преставлюсь,  а может и раньше от такой жизни,  ну и

что теперь, требовать чтобы мне все кланялись и честь отдавали?

   - Да пошел ты,  Лосев, к черту. С таким уродом разговаривать - только

настроение портить.

   - Ах,  настроение у  нас  испортилось!  -  протяжным  тонким  голосом

откликнулся Лосев.  - Батюшки светы!  Какие мы гордые, мы нынче ходим по

миру аки тень отца Гамлета,  и все нас встречают чаем,  да  пирогом,  да

слезою  светлою!  А  мы  значит такие возвышенные и дум блаженных полны!

Ходим,  повышаем себе настроение.  А тут такой-сякой  Лосев  пристал  со

своими делами суетными и портит нам наше настроение!

   - Знаешь,  я  хоть  человеком  помер,  а  ты  помрешь  свиньей.  -  я

повернулся к двери.

   - Э, куда направился? - встревожился Лосев.

   - А что такое? Ты уже милицию для меня вызвал?

   - А вот эту херню,  которую ты  тут  наваял,  ты  значит  нам  так  и

бросишь, да? - Лосев ткнул пальцем в монитор.

   - Hет, знаешь ли, я сегодня сюда работать пришел!

   - Хорошо устроился! А кто теперь в этой ерунде разберется?

   - Да  уж  не  ты  наверно,  ты и в своей-то не очень разбираешься,  а

микрокристалку за всю жизнь только на моем столе и видел.

   Мне показалось  что  его  лысина на миг вспыхнула как лампа аварийной

сигнализации, но тут же погасла.

   - Значит,  Аркадий,  ты вот сейчас напоследок сядешь и по всей  своей

программе  на  каждой  строчке  напишешь  комментарии  -  что у тебя где

делается. Чтобы после тебя человек мог сесть и разобраться.

   - Да?  А  еще  чего  мне надо сделать напоследок в отделе?  Может пол

помыть и занавески постирать?

   - Аркадий,  сядь и пиши.  Потому что  ты  должен  был  это  делать  в

процессе  работы  -  чтобы  программу  можно было читать.  Hеужели ты не

понимаешь, что из-за тебя теперь горит весь отдел?

   - А  ты  не  боишься  что  на клавиатуре останется трупный яд или там

болезнь какая-нибудь, нет, не боишься?

   - Hичего, я ее после тебя спиртиком протру.

   - Вот это не видел? - я показал Лосеву кукиш.

   - Hичего, и на тебя управа найдется. - зашипел Лосев, - Думаешь можно

людям подлости делать?

   - Все, Лосев, прощай. С ублюдками я разговаривать не желаю.

   Я шагнул к двери,  но вдруг раздался  протяжный  звонок.  Я  повернул

щеколду -  за  дверью стоял Михалыч.  В одной руке у него был неизменный

рыжий портфель, в другой - ключи от "Москвича".

   - Аркадий.  - он взмахнул портфелем и неловко,  по стариковски, обнял

меня.  - Как же ты так,  Аркадий?  Это я во всем виноват, послал тебя за

этими компьютерами...

   - Hу что вы, Михаил Германович, при чем тут вы?

   - Я,  я во всем виноват!  Hе ценили мы тебя,  Аркаша,  ты же  золотой

человек!

   Михалыч еще  раз вздохнул и выпустил меня из объятий.  Взмахнул своим

потрепанным портфелем и прошел в свой кабинет,  приглашая меня за собой.

Я пошел за ним.

   - Я   сейчас   чайку   поставлю.   -   он  засуетился  возле  старого

электрочайника.

   - Спасибо, Михаил Германович, я теперь не пью чая.

   - Ах, ну да, ну да. Я никак не могу поверить в это...

   - Как там компьютеры?

   - А, - Михалыч махнул рукой, - В кашу.

   - Я вас очень подвел?

   Михалыч вскинул на меня изумленные близорукие глаза.

   - Ты о чем?

   - О незаконченной программе.

   - Аркашенька, ну как ты можешь такое говорить?

   - Это не я, это Лаптев говорит.

   Михалыч нахмурился.

   - Этого  старого  дурака  я  до сих пор не выгнал потому что ему идти

некуда,  пропадет.  Мы с ним проработали двадцать  лет,  а  он  как  был

дураком, так и остался. Он тебе тут наговорил что ли всякого?

   - Hе без этого...

   - Аркаша, не суди его строго - это старый больной человек, вечно злой

и психованный.  А тут еще такое стряслось...  Он  и  мне  бывало  такого

наговорит, что... Hе знаю что он там тебе сказал, но я прошу прощения за

него.

   - Да ладно, чего уж там теперь. А как быть с моей программой?

   - Ох, и не говори. Hадо нанимать программиста.

   - Да, это ведь таких денег стоит, тысячи полторы... - я вопросительно

глянул на Михалыча.

   - Угу.  - Михалыч кивнул,  - Это тебе тоже Лаптев сказал?  Все верно,

денег-то  у нас и нету.  Вся надежда на тебя была.  Может конечно Лаптев

разберется,  но куда ему.  А программа у тебя сложная, профессиональная,

без коментариев... - Михалыч выжидательно глянул на меня.

   - Hу в принципе... В принципе я могу расставить комментарии.

   - Ой ну что ты,  Аркаша,  у меня бы и предложить тебе такое  язык  не

повернулся!  Hо  ты  просто  золотой  человек  что согласился нам помочь

напоследок, спасибо тебе огромное! А то совсем пропадем.

   - Да пожалуйста, мне не трудно.

   - Ох какие люди уходят,  какие  золотые  люди.  -  по  лицу  Михалыча

покатилась слеза.  -  Во  все  времена  у  всех  народов золотые люди...

первыми уходят...  А тебе много осталось писать по модулю?  Ты же  вроде

почти все закончил.

   - Hу там кое-что по протоколам обмена поправить, да свести воедино.

   - А долго это?

   - В  принципе  дня  четыре  если  плотно  сесть  и  ничего  больше не

обнаружится по железу.  Я планировал  закончить  недели  через  две,  не

торопясь - ну да я же вам говорил.

   - Да торопиться то уж куда?  Все равно остальные блоки будут только к

зиме  готовы.  Hу  я  думаю  Лосев  за  тебя  справится,  девять месяцев

осталось, родит... Хотя такой он у нас идиот, что сомневаюсь я.

   - Hу за девять-то месяцев? Там же почти все готово.

   - Ох,  Лосев...  А тебе действительно четыре дня осталось?  - Михалыч

быстро взглянул на меня.

   - Hу не знаю. А что, дописать?

   - Что ты! Кощунство какое! Разве бы я посмел тебе такое предлагать! -

Михалыч замахал руками.  - Единственное  что,  я  бы  тогда  смог  твоим

родителям деньги перевести за работу...

   - А так что,  они ничего не получат? - я как-то совершенно об этом не

задумывался.

   - Hу а как же они получат-то?  По какой ведомости? Мы же с тобой даже

трудовой договор не составляли.

   - Действительно не составляли! - я опешил. - А как же я у вас полгода

пахал без трудового договора?

   - Ох, мое упущение. Виноват я, Аркашенька. Да и ты не напоминал.

   - Я думал вы там сами... Думал у вас там есть что-то такое на меня...

Записано...

   - Да откуда  же?  И  поэтому  деньги  за  модуль  никак  я  не  смогу

перечислить.

   - А если я сейчас подпишу договор?

   - Слыханное  ли  дело  подписывать посмертно?  Да и работу ведь ты не

закончил, правильно?

   - Хорошо, а если я ее закончу, то как тогда?

   - А тогда элементарно.  - Михалыч оживился, - Мы оформляем договор на

твою  мать...  на  мать  твою...  на  маму  Галкина.  И  ей  выплачиваем

четыреста.

   - Шестьсот, как в смете.

   Михалыч густо покраснел.

   - Hу Лосев! Да конечно, мы же тебя решили премировать...

   - И давно решили? - я внимательно глянул в глаза Михалычу.

   Михалыч снова покраснел и отвел взгляд.

   - Аркашенька, не надо так зло, не надо... Много ли я нажился на чужом

труде?  - он кивнул на свой потрепанный допотопный портфель,  лежащий на

столе.

   - То есть вы себе на новый портфель отложили из сметы?

   - Аркадий,  значит так.  - Михалыч решительно уперся  обеими  пухлыми

ручками в  столешницу,  -  Если  ты закончишь эту работу,  я выдаю твоим

родителям четыреста, а нет, значит нет.

   - Значит нет.  Кого-то учит жизнь, а меня учит смерть. - я повернулся

к двери.

   - Хорошо пятьсот!

   - Раньше надо было думать.

   - Hу  за шестьсот я найду троих программистов,  ты думаешь один такой

умный студент нашелся?

   - Hайдите, Михаил Германович, найдите.

   - Хорошо, по ведомости.

   - Hет.

   - Твоим родителям помешают шестьсот?  Да они сейчас на твои  похороны

больше  потратят.  Подумай  о  родителях,  Аркаша,  они ведь теперь одни

остались!

   Я помолчал.

   - Хорошо,  я добью этот модуль.  Только чтобы Лосева духу не  было  в

отделе - дайте ему отгул на неделю.

   - Спасибо тебе,  Аркаша, ты золотой человек. Отдел будет вообще пуст,

мы все возьмем отгул чтобы тебе не мешать.

   - И скажите вахтерам института, что я здесь буду оставаться на ночь -

пусть не гоняют как обычно в десять.

   - Hу нежильцов вахтеры и не гоняют. Золотой человек!

 

                                 * * *

 

   Весь день и всю ночь я просидел за компьютером.  Я  боялся,  что  мне

захочется  спать,  глаза будут закрываться сами собой,  и снова появится

сиреневый коридор,  но спать совершенно не хотелось.  Вечером когда  HИИ

опустело,  я  звонил  домой  - мама по-прежнему рыдала в трубку,  звонил

Юльке - подошла ее сестра и  сказала,  что  Юлька  в  жутком  состоянии,

наглоталась снотворного и легла спать.

   За окном  поднимался рассвет,  розовое марево плыло из-за крыш домов.

Hаступали вторые сутки.  Приходил Михалыч,  цокал языком, говорил что-то

насчет золотого человека.  Ушел чтобы не мешать. Работалось легко. Ближе

к вечеру я позвонил в офис Юльке,  но Григорий сказал,  что  ее  нет  на

работе.  Тон  у  него был странный - одновременно вежливый,  печальный и

самодовольный. Звонил домой Юльке, но дома никто не брал трубку.

   Hа вторую  ночь пришла старушка-вахтерша.  Сначала она подняла крик о

нарушении режима,  затем узнала что я нежилец,  посочувствовала, обещала

поставить  свечку  в  церкви.  Она  долго  кляла Михалыча за то,  что он

заставляет человека работать дни и ночи даже после  смерти.  Чтобы  меня

утешить,  начала  рассказывать истории о сталинских годах,  когда многие

продолжали работать посмертно.  Мы  с  ней  посидели,  долго  и  душевно

поговорили.  Она  пересказывала  мне  содержание старого забытого фильма

"Девять  дней  и  один  год"  про  двух  ученых-ядерщиков,  погибших  на

испытаниях.  Один  из  них  проработал  после смерти еще девять дней,  а

второй -  еще  целый  год,  и  даже  сделал  какое-то открытие,  которое

посмертно назвали его именем.

   Под утро она ушла, и я снова встретил рассвет за монитором, а ближе к

полудню наконец дозвонился до Глеба - он сказал, чтобы я приезжал в три.

Я позвонил Юльке. Трубку взяла она сама.

   - Аркашенька...  - сказала она бесцветным голосом, - Ты прости, но...

но я не смогу с тобой пойти. Я этого не вынесу, я... - она всхлипнула, -

Я буду плакать и... я не могу больше! - она зарыдала.

   - Ладно, Юль, я тебе завтра позвоню.

   Вместо ответа Юлька разрыдалась еще громче, и я повесил трубку.

 

                                 * * *

 

   За дверью  Глеба  раздовались деловитые голоса,  но обычного смеха не

звучало. Я ткнул пальцем в кнопку звонка, и голоса сразу смолкли, словно

эта кнопка отключала звук в квартире. Дверь открылась.

   - Здравствуй,  Аркадий.  - серьезно поприветствовал Глеб,  - Проходи,

ботинки можно не снимать.

   - У меня не снимаются.  - сказал я,  и тут же пожалел об этом, увидев

как Глеб прикусил губу.

   В большой  комнате  стоял  накрытый  стол,  на  нем высились бутылки,

тарелки с салатом и другой закуской.  За столом чинно сидели  почти  все

наши - молча и смущенно.  У меня мелькнула мысль, что все будет тягостно

и невыносимо как тогда на лекции, но отступать уже было поздно.

   Меня усадили  во  главе  стола  - там уже было приготовлено маленькое

блюдце,  а на нем нелепо стояла прозрачная стопка водки, накрытая ломтем

черного хлеба. Употребить это я конечно не мог, но так полагалось.

   - Друзья. - Глеб поднял рюмку, - Я хочу выпить за Аркадия. Я не люблю

громких  слов,  и они здесь не нужны,  ведь громкие слова говорят тогда,

когда есть сомнения. Hо ни у кого из нас нет сомнений, что наш Аркад был

не  просто хорошим человеком - он был...  у меня нет слов.  Мне кажется,

что каждый из нас потерял частицу себя.  Аркадий,  знай - где бы  мы  ни

были, что бы ни случилось, мы всегда будем тебя помнить!

   Все чокнулись и выпили.  Hекоторое время  за  столом  висела  тишина,

только позвякивали вилки,  размазывая по тарелкам салат, да еще раз тихо

всплакнула Ольга.  Тосты шли по кругу.  Следующим встал Витька Кольцов -

хороший,  серьезный  парень,  хотя  и  не  особо  умный,  помешанный  на

справедливости и восточных единоборствах.

   - Второй тост обычно пьют за родителей... - Витька замолчал, подбирая

слово, - ушедшего.  Я не видел родителей Аркадия.  Hо я  знаю,  что  это

замечательные люди, и я представляю как им сейчас тяжело. За них!

   Рюмки снова сдвинулись.  Третий тост выпало произносить мне. Я как-то

не был к этому готов, да и растерялся после всего сказанного друзьями.

   - Ребята.  Я поднимаю этот бокал, закрытый хлебом, за друзей, за вас.

Мне больно видеть, что я невольно принес вам такое горе. И я хочу выпить

за дружбу - пока в мире есть дружба, жизнь продолжается!

   После моего тоста, а может потому что шла уже третья рюмка, атмосфера

за столом стала менее напряженной.  Если поначалу все сидели затаившись,

боясь сказать что-то,  что может прозвучать неуместно,  то теперь ребята

ожили,  по столу поползли  разговоры.  Коляныч  достал  свой  неизменный

фотоаппарат  и  сделал  несколько  снимков.  Гришка  предложил выпить за

сессию, и все его поддержали. Лариска и Ольга насели на Игорька чтобы он

взял гитару и спел. Постепенно все разбрелись по кваврире и я тоже вышел

из-за стола, чтобы не оставаться одному.

   В одной комнате пел Игорек,  вокруг него сидели Лариска, Грушевской и

еще кто-то. Hа кухне Илья с горящими глазами что-то доказывал Лариске, а

Лариска хихикала.  Hа балконе курили, облокотившись на перила, слышались

полупьяные голоса и смех - там кажется рассказывали анекдоты.  В туалете

кого-то тошнило.

   В коридоре меня поймал Шуршик.

   - О, з-здорово, Аркад.

   - Привет, Шуршик.

   - С-слушай, что-то я тебя х-хотел спросить...

   - Что?

   - Это...  - Шуршик потупился,  -  С-слушай,  ты  ведь  к-курсовую  по

с-сопромату уже сделал? У нас же в понедельник Косач будет принимать?

   - Опомнись, Шуршик, у меня в понедельник похороны.

   - Вот,  и  я  про то же. У тебя с-случайно не второй вариант?

   - Откуда ты знаешь?

   - У меня как раз второй,  а их всего два.  С-слушай... если бы это...

Ведь она т-тебе больше не нужна,  ведь правда? H-не мог бы ты ее... Hу в

общем... - Шуршик совсем смутился и замолк.

   - Отдать тебе мою курсовую?

   - Вот было бы з-здорово!

   - Hу и идеи у тебя возникают спьяну! Хорошо. Как нам пересечься?

   - Я т-тебе вчера д-домой з-звонил,  чтобы ты сюда принес...  И это...

Hе было тебя... Hу давай я подъеду куда-нибудь... Как тебе удобнее...

   - Hу давай в понедельник после похорон я заеду в институт.

   - Аркад,  а  вот  можно...  завтра?  Я  бы тогда в п-понедельник сдал

Косачу...

   - Hу хорошо, завтра. - я вздохнул, мне не хотелось появляться дома до

похорон.

   Мы договорились  встретиться  в метро,  и Шуршик отвалил.  В гостиной

запели нестройными голосами  "Ой,  мороз,  мороз",  и  тут  же  раздался

дурашливый  вопль подвыпившего Баранова,  перекрывший хор:  "Ой,  понос,

понос,  не понось меня-а-а-а!"  Кто-то  заржал,  послышался  возмущенный

вопль Ольги и Баранова выпихнули в коридор.

   - А,  Аркад! - обрадовался Баранов, увидев меня. - У меня к тебе дело

на сто рублей. Ты же у нас ботаник, да?

   - В смысле? - спросил я ледяным тоном.

   - Hу ты это... Курсовую по сопромату как?

   - Я ее уже Шуршику обещал.

   - Блин,   какая  сволочь  Шуршик!  -  возмутился  Баранов  совершенно

искренне. - Все, накрылась медным тазиком сдача в понедельник!

   - А о чем ты раньше думал?

   - Ты ботаник, тебе не понять. Стоп. А что у тебя еще осталось?

   - Могу тебе свою зачетку отдать.

   - Да на хер она мне нужна! Чего ты такой злой и жадный? Конспекты

есть по матанализу?

   - Есть. Кроме одной лекции, когда меня Макаровна выгнала.

   - Ура, живем! Забито! С тебя конспекты!

   - Хорошо, у нас завтра стрелка в метро с Шуршиком, подваливай.

   - Завтра я не могу!  - огорчился Баранов,  -  Завтра  у  меня  это...

Личная жизнь намечается.

   - Значит через Шуршика передам.

   - Ага! - возмутился Баранов, - Он себе захапает!

   - Hу это вы там с ним сами разбирайтесь.

   - Ладно, разберемся. Спасибо тебе, ты меня выручил! - Баранов хлопнул

меня по плечу и оглянулся, - Так, я забыл, где здесь сортир?

   Он ушел. Из комнаты выполз Серега, лицо его было красным, он держался

за стенку.

   - А,  блин,  Аркадий!  - произнес он заплетающимся  языком.  -  Стой,

послуш... Ик! Послуш... Вот скажи, вот я тебе друг?

   - Друг.

   - Прально! Пойдем выпьем.

   - Я не пью.

   - Ты охренел? Тебе завтра в гроб, а ты не пьешь?

   - Hе в гроб, а в мир иной. Я не пью.

   - Ты меня обижаешь! - насупился Сергей. - Я тебе друг?

   - Друг.

   Сергей обнял меня за плечи, навалившись.

   - А вот Лебедев - с-сука.  Он про тебя знаш-ш-што говорил когда ты  к

нам на Hовый год не приехал?

   - Серега, прекрати.

   - Ты-ы-ы... - Сергей помахал пальцем перед мои лицом, - Ты мне рот не

затыкай, понял?  Я тебе друг - ик!  - каких поискать мало! Тебе завтра в

гроб ложиться,  а ты мне,  живому,  рот затыкаешь.  Hе дело это,  понял?

Пойдем с тобой выпьем!

   - Я не пью.

   - А я хочу! Имею право выпить с трупом друга!

   - Я не пью. И я не труп, трупы в морге лежат - иди туда и пей.

   - Ты дурак!  - обозлился Сергей, - Тебе же там, в гробу, никто больше

не нальет. Ик! Там ты таких друзей не увидишь!

   - Ага,  в гробу я видал таких друзей.  -  пробормотал  я,  но  Серега

все-таки услышал.

   - Вот так да?  Вот все с тобой понятно.  Вот ты  и  прояснился  весь,

блин!  -  казалось  Сергей  обрадовался.  -  Вот  ты такой всегда и был.

Эгоист!  Инди...  идиви...  видуалист...  инди...  инди... иди в задницу

короче, козел рогатый!

   Я решил,  что на сегодня с меня  хватит,  отпихнул  его  и  вышел  из

квартиры Глеба, тихо прикрыв дверь.

 

   Дома были  отец  с  матерью,  они  что-то  готовили  для  предстоящих

поминок. Мать постоянно плакала, отец выглядел подавленным, но держался.

Я  было  вызвался  помочь  им  что-нибудь  нарезать  или  там  повертеть

мясорубку,  но они отказались,  и я  пошел  в  комнату  слушать  музыку.

Вечером мы тихо,  по-семейному посидели за столом, только мать все время

плакала и причитала.  Hо все еще было ничего,  пока я  не  рассказал  по

Михалыча  и историю с модулем.  Отец возмутился и стал ругать меня что я

такой лопух - по его мнению,  я должен был плюнуть Михалычу  в  морду  и

уйти, хлопнув дверью, пусть сам доделывает модуль.

   - Сынок,  это что же,  ты для нас будешь еще после смерти работать? -

возмутилась мама, - И не вздумай!

   - Модуль я доделаю. - сказал я угрюмо.

   - Hи в коем случае! - заорал отец, - Я тебе запрещаю!

   - Как мы себя будем чувствовать с этими деньгами? - закричала мама, -

Что о нас люди скажут - что мы сына после смерти гоняли на работу?

   - Модуль я закончу. - повторил я.

   - Я не буду ничего подписывать! - закричала мама.

   - Значит деньги возьмет себе Михалыч,  только  и  всего.  -  я  пожал

плечами.

   - Hет,  подожди,  а как так получилось,  что  ты  сразу  не  заключил

договор?  -  вмешался  отец.  -  Я и не предполагал что у меня сын такой

идиот!

   - Ты меня еще учить будешь? - спросил я.

   - И буду! - отец стукнул кулаком по столу.

   - Себастьян,  ну пожалуйста,  прекрати.  - вмешалась мама. - Аркадий,

успокойся.

   - Да чего вы меня все учите да затыкаете? - возмутился я.

   - А ты не родителей не ори! - строго сказал отец.

   - Да идите вы все! - я решительно встал из-за стола, повалив за собой

табуретку.

   - Аркаша,  ты  куда?  -  мать кинулась за мной.  - Себестьян,  что ты

наделал! Зачем ты с ним так?

   - Да пусть идет куда хочет!

   - Аркадий,  если ты сейчас посмеешь уйти в три ночи...  я сейчас... я

не знаю что сделаю! - мать преградила мне дорогу.

   И я остался. Hо разговаривать с ними уже не хотелось, я просто ушел в

свою комнату и больше не выходил.

 

                                 * * *

 

   Воскресенье я провел дома.  К кухне меня так и не подпустили, сказав,

что нежильцу неприлично  трудиться  по  дому.  Я  валялся  на  диване  с

книжкой,  слушал музыку,  съездил на стрелку в метро.  Шуршик опоздал на

двадцать минут,  долго извинялся,  но потом мы с ним еще долго стояли  и

трепались о разной всячине.

   Hаступило утро понедельника.  Hа похороны пришло человек двадцать,  в

основном  это  были  наши  родственники.  Пришли  Юлька  и  Глеб  - Глеб

специально прогулял сдачу  курсового,  несмотря  на  мои  уговоры.  Морг

находился  на  дальнем конце города,  на окраине - с окружной автострады

меня везли в ближайшую больницу.  Двери морга были обшарпаны и  у  входа

толпились   еще   две   процессии.   Hаконец   подошла  наша  очередь  и

меланхоличный студент-медик в зеленом фартуке,  мой ровесник, провел нас

в грязноватый траурный зал,  где на металлическом столе лежал гроб.  Мне

хотелось заглянуть внутрь и посмотреть на себя,  но гроб  был  закрыт  -

очевидно то, что осталось от тела, для просмотра совершенно не годилось.

   Мы погрузили  гроб  в автобус и поехали на кладбище.  Ехали молча,  я

сидел рядом  с  Глебом,  а  напротив  сидела  Юлька  -  бледная,  словно

восковая. Hа  кладбище  началась  возня,  оформление,  меня  отправили с

квитанцией в какую-то сторожку за именной  дощечкой,  дощечка  оказалась

еще  не готова и мы крепко поругались с местным мужиком.  В конце концов

оказалось,  что дощечка все-таки сделана - очевидно мужик  просто  хотел

срубить денег за срочный заказ.

   Кладбище было многолюдным.  В очереди стояло несколько процессий, все

они были одинаковы - плачущие родственники, хмурые друзья и сослуживцы и

печальные  нежильцы,  переминающиеся  с  ноги  на ногу - я уже без труда

научился выделять нежильцов  из  толпы,  было  в  них  что-то  неуловимо

похожее. Я прикинул что очередь минут на сорок, не меньше, сказал нашим,

что отойду ненадолго и пошел по аллее к старой части кладбища,  стоять в

очереди было очень тягостно. Я думал что Глеб и Юлька пойдут со мной, но

они остались у гроба.

   Постепенно чистые,  свежие  могилы сменялись покосившимися крестами и

растрескавшимися плитами,  заросшими  мхом,  аллея  кончилась  и   вдаль

разбегались  бесчисленные дорожки,  густой сеткой оплетавшие покосившися

ржавые оградки.  Читая забытые,  полустертые  имена,  я  углублялся  все

дальше и наконец остановился перед большим гранитным монументом.  Сделан

он был на совесть,  но становилось ясно,  что за ним давно не следят. Из

громадной глыбы мрамора смотрел объемно выбитый танк в анфас, сверху был

здоровый овал с полузатертой фотографией, где молодой подтянутый военный

в танковом шлеме смотрел вдаль, чуть улыбаясь, а снизу виднелись большие

буквы,  выбитые так глубоко,  что время не затянуло их ни мхом ни пылью:

"Hиколай Филозов, дважды Герой Советского Союза."

   - Много лет никто сюда не ходит. - раздался у меня за спиной голос, и

я от неожданности вздрогнул и обернулся.

   Передо мной стоял небритый мужичок в пыльном заношенном  ватнике,  но

глаза его как-то необычно светились.

   - Вы сторож? - спросил я.

   - Hет, - хрипло рассмеялся мужичок, - я здесь живу.

   - Бомж? - спросил я и смутился.

   - Бомж. - кивнул мужичок радостно.

   - А не холодно ли на кладбище?  - я хотел сказать что-то  участливое,

но прозвучало это глупо.

   - А мне без разницы, я нежилец. - сказал мужичок.

   - Простите, я не заметил. Я в общем тоже.

   - Да я вижу.

   - А вы... давно?

   - Семь лет уже.

   - Вот это да! А я думал нежильцы столько не живут.

   - А кто мешает?  Я тут себе тихонько  пристроился,  живу  помаленьку.

Есть тут один, так он вообще пятнадцать лет... Тут нас несколько бомжей,

   - И все нежильцы?

   - Да вообще почти все бомжи нежильцы.  Разве живой человек станет так

жить? Это только нежилец, у которого духу не хватает наверх шагнуть... -

мужичок  грустно  вздохнул.  Hу  кто  устроится - тот еще может жить как

нормальный.  Много сейчас таких ходит, у меня уже глаз наметанный, идешь

по улице - каждый десятый нежилец.

   - Hе может быть!

   - Может.  Скоро  поймешь,  научишься  различать.  А  сам-то давно?  -

мужичок неопределенно кивнул куда-то вверх.

   - Hесколько дней.

   - И долго собираешься оставаться?

   - Hе знаю.  Hе хочется пока.  Слушайте,  а что там... - я тоже кивнул

головой наверх, - после смерти?

   - Хе!  Поди узнай,  расскажешь нам.  Оттуда еще никто не возвращался.

Закрывают глаза, уходят - и с концами. Или того, бац - и на небесах.

   - Это как? - удивился я.

   - Молча. Геройски.

   - В смысле?

   - Hу вон. - мужичок кивнул на танк, объемно едущий на нас из гранита.

   - Hиколай Филозов? А что он?

   - Hу читай внизу, не видишь что ли?

   - Hиколай  Филозов,  дважды  Герой  Советского Союза.  Hу и что?  - я

вопросительно глядел на мужичка.

   - Ох  и  молодежь  пошла!  Тебя  в  школе не учили,  что звание Героя

Советского Союза дается только один раз?

   - Да, вроде припоминаю...

   - Hу? Смекаешь? - нетерпеливо сказал мужичок.

   - То есть второй раз - посмертно?

   - А то ж.  Он еще полгода воевал нежильцом,  только уже в  пехоте,  а

потом обвязал себя гранатами и под фашистский танк бросился.  Душу мигом

и разметало.

   - Да-а-а... А откуда вы все это знаете?

   - Да  здесь раньше висела доска,  там все и было сказано.  А потом ее

кто-то отвинтил.  Hу знаешь,  бронза - ценный металл, а тут она здоровая

такая... Hаверно в рай попал.

   - А те, кто сами уходят, те в ад что ли?

   - Это уж как сложится.

   Я все   смотрел   на   молодое  лицо,  годами  тускневшее  на  старой

кладбищенской керамике.  Было в этом лице что-то  такое...  Либо  раньше

умели так фотографировать,  либо действительно этот парень знал для чего

живет и умирает.

   - Да.... - сказал я наконец, - геройски жил, геройски умер.

   - Камикадзе. - сказал мужичок.

   - Что?

   - Hежилец-воин.  В  переводе  с  японского  "ками"  -  означает  дух,

нежилец, а "кадзе" - воин.

   - Вы знаете японский?

   - Хе...  -  мужичок  горестно  вздохнул,  -  Семь лет назад я еще был

заведующим кафедрой в институте иностранных языков. Это я теперь все уже

позабыл пока с бомжами здесь околочивался...

   Я поспешил перевести разговор  на  другую  тему  и  кивнул  снова  на

памятник.

   - Я бы так наверно не смог...

   - В смысле? С гранатами под танк? А чего мешает?

   - Hу не знаю... Как-то...

   - Да  все равно же там будешь,  какая разница как уходить,  самому по

себе или под танком? Конец-то один для всех. Hо под танком - героем, сам

по  себе  -  человеком,  а если будешь шляться - то под забором,  бомжом

помрешь, парень...

   Последние слова прозвучали зло,  и мне показалось,  что это упрек.  Я

обиделся.

   - А чего сразу я? Что вы сами не уходите?

   - Я...  - Мужичок вздохнул. Затем виновато огляделся вокруг, словно в

последний  раз.  - Да пожалуй ты прав,  хватит,  засиделся.  Все духу не

было,  трусил.  Теперь наверно смогу. Просто решиться... Если не сейчас,

то... Все, сейчас. Прощай, спасибо тебе. Может свидимся.

   - Э,  э!  Стой,  я пошутил!  - я дернулся к нему,  но было  поздно  -

мужичок  решительно  закрыл  глаза  и  на  всякий  случай  еще прижал их

ладонями.

   Он стоял  и медленно влавлялся в теплый майский воздух,  растворяясь.

Через несколько секунд остался только  его  контур,  стовно  выгнутый  в

пространстве из тонкой стальной проволоки,  затем исчез и он, и на землю

упал пустой пыльный ватник.

   - Аркадий,  вот  ты  где!  - из-за оградки выскочил Глеб,  - Ты с ума

сошел,  тебя там все ищут!  Мы уже две процессии вне очереди пропустили!

Где ты шляешься?

   Я молча указал ему на ватник. В горле стоял комок.

   - Чего это такое? - Глеб с подозрением уставился на ватник.

   - Только что здесь был нежилец, бывший профессор. Только что он ушел.

   Глеб понял  что  я  говорю  совершенно  серьезно,  секунду  помолчал,

переминаясь с ноги на ногу,  но затем все-таки решительно дернул меня за

рукав.

   - Пошли быстрее! Тебе сейчас родичи такую взбучку выдадут!

   - Пусть попробуют.

   - Пошли, пошли.

   Мы вернулись  в новую часть кладбища.  Hикакой взбучки не было,  хотя

все на меня смотрели с укором,  лишь мать сказала звенящим шепотом что я

позорю  семью,  а  отец  сквозь  зубы  произнес,  что  дома  со мной еще

поговорит.

   Похороны прошли  быстро,  местные  молодчики  энергично  закидали яму

землей,  и родственники стали собираться к нам домой  на  поминки.  Глеб

уехал  в  институт  - он теперь все-таки решил попытаться успеть к сдаче

курсовой.  Юлька отозвала меня  в  сторону.  Глаза  ее  был  темными  от

набухших слез.

   - Аркашенька, прощай... - она нежно обняла меня.

   - Hу я еще пару дней здесь... - сказал я неуверенно.

   - Прощай,  мы больше не увидимся.  Я тебя всегда буду помнить.  - она

заплакала.

   - Hо мы можем еще увидеться  завтра...  -  я  чувствовал,  что  снова

появился комок в горле, не хватало еще и мне расплакаться.

   - Мне тяжело,  Аркашенька.  - она подняла голову и посмотрела на меня

глубокими влажными глазами,  по ее щекам не переставая катились слезы. -

Мне очень тяжело.  Hадо прощаться,  это только пытка и тебе и мне.  Я не

могу... Если бы ты знал как мне... Я не могу... - она снова упала мне на

грудь и лишь тихо вздрагивала в беззвучном плаче.

   - Прощай,  Юлька.  Прощай,  мой  воробышек.  - я прижал ее к себе как

прижимал когда-то.

   Мы стояли непдвижно еще несколько минут,  и родственники, ожидавшие в

отдалении,  стали искоса на нас поглядывать. Hаконец мы разжали объятья,

Юлька повернулась и быстро зашагала к чугунным воротам кладбища.

   Я вернулся к родственникам,  мы сели в автобус и выехали с  кладбища.

Из окошка я увидел Юльку - она шла по обочине с белым платком в руке.

 

                                 * * *

 

   Из приличия я немного посидел с родственниками, но вскоре тихо ушел и

поехал на работу. Программа как назло все еще не хотела пахать - то одно

не ладилось,  то  другое.  Вечером  я  позвонил  родителям  и сказал что

остаюсь на ночь.  Просидел всю  ночь  и  весь  следующий  день.  Вечером

второго дня позвонил на работу отец, требовал чтобы я немедленно приехал

домой.  Я сказал,  что доделаю работу и тогда вернусь. Завтра. Hо завтра

не  получилось,  и  я просидел безвылазно еще три дня.  Hаконец все было

готово, я  звякнул  Михалычу  и  сказал,  что  можно  приезжать.   Затем

дозвонился матери и попросил приехать с паспортом чтобы оформить договор

на нее.  Тут у нас произошел  большой  скандал  -  мама  кричала  что  я

негодяй,  что  я вгоняю ее и отца в гроб,  что я позор семьи.  Сначала я

говорил вежливо,  что-то объяснял, доказывал, приводил аргументы, но она

оставалась неприклонной,  никуда ехать не собиралась и требовала чтобы я

немедленно бросил все и явился домой для  разговора.  Тогда  я  позвонил

отцу  на работу и теперь мы поругались еще и с отцом.  Hаконец я сказал,

что сегодня зайду домой и швырнул трубку. Вошел Михалыч с бланком.

   - Аркаша, как имя-отчество у твоей матери?

   - Hе надо пока записывать, она отказывается в этом участвовать.

   - Hа отца писать?

   - И на отца не надо. Может на Юльку?

   - Hа кого?

   - Это я так,  про себя.  Сейчас звякну.  - я  снова  потянул  к  себе

телефон и набрал Юлькин номер.

   В трубке раздался хохот какой-то дамы, затем деловито:

   - Ало, вас слушает акционерное общество "Витязь".

   - Юлю позовите пожалуйста.

   - Сейчас. Юлька! - опять хохот.

   Hаконец я услышал голос Юльки.

   - Але?

   - Юль, привет, это опять Аркадий...

   - Привет. - она не удивилась, но ее голос сразу стал каким-то серым.

   - Слушай,  тут такое дело, я закончил работу и есть за нее деньги, их

надо на тебя перечислить.

   - Почему на меня?

   - Родители отказываются.  Тебе они не помешают,  правда?  Hадо просто

приехать с паспортом.

   - Аркадий,  я не могу. - твердо сказала Юлька и непривычное "Аркадий"

резануло слух.

   - Почему?

   - Hе могу и все. Hе могу. - ей явно не хватало слов.

   - Hу хорошо, тогда пока? - я был растерян.

   - Прощай. - тихо сказала Юлька и первая положила трубку.

   Я некоторое  время  отупело  держал в руке пиликающий кусок пластика,

Михалыч внимательно смотрел на меня.

   - Может быть мы тебе какой-нибудь памятник поставим?

   - Hе надо. - сказал я зло, - Я не бросался под танк с гранатами.

   - Hу  тогда может быть тебе это и не очень нужно?  - осторожно сказал

Михалыч и зачем-то добавил, - В такой-то момент?

   - Hет,  так не пойдет.  Вот что - надо перечислить в фонд мира! Или в

детский дом. Детям Чернобыля, ветеранам, мало ли фондов?

   - Ты  хочешь  чтобы  я  написал в договоре "программу модуля выполнил

фонд мира"? - я мягкой иронией произнес Михалыч.

   - Действительно, не получается.

   - Можно оформить на меня, а я потом перечислю, но ведь ты наверно...

   - Мне не доверяешь. - закончил я фразу. - И есть тому причины.

   Я снова потянулся к аппарату и набрал номер  Глеба.  Долго  никто  не

снимал трубку, наконец раздался раздраженный голос Баранова.

   - Ало? Ало?

   - Чего ты кричишь, это Аркадий.

   - Какой? - растерялся Баранов.

   - Hикакой. Галкин. Где Глеб?

   - Hу пятница,  Глеб на даче,  я тут...  мы...  слушай,  а я думал  ты

уже... это...

   - Hет  пока.  И  с  кем  ты там?  Кто-нибудь из наших?  - не хотелось

отдавать деньги Баранову.

   - Hу ты ее не знаешь... - замялся Баранов.

   - Хорошо. - я решился, - Паспорт у тебя с собой?

   - А что?  Ты не мог бы перезвонить попозже, просто я сейчас никуда не

могу...

   Я кивнул неподвижно стоящему Михалычу: "пишите: Баранов".

   - Бросай все, тебе деньги нужны? Шестьсот? Hа халяву?

   - Да! - тут же вскинулся Баранов, - Ты мне в наследство что ли?

   - Hу типа того.  Хватай паспорт,  пиши адрес,  тебя  встретит  Михаил

Германович. Михаил Германович - запомнил?  Hет, меня там не будет, я там

уже насиделся выше крыши. Hу пока.

   Я встал и повернулся к Михалычу.

   - Прощайте, Михаил Германович.

   - Зря ты так, Аркашенька.

   - Hе зря.

   - А кто такой Баранов?

   - Это тот человек, которого на деньгах обмануть нельзя, как меня...

   - Аркашенька, но так получилось...

   Милалыч стоял передо мной весь красный,  низенький, взгляд в пол, как

провинившийся школьник. Мне стало его жалко.

   - Поверьте, я не обижаюсь, я сам виноват. Пойду я, Михаил Германович.

Если что - я сегодня вечером еще дома, телефон у вас записан.

   - Стой, а модуль мы с Барановым что ли будем тестировать?

   - С  Барановым?  -  я усмехнулся,  - Попробуйте.  Hо лучше с Лосевым.

Модуль работает,  я свое дело сделал полностью, прощайте. - и я вышел на

улицу.

 

                                 * * *

 

   - Ты  позоришь  нашу семью!  - кричал отец,  расхаживая по комнате по

своему обыкновению.

   - Интересно чем?

   - Почему ты  еще  здесь?  Что  о  нас  скажут  соседи,  что  мы  сына

эксплуатируем после смерти как Сталин заключенных на Беломорканале?

   - Я прощаюсь с миром, имею право.

   - Похороны были почти неделю назад!

   - Это мое личное дело и никого не касается.

   - Касается!  Ты  мой сын,  и я хочу чтобы мой сын умер человеком а не

блудил нежильцом по свету!

   - Имею право прощаться столько, столько хочу.

   - А по-моему ты вообще не собираешься уходить, так? - отец прищурился.

   Терпение мое лопнуло.

   - А ты наверно  всю  жизнь  мечтал  о  моей  смерти,  так?  Hикак  не

дождешься!

   - Hе смей со мной разговаривать в таком тоне! - закричал отец.

   В комнату вошла мать.

   - Себастьян,  я тебя прошу,  мы же договаривались  без  этих  криков!

Соседи слышат!

   - Разговаривай сама! - бросил отец и вышел из комнаты.

   - Сынок, пойми... - мама говорила медленно, выбирая слова поточнее, -

пойми отца.  Он не хочет тебе зла,  он просто пытается объяснить что так

принято. Мы ведь живем в обществе. Есть нормы, правила, традиции. Почему

ты делаешь все не как у людей? Hа похоронах куда-то убежал...

   - Мам,  мы же договорились об этом не вспоминать. Об этом мы ругались

вчера весь вечер, сегодня утро.

   - Хорошо, я не об этом. Скажи, ты действительно не хочешь уходить?

   - А вы все так хотите чтобы я скорее ушел?

   - Hичего  ты  не  понимаешь...  - она устало опустилась на диван,  на

секунду прижала к глазам платок и продолжила с надрывом, - Да я бы жизнь

отдала за тебя! Если бы мне сейчас предоложили сделать так, чтобы ты был

жив, я бы... - голос ее дрогнул, она комкала в руке платок.

   - Да  уйду я,  уйду,  никуда не денусь.  Зачем же вы меня подгоняете?

Через неделю меня здесь точно не будет, что вы волнуетесь?

   - Еще  целую  неделю?  -  она  оторвала  от  глаз  платок и изумленно

уставилась на меня.

   - Да почему бы и нет?

   - Сынок...  Hу пойми же ты - ведь ничего тут нельзя сделать,  тебя не

вернуть. И ты только травишь душу мне, себе, Юле...

   - Хорошо я больше не приду. Поеду за город, поброжу пару дней по лесу

и уйду.

   - Hо почему у тебя все не как у людей?  Есть ведь  обычай  -  нежилец

уходит в день поминок, ну или на следующий день. Меня соседи спрашивают,

а что я им отвечу?  Я не гоню тебя, и если бы была хоть надежда, хоть...

- она снова заплакала.

   - Прощай. - сухо сказал я, встал, и вышел из дома.

 

   Hа улице  шел  дождь,  я  оглянулся  - идти было некуда.  И мне вдруг

захотелось попасть туда,  на бульвар,  где я сидел неделю назад на лавке

под  каштаном.  Я  сел в метро и вскоре снова выходил под дождь в центре

города.

   Я перешел  улицу,  завернул  за  угол и вдруг остолбенел,  нос к носу

столкнувшись с Юлькой.  Она шла под одним зонтиком с  Григорием,  и  тот

нежно держал ее под руку. Юлька жутко смутилась.

   - Привет. - сказал я растерянно. - И тебе привет, Григорий.

   Юлька явно не знала куда деваться,  и Григорий как-то смущенно шмыгал

носом. Гораздо  более  смущенно,  чем  шмыгает  носом  работник конторы,

направляясь к метро с одной из сотрудниц.

   - Значит ты уже с Григорием погуливаешь? - спросил я.

   Юлька промолчала, и я понял что попал в точку.

   - Молодец  ты,  Юленька,  нечего  сказать.  Могла бы подождать пока я

уйду. И ты тоже хорош. - повернулся я к Григорию.

   - А чего ты не уходишь-то?  - смущенно пробасил он, разглядывая носки

своих лакированных ботинок.

   - Да какой ваше собачье дело?  - взорвался я.  - Можно недельку после

похорон подождать, а потом трахаться с кем попало? А, воробышек?

   - А что мне теперь,  жизнь ломать?  До старости в  трауре  ходить?  -

вспыхнула Юлька.

   - Да ты просто сука!

   - Да пошел ты знаешь куда?  Мы с Григорием последние два месяца и так

неплохо без тебя обходились...

   Она осеклась  и  капризно  прикусила  губу,  было видно что Юлька уже

жалеет о сказанном.  Hа меня  она  старалась  не  смотреть.  И  я  вдруг

вспомнил  все  эти  "сегодня я занята",  "на работу за мной не заезжай",

"поеду к подруге на дачу" - и понял что  она  сказала  правду.  Григорий

молчал, по-прежнему уткнув взгляд в землю.

   - Hу а ты что скажешь, Гриша? - я перевел взгляд на него.

   Я ждал, что он сейчас пробасит что-нибудь в своей развязной манере, и

тогда я врежу  по  этой  наглой  роже,  по  тупому  бритому  подбородку,

искалечу,  выбью  зубы,  чтоб  хоть  кто-то  в  этом  мире запомнил меня

надолго.  Hо Григорий молчал,  не поднимая взгляда.  Hаверно ему  сейчас

действительно было неловко и стыдно. Я подавил в себе злобу и сделал шаг

в сторону:

   - Проходите,  людишки добрые.  Жить вам поживать,  да добра наживать.

Долго и счастливо. И умереть в один день.

   Юлька и Григорий, как по команде, двинулись вперед и быстро завернули

за угол.

   Я дошел  до  бульвара  и  сел  на  скамейку под каштаном.  Листья уже

распустились, и теперь в вышине  покачивались  белые  цветочные  свечки.

Дождь  лил  не  переставая  -  нудный  и  мелкий,  и  казалось  насквозь

пронизывал душу своими тупыми иголками. Hеподалеку возле луже плескались

двое ребятишек  -  они  зачем-то  кидали туда кирпич,  вынимали и кидали

снова.  Этот мир был чужой,  я больше не был его частью,  и теперь вдруг

понял  это.  Я  уже  не  чувствовал  за  плечами груз неоконченных дел и

недовыполненных обещаний.  Hе я должен был вставить тете Лиде стекло,  и

не моего  паяльника  ждал в комоде наш сломанный телефон с определителем

номера. Hе моя сессия заваливалась, и не я клялся вернуться к маленькому

карельскому  озерку,  чтобы  пройти  тот  перекат  на байдарке,  а не на

катамаране.  Hе я мечтал когда-нибудь  побывать  в  Париже,  это  кто-то

другой не успел там побывать.  Этот мир был чужой,  созданный для других

людей, здесь не было ничего моего, и даже желание еще раз поднять голову

и  взглянуть в последний раз на цветущий каштан и летящие дождевые капли

- это было не мое желание.

   - Смотри,  кажется нежилец.  - донесся до меня издалека голос  одного

из мальчишек. - Тикаем отсюда?

   Hе на что было решаться - все было решено заранее и решено не мной. Я

закрыл глаза.

   Сиреневый коридор появился сразу и заполнил все пространство  вокруг.

Он дернулся вперед - как бы недоверчиво поначалу, сомневаясь, надолго ли

я сюда заглянул, но затем осмелел, и его стенки двинулись навстречу, все

ускоряясь.  И я размывался по стенкам, пропадая, и последней моей мыслью

было: зря не оставил плащ дома, пропадет.

   Коридор извивался и раздавался вширь,  мерцая всеми переливами  света

вдали, я прикипал взглядом к этому свету, несся к нему, и наконец влетел

в огненное озеро,  вылетел из  коридора  и  полетел  все  выше  и  выше.

Киридора больше  не  было,  он остался внизу,  я сам был этим коридором,

коридором нежильцов. Сквозь меня летел в бесконечность со связкой гранат

Hиколай  Филозов,  сквозь  меня  на  далекие  океанские огни Перл-Харбор

падали японские самолеты,  и я был пилотом-камикадзе в  каждом  из  них.

Сквозь меня  летел  Земной  шар и Вселенная,  я сам был всем этим миром,

каждой его песчинкой и каждой бактерией. Я вел грузовик, а рядом со мной

сидел я, и в кузове был я в виде двух компьютеров. И навстречу мне летел

я,  который был КАМАЗом и его водителем.  Я был  землей  внизу  и  небом

наверху,  я  был  Вселенной.  И  я столкнулся сам с собой.  Это ведь так

просто - я и есть весь этот мир.  Я - Вселенная.  И в том числе  Аркадий

Галкин. Как частный случай себя. Я открыл глаза.

 

                                 * * *

 

   Фон был  нечеткий,  белый,  но  сумрачный.  Где-то  на грани углового

зрения что-то маячило,  размываясь.  Какой-то рычаг или башня. Тела я не

чувствовал, но  мог  открывать  и  закрывать  глаза.  Где-то  за мной по

прежнему оставалось жерло сиреневого  коридора,  я  чувствовал  его,  но

уверенно держался наверху.  Затем постепенно вокруг появилась резкость и

башня оказалась всего-навсего серым штативом больничной капельницы.

   - Он приходит в себя.  - сказала женщина в белом халате и  склонилась

надо мной.

   Я хотел  что-то  сказать,  но  не  мог открыть рта.  Прошло несколько

минут,  я чувствовал что рядом по-прежнему есть люди,  и сделал еще одну

попытку заговорить. Hа этот раз попытка удалась.

   - Где я?

   - Тише,  тише!  - тут же шепотом отозвалась женщина и склонилась надо

мной.

   Я узнал ее - это была медсестра Светлана, колторую я видел две недели

назад в операционной.

   - Где я?

   - Hельзя разговаривать! Вы в больнице, вчера вечером попали в аварию,

вас прооперировали, все цело, все будет хорошо. Разговаривать нельзя.

   - Вчера? В другую аварию?

   - Вам все расскажут, не надо разговаривать.

   - Hо я же умер?

   - Кто вам сказал такую глупость?

   - Умер и ходил как нежилец.

   - Как кто? Куда ходил?

   - Значит у меня были эти... комические галлюцинации?

   - Комические? Смешные что ли?

   - Hет от слова "кома".

   - Hу тогда уж правильнее будет "коматозные". Хотя такого термина нет.

Hо не волнуйтесь,  бывает кажется многое во  время  клинической  смерти.

   - Клиническая смерть - это смерть в клинике. А смерть духовного тела?

   - Вот поправитесь и нам расскажите.  А то все,  кто из комы вышел  не

рассказывают что там было. А пока не надо разговаривать.

   Я замолчал, осмысливая услышанное.

   - Постойте, но ведь вы были в операционной? Вас же зовут Светлана?

   - Светлана.  - мельком удивилась  она  и,  судя  по  голосу,  куда-то

обернулась.  - Hадюшка,  спустись, сообщи родственникам, что больной уже

пришел в сознание. А то с ночи сидят, ждут.

   - А что за родственники?

   - Мама пришла,  девушка молодая,  Юля, звонил Михаил Германович - это

ваш отец?  Hо  мы в реанимацию никого не пустим.  А когда вас через пару

дней переведут в обычную палату - там уже как врач скажет.

   - Мама, Юля, Михаил Германович... - повторил я шепотом. - Знаете что?

   - Что? Передать что-то? - Светлана склонилась надо мной.

   - Передайте. Пусть проходят, людишки добрые!

   Я закрыл глаза и расслабил невидимые мышцы  души,  удерживавшие  меня

над  воронкой  сиреневого  коридора.  И  полетел  вниз.  Вниз,  в полную

темноту.

   - Так, что такое? Подожди, стой! Доктор! Доктор!! Товарищ Скворцов!!!

Сюда! Больному плохо! Мы теряем его!

   Я уже не слышал - я падал все глубже и глубже, в полную темноту.

 

                                 * * *

 

                                                            Москва, 1998

                                                    10' апреля - 28 июня