Семен Гудзенко. Стихотворения


----------------------------------------------------------------------------
     

Оригинал здесь - http://www.litera.ru/stixiya/authors/gudzenko/all.html

----------------------------------------------------------------------------


ПЕРЕД АТАКОЙ


     Когда на смерть идут,- поют,
     а перед этим можно плакать.
     Ведь самый страшный час в бою -
     час ожидания атаки.
     Снег минами изрыт вокруг
     и почернел от пыли минной.
     Разрыв - и умирает друг.
     И, значит, смерть проходит мимо.
     Сейчас настанет мой черед,
     За мной одним идет охота.
     Ракеты просит небосвод
     и вмерзшая в снега пехота.
     Мне кажется, что я магнит,
     что я притягиваю мины.
     Разрыв - и лейтенант хрипит.
     И смерть опять проходит мимо.
     Но мы уже не в силах ждать.
     И нас ведет через траншеи
     окоченевшая вражда,
     штыком дырявящая шеи.
     Бой был коротким.
                     А потом
     глушили водку ледяную,
     и выковыривал ножом
     из-под ногтей я кровь
                     чужую.
     1942  (Во весь голос. Soviet Poetry. Progress Publishers, Moscow.)


МОЕ ПОКОЛЕНИЕ


     Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
     Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.
     На живых порыжели от крови и глины шинели,
     на могилах у мертвых расцвели голубые цветы.
     Расцвели и опали... Проходит четвертая осень.
     Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят.
     Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел,
     нам досталась на долю нелегкая участь солдат.
     У погодков моих ни стихов, ни любви, ни покоя -
     только сила и зависть. А когда мы вернемся с войны,
     все долюбим сполна и напишем, ровесник, такое,
     что отцами-солдатами будут гордится сыны.
     Ну, а кто не вернется? Кому долюбить не придется?
     Ну, а кто в сорок первом первою пулей сражен?
     Зарыдает ровесница, мать на пороге забьется,-
     у погодков моих ни стихов, ни покоя, ни жен.
     Кто вернется - долюбит? Нет! Сердца на это не хватит,
     и не надо погибшим, чтоб живые любили за них.
     Нет мужчины в семье - нет детей, нет хозяина в хате.
     Разве горю такому помогут рыданья живых?
     Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
     Кто в атаку ходил, кто делился последним куском,
     Тот поймет эту правду,- она к нам в окопы и щели
     приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском.
     Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают
     эту взятую с боем суровую правду солдат.
     И твои костыли, и смертельная рана сквозная,
     и могилы над Волгой, где тысячи юных лежат,-
     это наша судьба, это с ней мы ругались и пели,
     подымались в атаку и рвали над Бугом мосты.
     ...Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели,
     Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.
     А когда мы вернемся,- а мы возвратимся с победой,
     все, как черти, упрямы, как люди, живучи и злы,-
     пусть нами пива наварят и мяса нажарят к обеду,
     чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы.
     Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям,
     матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя.
     Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем -
     все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя.
     (60 лет советской поэзии.
     Собрание стихов в четырех томах.
     Москва, "Художественная Литература", 1977)
          x x x
     Я в гарнизонном клубе за Карпатами
     читал об отступлении, читал
     о том, как над убитыми солдатами
     не ангел смерти, а комбат рыдал.
     И слушали меня, как только слушают
     друг друга люди взвода одного.
     И я почувствовал, как между душами
     сверкнула искра слова моего.
     У каждого поэта есть провинция.
     Она ему ошибки и грехи,
     все мелкие обиды и провинности
     прощает за правдивые стихи.
     И у меня есть тоже неизменная,
     на карту не внесенная, одна,
     суровая моя и откровенная,
     далекая провинция - Война...
     (Семен Гудзенко. Стихотворения. Москва, "Современник", 1985.)
          x x x
     Я был пехотой в поле чистом,
     в грязи окопной и в огне.
     Я стал армейским журналистом
     в последний год на той войне.
     Но если снова воевать...
     Таков уже закон:
     пускай меня пошлют опять
     в стрелковый батальон.
     Быть под началом у старшин
     хотя бы треть пути,
     потом могу я с тех вершин
     в поэзию сойти.
     Действующая армия, 1943-1944
     (Семен Гудзенко. Стихотворения.
     Москва, "Современник", 1985.)


МОГИЛА ПИЛОТА


     Осколки голубого сплава
     Валяются в сухом песке.
     Здесь все:
     	и боевая слава
     И струйка крови на виске...
     Из боя выходила рота,
     Мы шли на отдых, в тишину
     И над могилою пилота
     Почувствовали всю войну.
     Всю.
        От окопов и до тыла,
     Ревущую, как ястребок.
     И отдых сделался постылым
     И неуютным городок.
     Мы умираем очень просто,
     По нас оркестры не звенят.
     Пусть так у взорванного моста
     Найдут товарищи меня.
     (Литературное наследство. Советские писатели
     на фронтах Великой Отечественной Войны.
     Москва, "Наука", 1966.)
          x x x
     На снегу белизны госпитальной
     умирал военврач, умирал военврач.
     Ты не плачь о нем, девушка,
                      в городе дальнем,
     о своем ненаглядном, о милом не плачь.
     Наклонились над ним два сапера с бинтами,
     и шершавые руки коснулись плеча.
     Только птицы кричат в тишине за холмами.
     Только двое живых над убитым молчат.
     Это он их лечил в полевом медсанбате,
     по ночам приходил, говорил о тебе,
     о военной судьбе, о соседней палате
     и опять о веселой военной судьбе.
     Ты не плачь о нем,
                      девушка, в городе дальнем,
     о своем ненаглядном, о милом не плачь.
     ..Одного человека не спас военврач -
     он лежит на снегу белизны
                              госпитальной.
     1945, Венгрия
     (Строфы века. Антология русской поэзии.
     Сост. Е.Евтушенко.
     Минск-Москва, "Полифакт", 1995.)
          x x x
     Мы не от старости умрем,-
     от старых ран умрем.
     Так разливай по кружкам ром,
     трофейный рыжий ром!
     В нем горечь, хмель и аромат
     заморской стороны.
     Его принес сюда солдат,
     вернувшийся с войны.
     Он видел столько городов!
     Старинных городов!
     Он рассказать о них готов.
     И даже спеть готов.
     Так почему же он молчит?..
     Четвертый час молчит.
     То пальцем по столу стучит,
     то сапогом стучит.
     А у него желанье есть.
     Оно понятно вам?
     Он хочет знать, что было здесь,
     когда мы были там...
     *1946*
     (Строфы века.
     Антология русской поэзии.
     Сост. Е.Евтушенко.
     Минск-Москва, "Полифакт", 1995.)
НЕБЕСА
Такое небо!
        Из окна
посмотришь черными глазами,
и выест их голубизна
и переполнит небесами.
Отвыкнуть можно от небес,
глядеть с проклятьем
                и опаской,
чтоб вовремя укрыться в лес
и не погибнуть под фугаской.
И можно месяц,
           можно два
под визг сирен на землю падать
и слушать,
       как шумит трава
и стонет под свинцовым градом.
Я ко всему привыкнуть смог,
но только не лежать часами.
 ...И у расстрелянных дорог
опять любуюсь небесами.


1942