Александр Степанович Грин. Таинственная пластинка


     ---------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 4. - М.: Правда, 1980
     OCR & : Zmiy (zmiy@inbox.ru), 26 апреля 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------


I


     Крепко  сжав  губы,  наклонясь  и  упираясь  руками в валики кресла, на
котором  сидел,  Бевенер  следил  решительным,  недрогнувшим  взором  агонию
отравленного Гонаседа.
     Не  прошло  и  пяти  минут, как Гонасед выпил смертельное вино, налитое
веселым  приятелем.  В тот вечер ничто в наружности Бевенера не указывало на
его  черный  замысел.  Как  всегда, он непомерно хихикал, бегающие глаза его
меняли  тысячу  раз  выражение,  а когда человека видишь таким постоянно, то
эта  нервная  суетливость  способна убить подозрение даже в том случае, если
бы дело шло о гибели всего мира.
     Бевенер  убил Гонаседа за то, что он был счастливым возлюбленным певицы
Ласурс.   Банальность   мотива   не  помешала  Бевенеру  проявить  некоторую
оригинальность  в  исполнении  преступления.  Он  пригласил  жертву  в номер
гостиницы,  предложив  Гонаседу  обсудить вместе, как предупредить убийство,
подготовленное  одним человеком, известным и Гонаседу и Бевенеру, - убийство
человека, также хорошо известного Гонаседу и Бевенеру.
     Гонасед потребовал, чтобы ему назвали имена.


II


     - Имена  эти  очень  опасны, - сказал Бевенер. - Опасно называть их. Ты
знаешь,  что  здесь, в театре, кулисы имеют уши. Приходи вечером в гостиницу
"Красный Глаз", номер 12-й. Я там буду.
     Гонасед  был  любопытен,  тучен,  доверчив  и  романтичен.  В номере он
застал  Бевенера,  попивающего  вино,  в  отличном расположении духа, громко
хихикающего, с карандашом и бумагой в руках.
     - Рассказывай же, - сказал Гонасед, - кто и кого собрался убить?
     - Слушай!  -  Они выпили стакан, второй и третий; Бевенер медлил. - Вот
что...  -  заговорил  он  наконец  быстро  и  убедительно,  -  сегодня  идет
"Отелло",  Мария  Ласурс  поет  Дездемону,  а  Отелло  - молодой Бардио. Ты,
Гонасед,  слеп.  Все  мы,  товарищи  твои  по сцене, знаем, как бешено любит
Бардио  Марию Ласурс. Она, однако, отвергла его искания. Сегодня в последнем
акте Бардио убьет на сцене Марию, убьет, понимаешь, по-настоящему!
     - И  ты  не  говорил  раньше!  -  взревел  Гонасед,  вскакивая. - Идем!
Скорее! Скорее!
     - Напротив,  -  возразил  Бевенер,  загораживая дорогу приятелю, - идти
туда  нам незачем. Какие у тебя доказательства намерений Бардио? Ты нашумишь
за  кулисами,  сорвешь спектакль, бездоказательно обвинишь Бардио, и тебя же
в конце концов привлекут к суду за оскорбление и клевету?!


III


     - Ты  прав, - сказал Гонасед, садясь. - Но каким образом известно тебе?
И  -  что  делать?  Осталось  час с небольшим времени скоро последний акт...
Последний!..
     - Как  я  узнал,  -  это пока тайна, - сказал Бевенер. - Но я знаю, что
делать.  Надо  сделать  так,  чтобы  Ласурс покинула театр, не допев партию.
Напиши ей записку. Напиши, что ты покончил с собой.
     - Как?! - изумился Гонасед. - Но какие причины?
     - Причин  у  тебя  нет,  я знаю. Ты весел, здоров, знаменит и любим. Но
чем  же иначе вытащить Марию Ласурс? Подумай! Всякое письмо от постороннего,
даже  с сообщением о твоей смерти, она сочтет интригой, желанием взвалить на
нее  крупную  неустойку.  Тому  бывали  примеры.  А  кроме  смерти  близкого
человека,  что  может  оторвать  артиста  от милых его сердцу рукоплесканий,
цветов  и  улыбок? Ты сам, собственной рукой должен вызвать Ласурс к мнимому
твоему трупу.
     - Но ты мне расскажешь о Бардио?
     - Этой же ночью. Вот бумага и карандаш.
     - Как  она  перепугается!  -  бормотал  Гонасед, строча. - У нее нежное
сердце.
     Он  написал:  "Мария.  Я  покончил  с  собой.  Гонасед. Улица Виктория,
гостиница "Красный Глаз".


IV


     Бевенер   позвонил   и   отдал   запечатанную  записку  слуге,  сказав:
"Доставьте скорей", - а Гонасед, повеселев, улыбнулся.
     - Она проклянет меня! - прошептал он.
     - Она  будет плакать от радости, - возразил Бевенер, бросая яд в стакан
друга. - Выпьем за нашу дружбу! Да длится она!
     - Но  ты  непременно  расскажешь  мне  о  подлеце  Бардио? Бевенер, мой
стакан  пуст,  а  ты  медлишь...  От  волнения  кружится  голова... да, мне,
видишь, нехорошо... Ах!
     Он  судорожно  рванул  воротник  рубашки,  встал  и  повалился  к ногам
убийцы,  скомкав  ползающими  руками  ковер.  Тело его дрожало, шея налилась
кровью.
     Наконец он затих, и Бевенер встал.
     - Это  ты, рыжая Ласурс, убила его! - сказал он в исступлении чувств. -
Моя  любовь  к  тебе так же сильна, как и покойника. Ты не захотела меня. За
это Гонасед умер. Однако я мастерски отклонил подозрение.
     Он   дал   звонок  и,  прогнав  испуганного  лакея  за  доктором,  стал
репетировать  сцену  изумления  и  отчаяния, какую требовалось разыграть при
докторе и пораженной Ласурс.


V


     Правосудие  в  этом  деле  осталось  при  пиковом  интересе.  Подлинная
записка  Гонаседа  к  любовнице, гласящая, что певец покончил самоубийством,
была  неоспорима.  Бевенер  плакал:  "Ах! - говорил он. - С тяжелым чувством
шел  я  в эту гостиницу. Меня пригласил покойный, не объясняя зачем. Мы были
так  дружны...  Стали  пить;  Гонасед был задумчив. Вдруг он попросил у меня
бумагу  и  карандаш,  написал  что-то и распорядился послать записку Ласурс.
Затем  он  сказал,  что  примет  порошок от головной боли; высыпал в стакан,
выпил и повалился замертво".
     Самые  проницательные  люди  разводили  руками,  не зная, чем объяснить
самоубийство   жизнерадостного,   счастливого  Гонаседа.  Ласурс,  поплакав,
уехала в Австралию. Прошел год, и о печальной смерти забыли.
     В   январе  Бевенер  получил  предложение  от  фабрики  Лоудена  напеть
несколько   граммофонных   пластинок.   Приняв   предложение,  Бевенер  спел
несколько  арий  за  крупную  сумму.  Между прочим, он спел Мефистофеля: "На
земле  весь  род  людской"  и,  начав  петь  ее, вспомнил Гонаседа. Это была
любимая  ария  умершего.  Он  ясно  увидел  покойного  в гриме, потрясающего
рукой,  поющего  -  и  странное  волнение овладело им. Тело одолевала жуткая
слабость,  но  голос  не  срывался,  а  креп и воодушевленно гремел. Кончив,
Бевенер с жадностью выпил два стакана воды, торопливо попрощался и уехал.


VI


     Месяц  спустя  в  квартире Бевенера собрались гости. Артисты, артистки,
музыкальные  критики,  художники  и поэты чествовали десятилетие сценической
деятельности  Бевенера.  Хозяин,  как всегда, был нервно смешлив, проворен и
оживлен.   Среди   цветов  мелькали  нежные  лица  дам.  Сиял  полный  свет.
Приближался  конец  ужина,  когда  в  столовую  вошел слуга, докладывая, что
явились от Лоудена.
     - Вот  кстати,  - сказал Бевенер, бросая салфетку и выходя из-за стола.
-  Привезли граммофонные пластинки, которые я напел Лоудену. Я прошу дорогих
гостей послушать их и сказать, удачна ли передача голоса.
     Кроме  пластинок,  Лоуден  прислал  прекрасный новый граммофон, подарок
артисту,  и  письмо,  в  котором уведомлял, что по болезни не мог явиться на
торжество.  Слуга  привел  аппарат  в  порядок, вставил иглу, и Бевенер сам,
порывшись  в  пластинках, остановился на арии Мефистофеля. Положив пластинку
на  граммофон,  он  опустил  к  краю  ее  мембрану  и, обернувшись к гостям,
сказал:
     - Я   не   совсем   уверен  в  этой  пластинке,  потому  что  несколько
волновался, когда пел. Однако послушаем.


VII


     Наступила  тишина.  Послышалось  едва уловимое, мягкое шипение стали по
каучуку,   быстрые  аккорды  рояля...  и  стальной,  гибкий  баритон  грянул
знаменитую  арию.  Но  это не был голос Бевенера... Ясно, со всеми оттенками
живого,  столь  знакомого  всем  присутствующим  произношения,  пел  умерший
Гонасед,  и  взоры  всех  изумленно обратились на юбиляра. Ужасная бледность
покрыла  его  лицо.  Он  засмеялся,  но  смех  был  нестерпимо пронзителен и
фальшив, и все содрогнулись, увидев глаза хозяина. Раздались восклицания:
     - Это ошибка!
     - Гонасед не пел для пластинок!
     - Лоуден перепутал!
     - Вы  слышите?!  -  сказал  Бевенер, теряя силы по мере того, как голос
убитого  мрачно  гнул  его  пораженную  волю.  - Слышите?! Это поет он, тот,
которого  я  убил!  Мне  нет  спасения;  он  сам  явился  сюда... Остановите
пластинку!
     Суфлер  Эрис,  белый,  как  молоко,  бросился  к  граммофону.  Руки его
дрожали;  подняв  мембрану,  он  снял  пластинку,  но в поспешности и страхе
уронил  ее  на  паркет.  Раздался сухой треск, и черный кружок рассыпался на
мелкие куски.
     - Мы  были  свидетелями неслыханного! - сказал скрипач Индиган, подымая
осколок  и  пряча  его.  -  Но что бы это ни было - обман чувств или явление
неоткрытого  закона,  я  сохраню на память эту частицу; ее цвет всегда будет
напоминать   о  цвете  души  нашего  милого  хозяина,  которого  теперь  так
заботливо уводит полиция!


ПРИМЕЧАНИЯ


     Таинственная  пластинка. Впервые - газета "Петроградский листок", 1916,
24 июня (6 июля).
                                                                    Ю.Киркин